267. О духовной прелести и самоубийстве

В Петроградской духовной академии произошло страшное событие: сатана похитил юную душу студента, покончившего самоубийством. Событие вызвало много толков, вкривь и вкось объясняющих это событие, но ни одно из объяснений нельзя считать вполне удовлетворительным с нашей, монашеской, точки зрения. А с другой точки зрения, думается, нельзя и судить о нем.

Из совокупности тех данных, какие стали известны по этому случаю, видно, что несчастный юноша, увлекшись ложным мистицизмом, впал в «прелесть». А в состоянии прелести человек усиленно ищет якобы духовных утешений, коих в сущности еще не достоин по нечистоте своего сердца. Святые отцы пишут: «Божия о себе приидут, тебе неощущающу, но – аще место будет чисто, а не скверно». Иначе есть опасность услышать страшный оный приговор: како вшел еси семо, не имый одеяния брачна? Святитель Феофан Затворник пишет: «Углубленная молитва ко Господу возбуждает теплоту. У опытных отцов строго различаются – теплота телесная, простая, бывающая вследствие сосредоточения сил к сердцу вниманием и напряжением, – теплота телесная, похотная, тут же иногда прививающаяся и поддерживаемая врагом, и – теплота духовная, трезвенная, чистая. Она двух родов: естественная, вследствие соединения ума с сердцем, и благодатная. Различать каждую из них научает опыт. Теплота эта сладостна и поддерживать ее желательно как ради самой этой сладости, так и ради того, что она сообщает благонастроение всему внутреннему. Но кто усиливается поддерживать эту теплоту за одну сладость, тот разовьет в себе сластолюбие духовное».

Вот тут-то и бывает опасность для юных молитвенников: никем не руководимые, не проверяющие своих внутренних переживаний так называемым «откровением помыслов» старцу, испытав первый вид теплоты телесной, простой, бывающей вследствие соединения ума с сердцем, теплоты естественной, они принимают ее за теплоту благодатную, а враг всевает в них мысль, что они уже удостоились Божией благодати, и подстрекает их всячески усиливать эту теплоту. Бывает, по свидетельству опытных в духовной жизни старцев, что враг незаметно подменивает эту, так сказать, безгрешную саму в себе теплоту, теплоту естественную, уже – прямо – грешною, похотною, что так часто наблюдается в хлыстовщине и лжемистических сектах искаженного монашества. Но если и не бывает такой подмены, то увлечение «духовным сластолюбием» ведет к прелести: человек начинает воображать, будто он уже угодил Богу, сподобился Его благодати, – в нем растет, совершенно для него незаметно, внутренний фарисей; он усиленно ищет мнимо-духовных наслаждений, а последствием сего бывает то, что сии наслаждения сменяются страшным духовным угнетением, невыносимою тоскою, унынием. Надо сказать еще, что в исканиях сладости прельщенный дает волю своему воображению: рисует себе отверстое небо, представляет образ Господа, сидящего на престоле, окруженного тьмами Ангелов и святых. Если наступает период уныния, то при таких мечтаниях ему чудится, что он уже осужден судом Божиим, недостоин и жизни на земле, что он должен себя казнить... И вот – почва для самоубийства уже готова! Враг перепутывает все его понятия, влечет, насилует душу несчастного отчаянием, которое представляется ему как бы исполнением суда Божия над ним. А благодать Божия удаляется от такого человека за его самомнение, за его вторжение в тот «чертог брачный», в который не входят неимущие одеяния брачного, то есть чистоты сердечной, по крайней мере, очищения души от страстей, на нее особенно воюющих. Он сам не допускает к себе своею гордостью, грехом иудина самоосуждения или отчаяния, сей спасительной благодати. Если он падает в какой-либо грех, то не кается так, как каются смиренные грешники, а начинает окаевать себя, как мирской «честный» человек: «Да как это я мог позволить себе? Как я смел это сделать?». Как будто бы он в другое-то время и непричастен к греху!

Таково бывает настроение прельщенного; такова опасность, которая ему постоянно угрожает, если он не смирится, не признает избранный им путь заблуждением.

Следует еще сказать, что в состоянии прелести враг обычно вторгается в область воображения и рисует человеку разные видения, кажущиеся ему реальными. Врачи называют их галлюцинациями. И этого мало – чтобы глубже втянуть душу в прелесть и внушить человеку, будто он совсем уже стал святым, враг, Божиим попущением, делает его в своем роде прозорливцем: он видит на расстояниях, обличает пороки других, нечто как бы предсказывает, видит воочию бесов и якобы ангелов. И все это кончается сумасшествием и самоубийством!

Состояние прелести отпечатлевается на самой наружности прельщенного: глаза его горят каким-то неестественным блеском, когда он говорит о духовных предметах, то он дышит как бы страдающий одышкой, на лице – печать какого-то воодушевления.

Все эти признаки отмечены в отношении к несчастному студенту Сумарокову в статье о нем г. профессора А. А. Бронзова. Правда, г. профессор характеризует его как сумасшедшего, но ведь надо же сказать и причину сумасшествия, а эта причина, по нашему мнению, есть прелесть, в которую он впал вследствие отсутствия надлежащего духовного руководства в самовольно начатом им духовном делании. «У всех отцов, писавших руководства к духовной жизни, – говорит наш аскет – святитель Феофан, – первым пунктом в правилах для вступающего во внутреннюю жизнь ставится: иметь духовного отца-руководителя и его слушаться. «Вот что говорит св. Григорий Синаит: «Без учителя самому успеть в умном делании невозможно. Что делаешь сам по себе, а не по совету предуспевших, то рождает опасное самомнение. Если Сын Божий ничего не творил Сам по Себе, но как научил Его Отец, так творил, и Дух Святой не о Себе глаголал, то кто это такой между нами до толикой достиг высоты совершенства, что уже не требует никого иного, кто бы руководил им? Гордость это, а не добродетель! Такой уже в прелести состоит, то есть вступил на ложный путь уклонения к заблуждениям». А вот слова Каллиста Патриарха: «Прежде всего попекись найти себе наставника и учителя непрелестного и, нашедши его, вполне отдайся ему, как отцу родному сын отцелюбивый, ходя по повелениям его неуклонно и на него взирая, как на Самого Христа. Кто хочет жить самоугодно, без наставника, тот, по слову Лествичника, легко уклоняется в заблуждение и погибает, хотя бы он всю премудрость мира сего исчерпал. Без совета ходящие ходят будто в сонном мечтании; они много сеют, но пожинают очень мало и, вместо пшеницы, увы! собирают плевелы».

Духовное делание, духовная жизнь есть наука из наук, искусство из искусств. Научиться сему искусству без опытного руководителя по одним книгам нельзя. Вот, может быть, почему в наших духовных школах доселе нет систематического изучения этой великой науки, как особого предмета, книжным образом. Есть нравственное богословие, есть другие сродные с ним науки, но аскетики в собственном смысле мы не имеем как науки. Ее надо проходить непременно личным опытом, а не по книгам, непременно под руководством опытного старца-наставника, а не просто ученого профессора. Книжное изучение – одно, а опыт – дело другое.

Если нельзя изучать физику или химию без «опытов», то тем менее возможно изучать душу человеческую в ее соприкосновении с духовным миром без опытного руководителя в духовной жизни. Самые термины духовных переживаний без опытного истолкования их не будут достаточно понятны для изучающего или же могут быть поняты в превратном смысле. Это, конечно, не значит, что вовсе не следует касаться в учебных заведениях аскетики: это противоречило бы самому назначению духовно-учебных заведений, цель коих – приготовление пастырей, а в академиях – и архипастырей для служения Церкви Божией. А пастыри должны знать законы духовной жизни, чтобы и пасомых не слепо вести по пути крестоношения к вечной жизни. Но постановка этого святого дела должна быть совершенно иная, чем преподавание всех прочих предметов. В основу всего должно быть положено воспитание духа смирения и отсечения своего смышления и опыт духовной жизни под руководством старца. К сожалению, в наше время «оскуде преподобный». Но и ныне – ищущий обретает и толкующему отверзается.

В последние годы в наших духовных академиях умножилось число постригаемых в иночество. С одной стороны, это – явление отрадное, свидетельствующее, что в юных душах питомцев духовных школ еще теплится искра Божия, жажда духовной жизни. С другой стороны, с заботою смотрим мы, старики, на быстрое прохождение таких юных, духовно незрелых монахов по степеням священства: едва постригут, как монах становится еще на школьной скамье священнослужителем. Где же опыт послушничества? Где опыт отсечения своей воли, борьбы со своею самостью, не говорю уже о борьбе с другими страстями, воюющими на душу? Едва кончил курс такой монах, как его назначают преподавателем в семинарию или училище: он еще не видал настоящего монашества, как становится в положение наставника не только по данному ему предмету, но и в качестве «воспитателя» и руководителя юношества. Правда, некоторые академии поставлены в более счастливые условия для юных монахов-студентов: так, Московская академия пользуется близостью Зосимовой пустыни с ее духовно-опытными старцами, но да будет позволено сказать откровенно, студенты-монахи являются в этой пустыни ведь не в качестве настоящих послушников, а лишь в качестве, так сказать, «дилетантов» монашества: хотят они пользоваться советами и руководством старцев – идут к ним, не хотят – никто их к тому не может принудить, и они живут в сущности, по своей воле, руководятся своим смышлением. Не знаю, как стоит дело в других академиях – о духовном руководительстве юных монахов там что-то не слышно.

Позволяю себе высказать пожелание, чтобы студентов, желающих «иноческого жития», вовсе не постригать в бытность их студентами, а по окончании курса посылать в благоустроенные обители, где еще не угасло старчество, вроде Оптиной, Глинской, Саровской или Зосимовой пустыни, подчинять их там строгому укладу настоящей монашеской жизни примерно года три и только тогда, когда старцы признают их способными к монашеству, постригать и посылать на послушание туда, куда найдет благопотребным церковная власть. При таких условиях меньше будет тех печальных, в духовном отношении уродливых явлений, какие – надо сознаться – бывают в среде незрелых, искусственно выведенных в ряды монашества питомцев духовной школы.

«Довольно о студенте Сумарокове!» – восклицает почтеннейший г. профессор А. А. Бронзов. С полным убеждением он решительно «удостоверяет, что в этой истории не играли никакой роли ни академический устав, ни монахи, ни пономарка, ни прелесть». Все дело, по его словам, в том, что у него был какой-то близкий «родственник», сошедший с ума и умерший в 25-летнем возрасте, в течение последних пяти лет своей жизни не раз покушавшийся на самоубийство в припадках умоиссступления. Вот и «юный Сумароков, с его печальным, резко выраженным наследством, все равно кончил бы столь же печально, если б даже и не переступал академического порога».

Итак, наследственность – вот причина гибели юноши! Этим все и объясняется. «Несомненно, говорит г. профессор, что в истории Сумарокова и диавол ни при чем, и напрасно его привлекают к ответу, как напрасно клеветал на него монах, пекший на свечке яйца и утверждавший, что его соблазнил диавол, который в действительности сам у него учился».

Признаюсь, с тяжелым чувством я прочитал эти строки.

«Наследственность»... модное ныне слово. Им в судах наших готовы оправдывать всякого рода преступников. Слово растяжимое и – соблазнительное. Да у кого же из нас не найдется кого-нибудь родного, страдавшего тем или другим пороком? А может быть, и склонностью к самоубийству? Стало быть, на всякий случай, если бы пришлось отвечать пред судом за какое-либо преступление, стоит только сослаться на «наследственность», и будешь оправдан. И когда так рассуждают врачи, то уж мы привыкли к таким суждениям и молчим. Но когда заговорил о наследственности почтеннейший г. профессор духовной академии, то наше религиозное чувство как-то не мирится с таким решением вопроса. Мы вправе поставить ему несколько вопросов, которых не приняли бы гг. врачи, но на которые должен ответить православный богослов. Итак, спрашиваем: как же смотреть на самоубийство с точки зрения нравственного богословия? Разумеется, самоубийство в безумии и Церковь считает грехом простительным, ибо разрешает молиться за такого самоубийцу, повергая судьбу его в бездну милосердия Божия. Но как смотреть с точки зрения Промысла Божия, не хотящего смерти грешника, но присно зовущего его на путь покаяния? Ужели можно сказать, что «так было угодно Богу»? Ужели можно думать, будто самоубийство было угодно Богу? А если это богохульно, то ужели это – безразличное веяние, ужели так и не было никакой возможности избежать его? Ведь вот родственник Сумарокова пять раз покушался на самоубийство, а умер все же, по-видимому, естественною смертью. Стало быть, Бог не попускал ему такой смерти, а Сумарокову – попустил. Я не обвиняю, не сужу несчастного юношу; я даже допускаю возможность и «острого помешательства», хотя и это только ведь одна из гипотез, а не доказанный с несомненностью факт. Но пусть и так. Я желал бы, в видах предостережения другим юношам, выяснить ближайшие духовные причины такого помешательства, которые ведь были же! Я хотел бы, если можно, ответить на вопрос: почему покушавшемуся пять раз на самоубийство не допущено исполнить свое намерение, а вот сему юноше попущено?.. Дело тут не в Сумарокове: он только наглядный пример помешательства на почве прелести. А опыт сорокалетнего пребывания в монастыре указал мне несколько примеров, вполне аналогичных самоубийству Сумарокова, примеров, которые старцы согласно называли состоянием прелести. А где прелесть, там, несомненно и враг – сатана. Ученому психиатру я не стал бы говорить этого: Бог его знает, верует ли еще он в бытие злых духов, а богослову говорю и вопрошаю, уверенный, что мы поймем друг друга: ужели в попущенном от Бога самоубийстве вся вина целиком лежит на несчастном самоубийце и сатана тут – «не при чем»? Бог попустил, сатана воздействовал, а человек, удалив от себя Божию благодать своим самочинием в деле спасения, не в силах был противиться сему воздействию. Можно ли говорить после сего, что я «напрасно привлекаю сатану к ответу»? Анекдот о монахе, пекшем яйцо, – простите – по меньшей мере, не у места. Правда, духовная прелесть кончается сумасшествием, но ведь самая почва, на которой развивается эта душевная болезнь, самые условия в душе человека, благоприятствующие развитию ее, все это – коренится не в телесном организме, а в ненормальной жизни духа. А за это уже ответствен сам человек. И опять-таки опыт показывает, что когда есть зоркое наблюдение за первыми проявлениями такой духовной болезни, то зараженный ею еще может быть вразумлен, уврачеван смирением и поставлен на правильный путь духовной жизни. Примеров много и в житиях святых, например, Исаакия Печерского. При помощи благодати Божией таким образом может быть устранено влияние злого духа на больную душу. А когда нет никакого воздействия смиряющей любви, прельщенные, по слову Писания, имже несть управления – падают яко листвие. Мы никак не можем, не имеем нрава забывать, что жизнь духа нашего проходит под влиянием из духовного мира – сверху и снизу. Влияния снизу обессиливаются воздействием благодати Божией сверху, привлекаемой смирением человека. Где нет смирения, там удаляется благодать и приходит диавол, обуревая душу унынием, тоскою, отчаянием. Отсюда – один шаг и до самоубийства не только в состоянии безумия, но и в полном сознании. Выяснить все это юношеству, только что вступающему в жизнь, а отчасти и интеллигентному обществу нашему – есть наш долг, чтобы предупредить укоренение так называемого детерминизма в незрелых умах.