Глава II. Миссионерская проповедь св. апостолов и их учение о ней (Раскрытие и уяснение основоположений христианского проповедничества и начало исторического развития христианского учительства)

Подобно тому, как учение Иисуса Христа апостолы уразумели вполне не прежде, как по сошествии на них обетованного Им св. Духа-Утешителя, предметы и способы их апостольского учительства вполне выяснились им не раньше, как в то же время. Данные Иисусом Христом при его жизни до его крестной смерти наставления об этом ограничиваются лишь самыми общими чертами (Мф. 10:8–18, Мк. 6:8, Лк. 9:3; 10:4, 9; 22:35), в них указывается на трудности апостольского служения (будете яко овцы посреде волков; предадят вы на сонмы и на соборищах их биют вас), на обязательную для них безмездность их служения и нестяжательность (не берите ни посоха, ни сумы; туне приясте, туне дадите); на необходимость совмещения мудрой осторожности и осмотрительности с непорочностью (будите мудри яко змия, и цели яко голуби; в он же аще град или весь внидете, испытайте, кто в нем достоин есть), на обязательность для них проповедовать прежде овцам дому Израилева. Относительно предмета проповеди Господь в это время сказал им лишь, что они должны проповедовать, яко приближися царствие небесное (Мф. 10:7), а о способах проповеди не давал наставлений, ограничившись обетованием в каждом частном случае непосредственного руководства и наставления Св. Духа: не пецытеся, како или что возглаголете, дастся бо вам в той час что глаголати, не вы бо будете глаголющии, но Дух Отца вашего иже в вас... Аз бо дам вам уста и премудрость, ей же не возмогут противитися или отвещати вси противляющиися вам (Лк. 21:15). После воскресения своего до вознесения на небо Иисус Христос, являлся им и глаголя яже о царствии Божием (Деян. 1:4), дополнил, конечно, эти наставления и, может быть, в это время дал им ведать тайны Царствия Божия (Мф. 13:11). Между прочим и данное прежде повеление о сфере их проповеди в это время он дополнил, повелев проповедать уже не только своим соплеменникам, а всем народам (Мф. 26:20). Тем не менее апостолы еще до сошествия на них Св. Духа были подготовлены до некоторой степени – в пределах естественных человеческих способов – к учительству. Как знаем из евангелия, они сопровождали Иисуса Христа всюду, где он являлся как учитель, так что в примере Его имели наглядные уроки своего последующего учительного действования. Затем еще при жизни Иисуса Христа они были посылаемы им на проповедь, и следовательно, еще в то время имели возможность собственной учительной практикой образовать в себе навык к учительству. Наконец им еще при жизни Иисуса Христа было присуще энтузиастическое убеждение в истинности учения Иисуса Христа, в его Божестве («ты еси Христос сын Бога живаго», Мф, 16:16; 17:19), а это убеждение должно было сообщить им горячее воодушевление и мощную силу речи, когда им приходилось говорить о Христе даже между собою («не сердце ли наю горя бе в наю» Лк. 24:32). Потому то, подобно тому, как Богочеловек, при сообщении людям своей Божественной истины, пользовался естественными человеческими условиями и способами учительства, так и его ученики при самом первом своем вступлении на поприще апостольского служения могли явиться умелыми и компетентными провозвестниками нового учения, с неотразимою силою действующими на умы и сердца людей. Когда им ниспосланы были в день пятидесятницы, чрезвычайные благодатные силы, они совмещали в себе уже и все потребные естественные учительные способности, развившиеся и окрепшие пред тем. Потому то каждый из апостолов в своих учительных речах является со своими личными индивидуальными качествами, почему почти все гомилеты, как протестантские, так и католические,²¹ находят возможным характеризовать стиль речи каждого апостола и евангелиста с точки зрения начал литературной и эстетической критики.

Подобная задача не входит в наш предмет. Да мы не можем присоединиться к этим исследователям в настоящий раз и по принципу. Все речи апостолов и вся их учительная деятельность, как речи и деятельность Иисуса Христа, сообщаются в богодухновенных канонических книгах св. Писания; в частности об этих речах прямо сказал Господь: приимете силу Духу святому нашедшу на вы (Деян. 1:8); не вы будете глаголющии, но Дух Отца Вашего (Мф. 10:20). Эти слова не оставляют ни малейшего сомнения в том, что речи апостолов и их учение о проповеди мы должны считать величиною несоизмеримою по отношению к произведениям учительства хотя и Богомудрых и Богопросвещенных, но не Богодухновенных мужей, каковы св. отцы церкви, по отношению к которым мы охотно воспользуемся результатами критических исследований и наблюдений не только Иеронима и Фотия, но также Эразма и других – позднейших протестантских – гомилетов. На проповедь апостолов и на их учение о проповеди мы должны смотреть как на продолжение законоположительной деятельности Основателя христианства относительно христианского учительства, как на второй период основоположений в этой сфере – период раскрытия и уяснения первооснований проповеди. В век апостольский церковь находилась под непосредственным осязательным водительством Божиим – обетованного апостолам и дарованного им в день пятидесятницы Св. Духа, подобно тому, как при жизни Иисуса Христа она находилась под столь же непосредственным водительством Его Самого, Божественного Основателя и Главы церкви.

Такое значение и достоинство проповеди апостольской отнюдь не служит препятствием к тому, чтобы поставит её началом собственно истории христианской проповеди. История начинается там, где возникает зависимость данного явления или предмета в его внешних обнаружениях и формах от обстоятельств времени и места, где начинается его изменяемость, обусловливаемая этими обстоятельствами. А такая зависимость и изменяемость бесспорно имеет уже место в проповеди апостольской.

В ней мы прежде всего должны разграничивать два отдельных предмета: проповедь огласительную, миссионерскую, апостольскую собственно, обращенную к неведавшим Христа, и проповедь к уверовавшим, проповедь внутреннюю – церковную. В первом случае проповедническая практика апостолов и их учение о проповеди находятся в непосредственном соответствии и тождестве с проповедью Иисуса Христа, представляя детальное – применительно к условиям времени – разъяснение и дополнение преподанных в примере и учении Иисуса Христа основоположений христианского учительства относительно природы и существа сего учительства, нравственных или субъективных качеств проповеди, основных начал метода учения и первоначальных форм; во второй половине проповеди апостольской христианское учительство вступает, вместе с началом церковной организации и с регламентацией церковно-религиозного быта, в область истории, представляя первые начатки исторического развития проповеди – со стороны содержания и формы, видоизменения внешнего её состава и облика, нарастание и осложнение содержания.

Слово крестное погибающим убо юродство есть, а спасаемым нам сила Божия есть. Где премудр, где книжник, где совопросник века сего? Не обуи ли Бог премудрость мира сего... Иудеи знамения просят, и еллины премудрости ищут; мы же проповедуем Христа распята, иудеям – соблазн, еллинам – безумие; самем же званным – иудеем и еллинам – Христа, Божию силу и Божию премудрость (1Кор. 1:18–23).

В этих словах апостола наглядно изображается то положение, какое заняло новое мировоззрение – Божественная истина, возвещенная миру Иисусом Христом, в новом периоде своего существования, начавшемся сошествием Св. Духа на апостолов. Оно теперь уже не местное иудейское учение, а всемирное, потому что к нему обращаются не иудеи только, но и эллины, то есть вся цивилизованная часть тогдашнего человечества, ибо во всю землю изыде вещание апостольское и в концы вселенныя глаголы их. Всеобщая жажда истины, нового мировоззрения, была так велика в человечестве в это время, что к новому учению не преминули обратиться с запросами все, кто услышал о нем. Но теперь к новой возвещенной Иисусом Христом истине присоединился новый великий факт его личной истории, который приводил в смущение как иудеев, так и эллинов, и заставлял тех и других задумываться о достоинстве самого Его учения – факт позорной крестной смерти провозвестника нового мировоззрения и другой еще более великий факт – воскресения распятого.

Крестная смерть Богочеловека менее смущала эллинов, видевших в своей собственной культурной истории подобную смертную казнь великого учителя (Сократа), но за то им непременно хотелось найти в новом учении премудрость, то есть философское обоснование и систематическое построение нового мировоззрения, которое придало бы этому учению достоинство и значимость однородности и однохарактерности с существовавшими у них дотоле философскими доктринами. Без этого новое учение казалось им безумием, то есть учением неосновательным, фантастическим. Иудеи были гораздо притязательнее и требовали, как и при жизни Иисуса Христа (Мф. 12:38; Лк. 11:16, 29, 30; Ин. 2:18, 4:48; Мф. 16:4; Мк. 8:11–12), знамений, то есть чудесных проявлений и доказательств истинности христианства.

Что же апостолы? Сотворив множество знамений и чудес (Деян. 14:3, 15:12), для иудеев и всех неверовавших, они энергически отказывались низвести Богооткровенную истину для язычников на степень философской доктрины и обосновывать свое учение на началах разума. Они настойчиво лишь проповедуют, т. е. возвещают в форме аподиктических и аксиоматических положений слово крестное, Христа распята, который есть Божия сила и Божия премудрость и затем – воскресение Распятого: велиею силою воздаяху апостоли свидетельство о воскресении Иисуса Христа (Деян. 4:33), т. е. возвещают людям первооснования Христианского учения, не входя ни в какие рассуждения и доказательства, и требуя лишь веры, т. е. безусловного признания истинности факта и учения. Христос послал меня благовествовать – не в премудрости слова, да не упразднится крест Христов, ибо написано: погублю премудрость премудрых и разум разумных отвергну. Где премудр? Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие? Так как мир со всею своею премудростью не познал Бога в премудрости Божией, то благоугодно было Богу спасти людей простотой проповеди. В то время как иудеи знамения просят, эллины требуют премудрости, мы проповедуем Христа распята. Немудрое Божие премудрее человеков и немощное Божие сильнее человеков (1Кор. 1:17–25). И это было чудо из чудес – несмотря на то, что слово крестное, проповедь о позорной смерти Богочеловека, казалось юродством, оно оказалось силой, которой не могло противостать ничто в мире: оно покорило себе премудрость всего мира.

Таким обрядом изучая проповедь апостолов, мы прежде всего видим, что постановка учения в устах апостолов не изменилась и имела тот же вид, как и в устах Иисуса Христа. Иначе сказать природа или сущность миссионерского учительства осталась и в век апостольский та же, что и при Иисусе Христе: христианское учение предлагалось аподиктически, как откровенная абсолютная истина, по колику предлагалась миссионерски и огласительно, и еще не вступила в область самодеятельности человеческого духа. Орган восприятия этого учения со стороны тех, кому проповедовалось, по-прежнему, оказывался один: это не разум, а вера. Как Иисус Христос требовал от своих слушателей лишь веры, безусловной веры в Него (Мф. 8:14, 9:22, 15:28, Мк. 9:23, Лк. 8:25, Ин. 8:45, 10:38, 11:26, 40, 14:10) так и апостолы требовали лишь веры (1Пет. 1:7, 1Ин. 5:4, Рим. 1:8) утверждавшейся не на мудрости человеческой (1Кор. 2:5, 2Сол. 1:3, 2Кор. 6:15, 1Ин. 3:23). Почему постановка учительства апостолов не могла быть иною, как тою же, какою она была у Иисуса Христа, не трудно понять. Развитие учения христианского, самодеятельность верующего сознания, то, что на языке библии, называется учением, διδασκαλεία, должно было быть внутренним делом церкви; между тем, как Иисус Христос был, как Он сам себя называет, лишь проповедником, в смысле провозвестника Божественного Откровения людям – κύριξ (идем в ближние грады и веси, да и тамо проповемы – κυρίξω) – на сие бо изыдох, Мк. 1:38); благовестником (подобает ми и другим градам благовестити – εὐαγγελείσασθα, Лк. 4:43), свидетелем божественной истины (на сие бо родихся, да свидетельствую – μαρτιρήσω – истину, Ин. 18:37); так и апостолы были лишь благовестники и провозвестники Христова учения неведавшим его – ἀπόστολοι καί κύρικες, хотя иногда называются и учителями – διδάσκαλοι, но не διδάσκαλοι τῶν πιστέυοντων, а διδάσκαλοι τῶν ἐθνῶν, учителями языков. Задачей их деятельности было главным образом оглашение, возвещение учения, а не раскрытие этого учения сознанию уверовавших (1Тим. 2:7). Заслуживает здесь упоминания и то обстоятельство, что Климентины – сборник рассказов, приписываемых Клименту Римскому, явившийся в конце II или начале III века, – озаглавливается: Κλήμεντος τῶν Πέτρου επιδημίων κηρυγμάτων επιτομή, т. е. Петру здесь приписывается не дидаскалия, а κήρυγμα. Тоже следует заметить и о недавно найденном Вриеннием памятнике апостольской древности, который называется διδαχαὶ των αποστὸλον,²² т. е. тем же именем, которое усвояется учению Иисуса Христа, а не именем дидаскалии.

Относительно того значения, какое придавали апостолы учительному слову в общем составе христианства и в частности в системе церковных установлении, дают нам понять относящиеся к этому предмету изречения апостола Павла, приведенные выше (§ 13), а равно те специальные их наставления относительно проповеди, которые будут указаны ниже, вообще же – их усиленная заботливость об устроении дела проповеди в церкви.

Вообще апостолы во взгляде на этот предмет стоят вполне на той же точке зрения на значение учительного слова в составе христианства и в системе христианских учреждений, на которой стоял и Иисус Христос. Оно – учительное слово – первая и главная потребность для церковно-религиозной жизни, как средство и источник религиозного познания (Рим. 10:14); оно поэтому главная и первая обязанность руководителей религиозной жизнью христиан – и прежде всего самих апостолов (1Кор. 1:17, 5:15, 9:16), а затем непременный долг и всех пастырей церкви, из которых сугубою честью должны быть сподобляемы именно труждающиеся в слове и в учении (1Тим. 5:17, 1Сол. 5:12–14).

Но больше всего – в области основоположений христианского учительства – сделано апостолами для выяснения нравственных или субъективных оснований учительства. Независимо от подробного учения о значении личной добродетели учителя для действенности его учения, о том, что пастырь-учитель должен быть образцом для верных словом, житием, духом, верою, чистотою (что составляет комментарий к замечанию Иисуса Христа о том, что иже сотворит и научит, сей велий наречется в царствии небесном (1Тим. 4:12) и вообще учения о нравственных качествах людей – тех качествах, которые изображают в пастырских посланиях ап. Павла и изложение которого составляет предмет пастырского Богословия, – здесь особое значение имеет учение апостола Иоанна о помазании. Вы помазание имате от святаго, и весте вся. И вы еже помазание приясте от Него, в вас пребывает, и не требуете, да кто учит вы, яко то само помазание учит вы о всем, и истинно есть, и несть ложно, и яко-же научи вас, пребывайте в нем (1Ин. 2:20, 27). Эти слова означают всецелое, полнейшее и глубочайшее проникновение всего внутреннего существа человека смыслом и духом христианства, опытное, а по изученное познание всего, что относится к духовному благу и вечному блаженству всех и каждого. Такое проникновение есть особый, нарочитый, дар св. Духа, которого мир не может прияти, яко не видит его, но которого знают всем существом своим уверовавшие во Христа (Ин. 14:17). Плод его – весте вся, т. е. такой человек обладает полнейшим знанием предметов веры, не логическим пониманием их только, но особого рода постижением, таким, при котором отдаваясь всецело, всем своим разумом, волею и сердцем, всем своим существом, учению Иисуса Христа, учитель обладает способностью, следуя единственно таинственному внутреннему голосу (то само помазание учит вы о всем), определять и предметы учения в меру потребности и разумения пасомых, и внутренние душевные состояния их. Такой учитель легко находит в каждом данном случае и что говорить, и как говорить, когда быть глубоким, когда простым, когда кротким, когда строгим и т. д. Такое слово имеет неотразимое действие: оно проходит до разделения души и духа и судительно помышлениям и мыслям сердечным (Евр. 4:12), оно вселяется в людей богатно (Кол. 3:16). Оно заставляет людей всецело отдаваться духовной жизни и забывать о потребностях тела, как было например с евреями, слушавшими Иисуса Христа, когда они ходили за ним в пустыню.

Подробное и прекрасное рассуждение о помазании и его свойствах дает Я. К. Амфитеатров в своей Гомилетике (Т. II, стр. 55–84). Со своей стороны прибавим, что это основное и источное начало христианского учительства может быть понято и усвоено лишь чрез изучение характера и всей деятельности Иисуса Христа, пророков и апостолов, и их писаний. – Главная черта характера и деятельности всех их – та беспредельная любовь, которая побудила единородного Сына Божия, святейшего и безгрешного, пострадать за людей, Моисея – желать быть изглаженным из книги Завета, лишь бы прощен был его народу его грех, а апостола Павла – сказать о себе, что он готов сам быть отлученным от Христа за братию свою, и вызвала это трогательное его восклицание: чадца моя, о них же аз болезную, дóндеже вообразится в вас Христос (Гал. 4:19). Такова же была любовь пророков к людям. Она слышится в скорбных обличительных речах Исаии, когда например, он говорит от лица Божия: слыши небо и внуши земле! сыны родих и возвысих, тии-же отвергошася мене, и людии мои мене не познаша, – и в речах Иеремии, когда например он говорит: проклят день, в он-же родихся, день, в он-же породи мя мать моя, да не будет благословен. Проклят муж, иже возвести отцу моему, рекий: родися тебе отрок мужеск, и яко веселием возвесели его. Да будет человек той яко же гради, яже преврати Господь яростию и не раскаяся, да слышит вопль заутра и рыдание во время полуденное, яко не убил мене в ложеснах матере, – и была-бы мне мати моя гроб мой, и чрево ея на веки беременно. Вскую изыдох из ложесн, да вижду труд и болезнь (гл. XX). Такова была любовь пророка к народу своему, его скорбь за свой народ, как бы предупреждавшая заповедь Христову: больше сея любви никто же имать, да кто душу свою положит за други своя. Что именно этого рода любовь характеризует помазание, видно из слов Иисуса Христа о том, что Дух Господень помаза Его благую весть сообщить нищим, послал его исцелить сокрушенных сердцем, проповедать плененным отпущение, слепым прозрение, отпустить сокрушенныя во отраду, нарещи лето Господне приятно (Лк. 4:17–22). Эта любовь пастырская к пасомым называется в св. Писании любовью отца и матери (1Кор. 4:15, Гал. 4:19), и действительно однородна с этою любовью, которую так прекрасно и так верно изображает поэт, когда говорит: «не изменяет и не охладевает только любовь матери: её ни уменьшить, ни подкупить ничем нельзя. Век свой одна и та же. Мать любит без толку и без разбору. Велики вы, славны, красивы, горды, переходит имя ваше из уст в уста, гремят дела ваши по свету – голова старушки трясется от радости, она плачет и смеется и шепчет: это мой! А там затеплит лампадку пред образом Спасителя и молится долго и жарко. Нищи ли вы духом и умом, отметила ли вас природа клеймом безобразия, точит ли жало недуга ваше сердце или тело, наконец тяготеет ли над вами общее презрение, отталкивают вас от себя люди и нет вам места между ними – тем более места в сердце матери. Она сильнее прижимает к груди уродливое неудавшееся чадо и молится еще долее и жарче...».²³

Неизменным остался в учении апостолов о проповеди и тот принцип учения Иисуса Христа, который он выразил в словах: царство мое не от мира сего (Ин. 18:36) и: царство Божие внутрь вас есть (Лк. 4:21), которым определяется самая природа или сущность христианского учительства. Мы не духа мира сего прияхом, но духа, иже от Бога, да вемы, яже от Бога дарованная нам, яже и глаголем (1Кор. 2:12) говорит апостол. Действительно явление замечательное и своеобразное: в то время, как в античной философии ни одна система не обходилась без практических – социологических теорий, которые привходили в общий состав её как её неизбежные выводы (у Платона, например, есть «Республика» – цельная законченная политическая и социологическая теория), апостолы, пребывая и проповедуя в центрах цивилизации и умственного просвещения, среди самого широкого разгара жизни общественной, гражданской, политической, предлагают человечеству предметы учения, отнюдь не имеющие никакой непосредственной связи и соотношения с жизнью политическою, гражданскою и социальною, всецело относящегося к вопросам теоретического мировоззрения, к области жизни духовной, к сфере лишь нравственных идеалов. «Оставив землю, говорит Златоуст, они говорят все о небесном, предлагая нам другую жизнь, и иной образ жизни, иное богатство и иную бедность, иную свободу и иное рабство, иной живот и иную смерть, другой мир и другое общество, – все иное». Царствие Божие внутрь вас есть, говорил Иисус Христос, и апостолы указывают способы созидания и устроения этого невидимого царства в душах людей. Это домостроительство (ὁικοδομεία) или созидание имеет своим предметом именно область мировоззрения теоретического, хотя такого, которое делается живою реальностью, действительным бытием, когда осуществляется в устройстве внутреннего духовного мира человека; завершается же оно лишь в будущей жизни, где люди вовсе не живут жизнью чувственною, но яко ангели Божии суть, сливая свое бытие в одном акте созерцания Божества, – где самое существование есть всецелая жизнь в Боге. Такая господствующая тенденция проповеди апостольской была, конечно, плодом бесед Иисуса Христа с ними о царствии Божии (Деян. 1:3), которое есть царство духа, область наибольшего постижения высшего назначения всякого бытия и соответствующего такому постижению настроения чувств, желаний и практических действий людей.

Неизменным остался в проповеди апостольской и основной принцип метода Иисуса Христа, мудрая система приспособления в изложении нового учения к наличному миросозерцанию людей и к складу их духовных сил. Проповедуя иудеям, апостолы исходным пунктом своих рассуждений брали ветхозаветное священное писание; из него же почерпали и частные доказательства ad hominem (2:16, 21, 25, 30, 31, 35; 3:12 22; 4:8 исл. 11, 10:34 исл. 43, 13:16, 22, 33, 34, 35, 41), совершенно так же, как делал Иисус Христос. В речах к язычникам не менее следуют апостолы тому же принципу: так Павел за исходную точку своей речи в Афинском ареопаге берет почитание афинянами неведомого Бога (17:22).

Но новые условия, среди которых приходилось проповедовать апостолам, и которых не было во времена Иисуса Христа, вызвали их на постановку и решение важного методического вопроса, не имевшего дотоле места в христианстве: это вопрос об отношении огласительной проповеди христианской к диалектике и вообще к приемам античного ораторства. Апостолы решают этот вопрос вполне отрицательно. Ораторство мирское имело предметом внешние житейские материальные интересы людей, и для них лишь оно годилось; но мы, говорит апостол, не духа мира сего прияхом, но духа иже от Бога, да вемы, яже от Бога дарованная нам, яже и глаголем не в наученых (то есть не в формах или уроках – διδακτοῖς) человеческой премудрости, но в наученых Духа Святаго, духовная духовными сразсуждающе (1Кор. 2:12–14). То есть: мы имеем предметом своей деятельности не эти интересы; предметы нашего учения указаны нам свыше, от Бога, не от мира, и мы должны как сами знать, так сделать ведомым людям лишь данное от Бога, что мы и исполняем; естественно, что при этом и пользуемся мы не теми способами учения, какие годятся для вещей земных, – яже и глаголем не в наученых премудрости человеческия словесех, но в наученых Духа святаго; духовным предметам приличествуют и способы научения духовные – духовная духовными сразсуждающе. Мирской человек не приемлет, яже суть духа Божия, потому что не может понимать того, о чем можно судить только духовно. У нас, говорит апостол, свой ум, ум Христов, своя логика, а не та, которая дается языческой школой. Этого ума не познал и не может познать мир. Царствие Божие не в слове, а в силе, продолжает апостол; потому и проповедь наша – не в препретельных мудрости человеческой словесех, но в явлении духа и силы (1Кор. 2:4, 4:20). Оратор-софист считал высшею степенью искусства, когда он мог в одно и то же время доказывать и да и нет об одном и том же, доказать то, что в тоже время мог и опровергнуть. Думаете ли, спрашивает апостол коринфян, что возможно что-либо подобное и с нашей стороны? Что и я могу об одном и том же говорить то – да, да; то – нет, нет? Свидетель Бог, что слово наше к вам не было в одно и тоже время и да и нет; ибо Сын Божий, нами проповеданный, не был и да и нет, но присно да (2Кор. 1:17–19). Так поступать могут только люди, которые ищут лишь своих си, и хотят угождать людям. Что касается до нас, то, говорит апостол, аще бы бых еще человеком угождал, Христов раб не бых убо был (Гал. 1:10). Всякий вид той изысканной искусственности, какою характеризуется современное апостолам языческое ораторство, неуместен в проповеди христианской, именно потому, что он представляет опасность неискренности, страстности, служения личному интересу. Мы, говорит апостол, не прибегаем к хитрости, не искажаем слова Божия, а просто излагаем, преподаем, благовествуем истину, проповедуем не себя и не для себя, но – Христа Господа (2Кор. 4:1–7); хотя мы при этом пользуемся простым человеческим словом, чуждым внешней мудрости, но лишь для того, чтобы преизбыточная сила была приписуема Богу, а не нам. В учении нашем нет ни заблуждений, ни нечистых побуждений, ни лукавства; но поскольку Бог вверил нам благовестие, то мы и проповедуем, угождая не человекам, а Богу, испытующему сердца наши. Никогда не было у нас пред вами ни слов ласкательства, ни видов корысти; не ищем славы человеческой ни от вас, ни от других (1Сол. 2:3–6). Мы лишь просили и умоляли вас поступать достойно Бога, призвавшего вас в свое царство (10–12).

Подробнее эти методические свои воззрения развивает апостол в посланиях к Тимофею, первом (1:3, 4, 6, 7; 4:4–7; 6:4, 6, 20) и втором (1:13; 2:1, 2, 11–12, 23, 24, 16; 3:14) и в послании к Титу (2:1). Да завещаеши неким не инако учити, ниже внимати баснем (μυθοῖς) и родословием (γενεαλογίαις) бесконечным, яже стязания (ζητήσεις) творят паче, неже Божие строение, еже в вере. Конец же завещания есть – любы от чиста сердца, и совести благия и веры нелицемерныя, в них же неции погрешивше, уклонишася в суесловия, хотяще быти законоучители, неразумеюще ни яже глаголют, ни о них же утверждают (1Тим. 1:4–7). Что бы мы ни стали разуметь под баснями и родословиями в этих словах, во всяком случае здесь порицаются современные апостолу псевдо-искусственные способы и виды общественной речи.²⁴ Божие строение, еже в вере, то есть мировоззрение, основывающееся на вере, не допускает ничего подобного, не допускает и так называемых стязаний, то есть диалектических приемов. Речь учителя христианского исходит лишь от чистого сердца, совести благия, веры нелицемерныя: веруем, потому и глаголем (2Кор. 4:13). Утративши эти свойства, учитель неизбежно впадает в суесловия, и сам неразумеет, ни яже глаголет, ни о них же утверждает... В последния времена отступят нецыи от веры, продолжает апостол, внемлюще духовом лестчим и учением бесовским, в лицемерии лжесловеснем, сожженным своею совестию (1Тим. 4:1). Здесь, очевидно, имеются в виду опять те же риторы-диалектики. Но ты, говорит апостол Тимофею, добр будеши служитель Иисус Христов, питаем словесами веры и добрым учением, ему же последовал еси. Скверных же и бабиих басней отрицайся (– 4:6–7), предание сохрани, уклоняяся скверных суесловий и прекословий лжеименнаго разума, о немже неции хвалящеся, в вере погрешиша (– 6:20). Аще ли кто инако учит, и не приступает к здравым словесам Господа Иисуса и учению, еже по благоверию, разгордеся, ничто же ведый, но недугуяй о стязаниях и словопрениях, от них же бывает зависть, рвение, хулы, непщевания лукава, беседы злыя растленных человеков умом, лишенных истины, непщующих приобретение быти благочестие (– 6:3–5). Образ имей здравых словес – в вере и любви (2Тим. 1:13). Сия воспоминай не словопретися ни на какую потребу. Скверных же тщегласий отметайся, наипаче бо преспеют в нечестие, и слово их яко гангрена жир обрящет (– 2:14, 17). Буих и ненаказанных стязаний отрицайся, ведый, яко рождают свары (– 23). Пребывай в них же научен еси и яже вверена тебе, яко из млада священная писания умееши (– 3:14). Буих стязаний и родословий и рвений и сваров законных (ἔρεις καὶ μαχας νομικάς) отступай (Тит. 3:9). Подобные же наставления преподает апостол Петр: будут в вас лживи учители, иже внесут ереси погибели, и искупившаго их Владыки отметающеся и в преумножении льстивых словес вас уловят, наипаче же в след плотския похоти ходящия и о господстве нерадящия, продерзателе, славы не трепещущи, хуляще, яко скоты животни, прегордая суеты вещающе, прельщают души неутверждены, свободу им обещевающе, сами же раби суще тления (2Пет. 2:1, 3, 10, 12, 13, 19).

Едва ли можно полнее характеризовать современное апостолам языческое софистическое красноречие. Эта настойчивость их в отрицании языческих приемов ораторства показывает, как сильно было стремление в сторону христианства в среде тогдашнего интеллигентного язычества, не хотевшего, однако, отречься от своего ораторства, усиливавшегося совместить его с христианством, – как упорно эллины хотели привнести в состав христианства свою «премудрость». Те черты, какими характеризуют апостолы это красноречие, показывают, впрочем, что проповедники Христа были лишь против злоупотреблений ораторского искусства, отрицали посягательство ораторства и философии на неподведомую им область (отрицали в виду необходимости для христиан прежде окрепнуть и навыкнуть собственно в вере), но как увидим ниже, принципиально, по крайней мере ап. Павел, допускали возможность нормального применения разума, науки и искусства в области и вероучения, как вообще в сфере естественной деятельности человеческого духа, что доказывается уже тем, что сам апостол пользуется классическими греческими писателями: так он цитирует изречение критского «пророка» (Тит. 1:12), стих Менандра (1Кор. 15:33), «сего бо и род есмы (Деян. 17:28)». Равным образом апостолы признают и естественный способ Богопознания, практиковавшийся и давший благие плоды и в язычестве: невидимая бо Его, твореньми помышляема, видима суть, и присносущная сила Его и Божество (Рим. 1:20).

Оканчивая рассуждение о миссионерской или огласительной проповеди апостолов, следует заметить, что эта проповедь в первенствующей церкви производилась не одними ими. В послании к Ефесеям (4:11) апостол, исчисляя должностных лиц церкви, называет между ними и благовестников (ἐυαγγελιστάς): той дал есть овы апостолы, овы же пророки, овы же благовестники. Подобным образом в книге деяний (21:8) благовестником называется диакон Филипп, крестивший евнуха царицы Кандакии (Деян. 8:27), а во втором послании к Тимофею (4:5) то же название усвояется самому Тимофею. Златоуст²⁵ думает, что евангелистами назывались лица, занимавшиеся, подобно апостолам, проповедью миссионерской, огласительной, но не обходившие всех стран, а имевшие сферой своей огласительной проповеди лишь место своего обычного пребывания, каковы были например Акила и Прискила в Риме. Блаженный Феодорит²⁶ под евангелистами разумеет лиц, которые проповедовали Христа неведавшим его, также как и апостолы, переходя с места на место. Вообще же нужно думать, что это были наиболее близкие ученики апостолов, например те, которые сопутствовали им во время их миссионерских путешествий, – им апостолы давали особые поручения, к числу которых принадлежала, между прочим, и огласительная или миссионерская проповедь.