Глава XIII. «Знакомство» с НКВД

Неожиданно для себя оказался я участником встречи вступавшей в Брест Красной армии. Направляясь домой после встречи с настоятелем Свято-Симеоновского собора, поражаюсь громадному скоплению народа вдоль Московского шоссе (б. Ягеллонская улица). Что это? Всматриваюсь в лица. На 90 процентов состоит масса из местных брестских евреев. Они собрались, чтобы приветствовать вступавшую в Брест Красную армию. Тяжелое впечатление произвело на меня это зрелище...

Понурый, иду домой. И слышу за спиной ко мне обращенный громкий голос:

– Пане, пане, нам теперь хорошо, а как будет Вам?

Это был голос скромного еврея, смазчика смолой мусорных ящиков во дворах домохозяев. По роду работы всегда в рваной, грязной одежде, сутулый, сейчас предстал он передо мной стройным, в новом костюме с красным бантом молодым человеком; лицо его сияло.

Придя домой после встречи Красной армии, разжег я русскую печь и предал огню значительную часть моей библиотеки, оставив творения св. Отцов и книги богословского содержания. В первые же дни убедились мы в антирусском характере советской власти.

Начались аресты молодежи, национально настроенных бывших воспитанников русской гимназии. Увидав появившегося на пересечении главных улиц красноармейца, регулировавшего движение, молодая русская патриотка. В.С. Сербина подошла к нему, приветствуя в его лице страну Пушкина и родной народ.

Через 2 дня после этой восторженной встречи с «русским» красноармейцем она была арестована и отправлена в Минскую тюрьму. Все мы поняли, что советская власть не терпит и не допускает проявления русскими национального чувства, русский патриотизм их пугает, как пугают их и Христос и Евангелие.

Быстро почувствовали мы тяжелую руку новой власти. Нас лишили возможности пользоваться водой из колодца в церковной ограде. Исчезла соль, начались трудности с покупкой хлеба. За водой пришлось ходить за два квартала от дома, в добыче хлеба и соли выручал нас Богом посланный в наш дом «суровый» красноармеец Семен Х-ов.

Было это в первые дни по вступлении в Брест Красной армии. В сумерки врывается в наш дом красноармеец с винтовкой в руках в сопровождении добровольца-милиционера – неизвестного нам типа с красной повязкой на руке.

– Обыск! – грубо заявили они. – Мы преследовали белобандита, он махнул через забор и скрылся в вашем доме...

Что ж, обыск так обыск. Испуганные (чем это кончится?) мы быстро успокоились: незваный гость обошел все комнаты квартиры, посмотрел на стены и, обнажив голову, остановился в гостиной перед портретом Пушкина. Мы поняли: не погоня за белобандитом, а любопытство привело его в наш дом.

В эти дни приютился у нас проф. Димитрий Аполлинариевич Г-ч, бежавший от военных действий из Варшавы.

– Ну что, папаша, Богу молишься, а ты Его видел? – обратился ко мне красноармеец.

– Да, товарищ, молюсь. А вот на вопрос о Боге пусть ответит тебе Димитрий Аполлинариевич, он профессор ВУЗа. Слушая меня, ты скажешь: «Понес поповское мракобесие», а Димитрий Аполлинариевич человек науки, он и скажет тебе о Боге.

В простых словах повел свою речь Димитрий Аполлинариевич: милый комсомолец-воин, развесив уши, с интересом слушал его, лицо его просветилось, стало добрее. Беседа шла под звуки радиопередачи из Москвы. И когда послышался дивный голос русской певицы, он громко, подчеркнуто, с грустью произнес:

– Эх, прижмут нужда и голод, поневоле запоешь!

В этих словах открылась душа подневольного русского страдальца. И он заговорил о себе: «В моем раннем детстве носила и водила меня бабушка в храм; не успел я достичь отроческого возраста, как закрыли и разрушили нашу церковь, батюшку сослали, и с тех пор никогда я не видел живого священника; жил я без церкви, воспитали меня в пионерах и в комсомоле, во вражде к Богу и попам – врагам народа. Направляясь в ваш дом, я хотел посмотреть, как выглядит этот враг народа...»

С этого вечера завсегдатаем был у нас красноармеец Х-ов, он доставлял нам и соль и хлеб. Это было его первое посещение нашего дома. Второй раз пришел он к нам с дарами, пришел в день Воздвижения Креста Господня. Прочитали молитву, уселись к вечерней трапезе. Вместе со всеми осенил себя крестным знамением и наш дорогой гость.

– Перед едой полагается перекреститься, – говорит гость, – но я к этому не привык, не крещусь...

Все мы видели, как осенял он себя знамением крестным, а в его словах послышалось огорчение – не заметили, мол, как осенил он себя крестным знамением.

– Хозяюшка, – продолжал дорогой гость, – сегодня большой праздник, а ты вот квартирку к празднику не почистила, вон там в углу вижу паутинку...

Легко и быстро испарился в комсомольце туман безбожия.

Работавший у нас по починке одежды старенький еврей-портной смастерил мне из старого подрясника «ворошиловку». Ее одевал я, когда шел в дальний колодец за водой и в универмаг. Направляясь однажды в универмаг, вижу – в витрине красуются рожи членов Политбюро. У витрины стоят два пожилых еврея; задержался у витрины и я. Рассматриваем лица вершителей судьбы подъяремной России, из уст моих соседей вырывается восторженное восклицание: «Смотри, все наши».

С первых же дней по вступлении в Брест Красной армии бодро зазвучали на улицах города песни: «Если завтра война, если завтра поход, мы сегодня к походу готовы», «Выходила на берег Катюша», «Москва моя, страна моя...» и «Никто такой страны не знает, где так вольно дышит человек...» Кто же распевал эти песни – солдаты Красной армии? Нет. Недавний смазчик мусорных ящиков и его единоплеменники, они открыто прославляли новую светлую страницу их жизни. И какой противоположностью им был красноармеец, русский Сеня Хо-дов!

Было большим сюрпризом появление в моем доме поляка с просьбой о принятии в Православие его с женой и шестью детьми.

– Я воспитанник русской школы, люблю православное богослужение, у православного священника изучал Закон Божий, в возрожденной Польской республике, Вы понимаете – я не мог уйти из римо-католичества, а сейчас прошу Вас о принятии меня со всей семьей в лоно Православной Церкви.

Посмотрел я на бедного земляка и подумал: если бы с подобной просьбой обратилась к патеру православная семья, уж он бы не выпустил ее из рук своих.

– Скажите, дорогой мой, – обратился я к просителю, – любовь ли к Православию привела Вас ко мне или житейские соображения? Если Вы думаете, что пришла к нам русская власть и переход в Православие даст Вам какие-либо привилегии, то Вы заблуждаетесь. Сейчас мы не под русской властью, а под властью марксова интернационала. Вы знаете, кто такой Маркс. Эта власть крайне враждебна христианству и стремится к уничтожению Христовой Церкви в России, эта власть поощряет только «союз безбожников». Подумайте о сказанном Вам, поговорите с женой, и, если Ваше желание войти в лоно Православной гонимой Церкви глубоко и искренне, приходите, ожидаю Вас в ближайшие дни.

«Возлюбивший» Православие больше у меня не появился.

Вскоре начались вызовы священнослужителей и церковных старост в НКВД.

После первого вызова и беседы с товарищем Шишкиным (еврей) яснее ясного мы поняли, что интернациональная власть СССР верна своей сущности – ненависти к Православию. Предстала предо мною картина грядущих вызовов моих прихожан на допросы, угрозы, лишения работы, аресты и ссылки их за веру и посещение храма.

Не уйти ли мне? Ведь многие, невзирая на опасность, будут посещать храм не только побуждаемые к тому верой, но из любви и уважения к моему старцу-родителю и к их молодому настоятелю. Таким образом, явлюсь я виновником их страданий. Что делать? Сохранится ли в новых условиях жизни моя приходская семья, проявит ли она стойкость в вере и церковности?

Решил я проверить это следующим образом: объявил в воскресный день о том, что будет проведена новая перепись моих прихожан, для каковой цели с понедельника по субботу включительно храм будет открыт с 7 утра до 6 вечера. Будет поставлен столик с пронумерованными листами бумаги: каждый, считающий себя прихожанином, может прийти и расписаться. У столика будет установлено дежурство. Дежурство несли я как настоятель, диакон и церковный сторож. За шесть дней на листах было свыше 2.500 подписей. Это меня успокоило. Листы с подписями были преданы огню.

Большим и радостным событием было посещение Бреста (проездом в г. Луцк) Митрополита Николая (Ярушевича), в лице которого получили мы яркое свидетельство подъяремного положения Матери-Церкви в СССР. Я свято храню в моем сердце светлую память об этом выдающемся добром архипастыре Русской Церкви.

Был поражен отсутствием в русской зарубежной прессе ему посвященного некролога и счел моим моральным долгом восполнить этот пробел. В его память написал статью «Церковь плененная и гонимая» (см. эту статью в моей книге «В защиту Правды». Нью-Йорк, 1983).

«Русская жизнь», национальная русская газета, и еврейская русскоязычная газета «Новое русское слово» не приняли мою статью, она появилась в монархической газете «Россия». Прежде чем направить статью в редакции газет, предложил я ее вниманию Аввы Митрополита Анастасия. Дважды ее прочитав, владыка Анастасий сказал:

– Спасибо, батюшка, за добрую память о Вашем архипастыре. Благословляю к напечатанию.

Мы, пастыри, отдавали отчет в том, что ожидает нас при новой власти, власти не русской, к тому же вдохновляемой и направляемой врагами христианства и русского народа. И в то же время мы радовались нашему вхождению в лоно страдалицы Матери-Церкви.

Радовались концу злополучной автокефалии, навязанной Православной Церкви в Польше по слабости иерархии шовинизмом польского правительства, распоряжавшегося делами Православной Церкви по своему усмотрению и под диктовку Ватикана.

С декабря 1939 года дом настоятеля Николаевского храма стал «проходным двором» для многих беглецов от советской власти. Сочельник. После всенощной уселись к столу. Вдруг стук в дверь.

– Батюшка, ради Христа, примите, – это был Евгений С. Давыдовский со своим коллегой, офицером Польской армии; обоих впервые вижу. Обогрелись, разделили с нами радость праздника, переночевали и, получив проводника, ушли за реку Буг.

Стук в дверь поздней ночью. Это батюшка, мой однокашник по Богословскому факультету о. Евгений Б-ский.

– Ради Бога, укрой... За мною погоня.

Укрыл, провел у меня два дня и с помощью проводника ушел за Буг.

И еще стук в дверь поздним вечером.

– Кто там?

– Впустите!

В дом вошел молодой иеромонах Г. К-чук со своим братом. И за ними погоня, в чем я легко убедился по опросам «некими» во время Литургии и после службы моих прислужников, церковного сторожа и соседей.

Господь охранял мой дом как убежище гонимых. Прошел через мой дом и ряд лиц, получивших от специальной немецко-советской комиссии разрешение на выезд за Буг в Германию. Упомяну двоих: о. Григория Боришкевича (впоследствии еп. Григория в Русской Зарубежной Церкви) и прот. Юлиана Самковича.

Отец Юлиан Самкович, блестящий проповедник, задержался в Бресте продолжительное время, чему я был искренне рад. С ним соборно совершали в воскресные дни Литургию, я буквально заставлял его быть предстоящим у Престола, заставлял его и проповедовать, многому у него поучаясь. Почему уклонялся он от возглавления и проповеди? Сам признался: чтобы не умалить мой авторитет перед прихожанами. А я-то радовался его блестящему слову!

Тяжелым был для меня день св. Николы зимнего. Ранним утром пришлось неожиданно соборовать и причастить Св. Тайн старца о. Владимира Дружиловского, приписного протоиерея к моему храму, а вечером, после акафиста святителю Николаю, уже готовил его к погребению.

Во время исповедальной беседы о. Владимир благодарил меня за братское родственное к нему отношение и, предсказывая скорое повышение в сане, невзирая на мой протест, возложил на мои перси золотой крест, приговаривая:

– Скоро, скоро протоиереем будете.

Затем, обращаясь к старушке матушке Анастасии, попросил принести, как сказал он, бриллиантовый крест.

Смутилась матушка, вышла из комнаты умирающего и где-то затерялась: видимо, не хотела расстаться с дорогой для нее святыней мужа. Вошла в комнату на повторный зов больного, держа в руках крест, и говорит:

– Батюшка, ведь этот крест не нужен молодому священнику, – на что последовал ответ о. Владимира:

– Сегодня не нужен, но вижу – скоро будет на него возложен... – и с этими словами вручил мне святыню.

Слово умирающего старца оказалось пророческим. Но я не унес с собою кресты: выходя из дома болящего, оба креста положил на аналое в красном углу. Матушка вручила их мне на сороковой день кончины о. Владимира, после панихиды.

Если в массе, встречавшей в Брест вступающую Красную армию, в словах рассматривавших в витрине универмага фото членов Политбюро и в замечании смазчика мусорных ящиков как бы открылось лицо подлинных правителей СССР, то в лице красноармейца Семена Х-ова и тех, кто прошел в эти дни через мой дом и храм (о них коротко речь впереди), отчетливо выявился подлинный облик нашего подъяремного народа-страдальца.

1939 год. Праздник Введения во храм Пресвятыя Богородицы. Стою у царских врат, читаю к Литургии входные молитвы. В это время входит на правый клирос лейтенант Красной Армии. Закончив входные молитвы, вхожу в алтарь, кладу у Престола положенные поклоны.

Входит в алтарь и лейтенант, и он кладет земные поклоны, подходит ко мне, испрашивает благословение, называет свою фамилию:

– Георгий В. Р-цев.

– Батюшка, сегодня день кончины моей мамы, Марии. Всегда в этот день молюсь о ней; если есть храм – обращаюсь к батюшке с просьбой совершить панихиду; нет храма – молюсь о почившей сам. Не откажите совершить панихиду о рабе Божией Марии.

– Когда, – спрашиваю, – сейчас ли или вечером после акафиста в 6.30?

– Лучше вечерком, сейчас собирается народ.

– Хорошо, – отвечаю я, – но если Вы опоздаете к указанному часу, зайдите ко мне на квартиру, оттуда пойдем в храм и помолимся. Пойдем, покажу Вам, где я живу.

Вышли мы через пономарку в ограду церковную, опустилась глава его на мою грудь – лейтенант разрыдался.

– Батюшка, если бы Вы знали, как нам тяжело, как исстрадалась душа...

Как мог, утешил во Христе родного воина Георгия, показал, как войти в мою квартиру, и вернулся в храм к совершению Литургии. Вечером совершаю вечерню с акафистом. После акафиста, перед пением молящимися песен Богогласника, веду беседу о воспитании детей в новых условиях и вдруг слышу из среды молящихся голос:

– Так, братья, любите Церковь, дорожите верой Православной, учите ваших детей любить Христа, в Нем наше спасение!

Всматриваюсь в массу молящихся и вижу... Стоит в моем студенческом пальто с меховым воротником дорогой мой лейтенант Георгий, стоит коленопреклоненно. Это он «проповедует» вместе с батюшкой. Оказалось, через несколько минут после моего выхода к вечерне он вошел в мой дом, оставил у матушки свою шинель и в моем пальто пошел к началу службы в храм. После панихиды был он дорогим гостем нашей семьи, разделил с нами трапезу и изредка навещал нас в вечерние часы.

Ушел за Буг В.Д. Пантелевич, регент Божией милостью, и осиротел мой хор. Слава Богу, хористы не растерялись. С их поддержкой взяли на себя управление хором сын ушедшего регента Леситс (Леонид), окончивший русскую гимназию в Бресте, и Володя Гилетич, каменщик, любимец хора, закончивший свою жизнь протодиаконом в Минске.

Послал Господь хору нового тенора в лице лейтенанта Красной армии, прекрасно знавшего церковный устав и церковное пение. Каждое воскресенье к Литургии приходил он в хор и быстро стал любимцем певчих. Слушая воскресные проповеди, наш новичок в хоре неоднократно через певчих обращался ко мне с просьбой воздержаться от выступлений с проповедью.

– Если хотите дольше сохранить батюшку и храм, уговорите его, чтобы не выступал с проповедью. Знаю по жизни Церкви в Союзе, что всякая, даже самая скромная и строго церковная проповедь рассматривается у нас как контрреволюционное выступление. Умоляю, скажите батюшке, чтобы поберег себя для верующих, пусть ограничится совершением богослужения. Проповеди ускорят его арест, – так говорил певчим, став однажды перед ними на колени, молодой лейтенант.

Завсегдатаем нашего дома был сержант Мина К-ич. Два-три раза в неделю заходил он к нам в полуденные часы и, испросив благословение, удалялся в спальную комнату, где ожидали его Библия и Богогласник. Он впитывал в себя слово Божие и тихонько пел песни Богогласника. Как-то спрашиваю его:

– Мина, почему Вы никогда не задержитесь у нас, не сядете к столу побеседовать?

А он в ответ:

– Еды хватает мне в казармах. За день от разговоров горло устает, прихожу к Вам словом Божиим напитаться, духовно себя укрепить.

Похвала Божией Матери. Посреди храма большой образ Приснодевы. Скромно поют клирошане. В самом начале акафиста внимание молящихся привлекает фигура офицера, направляющего стопы свои на правый клирос. Взойдя на клирос, он опустился на колени и в таком положении остался до конца службы. Это был доктор-капитан пограничных войск. По окончании службы вошел он в алтарь, принял от батюшки благословение и тихо через пономарку удалился из храма.

Скольких детей пришлось крестить, знает один Господь.

Крестил, не занося крещаемых в книги. Ночью или под утро, и летом, и осенью, и зимой – стук в дверь раздается, всегда с черного хода. Открываешь дверь: батюшка, ребеночка принесла, окрестите. В большинстве это были молодые матери. О некоторых случаях крещения следует сказать особо.

Вечер третьего дня Рождества Христова. Входят 2 шикарные дамы, с ними мальчик лет 8 и девочка лет 10. Москвичи. Мама просит совершить крещение ее двоих детей. Детки производят прекрасное впечатление, они знают для чего их привели к батюшке мама и тетя. Тетя готовит ребят к Таинству, помогает им снять верхнее платье, ботинки, а мама в сторонке шепчет батюшке: сюда придет мой муж в военной форме, не пугайтесь, скажите вашим, чтобы впустили его в дом.

Всех детей, приносимых ко мне на дом, крестил я у красного угла в столовой, а родителей помещал в смежной комнате, в спальной. К концу чина Крещения вошел отец детей: в военной форме, полковник, в руках фуражка – синий околышек, зеленый верх (пограничное НКВД).

По окончании чина Крещения вошел я вместе с новопросвещенными ребятами в спальную комнату поздравить родителей и сказать несколько слов ребятам. Когда я закончил обращение к детям, отец их, испросив благословение, обнял меня и сказал:

– Русское спасибо Вам, батюшка, спасибо. Сегодня у нас семейная радость. Если бы не привел детей моих в крещении ко Христу, я бы душевно страдал как преступник против Отечества и духовный убийца моих детей. Вы, батюшка, полагаю, видя мою форму, понимаете, почему не обратился я к батюшке в Москве.

Был я приглашен на крещение младенца в квартиру лейтенанта Владимира Кр-ко. И родной отец младенца и отец крестный – лейтенант Василий Ш-ин, оба глубоко верующие. В дружеской беседе после Крещения В. Шкрин долго повествовал о том, какие трудности переживают в СССР верующие люди, и в конце беседы достал из кармана ветхий молитвослов.

– Это мой духовный питатель и спутник моей жизни. С ним я неразлучен, – сказал он.

И еще одно знаменательное крещение: принесли в храм младенца в день Казанской иконы Божией Матери. Родители молоденькие, молодой и крестный отец – в военной форме, сержант Красной армии.

Были крещения с явным явлением исцеляющей младенцев силы Божией. Приходит ко мне сестра милосердия при военном госпитале Брестской крепости Татьяна Соколова, ученица моего отца. Редкая у меня гостья. В чем дело? Заболел мальчик, ребенок главного врача госпиталя. Все доступные средства лечения использованы – польза нулевая, состояние ребенка объявлено безнадежным.

Отец в слезах, в отчаянии мечется мать. Подошла к ним сестра милосердия:

– Доктор, еще не все средства лечения использованы, – говорит родителям Татьяна.

– Что же вы, сестра, имеете в виду?

– Церковь, силу Божию в Таинстве Крещения.

– Чепуху мелешь, – отвечает ей доктор-отец.

– Нет, доктор, это не чепуха. Разрешите, я свезу мальчика к батюшке.

– Ну что ж, отвезите.

Добрая, родителям состраждущая сестра милосердия привезла младенца ко мне, рассказала о переживаниях родителей. Совершили Таинство Крещения. Духовно в Таинстве рожденный младенец окреп физически, рос здоровым ребенком. Такой же случай был и с ребенком другого военного врача того же госпиталя. Но в этом случае врач-отец, зная об исцелении мальчика своего начальника, сам обратился к сестре милосердной: свези моего малыша к твоему Врачу. Небесный Врач оправдал надежду родителей, через Таинство Крещения ребенок выздоровел.

В доме «кумы» (так называли мы хозяйку «забегаловки», куда заглядывали учителя гимназии подкрепиться кто бутербродом, кто «чайком в соточке») поселился партийный ветеринар.

Заболел его двухлетний мальчик. Ребенок круглые сутки мучится в конвульсиях. «Кума» уговорила мать младенца совершить крещение страдальца-малютки. Узнав об этом, отец поднял крик, хлопнул дверью и ушел из дому. Позвали меня. Совершили в квартире «кумы» Таинство Крещения. Конвульсии прекратились. Недавно возмущавшийся отец исцеленного ребенка, как говорили мне, перестал быть воинствующим атеистом.

Пришел ко мне в вечерние часы поляк-железнодорожник.

– Батюшка, в моем доме живет безбожник; как и я, он служит на железной дороге. У него умирающий ребенок, больница отказалась его держать. Сказали, пусть дома умирает, Родители в отчаянии; отец, хотя и против религии, согласился позвать Вас. Сейчас его дома нет.

Пошел я, помолились, совершили Таинство Крещения. Ребенок ожил, окреп во втором рождении. «Велий еси, Господи, и чудна дела Твоя!»

Все священнослужители, не исключая старика настоятеля Свято-Симеоновского собора, являлись на вызовы в НКВД в штатских костюмах. Я был исключением, являлся в НКВД, в горфинотдел и в другие учреждения в рясе с крестом на груди. Возможно, что это избавило меня от частых вызовов.

Моих собратий обязали являться в НКВД каждого в определенный день недели, бывало и раз в 2 недели, я же был вызван всего лишь 4 раза.

В то время, как моим собратьям, невзирая на их возраст, предлагали отказаться от пастырского служения, за что будут им предоставлены хорошо оплачиваемые места в советских учреждениях, предлагали для прочтения Историю ВКП(б) и статьи из журналов «Спутник агитатора» и «Безбожник у станка», меня подобным испытаниям не подвергали.

По летам я был самый молодой из моих собратий. Зато их не задерживали более получаса, в то время как я просиживал в здании НКВД от двух до семи часов. «Товарищ» Шишкин уже лежал в могиле, когда вызвали нас в НКВД второй раз. Принял нас молодой русак.

– Ну что, батюшка, в семье все у Вас здоровы, нет ли неприятностей? Ну и я желаю Вам всего доброго, идите домой.

Тяжелое испытание перенес я на моей третьей встрече с НКВД. Это было поздним летом 1940 года. К полудню вызвали меня к начальнику городского финансового отдела. Из разговора с начальником, продолжавшегося около получаса, никак я не мог понять – зачем он вызвал меня.

После получасовой болтовни он извиняется, уходит на 5 минут. Вернувшись, говорит:

– Гражданин Зноско, Вас хочет видеть майор Стрельников, пойдите к нему, он ожидает Вас в коридоре.

Вошел я в длинный коридор, майор Стрельников, лицо его приятное, идет мне навстречу. Протягивает руку, представляется – майор Стрельников. Жму его руку со словами: очень приятно, священник Зноско. А он мне в ответ:

– Неужели приятно?

На что я отвечаю:

– Всякое доброе знакомство может быть только приятным.

– Скажите, гражданин Зноско. Вы служите в ближайшем отсюда храме с синими куполами?

-Да.

– Так вот, прошу Вас, пройдите домой и переоденьтесь, я Вас буду здесь ожидать.

– Это что значит, майор, хотите, чтобы я снял рясу и пришел к Вам в штатском, без креста?

– Да, – ответил майор.

– Нет, этого я не сделаю, я священник, и меня обязывает определенная одежда.

– Для нас Вы не священник, а гражданин. Я Вам приказываю! – тихо произнес майор.

– Напрасно, майор, приказ ни к чему, не пойду я

против совести.

– Ну, ладно. Вы знаете дальнее здание НКВД (их было два)? Шагайте туда, я пойду за Вами.

И пошел я скорым шагом, задержавшись в киоске у сквера купить книгу «Вопросы ленинизма-сталинизма», недавно появившуюся в витринах. Почему купил я эту книгу, сам не знаю, по вдохновению. Приближаясь к зданию НКВД, майор подошел ко мне и сказал: у Вас военная походка. И получил в ответ:

– Сын военного священника!

Семь часов провел я в здании НКВД. Поначалу мирно протекал разговор с майором Стрельниковым. Он расспрашивал о моих ученических годах, об отце и братьях, перешел на тему о трудностях, о сложной обстановке, с которыми пришлось встретиться новой власти на присоединенных к Советскому Союзу землях.

За этой темой последовал вопрос: кому Вы служите, гражданин Зноско?

– Богу и людям.

– А что Вы думаете о советской власти, кому она служит? Тому же народу, правда? И Вы и мы служим народу, отсюда сделайте вывод. Нам, гражданин Зноско. Нужна помощь, мы ее ожидаем от Вас...

С этого момента началось наступление, атака... пот и красноречие. На помощь Стрельникову пришел тип с лицом зверя, затем их заменил третий – молчаливый. Требовали подписать обязательство о сотрудничестве, т.е. стать «сексотом».

Сидя со Стрельниковым, чувствовал я себя в общем спокойно. Он спорил, доказывал необходимость сотрудничества духовенства с властями, говорил о тяжелых последствиях отказа: арест, ссылка, ограничение детей в гражданских правах. На все уговоры и угрозы был один ответ – «нет», компромисс совести для священника страшнее физической смерти. Согласием на ваше предложение я нарушу Богу данную клятву – служить только Ему Единому, а как клятвопреступника и вы вряд ли будете меня уважать, доверия ко мне не будет.

– Не хорохорьтесь, гражданин Зноско. Я сам сын священника, хорошо знаю Вашу психологию, много их прошло через мои руки...

Глядя майору в глаза, спросил я его:

– Скажите, не проходили ли, как Вы сказали, через Ваши руки батюшки – подлинные слуги народа?

Молчанием ответил майор. Три раза сменял Стрельникова палач со звериным лицом. Он убеждал криком, кулаком и пощечиной. Появившись в третий раз и услыхав от Стрельникова о продолжающемся упрямстве попа, он повел меня в подвал-бомбоубежище, предложил мне сесть, уговаривая подписать согласие на сотрудничество, но услыхав мое твердое «нет», снова нанес мне пощечину и заорал:

– Становись к стенке.

С руганью, со словами «собаке собачья смерть», приставил пистолет к затылку и, продержав у стенки несколько секунд, прохрипел:

– Повременим...

В знакомой комнате уже ожидал меня «молчаливый». Вскоре пришел майор Стрельников.

– Ну что, Вы все упорствуете? Вам будет хуже!

И снова пошел спор-разговор, да почему, нет у Вас веских причин для отказа и прочее. В это время раздался телефонный звонок. Стрельников заявляет:

– Вы арестованы, сейчас подъедет за Вами машина.

И удивительно, не покинуло меня спокойствие, я снял теплую рясу и продолжал приводить по памяти из Священного Писания и св. Отцов и Вселенских Соборов основания моего отказа. Говорил медленно, отчеканивая каждое слово.

Когда я закончил, Стрельников предложил все мною сказанное изложить тут же в письменной форме. Я согласился. Сижу над листом бумаги, обдумывая, как начать, и как только занес над бумагой перо, лицо сидевшего против меня майора озарилось широкой улыбкой. Эта улыбка отрезвила меня, я положил на стол ручку, отказался писать.

Слегка возмущенный, Стрельников долго пытался склонить меня изложить письменно доводы против «сотрудничества» с НКВД. Снова вошел «молчаливый».Сидит, молчит и на жертву в упор глядит. А я в это время взвешиваю все пережитое, вспомнил слова Господа нашего Иисуса Христа: «Когда же приведут вас... к начальствам и властям, не заботьтесь, как или что отвечать, или что говорить: ибо Святый Дух научит вас в тот час, что должно говорить» (Лк. 12, 11–12). Вернулся майор Стрельников, долго смотрит на меня.

– Гражданин Зноско, мне сообщили, что арест Вас откладывается, но прежде чем Вас отпустить, Вы обязаны подписать бумагу о том, что никому ни слова не скажете о нашем здесь с Вами разговоре.

Я отказался подписать и это обязательство. Тут мой сдержанный майор вскипел, но не надолго.

– Майор, я принимаю Ваше требование как личное оскорбление. Прекрасно отдаю отчет в том, что разговор, подобный сегодня бывшему со мной, огласке не подлежит, что огласка повлечет заслуженное суровое наказание. Не думайте, что мы впервые в Комиссариате Внутренних Дел. Вызывали нас, батюшек, и поляки...

– Хорошо, отпускаю Вас с тем, что через две недели Вы придете сюда ко мне с окончательным ответом на наше предложение.

За эти две недели выписал я на пишущей машинке – на обратной стороне иконок, слова Спасителя, апостола Павла, из св. Отцов и постановлений Вселенских Соборов, которыми запрещается пастырям служение «двум господам», участие в мирских делах. Вложил иконки в книгу Нового Завета и зашагал в назначенный день к майору Стрельникову. Он уже ожидал меня.

– Здравствуйте, снимайте пальто или, как это, да, рясу и садитесь.

– Спаси Бог, – ответил я, – снимать рясу нет нужды, шел я к Вам спокойно, не спеша, не употел.

– Что, шли спокойно?

– Да, спокойно, чего же мне волноваться? Вы знаете, как относились власти Польши к Православной Церкви, мы привыкли к вызовам.

– Надеюсь, принесли Ваше согласие?

– Нет, пришел подтвердить мой отказ.

Раскрыл я Новый Завет и прочитал ему все, что было написано на каждой иконке. Выслушав, майор Стрельников сказал:

– Как жаль, что при прошлой встрече Вы не имели с собой этих выписок, мой товарищ был бы более сдержан в разговоре с Вами. Можете оставить у меня Ваши иконки?

– С удовольствием, – ответил я. – А так как Вы при прошлой встрече сказали, что Вы сын священника, разрешите вместе с иконками оставить Вам и Новый Завет.

– Хорошо. Через две недели придете ко мне.

– Простите, через неделю выезжаю я в Бельск к моему тяжело больному тестю, не знаю, когда от него вернусь, а в Бресте заменит меня мой старец отец.

Это было мое последнее посещение НКВД. При этой встрече Стрельников подробно расспрашивал меня о моей жизни в Белграде.

По иному подошли в НКВД к моим собратьям по Бресту. Все они, кроме настоятеля Симеоновского собора, заходили ко мне поделиться пережитым, проверить, не допустили ли ошибку в разговоре, в своих ответах. Моих собратьев постепенно втягивали в сотрудничество.

Подходит ко мне протодиакон о. Ф., смеется:

– Подумайте, просили меня сообщить им, сколько в Бресте синагог и на какой улице они расположены.

– И что же. Вы приняли их поручение?

-Да.

– Поздравляю, Вы уже начинающий сотрудник НКВД.

– Что Вы, – возражает о. Ф., – это же такой пустяк!

А через пару недель поручили ему узнать, где священник Зноско добывает свечи и воск на выделку свечей...

Похвастался о. М., что дал обо мне прекрасный отзыв. Спрашиваю, устно или в письменной форме?

– Написал.

– Поздравляю, и ты уже втянут в сотрудничество. А еще о ком тебя спрашивали?

– О Л. Дзекуц-Малее, и о нем дал письменный прекрасный отзыв.

– Пропал ты, о. М. Теперь вынужден будешь писать правду и о многих других...

Несли в дом батюшки свои тяжелые переживания после вызовов в НКВД и некоторые учителя б. русской гимназии, и прихожане. От последних я узнавал о том, как зорко следят там за каждым движением священника.

Отпевал я в кладбищенском храме почившего генерала Г. Янушевского. Прощаясь с покойным, после отпустительной молитвы приложился к руке достойного воина, а через несколько дней уже говорили об этом в НКВД на допросе одного из моих прихожан. Ему было сказано:

– Ваш поп монархист, он даже руку поцеловал мертвому царскому генералу.

Получил вызов в призывную военную комиссию. Что это? Новый способ борьбы с Церковью, уже практикуемый Гитлером, или за врагами народа, «паразитами», лишенными гражданских прав, признали право гражданства в своей стране? Нет, с полноправными гражданами так не обращаются, как со мной обращался в Комиссариате Внутренних Дел служащий со звериным лицом. Но приказ есть приказ. Каждый обязан разумным и честным подчинением власти предержащей.

Явился я в комиссию и предстал перед ее начальником. Не хотели пропустить к начальнику, но... пропустили. Может быть, помогли ряса и крест на груди.

– Гражданин начальник, я явился по вызову в призывную комиссию, не произошла ли ошибка в том, что мне, священнику, прислана повестка?

– Нет, нет, все граждане обязаны служить государству в рядах армии.

– Да, верно, но вот в моих руках закон о военнообязанных, подписанный маршалом К. Ворошиловым. Согласно этому закону...

Я не закончил фразу, начальник взял из моих рук брошюру, прочитал мною подчеркнутые места, и сказал:

– Мы рассмотрим этот вопрос. А сейчас Вы свободны...

В г. Барановичи был вызван в призывную комиссию и мой друг-священник. Предстал он перед комиссией. Военный врач, женщина – не христианка, не русская, увидав у него на груди крестик, злостно расхохоталась и, взяв в свои руки его половой орган, трясла его, издеваясь над священником.

«Кто не работает, тот не ест». Эти евангельские слова встречаем мы и в советском законодательстве. В поисках работы несколько дней ходила по разным учреждениям моя сестра Ольга. Ее приняли в Областной дорожный отдел на должность машинистки, но с тем, что она должна работать на собственной пишущей машинке. Дал я ей свою машинку. С нею она ежедневно выходила на работу, с нею и домой возвращалась.

Начальником Отдела был молодой еврей, внимательный и отзывчивый к служащим.

Вернувшись однажды со службы, сестра рассказала следующий случай, свидетелем которого она была: телефон из Минска, вызывали их начальника. Выслушав голос из министерства, начальник Областного дорожного отдела возбужденно отвечает: товарищи, что вы хотите от меня, я не могу этого выполнить, вы забыли, что я по профессии сапожник...

Посетила меня однажды девушка Татьяна, лет 18. По ее просьбе перешли мы из моей квартиры в храм. Оказалось, что эта верующая девушка пришла на беседу о Достоевском, решила проверить свое понимание Достоевского. Она поразила меня не только тем, что в свои юные годы успела прочитать всего Достоевского, но и пониманием писателя, психолога, пророка. От нее впервые услыхал о существовании в СССР катакомбной Церкви.

О существовании катакомбной Церкви говорили мне и несколько женщин из Белоруссии, посещавшие мой храм. Как-то пришли ко мне за благословением на отъезд в родные места 2 женщины.

Спрашиваю их, что ж вы так рано домой уезжаете, не понравилось вам у нас?

– Да нет, батюшка, подходит наша очередь принять у себя «попа-передвижку», много собралось ему крещений, отпеваний, да и других молитвословий, мы не прибегаем за духовной помощью к официальным попам, мы «тихоновцы».

Одна из них прислала мне службу с акафистом моего небесного покровителя св. Митрофана Воронежского. Поздняя осень. Совершаю в канун воскресного дня всенощную. Во время кафизм входит в алтарь через пономарку лейтенант.

– Батюшка, мама просила передать вам эту книжку.

И удалился.

В воскресные и праздничные дни приходилось в ранние часы, задолго до начала Литургии, принимать в пономарке исповедников и после кратких молитв, наставления и исповеди в той же пономарке причащать Святых Тайн. В Великом Посту 1941 года приступило ко Святой Чаше в моем храме свыше четырех с половиной тысяч причастников. Кто они? В 60% – прибывшие с Востока.

Вскоре после законного перехода г. Бреста в состав бывшей Российской Земли, а ныне безымянного Советского Союза, была восстановлена в городе русская гимназия. Поначалу новые власти оставили на местах и Директора К.М. Розеновича, и прежний состав преподавателей, из коего был исключен я как священник.

Отношение ко мне преподавателей (моих бывших учителей, а затем коллег) всегда было трогательным, но то, что проявили они в отношении меня в новых условиях, настолько трогательно, что по чувству благодарностисчитаю долгом запечатлеть их чуткость на страницах хроники моей жизни.

Начало учебного года. Первое заседание Педагогического совета.

Секретарь оглашает повестку дня. Обращаясь к преподавателям, Директор К. Розенович говорит:

– Прежде чем приступить к обсуждению повестки, нам следует решить вопрос, касающийся нашей чести. На заседании отсутствует законоучитель о. Митрофан. Отсутствует не по своей воле. Закон Божий исключен из школьной программы. Всем нам чуждо это явление. Скажите, считаете ли вы о. Митрофана членом нашей педагогической корпорации, из которой он удален? Лишенный права и возможности вести уроки Закона Божия в здании гимназии, он лишается и месячного оклада. Считаете ли вы необходимым сохранить за ним месячное жалованье?

Без колебаний преподаватели единодушно решили обеспечить б. законоучителя, своего коллегу, месячным окладом, и для этой цели каждый из них выделил из личного месячного жалованья сумму, установленную Директором. Был составлен протокол, все преподаватели его подписали и предали огню. Примеру преподавателей гимназии последовала и большая группа интеллигенции, в начале каждого месяца передавали они старосте храма свою весьма щедрую лепту на жалованье батюшке.

Любил и люблю я Брест-Литовск, основание которому, по некоторым древним источникам, положили монахи, поселившиеся в этой местности в первые времена введения христианства на Руси и основавшие монастырь во имя преп. Симеона Столпника. Этот монастырь дал начало городу, в котором процветало Православие до соединения Литвы с Польшей.

С введением унии, вопреки воле верующего народа, несмотря на протесты большинства представителей Православной Церкви и Земских Соборов, некоторые православные храмы были обращены в униатские, другие, в том числе Рождественский монастырь, разрушены

и сожжены, упразднен Симеоновский монастырь.

Многострадальный Брест, город великого борца за Православие преподобномученика Афанасия, игумена Брестского, встречал в знаменательный в истории Церкви Христовой день Святой Троицы 1941 года своего правящего епископа Венедикта, архипастыря восстановленной Брестской епархии. В 1938 году, будучи еще в сане архимандрита, он посетил нас с чудотворным образом Жировицкой Божией Матери.

Свыше 6 месяцев хлопотали мы о получении от гражданских властей разрешения на посещение Владыкой его стольного города – Бреста. Встреча архипастыря была сердечной и торжественной. У входа в церковную ограду его встретили многочисленные дети в летних белых платьицах, посыпая цветами путь шествия Владыки к храму. Староста храма – с хлебом и солью, дивный мощный хор...

Отбыл Владыка из Бреста к месту своего жительства в Жировицкий монастырь, поручив мне организацию Епархиального Управления, назначив меня Указом от 11 декабря 1941 года благочинным Брестского Округа и председателем Епархиального Управления Брестской епархии.

Этому назначению предшествовала резолюция митрополита Пантелеймона от 23 июня 1941 года за № 273 о возведении меня в сан протоиерея «за стойкость в Православии в дни гонений на веру и за ревностные труды в Церкви Христовой». Резолюция писана в Жировицком монастыре, до него еще не докатились немецкие танки и грохот орудий с 21 на 22 июня начавшейся немецко-русской войны.