1902 год

1/14 января 1902. Вторник.

Первым приветствовал сегодня с Новым годом Преосвященный Сергий (Страгородский), ректор Санкт-Петербургской Духовной Академии, письмо которого я нашел на столе, по прочтении Правила перед Литургией. После Литургии еще получил письмо С. А. Рачинского, вместе с его брошюрой: Absit Omen. Но печальны известия из России. Сколько там теперь бунтов в учебных заведениях, сколько сектантских беспорядков – Бог весть, скоро ль все это кончится.

Поздравители, японские и русские; училищный совет и распределение уроков для начала занятий завтра. Арсению Ивасава я сказал взять на себя преподавание Гражданской Всеобщей Истории в Женской школе вместо уехавшей в Кёото для заведения школы Такахаси Надежды и хотел прибавить ему за это жалованья. Но он уклонился от последнего, сказав, что не хочет получать больше, чем другие наставники. Преподавание в Женской школе он на себя взял, но так, что число уроков у него будет в Семинарии и Женской школе столько же, сколько у других наставников только в Семинарии.

Вечером написал ответ Преосвященному Сергию и приложил фотографии Кёотского Миссийского места и храма – два листа.

2/15 января 1902. Среда.

Начались обычные занятия в школах, и у нас с Накаем. Мы стали перечитывать переведенную службу Первой недели Великого поста, чтобы окончательно поправить, если есть что, и поспешить отдать в печать.

13/26 января 1902. Воскресенье.

Службу Первой недели Великого Поста мы с Накаем перечитали в четыре дня, потом два дня Накаи проверял китайские знаки, а я этим временем воспользовался, чтобы написать в Москву письма благотворителям Л. А. Тихомирову, В. Г. Дудышкину, Я. Е. Епанешникову, с приложением полученных из Кёото фотографий оконченной постройки храма, которому ныне недостает только иконостаса и колоколов, ожидаемых из Москвы. Написал еще московскому сотруднику Миссии, о. Благоразумову, чтобы похлопотал о пожертвовании кем-нибудь облачений для Кёото, и архиерейского облачения из серебряной позолоченной парчи для здешнего Собора, так как нынешнее мое воскресное уже износилось. – Приготовленную к печати службу посылали для сметы в две типографии; нашли более выгодным заказать печатать в той же, где доселе печатались. Будет стоить 452 ены 50 сен, и исполнят заказ в пятьдесят дней – скорее этого никак не берутся (в другой полагали сто дней). Значит, разослать напечатанную службу по Церквам до Первой недели никак нельзя, к глубокому нашему сожалению.

Тотчас же принялись мы с Накаем за перевод службы Страстной Седмицы; и сегодня вечером уже до Великой Среды дошли. Стало быть, непосредственно за службой Первой недели будет печататься и Страстная. А пока эта отпечатается, поспеет, даст Бог, какая-нибудь Праздничная, и так далее.

И пришло мне на мысль по поводу этого, даст Бог, беспрерывного печатания в продолжение нескольких лет, завести свою типографию. Беспрерывное печатанье и теперь идет уже много лет со стороны «Айайся». Все бы тогда и печатали у себя; было бы и дешевле и гораздо удобнее. Дай Бог этой мысли осуществиться. Каменный дом можно же строить на оставшемся для того месте у библиотеки для редакции «Айайся», чтобы освободить от нее местность для Женской школы и для разных других потребностей. Вот в нем внизу и завести типографию, а также переплетную. Благослови Боже! На днях был архитектор Кондер; я уже и ему говорил об этом. Помоги Бог только денег добыть на постройку.

По Церквам ничего особенного не произошло в эти дни, что не писал дневник. Обычные письма с поздравлениями, описанием, как праздновали, иногда с просьбой денег и подобным. Хотел было оставить ежедневное писание дневника, да это значило бы и совсем оставить, а между тем, небесполезно кое-что не терять из памяти – стало быть, нужно регулярно вести, чтобы с бесполезным попало в запись и полезное.

С двух часов р. m. сегодня было собрание молодых людей, на котором и я присутствовал. Главное в нем – православные университанты; между ними лучший – Иван Накагава, уже кончивший курс и состоящий ныне чиновником Министерства Внутренних Дел; отлично настроен как православный, что видно было и из сегодняшней его речи. Было на собрании несколько наставников Семинарии. Я в своей речи внушал, между прочим, всячески стараться находить людей для наших учебных заведений, так как в них главная надежда на распространение православия в Японии. Хороший материал для характеристики католиков и протестантов мне дал листок «Voice», полученный за пятнадцать минут до собрания. В этой газетке сегодня помещен отзыв одного католического патера в Америке, что «католики, если бы имели власть, и теперь воздвигли бы гонения на еретиков-протестантов, и гонение до смертной казни включительно». Протестант-издатель «Voice"’a, приводя это, заключает свой отзыв словами: «Вот духовенство что значит! Безмерная польза была бы уничтожить все духовенство совсем, а власть, взятую у него, отдать мирскому люду». Там фанатизм, противный духу Христову, здесь безначалие, уничтожающее основанную Христом Церковь. А и католичество, и протестантство свободно и обильно входят ныне в Японию. Только в православии полная, безупречная истина Христова…

14/27 января 1902. Понедельник.

На днях сделал опыт, написал по-русски письмо Надежде Такахаси; оказалось, что поняла; о. Мии и она сама пишут о том. Поэтому сегодня утром, при посылке денег на школу, опять написал по-русски. Самое лучшее сноситься по делам школы непосредственно с нею, тем более, что о. Семен должен быть иногда в отлучке. Писала она в последнем письме, что в феврале надеется открыть школу – учениц восемь-девять уже набирается, между ними три кёотских. Послал сегодня ей «Молебен пред начатием учения», – отслужить при начале занятий.

О. Петр Сибаяма пишет – «не нужен ли кому из священников Иоанн Инаба – здесь, мол, он не надобен», то есть Инаба, бывший катехизатор, отставленный за дурное поведение, и которого мы, по недостатку катехизаторов и по его усиленной просьбе, хотели было опять приспособить к службе, оказывается совсем безнадежным (о. Петр еще прежде писал, что он учинил большой соблазн между христианами там, где был им поставлен, и что его одного никак нельзя оставлять, а можно держать только около строгого священника). Отвечено о. Петру, чтобы отослал Иоанна Инаба обратно, на его родину, в Одавара; недавно посланные о. Петру для содержания Инаба во втором месяце двенадцать ен пусть послужат ему дорожными, и за тем дело с ним кончено; для церковной службы никому он не нужен.

15/28 января 1902. Вторник.

О. Петр Кагета просит денег на дорогу в Акита: катехизатор Илья Сато выдает свою дочь, недавно здесь в нашей школе кончившую курс, за чиновника, что недавно перешел из католичества. Пишет о. Кагета, что «следовало бы им, зовущим его повенчать, снабдить его дорожными, но» – за этим «но» вечно Миссии приходится раскошеливаться.

Николай Такаги, катехизатор в Ионако, пишет в начале на целом листе хвалебный гимн православному богослужению – что «благолепие его восхищает, привлекает» и прочее. Смотрю, к чему клонит? Известно, к чему; следовало с первых слов догадаться: в конце просит стихарь и ризы для тамошней Церкви. Отвечено: пусть христиане соберут и пришлют деньги на выписку из России.

Христианин из Аомори, чиновник Стефан Доки был, просил принять его дочь в Женскую школу. Но за нее еще прежде просил катехизатор в Аомори, Семен Мацубара, и она состоит в списке кандидаток на принятие девятнадцатой, когда дойдет очередь до нее, будет принята, тем более, что на полном своем содержании. Говорил Доки, что Вера Миура, только что кончившая здесь курс, в Аомори уже служит учительницей в городской школе, и отлично служит, в то же время учит христиан церковному пению и заправляет церковным хором, который там состоит человек из двадцати больших и малых.

16/29 января 1902. Среда.

Утром были два русские батюшки, с броненосцев «Петропавловск» и «Полтава», вчера пришедших в Иокохаму. Постарался поскорее отправить их к о. Сергию Глебову, чтобы не мешали переводу. После полудня до вечера были с визитами: адмирал Николай Илларионович Скрыдлов, капитан «Петропавловска» – Греве, «Полтавы» – Озеров и несколько офицеров; также доставили общие визитные карточки кают-компаний обоих броненосцев. Меня пусть извинят, что не отдал визит – для того надо бы потерять целый день, что для перевода немалый ущерб.

Из писем сегодня рассердило письмо Нифонта Окемото, катехизатора в Оою: «долги-де есть» – на уплату просит двадцать ен. Впрочем, послал восемь ен, не из церковных, а от себя.

17/30 января 1902. Четверг.

Японский гражданский праздник – память отца нынешнего Императора; школы не учились, мы с Накаем до обеда не переводили. Зато я поработал над ответами. А после обеда, с первого часу до шести часов, был на собрании в (городском доме) Общества молодых людей (Канда, Митосирачё). Василий Ямада, начальник «Сейкёо Сейнен-квай» (Православного Общества молодых людей) на днях побывал в Асио, чтобы посмотреть на бедствия тамошних жителей от медного рудника, принадлежащего купцу Фурукава. Вернувшись, задумал устроить благотворительное собрание в пользу бедствующих; сегодня и происходило оно и вышло блестящим. Производилось оно нашим «Сейнен-квай»; распорядителями были – главным Василий Ямада, потом семинаристы, продававшие билеты и смотревшие за порядком. Зал был битком набит – внизу и на хорах; вероятно, не менее полторы тысячи было. Ораторов было по программе одиннадцать; в том числе два члена Парламента: Симада Сабуро и Судзуки Мандзиро; первый в то же время издатель большой газеты «Маиници-Симбун»; три наших православных: Иван Акимович Сенума, Петр Исикава и Василий Ямада; два протестантских бокуси Тамура и Метода, дальше: начальник Женской школы, председатель Женского общества, Бунгакуси Мива, писатель Киносита. Пришедши в десять минут второго часа, я уже застал говорящим Петра Исикава. Описывал бедствия трехсот тысяч людей от отравления медью воды, земли и воздуха; пенял на правительство, что оно только и занято бюджетом и старанием добыть денег, забывая про народ. Потом говорил ученый Мива, безобразно расхаживая по сцене; рассматривал медное отравление народа с точки зрения добродетели (доотоку) и тоже осуждал незаботливость правительства. Выразился, между прочим: «не могу рассматривать этот вопрос с точки зрения религиозной, так как религия заботится о будущей жизни, а с настоящею не имеет дела», каковым суждением выразил свое религиозное невежество. Протестант Мотода сказал порядочно, старался возбудить сострадание к страждущим. За ним журналист Киносита бранил и осмеивал Правительство, особенно Министерство Народного Просвещения – за недавнее запрещение студентам Университета участвовать в митингах об отравлении воды в Асио. За ним взошел на кафедру протестантский бокуси (пастор) Тамура и действительно, разжалобил до слез: описывал свое посещение отравленной местности; что там поголовное крайнее обеднение, ибо земля перестала родить что-либо, и почти поголовное боление и большая смертность; рассказ был простой, но он так выразительно выкрикивал его, что потрясал нервы, например, сказал фразу: «я не понимаю действий правительства», и не понимаю – «вакаримасен» повторил, возвышая голос и обращая его в истерическое вскрикивание, раз семь; каждую тираду так заканчивал, и при этом выхватывая платок утирать свои слезы, он растрогал аудиторию до того, что, когда, кончая речь, попросил тут же пожертвовать на помощь несчастным, кто сколько может, сейчас же набросили семьдесят семь ен.

Затем говорил Судзуки Мандзиро, то же расхаживая по кафедре, и так долго и скучно, что крайне всем надоел. Начал с злохуления Парламента, в котором сам же заседает: «он – Парламент – совсем потерял уважение народа; на него теперь никто не обращает внимания; и в газетах теперь о борцах (сумотори) много пишут, а о парламентских прениях – разве несколько строк»; потом говорил о своем посещении Асио для исследования и прочее. Бесполезно старались хлопаньем прогнать его с кафедры; тянул, пока хотел.

На смену ему вышел Симада Сабуро и сказал поистине блестящую речь. С фактами и цифрами в руках он доказал, что правительство безусловно виновато в отравлении трехсот тысяч людей, доказал также, что медный рудник Фурукава вовсе не такой важный предмет, из-за которого следовало бы упорствовать в отстаивании его – дохода он совсем не так много доставляет, как думают, и прочее, и прочее. Речь красноречивая, потоком льющаяся, приемы на кафедре джентльменские.

После него вышел на кафедру Танака Сёозо, который десять лет хлопочет за жителей Асио, и недавно подавал лично Императору прошение за них, вышедши для того из Парламента, которого был членом. Уже старик; жалостливо стал говорить, поливая себе воду на голову.

Но уже стало шесть часов вечера; нужно было вернуться домой к своему делу; поэтому я встал и ушел. Была и наша Женская школа в собрании и ушла в половине шестого. Вся прочая аудитория оставалась на своих местах. Значит, предмет возбуждает живой интерес. Действительно, изумляться надо, что в таком вопиющем деле правительство высокопарно отзывается, что оно исследует дело, исследователи-ученые виляют или недобросовестно мирволят Фурукава, Парламент безучастлив, Император? Но все считают счастливым Танака, что он за недавнее прошение ему не посажен в тюрьму, а народ гибнет и гибнет! Таково-то хваленое Правительство с народным представительством! Разве в России, при Самодержавии, возможна подобная гибель трехсот тысяч у всех на глазах? И подумать о том странно было бы.

18/31 января 1902. Пятница.

Был расстриженный Павел Ниицума, ныне находящийся совсем в православном расположении духа, кающийся, что прежде задумывал было уйти к протестантам, говорящий, что и теперь еще протестанты манят его к себе, особенно какие-то мистики. Пришел он, чтобы сегодня исповедаться и завтра за обедней приобщиться Святых Тайн, а также отслужить панихиду по своей прежней жене. Говорит, что не упускает случаев проповедывать Христа желающим слушать и что этих желающих ныне везде очень много. И пусть частно проповедует; учение знает, красноречие имеет – это таланты, данные ему от Бога, пусть не зарывает их; если кого обратит, его заслуга будет перед Богом.

Какая ужасная катастрофа произошла на днях близ Аомори! 23 января нового стиля отряд пехоты в двести десять человек, с двенадцати офицерами в том числе, отправился на Аомори делать опыт марша по снегу; назначено было дойти до Тасиро, двадцать ри от Аомори; но, вышедши при хорошей погоде, отряд скоро попал в пургу с холодным ветром, без перерыва продолжавшуюся три дня, на ходу потерял дорогу и весь погиб в глубоком снегу. Нашли только одного капрала едва живым, с отмороженными руками и ногами.

19 января/1 февраля 1902. Суббота.

Павел Иосида приходил с оконченным переводом остальной части «Толкования Святого Иоанна Златоуста на Первое Послание к Коринфянам». Таким образом, это творение Святого Иоанна Златоуста будет сполна напечатано. Просит Иосида для своего дальнейшего труда какой-нибудь более легкой книжки. Но, конечно, я не дам. Пусть из нового русского перевода творений Златоуста выберет себе любой том и продолжает переводить Златоуста. Это труд нелегкий, зато бессмертный, а прочие переводы большею частию скоро умирают. Переводить же он может отлично и нелегкое. – Кстати, как мы с Павлом Накаем ни старались сделать перевод Нового Завета исправным, а изъяны есть; сегодня же Иосида указал один стих (Матфея 7:12), непременно требующий исправления; говорил, что есть и еще что указать в этом роде; и из других мест приходят некоторые указания. При вторичном издании, которое, кажется, скоро надо предпринять, все будет пересмотрено и исправлено.

20 января/2 февраля 1902. Воскресенье.

Несмотря на дождь, сегодня много матросов с «Петропавловска» и «Полтавы» явились к обедне в Собор; дал им после службы по крестику в благословение.

Вечером был из Казоомаци христианин Миезава, года два тому назад просивший выключить его из списка христиан; ныне явился с смиренной просьбой простить ему этот поступок, причиной которого было малодушие перед гонителями-язычниками, говорит, что тем не менее никогда не переставал молиться пред иконою, стоящею на своем месте в его доме; просит дозволить ему раскаяться пред священником, получить отпущение его грехов и причаститься Святых Тайн. Привел с собою сына, который еще не крещен и для которого просит крещения. Принес пятнадцать ен на Церковь. Видно, что благодать Божия не оставила его. Потому я дозволил ему таинства покаяния и причастия. Денежное пожертвование его теперь не принял, а велел принести по возобновлении им общения с Церковью. Подарок же его мне (ящик яиц) принял как личное дело, изъявляя тем радость мою его возвращению в Церковь. Снабдил его христианскими брошюрами и поручил о. Феодору Мидзуно, бывшему его священником, по долгом приготовлении, преподать ему святые таинства.

21 января/3 февраля 1902. Понедельник.

Утром отчасти помешал переводу о. Тит Комацу. Нарочно приехал в Токио, чтобы посоветоваться о своих церковных делах. Слушал его часа полтора – ничего нет важного; дрязги кое-какие. Главное: христиане Сиракава не обращают на него внимания, а за всем относятся к о. Павлу Савабе, и его одного слушаются: собственно – старые христиане, воспитанные о. Павлом, когда он жил там лет двадцать, дуясь на меня за свою историю 1884 года. Конечно, для о. Тита это обидно и неудобно в деле церковного управления. Но советовал о. Титу потерпеть о. Павла – старика, во многих отношениях заслуживающего уважения, не поднимать истории, а мирно и благодушно смотреть на отношения христиан Сиракава к нему; вреда большого от этого произойти не может. «Выжили оттуда катехизатора Симона Тоокайрина, опираясь на о. Павла» Тоокайрин теперь полезен в Батоо, а у них (христиан Сиракава) – Фома Оно, которого уже выжить нет никакого предлога, который, вероятно, и о. Павлу угоден, ибо в истории 1884 года был вместе с ним. До сих пор о. Тит терпел же – пусть и вперед так будет. – Еще у него неладно в Оота: П. Мисима, бывший катехизатор, мешает проповеди до того, что катехизатор Тихон Сугияма совсем бесполезен там, и о. Тит перевел его в Асикага, где катехизатор Яков Мацудаира отчаянно болен. Ну и хорошо: Оота пусть пока останется в непосредственном заведывании о. Тита. Прочее все у него по приходу в обычном порядке.

22 января/4 февраля 1902. Вторник.

Началась корректура печатания службы Первой недели Великого поста, довольно много у нас с Накаем отнимающая времени от перевода.

Петр Исикава приходил советоваться насчет печатания Нового Завета новым изданием – малым шрифтом; собралось у него 1200 требований малого формата; несомненно, поступит и еще много требований. Положили мы отпечатать три тысячи экземпляров. Будет стоить это 1200 ен, не меньше. Я обещал иметь наготове для уплаты половину этой суммы; другая же будет уплачена ныне требующими Нового Завета. Быть может, мало-помалу и все издание окупится. Но корректура при печатании пусть будет независима от нас с Накаем, чтобы нам сохранить время для другого.

23 января/5 февраля 1902. Среда.

Иван Момосе, семинарист шестого класса, уже двадцатилетний, влюбился в учительницу Женской школы Екатерину Накаи (дочь Маленды) и стал писать ей письма. Это открылось, и ученики Семинарии потребовали его исключения; но он расплакался и выпросил себе прощение. Это было перед Новым Годом. А сегодня Иван Акимович Сенума пришел ко мне с новым его письмом к Накаи: та, получивши, передала его начальнице школы Елисавете Котама, а она – Сенума. «Что делать с Момосе?» – спросил Иван Акимович. «Приходится, стало быть, исключить», ответил я с первого слова; но, прочитавши письмо, раздумал, – письмо человека, настроенного к служению Церкви, и не заключает ничего дурного, кроме крайней влюбленности писавшего. Жаль стало бедного; всего полтора года до окончания курса, после чего, поступив на службу, он может свататься к Накаи и, если та будет согласна, жениться и жить счастливо, служа Церкви. По молодости и пылкости чувства не мог он сдержать своего слова, данного товарищам, не писать больше; это его вина; и, конечно, если узнают ученики, что нарушил свое обещание, ему не быть больше в Семинарии. Ученики будут тоже правы в своем требовании исключить его, чтобы чиста была репутация Семинарии и Женской школы. Советовал я Ивану Акимовичу призвать его одного и убедить затаить в себе любовь к Накаи и продолжать учиться, пока кончит курс; пусть поборет себя, отнюдь не пишет ей и ни малейшего отношения к ней не имеет; если исполнит это, то счастье для него; если нет, то не избежать ему исключения.

24 января/6 февраля 1902. Четверг.

Был Стефан Доде; предпринимает сказать речь своим бывшим подданным о христианстве – так рассказать ее содержание и попросить молитвы об успешности ее. В субботу они – три брата Доде и племянник, глава их фамилии, – делают собрание для главных из своих бывших кароо и керай, соберется человек сто пятьдесят – тут будут и довольно важные ныне военные и гражданские чины, и большие купцы, и простые дворяне, и студенты. Все, конечно, еще любят и чтут своих бывших князей, все интересуются здоровьем младшего из них (Стефана) и будут очень порадованы видеть его не очень слабым, а бодрым и радостным. Он их встретит и приветствием, скажет о любви вообще, перейдет к христианской и, по внушению ее, предложит им всем источник своего утешения, радости и счастия, именно христианскую веру; расскажет свой душевный опыт – что он искал успокоения в буддизме – не нашел; перешел к христианству – на протестантстве тоже не успокоился, а обрел покой в единой истинной вере – православной, и теперь, несмотря на свою чахотку, живет радостно, вполне предав себя воле Божией и готовый умереть хоть сегодня, если то угодно Ему.

В заключение речи он раздаст всем по книжке «е-ире сейкёо дайи» (иллюстрированная брошюра «Сущность Православной веры») с прибавлением листа с адресами в Токио всех служащих Церкви, чтобы каждый знал, где найти дальнейшее научение вере, если пожелает его; для чего снабдился отсюда ста пятьюдесятью брошюрами и ста пятьюдесятью листами адресов. Надеется, что хоть маленькая польза от его речи будет, хоть некоторые брошенные семена не пропадут даром. Сам он в таком радостном и благочестивом настроении, что радостно смотреть на него. Истинно, благодать Божия осеняет его. Помоги ему, Господи!

По дальнейшему исследованию начальника Семинарии Сенума о Момосе оказывается, что воспитанница Екатерина Накаи совсем не так невинна, как я думал: она первая вызвала Момосе на переписку; она же и ныне вызвала его на теперешнее письмо, сама потом почему-то и предав его, отнесши его письмо к начальнице школы и зарекшись, что она знать не знает, почему он пишет ей. Ее письмо Момосе сжег, и потому она не может быть с поличным уличена во лжи; но упоминаемый в письме Момосе подарок ее («письмо и подарок ваш получены мною»), сохранился; подарок этот – почтовые марки на шестьдесят сен; часть их Момосе уже издержал, большую часть представил Ивану Акимовичу для возвращения Екатерине. Призвал я воспитательницу ее – Евфимию Ито, и строго наказал внушить Екатерине, что такими поступками она может испортить всю свою будущность, и потому чтоб вперед отнюдь этого не было, и так далее. Боюсь, как бы не было беды с этою полуяпонкой- полушведкой. Японки куда как скромнее ее!

(Екатерина оказалась невиновною. Смотри запись 26 февраля старого стиля).

25 января7 февраля 1902. Пятница.

О. Матфей Кагета пишет о смерти и погребении старика Якова Тото, достойнейшего из христиан Оказаки; его стараниями по преимуществу приобретена церковная земля и построены Церковь и дом для катехизатора; двадцать лет он усердно служил церковным старостой; за то же и погребение его совершалось с редкою торжественностию – Церковь полна была молящимися о нем.

Моисей Минато с Сикотана извещает, что бонза бежит оттуда: все старания его совратить наших христиан-курильцев оказались тщетными. «Так воссияла твердость веры воспитанников Пресвященного Иннокентия» (после – Митрополита Московского), – прибавляет Моисей. Об одном скорбит Моисей – в избытке женского пола: мужчин двадцать четыре, а женщин сорок, а выдавать не за кого – японцы не берут, да и нет там таких японцев, которым надо было бы жениться, – остров уединенный.

От часу не легче со школами! Ученик Катехизаторской школы Сайто (из протестантов) принес бумагу, в которой описывает своего товарища Хане (первого ученика в низшем классе) такими чертами, что хоть на виселицу его! «Он атеист, развратитель, обманщик, живет здесь только как на временной квартире, пока найдет выгодное место, от всех деньги вымогает, жену бросил» и прочее, и прочее. И требует исключения его из школы. Я передал письмо заведующему Катехизаторской школой о. Феодору Мидзуно для исследования.

26 января/8 февраля 1902. Суббота.

О. Петр Сасагава пишет, что учитель пения Яков Маедако совсем изленился учить пению желающих петь в Церкви в Сендае. Это он пишет по условию со мною, сделанному летом, когда он приходил на Собор сюда и жаловался на леность Маедако; я сказал ему тогда, что он, о. Петр, должен требовать от своего причетника доброй службы; если же после всех выговоров и требований Маедако окажется неисправляющимся, то пусть пишет ко мне; Маедако будет наказан вычетом из жалования. Почему теперь и пишется Якову Маедако, что за его леность удерживается у него половина жалования (с третьего месяца); а если не исправится, то совсем будет отставлен от службы.

О. Феодор Мидзуно и начальник Семинарии Сенума – оба свидетельствуют, что ученик Сайто налгал на Хане – почти все Неправда, что взнесено на Хане в его письме. Посему донос его оставлен без последствий. Хане в негодовании на того, кто так отозвался о нем, но ему не сказали, кто. До чего Катехизаторская школа оскудела добрыми учениками!

27 января/9 февраля 1902. Воскресенье.

Погода прекрасная. В Церкви еще больше, чем в прошлое воскресенье, было матросов с «Петропавловска» и «Полтавы», но офицеров никогда ни одного – интеллигенты!

После Литургии были Доде – Стефан и Лука. Первый совершенно счастлив своей вчерашней речью к собранию своих «кераев»: слушали с глубоким вниманием, розданную потом книжку о Православии приняли с уважением; Стефан уверен, что больший или меньший плод речи будет, и об этом только говорил сегодня.

Заходил еще из Церкви христианин из Нагано. Спрашиваю у него:

– А у вас в Церкви каждое воскресенье совершается Литургия?

– Нет, в месяц разве раз бывает.

– Отчего же? Просфор, может быть, трудно готовить?

– За просфорами остановки не бывает.

– Петь некому?

– Певчих человек восемь.

– Так отчего же не служится Литургия?

Он промолчал, а я подумал: вот что значит – некому наблюсти за священниками, нет благочинного! Священник ленится себе препокойно, и побудить его некому.

Был христианин из Кусиро, в Хоккайдо, излагал следующее: продается там дом, ныне нанимаемый под Церковь и квартиру катехизатора, с землею, на которой стоит. Земли 80 цубо, постройки 39 татами; продается все за пятьсот ен. Из сей суммы сто ен жертвует Антипа Фудзивара, наиболее состоятельный из тамошних христиан, пятьдесят ен все другие христиане (которых и всего-то там семь домов); двести ен надеются в два года выплатить посредством лотереи «мудзин»; пятьдесят ен – выторговать у продающих, а сто ен просят у Миссии. Теперь от Миссии идет ежемесячно пять ен на плату за церковный дом – так соединить плату двадцати месяцев и отдать им разом, с чем вместе прекратится ежемесячный расход Миссии навсегда. По выплате долга это недвижимое церковное имущество в Кусиро будет переведено на имя священника, пока же будет значиться за Антипой Фудзивара. Я согласился.

28 января/10 февраля 1902. Понедельник.

Оставил на время перевод, чтобы составить и послать в Россию годовой отчет 1901-го года. Только корректуру печатающейся службы Первой недели по вечерам с Накаем держим.

Моисей Кавамура, иподиакон, хорошо служит Церкви; зато же и себя не забывает. Получал доселе двадцать пять ен при готовой квартире (пятнадцать от Церкви, десять от меня лично); «мало этого, давай больше». Прибавил пять ен – пусть будет от Церкви двадцать, всего тридцать – священническое, и то не всех священников, жалованье. Человек нужный: ризницей заведует. Вероятно, скоро опять станет клянчить «в долг», как и сегодня просил не прямо прибавки, а «в долг двадцать ен»; но эти повторяющиеся «долги» составят еще больше, чем постоянная прибавка. Больше, впрочем, не дам.

29 января/11 февраля 1902. Вторник.

Японский праздник – «Кигенсецу» – начало Японского государства при Дзинму. Литургия и благодарственный молебен, на которые выходил и я.

Как нужно быть осторожным, чтоб не приплели к чему-нибудь политическому! Недавно (17 января) побыл в собрании, где говорились речи в пользу страдающих от отравления воды медным рудником в Асио, и из-за этого теперь таскают мое имя как союзника врагам Правительства. Сегодня от одного христианина очень укоризненное письмо пришло – «зачем, мол, восстающим на Правительство „светишь дорогу” (чёочинтору)? Это очень вредно для христианского дела» и так далее. Стало быть, не нужно было принимать приглашения на это собрание. Вперед следует соблюдать это.

О. Яков Такая извещает, что землю, которую он с кагосимскими христианами хотел купить для Церкви, уже нельзя купить – цену очень возвысили, а между тем свою землю они продали; стало быть, теперь – между небом и землею!

30 января/12 февраля 1902. Среда.

Особыми прибавлениями к газетам, разнесенными по городу, возвещено о заключенном союзе Японии с Англиею для охранения целости Китая и Кореи и их – союзников – интересов в сих государствах. Союз подписан обеими сторонами вчера, 11-го числа, и объявлен сегодня премьером Кацура в Верхнем Парламенте, министром Иностранных Дел Камура в Нижнем, а в Лондоне объявлен английскому Парламенту. Союз заключен на пять лет. Событие важное. Союз прямо направлен против России, хотя в нем, конечно, имени России не стоит – против покушений ее присвоить Манчжурию и прочее. Весьма жаль, что плохая политика России бросила Японию в объятия Англии, а Англия счастлива, что создала себе союзника на крайнем Востоке, который во многом свяжет свободу действий России относительно Англии в других местах.

31 января/13 февраля 1902. Четверг.

Английская и японская пресса радостно торжествуют по поводу заключения союза. Японцы чувствуют себя необыкновенно счастливыми, что самая сильная страна в мире, не имеющая обычая вообще заключать союза ни с кем, удостоила их такой дружбы. Но не пришлось бы им в конце концов дорого расплачиваться за эту дружбу с коварной союзницей.

Павел Канасуги пришел сюда на несколько дней из места своей проповеди и своего жительства в Симооса. Все еще в сильной печали от измены своей жены, но твердо стоит на почве христианской: обещал простить ее и принять в свой дом по-прежнему, если она раскается и даст твердое обещание вести себя хорошо. Она живет ныне у родителей и, по-видимому, в окаменелом состоянии сердца, несмотря на разлуку с тремя детьми. Я обещал Канасуги, что о. Феодор Мидзуно при посещении Церквей в Симооса всегда будет видеться с нею и стараться привести ее к раскаянию.

1/14 февраля 1902. Пятница.

В одной из газетных вырезок сегодня прочитал, что Гордий Сиина определился учеником в училище законоведения. Вот тебе и кандидат Богословия и профессор Семинарии! Значит, служит здесь кратковременным наемником, пока приготовится к адвокатской или другой подобной службе, которая даст денег больше, чем теперешняя (тридцать пять ен при готовой квартире). Отвращение берет к этому мерзавцу. Сказал Сенума посоветоваться с Арсением Ивасава, нельзя ли его теперь же прогнать с семинарской службы? К классам нужно готовиться и преподавать серьезно, тем более, что ему при распределении уроков поручили довольно важные предметы – а может ли он, когда занят совсем другими, да еще при своей бездарности вообще? Ах, людей нет, людей нет! Отчего даже такой мерзавец обирает Миссию!

После всенощной, перед завтрашним праздником, выбранил диакона Якова Мацуда за плохую проповедь: совсем бессодержательная – одну и ту же мысль повторяет на десятки ладов, нестерпимо слушать. Должен тщательней готовиться к проповеди.

2/15 февраля 1902. Суббота.

Праздник Сретения.

На днях на классе спевки говорил Львовскому и Обара не растягивать без нужды пения. Не раз уже это говорил им, и всегда речи, как к стене горох. Задостойник сегодня Обара с правым хором тянул так, что я думал – завтра только кончит, – на каждой ноте, пока она тянется, можно заснуть и выспаться. Просто мучение слушать это безобразничанье; не помогает молитве, а убивает молитву. После службы призвал Алексея Обара и дал ему строгий выговор.

Был посланник Извольский и князь Лобанов, Иокохамский консул. Посланник говорил, что адмирал Скрыдлов очень рассердился за то, что в Нагасаки при госпитале часовню перестроили в Церковь и сменил за это доктора Волошина – зачем-де не спросил позволения у него; хотел- де Скрыдлов в гневе говорить об этом со мною, зачем я разрешил игумену Вениамину строить Церковь, но он – посланник – удержал Скрыдлова от этого и успокоил его гнев. Я объяснил посланнику, что Скрыдлов был в заблуждении: там как была часовня, так и осталась часовня, только поукрасили ее несколько; о. Вениамин и все другие окрестили ее там в Церковь; я и не догадался вывести их из заблуждения, потому что у нас и японские молитвенные дома обыкновенно называются Церквами, но это не в собственном смысле; Церковь в собственном смысле – такое здание, которое освящено по чинопоследованию с положением в основание Святых Мощей. Хлопоты о. Вениамина по украшению часовни я одобрил, но разрешить ему строить храм там (не для японцев) я и права не имел бы; о том следовало бы просить Санкт-Петербургского Митрополита, которому подведомы все заграничные Церкви. Конечно, Волошин должен был спросить позволения у адмирала на переделки в часовне; но о. Вениамин тут ни при чем; разве что он должен был напомнить доктору написать к адмиралу, чего он не сделал, так как сам еще человек неопытный.

Посланник сказал еще, что Государь Император пожертвовал пять тысяч рублей на постройку храма в Нагасаки. Значит, храм там непременно будет построен, и именно на месте, пожертвованном для того евреем Гинцбургом; Государь велел благодарить его за это пожертвование.

Князь Анатолий Григорьевич Лобанов-Ростовский приезжал прощаться перед отправлением в Россию – назначен на высшее место, после двенадцатилетней службы в Иокохаме, где закис до того, что сделался отъявленным пессимистом, – о чем ни заговорит, все бранит.

3/16 февраля 1902. Воскресенье.

Так-то полезны внушения урегулировать пение, не тянуть безобразно: сегодня на Литургии во время «Херувимской» мы, священнослужащие, успели все сделать, конечно, нисколько не торопясь, а весьма истово, и отправиться к жертвеннику, а Львовский с правым хором все еще тянул первые четыре слова «Херувимской» («Варера цуцусинде херувим-ни ноттори») и, вероятно, еще продолжал бы тянуть, но я послал иподиакона поторопить. – А на днях только что просил не безобразничать так! Никакого внимания, ни малейшего уважения ко всем просьбам и внушениям! – Понес к нему жалованье его за январь и, кстати, уже с гневом выговорил, и, уходя, сильно хлопнул дверью, но – тоже поди – умано мими-ни казе! Не знаю, что и делать с этими людьми.

О. Симеон Мии из Кёото пишет, что «11-го числа сего месяца (нового стиля), в день государственного праздника „Кигенсецу” отслужен молебен пред начатием учения и, с помощью Божиею, открыта наша Православная Женская школа в Кёото». И продолжает: «Да будет навсегда этот день достопамятным днем основания этой школы до тех пор, пока Японское государство будет существовать. С нами вместе торжествовали сей день сестры и некоторые братья этой Церкви, и даже иностранные единоверцы – греки. По окончании молебствия и проповеди в Церкви наставница и матушка новонасажденной школы Н. П. Такахаси пригласила всех этих – собравшихся на молитву – к себе в школу на трапезу и угостила нас по-тоокейски». Ученицы пока только четыре. Но о. Мии надеется, что скоро наберется много, и, конечно, наберется, – Он пишет еще, что «несколько искренно приготовляющих себя к крещению» в Кёото и в Оцу, куда он с катехизатором поочередно ездят для проповеди каждую неделю.

4/17 февраля 1902. Понедельник.

Днем писание Отчета, вечером перевод Страстной Седмицы.

5/18 февраля 1902. Вторник.

То же. Письмо из Кёото Надежды Такахаси с более подробным, чем у о. Мии, описанием открытия школы. Четыре ученицы – язычницы, хотя родители или родственники их христиане; подчиняются ученицы вполне христианскому школьному режиму; на полуцерковном содержании.

6/19 февраля 1902. Среда.

Отчеты и корректура Первой недели Великого поста.

Регент Алексей Обара повенчан вторым браком с какой-то, тоже уже бывшей замужем; она научена немного христианству и на днях крещена. Обара – совсем кощец, без одного легкого, по фигуре – на ладан дышит, а женится! Жаль, если скоро израсходует остаток жизни; хороший регент, заменить будет некем.

7/20 февраля 1902. Четверг.

Сиина Гордий ушел с церковной службы – туда дорога! Но ушел-то нахалом. Как видно, место для какой-то службы вне Миссии у него уже было найдено, поэтому когда ему вчера Сенума стал советовать оставить Юридическую школу, чтобы хорошенько готовиться здесь к своим классам, он рассердился и сказал, что бросает здесь службу. Сегодня утром пришел объявить мне об этом, но с претензией: Самые великие отцы Церкви: Василий Великий, Григорий Богослов – были адвокатами, и он хочет, подражая им, получить адвокатский диплом, но этого ему здесь не позволяют, поэтому он уходит. И ушел. Но причину своего ухода окончательно свернул на меня, будто я его прогнал.

8/21 февраля 1902. Пятница.

Отчеты и корректура.

9/22 февраля 1902. Суббота.

Призывал О. Алексея Савабе, чтобы взять у него катехизатора Иоанна Хитоми для гувернерства и учительства в Семинарии на место Петра Суда, заболевшего чахоткой. Думал, что о. Алексей, по обычаю, станет упорствовать – «нужен, мол, очень для Церкви Акасака» и прочее; к счастию, о. Алексей отнесся к утрате благодушно, хотя немного опечалился.

Всенощную Львовский с правым хором так спешно пел, что еще пуще безобразие, противоположное тому, за которое я сделал ему выговор в воскресенье. Мучение, да и только! Уж пусть лучше бесконечно тянет, чем торопится так, что певчие и слова иной раз не могут выговорить; первое будет неуменье или нераденье, второе же кощунство. До того человек не хочет употребить внимание! Весь ушел в свою должность самца.

10/23 февраля 1902. Воскресенье.

После Литургии Стефан Доде, зашедши ко мне, рассказал, что старший брат его присоединился к какой-то новой секте, очень страшной: члены ее, собравшись, исповедуются в своих грехах – каждый перед всем обществом; затем, что еще бывает у них, во что они веруют и прочее. Стефан еще не знает; кажется, нет пункта веры ни в Бога, ни в Будду, ни в какое другое высшее существо; «ё-наге» – отречение от мира у них главное, но в чем оно состоит – тоже не ясно. Спрашивал Стефан, можно ли ему присоединиться к этому обществу с целью разбить их учение и образумить их?

– Делаться членом общества такого никак не следует. Но вы можете так пойти на их собрание и говорить с ними.

– Они посторонних на свои собрания не допускают.

– В таком случае займитесь обращением вашего брата на путь истинный, этого с вас пока достаточно. Притом же, если вы образумите брата, то чрез него можете подействовать и на других. Главное же, займитесь обращением ко Христу вашей матери. Ужели вы допустите, чтобы она умерла в слепоте духовной? Истощите всю вашу сыновнюю любовь, чтобы тронуть ее сердце, – и прочее, и прочее.

11/24 февраля 1902. Понедельник.

О. Иоанн Оно из Оосака пишет об о. Сергии Судзуки, что он не уживается ни с христианами, ни с христианками; последних чем-то оскорбил на их собрании, так что они и собрания из-за него прекратили, – насилу о. Оно опять побудил их начать. – Положительно неспособен о. Судзуки управлять Церковью; и его рано или поздно придется взять сюда, к Собору, где ему не с кем будет ссориться.

Гордий Сиина опять напомнил о себе: пришел требовать жалованье за февраль по число, когда ушел. Оно ему и дано; но это уже последний его побор с Церкви. – Впрочем, кто знает; ведь гениальный надувало и нахал; может, и опять извернется надуть. На метрическом свидетельстве, которое я ему когда-то, по его просьбе, послал в Иркутск – только на этой ничтожной бумажке он ухитрился выехать и в Семинарию, и в Академию, да еще мало в Казанскую – в Петербургскую; везде заверяя, конечно, что он имеет целью только одно – служить Церкви в Японии. И вот наслужил. Надул и здесь Церковь почти на сто ен, да еще со злословием ушел, будет теперь пакостить Церкви, елико возможет.

12/25 февраля 1902. Вторник.

Хорош состав учеников в младшем курсе Катехизаторской школы: то и дело, что доносят друг на друга разные пакости да ссорятся между собою до драк. Утром сегодня с плачем приходил Петр Танака, что из Немуро прибыл всего на несколько месяцев в школу, почти старик; на него взнесли, будто он причиной ссор в школе, тогда как он ничему не причинен и, кажется, единственный порядочный человек между ними… Полное оскудение проповеднического элемента!

Во время класса пения сказал двум собранным вместе хорам, каково должно быть пение в Церкви – неспешное, раздельное, молитвенное, от сердца идущее, не как кимвал звянающий, и прочее.

13/26 февраля 1902. Среда.

Стефан Доде был, говорил, что на днях будет собрание его товарищей по школе – «квазоку гакко», и он намерен на нем говорить товарищам о необходимости религии, именно христианской, для человека – спрашивал совета для сего. Я, конечно, одобрил и кое-что посоветовал. Но жаль, что сей юный аристократ при своем постоянно спокойном и радостном настроении духа от успокоения во Христе не перестает кашлять; злой недуг, видимо, продолжает точить его здоровье.

Под вечер прибежали сказать, что о. Павлу Сато очень трудно. Нашел его в бессознательном состоянии; о. Мидзуно в епитрахиле читал отходную, врач и сиделка хлопотали; собравшиеся около постели помолились. Мало-помалу ему сделалось лучше. Но смерть – не за горами.

14/27 февраля 1902. Четверг.

О. Феодор Мидзуно, вчера только что вернувшийся с обзора своих Церквей в Симооса, вошел подробно в разбор ссоры учеников Катехизаторской школы как заведующий сею школою, в качестве инспектора, и успокоил всех, надолго ли – неизвестно. Следовало бы весь младший класс выгнать из школы, но авось и из них кто-нибудь будет полезен Церкви.

15/28 февраля 1902. Пятница.

Отчеты и донесения за прошедший год, наконец, отправил на почту. За неимением помощника много времени всегда берет это дело.

В Семинарию поступил новый гувернер и учитель Иоанн Хитоми. А для замещения его в квартале Акасака о. Алексей Савабе просит Якова Оота, молодого катехизатора из Одавара – «там-де два, одного священник может уступить». Написано к о. Василию Усуи, может ли уступить? Но чтобы не стеснялся отказать, если не может…

16 февраля/1 марта 1902. Суббота.

К удивлению, о. Василий Усуи ответил, что «со всею готовностию отправит немедленно Якова Оота в Токио в распоряжение о. Алексея Савабе». Это плохо рекомендует Оота, значит – не такой катехизатор, что можно дорожить им. Жаль! Недавно выпущенный из Семинарии, на которого надежды возлагаются.

17 февраля/2 марта 1902. Воскресенье.

Грубое и безграмотное письмо от адмирала Скрыдлова из Нагасаки. «Зачем-де часовню при госпитале там без спроса у него обратили в Церковь?» А часовня остается той же часовней, только ремонтирована. И из-за этого адмирал сменил доктора Волошина, говорят, очень хорошего по своей части, и воздвигает бурю против о. Вениамина, да вот и сюда брызги его гнева. Как это глупо! Я лучше думал о Скрыдлове, земляке своем. Отвечать – значило бы вразумлять его – не поймет!

О. Яков Такая, из Кагосима, извещает, что остались они там без церковного места, как раки на мели. Свое, на котором стоял погоревший церковный дом, продали – тесно-де, а за намеченное для покупки подняли теперь такую цену, что приступиться нельзя. Зачем плохо рассчитывать и зевать!

18 февраля/3 марта 1902. Понедельник.

О. Василий Усуи пишет из Одавара, что Петр Суда – гувернер и учитель Семинарии, живущий там под предлогом лечения груди, совсем не лечится, а развратничает в непотребных домах. А казался таким скромником! До сих пор и жалованье полагалось ему каждый месяц на лечение – вылечился! Не только жалованье все употреблял на кутеж, но у катехизаторов одежу занял и заложил для той же цели. – Только зачем же о. Василий до сих пор молчал? И теперь-то написал не прямо мне, а частно – секретарю. Гнилая деликатность! В том же письме – о Якове Оота, которого так охотно отпустил в ведение о. Алексея Савабе, что он до того был ленив и бездеятелен, что прозвали его в Одавара: «Дармо- денкёося». И об этом тоже мне до сих пор ни слова! – Постоянно приходится возвращаться к сожалению, что нет благочинного для наблюдения над катехизаторами и над самими священниками.

19 февраля/4 марта 1902. Вторник.

Князь Гагарин, консул в Нагасаки, извещает, что Государь Император, кроме того, что пожертвовал пять тысяч рублей на Морской Дом, принял его под свое покровительство, также пожертвовал еще пять тысяч рублей на постройку Церкви в Нагасаки и что она в скором времени начнет строиться. Все это весьма приятно! Просит Гагарин духовных книг для чтения поселяющимся на время в Морском Доме. – Тотчас же я отобрал из запасной библиотеки пятьдесят названий лучших книг, начиная с Библии, по разным духовным отделам, переплетенных, пятнадцать без переплета книжек и отдал уложить в ящик для немедленного отправления; а на постройку Церкви подписал двести ен.

20 февраля/5 марта 1902. Среда.

О. Андрей Метоки, из Хакодате, извещает, что два дома в городе, составляющие недвижимое имущество Церкви, переведены христианами, на имена которых доселе записаны были, на имя его как священника, согласно указанию отсюда. Отвечено ему, чтоб земельные и домовые документы прислал сюда для хранения в железном шкафу, а от себя написал удостоверение, что «имущество не его, а церковное» и что «во всякое время, по указанию Епископа, он готов передать его другому, кому будет указано», и чтобы один экземпляр сего удостоверения вручил там церковным старшинам, а другой прислал сюда. Послана и форма удостоверения, списанная с документа сего рода, данного о. Иоанном Катакура Церкви в Иваядо. – Слава Богу, Церковь Хакодате, кажется, успокоилась от бывших там треволнений.

21 февраля/6 марта 1902. Четверг.

О. Матфей Кагета пишет: «В Уцумия родственника одного христианина хотели отдать приемышем в другой дом, но он не хотел этого; когда стали его к тому принуждать, он убежал в другой город; христианин отправился убеждать его, но молодой человек, не вынося дольше приставаний к нему, лишил себя жизни; христианин, оказывается, был косвенною причиною сего». О. Матфей спрашивает: «Можно ли допустить сего христианина до Святой Чаши?» Отвечено: препятствий я не вижу, если только со стороны его не было насильственных побуждений к молодому человеку.

Был из города Фукци некто Мацубара Сакаи, ревнитель дружбы Японии с Россиею, и, кажется, искренний; путешествовал по Европе, видел и Москву; основывает общество для торговли с Россией, негодует на теперешнее заключение союза Японии с Англией.

22 февраля/7 марта 1902. Пятница

Из Тоёхаси богач Петр Танака и другой тоже не бедный христианин – Василий Таказава, оба – церковные старшины, приходили просить три тысячи ен в долг на постройку храма. «Три тысячи у них своих церковных есть, но это надобно на покупку земли под храм, ибо теперешнее церковное место тесно для того; а купивши землю, нужно строить храм – на это нет, просят Миссию одолжить, потому что занимать у других – надо платить большие проценты». Я адресовал их к своим собственным их карманам. Могут сами и клянчат. Как будто Миссия золотое дно для них! Несносно!

Бессовестные католики вечно клевещут на Патриарха Фотия. Нескончаемая мистерия! Из одной Церкви просят дать отповедь патерам, которые там усиленно блядословят, будто «Фотий – совсем и не духовный, ибо поставлен светскою властию, без посвящения». Дал я Петру Исикава книжки о Фотий – Иванцева и Преображенского – составить отповедь. Да и перевести нужно историю Фотия для рассылки по Церквам; слишком часто католики беспокоят сим предметом.

О. Тит Комацу очень хвалил деятельность Сима Тоокайрина в Бато; двенадцать человек крестил приготовленных им; Церковь весьма оживлена и довольна своим катехизатором, которого так опрометчиво и неблагодарно выжила от себя Церковь Сиракава.

23 февраля/8 марта 1902. Суббота.

Из Аляски, от священника Кодьякской Церкви, о. Тихона Шоломова письмо со вложением пяти долларов: просит на них выслать японских Евангелий и других наших книг, для нескольких японцев, осевших там и сделавшихся христианами. Немедленно пошлется книг на десять ен.

24 февраля/9 марта 1902. Воскресенье.

За Литургией приобщен Святых Тайн христианин из Казоо-маци, Авдий Миезава, когда-то написавший в Миссию, что он выходит из Церкви. Под давлением внешних обстоятельств сделано было это им, не от души, которую и благодать Божия не совсем оставила, и вот он раскаялся и с какою видимою радостию сегодня опять сделался членом Церкви! По выходе из Церкви после Литургии был у меня, и я принял от него в Церковь пятнадцать ен, которые он недавно приносил, но которые тогда я не принял, как от человека, оскорбившего Церковь.

В пять с половиною часов была вечерня с Малым повечерием, после которого обычное прощанье, в небольшой речи, при котором я очень укорил Катехизаторскую школу за происходящие в ней ссоры и убеждал непременно в этот вечер всем взаимно примириться, и потом всегда жить мирно; у нас здесь фокус, из которого по всей Японии должны расходиться светлые лучи Божия мира и христианской любви.

25 февраля/10 марта 1902. Понедельник

Первой недели Великого Поста.

Служба в первый раз совершалась по новому переводу, только что оконченному и еще продолжающемуся печататься, «Служба Первой недели Великого Поста»: «Дайсай дай иссюкан хоодзисики ряку». В заглавии прибавлено «ряку», так как служба, действительно, сокращена, особенно чтение псалмов. Тем не менее: утреня продолжалась сегодня ровно полтора часа, Часы с вечерней ровно два часа, Великое повечерье тоже два часа. Читают истово, к тому же чтец стоит посреди Церкви; значит, всем понятно и всем слышно. Дай Бог только, чтобы было, действительно, во спасение души.

Печально, что, кроме школ, почти ровно никого из христиан в Церкви не бывает. Сколько не говоришь священникам и катехизаторам, чтобы побуждали христиан ходить в Церковь, никакой нет пользы. Катехизаторы даже и сами почти никогда не бывают; учителя тоже.

Прежде меня это очень сердило; теперь привык; какая же польза сердиться? Только нагрешишь, а их не исправишь.

Великий Канон по новому переводу ныне я сам читал, и вперед всегда буду это делать.

26 февраля/11 марта 1902. Вторник

Первой недели Великого Поста.

Бедная Екатерина Накаи, молодая учительница, была под подозрением, что пишет письма к семинаристу Ивану Момосе (см. запись 24 января старого стиля), совершенно напрасно. Недаром она усиленно отрицала свою вину и говорила, что какой из учеников – Момосе, не знает; это, действительно, так. К Момосе писала Вера Такахаси, дочь диакона Павла Такахаси, влюбившаяся в него; а Момосе, неравнодушному к Екатерине Накаи, вообразилось, что это она ему строчит – письма были безымянные. Сегодня, наконец, Момосе получил письмо от Веры Такахаси с ее подписью и адресом; письмо – той же руки, какой были прежние безымянные. Это уяснило дело. С Екатерины снято подозрение, что очень обрадовало ее и всех в Женской школе, а также и меня. Начальник Семинарии Сенума, по моему внушению, вызвал диакона Такахаси, передал ему письмо его дочери и почтовые марки, которые были вложены в прежнем ее письме вместе с советом, чтобы он наставил свою дочь быть скромнее.

27 февраля/12 марта 1902. Среда

Первой недели Великого Поста.

Вчера кончили печатание «Дайсай дай иссюкан хоодзисики ряку», а сегодня мы с Накаем кончили поверочное чтение отпечатанных листов; ошибок в печати почти никаких нет. Остается книгу переплести и разослать по церквам. Жаль только, что опоздала к употреблению в этом году – везде, кроме Собора; здесь же службы всей недели будут совершаться по новому переводу, к видимому удовольствию всех, так как все находят чтимое и поемое ясным и вразумительным.

О. Симеон Мии пишет, что Мацубара, на днях бывший у меня, приглашает его в Цуруга, где 18-го числа состоится собрание участников Японско-Русского Торгового общества, и отсюда в Фукуи, его родной город, для того, чтобы познакомить его, о. Семена, с его, господина Мацубара, друзьями и родными – а это будет знаменитый и влиятельный человек в провинциях Хокурикудо. В его ведении состоят органы печати в Фукуи и Каназава, и через них он простирает свое влияние на общественное мнение народа в том краю. При важных случаях он всегда является представителем тамошних коммерческого и промышленного сословий… Результатом непосредственного ознакомления его с Россиею явилось убеждение, что Японии необходимо быть в дружественном общении с нею; и он теперь энергично стремится к осуществлению сего… Над англо-японским союзом он смеется и говорит: «От этой затеи проку не будет нам – какая польза в союзе Дальнего Востока с островом на Дальнем Западе?» «Впрочем, это дело не наше; а нам только нужно воспользоваться благоприятным случаем начать проповедь и основать Церковь в том крае, который считается доселе недоступным для Христианства», – заключает о. Семен и просит благословить его воспользоваться приглашением господина Мацубара, а вместе с тем дать на дорогу и на прожитие нескольких дней в Фукуи. С удовольствием я сделал это; впрочем, церковных денег не осмелился послать, так как еще неизвестно, будет ли польза для Церкви от его поездки, а послал от себя частно шестнадцать ен.

28 февраля/13 марта 1902. Четверг

Первой недели Великого Поста.

О. Вениамин в первый раз совершил крещение над японцем, – крестил некоего Ямада, в Нагасаки, и пишет: «Не могу описать того чудного торжественного настроения духа, какое я испытываю, впервые вводя в лоно Святой Церкви просветившегося светом Евангельской истины бывшего язычника». Совсем по-великопраздничному! Помоги Бог! – Собирается нанять для себя японский дом, чтобы дать более доступа к себе японцам и получить сравнительно лучшую возможность углубиться в изучение туземского языка, нравов и обычаев народа!.. Живя ровно два года в Японии, только теперь додумался до нужды учиться по-японски; да и теперь мы с ним еще плаваем в эмпиреях, а спустимся ли на землю, еще не решено, судя по языку. – Я ответил ему, что очень обрадован его письмом и пожелал осуществления его благих намерений. – И вправду рад; быть может, из него и выйдет миссионер. – Теперешнего Ямада кто и как готовил к крещению, не знаю – он не извещает.

Василий Ямада, здешний начальник «Сейнен-квай"’я и писатель, приходил с проектом устроить летние чтения для катехизаторов, которые соберутся сюда ныне на Собор – нужно-де подновлять у них научнорелигиозные сведения; наставники Семинарии: Сенума обещал лекцию по Нравственному Богословию, Пантелеймон Сато – по Церковной Истории, редактор Петр Исикава – по Христианской Философии; с другими еще не говорил, но, верно, тоже не откажут приготовить по чтению. Чтения продолжаются неделю после Собора. Останутся на них, вероятно, немного катехизаторов; их поместить бы в Семинарии, чтобы дешевле было содержать неделю. – Подумавши немного, я согласился; главное затруднение в расходе; вероятно, ен с триста нужно иметь для сего лишних. Пользы, конечно, мало будет. Во-первых, лекторы поленятся хорошенько приготовиться, во-вторых, слушатели – все такая посредственность, что ничего не удержат в памяти. Но все же – некоторое доброе развлечение, некоторое веяние, которое если добрых семян и не оставит, то все же несколько головы освежит и очистит.

Перед вечерней все ученики старшего курса Катехизаторской школы пришли ко мне: «Важное дело есть, выслушайте».

– Извольте говорить.

– Петр Осида (бывший бонза) в эти дни вместо того, чтобы поститься, ходит в Иосивара (непотребный дом). В Церкви не бывает – отзывается болезнию, но у доктора тоже не бывает; домой возвращается только к десяти часам вечера, когда затворяются ворота. А вот и доказательство, что он именно в непотребном доме проводит время. Письмо к нему от непотребной женщины.

– Читайте.

Прочитали. Письмо составлено по шаблону – для зазывания и влечения дальше и дальше попавших в этот омут – в то же время показывает большую близость Осида к писавшей.

Дальше говорят:

– Мы объясняли все о. Федору, но он почему-то защищает Осида; хотел взять от нас это письмо, но мы не отдали и принесли вам показать. Мы не желаем больше выносить такого человека, как Осида, между нами; он – позор для Катехизаторской школы; мы просим его исключить.

– Ваша просьба резонна. Позовите о. Феодора.

Пришедшему о. Феодору Мидзуно, как начальнику Катехизаторской школы, я отдал при них же приказание удалить Петра Осида из школы. Когда же удовлетворенные этим ученики ушли, я стал выговаривать о. Феодору:

– Зачем вы защищаете Осида, когда требование учеников так законно? Этим вы роняете свой авторитет пред ними.

– Я не защищаю, а хотел только выслушать и его, когда он вернется домой, – отвечал о. Феодор.

– На что же очевиднее скверности его поведения? Более явных доказательств и быть не может. Разумеется, он тут станет как-нибудь изворачиваться и лгать, но разве можно брать это во внимание?

Когда Осида вернулся домой, о. Феодор сказал ему, что он исключен, и он оставил школу.

Из бонз до сих пор не вышло ни одного порядочного человека, а сколько их просилось сюда и сколько перебывало здесь!

1/14 марта 1902. Пятница

Первой недели Великого Поста.

Службы по только что отпечатанному переводу ведутся чинно и истово. Читают почти все семинаристы; лучший из них чтец – Николай Есида. Кроме присутствования на службах, целый день занимался разборкою книг, пришедших из России, – большого заказа, свыше шестисот рублей, сделанного на деньги, пожертвованные для того бывшим первым секретарем посольства Станиславом Альфонсовичем Поклевским, католиком по религии, но человеком богатым и добрым.

2/15 марта 1902. Суббота

Первой недели Великого Поста.

В восемь часов звон в Церковь, по которому все учащиеся собрались, и прочитано было Правило ко причащению; потом потрезвонили, и началась Литургия, за которой все приобщены Святых Тайн. После причастия я рассказал о святом Великомученике Феодоре Тироне – его мученичестве и его явлении Константинопольскому Архиепископу для предупреждения христиан от употребления пищи, оскверненной идоложертвенною кровью по повелению Юлиана, в заключение – о всегдашнем строгом соблюдении Великого Поста православными христианами и о том, что через их, слушателей, постование ныне Японская Церковь приобщается в сем отношении к сонму Церкви Вселенской.

Пока все приобщались Святых Тайн, я вышел из Церкви вместе с диаконом Стефаном Кугимия и отправился в Университетский госпиталь посетить труднобольного Павла Хирума. Человек этот прежде был хорошим христианином, много жертвовал на Церковь в Коодзимаци, потом охладел, стал вести жизнь языческую; завел наложницу, по обычаю состоятельных, малонравственных язычников; так прошло лет двадцать, теперь, перед смертию, покаялся и приобщился Святых Тайн. У постели его я нашел жену, трех сыновей и дочь; все, вслед за ним, чужды были Церкви до сих пор, и, хотя крещены, учение нисколько не знают; он велит им ныне быть хорошими христианами, и я убеждал их к тому, но состоится ли это, Бог весть. Слава Богу, что Он, милосердный, призвал его к покаянию – значит, у него все же искорка веры хранилась в душе, что Бог нашел его не недостойным…

С двух часов – в Английской Епископальной Церкви, в Сиба, был на отпевании Archdeacon Shaw, хорошего знакомого, с 1873 года трудившегося в Японии по миссионерству и в то же время бывшего chaplain’oм английского посольства, человека весьма доброго.

Отпевание было великолепное: два епископа (Awdry и McKim), много миссионеров и японского духовенства, и много других иностранцев и японцев; множество венков. Грустно только всегда на протестантском отпевании, что ни слова молитвы о покойнике.

3/16 марта 1902. Воскресенье

Первой недели Великого Поста.

До Литургии несколько человек крещено; за Литургией было немало причастников.

Вечером начались обычные занятия. У нас с Накаем исправление прежнего перевода службы Великой субботы, с четвертой песни на утрени.

4/17 марта 1902. Понедельник.

Был епископальный миссионер из города Окаяма, Reverend Nind; в течение разговора спрашивает: «Можно ли нашему и вашему проповедникам вместе за одно проповедывать?» Я сказал, что «нельзя», и объяснил причины: «многие пункты учения у нас так далеко расходятся, что мы, проповедуя сообща, можем и слушателей смутить, и сами впасть в весьма неловкое положение. Например, ваш проповедник только что скажет, что источником вероучения служит одно Священное Писание, как наш вслед за ним докажет, что одно Священное Писание недостаточно; ваш объяснит, что у Церкви два таинства, наш потом изъяснит, что у Церкви семь таинств, и прочее подобное». – «Так я буду знать теперь, что отвечать вашему священнику. Это он просил нашего диакона проповедывать вместе с ним», – заключил разговор об этом Reverend Nind.

Хорош о. Игнатий Мукояма, наш окаямский священник! Впервой слышу, что наш священник обращает такую просьбу к протестанту. Наших протестанты часто просят, это мне известно, и я думал, что Reverend Nind ведет речь в этом направлении, а тут совсем наоборот! Надо будет на Соборе сделать внушение, чтобы вперед этого не было. Пусть живут с протестантами мирно и любовно, но пусть проповедуют им, а не с ними. – Reverend Nind изъяснил еще, что у них в Окаяма христиан еще нет, а только место проповеди, что в Тайкёо-дендоо там они, епископалы, с прочими протестантами не участвовали и прочее.

5/18 марта 1902. Вторник.

Начали переписку Страстной службы для печати.

6/19 марта 1902. Среда.

Ученики Семинарии до того перессорились, что второго класса Василий Оки кинжалом ранил руку одному ученику четвертого класса, за что приговором учителей был исключен и завтра утром отправлен будет домой, в Фукуока на Киусиу; кстати, и ученик совсем плохой; за малоуспешность его и прежде хотели исключить, и оставлен он был на время, для окончательного испытания, не окажется ли более успешным. Подкладка ссоры, по уверению господина Сенума, хорошая: ученики четвертого класса хотели отучить Оки от табакокурения, так как ныне в Семинарии почти уже никто не курит; Оки за это разозлился, и произошла ссора.

1/20 марта 1902. Четверг.

Записать совсем нечего, кроме того разве, что на левое ухо я оглох, по какой причине, не знаю; ухо не болит, а слышит плохо. Устарела, значит, машина – хлябать начинает. В порядке вещей. Только бы послужила, пока богослужение переведу.

В свободные обрывки времени просматриваю пришедшие из России книги. Сегодня читал Ницше: «Помрачение кумиров» и «Заратустру», – что за мерзость! Так и веет могильным гнильем! Отвращение берет.

8/21 марта 1902. Пятница.

Японский гражданский праздник.

Накая никак не мог убедить заниматься до обеда. Механическое отношение к делу и наемнический дух, к сожалению, виден в нем.

О. Андрей Метоки прислал, для хранения здесь, документы на владение церковными земельными участками и зданиями в Хакодате и Арикава, переведенными на его имя, вместе с свидетельством от себя, что это не его, а церковное, и что, по указанию от Епископа, он готов во всякое время передать это на другое имя. Ему послана расписка от меня в получении документов на хранение.

Протестанты в последнее время много шумят о своем соединении в одно и тут же разъединяются. Reverend McCaleb, совсем мне не знакомый, прислал сегодня брошюру «How to get into Church?», в которой изложен его разговор с Reverend Woodworth. Мак Калеб всячески силится доказать, что крещение надо совершать через погружение, а Вудворд утверждает, что не только не надо через погружение, а можно и совсем обойтись без крещения, лишь бы получить Святого Духа, как Корнилий – до крещения, и в конце концов грубо выругал Мак Калеба, заключив словами, что то, что он утверждает, есть «piece of stupendous theological nonsense».

9/22 марта 1902. Суббота.

Служба на первую неделю Великого поста отпечатана и отдана в переплет, после чего будет разослана по Церквам; на этот год запоздала для употребления, зато на все будущие годы годится. А что эта служба весьма нужна была, тому вот доказательство: сейчас прочитал письма оо. Василия Усуи, из Одавара, и Павла Морита, из Маебаси, – тот и другой извещают, что целую неделю ежедневно три раза отправляема была им служба, и молящихся было: у первого всегда двадцать-тридцать человек, у второго – пятьдесят-шестьдесят человек. А служба совершалась по обрывкам старого перевода! Конечно, они и христиане их весьма рады будут получить перевод службы, возможно, лучший в настоящее время, хотя несколько и сокращенный. – Надежда Такахаси, учительница школы в Кёото, пишет также, что весьма скучала от неимения службы там в первую неделю, к каковой службе привыкла, живя здесь. В будущем году будут иметь и в Кёото это утешение – она и другие христиане.

О. Яков Такая пишет, что удалось, наконец, купить землю для Церкви; за 1650 ен куплено 400 цубо. Слава Богу! Теперь, помоги Господи, христианам Кагосима построить церковный дом!

Благодарение Господу за видимую Его помощь Церкви в Кёото! Сегодня получил письмо из Москвы от Льва Александровича Тихомирова, извещающее, что иконостас совсем готов к отсылке, колокола тоже приобретены каким-то добрым жертвователем за 1700 рублей, на паникадила и подсвечники 650 рублей пожертвованы, два прибора облачений для Кёото и серебряное облачение для меня шьются. Все, вероятно, в марте из Москвы будет отправлено сюда. Константин Петрович Победоносцев обещал устроить даровую перевозку через Вооруженный Флот. За все пожертвования мы будем обязаны, главным образом, Василию Геннадиевичу Дудышкину. Да воздаст ему Бог стократно и тысячекратно – ему и другим участникам доброго дела!

10/23 марта 1902. Воскресенье

Второй недели Великого Поста.

После обедни был студент Университета – антрополог Като, учащийся христианству у Василия Ямада и просящий уже крещения. По испытании оказывается не совсем ясно понимающим учение, но уверяет, что от всего сердца желает сделаться христианином. Долго толковали мы с ним о главных пунктах вероучения. По-моему, следовало бы подождать ему и больше научиться, но, памятуя Филиппа и Каженика и видя его веру в Божество Спасителя и сильное желание крещения, не решился запретить. В следующее воскресенье примет крещение. – Като изучает, между прочим, русский язык, с целью отправиться путешествовать по России. Опасался я, не для того ли он и православную веру принимает; но он горячо уверяет, что совсем не для того, что христианином он захотел сделаться еще тогда, когда и не думал о путешествии.

11/24 марта 1902. Понедельник.

Елена Янсен и Катерина Накаи, учительницы, приходили – просить позволения учиться по-русски. Досуг есть, способность есть, охота есть – отчего же? С Богом! Призвал Исака Кимура, переводчика религиозных книг, которому недавно поручено было преподавание Гражданской Истории в Женской школе, и попросил его преподавать им русский язык (за некоторое вознаграждение от меня). Если дойдут до понимания русской книги, то это будет отлично для них и для школы.

Японские власти запросили Семинарию, сколько стоит содержание ее в год и сколько до сих пор выпущено из Семинарии воспитанников? Я дал ответ: «На Семинарию, Катехизаторское училище и Женское училище вместе за прошлый год издержано 18377 ен»; «из кончивших курс в Семинарии ныне состоит на церковной службе пятьдесят пять человек» (сорок по проповеди, пятнадцать по учительству и переводчеству).

12/25 марта 1902. Вторник.

Из кончивших курс Семинарии, бросивших церковную службу, Акила Нагано просит дать ему метрическое свидетельство. Отвечено: пусть возьмет у крестившего его священника. Сам я уже больше не буду давать таких документов, видя, сколько дряни вышло из того, что когда-то от своего имени послал метрическое свидетельство Гордию Сиина, по его просьбе, в Иркутск. Он на этом документе ездил во всю бытность в России – выехал на нем в Семинарию, Академию, и, наконец, в кандидаты Академии, и на нем же проехал даром из Петербурга до Японии, обобрав для того русских в Париже, Лондоне и Нью-Йорке, между тем как заранее получил на проезд от Святейшего Синода. Компрометировал он там имя японского воспитанника, благодаря все тому же метрическому свидетельству; зло сделал и здесь Миссии, только что вернувшись с дипломом кандидата, данным ему не за успехи, конечно (куда такому олуху до кандидата), а на основании метрического свидетельства. – Уж не собирается ли Акила Нагано проделать то же, что удалось Сиина? Не удастся ни ему, ни кому вперед.

13/26 марта 1902. Среда.

От главного начальника Квантунской области, Вице-Адмирала Евгения Ивановича Алексеева, получено письмо, с запросом, «не возьмется ли наша Семинария воспитывать, в продолжение двух-трех лет, двух мальчиков из Порт-Артурского Городского училища с тем, чтобы они изучили здесь японский язык и грамоту в достаточной степени для того, чтобы служить потом переводчиками, так как переводчики-японцы и неудовлетворительны, и ненадежны в политическом отношении? Присланы будут лучшие ученики. За содержание их будет вноситься плата». Отвечено будет немедленно, что Семинария с удовольствием возьмется за это, если только русские ученики согласятся жить здесь совершенно по-японски, между нашими учениками.

14/27марта 1902. Четверг.

Посланник Александр Петрович Извольский прислал для миссийской библиотеки «Альбом Священного Коронования», великолепнейшее издание, отпечатанное не для продажи, а для раздачи от Государя Николая Александровича в виде подарка почетным гостям, бывшим на Коронации Его. Один из японских гостей, которому следовал этот экземпляр, помер прежде, чем подарок достиг его. Александр Петрович попросил у Министра Двора позволение передать этот свободный том в библиотеку Миссии. Разрешение получено, и Альбом ныне в нашей библиотеке, и будет навсегда, конечно, лучшим, драгоценнейшим украшением ее.

15/28 марта 1902. Пятница.

Из Хамамацу были: доктор Моисей Ооста с семейством и купец Петр Кавай. Церковный дом у них недавно сгорел, но они ныне строят новый, уже в виде маленькой Церкви, с алтарем и иконостасом и с отдельным помещением для катехизатора. Ооста отдал под Церковь принадлежащую ему землю – семьдесят цубо; здание будет стоить восемьсот ен; оно уже строится, и к Пасхе будет готово. Просят меня они «соединить в одну сумму нынешнюю ежемесячную плату на наем церковного дома, две ены, – всю за десять лет», и «дать им единовременно на помощь в их построечном деле». Тронутый их усердием к Церкви и их собственною немалою жертвою, я беспрекословно согласился. Сто ен вышлю им на днях, а сто сорок ен – по получении денег из России; вместе с этим Миссия навсегда освободится от расхода на наем церковного дома в Хамамацу. Иконы для их Церкви также обещаны; будут заказаны здесь иконописцам.

С нынешнего дня вывешена на колонне у главных ворот доска с надписью огромными буквами: «Христос Сейкёоквай». Авось мало-помалу станут называть это место собственным его именем.

16/29 марта 1902. Суббота.

О. Матфей Кагета описывает свою поездку по Церквам и хвалит усердие катехизаторов Якова Ивата и Петра Моцидзуки. Очень приятно. До сих пор он почти всегда писал противное о них, и ныне если хвалит, то, значит, они действительно трудятся. О. Матфей никогда не похвалит даром. И крещения ныне у них были.

О. Андрей Метоки о Хакодатской Церкви пишет, что она ныне в очень хорошем состоянии – недавно было крещение десяти человек; и еще готовятся к крещению; в Церковь к богослужению собирается девяносто-сто человек, что для Хакодатской Церкви действительно хорошо. О. Андрей, значит, своим тихим и спокойным нравом умирил Церковь. Давай Бог!

17/30 марта 1902. Воскресенье Крестопоклонное.

До Литургии крестились: студент Като, названный Петром, и некто Цунода, названный Симеоном, живущий во Владивостоке, также узнавший достаточно христианскую веру и очень желавший принять крещение – человек простой, служащий у кого-то из русских, но, по-видимому, искренно и глубоко уверовавший в Христа Спасителя. Снабдил его христианскими книгами и свидетельством, что он православный христианин, чтобы допускали его (в России) к таинствам покаяния и причащения Святых Тайн.

Еще четыре молодые учительницы приходили просить позволения учиться по-русски. Что ж, пусть учатся! Дал книги и сказал Иссаку Киму- на, чтобы и их учил. От него узнал, что инспектрисса, вдова Текуса Сакай, тоже принялась за изучение русского языка; а Накай сказал, что и его сестра Варвара, тоже учительница, но постарше, хочет учиться. Итак, русский язык заполонил Женскую школу, то есть ученый персонал ее. В добрый час! Коли дойдут до понимания русской книги, то будет польза и им, и школе, да и Церкви.

18/31 марта 1902. Понедельник.

Из Коодзимаци, вместе с катехизатором Ефремом Омата, приходил принять благословение недавно крещенный молодой врач Кир, умный и симпатичный человек; он рассказывал, между прочим, что посетил из любопытства округ от медного рудника в Асио, и нашел бедствие гораздо более разительным, чем как описывают: триста тысяч просто обречены на гибель; от них и потомство не может быть здоровое, если бы их и в другое место переселить. Даже и растительность вся там переродилась в негодную – например, тростник, которым кроют крыши, еще растет, но сделался таким ломким, что им крыть нельзя. – Вот-де и политическая экономия! Богатый медный рудник нужен, правда, не для одного его владельца – Фурукава, а и для государства, но из-за него должны погибнуть триста тысяч людей – и не знают, как выйти из этой дилеммы.

19 марта/1 апреля 1902. Вторник.

Из Совета Миссионерского Общества пришло уведомление, что в Хозяйственное Управление послано 14800 рублей для пересылки в Миссию на содержание в первой половине 1902 года; а из Хозяйственного Управления до сих пор не получено и на содержание в первой половине 1901 года, не говоря уже о второй половине 1901 года. Так-то исправны там! За первое полугодие прошлого года, должно быть, в дороге утрачено от кораблекрушения, или других причин, о чем уже писал в Петербург и Москву; а может быть, и просто по забывчивости и неисправности в Хозяйственном Управлении не идут сюда суммы. Так или иначе, Миссии горе и тревоги; и было бы бедствием невыразимым, если бы не имелось запасной суммы.

20 марта/2 апреля 1902. Среда.

Катехизатор Сергий Усигое, служивший в Хиросаки, уволился по семейным обстоятельствам (поступил в приемыши и приемный отец требует, чтобы он занимался домашними делами). Где тонко, там и рвется. Катехизаторов и без того мало – прилива их почти нет, Катехизаторская школа оскудела… Не знаю, что Бог промышляет вперед.

21 марта/3 апреля 1902. Четверг.

В сегодня полученных «Московских Ведомостях», № 40, 9 февраля 1902 года, передовая статья: «Новый очаг Японского Православия», то есть Кёото. Статья написана по поводу приготовленного для Кёотского храма иконостаса, жертвуемого Я. Е. Епанешниковым. Описание иконостаса находится в другой статье в этом же номере. Он очень расхвален, как изящнейшее произведение. Награди Бог своими милостями господина Епанешникова и писателя статей, должно быть, господина Тихомирова! Будем ждать иконостаса для установки его в кёотском храме во славу Божию.

22 марта/4 апреля 1902. Пятница.

Илья Накагава пишет, что всячески мешают проповеди в той местности (Мисуда, Ивасаки и прочие) бонзы и каннуси; те и другие еще весьма сильны там по влиянию на народ. Был, например, у него слушателем учения один юноша из богатого дома, но школьный учитель, местный каннуси, узнавши об этом, строго запретил юноше ходить к Илье под таким предлогом: «Учение у христиан и у нас одно и то же – но то чужое, а это свое – незачем тебе слушать чужое, коли дома есть свое, не ходи!» И вот перестал ходить.

23 марта5 апреля 1902. Суббота.

Максим Обата, из Немуро, пишет, что «должен прибыть в Токио, для лечения геморроя». Отвечено, что «может взять отставку и прибыть на свой счет». У Миссии нет средств для таких трат. Как будто там нет врачей! Да еще только что начинающий катехизатор, из которого, по всей вероятности, ждать много нельзя.

24 марта/6 апреля 1902. Воскресенье

Четвертой недели Великого Поста.

До Литургии крещено одиннадцать детей и взрослых. За Литургией человек семьдесят причастников, между ними оба князя Доде – Стефан и Лука. После службы у меня гости – русские (Банковские) и японские, что всегда мешает поговорить и с теми, и с другими.

Был Симеон Цунода, крещенный в прошедшее воскресенье; очень озабочен тем, чтобы его мать и младшие братья тоже сделались христианами; дом его в селении недалеко от Иокохамы, потому я дал ему адрес иокохамского катехизатора, чтобы он направил его к родным; снабдил также христианскими книжками – японскими для домашних его, русскими, которые он понимает, для него (Молитвенник, Новый Завет с псалтирью и прочее). Оказывается, что он путешествовал немало по России, был в Москве и Петербурге; видел много добра от русских, что и расположило к христианству; но отец, по званию каннуси и очень предубежденный против русских, при жизни своей запрещал ему принимать христианство – только умирая уже позволил, вследствие чего Цунода теперь и крестился. Одного из младших братьев своих хочет отдать в Семинарию для воспитания на служение Церкви. Помоги Бог ему сделать это! О. Петр Кано, вернувшись с обзора своего прихода, рассказал про хорошее состояние Церквей в Тега и Фузе у Симеона Томии и в Фунао у Давида Касе, которому, впрочем, помогает Томии. Крестил у них пятнадцать человек.

25 марта7 апреля 1902. Понедельник.

Праздник Благовещения.

До Литургии крещено десять взрослых и детей. За Литургией из города было весьма мало, чему отчасти и дождь был виною.

Читаю в свободное от урочных занятий время книги, недавно полученные из России. Есть ужасная, омерзительная дрянь, вроде Ницше, есть превосходные сочинения, вроде Нравственной Философии Соловьева, которую именно теперь читаю.

26 марта/8 апреля 1902. Вторник.

О. Борис в своем описании поездки по приходу говорит, где и сколько христиане пожертвовали на лечение больной жены катехизатора

Александра Хосокава, сбором на каковой предмет он озаботился, к чести его; оказывается, что собрал до тридцати ен (кроме того, отсюда послано двенадцать ен) – отдано напечатать в «Сейкёо-Симпо» для примера другим.

27марта/9 апреля 1902. Среда.

Из писем можно заметить разве ликование о. Петра Сибаяма в Нагоя, что христиане нажертвовали ему разных церковных предметов: покров на аналой, столик для панихид, литийный прибор. Спасибо и за то!

28 марта/10 апреля 1902. Четверг.

Василий Накараи, катехизатор из Какута, пишет про свою поездку для проповеди в Отака, где живет благочестивый врач Яков Такахаси, из усердия и сам занимающийся проповедью, насколько может; пишет еще, что протестантский проповедник там хотел представить христианство, с таинством причащения и прочим, в театральной сцене, чему помешало только то, что его перевели оттуда в другое место.

29 марта/11 апреля 1902. Пятница.

Был барон Анатолий Опокович Кистер, Российско-Имперский консул в Сингапуре с женой Александрой Степановной. Приехали лечиться от тамошней жары, среди которой европейцу положительно нельзя долго жить без расстройства здоровья, например: оба они молодые люди, а память ослабела до того, что не могут припоминать имен своих близких знакомых в Петербурге. Много интересного рассказывали про жизнь в Сингапуре, особенно про удавов, из которых одного – восемнадцать футов – убили в их саду.

30 марта/12 апреля 1902. Суббота.

В Катехизаторской школе опять большая компрометация: деньги, присланные Петру Танака (семь ен), получил за него Хане, перехватив письмо с чеком; а когда Танака стал на почте искать свою посылку, то почтовое ведомство исследовало и добралось до похитителя, затребовав отсюда рукописи учеников и сличив их с подписью получателя. – Итак, Катехизаторе кая школа отказывается больше существовать и служить Церкви. Хорошие люди в нее не идут, потому что содержание катехизаторов скудно, а одушевленных религиозностию нет. Идет последняя сволочь, которой деваться некуда, да и той набирается самая малость. И вот в школе что есть, то – воры, пьяницы, развратники.

Больше в Катехизаторскую школу принимать не буду. Пусть существует одна Семинария. Содержание же служащим, насколько только хватит сил, будет надбавлено. Конечно, и это будет нищета и скудость. Но уж пусть затем Господь творит Свою волю. Угодно Ему существование Японской Церкви, Он и из ничего создаст служащих ей, неугодно – пусть рассыплется все прахом!

31 марта/13 апреля 1902. Воскресенье

Пятой недели Великого Поста.

Невыразимая тоска. Грешная, бездушная молитва в Церкви, несмотря на то, что полон Собор был народа, и причастников с детьми человек сто. Прощался мысленно с Катехизаторской школой; как будто дорогого покойника хоронил. Отжила свой срок, отслужила свою службу – теперь кончается. Семинария заменит ли ее? Даст ли хоть малое количество служащих? Бог весть! Что Семинария не умрет от совершенного истощения поступающих, на это, кажется, можно надеяться: всегда будут находиться бедняки, падкие на даровое воспитание. Существование же Семинарии полезно тем, что дает, вместе с Женской школою, хор для пения в Соборе. Но, получив образование, наши ученики не будут ли и вперед разбегаться по более прибыльным, чем церковная служба, местам, как большинство из них делает доселе?..

Мучит душу мука смертная – вон из тела душа просится!

1/14 апреля 1902. Понедельник.

Лев Александрович Тихомиров, сотрудник «Московских Ведомостей», в письме к Сенума упоминает, что «о. Иннокентий, начальник Пекинской Миссии, уже назначенный к рукоположению во Епископа, привезет с собою в Китай тридцать монахов, будто бы уже найденных им для заведения монастыря там». – Что-то сомнительно. Если же и вправду привезет, то сомнительно, чтобы не разбежались; хотя и весьма желательно, чтобы не случилось того. – Советует Тихомиров «и здесь завести монастырь». – Монастырь! Я бы несколько лет остающейся мне жизни подарил за возможность сделать это, да люди где?

2/15 апреля 1902. Вторник.

Протестантские пасторы и проповедники, преимущественно из японцев, с 11-го числа сего месяца производят свои собрания в находящемся здесь поблизости доме «Общества молодых людей» (Сейненквай). Между разными предметами рассуждений вотировали вопрос: «Иисус Христос – Бог или нет?» За божество поднялись сто десять человек, против божества его – шесть человек, не решились утверждать то или другое тридцать три человека. Позор для христианской проповеди! Протестантизм разъедается сомнениями, как ржавчиной.

3/16 апреля 1902. Среда.

Был у маркиза Сайго, в Мегуро, чтобы свезти рекомендательные письма для его сына, молодого офицера, Дзютоку, отправляющегося в Европу в свите принца Комацу, едущего на коронацию английского короля и имеющего быть в России. Третьего дня маркиза, мать его, присылала просить рекомендацию такую, чтобы Дзютоку, если возможно, быть представленным Императрице Марии Феодоровне и Великому Князю Алексею Александровичу, восприемникам Дзюри, и его старшего брата, воспитывавшегося в семействе К. В. Струве, бывшего здешнего посланника, и крещенного в России (потом умершего в Америке). Вчера был у меня и Дзютоку – проститься. Я написал обер-прокурору Константину Петровичу Победоносцеву, прося его исполнить желание родителей Дзюри – Алексея, дать их сыну возможность представить их почтительную благодарность высоким восприемникам их сына. – Дал еще рекомендательное письмо к княжне Мещерской в Москву и Преосвященному Сергию, ректору Санкт-Петербургской Академии, прося позволить Янсену побыть с молодым маркизом, если он понуждается в переводчике. – Маркиз Сайго свез Новый Завет нашего перевода.

4/17 апреля 1902. Четверг.

Лишь только решил в душе: «не быть Катехизаторской школе», как просьба о принятии в Катехизаторскую школу, да такая хорошая, что редко таких! Василий Ивама, катехизатор в Такасимидзу, прислал прошение молодого христианина Киприана Нумакура, школьного учителя, с «риреки» его – безукоризненным. Отвечено: «Неизвестно, будет ли ныне прием в школу». В душе поправил решение на такое: «Если соберется до десяти просящихся в школу – пусть существует она, если меньше – закрыта для нового приема». Когда все прибудут на Собор, тогда сейчас же уяснится дело.

5/18 апреля 1902. Пятница.

Катехизатор в Сеноо, Василий Хираи, старик, разбит параличом. Был он когда-то учителем в хакодатской церковной школе; по закрытии ее стал служить катехизатором, которым и пребывал доселе номинально, без всякой пользы и плода для Церкви. А теперь еще расходы на паралитика. Грешно бросить, но больно за непроизводительную трату. Разве на то жертвуются христианами сюда деньги?

О. Феодор Мидзуно вернулся с обзора своих Церквей в Симооса и принес очень приятный отчет: крестил по разным селениям шестьдесят одного человека и говорит, что все представленные к крещению оказались достаточно приготовленными к тому по знанию вероучения. Правда, теперь и время совершенно свободное для деревенских жителей слушать проповедь. Но проповедники не были бы столь ревностными и успешными, если бы их не воодушевлял и не помогал им Павел Ниццума, без имени проповедника тем не менее ревностно проповедующий по селениям, а проповедовать он мастер, и учение отлично знает. Помоги ему Бог заслужить свою вину перед Богом и людьми, вину измены своим обетам!

Предпасхальные занятия по классам сегодня закончены. И мы с Павлом Накаем приостановились в переводе до после Пасхи. Почти совсем приготовлена к печати «Служба Страстной Седмицы».

Всенощную служили в правом приделе. Все учащиеся были в Церкви. Пели причетники.

6/19 апреля 1902. Суббота Лазарева.

С шести часов Литургия. Причастников было до сорока человек. Учащиеся были в Церкви. Дождь со вчерашнего вечера рубил всю ночь и утро; днем стало лучше. Ко всенощной собралось довольно много, особенно женщин с детьми. Верба сегодня была простые ивовые ветки с зелеными листками; цветов никаких ныне нет; сакура отцвела, все прочее не зацвело, кроме камелий, которые для вербы не совсем годятся. Служба эта в потоке света, среди ветвей всегда торжественна и вдохновляюща.

7/20 апреля 1902. Вербное Воскресенье.

Утром написал иокохамскому консулу М. М. Геденштрому, чтобы выхлопотал русским девочкам, воспитывающимся в католическом монастыре, позволение приехать сюда поговеть и встретить Пасху.

До Литургии крещено взрослых и детей более двадцати человек. За Литургией до ста причастников. Много христиан в Церкви, были и русские. С шести часов вечерня и повечерие по новому переводу, еще рукописному.

8/21 апреля 1902. Великий Понедельник.

Обычные службы: в шесть часов утреня, продолжавшаяся немного более полутора часа, в десятом часы и преждеосвященная Литургия, продолжавшаяся ровно три часа, в шесть вечера – Великое Повечерье, длившееся немного более часа, без триплесенеца, еще не положенного на пение. Кроме учащихся, в Церкви почти никого. Все внеслужебное время мы с Накаем поверяли переписку Страстной службы, причем раздосадовал диакон Стефан Кугимия – на каждой строке у него ошибка – невнимание к делу редкостное.

9/22 апреля 1902. Великий Вторник.

То же, что выше.

10/23 апреля 1902. Великая Среда.

Опять то же. Поверка переписки Страстной службы кончена, и книжки переплетены до пятницы; служба беспрепятственно шла по новому переводу и будет идти до пятницы; субботу же не успели переписать. Исповедались у меня с трех часов русские – барон Кистер, сингапурский консул, с женой; вечером, после всенощной – японские священники и диаконы.

11/24 апреля 1902. Великий Четверг.

Три священника служили со мной. Приобщились все учащиеся, для которых с половины восьмого часа прочитано было Правило, после которого, по трезвону, я пришел; во время облачения читали Часы.

Вечером я читал Первое, Шестое и Двенадцатое Евангелия, четыре священника, служившие со мной, все другие. Крайне грустно, что из города христиан было весьма мало; правда, и день был очень ненастный. Из Иокохамы прибыли две русские воспитанницы.

12/25 апреля 1902. Великая Пятница.

Обычные богослужения; в девятом – Часы, в три – вынос плащаницы, в шесть – всенощная. Плащаница обнесена вокруг собора при тихой погоде.

13/26 апреля 1902. Великая Суббота.

С девяти часов – Часы, вечерня и Литургия; служил о. Роман Циба; было несколько причастников, между ними приехавшие для говенья из Иокохамы воспитанницы католического монастыря.

Днем перечитал множество накопившихся за последние дни писем. У оо. Морита, Судзуки, Ямамура и Ямагаки было немало крещений. Но лучшая из провинциальных Церквей, это – Церковь в Наканиеда: там о. Петр Сасагава в нынешнее посещение приобщил Святых Тайн больше ста христиан, крестил восемь; письмо обо всем этом катехизатора Саввы Ямазаки замечательно хорошее. Если бы все катехизаторы были такие усердные и преданные своему делу, как Сергей Ямазаки, вероятно, и прочие Церкви так бы радовали.

С шести до двенадцати ночи обычный шум и сутолока наполняли дом.

14/27 апреля 1902.

Светлое Христово Воскресение.

С полночи – Пасхальное богослужение, продолжавшееся до половины четвертого часа. Собор был неполон на левой стороне, вероятно, по причине дурной погоды. Было несколько русских, которых я, увидевши до богослужения, пригласил потом в Миссии разговеться, но которых не нашел в комнате, где освещено было разговение. – Яиц при словесном христованьи с христианами роздано до восьмисот. Потом школы приходили поздравлять, дети и множество других. В двенадцатом часу приехали посланник Александр Петрович Извольский, княгиня Гагарина, жена нагасакского консула, князь Кудашев с сестрой; в третьем часу – другие русские, официальные и неофициальные – до пяти часов, когда началась Пасхальная вечерня, соборне отслуженная. Весь день ненастный – с полудня не переставая моросящий дождь. Не особенно радостная Пасха (денег все еще нет из России). Но благодарение Богу за все!

15/28 апреля 1902.

Понедельник Светлой Седмицы.

С семи часов Пасхальное богослужение – до четверти одиннадцатого, после чего поздравление своих певчих, потом певчих и Воскресной школы из Коодзимации и христиан оттуда.

После полудня сделал праздничные визиты ко всем русским в Токио, начиная с посланника. Долго просидел у барона и баронессы Кистер, в Metropole Hotel, слушая интересные рассказы про жизнь в Сингапуре, после которой их гощение теперь в Японии кажется им раем, до того несносна там жизнь от беспрестанной жары, крайне расслабляющей.

16/29 апреля 1902.

Вторник Светлой Седмицы.

С семи часов Пасхальное богослужение; служили со мной, как и вчера, оо. Роман Циба и Феодор Мидзуно. После полудня отправился в Иокохаму сделать визиты живущим там русским; кого не застал, с кем проговорил долго. Укоряю я себя иногда за одичалость: вечно обращаюсь с японцами и со своим делом, от русского общества отстал и не нравится мне оно – не хочется даже в Россию, чтобы повидаться с родными, с друзьями. – Вот два дня много был в русском обществе: разнообразные разговоры, разные материи, обоих полов ораторы, пускался и сам иногда в ораторство, как сегодня, – и что за пустота в душе после всего, что за усталость! Вправду ли одичание, о котором надо сокрушаться, или же отвращение от пустопорожных речей и простой траты времени, потребное на более дельное? На русское общество совсем не пеняю и никого из русских не укоряю ни в малосодержательности, ни в других недостатках – какой же пользы и ждать от случайной встречи и праздничных перекидываний приветствиями, со случайными темами для продления разговора на столько времени, сколько требует приличие, и с увлечением иногда дальше, как сегодня, по любезности хозяев, предлагающих, сообразно лицу и обстоятельству, религиозные темы? Но и от укора в одичалости, кажется, можно себя освободить.

17/30 апреля 1902.

Среда Светлой Седмицы.

Расчетный день. Из всех банков все имеющееся там на текущем счету собрал, и не достало на расплаты. А из Хозяйственного Управления до сих пор миссийские деньги не идут – все за прошлый год, что посланы из Совета Миссийского Общества в Хозяйственное Управление для пересылки сюда, и за первое полугодие нынешнего – все там, или же потеряно дорогой, что, впрочем, маловероятно. Исполнительно Хозяйственное Управление, нечего сказать! Сколько ни пиши и ни проси, каждый год повторяется то же. – Нечего делать, пошел занять тысячу ен в банк Мицубиси. Дали с первого слова, конечно, потому только, что там двадцать тысяч лежат на полгода, и получение их 5-го мая; это уже последний запас Миссии.

Катехизатор в Асикага, Яков Мацудаира, долго болевший, помер. Недаром был отменно добрый человек (хоть и малоспособный катехизатор) – счастье Бог послал ему умереть на Светлой Седмице. Посланы для погребения его, в помощь к местному священнику о. Титу Комацу, отсюда о. Феодор Мидзуно и диакон Стефан Кугимия; пусть будет погребение возможно торжественно.

18 апреля/1 мая 1902.

Четверг Светлой Седмицы.

Здесь и в Тоносава.

Ученики отправились утром вместе со многими христианами на прогулку в Мукодзима; Женская школа у себя делает собрание с угощением и речами. Я, имея свободное время, отправился прежде полудня в Тоносава, чтобы взглянуть, все ли там в порядке, не нужно ли что ремонтировать пред приходом учеников на каникулы. Нашел все в исправности; ремонт циновок – самый незначительный. С удовольствием провел остаток дня и вечер в совершенной тишине, среди весенней природы.

19 апреля/2 мая 1902.

Пятница Светлой Седмицы.

В Тоносава и в Токио.

Проведши утро в думах о предстоящем Соборе и о служащих Церкви во время прогулки по саду и прилегающему лесу, в полдень отправился из Тоносава, дорогой остановился на час в Одавара, чтобы повидаться с о. Василием Усуи и переговорить кое о чем, между прочим, о покраске купола Церкви их, ныне безобразно высматривающего, к сумеркам был уже дома, на Суругадае, и нашел здесь все благополучным.

20 апреля/3 мая 1902.

Суббота Светлой Седмицы.

С семи часов Пасхальное богослужение – утреня и обедня непрерывная, до десяти часов. Служили оо. Петр Кано и Роман Циба, первый первенствуя и путаясь по незнанию службы, что с ним, очевидно, будет до конца жизни, ибо служит механически. Пели оба хора. Кроме учащихся, в Церкви почти никого не было. Вместо антидора раздали артос. По окончании службы, до полудня, была уборка пасхальных облачений с престолов и жертвенников и прочего пасхального, что делал я сам с о. Феодором Мидзуно и одним диаконом, так как иподиакон Моисей Кавамура, заведующий ризницей, лежит больной.

Князь Гагарин, консул в Нагасаки, прислал подписной лист на постройку храма в Нагасаки; придется с ним посетить всех русских здесь и в Иокохаме, начиная с посланника, когда он вернется из Кёото.

21 апреля/4 мая 1902. Воскресенье Фомино.

Пришли, наконец, деньги из Хозяйственного Управления, за весь прошлый год и за половину настоящего, что из Миссийского Общества. Сколько тревоги пришлось пережить из-за опасения, что прошлогодние потеряны при пересылке! А они просто валялись в Хозяйственном Управлении, или же кто-нибудь там извлекал из них пользу, положив на время на проценты. И тут опять немалое огорчение: сто сорок два рубля Хозяйственное Управление выело для уплаты долгов этого мерзавца Гордия Сиины, сделанных им в Лондоне и Нью-Йорке по дороге сюда, когда он там разыгрывал роль нищего, получив от Синода четыреста рублей на путь. С какой стати терпит убыток Миссия, никогда не имев никакого отношения к этому обманщику во всю его бытность в России? Просто несчастье! Требовать от Хозяйственного Управления возвращения этой суммы? Можно бы, да стыдно за Японию. Требовать от Сиины возмещения? Для успокоения совести сделано, но, без сомнения, скорее от козла получишь молока, чем от него уплаты долга.

За Литургией было много христиан, в том числе несколько русских. После Литургии долго говорил с Стефаном Доде, очень озабоченным обращением в Христианство своего старшего брата, ныне отправившегося в Хоккайдо заведывать рыбоводней, где производятся опыты разведения морской рыбы, на островке близ Отару; Стефан уверен, что он, живя там в одиночестве, скоро вдумается в сущность Христианского вероучения и уверует, а тогда и мать сделается христианкой, и весь их дом просветится. Дай Бог!

Вечером была всенощная, пропетая причетниками; молились учащиеся.

22 апреля/5 мая 1902. Понедельник

Фоминой недели.

С семи часов Литургия, потом панихида, кончившаяся в начале одиннадцатого часа, ибо, по обычаю, очень много было поминаний. Потом священники и христиане поминали покойников на кладбище, чему, к сожалению, немало мешал дождь. Чтобы не терять завтра день для занятий, я должен был отправиться сегодня в Иокохаму разменять пришедшие векселя, посему представил служение панихиды священникам, и после Херувимской песни оставил Собор и уехал в Иокохаму. Там спросил размена в трех банках, с которыми Миссия имеет дело, и везде сказали разно; по одному пришлось бы потерять четыреста ен, по другому – девяносто ен; разменял в третьем, самом выгодном. Немножко неловко, спросив размен, промолвить: «thanks! I will see» и уйти, чтобы не возвратиться – да что будем делать! Нужно радеть о пользе Миссии; и всегда так надо делать, нисколько не стесняясь, – для того и имеется дело в разных банках. Рассчитавши что нужно на текущий счет, избыток положил у Мицубиси, где больше других дают процентов в Токио, – часть на три месяца, часть на шесть месяцев; первое на 6,5%, второе на 7%.

23 апреля/6 мая 1902. Вторник

Фоминой недели.

В школах начались занятия. Мы с Накаем сели за перевод богослужения, начиная с паремий на утрени и Великой субботе.

После полудня – чтение накопившихся писем.

О. Яков Такая пишет, что в Оби американский миссионер очень старается совратить наших христиан, и просит поэтому о. Яков туда катехизатора. Но где же его взять? Написано, чтобы поселил там на время Кирилла Сасабе, которому поручено заведывать из Миязаки Церковью в Оби. Больше ничего нельзя сделать для Оби. И на Соборе едва ли выдан будет отдельный катехизатор для сей Церкви, по незначительности ее.

Яков Яманоуцы, бывший катехизатор, ныне живущий в Хараномаци, в Сендае, и помогающий добровольно по проповеди, просится снова в катехизаторы; один христианин оттуда тоже просит назначить его проповедником, – Никак нельзя! В тюрьме сидел за мошенничество по торговле, когда состоял катехизатором и в то же время пускался в торговые предприятия. Как же можно такого опять в среду служащих Церкви, имя которых должно быть честно и чисто? Тотчас же отвечено в этом смысле.

О Василии Хираи, катехизаторе в Сеноо, разбитом параличом, пишут, что его взяла к себе дочь его, живущая замужем в Оосака. И ладно. Значит, Церковь может не издерживаться больше на него. И без того он стоил очень дорого Церкви: был плохим учителем церковной школы в Хакодате, пока она существовала, затем все время состоял проповедником, без малейшего признака, что может проповедывать и научить кого- нибудь.

24 апреля/7 мая 1902. Среда

Фоминой недели.

Уже другой раз приходил язычник из провинции Акита «жаловаться на одного христианина оттуда же, по фамилии Сасаки, за то, что сей надул его на полторы тысячи ен. Сасаки представился христианским проповедником нашей Церкви, овладел его доверием и взялся продать „одному иностранцу” принадлежащую ему гору с рудником, для того же забрал по частям означенную сумму на путешествие в Иокохаму, на хлопоты по сделке и тому подобное. Просит язычник, чтобы Церковь, которой Сасаки приходится сыном, если не возместила ему полторы тысячи, то дала в долг сию сумму». – Я не вышел к нему, потому что занят был переводом, а Давид Фудзисава, секретарь, объяснил ему, что Церковь вовсе не обязана отвечать за Сасаки, что обманул его не христианин, а мошенник, что Церковь тоже часто надувают подобным же образом мошенники – так, например, на днях один мошенник добыл от Церкви сто сорок две ены (Сиина, смотри выше) и подобное. Прождал он объяснения со мной от девяти часов до двенадцати, но так и ушел, не дождавшись; совсем нечего мне было ему говорить. Впрочем, кажется, не в стачке ли он сам с Сасаки. В течение разговора он проговорился, что «Сасаки жил у него целый год, был весьма близок ему, обязан ему многими заботами о нем». Как же, при такой интимности, Сасаки мог остаться неизвестным ему со стороны надувательной? И лицо у сего язычника совсем не такое, чтобы его можно было надуть, а скорее из тех, кто сами надувают. Во всяком случае, Миссии нечего делать с такими людьми.

После обеда окончено чтение праздничных писем и приветствий. Всего было шестьдесят четыре письма, пятьдесят семь листов и тридцать четыре телеграммы.

Деловые письма также все прочитаны. Замечательные из них посланы в редакцию «Сейкёо-Симпо». Некоторые очень красноречиво описывают празднование Пасхи. Везде праздновали с одушевлением.

25 апреля/8 мая 1902. Четверг

Фоминой недели.

До обеда кончили Страстную службу и отдали переписывать оставшуюся до праздника непереписанную службу Великой субботы. Когда будет переписано, все еще прочитаем, и – в печать. Вечером начат перевод Пентикостариона, Благослови Боже!

Фома Оно, катехизатор в Сиракава, пишет: «Нельзя как-то разрешить брак сыну Сия, тамошнего богача, на двоюродной сестре? Мать его, умирая, завещала перевенчать их. О. Тит Комацу не венчает». Нашел о чем просить! Чтобы не нарушить завещание глупой старухи, надо разрушить закон Церкви, запрещающий кровосмешение. В сем смысле строго отвечено.

Савва Сакурода из Хиробуци пишет, что «производимые там ныне выборы в Парламент помешали праздновать Пасху: всего четыре-пять человек собралось». Хороши у него христиане! Недаром плохой катехизатор. Единственное пасхальное письмо в сем роде.

Савва Ямазаки из Наканиеда описывает большой пожар, происшедший там: «Третья часть города выгорела; девять христианских домов сгорело; Церковь цела». Послано восемнадцать ен, по две на дом, с соболезновательным письмом.

26 апреля/9 мая 1902. Пятница

Фоминой недели.

Сын доктора Моисея Оота, из Хамамацу, гимназист Алексей, по поручению родителей приходил рассказать, как праздновалось там освящение Церкви 1-го мая. Освящал о. Матфей Кагета; собралось на праздник сто десять христиан, в том числе были все катехизаторы ведения о. Матфея; певчих было пятнадцать человек, управлял ими Стефан

Такеиси, прибывший для того из Тоёхаси; пели на два голоса, предварительно хорошо спевшись. К часу пополудни кончено было освящение и Литургия, потом все отправились в гостиницу с садом и праздновали там речами, трапезой и прочими невинными увеселениями до пяти часов. Гости из других Церквей возвратились по домам на другой день. В память освящения всем розданы рюмки с изображением на них креста и надписи. Одну из них и мне прислали Оота. Благослови Бог доброго христианина Моисея Оота и всего его семейство за благочестие! Церковь построена его усердием. – Завтра послано будет ему сто сорок ен, в дополнение к посланным прежде ста – соединенная плата за церковный дом и квартиру катехизатора за десять лет, с чем вместе Миссия навсегда освободится от сей статьи расхода, ибо при Церкви построено и помещение для катехизатора.

О. Симеон Юкава приходил известить, что церковным зданиям в Асакуса и Ситая объявлена подомная «мензей» – свобода от платы правительственного налога на дома. Конечно, то же самое сделано правительством и для всех Церквей по всему государству (и наших, и всех христианских исповеданий). Слава Богу! Христианство все больше и дальше делается признанною и покровительствуемою верою в Японии. «Кто должен быть представителем церковного недвижимого имущества и заведывателем его пред правительством?» – спрашивал о. Симеон.

– Конечно, священник, – ответил я.

– Но христиане в Асакуса желают, чтобы к моему имени в этом случае было присоединено три имени тамошних христиан.

– Этого нельзя. И для сношения с правительством неудобно, и замешательств по экономическим делам Церкви можно опасаться, как было, например, в Хакодате, где три номинальные владельца церковных домов, возмутившись без всяких уважительных причин против священника, истратили церковные деньги на газетные пасквили против него. Законный номинальный владелец церковного имущества – священник. Если ему вверены души христиан, не тем ли более он достоин доверия относительно церковного имущества?

27 апреля/10 мая 1902. Суббота

Фоминой недели.

Секретарь посольства, князь Кудашев, был, чтобы переговорить по поручению посланника насчет капитала (семьсот шестьдесят ен), находящегося в Посольстве на имя Екатерины Накаи (дочери Маленды). М-м Шпейер, ее крестная мать, на вопрос посланника, что делать с сими деньгами, ответила – снестись о сем со мной, так как ее крестница поручена Миссии и ныне служит здесь учительницей в школе. Я посоветовал передать капитал на хранение в Миссию, которая, когда придет время, выдаст его владелице. В июле, когда положенным в банке на год деньгам выйдет срок, вероятно, их передадут сюда. – Потом я попросил князя предложить посланнику и другим русским здесь и в Иокохаме подписной лист на построение Церкви в Нагасаки, присланный на днях мне нагасакским консулом князем Гагариным. Он охотно согласился. В разговоре с Нагасаки мы дошли до замышляемой князем Гагариным постройки там русской школы для детей русских, живущих в Нагасаки, и многих из жителей русской тихоокеанской окраины, присылающих теперь своих детей в здешние католические заведения, где их совращают в католицизм; и я высказал князю свою мысль, явившуюся прежде, что крайне хорошо бы было, если бы его сестра, княжна Екатерина Александровна, приехавшая с ним в Токио, взяла на себя заведывание этою школою. Это было бы прекрасное дело ее жизни, вполне достойное и ее имени, и ее ума, и благочестия. Если бы она взялась за это, то ей вместе с князем Гагариным не трудно было бы найти средства для постройки школы, для собрания капитала в обеспечение будущности школы, для привлечения добрых учителей и воспитателей – и так далее. Князь с одушевлением принял эту мысль, пообещал говорить с сестрой. Дай Бог, чтобы вышел успех!

Была Марина Мацудаира, вдова только что похороненного катехизатора Якова. Родные мужа приглашают ее жить у них, но она просится опять сюда в школу, чтобы служить учительницей, и хочет навсегда посвятить себя этому служению. – Укрепи Бог ее в этом намерении! Она, по своему доброму характеру, будет очень полезною нашей Женской школе, здесь ли, или в Кёото!

28 апреля/11 мая 1902.

Воскресенье Жен Мироносиц.

В Церкви был, между молящимися, сиро-халдеец, иерей Николай со своим взрослым сыном. Приехали они из такой дали собирать на построение храма, ибо недавно баши-бузуки у них сожгли Церковь и побили много христиан. После Литургии зашли они ко мне. Я подписал двадцать пять ен, бывший в то же время у меня барон Кистер – три ены, полковник Ванновский – две ены; и тому были они как рады! Но в плохое место для сбора приехали – мы сами здесь живем сбором.

Иван Акимович Сенума, в разговоре про летние чтения, затеваемые для имеющих собраться на Собор катехизаторов Василием Ямада, начальником Общества молодых людей (Сейненквай), упомянул, что «кроме них, четырех кандидатов, профессоров Семинарии, уже давших обещание приготовить по лекции, Ямада предпринимает еще пригласить несколько профессоров Университета, прочитать по лекции из политической экономии, этнографии и подобного, для платы же им за это хочет собрать с катехизаторов по полторы ены». Что за вздор! Призвал Василия Ямада и строго запретил ему плавать по воздуху и предпринимать глупости, тем более что это – к ущербу катехизаторов, без того бедных средствами. Свои профессора пусть прочитают – то принесет, кроме развлечения, и некоторую пользу: чтения их будут по предметам религии; катехизаторы, кто не поленится прислушаться, смогут узнать что-нибудь новое, нужное для них, или повторить забытое старое. А по политической экономии и прочему прослушать полчаса барабаненье без малейшей пользы и дальнейшего применения, да еще поплатиться за это полутора енами, – что за дичь! И приглашать атеистов, считающих себя и весь род человеческий потомками обезьян, излагать свои мерзкие измышления! Фи – и не думать делать этого! Кто из катехизаторов захочет узнать политические и всякие иные новейшие химеры, тот на полторы ены может накупить себе книг, из которых может узнать в пятьдесят раз больше, чем из получасовой лекции.

29 апреля/12 мая 1902. Понедельник.

Елисавета Котама, начальница Женской школы, приходит и говорит:

– Алексей Обара, регент, просит отпускать из Женской школы некоторых на спевки с семинаристами, чтобы петь потом на собрании катехизаторов, когда они будут здесь во время Собора. Хорошо ли это? Мне не хотелось бы.

– Кого именно просит?

Елисавета показала список, оказывается – все молодые учительницы, и только они.

– Это хорошо, – отвечал я, – отпускайте, только спевки пусть будут вот здесь в классе, где обыкновенно происходят. Мы же внушаем молодым катехизаторам, чтобы они женились на окончивших курс в нашей Женской школе, а как они будут делать это, совсем не зная их? Это будет хороший случай хоть немного познакомить катехизаторов с нашими девицами. Только этого не нужно говорить прямо ни тем, ни другим.

– Что вы! Если сказать это учительницам, ни одна не пойдет петь!

30 апреля/13 мая 1902. Вторник.

В Иокохаме, по размену суммы за второе полугодие из Казны, вчера полученной.

У учеников рекреации. Отправлялись в Оомори для гулянья.

Утром до поездки в Иокохаму и вечером с шести часов – у нас с Накаем обычное занятие переводом; ныне подготовка Пасхального богослужения для печати.

1/14 мая 1902. Среда.

О. Петр Кавано пишет, что в Хонмёодзи, близ Кумамото, где похоронен Катоо Киёмаса, три русских приехали лечиться от проказы: Николай Кузнецов, Феодор и Максим. – Пишет еще, что в Куруме, в одном доме, где он посетил христианина, вслед ему бросали соль, чем, по японскому суеверию, очищается нечистое. И все-таки уживается там истинно чистое с нечистым! Но плохо, должно быть, первому. Обереги его Бог и расширь на весь дом!

2/15 мая 1902. Четверг.

Бедный Моисей Мори, катехизатор в Канума, опять помешался. Приходил сегодня с своим маленьким сыном, которого, как вдовец, везде таскает с собой, и говорил, что дьявол пристает к нему и вот только, когда он приближался к Токио, оставил его. Что с ним делать? Во всем, впрочем, резонен, кроме одного пункта, что дьявол видимо является ему. Советовал я ему отправиться на родину, отдохнуть – не хочет; ушел опять в Канума. – Урок вперед, который твердо заучить: сумасшедшего раз не принимать на службу, хотя бы он оправился. Из жалости был принят, да еще и потому, что катехизаторов так мало, и вот теперь возись с ним! Что и делать, не знаю. Вразуми Бог!

3/16 мая 1902. Пятница.

Был Петр Ходака, младший брат катехизатора, с матерью, направляющийся в Отару, где он служит в Компании. Все их семейство ныне перебралось из Нобеока, на Киусиу, а вместе с тем и Православная Церковь там перестала существовать, потому что она в одном этом семействе состояла. Говорил он, между прочим, об Иоанне Идзуми, ведущем отшельническую жизнь на одной горе. – Насадителя монашеской жизни нужно бы сюда. Но откуда его взять? Конечно, много святых отшельников и в России, и инде в Православном мире, но как найти такого, которого бы позвать сюда? Вразуми и помоги, Господи!

4/17 мая 1902. Суббота.

Вместе с Иваном Акимовичем Сенума был с двух часов на благотворительном в пользу сирот концерте в Музыкальной Академии в Уено. Сиротский приют протестантский, в Окаяма. Играли и пели лучшие здешние музыкальные знаменитости; японки: Тацибана – на фортепиано из Бетховена, Када – на скрипке; профессор Юнкер – на скрипке; Кёбер – на фортепиано. Зал был полон. Должно быть, тысячи две ен собрали, потому что билеты были не дешевы. Мне два прислали – в три и две ены, да еще с наказом в печатном письме: «Если не нужны, пришлите назад». Потому и пошел, пригласивши Сенума для другого билета; совестно было отсылать. В первый раз здесь на светском концерте; впрочем, «благотворительный», и неприличного ничего не было. Мысли же хорошая музыка возбуждает добрые; думалось, между прочим, какой высокий дар дан людям от Бога в эстетическом чувстве, и как плохо люди пользуются им! Быть может, в будущем лучше станут пользоваться…

Возвращаясь из Музыкальной Академии, в парке Уено видел проезжающими в двух каретах бонз и одетое по-траурному богатое семейство; значит, или погребение, или поминки, и в иностранном вкусе, с утонченным изяществом, но без мысли, что шелуха без зерна – ничто. И эту вот бессмысленность, совсем было увядшую, с совершенным упадком ложных религий в Японии, опять вогнали глубоко внутрь души и оживили европейские либералы и атеисты: «Хоть Бога нет, мол, и душа со смертию исчезает, как пар, но приличие требует отдать долг покойнику». И отдают; со всею пышностию погребают, поминают и совершают моления, которые были бы смешны, как комедия, если бы кощунственно не касались такого важного предмета, как вечная участь бессмертной души.

Вдова катехизатора Павла Окамура со своими пятью девицами, мал мала меньше и мал мала слабее, отправились на житье в Оосака, свою родину, где у нее есть две родные сестры. Около сорока ен стоил этот переезд Миссии – туда же ей ежемесячно надо посылать по одиннадцать с половиною ен, как давалось здесь. Наказывал ей поскорее выдать замуж, конечно, за христианина, старшую дочь Елену, которой уже двадцатый год и за которую уже сватались.

5/18 мая 1902. Воскресенье.

До Литургии было крещение двух взрослых и троих детей.

Князю Стефану Доде сегодня год, как он крещен. Принес по этому случаю мне бисквит в коробке и звал на обед; я удовольствовался первым и отказался от второго. Радостно видеть, как он счастлив тем, что сделался христианином. Дай Бог побольше таких искренних христиан!

6/19 мая 1902. Понедельник.

О. Николай Сакураи просит принять на катехизаторскую службу Андрея Судзуки, некогда служившего учителем в хакодатской нашей школе, теперь служащего на железной дороге в Муроране, просит ему четырнадцать ен в месяц – столько ныне получает; в Катехизаторскую школу прибыть не может, ибо семья. Отказано; «пусть в Катехизаторской школе возобновит свои знания и приобретет новые, если хочет быть катехизатором: он прежде совсем и не был в Катехизаторской школе – Церковь не может поручиться, что он достаточно для катехизатора знает вероучение».

7/20 мая 1902. Вторник.

Канасуги Павел окончательно требует дозволить ему развод с женой. Вероятно, последняя опять провинилась. Нечего делать; сказал о. Феодору Мидзуно, в письме к которому он и просит развода, чтобы дозволил; насильно не удержишь; а вина ее прелюбодеяния слишком ясно была обнаружена. До сих пор истощенные усилия убедить его простить ее, мать троих его детей, тщетны.

8/21 мая 1902. Среда.

Моисей Минато с Сикотана пишет, что «бонзы там все еще не унимаются и не теряют надежды совратить наших христиан-курильцев в буддизм: буддийскую кумирню затевают строить там для привлечения их». Счастье, что Миссией найден он, взявший на себя заботу оберегать их; без него бонзы, чего доброго, успели бы в своих злых ухищрениях.

Вечером всенощная перед завтрашним праздником Святителя Николая.

На литию и величание и я выходил. Пели оба хора.

9/22 мая 1902. Четверг.

С семи часов Литургия и молебен. Служили со мной четыре иерея.

Обычные поздравления. На симбокквай ученикам и ученицам по пять ен. Завтрак с священнослужителями, на котором, впрочем, я не был, ибо Глеб Михайлович Ванновский с детьми задержал – сидел до половины второго – гости позавтракали без меня. Обед с кандидатами и прочими. Посланник и прочие русские гости с трех часов до пяти.

10/23 мая 1902. Пятница.

О. Игнатий Мукояма пишет, просит денег впавшему в паралич Василию Хираи и прилагает письмо о том же самого Хираи, писанное за него кем-то. Но ему, Василию Хираи, было послано его катехизаторское содержание, по четырнадцать ен, до конца июня. Когда с ним приключился паралич, его взяла к себе его замужняя дочь в Оосака; есть у него и другая дочь; есть брат, не бедный, в Вакаяма. Содержать его могут родные, не обременяя Церковь (1Тим. 5:8, 16). Довольно на него

Церковь издержалась, кажется, без всякой пользы. Служил он прежде учителем в Хакодатской Миссийской школе; главное назначение этой школы было, конечно, воспитывать детей в христианской вере; но нет показаний, чтобы Василий Хираи успешно преследовал эту цель. По закрытии школы он стал служить катехизатором; тут уж его бесполезность совсем ясно обнаружилась: никого не научил; и о существовании его я знал только потому, что должен был посылать ежемесячно на содержание его четырнадцать ен. А теперь – вот содержи еще уже окончательно полутруп! Дети же и родные на что?

Итак, послал я ныне ему, в ответ на просьбу, пять ен и написал; что с июля будет идти ему от Церкви по три ены пособие, прочее же содержание пусть доставляют ему дети и родные. Копию письма к Хираю послал о. Игнатию с наказом не просить больше денег для него.

11/24 мая 1902. Суббота.

О. Феодор Мидзуно, которого третьего дня потребовали телеграммой в Симооса для приобщения больной (матери катехизатора Филиппа Узава), вернувшись сегодня, рассказал про дело о разводе Павла Канасуги с женой. Последняя вовсе не учинила вновь какого-либо проступка, а, напротив, кается в прежнем и просит мужа принять ее в дом в качестве служанки, если не жены, чтобы ухаживать за своими детьми и за ним, он же в ответ на эту просьбу ее, отколотил ее. Итак, о. Феодор не дал ему разрешение на развод, а наказал родным убеждать его смягчить свое раздражение и принять жену.

12/25 мая 1902. Воскресенье

Лев Александрович Тихомиров пишет из Москвы, от 31 марта, что «иконостас, колокола, паникадила, облачение и все прочее, всего пятьсот пудов груза отправится из Одессы 10 мая, на пароходе „Владимир”, или же 1 июня на пароходе „Петербург”. Константин Петрович Победоносцев устроил, что перевозка до Нагасаки будет бесплатная для Миссии. Колокола, кажется, пожертвование самого В. Г. Дудышкина». – Послал это письмо для прочтения о. Семену Мии, вместе с наказом, чтобы протекший уже пол на колокольне покрыть свинцовым листом, а не железными листами, как они с архитектором положили было и на что спрашивали разрешение.

13/26 мая 1902. Понедельник.

Маркиз Сайго опасно болен раком желудка; сына его, отправившегося в свите принца Комацу на коронацию английского короля, телеграммой вернули с дороги, и моя просьба Константину Петровичу Победоносцеву о представлении его Императрице Марии Феодоровне осталась тщетною; просьба эта заключалась лишь в рекомендательном письме, которое Сайго имел с собою.

14/27 мая 1902. Вторник.

Катехизатор в Каиума, Моисей Мори, окончательно сошел с ума. Поздно вечером вчера с сынишкой своим явился, и я велел уложить их спать. Сегодня утром с час слушал путаницу речей Моисея. «Постоянно являются ему то диавол, то, напротив, Иисус Христос. Но часто у него нестерпимо болят голова и горло. Из Канума полиция велела ему убраться. Прибыл он ныне сюда для получения степени священства – так велел ему Иисус Христос» и прочее, и прочее. К счастию, еще тихо ведет себя и слушается.

Попросил я о. Феодора Мидзуно отвести его с сыном на родину, в селение близ Вакаяма, и сдать его старшему брату; дал на дорогу двадцать ен пятьдесят сен, и в двенадцать часов они отправились.

15/28 мая 1902. Среда.

О. Симеон Мии пишет, что «в воскресенье присоединил к Церкви одного епископала и крестил двух детей грека Константина Гиулиса, служившего полицейским в Шанхае, Китай, и приехавшего на время в Кобе, и просит, от имени грека, выдать метрическое свидетельство за моею подписью». Пусть о. Семен, крестивший детей, даст от себя это свидетельство. Я могу приложить к нему миссийскую печать, если грек хочет этого.

16/29 мая 1902. Четверг.

Был некто Славин, Константин Иванович, родом из духовных, служивший офицером, чиновником, наконец, заехавший на Гавайские острова и четыре года там занимавшийся разведением кофе; по невыгодности сего дела, продал свою плантацию там и возвращается ныне в Россию. Человек энергичный и предприимчивый, но – на русский манер, с придатком безалаберности. Вместо того, чтобы употребить свою энергию и предприимчивость хоть бы здесь же, в новом русском крае, где служил и видел, что дела, действительно полезного и ждущего людей предприимчивых, непочатый край, его вон куда понесло! Плавать по воздуху мы мастера…

17/30 мая 1902. Пятница.

Дождь и обычные занятия. Идет перевод Богослужения недели Мироносиц.

18/31 мая 1902. Суббота.

Ливень, те же занятия и месячные расчеты. О. Феодор Мидзуно вернулся, сдавши Моисея Мори его старшему брату, живущему в достатке и служащему старостой в своем селении, в двух ри от Вакаяма. Брат принял больного ласково.

19 мая/1 июня 1902. Вторник.

При богослужении не видел князя Стефана Доде. После брат его, Лука, сказал, что лежит больной. Очень жаль. Едва ли долго оставит его в сем мире злой его недуг – чахотка, а так хочет он при жизни своей видеть обращение ко Христу своего старшего брата и матери!

Пошли Бог ему это утешение!

20 мая/2 июня 1902. Понедельник.

В Соборе у нас по одну сторону на таком виду стоит плащаница, по другую – большой крест на пьедестале. Непременно надо такие же видные иконы Воскресения Христова и Вознесения. Иконы эти есть в иконостасе, но не столь заметны. Был вместе с иконописицей Ириной Ямасита в Посольстве, чтобы показать ей находящуюся там в Церкви запрестольную большую икону Воскресения Христова, которую хорошо бы списать для нашего Собора. Она берется это сделать. Поэтому надо повидать посланника, чтобы испросить у него позволение взять на время сюда эту икону. В Посольстве пока она не нужна – богослужений нет, по случаю отъезда о. Сергия Глебова в отпуск в Россию, да и по случаю летних каникул, когда там никогда не бывает богослужений.

Был у меня христианин из Кусиро, в Хоккайдо, Антипа Фудзивара, человек благочестивый, радеющий о тамошней Церкви. Говорил, что купили христиане землю под Церковь, почти пятьсот цубо, и, по случаю, очень дешево, только за пятьдесят семь ен – будут строить на ней небольшой, по средствам христиан, церковный дом. Я обещал сто ен в помощь – то же, что прежде обещано было на покупку другой земли с домом, но которую после большого пожара в Кусиро хозяин отказался продать. Хвалил Антипа тамошнего катехизатора Ал. Мурокоси, и просил оставить его там и после Собора. Говорил, что в Церковь по воскресеньям собираются почти все христиане, которых, впрочем, и всех-то там еще человек тридцать, не больше. Антипа там – торговец дровами и, видимо, зажиточный; сегодня здесь сейчас же купил икону в серебряном окладе. Прибыл в Токио, между прочим, чтобы взять отсюда из школы домой больную свою дочку до выздоровления ее.

21 мая/3 июня 1902. Вторник.

У англичан, наконец, заключен мир с бурами. Сегодня крупнейшими буквами о сем телеграммы в газетах, и великая радость в статьях.

Зинаида Канасути, жена Павла, письмом просит о. Феодора Мидзуно «упросить мужа ее простить ей грех и принять в дом, чтобы заботиться о своих детях». Пусть о. Феодор напишет Павлу Канасуги убедительно, и настаивает, чтобы он укротил, наконец, свой гнев, пусть приведет в письме место из Евангелия, где Спаситель прощает блудницу, и так далее. Если Павел и его не послушается, напишу я, повторю, если нужно; пусть соблюдется постепенность и сделается все возможное, чтобы примирить их.

На письма из Церквей затишье. Каждый день, правда, письма есть, но не так много и ничего стоящего отметки – что денег просят, это уже не стоит отмечать, а надо лишь исполнять, насколько можно. Видно, что перед Собором катехизаторы и священники усиленно заняты своим делом, чтобы было с чем явиться на Собор.

22 мая/4 июня 1902. Среда.

Уведомили, что посланник приехал с дачи, поэтому был у него, чтобы попросить из посольской Церкви запрестольную икону Воскресения для списания; он тотчас же отдал приказание выдать икону, когда прислано будет за нею. Между прочим, сообщил он, что в июле будет здесь Великий Князь Борис Владимирович, путешествующий для удовольствия.

Вечером за всенощной перед завтрашним Великим праздником было мало молящихся – при мысли о том, сколько бывает в этот праздник в Церквах в России – впрочем, нельзя сказать, чтобы было очень мало; зато кто был, те истинно рады помолиться. Были и русские из Посольства.

23 мая/5 июня 1902. Четверг.

Праздник Вознесения Господня.

Обычное праздничное богослужение. Довольно много молящихся. Из русских – барон Кистер с супругой, временный консул в Иокохаме, офицер Назаров с женой и дочкой.

24 мая/6 июня 1902. Пятница.

Утром во время занятий явились сборщики – малоазийские несториане; дал пять ен; просили рясу, но так как недавно их собрату отдана была одна, то отказал.

Был Петр Като, студент, собирающийся в Россию для антропологических исследований, но планы у него что-то неясные, и потому говорить с ним и советовать ему затруднительно. Хвалится расположением к России – в добрый час! Негодует на тех, кто были в России и облагодетельствованы ею, а теперь злословят ее, как Кониси, Сиина; действительно, это своего рода феномены, никто не видел столько добра от русских, как они, воспитанные в России; потоки любви и благодеяний излиты на них, и за то они теперь потоки злоречия извергают на русских и Россию без малейшего повода к тому.

25 мая7 июня 1902. Суббота.

Принесли икону Воскресения Христова из Посольства и поставили в Крестовой Церкви, где Ирина Ямасита и станет списывать ее, когда сделана будет рама и натянут холст. Ко всенощной приехал полковник Глеб Михайлович Ванновский с детьми, но после службы они долго ждали у меня, чтобы ослабел ливень.

26 мая/8 июня 1902. Воскресенье.

Протестантская пресса жалуется на разлад «Японского Евангельского союза» («Japan Evangelical Alliance», «Fukuin Doomeikai»). В минувшем апреле, с 11-го числа нового стиля, в Иокохаме происходили заседания «Одиннадцатой генеральной конференции» («Eleventh General Conference») этого Союза. Во вчерашнем номере «Japan Daily Mail», в статье «Monthly Summary of the Religious Press», извлечениями из протестантских газет «Fukuin Shimpo» и «Rikugo Zashi» кратко описывается происходившее на этих заседаниях. То же сделано было еще прежде в письме одного протестантского миссионера (Reverend Wendt), помещенном в «Japan Daily Mail» 3-го июня. Первый параграф Конституции Союза гласит: «Цель Евангельского Союза состоит в том, чтобы теснее сблизить между собою все Церкви, содержащие принципы, общеименуемые евангельскими, объединить их деятельность и явить обществу дух Христианства (make known to society the spirit of Christianity)». К этому Союзу до сих пор принадлежали и исповедующие Иисуса Христа Богом, и не признающие Его Божества. Многим из первых такое объединение не нравилось. И вот на заседании 12-го апреля сделано было предложение дополнить Первый параграф пояснением: «Под содержащим евангельские принципы мы разумеем тех, кто верует, что Господь Иисус Христос, сошедший в мир для спасения людей, есть Бог». Поднялись горячие прения, в конце которых предложение было отвергнуто по недостатку голосов для его принятия. Согласно Конституции Союза никакое прибавление не может быть сделано к правилам Конституции без того, чтобы две трети голосов не были за него. За предложение было восемьдесят один, против – сорок четыре. Это было в субботу. А в понедельник, 14-го апреля, под предлогом, что дело Союза остановится (will be brought to a standstill), если не будет принято отвергнутое в субботу предложение, оно вновь было предложено Конференции, без прений вотировано и принято большинством, значительно превосходящим две трети голосов. – Газета «Japan Evangelist» (Vol. IX, N 5, May), в рапорте о заседаниях, называет это решение действием Провидения (Providential); a Reverend Wendt подсмеивается над этой профанацией Провидения: «В субботу, мол, Провидение решило одно, а в понедельник – совсем противоположное; а на следующей Конференции, которая будет в Осака, где Конгрегационалы особенно сильны и многочисленны, Провидение, вероятно, решит вновь по-прежнему». И негодует Венд на притеснителей свободы мыслей своих собратий, на узкость определения слова «евангельский». Еще больше негодует на то журнал «Rikugo Zashi». Этот уже совсем называет решение ортодоксалов гонением на ересь, напоминающим средние века, – в статье: «Fukuin Domeikaino itan seibatsu» (Гонение ереси Евангельским Союзом). Все же в совокупности приводит самих протестантов к сознанию, что «Союз, начавший старанием соединить христиан тесными узами, кончает приведением их к возможной между ними потасовке» (The Alliance, which began by making it its chief object to unite Christians in closer ties, has ended by setting them at loggerheads as much as possible). Неверующие в Божество Иисуса Христа по преимуществу принадлежат к Конгрегационалистам, как Ебина, Уемура и другие. И такое широкое негодование, что этих в сущности не христиан исключают из Евангельского Союза! Руками развести только можно на протестантов! Далеко уйдут в христианизации рода человеческого с такими проржавевшими верованиями!

27 мая/9 июня 1902. Понедельник.

О. Павел Косуги просит принять его сына «Тондзи Иоанна» в Семинарию, пишет, что «он от рождения (бо-дай ёри) посвящен Богу, на служение Церкви». Конечно, это хорошо. Дай Бог, чтобы побольше было таких. Только надежно ли? Вон и Ем. Хигуци в смертной опасности во время болезни был обречен родителями на служение Церкви, почему и воспитан Церковью – а теперь где? Смеется себе в кулак, что Церковь, по доверчивости, так тратилась на его воспитание здесь и в России.

28 мая/10 июня 1902. Вторник.

Семидесятилетний старик-христианин в Оосака, по фамилии Миками, прислал письмо ровно две с половиной сажени длиной; описывает свои препирательства с катехизатором Фомой Танака, свои вопрошения о. Иоанну Оно, неудовлетворенность тем и другим, вследствие чего он обругал их – о. Иоанна совсем уж очень невежливо; в своем огорчении жалуется мне и просит рассудить. В сущности, видно, что глупый старик расстроен протестантами, не упускающими нигде возможности насолить православию и православным. Семь пунктов представляет Миками в виде возражений, из которых почти все, видимо, внушены протестантами: 1) Праздник Рождества Христова нам надо справлять по новому стилю, так как старый стиль – остаток невежества, свойственного только России. 2) Пасху надо праздновать тоже не по тому стилю, по которому ныне празднуется нами; ныне-де и малые школьники больше смыслят в астрономии, чем те астрономы, которые сочиняли теперешний русский стиль. 3) Пасхальное богослужение надо совершать не ночью, как ныне, когда дети и женщины не могут прийти в Церковь, ибо спят, а днем. Пасху же нужно установить праздновать всегда неизменно 15 числа четвертого месяца, ибо это самое настоящее весеннее время. 4) Если Церковь не согласится последовать тому, что внушается в вышеозначенных трех пунктах, то непременно произойдет раскол старого (невежественного) и нового (правильного) стиля. 5) Служащим Церкви прибавить содержание на 4% или 5% к нынешнему. 6) Церковь в Оосака предоставить распоряжению самих христиан, устранив управление священнослужителей, тогда Церковь в Оосака непременно станет на свое содержание. 7) Уменьшить почитание Пресвятой Богородицы. Она неправильно так чтится; в Священном Писании говорится, что Илия взят на небо, а она не взята, стало – она ниже Илии. Спаситель Сам сказал, что в рожденных женами нет более Иоанна Крестителя – стало, она ниже Иоанна (чего же не христианского?); Спаситель, когда пришли сказать Ему, что мать желает видеть Его, выразился: Кто Моя мать? Вот они – слушающие Мое учение – стало, Она не выше всякого христианина».

Сделав некоторое пояснение на сей пункт, отдал я письмо Исайе Мидзусима, чтобы он ответил на возражения Миками (и вместе – протестантов) для напечатания в наших журналах по общему сведению.

29 мая/11 июня 1902. Среда.

Был секретарь Английского Посольства Mr. Hohler с поклоном от Bishop’a Корфа из Кореи; хвалил успехи христианской проповеди там – протестантской; с нашей Миссией не познакомился.

Игнатий Такаку, катехизатор в Гокане и прочих, только теперь описывает, как они праздновали Пасху. Характеристична эта неаккуратность – иметь это в виду – к движению его вперед может быть препятствием, а он из Семинарии, где, впрочем, тоже был лентяем.

30 мая/12 июня 1902. Четверг.

Во время утреннего занятия опять пришли сборщики из Курдистана; кажется, те самые, что прежде были; на этот раз принесли письменное заявление, кем-то по-русски составленное для них на мое имя, что они православные священники – Николай, Илия, Илиша, собирающие на построение храмов. Выслал им пять ен. В неудобное время приходят. Притом же здесь Церковь живет тоже сборами; много жертвовать не из чего.

31 мая/13 июня 1902. Пятница

В письме к о. Павлу Кагета советовал внушить Петру Такахаси, чтоб на Собор не являлся: для него не будет места между катехизаторами, ибо он еще не в списке их, а в стороне сидеть стыдно будет ему, когда-то занимавшему не последнее место в заседаниях Собора. Пусть своими заслугами снова войдет туда, где прежде состоял, тогда и приходит на Собор. Сегодня о. Феодор Мидзуно отправился для посещения Церкви в Яманаси – там Стефан Тадзима служит на тех же основаниях, как Петр Такахаси в Ханава, поэтому о. Феодору внушено сказать касательно Собора то же Тадзима.

1/14 июня 1902. Суббота.

О. Вениамин из Нагасаки пишет, что с тех пор, как поселился в японском доме, начинают заходить к нему не только взрослые, но и дети, – и описывает трех мальчиков, от тринадцати до пятнадцати лет, своих посетителей. Утешил! Это после двух-то с половиною лет пребывания в Японии, когда ему давно бы уже следовало отлично говорить по-японски и иметь аудиторию из серьезных слушателей вероучения! Вот что значит быть самодуром. Не то бы было, коли бы слушался.

Перед всенощной Глеб Михайлович, военный агент, с женою и дочерью, приезжали попросить отслужить панихиду по родителям и молились очень усердно, что утешительно видеть было.

2/15 июня 1902. Воскресенье.

Праздник Пятьдесятницы.

Перед Литургией было крещение взрослых и детей; между первыми был один член «Общества молодых людей» (Сейненквай) – студент- медик, наставленный в вере Василием Ямада, что показывает пользу учреждения сего общества.

Несмотря на непрерывавшийся весь день дождь, в Церкви было много христиан, было несколько и русских.

Служили со мною три иерея. Богослужение кончилось в час (начавшись, как всегда, в девять часов).

3/16 июня 1902. Понедельник.

С восьми часов Литургия, отслуженная соборно тремя иереями.

В продолжение дня были: посланец от Bishop’a Шершевского попросить Новый Завет нашего перевода; сам он ныне печатает свою китайскую Библию в новом переводе, – Студент Восточного института Ген. Ив. Дуля, из ставропольских семинаристов, сын диакона, добродушный человек, не утративший религиозности. – Японка – офицер Армии Спасения, посланная своим полковником Mr. Bullard'ом собирать деньги на благотворительные дела Армии; дал одну ену. – Посланец от баронессы Кистер с огромным букетом фиалок, полученных баронессой из Хакодате, которыми она захотела поделиться со мной.

4/17 июня 1902. Вторник.

Из Церквей самые тощие известия. О. Иоанн Катакура сегодня жалуется, что при обзоре своих Церквей нашел их в застое, – крещений почти нигде.

Восторги японцев по поводу заключенного союза с Англией, направленного против России, и вследствие сего крайнее охлаждение к России, не без влияния на дело нашей проповеди. Впрочем, истинные успехи Евангелия никогда не связаны с политикой.

Католический патер, имеющий молитвенный дом в квартале Хондзё, третьего дня поймал одного из уличных ребят, бивших стекла в его молельне, и до того таскал его за ухо, что наполовину разорвал ухо. Это происшествие вот два дня катается по всем газетам, с бранью на патера и насмешками над христианством, но ни одна газета ни полсловом не заикнулась о том, что следует и ребят обуздывать и наставлять их не творить безобразия. На бедного патера отец мальца подал иск, и теперь его судят. Газетные вырезки, сегодня поступившие ко мне, все наполнены этой историей.

О. Симеон Юкава принес огромную кисть бананов и чай, подарок христианина с Формозы; первую отослал в Женскую школу дозреть и разделить ученицам.

Начали чистить паникадила в Соборе, что делается раз в три года.

5/18 июня 1902. Среда.

О. Тит Комацу, взяв наперед позволение, прибыл из Уцуномия поговорить о посещении им своей родины и о проповеди там, весьма успешной; также о Церкви своей. Родина его в двух ри от Сендая; у него там прежде был земельный дворянский участок, и род его – почтенный в той местности, почему у него слушателей учения собиралось множество; говорил длинные проповеди ежедневно тринадцать дней, некоторые уже просили крещения. Он обещал еще посетить их, когда известят, что у них настала свобода от полевых работ, которыми теперь все заняты. Рассказывая о Церкви, которою ныне заведует, хвалил усердие к проповеди катехизаторов Романа Фукуи, Павла Сайто и Тихона Сугияма; прочие все, по его словам, очень ленятся. Особенно ленив Фома Ооцуки; несколько лет подряд просился на родину – «у него-де родители еще язычники»; уважена была его просьба, а он вместо того, чтобы действительно позаботиться об обращении ко Христу своих престарелых родителей, допустил матери помереть язычницей, и она погребена по-буддийски; отец тоже еще язычник. О Фоме Оно и Павле Судзуки говорил, что они – неисправимые болтуны, а болтовня их внерелигиозная, у последнего всегда шуточная, отчего христиане очень не любят их. О Матфее Тода говорил, что он еще болен умопомешательством, почему я велел непременно сдать его отцу и больше не считать на службе; содержание будет послано ему только за седьмой месяц – больше ни в коем случае; к счастию, в число катехизаторов он еще не был включен, а ведался только с о. Титом, хотя содержание, по десять ен, ежемесячно посылалось на него о. Титу. – После разговора о. Тит с первым же поездом отправился обратно в Уцуномия.

О. Семен Мии извещает, что в праздник Сошествия Святого Духа крестил шесть человек, из которых четверо – жители Оцу. Слава Богу, Церковь в Кёото продолжает понемногу возрастать. Пишет также, что пол на колокольне покрыт свинцовым листом; деньги, восемьдесят пять ен по счету за сие, тотчас же отправлены к нему.

6/19 июня 1902. Четверг.

Уже начинают приходить прошения Церквей к Собору о катехизаторах; сегодня, между прочим, из Сюзендзи и Хиросаки, просят непременно дать по катехизатору – успех-де провидится, и прочее. И наперед можно решить, что просьбы тщетны – куда же набраться катехизаторам для таких малых Церквей!

Bishop Schereschewsky письмом просит Ветхий Завет моего перевода, особенно апокрифы – увы, такого еще не существует! Ответил, что занят ныне только переводом нашего богослужения.

Сегодня начали писать большие иконы Воскресения и Вознесения для Собора; работа производится в Крестовой Церкви – больше и поместиться и негде; пишут обе иконописицы.

7/20 июня 1902. Пятница.

О. Феодор Мидзуно вернулся из Яманаси: маленькая Церковь в порядке, христиане ходят к богослужениям, ныне все исповедались и приобщались; живут между собой мирно – но не растет Церковь; о. Феодор крестил ныне только одну женщину, живущую прислугой у катехизатора; есть несколько слушателей учения, но неизвестно, будут ли они христианами. Вообще, видно, что катехизатор Стефан Тадзима управлять Церковью может, а распространять ее мало способен. Страдает он еще много болезнью какке.

8/21 июня 1902. Суббота.

Англичанка Miss Hughes, прибывшая в Японию «with a commission from the Education Department of the English Government» изучить публичное и частное женское воспитание здесь, прилагая рекомендательное письмо от епископа Awdry, просит позволения явиться, чтобы осмотреть нашу Женскую школу. Ответил любезным приглашением в четверг, 26 числа, с четырех часов – время, указанное ею, как одно из наиболее удобных для нее, так как она очень занята, преподавая в трех школах «in order to get behind the scenes and understand things better». Видно, что исполняет свою комиссию основательно.

9/22 июня 1902. Воскресенье.

О. Алексей Савабе приходил жаловаться на своего регента хора, Ивана Накасима, что «он без всякой причины удалил из хора Евгению, жену о. Алексея, и что вообще грубо обращается с поющими, чем может разогнать их, и Церковь останется без хора»; просит о. Алексей взять Накасима из Коодзимаци-кёоквай и дать на место его другого учителя пения и регента. Я обещал позвать Накасима, сделать ему выговор и наставление, попросить извинение у о. Алексея, чем все и уладится, если Накасима окажет благоразумие. – Жалуется еще о. Алексей на бездеятельность диакона своего Павла Такахаси, кроме служения всенощных и Литургий, ровно ничего не делает для Церкви. Я сказал о. Алексею, чтобы он подготовил к Собору к избранию во диакона для своей Церкви катехизатора Якова Тоохей; если это будет устроено, то диакон Такахаси, по ненужности его для Церкви в Коодзимаци, может быть переведен сюда, к Собору – и пусть здесь служит – голос у него для диакона хороший.

10/23 июня 1902. Понедельник.

Иван Накасима сегодня еще больше нажаловался на жену о. Алексея Савабе, что она стыдит его перед всем хором, не слушается при спевках – «я-де много лет пою и знаю пение лучше Накасима» и прочее, и на о. Алексея, что он в гневе кричит на него при всех, и тому подобное. Я пристыдил Накасима за то, что он ссорится и вздорит с женщинами, чем ставит себя наряду с ними, что для мужчины неприлично, и убедил его пойти и помириться с Евгенией, и вперед мирно и мягко, но в то же время и авторитетно, обращаться с нею и с другими ноющими женского пола; а с о. Алексеем, тоже помирившись ныне, условиться, если возникнет надобность вперед, говорить наедине о предметах недоразумений и улаживать дела резонно, не доходя до ссор и криков перед другими, к соблазну других.

Письма из Церквей незначительные – большею частию только с известиями, кто прибудет на Собор, кто не прибудет, по той или другой причине. Между прочими Стефан Камой извещает, что «на Соборе не будет, ибо еще слаб от болезни» и прибавляет, что «будет проситься на покой, до полного выздоровления». Подозреваю, что хочет уйти с церковной службы куда-нибудь на более хлебное место, ибо из Семинарии и со знанием русского языка может добыть себе более жалованья, чем сколько дает церковная служба. Его товарищи по выпуску почти все разбрелись по хлебным местам – во Владивосток, Порт-Артур и прочим; чуть ли и его не подбивают на то же.

11/24 июня 1902. Вторник.

Моисей Минато, катехизатор на острове Сикотан, у христиан – бывших наших курильцев, пишет, что «на Соборе не будет, ибо отлучаться опасно – бонза секты Монто все еще живет там с целью совращения курильцев в буддизм; но просит Моисей на Соборе непременно назначить кого-нибудь на смену ему, а его определить куда-нибудь в более теплое место, ибо там нажил ревматизм». Вот беда-то! Кто же согласится еще отправиться в это место, похожее на заточение, разобщенное со всем миром до того, что осенью всегда надо посылать содержание на всю зиму, и с шестьюдесятью шестью христианами другой расы?..

12/25 июня 1902. Среда.

Утром на экзамене в Семинарии и Катехизаторской школе. Семинаристы шестого курса отвечали по Священному Писанию Ветхого Завета прекрасно, но их всего пять человек; двое больны. Ученики Катехизаторской школы второго, выпускного, класса – всего пять человек, из рук вон плохи; ни развития, ни знания; на самые основные догматические вопросы становятся в тупике, а придется выпускать на проповедь – нечего делать, только надо будет поставить около священников. Первого класса – шесть человек – будут несколько лучше, кажется, коли проучатся еще один год.

В «Japan Daily Mail» сегодня телеграмма: «Епископ Иннокентий назначен начальником Русской Православной Миссии в Пекин. На возобновление Миссии Епископу дано 16500 фунтов стерлингов, а содержание Миссии вдвое увеличено». Слава Богу! Благослови Господи успехами отныне Китайскую Миссию!

13/26 июня 1902. Четверг.

Сегодня должна была произойти коронация английского короля Эдуарда VII. Весь свет готовился к ней. И у нас назначен был молебен в Соборе, в десять часов; располагали от души помолиться, я – за дядю нашего Государя, японцы – за нынешнего союзника их Императора. Но вчера получена была английским посланником телеграмма, что коронация отложена, по случаю болезни короля, которому сделали желудочную операцию. Все приготовления остановлены и торжества отложены; и мы стерли с досок оповещение о молебне, что очень жаль.

Утром на экзамене в пятом классе Семинарии, где всего пять учеников, из которых один болен, отвечали по Основному Богословию очень хорошо; и в Катехизаторской школе по Священному Писанию Ветхого Завета отвечали оба класса лучше, чем вчера.

В четыре часа, как было условлено, явилась Miss Hughes посмотреть нашу Женскую школу. Опасался я женской непоследовательности в разговоре с нею, – так и вышло. Приготовила записную книжку, и – первый вопрос:

– Сколько миссионеров у вас заняты воспитательным делом в Японии?

– Ни одного – воспитание ведется самими японцами.

– Как так? Почему? – с удивлением воззрилась на меня.

– Потому что миссионеров у нас для этого нет.

– Сколько же у вас всех миссионеров?

– Собственно, можно бы сказать – тоже ни одного. Вот смотрите: здесь написано 4 (показывая ей статистический лист Миссии), но из них один – священник посольства, и по Миссии не служит, другой – диакон, тоже состоящий при Посольской Церкви, а здесь обучает только пению, третий – недавно приехавший миссионер, живет в Нагасаки и пока только учится по-японски, четвертый – я, исключительно занят ныне переводом богослужения. Проповедуют у нас тоже сами японцы.

– Где же у вас проповедь? Только в Токио?

– У нас проповедь больше, чем в двухстах местах Японии. Вот смотрите в статистическом листе.

Она уставилась на меня, сделав большие глаза, положила на стол записную книжку, подумала и перекинулась:

– А как вы смотрите на японцев относительно христианства?

– Я думаю, что в этом столетии Япония вся сделается христианскою страною.

– Я слышала разнообразные мысли об этом, большею частию пессимистические.

– Это оттого, что вы вращаетесь в двух кругах, наиболее нерасположенных к христианству, как и ко всякой другой вере, – аристократическом и ученом. Это – саддукеи Иудеи, философы Древней Греции, патриции Рима – все с презрением смотревшие на христианство. Мы теперь знаем, правы ли оказались они, то же будет и с неверующей сферой японцев, которую вы разумеете.

– Но ныне оживляется буддизм, как вы на это смотрите?

– Как на всякую дутую речь. Буддизм умер в Японии; японцы переросли эту религию без личного Бога, и напрасно толкуют, что он еще жив и пробуждается к энергетическому действованию – то пустая хвастливость бонз, которые сами не верят тому, что говорят.

– Один миссионер, вернувшийся в Японию после двенадцати лет с тех пор, как жил здесь, находит здесь такую перемену, что ныне при богослужениях гораздо меньше молящихся христиан, чем тогда было, но что влияние христианства стало более заметным на языческой среде. Что вы на это скажете?

Видя, что разговор далеко уклонился от цели ее визита, я без церемоний возразил:

– Оставим этого миссионера при его мнении и его наблюдениях и поговорим о нашей Женской школе, сведения о которой вы хотели иметь.

– Но я собираю сведения не о женских школах только; я изучаю здесь и мужские школы. Какие у вас мужские учебные заведения?

– У нас здесь Семинария для воспитания предназначающихся к церковному служению.

– Сколько учеников в вашей Семинарии? Каких лет ученики принимаются? Сколько лет учатся? Какой курс проходят? – и прочее.

На все эти вопросы я должен был ответить, после чего опять постарался возвратить Miss-исследовательницу к ее главному предмету – Женской школе. Она, наконец, несколько удостоила вниманием сию материю, и я успел доложить ей, сколько у нас в школе учительниц, сколько учениц и прочее, и сдать в ее ведение документы, специально приготовленные для того: брошюрку школьных правил, список нынешнего состава школы и книжку празднования двадцатилетия школы при Анне Кванно. Показывая правила, я ей рек:

– Вот здесь – обучение словосочинению, литературе и подобному – и что это не праздное словоначертание, что у нас действительно развиваются; вот вам доказательство – издание нашей Женской школой прекрасного женского духовно-нравственного журнала «Уранисики» (и показал ей три последних номера). По программе, например, обучение вышиванию; что это исполняется, вот вам свидетельство (и развернул вышитое Женской школою на престол Пасхальное облачение; на подкладке главного облачения и имена всех трудившихся воспитанниц написаны. Работа эта, видимо, поразила ее и находившуюся при ней японку – переводчицу с японского на английский и обратно, безмолвную до сих пор, но разразившуюся при сем ахами.

Miss Hughes, подивившись «Уранисики» и золотому шитью, не преминула уклониться в сторону:

– Любопытствуют ли язычники посещать ваш Собор?

– Так любопытствуют, что в иной месяц бывает до десяти тысяч посетителей.

И у меня мелькнула мысль увлечь ее в Собор, чтобы оттуда провести в Женскую школу, иначе и конца не предвиделось ее расспросам, а я опасался, что в Женской школе ее ждут, и это производит своего рода неудобство.

– Да вот не угодно ли взглянуть ныне на Собор? Вероятно, и сейчас мы увидим там японцев-посетителей. Вы еще не были в соборе?

– Была на богослужении в ваш Рождественский праздник и видела много христиан в соборе.

– Теперь увидите несколько язычников…

Действительно, в соборе были партии гимназистов и гимназисток и других посетителей. Остановившись посреди Собора, после некоторого разговора, Miss Hughes вопрошает:

– Что особенно нравится японцам в вашей религии? Вот это? (Указывая на иконостас). И богослужение с пением?

– Нравится и это. Но главное не это, а то, что наша религия стоит твердо, – вот что особенно привлекает японцев к Православию.

– Как так?

– Да так, что наши юные, большею частию, и немногие проповедники, всего пятнадцать человек на всю Японию, стоят против всего язычества, и в виду всего прочего христианства, католического и протестантского, с сотнями иностранцев у сих, твердо, неколебимо, с ясно и непререкаемо проповедуемым учением, и нигде не падают, не отступают, везде, где водворилась Христианская Церковь Православная, она стоит, как бы мала она ни была, чего о других христианских вероучениях сказать нельзя.

– Чему же вы приписываете это?

– Прежде всего тому, что мы содержим учение Христово во всей его полноте и целости и никогда изменить или потерять его не можем – мы принимаем Святое Писание и Священное Предание.

– Это то же, что у католиков, они очень уважают Предание.

– Вовсе не то. Они уважают свои Предания в ущерб Святому Писанию. Например, Спаситель сказал о Святом Духе: «От Отца исходящаго»; католики поправляют это на основании Предания: «и от Сына»; Спаситель, установляя таинство евхаристии, сказал: «Пийте от нея вси»; католики: «вовсе не все, а только „симпин“ – духовенство"… У нас таких кощунственных преданий не слыхано, не видано. Наше Священное Предание ни на волос не противоречит Святому Писанию и служит только к дополнению и объяснению его. Наше Священное Предание – это живой голос Вселенской Церкви, звучащий на все времена. Поэтому-то мы не можем изменять или утерять ни йоту из Христова Учения. Если для нас что не понятно в Слове Божием, мы спрашиваем Вселенскую Церковь, как она понимала это во все времена, начиная с Апостолов, – получаем ясный и определенный ответ и продолжаем веровать и учить неизменно. Это не то, что в протестантстве, где Святое Писание у каждого в руках не только для чтения, но и для понимания и толкования личного, его собственного в учении…

Говорилось все это не для одной Miss Hughes, но и для ее переводчицы, которая придвинулась, чтобы слова не проронить, когда я стал говорить о Предании. Но я не забывал, что в Женской школе нас ждут, и потому прервав речь, любезно предложил Miss Hughes пойти в Женскую школу.

Там, действительно, нас ждали. Учащие встретили при входе в дом, ученицы в своих комнатах, одетые чистенько и вежливо приветствующие. Miss обошла все, в моем и учительниц сопровождении; мимоходом все хвалила, особенно в комнате, где не для нее, а к экзамену, ныне производящемуся, приготовлены были на столах рукоделия и где особенно понравились ей рисунки учениц и рукоделия шелками и золотом.

По окончании осмотра я предложил ей сказать что-нибудь в назидание учениц (так как в газетах печатались ее лекции в женских высших заведениях). Она согласилась весьма любезно. Вся школа собралась в зале, и она сказала речь. Переводила японка, сопровождавшая ее, оказавшаяся превосходно приспособленною к сему делу. Наставление состояло из четырех пунктов: 1) японской женщине надо здоровье – итак, занимайтесь гимнастикой; 2) ей нужны искусные пальцы, и потому прилежите рукоделию; 3) будьте умны; 4) будьте добры (дзюнрёо). Ждал я, что заключительным пунктом будет: старайтесь быть добрыми христианками, но этого не последовало; а на шуточное потом мое замечание ей о сем, сказала, что так навыкла говорить в прочих женских школах, еще языческих, где о Христианстве говорить не позволено. После сего мы любезно расстались.

14/27 июня 1902. Пятница.

Утром на экзамене в Семинарии, в шестом классе по Основному Богословию, в четвертом, где одиннадцать учеников, по Церковной Истории. И те, и другие отвечали хорошо. Кончив экзаменовать шестой класс, приостановил и сказал поучение о бескорыстном служении Церкви.

Жаль стало, что и их бессовестно смутят и отвлекут от церковного служения. Всего пять их осталось, и хорошо развились уже они, и все довольно умные и красноречивые. Товарищ их, Иван Момосе, недавно отправившийся домой под предлогом болезни, уже стащен: слышно, что уехал в Сибирь для какого-то своего частного служения. И резко я очертил эту, вечно повторяющуюся, бессовестную измену и родителей, и учеников своим обещаниям: первые отдают детей на служение Церкви, письменными прошениями закрепляя свои обещания; вторые уже довольно взрослыми поступают в Семинарию и от себя также заявляют непременное желание служить Церкви по окончании курса. А между тем, как только Церковь оправит их до способности служить миру – или русским языком, или общим развитием, так уходят в мир – обещаний и заверений как будто не было. И приравнял я эту жадность к деньгам иудиной жадности. Желающие роскошного «чепии» от Церкви за служение их, но не надеющиеся получить и потому уходящие за обильною подачкою к миру, действительно подражают Иуде, за деньги продавшему свое апостольское служение, – таковы все воспитанные Церковью и обманувшие ее, ушедшие на денежные места в мире. «Не подражайте им, сохраните светлые идеалы юности, имейте перед глазами истинных учеников Спасителя, не нарушивших свои обеты», – и так далее.

Выходя с экзамена, услышал от Арсения Яковлевича Ивасава, что «Сергий Александрович Рачинский помер, в „Новом Времени” некролог есть». Вернувшись к себе, нашел то же в принесенных с почты номерах «Московских Ведомостей»: 2 мая (старого стиля), в годовщину своей шестидесятидевятилетней жизни скончался в своем имении, в Татеве. Истинно до глубины души опечалило это грустное известие. Один из лучших сынов России отошел в вечность. Кто заменит его в его идеально-прекрасном служении русскому народу? Вот таких-то просветителей нужно нашему народу, чтобы он перестал быть темным людом, губящим себя в расколе, в бунтах, подобных недавнему Полтавско-Харьковскому, в пьянстве, и стал истинно великим народом. Пошли Господи их!

Повесили в Соборе все вычищенные паникадила; блистающие, точно вышедшие сейчас из мастерской.

Вечером мы с Павлом Накаем закончили до после каникул занятия переводом богослужения. Дошли до Канона на утрени в Неделю Слепого, воскресная служба Пентикостария переводится нами сполна. После каникул, если Бог благословит, тотчас надо будет приняться за печатание службы Страстной Седмицы, а вслед за нею и Пентикостарий, который должен быть готов к тому времени.

15/28 июня 1902. Суббота.

На экзамене в Семинарии в шестом классе по Психологии тоже прекрасно отвечали; во втором классе по Священной Истории – хорошо отвечали; здесь уже осталось одиннадцать учеников, а шесть больны, и, вероятно, скоро совсем выбудут; а к концу курса, то есть еще через пять лет, останется ли кто в этом классе, Бог весть; ребята не являют надежного вида.

16/29 июня 1902. Воскресенье.

До Литургии несколько человек крещено. За Литургией был и молился, часто крестясь ладонью, «Кеn. Swet», англиканец, очень расположенный к православию, было и много христиан, несмотря на дождь. После службы из зашедших ко мне София, воспитательница сирот, рассказала, между прочим, как она исправила недавно одного воришку между своими воспитанниками: убедила его, в знак решимости не воровать, отрезать у себя палец, но, конечно, удержавши его от этого в решительный момент, когда он уже поднял нож, – после чего расплакались они оба, Софья и воришка, и он уже два месяца ведет себя исправно. Помогай Бог!

Молодой Рубинштейн (Влад. Всеволодович), племянник знаменитого композитора, служивший в Иокохаме, в Русско-Китайском банке, был проститься; не выносит сей службы и потому возвращается в Россию. Хороший, честный юноша – храни его Бог!

17/30 июня 1902. Понедельник.

Утром на экзамене в Семинарии. – Целый день месячные расчеты.

В три часа посланник приезжал сговориться, как встречать Великого Князя Бориса Владимировича, который послезавтра прибудет в Иокохаму.

Стефан Доде, выздоровевши, приходил показаться; смотрит хорошо оправившимся.

18 июня/1 июля 1902. Вторник.

Утром на экзамене в третьем классе Семинарии, где десять учеников, отвечали по русскому языку первые четверо отлично: где ни развернешь книгу, переводят почти без остановки; во втором классе по Литургике – кроме первого ученика, все плоховато.

19 июня/2 июля 1902. Среда.

День встречи Великого Князя Бориса Владимировича.

Вчера посланник уведомил, что он с членами посольства отправляется сегодня утром в семь часов 55 минут утра в Иокохаму; я ответил, что буду на станции железной дороги к этому же времени. Сегодня в семь с четвертью часа я и отправился в сопровождении слуги Ивана с жестяною коробкою, в которой был мой клобук с бриллиантовым крестом; я надел шляпу, сказав Ивану постоянно быть везде недалеко от меня. На станции в Симбаси младший секретарь Посольства предупредил, что посланником взято отдельное купе для членов посольства, в котором место и для меня; не покупая билета, я и пошел в купе. Со станции в Иокохаме посланник взял меня в свой экипаж до консульства; а потом, сам с членами Посольства и иокохамским консулом Сиверсом, с которым я здесь же познакомился (ибо он только что прибыл на должность), отправившись ранее, чтобы ехать на судно, броненосец «Севастополь», встречать Великого Князя, прислал экипаж за мной в консульство; и я, уже одевшись в клобук и ордена, а сдав Ивану шляпу, и назначив ему, по возвращении в Токио, если увидит меня отправляющимся в дом к Великому Князю, ехать в Посольство и ждать меня там, отправился на пристань, в дом, где всегда принимаются царственные гости. Мне назначено было посланником представиться Великому Князю здесь, на пристани, и после того, как Великий Князь увидится с принцем Кан-ин’ом и вместе с ним обойдет японский караул. Принц Кан-ин прибыл в дом на пристани немного после меня; как прежде представленный ему, я раскланялся с ним и в ответ получил очень любезное приветствие и пожатие руки. Затем пришлось ждать прибытия Князя до исхода почти одиннадцатого часа. Принц Кан-ин принял его и провел по линии караула. Затем посланник выступил представить меня, и представление состоялось в очень неудобном месте, между крыльцом и поданным Великому Князю экипажем. Великий Князь, впрочем, был очень любезен, сказав, что его брат много говорил ему о Миссии, бросил и еще несколько ласковых слов и сел в экипаж. – Посланник опять взял меня в свой экипаж до станции. До Токио пришлось сидеть в отделении вагона, ближайшем к купе Великого Князя. (При прежних подобных случаях меня приглашали в купе Великого Князя – Александра Михайловича и Кирилла Владимировича; ныне этого не было – и лучше, ибо купе очень тесно.) Дорогой несколько познакомился со свитой Великого Князя. При нем пять человек: два офицера, его товарищи по полку – гусарскому; один офицер из батальона стрелков – красавец, двоюродный брат нашей посланницы, урожденной графини Толь; один – чиновник Министерства Внутренних Дел, временно прикомандированный к нему; и один иностранец – церемониймейстер какой-то, все вообще с какими-то немецкими фамилиями, которые я сразу ни одной не схватил на память. Со станции Симбаси во Дворец к Великому Князю доехал в карете посланника, по указанию секретаря посольства князя Кудашева, с моряком офицером. Там, потолкавшись несколько внизу, в свите, и подумав: «Вот как бывает в передних великих людей» – имев достаточное время подумать это – приглашен был наверх, а потом в комнату Великого Князя, причем оказался в сфере совсем неожиданной: Великий Князь пригласил сесть и минут семь-восемь рассказывал о своем путешествии исключительно для меня, так как больше никого не было в комнате; причем сказал, что уже утомлен своим путешествием, продолжающимся с ноября прошедшего года, что был в Египте, Индии, Сиаме, Китае и проч.; в Индии имел охоту на тигра, но убил только леопарда, и прочее; что, вероятно, дальше прибудут сюда путешественниками его брат Андрей, а дальше, может быть, и Наследник, что путешествие развивает и так далее. Я был положительно очарован ласковостью Великого Князя, кое- что говорил и сам, например, о бытии здесь Великого Князя Алексея Александровича в 1872 году. «У него была борода?» – спросил Борис Владимирович. «Совсем не было бороды, он был очень молод тогда, здесь же праздновал только совершеннолетие свое», – отвечал я. «Был очень красив?» «О, да» – и прочее. Один из свиты пришел сказать, что секретарь Посольства ждет меня с экипажем, почему, раскланявшись, я отправился с князем Кудашевым и двумя моряками, которых мы оставили, проезжая в Imperial Hotel пообедать, ибо для них, по расчету, не оказывалось места за столом у посланника. – В час назначен был обед (по-здешнему завтрак) у посланника – для одних русских, и съехались все русские, здесь служащие, с четырьмя дамами, женами служащих; прибыл и Великий Князь с своею свитою. Кончился завтрак в два часа десять минут. Я тотчас же отправился к себе, на Суругадай, ибо в два с половиною часа назначено было, по расписанию времяпровождения здесь Великого Князя, посещение зданий Духовной Миссии. Приехал я на «дзинрикися», предварительно заготовленном для меня Иваном у ворот Посольства; он же увез домой жестянку с клобуком, оставив мне шляпу. Орденов с лентами за завтраком я не снимал, хотя, начиная с Великого Князя, почти все уже были без орденов, в простом платье. По дороге на Суругадай я видел толпы японцев, ожидавших проезда Великого Князя. Приехав, велел ученицам и ученикам идти в Собор, чтобы пропеть молебен, велел также отнести в Семинарию и Женскую школу по дюжине стульев для предполагавшегося экзамена – сидеть свите, ибо имело быть довольно много людей. В Церкви собралось довольно много христиан; между прочим, князья Стефан и Лука Доде. Облачившись, все: я, четыре иерея, диаконы Львовский и Кугимия – ждали долго, ибо посланник сказал мне, что тотчас же за мною будут, но были уже после трех часов. Я вышел с посохом, а Кугимия с крестом на блюде, который я взял у него и приветствовал Великого Князя, дав приложиться к нему. Причем опоздал несколько, встретил Великого Князя уже при облачальном месте; вперед следует избегать этой неловкости. Молебен был краткий. По благословении, – «Царю Небесный». Читал Львовский по-русски. Вообще все, что следовало говорить диакону и мне, было по-русски; но пели оба хора вместе, ставши налево (направо положен был ковер для Великого Князя), по-японски. За чтением следовало: «Бог Господь и явися нам» трижды, тропарь благодарного молебна, тройная краткая ектения и «Премудрость», «Пресвятая Богородице, спаси нас», потом по-русски многолетие, по-японски «икутосемо», уронившее на сей раз, ибо певчие стали петь, когда я обернулся к престолу молиться, как обычно при многолетии. Крест я дал поцеловать только Великому Князю, после чего, разоблачившись, вышел, услышал комплимент певчим. Нужно заметить, что Великий Князь при молебне стоял неприлично – обернувшись к служащим и певчим, а не к алтарю; быть может, это – чтобы не стоять задом к священнослужащим. Но, во всяком случае, для японцев это соблазн, и лучше, если бы Великий Князь показал более благоговения к алтарю. – Потом я предложил Великому Князю взглянуть на Токио с колокольни. Кстати и погода в это время несколько прояснилась, хотя Фудзи нельзя было видеть за облаками; вообще, все эти дни была погода весьма плохая – дождливая и сырая; выгода только та, что не очень жарко. Все и были на колокольне, затем у меня в комнате, причем Великий Князь и не присел; да и неудобно было: комната такая тесная, а вошло так много, что о сиденье не могло быть речи, почему я увел Великого Князя взглянуть в комнату внизу, где живут ученики Катехизаторской школы, оттуда – в библиотеку, которую и видели: основную на третьем этаже, запасную на втором и японскую переводнорелигиозную внизу. Великий Князь был настолько любезен, что предоставил себя в распоряжение показывающего, посему я повел его, как и условлено было с посланником, в Женскую школу; проведши его по коридору второго этажа, чтобы показать комнаты учениц, которые поклонами приветствовали его из своих жилищ, я привел его потом в классную наверху, где разложены были экзаменные работы их, которые похвалив, Великий Князь спустился вниз, и здесь в классной зале устроен был маленький экзамен ученицам. Великий Князь сел было, но ученицы, встав, запели «Царю Небесный», и гость должен был встать и, обернувшись к образу, стоял пока пропели. Две маленькие ученицы Екатерина Хагивара и Надежда Кадзима спрошены были по Священной Истории и своими тоненькими голосами рассказали бойко, без запинки, первая «Историю Давида и Голиафа», вторая «Продажу Иосифа братом», как указал Великий Князь по картинкам. Рассказывали и пищали так много, что у одного из гусаров слезы показались на глазах, как говорили потом в Женской школе (я сам не мог видеть, будучи занят с Великим Князем). Только что я хотел спросить потом двух старших, как мы располагали было, как посланник подошел ко мне и тихо сказал, что «некогда, время Великому Князю нужно на другое»; нечего делать – встали, прекратив испытание. Великий Князь любезно поблагодарил, и мы оставили школу. Коляска стояла у ворот; но я просил на минуту зайти в Семинарию. Великий Князь пошел мимо коляски со мной. На дворе Семинарии встретили профессора; к сожалению, слишком далеко стояли – я не мог представить их, а только указал и сказал, что это кандидаты русских

Академий, с начальником Семинарии во главе. Прошли по комнатам учеников вверху и мимо комнат внизу в столовую; в это время ученики, по предварительной инструкции, перешли в большую классную, где предполагалось произвести небольшой экзамен, но посланник опять заторопил, и Великий Князь хотел уйти с главного хода, куда прежде вошли, вон из Семинарии, но я его попросил хоть заглянуть в залу на собранных вместе семинаристов, и он вошел туда, а там запели «Царю Небесный», и Великий Князь должен был и здесь прослушать эту молитву, после чего, подав руку начальнику Семинарии Ивану Акимовичу Сенума и кивнув на поклон учеников, прыгнул с «роока» классной вниз и пошел к воротам, у которых очень любезно поблагодарил за удовольствие, доставленное ему осмотром Миссии, и простившись, сел в коляску; свита в других колясках последовала за ним. Здесь, на улице, также стояла толпа народа, собравшегося посмотреть на Великого Князя. Мы с князем Кудашевым, в его экипаже, приехали ко мне пить чай.

20 июня/3 июля 1902. Четверг.

Утром, на последнем экзамене в Семинарии, пятый класс по Психологии и третий по Гражданской Истории отлично отвечали. Все вообще серьезно учатся; неуспешны некоторые разве по болезни. Жаль только, что мало учеников; в шестом классе, например, всего четыре. И наставники серьезно занимаются. Часов в десять посетил священник с броненосца «Севастополь», о. Назарий, иеромонах Седмиозерской пустыни близ Казани, со светским образованием, сын бывшего профессора Казанского Университета, по фамилии Соколов (родом из духовных); был он чиновником, овдовел, потерял и дочь, хотел вновь жениться, но совесть остановила и указала ему путь монашества, а тягость монастырской жизни привела на флот; человек, видимо, очень благочестивый, но разбитый жизнью, в чахотке, кажется; говорил много о Казани, восхищался Преосвященным Антонием (Храповицким), устроившим из Спасской Обители (где я гостил у Преосвященного Викторина в 1870 году) Миссионерский монастырь. – Мы с о. Назарием, среди речей, позавтракали, после чего я показал ему Миссию, школы – Женскую и Семинарию, и отправил его с одним семинаристом, говорящим несколько по- русски, осматривать музей, зверинец и прочее. Вечером сей семинарист (Уцияма Петр) вернулся и сказал, что о. Назарий не мог приехать сюда обратно пить чай, ибо должен был отправиться на судно. Я предложил, согласно прежним словам, самому ему – Уцияма, стакан чаю, но он ответил, что идет поужинать, а после ужина просит угостить чаем не его одного, но и всех его товарищей – учеников шестого курса, числом пять всех, желающих послушать, что я им скажу. Очевидно, разумели недавно сказанное мною им кое-что на экзамене. – Я охотно согласился угостить их и чаем, и разговором. Проговорил с ними часа три. Речь направлялась к тому, чтобы удержать их для служения Церкви. Рассказал им моменты психических движений, приведших меня в Японию; мое поступление в монашество, прибытие в Японию, первую жизнь здесь, занятие всеми родами здешней литературы, начало проповеди, основание Миссии, водворение на Суругадае, первое крещение здесь и донос шпиона, и прочее. В настоящее время все они, пять старших воспитанников, искренно обрекают себя на всегдашнее служение Церкви. Дай Бог, чтобы соблазны и отвлечения, которых предвидится множество, не смутили их!

21 июня/4 июля 1902. Пятница

Утром на экзамене в Женской школе, где ныне семьдесят пять учениц. Отвечали по Закону Божию, сначала старшие два класса, потом самые младшие, все – на полный балл, как всегда. В половине двенадцатого часа отправился на завтрак, дававшийся для всех русских Великим Князем Борисом Владимировичем в занимаемом им ныне дворце – «Рикюу». Кроме русских, на завтраке были японские четыре принца: Фусиминомия, Кан-ин, Арисугава и еще один молодой военный; было также много военных, начиная с военного министра; был Премьер Кацура, Иностранных дел министр и прочие. Все без лент, только со звездами, почему и я был без лент и орденов, а со звездами и в клобуке с крестом (привезенном мною в жестяной коробке и надетом в передней, причем в коробку поступила шляпа). За завтраком – между Фусиминомия и министром Иностранных дел; последний словоохотливо сам начинал всегда разговор; первый молчал, но раз пять я с ним заговаривал о религии, что христианская теперь – самая необходимая в Японии, о музыке, о живописи, о Сибирской железной дороге и прочем. Насчет религии принц выразился, что для «бидзюцу» надо воспитывать «сейсин» (дух человеческий в широком смысле), а для воспитания «сейсин"’а необходима «кёохоо». Спасибо и на том!

После великолепного, чисто царского, завтрака вышли в сад, где, поговоривши, сели и снялись в фотографической группе, где дано было место и мне; маршал Маркиз Оояма за рукав привлек меня к первому ряду стульев, а капитан «Севастополя» заставил сесть подле японского молодого принца. Фотография, должно быть, вышла плохая, ибо солнце заставляло морщиться и щуриться. Затем все направились, вслед за Великим Князем, куда-то в обход озеру; оказалось – в Павкебете, где должно быть показано Великому Князю искусство японских борцов, которые и сидели в ряд – почти голые, готовые к состязанию. Так как мне неинтересно было это и не совсем подходило к моему званию и клобуку с крестом смотреть на эту забаву, то я откланялся Великому Князю, получил от него приглашение на завтрак завтра на «Севастополе» и ушел; прогулялся один по саду, посидел в беседке с видом на море и, переменив клобук на шляпу в передней, отправился на своей скромной дзинрикися домой, куда и прибыл в половине четвертого часа. Здесь, как и всегда после некоторой отлучки из дома, куча накопившихся дел, на сей раз совсем не приятных.

Лин Такахаси, юный, двадцатидвухлетний, катехизатор, как банный лист приставший с своим желанием отправиться проповедывать на Формозу. Уже истощил ему все резоны, что не могу дозволить этого, для его собственной пользы – нет – опять просит истолковать.

Не успел кончить с ним, как входит Савва Хорие, начальник общества переводчиков:

– Кому вместо Иоанна Фуруяма заведывать редакцией «Сейкёо- Симио»?

– Да Фуруяма-то что же? Разве отказывается?

– Разве вы не слышали? Он оставляет церковную службу и отправляется на Формозу.

– Не слышал. Врачом?

– Врачом. Вчера он официально просил начальника Семинарии сказать вам об этом – значит, тот не успел еще.

Опять один последователь Иуды Предателя, жаждавшего денег. Фуруяма с детства воспитан был Церковью и с любовью до сих пор употребляем был на служение Церкви, как человек «Айайся» и как учитель Семинарии. Получал жалованье двадцать три ены и квартиру в редакции – чиновник Правительства, средней руки, получает не больше. И все мало! Состоя на церковной службе, тайно прошел курс медицины, что, конечно, было не в пользу его аккуратности по церковной службе; возможно, напрактиковался и вот ныне идет искать более злачной нажити, чем какую Церковь ему давала. Конечно, о его умысле уйти с церковной службы давно уже было известно и мне, и всем – все с любовью молчали. Но любовь для подражателей Иуды – бессмысленный звук. Что же, скатертью дорога! Дай Бог не ошибиться и не раскаяться! А случается и это с такими: ныне, например, Петр Исигаме лежит в бедности и больной при смерти, после того, как споткнулся на злачной пажити, вылетев отсюда на оную радостными крыльями.

– Назначьте, на место Фуруяма, Иоанна Исида заведующим редакцией. Он, вероятно, рад будет; переводит совсем плохо, для печати негоже, а дела хочет, – ответил я Савве Хорие, с чем он и ушел. А за ним пришли Иоанн Сенума и о. Феодор Мидзуно с составленными списками Семинарии и Катехизаторской школы, результатом оконченных экзаменов. Список Семинарии хорош, хотя полного балла (пять) нет решительно ни у одного ученика, список Катехизаторской школы – из рук вон! Боже, что за дрянь люди! Кроме малоспособности и плохих успехов, почти у всех – нравственные изъяны: тот гневлив, тот ссорлив, тот неуживчив, тот пьяница, тот лишен всякой веры: все это – свидетельство всех учителей и о. Феодора – смотрителя школы; и свидетельство приносится – как официальное, ввиду того, что половину этих учеников уже надо распределять на службу. Что ж, нечего делать. Будем сообразоваться с обстоятельствами. Назначить пять, кончающих курс, на места к священникам, под ближайший надзор и руководство их; авось, даст Бог, и выйдут из них годные для проповеди. – Много еще других разговоров, всего не упишешь.

А кончилось о школах, приносит о. Феодор письма по делу развода Павла Канасуги с его женой. Никакими средствами нельзя убедить этого рассерженного жестокого человека простить его жене грех прелюбодеяния. Неугомонно требует развода. Что ж, пусть разводится. Но я сказал о. Феодору написать ему мои слова, что считаю его бесчеловечным по жестокости и опасаюсь, что Господь не простит ему его собственных грехов, точно так же, как не простил он грех жене своей, несмотря на ее слезные просьбы и на просьбы мои и многих других; запретить же ему развод я не могу: вина любодеяния.

С Иваном Акимовичем Сенума, отправившимся посетить больного Исигама, послал десять ен отдать матери его на лекарства ему.

22 июня/5 июля 1902. Суббота.

Сегодня в Женской школе экзамен по Закону Божию, в Семинарии в десять часов чтение списков, но я нигде не мог быть, к сожалению, – должен был провожать Великого Князя Бориса Владимировича, отъезжающего обратно в Иокохаму. Вчера капитан просил приехать на судно с облачением, чтобы отслужить Князю напутственный молебен, так как он завтра оставляет «Севастополь» и, после десятидневного пребывания в Японии, уже инкогнито отправляется на почтовом пароходе в Америку для путешествия по ней. Потому я взял с собою иподиакона Моисея Кавамура с мантией, митрой и прочим; Иван же, слуга, сопутствовал с коробкой для клобука, или для шляпы, попеременно. Имел еще Иван для судна связку книг религиозных, матросам для чтения; капитан вчера просил, так я отделил несколько из запасной библиотеки. На станции Симбаси пришлось шляпу заменить клобуком и надеть ордена для встречи Великого Князя. С неудобством сделана была эта операция, и потому подумал я: вперед при подобных случаях надо брать коляску, одеваться как следует дома и подъезжать в должный час; несколько дороже будет, чем нынешнее «дзинрикися», зато приличней. Опять для Великого Князя было разостлано красное сукно на все пространство от вступления в вокзал до его вагона, опять блестящее собрание знати, начиная от принца Кан-ин’а вниз. В Иокоахме – последнее официальное прощание с бокалами шампанского с такого спозаранку. Наконец – в шлюпке с русскими гребцами, и Великий Князь, видимо, с удовольствием вымолвил: «Официальность кончилась!» На «Севастополь» еще приезжали проститься капитаны судов, адмиралы, губернатор Иокохамы. Было много пальбы салютов. Я во все это время стоял у борта и ждал Кавамура с облачением, ибо он не мог попасть на судно вместе со мною. И подумалось, что вперед при таких обстоятельствах следует посылать с облачением раньше и велеть независимо от меня переправляться на судно, чтобы там меня ждать, а не наоборот. К счастию, догадливый Кавамура не опоздал к молебну, который должен был быть прежде завтрака.

Спустившись вниз, в Церковь, я, к моему горю, увидел, что учинил большую неловкость в ином роде. «Священника не видно что-то», подумал я, стоя праздно больше полчаса на палубе, а священник в это время, облачившись, и с певчими все время ждал меня в своей Церкви. Не дождавшись, наконец, разоблачился, и в это время я спустился к нему; огорченный и с пенями он отнесся ко мне, но я чем же виноват, кроме недогадливости? Зачем же он не послал сказать, что ждет меня? Облачившись, мы с ним отслужили молебен «о хотящих по водам плыти», когда сказали нам, что служить пора. Я говорил все ектении и всю службу, о. Назарий только стоял. Затем завтрак веселый, но с таким черствым и шершавым хлебом, что я, взявши кусочек в рот и не остерегшись, ободрал внутри всю щеку и не мог потом почти ничего есть и пить. Множество тостов, громкая – обок – музыка, говорливая направо М-me Мясоедова; веселое и весьма милое молодое офицерство с пением под музыку и шумом; очаровательно любезный ко всем царственный гость. После завтрака – фотографическая группа, потом танцы под музыку молодежи с дамами. В три часа я уехал, распростившись с Великим Князем и его спутниками, чтобы не опоздать ко всенощной. О. Назарий, отпросившись у капитана, уехал со мной, чтобы завтра служить здесь со мной Литургию; взял он еще с собой своего регента-матроса, чтобы послушать здешнее пение. Всенощную, к которой едва поспели, вернувшись в половине шестого часа, мы молились вместе. Но когда, после Правила, слушанного мною вместе с японскими священнослужащими, уже в исходе девятого часа я вернулся в комнаты, нашел о. Назария и его регента собравшимися обратно на судно: капитан прислал за ними своего вестового; завтра о. Назарию надо служить на судне панихиду по севастопольском герое Павле Степановиче Нахимове – годовщина его смерти завтра – капитан уже там вспомнил об этом. Угостив наскоро приготовленным ужином о. Назария, регента и вестового, я отпустил их в десятом часу ехать на станцию, весьма сожалея о случившейся помехе нам с о. Назарием помолиться завтра вместе.

23 июня/6 июля 1902 года. Воскресенье.

Царский дом наш отличается щедростью; это испытывала до сих пор и Японская Миссия, поскольку соприкасалась с русскими царственными лицами. Великий Князь Алексей Александрович пожертвовал на Миссию, будучи здесь в 1872 году, тысячу пятьсот долларов, Александр Михайлович – пятьсот долларов и потом еще, побужденный к тому адмиралом Макаровым, на окончание постройки Собора выхлопотал в Миссионерском Обществе четырнадцать тысяч рублей. Нынешний Государь, когда был здесь в 1891 году, пожертвовал, истинно по-царски, десять тысяч рублей и богатейшее архиерейское облачение; Кирилл Владимирович, бывший здесь четыре года тому назад, пожертвовал две тысячи ен. Ждал я, по сим примерам, что и Борис Владимирович сотворит свою жертву, но тщетно ждал. Обошелся он одною ласковостию. Правда, лица при нем не те, что были при Наследнике, или хоть бы при Кирилле (Капитан Александр Михайлович Домомиров, земляк, ныне блаженной памяти). Господь с ним и с ними!

К обедне сегодня прибыли, согласно вчерашнему слову капитана «Севастополя», человек сто команды, при двух офицерах; были и другие русские лица, Собор почти полон был молящимися русскими и японцами. Дал бы Бог всегда так!

После Литургии у меня, между прочими гостями – Сусанна Яманака, дочь Алексея Яманака, врача в Хакодате, бывшего когда-то катехизатором; учится в Женском Учительском Институте здесь; прежде кончила курс в американской женской школе в Хакодате – умная девица, говорящая по-английски; прощалась пред отправлением на каникулы домой в Хакодате.

Вчера ночью, в двенадцатом часу, когда я, усталый, заснул первым сном, внезапный стук в дверь разбудил меня. Думал, что-нибудь особенное, и изумился: о. Алексей Савабе просит, «чтобы я успокоил диакона Павла Такахаси, завтра он придет ко мне с разговором, так чтобы я ласково принял и успокоил его, он-де очень рассержен предложенной ему перспективой переменить службу в Церкви Коодзимаци на службу при Соборе». Павел Такахаси этот – бесполезнейший по проповеди, обратившийся в торговца молоком, которое по утрам разносит по домам, где покупают; сам о. Алексей постоянно жалуется на то, что он нисколько не заботится о служении Церкви, даже расстраивает христиан своею болтовнею. Поэтому-то я и сказал на днях (смотри 9/22 июня), чтобы о. Алексей подготовил перевод Такахаси в Собор, где служение его будет по крайней мере безвредным. Но он не выдержал, заговорил с Такахаси о переводе раньше времени и сробел того, что тот ощетинился. Здесь, на глазах у меня и большего числа христиан, чем в Коодзимации, он должен будет подтянуться, конечно, это ему, распущенному до крайности, не по вкусу – он и ощетинился на о. Алексея, а этот сробел. Просто безобразно, до чего японские служащие Церкви – плохие служащие! Я рассердился, сказал о. Алексею, что вовсе не намерен быть таким трусом, какой, и прогнал его. – А после обедни сегодня явился сам старик о. Павел Савабе просить и о том, чтобы я исполнил просьбу его сына насчет успокоения гнева Такахаси. Я сказал, что «успокою: с Такахаси не буду говорить, а лишь выслушаю его и отпущу без всякого ответа ему». – В шестом часу Павел Такахаси приходил; я так и поступил. Так как прервал для свидания с ним чтение церковных писем, то, оставив за письмами Давида Фудзисава, вышел, благословил, посадил и сказал, чтобы он в одном слове выразил свое дело, за которым пришел. Он стал было, по-своему, разводить материю, я прервал: «Кратко скажите, о чем?» «О. Алексей и прочее, но я не могу перейти в Собор». – «А! Об этом речь – рано! Предоставьте Собору распоряжение, где вам служить. Прощайте!» И ушел продолжать чтение писем.

Письма, большею частию касающиеся Собора, но с предварительными частными соображениями, иногда конфиденциальными: «Прошу не читать на Соборе». Есть приятные, например, видно из письма Фомы Танака, катехизатора в Оосака, прежде злейшего врага о. Сергия Судзуки, что он вполне помирился с о. Сергием; просит не назначать другого катехизатора для Оосака, как ходатайствует о том Оосакская Церковь, а оставить лишь двух священников в Оосака, как ныне, причем о. Оно заведует внутренними делами Церкви, о. Сергий – внешними, то есть проповедью в городе, вместе с ним, Фомой – и двоих сих проповедников вполне достаточно для Оосака. – Есть письма и очень неприятные, например, Стефан Камой бросает церковную службу «для поправления здоровья», но, очевидно, чтобы не возвратиться к ней; русским языком, как окончивший Семинарию, надеется добыть больше денег; товарищи, изменившие служению Церкви, должно быть, смутили его. Бросает катехизатор, еще Иоанн Мияке; этого не жаль – всегда был бездеятельным.

Вместе с одним письмом оригинальный подарок получил: Андрей Андо, портной в Исиномаки и заведующий там церковным пением, прислал две коленкоровые рубашки, сшитые на мой рост; в письме просит Новый Завет; послал ему и Новый Завет, и две книжки дневника о. Иоанна.

На днях Miss Hughes (смотри 13/26 июня) письмом ко мне, пригласила наших учительниц на «Educational Exhibit» и «Дзёси Коото Сихан- гакко», в субботу 5 июля. Работы английских женских школ, присланные в ее распоряжение, имели быть выставлены. Написала она также, что наши учительницы «могут принести с собою, если желают, работы наших учениц, чтобы выменять их на работы английских, по желанию и выбору». Я предложил нашим учительницам, и вчера девять из них, почти все молодые, отправились смотреть, взяв некоторые живописные, вышивальные и вязальные работы наших воспитанниц. Работы английских учениц все только рисовальные; наша учительница рисования извлекла пользу из рассматривания их и объяснений Miss Hughes. Наши девочки тоже не ударили лицом в грязь: работы их всем понравились; все дивились, как могут так хорошо вышивать или вязать не в специально вышивальной или вязальной, а с весьма малым временем для сих работ. Все, принесенное учительницами, с большим интересом разобрано; а они в свою очередь разобрали несколько английских работ. К сожалению, лучшие из них разобраны уже были другими женскими школами, множество учительниц и учителей которых были на выставке. Сегодня Елисавета Котама и Текуса Сакаи приходили рассказать мне обо всем этом.

Вечером, с семи часов, семинаристы делают «Сообецуквай» ученикам Катехизаторской школы, выходящим на проповедь. Дал на это три ены, когда приходили просить.

Уже начинают собираться катехизаторы на Собор; четверо прибыло. Нанято помещение для всех в ближайшей гостинице, так как в Миссии всегда негде поместить.

24 июня/7 июля 1902. Понедельник.

В субботу прочитаны были списки учеников Катехизаторской школы; старшие выпущены на службу; из младших Павел Хане, по успехам, оставлен в середине списка, но учителя и о. Феодор Мидзуно, начальник Катехизаторской школы, положили на совете исключить его, по несносному его характеру – «он жить не давал своим товарищам, со всеми всегда вздорил и ссорился; такому ли быть мирным проповедником Евангелия?» Но когда объявили это ему, очень он растревожился, стал стараться, чтобы это было отменено, чем, в свою очередь, встревожились его товарищи, и коллективным письмом к И. А. Сенума просили исполнить положенное. Пришел, наконец, Павел Хане ко мне, расплакался, стал уверять, что искренно желает сделаться проповедником и потому просил оставить его в школе. Жаль мне стало его очень. Но оставить его я не решился – было бы то же, что и прежде. Характер у него слишком живой и кастривый. Посоветовал ему мирно отправиться домой, помогать отцу в земледельчестве и остаток своего времени и свою душевную силу употреблять на проповедь родным и соседям; «доцяку денкёося» он, вероятно, и может быть – служить же только проповеди, без всякого постороннего дела, он не способен. Он утешился, ободрился и обещал «непременно показать о. Николаю Сакураи, что он может проповедывать – приготовить людей к крещению к тому времени, когда о. Николай посетит их местность»; «в будущем году в это самое время мои товарищи окончат курс, чтобы поступить на проповедь, а я на деле покажу к этому времени, что могу стать наравне с ними», – были его последние слова. Дай ему Бог! Снабдил его всеми нужными книгами, дал на дорогу четырнадцать ен тридцать сен – сколько оказалось нужным по расчету, ибо на севере – остров Эзо – его местожительство.

Отпуск других учеников Катехизаторской школы на каникулы по домам; прием книг для чтения от семинаристов в библиотеке; снабжение книгами для чтения детей посланника. Беседа с И. А. Сенума, который между прочим рассказал, что вчера вечером на «Сообецуквай» все очень одушевленно ораторствовали о необходимости служить Церкви, что не должно питать корыстных целей, искать денежных выгод, и подобное. «Вообще, – говорил он, – все семинаристы ныне одушевлены искренним желанием неизменно предать себя на служение Церкви, за исключением трех сомнительных, тяготеющих к мирским наукам гораздо больше, чем к духовным, и те – не из лучших учеников».

25 июня/8 июля 1902. Вторник.

В семь часов утра явился Симеон Огава, катехизатор из Вакимаци, на Сикоку, с красным лицом и разящим запахом японской «саке»; с такого позаранку и уже выпивши! И это один из старейших и считающихся лучшим из катехизаторов. Не удивительно, что у него за год ни одного крещения.

В половине десятого часа пришли сказать из Женской школы, что там все готово к «соцугёо-сики». Пошел в рясе с панагией, как обычно. Все произошло в должном порядке. Сначала чтение списков, причем выстроились ряды учениц, начиная с выпускных; потом раздача дипломов выпускным, наградных книг первым из других классов, раздача книг, в составе всей лучшей православнорелигиозной литературы, каждой из окончивших курс девяти воспитанниц. Пригласили меня сказать напутствие им. Я уподобил их, девиц, распустившимся цветам с запахом, однако лучшим, чем у кончающих ныне курс в мирских заведениях, запахом веры и благочестия, восходящим выше земли и приятным Богу. Но цветы хороши только как надежда на плод, бесплодный цвет – предмет печали и посмеяния. «Будьте же отныне завязью плода, приносите оный зрелым и обильным во всю вашу жизнь. Что это за плод? Весьма просто и понятно. Вы познали Истинного Бога, Творца Вселенной, Отца нашего Небесного; знайте Его и познавайте больше и больше – вот плод, но этого мало, вы узнали Спасительное Учение так ясно, что можете просвещать им других; делайте это – то будет истинно приятным Богу плодом; вы ныне близки к Богу ежедневно творимою молитвою, приобщением Святых Таинств, вашею духовной чистотою; соблюдайте эту близость и еще теснее соединяйтесь с Богом, а также старайтесь подвести и всех, кого можете, под токи Божественной Благодати, то будет плод вашей веры и любви к Богу. Вы ныне живете здесь в мире и взаимной любви, о ссорах между вами не слышно, соблюдайте всегда со всеми во всю вашу жизнь эти неоцененные качества мира и любви. Но в мире вы можете встретить прирождение зла и искушения ко злу – твердо стойте тогда и ни в чем не уступайте миру, кто бы ни искушал вас, скажите: Богу подобает повиноваться более, нежели людям, – и ни на волос не склонитесь ко злу. Вы ныне, как девицы, чисты и непорочны душой, старайтесь во всю жизнь сохранить эту чистоту и непорочность души и совести, то будет зрелый плод, достойный Житницы Небесного Домостроителя. Итак, одним словом, старайтесь принести плоды всех добродетелей относительно Бога, людей и самих себя. И да поможет вам в этом Бог, возрастивший вас до нынешнего расцветения!»

По окончании напутствия одна из выпускных прочла благодарственный адрес школе, потом две из остающихся классов прочли приветствие и прощание им – выходящим. Затем – пение стихов; два класса пели по очереди выпускным; в заключение выпускные пропели печально свою прощальную школе и товарищам песню. Нечего и говорить, что слез при всех сих речах и песнях было немало. Стихи пелись сочинения самих же воспитанниц, музыка первых двух пений заимствованная, выпускных – сочинения Иннокентия Кису.

Из пришедших катехизаторов Игнатий Такаку располагает жениться на учительнице ныне в Кёотской нашей школе, Екатерине Яги, двадцатого числа предположено венчание. Дал ему двадцать пять ен на платье и угощение; придется дать не меньше и невесте, которая на днях прибудет. Располагал помочь на бракосочетание другое: давно слышал, что Ефрем Ямазаки, катехизатор в Дзюумондзи, просватал свою дочь, кончившую курс здесь же в нашей школе, но всегда болевшую глазами, за Иоанна Сида, ныне кончившего курс в Катехизаторской школе. Сегодня Сида случайно был у меня; говорю ему:

– Кажется, скоро будет бракосочетание ваше. Когда назначено?

– Понятия не имею, о чем вы говорите.

– Да как же? Ведь вы женитесь на дочери Ефрема Ямазаки?

– И не думал. Я располагаю остаться холостым и служить Церкви.

– Но ваша невеста уже идет сюда. Вчера у меня просили позволение поместить ее в Женской школе до свадьбы, и я позволил, не сегодня- завтра она будет здесь.

– Это дело моего отца с отцом ее; я в этом не имею никакого участия и брака не желаю.

Печальное недоразумение! Я велел дать телеграмму Ефрему Ямазаки не вести дочь сюда, если еще не поздно, и тотчас же письмом подробно изъяснить причину. Для бедной девушки было бы очень печально прийти сюда только для того, чтобы получить отказ. Я и не думал, чтобы между христианами были родители, держащиеся старой методы бракосочетания своих детей.

Кавано, язычник, часто бросающий довольно большие суммы в кружку при Соборе, но христианином еще не хотящий сделаться, сегодня принес в Собор для меня два такие большие ящика таких превосходных печений и конфет, что я решительно впервой получаю такой богатый подарок в сем роде; сам, однако, ко мне не заявился, а обещался прийти завтра. Угостил я сими сластями Глеба Михайловича Ванновского и его дочерей с гувернанткой, приезжавших сдать прочтенные книги и взять из библиотеки новеллы для чтения во время каникул, потом призвал двух из кончивших курс воспитанниц и отдал им эти ящики с сластями, такие обильные, что слуга Иван едва мог понести их до школы; у них, в Женской школе, едва тогда начался «симбокквай» с речами и угощениями, и это было им очень кстати.

26 июня/9 июля 1902. Среда.

Самым ранним сегодня явился катехизатор в Мори, Павел Сакума:

– Специальная просьба.

– Какая?

– Примите жену мою в Женскую школу на несколько месяцев изучить церковное пение и церковные порядки.

– Ступайте поговорить с начальницей школы – если она найдет, где поместить вашу жену и примет ее, то я согласен.

Вот что значит не слушаться внушений брать в жены выпускных из нашей Женской школы; катехизаторы женятся, когда почувствуют наклонность к тому, на первых представившихся их взорам в местных Церквах, и потом видят, что жены не достаточны для них по своему образованию и просят подучить их. Не впервой это. Но где же хорошо научиться таким!

О. Симеон Мии явился и удивил своим рассказом о девице из Сеноо, жаждущей монашества. Ей двадцать один год; отец и мать померли и оставили ей значительное состояние; родные принуждают ее выйти замуж, чтобы продолжить свой род, иначе угрожают лишить ее наследства, но она ни на что не обращает внимание: желание ее – исключительно посвятить себя на служение Богу. Ныне живет в Женской школе в Кёото, постоянно просит о. Мии назначить ей какие-нибудь подвиги. Мии заказал ей держать в чистоте храм, служить в школе, помогать его жене по дому – все это она буквально исполняет. Смирение ее находит и другие дела. Например, христиане, выходя из Церкви, находят всегда свои кета расставленными в порядке, думали, слуга делает это – она делает. Положили мы с о. Мии: если она еще год соблюдет это расположение духа, отправить ее в один из русских женских монастырей. Быть может, Господь назначил ее быть насадительницею женского монашества в Японии (Смотри продолжение о ней на странице 664).

Просит о. Мии обвенчать Игнатия Такаку с Катериной Яги, учительницей Женской школы в Кёото, и назначить Такаку катехизатором в Кёото с тем, чтобы его жена продолжала состоять учительницей, ибо без нее трудно обойтись там; Такаку же, в свою очередь, нужен как второй катехизатор в Кёото, ибо оттуда надо заведывать проповедью в Оцу, Мива и Хацимаи. Я посоветовал о. Семену предварительно условиться с Такаку, чтобы не воспротивился его взятию с нынешнего места о. Павел Морита, у которого он состоит.

Говорил о. Мии о Каназава, что там старик Обата достаточно для крещения научил пять человек, ныне окрещенных о. Семеном. Положили мы сделать Обата «ходзё-денкёося», но лично от о. Семена, без огласки этого ныне, ибо Обата не держал экзамена в знании вероучения здесь, в Хонквай; но если и до будущего Собора он приготовит несколько человек к крещению, то о. Мии получит возможность просить Собор об открытом включении его в число «ходзё-денкёося». За труд положить ему ныне пять ен в месяц, живет он бедно, получая помощь на прожитие от своего сына Антония Обата, состоящего помощником катехизатора и получающего от Миссии двенадцать ен в месяц. Был он одним из видных дворян князя Kaгa и потому у него много хороших по положению знакомых.

Весь этот разговор с о. Семеном Мии был в десятом часу утра; а в пять часов пополудни я прочел два анонимных письма из Кёото, смешивающих о. Мии, его жену, учительниц кёотской Женской школы с грязью, мало с грязью – буквально калом называют жену о. Мии. О. Мии представляют вором, интриганом, лицемером. Пишут, будто он в прошлом году продал один дом из купленных старых миссийских домов за двести пятьдесят ен и деньги взял себе. Жену его называют дряннейшею из женщин; учительниц, особенно Катерину Яги – грубейшими и невежественными, которых следует послать поучиться еще в „ёоциен”. В Женской школе там – грубые нравы, невежественные приемы, не знание никаких приличий. Похваляется несколько тамошний катехизатор Иван Исохиса. Правду говорят про Кёото, что «там мягко стелят, но жестко спать»; все там так мягко, вежливо по наружности, но внутри – гордость и грубость; «может быть они (учительницы) хороши были для Токио, но для Кёото разве таких нужно? Они здесь никуда не годны», – нестерпимо гордыми фразами вроде сих наполнены оба письма. Дело, однако, не останется без должного исследования, и, если чем полезно будет воспользоваться из грубого указания, то воспользуемся.

Часу в десятом пришел язычник Кавано, вчера презентовавший удивительные ящики с конфетами, и просидел часа полтора, слушая Христианское учение и сам рассказывая о себе. Я прежде всего поблагодарил его за конфеты и сказал, что «от его имени отослал их вчера в Женскую школу, где было собрание по случаю „соцугёосики“ и окончания годичных занятий, оставил только этот небольшой сверток для себя, в котором, вероятно, чай к конфетам». Говоря это, я взял сверток, и стал любопытствовать, что в нем. «Чай?» – спрашиваю у Кавано. Он молчит и улыбается. Я взял ножницы, разрезал бумагу и оказалось тридцать свертков по десять ен в каждом – всего триста ен! Изумившись немало, я сказал Кавано, что это пожертвование ему приму и буду хранить в Церкви, но в дело употреблю не прежде, как когда он представит свою душу в жертву, благоприятную Богу, то есть примет Святое Крещение. Следовала за сим небольшая катехизация. Потом общий разговор с участием Нумабе и чтением «Кейкёохёо», с которым застал меня Кавано – в течение которого Кавано рассказал, как он пришел к вере в Православие, еще не зная о нем. «Десять лет тому назад был он болен умопомешательством и для лечения шел в госпиталь в Циба, но заблудился: вдруг явился ему крест и вывел на дорогу. Никогда не видев и не зная креста, он не понимал явление, но спустя несколько лет, когда случилось ему быть в Токио, он увидел крест на нашем Соборе здесь и тогда-то уразумел, кто его вывел на путь и, быть может, избавил от немедленной гибели – вследствие этого-то он и почувствовал благодарность к Богу и делает посильные жертвы в храм. Он уже вполне верует и молится; учение довольно хорошо знает из книг, которые здесь получает. Хотел бы пригласить проповедника для научения и других в своем селении, по боится недоверия людей, ибо был когда-то умопомешанным. Верует, однако, что придет время позвать туда православного проповедника, и он тогда позовет. А мы обещали ему при первом зове его послать туда лучшего из наших священников для проповеди. Кавано от роду сорок пять лет; по виду он совершенно здоров. Хозяйством его заправляет старший его сын, женатый и имеющий детей; хозяйство у него земледельческое; есть и второй сын, ныне кончивший гимназию; хотел он обратить этого сына в Семинарию, но поздно – ему двадцать лет. Родом он из «Секи- мура», округа «Чёосей», провинции «Кадзуса». В двух ри от него железная дорога, а по ней всего два часа до Токио.

По прочтении всех статистических листов (кейкео-хёо) и сведений численных показаний, оказалось, что крещено за год с прошлого Собона 1179, в том числе взрослых 622, младенцев 557 – значит, на 270 человек больше, чем было за год к прошлому Собору. Это значит, что когда следующий Собор общий, то катехизаторы лучше стараются служить, чтобы не стыдно было явиться на Собор; когда одних священнослужителей Собор, то катехизаторы небрежно служат. Различие не в пользу нравственного ценза служащих Японской Церкви.

В три часа пришли выпускные девять учениц; долго беседовал к наставлению их и благословил иерусалимскими крестиками, иконами на листах, Божией Матери и Ангела Хранителя, дал по молитвеннику и по внешнему и внутреннему виду Собора. Одна из них остается здесь учительницей при школе, одна будет учительницей в кёотской женской школе (Кадзима и Асано), прочие отправятся по домам. Дай Бог, чтобы вышли за служащих Церкви, или по крайней мере за добрых христиан!

Прошения к Собору сегодня также все прочитаны. Завтра с утра начнется выслушивание частных рассказов катехизаторов и священников о своих Церквах.

27 июня/10 июля 1902. Четверг.

С семи утра до восьми вечера, с небольшими перерывами, выслушивал катехизаторов об их Церквах. Мало нового. Но приятно свидание с родными по душе и по службе.

28 июня/11 июля 1902. Пятница.

Целый день выслушивал священников об их Церквах и катехизаторов. Тоже мало нового, хотя кое-что есть очень интересное. Но еще более приятно свидание с старыми друзьями и сослужителями. Говорят они пространно; за весь день выслушал только восемь отцов. От о. Игнатия Мукояма узнал, между прочим, подробнее о девице, желающей монашества, о которой о. Симеон Мии третьего дня рассказывал. Оказывается, что она прежде служила в Армии Спасения здесь же, в Токио; поступила в Армию, не зная различия между протестантством и православием, думая, что они одно и то же; очень ревностно здесь пропагандировала учение Армии Спасения, продавала брошюры, собирала пожертвования, но вникнув ближе в состояние и нравы вождей Армии, нашла много эгоизма, дрязг, неурядицы, потому охладела и вернулась в Сеноо, а здесь, узнавши от катехизатора о различии православия и протестантства, отправилась в Кёото в нашу Женскую школу (смотри продолжение о ней на странице 669). – Интересно еще рассказывал о. Мукояма про девицу Марию Эндо, двадцати семи лет, из селения Хикона-мура, в двух ри от Ионако. Семья Эндо давно уже христианская, даже баба Марии, которой сто лет, усердная христианка; но мать Марии упорно оставалась язычницей, хотя много слушала учение и знала христианство достаточно для крещения. В последнее посещение о. Игнатием Ионако эту язычницу убедили, наконец, принять крещение, и она отправилась для этого в Ионако, где о. Игнатий имел крестить других; но пришла, когда это уже было окончено; она тотчас же вернулась домой, в Хикона-мура. Но Мария не хотела допустить, чтобы решимость матери охладела; взяв с о. Игнатия обещание, что он прибудет окрестить ее мать, она, не долго думая, взвалила на плечи купель и понесла ее в Хикона-мура. Купель такая тяжелая, что о. Игнатий едва может поднять ее, а Мария пронесла ее два ри (восемь верст); зато имела радость видеть свою мать окрещенною, чем и вся семья была весьма обрадована, особенно столетняя бабушка.

Всенощную перед завтрашним праздником служили со мною шесть иереев. После всенощной иереи и один диакон исповедались у меня.

29 июня/12 июля 1902. Суббота.

Праздник Святых Апостолов Петра и Павла.

Литургия в сослужении шести иереев с проповедью, за причастием, Пантелеймона Сато, продолжавшеюся больше часа; молебен Святым Апостолам Петру и Павлу.

С трех часов выслушивание священников и катехизаторов, до всенощной, после которой исповедь священников.

30 июня/13 июля 1902. Воскресенье.

До Литургии крещение взрослых и детей.

С двух часов «Денкёося и-роо (роо-о нагусамуру) гакквай», продолжавшийся до пяти. Утомил концерт донельзя, при жаре и тесноте, давшей еще больше духоты, в столовой Семинарии. Пели и играли нескончаемое число духовных и светских вещей, по-японски и по-русски. Фортепиано было из Женской школы, расстроенное нестерпимо, а мне не сказали предварительно, что надо позвать настройщика. Хорошо опять пели певчие из Коодзимаци, и управлял ими Иван Накасима хорошо. Нестерпимо кривлялись и размахивали руками и всем корпусом Петр Тоокайрин и Никон Мацуда, управлявшие здешними певчими. Лучшая из пропетых статей была серенада Шумана, прилаженная к японским стихам и пропетая нашими семинаристами и ученицами с аккомпанементом Алексеем Обара на фортепиано. Вечером выслушиванье священников и прочее приготовление к Собору.

1/14 июля 1902. Понедельник.

Целый день продолжался «найквай», – частное, приготовительное совещание катехизаторов и священников, происходившее в семинарской столовой. В прошлом году на Соборе священники заявили, что многие катехизаторы приходят домой после Собора, неудовлетворенные тем, что не успели высказаться вполне, хотя на Соборе обыкновенно дается полная свобода говорить всем, кто сколько хочет и о чем хочет, лишь бы об относящемся к Церкви. Но многие почему-то не выпускают приготовленный заряд логомахии, а после ропщут. Так пусть же выговорятся. О чем они говорили сегодня, Бог их весть. Я целый день был занят чтением и приведением в порядок прошений и посланий к Собору и прочим подобным.

2/15 июля 1902. Вторник.

Сегодня тоже катехизаторы и священники производят «найквай», а я дома готовил статистику, пересматривая и сличая исповедные росписи и подобное. Часов в десять получил от Посольства извещение, что в три часа пополудни сего дня Великий Князь Борис Владимирович уезжает на пароходе «Coptic» в Америку, что все посольские будут провожать его; проводы будут частного характера, посланник и члены Миссии – в пиджаках; так если я пожелаю – и прочее. Не пожелал. Великий Князь нисколько не пожертвовал на Миссию. Притом же и дела много дома.

Слышно, что на «найквай» много ораторствуют о том, чтобы вытребовать от меня больше содержания служащим Церкви. Но где же мне денег взять? Пусть укажут прежде источник. Два депутата – оо. Мии и Комацу приходили просить «для просмотра всем на „найквай” статистические листы из Церквей (кейкёо-хёо) для того, чтобы их не читать потом на Соборе – только свод из всех листов». Это дело! Сейчас же велел отдать им «кейкёо-хёо». Пять человек приходили из Коодзимаци просить оставить им диакона Павла Такахаси, не переводить к Собору. Отказано Павлу Такахаси; вот уже несколько лет по проповеди ровно ничего не делает, а между тем за ним всегда числятся места проповеди, как и ныне Аояма и Доогензака. Пусть же служит только диаконом при Соборе, проповедывать на его место назначится катехизатор, диаконом же Церкви в Коодзимаци будет поставлен Яков Тоохей, самый любимый и полезный из тамошних проповедников, которого пора выводить в священнослужители.

Вечер проведен в выслушивании отчетов священников. Но прежде того оо. Мии и Морита пришли депутатами от «найквай» сказать, что сделано на совещаниях. Оказалось, что рассуждали дельно и некоторые вопросы решили весьма разумно и к пользе Церкви (например: «служащим Церкви не принимать от христиан угощение вином»). О прибавке содержания и не упоминали – значит, отвергнуто было предложение требовать сего; это тоже разумно.

3/16 июля 1902. Среда.

Первый день заседаний Собора. После молитвы и речи объявлены выводы из статистических церковных отчетов (кейкёо-хёо), самые отчеты не читаны, ибо вчера всеми рассмотрены были на «найквай». Оказалось, за год с прошлогоднего Собора крещено взрослых 643, детей 571, всего: 1214 человек; на 305 человек больше, чем к прошедшему Собору. За вычетом умерших (279) из числа крещеных, 935 присоединяются к числу прошлогоднего итога (26 310), и оказывается всех православных ныне в Японии: 27 245 человек. Быть может, впрочем, и к этим числам последуют добавления, или изменения в них – так неаккуратны священники в своих отчетах. Всех же служащих Церкви с нынешнего Собора 187 человек всех званий.

Диакон Павел Такахаси объявлен переведенным к Собору, а на его место в Церковь Коодзимаци утвержден катехизатор Яков Тоохей. Сказал я, что есть прошение христиан об оставлении Такахаси на прежнем месте, и, отдавая его для прочтения, прибавил: «Пусть прочитают, но наперед говорю, что своего Епископского решения не изменю»; прошение и читать не стали. – Прочтены за день все прошения Церквей о катехизаторах. Мы, священнослужители, оставшись одни в Соборе, наметили некоторых для поставления в священники в Хоккайдо, на Сикоку, с переводом о. Игнатия Мукояма на север, ибо сии отцы просят о переводе – климаты не по них в их теперешних местах. Но окончательное решение оставили до завтра. В заключение решили о. Павла Кагета, неудержимо пьющего, перевести в Токио и поместить в миссийском доме, о бок со мной, для исправления его, если Бог поможет, от пьянства, Церковь же его поручить о. Борису Ямамура, пока будет поставлен новый священник, чего в нынешнем году, однако, не последует.

Вышедши из Собора, застал у себя секретаря Посольства, Траухшольда; «Гваймусё» (Министерство Иностранных Дел) чрез него прислало и мне фотографию группы, снятой после завтрака у Великого Князя Бориса Владимировича в саду приморского Императорского Дворца, где он имел пребывание, – Вчера Великий Князь отбыл в Сан-Франциско на пароходе «Coptic».

4/17 июля 1902. Четверг.

До десяти часов собрание священнослужителей. Потом общий Собор, избрание Романа Фукуи священником для Немуро, Фомы Маки для Сикоку, диакона Якова Мацуду для Окаяма утверждено; а вызов сюда о. Павла Кагета отменен; оставлен на месте – авось после этой острастки остепенится. После полудня до половины восьмого часа вечера мы, священнослужители, занимались распределением катехизаторов.

5/18 июля 1902. Пятница.

До полудня священнослужители пересмотрели распределение катехизаторов и кое-что изменили. Потом священники, посоветовавшись между собой, причем я выходил в свою комнату, попросили у меня прибавки жалованья проповедникам, но я им отказал в этом по невозможности выполнить просьбу, что явно было из сличения миссийского прихода с теперешним расходом. Зато почти все помощники возведены в катехизаторы, а катехизаторские ученики в помощники, что соединено с увеличением на две ены ежемесячного содержания каждого.

С двух часов мы собрались в Соборе, утвердили распределение, также некоторые другие предложения. Исаия Мидзусима сказал горячую и длинную речь о том, чтобы катехизаторы прекратили протестантские замашки, вроде пересыпания проповедей, даже с кафедры, именами философов да разных других светских авторитетов, вместо текстов Святого писания или свидетельств Святых Отцов. Так как материал для Собора истощился, то я, облачившись, начал заключительную молитву, сказал небольшую напутственную речь, благословил собрание, и Собор был закрыт.

6/19 июля 1902. Суббота.

Целый день выслушивание просьб катехизаторов о денежной помощи, о книгах, иконах, крестиках, облачениях, и отпуск их по домам. После всенощной исповедь священников и диакона Якова Мацуда, завтра имеющего быть положенным в иерея.

1/20 июля 1902. Воскресенье.

До Литургии был у меня Стефан Доде и плакал, что берут из Токио диакона Якова Мацуда, назначенного к рукоположению во иереи для Окаяма. Спрашивал: «Нельзя ли как-нибудь переменить это назначение? Все христиане Церкви Сиба приготовили прошение об этом. И он подписался». – Но как же переменить, когда Собор распущен, а Мацуда назначен к рукоположению сегодня? В утешение ему я обещал быть ему собеседником вместо Мацуда; пусть приходит для того хоть каждый день ко мне часов в пять, до шести, когда я обыкновенно свободен.

За Литургией были рукоположены: Фома Маки во диакона, диакон Яков Мацуда во иерея. Сослужили мне шесть иереев.

В три часа в Соборе бракосочетание катехизатора Игнатия Такаку с учительницей нашей школы Екатериною Яги.

Целый день отпуск катехизаторов и отчасти иереев по домам, с бесконечными разговорами и просьбами их.

8/21 июля 1902. Понедельник.

Целый день, с семи часов до восьми вечера, почти без перерыва, отпуск священников и катехизаторов, выслушивание их, удовлетворение просьб, советы, выговоры, впрочем, все благодушные, как при расставании с любимыми людьми. Храни их Бог и помогай им!

9/22 июля 1902. Вторник.

Отпуск остальных катехизаторов и священников, разное по Собору. С половины первого часа уехал на похороны маркиза Сайго, на кладбище Аояма. Начиная от принцев крови до простолюдинов, толпа бесконечная. Видно, что любили и уважали его. Похороны по синтоистскому обряду: «ихай», приношенье, чтение панегирика, ветки. Грустно за душу, нет того, что больше всего нужно ей: молитв к Богу душ и всей плоти за нее. Помилуй его, Господи, на праведном суде Твоем.

10/23 июля 1902. Среда.

До полудня переводы, с Павлом Накаем, некоторых молитв при рукоположениях, которые доселе читаны были вслух по-русски. После разные дела, связанные с Собором.

11/24 июля 1902. Четверг.

Послесоборные обычные работы: переписка в книгу нового распределения и прочее подобное.

12/25 июля 1902. Пятница.

Утром Надежда Такахаси, начальница Женской школы в Кёото, ныне гостящая здесь, приходила и, плача, рассказывала, «как в Кёото семейство катехизатора Иоанна Исохиса интригует против о. Семена Мии и его жены, как тетка Исохиса, его баба и жена – все три злоязычные женщины – стараются возбудить ненависть всех Кёотских христиан к о. Мии и выжить его оттуда, как обижают и расстраивают до слез жену о. Мии, кроткую и миролюбивую женщину». О. Семеон Мии, по-видимому, мало знает обо всем этом, ибо мне хвалил Исохиса и просил оставить его по-прежнему в Кёото. Жаль, что я не знал всего этого до Собора; следовало бы вывести Исохиса на службу в другое место. Очевидно, добра не будет и впредь от пребывания его с семейством в Кёото под ведением о. Мии. Но теперь пока делать нечего. Я внушал Надежде ни словом не вмешиваться во все эти дрязги и терпеливо переносить, если последуют какие-либо злословия, убеждать к тому же и Хариту, жену о. Мии.

13/26 июля 1902. Суббота.

Рассылка содержания не бывшим на Соборе и писем о переменах в распределении служащих, произведенных Собором.

14/27 июля 1902. Воскресенье.

Литургию, как и всенощную вчера, пели причетники с диаконом Д. К. Львовским во главе, так как семинаристы все разъехались по домам и в Тоносава на каникулы; в Тоносава отправились в прошедший понедельник, в числе восемнадцати человек, при гувернере Иоанне Хитоми. Учениц в Женской школе на каникулы остается человек двенадцать, прочие все разошлись по домам.

За Литургией рукоположены: диакон Фома Маки во иерея, катехизатор Роман Фукуи во диакона. Служили со мною шесть иереев.

В два часа в Соборе было бракосочетание катехизатора Стефана Акахира с учительницей Женской школы Верой Такахаси, дочерью катехизатора Петра Такахаси.

Не все то золото, что блеснет таковым на первый раз. По рассказу о. Семена Мии о девице Марфе Сато, из Сеноо, она – чистое золото;

о. Игнатий Мукояма прибавил значительную долю лигатуры; а ныне оказывается, что она и медь-то плохая. Уже во время разных толков при распределении катехизаторов выяснилось, что девица сия, жаждущая монашеской жизни якобы, влюбилась в катехизатора, который служил в Окаяма и Сеноо, Лина Такахаси, и никак не хочет отстать от него. Из Кёотской Женской школы она ушла.

– Так пусть она поступит на год сюда в Женскую школу – советовал я Лину Такахаси.

– Не пойдет. Она за мной уйдет в Оби (куда он ныне назначен).

– Этим она опозорит себя и тебя. В таком случае вам лучше повенчаться теперь же, хотя ты еще так молод для свадьбы, тебе только двадцать три года, и здоровье у тебя ненадежное. Вам так нужно бы подождать, чтобы укрепиться во всем.

– Родные ее никак не позволят ей выйти за меня, они еще язычники; да я и сам не хочу жениться так рано.

Наказал я Лину всячески убеждать Марфу жить дома, никак не увязываться за ним, а ждать времени законного сочетания с ним; и с этим отпустил его на отбывку домой, на его родину, в Тооно, на севере Ниппона; дней через десять он имел вернуться оттуда и прямо направиться в Оби, на юг Киусиу, в новое место своего служения. – Но вчера получил от него, из Тооно, длиннейшее письмо, которым он пространно изъясняет, что Марфа Сато с ним там, в Тооно, что они бесконечно любят друг друга, желают соединиться законным браком, просили уже о том о. Петра Ямагаки, священника в Мориока; он согласен перевенчать их; просят они на то моего разрешения. – Оказывается, значит, что в то время как я изощрялся в снабжении его «благоразумными» советами, а он так «смиренно» слушал и принимал их, она уже жила здесь где-то, в Токио, приготовленная к побегу с ним на его родину, и во всем он слушал ее, а не меня. Но зачем же так притворяться и лгать? Он мог бы всем показать ее и прямо заявить, что желает повенчаться с нею; препятствий к тому никто бы здесь не мог поставить ему, с церковной стороны брак был бы совершенно законный. И ныне – зачем им мое разрешение? А вот зачем им надо впутать мое имя в свое дело: чтобы сказать родным Марфы Сато: «Епископ велел нам повенчаться, мы не могли ослушаться его, мы не виноваты, что так вышло» и так далее. Родные ее грозятся лишить ее имущества, если она выйдет за Лина Такахаси, подать на него в суд за это, так вот и имя Епископа таскалось бы по судам, и на него, и вместе на Православную Церковь изливалась бы ненависть и злоречие ее родных и других зложелателей Христианства. Не будет же этого; я ответил телеграммою: «Получи согласие родных (синзоку но юриси о торе)». А что родные намерены судиться, об этом говорила начальница Женской школы в Кёото, Надежда Такахаси, короче узнавшая Марфу Сато и ее обстоятельства во время ее краткого пребывания там в школе; говорил и о. Игнатий Мукояма, уверенный, что родные Марфы поднимут немалую страшню и обольют злоречием Православную Церковь в Окаяма и Сеноо (смотри страницу 673).

15/28 июля 1902. Понедельник.

Отпуск нескольких, оставшихся по делам, катехизаторов и о. Петра Кавано, священника с Киусиу, который, впрочем, отправился прежде в Мито посетить родных своей жены, которых не видел двадцать лет.

Занятия в библиотеке по внесению в каталог новых книг.

16/29 июля 1902. Вторник.

Вписывая сегодня утром в библиотечный каталог из пришедших недавно книг: «Руководство к производству познаний и следствий о проступках священнослужителей», составленное Луканиным, и «Руководство для духовных следователей» и прочих Вруцевича, и не думал, что так скоро эти книжки пригодятся для собственного употребления. В то время, когда я вписывал, уже дожидались меня пришедшие тоже очень рано христианки из Церкви Коодзимаци, депутатки всех, якобы, тамошних христианок, с прошением на их священников оо. Павла и Алексея Савабе. Когда сказали мне, я пришел к ним, прошение не принял, ибо видел, что это – повторение действия на днях бывших оттуда же христиан, просивших об оставлении в Церкви Коодзимаци диакона Павла Такахаси, а дал наставление христианкам заниматься своими делами и не вмешиваться в дела управления Церкви. Наставление было мягкое, резонное за чашкой чая; они ушли успокоенные, хотя, по-видимому, не совсем урезоненные. «Скажем обо всем мужчинам», – промолвила одна из них, прощаясь. Не знаю, сказали ли, но, видно, это был авангард. Сейчас же после полудня явилась толпа мужчин из Коодзимаци:

– О чем? Не опять ли о диаконе Павле Такахаси? – спрашиваю.

– Нет. О церковных делах, – отвечают.

– В таком случае поговорите прежде с вашим священником, а он скажет мне, – и раскланялся с ними.

Но ко мне входили и выходили другие посетители, тоже по делам; те, догадываюсь я, ждут чего-то; стук выколачивания трубок то и дело слышится из японской приемной. Выхожу к ним опять.

– Чего ждете, братья?

– Церковное-то дело и есть о наших священниках, как же мы будем говорить с ними?

– Не просите ли вы о перемене их? В таком случае напрасно хлопочете. Вы сами избрали этих священников и испросили их. Служат они хорошо; может быть, не вполне так, как вам хочется, но и причин к их удалению не подают. Итак, возвращайтесь к своим делам.

Суют в руки прошение – толстую тетрадь.

– Это я прочитаю и, если найду в чем исправить вашего священника – о. Алексея Савабе, конечно, исправлю, но переменить его ни в коем случае не соглашусь. Он – избранник вашей Церкви, и, без сомнения, еще большее число христиан не желают его перемены.

– Все желают.

– Это только так говорится, а поверишь этому, попадешь в беду еще пущую – знаю по опыту.

Уклонившись в свою комнату, я прочитал прошение; есть пункты очень компрометирующие о. Алексея Савабе, например, будто он разглашает то, что узнает на исповеди (что невероятно), будто утаивает церковные суммы и обращает их в собственную пользу (что требует тщательной проверки), будто положил за панихиду в Церкви одну ену, дома – еще больше (что, конечно, окажется сказкой, ибо дошло бы до ушей моих еще раньше), что занимается пересудами, злословием, что в порывах гнева ругается во время богослужения. Но есть в прошении вещи совсем неосновательные, например, будто по злобе его удаляется ныне диакон Павел Такахаси из Коодзимаци, тогда как он берется оттуда решительно по моей мысли; будто сто тридцать ен, пожертвованные с русского военного судна на Церковь в Коодзимаци, неизвестно куда издержаны о. Алексеем, а я им показал эти деньги, возросшие уже до ста семидесяти ен, как хранимые мною в банке, по поручению о. Алексея – вперед до церковной нужды.

Вновь я вышел к ним и сказал, что произведу точное расследование и во всем, в чем нужно, постараюсь исправить о. Алексея. Если он не исправится, тогда они будут иметь более оснований просить о перемене священника – ныне пусть больше не просят о сем. Затем укорил их за непочтение к о. Павлу Савабе, первому христианину и первому священнику, очень много потрудившемуся для распространения Христианства в Японии. Пусть он живет ныне на покое, как заштатный (инкё), но пусть пользуется почетом и любовью за прежнюю свою службу.

Сделав еще другие соответствующие наставления, я с миром отпустил их, вовсе, однако не умиротворенных, несмотря на все их улыбки, что я видел их желания придраться к каждому моему слову и затеять вновь объяснение.

Теперь надо произвести следствие об о. Алексее Савабе.

Среди вышеозначенных дел получил уведомление от посланника, что «завтра, на крейсере “Адмирал Нахимов”, прибудет в Иокохаму Великий Князь Кирилл Владимирович, пробудет в Иокохаме около пяти дней, сохраняя полное инкогнито, и ему не будет сделано никакой официальной встречи – посланник с членами Посольства отправятся на судно встретить его; судно, однако, неизвестно в каком часу встанет на якорь». Я ответил благодарностию за уведомление и изъявление уверенности, что «Его Высочество совершенно не заметит, если я не обеспокою Его собою». Это совершенно соответствует прощанию с его Высочеством четыре года назад.

17/30 июля 1902. Среда.

Не перестают письмами и телеграммами требовать разрешение на брак Лина Такахаси с Марфой Сато. Потому ответил сегодня краткой телеграммой на имя о. Петра Ямазаки: «варе-нива сасицквай наси» (с моей стороны препятствий нет). О. Петра они уже выписали в Тооно для совершения бракосочетания. Брак этот ни в чем не противен ни церковным, ни гражданским законам; по японскому гражданскому закону, девица двадцати лет свободно может выйти за кого хочет, а Марфе двадцать второй год.

С восьми часов до полудня с о. Алексеем Савабе разбирал прошение христиан против него. По каждому пункту обвинения выслушивал его подробное объяснение. Взял с него крепкое обещание: впредь не нарушать благочиние богослужения гневными вспышками на чтецов и певцов, говорить поучения в Церкви и по домам, посещать христиан и вести с ними религиозные, а не светские беседы, избегать пристрастий и тому подобное. Некоторые обвинения оказываются вздорными, или ложными; как я и ожидал, например, будто панихида у него по одной ене. Завтра еще принесет показать свои приходно-расходные записи, которые, по его словам, в полной исправности. – Из девяноста печатей под прошением сорок шесть оказываются принадлежащими женам и детям подписавших; из остальных – половина лиц, охладевших до нехождения в Церковь; и только двадцать шесть печатей и подписей лиц, о которых о. Алексей отозвался, что они хорошие люди и христиане.

– А на вашей стороне найдется ли столько лиц? – вопросил я.

Молчит.

– Ну назовите хоть несколько христиан, которые бы сказали: «нет, не отпустим от себя о. Алексея».

Сколько ни напрягал своего воображения о. Алексей, и двух-трех лиц не мог подобрать. Итак, мое желание выслушать и его доброжелателей останется почти тщетным.

После полудня явились ко мне три молодые катехизатора из Церкви о. Алексея. Я обрадовался; думал, вот помощь ему. Увы, совсем не то! Изъясняют они:

– Утром сегодня призвал нас к себе о. Павел Савабе и велел идти по христианам и уговаривать их стать за о. Алексея, – просить не переводить его из Коодзимаци-кёоквай, чего добиваются некоторые. Но мы считаем, что этим больше бы испортили дело. Недовольство оо. Павлом и Алексеем общее и давнее; нынешний перевод любимого христианами диакона Такахаси из Коодзимаци-кёоквай только взорвал мину, давно готовую к тому. Наше вмешательство произвело бы лишь больше толков и озлобления. Итак, мы пришли спросить, что нам делать.

Я одобрил то, что они приехали сюда, и воспользовался случаем развить и дополнить следствие. В пользу о. Алексея и они ничего не нашли сказать, сколько я ни расспрашивал их, а диакона Павла Такахаси одобрили как хлопотуна, готового всем помочь, и примирителя враждующих.

Сегодня разосланы остальные официальные письма по Церквам, которые касаются произведенных Собором перемен в священниках и катехизаторах.

Игнатий Мацумото принес отпечатанную первую книжку перевода Церковной Истории Смирнова, давно всеми ожидаемой. Прибавил к его жалованью (двадцать ен в месяц доселе) пять ен; хорошо трудится и беден – должен содержать жену, детей и мать.

Павел Хосои, катехизатор, переведенный из Оодате, на север, в Ооисо (Идзу) пришел, по пути на место службы, с женою, которая еле двигается и еле жива от женской болезни, истощившей ее. Велел положить ее в женский госпиталь, по полторы ены, если не больше, в сутки придется платить, а что будешь делать? Как не пожалеть?

Василий Ямада, начальник «Сейнен-квай», приводил познакомиться молодого ученого, только что кончившего Университет, избравшего своим специальным занятием изучение русской истории и приступающего для того к изучению русского языка. С ним был молодой этнограф Като, скоро отправляющийся в Россию. – Далеко ли пройдут? Не остановились бы в начале пути, как многие другие, доселе начинавшие.

18/31 июля 1902. Четверг.

Утром посланник А. П. Извольский извещал, что у него сегодня в двенадцать часов завтракает Великий Князь Кирилл Владимирович, пригласил и меня к завтраку. Великий Князь был очень любезен, спрашивал о Миссии, но в разговоре, за столом, выразил крайнее сомнение, чтобы христианство водворилось в Японии. С ним было много офицеров с «Адмирала Нахимова», на котором Великий Князь состоит ныне в качестве первого лейтенанта.

У меня с судна был священник о. Александр, не иеромонах, а вдовый, бойкий и умный, по-видимому; с ним – офицер Петр Михайлович Сергеев, старший брат которого, воспитанный в светских заведениях и семь лет состоявший на светской службе, бросил свет и сделался монахом. Оба с интересом расспрашивали про Миссию, изъявляя крайнее удивление, что она существует, то есть не имели о ней прежде ни малейшего понятия (а еще сахарят некоторые свою речь комплиментами: «О вас знают в России». Знаем мы, как знают; вот наподобие сих визитеров).

В восемь часов утра о. Алексей Савабе явился с своими приходно-расходными книгами, которые – не в большом порядке, записи спутанные и сбивчивые; по более подробном рассмотрении окажется, все ли в них записано, что должно. Сегодня некогда было этим заниматься: день расчетный, – постоянно входили и выходили.

19 июля/1 августа 1902. Пятница.

Вчера о. Алексей Савабе доставил список тех христиан, которых он считает благоприятными себе, шесть-семь имен только – из них пять оповещены были вчера почтовыми листками, чтобы явились сегодня, в восемь часов утра, в Миссию, по церковному делу. К десяти часам трое собрались, наконец: Ооуци, говорливый старик, Иосида, отец переводчика религиозных книг, и Нагата, молчаливый. Они, действительно, стоят горой за о. Алексея, говорят, что если вопросить всю Церковь, то еще больше подписок соберется в пользу оставления о. Алексея на своем месте. Дал я им прочитать и разобрать прошение противников его; раскритиковали и говорят, что ни слова нет правды, в чем тоже хватили через край. – Согласились мы: вызвать к восьми часов утра, завтра, противников о. Алексея, подававших прошение, придут к тому времени и они; и поручу я им, обеим сторонам совместно, проверить приходнорасходные записи о. Алексея. Конечно, и он должен быть при этом, чтобы давать объяснения. От себя депутатом к этому делу я назначу секретаря Давида Фудзисава. Когда все будет разобрано, о результате скажут мне, и я положу решение.

Благоприятели обещали прийти, к противникам разосланы «хагаки»; Давид Фудзисава взял у меня приходно-расходные записи для предварительного просмотра.

Посланник письмом уведомил, что «завтра Великий Князь Кирилл Владимирович намерен посетить Миссию; приедет после окончания завтрака у принца Фусими, между двумя и тремя часами, вероятно».

20 июля 2 августа 1902. Суббота.

Трое благоприятелей о. Алексея Савабе и он сам явились, как вчера было условлено, в девятом часу, но противников его пришлось ждать ровно до десяти часов. Собрались в полукруглой комнате второго этажа. Я резюмировал им все дело вкратце так: «Прошение касается двух священников, но имя Павла Савабе должно быть оставлено в покое; о нем – или ни слова, или почтительно; он больше тридцати лет служил Церкви и имеет право ныне на отдых и на почтение от других, и стыдно тем, кто не берет этого во внимание. Что до о. Алексея Савабе, то в прошении есть указания на его действительные погрешности и недостатки (кет- тен), как-то: гневливость во время богослужения, непроповедание в Церкви и вне, светские разговоры во время посещения христиан; все это он сам признал и во всем обещал мне непременно исправиться; затем есть совершенно неосновательные обвинения ему, как-то: будто бы он злословил диакона Павла Такахаси предо мной и побудил меня перевести его к собору, тогда как о. Алексей ничего дурного мне про Такахаси не говорил, и перевод его – дело исключительно мое; будто бы он требовал по одной ене за панихиду, что совсем не было, и подобное. Остается обвинение в злоупотреблении церковных денег; это теперь и предлежит проверить. Вот приходно-расходные книги, отобранные мною от о. Алексея; что они велись путано, это я уже видел; но все ли в них записано, что должно быть записано, рассмотрите сами. За меня здесь остается секретарь Давид Фудзисава, он наблюдает, чтобы разбор велся правильно и беспристрастно; ведите его также мирно и любовно – это дело церковное, не чье-либо личное – дело, также касающееся вашего душевного спасения».

В двенадцать часов Давид Фудзисава пришел сказать мне, что поверку приходно-расходных записей кончили, и позвал меня в собрание. Оказалось, что мирно все разобрали, уяснили и не нашли причин укорить о. Алексея в злоупотреблении церковными деньгами, только записи в беспорядке. Поэтому положили «избрать из христиан казначея, или двух, и поручить ему, или им, ведение вместе с о. Алексеем приходнорасходных книг, и церковные деньги, ненужные для текущих расходов, по мере накопления их, сдавать на проценты в банк, на имя священника». Я одобрил это. Сказал, в заключение, что этим дело об о. Алексее кончается, чтобы жалобщики возобновили с ним приязненные отношения и вперед не нарушали их, что о. Алексей, с своей стороны, вероятно, не подаст больше повода к недовольству им и тому подобное. Противники его ничего не возражали, но по лицам видно было, что они чем-то еще не удовлетворены и что-то имеют на душе. – Действительно, разошедшись после моего поучения, они через полтора часа опять пришли сюда и потребовали свидания со мной.

– Имеем еще одно важно обвинение против священника Алексея Савабе.

– Какое?

– Он выдает тайны, которые слышит на исповеди.

– Об этом было упомянуто в вашем прошении. Я допытывался у о. Алексея, он с негодованием отвергает это обвинение. Говорил потом вам, что не верю сему, – вы молчали и не заявили ни фактов, ни доказательств!

– Но доказательства есть!

– Скажите же их.

– Нам это очень неприятно. Ниццума был лишен священничества; теперь это предстоит Алексею Савабе, потому что преступление такое важное.

– Предрешать о лишении священства вам следовало бы погодить; о преступлении же о. Алексея Савабе скажите все, что знаете.

– Игнатий Сакамото сходил в непотребный дом и потом признался в этом на исповеди, а о. Алексей сказал об этом во время исповеди его жене.

– Только-то?

– Только. Но разве этого мало? Разве это не большое преступление?

– Совсем не такой важности, как вы полагаете. Быть может, лучше бы не говорить жене Сакамото; если же сказал о. Алексей, то на это, вероятно, имел достаточные причины, должно быть, для вразумления жены Сакамото, чтобы она лучше охраняла своего мужа от непотребных поползновений. Муж и жена – одна плоть, и им друг о друге знать все, и хорошее, и дурное, полезно и нужно, для того, чтобы общими силами доброе воспитывать и усиливать, а другое искоренять.

– Но это значит ссорить мужа и жену.

– Конечно, о. Алексей не это имел в виду, а скорее – устранение препятствий к доброму сожитию и согласию. Если же жена Сакамото побранила своего мужа, то он этого стоит.

– А вы-то от кого узнали, что Сакамото ходил в непотребный дом? От о. Алексея, после исповеди Сакамото?

– Нет, не от него.

– Вот это было бы другое дело, если бы вы узнали от него. Тогда это было бы, действительно, важным преступлением о. Алексея, хотя и не таким, чтобы за него лишить его сана. А вы узнали, конечно, от самого Сакамото; этот дрянной христианин ходит еще в языческой коже: не только от жены идет в непотребный дом, но не стыдится сам же разглашать об этом. А вы вместо того, чтобы стараться его исправить, поднимаете из-за него вражду на священника!..

Так как с минуты на минуту ожидался приезд Великого Князя Кирилла Владимировича, то я, по возможности, сократил свое наставление им. Ушли, по-видимому, еще более озлобленными, чем прежде, со словами: «сайго-но сюдан-ёри хока най» (остается прибегнуть к последнему средству), что под этим «сайго-но сюдан» разумеют – оставили меня в недоумении.

В исходе третьего часа прибыл с небольшою свитой Его Высочество Кирилл Владимирович. Я встретил его на крыльце дома, одетый в клобук и со звездами, без орденов. Когда он сел на диван с замечанием: «Все так же, как прежде» (что он видел четыре года назад), я предложил ему выслушать сообщение о состоянии Миссии и, показывая статистические листы Миссии, где, из сопоставления цифр во всем, виден преимущественный успех Православной Миссии, просил «говорить в России везде, где только представится случай, о необходимости развития заграничных Миссий».

– Слово Ваше, как лично ознакомившегося со всем заграничным, будет иметь большой вес.

– Но в России никто не думает о заграничных Миссиях.

– Поэтому-то я прошу Ваше Высочество говорить о них, чтобы стали думать…

Предложил его Высочеству экземпляр нашего перевода на японский язык Нового Завета, псалтири, затем – японский альбом, где, между прочим, как одно из знаменитых тоокейских зданий, имеется в голубом рисунке и наш Собор. С словами: «вы меня завалите» он все это принял, и приставленный к нему барон Мадено-Коодзи (Сергей Александрович) тотчас же взял книги, также статистический лист и карту Православной Церкви в Японии, чтобы положить в карету Великого Князя. После этого я предложил Его Высочеству взглянуть на миссийскую ризницу. «С удовольствием», – молвил он и, поднявшись, чтобы вынуть из кармана визитную карточку Кают-Компании крейсера «Адмирал Нахимов», и (очевидно, в качестве первого лейтенанта крейсера) передал мне, со словами: «а это вот от нашей Кают-Компании». Из коридора я предложил ему подняться в Крестовую Церковь, чтобы взглянуть, «как здесь пишут иконы». Ирина Ямасита срисовала запрестольный образ Воскресения, что мы взяли для того из Посольства, бесподобно; он почти совсем кончен, и надо удивляться сходству копии с оригиналом. Великий Князь очень похвалил работу.

Приведши его в соборную ризницу, где приготовлены были для осмотра наиболее ценные предметы, я прежде всего открыл шкаф, где архиерейские облачения. Он пожелал осмотреть облачения его дедушки, Государя Императора Александра Второго, пожалованное мне при рукоположении во Епископа; облачение оказалось свежим, точно тотчас из магазина; неудивительно; я надевал его за двадцать два года всего раза три. Таковым же явилось и облачение, полученное мною в 1891 году от путешествовавшего здесь Наследника Цесаревича, нынешнего Государя. Потом осмотрел он два прибора воздухов, полученные мною в 1880 году от нынешней вдовствующей Императрицы Марии Феодоровны, затем – Евангелие, крест, утварь и панихидницу, пожертвованные Юрием Степановичем Нечаевым-Мальцевым, ковчег и крест Феодора Никитича Самойлова и его друга Комарова, сосуд для мира – драгоценнейшее из всего; крест и посох – пожертвование это христиан; облачение на престол, шитое золотом по белому атласу – работу нашей Женской школы; плащаницу во всем уборе – все здешней работы. Осматривая плащаницу, Великий Князь заметил: «Недавно открыт один древнейший рисунок, на котором прогвозденными оказываются, для пригвождения Спасителя ко кресту, не кисти рук, которые, по мягкости, не удержали бы тяжесть тела, а места дальше кистей». И начинает доказывать, что это так и было.

Осматривая ризницу, Великий Князь поднялся на колокольню взглянуть на Токио. К сожалению, пасмурная погода не позволяла видеть ничего дальше города.

Будучи в храме, Великий Князь заметил: «Вы еще не показали мне алтарь», – почему введен был в алтарь и, коленопреклоненный, молился перед главным престолом.

Перед прощанием со мною, при выходе из храма, пригласил на молебен на крейсере, в понедельник, по случаю именин Государыни Императрицы Марии Феодоровны. «Моя мать также именинница», – промолвил Кирилл Владимирович.

Капитан крейсера «Адмирал Нахимов» и несколько офицеров приехали после Великого Князя, хотел им показать также ризницу и прочее, но они заторопились вслед за Великим Князем на поезд. Капитан также пригласил на богослужение на крейсере в понедельник.

21 июля/3 августа 1902. Воскресенье.

За Литургией рукоположены: Роман Фукуи, диакон, во иерея, Яков Тоохей, катехизатор, во диакона. Последний для Церкви в Коодзимаци. Из христиан сей Церкви были в соборе весьма немногие – друзья Тоохея и о. Савабе – из противников последнего не было ни одного.

Узнал я сегодня, что это за «сайго-но сюдан», которым вчера грозились противники о. Алексея Савабе; это ни более, ни менее, как «кулачная расправа» (ван-рёку). Грозятся они прямо и открыто: «Пусть Савабе уберется из Церкви в Коодзимаци, иначе мы силою выгоним его». Друзья Савабе отвечают на это: «Полиция на это есть, она не позволит буянить». И вот дело пока на этом стоит. Одни из друзей Савабе рассказал мне это сегодня и просил, между прочим, не возвращать прошение противникам, если бы они попросили о том. «Если дело дойдет на суд, то из этого прошения видно, имеют ли причину противники доходить до ручной расправы», – говорит он.

Вот до чего дошло. Хороши христиане! Но надо правду сказать, хорош и священник! Если бы о. Алексей Савабе слушался того, что ему говорят, да если бы не был ленив, к тому же горд и вспыльчив, то не вышло бы ничего этого. А теперь расхлебывай.

22 июля/4 августа 1902. Понедельник.

Несмотря на дождь, пришлось утром отправляться в Иокохаму для богослужения на крейсере «Адмирал Нахимов», по случаю тезоименинства Государыни Императрицы Марии Феодоровны и Великой Княгини Марии Павловны. Добрались мы с иподиаконом Моисеем Кавамура и облачением до крейсера в начале десятого часа, так как Великий Князь, приглашая, упомянул, что богослужение начинается в половине десятого, но пришлось ждать почти до одиннадцати. Тогда мы с о. Александром, облачившись, стали служить сначала обедницу, потом заздравный молебен: пели матросы очень хорошо, даже концерт пропели. После службы салют, потом завтрак под красиво устроенным шатром на палубе. Между гостями был наш посланник в Корее, А. И. Павлов, говоривший, что о. Хрисанф уехал ныне в Россию добывать помощников себе по Миссии. Домой я вернулся к вечеру, мокрый и усталый.

23 июля/5 августа 1902. Вторник.

Целый день – запись расходов и сведение счетов по Миссии. Оказалось, что на Собор нынешнего года истрачено: 2145 ен 64 сен, то есть на дорогу собиравшимся в Токио и обратно 1411 ен 1 сен 5 рин и на содержание их здесь в гостинице 734 ены 62 сен 5 рин.

Между приходившими по делам катехизатор из Иоцуя, Петр Мори, сообщил, что противники оо. Савабе в Коодзимаци собираются изгнать их оттуда на том основании, что церковная земля под храмом и домами, где живут о. Павел и о. Алексей Савабе, значится на имя Моисея Тодороги и якобы Фомы Ооты – злейшего из врагов Савабе. «Пусть-де убираются с чужой земли». Послал я сейчас же справиться, действительно ли Фома Оота значится собственником земли? Оказывается, нет; Моисей Тодороги состоит оным; в документе, однако, упомянуто, что он – представитель всех христиан в Коодзимаци, которым всем вместе принадлежит участок земли под храмом и церковными домами. К сожалению, с Моисеем Тодороги нельзя поговорить непосредственно, он живет вне Токио в своем поместье, можно надеяться, однако, что этот разумный старик не будет смущен обезумевшими от злобы врагами оо. Савабе.

24 июля/6 августа 1902. Среда.

Утром рассердили письма: Моисей Симотомай из Саппоро пишет: «Не могу переместиться, долг есть, пришли тридцать пять ен на уплату»; Георгий Абе пишет: «Не могу переместиться, пока не уплачу двадцать восемь ен долга». У обоих в семье разные родственники, которые могли бы сами себе добывать пропитание. Стань Миссия удовлетворять все подобные просьбы – не оберешься их, и Миссии несдобровать; всем тотчас же написан отказ. А тут еще в другом роде просьба: «Не перемещай о. Игнатия Мукояма из Окаяма; очень он излюблен нынешними Церквами его». Не перемещай, коли сам о. Игнатий усиленно просил меня и Собор перевести его на север – здоровье его и жены не выдерживает климата в Циукоку. О. Игнатию следовало бы так и сказать всем своим прихожанам, а не смущать их видом – «не я, мол, виноват, меня переместили». Японская двуличность! Но возмутительней всех просьба о. Павла Косуги: «Дай ему и жене по пяти ен в месяц на лекарства, да еще пришли за лекарства их в шестом и седьмом месяцах, вышли теперь же содержание их на девятый и десятый месяцы, вышли и квартирные для Миязаки», куда о. Косуги переведен, тогда как сам сидит еще в Токусима. Бессовестный этот о. Косуги просто обирает Миссию. В прошлом месяце Миссия издержалась на лечение его жены здесь в госпитале – поощренный этим, он не знает ныне предела своих клянчений. И ведь ничего этого не просил несколько дней тому назад, когда лично говорил со мной, а теперь – «бумага терпит, ей не стыдно»; ей и доверяет свои бессовестные просьбы; «авось что-либо выгорит!» – думает. Ничего не выгорит! Письмо взорвало меня, и я велел написать отказ ему во всем; пошлется только содержание за девятый месяц. Сам здоров, как должно быть здоровому человеку, жена вылечена; при всем том привередничали: «климат не по них в Токусима, на Сикоку», просился южнее, на прибрежье. И это привередничанье удовлетворено; Собор назначил в Миязаки. И вот благодарность за исполнение просьбы: посыпал, точно из рога изобилия, кучею новых просьб. И хоть бы трудился, как должно. Ленивейший из священнослужителей, всего в его письмах одна материя – просьба о деньгах. За целый прошлый год только восемнадцать детей и взрослых крещено по всем его Церквам на Сикоку, с Токусима, его резиденцией, в том числе, где он должен бы подавать пример служения проповеди, но где он несколько лет только коптит небо. Фу, мерзость! Стоит ли об этой ничтожности бумагу марать так много!

О. Алексей Савабе был сказать, что по документам на церковную землю враги его не могут изгнать его из ныне занимаемого церковного дома: «земля значится церковною, а не принадлежащею ему лично, он ходил справиться об этом в актовых записях в квартале». Что дальше предпримут враги, ему неизвестно; но, очевидно, этим дело не кончится – слишком они раздражены. И наговорил я сегодня по этому поводу наставлений о. Алексею! Ужели и это будет по-прежнему, как с гуся вода? Предрек я ему ясно, на основании примеров прошлых лет в Одавара и Хакодате, что если он не исправится, не отложит свою леность, не займется проповедью, не укротит свою гордость и вспыльчивость, словом, не явит из себя хорошего священника, каким не был до сих пор, что и составляет причину смуты, то год спустя, если не прежде, придется ему с позором удалиться с своего теперешнего места; удерживаю я его на нем пока обещаниями: «о. Алексей будет вперед прилежно исполнять свои обязанности» – но если этого не последует, то я не буду в состоянии защитить его. Нужно признаться себе, что, смотря на физиономию о. Алексея, в то время, как я читал ему наставление, я уже почувствовал бесполезность его: деревянное выражение, нагулянная гладкость, апатичный взгляд. Хоть бы искорка вспыхнула во взоре, хоть бы еле заметный прилив или отлив краски в лице, или иной какой признак движения душевного. – Ничего ровно! Ну что же! Пусть позорит имя Савабе, а оно опозорится, и об этом говорил ему, если не воспрянет.

Между сегодняшними письмами – одно от протестантского проповедника; пишет: «Покажите, правильно ли крещение через троекратное погружение; если правильно, то я брошу Протестантство». Слишком поверхностен человек, впрочем, послана Догматика с указанием, что прочесть. Другое от язычника, очень умное и красноречивое, ищущее истины; послана краткая Догматика и указан ближайший катехизатор, Фома Исида, в Фукусима, а ему перепровождено письмо.

25 июля7 августа 1902. Четверг.

Когда я в библиотеке вписывал новые книги в каталог, пришел о. Алексей Савабе и оповещает:

– Вчера вечером, в одиннадцать часов, когда в церковном доме все уже улеглись спать, вдруг – сильный стук в ворота и крик отворить! Все в тревоге поднялись, отворены были ворота, и оказалось: два христианина пришли требовать, чтобы я созвал на собрание церковных старшин (гиюу) по церковным делам.

– Что же вы сделали?

– Обещал сделать собрание завтра в семь с половиною часов вечера; старшинам я уже разослал повестки.

– Вот что значит быть плохим священником: христиане на священнике ездят, приказывают ему, грубо обращаются с ним; и священник – нечего делать – переносит все это и подчиняется им. Разве мыслимы подобные отношения у доброго священника со своими христианами? – и так далее. Вновь куча наставлений о. Алексею, все так же, кажется, горох к стене – и совет: воспользоваться собранием прежде всего для избрания двух казначеев, как на днях решено было. Для доброго исполнения сего дела отправлен будет отсюда на собрание, в помощь о. Алексею, секретарь Давид Фудзисава. Затем, что еще будут творить на сем собрании озлобленные враги о. Алексея, Бог весть! Советовал ему быть во всем кротким, резонным и терпеливым.

26 июля/8 августа 1902. Пятница.

Целый день писание писем в Россию под беспрерывное барабаненье дождя, который со времени «ньюбай» почти все дни не перестает, так что до сих пор жаркое время не начиналось: днем веера не нужно, а ночью без одеяла не обойтись.

В половине одиннадцатого часа вечера вернулся Давид Фудзисава из Коодзимаци и рассказал: «Были на собрании двадцать один гию; избрали казначея и его помощника; но казначеем сим оказался Яков Тодороги, который никогда и в Церковь не заглядывает; избрали только потому, что он сравнительно богат среди них, голышей; помощником – мужик Афонасий Мацида, разводящий деревья (уекия), грубейший из врагов о. Алексея». Конечно, я не допущу ни того, ни другого – первого, потому что служащий Церкви должен быть усерден к Церкви; вместо него путь будет казначеем Иоанн Такенака, тоже получивший много голосов в свою пользу при избрании; а так как он из квартала Ёцуя, то не может быть утвержден его помощником Мацида, ибо он тоже из Ёцуя, желание же всех такое, чтобы помощник и казначей не были из одного прихода; помощником может быть Петр Эндо (Секи) из квартала Банчё, за которого были три голоса в помощники.

Давид говорил затем, что прения были довольно мирны. Хотели бы комиссию назначить для поверки приходно-расходных записей о. Алексея, но Давид отклонил это, так как это было бы повторением того, что уже произведено. Вообще, присутствие его на собрании, как видно, способствовало немало мирному исходу его.

27 июля/9 августа 1902. Суббота.

Был о. Алексей Савабе с рассказом о том же, что я уже знаю от Давида Фудзисава. Он также желает, чтобы казначеем был назначен Такенака, его помощником Эндо, поэтому я сказал ему, чтобы он объявил христианам, что я их утверждаю. Снабдил о. Алексея разными наставлениями по приходно-расходной церковной части и по ведению книг – все это так просто и ясно, и все это, вероятно, будет опять спутано. К счастию, в этом случае приходо-расходы-то пока все грошовые.

Исая Мидзусима приходил с накопившимися недоумениями, которые надо разрешить в готовящемся к выходу номере «Сейкёо-Симпо». Один спрашивает: «Если Иаков обманом получил благословение, то нельзя ли обманом получить и священство?» Другой: «Что такое первое воскресение, вторая смерть (Апокал. 20; 5. 14)?» Третий: «Что такое мироточивый?» Четвертый просит объяснить слово «херувим», и «почему он изображается шестикрылым», и прочее, и прочее. Пытливый народ!

28 июля/10 августа 1902. Воскресенье.

Был священник с «Адмирала Нахимова», о. Александр; говорит, что забыл антиминс свой в нашей Хакодатской Церкви; ехал-де служить в Церкви обедню с ящиком, где Евангелие и антиминс были, но, увидевши на престоле Евангелие и антиминс, свои отложил в сторону, а после забыл антиминс; просит послать в Хакодате за ним одного из наших священников». Странно как-то; по рассказу подробностей видно, что антиминс, скорее всего, потерян, или украден где-то или как-то помимо нашей Хакодатской Церкви. Впрочем, я не отказался послать священника; о. Петр Кано охотно взялся съездить и с шестичасовым поездом отправился. О. Александр дал ему в дорогу туда и обратно тридцать ен – больше, чем нужно в обыкновенное время, ибо теперь кое-где от дождей дорога испорчена, придется экстренно платить, чтобы следовать без остановок. Спросил я и телеграммой в Хакодате: «не там ли антиминс судового священника?» В десятом часу пришел ответ: «Искали, но не нашли».

29 июля/11 августа 1902. Понедельник.

Так как причетник и учитель церковного пения в Сендае, Яков Маедако, изленился до крайности, не внемлет никаким внушениям и штрафам и не служит, то отставлен; и просит о. Петр Сасагава послать к нему в Сендай, на время, для обучения пению и устройства двухголосного хора, здешнего регента Алексея Обара. Просьба исполнена: Обара отправлен на месяц туда.

О. Алексей Савабе приходил сказать, что «возмутившиеся против него христиане, к числу которых принадлежит и избранный мною в казначеи Иоанн Такенака, моего назначения не принимают и утвержденного мною знать не хотят. Что делать дальше?»

– В таком случае пусть будет казначеем назначенный в помощники

Петр Эндо (Секи), а помощника изберите, вновь созвавши собрание, – ответил я о. Алексею.

30 июля/12 августа 1902. Вторник.

Подают карточку: «Давид Николаевич Головнин, инженер путей сообщения, адъюнкт-професссор Московского Сельскохозяйственного института». Принимаю, бросивши занятия. Оказывается – правнук родного брата Василия Михайловича Головнина, бывшего в Японии в плену в начале прошлого столетия. Симпатично начинает разговор:

– А у меня к вам большая просьба. Здесь был в плену мой прадед, нельзя ли следов сего найти?

Я обрадовался теме, рассказал ему, как сам в Хакодате занимался сим предметом, как мой учитель японского языка, мальчиком знавший Головнина лично, рассказывал мне о нем и так далее. И советовал, через посланника, попросить позволения порыться здесь в архиве Министерства Иностранных Дел, а также в Хакодатском и Мацмайском Архивах.

Но господин правнук знаменитого патриота скоро уронил эту тему, задал несколько вопросов по религиозной части, охладивших мою симпатию значительно, и потом, взяв нить речи в свои руки, пошел развивать материю – какую? Я глаза вытаращил и руки опустил, слушая молча, – совершенно нигилистическую в полном значении этого слова: «Россия накануне гибели, революция на носу, все в отчаянии, и это потому, что прошедшее царствование (это царствование-то Александра Третьего) произвело реакцию – остановило ход естественного развития либеральных идей, – отчего ныне все омертвело в России. О религиозном положении тоже и говорить нечего! Граф Толстой произвел религиозную революцию в России», и так далее. И человек, по виду, совсем элегантный и почтенный. – Я понял, почему так поголовно дрянны и мутны студенты разных Технологических, Петровских и Сельскохозяйственных учреждений. Вот подобные профессора виною тому. Говорят ведь как! С навертывающейся и будто украдкою утираемою слезою о бедах России от гнета, причиненного либерализму! Возражать такому господину к чему же. Молча я слушал и с тягостию душевною распрощался.

31 июля/13 августа 1902. Среда.

О. Алексей Савабе утверждает, что «вчера состоялось новое собрание христиан, на котором все признали казначеем указанного мною Петра Эндо, а помощником ему избрали Нагата». Ладно. Просит о. Алексей «позволения явиться им для получения благословения на исправление своего служения Церкви». Отлично. Если бы и прежде о. Алексей был таким покорным, то не произошло бы и нынешних возмущений, столь неприятных для него и его отца. Благо будет ему, если не уклонится от принятого направления.

Все эти дни – исправление корреспонденции в Россию и мелкие дела по письмам из Церквей и ремонту зданий.

1/14 августа 1902. Четверг.

От часу не легче! Кандидат богословия, профессор Семинарии, Пантелеймон Семенович Сато, пришедши сегодня, наговорил против оо. Савабе столько обвинений, что не быть им в Церкви Коодзимаци! Но это, очевидно, труба тамошних возмутителей, нисколько не успокоенных моими убеждениями и решениями. Сато, будучи болен до сих пор, не знал дела, сегодня или вчера ему впервые нажужжали в уши, и он, по своей прямолинейности, возмущен и возбужден. Я ему дал прочитать прошение мутителей, объяснил, как «я тщательно разобрал все пункты обвинений, в чем действительно не прав о. Алексей, в том я взял с него твердое обещание исправиться, но больше половины обвинений не основательны. Если не исправится о. Алексей, тогда обвинители его будут иметь резон просить об его удалении, ныне же решено оставить о. Алексея на его месте. Об о. Павле и речи не может быть, он – заслуженный иерей, ныне находящийся на покое». Выслушав все это, Пантелеймон Семенович Сато сказал: «Так я же пойду, постараюсь успокоить и усмирить их, насколько могу, решения Епископа они должны слушаться».

В сегодняшнем номере «Japan Daily Mail» напечатано извлечение из американского епископального журнала «The Spirit of Missions», в котором говорится, что «Bishop McKim» выразил уверенность, что не пройдет десять лет, как японец будет посвящен в Епископа с кафедрой в Токио. Bishop Nicolai, of the Russo-Greek Church Mission, говорит, что «здесь нет еще и мерцания зари местного епископата» (not even the glimmer of dawn of native episcopate); но, как Bishop McKim замечает, «Япония есть страна сюрпризов, и происшествия быстро двигаются сквозь панораму ее истории». Дальше говорится, между прочим, что «Bishop McKim просит симпатизирующих Японской Миссии американских друзей не подписывать ничего на содержание будущего японца-Епископа; это содержание должно быть чисто японским». Давай Бог! Но сегодня же посетивший меня американский епископальный миссионер Rev. Sweet (бывший вместе с двумя гостями его из Америки), когда я заговорил с ним о блестящих надеждах Bishop McKim’a, выразил совсем противоположные взгляды. Господь их разберет!

Иконописица наша Ирина Ямасита превосходно срисовала икону Воскресения Христова, взятую нами для того из Посольской Церкви. Сегодня совсем кончила работу и сдала икону мне. Дал ей, сверх ее жалованья, двадцать ен, на посещение Кёото, где она еще не была. Оригинал иконы Воскресения завтра возвращен будет в Посольство.

2/15 августа 1902. Пятница.

Весь день, как и вчера, перевод расписок и приведение в порядок счетов.

О. Роман Фукуи приходил жаловаться, что в Немуро назначили проповедником такого нехорошего человека, как Минуил Аримото, ныне кончивший курс в Катехизаторской школе. Кто и что только не наговорил ему дурного про сего человека! И о. Роман Циба, и о. Игнатий Мукояма (сам же и определивший его в школу два года тому назад) и секретарь Нумабе, и регент Кису (родственницу которого он сватал, а потом отказался) и многие другие! Я советовал о. Роману половину наговоренного сбросить со счетов, а с другою половиною управиться при помощи мудрости, которою должен обладать иерей, тогда и Аримото может оказаться годным для церковной службы, каковыми нередко оказывались люди, подобно описываемые.

О. Алексей Савабе приходил встревоженный; говорит, что Пантелеймон Сато присоединился к его врагам, возмущающим Церковь. Странно! Вероятно, это отзвук настроения Пантелеймона Сато до прихода его сюда, когда он слушал и во всем поддакивал. Впрочем, любезный Пантелеймон Сато по характеру человек совсем несостоятельный – он и чистосердечен, и благочестив, но слаб на убеждения; не он может убедить, а его легко могут сбить, если захотят того. Советовал я о. Алексею отправиться к господину Сато и спросить: что сие значит? Они же, кстати, вместе учились в Семинарии.

Приятно отметить, что антиминс Церкви крейсера «Адмирал Нахимов» нашелся. О. Александр, действительно, забыл его в хакодатском нашем храме. О. Петр Кано нашел его между облачений в алтаре. Вчера поздним вечером о. Кано вернулся и отвез антиминс о. Александру на «Адмирал Нахимов».

3/16 августа 1902. Суббота.

Поздно вечером – письмо от Пантелеймона Сато, что он «употребил все усилия, чтобы уговорить возмутившихся удовлетвориться Вашим благоразумным архипасторским решением и успокоиться, но они никак не хотят быть под жезлом такого жестокосердечного священника, как о. Алексей Савабе». А сегодня утром старик Есида, один из сторонников о. Алексея, приходил спросить, «правда ли, что я дал разрешение вновь собирать подписки под прошением об удалении из Коодзимаци о. Алексея, что возмутители действуют моим именем, всех, кто не желает, насильно заставляют прикладывать печати». Какая-то путаница! Я сказал Есида, что это ложь, будто что-нибудь от меня выходит; я не могу переменить своего решения, сделанного по тщательному рассмотрению прошения и исследованию дела, что нового прошения, сколько бы под ним ни стояло печатей, я и не приму.

О. Павел Косуги, так настоятельно просившийся из Токусима, – «нездорово-де для него место», и не думает, однако, уезжать на новое, в Миязаки, на Киусиу; а то и знает, что денег просит; от сего отца кроме денежных просьб в длиннейших посланиях, других писем почти никогда и не бывает – это уж второе такое послание после возвращения его с Собора – опротивело читать; выслушавши содержание, послал сто ен на лекарства.

Кроме просьбы о. Косуги сегодня еще шесть просьб о деньгах из разных мест да просьба написать две большие иконы для Церкви Ивай, да просьба подарить стихарь в Церковь Ханда, да просьба прислать камертон в Акиака, да четыре просьбы о книгах из разных мест, да просьба о. Петра Ямагаки разрешить брачное недоумение, да просьба Александра Хосокава позволить ему жениться на младшей родной сестре недавно умершей его жены (что уже решительно нельзя). И это накопилось всего за три дня. Веселое церковное управление!

Был нагасакский наш консул князь Ал. Ал. Гагарин, с которым лично еще не был знаком, хотя давно уже переписываемся. Говорил он, между прочим, что о. Вениамин по-японски еще совсем плох, к изучению иностранного языка, должно быть, не способен. К миссионерству тоже мало подает надежды, а, например, «какой орден следует за каким, отлично знает» и подобное. Церковь в Нагасаки скоро начнет строиться, на нее князь уже восемь тысяч собрал; русское училище тоже в проекте.

4/17 августа 1902. Воскресенье.

Перед Литургией явился Лин Такахаси с своей женой Марфой, из коих двоих неизвестно, кто кого похитил, он ее у родных, или она его у Церкви – во всяком случае, роман их женитьбы, с прослойкой обмана, едва ли обещает прочное счастье; он высматривает красивым теленком, она – ух, бой-баба будет на жизненной арене! Я молча благословил их, да и не время было на что-либо большее. Вечером он явился за дорожными в Оби, дал на двоих, и на имущество; не обидели себя – сорок ен попросили и получили, то есть – Лин получил; ее не было, хотя хотелось бы поговорить с нею, приласкать, дать кое-какие наставления. Завтра в шесть часов утра пускаются в путь – Господи, благослови их!

Из Коодзимаци были после обеда о. Алексей Савабе с двумя избранными казначеями: Иоанном Нагата и Петром Эндо (Секи). Принесли деньги для хранения здесь в церковном железном ящике, в трех документах – всего на сумму немного больше двухсот ен; дал им соответственно три расписки в получении сих векселей для хранения. Рассказал им, как надо вести церковную отчетность; показал для примера свою, со всеми отделами и расписками. Говорили они, что Церковь продолжают враги о. Алексея мутить моим именем, будто я жду прошение против него, только более мягко написанное, будто Пантелеймон Сато участвует в сей махинации. Я советовал не обращать внимание на эти козни, а обращаться с мутителями мирно и любовно, стараясь мерами кротости образумить их. Петр Секи рек: «Нельзя ли анафеме предать главного мучителя, Танабе?» Что выдумал! Я запретил и думать о сем.

– Возмутившиеся не дают, что следует от них, в добавление к получаемому от Миссии содержанию о. Алексея. Что с ним?

– А уж пусть будет наказанием о. Алексею за то, что он плохо исполнял свои обязанности, сделал возможным возмущение, Миссии не платить же за это.

5/18 августа 1902. Понедельник.

Из Коодзимаци-кёоквай был один гию (церковный старшина), принадлежащий к приходу Иоцуя, где гнездо мутителей Церкви, спрашивает:

– Правда ли, что вы обещали переменить священника, если большинство христиан представит подписи, что не желают о. Алексея Савабе? Враги о. Алексея вашим именем действуют и усиленно собирают подписи, все больше и больше мутя мирных христиан.

– Да, об этом я уже слышал и предупредил, что неправда. Раз решенного я не могу изменить, пока не изменятся обстоятельства. Если о. Алексей не исполнит своего обещания – прилежней служить, заниматься проповедью и прочее, в чем он ныне оказался заслуживающим укора и в чем обещал исправиться, то христиане будут иметь резон просить о перемене его на другого священника, теперь же – никакого; сколько бы ни собрали подписей – тщетно: я не приму прошение, – и прочее, что уже не раз объяснял. Гию ушел успокоенным, обещаясь передать мои речи другим.

Был Reverend King, здешний епископальный миссионер, и Reverend Norris, тоже английский епископальный миссионер из Северного Китая, один из выдержавших осаду боксеров в Пекине. Говорил он, что политика Пекинского Двора ни на волос не изменилась – все та же рутина, обещающая продолжение нападений на миссионеров и китайских христиан, что если династия не переменится, и всегда будет то же; на перемену же династии пока нет никакой надежды – нигде не видится в Китае сильного человека, который взялся бы за это; притом же это ныне чрезвычайно трудно было бы по компликации с иностранными державами.

6/19 августа 1902. Вторник.

Праздник Преображения Господня.

Такой дождь рубил с раннего утра, что собравшиеся к богослужению человек тридцать, бесспорно, должны быть названы благочестивыми христианами. Потом целый день, вот до двенадцати ночи, введение в каталоги новых русских книг, вперемежку с отпуском плетущихся на свои места катехизаторов, как Николай Исикава в Окуяма, Виссарион Такахаси в Кумамото.

7/20 августа 1902. Среда.

После полудня являются десять человек представителей якобы всей Церкви в Коодзимаци, подают завернутое в бумагу прошение.

– О чем? – спрашиваю.

– О том же, что было в прежнем прошении. По вашему приказанию (мейрей-ни ётте) мы вновь собрали печати.

– По моему приказанию? Такого не было. Это ложь. Я уже не раз слышал, что вы моим именем действуете, и всякий раз посылал сказать вам, чтобы прекратили эту смуту. Прошения вашего я не приму, так как дело прежде было с вами же вместе разобрано, рассужено и решено. Перерешать его было бы противозаконно и противно здравому смыслу. Вы сами же потом сказали бы: что это за Епископ, который сегодня решит одно, а завтра совсем другое. Больше и слушать вас не хочу.

Встал и ушел. Но через пять минут, направляясь в библиотеку и видя их все еще сидящими в классной зале, зашел и попытался убедить заниматься мирно делами своего звания, а Церковь оставить заведыванию Епископа, который, решив их жалобу, наблюдет, чтобы решение не осталось праздным: о. Алексей непременно исправится; если же нет, тогда они будут иметь право просить об удалении его, и он удален будет.

8/21 августа 1902. Четверг.

Мутители Церкви в Коодзимаци вновь пришли еще в большем количестве с тем же прошением. Вышедши к ним, вновь объявил, что не приму прошение. Когда стали они говорить разом в несколько голосов, пытался уйти от них, но был силою задержан, несколько рук ухватились за меня, другие твердо приперли дверь; послушав несколько минут галденье одного и того же вздора, вырвался из комнаты и у себя запер дверь на ключ. Раз шесть-семь пытались они отворить дверь и стучать в нее с такою силою, что я прощался с дверью, думая, что она будет разломана. К двум часам несколько утихли, начав шуметь с часу; тогда я пошел пригласить секретаря Нумабе с приготовленными пакетами содержания служащих, которые сегодня должно рассылать; за Нумабе ворвались в комнату мутители все с тем же прошением в руках.

– Сколько уже раз говорил вам, что прошение ваше решено, и решение не переменится.

– Да возьмите хоть так прошение, прочитайте, а решение пусть останется то же.

– Это можно, – оставьте, – прочитаю.

– Так мы подождем.

– Подождите, только вам придется ждать часа два, пока я кончу вот не терпящее отлагательства дело с господином Нумабе.

Через полчаса вновь приходят:

– Мы уйдем.

– С Богом!

Прошение на этот раз оказалось самым кратким повторением прежнего: «Не желаем нынешнего священника и потому просим удалить его от нас», – и следуют подписи с печатями. Всего печати ста двенадцати домов. Затем отмечено, что двадцать домов безразличны, семь желают о. Алексея Савабе, семь – под разными условиями, сорок три дома – охладевшие к Церкви. Здесь и есть сто восемьдесят девять домов, значащиеся по метрике Церкви Коодзимаци.

9/22 августа 1902. Пятница.

Письмом пригласил старика о. Павла Савабе завтра в девять часов утра ко мне посоветоваться о возмущении Церкви Коодзимаци.

Закончено внесение в каталог новых книг, и сдан каталог Ивану Акимовичу для переписки в ходячий по рукам.

Все эти дни, на утренних и вечерних богослужениях, идет испытание вновь поставленных иереев в том, изучили ли они отправление богослужений; оказываются достаточно изучившими, так что могут отправиться по своим местам.

10/23 августа 1902. Суббота.

О. Павел Савабе уверяет, что из подписавшихся ста двенадцати домов, не желавших иметь священником о. Алексея, наполовину приложили свои печати только будучи уверены, что этого желаю я; всего же, по его мнению, гораздо больше христиан, желающих о. Алексея, чем нежелающих. Итак, попросил я уяснить это собранием подписей. Потом ясно будет, как дальше поступить. Если христиане разделятся пополам, то нежелающим будет предложено избрать для себя другого священника, и пусть таким образом эта Церковь разделится на два прихода; кстати, ее и пора разделить, по обширности места, занимаемого ею. Если весьма значительное большинство и меньшинство окажется, то поступлено будет иначе.

11/24 августа 1902. Воскресенье.

О. Павел Савабе поручил собрание подписей для уяснения, что о. Алексея любят и желают иметь своим священником большая часть христиан Церкви в Коодзимаци, самым лучшим друзьям о. Алексея: Петру Секи, Ооуци Вада, Есида и оные были у меня для совещания, но увы! Оказались плохими защитниками своего патрона. Пришли возмущенные и рассерженные: «Как-де Епископ, обещавши не переменять решение, ныне переменяет его?»

– Успокойтесь! Я и не думал пока переменять решение, и не о том теперь речь, а об уяснении, сколько христиан желают о. Алексея. Вот противники его предоставили, что только семь домов на его стороне из ста восьмидесяти девяти; о. Павел Савабе говорит, что это поразительная неправда, что большая половина христиан желают его; так вот помогите уяснить, что это правда. Я дам вам лист за моею печатью для собрания подписей.

– В таком случае нам нужно еще удостоверение, что вы не говорили Пантелеймону Сато, будто приказываете христианам заявить приложением печатей о нежелании иметь священником о. Алексея Савабе.

– Сейчас же получите его.

Отправившись в канцелярию, велел изготовить два листа, – один с подписью, что приглашаю подписаться желающих о. Алексея, другой, что не говорил Пантелеймону Сато, и так далее, что выше. Приложил к листам свою печать и предложил собеседникам. Но начались бесконечные их речи, с курением почти во все рты папирос такого убийственного табаку, что я должен был отворить все двери. Сколько я ни убеждал их сделать мирно и спокойно дело, весьма полезное для Церкви, в смысле уяснения истины и уличения во лжи противников, пустозвонные ораторы, дымясь, все больше и больше разгорячаясь, «как-де я верю им?»

– Потому-то и прошу вас уличить их во лжи, что не верю, чтобы они говорили правду.

Но я должен поверить безусловно, без всяких спросов, вот им, четырем, против ста двенадцати домов. А не верю, так «нет правды и порядка в Церкви»! И с этой руготнею, оставив приготовленные листы, отказались от дела, порученного им о. Павлом Савабе, оставили меня. Я зашел в канцелярию и велел известить о. Алексея Савабе, чтобы завтра побыл у меня: быть может, найдутся другие друзья у него, которые постараются за него.

12/25 августа 1902. Понедельник.

Новые священники, перед отправлением на свои места, снабжены антиминсами и всеми другими принадлежностями их священнослужения сполна.

Кроме сего, весь день наполнен смутою Церкви в Коодзимаци. Утром пришли и два часа мучили меня своими рассказами Савва Хорие и о. Семен Юкава. Хоть бы слово новое, чего бы я прежде не знал, что полезно было бы для поправления дела! А слушать должен был не моргнув глазом и не обнаруживая никаким другим знаком нетерпения и скуки. Савва Хорие говорил все время бледный, захлебываясь от волнения и остро наблюдая, слушаю ли я. Главная тема, что диакон Павел Такахаси возбуждает смуту; но сам же, не сознавая того, по-видимому, и доказал, что нет средств уличить Такахаси в этом. Когда Хорие призвал к себе Такахаси и стал укорять его, сей зарекся и заклялся, что ни душою, ни телом не повинен. «Я и утром, и вечером молюсь о вас, как бы о своем отце, – стану ли лгать? И вот вам моя клятва, что я ни на волос не причастен нынешнему волнению христиан против о. Савабе». Таковы были слова ПавлаТакахаси Савве.

– Так что бы я мог бы сделать, чтобы прекратить интригу Такахаси? Позови я его и укори, он и мне так же заречется, а между тем еще больше озлобится и горше станет мутить.

О. Семен Юкава начал было повествование всей истории возмущения; я послушал немного и сказал, что продолжение знаю на память. Предложил он потом практичный вопрос:

– Если из Коодзимаци попросят к больному, или для другой требы, как быть?

– Идите, конечно. Из-за глупости или озлобления мутителей не лишать же благодати освящения и спасения людей, быть может, ни мало не причастных их греху.

Скорым оправданием практичности сего наставления было приглашение из Банчёо-кёоквай от какого-то мутителя о. Романа Циба прийти окрестить внезапно заболевшего кого-то, приготовленного к крещению. О. Роман: «Идти ли?»

– Непременно, сейчас же идите и окрестите.

Он взял крестильный ящик, облачение и пошел исполнять.

В три часа неожиданно ввалилась ко мне в комнату толпа мутителей, человек восемь, и началось галденье.

– Какой ответ на наше прошение?

– Никакого; вам и не обещан ответ. Впрочем, я скажу вам потом что-нибудь, теперь же мне нужно исследовать правильность ваших заявлений. Вы показываете, что за о. Алексея только семь домов, против него – сто двенадцать, но я сомневаюсь, чтобы это было правильно.

– Почему же вы сомневаетесь?

– Хоть бы потому, что при собрании подписей вы употребляли обман, действовали моим именем, говоря, что это мой приказ.

– Этого не было.

– Недаром же мне этим уши прожужжали. Вот это и нужно проверить.

– Скоро ли это сделается?

– Быть может, в неделю, а быть может, и в месяц; когда кончится, тогда я дам вам знать.

– Нам надо поскорей! Ответ скорей! Мы не можем терпеть! – и так далее. Загалдели в несколько голосов. Что было делать, как, поджавши руки, молча смотреть на них?

– Мы недовольны решением и по прежнему прошению, – возгласил один из них.

– Это чем же?

– Да вот по тому пункту, что о. Алексей Савабе разглашает тайны, которые узнает на проповеди.

– Что же, у вас есть какое-нибудь новое доказательство, кроме того, что вы сказали? Если есть, скажите теперь.

На это все замолчали.

– Мы недовольны еще, что вы не утвердили выбранного нами казначея.

– Я же вам объяснил, что это потому, что вы выбрали человека, никогда в Церковь не заглядывающего.

Все это еще членораздельные возгласы, на которые можно было отвечать, поняв их; но беспорядочное галденье усиливалось все больше и больше; постояв и послушав, я ушел из комнаты, велел Ивану перенести приготовленный чай в гостиную и притворить ее; напился чаю, вошел в свою комнату, чтобы взять ключ, сказал еще пребывавшим там мутителям, что «кончивши исследование, дам им знать», и ушел в библиотеку.

Вперед пусть будет непременным правилом: «Говорить только с двумя депутатами, требовать в подобных случаях, чтобы избирали из себя не больше двух и присылали и для разговора со мной; пришедши пусть приносят с собой удостоверение от прочих гиюу, или христиан вообще, что они уполномочены на переговоры».

Недолго побыл я в библиотеке, когда секретарь Нумабе пришел позвать: «Отцы Павел и Алексей Савабе желают видеть меня». Я обрадовался приходу их, думал – это вследствие вчерашнего приглашения мною о. Алексея; стал тотчас же рассказывать, как вчера присланные ими Секи, Ооуци и прочие удивили меня непониманием дела и отказом послужить уяснению правды в пользу своих «симпу». О. Павел Савабе открывает уста, и о ужас! Начинает сыпать теми же выражениями, что я слышал от П. Секи, Ооуци и других. Всматриваюсь в него – лицо искаженное гневом; у его сына лицо тоже гневное и бледное.

– Что с вами, оо. Павел и Алексей? Ужели вы хотите мне помешать вам же послужить, вашу честь защитить? – спрашиваю.

– Мы надеялись на вас; вы обещали, что не измените «решение» (кеттей), а выходит совсем другое.

– Разве я изменил решение? О. Алексей, вы до сего часа состоите священником Церкви в Коодзимаци?

– Состою.

– Но мутители просили взять вас оттуда, разве их просьба исполнена? Разобравши их прошение, я решил, что вы неизменно остаетесь священником там же – когда же отменено то решение?

– Вы приняли от них другое прошение.

– Да, принял, но это не значит, чтобы я изменил прежнее решение. Это дело совсем другое, уклоняющееся в сторону от первого; в новом прошении сто двенадцать домов подписались против о. Алексея, и только семь домов остаются за него; я не верю этому и хочу узнать истину и обличить обман, к которому прибегли собиравшие подписи.

– Их нужно наказать за это, – гневно восклицает о. Павел.

– Они и будут наказаны разоблачением обмана.

– Пантелеймона Сато нужно наказать отрешением от должности учителя Семинарии.

– Чему же это поможет?

Едва я вымолвил эти слова, как о. Павел, пылающий гневом, схватился с места:

– Прощайте! В последний раз видимся! Я оставляю священство!

И ушел, оставив меня с разинутым ртом от изумления.

О. Алексей остался, и я с ним продолжал толковать, убеждая не мешать мне защитить имя и честь отцов Савабе. Но тут я с грустью понял, что неблагодарнейшее из дел – убедить глупого и упорного вместе. О. Алексей повторял на все лады чужими словами укор мне, будто я неверен своему обещанию, будто слушаю их противников и соглашаюсь с ними, что они с отцом при этом не могут служить и прочее, и прочее. Бросив, наконец, попытки убедить его совершенно в противном, я замолчал, опустив голову и дал волю ему говорить, что хочет, видя на опыте, что вдолбить резон в голову упрямого глупца труд столь же тщетный, как вколотить гвоздь в мякину. «А, может, и то, – думалось мне, – что оо. Савабе принимают всю эту пертурбацию за мое дело, что это моя интрига против них. Из-за чего бы, кажись? Ну мало ли! Хоть бы из-за того, что они – хорошие люди». Коварство – совершенно в японском духе, и весьма естественно по себе заключить о другом.

Так или иначе, много неутешительных мыслей прошло через мою голову, пока о. Алексей говорил. Наконец он, заключив, должно быть, из моего молчания, что я тронут, спустился на ковер, преклонил голову и стал прощаться со своим священством в Коодзимаци, то же и тут долго говорил умягченным тоном. А я, крайне наскучив всею этою канителью, тянувшеюся более часа, встал и стал ходить по комнате. Когда он окончил и встал, я сказал ему:

– Вашего отречения от должности священника в Коодзимаци я не принимаю, как будто вы и не сказали его. Подумайте в продолжение трех дней, помолитесь, чтобы Господь внушил вам сотворить благое, и придете ко мне вновь поговорить.

– Не приду; это мое окончательное решение.

– Не придете, так я позову вас, во всяком случае этого вашего решения я не принимаю теперь.

Утро сегодня было особенно приятное: на душе так светло, покойно; а вечер такой туманный и слякотный! Таки всегда в жизни; коли первый глоток из чаши сладок, так и знай, что дальше горечь и мерзость.

13/26 августа 1902. Вторник.

Три новопоставленных священника отправились по своим местам: о. Яков Мацуда в Окуяма, о. Фома Маки в Токусима на Сикоку, о. Роман

Фукуи в Немуро, на Эзо. Благослови Бог их служение и сотвори его много плодным для Церкви и Царства Небесного!

Был Павел Цуда, старик-катехизатор из Сюзендзи, вместе с христианином оттуда, Ямада, который, впрочем, служит здесь, в Токио, состоя инженером, в заведывании которого железнодорожный путь, начиная от Симбаси до станции Сано по Тоокайдо. Сказал Ямада странную вещь: на этом участке каждые три дня бывает по одному самоубийству; большею частию молодежь из учащихся гибнет этою ужасною смертию, ложась на рельсы перед локомотивом. Вот что значит потеря веры в Бога и загробную жизнь, столь распространенная ныне в Японии! И как же не желать и не стараться, чтобы поскорее христианство распространилось в Японии?.. Привели они: Цуда – свою племянницу, Ямада – свою дочь (приемную – родную Эраста Нода, который приходится младшим братом Ямада) в нашу Женскую школу.

Без «Коодзимаци» дню как же обойтись? И на этот раз даже с приятным сюрпризом. Говорил я вчера Савве Хорие и о. Семену Юкава, что хорошо бы поручить собрание подписей в пользу Алексея Матфею Нива, бывшему катехизатору, человеку, преданному оо. Савабе, опытному и спокойному. Говорил и о. Алексею, чтобы он прислал Матфея ко мне, чтобы поручить ему это дело. Первые ничего мне не сказали на это, последний отрекся сделать, что я ему говорил. Утром сегодня, однако, не знаю, по чьему наущению, Матфей Нива явился ко мне, да и не один, а со стариком Есида – оба очень мирно и мягко настроенные. Выслушали они, что я им сказал, приняли хорошо и обещались собрать подписи к печати сторонников о. Савабе; Матфей Нива тут же показал список почти пятидесяти домов, по его мнению, расположенных к о. Савабе; некоторые из них, быть может, и не приложат печати, стесняясь мутителей, вынудивших у них подписи обманом, но что они отнюдь не желают удаления от них о. Савабе, то верно. Я дал им месяц срока на исполнение поручения. Помолившись перед образом и взяв благословение, они отправились. Помоги им Господи послужить умиротворению возмущенной Церкви!

Вечером был из Коодзимаци-кёоквай Сергий Ооцука по тому же делу, и этот хорошо настроен в пользу оо. Савабе. Долго говорил, а я молча слушал; говорил почти в точь то, что я вчера проповедовал так безуспешно оо. Савабе, говорил Ооцука, стараясь убедить меня в том, в чем я убежден и прежде и больше его, что «нужно беречь честь священников, особенно такого почтенного, как о. Павел, что нельзя по первому требованию христиан переменять священника», и так далее. Я, наконец, рассмеялся и прекратил его излияния, сказав, что «он мне читает то, что во мне самом».

Учащиеся уже начинают собираться после каникул, и прежние, и новые.

14/27 августа 1902. Среда.

О. Алексей Савабе пришел с надутою физиономиею и заговорил еще в худшем тоне, чем третьего дня: «Отец его и он-де очень обижены смутою в Коодзимаци», и виною этой смуты, по его речам, ни больше, ни меньше, как я. Такая бессовестность и такое идиотство хоть кого выведут из терпения, я обозвал его дураком (гуно моно) и перестал слушать; а когда он все еще продолжает молоть, точно заведенная мельница, предложил ему категорический вопрос, признает ли он еще меня своим Епископом?

– Признаю, – ответил.

– Так слушайся меня и не мешай, насколько могу защитить честь твоего отца и твою же, причиною нынешнего поругания которой – ты сам, так как был плохим священником.

Сказавши это, я оставил его в гостиной и затворил за собою дверь. Он с полчаса просидел один, затем вышел ко мне, буркнул: «Раза два-три прослужу еще», и ушел домой.

Секретарь Нумабе говорил потом, «что и в самом деле старик Павел Савабе убежден, что по моему именно наущению Пантелеймон Сато внушил христианам собрать подписи против о. Алексея Савабе». Несказанно печально! Это вот первенец христианства и первенец священничества в Японии. Так-то прочно и цветуще дело христианской проповеди здесь, если самый первый и прославленный плод этакой гнилой! Можно бы прийти в отчаяние, если бы мне не было уже шестьдесят лет и если бы я не закалился в неудачах и тщетных ожиданиях лучшего.

Был хакодатский наш консул Мат. Мат. Геденшторм с капитаном французского военного судна, хвалил хакодатского священника и нынешнее доброе состояние тамошней Церкви, говорил, что моряки с «Адмирала Нахимова» пожертвовали сто ен на содержание в порядке нашего хакодатского кладбища, которое при обзоре нашли, впрочем, в чистоте и порядке.

Был здесь профессор Римского Права при здешнем Университете Томидзу вместе со студентом Лукою Като. Профессор едет путешествовать по нашему Приморскому краю и Манчжурии, «чтобы познакомиться с русскими нравами и обычаями». Жаль, что не мог послужить ему рекомендательными письмами, по неимению знакомых там. Советовал только для успешности своего намерения проехать несколько далее предположенного.

Диакон Дмитрий Львовский уехал в Россию, оставив здесь семейство, в трехмесячный отпуск, по случаю исключения его двух сынов из Духовного училища в Одессе за дурное поведение, для устройства их в другие школы.

Пение всенощной сегодня было без него хорошо; причетников, тоже весьма порядочно; его прекрасный тенор не красил хора, зато и его нестерпимые выкрики по временам не безобразили пения и не резали ухо.

Молящихся за всенощной было довольно много.

15/28 августа 1902. Четверг.

Праздник Успения Пресвятой Богородицы.

С половины восьмого исповедь лежащего в параличе о. Павла Сато. Страдания, видимо, углубили его чувство благочестия и усердия к Церкви. После Литургии о. Роман Циба, в полном облачении, отнес святую Чашу с Святыми Дарами к нему приобщить его; диакон Стефан Кугимия и причетник с возожженною свечою сопровождали Святые Дары.

Молящихся в Церкви и сегодня было порядочно.

Потом целый день до вечера прием разных христиан, по преимуществу приведших детей или родных в школы. Между прочим, о. Тит Комацу привел в Семинарию своего племянника, которому шестнадцать лет, но который по росту годен в гвардию.

Погода целый день была прекрасная, что большая редкость в нынешнее лето.

Коодзимацкие мутители и сегодня не оставили напомнить о себе: в квартале Иоцуя между ними умер восьмидесятитрехлетний старец, недавно напутствованный о. Феодором Мидзуно; так они и похоронить его не захотели просить своего священника, о. Алексея Савабе, а пришли просить священника отсюда. Не лишать же покойника молитв из-за глупости и вражды его родных; конечно, я благословил того же о. Феодора Мидзуно отправиться погрести покойника, что он и исполнил. Вернувшись вечером, он рассказал, что похороны были даже торжественны: собралось на отпевание и провожало до кладбища очень много христиан.

16/29 августа 1902. Пятница.

Из Совета Миссионерского Общества прислали содержание Миссии за второе полугодие нынешнего года. В первый раз приходится так рано получать эту сумму, и это потому, что в первый же раз, очевидно, вследствие моей жалобы, что Хозяйственное Управление долго задерживает суммы, идущие в Миссию, Совет послал прямо из Москвы сюда, взяв перевод в конторе Торгового Дома Юнкер и К°. Сегодня в Иокохаме показал в трех банках, спрашивая размен, в «Hong-Kong and Shanghai Banking Corporation», в «Chartered Bank of India» etc, и в Русско-Китайском Банке; везде без всякого вопроса приняли вексель и сказали размен; сдал я его в первом, где сказали лучший размен, на шестьдесят семь ен больше, чем в нашем банке. В Совет Миссионерского Общества написал уведомление с благодарностию и просил, чтобы и вперед пользовались этим способом пересылки сумм.

О. Алексей Савабе написал письмо, в котором уже прямо нынешнюю смуту против него приписывает моему «тайному приказанию» (наймей) и несет разную другую чепуху на двух листах. С этим бессмыслием, если не бессовестностью, ровно ничего не поделаешь; остается замолчать пред оо. Савабе.

Текуса Сакаи, учительница, вернувшись из Хакодате, рассказывала об оживленном и весьма мирном настроении тамошних христиан. А давно ли и там была буря, наподобие нынешней в Коодзимаци? Дай Бог, чтобы в Коодзимаци поскорей сделалось так, как теперь в Хакодате!

17/30 августа 1902. Суббота.

О. Алексей Савабе был за получкой – сверх определенного церковного содержания от Миссии на себя и отца, идущих частно от меня девять ен отцу, три ены жене на расходы, одна ена пятьдесят сен ей же на молоко; выдал я молча; он что-то заговаривал, я промолчал и раскланялся.

Три катехизатора и учитель пения Церкви в Коодзимаци приходили рассказать, что взмутившиеся христиане, не получая от меня ответа на второе прошение (а им сказано, что ответ будет дан, когда исследуется, точно ли все сто двенадцать домов против о. Алексея Савабе), составили и напечатали апелляцию ко всей Православной Церкви в Японии и готовятся рассылать ее повсюду. «Что нам делать при этом?» – спрашивают.

– Да ничего – предоставить мутителям поступать, как они хотят, если они не слушают резонов. Старайтесь только об одном, чтобы от вас, как служителей религии любви и мира, они не слышали иного, кроме слов любви и мира; старайтесь, насколько можете, образумить их, пусть подождут, пока дело будет исследовано; не стану же я плясать под их дудку – поступать опрометчиво. Апелляция их – дело смешное; вы изучали Канонику и знаете, как управляется Церковь:

Из Порт-Артура прибыли два ученика в нашу Семинарию для изучения японского языка, чтобы быть потом переводчиками, согласно тому, что в марте писал адмирал Алексеев. Привезла их учительница Савельева, нарочно для того командированная; мальчики оба четырнадцатилетние, ученики Порт-Артурского училища Федор Легасов и Андрей Романовский. Госпожа Савельева остановилась с ними пока в соседней японской гостинице, завтра сдаст их в Семинарию. С ними прислана сумма на годовое содержание их.

Ученики, собравшиеся в Катехизаторской училище, двенадцать человек и в Семинарии – около сорока, сегодня осмотрены доктором, и некоторые найдены не совсем годными для принятия; двое с зачатием чахотки (один из Катехизаторского училища – сын катехизатора Стефана Такахаси, другой из Семинарии – сын катехизатора И. Катаока, прямо возвращены домой; с некоторыми слабыми то же, кажется, надо сделать. Не все еще собрались.

Всенощную пели хоры и преплохо, разнили и тянули; следовало бы подождать, пока споются; пусть бы пели, как прежде в это время, до спевок, причетники.

18/31 августа 1902. Воскресенье.

У Пантелеймона Сато, перед обедней приходившего показать свою проповедь, спрашивал, «правда ли, что он сказал христианам в Коодзимаци, будто я велел собрать подписи нежелающих о. Алексея Савабе?» Он с негодованием отвергнул это. И я верю ему. До сих пор во лжи или в коварстве он не был замечен. Конечно, небылицу взвели на него, быть может, даже воспользовались каким-нибудь неосторожным выражением его.

Посетил больного кровохарканьем князя Стефана Доде. Сиделка и родные ухаживают за ним. Расположение духа – светлое, христианское. Брат его Лука показал новоустроенные в молитвенной комнате очень красивые аналой и столик.

Вечером о. Тит Комацу очень долго рассказывал о своих Церквах и катехизаторах; ничего, впрочем, нового для меня. О пасынке о. Павла Савабе, живописце Иоанне, рассказал, между прочим, что он, оставив свою наложницу, женился недавно на одной христианке, дочери богача Сея, из Сиракава, но что тесть уже отнял у него жену, и брак оказывается беззаконно расторгнутым; неизвестно, возобновится ли при таком своенравии обеих сторон.

19 августа/1 сентября 1902. Понедельник.

С половины восьмого часа мы с Павлом Накаи начали наше обычное занятие переводом богослужения, с Первой Песни Канона утрени Шестой недели по Пасхе, и продолжали до двенадцати. Вечером с шести до девяти то же.

После полудня до вечера – чтение церковных писем с обычными просьбами денег, книг, принятия девочек в Женскую школу и разными известиями разного характера: тоже отпуск обратно в Порт-Артур учительницы Марьи Семеновны Савельевой, привезшей учеников оттуда и много повествовавшей о себе, о своей службе в Палестине и прочем – все в розовом свете.

20 августа/2 сентября 1902. Вторник.

С восьми часов – молебен перед началом учения. Из регентов и учителей пения никого не случилось в Церкви – не были предупреждены – пропели на два хора сами учащиеся и пропели отлично, за исключением многолетия на левом клиросе. Перед многолетием я сказал поучение: «Вы молились о помощи Божией, и Бог пошлет вам помощь, но для этого нужно, чтобы вы были достойны ее; именно, прежде всего, чтобы вы были верны своему назначению, с которым прибыли сюда. Господь указал вам путь сюда, дорожите этим и не обратитесь вспять, чем уклонились бы из-под руки Божией и из-под Божия руководства и охранения. Нет в Японии ныне школ нужнее, важнее наших. Прежние религии здесь потеряли всякий авторитет, что и естественно, так как они – создание человеческое, и японский народ перерос их; христианство еще не вошло в страну, и жалуются все на упадок добродетели от безрелигиозности; если так продолжится, то плохо будет Японскому государству и народу от упадка и расстройства нравов. Итак, вы, назначая себя на воспитание для проповеди Христовой веры в Японии, назначаетесь для весьма важной службы государственной и народной. Но это еще низшая цель; вы готовитесь и на более высокое, самое высокое дело для людей – указывать вашим соотечественникам путь к Небу, открывать им, что они дети Отца Небесного и должны быть гражданами Царства Небесного. Как бы ни были хороши люди здесь, на земле и для земли, но если они не имеют понятия о том, что они не земле только принадлежат, что они на земле должны лишь воспитаться для будущей жизни, то они в „косинуке“ душой; телесные „косинуке” не могут ходить по-человечески, а разве на четвереньках ползать; вот так же ползает и пресмыкается душою ныне все в Японии, что не знает Бога-Творца и Отца Небесного – не знает или по гордости и нежеланию знать, каковы все здешние ученые и интеллигентные люди, или по неимению возможности знать, каков весь прочий народ, еще не слышавший о христианстве. Вы имеете целью поднять ваших соотечественников на ноги, поставить их прямо перед небом, указать им путь туда и вести во сретение Отца Небесного. Какое высокое ваше назначение! Будьте же верны ему. Вы хотите идти вслед Апостолов и Мироносиц – не сбейтесь же с вашего пути, не уклонитесь на стезю Иуды, пожелавшего денежной выгоды и из-за нее оставившего свое первое назначение, к великому своему несчастию. Дальше, чтобы получить помощь Божию на ваши занятия, будьте прилежны, живите между собой в мире и любви и исполняйте в точности все училищные правила. Науками вы будете развивать свой ум, взаимною любовию, миром и всяким добрым поведением – развивать и воспитывать сердце, исполнением инструкции – воспитывать аккуратность и точность в характере и силу воли; последнее еще будет служить вам к сохранению здоровья телесного"…

Вечером в Семинарии с Катехизаторскою школою и в Женском училище производились обычные «симбокквай» с речами и разными увеселениями, вроде пения, «фукубики» и подобного. Я дал пять ен Женской школе и шесть ен Семинарии с Катехизаторской школой, так как здесь было человек сто на собрании (просили ученики десять ен поэтому). Ученики хотели, чтобы и я посетил их собрание, поэтому, отменив вечернее занятие с Накаем, я отправился туда и с семи до десяти часов не без удовольствия провел время. Старшие ученики ныне отлично настроены; дай Бог, чтобы их благочестивое настроение сохранилось, и из них выйдут хорошие служители Церкви. Все их речи направлялись к тому, чтобы внушить ныне поступающим в Семинарию сохранить неизменным их расположение служить Церкви. Между говорившими речи выступили на сцену и двое русских, ныне принятых в Семинарию, один из них прочитал на память стихи «Бородино», другой пропел русскую патриотическую песенку. Одеты они уже совершенно по-японски, и только светлые волосы их обличают в них не японских мальчиков.

21 августа/3 сентября 1902. Среда.

Кончены приемные экзамены и составлены списки поступающих в Семинарию и в Катехизаторскую школу. В первую приняты тридцать три мальчика (все, согласно правилу, не ниже четырнадцатилетнего возраста) безусловно, и шесть совсем плохо подготовленных, с условием, что они окажут способности и успехи до нового года; если нет, будут отосланы назад. Четыре оказавшиеся слишком слабыми органически, по совету свидетельствовавших врачей, возвращены домой. В Катехизаторскую школу приняты десять безусловно, два, оказавшиеся малограмотными, – на испытание в продолжение этой трети. Один с зачатками чахотки отослан домой.

22 августа/4 сентября 1902. Четверг.

Из Ивай-кёоквай, где между христианами в Яманоме есть весьма богатый Моисей Ямада, да и все христиане небедны, просьба: «Отныне уплачивать из Миссии катехизатору ежемесячно полторы ены, что доселе составляло пожертвование их Церкви на содержание катехизатора (кёокиу), теперь-де отстроилось у них церковное здание, и расходы на содержание его будут». Бессовестные! Так вот почти все Церкви: сначала пообещают что-нибудь на «кёокиу», а потом и съедят (хаму) свое обещание. Да когда же это японское христианство явит хоть признак того, что хочет стать на ноги? Но на этот раз есть средство наказать сквалыжников: я им обещал две большие иконы для церковного дома; ныне отвечу, что отменяю свое обещание вследствие отмены ими их обещания.

Моисей Минато из Сикотана (перед своим отъездом ныне оттуда) пишет, что «бонза, нашедши совершенно бесплодным старание свое совратить наших христиан (курильцев) там в буддизм, уехал в Сайкёо, а между живущими там японцами есть желающие слушать Христианское учение». Ладно, Максим Обата, имеющий заменить Моисея на Сикотане, вероятно, уже прибыл туда.

Двое депутатов от возмутившихся против оо. Савабе были:

– Мы наняли дом для отправления в нем богослужений, так как мы не желаем ходить в Церковь, где служит о. Алексей Савабе, а в Собор – далеко, для женщин и детей неудобно. Дайте нам священника для совершения богослужений.

– Молитва с ненавистью в душе, как вы знаете из молитвы «Отче наш», не приемлется Богом. Впрочем, желание ваше молиться я запретить не могу; быть может, Господь во время самой молитвы умягчит ваши сердца и переменит вражду и ненависть на мир и любовь. Священника к вам отпускать буду во всякое время, когда вы пожелаете отправлять богослужение.

– Позвольте одному из четырех катехизаторов также всегда быть на нашем богослужении, чтобы исправлять должность чтеца.

– И этого запретить не могу, приглашайте катехизатора; скажите катехизаторам, что на это нет моего запрещения. Но опять повторяю: не забывайте, что только молитва любви и мира приятна Богу.

Нарочно пригласил я секретаря Давида Фудзисава присутствовать при этом свидании и разговоре, чтобы потом не извратили моих слов, не сказали бы, например: «Епископ велел отделиться от Савабе, не ходить к нему на богослужение» и подобное.

Главный секретарь Сергий Нумабе вчера, по моему внушению, был у о. Павла Савабе и пять часов проговорил с ним, разуверяя в нелепом его представлении, будто я поощряю христиан возмущаться против него и сына его. По словам Нумабе, старик немного сдался и смягчился. Сын также присутствовал при разговоре; быть может, и он сделался несколько умней.

23 августа/5 сентября 1902. Пятница.

Утром прочитал в сегодняшнем номере «The Japan Daily Mail» в передовой статье под заглавием: «Missionaries for Manchuria», известие, что «шестьдесят русских миссионеров прибыло в Пекин для Манчжурии», так уведомляет корреспондент газеты «Ници-Ници-Симбун» из Пекина. На этом известии Captain Brinkly строит плачевную передовицу и бьет тревогу; говорит, между прочим: «All sins are permissible provided that they are committed on a big enough scale. So, when Russia is about to withdraw her troops from Manchuria, sixty missionaries come to replace them – the relief of soldiers by preachers». Так три миссионера, данные Преосвященному Иннокентию для Китая и для Манчжурии, обратились в шестьдесят. Всякая ложь во вред России позволительна, «лишь бы была огромных размеров».

В Семинарии лишь сегодня начались классы. Экзамены и врачебные освидетельствования поступающих учеников, также распределение занятий между наставниками заняли немало времени; последнее было трудно по недостатку учителей. Пришлось пригласить в число преподавателей редактора Петра Исикава, переводчика Исака Кимура, катехизатора Антония Такай, с определением им некоторого вознаграждения за труд.

Хорошо, что вчера пригласил секретаря Давида Фудзисава для участия в разговоре с депутатами немирных христиан в Коодзимаци. Как и опасался я, слова мои совсем извратили, и свидетель этого весьма кстати. Приходит сегодня оттуда катехизатор Петр Мори и говорит:

– Вы вчера дали разрешение немирным собираться для богослужений в моей квартире, хорошо ли это будет? И как мне быть при этом?

– В Катехизаторской квартире совершать богослужение я им не разрешил, об этом и речи не было.

– Как же это? Они прямо говорят, что вы им позволили употреблять для богослужений дом катехизатора в Иоцуя.

– Они говорят неправду. В разговоре со мной они прямо заявили, что наняли особый дом для богослужений и просили только священника.

Разговор происходил в канцелярии, и Давид Фудзисава, улыбаясь, повторил вчерашние их собственные слова. Петру Мори я дал положительное запрещение позволять в его доме немирным устроить их молитвенные собрания – этим он сам стал бы на их сторону. А он должен, напротив, учить их миру.

Трое старших семинаристов: Василий Нобори, Павел Есида и Кирилл Мори, во время каникул сделавшие путешествие по Японии, пришли рассказать, что видели в Церквах, посещенных ими. С ними пришли и остальные их трое товарищей. За чаем долго и очень интересно они рассказывали, особенно Кирилл Мори, сын покойного о. Никиты. Самое интересное было о восхождении их на Фудзи-сан, вместе с толпами поклонников-буддистов, всех чрезвычайно религиозно настроенных. Из рассказа о Церквах и о служащих в них новое для меня было, что «о. Игнатий Мукояма брал с новокрещенных по пятьдесят сен за крещение, то есть постановил правилом, чтобы ему по столько платили. Этим и другими денежными притязаниями он возбудил неуважение и нелюбовь к себе в своем приходе, так что его перевод оттуда христиане считают бегством». Весьма прискорбно, что денежная жадность начинает уже ржавчиной вкрадываться в здешнее духовенство. А ведь рассчитывает Миссия и дает столько, что можно безбедно существовать. Внушается и христианам жертвовать и помогать служащим. Но со стороны самих священнослужителей так делать таинство предметом продажи, – как это гадко! Ведь это симония! Когда прибудет о. Игнатий, это исследуется.

24 августа/6 сентября 1902. Суббота.

Из Коодзимаци являются сторонники о. Алексея Савабе, Сергий Ооцука и старший Иосида, и просят несколько минут разговора.

– Вы дали приказание (мей), чтобы возмутившиеся против о. Алексея устроили себе отдельные богослужения? – вопрошает Ооцука.

– Не «приказание»; в разговоре с ними я даже не употребил слово «позволение», а сказал только, что «запретить не могу». Да и как бы я запретил собираться на молитву?

– Значит, они будут иметь богослужения?

– Будут.

– Но это невозможно! Это опять смутит всех расположенных к о. Савабе и перетянет их на сторону возмутившихся.

– Не вижу причины. Расположенные к о. Савабе имеют вместе с ним свои обычные богослужения в храме. Зачем же они пойдут к врагам Савабе?

– Нет, непременно станут смущаться.

– Так вы предохраните их от этого.

– Надо запретить тем молитвенные собрания.

– Это было бы безобразно, да и бесполезно.

– Непременно надо.

И Ооцука стал входить, по мере спора, в гневный азарт. Я бросил его и ушел к своему переводу, от которого он меня оторвал.

После полудня пришел Матфей Нива, как видно, смущенный и расстроенный вернувшимся от меня Сергием Ооцука. Но этот оказался гораздо резоннее того. Он также заговорил в тоне Ооцука, что «мой приказ» тем производить молитвенные собрания расстроит сторонников о. Алексея и прочее. Но когда я рассказал ему все дело – как те просили о разрешении, как приказа с моей стороны никакого не было и прочее, тогда Матфей Нива совсем переменил тон, успокоился и не стал требовать запрещения молитвенных собраний. Между прочим, сообщил он мне, что собрал уже тридцать печатей в пользу о. Алексея и надеется собрать еще сорок. Я истинно порадовался этому известию.

Часа в четыре депутаты от немирных пришли просить священника для отправления им всенощной сегодня. Я выговорил им, что они обманули меня, будто наняли дом для богослужений, между тем как они хотели воспользоваться для этого квартирой катехизатора; сказал, что квартира катехизатора не может служить для сего. Они ответили, что приготовили для богослужения дом одного христианина. Я попросил о. Федора Мидзуно отправиться с ними и отслужить всенощную. – Уже в половине одиннадцатого ночи о. Мидзуно вернулся и рассказал, что за всенощной было человек пятьдесят; но собрались они очень поздно, так что лишь в девятом часу можно было начать службу. Пением заправлял Иван Накасима, начальник хора в Коодзимаци, пришедший сюда по окончании всенощной в коодзимацком храме.

Здесь у нас в соборе оба хора сегодня пели всенощную превосходно.

25 августа/7 сентября 1902. Воскресенье.

Дождь с перерывами лил весь день, особенно утром, почему из города к богослужению собралось мало христиан.

Вечером Накаи по болезни не пришел, почему занятия переводом не было, зато я имел возможность осмотреть вечерние занятия учеников Катехизаторской школы и Семинарии. Везде нашел полный порядок, все дома и на своих местах, за столами, готовят уроки.

Без Коодзимаци не обошелся и этот день. Два сторонника оо. Савабе принесли прошение за печатью восемнадцати сторонников. К прошению пришит печатный документ, составляющий не что иное, как буквально перепечатанное первое прошение врагов отцов Павла и Алексея Савабе. Тогда я это прошение подробно разобрал по пунктам, сначала вместе с о. Алексеем Савабе, потом с подававшими прошение, пятью представителями недовольных, большая часть обвинений оказалась несправедливыми, или преувеличенными, часть – справедливыми, что признал сам о. Алексей и что обещал исправить. И как будто ничего этого не бывало – ни разбирательства, ни суда, ни решения, прошение является уже в печати и рассылается повсюду! Действительно, бессовестные люди! Ныне сторонники о. Алексея просят опровергнуть этот документ другим, от моего имени, то есть напечатать все то, что было уже говорено на разбирательстве и суде. Это составило бы уже не тетрадь, а том; а на этот том бессовестные люди ответили бы двумя, еще пущей грязи, и так далее. Нет уж, пусть подождут, пока Матфей Нива соберет все подписи сторонников отцов Павла и Алексея. Тогда увидим, что надо сделать. Кстати, этот-то печатный документ и играет роль апелляции мутителей ко всей Православной Японской Церкви, о каковой апелляции катехизаторы говорили мне несколько дней тому назад.

26 августа/8 сентября 1902. Понедельник.

К сожалению, и сегодня Павел Накаи был болен зубами до невозможности прийти на занятия, и поэтому опять перевода не было. Зато я исправил накопившуюся корреспонденцию в Россию. Дождь и сегодня беспрерывно лил; должно быть, много бед причинил – по крайней мере, между Токио и Иокохамой опасаются за железный мост через реку Кавасаки, выступившую из берегов и затопившую грушевые сады.

27 августа/9 сентября 1902. Вторник.

И опять болен Накаи; немалый тормоз для дела перевода.

День занят был переводом накопившихся расписок и прочим подобным. В церковных письмах нет ничего интересного. Катехизаторы во множестве требуют книг для своих мест, что мы с удовольствием исполняем, так как кладовая полна книгами; никто их не покупает – не мода на религиозные чтение. Это исчадие ада – материализм – своими мрачными широкими крылами одним взмахом покрыло Европу и Азию.

28 августа/10 сентября 1902. Среда.

С Накаем возобновили занятия, – С шести часов всенощная, пропетая причетниками. Учащиеся дома готовили уроки. Мы с Накаем, побыв за всенощной, занимались.

29 августа/11 сентября 1902. Четверг.

Усекновение главы Святого Иоанна Предтечи.

С шести часов Литургия. Молились все учащиеся. Пели причетники и старшие ученики на клиросе.

Из посетителей сегодняшних замечателен Mr. Geil, молодой американец, исследующий состояние Миссий, и это по всему свету, для чего назначено ему четыре года путешествовать, из которого полтора года уже проведены им в разных местах Океании и в Австралии. В последней им уже напечатан первый том его исследований, раскупленный весь прежде, чем вышел из печати. Исследование Миссий это совершенно независимо ни от каких взглядов и сторонностей. До сих пор о Миссиях доставляют сведения секретари и ревизоры, посылаемые миссионерскими обществами разных деноминаций, и сами миссионеры. Все эти сведения являются более или менее окрашенными в цвет тех очков, сквозь которые смотрят наблюдатели, натурально не могущие отрешиться от некоторой деноминационной партиальности. Mr. Geil путешествует в интересе независимого изучения дела всех Миссий. В разговоре со мной он взял от меня статистические данные нашей Церкви здесь; стал было предлагать дальнейшие вопросы: «Как японцы относятся к христианству?», «Каковы надежды Миссии?» и прочее – к сожалению, помешал один русский посетитель.

Вскоре по уходе Geil’я был его секретарь, которому было дано Geil’eм поручение видеть меня и взять сведения о нашей Миссии; он очень удивился, когда я сказал ему, что Geil сам сделал то, что поручил ему. Оба они – молодые люди, кипящие жизнию и энергией. Завидно, что нет у нас вот таких деятелей. Наша интеллигентная молодежь изъедена червем своекорыстия, или индифферентизма, или же прямо нигилизма.

30 августа/12 сентября 1902. Пятница.

Был в Посольстве поздравить с Ангелом именинников – посланника Александра Петровича Извольского и секретаря Александра Николаевича Мясоедова; оба еще на даче, – оставил карточки.

Из Коодзимаци немирные Фома Оота и еще один приходили просить, чтобы я назначил очередь тамошним катехизаторам отправлять обязанности чтеца и певца, когда отсюда будет приходить священник служить для них. Я, вместо того, сказал, что со священником отсюда же будет приходить для того один из учеников; а катехизаторов не нужно занимать этим. Для разговора увел их в канцелярию, чтобы секретари слышали, и они не переиначили потом мои слова.

Бывшему катехизатору Илье Яци, вновь просящемуся на службу, отказано. Вял, безволен, вечно воображает себя больным – плохой служака. Пустился было в мирские занятия – не везет; опять на даровой миссийский хлеб, хоть и не весьма обильный, но обеспеченный; и опять пошла бы история: «на лекарства дайте», «нужно в Токио показаться докторам, на дорогу дайте» – и так далее, а по проповеди успеха – нуль, или близко к тому. Не надо!

31 августа/13 сентября 1902. Суббота.

Церковные мутители в Коодзимаци свое злословие на священников и всю свою грязь отдали напечатать в скандальный газете: «Иородзу- Чёохоо». Этого только не доставало! Мерзавцы! Утром сегодня Василий Ямада пришел сказать мне об этом; «О. Алексей Савабе-де очень встревожен этим». Но я-то что же могу сделать в предупреждении огласки? Меня не спрашивают и не слушают.

Видно, однако, что из мутителей самые дрянные лишь занимаются пачканием своей Церкви в скандальной газете. Двое из немирных перед вечером прибежали сюда и с тревогой говорили об этом, сказали, что ими расследовано, кто передал в газету сведения и что они негодуют на это. Но газета тем не менее, вероятно, напечатает; она от огласки скандалов откупается деньгами – а кто же станет платить ей?

1/14 сентября 1902. Воскресенье.

Часы читал сегодня один из семинаристов (Акила Кадзима) так тихо, что я, стоя за ним на облачальном месте, ничего не мог разобрать; и голос у него несильный, и не понимают эти люди, сколько ни толкуй им, что в таких случаях надо не жалеть голоса, а думать об интересе других. Причетник же, с порядочным голосом, обязанный всегда читать в Церкви, Павел Окамото, по поводу того, что у него умерла жена – уже Бог весть когда, распустился, как курица, и разленился. Строго сказал ему сегодня, чтобы сам читал Часы в праздники, а не станет, оштрафую вычетом из жалования.

В газете «Иородзу Чёохоо» сегодня, действительно, помещена скандальная статья об оо. Савабе и обо мне, что я не решаю дела, как должно. Между прочим, на оо. Савабе возводится обвинение в похищении денег, пожертвованных нашим военным судном «Адмирал Корнилов», тогда как эти деньги тогда же, в 1895 году, сданы были о. Павлом Савабе в Коодзимаци мне для хранения в банке на будущие нужды Церкви в Коодзимаци, и я показал немирным банковый документ, в котором вместо ста тридцати ен, пожертвованных, значится уже сто семьдесят пять – с наросшими процентами.

Отцы Савабе, если захотят, могут иск вчинить за обесчещение их. Это они едва ли сделают; а бессовестные люди торжествуют. Впрочем, это торжество, по-видимому, начинает пристыжать их самих: вечером сегодня злейший из врагов Савабе с каким-то другим еще приходил ко мне заявить, что он умывает руки в деле публикации в «Иородзу Чёохоо», он, мол, и другие с ним возмущены сим делом. Коли искренно, ладно.

Матфей Нива со стариком Иосида приходили попросить от меня заявления, что «я, разобравши денежные дела Церкви Коодзимаци, не нашел в них ничего предосудительного для чести оо. Савабе; что это разбирательство сделано было при участии восьми человек церковных старост Коодзимаци, пять из коих – жалобщики на Савабе, и они все вместе со мною решили то же». Я охотно написал это заявление и приложил к нему печать. Говорил Матфей Нива, что он уже девяносто подписей собрал в пользу Алексея Савабе.

Вечером мы с Накаем кончили приготовление к печати «Страстной Службы». Слава Богу!

2/15 сентября 1902. Понедельник.

Так как Накаю нужен день на поверку знаков и отметки для печати в переводе «Страстной службы», то я отправился сегодня в Иокохаму в банк. Из Хозяйственного управления в первый раз прислали сумму прямо переводом на Русско-Китайский банк – небольшая сумма, всего три тысячи рублей, но и на ней рублей пятьдесят по крайней мере потеряно. Надо написать, чтобы присылали по-прежнему векселем на фунты стерлинги, каковой вексель можно показать в разных банках и разменять, где лучше скажут размен.

О. Сергий Судзуки и катехизатор в Вакаяма Тимофей Ирино, оба просят назначить пенсию отставному катехизатору Моисею Мори. У обоих, значит, ни малейшего радения о Церкви. Мори физически здоров как бык, трудом может зарабатывать себе и сыну-младенцу содержание; церковных заслуг у него нет; служить Церкви не может по слабости головы: как за умственное занятие, так с ума сходит. Церковь была милостива принять его вторично на службу после первого сумасшествия; была великодушна издерживаться на него при его ровно ничегонеделаньи для Церкви несколько лет. И теперь еще пенсию дай человеку средних лет, для физического труда весьма годному, дай только потому, что он числился на церковной службе! Отказано с запрещением впредь просить о сем.

О. Роман Фукуи пишет, что «дорогой к месту службы посетил Сиракава, где прежде был катехизатором; что Церковь сия в расстройстве ныне, что хорошо бы о. Павлу Савабе посетить ее и исправить». Я обрадовался сему предлогу посоветовать о. Павлу развеяться. Послал секретаря Сергия Нумабе показать письмо о. Романа о. Павлу, и сказать: «Для блага Церкви Сиракава, взлелеянной вами, не побудете ли ныне в ней, и не поправите ли течение тамошних дел, пока прибудет о. Игнатий Мукояма, которому бы вы рассказали все подробно о Церкви и передали бы ее с рук на руки?» Если о. Павел Савабе благодушно примет это, то и для него (для успокоения ныне мятущегося его духа) будет хорошо, и для Церкви Сиракава будет некоторая польза. Если разом о. Павел зарычит, как давеча на меня, то Господь с ним, пусть не думает о Сиракава.

3/16 сентября 1902. Вторник.

Перевод «Страстной Седмицы» послал в типографию для сметы за напечатание.

Мы с Павлом Накаем принялись за продолжение перевода Пентикостария – со службы на Вознесенье.

Из Коодзимаци Фома Оота с другим немирным приходил сетовать, что я отдал им вторичное прошение, со ста двенадцатью печатями против оо. Савабе, Матфею Нива, что он-де грубо обращается с ними, зазывая прикладывать печати именем Епископа, – «он-де приказал», и прочее; и просят они отобрать это прошение от Матфея Нива. Я ответил через Давида Фудзисава, что я с тем и отдал их прошение Матфею Нива, чтобы проверить, действительно ли все, приложившие печати, против отцов Савабе; злоупотреблять же Матфей Нива ничем не может, так как у него на бумаге, за моей печатью, значится, что я предлагаю всем желающим оо. Савабе, приложить печати; приказания же моего тут нет и нигде его на этот случай не дано.

(Но Боже, что за скверное расположение духа эти последние дни! Редко это бывает, но крайне тягостно. От утомления ли душевного? Вечно одно и то же, скучное, беспросветное! Боже, дай бодрость!)

4/17 сентября 1902. Среда.

Условие заключено на напечатание «Страстной Службы» по конец ноября.

Матфей Нива кончил собирание печатей в пользу оо. Савабе; всего набралось девяносто восемь, в том числе восемнадцать – перешедших со стороны противников, у которых таким образом осталось всего девяносто четыре подписи и печати, на четыре меньше, чем у оо. Савабе. Теперь надо будет собрать здешних священников и учинить совет, что дальше делать.

О. Павел Савабе не захотел отправиться в Сиракава, не убедил его Сергий Нумабе; раскис и проржавел он совсем; ничего не поделаешь с человеком, коли резонов не хочет слушать.

5/18 сентября 1902. Четверг.

Утром возмутила статья в сегодняшнем номере «The Japan Daily Mail» под заглавием «Russia in Manchuria», в которой говорится: «Hochi Shinbun» объявляет, что в прибавление к шестидесяти миссионерам, прибывшим недавно из России для пропаганды в Манчжурии, прибыло вновь сто сорок русских миссионеров для Манчжурии, что уже составлены и напечатаны пятьсот разных книг для этого широкого прозелитизма и прочее. Издатель «Japan Mail» присоединяет к этой нелепице свои соображения, злостные для России, по обычаю. – Я написал к нему письмо с кратким объяснением, сколько членов ныне в нашей Китайской Миссии – всего-то восемь, с Епископом Иннокентием и двумя диаконами в том числе (иеромонахов пять; новые: Неофит, Симеон и Пимен; прежние Аврамий и Николай в Ханькоу).

В «Japan Mail» сегодня также извещалось, что Mr. Geil будет в три часа в доме «Общества молодых людей» говорить «о новейшем духовном возбуждении в Австралии», которого он же был одним из главных виновников. Так как недавно в «Japan Mail» уж очень расхвалены были его ораторские способности, то пошел послушать. Действительно, говорит хорошо – свободно, оживленно, с умеренной жестикуляцией, с мелькающей на лице улыбкой, но предмет-то был совсем не одушевляющий и мало интересный; только и слышались цифры – сколько когда собиралось слушать его и других с ним – так и сыпал тысячами, с добавлениями в конце, столько-то было «converted», как будто он ораторствовал в Мельбурне и других там городах не христианам, а язычникам. Начал он лекцию и кончил ее молитвой, которую пели и присутствующие. В конце не обошлось без сбора денег, в шляпы здесь же назначенных для того. На собрании было человек полтораста, почти все – миссионеры и миссионерки. Geil говорил, видимо, щадя свой голос, так как ему приходится говорить лекции ежедневно два или три раза в разных местах – сегодня он до трех часов где-то уже ораторствовал, в три часа здесь, а с семи опять здесь же, для большой аудитории японцев, с переводом его речи с английского на японский. – И человек этот, не духовный, а светский, послан на свое дело (исследовать состояние Миссий по всему свету) не какою-нибудь духовною корпорациею, а «деловыми людьми» (business men). Господи, скоро ли православие воспитает в своих чадах такую ревность к вере?

Посланник Александр Петрович Извольский был сказать, что Петербургский Митрополит прислал свое благословение ему вынести Церковь из дома наружу отдельной постройкой и в то же время выразил сожаление, что строят Церковь – уже стены возвели – без освящения основания: «Я-де был на даче, архитектор не знал, что надо освятить, так вас никто не известил, что постройка начата».

6/19 сентября 1902. Пятница.

О. Симеон Мии пишет, что назначенный катехизатором в Кёото Акила Хирота, прежде прибывший туда, но вновь отлучившийся, – в миссийском доме, при Церкви, прежний же катехизатор Иоанн Исохиса выведен на квартиру в город (весьма кстати, ибо женщины его семьи весьма сварливы, заводили пререкания и дрязги на миссийском месте); пишет также, что Женская школа все более принимает цветущий вид, просит сто тридцать пять ен в уплату за оконченную поделкой клиросную балюстраду, каковые деньги ему тотчас же и посланы.

Был доктор Антон Михайлович Издебский, служащий на Манчжурской железной дороге; просил повенчать его с сестрой милосердия; документы – только его паспорт, на котором означено, что он холост, и ее билет, на котором даже не прописано, что она девица; хочет повенчаться для того, чтобы ее тотчас же отправить в Россию. Конечно, я отказал: во-первых, нет надлежащих документов; во-вторых, если бы и были – венчаются для неразлучного сожития, а не для разлуки. Сам он католик.

7/20 сентября 1902. Суббота.

В «Japan Daily Mail» сегодня напечатано мое письмо, что в Китае с Манчжуриею наших миссионеров не двести, а только восемь. Редактор сделал к нему примечание: «Rumor has quite outdone itself on this occasion». Еще бы! Но врать, конечно, не перестанут.

8/21 сентября 1902. Воскресенье.

Праздник Рождества Пресвятой Богородицы.

Между принявшими Святое крещение сегодня была молодая слепая женщина из Асакуса. Марфа Макино; по светлому и радостному выражению ее лица видно было, что душа ее ныне во свете; редко встречаются такие счастливые лица. Храни ее Господи!

По Литургии служил благодарственный молебен о своем выздоровлении князь Стефан Доде. Этому тоже Господь посылает благодатное счастье за его искреннее благочестие; за время своей болезни он научил Христианской вере свою сиделку, взятую из госпиталя Красного Креста. Она была сегодня здесь за богослужением и после у меня вместе с братьями Доде. Я позвал учительницу Текусу Сакай и поручил ей дальнейшее научение сиделки до приведения к крещению, если Бог сподобит ее оного.

9/22 сентября 1902. Понедельник.

О. Павел Косуги просит жалование уже за ноябрь и еще на лечение пособие. Просто нестерпимая боль и терпение лопается беспрестанно бросать Божьи деньги в помойную яму! Хоть бы малость был годен этот несносный Косуги! Бесплодная смоковница, да еще хиреющая, а туда же: золото на нее навешивать надо…

Драгоман посольства Арт. Карл. Вильм вернулся из отпуска и привез Катерине Накаи от ее крестного о. Вл. Влад. Буховецкого, ныне кончающего курс в Медицинской Академии, подарок – часы и еще кое-что, говорил также, что Фёдор Янсен, которого он видел в Академии, здоров и благополучен. Мы позвали Катерину Накаи и сестру Янсена и порадовали их подарком и добрыми вестями.

10/23 сентября 1902. Вторник.

Исаия Мидзусима приходил с кучей запросов и недоумений, собравшихся к нему из разных Церквей и требующих разрешения. Чего-чего там нет! «Что такое небо?» «Где оно?» «Если Иоанна убил Ирод, то как же он потом мог написать Евангелие?» и прочее подобное. Но больше всего вопросов: «Почему нет толкований на все Священное Писание?» «Почему Церковь не снабжена ими?» Толкования почти на весь Новый Завет уже переведены, из Ветхого Завета – на Книгу Бытия из Пятикнижия тоже; кроме того, прекрасная История Ветхого Завета Богословского, переведенная, может служить некоторого рода толкованием. И всего этого мало! Не переваривши и части того, что уже есть, жадничают дальнейшего и негодуют, что его нет. Однако трудная для управления будет Японская Церковь. Такие произвольные легкомысленные, вечно жадничающие нового христиане едва ли составят здравую, правильно развивающуюся и плодоносящую для Царства Божия ветвь Церкви Вселенской.

11/24 сентября 1902. Среда.

Лионский праздник.

Учащиеся отдыхали; мы с Накаем до обеда тоже, что дало мне случай написать в Россию директору Хозяйственного Управления о том, чтоб высылаемо было содержание Миссии прежним способом – векселем, который можно разменять в любом банке, где лучше размен, не через Русско-Китайский банк.

После обеда, с двух часов было у меня собрание священников, оо. Петра Кано, Романа Циба, Симеона Юкава и Феодора Мидзуно, для рассуждения о деле христиан в Коодзимаци. До сих пор то один, то другой из священников были в отлучке, и собрание состояться не могло. Все они уже во всей подробности знают дело, частию от меня по прежним сообщениям, частию из других источников, все уже читали и прошение христиан обеих сторон. Тем не менее я резюмировал все доселе бывшее и предложил на рассуждение, чем решить ныне все?

О. Роман Циба молвил:

– Я не скажу своего мнения. Почему вы прежде не обращались к нам по этому делу? Мы тоже могли бы исследовать.

– Не обращался потому, что не нужно было; исследование произведено было и без вас.

– Так у меня теперь мнения нет.

Не из тучи гром! Глупенький мой о. Роман, более сплетник, чем иерей, в разговоре с которым надо взвешивать каждое слово, служивший Церкви двадцать пять лет сначала причетником, потом диаконом, затем иереем по выбору Церкви в Маебаси, отказавшейся потом от него, и пристроенный к Собору только потому, что на самостоятельное место не годен по неспособности управлять Церковью… Я пропустил без внимания его глупое хорохоренье и обратился к другим.

О. Феодор Мидзуно посоветовал оставить общество немирных под непосредственным заведыванием Миссии до следующего Собора.

О. Симеон Юкава пожалел их: «почти все умрут до тех пор», говорит, то есть окончательно охладеют и уйдут из Церкви.

О. Петр Кано, с которым христиане в Одавара поступили совершенно так же, как ныне немирные с оо. Савабе, дал мнение вернуть немирным прошение и тем покончить дело с ними.

Больше часа переливался разговор из одной меры в другую, из пустого в порожнее. Сконфузившийся о. Роман тоже стал принимать участие в нем. Принесли чаю. За ним иереи спросили, какое мое мнение? И я объявил им под видом мнения заранее надуманное решение такого рода: так как желающих оо. Савабе девяносто восемь домов, нежелающих – девяносто четыре (из ста двенадцати прежде приложивших печати восемнадцать переменили свое мнение и вновь приложили за оо. Савабе), то меньшинство должно последовать большинству и с миром и любовью по-прежнему иметь своими духовными отцами оо. Савабе. Если же они не согласятся на это, то пусть избирают для себя другого священника, но пусть содержат его сами. Первый о. Роман провозгласил, что это самое лучшее мнение и что так и следует поступить. Все сказали то же. Потому это и сделалось решением. Я продиктовал его секретарю Давиду и переписанное набело скрепил своею печатью. Согласно моему обещанию, прежде сего следовало показать это решение Матфею Нива и И. Иосида, так хлопотавшим о собрании подписей в пользу оо. Савабе; потому тотчас же написано было им, чтобы завтра в два часа прибыли в Миссию.

12/25 сентября 1902. Четверг.

После двух часов были Матфей Нива и И. Иосида. Нашли вчера положенное решение подходящим, только Нива мягко, но довольно настойчиво, все толковал о необходимости наказать диакона Павла Такахаси, будто бы главного виновника возмущения.

– Но как же наказать?

– Лишить диаконского сана.

– На каком основании?

– За возмущение христиан против священника.

– А где фактические доказательства, что он виновен в том?

– Это многие скажут.

– Из сторонников оо. Савабе. Но они не были на собраниях противников, стало быть, скажут только по подозрениям; но этого недостаточно для такого важного дела, как лишение сана на основании их.

Требование Матфея Нива – отголосок негодования оо. Савабе на диакона Такахаси, но на себя-то им прежде всего следовало бы негодовать, так как первоначальный источник возмущения – леность и нерадение об исполнении своих обязанностей самих оо. Савабе.

13/26 сентября 1902. Пятница.

Вчера письмом вызванные двое немирных христиан из Коодзимаци в два часа сегодня явились, чтобы получить лист с решением их просьбы.

Дано им было для рассмотрения прошение девяносто восьми домов мирных христиан, желающих по-прежнему иметь своими иереями оо. Савабе; они списали имена восемнадцати перешедших сюда из прежнего их немирного лагеря, взяли лист и мирно ушли, чтобы показать решение (выше, третьего дня прописанное) всем своим. Я напутствовал их приличным наставлением.

В письмах из Церквей кое-где крещения, а главное – все одно и то же – просьба книг и денег, что по возможности и исполняется, особенно первое.

14/27 сентября 1902. Суббота.

Праздник Воздвижения.

С утра дождливый день. В Церкви из города молящихся мало было. После обеда были двое из немирных христиан Коодзимаци: просили священника отслужить у них сегодня и завтра, – о. Петр Кано сделает это; просили одолжить прошение христиан за оо. Савабе – дал им списать его.

Приглашение было к двум часам в Женский Университет: приехала туда преподавательницей Miss Wright – так на приветственное ей собрание. Если бы была прекрасная погода, то, для развлечения, – можно бы; в такой же дождливый день не стоит.

В сегодняшнем номере «Japan Daily Mail» в статье: «Christian Mission in Japan» – отзыв Bishop’a Awdry, который ныне гостит в Лондоне, о здешних Миссиях, о нашей, между прочим: «The Eastern Church also is very strong (речь прежде была о католической). That is almost entirely due to the work of one man, Bishop Nicolai… What would happen if he went I cannot think. The Eastern Church is not much given to missions, and I see no one who could take his place».

Итак, не только католики думают, что с моею смертию Православная Церковь здесь упадет, но и протестанты; первые – с большим злорадством, вторые – равнодушно рассуждая. Но ужели это правда будет? Ужели Господь не внемлет моей молитве и не пошлет доброго хозяина сюда? Не может этого статься! В душе моей живет уверенность, что прибудет сюда миссионер. Только пора бы уже ему, следовало бы ему хорошо здесь воспитаться и воспитать себе помощников; иначе вот с такими деятелями, как у меня здесь, плохо ему придется.

15/28 сентября 1902. Воскресенье.

С раннего утра до полудня была такая буря, что невозможно было начать службу в девять часов – никто из учащихся не добрался бы до Церкви; притом же буря с дождем была. К половине десятого дождь перестал; но ветер был такой, что только большие могли добраться до церковных дверей; малыши, учащиеся из Женской школы – все остались дома. Из города не было ни одного человека. Когда звонарь звонил к обедне, то его должен был держать другой человек, чтобы не снесло с колокольни. О. Симеон Юкава пришел в Церковь раненный несшеюся по улице и ударившей его двериной. В саду много деревьев повалило; в Женской школе ограды разрушило. Сильный ветер продолжается и до сих пор – вот уже десять часов вечера.

16/29 сентября 1902. Понедельник.

Всю ночь продолжался ветер, рвавший и метавший, причинивший еще более опустошения деревьям и цветникам.

Жена о. Павла Савабе приходила просить денег на лечение внучки, дочери о. Павла Морита, женатого на падчерице о. Савабе. Дал шесть ен.

Из Церкви Сиракава просят туда о. Павла Савабе – «там-де у него и дом свой, там его любят». Сказал секретарю, чтобы передал письмо о. Павлу. Конечно, хорошо будет и для него, и для христиан Сиракава, если отправится, но мне-то как ему говорить об этом? Еще пуще озлится; пожалуй, подумает, что я хочу выжить его из Токио.

17/30 сентября 1902. Вторник.

В сегодняшнем номере газеты «Нироку-симбун», под заглавием «Изгнание Николая (из Японии)» (Николай цуйхоо-но ги) ругательная статья обо мне, будто все христиане до того возмущены моим заступничеством за оо. Савабе, что гонят меня из Японии. С какою бы радостию уехал, если бы действительно изгнали, с явными признаками, однако, что на это есть Воля Божия! И от писателя статьи, должно быть, Танабе – главного мутителя, присланы были два соглядатая посмотреть, какое действие произвела на меня статья. Я не обратил внимания ни на их притворные соболезнования, ни на пасквиль.

Ужасает возрастающая дороговизна на все! Вчера взял из банка три тысячи, и этого далеко не хватило на месячные обычные растраты, без экстренных каких-либо расходов. За одну пищу учеников надо заплатить за месяц шестьсот пятьдесят три ены. Завтра еще тысячу ен надо взять в банке. Как только Бог хранит Миссию!

18 сентября/1 октября 1902. Среда.

Моисей Касай, катехизатор из провинции, пришел со своим младшим умопомешанным братом для помещения его здесь куда-нибудь – просит пожить в Миссии десять дней – «отпросился-де у своего священника в отчизну на две недели». Пусть поживет; сам он по лицу тоже похож на истертую тряпку. Боже, какими только инвалидами и малоспособностями держится Церковь и бредет помаленьку вперед! Зато же и растеривает дорогой обильно из того, что уловила, как ныне, например, половину христиан Церкви в Коодзимаци теряет. Кто виноват в ее хилости? Право же, совесть меня мало укоряет – тружусь, кажись, хоть нынешний труд – перевод богослужения – больше для будущего. Бросить бы его и стать посещать Церкви, священников, проповедников, чтобы возбуждать их? Богослужения не было бы и надежды не было бы скоро иметь его, а нынешняя Церковь много ли приобрела бы? Не видел ли я, что после моего посещения Церквей и временного по сему случаю возбуждения их, все опять тотчас же опускается и покрывается плесенью? Итак, стоит ли будущим пожертвовать для настоящего? Последнее – и Церкви, и школы представляется мне столь бедным, что полное пренебрежение чуть не отчаяние возбуждает. Потрудимся же для будущего, насколько Бог потерпит грехам. Авось будущее Церкви Японской будет светлее настоящего.

19 сентября/2 октября 1902. Четверг.

Хоть «Нироку-симбун» и считается такой газетой, которой нельзя верить, однако из нее выплыла ругань на меня и на оо. Савабе в другие, порядочные газеты: сегодня в «Дзинмин» и «Кокумин» трактуется о том, что меня христиане выживают из Японии за покровительство оо. Савабе. В добрый час!

20 сентября/3 октября 1902. Пятница.

Начали печатать «Страстную Службу»; сегодня принесли первые листы корректуры. Чтение ее порядочно отнимает у нас времени от дальнейшего перевода, который ныне на «Вечерне для Пятидесятницы».

21 сентября/4 октября 1902. Суббота.

Трогательное письмо от одной христианки, живущей в горах на полдороги отсюда в Коофу. В деревне, кроме нее, нет ни одного христианина; даже и муж – язычник, индифферентный к вере, но она сохраняет живую веру в душе, вследствие которой обратила свою дочь в христианство. Дочь теперь очень больна и очень желает принять Святое Крещение. Мать катаканой, как умела, но тем не менее ясно, написала письмо к единственному несколько знакомому ей здесь священнику о. Петру Кано, прося поспешить на страстный призыв ее дочери. К сожалению, о. Петр болен, но вместо его с первым же отходящим в тот край поездом отправился о. Феодор Мидзуно.

Некоторые христиане в Коодзимаци, по-видимому, ждали к себе священника отсюда, но отправиться-то к ним некому было. После всенощной один из них, бывший здесь в Церкви, спросил: «Придет ли к ним завтра кто-нибудь служить?» Я ответил, что «у них есть свой священник, о. Савабе; отсюда незачем быть у них священнику, да и некому теперь».

Перед всенощной дал молитву на речение имени и, сорокадневную, – младенцу и жене одного военного доктора в Тяндзиме, с какою-то странною фамилией «Moultanen-Sacharow», и получил за то на Миссию десять ен.

22 сентября/3 октября 1902. Воскресенье.

Нескончаемая возня с этим несчастным возмущением христиан в Коодзимаци против оо. Савабе! Опять сегодня надо было вести длиннейшие разговоры по сему делу. Пришел из них, немирных, по-видимому, наиболее резонный, некто Иосими, и вот сущность разговора с ним.

– Как быть нам дальше? – спрашивает.

– Иметь, по-прежнему, своим священником о. Алексея Савабе. Свои недостатки, которые он и сам признал, как малодеятельность, гневливость, неровное обращение с разными христианами, он исправит, как обещал. Если в продолжение года окажется, что он не исправился, тогда вы будете иметь право вновь жаловаться на него. Теперь же помиритесь с ним. Без недостатков человека нет. Если вам дать другого священника, в том через несколько времени вы опять усмотрите недостатки, хоть другого рода, и этого потребуете сменить – так и конца не будет. А за вами еще последуют христиане и в других Церквах, потому что везде священники с недостатками своего рода. Что же тогда будет? Устоит ли Церковь? Не разнесет ли ее по клочкам ветер вражды и неурядицы? Жалобы на недостатки священников и в самые цветущие времена Церкви, при блистательных святых отцах, управлявших христианами, были, но что отвечали на них святые отцы? Василий Великий отвечал: «Видя царскую печать, никто не спросит, чем она оттиснута – золотом или железом? А всякий уважит печать за то, что она царская. Так и ты с благоговением прими благодать Божию в таинствах, не разбирая нравственных достоинств преподавателя их…» А Святой Иоанн Златоуст спрашивал: «Что же ты хочешь, чтобы Бог поставил Ангелов священниками? Но это было бы не полезно для тебя».

– Все это так. Но христиане теперь слишком враждебно настроены, не пойдут в Церковь к о. Савабе. Можем ли мы иметь отдельные молитвенные собрания?

– Такие отделения от своего законного священника не позволяются церковными правилами. Да и бесполезны они: Бог не примет вашей молитвы, исходящей из сердца, наполненного враждою и раздором.

– Можем ли мы ходить на богослужения в Собор?

– Можете, хоть и здесь молитва будет бесполезна для вас, если не оставите вражды.

– Можем ли исповедоваться у других священников?

– Исповедь есть, при свидетельстве священника, непосредственное сношение человеческой души с Богом. Не хочу стать между вами и Богом. Исповедайтесь у других священников; быть может, благодать Божия размягчит и умирит души тех, кто прибегнет к этому таинству. Но помните, что всякий, кто пойдет на исповедь с враждою в душе и с враждою же вернется, сугубый грех сотворит…

– Почти все возмутившиеся – из тех, кто научены христианству Павлом Ниицума, когда он был священником в Коодзимаци. Можем ли пригласить его говорить нам поучения?

– Позволения на это не могу дать, но и запрещать не берусь, так как вы меня не слушаетесь. Делайте, как знаете, независимо от меня.

Разговор велся в канцелярии в присутствии секретаря, чтобы мои слова не были извращены потом; присутствовал также Василий Ямада, приведший Иосими.

Прощаясь, Иосими обещался настраивать свое общество на мир, за каковое обещание я тут же благословил его Новым Заветом малого формата.

Предоставил им пригласить Ниицума, думая, что он, быть может, будет полезен для умирения. Правда, он не в добрых отношениях с оо. Савабе, но он ныне в таком мирном и благодушном настроении духа, что от его речей можно ожидать добра. Он вчера только что причастился Святых Тайн за обедней, после чего был у меня и говорил, что ныне он почти совсем свободен от сельских работ до восьмого месяца, почему будет помогать катехизаторам в Симооса (где его ферма) проповедывать Слово Божие, что я вполне одобрил; говорил, что полевые работы постоянно настраивают его на благочестивые мысли и славословие Богу, так как все кругом возвещает величие Божие, что и жена его сделалась весьма благочестивою, и так далее.

Был потом из Коодзимаци Петр Секи, в качестве казначея церковного взять часть церковных денег на поправку церковной ограды, разрушенной ураганом. Ему Василий Ямада сообщил, что немирные просят Павла Ниицума говорить им поучения, и что я не запретил этого. Секи обрушился на меня с укором: «Почему вы не запретили строго им приглашать Ниицума?» Это-де поведет к еще пущему укоренению вражды? И опять скучнейший разговор все о том же предмете. Конечно, я буду стараться держать Ниицума в мирном и мирящем настроении, если только он будет видаться со мной. Петру же Секи всячески заповедал не расстраивать оо. Савабе и не настраивать их на меня, что было сделано им недавно. Церковного мира он не враг, но и не из надежных союзников.

23 сентября/6 октября 1902. Понедельник.

О. Роман Фукуи, благополучно прибывший в Немуро, просит, между прочим, «назначить Петра Танака катехизаторским помощником для деревни Вада, в двух ри от Немуро». Нельзя. Петр Танака здесь в Катехизаторской школе несколько времени был, но ничем не заявил ни своего знания вероучения, ни своей способности к проповеди: в класс не ходил, уроков не готовил и учителям не отвечал, и без всякого экзамена ушел. Пусть, если хочет, опять прибудет сюда и как следует подготовится к проповеднической должности.

Тит Айзава, катехизатор в Мориока, просит прибавки содержания. Но у него только одно дитя; если прибавить ему, то тем более надо прибавить получающим те же четырнадцать ен и имеющим по двое и трое детей, а это выше средств Миссии. Послано единовременное пособие шесть ен и препровождено его письмо к о. Петру Ямагаки, чтобы он у христиан Церкви Мориока просил помощи на содержание их катехизатора.

Из города Циба письмо от типографа, вопрошающее о том, здесь ли учился вероучению Осида, ныне состоящий главным корректором у него? Всех он там поражает своею ученостию и особенно своим знанием Христианского вероучения; состязается с бонзами в вере и в прах разбивает их. Кроме того, отличается аскетизмом в платье и пище и с любовью помогает бедным и страдающим, каковых теперь много после бурь и наводнений. Прибыл он в Циба из Хоккайдо. Заинтересовал он там собою многих весьма хороших людей, до губернатора включительно, по внушению которого, как можно догадаться по письму, и вопрошается ныне об Осида. Но что отвечать им? Написать, что он действительно здесь почти два года обучался в Катехизаторской школе – значило бы придать еще более важности ему, а потом, наверное, вместе с ним оконфузиться; написать, что он выгнан из школы за скверное поведение (смотри запись 28 февраля старого стиля сего года), значило бы уж слишком скомпрометировать его. Самое лучшее помолчать – и предоставить ему заявить себя с другой стороны, что вероятно, не замедлится.

24 сентября/7 октября 1902. Вторник.

В обычное время, с двух часов, слушая сегодня чтение писем, серьезно подумал, что этак можно и с ума сойти от никогда не перестающего мучения – слушать вечно просьбы и клянченье денег; и хоть бы коротко писали, а то пилит-пилит этот Давид Фудзисава меня нескончаемым чтением медленно развертываемого каждого Послания с причитаниями и жалобами на все лады. Почти каждое письмо о деньгах, и все просьбы, и просьбы под разными предлогами. Согласен я, что скудно содержание служащих Церкви. Но, однако, живут же на подобное содержание чиновники, школьные учителя и многое множество всякого люда, и ни у кого не просят прибавки. Почему же катехизаторы и отчасти священники только и думают выклянчить от Миссии еще что-нибудь? Притом у каждого из них источники помощи под рукой: трудись по проповеди, как должно, христиане станут любить и помогут, но кто же из них трудится так? Дрянные грошовики и мучители!

25 сентября/8 октября 1902. Среда.

Возмущение христиан в Коодзимаци из японских газет выплыло и в Иокохамскую иностранную прессу, нужно заметить, впрочем, что японские серьезные газеты мало занимаются им, а только пробавляющиеся скандалами, как «Еродзу Чёохоо» и «Нироку Симпо», так и в Иокохаме «Japan Times», например, расписала возмущение совершенно так, как «Нироку», переводом из сей газетки и какими-то прикрасами (сам не читал, а слышал); серьезная же «Japan Daily Mail» сегодня в заметке «The Greek Church in Tokyo» пишет: последнее сенсационное известие «Нироку Симпо» состоит в рассказе, что возникли серьезные разногласия между Епископом Николаем и частию его конгрегации и что есть сильное движение, имеющее целью удаление его с главенства Греческой Церкви в Токио: The foreign public will require a very great deal of evidence before they can be persuaded to believe that Bishop Nicolai is in fault. His reputation stands at least as high as that of any missionary that ever visits Japan, и так далее. Я написал и отправил сегодня в «Mail» небольшое письмо с разъяснением, в чем состоит дело коодзимацких христиан.

26 сентября/9 октября 1902. Четверг.

Катехизатор в Каннари Павел Оокава и священник Иов Мидзуяма ходатайствуют о принятии в Катехизаторскую школу христианина Конно и представляют его прошение о сем с послужным списком. «Ему сорок восемь лет, служил в почтовой конторе в Исиномаки много лет, но по болезни вышел в отставку и вернулся на родину в Каннари. Так вот теперь имеет желание сделаться катехизатором». То есть пристроиться на старости на миссийские хлеба. Хитро! Послан ответ: «Человеком в таких летах Церковь не может располагать так, как ей надо располагать катехизаторами, посылать их сообразно нужде, туда и сюда; а если христиане Каннари желают впоследствии иметь Конно своим местным катехизатором и если пришлют в Миссию свидетельство, что отнюдь не будут беспокоить ее просьбами о содержании Конно, а обязываются вполне сдержать его сами, то пусть Конно прибудет в Катехизаторскую школу – здесь он будет содержим Миссиею, пока будет учиться». Конечно, о Конно я более не услышу.

27 сентября/10 октября 1902. Пятница.

Между письмами сегодня – Никита Сугамура, ныне катехизатор в Идзу, на двенадцати листах излагает свое мнение, что «в Хокурокудо пора начать проповедь – буддизм там ослабевает с каждым днем, частию от расстройства в сектах и дурного поведения бонз, частию от веяния новым духом; протестанты там, доселе жившие бесплодно, начинают приобретать последователей. Нам не нужно медлить». Сам Никита, родом из Каназава, рад бы служить там. Он недавно посетил отца своего в Каназава и пишет все это с наглядного опыта. Послать-то некого! Хорошо бы и его, хотя он до сих пор всегда был бесплодным проповедником, мастером только сочинять стишки и красноречивые письма, но и он ныне нужен на своем месте.

Бесплоднейший из бесплодных – о. Павел Косуги – опять просит «денег на болезнь, пятнадцать ен». Послал, но что поделаешь! Назвался грибом, полезай в кузов. Из Коодзимаци был катехизатор Петр Мори, просит:

– Запретите Павлу Ниицума проповедывать у немирных.

– Как же я запрещу, коли они не слушают меня?

– Но ведь вы же дали позволение им призвать Ниицума.

– Напротив, я сказал, что моего позволения на это нет.

– Как так? Они торжествуют, что добыли это позволение, готовят встречу Павлу Ниицума.

– Пойдем в канцелярию, секретарь Давид Фудзисава повторит мои слова, сказанные в воскресенье Миёси, – разговор при нем был, и я велел ему запомнить мои слова, предвидя, что они могут быть извращены.

Давид повторил; кстати случился Василий Ямада, тоже бывший при разговоре в воскресенье, и он повторил. Петр Мори вернулся успокоенный.

А через час пришли оттуда же двое немирных доказывать, что «Матфей Нива неправильно собирает подписи в пользу оо. Савабе, что вот четверо снова передались на сторону противников Савабе, так что теперь у них опять большее число», и прочее. Но этих речей я от них не слышал и видеться с ними не хотел, а изливались они перед секретарем Давидом, прося передать мне их слова. Однако же, чтобы остановить дальнейшее их блядословие в этом направлении, так как, разумеется, они не перестанут таскаться ко мне с теми же речами, я велел известить Матфея Нива, чтобы тот завтра побыл у меня; пусть он еще добудет подписей пять в пользу Савабе, чтобы заградить им уста, когда станут говорить, что у них большинство. Вероятно, он может сделать это, так как говорил тогда, что мог бы собрать еще больше подписей.

Петр Исикава приходил прочитать написанное им для «Сейкёо- Симпо» изложение текущего дела в Церкви Коодзимаци, так как многие христиане смущаются газетными толками, и необходимо истинное описание всего.

28 сентября/11 октября 1902. Суббота.

В сегодняшнем номере (The Japan Daily Mail) помещено мое письмо к редактору, в котором о деле в Коодзимаци говорится: «несколько наших христиан Церкви в Коодзимаци, не имея достаточных причин на то, просили меня переменить их двух священников: о. Павла Савабе, первого между нашими христианами и священниками (крещеного в 1868 и рукоположенного в 1875), очень чтимого всею нашею Церковию, и его сына о. Алексея Савабе. По тщательном исследовании (after close investigation) я нашел, что большее число христиан преданы их пастырям и не имеют ни малейшего желания переменить их. Потому я положил следующее решение: „Меньшинство христиан должно следовать большинству и иметь по-прежнему в любви и мире их теперешних пастырей. Но если они не согласны на это, то могут выбрать для себя другого священника, но в таком случае должны сами содержать его (must support him fully and at their own expense)”. That did not please the peace-breakers, and they now ventilate their feelings in the Niroku Shimpo».

После обеда был Матфей Нива и охотно взялся собрать еще несколько подписей в пользу оо. Савабе. Но и он казался очень встревоженным от известия, что я позволил Павлу Ниицума говорить поучения у немирных, и едва я разуверил его, что отнюдь не давал этого позволения. Так-то бессовестно составляются и пускаются в ход ложные известия! Как легко это делается, я имел случай убедиться из небольшого обстоятельства сегодня вечером. Катехизатор Иоанн Катаока, принесши мне показать свою проповедь, приготовленную для говорения после всенощной, вымолвил, что хотел бы окрестить завтра одного молодого человека, наученного им. Я заметил, что об этом он должен сказать своему священнику, который должен испытать приготовленного им в знании вероучения. После всенощной, когда кончено было Правило к причащению, читаемое нами в крещальне, я, осмотревшись при выходе, увидел приготовление к крещению; спрашиваю:

– Много завтра крестится?

– Только один, у Иоанна Катаока.

– Вы испытали его? (разговор был с о. Романом Циба).

– Нет.

– Как же так? О. Феодор Мидзуно не мог испытать, – в отлучке.

– Да вы же велели крестить?

– Кто вам это сказал?

– Иоанн Катаока прямо сказал мне, что Епископ велел завтра совершить крещение, а так как его священника нет, то мне приходится.

– Он солгал. Остановите приготовление, пусть о. Феодор, когда вернется, сначала убедится, что просящий крещение достоин его.

29 сентября/12 октября 1902. Воскресенье.

Прекраснейшая погода. Отчасти поэтому, вероятно, Собор почти полон был молящимися христианами и язычниками, что воодушевляюще действует и на состояние духа молящегося, живее чувствуется Христос среди собравшихся во имя Его.

Петр Исикава, с прошением в руках.

– О чем? – спрашиваю.

– Чтобы не позволяли Павлу Ниицума проповедывать у возмутившихся христиан в Коодзимаци.

– Да я уже объявил, что моего позволения на это нет; вот вам об этом подробно скажет Давид Фудзисава.

И отвел их в канцелярию к Давиду.

Когда вернулся из Женской школы, Давид принес ко мне прошение. Оказалось, что на днях нарочно делали собрание для этого – священники, старосты собора, Павел Накаи, Петр Исикава и прочие, результатом которого и было это прошение. Но я его не принял и велел сказать подавателям следующее:

«Я уже сказал, что моего позволения Павлу Ниицума нет. Если там захотят меня слушаться, то этого достаточно; если нет, то и второго запрещения не послушают; а это для меня как Епископа было бы вторым заушением после того, как моего решения по делу с оо. Савабе не послушались. Как частный человек, я заушения, пожалуй, и готов бы терпеть сколько угодно, но Епископу это не подобает».

Нескончаемо будет тянуться этот разлад в Церкви Коодзимаци, по всему видно, задевая и другие Церкви – тоже не к назиданию их. Радикальное средство для излечения надо употребить, а оно только одно: поставить другого священника там, кроме оо. Савабе. Но этого нельзя сделать теперь, иначе возмутители торжественно провозгласят свою победу, и это вредно отзовется на других Церквах. А будет сделано это, вероятно, на будущем Соборе; и следует сделать это так: «пусть сами оо. Савабе попросят разделить их приход – велик-де, и дать еще священника для Коодзимаци»; или же: «пусть прошение к Собору будет подано от мирных христиан: просим-де поставить для нашей Церкви, по обширности ее, еще священника»; или же: «намекнуть немирным, чтобы они соединились с мирными для совместной просьбы о прибавлении священника, к которому потом и пусть все поступят под пастырскую руку».

2/15 октября 1902. Среда.

Из Исиномаки был молодой христианин Андо просить себе невесту из Женской школы; отчасти наметил он уже дочь о. Павла Катета, еще учащуюся. Я призвал начальницу школы Елисавету Котама и свел Андо с нею – пусть устроят дело совместно, дело не совсем простое, нужно устроить смотрины – а как? В школе подобное неуместно; вероятно, обойдутся посредством фотографий. О. Павел, кажется, согласен. Андо – человек очень хороший, по-видимому; я знаю его с пятнадцатилетнего возраста и звал в Семинарию, но ему нельзя оставить дом, в котором он, за смертию отца, хозяин, ремеслом портной; в Церкви Исиномаки заправляет пением с отрочества.

3/16 октября 1902. Четверг.

Рассылка содержания на одиннадцатый и двенадцатый месяцы служащим Церкви. Сегодня 3374 ены разосланы дальней половине служащих. Если отнять эту помогающую руку Русской Церкви, что сталось бы с Японской Церковью? Упала бы и вдребезги разбилась! Рано или поздно это и случится; и тогда-то уже, из кусочков разбитого, даст Бог, составится что-нибудь весьма маленькое, но надежное. При мне это будет или при преемнике? Что ж, я готов, если и при мне; еще лучше бы, чтобы не было потом злословия на мою память.

4/17 октября 1902. Пятница.

Японский гражданский праздник, и прескверная дождливая погода. Школы не учатся, мы с Накаем до обеда не переводили.

О. Симеон Мии, между прочим, просит на уплату налога на свое жалование, получаемое от Миссии, государственного – две ены с сенами и городского – одну ену с сенами за полгода. Никто до сих пор не просил этого. Отказано о. Семену с выговором: «И жалование от России, и на жалование еще жалование хочет от России – да пусть же старается, чтобы и Японская Церковь, наконец, давала хоть что-нибудь!"… Постарается! Держи карман!

В Аннака послано тридцать ен на ремонт церковного дома после урагана. Дом этот двадцать лет назад выстроен на миссийские деньги – сто пятьдесят ен; если не поддержать его теперь, совсем обветшает, и за квартиру для катехизатора придется платить. Поэтому лучше дать на ремонт, в дополнение к тому, что усердствуют сами христиане.

5/18 октября 1902. Суббота.

Кончен начерно перевод всех воскресных служб в Пентикостарионе. Теперь надо примечание составлять, стихи вставлять и прочее.

В «Московских Ведомостях» прочитал «Окружное послание Епископа Волынского Антония» (Храповицкого). Слава Богу, выступает все более и более перед Россиею светило церковное немалое! Помоги ему Господи много-много добра сделать своим умом и ревностию!

6/19 октября 1902. Воскресенье.

До Литургии несколько человек крещено о. Симеоном Юкава.

Андрей Андо (что пришел из Исиномаки просить здесь себе невесту из Женской школы) рассказал про несчастье своей сестры: вышла за христианина, была повенчана, но муж, прижив с ней ребенка, бросил ее без всякой причины, кроме той, что увлекся другой, которую и взял к себе в дом, прогнав жену. Таковы законы язычества, из-под власти которых еще не умеют выбиваться новые христиане, особенно при таких равнодушных к своей службе священниках, как о. Иов Мидзуяма.

Вернулся из отпуска в Россию о. Сергий Глебов, в апреле уехавший туда.

7/20 октября 1902. Понедельник.

Беспокоит очень то, что до сих пор нет иконостаса и колоколов для Кёотской Церкви, посланных из Москвы в Одессу, для переправки сюда, никак не позже мая, и никакого известия, где эта посылка ныне. Вновь написал в Нагасаки, прося исследовать.

Женская школа в Кёото прислала Женской школе здесь огромный короб грибов, собранных ученицами на загородной прогулке; за пять ен купили участок, где искать грибы и собрали ен на тринадцать, как пишут. Елисавета Котама ныне презентует из своего подарка разным и мне принесла.

8/21 октября 1902. Вторник

О старике Конно из Каннари опять пук просьб принять его в Катехизаторскую школу для воспитания не для Каннари, а для всей Церкви. Христиане Каннари пишут, что содержать катехизатора сами не могут (а какое же содержание ему, когда он жил бы в своем доме? Следовало бы только помогать ему, но это-де должна делать для них Россия); о. Иов пишет, что Конно еще силен служить Церкви (о. Иов Мидзуяма и о мертвеце написал бы то же, если бы попросили); сам Конно – что он чувствует себя в силе (а зачем же по болезни вышел в отставку?). Вновь отвечено, что за старостию не может быть принят в школу, коли Каннари не хочет его себе в «дочаку денкёося».

О. Павел Косуги пишет, что «доктор советует ему жить на берегу моря для здоровья», и просится Косуги на год на покой, чтобы «последовать совету доктора, или же жить в Сюзендзи, в Идзу, на теплых ключах». Отвечено: да ведь Ямазаки, куда он во время Собора просился – именно, чтобы быть на берегу моря, и куда назначен, и есть место по мнению доктора – так пусть поскорее туда отправляется для поправления, и вместе, чтобы быть на месте службы. Если же хочет инде или в Идзу на год, то Церковь может дать ему, как находящемуся на покое, только половину содержания – двенадцать с половиною ен; да я лично от себя дам на дорогу в Идзу, если он туда отправится, двадцать ен. Пусть спишется с христианами в Сюзендзи.

9/22 октября 1902. Среда.

Вчера в парке Уено было публичное собрание «Красного Креста». Собравшихся для сего из всей Японии – сто десять тысяч с лишком членов Общества. На собрании была и Императрица. Из отчета видно, что всех членов Общества Красного Креста в Японии 790110, в том числе 25000 женщин; годовой членский взнос в Общество был 2 157 155 ен. – По случаю такого наплыва в Токио провинциалов, посетителей в нашем Соборе все эти дни почти беспрерывная цепь.

Бедный Петр Исигаме, кандидат, близкий к смерти, ныне в госпитале, прислал в подарок Миссии свои книги. Это значит – надо будет дать матери и жене его на погребение его, когда скончается.

10/23 октября 1902. Четверг.

Павел Ниицума прислал письмо, в котором жалуется, что «четыре священника (оо. Р. Циба, С. Юкава, П. Кано, Ф. Мидзуно), три диакона и много других подписавшихся коллективным письмом запрещают ему говорить поучения у христиан, отделившихся от оо. Савабе, пишет, что у него там человек тридцать язычников, собранных усердием этих христиан, слушают вероучение, что он надеется на обильный плод своей проповеди» и прочее. Письмо очень благочестивое, наполнено текстами из Священного Писания. – И кто их просит вмешиваться не в свое дело! Молчали бы, а тот пусть бы там проповедывал; дурного из этого ничего не вышло бы, ведь все равно к оо. Савабе не вернутся бежавшие от них, а хорошее могло бы выйти, хоть бы вот то, что несколько новых христиан было бы приобретено. Теперь же и поправить не знаю как;

прямо сказать бы Павлу Ниицума: «проповедуй, не обращай на них внимание», значило бы, что я тоже разрешаю. Намекнуть бы ему через кого-нибудь, чтобы продолжал свое дело, не имею, через кого; ни одного, ни единого человека, преданного Церкви и вместе умного не вижу между всеми здешними верующими; так, сложа руки, и приходится ждать, что будет дальше.

Был известный «дзизенка» Хара, приславший на днях, через Савву Хорие, мне книжку свою, со словами, что посетит меня. В книжке описывается его дело покровительства и помощи выпускаемым из тюрем, с описанием, как из таких потом выходят замечательно добрые и полезные люди. Об этом и беседовали мы с ним; дал ему пожертвование десять ен на его благотворительное дело и взял еще за одну ену билет на благотворительное собрание в саду графа Оокума, в ноябре. Благотворительное заведение для мужчин, выпускаемых из заключения, у него заведено; теперь хлопочет о таком же для женщин; Правительство дало ему землю для сего; теперь собирает деньги, чтобы построить дом. Жена отлично помогает ему в его деле; призреваемые им бывшие заключенники, пока находятся места для них, живут у них, точно в семье.

11/24 октября 1902. Пятница.

Стал ходить на лекцию в Катехизаторскую школу, с двух часов, – «Осиено кагами но ринкоо». В младшем курсе ныне довольно хорошие люди собрались; полезно им попрактиковаться в толковании Православного Исповедания; и в старшем курсе оставшиеся, всего четверо, тоже подают надежду.

Савва Хорие принес на просмотр приготовленный к печати перевод его «Творений Святого Кирилла Иерусалимского». В то время, когда мы занимались с ним, является из коодзимацких немирных христианин Савай и сует мне в руки пакет с словами: «У нас теперь проповедником Павел Ниицума"… Я прервал его возражением: «Павлу Ниицума я не давал на это разрешение», и, не принимая от него пакета и не слушая больше, выпроводил из комнаты. Тотчас же вслед за этим является секретарь Давид Фудзисава: «Да ведь в этом пакете их извещение, что они приняли сделанное вами решение на их просьбу». «Да, только с уведомлением в то же время, что они не подчиняются этому решению, а вместо того пригласили к себе Павла Ниицума; не нужно мне этого пакета», – ответил я, и тем дело кончилось. Нужно же было так случиться, что явился Савай в то время, когда у меня сидел Савва Хорие, злейший из врагов Павла Ниицума! Конечно, я ответил бы Саваю несколько иначе, если бы этого не было. Приходится иногда скрывать мысли, что будешь делать! «Будьте мудры яко змии».

12/25 октября 1902. Суббота.

Когда занимался после обеда с секретарем Сергием Нумабе рассылкою пакетов с содержанием служащим Церкви, входит помощник секретаря Давида Фудзисава с прошением о. Алексея Савабе, в котором прописано, что «он находит бесполезным для церковного служения в его приходе катехизатора Ефрема Омата и потому просит взять от него Омата».

– Отлично; скажите о. Алексею, чтобы он отослал Омата служить катехизатором у немирных.

– Да он потому и просит удалить Омата, что этот катехизатор показывает сочувствие немирным.

– Так и пусть будет с ними. Нужно же мне сделать что-нибудь и для немирных. Ведь они из Церкви не вышли; значит, Церковь должна позаботиться и о них…

Фудзисава ушел в канцелярию передать мои слова о. Алексею. Когда я кончил с Нумабе и спросил об о. Алексее, его уже не было, и прошение свое он унес обратно.

13/26 октября 1902. Воскресенье.

От немирных христиан в Коодзимаци пришел по почте пакет, в котором грубо требуется прогнать оо. Савабе из Коодзимаци и передать церковную землю и храм им, немирным, на том основании, что их числом больше, чем сторонников Савабе, прежнее исследование Матфея Нива было-де недобросовестно, они вновь переисследовали и нашли, что у них гораздо больше домов, чем у Савабе. К бумаге приложены печати главных мутителей, человек семи. Бумага, конечно, останется без последствий. Но замечательно, как возросло чувство раздражения у них. Под руку оо. Савабе возвратить их нечего и надеяться, это прямо видно.

Некто Ивато, конгрегационалистский (кумиай-кёоквай) катехизатор, оставивший службу там по каким-то причинам, приходил просить какой-нибудь службы здесь. Конечно, отказано.

14/27 октября 1902. Понедельник.

Павел Ниицума утром приходил просить свидания; сказано, чтобы пришел в три часа; по выходе из класса в три я и принял его. Но прямо сказал, что буду говорить с ним в присутствии посторонних лиц, чтобы мои слова потом не были извращены и перетолкованы, и пригласил в свою комнату вместе с ним помощника секретаря Давида Фудзисава и редактора Петра Исикава, с бумагой и карандашом, чтобы мои слова записал. Когда все сели, и Исикава приготовился писать, я сказал:

– Пишите: «Брат Павел Ниицума, если ты имеешь целью умирить возмутившихся христиан Церкви Коодзимаци и надеешься успеть в этом, то я позволяю тебе говорить им поучения. Если же у тебя нет этой цели, или нет надежды, то строго запрещаю (аете кундзу)» Написали?

– Написал. Но позвольте, я не согласен с этим…

Я прервал его. С самого начала у Ниицума было страдающее лицо, пока я говорил ему, что «он, вероятно, о позволении проповедывать, но что я не могу говорить с ним об этом без свидетелей», и лицо его теперь прояснилось. Исикава с сердитой физиономией пришел и писал, он был один из запрещающих в недавнем письме Павлу Ниицума иметь сношение с немирными в Коодзимаци. Я продолжал:

– Теперь будет речь в объяснение того, что написано (сецумей); послушайте. Судя по вашему письму, в котором так много текстов из Священного Писания, вы, господин Ниицума, благочестиво настроены и имеете желание послужить Богу неложно. И вот дело для вас. Вас любят призывающие вас в Коодзимаци. Вы можете повлиять на них; сделайте же это во славу Божию, и в истинную пользу братии и вас самих; убедите их помириться, во-первых, с их собратиями по Церкви, сторонниками оо. Савабе, во-вторых, и с самими оо. Савабе. Если вы это сделаете, то они, совместно с теми и другими, могут просить о поставлении еще священника для Церкви Коодзимаци, по причине увеличения сей Церкви до невозможности одному священнику управиться с нею (о. Алексею, считая о. Павла Савабе на покое). Это прошение, обращенное к будущему церковному Собору, без сомнения, будет найдено подлежащим удовлетворению. Тогда ныне не желающие быть под оо. Савабе, будут под рукою нового священника. До тех же пор в праздники пусть они ходят – кто не хочет в свою Церковь, сюда, в Собор, иные, по-прежнему, туда же, на богослужения отцов Савабе, – исповедаться и приобщаться тоже, кто не желает там, могут здесь, у соборных священников.

– Но исполнимо ли все это? – возражает Петр Исикава.

– Если вы находите неисполнимым, то посоветуйте лучший способ умирения – мы тогда последуем вам; Павел Ниицума, я уверен, вернется в Симооса к себе, отказавшись от дела в Коодзимаци.

Ниицума с расцветшею улыбкою слушал меня и тотчас же изъявил желание пренебречь призывом коодзимацких христиан, если найдется другой способ умирения их.

– Употребить другого проповедника, – посоветовал Исикава.

– Кто же?

– Да вот хоть бы Петр Мори, который там же и который там мирен.

– Но я уже неоднократно говорил ему убеждать христиан к миру, – он, вероятно, и делал это… Нет ли другого средства?

Не нашел оного Исикава и должен был сознаться, что и он не против Павла Ниицума, если только – и прочее.

Долго еще была речь о нынешнем отношении немирных, о трудности мирить их. Ниицума говорил, что и он совсем не рад, что попал в эту историю, но желает послужить делу Божию, насколько может. В течение разговора я еще велел Петру Исикава записать:

– Если бы Павел Ниицума оказал потом какой-либо злой умысел против Церкви или служащих ей в своем служении, призвавшим его немирным, то я его проклял бы (нороу).

Сильней этого нельзя выразить моей искренней уверенности в чистосердечности Ниицума. Слово же это пригодится потом, когда восстанут на меня оо. Савабе с их клеветами (что я предвижу), за дозволение Павлу Ниицума учить немирных. Ниицума с скромной улыбкой выслушал и эту мою прибавку.

Вчерашнее грубое послание немирных я передал Павлу Ниицума, чтобы он возвратил им, с словами от меня: «Ничто, идущее из грешного источника (гнева, непокорности и подобного) я не приму от них».

Сегодня явился бывший катехизатор Алексей Имамура проситься опять на службу. Отказано, ибо был ленивый катехизатор.

15/28 октября 1902. Вторник.

По случаю рассылки содержания служащим и неимения досуга читать письма их накопилось в последние четыре-пять дней до сорока, и в них одиннадцать просьб денег, таких просьб, которые сочтены подлежащими удовлетворению, и несколько еще, в которых отказано, например, Нифонту Окемото, этому неугомонному попрошаю, имеющему в Хиросаки квартиру за пять ен и просящему две ены прибавки, «нужна-де лучшая квартира», тогда как Церкви там почти еще не существует.

О. Яков Мацуда описывает свое путешествие по приходу, в Циукоку, для ознакомления с ним. Христиан нашел в хорошем состоянии; везде иконы на своих местах, молитвы совершаются; к священнику благоговейно подходят за благословением и прочее.

Яков Ивата, катехизатор, большое восторженное письмо пишет, по случаю принятия крещения его престарелым отцом в Химедзи; скорбит только, что мать еще не вразумилась.

Мануил Аримото, катехизатор в Немуро, хорошо описывает тамошнюю Церковь. Если он так обстоятелен на деле там, как в письме, то из него, сверх ожидания, вышел хороший катехизатор.

16/29 октября 1902. Среда.

О. Алексей Савабе запиской к секретарю Фудзисава спрашивает: «Какое распоряжение сделано насчет катехизатора Ефрема Омата, которого он просил взять от него, как сочувствующего немирным?» Отвечено то же, что сказано ему на днях, то есть что Омата назначен служить проповедником у немирных.

17/30 октября 1902. Четверг.

Секретарь Посольства, князь Кудашев, приезжал звать, от лица посланника А. П. Извольского, в следующий понедельник, день Восшествия на престол нашего Государя, на молебен в Посольскую Церковь и потом на завтрак. Так как японская Литургия с молебном, по случаю праздника Рождения Японского Императора, будет здесь с семи часов, то две службы совместно можно, и я сказал, что конечно, буду счастлив помолиться за нашего Государя вместе со всеми нашими. Кудашев говорил, что слухи верны о переводе посланника Извольского в Копенгаген.

18/31 октября 1902. Пятница.

Расчетный день. Вчера взято в банке 3500 ен, и едва хватило, без всяких особенных счетов, например, за печать или переплет книг. Оба оо. Савабе не были, как и в прошлый месяц; присылают жену о. Алексея за деньгами из канцелярии и от меня частно, идущими им; значит, сердятся за то, что возмутившиеся христиане не подчиняются им, несмотря на все мои старания. Нет предела человеческой глупости и даже бессовестности!

Ефрем Омата входит, спрашивает:

– Нет ли у вас чего-нибудь мне сказать?

– Служи у немирных, но с тем, чтобы сделать их мирными, помирить с другою половиною Церкви в Коодзимаци и с священниками будь сам мирен и давай добрый пример им, проповедуй язычникам, которых христиане будут находить для слушания, убеждай христиан ходить в Церковь – там, в Коодзимаци, и сюда в Собор…

Соборного чтеца Павла Окамото, после неоднократных усовещеваний исполнять свою обязанность (даже в воскресенье Часы почти никогда не читает, а на другие службы и не показывается) наказал сегодня вычетом трех ен; впрочем, не из жалования, а из того, что даю ему частно. Он принял это и сказал, что решился отправиться служить учителем церковного пения и причетником в Сендай, что ему давно уже предложено было. И ладно. Дал дорожные.

19 октября/1 ноября 1902. Суббота.

Катехизатор из Коодзимаци, Ефрем Омата, опять приходил за наставлением. Более подробно говорил ему то, что вчера. Немирные христиане – тоже еще дети Церкви, хотя и капризничающие, поэтому я должен заботиться и о них; вот он и назначается служить у них по этой причине. Единственная цель, которую он должен иметь в виду, это – прекратить смуту, вновь соединить рассорившихся между собою братий – христиан Коодзимаци. Когда они опять составят одно мирное общество, тогда могут сообща просить о назначении другого священника в Коодзимаци, кроме о. Алексея, по причине неудобства одному управиться с такою большой Церковью. Мысль эта не новая. Я лет пять тому назад уже говорил об этом и даже искал место купить для постройки другой Церкви. О. Савабе тоже хочет, чтобы еще один священник был поставлен для Коодзимаци. Итак, нужно только, чтобы просьба христиан о сем истекла из мирного сердца, а не из гнева. Из грешного источника я не приму никакой просьбы, а из доброго – приму я, и примет Собор, – и так далее.

Омата сопровождал один христианин (Савай, один из самых беспокойных), которого он попросил меня принять, когда я кончил говорить с Омата. Ему, Саваю, я повторил почти все то, что сказал Ефрему Омата. По расцветшему лицу этого мутителя видно, что им очень нравится, что я дал им Омата.

20 октября/2 ноября 1902. Воскресенье.

До Литургии крещены три женщины и двое младенцев, их детей. Несмотря на беспрерывный дождь, христиан в Церковь собралось довольно много. И свечи перед иконами начинают ставить, сегодня шесть- семь было. Пример наших матросов научил. Вечером учащиеся были на всенощной перед завтрашним своим государственным праздником. Мы с Накаем переводили.

21 октября/3 ноября 1902. Понедельник.

Русский праздник Восшествия на престол,

японский – Рождение Императора.

С семи часов Литургия. На молебен выходил и я. Были в Церкви почти только одни учащиеся. После службы заходил ко мне профессор Семинарии Арсений Яковлевич Ивасава и говорит:

– Семейство у меня увеличивается, содержания мало (получает от Миссии сорок ен). Меня приглашают учить русскому языку в военной школе с жалованием сорок ен. Я могу совместить это со службой в Семинарии, только нужно уменьшить у меня уроков с пятнадцати на одиннадцать; пусть зато и жалование у меня здесь будет уменьшено и прибавлено тем, кому переданы будут мои уроки; я думаю, что три из них может взять господин Сенума, а один – Пантелеймон Сато.

– Поговорите с ними и постарайтесь передать им, – ответил я.

И грустно очень стало, что самый надежный человек сдается на денежную приманку в ущерб службы Церкви, где же уж со всем успехом работать Церкви, заведши себе другого господина! А ведь на сорок ен можно безбедно существовать – это жалованье средней руки чиновника; и в Церкви жалованье кандидатов – высшее, никто из многосемейных священников не получает столько. Но, погоревав с полчаса, я укорял себя за излишнее идеальничанье и успокоился. Все же Арсений Ивасава – из наиболее добросовестных служителей Церкви и, вероятно, не перестанет быть таковым при занятиях на стороне. Призвал я потом господина Сенума и сказал, чтобы согласился он взять у Ивасава три урока по Обычному Богословию, а я ему прибавлю пять ен жалования и пять ен еще частно от себя (сверх получаемых доселе пяти ен); один же урок по Гражданской Истории пусть Пантелеймон Сато возьмет у Ивасава, и в вознаграждение ему пусть идет пять ен из жалования Ивасава.

С одиннадцати часов в Посольстве за Литургией, молебном и потом завтраком у посланника, по окончании которого посланник показывал строящуюся у дома маленькую Церковь, в которую будет перенесено богослужение из нынешней домовой.

Переводчику Павлу Иосида дан второй том творений Златоуста новорусского перевода (Толкование на пророка Исаию), для переложения на японский. Помоги нам Боже перевести Святых Отцов! Кое-что уже есть, но всех бы нужно поскорей, тогда основание Церкви было бы прочней.

22 октября/4 ноября 1902. Вторник.

О. Игнатий Мукояма, переведенный Собором, по его просьбе из Циукоку (Окаяма) на север (в Сиракава), насилу теперь только прибыл в Токио, по пути к месту службы. Оправдывает свое промедление тем, что сдавал приход новому священнику о. Якову Мацуда. С пафосом и неистощимым многословием жаловался на бывшего своего помощника в Окаяма, катехизатора Лина Такахаси, женившегося на девице из Сеноо, вопреки советам о. Игнатия, и ныне злословящего перед всеми, будто бы о. Игнатий «взятку-де взял от родных девицы и потому не хотел, чтобы я женился на ней», и прочее. Гораздо лучше было бы для Церкви, если бы у сего батюшки была хоть и не столь длинная борода, как ныне, но подлиннее ум и поглубже усердие к церковной службе.

23 октября/5 ноября 1902. Среда.

Иоанн Синовара, катехизатор в Мидзусава, пишет, между прочим, что был на родине, в провинции Акита, в местности, где проповедует

Илья Накагава, и слышал от сего последнего наветы на о. Павла Кагета, священника, которому подведом Накагава: 1) «Когда попросили о. Павла помолиться об умершем язычнике, он сделал это, не надев облачение, а просто взяв в руки молитвенник». Но о. Павел сделал как следует и иначе не мог поступить, замечает Синовара. 2) «Есть подготовленные к крещению, но не хотят креститься у о. Павла». Но это прямо вина самого Накагава, потому что некрещеные могут дурно думать о священнике не иначе, как по наговору катехизатора, замечает Синовара. 3) «Я не исповедуюсь у о. Кагета», – говорит Накагава. «Тем хуже для него», – замечает на это Синовара. И догадывается он, что Илья Накагава интригует против о. Павла, чтобы самому сделаться священником. – Недаром уже два раза тамошние христиане присылали к Собору прошение о поставлении им местного священника, но их так мало еще, что прошение их не могло быть уважено.

Матфей Нива прислал еще пять подписей в пользу оо. Савабе из Коодзимаци.

24 октября/6 ноября 1902. Четверг.

Опять японский гражданский праздник – в память воинов, павших в Китайской войне. Школы не учились; мы с Накаем утром не переводили, и я писал в Россию накопившиеся письма.

Иоанн Миямори, катехизатор в Вакамацу, неожиданно является и отказывается от службы, несколько лет был на церковной службе, и ни единого человека не обратил в христианство, а просто жил дома, так как Вакамацу его родина, и получал жалование за одно имя катехизатора; священнику бы смотреть, чтобы он или трудился, или был отставлен за бездеятельность, или же переведен в другое место, коли там бесплодно, но о. ли Сасагава сделать это! Он сам похож на труп, который забыли похоронить. Хорошо еще, что Миямори нашел какую-то другую службу, которая вызывает его из Вакамацу и обещает больше денег.

25 октября/7 ноября 1902. Пятница.

О. Роман Фукуи пишет, что посетил Сикотан и нашел христиан-курильцев очень усердными, но нового катехизатора их, Максима Обата, не совсем годным для них – груб, обращается с ними повелительно и неласково. Христиане очень желают их прежнего – Моисея Минато, который отечески обращался с ними. О. Роман повенчал одного японца- христианина с курилкой. Старшина курильцев Яков Сторожев прислал мне русское послание, которое едва мог я дешифрировать и понять, что просит он послать священника на Парамушир, где ныне двадцать девять человек из их общества живут для охоты, и нужно бы им исповедаться и приобщиться. К сожалению, это исполнить трудно, по трудности сообщения с отдаленным островом, а исполнят они христианский долг, когда вернутся на Сикотан, где побывать у них о. Роману легко.

26 октября/8 ноября 1902. Суббота.

Семинаристы приходили просить по одной ене ежемесячно на наем лодки для катания по реке. Отказал; опасное развлечение, еще кто-нибудь из малышей утонет, как утонул какой-то ученик ныне летом.

27 октября/9 ноября 1902. Воскресенье.

Исайя Мидзусима, пишущий ответы на разные недоуменные пункты в вопросах катехизаторов и других, принес целую тетрадь вопросов от катехизатора Василия Накараи; начиналась сия тетрадь так: 1) Как могли две повивальные бабки бабить у всех евреев? 2) Как ослушалась дочь фараона своего отца, спасши еврейского младенца? 3) Была ли ей за это награда от Бога? 4) Почему Бог сказал Моисею свое имя, а не сказал Аврааму?.. Я больше не стал слушать, а велел вернуть тетрадь Василию Накараи с ответом: пусть не занимается пустяками, а делает свое дело по проповеди. Так ведь можно нанизать бесчисленное множество вопросов: были ли те бабки замужем, или нет? Сколько у них было детей? Каких лет была дочь фараона? Какая ее дальнейшая история? и прочее. Но какая же польза в подобной логомахии? И прилично ли проповеднику, в ущерб своему живому делу, заниматься этими мелочами?.. Но таковы японцы!

28 октября/10 ноября 1902. Понедельник.

Читая корректуру ныне печатаемой Страстной Службы, почувствовал досаду, что уж слишком подробно составлена: множество раз одно и то же – последовал при переводе русскому образцу и ныне каюсь, что не сократил, – и книга была бы меньше, и печать дешевле; кое-что ныне выбросил, но уже поздно – печатается Четверток.

29 октября/11 ноября 1902. Вторник.

Согласно присланному приглашению, отправился в три часа взглянуть на отстроенное здание банка Мицуи (с которым и Миссия имеет дела). Здание стоит миллион. Нечего и говорить, что великолепно. Гостей, осматривавших здание, было несколько сот. Выставка монет и прочее.

О. Игнатий Мукояма сегодня отправился со своей семьей на место службы своей в Сиракава. Назначенного Собором в июле священника вот только теперь увидит его паства; да и то еще Сиракава только, а скоро ли другие места его прихода, Бог весть!

30 октября/12 ноября 1902. Среда.

Мы здесь ждем иконостаса в Кёото и тревожимся; не гниет ли он где, сброшенный на берег во Владивостоке, Порт-Артуре или инде, а он и не думал отправляться из Москвы, вопреки уведомлениям, что в апреле или мае отправится. Лев Александрович Тихомиров пишет, что Епанешников не выпускает его из мастерской, так как не получил награды, какую ему обещал В. Г. Дудышкин, не взвесивший, по-видимому, свою силу при обещании. Что дальше будет, неизвестно. Тихомиров сообщает мне причину замедления конфиденциально. Я успокоился, по крайней мере, за сохранность иконостаса.

31 октября/13 ноября 1902. Четверг.

В Иокохаме, для размена содержания за первое полугодие будущего года из Казны, полученного вчера, причем опять в трех банках разница: в Chartered – на сто тридцать ен меньше, чем в Hong. Shan., в нашем Русско-Китайском – на сто семьдесят ен меньше; разменено, конечно, в Hong-Kong Shan. банке. Положительно всегда, без всяких церемоний, надо справляться во всех.

Павел Ниицума прислал письмо, в котором описывает смягчение враждебности немирных в Коодзимаци и горько-горько жалуется на спячку всех служащих Церкви в Токио; «время-де самое такое, что надо деятельно проповедывать, а они все – и священники, и катехизаторы – только едят и спят, да еще неумолчно ропщут на скудность содержания, получаемого от Миссии». Правда то, правда, только разбудить нет возможности – такими уродились; на медную монету не купить много. Вот с таким усердием, как у Ниццума, можно много сделать; да жаль, ибо и его враг подкосил. А подобных ему по ревности между служащими я не вижу.

Вечером в сегодняшнем номере «Daily Mail» прочитал телеграмму, что обер-прокурор Константин Петрович Победоносцев выходит в отставку. Весьма жаль! Великий благожелатель, радетель и защитник Миссии был. Но, может, телеграмма окажется еще неверною.

1/14 ноября 1902. Пятница.

Петр Моцидзуки, катехизатор в Накасу, пишет, что христиане небольшой молитвенный дом построили. Очень приятно. Иконы, которых просит, и прочее все будет послано туда.

Кирилл Мори, один из старших семинаристов, сын покойного о. Никиты, поколотил дворника, старика Василия, за то, что тот исполнял свою обязанность – охранял ворота. Жаль; я только что укрепился было в мнении, что Кирилл – воспитанник вполне благонадежный.

2/15 ноября 1902. Суббота.

В сегодняшних японских газетах подробно описывается странное преступление: Стефан Оогое, бывший когда-то катехизатором, потом редактором («Сейкёо-Симпо»), причем украл пожертвование христиан на постройку Собора, за что был отставлен от церковной службы; потом вместе с Хамано плутовал в деле водопроводных железных труб, за что сидел в тюрьме, из которой выпущен в третьем месяце сего года; третьего дня ночью убил свою любовницу за то, что она бросила его, нанесши ей сорок шесть ран; схвачен тою же ночью еще с кровавыми руками, почему не мог запереться в преступлении. Имеет жену и четверо детей, из которых старшей дочери уже восемнадцать лет; служил в последнее время в торговой компании на жалованье – сорок ен в месяц; от любовницы тоже имеет сына, которому четыре года. Старик-отец, Алексей Оогое, и доселе служащий в Миссии по письмоводству и прочему, в отчаянии.

3/16 ноября 1902. Воскресенье.

До Литургии крещение. За Литургией Иннокентий Кису с своим левым хором до того разнил «Херувимскую», что положил я непременно объявить ему, что буду вперед наказывать его вычетом из жалования за подобное; не в первый раз это с ним, и не раз я выговаривал ему, но такой характер у человека, что ни на волос не стыдится перед Церковью и не обращает внимание на простые выговоры. Ленится приготовить певчих, а хватается петь трудное.

После Литургии был, между прочими, Симеон Цунода, побывший с прошлого года и в Иркутске, и в Камчатке, и в Гижиге, и Бог весть еще где там в русских пределах. Как юрки и всюду проникающи эти японцы! Компанию основывает для торговли со всеми теми местами. Советовал я ему держаться честности, рассказывал о Филиппиусе и прочем.

4/17 ноября 1902. Понедельник.

Новое письмо от Льва Александровича Тихомирова из Москвы: пишет, что Епанешников выдает, наконец, иконостас, и что В. Г. Дудышкин немедленно примет его, упакует в тридцать ящиков; и в декабре он будет отправлен из Одессы. Известил я тотчас же о. Семена Мии об этом, чтобы порадовать его и кёотских христиан, написал, что иконостас содержался доныне в мастерской к лучшему, – позолота и краска окрепли…

5/18 ноября 1902. Вторник.

Утром, перед классом пения, сказал Иннокентию Кису, что вперед за каждое такое разнение, каково было в пении «Херувимской» в воскресенье, будет вычитаться у него из жалованья пять ен.

После обеда был Павел Ниицума, говорил, что с немирными христианами ныне в Коодзимаци спокойно, но что от примирения их со сторонниками оо. Савабе очень далеко, а на подчинение их оо. Савабе и надежды нет. Советовал ему вести дело так, чтобы по крайней мере к будущему Собору обе стороны сошлись и совместно приготовили прошение о постановлении еще священника для Коодзимаци; от одной же немирной стороны прошение не будет принято (чтобы не сделать дурного прецедента для Церкви). Заметил на всякий случай, чтобы диакона Павла Такахаси ни в коем случае не избирали для священства, а вот избрали бы диакона Якова Тоохей. Советовал Павлу Ниицума бывать у отцов Савабе и их убеждать склонить к более мирному настроению своих сторонников в отношениях к их собратиям другой стороны и прочее, и прочее.

Между церковными письмами – довольно хорошее из Кусиро, от о. Фукуи: церковный дом там христиане построили на купленной для того земле; дом и земля по купчей крепости записаны на имя о. Романа Фукуи, и купчая прислана сюда для хранения в Миссии с удостоверением от о. Романа, что недвижимость не ему принадлежит, а Церкви в Кусиро, и что во всякое время он готов передать ее на имя того, кого Епископ укажет.

6/19 ноября 1902. Среда.

Составлено и переведено предисловие к службам Первой Седмицы и Страстной, в котором говорится, что хотя службы эти несколько сокращены при переводе, но что ныне, по малолюдности многих японских Церквей и по невоспитанности певцов и чтецов, рано еще совершать их всецело и в таком объеме, в каком они являются; поэтому, перед употреблением, пусть священники хорошенько просмотрят их и, если найдут нужным, сообразно с состоянием своих Церквей, еще несколько сократить службу – могут сделать это. Дано также наставление чтецам и певцам исполнять их обязанности так, чтобы ни одно слово не было потеряно для слуха христиан.

Сокращение сделано в чтении псалмов и в повторении одной и той же стихири или песни. Все это можно возобновить тотчас же при составлении со временем полной службы; вновь переводческого труда не потребуется, разве на исправление перевода, коли кто будет в состоянии.

7/20 ноября 1902. Четверг.

Перевод Пентикостария ныне вполне закончен; тоже в сокращенном виде; все воскресные, начиная с Пасхи до недели всех Святых, службы, без пропусков всего нового, переведены; будничные – нет.

Совсем приготовлены и в отличных золоченых рамах поставлены на стенах в соборе четыре большие иконы: две писанные Ириной Ямасита – Воскресение (копия с посольской) и Вознесение, и две письма Новодевичьего Санкт-Петербургского монастыря, привезенные еще в 1880 году, – Святого Великомученика Дмитрия и молящегося Ангела. К благолепию Собора они немало прибавили. Фотографии их сняты для приложения к периодическим изданиям Миссии. (Кстати, и мы с Накаем снялись у пришедшего для того фотографа).

Было отпевание и погребение Петра Исигаме, кандидата Московской Духовной Академии, бросившего потом церковную службу для более [денежной], умершего в госпитале третьего дня и тогда же принесенного в Собор, где старшие ученики двое суток читали Псалтирь над ним.

8/21 ноября 1902. Пятница.

Письмо от Василия Геннадиевича Дудышкина из Москвы, подтверждающее то, что писал Тихомиров, – иконостас в декабре отправится из Одессы сюда. Но о колоколах пишет, что они зависят от о. Благоразумного. Значит, сверх ожиданий и сделанных уже обещаний, колоколов нет пока, и будут ли – неизвестно. Небольшое разочарование. Но добрейшего Василия Геннадиевича спаси, Господи, и за то, что он сделал; сам небогатый и сделал столько! Какое богатство – усердие у него!

Начат сегодня перевод праздничной Минеи. Помоги, Господи!

9/22 ноября 1902. Суббота.

Зилот Моки, катехизатор в Нагоя, двухсаженным письмом жалуется на свою неспособность к проповеди, потом на сослуживца Кирилла Сасаба, не уживающегося с ним, и, наконец, на самого о. Петра Сибаяма – как плохого священника, у которого Церковь в большом упадке и новых слушателей нет, в заключение просит перевести его, Зилота, оттуда на другую какую-либо церковную службу. Моки из кончивших курс Семинарии; два года состоял проповедником в Хакодате и ни малейшей пользы не принес, теперь таким же неудачником оказывает себя в Нагоя. Что это? Болтун, как яйца бывают болтуны, из которых не высиживаются цыплята? Или только молодость и неопытность? И что с ним делать? Вот скоро будет здесь о. Василий Усуи, поговорю с ним, не возьмет ли его еще для опыта.

Тит Накасима, катехизатор в Ивайквай, где есть богатейшие христиане, горько плачется на бедность и просит прибавки содержания (к пятнадцати с половиною енам, получаемым от Миссии ныне). Послано его письмо к богачу Моисею Ямада и прочим тамошним церковным гиюу с укором, что не помогают служащему для их же спасения, что мне совестно за них, что даже ихняя богатая Церковь должна всецело лежать на плечах иностранных братий и прочее.

10/23 ноября 1902. Воскресенье.

Больное горло едва позволило отслужить; испугался, когда начал первый возглас, думал – придется уступить другим все, что громко надо говорить; к концу Литургии, впрочем, стало лучше. Секретарь Посольства, князь Кудашев, был и известил, что на место Извольского, переводимого в Копенгаген, сюда опять назначен посланником барон Роман Романович Розен.

11/24 ноября 1902. Понедельник.

Был из Одавара о. Василий Уцуи сказать о делах своей Церкви и посоветоваться перед обзором своего прихода. Говорил о непослушании ему диакона Иоанна Оно и катехизатора Павла Кувабара. Сей последний – двадцатидвухлетний юноша, только что выпущенный из Катехизаторской школы, простак – из мужичков. «Что за причина, что грубит и не слушается?» – думал о. Василий. Оказалось: о. Павел Морита, из прихода которого он родом, наказал ему: «Имей своим руководителем по делу службы диакона Иоанна Оно». Это и сбило с толку глупенького Кувабана; диакона он слушался, а священника своего и знать не хотел. Насилу уже теперь кое-как о. Василий ввел его в оглобли, да и то плохо служит. Дрянная черта в характере о. Павла Морита вмешиваться в дела других там, где совсем ему не след. Из диакона Оно едва ли выйдет хороший священник: любит говорить о людях дурное, капризен, своенравен.

12/25 ноября 1902. Вторник.

Вернулся из России диакон Димитрий Константинович Львовский, устраивавший там обучение детей своих, выключенных из Одесского

Духовного училища за дурное поведение и неуспехи; оставил их у брата в Певческой Санкт-Петербургского Митрополита.

Был князь Стефан Доде, поправившийся от болезни. Сиделкою на этот раз у него была завзятая католичка, тянет его в католичество, и он, по-видимому, уже смущен, спрашивал «можно ли ему бывать на богослужениях в католической церкви, ибо она близка от него, тогда как сюда, в Собор, очень далеко?» Я сказал: «Не бывайте – для вас опасно, увлекут с истинного пути"… Но едва ли это и не случится; беречь его здесь некому: мне некогда, священник его о. Роман совсем не годен для этого и по неучености, и по неусердию; сам он, Доде, все только дилетантничает в Христианстве вместо того, чтобы основательно изучить его, прочитавши серьезные наши переводы, на что имеет и время, и всю возможность; мог бы сберечь его Яков Мацуда, да его, к сожалению, уже нет в Токио; а там целая батарея адских средств обмана и завлечения, и непочатый угол артиллеристов всех рангов, и, как видно, уже начали работать. Печально за участь бедного князька! Едва ли он устоит в вере правой.

13/26 ноября 1902. Среда.

Послал о. Семену Мни писанье Никиты Сугамура, два его огромные письма, для ознакомления о. Семена с ним. В этих письмах Сугамура, между прочим, выражает уверенность, что пора проповедывать в Хокурокудо, и свое желание проповедывать там, так как сам родом оттуда. Предложено о. Семену, если хочет взять Сугамура в свое ведение и употребить на проповедь Хокурокудо. О. Василий Усуи охотно уступает его, ибо ныне в Мисима он совсем без слушателей, занимается на безделье преподаванием английского языка.

14/27 ноября 1902. Четверг.

День рождения Государыни Марии Феодоровны, потому в Посольстве на молебне. Слышал там подтверждение слухов, что Константин Петрович Победоносцев оставляет службу обер-прокурора, но, к утешению, слышал также, будто граф Сергий Дмитриевич Шереметев заместит его. На расположение его к Миссии также надеяться можно.

15/28 ноября 1902. Пятница.

Выключен и отправлен домой один из учеников Катехизаторской школы: не учится, произвольно уходит на целые дни в город и даже на ночь не возвращается; притом и малограмотен. Родом из Такасимидзу. Жаль, что таких представляют в школу.

16/29 ноября 1902. Суббота.

Полковник Глеб Михайлович Ванновский с семейством приезжал служить панихиду по своей родственнице Александре Товаровой, умершей в Москве, богатой старухе, большой благотворительнице в пользу Алтайской Миссии, которой она пожертвовала дом в Москве, ныне приносящий большой доход. Царство ей Небесное!

17/30 ноября 1902. Воскресенье.

Совсем отпечатана Страстная служба, составившая том в восемьсот пятьдесят страниц. В первый и последний раз, впрочем, такая роскошь. Вперед будем разумнее: лишних чтений и полубелых страниц не будет. Сегодня вечером прочитали с Накаем последние отпечатанные листы. Печать отличная, бумага превосходная, опечаток почти нет. Завтра сдано будет в переплет.

18 ноября/1 декабря 1902. Понедельник.

Хорошее письмо о добром состоянии Церкви в Наканиеда о Саввы Ямазаки; одно нехорошо: просит добавить ему содержание до нормы, то есть прибавить к десяти енам, ныне получаемым, еще четыре, от которых до сих пор сам добровольно отказывался и был через то единственным в моих глазах примером бескорыстного служения. Ныне пишет – после пожара все обеднели и потому не могут дополнять его содержание, идущее от Миссии. Письмо отправлено в «Сейкёо-Симпо» для напечатания, а ему отправлена добавка.

Фома Танака, катехизатор в Оосака, просится в путешествие по окрестным Церквам – для здоровья и для отдыха – будет-де везде, по возможности, говорить поучения. Старый и почтенный он катехизатор; устал, конечно, немало, ухаживая за не сходящею с одра болезни своею женою, а отчасти и от службы. Послано ему разрешение на прогулку по Церквам и пятнадцать ен на дорожные расходы.

19 ноября/2 декабря 1902. Вторник.

О. Матфей Кагета очень хвалит усердие катехизатора в Ханда, Якова Ивата; шесть человек крестил у него; просит написать ему похвальное письмо. Последнее-то излишне – приятно слышать доброе слово о. Матфея о служащем у него, даром он не хвалит. И от Якова Ивата – восторженное письмо, видно, что крещение отца его одушевило его немало, теперь он молит Бога и просит молиться, чтобы престарелая мать его тоже увидела свет истинный, а не умерла в язычестве. Даст Бог, это совершится.

О. Петр Ямагаки жалуется на бедность Церкви в Мориока; даже на просфоры не могут жертвовать, так что он поэтому только раз в месяц служит обедню. При таком вялом священнике, как о. Петр, неудивительно, что и такая большая и старая Церковь опустилась до сей степени.

О. Роман Фукуи из Кусиро пишет об усердии тамошних христиан, построивших церковный дом. Хвалит и катехизатора Александра Мурокоси; просит сему дорожные в Акеси иногда для посещения тамошних христиан. Ладно!

Приходил старик Моисей Тодороги с своим сыном Яковом, тоже уже стариком. Оба они – из немирных в Коодзимаци. И Моисей выразился: «Это – Воля Божия, что ныне христиане возмутились против оо. Савабе; Церковь ныне оживилась, а прежде она спала». Когда я выразил некоторое сомнение словами: «соо-камо, сиренай», – старик преуморительно рассердился и с пафосом: «не соо-камо, а дзицу-ни»! Мирно побеседовавши, мы с ним любовно расстались, взаимно одарившись – он мне принес великолепный ящик «касутера», я ему подарил три тома толкования Златоуста на Послание к Коринфянам. Это один из старших, мною крещенных, христиан; ему уже восемьдесят лет – живет постоянно за городом в своем имении. На его имя записана церковная земля в Коодзимаци.

Был Павел Ниицума, говорил, что немирные в Коодзимаци все более и более утихают и очень усердствуют к церковному делу, находят служителя учения; но мириться со священниками еще не показывают расположения, и едва ли возможно подвести их опять под руку оо. Савабе.

Получена телеграмма от Льва Александровича Тихомирова из Москвы: «Articles sent». Значит, ящики с церковным иконостасом для Кёото посланы из Москвы в Одессу. Слава Богу!

20 ноября/3 декабря 1902. Среда.

Очень хорошее письмо из Оою от Саввы Сакурода, катехизатора, от которого доселе я не надеялся ничего путного, был бесплоден, по характеру капризен, по уму недалек; ныне и успех, и усердие, и ум – откуда что взялось! Значит, нет катехизаторов плохих: если только трудятся, благодать Божия тотчас же возвышает их. Пишет, между прочим, что Илья Яци женился (бывший катехизатор, от которого жена ушла, и никак мы не могли убедить ее вернуться к нему).

О. Павел Кагета пишет, что преподал крещение в Босата старику Эдзи, бывшему моему слуге в Хакодате, больше тридцати лет тому назад. Старик совсем уже слепой, спаси его Бог!

21 ноября/4 декабря 1902. Четверг.

Праздник Введения.

За Литургией приобщался Стефан Доде, вчера исповедывавшийся. Он в очень благочестивом настроении и уверяет, что никакие искушения католиков не отвлекут его от православия – недавний визит к нему о. Романа с книгами о католичестве от меня, видимо, воодушевил его ревностию. Убеждал его все глубже и шире изучать Православное Догматическое учение; книг для этого у нас довольно.

22 ноября/5 декабря 1902. Пятница.

Неожиданно явился из Одавара катехизатор Павел Кувабара и начинает жаловаться на о. Василия Усуи. Я повел его в канцелярию, велел говорить в слух секретарей. Сущность, что о. Василий Усуи, будто бы, «жестоко обращается с ним (музан-ни цкау), а сам пьянствует». Выслушавши все, я сказал секретарю, чтобы написал о. Василию, что «Павел Кувабара переводится от него, ибо жалуется на жестокость его», а о. Павлу Морита, что «Павел Кувабара поступает в его ведение, чтобы употребил его для проповеди в своем приходе» (смотри запись выше 11/24 ноября).

23 ноября/6 декабря 1902. Суббота.

Написал донесение в Святейший Синод в ответ на указ оттуда, полученный во вторник (19 ноября старого стиля): «Донести Святейшему Синоду, нет ли с моей стороны препятствий к увольнению протоиерея Сергия Глебова от должности члена Духовной Миссии». Препятствие есть. Не увольнять его, внушение сделать, чтобы служил хорошо (смотри копию). Завтра донесение отправится.

24 ноября/7 декабря 1902. Воскресенье.

После Литургии Стефан Доде, зашедши, восторженно говорил, что вполне предан Православной вере, радостно чувствует ее благотворное влияние на себя и навсегда останется верен ей. Дай Бог ему всегда быть в таком настроении.

После обеда, с первого часу, был в семинарской столовой концерт, на котором я имел досуг быть только в начале; слушал, между прочим, игру на кото трех самых малых учениц Женской школы (Касима, Хаги- вара и Имамура) с аккомпанементом слепой артистки на сямисен и учительницы Ефимии Ито тоже на кото.

25 ноября/8 декабря 1902. Понедельник.

С одиннадцати часов – на погребении американского посланника Mr. Buck’a, скоропостижно умершего на днях на императорской охоте за утками. Отпевание было в американской епископальной Церкви на Цукидзи; отпевал Bishop McKim с большим собором американских, английских и японских клержменов. Трогательны музыка и пение, но грустно, что о покойнике нет ничего, как будто для себя собрались помолиться, а собрались именно для него. Я отправился вследствие присланного приглашения.

26 ноября/9 декабря 1902. Вторник.

Вакамацу до сих пор было бесплодно – но лишь только тамошний катехизатор И. Миямори оставил службу, как ныне о. Петр Сасагава пишет, что туда непременно нужен катехизатор: желающих слушать учение много. Но где же взять его? Остается только развести руками и написать: «Ждите следующего Собора!».

Жена катехизатора Якова Ивата пишет плачевное письмо: мать ее еще в язычестве, живет у языческих родных; к себе дочь не может взять ее, ибо не в состоянии содержать, и так далее. Написано Якову Ивата, что на мать дано будет по две ены в месяц, если он возьмет ее жить к себе, и на дорогу ей до него послано будет; больше дать нельзя; пусть ответит, возьмет ли.

27 ноября/10 декабря 1902. Среда.

Феодор Сайто, ученик старшего курса Катехизаторской школы, отправился домой, чтобы поступить в военную службу, ибо очередь его пришла. Так питаешь и учишь, а на службу отправляется другую, не церковную. Сколь уж таких случаев было! Неудобно бесправие церковной школы.

Был Петр Осида, что из бонз, прежде исключенный из Катехизаторской школы за дурное поведение (смотри запись 28 февраля старого стиля 1902 года). Говорит, что образовал какую-то компанию и что проповедует Христианскую веру всем, кому может. В добрый час! Только в церковнослужители не может быть принят.

Был Василий Мабуци, прежде катехизатор, потом больной умопомешательством, оправившись от которого служивший доселе чиновником. Явился опять к услугам Церкви. Оборони Бог! Все еще болен сумасшествием, и именно религиозным – все ему видятся чудные сны, а во всех язычниках мерещатся ему нечистые. Молча выслушал его чепуху, напоил чаем, но в принятии на службу или в школу наотрез отказал.

28 ноября/11 декабря 1902. Четверг.

О. Петр Сибаяма двухсаженным письмом изъясняет, что Зилот Моки желает остаться в его ведении; в доказательство представляет почти такое же длинное письмо самого Зилота, который изъявляет раскаяние, что просился из Нагоя. Bene!

Извещен о. Василий Усуи, что Моки к нему не придет, чтобы по- прежнему имел Никиту Сугамура для Мисима; а о. Симеон Мии – что Никита Сугамура к нему не будет.

29 ноября/12 декабря 1902. Пятница.

Из Химедзи просят, чтобы Гавриил Ицикава оставлен был только для них, ибо много дела ему ныне по проповеди там, и о. Сергий Судзуки пишет о том же, подтверждая их просьбу, а Какегава, взяв у Ицикава, поручить Макарию Наказава, катехизатору в Акаси, – ему и удобно, и свободней. Отвечено: пусть сделает о. Сергий согласно своему письму.

Был из Владивостока Николай Петрович Матвеев, которого я крестил в Хакодате тридцать семь лет тому назад, сын служившего там фельдшера, ныне сотрудник газеты «Владивосток» и служащий по железной дороге. Рассказал ему обстоятельства его рождения – как мать мучилась родами и чуть не умерла (она была в беспамятстве, и сама не знает, а отец его умер, когда он был маленьким, так что мой рассказ был для него новостию, а я припомнил хакодатскую старину).

Поздно вечером был из Коодзимаци один немирный христианин, Мацида, по церковному делу. Несколько человек там приготовлено к крещению. Говорил я Павлу Ниицума, а на днях и катехизатору Ефрему Омата, чтобы крестить попросили о. Алексея Савабе, если же он под каким-либо предлогом откажется, чтобы обратились к одному из здешних священников. Пришел теперь Мацида просить позволения обратиться, помимо о. Савабе, прямо к здешнему священнику, «если-де о. Савабе откажется, то произойдут еще большие разделение и вражда». Я хотел было успокоить его, сказавши, что призову о. Алексея Савабе и поговорю с ним об этом, но Мацида не того хотелось, и он прямо заявил, что «желающие креститься не хотят о. Савабе», то есть они так настроены окружающими их. Я стал было уговаривать: «Ведь надо восстановить мир со сторонниками оо. Савабе и с ними самими, иначе вы не получите себе священника, который может быть дан будущим Собором только по общему прошению христиан Коодзимаци; для восстановления мира нужно пользоваться случаями к тому – и вот теперь один из таких случаев»; но Мацида пустился в возражения. Я кончил позволением обратиться к здешнему священнику, сказав, что это делается из снисхождения к их болезненному душевному состоянию.

30 ноября/13 декабря 1902. Суббота.

Из сегодняшних писем хорошие – оо. Василия Усуи и Сергия Судзуки, описывают поездку по своим Церквам и хвалятся их добрым состоянием, хотя крещений почти нигде не было, только в будущем обещаются. Но особенно утешительно письмо катехизатора в Кокура, Василия Накараи: двухлетняя дочь его заболела местной весьма опасной детской болезнью и совсем помирала уже – врач прямо сказал, что нет спасения. Видя это, отец и мать (воспитанница Женской школы, Ирина) прибегли к горячей молитве к Богу и дали обет посвятить дитя Богу, если оно выздоровеет. Девочка, у которой уже дыхание прекращалось, ожила и быстро поправилась, к изумлению доктора. Василий пишет, что как только подрастет она, пришлет ее сюда в школу и в полное распоряжение Церкви (то есть воспитать и отдать, как и мать ее, за служащего Церкви, а может, и монахиней ей даст Господь быть).

1/14 декабря 1902. Воскресенье.

Перед Литургией о. Роман Циба крестил, между прочим, двух мужчин и двух женщин из Коодзимаци, приготовленных к крещению на стороне немирных. По испытании их о. Романом они оказались достаточно знающими вероучение. Немирных было много в Церкви, и они после приходили благодарить за допущение к крещению их друзей, а я их поздравил с этим и наказывал не ослаблять ревности к распространению Христова учения. Даст Бог, разлад там в Церкви мало-помалу исправится, хотя нет надежды подчинить их снова оо. Савабе: больно уж бездеятельность сих отцов и заносчивость о. Алексея надоели.

В Церкви был и потом у меня долго Николай Петрович Матвеев, владивостокский литератор, которому я отыскал и подарил фотографические карточки его отца с ним – младенцем на коленях, и матери, снятые в Хакодате тридцать семь лет тому назад; показал ему после завтрака библиотеку и училища.

Под вечер был посланник Александр Петрович Извольский, пригласить на молебен и завтрак в пятницу, 6 декабря. Когда я упомянул о Матвееве, и что он хотел бы посмотреть Японский Парламент, Александр Петрович любезно предложил помочь ему в этом, равно как способствовать видеть и другое, что ему понадобится, почему я известил Матвеева завтра побыть у посланника. Александр Петрович говорил, между прочим, что Японское Правительство и вообще японцы все более и более настраиваются на мирный и дружественный тон к России. Рану, нанесенную их гордости, по-видимому, нывшую неутолимо со взятия Порт-Артура русскими, залечил союз с Англией, и они здраво начинают смотреть на вещи; дружбы с Англией им никогда не иметь, англичане слишком презирают их.

2/15 декабря 1902. Понедельник.

Случайно в комнате переводчика Исака Кимура наткнулся на катехизатора из Тоёхаси, Петра Кураока, о котором думал, что он хороший служащий Церкви. Зачем? Так себе! Брат тут, малопутный Евграф, с лысиной на голове, приехавший учиться русскому языку в правительственной школе, – так повидаться с ним. Ни в какой службе не возможна такая самопроизвольность.

Вечером Накаи отпросился от перевода – собрание по редакции «Сейкёо-Симпо». Из переплета принесли Страстную службу – увесистая книга!

3/16 декабря 1902. Вторник.

Первая рассылка содержания дальним служащим Церкви на первый и второй месяцы 1903 года, всего 3337 ен 32 сен разослано сегодня.

Был командир русского военного судна «Рюрик», вчера пришедшего в Иокохаму.

Сосчитал сегодня, сколько всего пожертвовал в Собор язычник Кавано с 24 марта 1898 года, когда впервые им положено было в соборную кружку десять ен, по 8-е июля 1902 года, когда была его последняя жертва – 300 ен; оказалось 1220 ен. Деньги эти надо будет положить в банк. На Церковь их можно тратить только тогда, когда Кавано сделается христианином. Теперь же вдруг его сын потребует их – «отец-де не в полном уме был, когда отдавал деньги», или под каким-либо другим предлогом, конечно, надо будет их возвратить. Странная какая-то жертва. Кавано говорит, что «из благодарности за спасение его жизни явлением креста», но в таком случае отчего же он не спешит под сень Креста, не принимает крещение, даже не хочет основательно узнать учение?

4/17 декабря 1902. Среда.

Пишет о. Иоанн Оно: «О. Павел Косуги доехал до Оосака, по пути в Миязаки, и здесь у него опять открылось кровотечение горлом». Просит о. Оно «поместить его в госпиталь под предлогом, что во время наступающих праздников неудобно держать его в церковном доме – места нет». Ну это неправда; там комнат так много, что его можно поместить без всякой помехи ему, или от него кому-либо, а жена есть, чтобы и ухаживать за ним. Так и отписано о. Оно. Пишет еще о. Оно: «По сведениям от Кирилла Сасаба, бывшего катехизатором в Миязаки, о. Павла Косуги, как больного чахоткой, в Миязаки не примут, никто из христиан не станет общения иметь с ним из боязни заразиться». Да зачем же и посылать такого слабого больного туда? Очевидно, ему больше не служить, а жить на покое, пока догорит остаток жизни. Бедный о. Косуги!

Сегодня похоронена дочь расходчика Алексея Сасагава, уродец, ходившая скрюченной так, что верхняя часть спины была под прямым углом к нижней, двенадцатилетняя, умершая с ангельски чистою душою, все время молившаяся, когда несколько дней лежала больной, и просившая всех молиться за нее. Хвала Господу, что он взял ее от горестей мира сего!

5/18 декабря 1902. Четверг.

Экзаменовал в Семинарии седьмой класс, где шесть учеников, шестой, где только четыре ученика, и Катехизаторскую школу, где во втором курсе три ученика, в первом тринадцать, – всех по Догматике. Семинаристы отвечали хорошо, Катехизаторская школа плохо, особенно первый курс – ученики совсем еще не развиты, впрочем, половина из них подают добрые надежды.

О. Феодор Мидзуно возвратился из своих Церквей в Симооса и рассказал о состоянии их. Лучше всех, как и всегда, у Филиппа Узава, у которого он крестил двадцать два человека; всех крещено тридцать два. Трогателен рассказ его о бедствиях, причиненных в деревнях бывшими ураганами и наводнением: на полях все смыто, дома разрушены, множество живет в шалашах и Бог весть чем питается. Маленькую подписку для христиан наших, по крайней мере, мы сделаем, но что это? Выйдет самая мизерная помощь.

6/19 декабря 1902. Пятница.

На экзамене в первом классе Семинарии, где сорок один ученик (и два русских). Первые отвечали по Катихизису почти все хорошо, вторые по японскому языку, – читали «докухон» и переводили фразы. С нового года они уже могут присоединиться к своим японским товарищам в изучении японских учебников, хотя, конечно, им будет назначаться самая малая часть урока.

С половины одиннадцатого – в Посольстве на богослужении, но случаю тезоименитства нашего Императора, потом на завтраке у посланника, во время которого играла музыка с «Рюрика», а за столом были капитан и несколько офицеров.

7/20 декабря 1902. Суббота.

На экзамене по Нравственному Богословию в пятом классе Семинарии, где девять учеников, которые отвечали очень бойко, и опять в первом классе Катехизаторской школы, где, кроме нескольких, отвечали преплохо, совсем еще мысли и языки не связаны.

О. Феодор Мидзуно принес прочитать письмо к нему Павла Ниицума из Симооса: «Немирные в Коодзимаци (как извещает Ниццума) опять поднимают бунт с целью добиться уничтожения моего решения („чтобы содержали священника, если хотят иметь оного отдельно для себя”). Ныне они уже недовольны и им – Ниццума» и прочее. Увидевши в комнате о. Феодора благоприятеля немирных, диакона Павла Такахаси, я внушал ему убеждать немирных оставить несообразности – мое решение останется неизменным, что бы они ни предпринимали, хотя бы даже оставили Церковь; для них единственное средство получить священника с содержанием не от них – соединиться со всеми прочими христианами в Коодзимаци и с о. Савабе и подать общее прошение, чтобы поставлен был еще священник для Коодзимаци, по причине невозможности управляться одному с таким большим приходом.

8/21 декабря 1902. Воскресенье.

Крещен до Литургии один учитель китайского и английского языков, уроженец Микейских островов, хотя чистокровный японец, сосватавший себе дочь покойного о. Феодора Осозава.

С о. Симеоном Мии что-то неладно: приключился какой-то нервный припадок; когда преподавал свой урок в Женской школе, вдруг впал в бессознательное состояние с судорогами, которые в продолжение дня часто возобновлялись, и при них он терял сознание. В Миссии еще не получено письма об этом прямо из Кёото, а писали сестре жены о. Симеона, которая прислала письмо сюда для прочтения. Храни его Бог! Человек весьма нужный для Церкви.

Был протестант Миязаки, один из издателей «Фукуин-Симпо», протестантской газеты, расспрашивать, как началась православная проповедь в Японии и прочее, словом, за материалом для статьи своей газеты. Кое-что рассказал ему, да и самому приятно было окунуться в старое.

9/22 декабря 1902. Понедельник.

На экзамене в четвертом классе Семинарии, где десять учеников, по Логике, отвечали со смыслом и очень хорошо; в третьем классе, где двенадцать учеников, по Гражданской Истории, отвечали плоховато, но потому, что еще мало развиты, а учебник русский. Всего в Семинарии ныне восемьдесят четыре ученика, между ними ленивых или неспособных почти совсем нет, а сколько выйдет на службу Церкви, Бог весть; хоть бы половина вышла, и за то бы спасибо. Несомненно, что иные уйдут в солдаты, как уже про одного вчера говорили, что ему скоро придется для сего оставить школу, иные захворают и не дотянут, иные обманут и уйдут…

10/23 декабря 1902. Вторник.

На экзамене в Семинарии и Катехизаторской школе.

После обеда – вторая рассылка содержания служащим Церкви близких местностей; разослано сегодня (за первый и второй месяцы будущего года): 2780 ен 32 сен. Итого, почти всем служащим Церкви вне Токио за первый и второй месяцы 1903 года (немногим, впрочем, только за один первый месяц) разослано: 6117 ен 64 сен.

При просмотре полученных с почты журналов за живое задело в декабрьской книжке «The Missionary Review of the World» сетование на то, что штундистам в России не дается полной свободы, заканчивающееся так: «Но дело Господне никогда не запоздает (neverbehind time). „В Твоей руке сила и крепость, и никто не устоит против Тебя“ (2Пар. 20: 6). Неослабевающая, решительная, ходатайственная молитва нужна как для устранения препятствий, так и для устроения (building up) религии». Мерзавцы! Россия для них – языческая страна, в которой нет Христианской религии, и вот они только собираются насадить ее! Прогнивший насквозь протестантизм, да еще в худших своих сектах, таких мнений о себе! И еще Господа Бога призывает! Лицемеры!

Впрочем, и Православная Россия не менее боли возбуждает в душе. В том же журнале, в статейке «Миссионерская ревность в Финляндии», говорится, что «Финляндия, до последнего времени высылавшая миссионеров только в Южную Африку, в эти два-три года выставила почти двести молодых людей и столько же молодых женщин, отдающих себя на миссионерское служение. Первый финляндский миссионер уже прибыл в Китай» и так далее. Ну а Православная Россия много ли дает заграничных? Преосвященный Иннокентий недавно привез троих в Китай; отчего же не больше? А Япония все ждет и ждет – хоть бы одного, и нет! Как не болеть душой? Впрочем, буди Воля Господня! Вероятно, в путях Промысла наше время еще не пришло.

11/24 декабря 1902. Среда.

На экзамене в Женской школе, где всех учениц восемьдесят, по Закону Божию и Географии. С десяти часов была на экзамене посланница Маргарита Карловна Извольская с сыном Гришей (десять лет) и дочерью Еленой (семь лет) и их гувернанткою Надеждой Владимировной Муха- новой. Ученицы отлично отвечали по Толкованию Евангелия от Матфея, и младшие – по Священной Истории, а другие по Географии нарисовали – одни Францию, одни Южную Азию. Посланница смотрела и хвалила также их рукоделие, и одну вышивку золотом и шелками взяла на память. Потом мы перешли на экзамен в Семинарию, где младший класс отвечал по русскому языку, а два русские мальчика по японскому. Посланница и здесь все очень хвалила, и около двенадцати часов все они вернулись домой.

С двух часов чтение писем. Радостного нет, хотя и особенно печального тоже нет, кроме того, что проповедь почти везде идет вяло. Печально еще то, что о. Симеон Мии лежит весьма больной.

12/25 декабря 1902. Четверг.

На экзамене в Женской школе по Закону Божию. С половины одиннадцатого часа приехал туда на экзамен военный агент, полковник Глеб Михайлович, с тремя дочерьми: Наталиею (двенадцать лет), Александрою (десять лет), Анною (восемь лет) и гувернанткою их Евгенией Даниловной. Так как к этому времени экзамен был кончен, то в некоторых классах повторили для них испытание по Закону Божию; потом они смотрели рукоделия учениц, экзамен по гимнастике, с половины которого, в одиннадцать с половиною часов, отправились мы в Семинарию, и там для них произведен был экзамен первого класса по русскому языку, а русских мальчиков – по японскому, что продолжалось ровно до двенадцати часов.

Сегодня во всех наших училищах экзамены закончены.

13/26 декабря 1902. Пятница.

Перевод расписок и прочего. В школах – составление списков.

Все учащиеся исповедались; русские мальчики – у меня.

С шести часов всенощная, петая причетниками. После нее Канон ко причащению и молитвы на сон грядущий для завтрашних причастников и причастниц.

14/27 декабря 1902. Суббота.

В семь с половиною часов звон; собравшимся причастникам прочитал о. Ф. Мидзуно утренние и причастные молитвы; в восемь часов трезвон к началу Часов. Литургию служил о. Роман Циба с диаконом П. Уцида. Приобщался сначала первый хор – в это время левый пел; потом левый приобщался, а правый пел; затем приобщались все прочие учащиеся, а хоры пели попеременно. В десять часов вышли из Церкви.

С одиннадцати часов чтение списков в Семинарии, Катехизаторской школе и Женском училище, причем в Семинарии только один (Александр Андо) объявлен дурного поведения, а в Женской школе инспектриса, перед чтением, говорила, «чтобы не плакали пониженные – все, мол, отлично учились (что совершенная правда), но нельзя же всех поставить на первом месте».

Из Ооисо катехизатор Павел Хосои пишет, что в большом пожаре, на днях бывшем там, шесть христианских домов сгорели, и положение погорельцев жалкое. Послал по три ены на дом.

О. Яков Такай просит послать кого-либо из тоокейских катехизаторов в Миязаки. О. Павел Косуги, назначенный туда Собором, до сих пор не добрался туда, да и не доберется, ибо лежит с кровохарканием в Оосака и едва ли будет способен продолжать службу. Между тем, Церковь в Миязаки, целые полгода не имея никого служащего у ней, крайне опустилась – до того христиане потеряли свое христианское усердие, что ныне о. Якова, обозревавшего свои Церкви, просили и не быть у них. Но из Токио решительно некого послать. Так, должно быть, она и останется до Собора.

Две мысли сегодня занимают меня. Во-первых, послать в будущем году одного из кончивших курс, и конечно, Петра Уцияма, если он удержится первым, в Академию. Изменники, продавшие за сребреники свою честь, отбили у меня охоту посылать – опасением, что и другие, воспитанные в Академиях, сделают то же. Но быть может, и не сделают – половина из воспитанных не изменяют же, а служат. Во-вторых, основать в Москве Японское подворье. Мысль эта подана в письме ко мне Л. А. Тихомировым. До сих пор я не думал о ней, но сегодня, готовясь писать Тихомирову, раздумался и нахожу, что мысль очень дельная. Выпросить бы место и построить Церковь и жилье для священнослужителей; оными бы могли быть иеромонах и послушник, выпрошенные в Троицко-Сергиевской Лавре, да священник – японец; последний изучал бы устав богослужения и все благочестивые христианские обычаи; научившись сему, вернулся бы в Японию, а на его место отсюда отправился бы другой для того же, и так далее. Кроме того, подворье было бы родным домом для японских студентов, обучающихся в Академиях; а для русских оно было бы местом, где они могли бы знакомиться хоть несколько с японским христианством не по слуху, а на деле. Это была бы своего рода артерия, через которую вливалась в Японскую Церковь живая струя материнского христианства. – Если эти мысли от Бога, то, Боже, укрепи и осуществи их!

15/28 декабря 1902. Воскресенье.

За Литургией было причастников более шестидесяти.

После службы у меня была и завтракала бонна из дома иокохамского консула В. Я. Сиверса, воспитанница Рождественского приюта, что на Песках, в Петербурге, рассказывавшая про моего доброго знакомого и отчасти сотрудника Миссии о. Василия Маслова, протоиерея при Рождественской Церкви, ныне уже покойного, – Потом до вечера дети из наших школ, приходившие в гости.

16/29 декабря 1902. Понедельник.

Целый день месячные расплаты. В промежутках писание писем в Москву, благодарственных за иконостас, уже идущий сюда.

Был из Посольства студент Траутшольд, только что вернувшийся из Нагасаки, где он на время заменял бывшего в отлучке консула, князя Гагарина; привозил план Церкви, имеющей строиться в Нагасаки; князь прислал этот план с ним посмотреть посланнику и мне. Вид Церкви красив, но ввиду землетрясений такой план неудобен: ремонты частые и большие потребуются, а где средства на них, и кто будет заниматься ими? Впрочем, наше мнение – пустой звук. Да и Церковь-то еще в проекте; двенадцать тысяч на постройку ее князь имеет – это, по-моему, далеко не достаточно.

17/30 декабря 1902. Вторник.

Остальные расплаты и писанье писем в Москву по поводу иконостаса и колоколов для кёотского храма. Обещаны были пожертвованием, а по письму сотрудника о. Н. В. Благоразумова оказывается, что придется заплатить, кажется, полностию за это и другое.

18/31 декабря 1902. Среда.

О. Павел Морита из Маебаси пишет: нельзя ли ему в Такасаки отслужить праздничную Рождественскую службу шестого числа, то есть накануне Праздника, так как восьмого числа у японцев уже будничный день – все на работе, дети в школах, стало быть, если служить Праздничную службу седьмого числа, почти никого не будет в Церкви, и петь некому будет? Я ответил, что «примера на такое нововведение я не знаю и потому позволить ему не могу, а пусть из Такасаки христиане прибудут на Праздничную службу в Маебаси в самый праздник Рождества Христова, седьмого числа; всего полчаса езды по железной дороге; если кто это расстояние найдет далеким и дело трудным, то заявит только про себя, что он плохой христианин». Пишет еще о. Морита, что «неудобен здесь Юлианский календарь, следовало бы праздновать по Григорианскому»; я ответил, что «догматического препятствия к сему нет, но нам приятней праздновать единовременно со всею Вселенскою Церковью, чтобы наше праздничное славославие сливалось в один голос с славославием всех христиан по всему миру; не будет нравственным преступлением для певца, если его голос упредит других в хоре, или отстанет от хора, но хороша ли такая дисгармония? Не запротестует ли сам о. Морита против нее?» – и так далее. Письмо я написал по-русски, ибо он понимает.

Из Кёото извещают, что о. Семену Мии лучше – быть может, будет в состоянии служить в Новый год.

Всенощную сегодня пели причетники. В Церкви были только учащиеся. Не воспитался еще в христианах дух молитвы. Каков поп, таков и приход.

И еще один год кончился. Много ли еще их впереди? Во всяком случае, не вдруг с обрыва: много еще переводить надо; коли мы с Накаем уберемся, не сделавши, скоро ли еще кто наладится продолжить? Нет, жить надо пока.

19 декабря 1902/1 января 1903. Четверг.

Японский Новый год.

С восьми часов Литургия; служили три иерея, пели оба хора. Христиан из города было очень мало. На молебен и я выходил. – Поздравление служащих, певчих, других учащихся, детей. С двух часов – в городе у князя Стефана Доде, которого нашел очень радостным, так как здоров, насколько возможно ему, и имеет гостем старшего брата – ихтиолога, приехавшего на время из Хоккайдо; угощал по японскому новогоднему обычаю; попросил передать небольшие подарки детям Ванновского. В Английской Миссии никого не застал, Bishop Awdry еще не вернулся из Англии; у Кондера оставил карточку; у Банковских посидел.

Оба катехизатора из Кёото просят «прислать священника для праздничных богослужений, так как врач находит невозможным для о. Мии служить – не успеет оправиться». – Написано в Оосака, чтобы о. Иоанн Оно, или о. Сергей Судзуки отправился туда послужить, пока отправится о. Мии.

Мирным душевным настроением, при здоровье телесном начался год. Сохрани Господи и этот мир, и это здоровье, чтобы беспрепятственно продолжить перевод богослужения и творить прочее по Церкви, и помоги во всем этом Твоею всесильною Благодатию!

20 декабря 1902/2 января 1903. Пятница.

Утром Павел Огава, ученик Катехизаторской школы, прибывший в школу летом из Сибецу, на Эзо, где жил долгое время, приходил очень радый с письмом, извещающим, что о. Роман Фукуи крестил в Сибецу девять человек; просил послать туда икону для молитвенного дома. Будет послана, равно и книги для назидания христиан.

Между письмами, посланными сегодня в Россию, одно – к Преосвященному Сергию (Страгородскому), ректору Санкт-Петербургской Духовной Академии, с вопросом, не направляет ли взоры в Японию тот студент, которого он недавно постриг в монахи и в речи говорил о его миссионерских аспирациях? Дал бы Бог!

21 декабря 1902/3 января 1903. Суббота.

Вчера Bishop Шершевский прислал мне со своими китайцем и японцем только что отпечатанную Китайскую Библию нового своего перевода. Поэтому сегодня я был у него поблагодарить и сделать новогодний визит. Застал зарытым в книги, одушевленным и говорливым, но, как всегда, малопонятным, и половины не можешь уяснить того, что силится сказать. Насчитал он пять разных переводов Священного Писания на китайский язык; его – пятый, и без сомнения – лучший, потому что ум его, не как язык, нисколько не тронут болезнию, светел и ясен; к этому отличное знание своего природного еврейского языка, а также греческого и латинского. Видно, что в Китае ценят его переводы: напечатал ныне в Иокохаме свой Ветхий и Новый Завет в десяти тысячах экземпляров и все отправил в Китай – здесь и в продаже нет.

За всенощной сегодня было человек двадцать протестантских миссионеров и миссионерок, из которых один оставил у входа чемоданчик с платьем и Священным Писанием внутри, хватился при выходе – и нет, украл какой-то язычник. Следовало поручить придвернику, тогда этого не случилось бы.

22 декабря 1902/4 января 1903. Воскресенье.

Утром, когда читал Правило ко причащению, подали застрахованный пакет. Кончивши Правило, распечатал и прочитал: письмо игумена Пантелеймона, настоятеля Мироносицкой Пустыни в городе Царево-Кокшайске, Казанской губернии, в мире инженерного офицера Павла Степановича Рожковского, слушавшего миссионерские курсы в Казанской Духовной Академии в 1895–1897 году. Просится сюда миссионером, но с целью основать здесь скит. Желает еще привезти с собою одного простеца, своего постриженника, и учителя церковной школы, знающего церковный устав. К письму приложено форменное прошение и копия с формуляра о. Пантелеймона. В письме он упоминает, что его хорошо знает Преосвященный Сергий (Страгородский), нынешний ректор Санкт-Петербургской Духовной Академии, и может помочь его назначению сюда.

За Литургией я помолился Господу, чтобы Он сотворил Свою Волю об о. Пантелеймоне.

23 декабря 1902/5 января 1903. Понедельник.

Написал о. Пантелеймону, что здесь прежде всего нужен миссионер- благочинный для беспрерывного путешествия по Церквам и ободрения и руководства проповедников и священников. А пока [?], изучится японский язык в достаточной мере для благочиннического служения, о. Пантелеймон, если приедет сюда, должен преподавать в Семинарии богословские предметы. Способен ли он к той и другой службе? Пусть наперед обдумает и решит. Во всяком случае, может приехать только один он, потому что для старца и учителя здесь пока нет дела. Со временем же потребуется здесь и скит, и монастырь. Тогда, быть может, и они понадобятся. Пусть о. Пантелеймон подробнее известит о них: какого образования, каких лет и прочее. О себе также пусть более подробно напишет и пришлет свою фотографическую карточку, как я ему посылаю свою (которую и приложил при письме).

Написал также запросы об о. Пантелеймоне, каков он, способен ли к миссионерскому служению здесь, во-первых, в Житомир – Преосвященному Антонию (Храповицкому), Епископу Волынскому, в ректорствование которого о. Пантелеймон учился в Казанской Академии, во-вторых, Преосвященному Сергию, ректору Санкт-Петербургской Духовной Академии, который, по словам о. Пантелеймона, хорошо знает его.

Справлял в эти дни и другую корреспонденцию в Россию, по письмам, накопившимся, когда некогда было отвечать, но, конечно, не важным.

24 декабря 1902/6 января 1903. Вторник.

Вчера была всенощная, петая обоими хорами. Сегодня с десяти часов Царские Часы, вечерня и Литургия Василия Великого. Кончилась служба в половине второго часа. Христиан из города было весьма мало.

Внутренняя корреспонденция, с рассылкою денег кое-куда.

Вечером Малое повечерие и утреня. Христиан из города не очень много, впрочем, слава Богу и за то. Служба торжественная и с добрым молитвенным настроением духа.

25 декабря 1902/7 января 1903. Среда.

Праздник Рождества Христова.

Молящиеся в Соборе за Литургией сначала – только учащиеся, в половине службы – половина Собора, в конце – полон Собор. Если бы в каждое воскресенье столько – это показывало бы, что тоокейские христиане богомольны, но и теперь все же знак, что тоокейские христиане не совсем забывают Бога. И за то благодарение Богу! Сам, Господи, воспитай и возгрей в них дух вящего благочестия! Служение было благонастроенное, с молитвенными порывами. Недаром Господь учредил общественное богослужение: с множеством молиться лучше, чем одному.

На проповедь сегодня Арсений Ивасава, кандидат, опоздал, так что нужно было начать пение «Дева днесь», и только в половине сего вышел он. Первый пример такой неаккуратности проповедника.

За службой было несколько иностранцев, между коими два патера, простоявшие до конца, но фанатично не кланявшиеся на мои осенения, тогда как протестанты почти всегда делают вид поклона.

За Литургией еще было много христиан из Коодзимаци – немирных с оо. Савабе. После службы они поздравили меня (на что вчера просили позволения), причем попросили о. Феодора Мидзуно прослужить Христославление, а певчие их очень недурно пропели все, за что получили от меня пять ен на кваси. Христианам угощения никакого не было – я только поблагодарил их и взаимно поздравил.

Но прежде их поздравили меня здешние певчие и школы, причем о. Роман Циба был в епитрахиле с крестом.

Прежде и после того множество еще других поздравлений. Для священно-церковнослужителей был чай с кваси, в коем участвовали наставники, церковные старосты и другие.

Во втором часу меня позвали на елку в «сейненквай», устроенную в большой классной на втором этаже. Небольшая живая елка довольно порядочно украшена и с горящими свечами. О. Петр Кано отслужил Христославление, пропетое семинаристами, после чего я, пожелав им веселиться, ушел, так как постоянно ко мне внизу являлись поздравители. В восьмом часу прибыл посланник Александр Петрович Извольский. В разговоре с ним я упомянул о нашей елке и предложил взглянуть на нее. В это время у молодежи шло представление. По-видимому, оно было в середине – но они для посланника, меня и драгомана Вильма, который еще случился при этом, начали его снова. Оказалось, мистерия, сочиненная одним из старших семинаристов, Василием Нобори, который и объяснил, что будет: «Вот это (указал он нам на часть комнаты, оставшейся для сцен) Средиземное море (при чем вся молодая публика захохотала). Выйдут три человека, которые олицетворят три государства: Египет, Греция и Рим в эпоху Рождества Христова» и так далее. Действительно, вышли: Кирилл Мори с повязкой на голове, исчерченной якобы египетскими иероглифами, и с пальмовой веткой в руке, Платон Цукиока, задрапированный в какой-то случайный флаг из дрянного белого холста с большими знаками «Токио» и подобным, с венком желтых иммортелей на голове, и с флейтой в руке, Николай Есида с огромным бамбуком в одной руке, означавшим копье, и с чем-то другим в другой руке, означавшим неисследованное еще оружие с жестяным ведром на голове, изображавшим шлем и в какой-то невозможной солдатской шинели. Первый изображал Египет, второй – Грецию, третий – Рим, а за ними незаметно вошла скромно укутанная фигура, изображавшая Святую Деву Марию, со своим охранителем Иосифом, которого изображал бородатый Павел Огава, ученик Катехизаторской школы, у кого-то занявший для сего случая подрясник. Небольшая кукла, изображавшая новорожденного Спасителя, положена была на приготовленном в углу, у елки, возвышении, у которого уселась скромная фигура (которую я и не знаю, кто играл из учеников), и Иосифом позади. Египет начал свою речь, полную разочарования и отчаяния; за ним – Греция декламировала, что цель жизни – наслаждение жизнью (причем, так как Греция нетвердо знала свою роль, автор без суфлерской будки служил суфлером); в заключение Рим провозгласил, что цель жизни – завоевание всех народов и всего света. Нужно признаться, что речи были очень умные и дельные, выражающие характер и мировоззрение трех народов довольно резко и ясно. Когда кончили, в другой комнате началось стройное пение «Слава в вышних Богу» и вышли пастыри, одетые в рубашки, один с овечьей кожей на спине, и поклонились Рождеству Спасителя, причем говорили о явлении ангелов. За ними – звезда и поклонение волхвов, одетых в теепы и какие-то бурнусы; ящик с подарками принял от них Иосиф и поставил у ног Девы. Тут три фигуры, изображавшие три государства, пали. Дева с куклой и Иосифом скромно удалилась, а вошли орды, изображавшие готов, вандалов и прочих, и пошли по Средиземному морю, причем между ними три сраженные фигуры встали и удалились в те двери, куда ушли готы и гунны. Автор при сем вышел и доложил нам: «Это, мол, не совсем удачно сыграно, но должно означать, что Египет, Греция и Рим воскресли и пошли вслед Христа». После чего мы встали и тоже ушли, но прежде того посланник аплодировал исполнителям и похвалил все. И в самом деле, вышло недурно. Меня сначала покоробило от представления Божией Матери и Спасителя. Но, в сущности, неблагоговейного ни на волос ничего не было. Напротив, при исполнении пение было просто трогательное, и оно сопровождало все действия пастырей и волхвов; пели в другой комнате, и с таким старанием, точно в Церкви. Мне кажется, и на будущее время можно сквозь пальцы смотреть на это развлечение. Мистерии позволялись и в России.

С шести часов была всенощная. Служил о. Феодор Мидзуно. Пели оба хора. Из города хоть бы один молящийся!

26 декабря 1902/8 января 1903. Четверг.

С восьми часов Литургия, отслуженная о. Романом Циба. Пели оба хора. Приобщалось много детей. После службы – коодзимацкая Церковь – о. Алексей Савабе со своими церковными служащими и христианами, по обычаю, поздравляли. Но и певчих и христиан было меньше, чем всегда, так как отделившаяся часть Церкви вчера поздравляла. Певчие пропели очень стройно, за ними Христославление пропели дети Воскресной школы, тоже очень мило. Все, по обычаю, были угощены, и певчие получили на кваси. Старика о. Павла Савабе не было. «Не болен ли?» – спрашиваю. «Нет», – холодно ответил сын. Господь с ним! Должно быть, еще сердится – за что? И сам не знает.

Посетил и поздравил с праздником всех русских в Токио, начиная с посланника и кончая профессором русского языка в правительственной школе Яковом Варфоломеевичем Иозефовичем, который читал отрывки из лекции о русской литературе, приготовленной для завтрашнего «сейненквай».

С шести часов всенощная, на которой тоже были одни учащиеся. Пели хоры, заключительное «Дева днесь», как всегда, совокупно и превосходно. Дай Бог, чтобы поскорее было слушать кому это душу восторгающее славословие!

27 декабря 1902/9 января 1903. Пятница.

С восьми часов Литургия. Служил о. Петр Кано. Пели хоры. В Церкви – учащиеся только. После обеда я отправился в Иокохаму поздравить русских и, кстати, по делам в банки. У нового генерального консула Влад. Яковлевича Сиверса познакомился с его семейством, лютеранским, начиная с него, но добрым и религиозным, кажется.

С шести часов всенощная, как всегда перед субботой, петая причетниками, на которой человек десять было молящихся.

28 декабря 1902/10 января 1903. Суббота.

Из скопившихся за праздники многочисленных писем перечитаны сегодня священнические, повергшие в уныние. На Сикоку – ни малейшего успеха проповеди, прямо видно, по лености проповедников и священника о. Фомы Маки. На Киусиу, у о. Петра Кавано, тоже ни признака какой-либо деятельности. Обоим продиктованы выговоры и сетования. Но полезно ли? Не то же ли, что «умано-мими-ни казе», «кавадзуно цурани мидзу»? Конечно. Коли люди такие, чего же ожидать от них?

О. Борис Ямамура пишет, что в «Ивайквай» церковный дом окончен постройкою, и он освятил его. Стоит две тысячи ен, из которых 1700 ен пожертвованы Моисеем Ямада – и это несмотря на то, что он в прошлом году убытка на 6000 ен потерпел в своих делах от неурожая, причиненного наводнениями. Это утешительно. Просит о. Борис икону туда. Пошлется.

Пишут священники, что в праздник Рождества Христова молящихся на богослужении было: в Одавара – сто сорок, в Оосака – сто тридцать, в Сиракава – сто сорок; в Вакаяма, пишет катехизатор Ирино, было восемьдесят.

Петр Исикава рассказал о публичном чтении (энзецу), вчера в протестантском клубе произведенном, по тесноте нашего клуба молодых людей, состоящего из одной комнаты здесь во втором этаже. Чтений было два: первое его – Исикава – о Православном Богослужении, иллюстрацией которого было здесь же пение хора, но не нашего, ибо Женская школа не приняла приглашения идти петь, а коодзимацкого, с участием некоторых наших семинаристов; пели пять раз, в промежутках чтения Исикава; первым было пропето «Благослови душе моя Господи», последним «Ангел вопияше». Исикава говорит, что пели превосходно и слушатели были очарованы, а оных было человек сто, между которыми были и профессора Университета. Последние, должно быть, пришли больше для второго чтения «О русской литературе» Я. В. Иозефовича, переводчиком речи которого был Марк Сайкайси; и тоже вышло очень хорошо и интересно; говорил о Пушкине, Тургеневе и Гоголе.

Петр Уцида, диакон и проповедник в приходе Асакуса, приходил рассказать, что христиане Асакуса возмутились против о. Семена Юкава, вследствие чего вот в пост никто не исповедался у него, а ныне в праздник ни один дом не хотел принять его с Христославлением, почему он и не ходил по домам.

– Что за причина?

– Во-первых, о. Семен не хочет продать дом, в котором ныне живет и который христиане Асакуса решили продать. Во-вторых, о. Семен оскорбил христиан недоверием; они обещают обеспечить ему наем квартиры своими взносами, а он сказал им, что не верит этому.

В объяснение этого нужно сказать следующее. В 1895 году, когда отношение Японии к России, по поводу Порт-Артура и прочего, грозило обратиться в неприязненное, о. Семен, опасаясь, что из России прекратится помощь Японской Церкви, предпринял обеспечить себя на случай этой опасности изобретением местных способов содержать себя и свою Церковь. Образовал он между своими прихожанами общество «Дзикиу-кёоквай» с целью составить капитал в две тысячи ен, процентами с коих (якобы) и содержался бы он с удовлетворением других церковных потребностей. В продолжение лет четырех накопилось триста пятьдесят ен. Но вместе с тем и гроза, висевшая сверху, рассеялась, и мудрость у о. Семена засорилась, и вклады прекратились. Что делать с тремястами пятьюдесятью енами? О. Семен, конечно, не без совета с вкладчиками, на триста ен купил дом, в котором и живет ныне. Остальные деньги и кое-что вновь собранное хранится у него. Значит, завелся церковный дом, в обеспечение помещения священника. На что же лучше? Так нет, нашлись люди, и именно между христианами Асакуса, которые позавидовали ли благополучию священника, или составили отдаленный план воспользоваться скудною стоимостию церковного дома, так или иначе, стали настаивать на том, чтобы продать этот дом, а священника выселить на квартиру. Но зачем же продавать? «А для церковной пользы: отдать деньги на проценты в банк, и из них через десять лет вона какая сумма нарастет, а через двадцать еще больше!» – Но как же священник? Он получает ныне от Миссии шесть ен квартирных, чем уплачивает ренту за землю, на которой стоит дом, но этих денег на наем приличной квартиры мало. «Пусть священник будет спокоен», – говорят христиане Асакуса, – «мы обещаем ему кёокиу». Вот тут-то и согрешил мой о. Семен, к голубиной простоте мало получивший от родившей его матери змеиной мудрости, столь мало, что почти ее и не заметно во всех встречающихся с ним обстоятельствах, где змеиное свойство надо бы. – «Я не верю, чтобы вы выполнили обещание», – рек он, и пожар забушевал. По голубиной простоте он сие рек со всею откровенностию, хотя змеиная мудрость и не велела сего. Воистину, нельзя доверять подобным обещаниям христиан; я могу подкрепить о. Семена множеством испытанных примеров. Но я не сказал бы сего прямо христианам, потому что зачем же бросать камень в вонючую грязь? Не весь ли результат от того, что вонь поднялась? Но не это, однако, главное и первоначальное, за что поднялись асакусакские благочестивые христиане на своего пастыря. «Дзикиукёоквай» состояло далеко не из одних Асакуса христиан, напротив, они там были в меньшинстве; кроме них еще христиане приходов Ситая, Хонго, Хондзё составляли общество. И вот все эти три прихода против продажи церковного дома, одни только Асакуса желают продажи. Так при чем же тут о. Семен? Зачем его поносить за непродажу? А опять-таки за голубиную простоту, без змеиной мудрости. Поднят был вопрос: продать или не продать? Три прихода решили «не продавать», и делу бы конец. Так нет, Асакуса вновь хлопочет собрать для того же совещания. О. Семен слушается и тоже вновь хлопочет о рассуждениях; опять решается «не продавать», опять собрание и рассуждение, и так далее, пока, наконец, взвалили все на бедную голову о. Семена: «это он один только не хочет продавать, это его дело», вся тяжесть ненависти и нареканий Асакуса христиан пала на него.

Не в этом духе, как выше изложено, рассказал дело диакон Петр Уцида; напротив, он все тянул воду на поле Асакуса христиан; хотя старался не показать зубы против о. Семена. Молча все выслушал и сказал только, чтобы завтра в три часа пришел ко мне о. Семен рассказать о деле.

29 декабря 1902/11 января 1903. Воскресенье.

В три часа пришел о. Семен Юкава, но с ним и диакон Уцида, хотя я не звал его. Рассказал и о. Семен со своей точки зрения свои отношения к христианам Асакуса. Нового ничего я не узнал (все то же, что изложено).

Только все больше и больше укреплялся в подозрении, что вся эта буря – дело нескольких дрянных интриганов в приходе, которым и диакон Уцида очень мирволит. Прямо здесь, на глазах у о. Семена, он не переставал потягивать воду на их огород: «они-де все очень усердны к Церкви, они непременно исполнили бы обещание касательно кёокиу – вот мне же каждый месяц доставляют две ены» и прочее. Все выслушавши и подробно расспросивши, я сказал свое решение так: «Вы, о. Семен, напрасно обидели христиан словами: „не верю, чтобы вы исполнили обещание о кёокиу”. Ведь и вы же обиделись бы, если бы я сказал вам: „О. Семен, я не верю вам”. Из уст священнослужителей должно исходить только слово, творящее мир и согласие. Итак, вы, о. диакон, созовите христиан и, когда они соберутся, пусть о. Семен поговорит с ними и прямо-таки попросит прощения за свое неосторожное слово. Сделать это священник не должен ни стесняться, ни стыдиться; и священник не застрахован от ошибок и погрешностей, а коли погрешность случилась, то сознаться в ней священнику так же необходимо, как и всякому другому. Этот поступок священника будет назидателен для христиан, как добрый пример и так далее. Когда мирным объяснением будут восстановлены добрые отношения у о. Семена с христианами, тогда он может обойти дома христиан с праздничною молитвою. Христославление теперь уже поздно, но скоро будет праздник Крещения Господня; о. Семен, в сопутствии диакона, может со святой водою обойти дома христиан – обычай, тоже существующий в Православной Церкви. Что до продажи дома, то вопрос этот решен уже тем, что три Церкви против продажи, и быть в претензии христианам Асакуса на о. Семена за это нет никакого основания. Но мало этого. Жаль, что не спросили меня в этом деле: я положительно запретил бы и думать о продаже. Церковный дом куплен на деньги, пожертвованные для Бога, он не христианам принадлежит ныне, а Богу, и распорядиться им могут только священнослужители, спросившись у Епископа», – и так далее.

О. Семен вполне согласился сделать то, что я ему сказал; диакон, по-видимому, тоже, и они оставили меня.

Но часов в восемь вечера вновь приходит диакон Уцида и говорит: христиане никак не согласны помириться с о. Семеном. Они говорят, что это только ныне прорвалось, но что у них много других неудовольствий накопилось на него.

– Какие же бы это неудовольствия? Я что-то не слышал, да и нечему больше, кажись. Священник он исправный, смиренный, трудящийся. Чего еще нужно христианам? Вы, если знаете что, скажите.

– Я не знаю.

В таком случае, пусть завтра в три часа придут ко мне двое из таких, которые могут рассказать все, что имеют против о. Семена.

30 декабря 1902/12 января 1903. Понедельник.

Прежде чем прийти христианам из Асакуса, был у меня, без всякого зова с моей стороны, сначала Исаия Мидзусима, катехизатор, подведомый о. Семену Юкава, потом Петр Исикава.

Первый рассказал, что на всех церковных собраниях диакон Петр Уцида да еще катехизатор Тит Косияма всегда являются противниками о. Семена во всем, в чем только могут; еще, что в настоящем деле касательно церковного дома, христиане трех приходов все поголовно (за исключением одного примера) не желают продавать дом. Исикава рассказал, что он только что обходил дома христиан в Асакуса, и ненавистников о. Семена не нашел, нынешний мятеж против него, несомненно, дело двух-трех человек.

В три часа пришли три христианина из Асакуса; Мори, Сёодзи и еще один; при них, сверх ожидания, непрошенный опять диакон Петр Уцида.

– Вот самые усердные христиане Церкви Асакуса, очень радеют о пользе Церкви, – рекомендовал он их.

Я посадил всех вокруг стола, как гостей, и предложил сказать мне откровенно все, что они имеют против о. Семена.

Мори вытащил из-за пазухи прошение и подал мне.

– Читайте.

– Прочитали прошение – переменить им священника, так как он не заслуживает их доверия (фусин-нин). К прошению подробное объяснение. Прочитали и его; в нем излагается история с церковным домом, что «его следует продать – так решили христиане Асакуса, решили бы и другие три прихода, да злонамеренный о. Семен противится этому». Наконец, красноречиво излагается, как «оный о. Семен оскорбил христиан словами, что „не верит в исполнение их обещания”, чем явил, что он ненавидит христиан Асакуса». Меня коробило от злоречия, которым наполнены обе бумаги, против кроткого о. Семена, но я крепился и по окончании чтения с улыбкою молвил:

– Все это я прежде слушал. Но что же еще вы имеете против о. Семена?

Молчат. Я продолжал:

– Что до сего дома, то в этом вы не имеете ни в чем упрекать о. Семена. Три Церкви не желают продажи, значит он и не может быть продан, как бы ни желали этого христиане Асакуса. Но мало того. Если бы и все четыре Церкви захотели продать его, я не позволю, благо ныне я узнал об этом деле. Этим домом, по церковным правилам, уже не имеют права распоряжаться христиане, так как он составляет церковное имущество, которым имеет право и обязанность распоряжаться Епископ. Он ныне может быть отчужден, или продан, только по самым необходимым причинам, например, Правительство для своих нужд может потребовать место под домом; или нужно бы построить храм, либо церковную школу, или же явилась бы еще какая-нибудь самая важная причина…

– Эта причина и есть, – перебивает меня Мори.

– Какая же? Деньги, вырученные от продажи, приращать процентами?

– Да, это и есть.

– Более важного ничего нет?

– Ничего.

Меня взорвало. И я решил коротко прекратить спор с этим грубияном и мутителем.

– Сколько ты внес в эту сумму, за которую куплен дом? Я тебе сейчас возвращу твои деньги, – и я направился к несгораемому шкафу. – Сколько? – спрашиваю еще.

– Нисколько, я не жертвовал, – отвечает.

– Ты не жертвовал, а больше всех мутишь в этом деле? Я с тобой больше ни слова об этом, вон!

Когда он вышел, я обратился к оставшимся двум, чтобы они сказали, что еще имеют против о. Семена?

Сёодзи бросился к своему верхнему платью, порылся и вытащил бумагу: «Вот!» Подает мне. Смотрю бумагу 1897 года за подписью нескольких христиан – тоже какая-то жалоба на о. Семена, но до того пустячная, что тогда и до меня не дошла; успокоено и прекращено было при посредничестве кого-то из священников. Я, взглянувши, разорвал бумагу и сунул за пазуху простецу Сёодзи со словами:

– Так, пожалуй, и твои грехи, омытые в крещении, воспомянутся тебе на Суде Божием. Еще что же, кроме дома, имеете на о. Семена?

Заговорил в пользу их диакон Уцида. Я не выдержал, наконец, и его, а с гневом выгнал вон, как служителя христиан и врага своего священника. Обращаясь к оставшимся в комнате двоим, я опять просил их припомнить и сказать все, что они имеют против своего священника. Но все мои вопросы оставались без ответа. Видно было, что они ровно ничего не имеют. Наконец, товарищ старика Сёодзи зарыдал и говорит:

– Проповедь не будет иметь успеха, если не будет мира между священником и христианами.

– Так зачем же вы сами нарушаете этот мир? – ответил я ему и оставил их, сказав, что разговор с ними прекращается.

Зная, однако, по опыту, что этим дело не кончится, напротив, бунт еще больше может разгореться, я тотчас же отправился в редакцию «Сейкёо-Еова» и бывших там Петра Исикава и Исаию Мидзусима попросил немедленно отправиться в Асакуса и от христиан отобрать подписи в том, что они довольны своим священником; в этом они должны упредить мутителей, которые непременно станут собирать подписи против о. Семена, так как сегодня этих подписей у них не было, под прошением были печати только троих.

31 декабря 1902/13 января 1903. Вторник.

Утром читали с Накаем первые листы корректуры Пентикостария.

Перед всенощной приходил Петр Исикава и говорил, что обошел сегодня многие дома в Асакуса и почти везде оказался упрежденным: мутители уже отобрали подписи против о. Семена. Исикава, однако, этим не смутился, а собрал несколько христиан, в том числе и мутителей, и стал убеждать их восстановить мир со священником, несколько часов ораторствовал с ними об этом и получил некоторую надежду на успех; мутители обещали подумать и предложить со своей стороны условие мира.

После всенощной я призвал диакона Петра Уцида и сказал ему, «чтобы он не служил до сих пор, пока мир в Церкви Асакуса будет восстановлен». Его лобызание во время богослужений с о. Симеоном было бы лобзанием Иуды, и приложением греха ко греху. А пусть он до праздника Богоявления постарается убедить всех к миру, тогда в Богоявление пусть участвует в служении Литургии, а после с о. Симеоном обойдут они дома христиан со святой водой. Уцида обещал постараться.

Итак, год заканчивается со спячкою проповедников и священников в деле проповеди по всем Церквам, с двумя бунтами христиан против своих священников; в Коодзимаци против оо. Савабе, в Асакуса против о. Симеона Юкава. Впрочем, особенного душевного уныния нет, Господь поддерживает силы. Слава Богу и за то, и за все, что есть! И благослови, Боже, будущее!