I. Стремление русского общества к преобразованиям в государственном и общественном строе. – Голоса из среды общества и правительства. – Голос с высоты царского престола. – Голоса именитых архипастырей.

С воцарением императора Александра II в русском обществе пробудилось стремление к улучшению своего политического и гражданского быта, и этому побуждению главным образом способствовало то сильное потрясение, которое оно испытывало во время тяжелой крымской войны. Все были больны тогда Севастополем, где мучались и гибли лучшие русские люди и где сильно страдало наше национальное достоинство. Во время этой войны, как известно, наглядным образом обнаружился целый ряд ошибок, недостатков и злоупотреблений в наших военных и внутренних делах. В уме и сердце каждого русского возникал тогда мучительный вопрос о причинах этих военных неудач и внутренних затруднений, и заставлял всякого пристально всматриваться в устройство разных отраслей государственного и общественного управления. «Только теперь открывается, – писал А. В. Никитенко в своем дневнике, от 6 октября 1855 года, – как ужасны были для России прошедшие 29 лет. Администрация в хаосе; нравственное чувство подавлено; умственное развитие остановлено; злоупотребления и воровство выросли до чудовищных размеров¹.

В таком же духе и в таких же сильных выражениях отзывались о прежнем времени и об язвах, обнаруженных войной в государственном организме России: Погодин, Сергей Аксаков, Хомяков, Дмитриев, Кошелев, Иван Аксаков, Константин Аксаков, Валуев, Кавелин, Киреевский и, наконец, такие достоверные свидетели-очевидцы, как Пирогов и Протоиерей Лебединцев. Эти последние, побывав на месте войны, сообщали в своих письмах о возмутительных беспорядках в содержании и продовольствии армии и флота и указывали на злоупотребления разных начальствующих лиц. Уже в начале 1856 года последовало высочайшее повеление о предании следствию и суду многих военачальников по обвинению их в беспорядках во время военных действий².

По рассказам современников, всего тяжелее приходилось молодому Государю, который, переживая с болью в сердце поражения своей храброй армии, с прискорбием узнавал о злоупотреблениях своих военачальников и чиновников и по полной неурядице во внутренних делах³. С самого вступления своего на престол император Александр II своим возвышенным и человеколюбивыми идеями, своей добротой и справедливостью, привлекал сердца всех, жаждавших обновления русской жизни⁴. Ему, более нежели какому другому Государю, вручались на первых порах людьми, отзывчивыми и опечаленными грустными событиями и опасным положением государства, разные записки, в которых открывались для блага России меры к преобразованию этого управления, начиная с высших его частей⁵.

В числе таких людей был известный историк М. П. Погодин, который успел в день рождения Государя, 17 апреля 1855 г., представить свое всеподданнейшее письмо «о царском времени». В этой замечательной записке Погодин указывал на две существенные задачи, а именно он полагал: разобрать и определить, какие дела должны быть представляемы на высочайшее воззрение, и какие, без малейшего нарушения самодержавной власти, могут быть решаемы разными отдельным высшими ведомствами, и определить, в какой степени может быть допущена гласность, в видах предохранения правительственных и прочих решений от произвольности и учреждения над ними новой необходимой инстанции – бдительного общественного мнения, без которого само правительство остается часто во тьме. «Время царское, – писал Погодин, – дороже всего на свете. Оно должно быть сберегаемо и соблюдаемо до последней минуты для решения важнейших вопросов государственных, для размышления о существенных предметах управления. Занимать Царя частностями и подробностями, развлекать формами и церемониями – есть величайшее гражданское преступление»⁶.

В том же духе написана в 1855 году записка «О современной политической и внутренней жизни России», которая, по мнению редакции журнала «Русская Старина», принадлежит Жеребцову. Обращаясь к рассмотрению действий внутреннего организма нашего отечества, автор говорит: «к несчастью по многосложности занятий Государя русского, некоторые из первых деятелей правительства исторгали высочайшее повеление, каждый по своей части, без общего обсуждения людьми на это предназначенными, и тем самым они обманывали доверенность своего благодетеля и вводили в государственный организм разнородность. Притом, каждый из них заботился об ограждении свое части от других частей правления и стараясь скрыть свое самоуправство от глаз Государя, не мешая другим делать то же. От этого мало-помалу в высшем управлении водворился дух совершенного пренебрежения к закону, и каждый правитель мог смело отступать от существующих постановлений… Беспорядок этот мало-помалу спускался по всем степеням правления и, наконец, проник во все слои. Ныне каждый уверен в мертвенности буквы закона и в действительности только воли и покровительства сильных. … При дальнейшем распространении этой язвы Россия на бумаге будет государством благоустроенным, а в сущности наполнится визирями, пашами и кадиями; следовательно, необходимо исправление, хотя постепенно, но коренное. Единственный к тому путь заключается в выражении уважения к законам и в строгом наблюдении за исполнением его со стороны ближайших к царю и высших правителей. От послабления духа законности самые действия организма государственного сделались неудовлетворительными; дурное приложение закона опорочило самые обычаи народные; повсюду вкралось стяжание личных выгод и корысти… Состояние составлялось частью истощением казны, частью из внешних источников народных: из казны – посредством несоразмерных окладов, денежных наград и разнообразных пособий».

Указав на порочность, вкравшуюся в служебные сферы, и находя, что исправление в этих сферах может последовать, не столько вследствие улучшения форм правления, сколько вследствие изменения к лучшему самого духа правителей и общественных деятелей, автор ограничивается сообщением своего взгляда на необходимость изменения только финансовой системы; именно он полагает – воспретить всякий непосредственный доклад со стороны министерств о разрешении какого-либо сверхсметного расхода, обращая эти представления на предварительное обсуждение предназначенных лиц, находящихся вне административной деятельности и, наконец, удерживаться от назначения окладов, превышающих меру законом установленную⁷.

Весьма сильное впечатление произвела на русское общество также записка П. А. Валуева «Дума русского», написанная во второй половине 1855 года, в том же духе общей критики государственного управления. Автор, болея вместе с другими русскими общею тогда болезнью «Севастополем», между прочим писал: «Время изменяет размеры относительного могущества государств. При общем стремлении развивать свои внутренние и внешние силы, они идут вперед различными путями, и их успехи не одинаковы. В мирные времена трудно оценивать относительную важность этих успехов. Но вместе с первой значительной войной настает минута точной взаимной оценки. Эта минута теперь настала для нас. Благоприятствует ли развитию духовных и вещественных сил России нынешнее устройство разных отраслей нашего государственного управления? Отличительные черты его заключаются в повсеместном недостатке истины; в недоверии правительства к своим собственным орудиям и в пренебрежении ко всему другому. Многочисленность форм подавляет сущность административной деятельности и обеспечивает всеобщую официальную ложь. Взгляните на годовые отчеты. Везде сделано все возможное; везде приобретены успехи; везде водворяется, если не вдруг, то по крайней мере постепенно, должный порядок. Взгляните на дело, всмотритесь в него, отделите сущность от бумажной оболочки, то, что есть, от того, что кажется, правду от неправды или полуправды, – и редко где окажется прочная, плодотворная польза. Сверху блеск, внизу гниль. В творениях нашего официального многословия нет места для истины. Она затаена между строками; но кто из официальных читателей всегда может обращать внимание на междустрочия»⁸.

Правдивость этого указания причин, доведших Россию до бедственного положения, поразила одного из даровитейших и ближайших по родству сподвижников императора Александра II, а именно его брата, генерал-адмирала, великого князя Константина Николаевича, который, назвав эту записку «замечательной», отдал 26 ноября 1855 года еще более замечательный приказ на имя управлявшего морским министерством вице-адмирала барона Врангеля. Помещая в своем приказе буквальную выписку приведенного выше места записки, великий князь писал: «прошу ваше превосходительство сообщить эти правдивые слова всем лицам и местам морского ведомства, от которых в начале будущего года мы ожидаем отчетов за нынешний год, и повторил им, что я требую в помянутых отчетах не похвалы, а истины и в особенности откровенного и глубоко обдуманного изложения недостатков каждой части управления и сделанных в ней ошибок, и что те отчеты, в которых будет нужно читать между строками, будут возвращены мною с большой гласностью».

Независимо от этого приказа, великим князем была составлена в то же время циркулярная записка, которая была предназначена к рассылке всем главным чинам управления. Эта записка гласит: «в продолжение будущего года я желал бы видеть в «Морском Вестнике» ряд нравственно-философских рассуждение, написанных весьма смело и сильно, доступным для каждого языком, с целью, с одной стороны, опорочить те недостатки, которые мы принуждены сознавать между морскими офицерами и чиновниками и которые должны быть заклеймены общественным осмеянием, а с другой стороны – указать и растолковать, как следует понимать некоторые предметы и отношения. К первому разряду будут принадлежать: порицание системы лжи, замашки показать товар лицом, выказать небывалые заслуги свои и утаить недостатки, упущения и ошибки; образ взгляда на казенное имущество, расчет с углем и дровами, система наказания нижних чинов и обращение с ними и т. п. Ко второму разряду статей можно отнести объяснения, как смотреть на награды и производства, отношения товарищей и проч. Сюда же можно отнести ряд статей в роде «характеров Лабрюйера». Желательно бы колкой насмешкой порицать зло и хвалить добро, но хвалите умно, а не притворно. За подобные статьи, которые были бы написаны с талантом и произвели бы нравственное впечатление, я готов вознаградить автором самым щедрым образом»⁹.

Видно, духовные интересы в России, подавленные до того искусственным гнетом, возрождались; в умах была возбуждена положительная сила, и общественное мнение, по выражению Кавелина, расправляло свои крылья и ему для правильного полета недоставало лишь одобрения с высоты престола¹⁰. Все с напряженным вниманием ожидали царского слова, и это слово, милостивое и доброе, не замедлило раздаться во всей России.

В достопамятном манифесте 19 марта 1856 года, коим обнародовано было о мире, и в коронационном манифесте 17 апреля 1856 года как бы возвращалась программа нового царствования. В первом манифесте в конце изображено: «при помощи Небесного Промысла, всегда благодеющего России, да утверждается и совершается ее внутреннее благоустройство; правда и милость да царствуют в судах ее, да развивается повсюду и с новой силой стремление к просвещению и всякой полезной деятельности, и каждый, под сенью законов, для всех равно справедливых, равно покровительствующих, да наслаждается в мире плодом трудов невинных. Наконец, и сие есть первое, живейшее желание наше, свет спасительной веры, озаряя умы, укрепляя сердца, да сохраняет и улучшает более и более общественную нравственность, сей вернейший залог порядка и счастья»¹¹.

Коронационным своим манифестом Государь приглашал всех верных своих поданных соединить усердные мольбы их с его теплыми молитвами – да излиется на него и на царство его благодать Господня; да поможет ему Всемогущий, с возложением венца царского, возложить на себя торжественный пред светом обет – жить единственно для счастья подвластных ему народов, и да направить Он к тому, наитием Всесвятаго Животворящаго Духа Своего, все помышления, все деяния его¹².

Эти чудные слова царских манифестов нашли себе сочувственный отклик в русской душе. Выразителем русских дум и чувств явился на этот раз профессор Шевырев. Он писал: «если первая молитва царя о мире услышана, то помолимся же вместе с ним о правде и милости, о просвещении, о вере деятельной, которая знаменуется любовью, добром, исполнением долга, о раскрытии и сближении всех духовных и вещественных сил нашей великой земли, нашего славного отечества. Авось, Бог услышит и эти молитвы его, и царственным желаниям его сердца, которые он выразил, даруя и возвещая мир своему народу, – пошлет благословение и исполнение… О, да глядится у нас всегда царь в лицо народа и народ в лицо царю своему. В этом задушевном разговоре вся тайна жизни русской. Царь-миротворец ее извне – да будет живительным миротворцев ее внутри и посредником между всеми ее деятельными силами. Виновны будут те, которые, стоя ближе к солнцу самодержавия, захотят явиться не живыми проводниками его светотворной и теплотворной силы ко всем пределам отечества, а заслонять от солнца тенью личного эгоизма, хотя малейшую часть нашей земли, хотя небольшую семью членов народа и государства»¹³.

Да, правду писал своим друзьям, в том же 1855 г., Погодин, что ни один государь, с начала своего царствования, не пользовался таким неограниченным доверием, такой горячей любовью, без примеси всяких других чувствований отрицательных, как государь император Александр Николаевич. «Помоги ему, Господи, направить Россию на путь истины, правды, бескорыстия» – так молился «муж апостольский» епископ камчатский Иннокентий, впоследствии митрополит московский¹⁴.

Все сердца стремились к молодому царю и не было, может быть, никогда минуты более благоприятной, когда бы было так удобно, так легко, сделать все нужные преобразования и исправления. Все чувствовали необходимость внутренних преобразований и исправлений, которыми можно было спастись, отвратить настоящие опасности и предупредить будущие, кроме, разумеется, гнева Божия, и – по словам Кавелина – во главе этих «всех» стоял сам Государь, заявлявший, что надо думать только о внутреннем и выводить на свежую воду все недостатки общественные¹⁵.

Пересматривая разные правительственные мероприятия начала царствования, клонившиеся к дарованию свободы верования, возможной свободы мысли и обучения, и свободы передвижения¹⁶, перечитывая разные письма, записки и дневники современников, оценивавших все эти благотворные меры, – начинаешь понимать, что жившие в это многознаменательное время люди имели полное основание верить в лучшее будущее России, и молодой И. С. Аксаков правильно предсказывал, что возникает новая эра государственного бытия России¹⁷. Еще прозорливее смотреть в будущее знаменитый святитель Иннокентий Херсонский, когда он, лично посетив окровавленный и опаленный Севастополь, 26 июня 1855 года, в Михайловском соборе вдохновенно предсказывал, что «самые скрижали нового политического завета сойдут с Неба, написанные Перстом Божиим»¹⁸.

Другой архипастырь, именно Григорий, назначенный впоследствии митрополитом с.-петербургским, в своем слове «О современных наших грехах», сказанном на другой окраине России, в Казани, 30 августа 1855 года, между прочим торжественно провозглашал: действуйте соединенными силами все – священники и народ, начальники и подчиненные, родители и дети, братья и сестры, господа и слуги, молодые и старые, богатые и бедные, крепкие и слабые, – действуйте словом и делом, учением и примером, надзором и вразумлением, молитвой и увещанием, сопротивлением и терпением – действуйте все; ибо весьма пора так действовать, весьма пора взяться за дело»¹⁹.

Подъем духа в русском обществе был тогда так велик, чуткость к живому слову так в нем развита, что этот горячий призыв казанского архипастыря к общему дружному делу разнесся далеко по России и его подхватил Погодин в своем восторженном слове, напечатанном с разрешения самого Государя в Московских Ведомостях 10 сентября 1855 года. «Маститый пастырь, – писал Погодин, – недавно напомнил нам, что опаснейшие враги наши – это грехи. Вонмем мудрому гласу, покаемся от чистого сердца, произнесем искренний обет исправления, примемся все усердно за дело, сколько его делать кому достанется». В ноябрьском письме к своим петербургским друзьям, того же 1855 года, Погодин, вдохновляясь снова словам архиепископа Григория, продолжал на ту же тему и говорил: «нам необходимо следовать всюду за нашим благодушным царем, куда он поведет нас и укажет нам путь; нам остается помогать ему всеми своими силами: словом, делом и помышлениями. Необходимо общее участие, общее усердие; в общем деле должен участвовать всякий; общего дела по одиночке не сделаешь. Великие и малые, знатные и простые, богатые и убогие, старые и молодые, мужчины и женщины, должны одинаково посвящать себя всецело на службу отечества»²⁰.

Все эти призывы – с высоты престола, с епископской и профессорской кафедр – к общественной самодеятельности высоко знаменательны. Они нагляднее всего указывали на зародившееся в русском обществе понимание того, что система недоверия и постоянной бюрократической опеки в управлении подрывает в корне здоровое развитие народной жизни, что царство формы сглаживает эту жизнь до полного ее обезличивания, и, наконец, что прочное преобразование и улучшение всего общественного строя может совершиться при широкой освежающей гласности и путем дружного содействия всех сословий, не разъединенных, а соглашенных общими интересами и призванных к самостоятельной деятельности²¹.

Этим великим «общим делом», потребовавшим напряженного содействия всего русского общества, явилось: отмена крепостного состояния и улучшение быта крестьян, а также близко к ним стоящего духовенства.

Первая задача – отмена крепостного права и улучшение быта крестьян – была возложена Государем на созданные для этой цели крестьянские комитеты и комиссии, куда по выбору пошли лучшие представители русского общества. Вторая задача – улучшение быта духовенства и тесно связанное с этим улучшением преобразование церковно-приходского строя – была возложена на учрежденное в 1862 году особое присутствие, которое действовало также посредством провинциальных комитетов и в помощь себе вызвало содействие всего православного духовенства.

В основе улучшения быта крестьян положено было наделение их поземельными участками с обязательным выкупом этих участков у помещиков. Такие отношения крестьян к земледельцам породили переходное состояние для крестьянского сословия, в течение которого интересы его были существенно разъединены с интересами помещиков, смотревших на отдачу земли и на потерю вотчиной власти, как на жертву, принесенную ими на пользу народа. Такое разъединение сословных интересов вызвало необходимость при общественном устройстве крестьян замкнуть их в особые сельские общества и затем в более крупные административные единицы – волости, с предоставлением крестьянам, получившим с момента осуществления реформы полную личную свободу, сельского и волостного самоуправления.

Эту существенную сторону крестьянской реформы нельзя упускать из виду при оценке тех преобразований, которые были начаты вслед за крестьянским освобождением в быте духовенства и в церковно-общественном устройстве. Эти последние преобразования, как известно, не получили, к сожалению, такого благополучного окончания, как крестьянское дело. В своем месте мы постараемся разъяснить, что препятствием для правильного разрешения церковно-общественных вопросов явилась, между прочим, и указанная замкнутость крестьянского мира, а также вытекающая из этой замкнутости искусственность сельского и волостного управления. Такая обособленность крестьянского сословия, как мы увидим ниже, не дозволила в свою очередь принять в основу территориального разделения государства всесословную административно-хозяйственную единицу, каким в известном отношении представляется «православный приход».