II. Проявление среди высшего духовенства и светских передовых людей сознания необходимости церковных преобразований

Указав вкратце на те стремления нашего образованного общества в начале царствования императора Александра II, которые направлены были к обновлению всего государственного и общественного строя, мы теперь заметим, что наши передовые люди не упускали при этом из вида и сферу церковных дел, подпавших за длинный период господства крепостного права также рутине и застою и требовавших, быть может, более чем все другие общественные дела, неотложного преобразования.

Вот чтó, между прочим, писал в 1855 году П. А. Валуев в своей «Думе Русского»: много ли искренности и много ли христианской истины в новейшем направлении, данном делам веры, в мерах к воссоединению раскольников и в отношении к иноверным христианским исповеданиям? Разве прочные начала Евангельского учения утратили витающую в них божественную силу? Разве веротерпимость тождественна с безверием? Разве нам дозволено смотреть на религиозные верования, как на политическое орудие, и произвольно употреблять или стараться употреблять их для достижения политических целей? Летописи христианского мира свидетельствуют, что при подобных условиях сокрушается премудрость премудрых и опровергается разум разумных. Святая Церковь не более ли нуждается в помощи правительства к развитию ее внутренних сил, чем в насильственном содействия к обращению уклонившихся, или к воссоединению отпавших? Нынешний быт нашего духовенства соответствует ли его призванию, и правильно ли смотрят на внутренние дела православной паствы те самые государственные люди, которые всегда готовы к мерам строгости против иноверцев или раскольников? О раскольниках сказано, что их религиозная жизнь заключается в «букве и недухе» (1855). Кажется, что иногда Православная Церковь тяготеет над ними «буквою и недухом». Быть может, что, если бы наши пастыри несколько более полагались на вышнюю силу вечных истин, ими проповедуемых, и несколько менее веровали в пользу содействия мирских полиций, то их жатва была бы обильнее.

Также искренно желал освежающей реформы в церковных делах И. С. Аксаков, хотя еще в то время (в 1856 году) его пожелания не были облечены в твердо-выработанные положения, как это произошло позднее, именно в шестидесятых годах. Так, в письме к родителям, от 17 сентября 1856 года, Аксаков, между прочим, писал: я вообще того убеждения, что не воскреснет, ни русский, ни славянский мир, не обретет цельности и свободы, пока не совершится внутренней реформы в самой Церкви, пока Церковь будет пребывает в такой мертвенности, которая не есть дело случая, а законный плод какого-нибудь органического недостатка… Право, мы стоим того, чтобы Бог открыл истину православия западу, а восточный мир, не давший плода, бросил в огонь! Я хочу сказать, что поколение до-петровской Руси и слово «православие» возбуждают недоразумение, мешающее распространению истины. Разумеется, цензура всему мешает. Невольно припомнишь слова митрополита Платона: «ври, раскольник, и молчи, православный»²².

Еще в разгар севастопольской войны Кошелев писал 9 июля 1855 года Погодину: «мне кажется, что перед нами стоит враг опаснее всех соединенных англо-франко и сардо-турок, это ложь, которая овладела всем и всеми. И церковь, и государство, и все сословия, и каждый из нас в отдельности волею или неволею ему служат. Против этого врага нам нужно всячески бороться… Я уговаривал Хомякова написать о лжи церковной²³. В докладной записке министру народного просвещения, написанной в 1858 году, М. Н. Катков, между прочим, говорил: «нельзя без грусти видеть, как в русской мысли постепенно усиливается равнодушие к интересам религии. Это следствие тех преград, которыми хотят насильственно отделять высшие интересы от живой мысли и живого слова образованного русского общества. Вот почему в литературе нашей замечается совершенное отсутствие религиозного направления. Где возможно повторять только казенные и стереотипные фразы, там теряется доверие к религиозному чувству, там всякий поневоле совестится выражать его, и русский писатель никогда не посмеет говорить публике тоном такого религиозного убеждения, каким могут говорить писатели других стран, где нет специальной духовной цензуры. Эта насильственная недоступность, в которую поставлены у нас все интересы религии и Церкви, есть главная причина того бесплодия, которым поражена русская мысль и все наше образование; она же, с другой стороны, есть корень многих печальных явлений в нашей внешней церковной организации и жалкого положения большей части нашего духовенства. Неужели нам суждено всего обманывать себя и хитросплетенной ложью пышных официальных фраз убаюкивать нашу совесть и заглушать голос вопиющих потребностей? В таком великом деле мы не должны ограничивать горизонт наш настоящим поколением, и с грустью должны мы сознаться, что будущность нашего отечества не обещает добра, если продлится эта система отчуждения мысли, этот ревнивый и недоброжелательный контроль над ней. Не добром помянуть нас потомки наши, вникая в причины глубокого упадка религиозного чувства и высших нравственных интересов в народе, чем грозит нам не очень далекая будущность России»²⁴.

Чувствуя живейшим образом потребность вывести церковные дела из мертвенного состояния, светские образованные люди, не будучи богословами и знатоками канонического права, только в общих чертах могли представлять себе объем и значение той реформы, которую предстояло сделать в этой области. Поэтому весьма важно узнать: в каком виде представлялись необходимость такой реформы и возможность ее осуществления лицам высшей духовной иерархии того времени, а также светским писателям, сделавшимся известными в богословской литературе. В этом отношении мы на первом плане должны поставить замечательную переписку известного писателя по богословским и церковным вопросам А. Н. Муравьева с московским митрополитом Филаретом относительно необходимости преобразований в церковном строе и управлении.

Протопресвитер В. Б. Бажанов, при письме от 12 октября 1856 года, с дозволения государыни императрицы Марии Александровны и согласно желанию митрополита Филарета, препроводил к нему пространную записку о состоянии Православной церкви в России, составленную А. Н. Муравьевым и посланную им к обер-прокурору Св. Синода графу А. П. Толстому. Сам автор этой записки говорит, что в ней он представил мрачную картину внутреннего неустройства Православной Церкви и свою критику он начинает с указания на неудовлетворительное положение наших священников, которые, удостаиваясь священнического сана в юном возрасте, вскоре по окончании семинарского курса, представлялись ему людьми совершенно неопытными в отправлении богослужения, равнодушными к совершению таинств и смотрящими на свой сан не как на цель своей жизни, а как на средство к существованию. А между тем, замечает А. Н. Муравьев, с вопросом о нормальном положении нашего духовенства тесно связан вопрос о нравственном благосостоянии народа, на которого тяжело действуют и равнодушие пастырей к отправлению ими своих важных обязанностей и небрежное и неумелое отправление ими богослужения.

В самой системе семинарского воспитания и образования автор усматривал крупные недостатки, выражающиеся главным образом в отсутствии ближайшего попечения над этим учебными заведениями со стороны епископов и в формальном и сухом отношении семинарского начальства к своим воспитанникам, которые в большинстве случаев выходят из училища без теплой веры и без разумения высоты ожидающего их звания.

Указав на такое невысокое нравственное состояние большинства нашего духовенства, на скудость материальных его средств и на вред, проистекающий от закрытия церквей и сокращения причтов с целью поднятия материального благосостояния духовенства, А. Н. Муравьев высказывает мнение, что жалование от правительства нарушило бы патриархальные отношения между пастырями и паствой и дало бы повод раскольникам укорять православных священников в чиновничестве. Вместе с тем автор подвергает критике и существующий строй управления церковными имуществами и доходами, причем, указав на злоупотребления консистории и благочинных, облагавших церкви оброком в свою пользу, особенно нападает на направление, которое получают свечные доходы в церквах, идущие исключительно на духовно-учебные нужды. Автор обращает внимание на ропот народа, жертвующего свои деньги на нужды церкви и видящего, что эти деньги употребляются на иные цели, а также и на то, что причты и церковные старосты, не имеющие возможности удовлетворять нужды церкви на кошельковые соборы, принуждены входить между собой в тайные сделки для сокрытия части свечного сбора и для показания неверных сведений об этом сборе епархиальному начальству.

Далее автор останавливает внимание на малолюдстве в составе наших архиереев по сравнению с обширностью епархии, на частые перемещения архиереев из одной епархии в другую, чтó не может не отразиться вредно на отношении их к пастве и противно правилам первого вселенского собора, на долгие отлучки их из епархии для заседаний в Св. Синоде, на бедность их содержания сравнительно с богатыми окладами некоторых высших лиц духовенства иноверного и светских чиновников духовного ведомства и, наконец, на отсутствие между ними общений столь благодетельных для правильного хода церковных дел.

Указывая на неблагоприятные последствия такого одиночества в своей епархии архиереев, автор, между прочим, замечает, что самый круг понятий, обращаясь постоянно в одной и той же раме консисторских дел, невольным образом может стесниться у архиереев; вместо того, чтобы проникать деятельно в нужды церковные, они облекаются как броней в консисторские формы и становятся недоступными, кроме как для своих присных или для нескольких почетных лиц в губернии, с которыми, разумеется, и разговоры светские. Для упрочения взаимного общения между архиереями А. Н. Муравьев указывал на необходимость архиерейских съездов. В прежние времена церкви, замечал он, были ежегодно двукратные собрания областных епископов, собственно для некоторых предметом дисциплины или благочиния церковного, потому что для догматов и против ересей созывались поместные и вселенские соборы. Хотя Святейший Синод и заменяет у нас постоянный собор, но он обременен текущими делами и все, из него истекающее, облечено формальностью закона, которая не может быть усвоена всем маловажным случаям жизни церковной. Мы видим и в гражданских делах многообразные комитеты, которые беспрестанно собираются для рассуждения о какой-либо правительственной мере, при непрестающем однако действовании правительственных мест, облеченных властью. У кого же лучше, в некоторых случаях, могли бы найти себе совет и решение на многие случайные вопросы по епархии молодые епископы, если не у ближайших старших архиепископов, или у первенствующих членов, которые, по своему постоянному присутствию в Святейшем Синоде, могут яснее видеть направление дел? А новопосвященные архиереи иногда на всю жизнь остаются без совета, потому что не могут найти его у своих подчиненных. В заключении А. Н. Муравьев говорит о пагубном равнодушии нашего высшего светского и духовного общества к расколу и добавляет, что страшно подумать, что когда-нибудь из-под сени господствующей православной церкви внезапно возникнут многоглавные общества, облеченные именем христианским, одни еще подобящиеся своими обрядами православию, другие же совершенно ему чуждые и напитанные всеми ужасами нечестия²⁵.

Весьма важно, конечно, знать, как отнесся к мыслям и предположениям, высказанным в этой записке, митрополит Филарет, причем необходимо заметить, что при сопоставлении текста этой записки, напечатанной в «Русском Архиве», с выдержками из нее, приведенными в октябрьском письме 1856 года митрополита Филарета к протопресвитеру Бажанову, оказывается, что записка эта напечатана в сокращенном виде²⁶.

Митрополит Филарет, разбирая приведенные выше доводы А. Н. Муравьева, с которым он был в постоянном умственном общении²⁷, замечал, что в чужих делах легко усматривать то, чтó требовало бы улучшений, но не так легко указывать средства улучшения. «Обличайте, но не преувеличивайте», мудро предостерегает знаменитый иерарх от увлечения критикой.

Мы приведем только некоторые выдержки из указанного письма митрополита Филарета и остановим внимание, главным образом, на соображениях его о способах улучшения в высшем церковном управлении для устранения беспорядка в церковных делах, который он признавал и с своей стороны.

«Записка говорит (замечал митрополит в своем письме), что положение мулл в Турции и Персии лучше, нежели православных священников в России. На что далеко смотреть в Турцию и Персию? Положение мулл и в России лучше обеспечено, нежели православных священников. В таком положении изволь духовенство искать духа жизни, которого требует записка… Записка говорит, что сословие духовенства обратилось в мертвую касту, а обязанности его в ремесло. Нельзя отрицать, что некоторое число людей низшего духовенства находится на сей низкой нравственной степени. Но так говорить о делах сословия, не значит ли хотеть одним ударом срубить все головы, без разбора, которая правая или виноватая… Записка говорит, что у нас Церкви не будет, пока воспитание духовенства, его содержание и вся деятельность останется на попечении и под прямой указкой правительства. Не очень трудна эта премудрость, которая осуждает, что хочет, не принимая труда сказать, почему осуждает и чем заменить осуждаемое. Что же будет, если воспитание духовенства не останется в попечении правительства? Будет ли оно без попечения правительства удобнее и совершеннее? Содержание духовенства будет ли удовлетворительнее, если не останется на попечении правительства». Далее, однако, митрополит Филарет признает вескость и правильность некоторых доводов автора записки. «Что говорит записка о взаимном согласии и споспешествовании церковной и государственной власти в России в прежние времена и о усердной деятельности духовенства в пользу государства, то, поистине, достойно внимания… Записка говорит, что Церковь бессильна противодействовать расколу. Горькое слово; но в нем есть правда».

Переходя затем к рассмотрению предложенных А. Н. Муравьевым мер врачевания недостатков церковной жизни, митрополит Филарет замечает: «сколь строги до избытка и широки обвинения на духовное ведомство, изложенные в записке, столь же предлагаемые ею, наконец, требования благонамеренны и умеренны как в отношении к Церкви, так и в отношении к правительству. Предположение созвать поместный собор принадлежит к древнему характеру церковного управления и может принести пользу, если будет приведено в исполнение искусно и верно». Далее митрополит Филарет развивает свои замечательные мысли о созыве собора, который, по его мнению, составляется по древнему обычаю для совещания о делах церковных к вящему благоустройству духовенства и паствы. «В древней Церкви, – пишет митрополит, – к удобству, стройности и единству действования на соборе приготовляли постоянные отношения епископы епархий или городов к областному митрополиту или архиепископу, на основании 34 правила апостольского. В российской Церкви сего нет. Духовный регламент видел нужду в таковых сношениях для советов и разрешения недоумений епископов, но предписать только советоваться с соседними епископами, что не обязательно и неблагонадежно. Прежде, о собственному сознанию нужды, епархиальные преосвященные входили в доверенные совещательные сношения с старейшими и опытнейшими и преимущественно с первенствующими членами Св. Синода; но с некоторого времени такие сношения уменьшились по причинам, которые излагать здесь неуместно. В Бозе почивший император Александр I имел мысль соединить по нескольку епархий в округи, имеющие одного старейшего епископа, к которому епархиальные в трудных случаях обращались бы для совета и который имел бы над ними наблюдение и давал советы к разрешению недоумений и к исправлению открывающихся погрешностей и беспорядков. По высочайшему повелению составленный о сем учреждении краткий проект оставлен был на пути в Таганрог и не имел дальнейшего движения. О потребности такого учреждения нужно рассудить на предлагаемом соборе, или даже и прежде его; потому что новый неопытный начальник епархии (поскольку немногие приобретают предварительные сведения о епархиальном управлении, проходя должность викария), не имея старшего и опытного советника, подвергается опасности или, действуя на удачу, впасть в ошибки, унижающие его в глазах подчиненных и вредные, или подвергнуться излишнему влиянию опытных членов консистории и секретаря».

Так решительно и авторитетно был поставлен в самом начале царствования императора Александра II вопрос о необходимости созыва поместного собора для упорядочения высшего церковного управления и для улучшения всего церковно-общественного строя.

В следующем 1857 году А. Н. Муравьев возбудил вопрос первостепенной важности, а именно: «о стеснительном положении синодального действования». Им были составлены две записки: «О влиянии светской власти на дела церковные» и «Некоторые предположения для восстановления прежнего порядка в управлении церковном». Записки эти были одобрены митрополитом Григорием и протопресвитером Бажановым и также вручены обер-прокурору Св. Синода А. П. Толстому.

В первой записке А. Н. Муравьев, утверждая, что в последнее двадцатилетие (1837 – 1857 годы) отношения обер-прокурора к Св. Синоду совершенно изменилось, замечалось, что лице сие (то есть, обер-прокурор) из обыкновенного охранителя гражданских законов (какие поставлены были со времен Петра Великого, при каждом коллегиальном управлении) сделалось более, чем министром, хотя и без сего громкого титула. По мнению автора, власть обер-прокурора представляется троякой: во-первых, она «предначертательная» (initiative), потому что все, большею частью, делается по его предложениям, как только дело выступает из общего порядка; во-вторых, «совещательная» (consultative), ибо, несмотря на мнение, единодушно высказанное всеми членами Синода, никто из них не может приложить руки к своему мнению, доколе обер-прокурор не напишет сбоку на протоколе «читал»; и, наконец, «исполнительная» (executive), ибо, несмотря на подпись членов, не приводится в исполнение их решение, доколе не подпишет он «исполнить». И тогда еще, по его произволу, может безотчетно долгое время пролежать протокол. Итак, два таинственных слова: «читал» и «исполнить», без всякого даже имени, решают дела церковные, самые важные, как и самые обыкновенные. Какой патриарх пользовался столь неограниченной властью?

Обращаясь к ближайшему историческому прошлому, А. Н. Муравьев видел в учреждении министерства духовных дел, соединенного с просвещением народным, первое нарушение Регламента Петра Великого, ибо оно подчинило Синод светскому влиянию министра. Но власть обер-прокурора приняла чрезвычайные размеры при уничтожении комиссии духовных училищ, уже во время управления графа Протасова, ибо тогда не только все дела комиссии перешли в Синод, но при оном образовались два особых управления, весьма обширные: духовно-учебное и хозяйственное, а из бывшего отделения православных дел составилась обширная канцелярия, и все сие с директорами и вице-директорами, по образцу департаментов министерских; таким образом, устроилось опять полное министерство, хотя и без имени, но с гораздо большими правами и преимуществами, нежели первое, ибо уже потрясено было то нравственное влияние, которым искони пользовался Св. Синод.

Указывая, далее, на ненормальность подчинения духовных академий (ректором которых иногда является и епископ) и семинарий светской власти, на неправильное сосредоточивание различных церковных капиталов в руках обер-прокурора и на вред подчинения синодальной канцелярии светскому чиновнику, Муравьев усматривал особенное нарушение церковного начала в учреждении «консультации» при обер-прокуроре. Именно, он писал: «явились еще одно новое лицо и новая инстанция в делопроизводстве синодальном, по примеру министерства юстиции, хотя, казалось бы, нельзя применять светского порядка дел к духовным: это юрисконсульт при обер-прокуроре и консультация, составленная из директоров различных управлений и канцелярий. Что же предлагается к обсуждению сей консультации? Мнения Св. Синода наиболее по делам брачных (которые собственно подлежат суду епископскому на основании соборных правил) в тех случаях, когда поступали на них жалобы к Государю. Прежде, нежели испросить пересмотр синодального решения, консультация должна представить обер-прокурору свое мнение: следует ли о том докладывать, то есть в иных словах, право или неправо судили члены Св. Синода? Не есть ли это нарушение всякого церковного начала? И что же после сего значит мнение Синода?

Далее в своей записке Муравьев сетовал на чрезмерное количество светских чиновников при синодальном управлении и в канцелярии обер-прокурора, содержание которых большей частью отнесено было на счет свечного сбора, каковой грошами собирается и, можно сказать, похищается у убогих церквей. Затем он указывал на властное распоряжение обер-прокурора светскими секретарями консисторий в ущерб архиерейской власти и на умаление влияния Синода в отношении всеобщего управления Церковью, подпавшего светскому руководству; при этом автор объяснял, что члены Синода обсуждают только предлагаемые дела, остаются в неведении об исполнении их решений и лишены прежде бывшего при приезде или отъезде их столицы общения с царем, так как обычай этот прекратился, и обер-прокурор заслонил своим лицом всех иерархов.

Но самое тяжкое и, можно сказать, догматическое нарушение прав собственно иерархических обнаружилось, по мнению автора, в перемещении архиереев с кафедры на кафедру мимо Св. Синода. Опираясь на постановления первого и второго вселенского собора, А. Н. Муравьев утверждал, что по практике церковной перемещение архиереев допускалось только по крайней необходимости и во всяком случае должно совершаться не иначе, как иерархической властью и соборной молитвой. Не более пятнадцати лет (то есть, в начале сороковых годов) и совершенно нечаянно, замечает автор, это право перемещения перешло из-под иерархического влияния на произвол обер-прокурора и окончательно подчинило ему епархиальных архиереев.

Такое положение дел, по мнению А. Н. Муравьева, чрезвычайно опасно для будущего. Оно роняет достоинство Св. Синода, поставляя рядом с ним особую светскую власть, от которой все зависит, что только есть наиболее важного в Церкви. Внутри отечества еще более усилится раскол и будет иметь против нас оружие, а с востоком может произойти совершенный разрыв, потому что там и теперь жалуются на светское преобладание в нашей Церкви, которого опасаются и для себя.

В заключение автор, заявляя, что нынешний обер-прокурор уже вовсе не то лицо, которое поставлено было Петром Великим при учреждении Синода только для наблюдения, чтобы правительство духовное не выходило их пределов гражданских законом, замечал, что необычайная обер-прокурорская власть, в нынешних вновь созданных ее размерах, не определена и не ограничена никакой инструкцией, а между тем она касается самых жизненных вопросов православия. «Господь да охранит святую Церковь Свою и поддержит ее в обстоятельствах трудных», – так кончает Муравьев свою первую из названных записок.

Во второй своей записке: «Некоторые предположения для восстановления прежнего порядка в управлении церковном». А. Н. Муравьев таким образом очерчивает пределы власти обер-прокурора Св. Синода: «он есть только посредник между правительством духовным и гражданскими властями и око царское за наблюдением законов, а не какая-либо особая правительственная власть; и потому все его действия должны быть совершенно покрыты личностью Святейшего Синода, поставленного во главе российской церкви, после патриаршества». Сообразно с этим взглядом, автор полагал: 1) что обер-прокурору не подобает ставить, после уже пописи членов Синода, слово «исполнить»; 2) для большего успеха в делопроизводстве необходимо иметь в присутствии Св. Синода настольный реестр всех поступающих дел и уже решенных, доколе еще они не исполнены; 3) каждый из членов Синода должен иметь право входит с предложениями в Синоде, как это и прежде бывало (но с некоторого времени опущено), так как в коллегиальном управлении это есть выражение равенства членов между собой.

Для возвращения к первобытному единству управления духовного необходимо сделать, по мнению автора, следующие изменения: а) упразднить должность начальника синодальной канцелярии; б) духовное образование подчинить опять прямо Св. Синоду, без посредничества директоров и обер-прокурора; в) уничтожить консультацию при обер-прокуроре, роняющую достоинство Синода, с оставлением юрисконсульта для сенатских дел; г) сократить штат слишком обширного персонала светских чиновников. Одним словом, устроить все, как это было прежде в Синоде, более 130 лет. Таким образом, по мнению А. Н. Муравьева, очистится древнее коллегиальное управление от позднейших министерских форм, которые только нарушают порядок делопроизводства.

Далее автор записки излагает еще несколько соображений относительно упорядочения церковного управления. Так, секретарь консистории должен войти в первобытное свое положение при архиерее и назначаться с его согласия будучи в полной от него зависимости, хотя и под ведение обер-прокурора, как прямого начальника всех светских чиновников. Перемещение архиереев с епархии на епархию, как дело прямо соборное, должно необходимо возвратиться к первобытному порядку, то есть, чтобы два или три кандидата, избираемые в присутствии Синода, были представляемы государю императору для утверждения одного из них. Таким же правилом должно руководствоваться и при вызове архиереев для заседания в Синоде, потому что соборным рассуждением должны быть вызываемы члены опытные, а не такие только, которые восполняют собой число заседающих. Каждый вновь посвященный архиерей, равно как вновь приезжающие и отъезжающие в свои епархии, должны, как всегда было по древнему порядку, представляться государю императору, а на другой день Пасхи, после литургии во дворце, пусть все члены Синода опять христосуются с государем, потому что, по недавно вкравшемуся обычаю, только они одни лишены сего духовного с ним общения. Необходимо умножить число епархиальных архиереев и их викариев, потому что Церковь российская терпит от них недостатка в своем благоустройстве.

Все свои предложения о преобразовании высшего церковного управления А. Н. Муравьев сообщил также митрополиту Филарету. Как видно из писем митрополита Филарета к А. Н. Муравьеву, от 18 марта и 8 апреля 1857 года, митрополит находил, что инструкцию обер-прокурору Св. Синода писать дело сомнительное, и что в духовном регламенте такая инструкция имеется под рубрикой: «должность обер-прокурора». Относительно же изменения порядка избрания архиереев московский святитель соглашался с тем предположением, что архиерейское избрание должно быть возвращено к апостольскому образцу, чтобы всегда было два кандидата. В заключении своего письма, от 8 апреля 1857 года, митрополит Филарет высказывал следующую грустную истину, обращающую на себя тем больше внимания, что она сознавалась даже таким влиятельным лицом, каким был знаменитый архипастырь, а именно, он писал: «тогда как враждующие против православной Церкви пролагают себе и явные, и тайные пути, преданным ей, то предстоят преграды, то не дается довольно света, то не достает единства и стройного движения к истинному-полезному и спасительному»²⁸.

Также грустно звучит ответ Филарета на письмо епископа камчатского Иннокентия, от 19 ноября 1857 года. В этом ответе митрополит, между прочим, пишет: «открывать и обличать недостатки легче, нежели исправлять. Несчастье нашего времени то, что количество погрешностей и неосторожностей, накопленное не одним уже веком, едва ли не превышает силы и средства исправления»²⁹.

Ознакомившись с перепиской Муравьева с митрополитом Филаретом, мы заметим, что вопрос о преобразовании церковного управления несомненно занимал тогда высшие духовные сферы. По мере обнародования писем, записок и биографических очерков лиц, принадлежавших к составу высшего духовенства, все яснее становится участие некоторых выдающихся иерархов того времени в общем стремлении к реформам, охватившем наше общество в начале царствования императора Александра II, и недовольство его существовавшими тогда порядками в духовном ведомстве и вообще в церковно-общественных делах.

Из переписки знаменитого епископа камчатского Иннокентия (впоследствии митрополита московского) с тем же А. Н. Муравьевым усматривается, что преосвященный Иннокентий, замечая беспорядки и неустройства в нашей Церкви, развивал свои взгляды на необходимость коренных в ней преобразований. Нет сомнения в том, что А. Н. Муравьев, составляя свои приведенные выше записки, вдохновлялся многими мыслями преосвященного Иннокентия³⁰.

Так, из этих писем видно, что камчатский архипастырь, известный также своим человеколюбивым взглядом на раскол, находил, между прочим, что избрание пастырей только из духовенства, а не из всех сословий несогласно с уставами Церкви, а равно и посвящение их моложе 30 лет, что воспитание духовенства совершенно неудовлетворительно и не может так оставаться, а положение духовных училищ весьма плохое, что понятие о надзоре за паствой у нас совершенно потеряно и что необходимо следует возвысить звание дьячка, как чтеца слова Божия. Считая необходимым открытие в России как можно более епархий и умножение числа архиереев (а в крайнем случае викариев), преосвященный Иннокентий с особенной грустью подмечал умаление архиерейской власти. «Ныне архиереи в городах нужны почти только для торжественного служения в известные дни, не более», писал он 2 октября 1856 года. Несколько позднее, в письме к обер-прокурору Ахматову, от 6 марта 1864 года, преосвященные Иннокентий замечал: «что архиерей без дозволения чиновника не может окрестить язычника; я думаю, что и сам отец протоиерей Васильев Парижский (известный настоятель русской церкви в Париже) затруднится защищать это положение».

Следя с живым участием за духовной литературой и журналистикой того времени, тогда только что возрождавшейся, преосвященный Иннокентий с особенной любовью отзывался о трудах молодого Гилярова-Платонова, и на архипастыря особенно сильное впечатление произвела известная обличительная книга священника И. Беллюстина «Описание сельского духовенства», о значении которой для нашего общества мы будем говорить ниже. Преосвященный Иннокентий находил в этой книге «правды много», и в письме своем к Н. Д. Свербееву, от 11 декабря 1858 года, между прочим, писал: «Вы опасаетесь послать эту книгу митрополиту Филарету. Напрасно. Пошлите, если можно. Пусть он увидит, что я правду говорил ему о нашем духовенстве, которую он едва ли от кого слышал»,

Недовольство преосвященного Иннокентия синодальными порядками также весьма ярко выражается в его письмах, и он особенно много надежд возлагал на митрополита Григория, который в качестве первенствующего члена Синода мог, по мнению епископа Иннокентия, восстановить древнее значение Синода. «Самые лучшие и необходимейшие для блага Церкви предложения не приемлются» … – писал епископ Иннокентий 17 ноября 1855 года А. Н. Муравьеву. «Не я один вижу неустройства и беспорядки в нашей Церкви, это видят даже члены Св. Синода, но ничего не выходит. Быть может, по крайней мере я сильно уповаю, что при нынешнем государе и нынешнем председателе, ах! нет, виноват, у вас, ведь его уже давно нет, при нынешнем первоприсутствующем (митрополите Григории) много и многое устроится к лучшему»³¹.

Такой же подавленный тон замечается в письмах другого знаменитого иерарха того времени, именно киевского митрополита Арсения (Москвина), когда он своему приятелю архиепископу костромскому Платону описывал синодальные порядки, подневольное положение архиереев и их подобострастие и лишнюю покорность светской власти³². Письма эти относятся к шестидесятым годам, когда поднят был вопрос об улучшении быта духовенства и о переустройстве церковно-приходской жизни, а потому мы приведем суждения о них ниже. Здесь же, основываясь на словах митрополита Филарета, упоминаем, что также видный иерарх описываемой эпохи, именно епископ вятский Агафангел (Соловьев), будучи в конце пятидесятых годов викарием в С.-Петербурге, занимался, между прочим, поправкой проекта известного ревнителя православия П. Н. Батюшкова о замене при церквах посвященных причетников наемными людьми. Во время же своего служения в шестидесятых годах в Вятке преосвященный Агафангел составил проект в форме всеподданнейшего письма к государю императору о неудовлетворительности и о преобразовании синодального управления, подобный, как указывает тот же митрополит Филарет, проекту епископа енисейского Никодима (Казанцева)³³.

Дальнейшее раскрытие и обнародование архивов почивших иерархов начала царствования императора Александра II, конечно, дозволит, на основании этих лучших данных, будущему историку представить в более совершенном виде участие высшего духовенства в преобразованиях того времени, но и сообщаемые в этой главе отрывочные об этом сведения достаточно убеждают в том, как глубоко сочувствовали делу реформы во всем церковном управлении некоторые высшие иерархи описываемой эпохи.