Глава V. Заботы Петра Великого относительно образования монашествующего духовенства

Во второй части прибавления к Духовному регламенту излагаются постановления касательно другого класса духовного сословия – духовенства монашествующего. В большинстве случаев законодательство преобразователя относительно монашествующего духовенства стремилось развивать те же самые принципы, на основании которых оно заботилось перестроить и социальную жизнь белого духовенства. Как там, так и здесь принципы эти мало заключали в основе своей нового – такого, что так или иначе не было бы высказано предшествовавшим законодательством XVII века. Новое законодательство относительно монашества во многих случаях, цепляясь за мысли старого, пыталось только развить эти мысли с большей последовательностью и резкостью. И действительно, едва ли в какой-либо другой области Петровского законодательства проведены с такой неумолимо последовательной логикой основные его взгляды, как это мы видим в законодательстве Петра относительно монашества. Здесь, в законах Петра относительно монашества все проникнуто одним духом: несмотря на крупную энергию и поспешность, с какою Петр под влиянием первых же впечатлений выдавал распоряжение за распоряжением, в этих распоряжениях нет взаимного противоречия до мельчайших подробностей. Требования времени, громадная перестройка всей России, сопровождавшаяся непомерным напряжением всех сил народа, чисто хозяйственный взгляд правительства на подданных, требовавший непременного участия всех в государственном деле, строго наблюдавший, чтобы никто не уклонялся от государственной службы, никто «в избылых не был», стали теперь в прямое противоречие с идеей монастырского отречения от мира, заставляли правительство навсегда отрешиться от идеализации монастырский жизни, столь нередко свойственной допетровскому законодательству. Эта идеализация монашества сменяется в законах Петра положительным, сухопрактическим взглядом на монастырь и монашество. Дух времени, искавший видеть в каждом явлении общественной жизни одно лишь полезное, обращался с предъявлением таких же требований общественной пользы и к монашеству, оставляй в стороне первичные истинно-христианские цели этого института. Внутреннее благочестие, которым так любило возвышать себя монашество пред общественным мнением, было известно конечно только одному Богу, а непригодность монахов для современной жизни была заметна и людям, в особенности же тому, кто «сам на троне вечный был работник». «Нынешнее житие монахов, читаем в знаменитом указе Петра от 31 января 24-го года, точию вид есть и понос от иных законов..., понеже большая часть (монахов) тунеядцы суть..., також у нас почитай все (монахи) из поселян, то что оные оставили, явно есть не точию не отреклись, но и приреклись доброму и довольному житию, ибо дома был троеданник, т. е. дому своему, государству и помещику; а в монахах все готовое, а где и сами трудятся, то токмо вольные поселяне суть, ибо только одну долю от трех против поселян работают. Прилежат же ли разумению божественных писаний? Всячески нет, а что говорят молятся, то и все молятся и сию оговорку отвергает Василий святый. Что же прибыль обществу от сего? воистину только старая пословица: ни Богу ни людям, понеже большая часть бегут от податей и от лености дабы даром хлеб есть»²¹⁸. Этот отрывок из указа Петра о монашестве всего выразительнее уясняет нам взгляд преобразователя на монашество. С другой стороны участие монашествующего духовенства в стрелецких бунтах и других народных волнениях этого времени, множество подметных писем, рассылавшихся из монастырей, появление проповедников и прорицателей в черных рясах, которые или тайком или всенародно на базарных площадях раздавали пароду свои «тетрадки» и провозглашали царя «антихристом» все это только еще более укореняло и поддерживало сейчас указанный нами взгляд Петра на монашество. Взгляд этот весьма ясно обнаружился уже в самом начале преобразовательной деятельности царя. «Странные сцены, говорит Самарин²¹⁹, встретили Петра у колыбели и тревожили его всю жизнь. Он видел окровавленные бердыши называвших себя защитниками православия и привык смешивать набожность с фанатизмом и изуверством. В толпе бунтовщиков на Красной площади являлись ему черные расы, доходили до него страшные, зажигательные проповеди и он исполнился неприязненного чувства к монашеству». Несчастные обстоятельства последующего времени, упорная борьба с приверженцами старины, суд над супругой, суд над сыном царевичем Алексеем, еще более развила в Петре неприязненное чувство к монастырям. Обстоятельства эти нередко обнаруживали сколь враждебная государственному порядку сила скрывалась в стенах монастырей, потому что, как справедливо замечает тот же Самарин²²⁰, «не было такого заговора против намерений Петра, которого тайные сокровенные нити не скрывались бы в каком-нибудь монастыре». Под впечатлением этих обстоятельств преобразователь стал видеть в монахах людей праздных, от которых являются на свет только «забобоны, ереси и суеверия». Так с одной стороны считая монастырь учреждением практически малопригодным для современной жизни, а с другой – главным очагом противогосударственного стремления, Петр долгое время недоумевал: какое место отвести ему в государстве и не лучше ли отменить его совершенно... Но этого он не мог и потому он терпел монашество, хотя очень рано стал заботиться о том, чтобы путем строгих, репрессивных мер ограничить и стеснить его во всех отношениях. Еще в 1701 году в указе о выдаче монахам одинакового жалованья Петр писал: «древние монахи сами себе трудолюбивыми своими руками пищу промышляли и общежительно живяше многих нищих от своих рук питали. Нынешние же монахи не токмо нищих питаша от трудов своих, но сами чужды труды поядоша и начальные монахи во многия роскоши впадоша и подначальных монахов в нужную пищу введоша; и вотчин же ради свары и смертныя убийства и неправыя обиды многи твориша»²²¹. Сообразно со своими взглядами на монастырь преобразователь прежде всего начинает заботиться о том, чтобы сократить по возможности число этих непроизводительных по его мысли потребителей: а) уменьшением самого числа монастырей; б) установлением тяжелых условий для принятия в монашество, введением строгих правил монашеского жития – умерить число желающих поступить в монастырь и, наконец, в) вопреки основному характеру монашества дать ему практическое направление, извлечь из него какую-нибудь пользу. Стремясь к достижению последней цели, преобразователь, казалось, охотно обратил бы все монастыри в фабрики, училища, лазареты и т. п. общеполезные государственные учреждения. В истории монашества XVII в. внимание исследователя невольно останавливается на весьма значительном явлении, именно на чрезвычайно широком развитии в тогдашнем обществе стремления к иноческой жизни. Насколько это стремление было общим явлением в XVII в. видно из того лучше всего, что в XVII стол. только вновь возникло до двухсот двадцати монастырей и пустыней²²². При патриархе Никоне в XVII ст. было 3000 монастырей (см. Ч. О. Л. И. Д. Р, 1881 г. кн. 3, стр. 65). В это время в Великороссии было около 500 монастырей, у которых были богатые вотчины (Зап. р. и слав, археол. 1861, т. II, стр. 401–422). Конечно, вне всякого сомнения, что из означенного приблизительного числа монастырей большая часть состояла из маленьких монастырьков, имевших шесть или семь человек братии, а иногда даже и меньше²²³. Не входя здесь в подробное изображение причин, которыми объясняется в такой или иной мере сильная страсть наших предков к монашеству в указанный период времени, мы заметим только, что одно из самых важных обстоятельств, побуждавших членов различных классов тогдашнего общества удаляться из мира в монастырь, скрывалось, по нашему мнению, в политико-экономическом устройстве и состоянии тогдашнего общества. В указываемое время многих привлекали монастырские стены не потому только, что в них можно было найти тихое пристанище от мирской суеты, но и потому, что они представляли надежную защиту от политических и административных преследований и угнетений. При том «нестроении» какое представляла тогдашняя Русь в политическом административном и экономическом отношениях, монастырь естественно должен был привлекать очень многих своей тишиной, защитой от бедствий и преследований, также и материальной обеспеченностью. Монастырь в особенности стал получать обаятельное значение в глазах каждого древнерусского человека с тех пор, как Уложение царя Алексея начало прикреплять к земле разрозненные русские общины, обязывать их неизбежной службой государству, с тех пор как крепостное право стало тяготеть над крестьянством без прежней свободы перехода. Монастырь становился теперь самым удобным местом, куда безопасно можно было укрыться всякому, желавшему «избыть тягло государево». Но каковы бы ни были причины быстрого увеличения числа монастырей и монашествующих в XVII в., только уже тогдашнее правительство ясно замечало это увеличение, доходившее до злоупотреблений. Собор 667 года жаловался на то, что в его время «умножися (в монастырях) беглых из рабства, и из христианства (крестьянства), которые постригались не душевного ради спасения, но нехотя в рабех и христиане (крестьяне) в христианстве быти»²²⁴. Соборы 667 и 681 годов издали несколько постановлений в видах препятствовать распространению зла. Первый ограничил свободу пострижения в монашество; второй велел сводить малые монастыри в один, обращать их в приходские церкви и стеснить возможность самовольного построения новых скитов и пустынь. Это стремление уменьшить количество монастырей и монахов, высказанное правительством XVII в., раньше всех других стало предметом законодательных распоряжений преобразователя относительно черного духовенства. Еще в девяностых годах XVII ст. мы видим в его царствование несколько частных распоряжений не строить новых монастырей без дозволения государя, причем обыкновенно говорится, что и старых монастырей вполне довольно для спасения желающих. В 701 г. монастырскому приказу первым делом по его учреждении поручено было переписать все монастыри мужские и женские. На основании этой переписи предполагалось составить подробный штат всех монастырей. Эти переписи монастырей, неоднократно повторявшиеся и потом до двадцатых годов XVII стол., привели наконец к тому, что с изданием Духовного регламента и учреждением Синода совершенно запрещено было строить вновь как мужские, так и женские монастыри и в особенности монастыри скитские без ведома Синода. Автор Духовного регламента Феофан Прокопович вполне разделял государственно-утилитарный взгляд Петра на монашество. Мы не беремся решать насколько справедливо замечание Самарина²²⁵ будто взгляд Феофана на монашество находится в тесной связи с его учением об оправдании человека грешника ради единых Христовых заслуг туне, т. е. даром, не вследствие каких-либо заслуг пред Богом со стороны данного лица, а единственно вследствие безграничной благости Божией, но во всяком случае единомыслие Прокоповича с Петром по вопросу о монашестве есть несомненный факт явственно выраженный во многих сочинениях Феофана²²⁶. Разделяя по тем или другим основаниям взгляд Петра на монашество, Феофан Прокопович в Духовном регламенте старается подыскать основание подсказанной ему раньше распоряжениями преобразователя мысли о уменьшении количества монастырей. Так, запрещая окончательно постройку новых мопастырей без предварительного синодального разрешения, Феофан советует и наличные монастыри, особенно которые имеют мало братии (а таких как известно было большинство в тогдашней России), соединить в одну обитель, потому что тогда с одной стороны соблюдение благолепия церковного будет легче, ибо нет никакого спора, что тридцати человекам легче отправлять службу ежедневно, чем троим, а с другой стороны и внешнее благолепие монастырей легче поддерживать («всякое монастырское благообразие»), ибо нет никакого сомнения, что легче обновлять одну церковь, чем две. Оставшиеся от упраздненных монастырей церкви переименовать в приходские: из земель тех монастырей нарезать священникам оных приходов достаточные для пропитания причтов участки. Остатки же той земли приписать к тем монастырям, куда будет переведена братия упраздненного монастыря. По соединении всех вотчинных монастырских земель, конечно и братия будет иметь больше достатка и изобилия во всем. Такими соображениями мотивирует Духовный регламент свое желание относительно уменьшения количества монастырей. Более любопытные мотивы выставляет регламент в основании приводимого им запрещения постройки монастырей скитских. В XVII в. широкое развитие частной собственности в монастырях, послуживши к разложению монастырских нравов, вызывало очень нередко в сфере монашествующей братии дух своеволия, гордости, стремление свергнуть с себя всякую монастырскую власть, избавиться даже от самой легкой подчиненности. Результатом такого нравственного настроения было отделение непокорных, сварливых членов монастырской братии и удаление их в какое-нибудь пустынное место. Здесь эти отшельники созидали свой монастырь, свою общину. Вот что, например, пишет царь Федор Алексеевич собору 681 года. «Многие монахи мужеска пола и женска, нехотя быть у наставников своих в послушании, отходят из монастыря и начинают жить в лесах и по малу набирают к себе таких же ослушников и устрояют часовни». Регламент безусловно запрещает такой своевольный выход из одного монастыря с целью пустынножительства. «Скитков пустынных, говорит он, монахам строити недопускати, потому что устройство их делается, поясняет регламентское запрещение, не в целях душевного спасения, а свободного ради жития», чтоб от всякой власти и надсмотрения удален жити возмогл по своей воли, и дабы на новоустрояемый скит собирал деньги, а теми корыстовался». Достижение цели наилучшего душевного спасения при пустынножительстве даже и совершенно невозможно по мысли регламента. Хотя история и представляет нам прекрасные образцы христианского пустынножительства в лице подвижников – пустынников Павла Фивейского, Антония Великого, Макария египетского и др., но то были мужи, «добре в богословии и христианстей обучении и великого разсуждения и искусства». «Человеку же невежливому», какими тогда конечно было большинство русских скитников «таковое жатие опасно есть и душепагубному бедствию подлежащее», потому что, если где, то конечно в пустыне трудно найти себе хорошего духовного советника, столь необходимого для человека поставившего целью своей жизни спасение души, к которому можно бы обратиться за «решением сумнительных помыслов и падежей совести» или человека, у которого можно было бы поучиться «образу подвигов монашеских». Наконец самое свойство природы и климата России вовсе не благоприятствует, по замечанию регламента, монашескому пустынножительству. «Пустыням прямым быть в России холоднаго ради воздуха невозможно, ибо в Палестине, в пустынях и в прочиих теплых странах, есть довольно плодов, чем питаться и тако может от миру весьма отлучитца: здеже без пашни, рыбы, огородов, пробыть невозможно, что тайно и уединенно быть не может». Так совершенно забывая историю возникновения северно-русских монастырей в XIV, XV и последующих веках, автор регламента старается во что бы то ни стало охладить любовь русских подвижников к пустынножительству и тем прекратить дальнейшую возможность постройки новых скитских монастырей. Стремясь к сокращению количества монастырей, преобразователь усиленно заботился в своих законодательных распоряжениях о том, чтобы распространить на монастыри действие государственного начала прикрепления, до чего тщетно старалось достигнуть московское правительство XVII в. и вместе с этим по возможности ограничить прежнюю свободу поступления в монашество.

Монастырская жизнь в XVII стол. больше всего, кажется, страдала от слишком свободных сношений с миром. Первые и так сказать самые ближайшие требования от монашествующей братии, именно, – чтобы в мир не ходить, чтобы мир не любить и забывались прежде всего и скорее всего. Между монастырем и миром далеко не вовсе была прекращена связь. Некоторые монастыри даже женские в XVII в. и устроены были среди мирского строения и от всякого дома к ним поделаны были ходы, которыми миряне день и ночь ходили в монастырь²²⁷. Кроме того, кроме такого временного наплыва в монастыри мирян, гостей для монастырских пиров и братчин, в монастырях постоянно жило множество мирян всякого рода, родни властей и соборных старцев. Наконец и между монахами тогдашнего времени был так сказать особый класс, которые всю свою жизнь проводили бродя из монастыря в монастырь и естественно, что такие монахи находились в самом тесном общении с миром. Они выходили из монастыря по неуживчивости на одном месте, потому что в монастырских стенах им было душно и тесно. Этот бродячий класс монахов своим поведением бросал самую невыгодную тень на все остальное монашество. Они жили очень грязно: например, по жалобам собора 681 года они «ходили по кабакам и по корчмам и по мирским домам, упиваясь до пьяна и волочаясь по улицам», а которые победнее собирали милостыню по церквам, базарам, на перекрестках, причем принимали участие во всех хитростях, какими тогдашние нищие выманивали копейку у простодушного народа. Чтобы прекратить с одной стороны это тесное общение монастырей с миром, а с другой – уничтожить ту настоящую бродячесть в среде монашествующей братии, Петр старался путем целого ряда указов о переписи монастырей и монахов закрепить последних за своими монастырями точно так же, как имелось в виду путем указов о ревизии закрепить крестьян за их помещиками, и очистить монастыри от лиц проживавших в них, но не имевших к ним в сущности никакого отношения. В 701 году монастырскому приказу дано было распоряжение переписать все монастыри в России как мужские так и женские. Сколько монахов и монахинь переписчики застанут в каких монастырях, тем и оставаться в своих монастырях неисходно; разве по какой-нибудь важной, законной причине монах может перейти в другой монастырь и то с отпускным письмом от настоятеля прежнего монастыря. В 703 году для женских монастырей эти постановления были подтверждены с еще большими строгостями. Из монастыря монахиням быть неисходными, читаем в этом подтверждении; если будет великая нужда выйти, то отпускать на малое время часа на два и на три с письмом и за печатью: писать именно для какой нужды и насколько временя отпущена и за письмо и за печать отнюдь взяток не брать. Ворота в женском монастыре должны быть всегда заперты; подле ворот должны стоять караульные. Миряне в монастырь входят только во время церковной службы, во всякое же другое время они могут входить сюда не иначе как с позволения игуменьи монастыря. Вместе с постоянным закреплением монахов и монахинь за теми монастырями, в которых заставали их переписи, путем означенных указов имелось в виду раз навсегда очистить монастыри от проживавших на монастырском содержании излишних потребителей, не имевших в то же время к монастырю прямого отношения. Переписчики монастырей должны были выгонять из них вон всех не монахов, так ли проживавших здесь или же занимавших те или другие должности, как, например, чтецов или певцов, как нередко подобное бывало.

Последующими постановлениями Духовного регламента монастыри объявляются почти совершенно заключенными. Регламента позволяет монаху выходить из монастыря к родным и знакомым не более четырех раз в году и непременно с благословения настоятеля. У себя принимать гостей позволено также не иначе как с благословения настоятеля и при свидетелях, назначенных от последнего. Женщины же регламентом вовсе не допускаются в келии монахов, а они могут быть принимаемы лишь в особой монастырской гостиной и притом «в присутствии благочестивых старцев». Еще большим ограничениям в этом отношении регламент подвергает монастыри женские. Oн особенно ревниво старается охранить их от всяких сношений с миром. Монахини по Регламенту отнюдь не пускаются даже на праздники и в крестные ходы к мужским монастырям или к приходским церквам. Им не дозволяется ходить ни по каким случаям даже и в женские монастыри. Одна игуменья в женском монастыре составляет исключение, но и та только в сопровождении двух или одной старицы может выходить из монастыря. Для всех же остальных сестер женские монастыри и день и ночь должны быть заперты. Вход в монашеские кельи в женских монастырях «жестоко» запрещен всем мирянам; последние могут посещать только монастырскую церковь и монастырские святыни. Да и эти святыни, например, мощи, велено перенести в церкви над монастырскими воротами, куда велено устроить входы с улицы, а в монастырь из церкви сделать один проход чрез келии игуменьи, чтобы монастырь таким образом оставался совершенно недоступен для посторонних лиц. Даже во время самого церковного богослужения и то монахини не должны мешаться с народом, а должны были стоять отдельно от него. В случае, если бы у женского монастыря оказалась необходимость предъявить иск в гражданском суде, то и здесь регламент строго запрещает самим монахиням вступать в такие тяжбы; они должны посылать по всем судебным хлопотам монастырских стряпчих. Если наконец монахиням представится необходимость быть в столичном городе, то самим им опять-таки не ходить туда, а доносить о своей необходимости епархиальному епископу, который передает об их нуждах Синоду, а последний уже делает такие или иные распоряжения об удовлетворении их.

Сокращая количество наличных монастырей, стесняя затруднительными предписаниями постройку новых монастырей, прикрепляя монахов к монастырям и очищая последние от не монахов, Петр наконец в своем законодательстве путем установления целого ряда самых стеснительных условий для вступления в чин монашеский имел в виду достигнуть возможного сокращения количества желающих принять на себя сан монашеский, или ослабить стремление к поступлению в монашество. Впрочем, в этом отношении законодательство Петра иногда помимо всяких условий категорически и строго запрещало дальнейшие пострижения вновь. Уже после самых первых переписей, произведенных над монастырями монастырским приказом, пострижения вновь или вовсе не допускались или же, если допускались, то только с особенного разрешения монастырского приказа, который нередко руководствовался при этом особыми указами самого царя или сената. Так, например, по указу от 703 года в женские монастыри велено было постригать белиц не раньше сорока лет, на место же убылых монахов насылались теперь в монастыри больные и нищие, даже умалишенные и осужденные в каторгу, но по болезненному состоянию неспособные к работе²²⁸. После 715 года взамен убылых монахов по монастырям стали помещать отставных военных всех чинов, не имеющих своих собственных средств к прокормлению. С этого времени вошло в общий закон обыкновение, по которому увечные и вообще больные военные чины стали пользоваться по прошениям от монастырей содержанием. Для приведения в действие этого закона велено было прямо сокращать наличное число монахов того или другого монастыря, доводить его до такой нормы, по которой бы за покрытием самых необходимых расходов по содержание монахов оставался избыток от ежегодных монастырских доходов для благотворительных целей²²⁹. Духовный регламент, не запрещая прямо постригаться в монахи, тем не менее старается всевозможными мерами заградить доступ к монашеству. Регламент указывает следующие тяжелые условия для поступления в монашество. В монахи не принимать никого моложе тридцати лет. Для женщин временем для пострижения назначается и еще более поздний срок от пятидесяти до шестидесяти лет. «К монашескому бо житию, говорит регламент, мотивируя устанавливаемое им правило, недовольно иметь совершенный разум, но искусство состава своего, аще имеет дар к безженному житию». Не велено постригать служащих без увольнения их начальств (приказных, солдат и пр.); связанных каким-нибудь обязательством, например, должников, подсудных и т. п., лиц иноепархиальных «все таковии, по словам регламента, не каятися, но спрятатися ищут, и великую беду на монастырь наволакивают». Отнюдь не принимать крестьян без отпускной от помещика, да и самую отпускную прилежно рассмотреть «кто (крестьянин) таков, каковых лет и нет ли каковаго подлога», а неграмотных из крестьян не принимать без особого указа императора и синодального определения, не принимать в монастыри супругов, произвольно разведшихся или оставивших после себя малолетних детей. Детей без родительского согласия не принимать: настоятели монастырей, архимандриты, игумены и пр. должны разъяснять таким детям, что оставлять своих родителей будто во имя Божие дело богопротивное, ибо изрекая «аще кто оставить отца или матерь и пр.» Господь освящал только оставление по необходимости; не принимать также детей по одному благочестивому обещанию родителей без согласия самих детей. Наконец, настоятелям монастырей предписывается под страхом лишения настоятельской власти отнюдь не принимать в монашество вкладчиков, сделавших вклады, которые, по словам регламента, т. е. вкладчики, за вклад свой «аки за долг некий угодия в монастыре ищут и от настоятеля с роптанием истязуют». Когда нет ни одного из вышеозначенных препятствий, дозволяется принимать в монахи. Это, так сказать, отрицательные условия, требуемые регламентом от поступающего в монашество и несомненно основанием для них послужила практика старорусской монастырской жизни. К положительным условиям относится прежде всего трехлетний «искус». Поступающих в монашество отдают на испытание под надзор честному старцу. Находящийся на испытании проходит общие монастырские послушания и частные, какие укажет настоятель. Всякий год он должен исповедоваться и приобщаться св. таин по четыре раза в год. Нет сомнения, прибавляет составитель регламента, что трехлетнее испытание тяжело, но истинно желающие поступить в монашество не отрекутся от него, а лжеобещанники и тунеядцы конечно не могут его снести. После трехлетнего испытания настоятель монастыря вместе с духовником испытуемого и старцем, под надзором которого он состоял, доносят архиерею, что он искренно желает поступить в монахи и достоин того. Поучивши его, архиерей благословляет постричь. Пред пострижением должно прочитать ему монашеские обеты, чтобы он обдумал, может ли исполнить их, также и все написанные в регламенте правила о монашестве. Если же поступающий в монашество после трехлетнего испытания не захочет быть монахом, то свободно отпустить его «без всякого удержания и укоризны». В случае нового желания быть монахом он обязан во второй раз подчиниться трехлетнему испытанию. Если кто из поступающих пожелает сделать вклад в монастырь, то оный принимается не прежде, как по исполнении им трехлетнего испытания и при том с подпиской, что за вклад этот он не будет требовать не только угождения себе, но и не станет хвалиться им, даже вспоминать о нем.

Так путем целого ряда стеснительных условий регламент старается заградить доступ к монашеству. К той же самой цели стремится петровское законодательство вместе с регламентом, начертывая новый план внешнего и внутреннего устройства монастырской жизни. Кажется древнерусский монастырь XVII в. главным образом потому и имел особенное обаятельное значение, что его стены далеко не разлучали монаха с миром и со всеми обольщениями последнего. Монах оставался и в монастыре почти тем же мирским человеком каким он был в миру; он удерживал за собою даже свое недвижимое имущество; по крайней мере так было до Уложения Алексея Михайловича. Уложение²³⁰ запретило этот обычай, но не уничтожило права частной собственности в монастырях; взамен потери недвижимого имущества оно признало обязательными все повинности, какие монашествующий налагал на тех, кому передавал имущество, дозволило также недвижимую собственность обращать в деньги и уносить их с собой в монастырь. Это дозволяемое законом развитее частной собственности в монастырях, кажется, больше всего и было причиной того разложения монастырских нравов, какое мы замечаем в XVII в. Монахи собственники отделялись от остальной братии, имели отдельные кельи и жили в них со своей прислугой, своим хозяйством. Живя своим хозяйством, монах принимал у себя гостей и сам ходил всюду в гости. «Ныне, писал митрополит суздальский Иларион в 694 году к монахам Флорищевой пустыни, нестяжательное жительство стало от вас изгубляться; многие от братии стали особое имение держать и предпочитаемы стали быть хотящии развратити прежнее общежительство»²³¹. В 1660 г.²³² «великому государю ведомо учинилось, что в монастырях старцы живут безчинно, по вся дни по мирским домам ходят, а иные на дворах и ночуют и с детьми своими и с братьями, с родичи и с иными мирскими людьми в кельях пьют допьяна и из монастырей питье и мед, пиво и квас и съестное выдают, а иное и продают». Так развитие частной собственности и веками приобретенные богатства монастырей служили причиной тому, что монастырская жизнь в XVII веке ослабела и распустилась во всех отношениях. Монастыри находились в состояли нравственного разложения. Царские и святительские грамоты последних годов XVII столетия исполнены увещаний и обличений, обращенных к инокам. В 630 г. царь Михаил Федорович жаловался на монахов Соловецкой обители, укоряя их в пьянстве. В 47 году царь Алексей Михайлович писал к патриарху Иосифу, чтобы он повелел, чтобы «монахи в монастырях хмельное всякое питье, вино и мед и пиво, хмельные квасы оставили и впредь не держали». В 608 году митрополит новгородский Питирим писал в Нилов Столбенский монастырь: «многие старцы, не хотя жить в монастыре, но хотя пить хмельное питье, а иные де и для пожитков своих из тое Ниловы пустыни выбегают платье и правильные книги с собою сносят». Тот же Питирим в наказной грамоте изображает жалкую картину тогдашних нравов монашеских: «и сами игумены и черные и белые попы и диаконы хмельного питья допьяна упиваются и о церкви Божией нерадят». В конце грамоты он предписывает: «учинить заказ крепкий, чтобы игумены и черные и белые попы и диаконы и старцы и черницы на кабак пить не ходили и в монастыри до великаго пьянства не упивались и пьяны бы по улицам не валялись». Но само собой понятно, что одних простых предписаний недостаточно было для исправления нравов монашеских. Главной причиной распущенности монашеских нравов было слишком тесное общение монастыря и монахов с миром и со всеми его прелестями. Вот почему преобразователь, ясно сознавая корень зла, заключивши монахов строжайшими предписаниями в монастырских стенах, старается и здесь лишить их всего того, чем они могли бы быть связаны с миром. Прежде всего на место прежней частной собственности Петр стремился установить определенную норму жалованья оставшимся в монастыре монахам. В 701 г. был издан именной царский указ, гласивший, что в монастыри монахам и монахиням следует давать определенное число денег и хлеба в общежительство их, а вотчинами и никакими угодьями не владеть, не ради разорения монастырей, но лучшего ради исполнения монашеского обещания. Согласно с таким законодательным постановлением сначала давали каждому монаху по десяти рублей денег, по десяти четвертей хлеба, но скоро эта дача уменьшена была вдвое. В 706 году Меншиков доносил Петру: «писал я ныне в Новгород к коменданту Татищеву велел ему ведать все Новгородского уезда патриаршие, архирейские и монастырские вотчины и архирею и старцам давать хлеб против того как в монастырском приказе определено, денег же старцам против гарнизону по шести рублей. Не позволит ли государь, московских и других монастырей старцам деньги отпускать против гарнизонных же солдат но шести рублей. Воистину досыть, понеже солдату против старца всегда лишнее, у него есть жена, дети, они же служат и работают не имея себе покоя. А старцу что больше того надобно чтобы были хлеб и вода. Они в то себя определили, чтобы последовать святым отцам, которые денег не любили, так и им жить надлежит»²³³. Царь действительно велел выдавать монахам содержание по пяти рублей денег, по пяти четвертей хлеба с готовыми дровами. В которых монастырях по расходным книгам оказалось, что прежде учреждения монастырского приказа на каждого монаха приходило меньше пяти и четырех рублей, тем и монастырский приказ выдавал столько же, а малым монастырям с небольшими доходами позволено было даже и вотчины свои ведать по прежнему «понеже, писал Мусин-Пушкин царю, в них ни малаго прибытка учинить невозможно»²³⁴.

Имея в виду восстановить в монастырях строгое общежитие Духовный регламент с большей заботливостью чем предшествовавшее ему законодательство старается установить строгий контроль над тем, чтобы имениями монастырскими пользовались сообразно их назначению, а чтобы монахи не держали отнюдь по монастырям никакой частной собственности. Монастырских продуктов, говорит регламент, монахам отнюдь не продавать ни в самом монастыре, ни по улицам города. Оставшейся от трапезы пищи монахи не должны разбирать по своим кельям кроме кваса. Пища и одежда должны быть у всех одинаковы, иначе всякий будет воровать, чтобы сделать себе лучшую одежду и приготовить вкусную опту. Из монастыря никто ничего монастырского не имеет права отдавать, кроме настоятеля. Но и он может делать не иначе, как с объявлением старейшей братии и с запиской кому, чего и по какому случаю дано. Все доходы от монастырских вотчин, боголюбцев собирать в одно место и из него расходовать.

Никому в монастыре чужих вещей, кроме книг, не держать, ежели найдется у кого такая вещь, она отбирается в монастырскую казну. Без уведомления настоятеля под страхом жестокого телесного наказания монахи не должны даже держать чернил и бумаги и не должны никому писать никаких писем. Писать могут только те из монахов, кому дозволено заниматься этим для общемонастырской пользы. Ежели которому брату случится действительная потребность написать письмо, то он может писать в трапезе из обшей чернилицы, на общей бумаге с дозволения настоятеля. Лишая монахов возможности сноситься с миром, Регламент заботится о том, чтобы и в стенах монастырских они не проводили праздной жизни. Настоятели всегда, говорит Регламент, должны «избрать дело некое, а добре бы в монастырях завести художества, например дело столярное, иконное и проч., а в женских монастырях пряжу, шитье, вязанье кружев и т. п. занятия непротивныя монашеству». Нечего уже и говорить конечно о том, что монахи сами должны исполнять все работы по монастырю, поэтому кроме престарелых и настоятелей никто не имеет права держать прислуги. Но начальники должны брать прислуги не свыше потребности, а для престарелых и больных нужно устроить больницы. Наконец по всем монастырям кроме обучения монахов различным художествам и ремеслам их необходимо учить также еще чтению. Для этого надобно избирать в учителя монахов, которые бы знали смысл св. писания. Обученных таким образом только и рекомендуется посвящать в сан священства.

В заключение своих постановлений о преобразовании монастырской жизни в русской церкви Духовный регламент излагает ряд правил относительно устройства монастырской администрации. Прежде всего Регламент подтверждает выбор настоятеля собором всей братии, господствовавший в древней России. Выбирать в настоятели следует честных людей и испытанных в иноческом житии, хорошо знающих священное писание и устав монастырской жизни, чтобы они заботились более о душевном спасении братии, а не о построении стен монастырских и собирании богатств. Настоятелей при определении их следует приводить к присяге в том, что они со всеусердием будут исполнять последнее требование. Ежели по избрании и присяге настоятели не станут заботиться о спасении душ, порученных руководительству их, то их надлежит низводить на низшую степень братства. На место же их советы монастырские избирают других. Указав правила выбора монастырских настоятелей, Регламент предписывает затем правила относительно исправного отправления настоятелями своего служения. Если какой-нибудь настоятель примет самовластно в монастырь беглого монаха, то такого начальника низводить на низшую степень монастырского послушания именно: в монастырскую работу по самую смерть его. Беглых же монахов также посмерть держать в монастырских работах и вдобавок в оковах. В монастырях должна быть книга, в которую записывается время пострижения каждого монаха, его имя и прежнее звание. Монастырская казна должна быть хранима за ключом настоятеля, ключом казначея и монастырской печатью. Также и ризница. Однажды в неделю или в месяц настоятель с келарем и другими старцами обязан слушать отчеты о проходе и расходе монастырской казны и записывать их в книгу. Настоятель не имеет права держать при себе родственников или определить их к монастырским делам. Настоятелю, как и монахам, запрещается брать что-либо от мирских людей на хранение. По смерти архимандритов, игуменов и прочих монахов оставшееся после них имение родственникам не отдается, но присылается в Святейший Синод. Имение же низших монастырских служек отбирается в монастырскую казну. Как духовный руководитель и начальник братии настоятель отнюдь не должен понуждать братию идти к нему на исповедь, потому что такая исповедь будет притворной. В монастыре должен быть один честный монах духовник, утвержденный епископом. Он по временам может говорить настоятелю какой порок преобладает в братии, не именуя однако лиц и не обозначая келий. Настоятель может принять к сведению его сообщения для принятия мер к искоренению того порока.

Такими постановлениями законодательство преобразовательной эпохи старалось определить до малейших подробностей монастырскую жизнь. Несмотря на всю строгость этих распоряжений они казались царю недостаточными для исцеления «вредного недуга» и вот двадцать восьмого генваря 723 года был издан указ со строгим наказом духовной власти «дабы отныне отнюдь никого не постригать, а на убылыя места в монастыри определять отставных солдат». Но это распоряжение было уже слишком радикально и не могло просуществовать долго. Сознавая это, Петр решился составить подробные правила о монашестве с объяснительной к ним запиской, в которых доказывается необходимость всех предшествовавших распоряжений относительно монашества. Тридцать первого генваря 724 года было издано на имя Синода пространное «Объявление»²³⁵, написанное отчасти автором Духовитого регламента, а отчасти и самим государем²³⁶ относительно монашества. Это объявление начинается такими словами: «Святейший Синод! Какое мы определение учинили о монастырях и объявление людям, для чего оное учинено, то следует ниже сего». В самом объявлении подробнее развита мысль, повторяющаяся во всех петровских указах о монашестве. Между прочим здесь доказывается, что монашеское звание само по себе вовсе не заслуга, что монашеская жизнь, развитие которой обусловлено внешними историческими причинами, требует особенного призвания и ни в каком случае не может и не должна считаться обязательною. Особенно любопытны в этом «объявлении» приводимые его автором исторические причины возникновения монашества. Две причины по мнению объявления возбуждали в первоначальном христианском обществе стремление к уединенной монашеской жизни. Первая из этих причин имеет свое основание в психологическом особенном настроении некоторых людей. В первенствующей христианской церкви одни лица стремились к монашеству «ища уединения по совести, ради токмо природной к тому склонности, и безо всякия страсти или мнения, якобы невозможно в мире спастись». Но была и другая причина, порождавшая монашеский образ жизни в первенствующей церкви. Причина эта лежала в том положении, какое пришлось занять христианской церкви в языческом греко-римском государстве. Испытывая различные угнетения в гонимой церкви многие члены оной в первенствующее время «укрывались в уединение и неволею ради мучителей и гонителей, хотя соблюсти душу свою, право толкуя слова Спасителя Христа, еже оставити все его ради». Побуждаемые этими двумя мотивами искать уединенной жизни, монахи первенствующей христианской церкви представляли в своей жизни воплощение монашеского идеала. «Они, как говорит объявление, не точию что от людей не требовали, но ниже хотели, чтобы их люди видели и слышали о них, пребывали же в Палестине, в Египте, Африке и прочих зело теплых местах, и овощи для пропитания натуральные, кроме трудов человечествах довольно имуще, и тако, кроме книг, ниже одеяния им было потребно, ниже храмины»... Что же потом произошло, спрашивает объявление. «Когда к греческим императорам некоторые ханжи подошли наипаче же к их женам и монастыри не в пустынях уже, но в самых городах и вблиз лежащих от оных местах строить начали и денежной помочи требовали для сей мнимой святыни; еще же горше яко и нетрудитися, но трудами других туне питатися восхотели, к чему императоры паче своей должности, в чем было им трудитися надлежало сею мнимою святынею или обмануты от оных, или сами к тому какой ради страсти весьма склонны явились и великую часть погибели самим себе и народу стяжали, как истории цареградския повествуют, что на одном кавнале от Черного моря даже до Царягорода, который не более тридцати верст, протягивается с триста монастырей. Cия гангрена зело было и у нас распространяться начала под защищением единовластников церковных..., но еще Господь Бог прежних владетелей так благодати своей не лишил как греческих в не разсмотрении сего излишества, которые в умеренности оных держали»...

В первый раз на Руси был высказан такой односторонний, материальный взгляд на монашество. Не отвергая монашество как род уединенной жизни в целях душеспасения, преобразователь требовал от монаха, чтобы он или совершенно отрекся от мира, ничего не требовал от других людей, подобно древним подвижникам, или же пользовался посторонней помощью, но взамен этого и сам приносил пользу обществу.

Последний класс лиц, подведомственных Синоду, составляют миряне. В постановлениях Духовного регламента относительно их проглядывает стремление подчинить мирян нравственному влиянию их пастырей. Прежде чем обозначить существеннейшие обязанности мирян по отношению к церкви и ее представителям Регламент предпосылает «малое предисловийце к лучшему уразумению, почему миряне нарицаются миряне и в чем от чина духовного имеют разнствие». Это объяснение призвано необходимым потому, что «за неведением сего многая и деются и сказуются дурости душепагубныя» – в роде побуждения к монашеству и т. п. Излагая далее обязанности мирян по отношению к церкви и ее представителям, Регламент прежде всего обязывает мирян слушать голоса своих пастырей «ибо овцы не суть овцы, когда не слушают голоса своего пастыря». Вместе с обязанностью повиновения своим пастырям всякий мирянин христианин должен строго повиноваться и уставам церкви: должен хотя однажды в год исповедоваться и приобщаться Св. Таин, иначе, не исполняющие этой обязанности будут объявлены раскольниками. В заключение Регламент предписывает, чтобы прихожане не скрывали от священников сомнительных вопросов по брачным делам, чтобы браки, хотя и законные, не венчались в других приходах, тем более в других епархиях, чтобы гражданские власти по делам духовным подчинялись власти своего епархиального епископа.