Распространение идей неверия в России со времени Петра Великого

Течение этого ветра антихристианского имело следующие у нас фазы.

Напрасно стали бы мы искать развития идей неверия у нас на Руси до Петра Великого. До этого времени историческая жизнь Руси была собиранием Руси, собиранием, которого внутреннею стягивающею силою была православная вера, а внешнею силою – едино и самодержавие.

Со времен Петра I началось другое – не распущение собранного, но... организация, усвоение полезного, выделение, извержение... Сам Петр смолоду воспитался в стремлениях противных церковной и народной старине, под преобладающим влиянием людей sans foi, sans loi, sans patrie... Потом многие годы путешествовал за границею, увлекаясь обнаружениями заграничной, более развитой, цивилизованной жизни... Не могло быть, чтобы все эти влияния не произвели некоторого в душе индифферентизма и к отечественной вере, – тем более, что он должен был бороться против религиозных предубеждений русской старины... против мятежного духа старороссийской веры... Идеи веры христианской тогда еще были довольно тверды во всей Европе, – это были времена Людовика XIV (смерть Людовика XIV по современным описаниям); Петр Великий был слишком политик, чтоб увлечься в попрание отеческой веры. Но не спасся однако же от обнаружений своего индифферентизма, а в веселой компании – и от насмешки над верою... или, по крайней мере, над ее обнаружениями и представителями²⁶. Взять во внимание его смелые меры относительно уничтожения патриаршества (двудержавия), – нарушение постов, – введение смешанных браков православных с инославными, – довольно распущенную жизнь, – всенародное посмеяние церковных обычаев и обрядов, о чем по прежним историческим руководствам (например, Устрялова) мы имели только смутное представление. Но Семевский открыто обнаружил это в статье под заглавием: «Петр Великий, как юморист», – помещенной в Светоче (1861 г. кн. IX). Разумеется, что при Петре Великом это неверие, не смевшее формулироваться в теории отрицания, обнаруживаясь в виде не строго нравственной жизни и грубого скрытного игрища, обнимало только весьма тесный придворный круг, мало спускаясь в низшие сферы; а когда обнаруживалось и пред очами народа, – то возбуждало в массах скорее реакцию, чем сочувствие: именно ужас, омерзение, недоумение и уверенность в пришествии Антихриста. Развитие этой идеи можно увидеть у Щапова.

Петр Великий умер христианином. «Господи! прости меня хоть ради добра, которое я сделал России»²⁷. Но супруга его продолжала жить, как жила всю жизнь. Семейство Монсов... Петр II был метеор, ясно не обозначившийся особым государственным характе­ром. Двор полон был самых безбожных интриг; – падение тестя – Меньшикова. При Анне Иоанновне удерживалось то же направление равнодушия к отечественной вере под влиянием Бирона и немецкой партии, – равно как и при Анне Леопольдовне. Но с воцарением Елисаветы воцарилась горячая любовь к родной вере и Церкви, что продолжалось во все время ее 20–летнего царствования, хотя дворские нравы и не были особенно чисты. Но можно сказать, что царствование Елисаветы было в религиозном смысле реакцией направления, данного ее славным родителем в последние годы его жизни и поддержанного первыми неславными его преемниками.

С воцарением Петра III воцарилась опять неметчина, равнодушие к отечественной церкви, преклонение пред немецкими формами и религиозного культа до того, что он помышлял ввести в России протестантство, что и было одною из причин его падения. С воцарением же Екатерины это направление усилилось в том смысле, что Екатерина II, – этот величайший, мудрейший, благодушнейший, симпатичнейший Государь, воспитанная под влиянием французских энциклопедистов, усиленным горькими обстоятельствами первых годов ее пребывания в России, была довольно открыто мыслителем в отношении к религии – к христианству либеральным. Записки Екатерины... Государственными мерами, как величайший достоподражаемый для своих венценосных потомков политик, она поддерживала веру и православие, церковь и народность; ее меры и в этом смысле, как и во всех других, гениальны и достоподражаемы; чтила православных пастырей, как никто со времен Петра I, чтила святыни, храмы, церемонии; жертвовала драгоценности в Лавры и т. п. Но отнятие имений, графы Орловы, графиня Анна... При дворе, в кругу ближайших людей не скрывала своего свободомыслия до довольно позднего периода своей жизни, до того, что вот недавно прочитал я в Архиве – описание одного последнего потемкинского праздника, – в одной из комнат, на виду всего двора, повешены были всего только три картины – две сладострастные мифологические и Рождество Христово... Потемкин после этого выехал из Петербурга и скоропостижно скончался и кости его потревожены из гроба. А Екатерина имела несчастие дожить и пережить первые самые ужасные ужасы французской революции, и принимать в России самые крутые меры против свободы мысли, которой до сих пор была первою открытою проповедницею и покровительницею... Это – величайшее из несчастий видеть под конец жизни дело рук своих рассыпавшимся; и еще большее – свой принцип, которому кланяешься вою жизнь, пошатнувшимся. Скончалась скоропостижно и непочтенно...

Сын ее Павел I был энергическим продолжателем этой реакции. Но... увы! Уже слишком энергическим... А пример Людовика XVI был слишком свеж в памяти... Окружали его престол питомцы его Матушки, питомцы французской философии...

В первые годы царствования Александра I господствовали при Дворе идеи философов XVIII века, и Наполеона Бонапарте. Читайте «Война и Мир» Толстого... Тут уже круг неверующих, расширяясь в каждое царствование, сделался, при помощи особенно французских эмигрантов, которые прибрали к рукам воспитание юношества, довольно широк, охватывал почти все дворянство. Бригадир Фонвизина... Пожар Московский осветил всем, и Александру Благословенному и всей России, ошибочность этого направления... «О их же ревновахом наставлениих, сих имехом врагов буиих и зверонравных» (Молитва на молебствии в Рождество Христово)... В Александре и во всем, что его окружало, произошел нравственный перелом. Император стал мистиком; а управление доверено Аракчееву – солдату. Александр умер глубоко–верующим и кающимся христианином и визионером... Биография Блудова...

Но в то же время войска наши долго были за границею. Офицерство напитывалось заграничными идеями, французским вольномыслием. В Петербурге и в Москве пробудилась русская мысль, зацвела литература, под влиянием философским, и литературным авторитетов Запада – тех же французских энциклопедистов, Лессинга, Канта, Байрона. Германия, Италия покрыты были сетью тайных обществ. Затеялись такие же общества и у нас, которые втянули в себя некоторых из литераторов, Рылеева например, а главным образом почти всю мыслящую военную молодежь, т. е. по тогдашнему – всю русскую лучшую молодежь. Заговор простирался до уничтожения религии, издания нового рационального катехизиса и до истребления царского рода, – введения республики. Отсюда тотчас по смерти Александра I, (при жизни его готовилась, но не успела разразиться катастрофа), 14–ое декабря 1825 года. Отсюда строгая реакция всего царствования Императора Николая I, слегка только возмущенная пустым, ничтожным по числу людей и дарований заговором Петрашевского 1848–1849 годов. Отсюда давление на литературу Пушкина, Полежаева, Бестужева, – на университеты: реализм, казарменность... Далеко не то по объему, по размерам, по содержанию видели мы в настоящее славное царствование, на рубеже одного кончившегося тысячелетия исторической нашей жизни и другого начавшегося.

С чего бы начать? Начну дело со своих личных воспоминаний.

В 1855 году скончался Император Николай I. Смерть эта была образцом смертей христианина, Государя, человека, покаяния, распорядительности, ясного сознания, невозмутимейшего мужества. А может быть – была и жертва... Вся Россия навзрыд плакала, но за пределами России один русский сказал: «Николай помер! Под влиянием этой благодатной вести, мы поставили свой первый заграничный русский станок и зазвонили в свой колокол, будя Русскую землю от векового усыпления».

Сей – Герцен был побочный сын русского барина, московского сенатора... забыл фамилию... и морганатической супруги его, германской немки – Герцен... Не знаю, – знал, да забыл, – вследствие каких обстоятельств, он и Огарев литератор – поэт убежали из России, («Кто виноват», «Доктор Крупов», «Письма об изучении природы»), равно как и князь Долгорукий. – Герцен и Огарев основали там журнал – Колокол; кроме того – Голоса из России»; кроме того – Полярную Звезду, Былое и Думы.

Надо знать обстоятельства! Слава непобедимости России и наша самоуверенность со времен Екатерины и Александра I... В царствование Николая I – войны Персидская и Турецкая 1827–9 годов, Польская 1830–1 и Венгерская 1849–50 годов были только разгромом врагов России. Эти майские парады, богатырь – Русский царь, скачущий на лошади пред сотнями тысяч войска и зрителей, – восторг народный²⁸! Замечание Николая I французскому Двору по поводу трагедии Павел I: «я пожалую смотреть эту трагедию с 200000 зрителей», – передавалось из уст в уста. Эти разъезды Императора, Императрицы по военному, эти фронтостояния военщины, кадет, всяких мундироносцев. Вдруг 1853 год! Я слишком живо помню это время, общий одушевлявший всех дух... Правда, войны не хотелось никому. Чувствовалась тупость времени... Но уж если война... то Константинополь–город.

Roma–nova...

Стихи о. Валериана... тогда, помнится, еще студента. Стихов подобных множество. На театрах в стихах осмеивали Наполеона III и Пальмерстона на тему, что «второго Наполеона вам – французам не видать, и с третьим далеко не уйти», – что Пальмерстон–де тычет пальцем в карту России и разводит черты, как ее разделить, кому что взять... Этот восторг – не восторг, а самоуверенность при вести о пальто и хлысте князя Меньшикова, с которыми он делал визиты в Константинополе... Синопский разгром, и иллюминация, хоть и невинная, – начинается–де ряд обычных побед. Письмо Наполеона III к Николаю I: «votre frere»; письмо Николая I ответное: «надеюсь, что русские в 1854 г. будут такими же, какими были в 1812 году... Votre ami»... Выражение Николая I за границею: «мы – законные государи–братья, – дети одной матери – de la Legitimite»... Затем томительное ожидание сражений и побед. Ретирада из–за Дуная, из–под Силистрии объясненная вероломством Австрии, и отставка Паскевича... стар, дряхл, упал с лошади... ссора с Горчаковым... Битва и поражение при Альме объясненные незначительностью наших войск на этом пункте и выставленные скорее, как стратегический подвиг князя Меньшикова, от которого не ждали воинских, особенно сухопутных воинских дарований и знаний. Обложение неприятелями Севастополя... Ожидание побед было так напряженно и уверенность в них так велика, что вдруг... весть: «французы и англичане скинуты в море»... В некоторых местах была даже иллюминация. Татьяна Борисовна Потемкина прискакала к митрополиту Никанору: «я сейчас только от Государыни Императрицы с вестью об этой победе», – оказалось, что солгала... Меншикову Ерофеич для подкрепления. Потом битва под Инкерманом под предводительством Данненберга... Великие князья Николай и Михаил съездили под Севастополь, получили по Георгию, и по настоянию матери воротились. А тысячи матерей в том числе и моя в это время оплакивали в России рановременную смерть своих сыновей, убитых в этой кровавой войне, охватившей все закраины России. На всех пунктах мы оказались почти беззащитны. Общие тягости, общий упадок духа, страшные поборы людьми, почти поголовное восстание народа в некоторых губерниях вследствие воззвания Святейшего Синода, писанного покойным преосвященным Кириллом... Битва при Черной речке... Коалиция Европы; совершенный застой торговли; казнокрадство; недостаток в оружии, в порохе, в людях не только даровитых, но даже просто честных... Вот наша слава, вот наша самоуверенность!

Все, самые неполитические умы остановились пред вопросом: «к чему это? К чему это все ведет? Отчего это? Отчего все это произошло?» – Помню тогдашнее современное решение вопроса: «к чему это ведет»... Известно первоначальное решение этого вопроса в 1853 году: «это ведет нас в Константинополь». А вот решение того же вопроса в начале 1855 года: «судьбы народов – это воинская трагедия – теперь здание строящееся, обставленное лесами; строило Провидение, но за лесами не видно, что такое строит». Изречение, повторявшееся тогда всеми, какого–то государственного человека. Зато на вопросы: «к чему эта война? Отчего все это произошло?» – ответы сформировались более решительные: «от деспотизма, от подавления всякой свободы, самодеятельности, умственного развития. От рабства, рабского невежества, рабской низости... Нет, – не оказалось к концу царствования ни умных людей, ни даже честных людей! И в такой отрасли государственной жизни, на которую потрачены были все государственные усилия, – с угнетением прочих отраслей, – именно в военной части! Не оказалось наконец пороху, не только что людей способных выдумать порох»... Тогда эту фразу я и подслушал.

Император Николай в крайнем упадке духа, – в Рождество за молебном во дворце он всенародно рыдал, – умер от изнеможения, от небережения себя... Был, говорят, жертвою для отечества...

И в пору для себя. Потому что его горестно оплакали горькими и искренними слезами; а чрез полгода–год стали обличать беспощадно... под влиянием сначала подпольной литературы: Валуевского – «я болен Севастополем» и других подобных, а потом Колокола.

Помню день падения Севастополя 29–е августа в Петербурге! Входит в мою квартиру бакалавр Иван Алексиевич Вознесенский, после учивший русскому языку Дагмару, будущую императрицу русскую Марию Феодоровну... Как много воды уплыло с тех пор!., входит и еще из двери кричит: «регресс, регресс!.. Пятимся назад!.. Россия сделала шаг назад!.. Севастополь взят»... И телеграфа толкового еще не было. О падении Севастополя 26 августа узнали в Петербурге 29–го! 30–го августа в Лавре я старался увидеть и ясно видел лицо императора, тогда еще молодого человека: грустное, задумчивое лицо – натурально, но оно показалось мне и постаревшим. Скоро затем последовал и мир: «пороху–бо не стало». Австрия прислала ультиматум; Пруссия – совет мириться; Швеция поднималась...

Эти–то годы и были страшным толчком для России, но не к регрессу, а к вихролетному прогрессу. До этих дней даже мы, с 1851 года бакалавры, не читали даже газет. Тут впервые выписали с Иларионом Алексеевичем Чистовичем на свой счет газету. В Академии ректором на казенный счет все получалось, но нам не давали: – время общего заматорелого гнета–деспотизма. Газеты появились теперь в гостинном ряду у сидельцев и под воротами у дворников.

Появилась письменная и литографированная подпольная литература. В Петербурге, не помню, чтоб я читал что–либо в этом роде. Ясно помню, что в Риге, в 1856 г. впервые я прочел Валуевскую статью – литографированную: «я болен Севастополем! Вместе со всею Россией болен Севастополем». Основан был le Nord. Валуев и прочие русские приглашены К. Н. защищать Россию...

Слышал я что–то и о Колоколе, но не видел Колокола. И как теперь помню один вечер на мызе у архиепископа рижского Платона, гуляли мы по лесу вдвоем; вдруг приезжает и является третье лицо – вице–губернатор рижский, после губернатор Митавский, потом сенатор Б–н; прибыл он только что из Петербурга; рассказывает: «Колокол в Петербурге у всех, во всякой гостинной, начиная с царских, на столе; какая смелость и в русских журналах! Русский вестник выражается: «некомпетентное вмешательство правительства»!.. В первый раз я услышал это слово... Оказалось, что архиепископ Платон секретно получал уже «Колокол» от князя Суворова. Однажды он начал мне читать кое–какие вещи; между прочим письмо Белинского к Гоголю, напечатанное в «Голосах из России». Тогда все проникнуто было сознанием своих недостатков и самообличением. Я помню, много говорил рижским ученикам о недостатках русского духовенства и русского в делах благочестия народа. Тут, когда я услышал идеи, совершенно сходные с моими, я не удержался от восклицания: «ах, ведь это правда»! Архиепископ холодно закрыл книгу: «Вы – молодой человек, еще увлечетесь»... Скоро я переведен был в Саратов.

В Саратове, оказалось, все наводнено заграничною литературою, т. е. без всякого труда можно было ее добывать – до записок Екатерины II. Я знал лично лиц, которые из–за границы вывозили книги, – всякий возвращавшийся оттуда вывозил. Купец Тимофей Ефимович Жогин употреблял, как средство привлечения в свой магазин почтеннейшей публики.

Я знал лично людей, которые ездили из Саратова за границу, виделись с Герценом, отвозили туда саратовские новости, вывозили от него книги, его карточки и проч.

Читали заграничные издания, даже приобретали, все от архиереев – до семинаристов. (У семинаристов впрочем, как у низшей сферы, поздно).

Появились, кроме «Колокола», и другие издания на русском и французском языках.– Долгоруков, Кельсиев и другие...

Отрицать ли громадное влияние этих изданий на всех читающих, мыслящих, влиятельных, даже государственных людей? Говорят, что Император сначала читал Герцена постоянно, и так как Герцен многих компрометировал, – то для Государя стали в Петербурге подделывать Колокол. Отрицать ли даже полезность влияния? Вопросы о телесном наказании, о свободе совести, об открытых судах, о крестьянстве – расшатаны были в общем сознании Герценом.

Но крайности атеизма, матерьялизма, коммунизма! Наконец неистовые вопли: Vixerunt! Вопли о резне! О поджогах! «Чем скорее все это отжившее будет истреблено, тем лучше»... «С того берега... сыну Саше»... Плач дочери в церкви в Париже... Бегство жены с немцем... Этот дух повлиял и на правительственные сферы. Известен кружок В. К. К. Н–ча. Он первый обругал в печати прежнее царствование. В Петербурге в правительственных сферах стало пороком быть старым человеком, орлом из Николаевского гнезда. «Незабвенный» Николай стал неудобо–забываемым. Памятник ему ставили под охраною многочисленных войск. Министры народного просвещения летели... Ковалевский, Путятин. Наконец, Головнин, которого одного из русских государственных людей Герцен находил умным и хорошим человеком.

Этот дух, особенно под влиянием Головнина, воцарился в нашей литературе. Самообличение, низведение авторитетов с пьедестала, отрицание, безбожие, матерьялизм, эгоизм, эмансипация женская... Перечту, насколько помню, важнейшие в этом направлении, явления литературы: 1) Стенька Разин – Костомарова, набатное сочинение; 2) его же – в календаре Академическом – Дмитрий Донской; 3) его же исследования о Сусанине; 4) Устрялова – о Петре I; 5) Семевского – ряд статей в журналах, – «Семейство Монсов», «Петр I юморист», «Записки Корба»; 6) Щапова – история раскола; 7) Павлова статья в академическом календаре – «на тысячелетие России»; 8) Помяловского – «Молотов» (особенно там один характер) и «Бурса»; 9) Благовещенского – «Афон»; 10) Антоновича – разные философские статьи, атеистического направления; 11) Лаврова – то же и философский словарь; 12) Чернышевского – полемические красоты, критика на Юркевича, «Что делать»; 13) Добролюбова – критические статьи антирелигиозного и антигосударственного свойства; 14) Пиотровского – критика на нагорную беседу Спасителя; 16) Некрасова – разные стихотворения; 16) Журналы «Современник» и «Русское Слово»; 17) Белюстина – духовенство и Д. И. Ростиславова. 18) И в наших духовных журналах проскользнули начала статей – «Христианская философия» – Рублевского; «О книге премудрости Соломона»; «О книгах Сивилл»; «Жизнь св. Златоуста». 19) Усиленное распространение в продаже Бокля, Шлейдена, Дарвина, Ляйелля, Гексли и других с отрицательным естественно–научным направлением. 20) Литографирование Штрауса, Бюхнера, Фейербаха. 21) Распространение печатных воззваний молодой России. 22) Авдеева – «Подводный камень». 23) «Отцы и дети» – Тургенева, 24) «Взбаламученное море» – Писемского. 25) Восстание Каткова против Герцена. 26) «Преступление и наказание» – Достоевского.

Поворот и конец этого направления.

Чем в жизни выразилось это направление?

По преимуществу в молодом поколении... Сквернодеяниями многоразличными...

Не станем повторять вышесказанное. Кинем общие штрихи, чтобы обнять одним синтетическим взглядом все потрясение старины, особенно же в головах, до последних оснований.

Скажем, что это брожение умов совпало с огромными государственными реформами, которые всегда, во все эпохи, сопровождались колебаниями общественного духа. Такова была реформа крестьянская и другие.

Вздрогнули, всколебались все сословия государства, одни больше, другие меньше.

Очерк наш должен быть беглый и, – быть может, – при беглости будет несколько и ошибочен в выводах, если не в фактах.

Наименее, припоминается, пошевелилось в своих идеях нравах и стремлениях купеческое сословие. Должны мы, однако же, обратить внимание на два направления: к либерализму и к религиозной свободе. В купеческой молодежи появилось было стремление и к либерализму: сюда относятся два факта: 1) ряд писем Ключарева, протоиерея с увещаниями к купечеству быть верными святоотеческим преданиям. Письма были помещены в «Душеполезном чтении». 2) Заявление московскими купцами желания основать свое собственное учебное заведение под ведением духовенства, чтобы по возможности изъять своих детей от влияния заведений министерства народного просвещения, – влияния, которое представлялось тогда идущим в разрез с испоконными преданиями русской христиански–церковной жизни.

Стремление в купеческом сословии к религиозной свободе совпало с таким же стремлением и крестьянства и мещанства. Тут фактов множество: 1) Австрийская лжеиерархия в эту пору распространилась по всей России. Лжеархиереи стали исполнять обряды богослужения и прочие принятые ими на себя обязанности священства почти открыто. Раскольнические соборы. Оглашение их деяний в литературе, что на нашей еще памяти было, считалось – велено было считать, – глубочайшим секретом. 2) Отпадения небоязненные и большими массами от православия. 3) Общее движение в народе к уверенности, что царь всем свободу дал молиться, кто как хочет. Книга Александра Б. Александра Благословенного или второго подведенная под эту идею. Отсюда печатание раскольнической литературы, скоро остановленное. 4) Отпадение многих в молоканство из отвращения к церковной уставности и обрядности и законоположениям, например, постам. 5) Несколько раз, по крайней мере – два раза, обращенные к правительству церковному и гражданскому просьбы о а) признании австрийской лжеиерархии; б) о даровании еди­новерию особого архиерейства, независимого от святейшего Синода, (вопрос обсуждался в Синоде и митрополитом Филаретом); в) о снятии проклятия положенного большим московским собором, (вопрос обсуждался в Синоде и митрополитом Филаретом); г) о признании раскольнических браков и законнорожденности происходящих от них детей (обер–прокурор Алексий Петрович Ахматов); д) о даровании коронных прав службы и пр. и проч. Правительством уступлено многое до закона 14–го ноября 1864 или 1863 г., – не помню, – которым даже воспрещено отвлекать уклоняющихся в раскол или молоканство от их домов и занятий, для увещания к духовным православным лицам. В дворянском сословии много, начиная с высших государственных деятелей (Валуев, Суворов) и до столбовых склонилось в пользу предоставления уклоняющимся от церкви полнейшей свободы. Отсюда в народе большое колебание умов в отношении к религии и церкви, до отрицания не только практического, но и теоретического всякой церковности, нужды церкви, веры, христианства, Бога. Я знаю в этом смысле много фактов. Замечания миссионера Полянского; сочинение беспоповца, кажется, Бондарева.

В крестьянском сословии, обнаружилось в эту пору стремление к свободе во многих отношениях: от всякого обязательного в отношении к помещикам труда, от всяких обязательств в отношении к попу, от обязательности супружеского целомудрия (повально – в целых массах) и проч. и проч...

В дворянстве возрастном религиозный индифферентизм сделал громадные успехи. Генерал–лейтенант Т–в сделал публичное заявление, что в Петербурге при Дворе все молятся и никто не верует. При наблюдения в 1864–1865 г. в Петербурге, – Александр II по целым часам сиживал у гроба Отца... О свободе нравов не говорю, – она всегда была велика. Антицерковных заявлений сделано было достаточно, даже в комитетах по крестьянскому вопросу и заседаниях земских. Антиполитические заявления о желании польской конституции сделаны были дворянством Каменец–Подольским. У нас в Велико–России заявления относительно конституции сделаны были в Твери и в Москве. Эти последние сами по себе, с точки зрения религии не преступны; но совокупность и одновременность этих фактов с другими антирелигиозного и антисоциального свойства показывают некоторую солидарность, которая в умах, конечно, и была самая тесная. В войсках, в офицерских сферах – известен факт, что Государь на каком–то смотру гвардии читал суровую ноту офицерам гвардии: «и между вами есть и...»?... В «Инвалида» с явным намерением помещались статьи чисто антирелигиозного характера, и префантастические, под именем: Научная хроника (впрочем и 1868 г. № 268)... Симбирское пожарище, и заявления о виновниках оного в Московских Ведомостях – о каком–то подполковнике; да и современная молва (зашумела после) приписывала дело солдатам... Да, сочувствие Польской независимости!.. О литераторах и литературе уже говорено. Замечательно направление бичевать все старое и курить молодежи, молодым умам, молодым страстям, юношеским чистым благородным порывам, против чего в свою пору – голосом в пустыне – вопиял о. Иоанн, ректор Казанской Академии в «Собеседнике», и энергически наконец заговорил нынешний попечитель Казанского Округа в циркулярах – языком проповедей.

В заведениях светских, в Университетах – борьба из–за формы, из–за права судить наставников и начальствующих, из–за платы за право ученья, из–за матрикул. Фактов множество; неко­торые хорошо мне известные мною перечислены. В Москве. бесспорно, студенты отбивались от напора народа палками. Университеты сначала были закрыты; а потом студенты успокоились. Многие отданы под надзор полиции. В Петербурге вся крепость была наполнена студентами, и остряки острили: «вывеска на крепости: Императорский Российский Университет». Студенты Университета завели станки, в Петербурге несомненно (Баллот, воспитанник Рижской семинарии); там печатались прокламации молодой России... Наконец не без основания студентам приписаны были пожары (28 мая) С–Петербургские, – громадные пожарища в губерниях Симбирской, Пензенской, Саратовской, с рассчетом произвести восстание, приписаны антирелигиозная и социальная пропаганда в народе; наконец Каракозовщина. А зачатки этого заговора можно было подмечать еще в 1864–3 годах. В Саратове была тихая молва о каком–то тайном обществе, о тайных поборах и квитанциях на какое–то общее дело.

В гимназиях – довольно открытое восстание против религии. Молва: в Петербурге гимназисты сидели на престоле, пили из потира. Я слышал это от многих; один Саратовский купец: «растерзать их, на месте положить надо, и куски мяса разметать, и прах развеять». В одном из девичьих институтов две девочки вошли в алтарь через царские двери, делали книксены, благословляли из–за престола. Овации преподавателям–либералам; битье начальствующих–консерваторов.

В Академиях крупные истории: 1) в С–Петербургской из–за студенческого самосуда и саморасправы с наставниками; 2) в Киевской – истории с Израилем и Валерианом, опечатали в «Колоколе»; 3) в Московской – история с чаем и опечатание оной в светских журналах; 4) в Казанской – Безднинская панихида и многое другое.

В семинариях какие явления были, я уже пересчитывал.

Заметьте, что упадок религии и дисциплины в учебных заведениях сопровождался в целой России упадком нравственности до крайних низостей и умственного уровня. Возьмите известные дебоши, пьянство, ночное пребывание в неприличных домах, болезни, чтение студентами только журналов и запустение аудиторий. Возьмите Каракозовщину, студента Данилова, Тамбовского Горского гимназиста, Раскольникова в преступлении и наказании. Возьмите Помяловского, Щапова... Один сгнил, другой сгнивал. Студенты же нигилисты и нигилистки поняли, что дошли до абсурда, – я видел экземпляры подобных Магдалин мужского и женского рода; да их и разогнали. Михаил Николаевич Муравьев распорядился выдачею девочкам, жившим в гражданском браке, желтых билетов, – мера грубая и не во вкусе будущего времени, но в прошлом – остроумная, оказавшаяся временно и благотворною. Нигилизм и эмансипация стали забавны в обществе и потому не практичны. Люди – молодежь стали по старинному блудить, не прикрываясь идеализаций – фразами о гражданском браке, правах женщины, эмансипации...

Мы говорили, что этим духом больше или меньше увлечены были все, от низших и до высших правительственных сфер. Поворот начался с чего?

С малозаметной, по–видимому, вещи.

Есть в России Москва – сердце России. Около Москвы Сергиева Лавра, раза два на пространстве Русской истории спасавшая бытие России. В Москве и Лавре проживала малая телом и великая духом, парившая умом над веками, судьбами народов и особенно Русского, над всеми проявлениями современной жизни – личность, Филарет митрополит Московский и Коломенский. Никогда во вторую половину своей жизни не действовал он необдуманно. Тут надумался и решил у себя, около себя сделать невеликую вещь – незначительное временное прибавление, совершенно церковного свойства, к ежедневно возглашаемой сугубой ектеньи в Лавре, Москве и Московской епархии. Кое кем эта странность была замечена и доведена до сведения Петербурга. Оттуда последовал запрос. И вот ответ Московского святителя – иерарха...

Выписка из письма Московского священнослужителя в Петербург.

«Декабря 17–го дня 1861 года.

По вопросу о дополнительном молитвенном прошении в Московских церквах».

(Напечатано в Душеполезном Чтении за 1862 г., январь, стр. 3–9).

«От вас, уже не от первого, слышу вопрос: справедлив ли слух, что в церквах Московских читается недавно составленная молитва необыкновенного содержания, подобно молитвам, употребляемым во времена общественных бедствий?

Не читается у нас никакой новосоставленной молитвы такого необыкновенного содержания.

Во время общественных бедствий, как например, во время войны, на литургии коленопреклонно произносится священником особая молитва, примененная к обстоятельствам времени. Ничего такого нет в настоящее время в Московских церквах.

Вероятно, слух произошел от перетолкования действия церковного, не соединенного ни с каким указанием на политические обстоятельства России.

На всякой вечерне, воскресной и праздничной, на литии (если сия не опускается для сокращения богослужения) между прочим читается следующее молитвенное прошение: «еще молимся – о еже милостиву и благоуветливу быти благому и человеколюбивому Богу нашему, отвратити всякий гнев на ны движимый и избавити ни от належащаго и праведнаго Своего прещения и помиловати ны». Сие прошение, с присоединением немногих выражений, не заключающих в себе особого прошения, а только возбуждающих к сердечной молитве, с некоторого времени, читается во многих церквах диаконом между прочими прошениями так называемой сугубой ектеньи, на вечерне, утрени и литургии,

Все, обыкшие слышать вышеозначенное прошение на вечерне воскресной и праздничной, знают, что оно составлено в древности в Греции, и следовательно не указывает ни на какие необыкновенные обстоятельства России, и, будучи произносимо в радостной праздничной службе, не есть выражение каких–либо особенно скорбных обстоятельств, а есть просто смиренное и покаянное молитвенное прошение. Только люди, которые не ходят к праздничной вечерне, и мало знакомы с церковною службою, могли принять оное за новость и дать оному произвольное догадочное толкование.

Побуждение к употребление сего прошения чаще обыкновенного, в начале записки о сем, находящейся в руках священнослужителей, полученной от начальства не в виде предписания, выражено в следующих словах: «понеже умножились грехи наши, и наипаче требуется покаянная и умиленная молитва».

Если бы на сие потребовалось объяснение, по справедливости можно сказать, что с некоторого времени мысли и учения противохристианские, противонравственные и противоправительственные обнаруживаются в литературе и распространяются в обществе, особенно в молодом поколении, и проникают до низших слоев общества. За умножением грехов мысленных следует умножение и грехов деятельных, частию не застенчиво обнаруживающее себя в прискорбных зрелищах пред глазами общества, частию примечаемое в признаках скрытой заразы.

Не думаю, чтобы это нужно было доказывать. Сделаю однако для удовлетворения вопросу немногие указания на то, что близко вижу, или легко могу вспомнить, не охотно решаясь оскорбить ваш взор или слух чужими, слишком неприятно звучащими словами.

1) В Современнике была напечатана статья, в которой излагался и доказывался материализм – учение конечно недружное с религией и нравственностью. Бакалавр Киевской Академии написал на сию статью опровержение, которому отдали справедливость основательные ученые. Проповедник материализма не показал, что он в силах защищать свое учение, но не уступал, и отвечал насмешками и оскорблениями... Материалист одинокий не был бы так смел. Так поступить мог только надеющийся встретить сочувствующих, и рас­пространить сочувствие на других.

2) В Светоче (1861, кн. IX), в статье под заглавием «Петр Великий, как юморист», говорится о «всепьянственнейшем соборе», о «сумасброднейшем соборе». – Бутурлин является «Петербургским Владыкою», а Петр Великий «протодиаконом». Описывается избрание и поставление князя папы, и кощунственно предаются осмеянию и поруганно не только избрание и посвящение папы, но также и православные церковные действия, и избрание и посвящение православных архиереев...

Во всем этом явно пародируется чин православной архиерейской присяги и посвящения, и выражения из него взяты и изуродованы.

То, что сие основано на современных письменных документах, не служит к оправданию. Нечистоты существуют! но их выносить на улицу и показывать народу может решиться только нездравомыслящий или потерявший чувство приличия.

3) В «Северной Пчеле» (1861 г., № 256), по случаю критики на одну хрестоматию, выписаны слова Христа Спасителя (Мате. 5 гл., от. 13 и 14). Слова Христовы по местам с особенною целью напечатаны курсивом, с знаками вопроса, удивления, и с критиче­скими замечаниями в скобках. Привожу их так, как они напе­чатаны в Северной Пчеле! «Вы соль земли (?!) Если же соль потеряет силу (?), то чем сделаешь ее соленою? Она уже ни к чему не годна (?!), как разве выбросить ее вон (вот что значит не знать наук!) на попрание (?!) людям. Вы свет мира. Не может укрыться город, стоящий на верху горы (от чего укрыться?)» и т. д. – Вслед за словами Спасителя сочинитель говорит: «мы можем только сказать, что это издается для народа, которому, по мнению Г. Невского, логичность в мысли совершенно излишня». Т. е. критик полагает, что в точных словах Христа Спасителя нет логичности мысли, и что они подлежат тем порицательным знакам недоумения и удивления, которые он расставил между сло­вами евангельского текста.

Так судящий Христа, видно, не имеет притязания быть и почитаться верующим во Христа. А провозглашая свой суд в народе, он, видно, надеется заслужить рукоплескания за свое свободное суждение, и желает распространить свой образ мыслей.

Между тем как государственная мудрость изыскивает средства законами и правительственными мерами преградить разрушительное влияние противорелигиозных и противонравственных мудрований и направлений, и охранить дух религиозный и нравственный, который есть истинная душа и сила жизни общественной: не есть ли долг церкви и ее служителей, при виде усилий ослабить сей дух, и распространяющегося ослабления, не тревожным, но тихим действованием возбуждать в народе сознание своей греховности и расположение к смиренной и покаянной молитве, для избежания гнева и прещения Божия, и для привлечения вышней помощи делу самоисправления и общественного исправления? Не благо ли было бы, если бы такими чувствованиями действительно одушевлялись чада Московской Церкви, – и не одной Московской?»...

До–зде великий Московский святитель.

Я живо помню то время. Читал я почти все, что выходило из под пера Герцена, Чернышевского, Семевского... Изумляла меня смелость обнажений, отрицания, цинических признаний... Но когда прочитал я этот ничтожный фельетон в газете, эту выходку какого–то ничтожества Пиотровского, воровски напечатанную в переносе последнего столбца 3–й страницы газеты на четвертую, против нагорной беседы Спасителя, это обличение Спасителя в нелогичности мыслей и незнании естественных наук, – то изумление мое достигло предела. Помню, что я тогда возился с этим листком, показывая его всем: «смотрите, смотрите, до чего мы дожили, о Россияне!.. И мы молчим»!

В 1848–1850 годах в национальном собрании в Париже кто–то выразился: «конечно, мы не христиане». Тогда национальное собрание затсыкало и зашикало, показывая неуместность такой выходки. А у нас на Руси – «так судивший Христа, не имевший – видно – притязания быть и почитаться верующим во Христа, а провозглашением своего суда в народе, видно, надеявшийся заслужить рукоплескания за свое свободное суждение», – сие ничтожество Пиотровский, очень скоро после того, как раздалось сие слово московского святителя, – скоро было объявлено в газетах, – застрелился.

О покойном московском святителе замечают, что на своем веку он не одного человека убил.., начиная с одного студента Московской Академии (сколько мне известно), которого митрополит, в ранние годы своего митрополичьего служения, оборвал на публичном экзамене, и который повесился в одной из лаврских башен, – и оканчивая казначеем или экономом митрополичьего дома в Москве – иеромонахом, который что–то такое сплутовал, а митрополит (это было, должно быть – в 1866 г.) выразился: «я выкинул его из моего сердца», а тот тут же в митрополичьем доме, в амбразуре окна, взял да и повесился. У кого совесть была нечиста, те всегда боялись показаться на глаза Филарету, – люди совершенно от него независимые.

После этого письма Московского священнослужителя к нему отправили за благословением и наставлением бывшего либерала Валуева, который только что был поставлен министром внутренних дел. Валуев после этого и начал рассылать заметнейших в разных центрах прогрессистов в разные углы России. В Саратове, я лично помню, дело началось с госпожи Барановской польки–губернаторши и ее круга, доктора Минкевича–поляка, доктора Стефани–немца; они грешны были только свободомыслием, хотя бесспорно никаких анти–государственных замыслов у них не было. Барановского–губернатора, человека впрочем весьма дельного, довели до отставки. Минкевича без повода административным распоряжением сослали в Варнавин, – перевели полицейским врачом; а Стефани причислили к министерству. Это фраппировало весь Саратов. А то же было и в целой России. Имя Валуева пронеслось, яко зло...

Катков обругал Герцена кривлякою, новым папою, который, сам посиживая в Лондоне, посылает русскую молодежь на преступления и убой, а потом и канонизует их во святые. Имя Каткова в «Искре» и в других журналах пронесено было также, яко зло... Бегство жены Герцена с немцем... Плач девочки–дочки в Па­рижской церкви...

К. Н–ч уронил себя либерализмом, чуть не был застрелен в Варшаве, вынужден был выехать за границу...

Взрыв польского бунта... Безмозглые поляки умели оскорбить и тех из русских, которые желали им добра, начиная с Государя, К–а Н–ча и т. д. Это отшатнуло от них и дела их, и принципов всех русских. К ним послали Муравьева, который расправился с ними на основании старых русских принципов и исторических преданий.

В 1862 г. к празднику тысячелетия России, в Новгороде приготовлялся подкоп; во всей России резня. Замечательно, что никто об этом нигде не печатал, мне никто не говорил. Но я в Саратове говорил на ухо секретарю консистории Михаилу Васильевичу Окнову, своему исстари приятелю: «признаюсь, я не хотел бы быть 26–го августа (предполагавшийся день празднования тысячелетия) в соборе на молебне: так и думается, что у нас за спинами будут стоять люди с стилетами под платьем». А секретарь через день, через два мне говорит: «вот диво! Точь в точь те же – ваши слова говорит Митрофаньевский поп Константин»... Это именно был поп, уже под 60, вдовец.., никакая современная идея не могла заползти в эту голову. И вдруг он тоже толкует, – значит, в воздухе пахло кровью. Замечательно, что около той же поры, по поводу сочинения – помнится – ректора Добронравова (умер), я говорил публично ученикам–риторам в классе: «господа, от таких вещей, речей, идей пахнет топорами». Они мне в ответ на это массою с улыбками: «да, пахнет»!.. И после узнано под рукой, что в Новгороде под памятник веден был подкоп – мина... Недозревшая Каракозовщина...

Заметьте, что «Отцы и дети» Тургенева, «Взбаламученное море» Писемского были уже не идеализацией нигилизма, но реакцией – бичеванием. Это направление разрешилось – «Преступлением и наказанием» Достоевского, – превосходная поучительная вещь. Не удивляйтесь идее – защищения, посредством строгих логических выводов, убийства. Прежде этого я знаком был лично с человеком, который доказывал мне то–же, равно как и то, что дети не обязаны благодарностью родителям, – равно как и то, что благодарность – вовсе не добродетель и неблагодарность вовсе не есть порок низкий и вредный. Равно как я был лично знаком с Семевским и множеством других подобных...

Коноводы материализма подверглись катастрофам, – разумею литераторов. Прежде всего от них, от их крайностей отшатнулись их друзья–литераторы же, например, Костомаров от Чернышевского с братией. Партия Чернышевского закидала Костомарова гнилыми яблоками; а тот сказал им публичное внушение, что с интересами науки никак не должно смешивать идеи площади, арены, трибуны, борьбы, вызовов, – что наука, работая в круге своих чистых интересов, очищает, умягчает, просвещает, благоустрояет общество. – Первый пал жертвою внутренних томлений Добролюбов, умер от чахотки, с завещанием на умирающих устах: «сказано все, остается действовать – выходить на площадь с оружием в руках». – Щапов сгнивал от пьянства и проституции, – не успел сгнить потому только, что сослан на прохладу Сибирскую. – Помяловский, не смотря на ухаживанья за ним высшего Петербургского общества, литераторов, авторитетов медицины, сгнил от пьянства и венеры, и умер с проклятием на устах. – Чернышевский с братией, низвергнутый с пьедестала моментальной силы (мне рассказывал очевидец, хорошо знакомый и ему и мне человек: «идет по Невскому в шляпе с широкими полями, с толстою палкою, к министру Головнину объяснять ему, что–де «такая–то мера не хороша, не понравится молодежи студентам и проч., будет неспокойно»; и прибавляет: «Чернышевский теперь сила») в крепость... Там – это я слышал от Василия Петровича Полисадова, общего их духовника: «ничего, беседует охотно, рад живому человеку. Но один из всех отказался причаститься Св. Таин: «что–де скажут о Чернышевском!, когда узнают, что Чернышевский причастился»... Далее – это я слышал от Василия Борисовича Бажанова: «Чернышевский – ничтожество... Вообразите, в Сенате плачет: «господа Сенаторы! Пощадите жизнь мою»... Верно, это я слышал от очевидцев.... А отношения к жене: «Господа!» – к приятелям, – «не угодно ли кому? это ее добрая воля. Я не в претензии – не в праве претендовать... Ничтожество»! – На конной площади, с эшафота он имел удовольствие слышать рев толпы, злой рев, когда какая–то почитательница его: «Что делать?» – одна или несколько их кинули ему на эшафот, один или несколько букетов цветов. В Сибири, мне думается, он за молитвы своего родителя, доброго Божия служителя, Саратовского кафедрального протоиерея, обратится к христианству, по примеру Достоевского и других, по идее Раскольникова. – Замечательно, что покойный преосвященный Евфимий в речи над гробом Гаврила Ивановича Чернышевского представлял его достоподражаемым образцом Божиих служителей старого доброго времени, поколение каковых к жалости сокращается, если только не прекращается, – как раз в то время, когда его сына сажали в крепость за покушение ниспровергнуть весь государственный и церковный строй. – Соловьев сослан в Сибирь, и там едва ли не помер. – Знаменитый эмансипатор женской половины человечества Михайлов сослан в Сибирь, и помер на пути. – Герцен, подущавший поляков и русских против государственного порядка, оплеван поляками и оставлен всеми русскими. – В его заграничном лагере вышел скандальный раскол: Кельсиев обратился с покаянием и откровениями на собственный счет в Россию. – Некрасов, никогда не отличавшийся честностью, запел на общий лад по поводу 4–го апреля. Студенты Московского Университета пели молебен у Иверской и ходили под окна Каткова фетировать его по поводу того же 4–го апреля. – 4–е апреля убило само себя. Мне написал один весьма либеральный прежде господин: «я бежал в собор на молебен, с криком в душе: «пожар, пожар! Гнусность! Нужно спасать и спасаться от общего бедствия!» – После 4–го апреля все с отвращением отвергнулись от гнусностей этого направления, царившего лет 6–7 над Россией. – Головнин стерся; ему уже за год пред сим Государь сказал: lе Monstre.., и он вышел из кабинета царского со слезами на глазах. – Полетели Суворов и другие. Пыпин с братией исчезли. Антонович, Семевский занялись какими–то невинными вещами. – В Русском Слове, превратившемся в Дело, уже был помещен роман на тему, что добродетель награждается, а порок наказывается – в упор роману Что делать? Тем не менее Дело и Современник Высочайше запрещены. В диссонанс с общим настроением продолжал тянуть старую матерьялистическую социалистическую песню юный, отважный и даровитый Писарев. Я задавал себе вопрос, что–то с ним будет, какая судьба ждет его? Его судил суд за какое–то сочинение и оправдал; но не оправдал суд Божий. В этом году телеграмма во всех газетах: «утонул в Риге, в Дуббельне, купаясь, где купаются тысячи, где если бы хотеть утонуть, то нельзя, потому что берег на целые версты в глубь моря не глубже полу–роста человеческого». А утонул, – или утопился, решили... Погребли его в Петербурге, провели по Невскому с великим сочувствием: последний раскат грома из уходящей тучи... Последний голос пташки из большого хора... Последний луч догоревшего дня... Последняя искра потухающего, потушенного пожара... Что угодно и как угодно... Последнее... Последний след прожитого великого, тревожного, ужасного для одних, восторгавшего других времени... Грустно!..

«Мир им, и благочестивое преклонение пред 6ылым»!..

Русь, утвердившись опять на исторических своих основах, вступила в новую, более широкую фазу дела, изучения своего давно – и недавно – прошедшего прошлого, и развития для грядущего будущего.

Вспомним при этом древнее греческое изречение: γνῶθι σεχυτόν.

...Вам уже чуждо это недавнее прошлое. Вы уже слишком юное поколение. А для меня – во мне встает громада моих собственных личных при этом воспоминаний, идей, речей, увлечений, увлечений внутренних и выражавшихся, страданий, чуть не сумасшествия, гонений, двукратного кровотечения из здоровой совсем груди после 4–го апреля, всесожжения многолетних писаний, полжизни, пол–самого себя... А я знаю, что будто по электрическому однородному импульсу то же сделали в России многие, начиная с В. К. К. Н... Сколько значит памятников великой, величайшей исторической эпохи истреблено?!...

И осталась, в замен этих всех истребленных памятников, вековечным в научение и нам, и потомству нашему памятником мраморная часовня в Летнем Саду, на гранитном берегу Невы, с своими иконою Александра Невского, лампадою и крестом на верху в Петербургском небе. И я теперь, едучи в Казань, в сумраке Петербургского вечера перекрестился под сводом этой часовни: «прости нам, Господи, грехи прошлых мысли, слова и дела, и избави от бед и искушений, и напастей грядущих».