Собрание отдельных глав Корана и редакция сборника

О первом собирании Корана свидетельствует довольно пространное предание Зяйда-бен-Тсабита, которое встречается во многих мусульманских сочинениях и всегда приводится в выражениях, мало отличающихся одно от другого.

В правление первого халифа происходили кровопролитные войны мусульман с врагами ислама, в числе которых особенно выделялись два новых пророка – Мусайляма (маленький Моисей) и Тулейха, увлекшие на свою сторону целые племена арабов, уже принявших было ислам⁹¹. Тогда Медина находилась в очень опасном положении, и старые сподвижники Мухаммеда, с Омаром во главе, обратились к Абу-Бекру с предложением уступок взбунтовавшимся арабам; но Абу-Бекр отклонил эти предложения и вскоре сам перешел в наступление и прогнал одно скопище из Зуль-Кассы, а в сентябре 632 года разбил других бунтовщиков на голову при Абраке. Затем известному своей жестокостью Халиду было приказано усмирить скопище Тулейхи, а Икриме и Шурахбилю управиться с Мусайлямой. Тулейху Халид разбил при Бузахе. а затем уничтожил Мамика Ибн-Ховейра, предводителя Ярбутов, среди которых появилась пророчица Саджах. После того Халиду было приказано принять начальство над войсками, неуспешно действовавшими против Мусайлямы. При Акрибе, на границе Йемена, произошло кровопролитное сражение. Сам Мусайляма пал под дротиком, а с Мусайлямой погибли первенцы его народа. Само место битвы получило название «сад смерти».

Победа мусульман стоила им больших жертв: около 700 человек пало одних ансаров и товарищей Мухаммеда по бегству в Медину. В этой битве нашел смерть Зяйд, брат Омара, и значительное число старейших сподвижников Мухаммеда (асхабов), которые были лучшими знатоками Корана⁹² и были известны под именем «носителей Корана»⁹³. Омар прежде всех других последователей Мухаммеда сознал всю опасность для ислама от такой потери. По преданию, он просил однажды прочитать один важный для него стих Корана, а ему ответили, что этот стих знал такой-то, но его уже нет в живых. Тогда он, опасаясь, чтобы некоторые части Корана не исчезли, так как лица, знавшие Коран на память, могли умереть, – отправился к Абу-Бекру и стал склонять его к собранию частей Корана. Абу-Бекр сначала не соглашался, так как предложение Омара не только казалось ему делом новым, но и не согласовалось с мыслями самого Мухаммеда, который ни прямо, ни косвенно не говорил об этом при жизни... Но настойчивый Омар склонил наконец рассудительного Абу-Бекра приняться за это важное дело, и оно было поручено способному молодому арабу Зяйду-бен-Тсабиту⁹⁴, еще при жизни Мухаммеда состоявшему писцом его. Зяйд принял это предложение не без некоторого смущения и колебания⁹⁵. Он сознавал, что возлагаемая на него работа была почти невыполнима: по собственному его выражению, ему гораздо легче было бы сдвинуть гору с ее места, нежели заполнить то, что требовали от него.

Затруднение состояло именно в том, что проповеди и распоряжения Мухаммеда, обнародованные им при жизни были записаны без всякой связи и последовательности. Разные отрывки Корана были записаны, по недостатку письменных материалов, на лоскутках необделанных кож животных и на пергаменте, на плечевых костях животных⁹⁶, на пальмовых листьях и на плоских каменных плитках. Все эти вещественные остатки проповеднической деятельности Мухаммеда были сложены в кучу и лежали без всякого порядка, а Зяйд-бен-Тсабит рассортировал их по своему усмотрению и соединил в одно целое. Но так как собранные им материалы не представляли еще полного текста Корана (потому что некоторые отрывки не попали в это первое редакционное собрание), то Омар приказал мусульманам сообщить, кто что знал наизусть из Корана, или кто что имел записанным. А так как подобное распоряжение не представляло никакой гарантии в подлинности священной книги, то Омар, по настоянию некоторых благочестивых людей, издал тогда же другой приказ, чтобы каждый мусульманин, предъявлявший один или несколько стихов Корана, представил бы вместе с тем и свидетельство в доказательство их подлинности.

Без сомнения, Омар, Абу-Бекр и многие другие их современники знали очень хорошо подлинный текст Корана, т. е. могли без затруднений определить подлинность различных отрывков его, хотя, может быть, их и не могли читать наизусть: но, вероятно, и для них подлинность некоторых стихов была сомнительна, почему и возникло постановление о необходимости свидетельства других лиц, подтверждающих подлинность предъявляемых стихов Корана. Из этого правила было, однако же, допущено исключение: когда Зяйд хотел закончить девятую главу Корана, то вспомнил, что к ней принадлежали еще два стиха, как об этом замечает Обай. Тогда же стали наводить справки о чтении этих стихов, при чем оказалось, что только один Абу-Хузайма знал эти два стиха, и несмотря на это, забытые стихи были приняты в текст Корана на том основании, что сам Мухаммед считал свидетельство Абу-Хузаймы равным свидетельству двух лиц.

При помощи таких средств, Зяйду-бен-Тсабиту удалось привести в порядок разрозненные отрывки Корана в один сборник, который он передал Абу-Бекру. По смерти Абу-Бекра, собранный Зяйдом Коран перешел к Омару, а от последнего к его дочери Хавсе, вдове Мухаммеда.

Трудно сказать, какой вид имел первый собранный Зяйдом Коран; но предание утверждает, что Зяйдов сборник был совершенно сходен со вторым официальным текстом, обнародованным в правление третьего халифа Османа. По предположению Нольдеке, первый труд собирания Корана был поручен именно Зяйду не потому, что он. как утверждают мусульмане, знал еще при жизни Мухаммеда весь Коран наизусть, а потому, что он своевременно записывал произносимые проповеди и распоряжения своего пророка и тем заслужил среди современников уважение, как человек близкий к Мухаммеду и притом грамотный. Это становится вполне понятным, так как при жизни Мухаммеда искусство писания было еще мало распространено в Аравии и потому от Зяйда, молодого, способного и грамотного человека, скорее всего можно было ожидать успешного выполнения воли халифа Абу-Бекра. Главный надзор за этой работой имел энергичный Омар, о котором Ибн-Саид и говорит, что он первый собрал Коран и свитки⁹⁷. Надзор Омара за собиранием Корана состоял в том, что он не допускал в сборник ничего, не записанного прежде и не удостоверенного свидетельством двух лиц. В преданиях упоминается также, что Зяйд приготовил копию с собранного им кодекса, которая была написана, по одним – на пергаменте, а по другим – на папирусе. Но последнее кажется невероятным Шпренгеру, потому что в то время папирус едва ли был в употреблении в Аравии. По Ибн-Дауду, Зяйдов список Корана образовал собою том (масхаф), а по Омару Бен Газия – длинный свиток.

Достоинство работы Зяйда Шпренгер полагает в том, что он привел в порядок разрозненные отрывки Корана и переписывал заново нечеткие или написанные на плохом материале стихи и при этом имел в виду одну цель – записать Коран весь сполна. При таком стремлении, Зяйд тотчас же заносил на пергамент все неизвестные ему стихи, какие он слышал от мусульман и присоединял их к своему сборнику. Он же, вероятно, производил и само деление стихов Корана на главы в тех случаях, где это не было вполне установлено; но делал он это без особых размышлений над текстом, а просто присоединял небольшие группы стихов к большим отрывкам, если только смысл соединяемых мест сколько-нибудь дозволял это. За вероятность такого способа составления первой редакции Корана говорит предание о последних стихах девятой главы, которые он присоединил к тексту. Абу-Зобаир рассказывал следующее: когда Абу-Хузайма представил два стиха Корана, которых кроме него никто не знал, Зяйд или Омар сказал, что если бы этот отрывок состоял не из двух, а из трех стихов, то из них он составил бы особую главу.

Нольдеке думает, что Зяйд не придал никакого определенного расположения главам Корана, на что указывает с одной стороны само название Корана – «Сухуф». т. е. отдельные свитки, а с другой стороны предание о том, что Зяйд после больших усилий собрал Коран «без распорядка глав». Поэтому не следует придавать особенного значения тем преданиям, которые приписывают Зяйдову сборнику такую же систематичность, какую имели позднейшие сборники. Утверждение же о систематическом виде Зяйдова сборника основывается более на веровании мусульман, что современный вид Корана не должен разниться от первоначального его вида, какой придал ему сам Бог, и что сподвижники («асхабы») Мухаммеда не могли изменить его основного вида.

Нельзя утвердительно сказать, был ли сборник Зяйда полнее современного текста Корана или менее его. Последнее предположение кажется более вероятным, пот. что при втором собрании (редакции) Корана, во время халифа Османа, пользовались и другими списками, кроме Зяйдова экземпляра. Трудно допустить, чтобы Зяйд мог вписать в свой экземпляр все речи Мухаммеда, так как, кроме тех стихов Корана, которые мог забыть и сам Зяйд, могли быть и такие, которые не были своевременно записаны самовидцами Мухаммеда, или не сохранены ими в памяти. Могло случиться, наконец, что некоторые отдельные стихи Корана хранились исключительно в памяти старейших асхабов и могли быть забыты ими, или же могли исчезнуть совсем со смертью этих лиц, а в правление Абу-Бекра ислам лишился многих авторитетных, по своему возрасту и близости к Мухаммеду, лиц во время кровопролитных войн с разными бунтовщиками и новыми пророками Аравии, как об этом замечено выше. В преданиях встречаются упоминания о преждевременной смерти многих таких лиц.

Нельзя также с точностью утверждать, что в Зяйдовом Коране не встречались некоторые разночтения, сравнительно с первоначальной формой текста, обнародованного Мухаммедом. Разности эти могли произойти или вследствие ошибок памяти, или же вследствие описок переписчиков; но во всяком случае таких разночтений не могло быть много, потому что Зяйдово собрание Корана происходило вскоре после смерти Мухаммеда, когда разности в тексте его могли быть легко замечены и исправлены, особенно при строгом внимании к этому важному делу со стороны набожного Омара... Еще менее возможно предположение, что сам Зяйд, Омар или Абу-Бекр намеренно изменили что-нибудь в Коране. Прежде держался этого предположения Сильвестр де-Саси, потом повторил его Вейль и в самое последнее время Поль Казанова.

Основанием к такому предположению для Вейля служило предание, что Омар, когда услышал о смерти Мухаммеда, то не хотел этому верить, так как считал Мухаммеда не подлежавшим смерти и не верил до тех пор, пока Абу-Бекр не убедил его в действительности прискорбного факта, подтвердив возможность и неизбежность смерти стихами Корана: «Мухаммед – только посланник (Божий). Нет уже теперь (в живых) посланников, которые были некогда, прежде него; если и он умрет, или будет убит⁹⁸, то неужели вы обратитесь вспять... Всякому, имеющему душу, должно будет умереть не иначе, как по воле Бога, сообразно книге, в которой определено время жизни» (3:138, 139). По другому преданию, Абу-Бекр убедил Омара в смерти Мухаммеда, напомнив ему стих Корана: «Действительно, ты умрешь, и они умрут; потом, в день воскресения, вы будете вести тяжбу между собою пред Господом вашим» (39:31–32). Только после произнесения этих стихов, Омар и другие мусульмане поверили известию о смерти Мухаммеда, как будто до этого времени они никогда не слыхали таких слов...

Нольдеке проще объясняет этот важный момент в истории ислама: пока Мухаммед был жив, его последователи не думали об этих стихах, тем более, что он не один раз подвергал опасности свою жизнь и не умирал. К тому же, незадолго до смерти, Мухаммед вдруг почувствовал заметное улучшение в своем здоровье и стал выходить из дома, почему Алий, ближе всех знавший Мухаммеда, верил в его выздоровление и говорил, что Бог исцелил Мухаммеда. Только осторожный и рассудительный Аббас говорил: «Клянусь Богом, – я узнаю смерть на лице посланника Божия!».

При такой всеобщей уверенности последователей Мухаммеда в возможности продолжения его жизни, известие о его смерти, конечно, должно было подействовать на них подобно громовому удару. Особенно же это роковое известие могло показаться невероятным для пылкой души Омара, и потому нисколько не удивительно, если приведенные выше стихи Корана, предсказывающие смерть Мухаммеда, показались Омару и другим мусульманам как бы никогда дотоле не слышанными⁹⁹. К этому нужно прибавить, что многие могли забыть эти стихи, так как они были обнародованы еще за 7 лет до смерти Мухаммеда и могли не быть повторяемы, потому что содержание их было исключительное и не особенно приятное для последователей Мухаммеда. Если принять такое объяснение, то предположение Вейля о внесении в Коран прочитанных Абу-Бекром стихов лишится главной своей опоры. Вейлю этот единственный пример мог казаться неоспоримым доказательством верности его предположения; но приведенное предание находится в противоречии с некоторыми другими преданиями, касающимися того же вопроса, и потому объяснение Нольдеке кажется более удовлетворительным. Если же Вейль, как на одно из сильных доказательств в пользу своего мнения, ссылается на то, что даже Абу-Хурейра не знал этих стихов Корана, то и эта ссылка мало убедительна: Абу-Хурейра, хотя и считается авторитетом относительно достоверности многих мусульманских преданий, но в самые лучшие знатоки Корана он произведен только Вейлем, ибо и сами мусульмане не приписывают ему в этом отношении особенного значения.

С именем Абу-Хурейры связано много экзегетических или вообще к знанию Корана относящихся преданий. Кроме того, он принял ислам только в седьмой год гиджры и потому естественно мог не знать более древних стихов Корана, равно как и тех, о которых идет речь. По словам Нольдеке, должны быть вообще более сильные основания для такого невероятного предположения. Вейль думаете, что Мухаммеда, по крайней мере, в последние годы его жизни – его последователи считали бессмертным, хотя не допускает мысли, чтобы сам Мухаммед считал себя бессмертным... Каким же, спрашивается, образом могла распространиться вера в его бессмертие? Считая себя смертным, Мухаммед мог предвидеть, что его смерть произвела бы убийственное впечатление на его последователей, если бы только среди них была распространена вера в его бессмертие... Но помимо этого соображения, в Коране есть много таких стихов, в которых говорится, что всякая душа испытает смерть, что все вообще смертны и что Мухаммед такой же человек, как и другие¹⁰⁰.

Все подобные стихи Корана находятся в логической связи с предшествующими и последующими стихами; в особенности же мысль о смертности Мухаммеда ясно выражена в гл. 2 ст. 128 Корана и др., где сам Мухаммед высказывается о неизбежности смерти для себя. Неужели же можно предполагать, что Абу-Бекр выдумал или подменил все такие стихи? А если бы он допустил подделку в одном месте Корана, то можно было бы заподозрить фальсификацию и по отношению к другим стихам. Но выдумывать много новых стихов Корана и подставлять их в соответствующие места было невозможно, чтобы не быть изобличенным кем-нибудь из знатоков Корана. Да и для чего было бы Абу-Бекру навлекать на себя подозрение в таком серьезном обмане, за который можно было поплатиться даже жизнью? В смерти Мухаммеда самые пылкие последователи его могли легко увериться без всякого со стороны Абу-Бекра умышленного старания внести в Коран такие стихи, в которых говорится о смерти Мухаммеда. Наконец, самый характер Абу-Бекра, признанного «правдивым» (сыддык), не допускает возможности считать его способным на обман в таком важном вопросе и в такое решительное время.

В 46-й главе Корана есть следующий стих: «Человеку Мы заповедали делать добро своим родителям. Мать его носит его во чреве с трудом и рождает его с трудом: ношение его во чреве и кормление его грудью – тридцать месяцев. А со временем, когда он достигает сорока лет, то говорит: Господи! внуши душе моей быть благодарным за Твои благодеяния, которыми облагодетельствовал Ты меня и моих родителей, и делать доброе, угодное Тебе; даруй счастье мне в моем потомстве, я с покаянием обращаюсь к тебе, и я один из покорных тебе» (ст. 14). – Вейль думает, что, по крайней мере, вторая половина, этого стиха направлена в пользу Абу-Бекра; но если принять во внимание предание, утверждающее это, то нужно соединить этот стих с 16-м стихом, который относится не к самому Абу-Бекру, а к его сыну Абдуррахману, долгое время не соглашавшемуся принять ислам: «Есть и такой, который говорит своим родителям: «пфу на ваши предвещания, что я буду воскрешен! ведь, нет теперь тех поколений, которые были прежде меня... Они оба, прося милости ему у Бога, говорят: «горе тебе! будь верующим; потому что обетование Божие истинно; а он говорит: это одни сказки прежних людей». – Если допустить, что и этот стих был подставлен Абу-Бекром, то мы придем к странному заключению, что отец дозволяет себе резко издеваться над своим сыном, давно уже состоявшим в числе верующих. Невероятно, чтобы Абу-Бекр для своих целей не мог выбрать из Корана других, более подходящих стихов; он мог бы найти более ясные места в доказательство своих прав на преемство Мухаммеду. Но в этом не было нужды, так как в продолжение правления Абу-Бекра никто не сомневался в его правах на преемство власти Мухаммеда. Только уже позднее подобные сомнения стали появляться среди сторонников Алия, чтобы доказать большие права его на занятие калифата.

Наконец. Вейль отрицает подлинность первого стиха 17-ой главы Корана: «Хвала Тому, кто в некоторую ночь содействовал рабу своему совершить путь от священной мечети к отдаленной мечети, которой окрестности Мы благословили, для того, чтобы показать ему некоторые из наших знамений. Истинно, Он слышащий, видящий», – отрицает на том основании, что и сам Мухаммед не настаивал на реальности своего ночного путешествия к Иерусалимскому храму. Вейль думает, что этот стих был ошибочно присоединен к Корану в правление Абу-Бекра. Но для такого предположения нет серьезных оснований; многие последователи Мухаммеда считали ночное путешествие его только сновидением его, а из этого еще не следует заключить, что упоминание Корана об этом путешествии не подлинно.

Кроме приведенных возражений, Вейль не высказывает ничего другого против внутренних достоинств Зяйдова сборника Корана. Что же касается самих мусульман, то они относятся с почтением к этому сборнику, как к первому опыту редакции их священной книги. Труд Зяйда не только пользовался вниманием современников, но и заслужил благодарную память последующих поколений. Правда, этот сборник не был признан официальным текстом священной книги мусульман и хотя в правление Абу-Бекра и Омара сохранял частный характер, однако же пользовался столь большим уважением среди мусульман, что в правление третьего халифа Османа был принят за основание официального и, так сказать, канонического текста Корана.

Последний вопрос относительно первого собрания Корана касается времени, в какое время оно было произведено, и ответ на этот вопрос не может быть положительно решен, потому что мусульманские предания дают основание для двух различных предположений. На основании одних преданий, Зяйдово собрание Корана относится ко времени правления Абу-Бекра¹⁰¹, а на основании других преданий – к Омарову правлению. Господствующее мнение относит это дело ко времени Абу-Бекра, а противники этого мнения указывают на то, что собранный Зяйдом Коран был передан на хранение не дочери Абу-Бекра, а дочери Омара. Но спор этот, по существу, не заслуживает внимания; видимые разногласия устраняются сами собою при мысли о том, что собрание Корана было начато при Абу-Бекре¹⁰², а окончено при Омаре, почему и было передано Хавсе дочери Омара, а не дочери Абу-Бекра – Айше.

Шпренгер думает, что сборник Зяйда имел официальный характер, но этому предположению противоречит сам факт передачи Корана Хавсе: Омар не мог бы сделать этого, если бы не считал Зяйдов сборник своею частною собственностью. Впрочем, едва ли возможно говорить об этом в наше время. Нам кажется вполне уместною передача священной книги на хранение вдове Мухаммеда, Хавсе; ибо естественно, что Омар, как отец, отличил свою дочь от прочих вдов Мухаммеда. Вероятно, и Абу-Бекр сделал бы тоже самое для своей дочери Айши, если бы священная книга была в его руках, и Омар не стал бы противоречить халифу. Значит, еще раз нужно предположить, что Зяйд окончательно сдал свою работу уже Омару, по смерти Абу-Бекра.

Зяйдова редакция закончилась разделением Корана на главы. Рассказ о том, как Омар приписывал себе право составить отдельную главу даже из трех стихов, показывает, что во время Зяйдовой работы над собиранием Корана мусульмане считали себя в праве соединять в главы разные отдельные отрывки по произволу; но этот произвол сам собою прекратился при третьем халифе Османе, когда внешний вид Корана был уже окончательно установлен.

Первое (Зяйдово) собрание Корана имело своею ближайшею целью сохранить потомству все изречения Корана, какие были обнародованы Мухаммедом, и устранить таким образом возможность утраты или искажения данного арабам Закона Божия. Это ясно видно из распоряжения Омара, передавшего Зяйдов сборник своей дочери, Хавсе, на хранение, а не считавшего нужным распространять список этого сборника среди мусульман разных местностей Аравии. Очевидно, в первые годы Омарова правления последователи Мухаммеда не чувствовали еще настоятельной нужды в писанном Коране, потому что везде находились благочестивые мусульмане, твердо сохранявшие в своей памяти преподанного им Учение Божие. Тогда, по словам Шпренгера. последователи Мухаммеда держались еще основного убеждения, что слово Божие должно жить в сердцах верующих и не быть предметом споров. Каждый мусульманин заучивал на память или записывал для себя столько стихов или глав из Корана, сколько требовали этого его духовные нужды, и большая часть первых мусульман довольствовались читаемыми при богослужении отрывками, которые без особенного труда заучивались наизусть. Естественно установился обычай, что знавшие на память большую часть Корана становились во время общественной молитвы впереди, были предстоятелями (имам) в ряду молящихся и читали вслух известные им отрывки из Корана, а остальные благоговейно внимали этому чтению.

Такой обычай побуждал предстоятелей (имамов) относиться серьезно и с благоговением к заучиваемому священному тексту, не только к самим его выражениям, но и к правильному произношению заученного. А для этого необходимо было проверять заучиваемый текст при помощи других знатоков Корана. Затем, уже заученный на память отрывок мог быть записан, чтобы лучше сохранить священный текст на будущее время. Но такой порядок не мог долго держаться в первоначальной мусульманской общине, пот. что постепенно стали возникать разночтения священной книги, что вызвало обнародование священного текста для всеобщего употребления.

При всех своих достоинствах Зяйдово собрание Корана, как первый опыт столь трудного и ответственного дела, естественно должно было иметь и недостатки и не годилось для официального употребления. Шпренгер ставит в вину Зяйду его недостаточную разборчивость в некоторых случаях, т. к. Зяйд разделял стихи, близкие по содержанию, и соединял в один стих разнородные стихи, а иногда повторял одни и те же стихи в разных главах Корана. Например 7 гл. 161 ст.==2 гл. 55 ст.; гл. 2. ст. l62==2 гл. 56 ст.; но 160-й ст. 7 гл. разделен и соответствует 54 и 57 ст. 2 гл. При этом Шпренгер оговаривается, что только немногие повторения, встречающиеся в Коране, можно приписать Зяйду, так как и сам Мухаммед не редко применял обнародованные им ранее поучения к новым случаям жизни и не редко вводил ранние стихи Корана в позднейшие свои речи¹⁰³. Зяйд, знавший наизусть большую часть Корана, мог также повторять во время общественной молитвы известные ему стихи Корана.

Отсутствие порядка в распределении глав Корана объясняется тем, что отдельные отрывки его не были перенумерованы, и потому каждая глава могла быть первою и последнею. Поэтому на вопрос Мухаммеда-бен-Сирина: «будет ли Коран составлен хронологически, как он был ниспослан?». Икрима мог справедливо ответить: «если бы соединились джины (духи) и люди для того, чтобы составить Коран таким образом, то не были бы в состоянии сделать этого». – Вообще критический принцип, какого следовало бы держаться собирателям Корана, был совершенно чужд мусульманам того времени; поэтому издатели и ограничились чисто внешним принципом, распределив главы по количеству стихов: самые длинные главы были поставлены в начале сборника, а самые короткие в конце. Но и эта простая система в распределении глав Корана не была строго выдержана Зяйдом, так как по числу стихов не все предыдущие главы короче своих последующих, как сказано выше.

Ибн-Маз’уд разделил главы Корана на группы, причем также принимал во внимание количество стихов. Первую группу, в которой заключались 2–7 и 10-я главы, он назвал «длинною»; вторую группу, состоявшую из 9, 11, 12, 16, 17, 18, 20, 21, 23, 25 и 27 глав, он назвал «сотенною», потому что самая краткая из этих глав имела 110 стихов. Потом у него следовали «двойные» главы, или повторяемые: 8, 12, 14, 15, 19, 22, 24, 25, 27, 28, 29, 30, 31, 33–39 и 47. Самая длинная из этих глав имела 99 кратких стихов, а самые краткие – 34 долгих стиха. Затем следовала особая группа глав, почти равных между собой и начинавшихся с букв Ха – Мим и потому называвшихся «Хамим-суры», именно: 40–46 главы.

Последние главы Корана, начиная с 49-й главы, составляют особый отдел и называются «Муфассаль». Они делятся на три группы: 1) группа длинных глав – тиволи-муфассаль – 49–84 главы, 2) группа средних глав – аусат-муфассаль – 85–97 главы и 3) краткие главы – кысар-муфассаль – 98–114 главы¹⁰⁴.

По словам Шпренгера, сборник Зяйда был охотно принят современниками и употреблялся при общественных молитвах в мечетях, почему носил название: «Аль-Масхафуль-Мухтар», т. е. общепризнанный или официальный сборник, хотя это название, по словам того же Шпренгера, более приличествовало позднейшему сборнику Корана, обнародованному в правление халифа Османа. Нольдеке не придает Зяйдову сборнику никакого официального значения¹⁰⁵.

Все изложенные выше данные, касающиеся «первого» собрания отдельных частей Корана, основаны на показаниях мусульман-суннитов, которые соединяют исполнение этой важной работы с именем Зяйда. Но мусульмане-шииты, относясь с особым благоговением к памяти четвертого халифа Алия, не соглашаются с таким мнением и считают Алия «первым» собирателем Корана. Шииты утверждают, что Алий еще при жизни Мухаммеда собрал воедино отрывки Корана, записанные на листьях и лоскутках шелковой материи, которые хранились под подушкой Мухаммеда. При этом Алий дал, будто бы, обет не выходить из дома, пока порученное ему дело не будет доведено им до конца. Другие, более умеренные, рассказывают, что Алий собрал Коран уже по смерти Мухаммеда, пока находился в мире с первыми халифами и не домогался чести и власти, будучи занят столь богоугодным делом. Но, очевидно, что мнение шиитов сложилось не на основании действительного факта, а из тенденции возвысить Алия над его предшественниками: Абу-Бекром, Омаром и Османом, которых шииты считают узурпаторами халифата. Нольдеке считает такое уверение шиитов подозрительным до смешного и противоречащим общемусульманскому верованию.

Причины, вызвавшие первое собрание Корана, продолжали существовать: число знатоков Корана постепенно уменьшалось, а в то же время большая часть последователей Мухаммеда не столько заботились об изучении Корана, сколько мечтали о войнах и военной добыче. Как мало распространено было знание Корана между мусульманами первого времени, видно из следующего предания: «После сражения при Кадесии, Омар написал военачальнику Саиду-бен-Абу-Ваккасу, чтобы он поделил большие остатки военной добычи между знатоками Корана. Исполняя приказание халифа, Саид позвал к себе Амра-бен-Магди-бен-Кариба. Но Амр, когда пришел, то на вопрос: в какой степени он знает Коран? отвечал, что он сделался мусульманином в Йемене и с тех пор почти все время провел в священной войне, так что ему и некогда было заучивать Коран наизусть. Саид ничего не назначил Амру из военной добычи. Потом пришел Бишр из Таифа и на предложенный ему Саидом вопрос отвечал, что он знает из Корана одно «Би-сми-Лляхи-р-рахмани-р-рахим»¹⁰⁶. Присутствовавшие при этом рассмеялись, и Бишр также не получил ничего из военной добычи¹⁰⁷.

Но были и такие последователи Мухаммеда, которые знали Коран наизусть¹⁰⁸ и потому пользовались уважением среди своих единоверцев. К таким лицам мусульмане относились с доверием и часто предлагали им быть руководителями (имам) во время общественной молитвы. Таков, например, был Муджаммиг, молодой араб, служивший имамом у так-называемых «лицемеров».

Во главе этой партии стоял некто Абу-Амр, который еще до прибытия Мухаммеда в Медину верил в воскресение мертвых, вел аскетическую жизнь, носил покаянную одежду и за все это пользовался большим уважением. При первой встрече с Мухаммедом, Абу-Амр спросил его: «Какой вере ты учишь?» Мухаммед отвечал: «Я учу религии Авраама». Абу-Амр сказал: «И я следую этой же религии». Но Мухаммед ответил: «Твоя вера – не религия Авраама». Абу-Амр возразил: «Нет; я всегда исповедовал эту религию, а ты ввел новое учение, чуждое вере Авраама; между тем я не выдумывал ничего нового, а проповедую религию Авраама в ее совершенной чистоте».

Этот Абу-Амр простер свои притязания до того, что приказал построить для своих приверженцев особую мечеть, чтобы таким образом противодействовать влиянию Мухаммеда. Когда же положение Мухаммеда упрочилось в Медине, тогда приверженцы Абу-Амра потеряли присутствие духа и послали сказать Мухаммеду: «Мы построили мечеть для бедных и нуждающихся, чтобы давать им убежище в этой мечети в ненастную погоду. Приходи к нам и освяти нашу мечеть своею молитвою». Мухаммед не поверил их искренности и, призвав четырех приближенных к себе арабов, приказал им сжечь мечеть лицемеров и разрушить ее до основания... Но пока эта мечеть существовала, в ней лицемеры отправляли свое богослужение, и Муджаммиг был в ней имамом¹⁰⁹.

В правление Омара Муджаммиг признался халифу, что он был только орудием своей партии. Ибн-Исхак рассказывает: «когда Омару донесли, что Муджаммиг был предстоятелем (имамом) на молитве у Бану-Амр-бен-Ауф, то Халиф воскликнул: «Как! Разве он не был «имамом лицемеров» в их мечети?!» Тогда Муджаммиг сказал: «Повелитель верующих! Клянусь единым Богом, что мне ничего не было известно об их намерениях, я был тогда молодым человеком и старался заучить наизусть поучения Корана, а они сами ничего не знали из священной книги и потому пришли ко мне и просили меня быть у них имамом, я доверился их предложению и считал их намерения совершенно чистыми...». После этого Омар позволил ему быть имамом у своего племени Бану-Амр-бен-Ауф. Но Шпренгер замечает по поводу этого предания, что так обыкновенно рассказывается о первых мусульманах... Некоторые биографы утверждают даже, что Омар послал Муджаммига имамом в Куфу.

Муджаммиг, когда был еще «имамом лицемеров», собрал очень большую часть изречений Корана и после того, как мечеть лицемеров была разрушена, по приказанию Мухаммеда, а приверженцы Муджаммига вынуждены были принять господствующее исповедание, – продолжал еще обращать внимание на Коран, так что ко времени смерти Мухаммеда в сборнике Муджаммига не доставало только двух или трех глав, а по другим преданиям – даже одной только главы Корана. Не подлежит никакому сомнению, замечает Шпренгер, что Муджаммиг был человек с критическим направлением и предпринял собирание Корана с целью убедиться в истинности или ложности стремлений Мухаммеда. Поэтому-то его сборник был единственным сборником, который мог бы оказать услугу редакционным работам позднейшего времени, и хотя сборник этот был уничтожен в правление Османа, все же он имел влияние на Зяйдов сборник. От Муджаммига, при его пытливости и скептическом отношении к личности пророка, не могли остаться незамеченными те изречения, которые сам Мухаммед хотел предать забвению.

Кроме Муджаммига, и некоторые другие благочестивые мусульмане занимались собиранием изречений Корана, имея при этом единственное желание – знать наизусть и обладать такой книгой, которую они называли «фуркан», т. е. путь ко спасению¹¹⁰.

При жизни Мухаммеда никто из его последователей не был обязан знать Коран наизусть, пот. что среди них находился проповедник Корана; после же его смерти, мусульмане начали собирать отдельные отрывки священной книги: одни, как любители; другие собирали только те отрывки, которые были нужны им для чтения во время богослужения. Говорят также, что Салим, воспитанник Абу-Хузайфы был первым собирателем Корана по смерти Мухаммеда и составил целую книгу из отдельных изречений Корана. Но это мнение основывается на единственном предании и потому не может быть признано достоверным. Впрочем, Салим превосходил Абу-Бекра и Омара в знании Корана и так хорошо мог читать его, что сам Мухаммед хвалил его. Известно также, что Ибн-Мас’уд занимался собиранием Корана, а среди мединцев – Убай-бен-Малик¹¹¹, умевший писать и состоявший в должности секретаря Мухаммеда. Он ввел некоторые особенности в форме деловых бумаг, которые сначала надписывались «От Мухаммеда такому-то», после чего писался сам текст бумаги. Убай стал скреплять деловые письма своею надписью: «Писал такой-то, сын такого-то». В каждые восемь дней Убай прочитывал весь Коран, и Мухаммед хвалил его за знание Корана. Сборники Ибн- Мас’уда и Убая были в обращении у мусульман и в правление Абу-Бекра и Омара.

Таким образом, по смерти Мухаммеда было несколько сборников Корана, которые отличались своими особенностями, касавшимися чтения некоторых мест, и потому руководители общественной молитвы (имамы разных местностей), имея в руках разные сборники, не сходились в чтении одних и тех же стихов своей священной книги. Такое разногласие было тем более естественно, что собранный Зяйдом Коран не был еще обнародован. Поэтому скоро стали чувствовать потребность в неотложном исправлении дела. В больших городах, если кто и соблазнялся разностями в чтении Корана, мог еще как-нибудь разрешить свои недоумения и сомнения: в таких городах были люди, знавшие Коран, которые могли разъяснить сомнения спрашивавшему. Совсем не то было в провинциях. В предании Ибн-Саида рассказывается, что Омар, во время своего управления халифатом получил однажды от сирийского наместника письмо следующего содержания: «Арабы умножились в этой стране и наполнили собою города, но они не имеют наставника в религии. Помоги мне, повелитель верующих, и пришли нам учителей». Омар призвал к себе арабов, хорошо знавших Коран, и спросил их, хотят ли они отправиться в Сирию? Двое из них, Абу-Айюб и Убай отказались – первый по старости, а второй по болезни, и в Сирию отправились трое, именно: Абд-бен-Салман, который потом и остался там; Мугадж, который отправился оттуда в Палестину, и Абу-Дард, ушедший в Дамаск. И в другие провинции посланы были такие же наставники в вере. Но если подобные люди, живя в одном месте, не согласовались в чтении Корана, то, когда они разошлись по разным странам, увеличились и разногласия в чтении священной книги. Следствием этого было то, что Коран в одних мечетях читался так, в других иначе.

Разности в чтении некоторых стихов Корана замечались и при жизни Мухаммеда, но не могли оказывать тогда вредного влияния на внутреннее развитие ислама. Тогда, в случае нужды, сам Мухаммед мог восстановить правильное чтение известного места Корана, а теперь проповедник Корана уже безмолвствовал и не мог ничего представить в защиту истинного чтения. Между тем, по поводу разногласий в чтении Корана, могли возникнуть серьезные споры, которые чувствительно отозвались бы на религиозной жизни мусульман. В предании рассказывается, что во время войны с Арменией и Азербайджаном¹¹², воины Ирака и Сирии спорили из-за правильного чтения Корана. Хузайфа-бен-аль-Ямян, находившийся в то время при войске и основательно опасавшийся повторения подобного же спора, нашелся вынужденным отправиться в Медину и посоветовать тогдашнему халифу Осману предпринять новое полное и основательное собрание Корана, чтобы тем устранить на будущее время возможность подобных разногласий священного текста. Явившись к халифу Осману, Хузайфа сказал: «Повелитель верующих! уничтожь это зло в нашей религии, прежде чем умножатся спорные мнения относительно Корана и прежде чем эти споры уподобятся спорам иудеев и христиан». Халифу понравился этот совет, и он поручил это дело Зяйду-бен-Тсабиту и некоторым корейшитам. Зяйд и корейшиты собрали и сличили все существовавшие тогда сборники Корана и в основание нового издания положили сборник Абу-Бекра. После того, как новый список Корана был готов, Халиф Осман приказал все прежние экземпляры уничтожить¹¹³, а новые списки Корана Халиф послал в разные провинции, с тем, чтобы они служили там главным руководительным кодексом в жизни последователей Мухаммеда. И экземпляр Хавсы, пощаженный халифом, недолго продолжал свое существование: вскоре после того этот список был уничтожен градоначальником Медины, Марзаном.

Новая редакция Корана была предпринята Османом более по политическим соображениям, чем по религиозным, все равно, кому принадлежала инициатива дела – самому ли Осману, или Хузайфе-бен-аль-Ямяну. Новое издание Корана могло окончательно установить единство во всех отраслях политико-религиозной жизни мусульман, что более всего было нужно в правление слабого и со всех сторон преследуемого Османа. Что обнародование Османовского сборника вызвано было не одним только сознанием нужды в официальном тексте Корана, но и политическим расчетом, это допускал и Ренан, говоря: «в наше время Вейль держится того мнения, что издание Османа не было чисто грамматическою работой, как, вероятно, и утверждают арабы; но несомненно, что на это издание имела влияние и политика того времени¹¹⁴. С этою целью Османовские списки Корана были распространены по всем провинциям, а чтобы единство в законе не нарушалось существовавшими разностями в других списках Корана, Осман, очень невыгодно для позднейшей критики текста Корана, распорядился уничтожить все другие сборники, отличные от его издания. Вероятно, подобную опасность предвидел и правитель Медины Марван, когда решил посягнуть даже на собственность вдовы Мухаммеда, Хавсы, хотя неизвестно, когда уничтожен был хранившийся у нее сборник, т. е. при жизни ее, или уже после ее смерти.

Нет сомнения, что столь важное дело, как собрание Корана, было предпринято с согласия, по крайней мере, многих старых асхабов Мухаммеда, так как известно, что ни один халиф не смел при жизни асхабов предпринять что-нибудь важное без согласия многих из них. Тем не менее, нельзя не заподозрить в тенденциозности, направленной к выгодам Османа, другого предания, по которому все решительные асхабы Мухаммеда, находившиеся тогда в Медине, одобрили Османов список Корана и осудили на сожжение все остальные экземпляры его, и что Алий, будто бы сказал, что и он поступил бы точно также, если бы был халифом. Важно при этом знать, кому поручил Осман просмотр своего списка. Если бы халиф обращал внимание на людей, знающих Коран, то должен бы был поручить это дело главным образом Ибн-Мас’уду; но в лице Ибн-Мас’уда халиф встретил бы упорного человека, который ни за что не захотел бы отступить от своего чтения. Поэтому Осман и не вверил Ибн-Мас’уду этого дела, а поручил главную работу тому Зяйду-Ибн-Тсабиту, который исполнял и первое собрание Корана и который притом был приверженцем Оммаядов, держался на стороне Османа, вооружался против его врагов и был его казначеем. Зяйду, при таких отношениях, жилось хорошо, вследствие чего после его смерти, последовавшей в правлении Моавии, в 45 году Гиджры, осталось очень большое состояние.

В этой «второй» редакции Корана участвовали и другие лица, кроме Зяйда, но об их именах существуют различные показания. Обыкновенно, на основании предания Анаса-бен-Малика, называют следующих лиц: Абдуллу-бен-аз-Зубаира, Саида-бен-аль-Аса, Абдуррахмана-бен-аль-Кариса-бен-Хишама. Из них Саид-бен-аль-Ас сам происходил из рода Оммайядов и притом был любимцем старого халифа, который с величайшим трудом принудил себя уступить бурным притязаниям куфийцев, требовавших от Османа, чтобы он удалил Саида от управления городом. Куфийцы ненавидели Саида за его скупость, или, вернее, за бережливость, так как известно, что он, например, сократил содержание женам. Каждому, даже немного знакомому с историей города Куфы, может, по словам Нольдеке¹¹⁵, показаться ясным, как не трудно было Саиду заслужить от этих вечномятежных людей подобное обвинение. Куфийцы ненавидели Саида и за его корейшитское происхождение, которое он всегда противопоставлял религиозному авторитету «старых» асхабов Мухаммеда, между тем как сам родился вскоре после Гиджры и ему, следовательно, тогда никак не могло быть и 30-ти лет.

Абдуррахман-бен-Харис-бен-Хишам происходил из знатнейшего рода Бяну-Махзум и родился за 10 лет до смерти Мухаммеда. Ему, следовательно, во время издания Османовского Корана было только 30 лет. А так как он был воспитан Омаром, то и можно полагать, что он был добрым мусульманином. Принадлежал ли он к партии оммайядов, – неизвестно, но один раз он высказался, как противник Алия.

Самым знаменитым сотрудником при издании Османовского Корана был Абдулла-бен-аз-Зубаир. По возрасту он был почти равен своим товарищам, так как родился вскоре после бегства Мухаммеда в Медину, о его жизни до умерщвления Османа многого неизвестно; но из того, что он был сыном предводителя партии, который позднее сам выступал в качестве претендента на халифат, можно за верное полагать, что он не принадлежал к безусловным приверженцам Оммайядов.

Предание Мукнига не упоминает о Саиде-бен-аль-Асе, а вместо него называет Абдуллу-бен-Амра-бен-аль-Аса, который родился почти за 5 лет до Гиджры и который, вместе со своим отцом, принадлежал к партии Оммайядов. Вместе с этим Абдуллой называется другой Абдулла-бен-Аббас, который, как Хашимид, очевидно поставлен не на свое место и назван только по своей известности, как толковник Корана.

Позднейшие источники присоединяют к этим четырем издателям Османовского сборника еще Убая-бен-Кагба, известного знатока Корана, который имел свое собственное чтение и назван здесь, вероятно, для того, чтобы показать, что в Османовском издании участвовали и другие чтецы Корана, за исключением Ибк-Мас’уда. Нольдеке считает вероятным предположение, что Убай-бен-Кагб умер до начала этого предприятия, хотя предания о его смерти разногласят. Так, например, Аль-Вакиди слышал от своей семьи, что Убай умер в 22-м году гиджры; другие относят время его смерти к 19-му или 20-му году, а некоторые даже к 30-му году гиджры, т. е. к тому именно году, в котором производился второй пересмотр Корана. Среди преданий о числе лиц, участвовавших в издании Османова сборника, есть одно такое, которое насчитывает до 12 редакторов, но имена их неизвестны. Да и вообще невероятно, чтобы к этому делу было приставлено столько рабочих рук. Всем этим преданиям, разногласящим между собою, еще более противоречит то издание, по которому Зяйд исполнил эту работу, при помощи только одного корейшита. Табари, кроме этого корейщита, называет еще только Абак-бен-Саида-аль-Аса оммайяда. Есть также предание, по которому Осман спросил будто бы асхабов Мухаммеда, кто из них лучше понимает по-арабски и кто лучше умеет писать... Самым лучшим знатоком арабского языка был признан Саид-бен-аль-Ас, а самым лучшим каллиграфом – Зяйд-бен-Тсабит. Поэтому первый диктовал текст Корана, а последний писал. Но это предание, вероятно, было составлено уже в позднейшее время и притом имело в виду представить, что Османовское собрание Корана своим появлением было обязано более асхабам Мухаммеда, чем самому Осману. Нольдеке считает невероятным в этом предании вопрос Османа о том, кто лучше понимает арабский язык, как будто арабский язык уже тогда был предметом изучения, и что одни понимали его лучше, чем другие...

Из всех этих преданий самым достоверным и самым вероятным, по мнению Нольдеке, должно быть признано то, которое называет четырех издателей Османова сборника. Самые лучшие предания утверждают, что к мединцу Зяйду присоединены были некоторые молодые корейшиты, так как корейшитское наречие, на котором был обнародован Коран, было лучше известно в Аравии и могло лучше сохраниться. Рассказывают также, что когда между этими корейшитами и Зяйдом возник спор о том, какую орфографию они должны были соблюдать при письме, то Осман сам лучшим признал корейшитское письмо, как видно из следующего рассказа: «Зяйд хотел написать слово «табут» с конечным «т» без точек, а прочие его сотрудники настаивали на том, чтобы писать обыкновенное конечное «т» с точками. Осман высказался тогда, за последний способ письма, как за корейшитский. Но пример этот выбран очень неудачно. Слово «табут», по мнению специалистов, не арабское, а было заимствовано у иудеев или христиан еще до Мухаммеда, и потому было в высшей степени нелепо спорить о его корейшитской форме. Да и как могли спорить о таких тонких различиях в диалекте, когда в арабском письме гласные и многие согласные выражались такими несовершенными знаками, посредством которых они не могли быть точно переданы? Это возражение получает еще большее значение при представлении столь незначительного отличия мединского наречия от меккского, что не сохранилось никаких ясных следов этого отличия, и что даже знаменитые лингвисты всегда говорят только вообще об одном хиджазском наречии. Наконец, вообще нужно сказать, что споры о подобных формах языка были совершенно не возможны или, по крайней мере, не в духе того времени. Этот рассказ есть поэтому не более, как только попытка объяснить вопрос, почему Коран был редактирован два раза. При этом главное внимание было направлено к тому, чтобы доказать, что Абу-Бекрово собрание Корана заключало в себе чтения на всех семи диалектах Аравии, тогда как Османовский сборник представлял только одно чтение, именно корейшитское, которому, по верованию мусульман, следовал и ангел Гавриил, когда в последний раз повторял Коран Мухаммеду.

Все, однако, предания согласны в том, что при Османовском собрании Корана был принят во вникание Абу-Бекров сборник, и нет оснований не доверять этому преданию. Тем более сомнение здесь неуместно, что в настоящее время ничего неизвестно об особенностях других сборников (если ими и пользовались редакторы Османова сборника) и сколь далеко простиралось внимание собирателей к этим другим сборникам, т. е. присоединяли ли они новые места к Абу-Бекрову сборнику и т. обр. исправляли Абу-Бекров сборник сообразно с другими экземплярами. Во всяком случае главною целью Османа, можно считать уничтожение всех других списков Корана для полного изъятия их из обращения.

Редакционная работа производилась без критических приемов, как утверждает Вейль, а Нольдеке считает лишним и упоминать об этом¹¹⁶. Таково следующее предание: «Когда начинали разногласить относительно стихов Корана и говорили: посланник Божий – благословение Божие и мир ему – читал их такому-то, сыну такого-то, тогда решали: если этот араб находился от Медины на три ночи пути, то посылали к нему и, когда он приходил, спрашивали его: как посланник Божий, – благословение Божие и мир ему – читал тебе вот то и вот то? и записывали, что он говорил»...

Таким образом в сборник вошли все стихи Корана, какие мог собрать, а Зяйд и его товарищи придали Корану тот вид, который существует и доселе. Над каждой, отдельной главой они надписали: «бисмилля»¹¹⁷, что введено было еще самим Мухаммедом и было выставлено над каждым записанным отрывком Корана. Только над девятой главой такой надписи не было и, вероятно, сознательно, потому что и все другие списки Корана того времени были без этой надписи.

Из представленной истории второго собрания Корана, исполненного в правление третьего халифа Османа, нельзя выводить положительного, несомненного заключения о том, чтобы в этом издании допущены были намеренные со стороны Османа подделки и изменения некоторых мест¹¹⁸. По крайней мере, во всем том, что известно об этом издании, нельзя находить несомненных фактов, на основании которых можно бы было заключать о подобных изменениях. Современный текст Корана не может представить никаких доказательств ни за, ни против этого мнения, потому что он существует теперь в единственной редакции, приданной ему при Османе, а вариантов этого текста не сохранилось, так как все другие списки его, по приказанию Османа, были тщательно уничтожены. Таким образом современная критика этого текста может находить только некоторые и притом чисто внешние основания для предположения каких-либо изменений в тексте Османовского сборника. Так, например, известно, что при собирании Корана Осман руководился, кроме чисто религиозных соображений, и политическими; обнародованием своего именно сборника Корана во всеобщее употребление халиф хотел положить основание политическому единству своих подданных. Из кратких сведений, касающихся лиц, которым было поручено это собрание, и их отношений к интересам Османа, также видно, что они принадлежали к его партии, состояли в довольно коротких отношениях с халифом; а из этого можно заключить, по крайней мере, о возможности осуществления предполагаемых изменений самого текста Корана. Если бы Осман имел это в виду, то люди, приставленные им к этой работе, могли бы беспрекословно исполнять его малейшие желания; но известно также, что один из издателей Османовского Корана, именно Аз-Зубаир менее всего был склонен к каким бы то ни было уступкам в этом случае. Говорят, нужно иметь в виду ту всестороннюю зависимость, в которой старый халиф находился от своих непомерно, честолюбивых родственников, которые многократно побуждали его ради их интересов нарушать предписания Мухаммеда; но и при такой зависимости Османа от своих родственников, представляются невозможными умышленные искажения Корана, так как нет прямых, фактических доказательств на допущение подобного предположения.

Только шииты представляют доказательства в подтверждение такого мнения; но на их показания, как на показания врагов Абу-Бекра и Омара, полагаться строго невозможно. Хотя шииты никогда не читали в Коране о том, что Алий и его потомство удостоились, будто бы, особенной святости; несмотря на то, они все-таки обвиняют своего врага халифа Османа в том, что он изменил или даже совсем уничтожил те места в Коране, какие относились к Алию и его дому. Так они утверждают, что в Коране много раз будто бы были укоряемы так-называемые «ансары», т. е. те мединцы, которые помогали Мухаммеду бежать из Мекки и «мугаджиры», т. е. те мекканцы, которые бежали вместе с Мухаммедом из Мекки в Медину, – но что Абу-Бекр или Осман все это тщательно изгладили.

Шииты рассказывают также смешную басню о том, что Алий представил будто бы Абу-Бекру свой совершенно полный Коран, чтобы тот (Абу-Бекр) не имел никакого оправдания на будущем суде, но Абу-Бекр решил умертвить его и т. п.

Но все подобного рода рассказы и предположения ложны, в чем, по словам Нольдеке, не может быть ни у кого сомнения. Те мнимые преимущества Алия и алиидов. какие им приписывают шииты, имеют своим источником не дух ислама, с которым они стоят скорее в прямом противоречии, а нечто другое. Кто представит себе авторитет Мухаммеда, каким он пользовался при своей жизни, тот не станет отрицать, что если бы Мухаммед хотя бы даже единственный раз упомянул о правах Алия, то никакая интрига не могла бы тогда лишить его непосредственного наследования Мухаммеду в халифате. Нольдеке не сомневается поэтому в том, что халифатство Абу-Бекра и затем Омара было совершенно согласно с мыслями Мухаммеда.

Вернее или точнее следовало бы сказать, что халифатство первых трех (а особенно двух) халифов было, по крайней мере, не противно мыслям Мухаммеда, который, умирая, не высказал ничего о том, кому именно должно было наследовать его власть, и если бы в Коране действительно было много таких мест, в которых говорилось об Алие и его преимуществах пред всеми людьми, то возможно ли было бы представить себе, чтобы ансары и мугаджиры, в руках которых находился выбор первого халифа, не обратили своего внимания на эти стихи и не подумали бы об Алие? Автор сочинения «Мабани», писанного против шиитов, возражает против обвинений, возводимых шиитами на Абу-Бекра и Османа таким образом: если Алий не имел силы воспрепятствовать Абу-Бекру и Осману в уничтожении или изменении стольких мест в Коране, то почему же он никогда не упомянул об этом, особенно после того, как сам сделался халифом?

Равным образом ложно и то, что из Корана будто бы были выброшены выражения, в которых обличаются ансары и мугаджиры в разных предосудительных поступках, тогда как подобные обличения сохранились в значительном количестве и в современном Коранe, например в 3-й-главе. Обличения эти касаются лицемеров за то именно, что они уклонялись идти с Мухаммедом на войну. Вообще в мединских главах Корана часто порицаются лицемеры, и эти обличения представляют почти единственные места, где Мухаммед говорит с одушевлением, подобным тому, какое замечается в меккских главах.

Самым же сильным возражением против представленного шиитского мнения служит тот факт, что сами шииты признают Османовский текст Корана священным и употребляют его для своих молитв так же, как и сунниты. Чтобы выпутаться из этого явного противоречия, шииты допускают очень странную гипотезу, по которой Алий и его последователи (12 имамов) владели действительно неиспорченным Кораном, но потом скрыли его, – Бог лучше знает, почему, – и только последний имам, (представляющий собой нечто в роде Мессии), которого ожидают шииты, именно Аль-Магди-Аль-Касим объявит текст этого неиспорченного Корана, когда появится на земле, пред кончиною мира...

Для подтверждения своих предположений, шииты пользуются также и подлинными преданиями, которые, однако, они всегда толкуют в шиитском смысле. Таким образом шииты о всех тех местах Корана, которые, по некоторым преданиям, считаются затерянными, утверждают, что эти места относятся к Алию, и таких мест насчитывают до 500.

В 98 главе Корана, которая и некоторыми суннитскими преданиями признается укороченною против своего первоначального вида, – шииты предполагают опущенными имена 70-ти мужчин-корейшитов с именами их отцов. Сюда же относится, вероятно, следующее предание: «Сказал Ибн-Аббас: Бог Всевышний ниспослал откровение о 70 мужах из лицемеров, с именами их и с именами их отцов, потом отменил перечисление имен по милости к верующим, чтобы некоторыми из них не были изменены имена, так как дети их (т. е. лицемеров, обличаемых в Коране) были верующие». Первая часть этого предания, в которой говорится об откровении Мухаммеду и в которой упомянуты 70 имен, по мнению Нольдеке, есть шиитская выдумка, а вторая половина, в которой высказывается объяснение отмены уже ниспосланных стихов, носит на себе характер суннитского толкования. Шииты думают, что упоминаемые в обоих приведенных толкованиях 70 корейшитов были именно предводителями той мусульманской партии, которая мешала Алию достигнуть халифата.

Омара и Абу-Бекра шииты называют лицемерами и потому, по взгляду шиитов, к ним должны быть отнесены многие другие места Корана, в которых идет речь о лицемерах. Но такой взгляд опровергается всеми данными из первоначальной истории ислама. Кто знает, что Омар и Абу-Бекр были главными приверженцами Мухаммеда, тот никак не поверит шиитскому предположению о таком несообразном факте, о таких укоризнах Омару и Абу-Бекру еще в Коране. Если бы здесь и разумелись действительные лицемеры, то имена их все-таки не были упомянуты Мухаммедом, и никто не поверит тому предположению, чтобы Абу-Бекр, в угоду лицемерам, допустил подобный подлога в Коране. А об Османе прямо известно, что он с мединцами находился не в таких дружественных отношениях, чтобы сделать для них нечто подобное. Предположение о существовании в Коране особого отрывка, в котором будто бы были упомянуты имена 70 лицемеров, представляется невероятным уже и потому, что за весьма редкими исключениями, не в обычае Мухаммеда было называть в Коране по именам тех людей, к которым относились известные стихи. В Коране действительно находятся два исключения из этого общего правила: в 33-й главе, именно в 37 ст., говорится между прочим: «Когда Зяйд исполнил свое желание, тогда Мы (Бог) сочетали тебя с нею, чтобы на верующих не было греха жениться на женах своих приемышей после развода с ними». Здесь Зяйд назван по имени по особенной важности для Мухаммеда описываемого в этом стихе факта: Мухаммед незаконно завладел женою своего приемыша и, для устранения соблазна, какой возник вследствие этого между его последователями, он должен был прямо и ясно высказать, что сам Бога позволил ему взять жену Зяйду.

Точно также в СХІ-й главе в 1 ст. говорится: «Да погибнут руки Абу-Ляхаба и да погибнет он сам!» Здесь назван дядя Мухаммеда, один из злейших врагов его, между тем как другие ненавистники – Абу-Софьян. Абу-джахль и прочие в Коране не поименованы.

Если же, наконец, и допустить, что первоначально в Коране были действительно названы по имени 70 корейшитов-лицемер вместе с их отцами, тогда кажется странным умолчание Корана об именах тех иудеев, с которыми Мухаммед находился в очень ожесточенной борьбе и которыми после не интересовался даже ни один последователь Мухаммеда настолько, чтобы оказать им такую любезность, т. е. чтобы вспомнить их имена и имена их отцов.

Также возникает вопрос, почему в Коране ни разу не упоминается Абу-Бекр с его приверженцами, если они действительно были врагами Мухаммеда, или лицемерами? Или: если Абу-Бекр решился выпустить из Корана имена этих 70 лицемеров, то почему он не выпустил и имени Абу-Ляхаба и почему нигде не вставив своего имени в благоприятном смысле? Ведь, нужна большая смелость, чтобы вычеркнуть из текста имена 70 мужей вместе с именами их отцов!...

Насчитывая так много мест в Коране, уничтоженных будто бы Османом и еще прежде Абу-Бекром, шииты утверждают также, что 9-я глава в теперешнем ее виде не имеет и четвертой доли против прежней ее величины. Точно также о 24 главе шииты говорят, что прежде она имела более 100 стихов, тогда как теперь в ней только 64 стиха, а глава 15, по их мнению, имела 190 стихов, тогда как теперь в ней только 99 стихов.

Если, таким образом, в османовском тексте Корана недостает, по мнению шиитов, столь многих стихов, или же, если многие стихи Корана были изменены Абу-Бекром и Османом, то является естественный вопрос: какой смысл в этих стихах? о чем в них говорилось? Можно а priori ответить, что во всех подобных стихах говорилось об Алие, о 12 имамах, бывших после него и об их врагах. Главная мысль всех этих стихов высказана имамом Абу-Абдаллахом; «Если бы ты читал Коран так, как он был ниспослан, то нашел бы в нем названными по имени нас, т. е. имамов из рода Алия».

Не довольствуясь предположениями об уничтожении или изменении отдельных стихов в Коране, шииты утверждают еще, что Осман выпустил из Корана целую главу «Два светила», которая будто бы главным образом относилась к Алию¹¹⁹. Но такое предположение не согласно с духом Корана: Алий поставлен в этой главе на одинаковую степень с Мухаммедом, так как оба они называются «светилами», при помощи которых люди читают знамения Божия; между тем в Коране ясно высказано учение, что Мухаммед «один» был посредником между Богом и людьми в научении их истине.

Казембек обратил особенное внимание на то, что из подражания тексту Корана, автор подложной главы, брал для своей главы отдельные выражения Корана, не обращая внимания на их смысл. Стихи этой главы очень кратки и в них говорится, чтобы Мухаммед терпеливо сносил причиняемые ему оскорбления. По этим признакам, новая глава должна была появиться в Мекке. Но встречающиеся в ней выражения: «о вы, которые веруете!» и «о пророк!» и все ее содержание приближают ее к мединским главам. – почему она должна быть отнесена к мединскому периоду проповеднической деятельности Мухаммеда¹²⁰.

Когда появилась эта глава, – никто из ученых не решил этого вопроса. Можно только заметить при этом, что выражение «Два светила», служащее заглавием для этой главы, по замечанию Казембека, отлично хорошо знакомого с шиитской литературой, не встречается ранее первых веков Гиджры. в смысле указания на Мухаммеда и Алия.

Вейль, в «Истории халифов», прямо говорит, что Осман умышленно уничтожил те места Корана, в которых Мухаммед резко обличил фамилию Османа, но в подтверждение своего мнения не приводит ни одного доказательства. Между тем в самом же Коране, изданном Османом, есть доказательства противного. Так в 49 гл. 6 ст. говорится: «Верующие! Если какой-нибудь неправдивый человек принесет вам какое-нибудь известие, то вы постарайтесь узнать, достоверно ли оно, чтобы не оставить кого-нибудь в неведении, и чтобы вам не раскаяться в вашем поступке». Этот стих направлен против Османова родственника Аль-Валида-бен-Ихба. Спрашивается, почему же Осман оставил без изменения и не уничтожил такого явного упрека оммайядам, если он вообще искажал Коран? Но Вейль не ограничивается этим нареканием и утверждает еще, что Осман большую часть Корана уничтожил. Утверждение свое он основывает на следующих словах возмутившихся против Османа мусульман: «Коран состоял из книга (или буквально: Коран был «книги»), но Осман оставил только «одну книгу»... Эти слова, по мнению Нольдеке, гораздо правильнее нужно понимать, как жалобу на то, что халиф Осман привел к единству не только разные части Корана, но и само чтение священного текста, так как до него Коран не имел ни того ни другого единства. Жалоба эта касалась собственно уничтожения разных списков Корана, как это видно из следующего предания, в котором Осман оправдывается против возводимого на него нарекания. Он говорил: «Я сжег Коран, я это сделал потому, что небольшие отрывки его находились в руках разных людей, причем каждый говорил: «Мой Коран самый лучший». Потому я собрал все отрывки вместе, длинные главы поставил наперед, средние в середину, а малые отнес на конец; все главы Корана я привел в порядок и передал их верующим, а те части Корана, которые находились в руках у них, я отобрал и сжег...». Из этих слов самого Османа видно, что он ничего из текста Корана не уничтожал, и тот факт, что все мусульмане без противоречия приняли Коран, изданный Османом, служит лучшим доказательством в пользу Османа. Из добровольного и всеобщего согласия на принятие редактированного Корана можно заключить, что Османовский текст был так полон, как только можно было того ожидать. К этому нужно прибавить, что если бы Осман изменил многие места, то нашлись бы люди, которые на память воспроизвели бы подлинные места, хотя бы даже были сожжены все экземпляры Корана. Это тем более вероятно, что во время Османа мусульмане гордились знанием Корана и, оказывая преимущество молодому Зяйду, они оскорбили Ибн-Мас’уда, в лице которого имели бы самую лучшую опору, если бы он отыскал какое-нибудь противоречие в Коране, а тем более, если бы нелюбимый народом халиф что-нибудь умышленно изменил или даже совсем уничтожил. А Ибн-Мас’уд, как уже было замечено, потому и не призван был к этой работе, что отличался своим упорством.

Из всего, что до сих пор было сказано по поводу предполагаемых изменений, в тексте Корана, можно прийти к заключению, что нарекания, какие со всех сторон сыпались на Османа за его редакцию Корана, несправедливы и что напротив, нет никаких оснований сомневаться в том, что Османовский сборник содержал в себе полностью весь материал, какой он только мог собрать.

Говоря об Османовском сборнике, нельзя не упомянуть и о некоторых других сборниках, которые несколько отличались от Османовского. Из них особенного внимания заслуживают: сборник Убая-бен-Кагба и сборник только-что упомянутого Ибн-Мас’уда. О сборнике Убая шииты рассказывают, что его экземпляр был гораздо более сходен со сборником их имама Алия, чем сборник Османа, Различие Убаевского сборника от Османовского состояло в некоторых отдельных частностях. Убай, например, соединил 105 гл. вместе с 106 гл. Подобные уклонения, конечно, отличают эти два сборника между собою, но в главном и существенном они сходны. Если верить преданиям, то Убай и Ибн- Мас’уд составляли свои сборники, имея в основании те же самые материалы, над которыми трудились и редакторы Османовского экземпляра. Более же существеннее различие Убаевского Корана от Османовского состояло в том, что в Убаевском сборнике находились две почти совершенно неизвестные главы¹²¹, текст которых был опубликован Гаммером. Гаммер считал эти главы простыми молитвами¹²², и они действительно нередко встречаются в рукописных коранах, что ввело в заблуждение и Нольдеке, который также некоторое время считал их молитвами позднейшего происхождения. Но хотя об этих главах и не упоминается нигде в древнейших источниках, каковы, наприм., различные сборники преданий, все-таки же о них говорится гораздо чаше, чем это могло бы быть в том случае, если бы они имели позднейшее происхождение. Самая древняя книга, в которой Нольдеке встретил упоминание о них, была книга Омара бен-Мухаммада-бен-Абдул-Кафи, жившего в пятом столетии Хиджры. В сочинении «Мабани» цитируется начало первой из этих глав, а в толковании на Коран Замахшари (гл. 10, ст. 10) цитируется начало второй главы.

В сочинении «Иткян» находится очень много преданий об этих главах, и потому происхождение их должно быть отнесено к довольно раннему времени. Но при всем том никак нельзя допустить, чтобы эти молитвы получили свое начало от Мухаммеда, потому что в немногих стихах находится много слов, неупотребительных в Коране, и сама конструкция в сравнении с Кораном также малоупотребительна. А всего этого простою случайностью объяснить нельзя, и эти главы не легко признать кораническими главами. Но так как об этом много раз говорится в преданиях разных современников Мухаммеда, то необходимо признать, что они уже во время современников (асхабов) Мухаммеда были признаваемы главами Корана, а позднейшие мусульманские писатели прямо уже считали их откровенными отрывками Корана. Есть также предание, которое относит появление этих глав к тому времени, когда Мухаммед проклял племя Муджр словами, заключающимися в 3 гл. 123 ст.

Сборник Ибн-Мас’уда более всего отличается от Османовского сборника тем, что в нем совсем были опущены 113, 114 и 1 гл., а все прочие главы были поставлены несколько в другом порядке, чем в сборнике Османа. Это произошло, без сомнения, потому, что в то время, когда Ибн-Мас’уд собирал свой Коран, ему не были известны эти главы, а особенно 1-я, а потому он и после не внес их в свой сборник, так как они по характеру своему разнились от всех прочих глав.

Приписывая собирание Корана также Алию, некоторые предания утверждают, что в его экземпляре главы были расположены хронологически: 96, 74, 68, 73, 111, 81 и т. д. Но это предание по своей единичности не заслуживает большего доверия. Может быть, оно имело своею целью дать объяснение хронологическому списку глав, приписываемому именно Алию.

Сборник Хавсы отличается от Омановского также своеобразным размещением глав, а в некоторых, наконец, сборниках главы 73 и 74, как сходные по своему содержанию, были соединяемы вместе. Но все эти различные экземпляры Корана первого времени ислама, отличавшиеся один от другого каждый какими-нибудь особенностями, утратили свое значение вместе с изданием Османовского сборника, в котором собран весь Коран и все части приведены к единству, по крайней мере, в чтении и разделении на главы. Таким образом, Осман придал окончательный вид тексту Корана и тем услужил исламу. Опасаясь в то же время могущих произойти разноречий относительно священного текста, он приказал уничтожить все остальные списки Корана и тем в высшей степени повредил критике, лишив ее возможности делать заключения о том или другом месте Корана.

Все сказанное о собрании Корана, как Абу-Бекровом, так и Османовском, сводится к уверенности в подлинности того и другого, к согласию изданного текста с оригиналом, оставшимся после Мухаммеда в руках его последователей: мнения же об отступлениях этого текста от оригинала объясняются преимущественно враждой к Абу-Бекру и Осману их противников. Европейские авторы до Нольдеке односторонне смотрели на предмет и слишком следовали работам своих предшественников.

Османовский сборник Корана, совершенно законченный и списанный в нескольких экземплярах, был разослан халифом в разные города нового мухаммеданского государства. Этим распоряжением халифа и начинается собственно достоверная история текста Корана, как замечает об этом Нольдеке¹²³. Осман послал свой Коран в известные именно города, имея при этом в виду особенные цели, как это видно из предания Анаса-бен-Малика: «Осман, – да будет он угоден Богу, – свой Коран (масхаф) в каждую армию мусульман». Такое распоряжение халифа совершенно понятно, если принять во внимание, что именно в мусульманском войске возник прежде всего спор о разностях в тексте Корана: для устранения на будущее время подобных споров, Осман и разослал экземпляры только-что собранного и утвержденного им текста Корана в главные квартиры своего войска, которое составляло тогда главную силу ислама и в котором находились тогда старые сподвижники Мухаммеда.

Соглашаясь в этом главном показании, мухаммеданские предания разногласят о числе самих городов, в которых находились тогда главные квартиры войска. Различные предания насчитывают неодинаковое число этих городов. Так, кроме главного города новооснованного государства – Медины, в которой халиф оставил один экземпляр Корана, большинство преданий упоминают еще о главных городах Ирака – Куфе и Басре и главном городе Сирии – Дамаске. Некоторые предания присоединяют еще Мекку к названным городам, но Нольдеке считает невероятным, чтобы имя первого священного города было забыто в других преданиях, если бы на самом деле «пятый» экземпляр Корана был приготовлен и послан Османом. Может быть, предания упоминанием Мекки хотели сгладить необычайность того факта, что почитаемый всеми мусульманами священный город был не почтен халифом, не давшим ему особого экземпляра Корана.

Факт этот действительно может казаться странным; но не должно забывать, что споры о Коране впервые возникли именно между сирийскими и иракскими войсками и что, следовательно, Осман прежде всего хотел подавить волнение в самом, так сказать, центре. А о Мекке он мог, если не забыть, то, по крайней мере, не беспокоиться, не предполагая там ничего опасного в отношении спорных взглядов на Коран. Притом не нужно забывать, что знатоки Корана, между которыми, только и возможны были споры о различных выражениях и формах его, находились не в Мекке, а в Медине, считавшейся центром государственной жизни ислама, где продолжали жить вдовы Мухаммеда, в том числе Хавса – хранительница первого Абу-Бекрова сборника, и асхабы Мухаммеда. Там, наконец, жили сами халифы, представители Мухаммедовой власти. Естественно было поэтому Осману оставить один экземпляр Корана именно в Медине, где халиф жил сам и где, следовательно, Коран был нужен для самых разнообразных потребностей в жизни мусульман, как единственный священный кодекс, к которому должны были обращаться правители, как к «своду законов». А Мекка такой надобности в Коране не имела: там не было знатоков Корана, там не было такой нужды в Коране для правительственных целей; наконец, в Мекке нельзя было предполагать опасных споров из-за Корана. Если же таким образом не кажется невероятным лишение Мекки особого экземпляра Корана, то тем с большею вероятностью можно, говорит Нольдеке, почесть благочестивою выдумкой мусульман и предание о том, что будто особые экземпляры Корана, были посланы в Йемен и Бахраин. Об этих предполагаемых экземплярах Корана один мухаммеданский толковник заметил, говоря: «Нет известий об этих экземплярах». Прибавление к несомненным «четырем» экземплярам Корана еще «трех» других списков не может быть объяснено иначе, как стремлением меккских ученых выставить на вид число «семь», которое играет такую видную роль в истории текста Корана. Мусульманские ученые говорят о различных и притом «семи» именно диалектах, на которых был ниспослан первоначально Коран, но что в последний год Мухаммедовой жизни Ангел Гавриил повторил Коран на «одном», именно корейшитском, наречии.

В известном у мусульман арабском лексиконе «Камусе» говорится, что Коран был ниспослан на «семи» диалектах. Позднее в среде мусульманских ученых появилась и стала господствовать особая теория о так-называемых «семи» чтениях Корана. Для обоснования верования относительно семи диалектов первоначального Корана и позднейшей теории о «семи» чтениях Корана и возникло, как думает Нольдеке, – предание о «семи» экземплярах Корана, разосланных Османом в разные города мухаммеданского государства. Наконец, есть еще мнение, что, кроме мединского экземпляра Корана, было семь других списков, так что всех первоначальных списков насчитывается уже «восемь»; но этому мнению Нольдеке не придает значения.

Из первых четырех экземпляров Корана, «мединский» считается оригинальным и называется «имамом». Также очень распространено мнение о том, что этот экземпляр Корана был переписан собственноручно Османом и хранился в Мединской мечети над изголовьем гробницы Мухаммеда, но сгорел, по словам Буркхарда, во время пожара, разрушившего мечеть. Вместо этого экземпляра, к изголовью гробницы был подвешен другой экземпляр, подобный первому, как сказано об этом в одном из примечаний к описанию путешествия Бюртона в Медину и Мекку¹²⁴ (см. ниже), а некоторые предания допускают, что халиф переписал собственною рукою все первые четыре экземпляра; но Нольдеке высказывает сомнение относительно подобного предания, говоря: «вероятно и оригинал (т. е. мединский экземпляр), если не все остальные экземпляры, были писаны рукою Зайда». По-нашему же мнению, нет оснований оспаривать общераспространенное мусульманское верование относительно собственноручной переписки Османом одного, по крайней мере, экземпляра Корана; халиф мог из чисто благочестивого побуждения переписать один экземпляр лично для себя. В древней Руси известны имена князей и княгинь, трудившихся над списыванием священных книг из благочестивых побуждений; отчего же не предположить благочестивого чувства и у властителя Аравии, всеми гонимого и преследуемого?..¹²⁵

Обыкновенно мусульманские ученые утверждают, что первые четыре экземпляра, приготовленные при Османе, были переписаны очень точно, без ошибок; но против этого говорят некоторые мусульманские же предания. По одному преданию, Осман при взгляде на один из приготовленных экземпляров Корана, сказал: «я вижу здесь ошибки против языка, но арабы поправят это»... По другому преданию, Айша (вдова Мухаммеда), также говорила, что переписчики Корана многие места Корана испортили в грамматическом и орфографическом отношениях, и действительно, Османовские списки Корана различались друг от друга в орфографическом отношении, что имело влияние на само чтение св. текста.

Упомянутый выше (стр. 66 и 83) современный французский ориенталист Paul Casanova, профессор арабского языка и литературы в Coliege de France издал в 1911 году оригинальный труд под заглавием «Mohammed et la fin du monde. Etude critique sur l’Islam primitit». (Paris, 1911. 1–83 pp.). Это – первый пока выпуск названного труда, в котором ученый автор изложил только основное положение своего критического этюда из области первоначального ислама, а в двух последующих выпусках обещает представить научные доказательства своего взгляда на Мухаммеда, как на проповедника учения о конце мира. При такой новой точке зрения сам Коран в сурах первого (мекканского) периода является мусульманским «Апокалипсисом». По взгляду автора, Мухаммед в начале своей проповеднической деятельности был возвестителем конца мира и последним пророком, предназначенным быть совместно с Иисусом Христом распорядителем и решителем судеб мира и людей на всеобщем суде после воскресения мертвых.

Для целей нашей настоящей книги, названное исследование Поля Казановы имеет лишь то значение, что в нем автор, вопреки взглядам Шпренгера и Нольдеке, утверждает, что первоначальный текст Корана был значительно и искусно переделан сначала Абу-Бекром, а затем Османом именно в тех откровениях, в которых говорится о смерти Мухаммеда. По предположению французского автора, Мухаммед верил в свое предназначение оставаться в живых до наступления «часа»¹²⁶ кончины мира и последующего затем воскресения мертвых и всеобщего суда Божия. Когда же постигла Мухаммеда смерть, то Абу-Бекр и Осман, – в избежание соблазна и смуты среди мусульман от неисполнившегося учения о предназначении их пророка оставаться в живых до всеобщего суда Божьего, – заменили подлинные стихи Корана другими, своими, в которых Мухаммед признается смертным, как и все прочие люди... Затем, по предположению автора, постепенно среди мусульман выработалось учение о Махдии (потомке Алия), имеющем появиться пред кончиной мира и предшествовать вторичному пришествию на землю Иисуса Христа, с которым Мухаммед будет производить суд над воскресшими людьми.

Но, останавливаясь на этом новом взгляде на Мухаммеда, мы не можем ничего прибавить в доказательство главного положения нашего труда, что Коран, опубликованный халифом Османом, представляет собою неискаженный текст, записанный разными лицами со слов Мухаммеда. Многочисленные повторения и противоречия, сохранившиеся в Османовском тексте от времен собирания разрозненных частей его, скорее подтверждают неизменность текста, нежели противное.

Во всяком случае необходимо ожидать появления обещанных проф. Казановой его критических доказательств в подтверждение оригинального взгляда, высказанного им в первом выпуске названного труда. Несомненно, что другие европейские арабисты не оставят без внимания, как основной мысли, так и подтверждений нового взгляда на Мухаммеда и на текст Корана.