271. О музыке и духовных ораториях

Жизнь народа, жизнь государства, общество неудержимо движутся по пути истории. Сближение одного народа с другим, взаимное их влияние, в наше время идет так быстро, как и не могли мечтать наши предки. Лишь только в одной стране появится то или другое изобретение, усовершенствование, как оно становится достоянием всего мира. То же в области идей. От них не отгородишься никакими стенами. Это сознано уже и в области законодательства. Вместо безусловных запрещений, коими оно довольствовалось еще так недавно, дается свобода, ограждаемая, но в то же время и ограничиваемая разумными мерами в своих пределах, дабы ее проявление не было на самом деле злоупотреблением.

В такое время Церковь должна особенно внимательно наблюдать за всеми явлениями в области нравственной и идейной жизни общества, которое обычно рвется вперед, перенимая у других народов новые, а иногда и – там, у сих народов, – уже устаревшие идеи и перенося их на нашу родную почву. И если бы наше общество не отрывалось от родных заветов доброй старины, если бы наше развитие крепко держалось родных корней в народном миросозерцании, то само оно, это общество, и заботилось бы, так сказать, об обрусении чужих идей, о том, чтобы, воспринимая чужое, прилагать к нему свою русскую мерку, одухотворять его русским духом, оставляя в нем только то, что можно назвать общечеловеческим. До известного открытия Петром Великим «окна в Европу», это так и было: русский человек, воспринимая чужое, умел его усвоять так, что оно становилось его родным, становилось достоянием его духа народного и обогащало его духовную сокровищницу. Всего виднее это на родном нашем Православии, на тех его внешних формах, обрядах, в каких оно проявляется в нашей церковно-народной жизни. Мы приняли его от греков, но оно стало нашей родной стихией, слилось с нашим народным духом до такой степени, что неправославный уже на половину и нерусский. Но значит ли это, что мы – «огречились»? Напротив, греческая вера стала нашей родной верой, слилась с нашей душой, да так крепко, что мы как будто и родились искони православными. Наш Добрыня, наш Микула и другие герои нашего эпоса, по истории как будто язычники, в народном же представлении являются истыми православными христианами.

Теперь не то. Наши передовые слои народа, прельстившись внешним блеском западной цивилизации, как будто духом изленились: берут целиком все с Запада и глотают, не заботясь о том, как отзовется такая пища на их духовном организме, на их русском миросозерцании. Вот тут-то и приходится Церкви стоять на страже народного духа, оценивать воспринимаемое с Запада чужое и, насколько голос ее еще слышится в обществе, давать свои руководящие указания. Она – не враг и чужого, если только это чужое не вредно для ее детей, а полезное она и сама не отказывается вводить в жизнь русских людей. Но во всем она должна руководиться мудростью, источник которой для нее – в заветах древней Церкви веков минувших, в неисчерпаемом источнике святоотеческой литературы, в церковном предании, которое живет в Церкви, продолжает, так сказать, нарастать в ее сокровищницах, раскрываясь в писаниях современных уже нам учителей Церкви, ее пастырей и ее таинственном теле или «исполнении». Мы веруем, что Дух Божий, живущий в полноте Церкви, не попустит ей заблуждаться и всегда найдет Себе орган для ограждения Церкви от таких заблуждений. Так было от века в ее истории, так, веруем, будет и всегда. Лишь бы мы во смирении сердца искренно, не лицемеря, искали истины в Церкви, которая есть столп и утверждение истины.

Есть область искусства, особенно близко соприкасающаяся с духовною жизнью человека. Это искусство – выражать свои настроения в звуках, возбуждать такие же настроения в других людях, воплощать в сих звуках жизнь своего духа. Искусство это имеет две отрасли: музыку и пение. Музыка выражает духовные переживания посредством звуков, извлекаемых из инструментов, пение – непосредственно голосом человеческим. Западная латинская церковь, а за нею и весь протестантский мир приняли инструментальную музыку в богослужебный обряд, сочетавая его иногда и с вокальной музыкой – пением; наша Православная Церковь, следуя преданиям греческой Церкви, инструментальной музыки не допустила в богослужебное употребление, но зато широко развила искусство пения. Если исключить мирское пение, то в этом отношении мы едва ли не превзошли западную Европу: все еще помнят, какое сильное впечатление производило наше пение церковное в исполнении Синодального хора в Риме, Вене и др. городах Европы несколько лет назад. И надобно сказать: если бы мы и тут не увлекались западными образцами, то успех наш был бы еще полнее, еще совершеннее. Но музыкальное исполнение как слишком искусственное, нередко – механическое, Церковь не приняла в свое употребление, а потому оно и не имело такого развития у нас, как на Западе. Наша Церковь хочет славить Бога не в тимпане и ликах, не во струнах и органах, как это было в ветхозаветной Церкви, но «гласы преподобными», живыми голосами благоговейно поющих хвалу Богу людей. Тем более что ее идеал – вся поющая церковь, все верующие⁷, предстоящие в храме: на что тут многошумный орган, машина, подделка под голос человека? И достойно ли это величия нашего богослужения? Единым сердцем и едиными устами мы должны петь Богу и петь разумно – так, чтобы каждое слово церковного песнопения было всякому понятно, ложилось бы на душу.

Так, порог храма Божия – вот для православного христианина грань, дальше которой инструментальная музыка проникать не может. Вне храма, конечно, смотря по содержанию исполняемого, ей уже дается место: мы привыкли слышать военные оркестры вблизи храмов Божиих, исполняющие и народный гимн, и Коль славен наш Господь в Сионе, – столь любимые народные псалмы. Но замечательно, что исполнение церковных песнопений в собственном смысле, по тексту богослужебных книг, посредством музыки почти не допускается даже вне храма, исключая разве фисгармонии или скрипки на спевках в качестве вспомогательного инструмента.

В западной Европе музыкальное искусство, в соединении с пением, выработало особый вид произведений под названием «ораторий», в коих пение соединяется с инструментальным оркестром, причем, для руководства исполнителям указываются и роли, и обстановка якобы действий, на самом же деле ни декораций, ни переодеваний певцов по подобию актеров, ни действий не бывает. Это – сложный концерт, в коем участвуют и певцы и музыканты, исключительно музыкой и пением передавая содержание литературного произведения, которое, в видах пения, обычно излагается стихами. Оставляя в стороне суждение, относительно исполнения таких произведений светского содержания, современная церковная жизнь требует ответа на вопрос: допустимо ли, с точки зрения православно-христианской, исполнение таких литературных произведений посредством пения и музыки, если они касаются лиц святых Божиих? Известна, например, оратория «Иоанн Дамаскин» на поэму гр. Алексея Толстого; теперь появилась подобная же оратория М. М. Иванова под названием «Печальник родной земли», из жизни преподобного Сергия. Как смотреть на такие произведения музыкального искусства с точки зрения церковной?

Прежде всего, следует заметить, что такие произведения бывают далеко не все одинакового качества в отношении их внутренних достоинств, а потому и нельзя применять к ним одну и ту же меру. Поэтому следует обратить прежде всего внимание на эту сторону так называемых ораторий, имеющих то или иное отношение к Церкви, к вере и истории церковной. А затем уже можно принять в соображение следующие мысли.

Церковь не воспрещает прославлять святых Божиих в стихотворной форме, лишь бы таковая соответствовала достоинству прославляемого лица. Таких произведений существует множество, да богослужебные книги имеют много стихир и канонов, писанных в греческом подлиннике тоже стихами. Правда, стихи на русском языке у нас в церковном богослужении не употребляются, как и вообще наша Русская Церковь не считает нужным вводить богослужение на русском языке как языке житейском, будничном, тем более что для богослужения она имеет свой прекрасный, всякому русскому понятный славянский язык. Но ведь духовные стихотворения и пишутся не для церковного употребления, а для домашнего назидания, чтения, утешения. Духовные оратории, в сущности, и представляют собою духовные стихотворения, положенные на музыку.

Стихи по самой форме своей как бы предназначаются для пения: и рифма, и размер сами собою напрашиваются на пение. Следовательно, и петь их так естественно, что и говорить об этом не стоит.

В ораториях пение сопровождается музыкой. Мы видели, что в храме Божием вообще никакая музыка не допускается. Но почему же не допустить музыку в домашнем обиходе, да не только в домашнем, в собственном смысле, но и вообще – вне храма? Почему и святых Божиих не прославлять музыкальным воспроизведением стихов, написанных в честь их? Лишь бы звуки музыки соответствовали содержанию таких стихов.

В народе слепцы и калики перехожие поют духовные стихи об Алексии Человеке Божием, о бедном Лазаре и др., причем в южной России стихи эти сопровождаются игрою на бандуре и др. инструментах, и это не вносит соблазна в народ. Почему же не допустить музыкального исполнения стихов в обработке художественной?

В так называемых «либретто» ораторий обычно авторы отмечают: место, время, имена лиц, обстановку и другие подробности, по примеру приготовляемых для театра литературных произведений, и это может смущать строгих христиан, отрицающих самую идею театра. Но, во-первых, в ораториях нет ни декораций, ни грима исполнителей, ни переодевания, как на сцене; отметки делаются главными образом для того, чтобы дать исполнителям более наглядно указания, как вести дело, как петь и исполнять музыку. Во-вторых, если бы устроители вздумали ораторию превратить в театральную пьесу, воспроизводить на сцене действием то, что послужило темой для ораторий, то этого, конечно, не следует допускать; такое воспрещение следует ставить условием самого разрешения к исполнению оратории.

Духовные оратории допускать следует к исполнению только в таких помещениях, которые приличествуют достоинству излагаемого предмета, а потому как текст оратории, так и все условия ее выполнения прежде разрешения должны быть представляемы на разрешение духовной власти.

При таких условиях духовные оратории, думаю я, могут быть допускаемы к исполнению и доставлять некое духовное и эстетическое утешение мирянам, не доходя до профанации священных предметов и лиц. Искусство пения и музыки есть такой же дар Божий, как и разум человека, как и прочие его способности, а потому не следует ставить ему препятствий к выполнению его задачи, славить Бога и святых Ею пением и музыкой, при условии непременного исполнения тех указаний, какие сочтет благопотребные делать Церковь. При этом должно остерегаться, чтобы пение и музыка не обращались и в этом случае к удовлетворению чувственности.