Приложения

Любезнейший Константин Карлович! Вот Вам задача! Часто повторяют мысль, что покровительство светской власти не помогает вероисповеданию распространиться, а гонение не препятствует, а скорее способствует его успеху. Эта мысль, проистекающая из веротерпимости, не подтверждается историей. До Константина Великого число христиан, конечно, было меньше, чем после его крещения всей его империи. Покровительство арианам усиливало арианство, гонение ариан помогало размножению православного исповедания. Покровительство царей решениям соборов прекращало ереси; покровительство ересям угнетало христиан. Впоследствии Карл Великий мечом обратил Саксонию²⁸². В Южной Франции огнем и мечом истреблены были предшественники реформации Вальдены. Чехи, два века воевавшие за свободу вероисповедания, насильно приняли латинство по падении их королевства. Протестантство распространялось только там, где светская власть ему покровительствовала, в Испании инквизиция истребила, во Франции меры Людовика 14, т. е. уничтожение Нантского эдикта, привело дело в такое положение, что после даже когда терпимость была введена вновь, протестанты усилиться не могли. Про Бельгию не знаю, как и по каким причинам она явилась католическою. В Англии до Каннинга католицизм замирал, после дарования ему прав он стал привлекать в свои недра лучших людей²⁸³.

Вот! Я Вам высчитал все, что пришло в голову о следствиях терпимости и гонений. Быть может, Вам известны по истории еще какие-нибудь подобные случаи. Задача состоит в том, чтобы ряд этих случаев был представлен в порядке времени, с обстоятельным обозначением лиц, времени, обстоятельств; чтобы не вкралось какой ошибки, ибо это, может быть, войдет в бумагу. Нужно же это графу для отражения ложной мысли, будто гонение способствует распространению гонимого вероисповедания. Гонение порождает мучеников, вызывает чудеса исповедничества, подает повод к величайшим торжествам духа, запечатлевает силу учения, но не размножает адептов, оно преступно в нравственном отношении, но достигало и достигает цели, даже касаясь православной веры, ибо и Православной Церкви завещана только истина, а не успех. Составив эти справки, пришлите мне. Это поручает Вам граф.

Ваш Филиппов

Санкт-Петербург, 15 декабря 1857 г.

В заседаниях комитета была выражена мысль, что гонение не препятствует, но, напротив, способствует гонимому вероисповеданию распространяться. Эта мысль, основанная на недоразумении, решительно опровергается историей. Уже было указано на то, что протестантизм утвердился в тех только странах, в которых ему покровительствовала правительственная власть, и не мог проникнуть туда, где против него принимались энергичные меры. И в Средние века не одна ересь была искоренена гонением, против нее воздвигнутым. Если же возразят, что инквизиционные меры, хотя они достигли своей цели, не имели, однако же, благих последствий и теперь никак не могут быть одобрены, то мы заметим, что не в оправдание о них было сказано, а только в доказательство той неопровержимой истины, что гонение вероисповеданий весьма достигало своей цели. Но, конечно, образ действий Римской Церкви не может быть приведен православному правительству ни для подражания, ни в предостережение.

История христианства на Востоке не только представляет нам еще более ясные доказательства того, что противодействие ересям со стороны правительства бывает успешно и необходимо, но также в законах византийских императоров найдет указание, какие именно меры к сему могут быть принимаемы православными государями; и, наконец, из писаний святых отцов и правил Вселенских и Поместных Соборов можем убедиться, что подобные меры не только не противны христианству, но даже обязательны для православных царей.

Уже в первые века христианства оно распространялось, очевидно, не посредством гонений, а вопреки гонениям, вследствие присущей ему Божественной силы. Но и здесь Промысл иногда избирал орудиями своими даже некоторых из языческих императоров, которые миролюбивым расположением к христианству немало способствовали его успехам. Напротив того, гонители хотя и не могли истребить веру Христову, но нередко и весьма значительно останавливали ее распространение. Наконец, при торжестве Церкви в царствование Константина Великого все силы власти, направленные дотоле против Церкви, обращены к защите внутреннего и внешнего ее благоденствия. Христианские императоры содействовали ей искоренением остатков идолопоклонства и низложением еретиков. Когда же случилось, что ереси находили покровителей в самих царях, тогда они разрастались так, что например, при вступлении на константинопольскую кафедру св. Григория Богослова во всем Царьграде оставалась уже только одна часовня православная, а после при содействии православных императоров уже еретики удержали за собой одну часовню. Вообще же содействие царей решениям Соборов прекращало ереси, и, наоборот, покровительство ересям угнетало христианство. Императоры, покровительствовавшие иконоборцам, возмутили всю Церковь, и только тогда в ней водворился опять всеобщий мир, а ересь иконоборческая была подавлена, когда сами цари и царицы усиленно стали тому содействовать. Позднее латинское владычество в Царьграде и вообще на Востоке разве не повредило Православию? И магометанское иго разве способствовало его распространению? Теперь же, когда противники Церкви беспрепятственно увлекают слабых в ереси и раскол, не есть ли это прямое следствие усилившегося послабления расколу от местных низших властей при равнодушии и недостатке покровительства вере, нередко и со стороны высших. Неужели же отечество наше добровольно станет в то положение, в которое Восток поставлен несчастными обстоятельствами невольно?

В высшей степени поучительно ознакомиться ближе с законами, изданными против язычников и еретиков Константином Великим и его преемниками Феодосием, Юстинианом и другими благочестивыми императорами. Когда христианство восторжествовало, языческие жрецы, естественно, не могли уже оставаться при своих прежних преимуществах, но сверх того у всех язычников отнят доступ к высшим почетным и придворным должностям, как таким, которые увеличивали бы их влияние на народ. Повелено было сокрушать идолов, капища разрушать, или превращать в христианские храмы, или запирать, воспрещая вход в оные, под опасением тяжкой пени жертвоприношения и вообще обряды языческие были строжайше запрещены, и возобновителям языческого богослужения угрожало наказание. Строгость этих мер была вызвана ясным сознанием, что без нее невозможно было бы избавить верных от постоянного соблазна. Потому блаженный Августин, упоминая о законах, имевших целью искоренить языческие обряды, говорит: «Конечно, между нами нет никого, кто бы не одобрял этих законов».

И в отношении к еретикам императоры помнили, что «мать должна миловать свои чада и защищать их и что она была бы немилостива и жестока, если бы, охраняя волков, погубляла овец». В выборе же средств для охранения верных от ересей благочестивые императоры соображались с обстоятельствами: употребляли благоразумные, но твердые меры к убеждению заблудших, а в случае сопротивления и буйства простирали строгость не на всех, а только на главных лжеучителей и вообще не предпринимали того, что не принесло бы пользы, а только бы больше ожесточило противников. Смертной казни подвергались еретики в том только случае, когда они доходили до ожесточенного сопротивления властям или до преступления против самой природы. Вообще же благочестивые императоры помнили изречение святых отцов, что еретика должно не убивать, а исправлять. Главные законы, изданные императорами для охранения Православия и обуздания еретиков, заключались в следующем.

Сборища еретические были строжайше запрещены, и нарушающие это запрещение подвергались изгнанию или пене. Запрещено было еретикам строить церкви, а те дома, в которых они собирались, были конфискуемы. Запрещено было еретикам посвящать кого-либо в епископы, священники и диаконы. С особенной строгостью поступаемо было с теми, кто совращал других. Лжесвященники подвергались тяжкой пене, изгнанию или ссылке. Особенными законами охранялись те христиане, у которых между родственниками были еретики. Еретики не имели права ни передавать другим свои имения по завещанию, ни принимать завещанное. Приверженцы некоторых сект (напр., манихеи) и в некоторых случаях временно все вообще еретики подвергались изгнанию или пене.

Только один император под предлогом, что вера не терпит принуждения, отменил все законы против еретиков, возвратил сосланных и сравнил в правах с православными. То был Юлиан Отступник.

За исключением его, все императоры сознавали пользу и необходимость законов, охраняющих правоверие и православных. Понимая же, что законы должны быть не только издаваемы, но также и исполняемы, и, видя вред и опасность от беззаконного и своекорыстного снисхождения некоторых правителей к еретикам, императоры определили тяжкую пеню и лишение должности для правителей и судей за отступление их от сих законов; сами же в своем лице являли пример ревности по Православию. Законами запрещено было еретикам обращаться к ним лично и утруждать их прошениями. Вместе с тем императоры охраняли чистоту общественных нравов, воспрещая зрелища в праздничные дни и т. п., сознавая, впрочем, что содействие правительства есть хотя и необходимое, существенное, но не единственное условие утверждения веры. Тогда как государи старались разными законами приводить отторгшихся к единению с Церковью, пастыри Церкви не переставали увещевать и поучать заблудших.

«Если бы еретики, – говорит блаженный Августин в письме к Викентию, – были только устрашаемы государственными законами, но притом не были бы и поучаемы, то это могло бы казаться несправедливостью и насилием. А если бы они только были поучаемы, но с тем вместе не были устрашаемы законом, то из них ожесточенные закоснелостью привычки слабо побуждались бы вступить на путь спасения. Но к полезному страху присоединяется спасительное наставление, так что не только свет истины изгоняет мрак заблуждения, но также и оковы дурной привычки разрываются силою страха. Я сам прежде был того мнения, что не должно употреблять никаких внешних побуждений к единению с Церковью и что надобно действовать только словом, сражаться одними рассуждениями, побеждать доказательствами, чтобы не иметь нам ложных православных в тех самых людях, которые прежде были открытыми еретиками. Но это мнение мое оспорено было не словами, а фактами. Многие убежденные очевидной истиной давно хотели быть православными, но, боясь своих, ежедневно откладывали свое обращение. Многих удерживала сила привычки или нерадение. Многие думали, что нет различия, принадлежит ли кто к числу православных или нет, и оставались в ереси, потому что в ней родились и никто не побуждал их перейти к Православию. Всех этих возвратили в лоно Церкви законы, изданные против еретиков, и кого безопасность делала нерадивыми, тех обратила попечительность о них Церкви и правительства, и теперь они же торжествуют обращение свое как самый светлый праздник. Итак, да служат цари земные Христу, издавая также законы в пользу учения Христа». «Лучше, – говорит тот же учитель Церкви в другом письме, – лучше, конечно (кто же сомневается?), одним поучением приводить людей к истинному благочестию и не побуждать их страхом наказания. Но оттого что одни из людей лучше, не должно пренебрегать теми, которые не таковы.

Опытом дознано, что многим было полезно сперва быть понужденными страхом, чтобы после они могли или научиться, или на деле исполнить то, чему учились на словах. Конечно, те лучше, которыми управляет любовь, но тех больше, которых исправляет страх. Не всякий, кто нас щадит, нам друг, и не всякий, кто нас не щадит, нам враг. Кто может любить нас более, как не Бог? Однако и он не перестает не только нежно поучать нас, но также и спасительно утешать. Иногда тать, посыпая корм, отманивает от стада, а иногда пастух, ударяя бичом, пригоняет к стаду блуждающих овец. Если бы мы пренебрегали и стерпели бывших нашими лютыми врагами и возмущавшими наш мир разного рода насилием и лукавством, если бы мы ничего не вымышляли, что бы могло устрашить и исправить их, то мы действительно воздавали бы злом за зло. Если бы кто, видя врага своего, в горячке и беспамятстве бегущего к пропасти, не схватил и не связал его, а позволил бы ему бежать, то не воздал ли бы ему злом за зло?

Сколько еретиков по обращении своем проклинали свою прежнюю жизнь и жалкие заблуждения, тогда как к сему спасительному сознанию приведены были строгими законами? Некоторым эти законы не послужили в пользу, но разве должно бросать лекарство оттого, что безумие некоторых неисцелимо?

Те, которые не хотят видеть законов против их нечестия, говорят, что апостолы не просили помощи у земных царей. Кто так говорит, тот забывает, что тогда было иное время, а что все должно делаться в свое время. Ибо какой император тогда уверовал в Христа и хотел бы служить Ему изданием законов в пользу благочестия против нечестия? Тогда исполнялось еще пророческое изречение: “Вскую шаташася язы́цы, и людие поучишася тщетным. Предсташа царие земстии и князи собрашася вкупе, на Господа и на Христа Его» (Пс. 2:1 – 2). Тогда еще не приводилось в действие то, о чем говорится в том же псалме немного ниже: “И ныне царие разумейте, накажитеся вси судящии земли. Работайте Господеви со страхом и радуйтеся Ему с трепетом». Каким же образом цари служат Богу со страхом, если не воспрещая и наказывая с благочестивой строгостью то, что противно заповедям Господним? Ибо иначе служит царь Богу как человек, и иначе как царь. Как человек, он служит Богу, живя по-христиански; но поскольку он также царь, он служит Богу, издавая законы, повелевающие то, что праведно, а противное сему воспрещая с приличною строгостью. Так Господу служил Езекия (4Цар. 18:4), который разрушил дубравы и капища языческие. Так служат Господу цари, когда делают во славу Божию то, что могут делать только как цари. Никто из здравомыслящих не дерзнет сказать царям, что им нет нужды до того, каковы их подданные – целомудренны или развратны; кто же, кроме безумного, может сказать им: «Не заботьтесь, в каком бы состоянии ни находилась Церковь Господня в государстве вашем – пользуется ли она миром или терпит бедствия от врагов своих, благочестие и нечестие подданных не подлежит вашему смотрению».

Пастыри церковные просят помощи у христианских императоров, не отмщая за себя, но охраняя вверенные им паствы. Если бы они этого не делали, следовало бы порицать их за нерадение. Ибо и апостол Павел не о своей жизни заботился, но о Церкви Божией, когда узнал о составленном против него заговоре, прибегнул к помощи тысячника.

Опираясь на все сии доводы, Блаженный Августин говорит: «Укрощать и исправлять еретиков посредством установленных от Бога властей мне кажется небесполезным». И так как апостол говорит, что «несть власть, аще не от Бога», то, без сомнения, когда цари оказывают Церкви помощь, помощь сия нам о имени Господа, сотворившего небо и землю. Кроме Блаженного Августина можно было привести еще свидетельство св. Иоанна Златоустого, советовавшего разорять сборища еретиков, св. Иосифа Волоцкого и свидетельства многих других св.отцов.

Обратимся к правилам Вселенских и Поместных Соборов. Святыми отцами Карфагенского Собора (правила которого утверждены 6 и 7 Вселенскими Соборами) за благо рассуждено просить царей об искоренении остатков идолопоклонства, об истреблении идолов, разрушении капищ, воспрещении языческих пиршеств и вообще обо всем, что усмотрят полезным против еретиков и еллинов и против суеверий их (прав. 69, 71, 95, 120); также признано приличным просить начальников областей о вспомоществовании общей матери, кафолической Церкви, против еретиков (прав. 78). Того же Карфагенского Собора 59 правилом и 6 Вселенского 23 правилом, Антиохийского 5 и 11, Константинопольского 9 правилом постановлено: «Нарушающих церковное устройство удалять и неволею из царствующего града; производящих в Церкви возмущение и крамолы и не хотящих покоряться кроткому увещанию церковных пастырей обращать, как мятежников, к порядку светскою властью». Сто четвертым правилом Карфагенского Собора было постановлено просить благочестивых царей Аркадия и Гонория, чтобы восстановлен был закон Феодосия Великого о взыскивании по 10 фунтов золота с еретиков, рукополагающих и рукополагаемых, а также и о запрещении еретикам передавать или получать что-либо по завещанию. «Царскому человеколюбию,– сказано при этом,– предлежит пещися, чтобы кафолическая Церковь, родившая их Христу и крепостию веры воспитавшая, была ограждена их промышлением. Против неистовства отщепенцев просим дати нам божественную помощь, не необычайную и не чуждую Святым Писаниям. Ибо апостол Павел, как показано в истинных Деяниях Апостольских, соумышление людей бесчинных препобедил воинской помощью». Вся церковная история полна примерами того, что святители побуждали императоров к действованию в пользу Церкви²⁸⁶.

Всем в Православии подвизавшимся защитникам и пособникам оного Святая Христова Церковь творит ежегодное воспоминание и провозглашает православным греческим царям Феодосию Юнейшему, Юстиниану и другим вечную память и, торжественно воспоминая подвизавшихся в благочестии, представляет сие всем своим христоименитым чадам к подражанию и восхваляет подвиги сих, иже ныне спасительной верой и добродетелью приуготовляя себя к вечному блаженству, утверждают Православие.

В нашем отечестве, в котором благочестивейшие цари суть верховные защитники и блюстители правоверия и всякого в Церкви Святой благочиния (основные законы Российской империи), каким иным образом правительство их может соответствовать сему, от начала существующему коренному правилу, если не действуя против раскола теми мерами, которые всегда принимались православными царями и которые одобряются и восхваляются Православной Церковью?²⁸⁷

И да не смущает нас мысль, будто пример Европы обязывает нас во имя веротерпимости не предпринимать ничего против раскольников. И в европейских государствах веротерпимость заключается в том, что католики терпят протестантов и протестанты терпят католиков, и это не без ограничений: так, в Италии протестанты, а в Швеции католики пользуются, как известно, не одинаковыми правами с основным народонаселением. В отношении же к более новым или тайным и потому не признанным сектам не оказывается такой терпимости, какой желают покровители раскола, ни в одном европейском государстве, кроме Молдавии и Валахии, с которых брать пример нам не приходится²⁸⁸.

По вопросу о переводе Библии на русский язык были высказаны два противоположных мнения двумя единоименными митрополитами – Московским и Киевским. Нелишне и дерзновенно было бы представлять какие-либо новые соображения о деле, обсужденном двумя архипастырями, которых как святителей Божиих благоговейно чтит вся Россия. Но самое разногласие между ними вызывает на рассуждение. Причем нельзя не обратить внимание на то, что многие и именно существенные положения владыки Киевского остались без опровержения и даже без возражения.

Пристрастие к иноземному и к новизне довело русское общество до того, что отечественный язык для многих сделался как бы чужим, а церковный почти вовсе не понятным. Вследствие этого весьма многие из русских плохо понимают и церковное богослужение, и Священное Писание, переданное нам на церковнославянском языке. Оставлять это горестное обстоятельство без внимания невозможно. Владыка Киевский предлагает такие средства, которые поразили бы зло в самом корне. Он указывал на ту неопровержимую истину, что прежде всего для разумения Священного Писания, кроме частого и внимательного чтения его, требуется прилежное посещение церкви и внимательное слушание совершаемого в ней богослужения, что без соблюдения этих условий и на русском языке слово Божие едва ли будет вразумительно, а при их соблюдении каждый поймет все нужное для назидания верных к вечному их спасению, что, наконец, для желающих достигнуть большего разумения Св. Писания необходимы, кроме большого прилежания, молитва и вопрошение пастырей церковных. А для того чтобы самый язык Св. Писания не был преградой для его разумения, владыка Киевский указал на настоятельную надобность прилежно изучить славянский язык во всех наших духовных и светских училищах. И действительно, когда изучают иностранные языки, служащие только для здешней жизни и для тщеславия желающих блеснуть их знанием, то как можно не учить тому языку, на котором в нашей Руси написано учение вечного спасения? А для облегчения сего преосвященный Киевский предлагает, во-первых, издать славяно-русские буквари, по которым русские с малолетства учились бы читать по-славянски и понимать читанное, во-вторых, для незнающих славянского языка составить и издать славяно-русские словари²⁹⁰, в-третьих, при новых изданиях Библии вводить некоторые частные исправления особенно невразумительных мест или пояснять их примечаниями под чертою, и, наконец, составить для народа и издать краткое по возможности толкование всего Св. Писания, выбранное из отцов Церкви. Все существующие ныне затруднения в понимании богослужения и Св. Писания были бы отстранены точным исполнением мер, предложенных митрополитом Киевским, в основательности их можно тем менее сомневаться, что против них не сделано возражения и митрополитом Московским, который таким образом, молча, признал их справедливость²⁹¹. Если же при теперешнем направлении общества большинство отвергнет совет владыки Киевского и путь, им указанный, покажется неудобным и трудным, то тут, кстати, припомним слова Спасителя: «Внидите узкими враты... что узкая врата и тесный путь вводяй в живот, и мало их есть, иже обретают» (Мф. 7: 3–14). Кроме того, предлагаемый для удобства понимания Св. Писания русский перевод сопряжен с другого рода и большими неудобствами и затруднениями, которые были указаны митрополитом Киевским и которых не отрицают и защитники русского перевода.

1. Непонятность для многих славянского языка имеет два главнейших следствия: во 1-х, непонимание церковного богослужения, во 2-х, непонимание Св. Писания. Меры преосвященного митрополита Киевского направлены против того и другого. Русский перевод, отстраняя второе неудобство, не только не уничтожил бы первого, но даже неизбежно увеличил бы его. Если, как говорит Московский владыка, употребление славянского языка в богослужении действительно стало бы побуждать к изучению славянского наречия, то это самое сделало бы русский перевод излишним. Но невольно представляется, что если без русского перевода Библии богослужебное употребление славянского наречия не побудило общества учиться по-славянски, то какое же есть основание предполагать, что это случится при русском переводе, который дал бы, напротив, возможность еще более обходиться без славянского языка? Справедливость этого замечания признает и Московский митрополит. Говоря о продаже из киевской типографии многих экземпляров Нового Завета, он прибавляет: «Когда нет русского, необходимо покупают славянский Новый Завет, чтобы не остаться совсем без священных книг». Значит, когда будет русский перевод, тогда этой необходимости уже не будет, и многие, читавшие прежде Св. Писание по-славянски, станут потом читать его по-русски. «Русский перевод, – говорит еще Московский митрополит, – назначается для того, чтобы уже не нужно было изучать незнакомое наречие и чтобы потому и не могущие ежедневно быть при богослужении при раскрытии священной книги без особого обучения понимали язык ее, как обыкновенный для них». Эти слова Московского митрополита заставляют нас предполагать, что он признает справедливость следующей истины, высказанной митрополитом Киевским: «Русский перевод будет вытеснять славянский язык и без того не довольно знакомый образованным из наших соотчичей, для которых таким образом может сделаться, наконец, непонятным и самое богослужение церковно-славянское, составляющее главное, вернейшее и надежнейшее средство для всех сынов Российской Православной Церкви к назиданию их в вере и благочестии». Таким образом, русский перевод Библии сделает славянский язык менее нужным, узаконит его незнание, и самые старания облегчить понимание слова Божия в домашнем чтении затруднят понимание того же слова Божия, возвещаемого в церкви. Кто решится сказать, что домашнее чтение важнее церковного богослужения? Если славянский язык непонятен и должен оставаться таковым, то как же можно оставлять богослужение на непонятном языке? А если переложение богослужения сопряжено с непреодолимыми затруднениями, то начало к этим затруднениям будет положено русским переводом Библии. После этого перевода или богослужение будет непонятно, или его должно будет переложить на русский язык. И то и другое опасно.

2. Через новый перевод Библии нарушится союз единения нашего с прочими славянскими Православными Церквями, который блюдется именно тем, что мы с ними имеем Библию и богослужение на одном и том же языке. Справедливость этого опасения не отстраняется замечанием, что богослужение и впредь, как ныне, мы будем иметь на одном и том же языке с славянскими Церквами. Ибо теперь нас со славянами соединяют и богослужения, и Библия, и, конечно, связь ослабеет, если нас будет соединять одно богослужение и если это самое богослужение будет для нас становиться все более непонятным.

Таким образом, новый перевод угрожает нам двояким разрывом и разъединением: во-первых, разъединением между словом Божиим, возвещаемым в церкви, и словом Божиим, читаемым дома, между церковным богослужением и домашним, которому последнему может наконец отдаться преимущество, что противно исконному учению Православной Церкви; и, во-вторых, разъединением с единоплеменными и единоверными нам славянами, от которых отдалимся, отдаляясь от общего нам церковного языка.

3. Несомненно то, что русское наречие не может передать Священного Писания со всей той силой и верностью, какими отличается перевод славянский. Никак нельзя согласиться с тем, что русское наречие обладает обилием славянского и присовокупляет к нему свое обилие. В русском языке, как всем известно, многого нет, что есть в славянском и что именно требуется для перевода Св. Писания. Если же в русском и есть некоторые выражения, недостающие славянскому, то, конечно, такие, которые относятся не к Божественным истинам веры, а к другим областям человеческих знаний. Не должно забывать, что не только от иностранных слов, но еще более от наплыва ложных мнений и превратных учений и также от внутренней испорченности общества, говорящего по-русски, самый язык испортился и в сравнении с славянским сделался менее способным к тому выражению высоких истин. Изданный же блаженный памяти митрополитом Никанором перевод богослужебных канонов, на который митрополит Московский ссылается, может только подтвердить мнение о недостаточности русского языка и о неудобствах русского перевода св. книг. С этим согласятся все, читавшие этот перевод, согласился и сам митрополит Никанор, остановив его продажу.

4. Русский перевод Библии был бы делом доселе беспримерным в истории Церкви как Ветхозаветной, так и Новозаветной. Языки еврейский, греческий и славянский с течением времени значительно изменились и отдалились от того, на котором первоначально было изложено Св. Писание Не может быть доказано, что еврейский церковный – евреям, а греческий – нынешним грекам или другим славянским народам – церковнославянский язык более понятен и близок, чем нам славянский. Однако до сих пор Св. Церковь ни для евреев, ни для славян не допускала второго переложения на новое, изменившееся, народное наречие. «Святые пророки и апостолы писали священные книги на природном и общеупотребительном языке тех народов, к которым первоначально должны были поступить сии книги». Конечно. Но и для славянских народов, следовательно, и для нас переведено Св. Писание на природный нам славянский язык, общеупотребительный доселе у нас во всех церковных собраниях, и нельзя сказать, что непонятный для русских и вне церковных собраний. Иное дело перевод на язык целого единоплеменного народа, как то на греческий, славянский, латинский, грузинский и проч., что совершенно согласно с путями Промысла Божия и Им Самим устроено было. А иное дело перевод на частное наречие единоплеменного народа, второй перевод для народа, уже имеющего Св. Писание на доступном ему языке, что, повторяем, дело беспримерное в церковной истории. Трудно возразить против этих замечаний, и справедливость их митрополит Московский подтвердил своим молчанием. На вопрос же митрополита Киевского, что «если переводить Св. Писание на русское наречие, то почему не перевести потом на малороссийское, на белорусское и проч.», митрополит Московский отвечает следующее: «Потому что малороссийское и белорусское наречие суть наречия небольшого меньшинства и малообразованного, потому что многие (однако не все) малороссияне и белорусы понимают русское наречие и на нем могут читать Священное Писание, наконец, потому что для единства церковного и гражданского полезнее, чтобы одно русское наречие господствовало и в Малороссии». На это можно бы возразить следующее: если заботиться об общедоступности Св. Писания, то следует признать права и малообразованного меньшинства, обнимающего несколько миллионов лиц, для которых наш русский язык столько же непонятен, как и церковный. Если же заботиться о единстве церковном, то полезнее, чтобы одно славянское наречие употреблялось и у славян, и у нас, в церковном богослужении и в домашнем чтении.

5. Что задуманный перевод Библии есть дело беспримерное в церковной истории, доказывается и тем, какие предлагаются средства для исполнения его. «Русский перевод,– сказано в записке об этом деле,– имеет быть на первый раз печатаем в одном из периодических изданий духовного ведомства, через что откроется удобность усматривать суждения об оном и пользоваться ими для усовершения перевода». «От перевода Нового Завета на русское наречие, – сказано там же, – как от первого в сем роде опыта, нельзя было требовать полного совершенства». Справедливо на это возразил митрополит Киевский, что неприлично и небезопасно для Божественной важности Священного передавать для народного чтения незрелые опыты перевода оного и за тем вызывать еще суждения о сем всякого читающего, что не так производились известные древние переводы: перевод семидесяти, перевод наш славянский, даже латинский. Действительно, разве древние переводы содержали сначала такого рода неправильности, какие можно указать в русском переводе Нового Завета? Разве в них верность подлиннику и православному учению Церкви явились уже после, как плод «прогресса»? И безопасно ли предприятие, в основе которого лежит прекословная мысль о прогрессе, в который многие веруют, но в котором весьма позволительно сомневаться?

6. Затруднительность и неудобоисполнимость нового перевода были дознаны на деле первым опытом его в России. Начатый было у нас перевод Св. Писания был приостановлен по причинам хотя официально не объявленным, но, без сомнения, немаловажным. Если же преосвященный Филарет Киевский прежде иначе судил об этом деле, то нельзя предположить, чтобы без основательных побуждений он отказался от прежнего своего мнения, и, следовательно, ему можно вполне доверять, как человеку, изведавшему сперва одну, потом другую сторону дела.

7. Ясно сознавая всю затруднительность и важность задуманного дела, владыка Киевский наконец высказал мысль, что невозможно к нему приступить без предварительного совещания и согласования с Греческой Церковью. Против этого было сделано три возражения. Первое: такое сношение не нужно, ибо как писания святых отцов по потребности Российской Церкви переводятся на русское наречие для домашнего чтения без надобности сношения с Церковью Греческой, точно так же может быть предпринят и перевод священных книг по той же потребности, для той же цели. Но разве перевод писаний св. отцов и перевод Библии – дело одинаковой важности, значительности и удобоисполнимости? Второе возражение состоит в том, что греческая иерархия не имеет нужных сведений касательно всех местных обстоятельств, вызвавших у нас необходимость русского перевода св. книг, что поэтому этот перевод не может быть предметом ее суждений. Но что же мешает нам сообщить Греческой Церкви нужные сведения об этом деле, которые будут, конечно, взвешены и оценены ею с беспристрастием и дополнены ею собственным соображением о том, чего требует польза Вселенской Церкви? Третье возражение, наконец, заключается в том, что патриарх Константинопольский поставляется и сменяется по произволу неверного правительства и не имеет полной церковной свободы действовать и изъявлять свое мнение. Но разве угнетенное положение Греческой Церкви препятствует ей сохранять учение веры во всей его чистоте и бдительно стоять на страже Православия? Неужели турецкое владычество есть достаточная причина к тому, чтобы нам совершенно пресечь всякое сношение с Греческой Церковью? И когда такое сношение более своевременно и необходимо, как не по поводу такого важного дела, вызвавшего столько затруднений и недоумений? Таким образом, оказываются совершенно недостаточными и неосновательными все сделанные возражения против сношений с Греческой Церковью по поводу русского перевода Библии. В пользу же сношений можно сказать многое. Первыми и исключительными свойствами пастырей Православной Церкви всегда были смирение и общий совет, привлекающий благодать Божию, посещающую и вразумляющую человека. Апостолы первые подали пример решать недоумения общим советом, потом преемники их, пастыри и учители церковные, соборно решали встречающиеся разногласия в Церкви и с общего согласия определяли нужные правила и постановления, что можно усмотреть из церковной истории, также и Русская Церковь имела всегда отношение к Греческой и, как получившая от нее просвещение Святым Крещением, христианские догматы и прочие христианские постановления и обряды, сохраняла с ней братский союз. Как во многих других случаях, так, например, и по вопросу о исправлении священных книг Русская Церковь относилась к Греческой. Теперь же тем необходимее, чтобы Греческая Церковь у себя не допускала для народного употребления никакого нового перевода Библии. Очень может случиться, что она и наш новый перевод не признает православным и вследствие того огласит нашу Церковь, особенно при содействии врагов, уклонившихся от Православия. Согласие же всех патриархов на переложение Библии на русский язык может иметь большой вес для тех, которые и в России недоумевают касательно этого дела. При том таким отношением, во-первых, покажется смирение, которое прилично православным, и, во-вторых, через сие отнимется у латин повод рассеивать новые слухи в Греции, что русские уклонились от Православия. Если же по теперешним обстоятельствам находят не совсем приличным или неудобным отношение к Греции в таком тоне, в каком относились туда прежние наши первосвятители, то, по крайней мере, необходимо отнестись хотя бы в виде уведомления о таком намерении и предприятии с желанием знать мнение о сем патриархов. Все-таки это было бы ближе к единению и единомыслию, которые и приличны, и нужны православным.

Плачевное положение православных христиан в Турции возбуждает живое участие в Церкви нашей. Но желание оной помогать бедствующему славянскому племени подчиняется первенствующим для Православия пользам Церкви Вселенской. С этой точки зрения, последнее происшествие в Адрианополе во многих отношениях весьма неутешительно.

Положение православных славян в Турции почитается особенно бедственным, оттого что у них исключительно греками заняты высшие духовные должности и что богослужение совершается у них на непонятном народу греческом языке. Посему весьма естественно и законно желание болгар иметь епископов из своего народа и слышать богослужения на своем родном языке. Но в происходящих от сего столкновениях между греками и болгарами наше сочувствие к последним никогда не должно удалять нас от строгого беспристрастия. Мы и в себе самих и по возможности в единоплеменных нам народах должны подавлять всякое неприязненное чувство к грекам. Мы должны помнить, что греки при всех своих недостатках бдительно стоят на страже Вселенской Церкви и победоносно отражают все покушения ее врагов. Они к тому призваны, и на то даны им особые средства и силы: они дети великих отцов, у них древние и славные предания; у них не оскудевают доныне превосходные дарования и умы, честь народа, опора непорочного исповедания веры и священной древности, наконец, доныне льется кровь их исповедников. Нигде учение веры и уставы Церкви не соблюдаются с таким усердием, как у греков. Эти черты избранного Промыслом Божиим народа, которого пороки восполняются заслугами перед Церковью. Греки должны быть для всех православных братьями по вере, старшими братьями, а никак не врагами. Поэтому в столкновениях между греками и славянами следует видеть не борьбу «греческого элемента» со славянскою национальностью, но междоусобную распрю единоверных братьев, в которую вовлекаться грешно и опасно. Из распри греков и болгар может произойти явная опасность для целости Вселенской Церкви. Отыскивая права своей народности, болгары могут породить в Церкви новые разделения. Напрасно бы думал кто возразить, что намерения болгар клонятся единственно к введению богослужения на родном языке и к учреждению у себя туземного священноначалия, сим общение веры нисколько не нарушается. К несчастью, мы знаем из указаний истории и из ежедневного опыта, что под влиянием сильно возбужденных страстей маловажные вначале споры оканчиваются великими и неисправимыми бедствиями. А что ненависть болгар к грекам достигла степени сильной страсти, в этом нет сомнения: сами болгары этого не скрывают. Кто же поручится, что они в своих исканиях останутся в пределах строгого благоразумия? Настойчивое требование прав, упорное стремление к отдельности легко может довести до совершенного разрыва. Если вообще никогда, то особенно теперь неуместны междуусобные споры единоверных народов. Никогда враги Православной Церкви не следили так зорко за ходом совершающихся в ней событий, дабы воспользоваться чем только можно ддя ее ослабления и для утверждения на Востоке собственного могущества. Какие же лучшие способы к достижению их цели могут им представиться, как не разъединение православных народов? Одно то должно бы вразумить болгар, что латинские миссионеры всячески содействуют их намерениям. Неужели они могут верить искренности латин? Когда же и где сами латины защищали народные права от притязаний иерархии? Не обратное ли начало господствует в их Церкви? Не явно ли отсюда, что они одобряют болгарские стремления как полезные им, следовательно, вредные нам (говоря «нам», разумеем всю Вселенскую Церковь)? Следственно, особенно теперь неуместны никакие междоусобные расчеты славян с греками: теперь время тем и другим постоять вместе, как чадам единыя матери Св. Церкви против ее врагов. Настоящая минута такова, что, должно быть, легче перенести иное от единоверцев, хотя бы, по-видимому, и тяжелое, нежели не вовремя усиленно домогаться своих прав на радость иноверцам. Какие бы ни были причины несогласию, оно должно стихать при виде общего угрожающего врага. Если бы возможно было предводителям болгарского движения внушить, чтобы они, скрепив сердце, переждали некоторое время, в ожидании благоприятнейших обстоятельств, они могли бы мирно достигнуть того, чего ищут теперь хотя и не без права, но с опасностью для вселенского единства.

А мы при столкновениях между единоверными, но разноплеменными православными племенами должны являться примирителями, но никак не участниками их распри. Ибо, приставая к одной из враждующих сторон, мы только будем ожесточать другую. Мы должны желать взаимного их соглашения доброй их волей, а не силой исторгнутой победы, одним словом, по делам церковным на Востоке главная цель наша должна быть умиротворение вражды, постоянно раздуваемой врагами Православия. Кажется, что и в политическом отношении Россия не может иметь другой цели. За исключением незначительного числа лиц, образовавшихся на Западе (и там же по большей части утративших веру отцов), все православные, к какому бы племени они ни принадлежали, имеют сочувствие к России. Посему вражда и распря между ними могут только уменьшать их силы, на которые русское правительство во время благопотребное может рассчитывать в турецких владениях. Что касается собственно до последнего адрианопольского столкновения, то оно печально и в политическом, и в церковном отношениях. Чтобы с полной справедливостью судить об этом деле, не должно терять из виду следующего:

1.Употребление в богослужении греческого языка в Адрианополе весьма естественно, потому что в Адрианополе греческое население числом превосходит болгарское.

2.Притом же мы там не видим систематического гонения церковнославянского языка, ибо в окрестностях Адрианополя всюду дозволено славянское богослужение. Для болгар была основательная надежда, что славянское богослужение проникнет со временем и в городские адрианопольские церкви, тем более что адрианопольский митрополит тайно склонялся уже к введению оного, и если потом в минуту решения поколебался, то имел к тому достаточные причины в неблагоприятном начале дела и в его затруднительности. Он знал, что в подобном случае опасно идти напролом, и его опасения оправдались последствиями. В церкви, которая по самому существу своему есть охранительнейшее из учреждений, бывает затруднительно всякое, даже справедливое нововведение, особенно такое, которое поражает слух или бросается в глаза.

3.Поведения в сем деле греков, особенно похитителей церковных ключей, оправдать нельзя; из слов г. Ступина видно, что оно осуждено и Константинопольской патриархией. Но мудрено оправдывать и болгар. Какими побуждениями руководствовались они, изъявляя желание заменить оба спорные языка – греческий и церковнославянский – турецким наречием корамаклы? Тут заметна уже слепая страсть, объятые которою болгары совершенно потеряли из виду свою цель и показали, что им не столько дорог церковнославянский язык, сколько победа над греками во что бы то ни стало. Если они готовы отказаться от своего родного языка в пользу какого-то дикого наречия, то отчего бы им впредь до благоприятнейших обстоятельств не потерпеть освященного и Богом избранного языка, на котором впервые было предано миру святое благовестие.

Если никем не оспаривается достоинство подлинника в образцовых сочинениях, то как отрицать его в словах Боговдохновенных? Со времен апостольских доныне на всем Востоке в православных негреческих церквах, как и у нас, некоторые молитвы и возгласы произносятся на греческом языке в знак его первородства в Церкви Христовой. И этому-то священнейшему языку предпочесть наречие корамаклы?

По донесению г. Ступина можно сделать еще следующие замечания:

а) Из письма его к г. директору Азиатского департамента от 5 февраля видно, что он, основываясь на весьма справедливом и существенном праве единоверия, каким не пользуются иные консулы, не имел, однако ж, его в виду; он даже и слегка не упомянул о последствиях сего дела для Церкви, а говорит о каком-то географическом распространении Болгарии: «Выиграть болгарам это дело, и именно в Адрианополе, значило бы выиграть для всей Болгарии признание законных прав ее на отдельную, самостоятельную, славянскую народность, значило бы заключить выгодный последствиями и прочный справедливостью нравственный мирный договор, в силу которого географическая Болгария выросла бы вдвое, сообразно ее настоящему существенному размеру по распространении этого племени от Балкана до архипелага и почти до границы Эллады».

б) Непонятно, каким образом в деле, касающемся богослужения, он счел, как говорит, священной обязанностью прибегнуть к покровительству турецких властей, чтобы смирить христианский Синод, вопреки основным правилам христианства: «Смеет ли кто от вас, вещь имея к иному, судитися от неправедных, а не от святых? ... к сраму вам глаголю... Брат с братом судится, и то пред неверными» (1Кор. 6:1–6).

в) Г. Ступин говорит, что он не огорчил благомыслящих греков. Дай Бог, чтобы это было так, но можно в этом усомниться, читая следующее место в одном из номеров греческой газеты «Византис» (18 января), которую нет причины почитать неблагомыслящей. «Действия г. Ступина,– сказано там,– кажутся нам совершенно неуместными. Как представитель державы, исповедующей одну и ту же веру с обеими сторонами и соизволяющей помогать всем без исключения народам, исповедующим православную восточную веру, мы думаем, что он нарушает волю той державы, к которой принадлежит, и того правительства, от которого зависит. Мы думаем, что он явно нарушает и противодействует не только инструкциям, которые он необходимо должен иметь о соблюдении мира между христианами, но и христианским началам равенства и взаимной любви... Его обязанность в настоящих происшествиях была, если ему только следовало вмешаться в них, заботиться о соглашении и восстановлении взаимной любви».

Все сие ведет к одному общему заключению, что для единства, силы и блага Церкви Вселенской необходимо ограничиваться одними искренними и доброжелательными советами греческим иерархам, избегая всякого явного разбирательства дел между ими и болгарами или другими единоверными нам племенами, а тем менее с привлечением в сии дела вмешательства мусульманских властей к торжеству иноверия и к соблазну и унижению Православия.

20-го марта 1858 года за № 1898 его сиятельство господин обер-прокурор Святейшего Синода предложил Святейшему Синоду поступившее к его сиятельству отношение г. министра народного просвещения от 14 сего марта за № 546 касательно дозволения полковнику Щербачеву и коллежскому секретарю Оболенскому издавать журналы под заглавием «Народное чтение». Рассмотрев приложенную при сем программу сего журнала, Святейший Синод находит, что нельзя не одобрить достохвального желания г. Щербачева и Оболенского приносить отечеству существенную пользу распространением между крестьянами сведений, могущих улучшить их нравственный и материальный быт. С какой целью почти во всех отделах предполагаемого издания имеется в виду не праздная забава читателей, а распространение полезных познаний. Но для того чтобы в деле предпринимаемого с такими благими намерениями без воли издателей с полезным не соединилось предосудительное и вредное, Святейший Синод считает необходимым в самом составе предполагаемого издания произвести некоторое изменение. Желая, как говорят издатели, завлекать крестьян к чтению, они сочли нужным включить в свое издание стихотворения, написанные в народном духе, и неизбежно должны будут употреблять и другие средства, чтобы сделать свое издание приятным и привлекательным для большого числа читателей.

Но в таковом издании наряду с другими статьями для легкого чтения предлагать толкование на Божественное Евангелие и подобные статьи духовного содержания и таким образом смешивать светское с духовным было бы явлением у нас беспримерным, не сообразным ни с важностью Священных Писаний, ни с тем значением, которое книги вообще имеют и должны иметь, ни с исконным, правильным взглядом русского народа. Издревле Писания и книги были единственно орудием Божия Слова и посему имели высокое, священное значение: к ним прилагались одни спасительные истины, как, познавая и исполняя волю Божию, достигнуть вечного спасения. С течением времени они сделались орудием и человеческого учения и стали вмещать в себя произведения человеческого ума. Но пока, передавая слову и письменам свои мысли и чувствования, люди руководствовались одними возвышенными и бескорыстными стремлениями, была пора образцовых писателей. В последующие же за сим времена произведения словесности стали предметом своекорыстных расчетов и торговых оборотов, и таким образом из орудия Божественной Истины книги сделались сначала орудиями человеческих мнений и, наконец, прибыльной статьей презренной промышленности. В старину у всего русского народа, а ныне у лучшей его части жило и живет высокое понятие о первоначальном значении книги. Под писаниями и книгами народ разумеет преимущественно Священные Писания, божественные книги. Для простого русского человека книга есть святыня, охраняющая его от бед. Такие правильные и высокие понятия должно, конечно, поддерживать, а не колебать их. Если же, к сожалению, и в народ проникают презренные произведения книжного промысла, то он по своему здоровому чутью сумеет отделить их от духовных и священных книг, к которым по-прежнему питает высокое уважение, но если бы в одних и тех же книгах народ встретил и Евангельские Слова и побасенки, то это повело бы только к соблазну и снижению понятий, огорчило бы благочестивых людей из крестьянского сословия, но никак не послужило бы его пользе и не могло бы служить поучением, которое приличнее искать в Церкви и в церковных книгах. Самое уважение к святыне должно побуждать нас обращаться с особенной осторожностью и не ставить ее наряду с тем, что не свято.

Руководимый такими соображениями, Святейший Синод определил: назидательные книги для народа как до сих пор были, так и впредь издавать отдельно, не внося в них статей светского содержания, а гг. Щербачеву и Оболенскому предложить, чтобы они, исключив из своей программы первые два отдела, печатали в своем издании нравственно-поучительные статьи и приложили особенное старание к тому, чтобы все издание их строго согласовалось и с учением, и с языком Православной Церкви.

Господин редактор «Русского вестника», оправдывая помещение статей господина Даскалова, сначала излагает вкратце состояние болгарского народа и этим самым старается доказать, что обличение у нас злоупотреблений греческой иерархии есть дело и справедливое и необходимое для удержания болгар от перехода в унию, потом в некоторых местах своей оправдательной записки выражает мысль, что сочинения, подобные статьям г. Д., могут быть полезны и самому русскому обществу, которое ими пробудится из гибельного равнодушия к делам Церкви, и, наконец, утверждает, что одни рассуждения о предметах богословских, а не о злоупотреблениях духовных лиц должны по справедливости подлежать духовной цензуре.

Жалеем и несколько удивляемся, что в своем изложении болгарских дел г. редактор «Русского вестника» повторяет только то, что было сказано г. Д., а справедливость сказанного ничем не подтверждает. Чтобы правильно судить о бедственном состоянии Болгарии, нужно основательно знать его причины, а этого мы и не видим у г. Каткова. Сваливая все беды на греческое духовенство, он упоминает только вскользь о первом и главном источнике всех зол, о турецком иге, ставящем и самих греков в самое стеснительное и тяжкое положение, которым попрекать их с нашей стороны невеликодушно. Еще удивительнее, что, говоря о положении православных христиан в Турции, г. редактор русского учено-политического журнала почему-то умалчивает о действиях европейской политики, постоянно внушающей турецкому правительству всякие меры, клонящиеся к унижению Православия и доставляющие более простора замыслам европейцев. Кто к сердцу принимает дела Востока, тот знает, как политика Метернихов и Редклифов тяжко падает на православных пастырей и пасомых и что для них тиара теперь страшнее чалмы. Непростительно, умалчивая об этом, на греческое духовенство сваливать всю ответственность за бедствия болгар. Наконец, кто утверждает, что теперешнее движение болгар вызвано единственно злоупотреблениями греческой иерархии, тот упускает из виду главную причину этого движения. Неужели для г. Каткова составляют тайну козни и происки латинской пропаганды, которая больше всего желает разъединения православных народов, отпадения Болгарии от Константинопольской Патриархии и потому всюду разносит клеветы на Великую Церковь и во всех возбуждает и поддерживает неприязненные к ней чувства? Донесения, получаемые нами из Австрии и Турции, обнаруживают гибельные действия этой пропаганды. А г. Каткову достаточно будет указать на отзывы г. Даскалова о действиях в Болгарии латинского епископа Казановы и польских выходцев, к которым г. Даскалов изъявляет такое живое сочувствие. Все это забыто или скрыто. Таким образом, в своем изложении болгарских дел г. Катков обнаружил только странную в редакторе недостаточность сведений и недальновидность или неискренность. Мы в этом с него примера не берем и откровенно сознаемся, что кроме указанных нами зол злоупотребления бывают и со стороны греческого духовенства. Но если не смешивать с ними того, в чем виновно турецкое владычество и недоброжелательство европейской политики; если от справедливых обвинений отделить клеветы и лукавые толкования, порожденные слепой враждой или пущенные в ход латинской пропагандой и ее орудиями, сознательными и бессознательными, то они явятся совсем не в том виде, в каком их представляет г. Катков с г. Даскаловым. Конечно, для всего этого требуется, кроме беспристрастия, и знание дела; но отсутствие этих условий в редакторе никак не может оправдать помещение статей, в которых действия высшей духовной власти представляются в ложном виде.

Подобная же неосновательность, какую г. Катков обнаруживает в суждении о греческом духовенстве, видна и в его суждении о болгарах: его сочувствие к ним превращается в оскорбительное мнение и утверждает, что если мы не окажем им сочувствия печатанием статей, подобных Даскаловским, то Болгария, обманувшись в надежде на нас, обратится к папе, за что таким образом на нас падет ответственность. Справедливость требует, чтобы от народа, невинного и заслуживающего нашего сочувствия и содействия, отделить предводителей так называемого болгарского движения, кое в чем виновных. Неужели г. Каткову неизвестны их замыслы? Утверждая, что «падения Константинопольского патриарха никто не желает», г. Катков, вероятно, забыл бесконечные толки и рассуждения болгар о мнимых правах своих на автокефальную патриархию. Г. Катков забыл, что в статьях «Цареградского вестника» и «Болгарских книжиц» ясно проглядывает, а в откровенных и даже не откровенных беседах еще яснее выражается мысль, что болгары имеют право на владение Балканским полуостровом и Константинопольскою патриархией, которую следует исхитить из рук греков. Неужели нужно еще распространяться о том, что не заслуживают доверия, ни содействия люди с подобными замыслами, последствия которых могут быть приятны одним противникам Церкви? Одними предположениями, впрочем, предводители болгарского движения не довольствуются, и по их внушениям и проискам уже приводятся в исполнение некоторые меры, явно клонящиеся ко вреду Православия. Мы говорим об ограничении патриархией власти и о назначении жалованья греческим архиереям: чрез это турки приобрели право вмешательства в церковные дела православных, бедственное состояние паствы не исправится, а могущество духовенства и Церкви будет подорвано. Не прискорбно ли, что об этих несчастных мерах французский писатель Сен-Марк Жирарден судит основательнее и беспристрастнее г. Каткова? Что касается до болгарской молодежи, то неудивительно, что она в увлечении сама не понимает, что делает и чего хочет. Ни для кого не составляет тайны, что она и в образе жизни, и в понятиях уклонилась от Церкви, что вольномыслие помрачило в ней понимание веры и интересов церковных, что «вера греческая» у некоторых из них называется проклятою, а к протестантизму изъявляется живое сочувствие, что, наконец, уния почитается у них безвредной для Православия. К мысли об унии привело теперешнее движение болгарское; этой же мыслью оно было втайне приготовлено и усилено. Не говорим о том, что среди главных предводителей болгарского движения красуются люди, подобные Александру Экзарху, с которым ни один честный человек не пожелает иметь дело. Но одни замыслы, образ действий, самые понятия предводителей этого движения таковы, что давать ему простор и в России не может желать ни Русская Церковь, ни православное правительство.

Что касается до болгарского народа, от которого мы строго отделяем двигателей народа, то мы от всей души сочувствуем ему и желаем облегчения его нужд, но в мерах, которые для этого нужно употребить, совершенно не согласны с г. Катковым. Он полагает, что сочувствие к болгарам мы должны выражать печатанием статей, оскорбительных для Великой Церкви, а мы полагаем, что для выражения этого сочувствия потребны не такие двусмысленные, а более действительные средства. Политическое влияние свое мы должны употреблять на противодействие лукавым внушениям еропейской политики, на облегчение тяжкого бремени турецкого владычества, тяготеющего над Греческой Церковью, на содействие ее духовенству в бесконечной борьбе с папистами. Что же касается до злоупотреблений, вызванных большею частью бедственным положением Церкви, то единственный безопасный законный и верный путь к их уничтожению состоит в дружелюбных, конфиденциальных внушениях св. патриарху, которые им будут приняты, если он в нас будет видеть чистосердечных союзников и помощников, и, без сомнения, отвергнуты, если будем наносить ему оскорбления, не приносящие никому пользы и тешащие разве одну праздную злобу людей неблагонамеренных или ослепленных.

Столь же неосновательно предположение г. Каткова, что публичное обличение у нас действительных и мнимых злоупотреблений греческой иерархии будет полезно и для самого русского общества и пробудит его из гибельного равнодушия к Церкви и делам церковным. Равнодушие это, к несчастию, действительно существует. Но причины его не те, которые приводит г. Катков. Оно произошло от всеобщего ослабления веры, пораженного отчасти тем, что людям вообще кажется легче и приватнеє следовать своим прихотям и не стесняться учением веры, отчасти влиянием Запада, забросавшего нас множеством разноречащих мнений, среди которых путаемся и блуждаем, не будучи в состоянии надлежащим образом опровергнуть или даже привести их в порядок. Если же к этому будет позволено публично кощунствовать и произносить хулы на Церковь, то это многих собьет совершенно с толку, а других глубоко огорчит и оскорбит, а пользы от этого не будет. Г. Катков еще говорит, что статьи напечатанные подлежат критике, что при свободе мнений ложь не замедлит вызвать противодействие, и противодействие тем сильнейшее, тем благотворнейшее, чем резче выразится ложь. На это мы, во-первых, спросим, благоразумно ли предложить человеку яд или какое-нибудь вредное питие, успокаивая его тем, что после дадут ему и противоядие? От таких и подобных операций и в теле человеческом, и в обществе остаются глубокие следы. Во-вторых, мы укажем на весьма чувствительную у нас затруднительность печатно обличать и опровергать господствующие заблуждения! Каждое сильное и смелое обличение их не только неприязненно принимается литературным миром, но даже задерживается интригами журналистов или светской цензурой. Так, по поводу брошюры «Современные идеи и Православие», направленной против многих предосудительных суждений нашей журналистики, г. министр народного просвещения, выразив сомнение о допущении у нас религиозной полемики, говорит следующее: «...и в делах Главного управления цензуры есть пример преследования со стороны правительства, сочинений и статей, признанных умышленно вредными; сочинители подвергаемы были разным взысканиям, книги извлекались из употребления, даже издание журналов было останавливаемо; но система печатного опровержения вредных сочинений и статей постоянно была избегаема и признаваема не достигающею своей цели». Вот каково мнение г. министра! Каково же будет положение Церкви, если, с одной стороны, для лжи будут требовать права выражаться резко и свободно и успокаивать нас указаниями на благотворные последствия противодействий лжи, а с другой стороны, всякое подобное противодействие будет постоянно избегаемо или недопускаемо?

Г. Катков у Церкви отрицает право жаловаться на статьи, подобные Даскаловским, и утверждает, что ей не только не повредит, но будет даже полезно публичное обнаруживание злоупотреблений духовенства, т. е. свободное разглашение о нем неблагоприятных и оскорбительных мнений. Можно бы спросить г. Каткова, что если бы, например, ученое сословие лишить прав, дарованных ему покровителями науки, если в обществе распространять мнение, что ученые – люди беспокойные и неблагонамеренные, что они сеют неудовольствие, не руководят общество к благому, а угождают ему, увлекаясь меркантильными расчетами, что литература сделалась очень почетным промыслом, то не стали бы они в подобных действиях и суждениях видеть неприязнь к самой науке, хотя, конечно, наука не тожественна с учеными. Точно так мы знаем, что не одно духовенство составляет Церковь, и потому не тожественно с ней, но более чем странно утверждать, что они в каком-то обратном отношении, что для возвышения Церкви должно унизить ее пастырей. Напомним, что к подобным действиям во все времена прибегали одни противники Церкви, т. е. еретики и раскольники. Люди же, поистине ей преданные, всегда предоставляли самим пастырям посредством Соборов и дружеских сношений исправлять вкравшиеся злоупотребления, а сами строго держались заповедей: «Старца не укоряй, но умоляй» и «Князю людей твоих да не речеши зла» (что относится к первосвященникам), и уважение к священному сану доказывали уважением к лицам, облеченным этим саном. В подтверждение истинно православных чувств г. Даскалова г. Катков приводит описание встречи преосвященного Кирилла константинопольскими болгарами. В записке г. Каткова последние строки этого описания остаются непонятными: он не решился выписать примечание г. Даскалова, поясняющее их и вместе с тем свидетельствующее противное тому, что хотел доказать г. Катков. Г. Даскалов рассказывает, что, принимая благословение от греческих архиереев, болгары в уме своем тихо произносят клятву: «Благословение его да будет со мною, а дела его да обрушатся на главу его». В противность евангельской заповеди благословлять клянущих нас, болгары, по словам г. Даскалова, клянут благословляющих их. Мы очень желали бы, чтобы г. Катков откровенно объяснил нам, как он судит об этом новом, необыкновенном способе изъявлять уважение к священному сану. Наконец, пусть г. Катков вспомнит, какую строгую разборчивость и осторожность правила Вселенских Соборов самим архипастырям предписывают в принятии обвинений против священников. Сообразив и беспристрастно взвесив все, сказанное нами, г. Катков, верно, согласится с нами, что журнальными статьями, оскорбительными для высших духовных лиц, будто бы противодействовать злоупотреблениям церковным есть предприятие напрасное, безрассудное, вредное для Церкви и противоположное ее исконным обычаям.

В заключение нам остается сказать о следующем мнении г. Каткова: «Статьи, рассматривающие злоупотребления духовенства, не подлежат духовной цензуре, и было бы прискорбно, если бы впредь подобные статьи должны были подвергаться ей. Это было бы нововведением, противным духу нашего цензурного Устава и в высшей степени стеснительным для нашей литературы. (Последнее довольно вероятно, но первое едва ли серьезное мнение г. Каткова.) Духовной цензуре подлежат лишь те сочинения, в которых излагаются догматы Православной Церкви». На это мы возразим. Во-первых, рассуждения о делах церковных нельзя совершенно отделить от рассуждения о догматах. Так, г. Даскалов осмелился в журнальной статье произнести свое суждение о том, что в Греческой Церкви приходящих в нее из латинства принимают посредством крещения. На возгласы г. Каткова о неповторяемости крещения мы отвечаем, что крещение (посредством окропления) не повторяется греками, но не признается крещением, а главное, вопрос о том, какое крещение следует признавать или не признавать, в каких случаях должно соблюдать закон церковный во всей его строгости, в каких следует оказать снисхождение, necessitate cogente et Dea indulgentiam largiente, – это вопрос богословский, подлежащий суду вселенских пастырей. Увлекшись же легкомысленно в решение его, г. Даскалов с г. Катковым доказали только, что рассуждения о делах церковных тесно связаны с богословскими вопросами и уже потому подлежат цензуре духовной. Во-вторых, не одну чистоту догматов, но также тишину и устройство Церкви ограждает цензурный Устав (см. ст. 239) и духовной цензуре подчиняет не одни богословские рассуждения, но также сочинения, относящиеся к церковной истории и к церковному управлению (см. ст. 199, 257, 259). Из 8-ми рубрик, под которыми Церковный Устав (ст. 199) приводит духовные сочинения, подлежащие духовной цензуре, г. Каткову угодно признать только одну, и для каждого беспристрастного судьи очевидно, что не наше требование, а его мнение противоречит Церковному Уставу и что изымать из ведомства духовной цензуры рассуждения о делах церковных составляет противозаконное нововведение. Отстаивать права свои во всей силе их тем необходимее стало духовной цензуре, что светская, своевольно уклонившись от Устава, пропускает статьи, угрожающие тишине церковной и оскорбительные для святейших патриархов, с которыми Россия доселе в неразрывном мире и о которых ежедневно с благоговением молится и Русская, и вся Православная Церковь.

В старину русский народ сохранял не обнаруживавшееся ярко, но глубоко проникавшее духовное единение с Греческой Церковью. От нее принял он свет Христовой веры и потом в продолжение многих веков принимал и святителей и отеческие книги, которые были всеобщим и любимым и почти единственным его чтением. Таким образом, он постоянно помнил учение, предания и обычаи св. Восточной Церкви, и по ним слагались понятия, нравы и обычаи его. Совершенно иное видим в большей части теперешнего образованного общества. Не можем здесь подробно исследовать, каким образом была подготовлена и совершилась перемена, о которой говорим. Но несомненно, что теперь мысль нашего общества устремлена на запад и что оно в понятиях и в жизни не руководится тем, что учит Церковь, а более заботится о том, что скажет Европа. Кто неохотно подчиняется западной образованности, того стращают Китаем и твердят, что только в общении с другими народами мы можем духовно преуспевать, но как только напомнить о том, что общение наше с Востоком постоянно слабеет, лукавые защитники всемирного братства народов имеют в запасе возгласы о необходимости народной самостоятельности. Таким образом, отдалившись от Греции, с которой соединяет нас единство веры, мы односторонне подчинились европейской образованности.

Каково следствие сего? Запад отторгся от Вселенской Церкви и сделал важные изменения как в учении о Св. Троице, так и в учении об отношении Церкви к христианам. Искажение таких высоких истин не могло остаться без влияния на умственные и нравственные понятия «западных» народов, отразилось в жизни их, и в том направлении, которое у них приняли искусства и науки. Не только в богословские сочинения, но также в философские, нравственные, исторические и политические европейские писатели не могли не вносить более или менее своих заблуждений и предубеждений. Всю эту образованность, сложившуюся по чуждым для нас началам, со времен Петра 1 стали пересаживать к нам. Что же вышло? Новое не могло ни совершенно вытеснить старого, ни ужиться с ним. Во всех областях духовной жизни и в внешнем быту не видим ничего целого и цельного, а везде один разлад и противоречие. Науки умножились и разрослись, но не слагаются в одно стройное целое, согласное с учением Св. Церкви. Множество распространилось всюду разных сведений, но затерялась мысль о единстве их, забыто, откуда они взялись и чему должны служить: они не поясняют, а разве только затемняют те высокие истины о судьбе человека, которые должны быть доступны каждому и руководят его в исполнении его обязанностей в отношении к Богу и Св. Церкви Его. Много в самом быту народном произошло преобразования, но как часто с дурным искоренялось и хорошее и усиленно вводилось вредное или по крайней мере бесполезное. В воспитании семейном, в народном образовании и даже в управлении государства видим также мало разумной, сознательной последовательности. Не довершая начатого, мы другое начинаем с конца и опять бросаем под влиянием новых взглядов и разных систем, противоречащих одна другой и основным началам народного нашего быта и представляющих как бы разрозненные листы иностранных учебников.

Одним словом, вся наша жизнь как бы разбита и воскресить в ней разумное единство и внутреннюю силу возможно только тогда, если мы в управлении, в умственном образовании и в нравственном воспитании опять будем строго держаться коренных начал православного вселенского христианства; этому препятствует влияние Запада, которое отражается не только в нарушении уставов церковных (например, о посте, о праздниках, о посещении церкви и т. п.), но также в крайнем смешении понятий о вере и в равнодушии к ней. От св. учения Церкви мы готовы отступать для мнимой пользы государственной и по лукавым требованиям ложной образованности и общественного мнения иноверной Европы, и, наконец, часто из пустой прихоти для приличия или для житейских удобств мы жертвуем тем, что составляет заветную святыню нашего народа и его внутреннюю силу. От господствующего смешения понятий о вере совершенно не могло уберечься и духовное сословие. Без сомнения, влиянию Запада следует приписать схоластицизм, проявившийся у нас уже в 18 веке, склонность к протестантизму и мистицизму, обнаруживавшуюся при Александре 1, пристрастие к Латинской Церкви, господствующее теперь у некоторой части нашего высшего сословия, наконец, те идеи о прогрессе и цивилизации, которыми, не разгадав их сущности, прельщаются и духовные лица. Крайность этого пагубного влияния обнаруживается в тех, к счастью России, немногих лицах, которых и академические ограды не оградили от безверия. Как бы редки и исключительны ни были подобные явления, совершенно случайными их нельзя почесть. Слишком очевидна связь между ними и общим ходом так называемого просвещения в России.

Одним из важнейших последствий, хотя мало замечаемых, одностороннего сближения с Европой было то, что в сознании нашем как-то затерялась мысль о Вселенской Церкви, о необходимости живого единения с ней. Чрезмерное преобладание у нас иностранных сочинений и личные сношения русских с иноверцами как здесь, так еще более за границей постепенно внушили нашему обществу и утвердили в нем мысль, что между Православием и иноверными разница вовсе не велика, что многое у них правильно и, может быть, правильнее, чем у нас, что Латинская Церковь имеет даже и некоторые преимущества перед Православной и т. п. Упускается из виду, во-первых, что если бы даже учение латинское и протестантское и были так близки к Православию, как предполагается, то и тогда бы Запад был бы столько же виновен уже тем, что, нарушив братскую любовь, соединявшую его с Вселенской Церковью, отторгся от нее и упорно пребывает вне единения с нею. Забывается, во-вторых, что вне единения с Вселенской Церковью, вне благодати, дарованной ей одной чистоты учения и нигде не может сохраниться в западных исповеданиях и что поэтому может быть только мнимая правильность. Забывая это, в делах веры берут в расчет и почитают мерилом не послушание Св. Церкви и единение с нею, а какую-то условную правильность служений, возможную будто бы и без единения с Церковью и о которой уже судит впредь не сама Церковь, а каждый по своему рассуждению и произволу. В отношении собственно к Русской Церкви такой образ мыслей имел те последствия, что почли себя вправе нарушать церковные уставы о посте, вводить вместо иконописи итальянскую живопись и вместо церковного нотное, почти театральное пение и, наконец, в важных богословских вопросах и церковных нововведениях считают излишним справляться с суждением вселенских патриархов. К Греческой Церкви многие и духовные лица питают даже презрение, полагая, что мы далеко опередили их в образовании, что со времен турецкого владычества в ней иссякла духовная жизнь. Мало у нас обращается внимания на то, что в Греческой Церкви живая вера соблюдается твердо и во всей ее чистоте, что [в борьбе против] папы и его приверженцев Греция отвечает за себя и за нас, что у нее были и есть такие писатели, как Экономос, Маврокордато, Каподистрия, Типальд, Кара-Феодори и др. Поэтому пренебрежение наше к Греческой Церкви могло бы оправдаться нашим незнанием того, что в ней делается, если бы это незнание само могло чем-нибудь оправдаться. Не горестное ли явление? Одни из наших светских писателей дерзко полагают, что мы уже давно духовно отделились от Константинопольской Патриархии, другие строгое соблюдение церковного учения и древних обычаев клеймят «византизмом», от которого, следовательно, и от Греческой Церкви всячески стараются избавиться. А духовные лица долго не требовали потребности знакомиться с духовной словесностью нынешних греков, а теперь, когда приступают к сему, видят, что далеко уклонились они с своею академической немецкой ученостью и уже потеряли возможность соглашаться с такими писателями, как Экономос, так, с другой стороны, Греческая Церковь не могла бы согласиться с некоторыми мнениями, сильно распространенными теперь у нас. Самая мысль о единении Церквей едва ли не относится у нас к тем мыслям, которые еще требуется доказать; по крайней мере, живого применения ее на деле не видим. Властолюбию Рима было тягостно и стеснительно подчинение Вселенской Церкви, и он начал самовластно отступать от ее постановлений и гордо решать один вопросы, подлежавшие суду вселенских пастырей. Протестанты, следуя тому же духу, так далеко уклонились, что Церковь для них стала каким-то мутным, отвлеченным понятием, и философскими натяжками они стараются прикрыть недостаток живого единства.

Неужели мы, увлекшись ими, забудем, что ветвь жива, пока она держится на древе, что всегдашними и исключительными свойствами православных пастырей были взаимная любовь и смирение, привлекающие благодать Божию, просвещающую и вразумляющую человека, что они всегда шли непогрешительным путем общего совета. Спасение есть во мнозе совете, а мы боимся совещаться с Греческой Церковью, как будто опасаемся услышать ответ неправильный и несогласный с нашими убеждениями. Разве в нас ослабела вера во Христа Спасителя, сказавшего, что врата адовы не одолеют Его Церкви и что где двое или трое совещаются во Его имя, Он будет посреди их. Или хотим быть мудры о себе, полагаясь на себя одних, как будто ни за что не хотим отказаться от своих мнений или как будто мы не можем? Разве благодать Божия, оставив Греческую Церковь, всецело вселилась в нашу? Как братья еще более сближаются в годину общей опасности, так и теперь, когда всюду усиленно работают враги Церкви Христовой, Русская Церковь, сблизившись с Греческой, будет несравненно сильнее. Время наше лукаво. Православным в России ежедневно угрожает опасность в мнениях уклониться то в латинство, то в протестантизм. Не оградит ли нас от сей опасности живое единение с Греческой Церковью? По всему этому одною из главнейших потребностей нашего времени важнейшим условием благоденствия Русской Церкви почитаем и тесное и живое сближение с Греческой Церковью. Как же оно может осуществиться на деле и к чему оно обязывает нас?

Для отстранения недоразумений скажем сперва, к чему оно нас не обязывает.

Во-первых, как бы важны ни были наши сношения с Греческой Церковью, они, без сомнения, никак не должны исключительно приковать к себе мысли и внимание тех, кому вверено управление Русской Церковью и попечение о делах церковных. Было бы грустно, если бы чем бы то ни было ослабевалась заботливость наша о многочисленных духовных нуждах нашего общества, если бы, простирая мысль свою к дальнему Востоку, мы становились равнодушнее к тому, что совершается вблизи от нас, и неохотно склоняли слух к вопиющим отовсюду нуждам. Но, с другой стороны, мы также должны, конечно, помнить, что одна из этих нужд, хотя не единственная, состоит именно в тесном живом сближении нашем с Греческой Церковью.

Во-вторых, благоговея перед Греческой Церковью, помня ее высокие заслуги, обращаясь к ней с смирением и с братской любовью, мы, конечно, никак не должны презирать Русскую Церковь, уничижать духовную жизнь нашего народа. Любовь к единоверным братьям нашим на Востоке пусть будет искренним христианским чувством, внушенным высокой мыслью о Вселенской Церкви, а не новым видом господствующего у нас пристрастия к чужеземному и пренебрежения к своему. Велико призвание греков, к чему-нибудь призваны и мы. Помнить, что мы должны не ради гордости, но для того чтобы не быть осужденным за небрежение к Божию дару. Мы должны уважать и Вселенскую Церковь, соединяющую нас с Христом, и Церковь Русскую, составляющую часть Вселенской, соединяющую нас с нею и представляющую как посредствующее звено, которого нам разорвать нельзя, не отпадая от целого. Бог благоволил и в России насадить свою Церковь, изливал и изливает на нее свою благодать, а вселенскими патриархами за нею подтверждено право самовластного, независимого управления. Посему мы должны благоговеть перед благодатью Божиею, изливаемою и в нашем отечестве, и повиноваться постановлениям нашей Матери-Церкви. Но конечно, это никак не должно служить поводом или оправданием нашему охлаждению в отношении к Греческой Церкви, нашему более или менее явному отделению от нее. Не одни греки составляют Вселенскую Церковь, и мы члены ее, но неужели нам вследствие сего отторгнуться от нее, как будто вся она в нас одних заключалась? Разве взаимная братская любовь не есть обязанность всех Церквей, составляющих Вселенскую, или она на деле ни в чем не должна или не может выразиться? А если должна и может, так в чем именно?

Пусть отбросим неправильное пренебрежение к нашим братьям на Востоке, пусть вспомним о их преимуществах перед нами и проникнемся высокой мыслью о Вселенской Церкви. Тогда само собою нам станет ясно, как нам поступать и в важных и не в важных случаях. Здесь укажем только на некоторые, на первый раз представляющиеся возможными и необходимыми условиями для живого единения нашего с Греческой Церковью.

Во-первых, мы должны всячески стараться о том, чтобы как в учении, так и в обычаях не расходиться более с греками, а в чем разошлись (напр., в иконописи и пении), по возможности, снова сближаться с ними. Если и нельзя, например, в Соборной церкви Невской Лавры все итальянские картины вдруг заменить иконами православными, то, без сомнения, возможно, по крайней мере, вновь в нее не вносить чуждых Православию изображений с надписью: «Sancta Veronica». И этой церкви, как и другим, постепенно придавать вид более православный. У нас в церквах господствует пение итальянское или немецкое (так под именем Давыдовской поют Херувимскую Гайдена), не лучше ли постепенно вводить пение по греческому напеву (переложение в Рыльском монастыре на ноты для славянского богослужения) или, по крайней мере, старинное русское. Патриарх Григорий, отказываясь недавно от Александрийского престола, об итальянском церковном пении упомянул в числе тех нововведений, по причине которых он не желал принять патриаршества.

Во-вторых, необходимо нам позаботиться о ближайшем знакомстве с духовной жизнью современных греков. Для сего должно усилить в семинариях и академиях преподавание греческого языка, которое необходимо поручить природным грекам, переводить замечательные греческие сочинения на русский язык, а русские на греческий (не странно ли, что грекам неизвестны службы русским святым), от нас посылать в Халки и в Афон, а в наши духовные заведения принимать из Греции молодых людей, которые личными сношениями послужили бы к сближению двух церквей.

В-третьих, мы должны крайне остерегаться, чтобы на политическом поприще словом или делом не повредить Великой Церкви и чтобы в сношениях с нею не нарушать веками освященных церковных уставов. Духовных лиц, приезжающих к нам из Турции без патриаршей грамоты, принимать нельзя.

В-четвертых, необходимо вступить с Греческой Церковью в сношения касательно важных церковных нововведений. Хорошо было бы, если бы известили патриархов о состоянии нашего раскола и о мерах, предпринимаемых против него. Такое сообщение укрепило бы взаимное доверие и участие, и, может быть, мы услышали бы полезный совет от Церкви, стяжавшей мудрую опытность в вековой победоносной борьбе против ересей и расколов. Если успешнее всех наших архипастырей действовал против отпадших братий наших грек Никифор Феотокий, то непозволительно ли полагать, что не без влияния на них осталось мудрое слово Типальдоса? Полезно бы снестись с греками по вопросу о поминании иноверцев в церковных молитвах. По строгости закона даже православных, вступивших с иноверцами в брак, нельзя поминать на проскомидии (см. Симеона Солунского). А у нас иноверцев живых поминают и даже в некоторых случаях усопших отпевают и провожают на явный соблазн раскольникам и православным. Если теперь в подобных случаях и необходимо снисхождение, то меру его безопаснее определить не своим произволом, но по совещании с Великой Церковью. Наконец, необходимо сношение с вселенскими патриархами по вопросу о переводе Библии. Причина, по которой мы до сих пор от сего отстраняемся, очевидна. Мы опасаемся услышать ответ, несогласный с нашим мнением, от которого отказаться уже не хотим. Или иссякло в нас уважение и доверие к Церкви Греческой, которая, конечно, в этом случае, как и в других, с свойственной ей проницательной мудростью нашла бы дать ответ, сообразный с обстоятельствами и с действительными нуждами нашей Церкви? Или опасаемся мы, что Христос оставит Свою Церковь и уже не научит Своей воле, не вразумит поступающих по Его заповеди на смиренный, апостольский, отеческий, единственно непогрешительный путь общего совета? Небезопасно, сочетавшись пристрастно с каким-либо мнением, настаивать на исполнении своего желания и уже не желать узнать о нем волю Божию установленным Церковью порядком. Неблагоразумно в важных вопросах расходиться с четырьмя вселенскими патриархами и тем самым давать на будущее время страшное оружие против нас врагам нашей Церкви и нашего государства. Или мы, ослепленные самонадеянностью, не видим, каким страшным последствиям подвергаемся, если будем продолжать оказывать пренебрежение к Греческой Церкви? Обстоятельства нашего времени таковы, что мы не можем оставаться на той же точке, на которой находимся теперь: нам предстоит или еще более отдалиться от Греческой Церкви, или, исправив прежние ошибки, сблизиться с ней. Взвесим хладнокровно, какие последствия ожидают нас в том и другом случае. Чем больше Русская Церковь будет уклоняться от Греческой, тем больше наше общество будет уклоняться от своей Церкви. Обычаи противохристианские будут более и более вкореняться, задавят последние остатки старинного благоговения к церковным преданиям и тонкой сетью опутают самое духовное сословие. Беспрепятственно западные лжеучения будут проникать глубже, овладеют всеми умами, не замедлят принести плод в правительственных распоряжениях и отзовутся в политических действиях на Востоке... Грекам хорошо известно, в чем мы от них отступили. Если мы будем продолжать идти путем, с которого не сходим 150 лет, охлаждение между нами и греками может усилиться, может последовать разрыв, хотя и временный... Страшно подумать, в каком состоянии будет тогда государство, лишившись того, что составляет его внутреннюю силу... Чем утешаться мыслью, что этого разрыва не будет, и вместе с тем своими действиями хоть издалека подготавливать его, не благоразумнее ли делать этот разрыв невозможным, всячески заботиться о сближении с Греческой Церковью. Не говорим, что этим все общество исправится, по крайней мере, будет, так сказать, застраховано безмятежное состояние нашей Церкви. Пребывая в искреннем, живом, деятельном союзе с греками, мы соблюдаем верность и своей Церкви, самим себе, тем высоким началам, от неприкосновенности которых зависит и внутреннее, и внешнее благосостояние русского народа. Мы угождаем Европе, склоняя слух к ее лукавым внушениям. Пора бы нам прислушаться к голосу Вселенской Церкви. Ибо Европа прогремит и замолкнет, а Вселенской Церкви одной дано право решить и вязать, ее определениям будут вторить грозные определения на Страшном Суде Христовом.

Большей части нашего образованного общества до незначительных мелочей известна жизнь латинской и протестантской Европы и между тем почти вовсе не известна духовная и литературная жизнь православного Востока. Нам как будто бы и дела нет до того, что совершается замечательного в современной Греции, что там и были и есть много даровитых писателей как светских, так и духовных. Мы этого даже не знаем и знать не можем. Столицы наши завалены произведениями всех европейских народов, а отыскать в них новогреческие книги так же трудно, как отыскать персидские или татарские²⁹⁷. Как близка нам Франция и как далека от нас Греция!

Между тем литературное сближение России с Грецией для обеих стран было бы особенно важно и благотворно. Греки по внутренним свойствам и по внешнему своему положению как бы призваны на великое дело охранения Церкви и ее учения в неприкосновенности от западных заблуждений. Православие – вот великий жизненный вопрос для всех греков, вопрос и всенародный, и личный для каждого из них в особенности. Поэтому в Греции мы видим редкое явление, что светская литература, даже журналистика, носит печать Православия, а литература духовная проникнута жизненным народным духом... Этих кратких замечаний, конечно, достаточно, чтобы нам убедиться, как важно России знакомство с Грецией, и именно теперь, когда влияние Запада в некоторых поколебало и во многих может поколебать живую веру... И для самих греков важно познакомить с собой Россию. Если по весьма естественным и законным побуждениям они желают заявить о себе и в Германии и в Англии, то тем более они должны желать быть известными нам, у которых одних могут надеяться на полное и искреннее сочувствие...²⁹⁸ Одним словом, общение и сближение между единоверными народами для обоих важно и необходимо.

Для осуществления на деле литературного сближения с Грецией необходимо следующее:

1)Облегчить приобретение у нас греческих книг, определением особенного в Санкт-Петербурге цензора греческих книг и также назначением книгопродавца-комиссионера, который имел бы постоянные и правильные сношения с книгопродавцами афинскими, константинопольскими, венецианскими, триестскими, мюнхенскими, лейпцигскими²⁹⁹.

2)Переводить замечательные новогреческие книги и статьи или делать из них извлечения на русском языке и эти переводы и извлечения издавать особо или помещать в периодических изданиях наших как духовных, так и светских.

3)В журналах же печатать краткие известия или пространные статьи о замечательных сочинениях и писателях современной Греции.

Составление таких статей можно поручать сведущим людям как здесь, в Санкт-Петербурге, так и в Афинах, и в Константинополе³⁰⁰.

Твердейшим основанием государственного благоустройства и благосостояния служит крепость народной веры и благосостояние Церкви. В этой истине не сомневаются даже в наше время и люди, не чувствующие для себя лично настоятельной необходимости подчиняться спасительному учению веры. Посему и для заботящихся преимущественно о государственной пользе не лишнее рассмотреть теперешнее состояние Православной Церкви в России с предшествовавшим царствованием, и, если такое сравнение приведет к печальному заключению, необходимо вникнуть в причины сего и вовремя исправить исправимое.

Справедливость требует сознаться, что и в минувшее время многое возбуждало печаль и опасения в людях, приверженных к Церкви и ее учению. Так, и при Николае 1-ом в жизни общественной более заботились о подражании Европе, чем о сохранении церковных правил и уставов, нарушалось иногда уважение к духовным особам, забывалась важность монашества для поддержания народного благочестия; наконец, в частной жизни иногда проглядывало то равнодушие к вере, вследствие которого смотрят безразлично на Православие и на иноверные исповедания. Но во всем этом нельзя винить предшествовавшее царствование, как в исключительно ему принадлежавшем. Указанные нами грустные явления существовали и прежде, существуют во всей силе и теперь, и, главное, при императоре Николае касались более частной жизни, а правительственные действия и распоряжения были проникнуты иным духом, более благоприятным для Церкви.

Чтобы убедиться в этом, вспомним некоторые события из царствования Николая 1-го. При нем с уничтожением унии воссоединен с Православной Церковью весь западный край. В прибалтийских областях основана православная епархия, состоящая из лютеран, обратившихся к Православию. Раскол ослаблен и потрясен в основании мудрыми распоряжениями, ниспровергшими замыслы людей, которые вследствие корыстных расчетов и сами оставались, и других удерживали в расколе. Победоносно разрушая козни своих противников, ставя преграды их неприязненным действиям, Церковь торжественно возвратила в свое лоно более 2-х миллионов из иноверия и раскола. С другой стороны, никто не дерзал в России печатно произносить хулу на Святую Церковь или открыто проповедовать учения, противные христианской нравственности или христианскому вероучению. Православная Церковь в России была крепка содействием боговенчанного державного своего защитника, поистине могла называться Церковью господствующей, обуздывала и смиряла своих противников, и ей нечего было опасаться их козней и замыслов.

Ныне, к сожалению, видим иное. Усиливается деятельность и оживляются надежды противников Церкви, и в той же мере возрастают ее заботы и опасения. При преемнике царя, прекратившего унию, учреждается внутри России новая латинская епархия, на которую щедроты царские изливаются обильнее, чем на кафедру православную; в западном краю торжественно чествуется и прославляется во святых мучитель и гонитель Православия; в надежде на благодушие царя снова совращают в латинство недавно принявших Православие; русский князь, живя в России, дерзает издать за границей книгу, в которой поносит Св. Церковь и приглашает русских и самого царя к измене Православию.

В Лифляндии, где едва насаждено Православие, крестьян православных обременяют обязанностью содержать чужих, иноверных пасторов. Едва не подавленный раскол снова оживляется, укореняется в упорстве и своеволии и, удовлетворяясь одним отменением строгих мер, принимавшихся против него, простирает дальше свои дерзкие надежды, считает уже близким то время, когда устроится в России признанная, огражденная, полноправная раскольничья церковь, наравне с Православной, в ущерб ей, и вольномыслие, не различающее Православие от ереси, Церкви от сборища или корпорации, не видит причин, почему не исполнить сих желаний раскольников.

В повременных изданиях опровергается христианская нравственность, в России находит явных защитников учение грубого материализма, отверженное и преследуемое в Германии, от допущенных, хотя потом и подавленных, клевет на Восточную Церковь и вселенских патриархов переходят к клеветам и укоризнам и на учреждения Церкви отечественной; наконец, свободно проповедуют, что в России всегда было и продолжает быть пагубным влияние Церкви христианской, – влияние, которое для приличия именуется в журналах «византийским влиянием». Под прикрытием этого условного и всем понятного названия безнаказанно хулят Церковь, хотя этим же бессознательно свидетельствуют о высоком значении Греческой Церкви, к несчастью, забываемом многими.

Повторяем: всюду оживляются смелые надежды противников православного христианства, усиливается их неприязненная деятельность, и Церковь Русская, некогда могущественно разрушавшая вражеские замыслы, должна с опасениями взирать вокруг себя. Чтобы понимать всю силу этих опасений, вспомним цель противников Церкви – цель, от которой они в последнее время, увы, не отдалились. Без сомнения, иноверцы желают не только снова совратить в унию край, несколько веков бедствовавший под гнетом папистов, не только истребить зачатки Православия в стране, где народ от пасторов-профессоров стремится сам под покров Матери-Церкви, но усиленно домогаются того, чтобы им, вторгнувшись в свою очередь в православную паству, открыто раскинуть по России сети дерзкой пропаганды и окончательно уловить в них наше общество, уже утратившее отчасти твердость своей веры в светской суете, в исключительном чтении иностранных книг и незнании книг отеческих, в разговорах с аббатами, иезуитами, пасторами, ксензами и т. д. Нападение на Православие, открыто совершаемое Латинским проповедником на Невском проспекте, и дерзкие заграничные издания русских доказывают, как близка, по ее собственному мнению, пропаганда к своей цели. Заметим, кстати, одно свойство, общее и латинской пропаганде и пропаганде безбожия и расколу. Малейшая уступка их лукавым требованиям возбуждает в них самую напряженную деятельность и неумеренные надежды. Они тотчас распускают всюду преувеличенные слухи о своем торжестве, преисполненные, конечно, лжи, но и ложь эта, их обычное оружие, вредна для благого дела: она колеблет людей слабых и малодушных, увлекает тех, кому высший закон – успех, и, наконец, удваивает самонадеянность, силу и деятельность врагов Церкви, внушая им желания, которые прежде сами не допускали. Так и расколу теперь мало того, чтобы законы оградили его беззаконное существование. По естественному порядку вещей он успокоится не прежде, как только когда ему дозволено будет безнаказанно и беспрестанно усиливаться в ущерб Церкви и отвлекать от нее народ, как иноверная пропаганда отвлекает от нее высшее общество. Кто же в России останется наконец верен Православию?

Говорить ли, наконец, к какой цели стремится вольномыслие журнальное, распространяя всюду равнодушие к вере, сомнение, неверие, безбожие, в различных видах и степенях под прикрытием различных современных учений? Кто не видит, что этим постоянно подкапываются основы Церкви и государства? Вот цель всех наших противников, и к этой цели, должно сознаться, в последнее время они несколько приблизились, приблизятся еще и еще, если делам предоставить теперешний ход... Пусть подумают, какие могут быть последствия... Что если время, когда созреет плод нашего маловерия, нашего неуважения к Церкви Христовой, совпадет с какими-либо смутными политическими и государственными обстоятельствами?

Пусть подумают и об отношениях наших к Восточной Церкви. Непомерно соглашаясь и в жизни и в мыслях с латинами и лютеранами, мы уже не считаем нужным сноситься с вселенскими патриархами по важным церковным вопросам и решаем их по требованию моды и общественного мнения, не оказывая бедствующим христианам на Востоке деятельной помощи, мы им же ставим в вину все грустные последствия их беспомощного состояния и нашего преступного равнодушия, легковерно принимаем обвинения на православных, распущенные общими нашими врагами, легкомысленно судим тех, кого бы нам следовало поддержать и кого судить не имеем права, сами подлежа их церковному суду. Всеми сими действиями не оскорбляем ли, не раздражаем ли тех, от кого приняли свет Христовой веры, не удаляемся ли все далее и далее от Церкви Вселенской, которой составляем пятую часть, не более? Не готовим ли мы, хоть в грядущих столетиях, разрыв с нею?

Пусть внимательно подумают, что тогда будет с Россией. Скажут, что опасения преувеличены, еще далеки бедствия, на которые мы указываем. Далеко ли или близко, известно одному Богу. Но вернейшее средство к тому, чтобы они действительно сбылись, именно чтобы, успокоившись их отдаленностью, отвращать взоры от угрожающей нам опасности и тем самым к ней приближаться. И, напротив, лучшее и единственное средство по возможности отклонить их – бдительно стоять на страже, издали познавать и разрушать козни вражеские и, проникнувшись истинным христианским чувством, действовать во славу Божию и в защиту Святой Церкви христианской.

Кто достойнее порицания, тот ли, кто дерзко и открыто проповедует пагубную ложь, иных доводит до совершенного отвержения истины, а иных отталкивает от себя грубой своей откровенностью? Или тот, кто, как будто щадя некоторые возвышенные чувства и убеждения, вовремя умеет утаить лукаво свою мысль, вооружаясь против одной истины, лицемерно выставляет другую, также отвергаемую им, и тем самым способен иногда поколебать, смутить людей благомыслящих?

Этот вопрос пусть решат читавшие письмо Искандера к государыне. Грустно видеть некоторую необходимость возражать на такое письмо, и вместе с тем признаемся, что трудно опровергать его. Трудно потому, что мы не позволяем себе прибегать к средствам, которыми Искандер пользуется не без успеха. Мы не желаем употреблять во зло великодушие и чувствительность тех лиц, до которых слова наши могут достигнуть и поражать их воображение неразборчивой смелостью выражений и остроумием, ничего не доказывающим; говоря о деле, не желаем касаться лиц, как бы близки они ни были; не желаем, наконец, провозглашать то, чему сами не верим. Трудно опровергать Искандера еще потому, что в людях, подобных ему, все теперь готовы снисходительно предполагать всякие добрые побуждения, любовь, искренность и другое и потому доверчиво склоняют к ним слух, и напротив, стали как-то особенно взыскательны и недоверчивы к защитникам святой истины. Такие обстоятельства благоприятствуют Искандеру. Само же по себе письмо его в глазах христианина лишено достоинства и внутренней силы и заслуживает опровержения единственно по своей надписи.

Много в нем смешных несообразностей. Московский университет, благополучно процветающий на казенном содержании, сравнивается с Севастополем, облитым мученической кровью и потрясшим в падении своем всю Россию. Великих князей Искандер не шутя советует переименовать в гражданские чины, не подумав, какие насмешки посыпались бы от него первого, когда бы, например, произвели царевича из коллежских асессоров в надворные советники.

Оставив шутки Искандеровы, обратимся к главным его мыслям и попытаемся вкратце и в порядке изложить и объяснить содержание этого письма. Сказав нечто (не неприятное для человеческого слуха) о высокой значительности всех действий государыни, о ее вольномыслии и любви к России, Искандер с негодованием жалуется на то, зачем не в Московском университете воспитывается наследник Российского престола, зачем, удалив от него людей, на которых Россия смотрела с доверием, поручили его теперешним воспитателям. Одному он ставит в вину, что он иностранец, а другому – что он человек военный.

«Ведь не Гессен-Дармштадтского наследника Вы ему вверяете, да и того было бы жаль. Что же знает этот немец о России, что понимает в ней, что ему за дело до нее? Он по вольному найму пошел бы точно так же учить сына алжирского Дея. ... Бьется ли его сердце от русской песни и обливается ли оно кровью при слухе о рекрутском наборе, о неистовствах помещичьих, о чиновничьем грабеже? Стих Пушкина родной ли ему и понятен ли ему быт нашего мужика? Чему научит этот чужой Вашего русского сына?..» Понятно, что эти слова могли поразить сильно некоторых. С первого раза представляется, что в них есть правда, что нечего на них сказать. Неудивительно, что, забывши, с какой целью они сказаны, какой смысл и каково достоинство их, некоторые приняли их как совершенную правду, а принявши, смутились...

Не лишнее спросить себя, искренно ли сказаны эти слова? Известно, что Искандера и единомышленников его от любви ко всему человечеству как-то страдает любовь к отчизне. Живую действительность они заменяют мечтательной отвлеченностью и таким образом под благовидным предлогом стараются ниспровергнуть все настоящее и существующее, к которому всегда враждуют во имя прекрасного будущего, всегда оказывающегося худшим прошедшего. Каким же образом защитник общечеловеческих идей, сглаживающий (иногда довольно насильственно) особенности народов, является вдруг защитником «народности», и еще русской народности, в которой так досадно ему безропотное терпение, не сообразующееся с современным учением о благородном самолюбии, о полезном будто бы сознании своих достоинств и чужих недостатков. К скольким и истинно русским свойствам Искандер питает такую высокомерную ненависть, какую едва ли иностранцы питают к нам.

Нет! Не иностранец неприятен Искандеру в теперешнем воспитании наследника. Сам он говорит: «Немец немцу рознь». Сам он не видит ничего дурного в том, что Александра 1 воспитывал Лагарп...

Ясно, что неудовольствие Искандера возбуждает осторожный царедворец, и возбудил бы всякий воспитатель, благоговеющий перед законом. ...Не от того, что они русские, жалеет Искандер Титова и Кавелина... Не вспомнил бы он ни о русской песне, ни о вреде, грозящем душе отрока, если бы Гримма заменил Луи Блан, Виктор Гюго, если другой кто бы только напитал своего воспитанника революционными понятиями... Очевидно, что все мысли и желания Искандера совершенно противоположны тому, что составляет истинную пользу России. Без сомнения, прежде всего воспитатель наследника должен быть человек верующий, затем православный христианин. Конечно, только последний может вполне и полюбить сроднившийся с Православием народ русский и воспитаннику своему внушить любовь к народу и нелицемерное благоговение к Церкви, составляющей всю внутреннюю крепость России; напротив, воспитатель-иноверец ни себя, ни других не может уберечь от некоторого презрения к народу, к смиренной простоте его и уже одним присутствием своим может внушить то равнодушие к Церкви, вследствие которого ересь не смеют назвать ересью, а еретиков еретиками, и ставят их не только наравне с православными, но и выше их.

Но если влияние иноверного воспитателя иногда бывает не вполне безопасно, то не только несравненно вреднее, но даже совершенно пагубно влияние воспитателей и наставников вовсе не верующих. А именно от того, что таковыми Искандер считает Титова и Кавелина, он и жалеет их. Негодуя как будто на то, что Гримм чужой России, он на самом деле хотел бы наследника еще более отдалить от своего народа, хотел бы совершенно отторгнуть его от того, что составляет лучшее достояние родины, твердейшее основание его державы.

Говоря об одном воспитателе царевича, Искандер, как мы видели, прикидывается поборником русской народности, говоря о другом, он является ненавистником военного сословия. Откуда такая ненависть? Очевидно: нежное сердце Искандера возмущается при одной мысли о ужасах войны. О народных бедствиях, сопряженных с нею. «Пора оставить, – говорит он, – дикую мысль завоеваний, кровавых трофеев, городов, взятых приступом, разоренных деревень, потоптанных жатв – что за мечтания Нимрова и Атилы? Время этих бичей человечества вроде Карла 12 и Наполеона минует. Все, что требует Россия, основано на мире». Искандер так любит мирную, гражданскую жизнь, что не терпит даже детской игры в войну. «Вся эта игра представляет несчастие сражений, т. е. гуртовое убийство, торжество грубой силы... тут недостает одного – крови по колена, стона раненых, груды трупов и диких криков победителей». Подобная трескучая выходка о военных ужасах по случаю детской игры в солдатики, игры, известной всем народам древних и новых времен, в устах всякого другого человека была бы просто смешна и несообразна. Но как назвать такую чувствительность в человеке, который на заглавном листе своего издания с портретом убийц изображает топор и, поясняя смысл этого изображения, говорит в предисловии: «А с квартальными и становыми мы справимся уже сами», который, осмеивая слова «С нами Бог!», восклицает: «С нами возмутители!», «С нами революция!», который готовит отчизне не воображаемые по случаю детской игры, а действительные ужасы и несчастия гражданских смут. Эти-то смуты представляют торжество грубой силы. Разнуздывают все зверские страсти человека и погашают в нем последнюю искру Божества. И напротив, кому не известно, что в войне, во время походов уже близостью смерти отрезвляется человек. Укрощаются страсти даже порочных людей. Может ли поборник кровавых революций искренно возмущаться ужасами войны? Нет, он выставляет их ради прихоти слова, для других, а настоящая причина его нелюбви к военному сословию другая. «Военный мундир, как ряса монаха, – говорит Искандер, – отрезает человека от прочих людей, ни монах, ни военный не равные нам, для того они и помечены. Они оба не полные люди, люди в исключительном положении. У одного руки сложены как у мертвеца, у другого вечно подняты, как у дерущихся. Ни смерть, ни убийство не составляют лучшей минуты жизни». Если смерть не для всех лучшая минута, то всё-таки довольно важная... С этим, вероятно, согласится и Искандер. И достоин ли насмешек, кто, заранее помня, сколько решается в эту минуту, добровольно и сознательно подчиняется неизбежному. Не на убийство идет и воин, а на смерть и за братьев своих, как монах ради вечной жизни полагает свою душу. С таким самоотвержением, представляющим верх христианской любви, и монах, и воин – образцы повиновения. Вот этим-то они возбуждают негодование Искандера, нужно ли говорить, что вследствие этого самого они в годину общего неустройства и являются неколебимыми столпами и Церкви, и государства. Способностью внимать и подчиняться Закону, начертанному и освященному Божественным Разумом, и отличается человек от зверя, действующего единственно по естественным побуждениям своей животной природы.

Искандер осмеивает военное воспитание. Но оно бесполезно или предосудительно только тогда, когда воинская наружность и разводами со смотрами становится любимой игрушкой, и предметом исключительным, когда носят военное платье, а образ жизни нисколько тому не соответствует. Настоящее же военное воспитание даст воспитаннику твердость телесную и душевную, и особенно благодетельно и даже составляет единственное спасение в наше изнеженное время и в придворной жизни... Искандер жалуется на пустоту этой жизни. Кто на нее не жалуется? Но дети русского царя с малых лет обогащают свой ум полезными познаниями, пусть среди суетных увеселений они привыкают в сердце и памяти и в самом распределении дня уделять место и время Церкви, ее заповедям и постановлениям, пусть они воспитываются и проводят жизнь в христианских правилах, утверждающих и душевный мир, и народное благосостояние, пусть царственные труды и заботы о благе родины сменяются то отдыхом, то молитвою, и пусть царская семья и двор привыкают видеть в богослужении не одну из скучных, обязательных церемоний, а то, чем оно должно быть для православного христианина, кто тогда осмелится еще говорить о пустоте придворной жизни. Но того ли хочет Искандер? Нет! Он хочет, чтобы великие князья не остались чужды русской литературе и тем современным вопросам, которые колеблют мир, потрясают весь род людской, и, конечно, чтобы для них эти вопросы решались так, как решает их Искандер с товарищами... Вот чего он хочет! Он хочет, чтобы революционные мысли проникли высоко, чтобы во дворце или даже в семье русского царя нашлись помощники или невольные орудия людей, колеблющих престол и враждующих против Церкви.

Что ж? Если желание Искандера исполнилось бы хотя отчасти, пустоту придворной жизни с ее ненужным досугом и бесцельной суетой точно сменила бы не для всех видимая, напряженная деятельность, но смертоносная деятельность, которая в истории России заняла бы самую ужасную и постыдную страницу.

Понимая, что такое Искандер и чего он хочет, нельзя не скорбеть из глубины души, скорбеть как о несчастьи России, что в его словах ищут и находят поучение, принимают их к сердцу. Скажут: отчего же не принимать то, что в них есть полезного? Действительно, полезные наставления православный христианин может найти в учении Церкви. Она сама проникнута и истинно верующих оживляет такой любовью, перед которой померкнет модная филантропия. В творениях своих учителей она предлагает такую глубину мудрости, которой не исчерпают, о которой не помышляют великие философы. Под ее руководством последователи ее восходят сами и других возводят к свободе, не к той своевольной свободе, во имя которой люди, порабощенные страстями, ввергают народы в бесконечные бедствия и возлагают на них бремя революционного деспотизма, но к истинной, единственно благотворной христианской свободе. Все, что кажется истинным и полезным у Искандера и подобных ему, не ново Церкви, не чуждо и даже заимствовано из ее учения. Они этого и не скрывают и любят ссылаться на Евангелие и, ссылаясь на него, нагло искажают Евангельское учение. Оно у них является только личиной, прикрывающей учение чисто языческое. Разве не язычник и хуже язычника тот, кто дерзко поносит и Церковь, и Матерь Божию, и Самого Христа, называя Его сыном толпы и демагогом, делая Его сообщником преступников? Разве не язычник тот, кто, повторяя клич 1789 г. «Да здравствует разум», хочет во имя разума низвергнуть откровение и вместе с тем нисколько не заботится об истинной разумности, а, напротив, тут же проповедует «восстановление прав плоти». Под гордым знаменем «Да здравствует разум», скрывается учение «И да здравствует плоть, да будет низвергнуто все, стесняющее страсти человеческие». Не языческое ли это учение? Безопасно ли черпать из источника, извергающего подобное учение, и презирать тот спасительный источник, из которого единственно черпается святая истина? Благоразумно ли, поступая так, огорчать большую и лучшую часть народа.

Есть две России, мало в чем сходные между собою, одна другой почти вовсе не известные. Первая воспитана по учению и по преданиям святого Православия, другая по разным иностранным системам и руководствам неодинакового достоинства. Первая постоянно ходит в Церковь, соблюдает посты, уважает духовенство, любит монастыри, читает Библию по-славянски, Четьи-Минеи и творения св. отцов. Другая ездит за границу, читает иностранные книги, преимущественно романы и журналы, бывает на балах и очень обижается, если отвергают нравственную пользу театров и концертов.

Первая ведет жизнь мирную и любовную, старшим кланяется в ноги без всякого стеснения, в царе видит помазанника Божия, знает, что сердце его в руках Божиих, жаждет видеть его в Неделю Православия в храме, как боговенчанного защитника Православной Церкви, при виде его ликует, не понимает даже, как лично не повиноваться повелениям его, в которых видит волю Божию, готова целовать его ноги и вместе нисколько не унижаться, потому что проникнута чувством о высоком достоинстве царя, поставленного самим Богом, и не ищет почестей и наград за то, что мыслит и чувствует, как Бог велит.

Вторая исполнена благодарным сознанием своих достоинств, с родителями большей частью в весьма приятельских отношениях, находит смысл в демократических учениях, внутренне досадует на всякое стеснение своей воли, в Божественном происхождении царской власти видит одни слова, но при случае готова подгнуться перед высокими и высочайшими особами, видя всю выгоду от этого. Она не понимает, зачем царю ехать на Торжество Православия, и готова даже отменить это Торжество.

Первая прячется в деревенской глуши, в скромных мещанских и купеческих домах, в монастырях, а в большой свет и ко двору показывается изредка в лице немногих добродушных чудаков. В литературе ее голоса не слыхать, и о ней благосклонно забывают.

Вторая везде при дворе: и во всяких собраниях, и в литературе, и в политике возвышает свой голос. Ее все знают. В официальных бумагах она говорит от имени первой, а между собой несколько гнушается ею.

Первая называет себя Святой Русью. Она более всего на свете дорожит тем, что составляет часть Святой Вселенской Православной Церкви, и с душевным сожалением смотрит на покинувших ее спасительное лоно. Она основа теперешнего величия России.

Вторая называет себя образованной Россией, гордится своим европейским просвещением и смотрит не без презрения на безграмотных и просто верующих. Она теперь трудится над разными преобразованиями, которые еще неизвестно к чему приведут.

Во времена народных бедствий первая выступает вперед, самоотвержением и молитвами своими спасает и вторую половину России, которая при таких случаях за нее ухватывается и превозносит ее, пока нужно. Искандера читает вторая, находит возможным удивляться его слогу и остроумию и извинять его богохульства, тайно она его боится и готова кое в чем угодить ему, чтобы не вызвать его гнева...

Первая не читает Искандера, ничего подобного, а когда до нее доходят слухи о нем, сильно возмущается и с глубокою грустью спрашивает: «Что же будет в России, когда таких людей слушают?»...

Некоторые статьи, помещаемые в последних книжках «Православного собеседника», содержат в себе совершенно неуместные выражения, неправильные мысли и такие явные несообразности, которые приятнее было не видеть в печати, а особенно в издании Духовной Академии. Так, в декабрьской книжке «Православного собеседника» за истекший год помещена статья «Нечто о современных отношениях Римской Церкви к Православной». Утверждая, что покушения латинской пропаганды безвредны и безопасны для России, сочинитель сей статьи отвергает всякую пользу возражения на учение Римской Церкви, обличений её неправды, и вообще всякого препирательства с нею. И по сему поводу вступает в препирательство. И не весьма простительное, с достойным православным писателем Авдием Востоковым, сочинителем книги «Об отношениях Римской Церкви к другим христианским Церквям».

В январской книжке «П. С.» за текущий год, в статье «Голос древней Русской Церкви об улучшении быта несвободных людей» пр. Зосима Соловецкий, пр. Иосиф Волоколамский и другие святые отцы называются «пророками и преобразователями грядущей свободы чад Божиих» (стр. 60), под которой разумеется теперь совершающееся освобождение крестьян. Далее говорится: «Церковь возвышалась до самой чистой идеи человеческого достоинства, гуманности, задолго прежде чем искусственная цивилизация дошла до нее путем горьких опытов» (стр. 63).

В декабрьской книжке «П. С.» за прошедший год на стр. 506-й сказано: «Теперь Россия на заре своего возрождения». Подобное сему говорится и в февральской книжке: «Видно, пришел час России! Она стремится к возрождению» (стр. 236). Как будто возрождением одного ли человека или целого народа может быть что-нибудь иное, кроме Св. Крещения, и как будто позволительно правительственным мерам и распоряжениям, как бы они важны ни были, присваивать одинаковое название с св. таинством и одинаковую силу с благодатью, нисходящей в сем таинстве. В той же книге на стр. 227, совершенно несогласно с православным разумом Св. Церкви, говорится о Пресвятой Деве Богородице. Будто бы «древний мир сделал последние сверхъестественные усилия над собою, чтобы извлечь из существа своего, собрать со всех наилучших цветов своей жизни...», для того чтобы произвести Ее. На стр. 229-й сказано, что «человечество (перед Р. X.) до того было близко к своему возрождению, что ум человеческий в самом ходе событий мира уже приуготовил необычайную эпоху». На стр. 237-й безо всякого смысла сказано: «Ты (Россия) можешь родить из себя жизнь, аномальную, болезненную, а может быть, и мертвую».

Во всех сих статьях изобилие иностранных слов: гуманность, идеальность, прогресс, цивилизация, кошмар, парализованный, гармонировать, арена и других, вовсе не соответствующих ни назначению, ни достоинству духовного издания. Некоторые из означенных статей с громким одобрением были приняты и даже перепечатаны в светских повременных изданиях, по духу и направлению своему нисколько не благоприятствующих Православной Церкви.

Весьма секретно

Изданный в 1856 г. Гатти-Гумаюн с целью «упрочить и увеличить благосостояние всех подданных Султана, равных в его глазах между собою и одинаково ему любезных» между прочим приглашал христиан разных исповеданий в известный срок учредить особенные комиссии или собрания, для того чтобы «с ведома и под наблюдением Порты рассмотреть дарованные им в разные времена права и преимущества и привести их в гармонию с прогрессом и просвещением века». В ноябре 1857 г. был издан фирман, содержавший подробные правила об учреждении и занятиях сих собраний, обязанных представить Порте проекты о предположенных в Гатти-Гумаюн преобразованиях, а в октябре 1858 г. Церковно-Народное Собрание, учрежденное вследствие сего при Константинопольском Патриархате, открыло свои заседания. В трудах своих сие Собрание близко придерживается программы, начертанной в Гатти-Гумаюне, и так как от начала всякого дела во многом зависят его направление и дальнейший ход, то для верной оценки современных константинопольских событий необходимо помнить истинное значение и цель Гатти-Гумаюна, который, очевидно, должен почитаться началом и основанием всех совершающихся ныне в Константинопольской Церкви преобразований.

«Сей лживый и не очень искусно составленный акт, – писал г. Бутенев из Константинополя от 8/20 ноября 1858 г., – очевидно, придуман и навязан туркам западными державами во время оно, гораздо более из ненависти к России и из опасения ея политического и церковного влияния на Востоке, чем по действительной заботливости о христианском населении в Оттоманском государстве. Обманывавшие и обманутые, однако, не замедлили почувствовать, что, ослепленные страстями и политической завистью, они сами поставили себя в самое затруднительное и безвыходное положение, как только нужно было привести в исполнение сей акт, который западные державы торжественно представляли Европе благодетельным плодом борьбы, предпринятой против нас, и началом освобождения христиан, страждущих под мусульманским игом. Порта хорошо видела, что сие предполагаемое возрождение было для ея политического существования вопросом о жизни и смерти, и, по своему обыкновению, она хотела медлить и откладывать, но, побуждаемая настоятельными требованиями своих советников, поневоле принужденных поддерживать свои преобразования, торжественно провозглашенные, Порта разочла, что ей будет легче первый опыт над преобразованием греческого духовенства, порабощенного и испорченного, к несчастию, по ее же вине, чем над другими частями своего управления».

Никакой действительной пользы православное население в Турции не могло до сих пор извлечь для себя из Гатти-Гумаюна. Всем известно, что и по издании его христиане в разных областях турецких продолжали терпеть от жестокого насилия и грабительства мусульманского. Допущение христиан в ряды турецкого войска казалось европейцам важным улучшением. К чему же повело это улучшение? К новым налогам. Сначала объявили христианам, что они имеют право поступать в число воинов турецкой армии; потом им сказали, что они могут откупаться от этого права, а потом приказали, чтобы они платили за это. Право быть солдатом превратилось в обязанность откупаться от военной службы.

Кроме того, по обнародовании Гатти-Гумаюна, Порта отказалась выдавать греческому духовенству бераты, которые подтверждали за ним льготы и преимущества, дарованные ему по завоевании Константинополя. «Сей отказ, – сказано в секретной записке, представленной Константинопольским посольством министерству иностранных дел от 8/20 ноября 1858 г., – основывали на правиле об отделении власти светской от духовной – правиле величайшей важности, постановленном на будущее время в Гатти-Гумаюне, которое, без сомнения, наносит тяжкий удар не только древним преимуществам Вселенского Патриархата и высшего духовенства, но также тем правам, которые были предоставлены христианам как единственная защита и обеспечение под мусульманским владычеством. Теперешний Константинопольский патриарх Кирилл никогда не имел мужества представить сильные возражения на сие или даже, скорее, пожертвовать своим саном, чем принять фирманы, выдаваемые теперь Портою вместо прежних бератов. В этих бератах отказывают также другим церквам: Иерусалимской, Антиохийской и Синайской» (записка о преобразованиях во внутреннем устройстве Константинопольского Патриархата и высшего духовенства греческого вследствие Гатти-Гумаюна).

1. Созвание Церковно-Народного Совета³⁰⁵. Таковы были для Греческой Церкви первые последствия Гатти-Гумаюна. Иерархи ее с особенными опасениями ожидали Церковно-Народного Собрания, которое должно было «привести права и преимущества, данные грекам разными султанами, в гармонию с прогрессом и просвещением века», и тщетно старались отклонить угрожающий им удар. В ноябре 1857 г. Порта издала подробные правила об учреждении и обязанностях Церковно-Народных Собраний, и тогда между министрами Порты и высшим духовенством возникло сильное несогласие в мнениях касательно разных пунктов, а именно:

1)В Гатти-Гумаюне и правилах об учреждении и обязанностях Церковно-Народного Собрания было сказано, что патриархи, митрополиты, архиепископы, епископы и раввины должны будут при вступлении в должность присягать Порте. Константинопольская патриархия представила на сие сильные возражения, и обязательство присяги устранено, хотя об оном упомянуто в Гатти-Гумаюне.

2)Порта потребовала, чтобы представитель от нее присутствовал при заседаниях Церковно-Народного Собрания. Патриархия на сие возражала, что присутствие депутата от правительства стеснит свободу прений, но первый драгоман нашего посольства подал такое мнение, что требования Порты нельзя не исполнить, потому что об оном упомянуто в Гатти-Гумаюне. Возражение патриархии не было принято, и по открытии Церковно-Народного Собрания, в нем стал присутствовать как депутат от правительства Сервер-эффенди, бывший поверенным в делах в Санкт-Петербурге.

3)Порта требовала, чтобы на Церковно-Народном Собрании присутствовало по одному члену с каждой области (а каждая область имеет по несколько епархий). Патриархия предлагала по одному члену с епархии. Желание сие не было поддержано нашим посольством и отвергнуто Портою. Позднее (в записке от 8/20 ноября) посольство наше выразило мнение, что действительно патриархия была совершенно права в этом требовании, так как есть области, в которых православные составляют крайнее меньшинство, и что посему оказалась несоразмерность между православным народонаселением и его представителями (la nation n’etait pas justement representee). Потом (в «Объяснениях», представленных министру иностранных дел от 21 февраля 1859 г.) Посольство опять заметило, что если бы были избраны представители народа по одному с епархии, то составилось бы слишком многочисленное Собрание, и что это причинило бы слишком тяжкие расходы для православного народонаселения. Таким образом, к сентябрю 1858 г. съехалось до 12-ти депутатов из самых значительных областей; многим же областям не было предоставлено право присылать от себя депутата.

4)Касательно выбора светских членов от столицы Порта хотела чтобы патриархия предложила двадцать лиц из константинопольских вельмож, из которых Порта выбрала бы десять. Патриархия на сие возражала, что такой способ избрания поведет к тому, что в Церковно-Народном Собрании составится большинство, преданное видам турецкого правительства, но возражение патриархии не было поддержано и Портой отвергнуто. В числе избранных таким образом десяти столичных депутатов самый замечательный – Стефан Карафеодори, врач султанши, ученый богослов и уважаемый всеми за благочестивую жизнь. В конфиденциальном разговоре с Г. Бутеневым 1 ноября 1858 г. Патриарх Кирилл уверял, что вообще все члены Церковно-Народного Собрания исполнены самыми благими намерениями. Не таково мнение афонских старцев о константинопольских мирянах. «Вмешательство мирских людей в дела церковные, – писали с Афона от 12 июня 1859 г., – нельзя назвать хорошим, тем более жителей стамбульских, которые и без того давно уже вмешиваются в избрание патриархов из корыстолюбия и тем умножают беспорядки церковные. Очевидно, что и в настоящее время они из тех же корыстолюбивых видов хотят положительно участвовать в избрании патриарха».

5)Касательно депутатов от духовенства, Порта приказала в духовные члены Церковно-Народного Собрания избрать семь митрополитов. Согласно с сим в Общем Народном Собрании были назначены из митрополитов 6 геронтов (Ефесский, Ираклийский, Кизический, Никомидийский, Халкидонский, Деркосский) и митрополит Дидимотихский. Избрание сие было утверждено Портой. Но в июле 1858 г. вдруг присылается в патриархию приказание исключить из Собрания шесть митрополитов-геронтов и избрать на места их других с замечанием, что избирающие не могут быть избираемы. В «Объяснениях», присланных князем Лобановым при депеше от 21 февраля, перемена в решении Порты объяснена следующим образом: «Правительство приняло во внимание, что цель Народного Собрания – облегчить страдания и удовлетворить нужды епархий, особенно же самых отдаленных от Константинополя, между тем как досточтимые отцы Священного Синода, называемые геронтами постоянно находятся в столице иные 20, иные 30 лет и совершенно не знают настоящего положения дел в епархиях. Потом правительство предпочло, чтобы из разных частей Азии и Европы были созваны епископы, которые, живя среди своих паств, лучше знают их желания и нужды. Может быть, были и другие причины, по которым правительство отказалось от своего первоначального решения». патриархия предоставила на сие замечания свои, которые, однако, были совершенно отвергнуты Портой. Вследствие сего были избраны и назначены следующие Митрополиты: Солунский, Адрианопольский, Амасийский, Артский, Меленикский, Созоагафопольский и Дидимотихский. Из них были вызваны из епархий Созоагафопольский (перемещенный перед приездом своим на митрополию Димитриады) и Амасийский. А другие пять, как известно, давно уже жили в Константинополе, так же как и геронты.

Так составилось теперешнее Церковно-Народное Собрание.

«Назначен Церковный Совет»,– писал высокопреосвященнейший митрополит Московский от 11-го декабря 1858 г.³⁰⁶ Как же составляют его? Членов назначают не по епархиям, а по губерниям, отчего выбор не соответственен предмету и не пропорционален. Десять светских членов в столице избраны Портой из двадцати назначенных патриархией. Порта, естественно, смотрит на дело не с церковной, не с христианской точки зрения, а с противоположной. Следственно, вероятно, избраны ею не знающие дела церковные, не благорасположенные к Церкви, а люди с противоположными или менее соответствующими делу качествами. Члены Синода, имеющие преимущественно и право, и способность судить о делах церковных, в состав Совета не допущены под предлогом, что избиратели не могут быть избираемыми; но их не нужно избирать, они естественные члены Церковного Совета, будучи членами Синода. Когда обошли их, то, конечно, избрали менее знающих, менее опытных, менее свободных и сильных словом. В Совете предположено иметь 7 членов духовных и 20 светских, это уже непропорционально и стеснительно для церковных дел. Если хотели уравновесить наклонность духовных усиливать церковную власть и наклонность светских ослаблять ее, следовало назначать равное число тех и других членов. Но на деле, по другому известию из Константинополя, выступлено за пределы первоначального назначения, и в Совете присутствуют 7 духовных и 31 светских членов³⁰⁷. Если бы пред нами был сосуд, в котором четыре части меди и одна серебра, и нас заставляли бы назвать его серебряным сосудом, мы, конечно, сказали бы, что приличнее назвать его медным. Так, Совет, составленный из 7 духовных и 31 светских членов, вместо названия Церковного Совета приличнее назвать светским советом для подавления церковной стихии. Это переворот, когда не только младшие архиереи, но еще более миряне становятся законодателями для патриарха и Синода. И хотя патриарх находится в сем Собрании, но ему здесь равен каждый из 31 мирян. Записка (Г. Бутенева от 6 ноября 1858 г.) говорит, что притязания патриархии на право избирать светских членов Собора без участия Порты оказались неосновательными, но не объясняет почему. Не имеет ли основания мысль, что христиане лучше могут судить о предметах христианских, нежели магометане? Не было ли бы хотя несколько удовлетворительнее для Церкви и довольно удовлетворительно для Порты, если бы приняты были следующие правила: 1. Десять членов Церковного Совета избирает патриарх с Синодом. 2. Порта, по своим соображениям, может устранить некоторых из сего числа, но не более половины; и в сем случае патриархия обязана избрать вместо устраненных новых. К сожалению, сии соображения теперь уже опоздали. Уже существует светский Церковный Совет и постановляет определения не о каких-либо предметах церковных, которым соприкосновенно мирское, как, например, о церковных имуществах и содержании духовенства, но о собственно церковных, каково избрание патриарха.

Указанные высокопреосвященнейшим митрополитом Московским несообразности, допущенные при составлении Церковно-Народного Собрания, и могущую от оных произойти опасность для Церкви и духовенства еще яснее должны были видеть греческие иерархи. Особенно на то, что геронтов не допустили в Совет, они жаловались как на нарушение прав патриаршего Синода и, предвидя, что Порта хочет уничтожить Синод из бессменных членов и лишить Церковь её прав, они уговорили патриарха просить об отставке. Но Порта успела его успокоить, уверив его письменно, что права духовенства нисколько не будут нарушены. После того по вопросам о числе депутатов вообще и также о депутатах от столицы и от духовенства Синод чрез посредство Никомидийского митрополита обратился к Императорской российской миссии. Императорская миссия во всем этом не видела нарушения прав церковных, которое сделало бы необходимым ей вступиться в это дело. Она ограничилась замечанием и советом не возбуждать упорных возражений по поводу вопросов, не нарушающих преимуществ духовенства, с тем чтобы возражения его имели более веса, когда в самом деле стали бы нарушать его права (записка Г. Бутенева «О преобразованиях в Константинопольском патриархате от 8/20 ноября 1858 г.»).

Тогда некоторые из синодальных членов обратились к императорской миссии опять чрез посредство Никомидийского митрополита с просьбой не сопротивляться отрешению патриарха, которого они изображали неспособным председательствовать в Совете, преданном Порте и враждебном их интересам. О патриархе Кирилле Г. Бутенев отзывался как о человеке слабом и довольно ограниченного ума и обвинял его в том, что он не имел довольно мужества, чтобы представить сильные возражения или даже для блага Церкви пожертвовать своим саном, когда Порта отказалась выдавать духовенству бераты, подтверждавшие за ним древние льготы, и вместо них стала выдавать простые фирманы. Также и князь Лобанов впоследствии писал: «Теперешний патриарх, человек хотя и нравственно безукоризненный, кроткий и благонамеренный, однако не имеющий никаких личных убеждений. Нужно сознаться, в нем нет ни высокого ума, ни непреклонной воли, необходимых, может быть, при теперешних трудных обстоятельствах Церкви. В этом сознаются и самые преданные друзья его». Геронты же сверх того обвиняли патриарха в том, что он без ведома своего Синода сносился с Портою и беспрекословно согласился исполнить ее волю, когда она в противность первому своему решению потребовала, чтобы вместо Синодальных членов были назначены другие архиереи в Церковно-Народное Собрание.

Когда геронты обратились к Российской миссии с просьбой об удалении патриарха, она не только не согласилась на сие предложение, но даже неоднократно и решительным образом объявляла, что даже если все синодальные члены единогласно стали бы просить отрешения Константинопольского патриарха, то и тогда представитель императорского двора не мог бы присоединиться к сему, во-первых, по причине правила о несменяемости патриарха, которое наша миссия всегда старалась поддерживать, а во-вторых, потому, что каждая подобная перемена при теперешних обстоятельствах ей казалась не только бесполезной, но и вредной. Миссия сделала больше: она полуофициальным образом выразила великому визирю свое удивление насчет интриг, направленных против патриарха, и надежду, что они останутся безуспешными. Не отвергая действительности этих интриг, Али-Паша конфиденциально ответил, что они не заслуживают никакого внимания, что Константинопольский патриарх – человек, достойно уважаемый всеми, и что несвоевременно помышлять о какой-либо перемене, прежде чем Церковный Совет не окончит своего дела. После этого митрополит Никомидийский Дионисий обратился частным письмом в Петербург. «Церковный Совет, – писал он от 6 сентября 1858 г., – под предлогом рассмотрения прав и преимуществ, дарованных Церкви и нашему смиренному народу, намерен уничтожить оные: доказательством сего служит способ избрания его членов. Нашей Церкви и нашему народу угрожает опасность, если богохранимый император не подаст нам руки помощи чрез здешнего посланника, которому не худо было бы дать предписание, чтобы он, сносясь с нами, узнал древние права Церкви и защищал их где следует. Иначе Церковь будет находиться в самой последней крайности». О содержании сего письма было сообщено Министерству иностранных дел.

На сие Русская миссия в Константинополе возразила (в объяснениях своих, посланных при депешах от 8 и 22 ноября), что намерения Церковно-Народного Собрания самые благие, что Порта нисколько не вмешивается в прения о делах церковных и что посему в жалобах некоторых Синодальных членов, и особенно в письме Никомидийского митрополита, дошедшем в Петербург, нельзя видеть ничего другого, кроме предубеждений и преувеличений, внушенных страхом лишиться выгод мирских и разных беззаконных доходов, которыми они доселе пользовались.

2. Действия Церковно-Народного Совета. После долгих замедлений Церковно-Народное Собрание, созванное в Константинополе с 1857 г., наконец открыло заседания 3 октября 1858 г. Первые два заседания этого Собрания были посвящены совещаниям о его внутреннем устройстве. В третье решили пригласить депутатов Сирии, Египта и Кипра, иерархия которых независима от патриархата Константинопольского. Порта изъявила на сие свое согласие. Потом перешли к совещанию о способе избрания Патриарха.

1.) Постановления об избрании патриарха. В седьмой статье изданных Портой правил об учреждении и обязанностях Церковно-Народного Собрания сказано: «Назначение патриарха зависит от высочайшей воли султана, но так как по древним правилам патриархи избираются высшими духовными лицами и вельможами греческого народа, то выбор сей будет совершаться по церковным правилам и постановлениям каждого народа способом прямым и законным, который обеспечил бы и правительство и народ».

Еще до созвания Церковно-Народного Собрания патриархия на сие заметила: «Не назначение патриарха, но одно утверждение его зависит от воли султана. Назначение и избрание патриарха суть исконные права и преимущества, принадлежащие Синоду и народу». Первый драгоман нашего посольства г. Аргиропуло на сие возразил: «Выражение фирмана, кажется, не касается сущности дела (me parait de pure forme). Так как султан должен подтверждать избрание патриарха и, следовательно, может и не принять его, то и сказано в фирмане, что его назначение (а следовало бы сказать его утверждение) зависит от воли султана». Замечание патриархии не было принято.

В третье заседание Церковно-Народное Собрание назначило Комиссию из 3-х лиц (в том числе Стефана Карафеодори), которой поручило составить проект правил об избрании Патриарха. Проект сей был представлен на рассмотрение Собрания 14 ноября и состоял в следующем. По смерти патриарха, избранный Синодом временный местоблюститель пригласит всех епархиальных архиереев подать лично или письменно голос свой в пользу лица, которое считают достойным занять патриарший престол, три лица, получившие большинство голосов, будут считаться кандидатами. Церковный Совет, в котором преобладают светские, из трех кандидатов назначает решительно одного и предлагает на утверждение султана.

Заседающие в Собрании архиереи выставляли на вид, что избрание патриарха и по церковным правилам и по привилегиям, дарованным Портой, исключительно принадлежит архиереям. На это светские сказали, что нет прямого правила об избрании патриарха, а говорится только об епископах и что так как в древние времена при христианских императорах архиереи избирали трех кандидатов, а государь утверждал, кого признавал достойным, то теперь, за неимением христианских государей, это право принадлежит народу. Напрасно архиереи старались доказать, что предложенный Комиссией образ избрания противоречит церковным правилам, из уважения к которым сам завоеватель султан Неверный оставил избрание патриарха за архиереями; светские, превосходящие числом духовных, подняли руки, а вместе с ними и некоторые из архиереев, и таким образом решили принять предложение Комиссии.

Высокопреосвященнейший митрополит Московский Филарет представил на сие в записке от 11 декабря 1858 г. следующие замечания: «По 4 правилу Первого Вселенского Собора, поставлять епископа (нет причины исключать из сего Патриарха, для которого другого правила нет) наиболее прилично всем епископам области, по нужде трем с согласием прочих посредством грамоты, а утверждение избрания принадлежит митрополиту. 3-е правило Седьмого Вселенского Собора подтверждает вышеозначенное и дополняет, что всякое избрание епископа, делаемое мирскими начальниками, да будет недействительно. Но поскольку патриарх с вышеозначенного времени сверх своего церковного характера получил характер представителя христианского народа пред Портой, то в сем обстоятельстве заключалась безусловная причина участия светских вельмож в его избрании. Теперь, когда хотят отделить от духовной власти светскую и, следственно, оставить патриарха в характере чисто церковном, с правилами церковными сообразно было бы устранить светских избирателей. Если же необходимо сделать уступку усилившейся мирской стихии, то можно было бы уступить по утвердившемуся обычаю присоединение к церковным избирателям мирских, с определением числа сих последних, которое не подавляло бы церковного выбора. То, что почтительно называют утверждением султана, имеет такое значение, что султан, имеющий право наблюдать пользы своей империи, человека, которого признали благонадежным действователем для Церкви, признает несомнительным действователем и в отношении к империи. Таким образом, и сие обстоятельство, произошедшее из особенного положения Восточной Церкви, не дает основательной причины к отступлению от церковных правил в других отношениях. Следственно, нынешнее Собрание вышло из пределов церковных правил и существовавшего обычая совершенно несправедливо... Постановленный способ избрания не только не согласен с церковными правилами, но и несообразен с самыми обыкновенными понятиями о благоустройстве церковном и общественном. Здесь иерархическое избрание патриарха составляет низшую степень, а мирское – высшую. Здесь не пастыри ведут овец, а овцы распоряжаются пастырями. Иное дело, если бы мирское собрание избрало приготовительно несколько кандидатов, а иерархическое собрание сделало бы из них окончательный выбор. Это приближалось бы к церковному порядку. Противное же сему есть обращение церковного управления вверх дном. Достойно проницательного размышления и то, какие могут произойти нравственные последствия, если патриарх будет созданием мирян».

Согласно с мыслями высокопреосвященнейшего геронты Филарета , и в особенности митрополиты Кизический и Никомидийский, в принятых правилах избрания патриарха видели нарушение церковных канонов и успели склонить к своим мыслям архиереев Церковно-Народного Собрания. Посему в заседании 28 ноября, когда ожидали окончательного утверждения предложенных Комиссией правил, духовные члены Собрания объявили, что по зрелом соображении они считают долгом совести отказаться от своих прежних мнений и что по окончании заседания они снова хотят предложить на рассмотрение вопрос об образе избрания патриарха.

Светские члены возразили на это, что они не согласны рассуждать ни о каком другом предмете, прежде чем будет окончательно решен вопрос об избрании патриархов, они упрекали духовных членов в непостоянстве, и затем «последовал самый соблазнительный спор между духовными и светскими членами, в котором с обеих сторон не жалели ни обвинений, ни оскорблений» (депеша князя Лобанова от 6/18 декабря 1858 г.).

Наконец было решено, что Комиссия из нескольких духовных и светских членов Собрания изыщет и представит на усмотрение оного меру, которая удовлетворяла бы все партии. В заседание 5 декабря Комиссия представила Собранию свое донесение. В проект первой Комиссии она сделала такое изменение, что избрание 3-х кандидатов будет принадлежать общему Собранию лиц духовных и светских, а окончательное избрание патриарха из сих трех кандидатов – одному высшему духовенству, т. е. членам Синода. Таким образом, Комиссия наконец пришла к той мысли, которую почти одновременно с сим излагал высокопреосвященнейший Филарет митрополит Московский. «За сию статью, – писал он в записке от 31 марта 1859 г., – должно благодарить Бога. Это не то, что видно было в прежних сведениях, а то, о чем подавала мысль записка 11 декабря. Чрез окончательное избрание патриарха из трех кандидатов членами Синода и митрополитами, причем светские только присутствуют как свидетели, все дело избрания входит в порядок церковных правил».

Итак, в сем случае влияние геронтов привело к такому изменению правил, за которое, по выражению Московского митрополита, должно благодарить Бога. Впрочем, оно было принято не без труда. Вместе с полезным изменением вторая Комиссия предложила такие правила, в которых узаконялось излишнее, по мнению патриарха, вмешательство мирян в дела церковные. С другой стороны, логофет Николай Аристархи требовал, чтобы отвергли проект второй Комиссии, и утверждал, что она предоставила мирянам недостаточное участие в избрании Патриарха. Тогда Стефан Карафеодори вступился, и, опровергнув, как писал князь Лобанов от 27 декабря 1858 г., мнение Патриарха разными свидетельствами из отцов Церкви, он доказал также неосновательность требования логофета и убедил наконец Собрание, что предложенные второй Комиссией правила одни могут примирить должное уважение Церкви с необходимостью сохранить мирянам право принимать участие в избрании патриарха. Правила, которые таким образом были приняты Церковно-Народным Собранием, состоят в следующем: когда осиротеет вселенский патриарший престол, Константинопольский Синод в совокупности с епархиальными архиереями, находящимися в Константинополе, посредством скрытой баллотировки назначит временного местоблюстителя в присутствии греческих вельмож, которые пожелают быть при сем избрании. «Что, если соберется их очень много? – заметил на сие Московский митрополит. – Что, если они не сохранят молчания? Не трудно ли будет избирателям? Не надежнее ли было бы постановить, чтобы это было в присутствии вельмож, пригласимых Синодом, и определить число их?»

Избранный таким образом временный местоблюститель приглашает посредством циркуляра всех епархиальных архиереев прислать в течение шестидесяти одного дня письменный отзыв или голос в пользу того, кого считают достойным занять патриарший престол. Московский митрополит заметил, что шестидесятиоднодневный срок неудобен по отдаленности некоторых областей и что 25 правило 4 Вселенского Собора в подобных случаях дает три месяца.

В шестьдесят первый день созывается Собрание, состоящее из синодальных членов и временно находящихся в Константинополе епархиальных архиереев, из заранее к сему собранию приглашенных представителей 28 областей, из представителей разных сословий в Константинополе и из членов имеющего учредиться постоянного смешанного Комитета; таким образом, соберется до семнадцати духовных лиц и семьдесят мирян.

Это собрание рассмотрит присланные архиереями отзывы, и к поименованным в оных кандидатам каждый член Собрания имеет право присоединить своего, если треть присутствующих в Собрании архиереев изъявит на сие свое согласие. Из числа всех сих кандидатов в совокупности Собрание изберет большинством голосов трех кандидатов. Одного из сих трех кандидатов Святейший Синод с другими архиереями в присутствии всех членов Собрания большинством голосов и посредством закрытой баллотировки изберет в патриархи.

Один из греческих иерархов заметил, что при таком порядке избрания 3-х кандидатов оно будет в совершенной зависимости от произвола мирян: они имеют право к кандидатам, поименованным епархиальными архиереями, присоединить своих кандидатов (с нетягостным условием, что на сие согласится одна треть из присутствующих в Собрании архиереев), они же потом имеют полную возможность из общего списка кандидатов выбрать именно своих, ибо они составляют огромное большинство, так как всех светских лиц в этом избирательном Собрании 70, а синодальных членов 12 и временно присутствующих архиереев 3 или 4, много 5. Такое явное и решительное преобладание мирян, по мнению греческого иерарха, несогласно с 4 правилом Первого и с 3-м Седьмого Вселенских Соборов. Кроме того, по замечанию того же иерарха, новые правила нарушают древние права, утвержденные за высшим духовенством завоевателем Константинополя. «Издревле принято, – сказано в берате, выдаваемом патриархом со времен Геннадия Схолария, – чтобы в случае вдовства Патриархии ближайшие к царствующему городу митрополиты: Ираклийский, Кизический, Никомидийский, Никейский и Халкидонский – с ведома и согласия прочих митрополитов, присутствующих членов Синода избрали одного из митрополитов в патриархи и по избрании доносили о сем высокой Порте». Теперь же узаконяется устраняемое бератом участие светских лиц, а упомянутые в оном Митрополиты по новым правилам не должны более присутствовать при избрании патриарха, разве только если кому-нибудь из них по обстоятельствам случится быть в Константинополе.

Некоторые из архиереев, не присутствующих в Церковно-Народном Собрании, предлагали следующий способ избрания патриарха: чтобы Синод с присутствующими в Константинополе архиереями и с известными Вам светскими лицами назначили четырех кандидатов и чтобы из числа сих четырех Патриарх выбирался посредством жребия в полном Собрании лиц духовных и светских, в Церкви, «в большинстве и меньшинстве, как говорили они, проявляются иногда страсти человеческие, а посредством жребия Сам Бог указывает пастыря».

«Вмешательство мирских людей в дела церковные, – писали с Афона от 12 июня 1859 г., – нельзя назвать хорошим, тем более жителей стамбульских, которые и без того давно уже вмешиваются в избрание патриархов из корыстолюбия и тем умножают беспорядки церковные. Очевидно, что и в настоящее время они из тех же корыстолюбивых видов хотят положительно участвовать в избрании Патриархов. Но если то правда, как здесь говорят, что будто бы хотят установить правило такое для избрания патриарха, что будут назначены четыре архиерея, которые уже между собою будут метать жребий, если это правда, то эту новизну хвалят (Афонские старцы) как средство, устраняющее подкупы». Но предположение сие было отвергнуто Церковно-Народным Собранием.

2) Постановления об избрании архиереев. По заключении прений об избрании Патриарха Церковно-Народное Собрание перешло к рассмотрению вопроса об избрании епархиальных архиереев. В прежние заседания, требуя участия мирян в избрании патриаршем, светские члены соглашались, что архиереи должны избираться членами Синода без участия светских и что сие правило не должно только простираться на избрание патриарха. Впоследствии же, когда правила, касающиеся избрания патриарха, были уже приняты, светские и в избрании архиереев стали требовать себе участия. Начались горячие прения. «В особенности депутаты от болгар, – писал князь Лобанов от 27 декабря 1858 г., – позволили себе в увлечении неумеренные обвинения против высшего духовенства». От вопроса об избрании архиереев они перешли к вопросу о том, на каком языке совершается богослужение в Болгарии; заседание становилось очень шумно, и тогда некоторые из преосвященных прочли список епархий и церквей, в которых богослужение совершается исключительно по-славянски. По прочтении сего списка спокойствие восстановилось. В заседание 19 декабря постановлены следующие правила: когда представится нужда избрать архиерея на какую-либо кафедру, Синод назначит сперва 3-х кандидатов, потом отправится в церковь и там большинством голосов и посредством закрытой баллотировки назначает одного из сих трех. В случае равного разделения голосов голос патриарха решает выбор. Но вместе с тем положено, что к назначению епархиального архиерея Синод приступает не иначе как по получении официального и засвидетельствованного донесения о смерти его предшественника, с тем чтобы одновременно с сим духовные и светские лица епархии могли указать то лицо, которое они желают иметь архиереем и которое, по их усмотрению, достойно архиерейского сана. Это лицо, указанное епархией, принимается в число трех кандидатов, из которого в таком случае исключается один из прежде назначенных Синодом кандидатов, и после сего уже Синод приступает к избранию одного из трех. «Высокопреосвященнейший митрополит Филарет (в записке от 31 марта 1859 г.) выразил мысль, что правило сие полезным образом распространяет круг избираемых, допуская кандидата, избираемого духовенством и светскими лицами вакантной епархии, но вместе с тем изъявил опасение, не будет ли полезное действие сего правила ослабляемо включенным в него ограничением «по одобрению Святейшего Синода», если действие духа геронтии в нем продолжится. И посему высокопреосвященнейший Филарет предложил: не было ли бы соответственнее цели определить, что епархиальный кандидат приемлется в число трех кандидатов к окончательному выбору, если Святейший Синод не усмотрит важной неправильности в епархиальном выборе. Но впоследствии геронтию было положено уничтожить, а геронты были удалены из столицы.

С другой стороны, один из опытнейших греческих иерархов предложил следующие замечания: «По новым правилам Великой Церкви, нельзя приступить к избранию епархиального архиерея, не получив из епархии официального и засвидетельствованного донесения о смерти предшественника, и вместе с тем епархии дано право представить и от себя кандидата в архиереи; посему если касательно сего не будет в епархии разногласия, то требуемое донесение будет послано без замедления, если же возникнет разногласие, то донесение будет задержано, и епархия останется вдовствующею, пока избиратели между собою не согласятся, что в некоторых случаях может продлиться и иметь для епархии неблагоприятные последствия. Кроме того, если Синод найдет невозможным принять епархиального кандидата в число 3-х или не его изберет в архиереи, то не сделается ли вследствие сего положение назначенного Синодом архиерея в высшей степени затруднительным и не произойдут ли от сего разные смущения в епархии? И прежде, не имея еще никаких особенных прав, христиане вдовствующей епархии иногда всячески домогались, и большею частью с успехом, того, чтобы в архиереи к ним было поставлено то лицо, которого они желали. Теперь, получив некоторое право, не станут ли они домогаться сего еще сильнее и не будет ли Синод, как во избежание сильных смущений, так и по невозможности сопротивляться преобладанию мирян, принужден поневоле поставлять в архиереи епархиального кандидата? И не будет ли сие нарушением канонов и прав, дарованных высшему духовенству? От каждого кандидата в архиереи по новым правилам требуется, чтобы он предварительно не менее пяти лет в сане иерея или диакона занимался церковными или епархиальными делами в патриархии или у кого-либо из архиереев и от лица, при котором проходил сие служение, имел одобрительный аттестат. От сего условия освобождаются лица, пользующиеся всеобщим уважением и известные своими добродетелями и опытностью в делах церковных». Высокопреосвященнейший Филарет заметил, что лучше бы, чтобы вообще кандидаты архиерейства были известны без аттестата: просить аттестата для кандидатства на епископство – значит представить себя искателем; на церковное избрание должно предпочитать не ищущих, а иногда даже уклоняющихся. Греческий же иерарх обратил внимание на то, что доселе под руководством синодальных членов, пожизненно занимавшихся церковными делами, образовались самые опытные архиереи и что теперь с уничтожением бессменных синодальных членов не будет впредь и опытных клириков, знакомых близко с делами церковными и политическими и способных с пользой занимать впоследствии архиерейские места. Кроме того, от кандидатов архиерейства впредь будет требоваться, чтобы они знали наречие той области, в которую они назначаются и также чтобы они или окончили курс или подвергались надлежащему испытанию в Халкской богословской школе и получили оттуда одобрительное свидетельство. Некоторые духовные лица в Константинополе поговаривали, что это правило слишком стеснительно для многих имеющих и административные способности, и все требуемые нравственные качества. Другими правилами постановлено, что епархиальные архиереи, равно как и патриарх, пожизненно остаются во главе своей епархии и что перемещения архиереев с кафедры на кафедру прекращаются. Если же представится необходимость в значительную епархию назначить из младшей архиерея испытанного, то положено Синоду испросить у 3-х имеющихся в виду архиереев согласие на перемещение в вакантную епархию и потом одного из них и избрать; но подобное перемещение не может ни в каком случае повлечь за собою другие перемещения. На сие греческий иерарх заметил, что в некоторых случаях, особенно если один из 3-х откажется и потребуется обратиться к другому, спрашивание согласия может потребовать для себя очень продолжительное время, между тем как опытом доказано, что, оставляя епархию вакантною, подают повод только к разного рода смущениям и беспорядкам. Кроме того, как заметил он же, перемещения бывали по необходимости: часто миряне, вмешиваясь в церковные дела, объявляли на архиерея несправедливые притязания, и в таких случаях по истощении других средств оставалось только одно: для умиротворения епархии перевести архиерея на другую кафедру. Теперь же в случае неудовольствия между пастырем и паствою Церковно-Народное Собрание постановило, чтобы Синод, истощив все средства к примирению враждующих сторон, если миряне будут настаивать и требовать суда, призывал архиерея на суд в Константинополь. Если проступки, в коих епископ обвиняется, касаются веры или нарушения церковного устава, суд производится одним Святейшим Синодом; если же дело касается лихоимства и обмана, три светских члена имеющего образоваться постоянного Совета присутствуют в суде. Осужденный подвергается наказанию сообразному с виною; ежели вина епископа требует его удаления из епархии, то он не может быть назначен в другую; в противном случае и если обвиненный признан невинным, он возвращается в свою епархию и несправедливо обвинившие его подвергаются строгому взысканию.

Греческий иерарх на сие правило заметил следующее: «Архиереи по церковным правилам судятся архиереями. Если будет утверждено правило, постановленное Церковно-Народным Собранием, светские лица будут не только присутствовать в суде, но и подавать голос свой. Этого вместе с другими правами домогались миряне еще в 1844 г. во дни первого патриаршества покойного Германа. Домогательство сие было тогда поддержано людьми сильными, и, несмотря на то, непререкаемые права Церкви остались в то время неприкосновенными вследствие покровительства, оказанного в том случае Церкви русским посольством, при котором находился тогда незабвенный Ханджери». Согласно с мыслью греческого иерарха, высокопреосвященнейший Филарет заметил: «Не проложит ли сие (правило, постановленное Церковно-Народным Собранием) дороги светским членам в состав Синода? Сие опасение могло бы устранено быть следующим образом: если дело касается лихоимства и обмана, то судное присутствие составляется из трех членов Святейшего Синода и трех светских членов постоянного Совета. Судное присутствие рассмотрит вопрос о виновности: и о признанном виновным представляет Святейшему Синоду для определения наказания по церковным правилам, и для разрешения вопроса, может ли осужденный оставаться при управлении епархией». Наконец, Церковно-Народное Собрание постановило, что впредь архиереи должны управлять сами, а не посредством викарных или титулярных архиереев. Исключение допускается в случае глубокой старости, неизлечимой болезни или вызова архиерея в Константинополь для присутствия в Святейшем Синоде.

3) Постановления о составе Синода. После правил об избрании архиереев Церковно-Народное Собрание постановило следующие правила о составе патриаршего Синода.

Все епархиальные архиереи, зависящие от Константинопольского патриарха, по значительности епархий распределяются на 3 класса. Из каждого класса избираются по 4 архиерея в Синод, который, таким образом, состоит из 12 членов. Синод под председательством Патриарха заведует церковными делами, решение Синода, не одобренное патриархом, бессильно, так же как и решение, принятое одним патриархом без Синода. Из 12-ти синодальных членов 6 ежегодно сменяются другими, по два из каждого класса епархий, так что каждый архиерей заседает в Синоде не более двух лет.

Эти правила коренным образом изменяют прежний состав Синода. До сих пор Константинопольский Синод состоял из 8-ми бессменных пожизненных членов и всех временно присутствовавших в Константинополе архиереев. Бессменные члены, называвшиеся геронтами, составляли всю силу Синода. И каждый из них был эфором, или покровителем, некоторых епархиальных архиереев, которые, таким образом, все в лице геронтов имели в Константинополе своих поверенных и ходатаев перед патриархом и перед Портой. Теперь геронтию и эфорию постановлено уничтожить.

Причины уничтожения геронтии и эфории были подробно изложены доктором Стефаном Карафеодори в речи, сказанной им в Церковно-Народном Собрании, и преосвященным Софронием Артским, членом сего Собрания, в записке, сообщенной им доверительно нашему посольству.

Прежде всего противники геронтии указывают на то, что, вследствие постоянного пребывания геронтов в столице, епархии их навсегда лишены своих пастырей. Но сии епархии по временам посещаются геронтами, а в остальное время управляются титулярными викарными архиереями, что в исключительных случаях допускается и по новым правилам Церковно-Народного Собрания. И на самом деле заботливость о 8-ми епархиях послужила только благовидным предлогом преобразования Синода, а главные причины сего преобразования суть следующие: геронты, вследствие своей несменяемости и постоянного пребывания своего в Константинополе, приобрели особенное значение и могущество. «Они составляют духовную олигархию», – писал Г. Бутенев от 22 ноября 1858 г. «Они суть держава в державе, особое государство в государстве», – писал преосвященный Софроний, митрополит Артский в записке своей от 3 марта 1859 г. «Остальные архиереи управляются тремя или четырьмя, пользующимися исключительным влиянием. Их исключительное привилегированное положение, – сказано в речи Г. Карафеодори, – и возможность иметь постоянное местопребывание в столице и управлять по своей воле всеми делами сделали места их завидными и подали повод к притязаниям и соперничеству».

«Геронты пользуются своим могуществом единственно для своих личных выгод, которым готовы пожертвовать все, – писал преосвященный Софроний. – Каждый из них весьма мало заботится об общем благе и думает только о себе, как бы накопить побольше богатств. По корыстным расчетам геронты вступают в союз с влиятельными константинопольскими вельможами и совершенно подчиняют Патриарха своему влиянию или начинают против него глухую борьбу, которая обыкновенно оканчивается или временным удалением некоторых геронтов из столицы, или свержением патриарха и избранием нового, причем геронты и другие влиятельные лица разделяются на разные партии, которые то соединяются, то снова враждуют между собой».

Еще обвиняют геронтов в том, что они раздают епархии не по заслугам, а по произволу своим любимцам, вместе с тем дают им деньги взаймы по высоким процентам и за то позволяют им всячески грабить и обирать епархии и во всяком случае поддерживают их, какие бы справедливые жалобы на них ни поднимались. Наконец, частые перемещения епископов, делаемые по мере их заслуг не в отношении к церкви, а скорее в отношении к своим эфорам, подавали повод к ропоту в народе и даже к неудовольствию некоторых епископов, которые иногда видели себя перемещенными, не будучи спрошенными. Таким образом, геронтов обвиняют и в том, что они главная причина неудовлетворительного состояния и всего низшего духовенства.

По таким-то причинам Церковно-Народное Собрание решило уничтожить геронтию, тем более что, по словам г. Стефана Карафеодори, исключительные права геронтов не подтверждаются ни канонами церковными, ни султанскими Указами. Патриаршему берату, в котором, со времен Магомета 2, поименно упоминается о пяти первых геронтах и о праве их избирать патриарха и просить Порту о его низложении в совокупности с другими архиереями, пребывающими в Константинополе, г. Карафеодори дал особенное толкование, совершенно противоположное толкованию геронтов, и не признает, чтобы этим бератом было предоставлено им какое-либо особенное право.

«Преосвященный Софроний, – сказано в записке высокопреосвященнейшего Филарета, митрополита Московского, от 9 апреля 1859 г., – говорит, что дело идет не о преобразовании, а о прекращении произвольного действования. Если бы это так было, то надлежало бы только указать на правила, которые не исполняются или нарушаются. Но когда составляются новые правила, то это есть более или менее преобразование, и потому нужна осторожность, чтобы не поколебать правила, как он говорит, вечные, запечатленные подвигами и кровью мучеников». «Очень печальную картину, – сказано в той же записке, – злоупотребительных действий геронтов и эфоров написал преосвященный Софроний... Против их злоупотреблений свидетельствует, хотя и скромнее, речь доктора Карафеодори, о характере которого и ревности к Православию наблюдатели отзываются с особенным уважением. Что значительное число духовенства патриаршей области, едва ли не большинство, по своим качествам и действиям не пользуется уважением паствы, это, к сожалению, слышится не в первый раз, и иногда с доказательствами слишком убедительными. Итак, исправление нужно. Забота должна быть о том, чтобы нарушение церковных правил не было исправляемо другим нарушением... Преосвященный Софроний спрашивает, ошиблась ли нация, стараясь воспользоваться случаем к улучшению положения Церкви и нации? Ответ: не ошиблась в намерении, но очень нужно заботиться, чтобы не ошиблась в способе исполнения».

«Постоянные члены Святейшего Синода, – писали с Афона от 12 июня 1859 г., – были и суть причиною многих злоупотреблений. Но если найдется другое какое средство, а не удаление их для прекращения зла, то это было бы лучше». Также и другие совершенно беспристрастные и всеми уважаемые иерархи греческие о геронтах и эфории отзываются очень нехорошо, но и новым порядкам не много радуются и в новом составе Синода не видят ничего обещающего что-нибудь доброе. Преосвященный Софроний утверждает, что геронты могуществом своим пользовались единственно для личных выгод, а не для общей пользы. Между тем из его же записки видно, что в известных случаях одни геронты могли спасать и спасали епископов, несправедливо преследуемых. Известно также, какое сильное содействие они оказывали иерусалимскому патриарху по вопросу о святых местах и как настойчиво противодействовали латинам, когда те добивались преимуществ, принадлежащих одному греческому духовенству. Доктор Карафеодори также свидетельствует в своей речи, что настоящим геронтам Церковь и народ должны быть благодарны за услуги, оказанные ими в разные времена, и заметим при этом, что он нападает не на лица, а на самую систему. Один из греческих иерархов, напротив, заметил, что в случающихся злоупотреблениях виновны лица, а не существовавший порядок и что следовало бы виновных обличать и осуждать, не изменяя устава, который по многому был весьма благодетелен, при этом он указал на то, как часто геронты пользовались своим влиянием для противодействия несправедливым притязаниям мирян, иноверной пропаганды и самой Порты и как необходим в Турции сильный Синод для защиты христиан и для поддержки самого патриарха. «Теперь, – присовокупляет греческий иерарх, – если патриарх будет человек дерзновенный и не вполне преданный Православной Церкви, он, без сомнения, сделается как бы папой; если же не смелый и не дорожащий своею честью, то будет орудием в руках или непосредственно самого правительства или в руках какого-нибудь христианина, сильного у высшей власти; а синодальные члены сделаются орудием патриарха и прочих лиц, и такое состояние Синода, в которое неизбежно ввергнут его, считают новые уставщики, это будто бы возвращение к его древнему предназначению! Пусть об этом судит всякий, кто только знает дела константинопольские и имеет общечеловеческий смысл». Об изменении в составе Синода высокопреосвященнейший Филарет, митрополит Московский, изложил следующие мысли в записках своих от 11 декабря 1858 и от 31 марта 1859 г. Записка (Г. Бутенева от 8 ноября 1858 г.) говорит, что члены Патриаршего Синода опасаются составления Синода из архиереев, призываемых из епархий поочередно. Если это по опасению потерять влияние и выгоды, как говорит записка, то это худо. Но то же опасение может происходить от других основательных причин. Сказывают, что Синод греческого королевства слаб и недеятелен оттого, что члены его ежегодно переменяются правительством, и ревностные скорее других подвергаются устранению. Сего может опасаться и патриарший Синод. По новым правилам Синод никогда не будет иметь членов опытных в высшем церковном управлении. Будет ли он пользоваться полным уважением подчиненного духовенства и народа, состоя из новопришедших, имеющих вскоре удалиться? Удобно ли будет мимоходным членам свободно и твердо судить тех, которые завтра сядут на их места и будут их судить? Записка (представленная князем Лобановым при депеше от 21 февраля 1859 г.) возражает, что, если возбужденный вопрос не будет решен в два года, это будет нерадение членов. Пусть так. Но не о том дело. Неопытные члены могут много вопросов разрешить в два года; но вероятно ли, что неопытные разрешат их так же хорошо, как разрешили бы опытные? Записка от 21-го февраля возражает еще, что членами оставаться долго в Константинополе неудобно по дороговизне. Точно ли наилучший состав Синода будет тот, в основание которого положена идея дороговизны? Не нужнее ли другие высшие соображения? Еще возражение: епархии были бы долго без пастырей. Без сомнения, это требует внимания. Предложим способ устранить сие неудобство и доставить Синоду хотя немногих опытных членов в опору неопытным. Чтобы сохранить прочность Синода и с тем вместе доставить ему удобность приобретать открывающихся новых способных содействователей и успокоить возникшее мнение о преобразовании его, можно было бы постановить, чтобы часть его составляли, как ныне, бессменные члены, а другую призываемые из епархий на два года и более. Пусть избранные будут четыре епархии, ближайшие к Константинополю; пусть с особенным вниманием избираются в них архиереи преимущественно благонадежные для участия в высшем церковном управлении; пусть погодно двое из них будут в Синоде и двое в епархии. Епархии будут терпеть только однолетнее, а не двухлетнее отсутствие архиерея; каждый из сих архиереев в десять лет получит пятилетнюю синодальную опытность и так далее. Не выгоднее ли это и для епархий, и для Синода?

В заключение всех многоразличных отзывов о геронтах и геронтии прилично повторить вышеприведенные слова высокопреосвященнейшего Филарета: «Исправление нужно. Забота должна быть о том, чтобы нарушение церковных правил не было исправляемо другим нарушением», и мнение Афонских старцев: «Постоянные члены Святейшего Синода были и суть причиной многих злоупотреблений. Но если найдется другое какое средство, а не удаление их для прекращения зла, то это было бы лучше».

4) Постановления об отношениях между Святейшим Синодом и патриархом. О взаимных отношениях между Святейшим Синодом и патриархом Церковно-Народное Собрание постановило следующие правила.

За всеми действиями Синода наблюдает патриарх, который «должен почитать и уважать всех членов Святейшего Синода, со всеми безразлично обращаться с кротостью и братскою любовью, не привязываясь особенно ни к кому из них и не имея ни с кем частных сношений для избежания всякого повода к беспорядку и недоверию».

«Какое, – заметил на сие высокопреосвященнейший Филарет, – какое сильное выражение недоверия к лицу, которого сану принадлежит высшая степень доверия от всех православных христиан в делах веры и совести. Можно ли в точности исполнить сие запрещение? Какое несчастное положение патриарха, если он не имеет права частно и тайно посоветоваться с одним человеком или двумя, а, имея нужду в совете, должен советоваться с двенадцатью вдруг. Патриарх имеет, например, нужду некоторый вопрос сообразить с правилами церковными и с примерами действования святых отец; но не имеет удобства заняться сим делом, требующим иногда значительного труда; он знает между членами Синода особенно сведущего, который вскоре мог бы доставить ему потребные указания. Патриарх желал бы войти с ним о сем в особенное сношение – нельзя, запрещено. Член Синода встретил трудный вопрос в епархиальном управлении; он желает частным сношением испросить наставление патриарха. Патриарх обязан не допустить его «для избежания всякого повода к недоверию». Полезно ли не допускать нужных и удобных частных сношений, по мечтательному опасению? Между тем не видно запрещения членам Синода иметь между собою частные сношения. И так они имеют свободу сговариваться против мнения патриарха; один патриарх не имеет свободы и для благонамеренных частных сношений, один он связан... В записке (представленной князем Лобановым при депеше) от 21 февраля сказано, что отношения духовных и светских лиц к Святейшему патриарху проникнуты глубочайшим почтением. В статье теперь рассматриваемой, видны ли отношения к патриарху, проникнутые глубочайшим почтением? Не видны ли, напротив, отношения, проникнутые крайним недоверием и желанием связать патриарху руки? Записка 21 февраля, изложив, как связан был патриарх прежде и как часто неправильно был низлагаем, заключает: «Вот что делается, и как вмешиваются светские лица в избрание патриарха». И это, конечно, не было действием глубочайшего почтения к патриарху. Но прежде связывали патриарха злоупотреблениями, теперь хотят связать его законом» (записка от 31 марта 1859 г.).

Далее Церковно-Народное Собрание постановило: все архиереи должны уважать и почитать патриарха как верховную власть церковной иерархии и представителя и главу народа (монарха); если же какой-либо архиерей будет говорить против патриарха, неприличным образом позоря его имя и без стыда оскорбляя его высокий сан, то он сначала получит от патриарха наедине дружеское наставление, потом, если будет продолжать, при всем Синоде выговор и, наконец, если не исправится, будет наказан.

Высокопреосвященнейший Филарет заметил: «Во-первых, жаль, что это предположено возможным; во-вторых, это очень неравный бой – со стороны архиерея опозорение патриарха без стыда, а со стороны патриарха наедине дружеское наставление. Патриарх должен так поступить свободно, по кроткому пастырскому духу: виновный поражен и наставлен будет добродетелью оскорбленного, паче наказания. Но если так патриарх будет поступать по законной неволе, то явится не добродетель его, а только бессилие. Патриарх должен быть кроток, а закон должен быть справедлив» (записка от 31 марта 1859 г.).

Еще постановлено, что архиерей не может пребывать в Константинополе 1) без предварительного позволения патриаршего и 2) без согласия Синода. «Не довольно ли первого? – замечает высокопреосвященнейший Филарет. – Нужно ли второе? Почему не доверить патриарху, что он благоразумно одному дозволит, другому не дозволит? Нужно ли и в сем связывать патриарха двенадцатью узами» (записка 31 марта 1859 г.).

Потом Церковно-Народное Собрание рассуждало о том, о чем по словам высокопреосвященнейшего Филарета, желательно было бы никогда не слышать в Православной Церкви, – о низведении с престола Вселенского Патриарха. Постановлены следующие правила.

Ежели бы патриарх уклонился от своих патриарших и духовных обязанностей и после двукратных почтительных представлений Синода не захочет исправиться, Синод снесется с членами постоянного Совета и возобновит, с общего согласия, почтительное представление о том, что требуют священные каноны и церковный порядок. В случае упорства со стороны патриарха Синод и Совет сообща обратятся письменно к Высокой Порте с просьбою о его низведении. Равным образом, если патриарх удалится от своих политических обязанностей, постоянный Совет после двукратных представлений снесется с Синодом и вместе с оным подаст прошение Порте. Низведение патриарха тогда только может иметь место, если две трети обоих соединенных собраний изъявят на сие свое согласие.

Вот какие замечания на сие предложил высокопреосвященнейший Филарет в записке своей от 31 марта 1859 г. «Если бы какое другое должностное лицо полагалось после трех замечаний без суда отрешить от должности, вероятно, нашлись бы люди, которые сказали бы, что это неправильно. Не паче ли осторожно поступить должно с лицом, которого падение некоторым образом оскорбительно для достоинства Церкви? Патриарха, не обратившегося к законному порядку по трем напоминаниям, согласно с правилами церковными, должно судить Собору всей Церкви. Признаем, что неудачно созвать 83 архиереев. Поскольку 12 членов Синода сделались обвинителями патриарха, то пусть призовутся по крайней мере еще 12 архиереев беспристрастных и все 24 произведут суд; и если признают патриарха виновным в такой степени, что по священным канонам ему невозможно оставаться на престоле, в таком уже случае вместе с постоянным Советом приступят к низведению. Патриарха полагается также низводить за нарушение «политических обязанностей». Неопределенное выражение. Обдумано ли оно и достоверно ли признано не представляющим опасности, что, получив силу закона, оно будет удобоприменимо к случаям неважным и произведет также частые низложения Патриархов, как прежде».

В письме от 22 ноября/4 декабря 1858 г. Г. Бутенев писал, что только к ущербу духовной олигархии (геронтии) может произойти возвышение духовной власти и влияния Вселенского Патриарха и что сего возвышения горячо желает большинство или даже все члены православного общества – греки и другие, духовные и светские. Между тем правила, принятые Церковно-Народным Собранием, таковы, что высокопреосвященнейший Филарет говорит, что теперь хотят Патриарха связать законом и называют будущее положение его несчастным. «Достойно проницательного размышления и то, – писал он же, – какие могут произойти нравственные последствия, если патриарх будет созданием мирян» (записка 11 декабря 1858 г.).

Далее постановлено правило, обязывающее каждого из архиереев иметь проповедника, который бы объезжал округ и проповедовал Слово Божие безмездно. Высокопреосвященнейший Филарет назвал сие правило достойным подражания.

Наконец, Синоду вменено в обязанность обратить внимание на желания и жалобы болгар в отношении к богослужению. «Сколько я могу судить, – писал князь Лобанов от 7/19 февраля 1859 г., – по многим беседам с духовными и светскими членами Собрания, они искренне желают прекратить печальные недоразумения между славянами и греками в Турции, и мне известно, что распоряжения Церковно-Народного Собрания (т. е. вышеупомянутое и также относительно обязательства для архиереев знать наречие своей епархии) много способствовали к тому, чтобы успокоить болгар, живущих в Константинополе».

5) Постановления о постоянных Церковно-Народных Советах. После сего Церковно-Народное Собрание занялось составлением правил о постоянных смешанных Церковно-Народных Советах. «Движимые и недвижимые имущества христианского духовенства, – сказано в четвертой статье Гатти-Гумаюна, – останутся вовсе неприкосновенными; однако временное управление имуществами христианских общин будет подчинено наблюдению Собрания из членов духовных и светских».

Согласно с сим 11-ю и 12-ю статьями Правил об учреждении и обязанностях Церковно-Народного Собрания постановлено: за исключением вопросов духовных, делами материальными общины будет заведовать совет из членов духовных и из мирян как избранных народом, так и назначенных от правительства. Как все, касающееся верховного управления, принадлежит без сомнения императорскому правительству, так и вопросы духовные относятся к высшему духовенству каждой общины; затем одними чисто материальными делами общины будут заведовать упомянутые советы. «Что разумеют под делами материальными? – заметил патриарший Синод еще до созвания Церковно-Народного Собрания. – Одни политические дела или также управления церковными имуществами? В последнем случае должно заметить, что церковные каноны не дозволяют мирянам управлять церковным имуществом. Правила о заведовании делами народными должны быть определены с ясностью и точностью: сторона духовная, управление церковными имуществами и все, что по канонам относится к Церкви, должно исключительно и непосредственно зависеть от нее. Что касается до вопросов чисто политических, то они могут быть поручены Совету из одних мирян».

На сие первый драгоман нашего посольства г. Аргиропулло возразил, что от существующего порядка дел происходит множество злоупотреблений и что «лица сведущие в богословии утверждают, что канонами церковными духовенству не предоставлено исключительное управление церковными имуществами». Замечание патриархии было отвергнуто Портой. В заседании 13 марта 1859 г. Церковно-Народное Собрание постановило и подписало следующие правила:

В столице и в епархиях учреждаются постоянные Советы, состоящие из 4-х духовных и 8-ми светских членов. «Об организации сего Совета судить трудно, заметил высокопреосвященнейший Филарет. – Она необыкновенна, потому что необыкновенно положение Церкви и народа» (записка от 16 мая 1859 г.).

Половина членов, т. е. 6, ежегодно выбывает и заменяется другими. Ни один член не может, по истечении двухгодичною срока, быть избран на следующее двухлетие. Члены Совета получают жалованье, равно как и секретари канцелярии, состоящей при оном³⁰⁸. Советы в епархиях будут в случае надобности вносить представления чрез своих архиепископов к патриарху, который будет передавать их в Совет, имеющий быть учрежденным в столице. Обязанности и права сего Совета определены следующим образом: Совет под председательством синодального члена или самого патриарха заведует народными школами и богоугодными заведениями, ему же принадлежит контроль финансовой администрации столичных церквей³⁰⁹ и наблюдение за управлением доходами монастырей, зависящих от Вселенского Патриарха. «Сюда, – заметил высокопреосвященнейший Филарет, – может быть отнесено мнение Святейшего патриарха, что это противно каноническому праву, правилам святых апостол (именно 34 и 42), преданиям и вековым привилегиям Церкви» (записка 16 мая 1859 г.).

«Права постоянного Совета, – писал князь Лобанов от 21 марта 2 апреля, – положительно определенные Церковно-Народным Собранием, должны совершенно разуверить тех, кто несправедливо предполагает, будто оттоманское правительство или большинство светских членов Церковно-Народного Собрания хотели отнять у Церкви светскую власть, которую она имеет над православными со времени завоевания Константинополя. Правда, что по проекту, согласно с Гатти-Гумаюном, управление финансовыми делами общины подчинено постоянному Совету но самый Совет находится в зависимости от духовной власти, ибо, кроме того, что половина членов будет назначена Синодом³¹⁰, патриарху предоставлен главный контроль за действием Совета. Во время совещаний некоторые члены Собрания делали попытки увеличить власть будущего Совета и усилить в нем светский элемент введением представителей из всех областей; но эти попытки не имели успеха. Даже в вопросах чисто светских, как, например, финансовое управление церквей и монастырей, зависящих от патриархата, Собрание сделало значительные уступки духовенству, потому что предоставило постоянному Совету только право наблюдения за этим управлением без всякого вмешательства светских лиц в сбор и употребление доходов церковных. Таким образом, вместо посягательства на права духовенства и достояние Церкви, так называемое отделение светской власти от духовной, выразившееся в учреждении постоянного Совета, напротив, обращается к выгоде Церкви, потому что еще более утверждает невмешательство мирян в чисто духовные вопросы».

Так писал Князь Лобанов от 21 марта/2 апреля 1859 г., а в секретной записке, представленной константинопольским посольством министерству иностранных дел от 8/20 ноября 1858 г. и подписанной Г. Бутеневым, сказано следующее: «Правило об отделении власти светской от духовной, в высочайшей степени важное, без сомнения, наносит тяжкий удар не только древним преимуществам Вселенского Патриарха и высшего духовенства, но также тем правам, которые были предоставлены христианам как единственная защита и обеспечение под мусульманским владычеством».

В записках своих от 11-го декабря 1858 г. и 16 мая 1859 г. высокопреосвященнейший Филарет причисляет управление церковными имуществами к предметам церковным, коим мирское только соприкосновенно, и потом предлагает следующие соображения: «Как хорошо было бы, если бы пастыри могли сказать с апостолами: «...не угодно есть нам оставлыпим слово Божие, служити трапезам, но для сего надобна и паства апостольская, которая ничего не жалела для нуждающихся членов Церкви... Говорят, что Собрание сделало уступку духовенству, предоставив себе только контроль и наблюдение. Но, во-первых, правило не просто говорит: да управляет епископ церковным имением, но прибавляет: да управляет властительски. Если последнее слово употреблено не без значения, то оно значит: да управляет без постороннего вмешательства, без контроля. Во-вторых, что значит наблюдение? Неужели Совет будет только смотреть, что делается, и ничего не будет делать? Для чего бы и домогаться такого наблюдения? А если он, найдя какие-нибудь распоряжения духовенства несогласными с своей мыслью, будет требовать инаковых распоряжений, то наблюдение неприметно сделается высшим управлением. Апостольские правила, предоставляя епископу полновластие в управлении церковными имениями, не возбраняли, впрочем, злоупотребления в сем управлении предоставлять на суд Собора. Посему Церковно-Народное Собрание лучше сохранило бы ненарушимость апостольских правил, если бы предоставило себе» или постоянному Совету «право: 1) по сведениям и доносам о злоупотреблении или растрате церковных имений входить в рассмотрение к восстановлению законности с согласием Синода; 2)предлагать Синоду о возможных из церковных финансовых средств пособиях необходимым для церкви заведениям учебным и богоугодным».

6) Предположение о назначении жалованья духовенству. В заседание 13-го же марта Церковно-Народное Собрание, согласно с программой Порты, приступило к рассмотрению важного вопроса о назначении жалованья православному духовенству в Турции. Впервые мысль о сей мере была подана, как предполагают, бывшим князем Самосским Вогоридесом, который предложил ее представителям европейских держав по случаю совещаний Гатти-Гумаюне. В 3-й статье оного сказано, а в Правилах об учреждении Церковно-Народных Собраний повторено, «что доводы, присвоенные духовенству обычаями или законами, отменятся все без различия и что они заменены будут определенным жалованьем патриарху и окладами прочим служителям Церкви, сообразными с степенью их достоинства». Еще задолго до созвания Церковно-Народного Собрания, в бытность нашей иерусалимской миссии в Константинополе, греческие иерархи выражали опасения свои насчет подобной меры, в конфиденциальных разговорах с преосвященным Кириллом Мелитопольским и с г. действительным тайным советником Бутеневым. Так, митрополит Никомидийский Дионисий, заметив мимоходом, что намерение Порты назначить духовенству постоянное жалованье противно церковному праву, потому что служащий алтарю должен и питаться от алтаря, прибавил, что мера эта может быть допущена в Русской Церкви, в которой правительство и духовенство принадлежат к одному исповеданию, но что в Турции она произвела бы гибельное действие. Также и Вселенский Патриарх объяснил преосвященному Кириллу и г. действительному тайному советнику Бутеневу всю опасность, которая, по мнению его, угрожала бы Греческой Церкви, если бы Порта успела настоять на своем требовании определить епископам постоянное жалованье, и просил заступничества русского посольства пред турецким Правительством, дабы решение этого вопроса было вовсе отклонено и все осталось бы по-старому. Г. Бутенев отвечал Его Святейшеству, что о подобном домогательстве не может быть и речи, потому что вопрос о содержании духовенства возбужден в Порте на основании Гатти-Гумаюна, исполнение коего составляет одно из торжественных обязательств, которые султан принял на себя пред лицом всей Европы, что хотя мы и не участвовали в составлении этого акта, но при заключении мира признали обязательность его в главных чертах; что если мы примем участие в истолковании некоторых статей его в пользу Греческой Церкви, то этим неминуемо вызвано будет посредничество западных держав, которое едва ли будет клониться к выгодам греческого духовенства.

После такого объяснения патриарх и Синод его возражали уже слабее и с некоторой уклончивостью (в замечаниях своих на «Правила об учреждении и обязанностях Церковно-Народных Собраний») против назначения жалованья греческому духовенству, а первый драгоман нашего посольства г. Аргиропулло в возражениях своих на сии замечания настаивал на необходимости сей меры и утверждал, что её желает большинство людей беспристрастных между мирянами и даже между духовенством. Русские же иерархи выразили о сем предмете следующие мысли. «Турецкое правительство, – писал высокопреосвященнейший Филарет от 3 апреля 1858 г., – собирает сведения о существующих способах содержания православного духовенства и хочет заменить оное жалованьем, предполагая, вероятно, взять церковные имущества в свое распоряжение»³¹¹.

«Русское в Константинополе посольство приметно поддерживает мысль турецкого правительства. Когда один из членов константинопольского Синода сказал, что епископы на жалованье менее будут посещать свои паствы, посольство приняло сие за признание, что паствы посещаются ныне с корыстными видами. При внимательном рассмотрении дела (впрочем, в подробностях мало нам известного) вывод сей может показаться поспешным. Положим, что епископ, объезжая епархию, пользуется пособиями паствы. Не надобно спешить порицать сие. Апостол написал: Господь повеле проповедаюшим благовестие от благовестия жити (1Кор 9:14) и еще: да общается учайся словеси учащему во всех благих (Гал 6:6). Если паства усердствует по учению апостольскому и пастырь, принимая избытки богатых, уделяет от них бедным, то чрез сие с обеих сторон выражаются и поддерживаются взаимные добрые расположения. Но положим, что епископ на жалованьи. По всей вероятности, оно будет достаточно только для того, чтобы прожить с нуждой, и не будет достаточно на издержки объезда епархии, причем более или менее могут потребоваться и благотворительные издержки. Притом принятие пособия от паствы, вероятно, будет уже запрещено, что и мирянам внушено будет. И так без вины епископа путешествия по епархии сделаются реже, следственно, и надзор за подчиненным духовенством и над паствой слабее; и связь духовенства с паствой может расстраиваться. Взятие церковных имуществ в государственное распоряжение и в христианских государствах не можно назвать мерой счастливой. Отобранные церковные имущества частью без следов погружены в имущества государственные (и это еще лучше), частью проданы малоценно по недостатку покупщиков или по их сомнению в благонадежности покупки и частью по разным случаям перешли в частные руки. Таким образом, государство получило незначительное приобретение единовременно, а для Церкви собственное обеспечение содержания духовенства исчезло навсегда. Можно ли надеяться, что лучше будет в Турции, что правительство, взяв церковные имущества, не расточит их?³¹² Что доходов их не поглотит бездонное в Турции Государственное казначейство или просто, или в виде займа на бесконечные времена? Что жалованье будет производиться своевременно и без ущерба? Если в Турции войско иногда долго не бывает удовлетворено заслуженным жалованьем, более ли попекутся о христианском духовенстве, которому ревностные магометане готовы от искреннего сердца пожелать голодной смерти? И во время скудного и неверного жалованья перестанут ли требовать подарков и взяток, которые теперь разоряют православное духовенство и принуждают его казаться жадным к деньгам для необходимого удовлетворения чужой действительной жадности?»

«С мнением высокопреосвященнейшего митрополита Московского я совершенно согласен, – писал высокопреосвященный митрополит Григорий от 23 апреля 1858 г. – Жалоб на греческое духовенство в азийских турецких владениях, сколько известно, не было. Жалобы на греческое духовенство по известной причине возникли в европейских турецких владениях. Турецкое правительство очень обрадовалось этим жалобам и крепко взялось за них, чтобы привести в исполнение предположенную им меру дать православному греческому духовенству жалованье. Турецкое правительство взялось за эту меру для того, что оно удобно может привести греков в большую бедность и отнять у них всякую возможность к какому-нибудь восстанию; ибо жалованье будет взиматься с греков турками, и по их жадности к деньгам гораздо в большем числе, нежели какое нужно на жалованье. Другие державы очень знают намерение Турции, но молчат; потому что жалованье назначится греческим духовным властям, без сомнения, самое умеренное, при котором они не будут в силах выезжать в свои епархии и делать должные внушения православному народу, равно не будет в силах ничего предпринимать для укрепления народа в вере, охранения его от совращения в иные исповедания и расположения к себе. А это именно и нужно как папской, так и протестантской на Востоке миссии. Другим державам очень полезно приготовляемое жалкое состояние греческого духовенства и потому, что, чем более они привлекут православного народа в свои исповедания, тем греки будут слабее, тем менее можно будет опасаться их восстания и, что главное, тем менее страшна будет для них Россия. Пропаганда на Востоке крайне усиливается, кажется, несомненно, не столько в видах веры, сколько в видах искоренения восточного православного исповедания для ослабления России».

«Намерение турецкого правительства, – писал он же от 9 декабря 1858 г., – назначить жалованье патриарху, митрополитам, архиепископам и епископам не противно правилам Церкви и в исполнении своем может быть весьма благодетельное и справедливо выставляемое за великое благодеяние. Но предполагаемое жалованье будет назначено в обрез. А при таком жалованье епископы не будут в состоянии сделать никакого благодетельного заведения в своих епархиях; их епархии будут оставаться без всякой их помощи. Они также не будут в состоянии посещать своих епархий, и их епархии будут оставаться без надзора, предупреждения от пороков и охранения от всякого совращения от веры. Эта мера, вероятно, выдумана не турецким правительством, а европейскими державами и, очевидно, имеет целью разрушить Восточную Церковь».

«Мысль о назначении жалованья членам высшего духовенства, – писал еще высокопреосвященнейший Филарет от 11-го декабря 1858 г., – возникла прежде Гатти-Гумаюна и между греками-мирянами. Следственно, и теперь надлежит ожидать, что они будут сильно настаивать на сей мысли. Нельзя ли вразумить их, что сколько они ослабят высшее духовенство, столько ослабят свое национальное единство и силу?»

Между тем в мнениях константинопольских мирян о сем предмете произошла перемена. В 1857 г. Г. Аргиропулло писал, что мысль о назначении жалованья духовенству все более и более приобретает себе приверженцев между людьми беспристрастными из мирян и духовенства. А в записке, представленной Константинопольской миссией от 8/20 ноября 1858 г. Министерству иностранных дел, между прочим сказано: «Назначение определенных жалований духовенству кажется высшему духовенству мерою, которую невозможно привести в исполнение, и начинает быть оспариваемо даже теми мирянами, которые сначала его предлагали и защищали теоретически... Одно из значительных возражений, выставляемое самими мирянами против подобной меры, состоит в том, что она повела бы за собою недостаток средств к погашению народного долга и к содержанию церквей, больниц и училищ, которые при настоящем положении дел существуют единственно добровольными приношениями христиан под наблюдением пастырей церковных». «Разрешат ли удовлетворительно сии возражения? – заметил высокопреосвященнейший Филарет. – Если не разрешат, то опять предлагаемое ими преобразование оказывается разрушительным для Церкви и для них самих» (записка 11-го декабря 1858 г.).

Наконец в депеше князя Лобанова от 4/19 февраля 1859 г. было сказано, что «Собрание единодушно считает невозможным допустить жалованье духовенству и надеется обойти эту статью программы, начертанной Портой (в Гатти-Гумаюне и Правилах об учреждении и обязанностях Церковно-Народных Собраний)». Однако, сопротивляясь сей мере, Собрание желало только не допускать вмешательства Порты в сбор и распределение жалований духовенству, но вместе с тем видим необходимость принять какие-либо меры для прекращения разных злоупотреблений, существовавших доселе. Посему оно предполагало определить сумму доходов патриарха (в 1 миллион пиастров, т. е. 50 000 р. сер.), которые он мог бы получать с разных ставропигиальных монастырей. Относительно же епархиальных архиереев полагали, что с уничтожением эфорий, требовавших значительных издержек, доходы с епархий будут достаточны для их содержания. Вместе с сим предполагалось назначить духовенству, что ему брать за требы, а нуждающимся епископам выдавать пособия из центральной кассы, из которой равным образом содержались бы училища и богоугодные заведения. Эту центральную кассу полагали возможным образовать из взносов богатых монастырей афонских, Синайского и Гроба Господня, а для того чтобы осуществить это предположение, пригласили патриарха Иерусалимского и также патриарха Антиохийского участвовать в Церковно-Народном Собрании под тем предлогом, что их присутствие необходимо, так как постановления Церковно-Народного Собрания будут обязательны для всех патриархатов. Собрание не объясняло, однако, согласно ли оно по вступлении патриархов вновь пересмотреть все решения, принятые до их приглашения и без их согласия. Патриархи Иерусалимский и Антиохийский решительно уклонились от участия в Церковно-Народном Собрании, хотя Вселенский Патриарх и само Собрание весьма настоятельно приглашали их и возлагали на них всю ответственность за последствия, могущие произойти от их отказа.

Другой предмет заботы составлял для Церковно-Народного Собрания долг, лежащий на патриархии и простирающийся до 7 или 8-ми миллионов пиастров (около 4 000 000 р. сер.). Предполагали возможным покрыть этот долг налогом по 10-ти пиастров на каждое православное семейство в Турции (Православных считается 7 миллионов, составляющих около 1-го миллиона семейств).

Но когда приближалось время рассуждать о сем в Церковно-Народном Собрании, логофет Аристархи неожиданно объявил в оном, что султан, узнав, что долг лежащий на Константинопольской Церкви, составляет главное препятствие к исполнению его намерения, решил, чтобы долг сей был уплачен оттоманским правительством. Хотя затем не последовало никакого султанского указа о сем, и потому можно было ожидать, что предположение султана останется неисполненным, однако известие, переданное логофетом, возбудило в Собрании общее удивление и недовольство: отчасти оно не желало быть в этом обязанным турецкому правительству, отчасти предвидело оно по известному расстройству турецких финансов невозможность исполнить сие обещание, мысль о котором была, кажется, внушена интригами партии, желающей назначения жалованья духовенству. Когда наконец в заседании 13 марта Собрание приступило к суждению о сей мере, поднялись шумные прения. «Большинство духовенства, – писал князь Лобанов от 21 марта, – не благоприятствует назначению жалованья, а между светскими членами существует об этом предмете разногласие». Патриарх пригласил последних изложить свое мнение, намереваясь произнести свое суждение после всех, чтобы избегнуть противоречий в вопросе, который столь близко касается Церкви.

Логофет Аристархи начал говорить в пользу назначения жалованья, впрочем, весьма уклончиво. Сия уклончивость объяснялась желанием его, с одной стороны, угодить Порте, поддерживая проект о назначении жалованья, а с другой – не восстановить [против себя] патриарха и прочих членов духовенства, которые, как он знал, не были согласны на сей проект. Он сказал, что Порта, находя нужным изменить настоящее управление церковное, чтобы удовлетворить многочисленным жалобам православного населения, предположила для достижения сей цели назначить жалованье высшему духовенству, что он сам разделяет мнение правительства о важности сей меры, лишь бы только она не была противна постановлениям церковным, о чем он судить не может, предоставляя решить о сем Синоду.

Тогда патриарх объявил от лица епископов, заседающих в Собрании, что они считают назначение жалованья духовенству мерой противной каноническому праву, правилам св. апостол, преданиям и вековым привилегиям церкви и самой унизительной для духовенства.

Мнение Его Святейшества было горячо поддержано многими влиятельными светскими членами собрания, в том числе г. Стефаном Карафеодори. Прение сделалось общим; светские члены потребовали баллотировки. Оказалось, в пользу жалованья только 6 голосов, а именно: логофета, греческого константинопольского депутата Адоссиди (служащего в Танзимате и покровительствуемого великим визирем), Фотиади (уполномоченного от престарелого князя Вогоридеса, который впоследствии умер) и всех трех славянских депутатов (2 от Болгарии и 1 от Боснии). Особенно последний (Гавро Вуткович) возражал духовенству так горячо и с таким увлечением говорил в пользу своих соотечественников, и особенно славянских священников, утесняемых епископами, что Собрание, не вполне поняв его речь, произнесенную по-славянски и переведенную по-гречески Адрианопольским митрополитом в смягченном виде, полномочило Г. Вутковича представить протест свой в следующее заседание³¹³.

О последствиях баллотировки было объявлено находившемуся при совещании депутату Порты с просьбой донести правительству, что назначение жалованья найдено по большинству голосов противным каноническому праву и что Собрание просит дозволения изыскать более приличное средство к уничтожению существовавших злоупотреблений. Сервер Эфенди отвечал что, будучи мусульманином, он не может судить об этом предмете, что, впрочем, турецкое правительство обнародовало Гатти-Гумаюн со всеми его статьями, в том числе и о назначении жалованья, по предварительном соглашении с другими державами, что, сколько ему известно, в России и в Греческом Королевстве православное духовенство согласилось на получение жалованья, чего не могло бы случиться, если бы это было противно религии, но что, впрочем, если Собрание настаивает на своем решении, то может избрать из среды своей комиссию, которая представила бы Порте о причинах, почему оно не соглашается на принятие жалованья, и предложила бы Правительству новый, более удобный проект для разрешения предлежащих затруднений. Собрание хотело в то же заседание назначить эту комиссию, но как логофет и некоторые другие члены отказались участвовать в ней, то патриарх закрыл заседание, объявив, что сообразит все обстоятельства в течение недели. В следующее заседание, 20 марта, преосвященный Софроний, митрополит Артский, прочел составленную им по поручению Собрания записку, в которой подробно доказывал выраженную патриархом мысль, что назначение жалованья духовенству есть мера противная канонам церковным.

Высокопреосвященнейший Филарет предложил от 16 мая 1859 г. следующие возражения на записку преосвященного Артского. Мнение преосвященного Артского против жалованья духовенству основано на неверных умозаключениях. Из того, что служащие Церкви имеют небесного Мздовоздателя, не следует, что им не должно давать хлеба или денег на покупку хлеба. Сравнение жалованья с наемной платой несправедливо. Наемная плата есть оценка работы по договору, жалованье не оценивает труда священнослужителя; он служит не за наем, а за послушание церковному избранию; жалованье дается ему как средство иметь хлеб и одежду. Из того, что апостол говорит: до нынешнего часа и алчем и жаждем, – не следует, что не должно доставлять служителям Церкви пособий вещественных или денежных, чтобы они не алкали и не жаждали. Неправда, будто жалованье противно правилам Церкви. Апостол пишет: Господь повелел проповедаюшим благовестие от благовестия жити (1Кор 9: 14). То есть Господь повелел служащим Церкви получать на потребности временной жизни пособия вещественные или денежные от верующих порознь, или от общества верующих, или от правительства. Несправедливо, будто назначение духовенству жалованья есть похищение права у небесного Мздовоздателя. Несправедливо, будто жалованье должно приводить христианина в ужас при соображении с словами Христа Спасителя: Аз есмь пастырь добрый. Дело в том, что апостольским правилам не противно назначение духовенству жалованья от правительства, как это делается в России; а противно правилам взятие в светское распоряжение церковных имений, как это хотят делать в Турции, чтобы из церковных имений извлечь жалованье духовенству. В России правительство дает жалованье духовенству, но власть распоряжаться церковными имениями и доходами у епископов не отнята, и, следственно, правила апостольские не нарушены.

Сии замечания высокопреосвященнейшего Филарета относятся, собственно, к доводам, представленным преосвященным Софронием против жалованья; что же касается до самой этой меры, то и Московский митрополит называл ее разрушительной для Церкви и для греческого народа и говорил, что, если греческие миряне настоят на сей мере, они сколько ослабят высшее духовенство, столько ослабят свое национальное единство и силу. И высокопреосвященнейший Григорий писал, что эта мера, очевидно, имеет целью разрушить Восточную Церковь. С другой стороны, преосвященный Дионисий Никомидийский в конфиденциальном разговоре с преосвященным Кириллом Мелитопольским выразил мысль, что жалованье духовенству может быть допущено в России, в которой правительство и духовенство принадлежат к одному исповеданию, но что в Турции оно произвело бы гибельное действие. Из сего можно бы заключить, что называя назначение духовенству жалованья мерой противоканонической, греческое духовенство имеет в виду особенно то обстоятельство, что в Турции правительство неверное, и что от такого правительства получать духовенству жалованье унизительно, о чем они свободно говорить не могут.

Записка преосвященного Софрония Артского была одобрена Церковно-Народным Собранием почти единогласно. Вследствие сего в понедельник 23 марта депутация, состоящая из доктора Стефана Карафеодори, Адоссиди, филиппопольского депутата Стояновича и некоторых других светских членов Собрания, отправилась к министру иностранных дел и объяснила ему, что предположение о жалованье, одобренное правительством, оказалось столь противным правилам и преданиям Церковным, что Собрание решилось представить о сем некоторые замечания его превосходительству. Внимательно выслушав объяснения депутации, Фуад-паша отвечал благосклонно, что Порта, взирая на епископов как на представителей народа и государственных сановников, предполагала назначить им жалованье, чтобы обеспечить их существование и прекратить народные жалобы, но что, если сия мера оказывается противной религии, Собрание может изыскать другое, удобнейшее средство для достижения цели, предложенной правительством. В приискании сего средства возникли разные затруднения, которые наконец повлекли за собой внезапное удаление из Константинополя всех бессменных членов Синода.

7) Удаление бессменных синодальных членов из Константинополя. Высшее духовенство по поводу предположенных преобразований неоднократно выражало свои опасения и жалобы, но Порта всегда успокаивала оное словесными и письменными уверениями, что права Церкви и духовенства остаются и останутся ненарушенными.

«Единственное серьезное препятствие успеху дела, предпринятого Церковно-Народным Собранием на благо Церкви,– писал князь Лобанов в депеше своей от 13/25 июня за № 77, – состоит в сопротивлении геронтов, успевших создать себе в Синоде исключительное положение». Когда, наконец, геронты успели склонить на свою сторону и патриарха, тогда светские члены Собрания, встречая в нем непреодолимое препятствие своим начинаниям, решились подать Порте прошение о низведении патриарха с престола. Порта по ходатайству русской миссии не приняла сего прошения, а вместо того великий визирь предложил, чтобы были удалены из столицы некоторые из геронтов. Предположение визиря было исполнено, но вместо некоторых были высланы все. Обстоятельства сего дела в депешах князя Лобанова изложены следующим образом. «Предположение, в пользу которого по отстранении проекта о жалованье было более всего голосов, состояло в том, – писал князь Лобанов от 13/25 июня 1859 г., – чтобы отменить противозаконные сборы архиереев и заменить их правильными и определенными доходами, которые были бы справедливым образом распределены по селам, составляющим епархии, и чтобы с своей стороны архиерей был обязан собирать их лично на ежегодном пастырском обхождении всех местностей его епархии. Но члены Синода, не перестававшие с самого начала занятий Церковно-Народного Собрания останавливать кознями своими правильный ход их, привели все в действие, чтобы посеять раздор между светскими членами Собрания и архиереями, составляющими часть оного, чтобы сделать невозможным всякое соглашение касательно точнейшего определения архиерейских доходов. Для сего они сначала старались напугать архиереев Собрания, обвиняя их в нарушении пользы церковной; когда же им не удалось поколебать их твердость, они притворились, что подчиняются желаниям Собрания с условием, что оно в основание своих трудов приимет списки архиерейских доходов в каждой епархии, которые с этою целью были бы вытребованы в Константинополь. Хотя, очевидно, геронты предположили эту меру единственно с целью выиграть время, утомить терпение Собрания продолжительным застоем в занятиях и таким образом добиться того, чтобы оно разошлось, однако Собрание согласилось с тем условием, чтобы начать ревизию с списков доходов самых синодальных митрополитов, в ожидании присылки в определенный срок областных списков. Геронты, видя себя уличенными, решительно объявили, что они тогда только представят списки своих доходов на усмотрение Церковно-Народного Собрания, если оно формально обяжется не касаться вопроса о их главных доходах и заниматься только ревизией доходов второстепенных и неопределенных, каковы взносы при освящении церквей, посвящении священников и тому подобные. С другой стороны, патриарх, слабохарактерность которого сделалась пословицей, несколько времени в нерешительности колебался между двумя партиями, потом окончательно был привлечен к партии геронтов митрополитом Халкидонским, который всегда имел сильное влияние на Его Святейшество, и, так как он сам геронт, ввиду общей опасности наконец соединился с остальными товарищами своими, несмотря на личную свою неприязнь к некоторым из них. Тогда доведенное до крайности колебаниями своего председателя патриарха и кознями синодальных митрополитов Собрание решило представить Фуад-паше прошение, подписанное всеми светскими членами, чтобы Порта употребила энергические меры для ограждения успеха его дальнейших занятий. Эти меры, как объяснили Фуад-паше словесно члены депутации, вручившей ему сие прошение, должны были состоять в удалении патриарха от председательства в Собрании и даже от патриаршего престола и в назначении на место его временного местоблюстителя, которому было бы поручено управление церковными делами до избрания нового патриарха»³¹⁴.

Сам патриарх, будучи не в состоянии остановить направленные против него интриги, подал министру иностранных дел прошение о своем увольнении, и прошение сие было бы принято Портой, если бы сего не остановил князь Лобанов.

«Я воспользовался одним из последних свиданий моих с великим визирем, – писал он в депеше своей от 13/25 июня 1859 г. № 77, – чтобы по возможности воспрепятствовать низвержению Патриарха. Я заметил великому визирю, что, по моему мнению, прошение Собрания по крайней мере неблаговременно, потому что, во-первых, никак нельзя приступить теперь же к избранию нового патриарха на основании новых правил, недавно постановленных по сему предмету самим Церковно-Народным Собранием, так как эти правила еще не утверждены Портой; во-вторых, потому что низвержение патриарха, без сомнения, унизит труды Собрания в глазах греческого народонаселения, которое считает председательство патриарха в Собрании одним из ручательств за успех занятий этого Собрания. К величайшему удовольствию моему, Али-паша отвечал мне, что он совершенно разделяет мое мнение о сем предмете, и, сообщив мне о настоящем положении дел и о личном составе Синода некоторые замечания, поразившие меня верностью взгляда, он предложил мне практическое средство, которое, по его мнению, с большею вероятностью успеха могло удовлетворительным образом разрешить затруднения. Средство сие состояло в том, чтобы внушить Патриарху, дабы он 3-х или 4-х из самых упорных геронтов отослал в их епархии, как некоторые из его предшественников поступали в подобных обстоятельствах». Предположение великого визиря было одобрено князем Лобановым, и патриарх охотно согласился взять обратно свое прошение с тем условием, однако, чтобы для сохранения приличия Порта прислала ему приказание остаться на своем месте. Он с живейшим удовольствием принял предложение об удалении геронтов, на которых жаловался горько; но он решительно отказался начать сие дело. «Ни в каком случае, – говорил он, – я не представлю Порте подобного прошения: скорее я согласился бы быть низведенным. Что касается до правительства, то до него доходило много жалоб на злоупотребления некоторых синодальных ленов, и оно имеет посему право вступиться, пусть оно даст мне приказание выслать геронтов в их епархии, и я исполню оное, не колеблясь ни одну минуту».

После сего патриарх получил от Порты буюрульди (визирское предписание) оставаться на патриаршем престоле, а вслед за тем письмо Фуад-паши, в котором ему передавалось приказание правительства предложить синодальным членам, известным под именем геронтов, отправиться на некоторое время в свои епархии.

«Хотя, – писал князь Лобанов от 11/23 июля 1859 г., – о высылке геронтов патриарх заранее согласился с Портой, однако он почел своей обязанностью выразить вслух великому визирю и министру иностранных дел свое сожаление о том, что подобное решение приняли, не испросив предварительно его согласия». Министры оттоманские отвечали ему, что, вместо того чтобы выражать свои сожаления, ему следовало бы скорее извиняться перед ними в том, что не он первый подумал об осуществлении этой меры, которой давно желает весь народ и которую признала необходимой сама Порта.

Приказание Порты было сообщено патриархом шести геронтам, заседающим в Синоде, которые отвечали, что они подчиняются воле правительства и отправятся тотчас по окончании сборов.

Таким образом, так как по прежним правилам Константинопольский Синод состоял из бессменных членов и всех временно присутствующих в Константинополе архиереев, а Церковно-Народное Собрание изменило это правило и постановило, чтобы впредь в Синоде бессменных членов не было, то удалением из Синода всех присутствовавших в столице бессменных членов сие новое правило Церковно-Народного Собрания приведено в исполнение, хотя оно не получало еще никакого утверждения, точно так как не утверждены новые правила об избрании патриарха. Кроме того, Святейший Синод лишился внезапно всех своих бессменных членов не по решению патриарха, не по предложению его, даже без официального согласия его, единственно вследствие приказаний Порты, переданного патриарху в частном письме Фуад-паши, а по существующим законам ни один синодальный член не может отправиться в свою епархию без разрешения патриарха, без предварительного извещения великой Церкви и без султанского указа.

Пятеро из них (все, кроме Деркосского митрополита) перед отъездом своим представили патриарху протест, который впоследствии был публично прочитан в Церковно-Народном Собрании и по распоряжению патриарха напечатан вместе с возражением на оный и речью С. Карафеодори об уничтожении геронтии.

Между тем князь Лобанов (как видно из его депеши от 20 июня/2 июля № 81) объяснил патриарху, что вследствие ходатайства русского посольства не удалась попытка низложить его, и посоветовал Его Святейшеству «сколько в видах собственной пользы, столько же пользы церковной соблюдать совершенное согласие с Собранием». На сие патриарх поблагодарил г. посланника за его ходатайство и уверил его, что он всячески будет стараться пребывать в совершенном согласии со всеми членами Церковно-Народного Собрания. Но вместе с тем патриарх выразил желание, чтобы один из членов Собрания, преосвященный Неофит Солунский, был удален в свою епархию, так же как и геронты. Князь Лобанов в той же депеше писал, что требование патриарха справедливо, так как преосвященный Неофит позволял себе в полном Собрании самые неприличные выражения против Его Святейшества. Однако и сие справедливое требование патриарха не было исполнено, ибо Фуад-паша решил, что «Порта не намерена поддерживать некоторые личные неприязни, которые могли привести хотя к частному разложению сего совещательного Собрания, и что все члены оного до конца своих трудов будут удержаны на месте, на которое они призваны доверием народным» (депеша князя Лобанова от 27 июня / 9 июля 1859 г. № 85).

«Можно надеяться, – писал князь Лобанов от 13/28 июня 1859 г., – что с прекращением тайных внушений и влияния от лиц, его окружающих, патриарх снова будет пользоваться свободой в своих действиях и что скоро увидят восстановленным доброе согласие, на мгновение нарушенное, между Его Святейшеством и членами Церковно-Народного Собрания».

Из всего вышеизложенного видно, что по издании Гатти-Гумаюна 1856 г. для рассуждения о разных преобразованиях, касаюшихся Церкви и духовенства, созвано Собрание из 20-ти светских и 7-ми духовных членов. В число светских избраны многие лица, служащие в турецком правительстве, а в число духовных не допущены бессменные члены Синода и вместо них избраны другие архиереи (записка высокопреосвященнейшего Филарета от 11 декабря 1858 г. Л. 98).

Таким образом, составленное Церковно-Народное Собрание, в присутствии представителя турецкого правительства, и по программе начертанной в Гатти-Гумаюне, постановило новые правила относительно церковного устройства. В избрании патриарха оно предоставило мирянам еще более участия, чем они имели доселе, а именно, избрание трех кандидатов, из которых Синод окончательно изберет патриарха, поручило Собранию из 70-ти мирян и 15 или 17-ти духовных особ. Собрание предоставило мирянам участие и в избрании архиереев, узаконив, что по смерти епископа епархия имеет право указать на кандидата, которому Синод в некоторой степени обязан дать преимущество перед одним из своих кандидатов, и, кроме того, мирянам же дал право участвовать в суде над епископом. Далее Собрание изменило состав Синода, уничтожив бессменных синодальных членов, и во многом ограничило власть патриарха, предоставив не только Синоду, но и постоянному Народному Совету в случае неудовольствия на патриарха, без суда, просить Порту о низведении его с престола. Наконец, Собрание передало управление церковными имуществами в светское распоряжение, постановив, чтобы постоянный Народный Совет, который будет состоять из 8-ми мирян и 4-х духовных лиц, имел высшее наблюдение над управлением церковными имуществами и над употреблением церковных доходов.

Единственное серьезное препятствие успеху дела, предпринятого Церковно-Народным Собранием, состояло в сопротивлении геронтов. Когда они успели склонить на свою сторону и патриарха, тогда светские члены Собрания решились подать Порте прошение о низведении патриарха с престола. Порта приняла сего прошения, и вместо того были по приказанию Порты удалены из столицы все присутствовавшие в Константинополе бессменные члены Синода без официального согласия на то Патриарха.

Таким образом, вновь постановленное Церковно-Народным Собранием правило об уничтожении геронтии, хотя еще и не утвержденное, на самом деле приведено в исполнение. По удалении геронтов патриарха склонили к обещанию соблюдать совершенное согласие с Народным Собранием, и вместе с тем оставлено без внимания и без исполнения требование Его Святейшества об удалении из Собрания одного из членов оного, позволившего себе при всем Собрании самые непочтительные и неприличные выражения против патриарха. Требование патриарха было отвергнуто под тем предлогом, что нельзя нарушить целости Народного Собрания до окончания его трудов.

? ноября 1859 года

1. Состояние Православной Церкви. Католическая и протестантская пропаганды³¹⁶

Православную Церковь составляют русские с некоторыми племенами, принадлежащими России, греки, южные славяне и арабы. К ней же могли бы быть причислены армяне и копты, если бы схоластическая придирчивость не создала между ими и Православной Церковью разницу в догматах, когда они отличаются от нее только другим выражением того же догмата, неправильно обвиняемые в монофизитстве, армяне и копты, отделились в особую Церковь³¹⁷.

В прежние времена Православная Церковь отличалась равномерным уважением прав всех народов, к ней принадлежащих. Так, во времена существования Византийской империи, когда греки преобладали на Востоке, первенство их в делах церковных, выражавшееся прибавлением к званию Византийского патриарха титула «Вселенский» и предпочтением греческого языка в торжественных богослужениях, не мешало, однако, другим православным народам иметь свое самостоятельное церковное управление, употреблять свой собственный язык в духовных книгах и богослужении, избирать своих единоплеменников во все степени духовного звания – от приходского священника до патриарха – и посылать своих представителей на Соборы. Каждый патриарх ведал свою паству самостоятельно и подчинялся только определениям Соборов. С падением Византийской империи дух управления Православной Церкви стал постепенно изменяться. Утратив политическое преобладание на Востоке, греческое духовенство вознамерилось приобрести духовное. С помощью унижений, лести перед турками, подарков им и даже угождением плотским страстям турецких вельмож оно успело захватить все высшие духовные звания на Востоке и, раскинув сеть церковного своего управления, удерживает под властью греков почти все православные народы, живущие в границах бывшей Византийской империи³¹⁸. Такому преобладанию греков немало помогло и то, что вследствие прежнего политического значения их они всегда были как бы представителями и защитниками Православия, поэтому имя их делалось нарицательным для всех православных и самому исповеданию православному дано было название греческого. Кроме того, как важнейшие церковные сооружения на Востоке, естественно, производились под покровительством греческих императоров, то хотя целью этих сооружений была Православная Церковь вообще, но они обратились в исключительную собственность греков. Таким образом, греки завладели важнейшими святыми местами на Востоке, обладание которыми дает им первостепенное значение перед прочими членами Православной Церкви³¹⁹. Наконец, в то время как греки захватывали в свою власть церковное управление на Востоке, в единственной независимой от них части Православной Церкви, именно в России, произошло подчинение церковного управления мирскому, и вследствие этого Россия как бы отчуждилась от прочего православного мира. Покрывая все действия церковного своего управления мирской властью, Россия разрушила прежнюю связь его с восточным церковным управлением, уничтожила взаимное участие разных частей Православной Церкви в делах друг друга и тем самым доставила греческому духовенству возможность действовать наперекор соборным постановлениям, не опасаясь сопротивления других членов Церкви³²⁰.

Для упрочения владычества своего над Православным Востоком греческое духовенство, продолжая льстить, подкупать, плотоугодничать турецким властям и грабить свою паству, прибегло еще к следующим средствам. Оно старается, во-первых, удержать свою паству в духовном и умственном невежестве, не допуская учреждения школ, независимых от духовенства, и не улучшая тех, которые от них зависят; во-вторых, восстановить турецкое правительство против православных народов ему подвластных, дабы выставить себя необходимым для удержания их в покорности, и в-третьих, поддерживать в турецком правительстве недоверие к России из опасения, что вмешательство ее могло бы освободить восточные православные народы от лежащего на них церковного гнета. Такое направление выказалось наиболее резко с тех пор, как распоряжение всеми духовными званиями на Востоке перешло в руки фанариотов³²¹.

Пока греческое духовенство обращалось в низкого царедворца, русское обратилось, вследствие подчинения церковного управления гражданскому, в чиновника³²². Таким образом, они почти сравнялись, но в причинах падения есть сушественная разница. Греческое духовенство виновно в своем падении: оно само захотело незаконной власти над всеми восточными православными и потому само создало себе необходимость унижаться и подличать для удержания этой власти. Русское же духовенство упало не само – его уронили. Поэтому указания на недостатки русского духовенства приводятся здесь отнюдь не в укор ему; это было бы слишком несправедливо, но в доказательство неестественности и неправильности тех отношений, в которые оно поставлено к правительству и которые насильственно искажают и не могли не исказить его. Не имея свободы действия, русское духовенство сделалось равнодушно к духовным своим обязанностям, состоя под насильственною опекой правительства, оно не печется само о себе; действуя исключительно по указанию мирской власти, оно сделалось безответственным слугой мира и предалось одним вещественным выгодам. Вследствие этого между русским духовенством и греческим не осталось другого различия, как только в степени виновности: русское духовенство причиняет вред без намерения, а ненамеренно, и хотя действует в некоторых случаях без стыда, но не с бесстыдством. В остальном положение их совершенно схоже. На Востоке духовное звание, кроме низших степеней, сообщается одним грекам – фанариотам; а в России – одним потомственным священникам, как недавно солдатское звание сообщалось кантонистам. На Востоке греческое духовенство сознательно препятствует усовершенствованию своей паствы; а в России духовенство содействует тому же бессознательно: оно подает народу пример неуважения к святыне, пьянства, лихоимства, корыстолюбия, искажения духа христианского учения и т. п.³²³ Но пример духовных лиц есть также проповедь; и потому таковые действия русского духовенства равны насильственной порче народа.

От одинаковых причин почти всегда бывают одинаковые последствия. Так и от расстройства церковного управления на Востоке и в России, там и здесь большинство православной паствы находится в самом грубом неведении главнейших начал евангельского учения и первых догматов православного исповедания, там и здесь существует вражда между паствой и духовенством. Если же русские видят более на Востоке, чем у себя, то это поясняется притчей о сучке в чужом глазе.

Такое расстройство, растление³²⁴ Православной Церкви не могло укрыться от других христианских исповеданий, и они, конечно, не захотели упустить этого случая для распространения своего учения между православными. Действию иноверческих пропаганд в России препятствует покровительство Православия правительством; но в турецких владениях они не находят этого препятствия, и потому, оставив Россию в покое, они направили силы на Турцию. А как в Турции до сего времени воспрещено под страхом смертной казни обращение из магометанства в христианство, то пропаганды эти поневоле должны были ограничить свою деятельность тамошними православными и евреями.

Протестантское учение не может быть доступно народам необразованным, почти вовсе не развитым умственно, каковы восточные православные; поэтому протестантские миссионеры в Турции находят последователей почти исключительно между одними евреями³²⁵. Католическая же пропаганда, напротив, весьма успешно действует между православными, потому что учение ее вполне доступно их необразованности и неразвитости³²⁶. Притом, вовсе не понимая духа Православия, будучи угнетены греческим духовенством, не имея средств к образованию и не находя поддержки в представителях православной России против притеснений местных властей, восточные православные с переходом в католицизм и даже с признанием только власти папской или унии (например, в Болгарии) приобретают и покровительство католических держав, и народное свое духовенство, и средства к нравственному и умственному развитию. Можно ли после этого удивляться необыкновенным успехам между ними католической пропаганды?

Державы, покровительствующие исповеданиям, распространяемым этими пропагандами, пользуются успехами их для утверждения между турецкими подданными своего влияния. В этом отношении наиболее удачно действует Франция, поддерживающая пропаганду католическую. Влияние ее вскоре грозит сделаться преобладающим в турецких владениях.

2. Зависимость выгод России от выгод Православной Церкви миссии архимандрита Порфирия и архиерея Мелитопольского Кирилла

Из предыдущего видно, что, по мере успехов католической пропаганды на Востоке и усиления через нее влияния Франции, уменьшается число восточных православных, и вследствие этого ослабевает влияние России на Востоке. Следовательно, выгоды Православной Церкви и России тесно связаны в этом случае³²⁷. Но главное место в сем деле, очевидно, принадлежит Церкви; выгоды же России зависят от выгод Церкви и составляют как бы последствие их. Поэтому и противодействие западной пропаганде следовало бы предоставить Церкви; и Россия должна бы стать в такое отношение к Православной Церкви, в какое поставила себя Франция к католической. Именно она должна бы всячески содействовать ей, быть усердной помощницей ее, защитницей исповедующих Православие; но отнюдь не руководительницей или госпожой, направляющей действия Церкви для личных выгод своих. Самая польза России требует, чтобы делу этому не был придаваем характер политический и национальный вместо чисто религиозного и обшеправославного. Посмотрим, в какой степени русское правительство соблюло это условие в своих действиях.

Взирая на себя как на главу Православной Церкви, русское правительство сразу нарушило то условие, которое сейчас было выставлено необходимым для успешного действия против католического миссионерства. Именно оно приняло все дела на себя (записка г. Мансурова, стр. 42–43) и, не сообразив сил России с своими намерениями, просто повелело Св. Синоду «снарядить духовную миссию в Иерусалим»³²⁸. Хотя миссионерство не может быть создано по заказу, но бывает последствием духовного развития народа³²⁹; однако миссия была снаряжена, поставлена под начальство архимандрита Порфирия и отправлена в 1847 г. в Иерусалим с таким поручением: «Во-первых, преобразовать греческое духовенство, управляющее восточными православными; во-вторых, привлечь в Православие и утвердить в оном местных жителей, колеблемых в вере иноверческими агентами, и, в-третьих, сохранить при этом характер чисто поклоннический и содержать всю свою деятельность в совершенной тайне» (записка г. Мансурова, стр. 42–43). Поручение нешуточное, а между тем к нему ничего не было приготовлено. Притом требовать в таком деле тайны не есть ли то же, что одновременно предписывать и запрещать действовать? Ибо тайна такой миссии может существовать только при отсутствии ее деятельности, успех же или неудача непременно разоблачит ее тайну. Но как бы поставляя целью не неуспех, а самую тайну, правительство наше не удовольствовалось даже требованием ее от Порфирия, не удовольствовалось и тем, что не дало ему никаких средств для действия в том смысле, в каком само же предписывало, но еще постоянно отвергало все его предположения, оказывающиеся между тем и теперь вполне дельными. Таким образом, архимандрит Порфирий был действительно поставлен в положение простого поклонника, а миссионерство его облеклось такой тайной, что даже сам он мог сомневаться в миссионерском своем назначении. Этот несчастный исход миссии 1847 года поставляется некоторыми в вину самого Порфирия и принимается за доказательство неспособности его к миссионерству³³⁰.

Прервав миссионерскую свою деятельность на время войны, правительство наше по окончании ее решилось действовать резче прежнего. Поэтому оно отправило в прошлом году новую миссию в Иерусалим, во главу которой поставило уже не архимандрита, но архиерея, именно преосвященного Кирилла, епископа Мелитопольского. Следовательно, и по окончании войны правительство наше повторило прежнюю свою ошибку, т. е. оставило это религиозное дело под непосредственным своим управлением. Правда, проводниками светского управления избраны, как и прежде, лица духовные, и даже во главе их поставлен архиерей, но кому в мире неизвестно, что наши духовные действуют не сами по себе, а по указанию светской власти? И потому не придаст ли назначение архиерея еще более политического характера духовной нашей миссии?

Новой Иерусалимской миссии дано такое наставление: а) не смотреть более на Церковь в Сирии и Палестине сквозь греческую призму; б) действовать преимущественно на арабский элемент, притесняемый греческим; в) заботиться всеми средствами о проявлении русского богослужения в Иерусалиме, чтобы возвысить оное на Востоке; г) следовать примеру Западной Церкви в отношении облагодетельствования местной паствы богоугодными учреждениями, милостыней и другими просветительными мерами; д) распространить подобные действия даже на всю Палестину, Сирию, Ливан, Дамаск, Горную Хазбию, Сидонское поморье, Синай и Египет (записка Мансурова, стр. 90–92).

Кто не признает, что характер этого наставления чисто политический? В нем даже богоугодные учреждения, милостыни и т. п. предписываются только по холодному политическому расчету, чтобы Россия в благотворениях своих не отстала на Востоке от прочих европейских держав!³³¹ Такой расчет очень у места в действиях Министерства иностранных дел, которое и могло бы передать в распоряжение миссии особые суммы, собственно для благотворений назначенные. Но как же основывать на таком расчете действия духовной миссии, успех которой возможен тогда только, когда она будет руководствоваться одними религиозными чувствами, без всякой примеси мирских и политических видов.

Затем, чтобы по возможности не придать Русской миссии политического характера, следовало бы, прежде прибытия ее в Иерусалим уже иметь там политического представителя России. Тогда бы одно присутствие этого представителя способствовало тому, чтобы миссия наша получила характер более духовный. Но ее отправили ранее даже основания иерусалимского консульства, и вследствие этого она получила политическое значение не только в глазах других, но и в собственных. Сама миссия считает себя чем-то вроде политического духовно-светского посольства России, а все прочие признают ее, смотря по надобности, то действительно самостоятельной, то иерархически подчиненной греческому патриархату. Так, по случаю отправления преосвященным Кириллом в день, принадлежавший католикам, службы на Голгофе, французский консул снимал с него допросы через секретаря своего как с лица низшего; допрашивал патриархат, как бы начальство нашей миссии, патриархат давал ответы за преосвященного Кирилла как бы за своего подчиненного, а последствием всех этих допросов было обвинение нашей миссии как бы лица самостоятельного, представительного, по поступкам коего можно судить о видах русского правительства. Замечательно при этом во все время сего следствия сама миссия нисколько не чувствовала ложного своего положения и по-прежнему считала себя вполне самостоятельной и достойной представительницей России в Палестине, Сирии и чуть ли даже не в Египте. Впрочем, странно было б и надеяться, что духовная миссия наша не сделает промахов на этом, новом для нее и несвойственном ей политическом поприще, ибо духовенство наше по своему положению большей частью не знакомо даже с условиями и обыкновенной общественной жизни.

Наконец, предоставив нашей миссии действовать совершенно независимо от местного духовенства, правительство тем самым придало ей национальный характер вместо общеправославного, чем окончательно уничтожили религиозное значение ее³³².

Обратим теперь внимание на самое устройство этого дела и на то, как оно ведется.

Во-первых, миссия отправлена, прежде чем достаточно обсуждены те предметы, ради которых она послана и прежде чем приготовлены средства для приличного существования и успеха ее. Поэтому в одно и то же время миссия действует, а здесь изучают, как ей следует действовать, и изыскивают средства, чтобы самая деятельность и существование ее сделались возможными.

Во-вторых, от миссии требуют самостоятельности действий и независимости от местного духовенства; между тем не желают, чтобы она в глазах единоверцев и иноверцев имела характер учреждения, отдельного от Восточной Православной Церкви; и кроме того, поставили ее в материальную зависимость от Иерусалимского патриархата.

В-третьих, штат миссии так мал, что она едва в силах исполнять одни церковные обязанности свои в Иерусалиме, а между тем на нее возложены обязанности и относительно всей Палестины, всей Сирии, Дамаска и проч., даже Синая и Египта.

В-четвертых, денежные средства миссии, определенные правительством, так ничтожны, что непонятно, как успела бы она без частных пожертвований исполнить и десятую долю возложенных на нее обязанностей. Рассчитывать же в столь важном деле только на частные добровольные пожертвования весьма странно, ибо они, конечно, не могут быть принимаемы за доход верный и определительный, на котором можно бы основать подобное дело.

В-пятых, желая прикрыть чем-либо политический характер нашей духовной миссии, распространяют убеждения, будто она основана с той единственно целью, чтобы заботиться о русских поклонниках в Палестине. Во имя этой цели собирают пожертвования по всей России, которые будут употреблены вовсе не для поклонников, а для устройства различных заведений, не имеющих никакого отношения к русскому поклонничеству, как например, на странноприимные дома, больницы, школы и сестер милосердия в Константинополе, Смирне и Бейруте. Неужели одного уверения, будто все это делается для поклонников, достаточно, чтобы действительно уверить всех в необходимости подобных заведений и самого присутствия духовной миссии с архиереем в Иерусалиме для устройства положения русских палестинских поклонников?

В-шестых, понимая, что одного основания Русской духовной миссии в Иерусалиме, притом с малым штатом и почти без средств, недостаточно для достижения предположенных целей, возлагают огромные надежды на содействие Русского общества пароходства и торговли; и даже непонятно, на каких основаниях под предлогом собственных нужд этого общества требуют от него следующее: а) устроить для поклонников странноприимные дома, больницы, домашние церкви в Константинополе, Сирии, Бейруте, Каире, Назарете и Иерусалиме; б) иметь постоянную заботу о материальных нуждах поклонников в Иерусалиме; в) устроить поклоннические странствования в Палестине; г) заведовать всеми вообще предполагаемыми палестинскими учреждениями; д) содействовать постепенному усилению штата Иерусалимской духовной миссии; е) устроить и содержать консульство в Иерусалиме и приобрести дом для него; ж) учредить в Каифе правильное консульство, а в Назарете вицеконсульство; наконец, усилить штат бейрутского консульства и содержать при нем людей, заканчивающих изучение восточных языков. Учреждение правительственных консульств частной компанией есть явление столь странное, что и понять его невозможно. Это почти то же, что содержание всего внутреннего управления России винными откупщиками. Но не менее странно и то, какое отношение нашли между Обществом пароходства и торговли и Православием? Да и кто, кроме акционеров частной компании, может заставить ее делать то или другое? Могут ли, наконец, существовать частные компании, если от них будут требовать действий, вызываемых не выгодами их, а поклонническими или какими бы ни было правительственными целями? Впрочем, вопрос о том, соответствуют ли вышепрописанные требования выгодам Русского общества, подлежит решению самих акционеров этого общества.

В-седьмых, кроме всего вышесказанного, из записки г. Мансурова по сему предмету и из действий правительства открывается еще следующее: а) что убеждение России в симпатии к ней греческого духовенства признается достойным сожаления (записка Мансурова, стр. 20), следовательно, требующим опровержения; б) что неизбежность явной вражды между греческой и русской иерархиями, если бы наша миссия действовала по данному ей наставлению, признается относительно миссии архимандрита Порфирия (записка Мансурова, стр. 45), но не признается относительно миссии архиерея Кирилла; в) что вражда восточной православной паствы с греческим духовенством почитается «явлением радостным, зарей возрождающегося национального Православия и залогом возвышения нашей собственной Церкви» (записка Мансурова, стр. 99–100); г) что единственным средством успешного утверждения нашего влияния на Востоке признается путь торговый или промышленный (записка Мансурова, стр. 127–129), а между тем нынешним действиям России на Востоке придается характер политико-религиозный; ибо хотя и предполагается возложить на Общество пароходства и торговли материальное или денежное участие в действиях правительства, но это участие, очевидно, не придает сим действиям торгового или промышленного характера и скорее присвоит самому Пароходному обществу характер политический; наконец, что учреждение в Палестине русских сестер милосердия, и притом не уступающих иноверческим, считается делом очень легким (записка Мансурова, стр. 184–185)³³³.

В-восьмых, все действия нашего правительства по сему предмету ведутся с непростительной преждевременной гласностью; а во главу им поставляется следующая фактически смешанная власть: «Политическое покровительство поклонников будет относиться к обязанности консула: попечение о нравственности и религиозной деятельности их должно лежать на прямой ответственности духовной миссии; наконец, заботливость о материальных нуждах и благосостоянии поклонников возложится на духовную миссию совместно с агенцией Пароходного общества! Затем и в С.-Петербурге дело заведования новыми русскими палестинскими учреждениями должно соединять в себе вышеозначенный троякий характер участия в оном разных деятелей, т. е. Святейшего Синода, Министерства иностранных дел и Общества пароходства и торговли». Здесь не упомянуто еще, во-первых, о Морском министерстве – вероятно потому, что трудно было бы объяснить отношение его к Православию³³⁴, но в действительности это министерство принимает очень большое участие в сем деле; и, во-вторых, о совершенно посторонних, но влиятельных лицах, впрочем, действующих из благочестия и благотворительности. Что ждать от такого смешения властей – легко рассудить всякому. Что касается Святейшего Синода, то ему дано место в этой замечательно сложной амальгаме только из приличия, на самом же деле он составляет в нем частицу совершенно лишнюю, ибо духовная сторона вопроса, как уже замечено было выше, вполне подчинена светской, которая пользуется ею как орудием.

После этого краткого обзора действий нашего правительства относительно восточных православных весьма кстати повторить слова г. Мансурова, хотя и сказанные им, конечно, не для опровержения всей его записки: «Результаты учреждения духовной миссии едва ли могут соответствовать желаниям и потребностям нашим, отправление в Палестину лица высшей духовной иерархии только усложнит положение миссии и увеличит опасность и вредные последствия – вероятной неудачи» (стр. 24). Основательность этого мнения окажется, быть может, еще ощутительнее из последующих рассуждений.

3. Несообразность учреждения Русской духовной миссии в Иерусалиме с уставами Православной Церкви, с пользой ее, с целями русского правительства и состоянием русского духовенства

В действиях нашего правительства по восточноправославному вопросу, как уже можно было видеть из сказанного выше, особенно поражает несоответственность их с целями, для которых они предприняты, и с обстоятельствами, которыми они вызваны. Несоответственность эта доказывается и самым учреждением Русской духовной миссии в Иерусалиме. В делах веры и убеждениях, как, например, в миссионерстве, успех возможен только при нравственном и духовном превосходстве тех, которые действуют перед теми, на кого и против кого они действуют. Поэтому католическим миссионерам нетрудно отвлекать восточных православных от греческого духовенства. Кроме того, миссионерство рождается вследствие развития духовных сил, от избытка духовной жизни, и потому оно возможно только там, где дается свобода духовному развитию. Но ни одного из этих условий нет в русском духовенстве. По какому же праву и на каком основании оно может требовать от греческого духовенства уничтожения таких злоупотреблений, которые, с некоторыми изменениями, существуют в России? Да и найдет ли оно в среде своей достаточно таких деятелей, которые были бы годны для миссионерства? Россия может создать временную и именную миссию, но действительное миссионерство ей не по силам. При благоприятных обстоятельствах она может, пожалуй, избрать порядочных лиц, и счастье, если эти лица не ограничат своей деятельности официальной представительностью и проповедью чрез драгомана или казака, подобно миссионерам нашим между сибирскими инородцами. Но случайная возможность найти двух-трех порядочных людей, разумеется, недостаточна, чтобы предпринимать миссионерство; в таком случае оное зависело бы от жизни этих людей, притом, дабы миссионерство имело успех, оно должно внушать доверие; доверие же к миссионерству может существовать только тогда, когда в действиях его предполагаются побуждения чисто религиозные и бескорыстные, и это никто не предположит относительно русской миссии, зная, что духовенство русское находится в безграничной зависимости от мирской власти. Наконец, назначение всякой духовной миссии есть утверждение в народе тех верований, которых миссия придерживается, но такое же назначение имеет и всякое духовенство в отношении к подведомственной ему пастве. Поэтому установление всякой духовной миссии есть или противодействие местному духовенству, или посягательство на его права. Так и понимают миссионерское дело католики и протестанты, поэтому они не посылают своих миссий в страны, им единоверные, но учредили свои миссионерства между православными для отвлечения их от Православия. Какой же смысл может иметь Русская православная миссия, тоже учрежденная между православными и в независимости от местного православного духовенства?³³⁵ Не иной как противодействие местному православному духовенству и отвлечение от него православной паствы. И чем нравственнее, чем достойнее будут наши миссионеры, тем больше они будут способствовать разъединению восточной паствы с тамошним духовенством, потому что ярче будут выставляться недостатки этого духовенства. Невольно подумаешь, уж не согласно ли наше правительство с мнением г. Мансурова, будто во вражде восточных православных с греческим духовенством следует видеть «явление радостное, зарю возрождающегося национального (?) Православия и залог возвышения нашей собственной Церкви» (см. выше глав. 2). В таком случае странно, что и пропаганды иноверческие тоже увидели в этой вражде явление радостное, но только для них, и залог возвышения их церквей. Кто-нибудь ошибается, но не католики и не протестанты, церкви которых действительно возвышаются вследствие неурядицы в православном мире. Вероятнее, впрочем, что правительство наше увлеклось примером других исповеданий и, не сообразив разницы отношений своих и этих исповеданий к Православной Церкви, завело миссию в Палестине только потому, что эти исповедания имеют там свои миссии. Догадка эта подтверждается и словами г. Мансурова (записка Мансурова, стр. 94): «Наше правительство придает особенную важность нахождению в Иерусалиме русского архиерея, потому что все другие исповедания имеют там своих епископов». По этой же причине, вероятно, и духовные интересы России в Константинополе и Болгарии отодвинуты на второй план, хотя через Константинополь можно бы иметь влияние на все церковное управление Православного Востока, а потеря Болгарии для Православия и России, конечно, важнее потери арабов. Признавая необходимость восстановить Православие на Востоке в прежней силе и в прежнем значении, Россия, очевидно, должна бы заботиться о сохранении единства Православной Церкви и о восстановлении мира в ней, а не о возбуждении в ней раздоров, о чем и без России стараются враги Православия – протестанты и католики³³⁶. В Русской же духовной миссии в Иерусалиме нет ничего примиряющего, ибо она до тех пор миссия, пока действует против местного духовенства и независимо от него; а такие действия ведут не к умиротворению Православной Церкви, а к усилению в ней вражды, и без того существующей между восточной православной паствой, греческим духовенством и Россией. Кроме того, по уставам Православной Церкви управление церковными делами принадлежит духовенству. Оно поставлено блюстителем церковного порядка. По вопросам важным и сомнительным оно должно сноситься между собою, а в случаях крайних должно созывать соборы, которые, пои участии в них мирян, издают постановления, обязательные для всех православных. По соборным постановлениям, между прочим, никакая часть Православной Церкви не имеет права вмешиваться в церковное управление другой части, а тем более действовать в ней самоуправно, в подрыв местного духовенства. Соблюдением этого порядка церковного управления издревле поддерживалась и связь, и взаимная братская поверка всех частей Православной Церкви, и благоустройство ее. Если же будет допущено в противность соборным постановлениям произвольное вмешательство одной какой-либо части церкви в управление другой, то можно ли ожидать чего-либо для Православия, кроме раздоров, распри, козней и разъединения? Итак, учреждая духовную миссию в Иерусалиме, Россия не только вредит себе, но и Православной Церкви, нарушая уставы оной и внося в управление ее начала произвола, самоуправства, раздоров и разъединения. Для возвышения Православной Церкви необходимо уравновешение прав всех членов ее, а не заменение преобладания греков преобладанием русских.

4. О русских православных поклонниках

Приняв намерение действовать к восстановлению Православия на Востоке и как бы сознавая неуместность вмешательства своего в дела церковные, русское правительство прикрыло оное заботливостью о русских поклонниках в Палестине. С этих пор речь о наших палестинских поклонниках и о жалком состоянии их сделалась речью модной, предлогом для выражения чувствительности, сострадания и человеколюбия даже теми, которые, казалось бы, вовсе неспособны к подобным чувствам. Нельзя не отдать справедливости, что вопрос о поклонниках возбужден очень удачно как потому, что он способен привлечь внимание, а с ним и пожертвования общества, так и потому, что, желая противодействовать иноверческим пропагандам, конечно, нельзя было оставить без внимания несчастного православного поклоннического населения в Иерусалиме. Но достаточно ли этого предлога для действительного прикрытия наших видов на Востоке, это другой вопрос, отчасти уже разрешенный выше. Здесь же предстоит заняться оценкой взгляда и действия нашего правительства собственно относительно поклонников.

Положение православных поклонников способно возбудить сострадание не только по вещественному их неблагосостоянию, но и по нравственному их развращению. С этой и с другой стороны, они резко отличаются от всех прочих поклонников в Иерусалиме. Это особенно было заметно в нынешнем году при стечении в Иерусалим поклонников всех исповеданий вследствие одновременного празднования Пасхи во всех христианских Церквах. Сравнения делались невольно и всегда не к выгоде православных, а между ними русских. Незачем описывать здесь вещественные лишения православных поклонников, потому что они описаны уже довольно подробно в записке г. Мансурова. Излишне также входить в подробности о нравственном развращении их, потому что подробности эти ничего не прибавили бы к тому, что можно сказать в общих чертах. Но напрасно г. Мансуров в записке своей (записка Мансурова, стр. 13) ставит армян и греков ниже русских в нравственном отношении; армяне, греки, арабы, особенно последние, действительно отличаются большею грубостью нравов и понятий о христианстве, но следующие слова, сказанные г. Мансуровым собственно об армянах и греках, с большею справедливостью могут быть отнесены к русским поклонникам: «Они приходят в Иерусалим преимущественно по привычке толкаться по белу свету и по несуществованию здесь какой-либо над ними власти, своеволие, разгул и разврат между ними составляют явления нормальные, на которые невозможно взирать без глубоко грустного чувства». Безнравственная жизнь именно русских, а не армянских и греческих поклонников обращает на себя внимание европейских путешественников и служит для них обыкновенным предметом разговоров и удивления. Какое же впечатление русские поклонники производят на магометан и вообще на восточных жителей, об этом можно судить по тому, что наибольшей безнравственностью между русскими поклонниками отличаются женщины, а взгляды на женщин у восточных народов гораздо строже европейского. Не касаясь других сторон жизни русских поклонниц, довольно упомянуть об одной, как более явной: одних русских женщин можно видеть в Иерусалиме пьяных, в кабаках и в кофейнях! Наибольшей безнравственностью между русскими поклонниками отличаются дворовые, так называемые чернички, и крылошанки и послушники; наибольшей же скромностью и приличием – поклонники и поклонницы из крестьянского и купеческого сословия.

С устройством порядочных помещений для поклонников, с учреждением консульства и духовного надзора в Иерусалиме действительно можно ожидать большего приличия в поведении тамошних русских поклонников. Но одних этих мер недостаточно для улучшения наших поклонников в той степени, чтобы присутствие их в святых местах не подрывало уважения к русскому имени. Жалкое состояние русских поклонников есть не исключительное, а естественное явление в современном православном мире. Оно происходит не от случайного невнимания правительства или православного духовенства собственно к палестинским поклонникам; но есть необходимое последствие, родственно связанное со множеством других последствий общего расстройства Православной Церкви. Заботливостью об одних заграничных русских поклонниках нельзя исправить дела, ибо все вновь приходящие из России будут не лучше тех, которые приходили прежде. Следовательно, при таком образе действий работа миссии над поклонниками будет нескончаема. Нынешняя миссия в Иерусалиме понимает и потому придумывает различные меры для улучшения поклоннического состава; например, она желала бы, во-первых, чтобы ей дано было право высылать в Россию тех поклонников, которые заслужат это, и, во-вторых, чтобы плата за житье в Иерусалиме, за все странствование в Палестине (если будет устроен странноприимный дом в Иерусалиме и поклоннические странствования) и за возвращение в Россию была взимаема с поклонников заблаговременно, при отъезде их из России. Право высылки поклонников, казалось бы, может быть дано разве консулу, а не миссии, и притом с условием, чтобы высылке были подвергаемы только те, которые не могут быть терпимы в Иерусалиме. Вообще же обе эти меры хотя и могут облегчить заботы миссии о поклонниках, но не в такой степени, как это представляется сначала. Заблаговременное взимание платы с поклонников может уничтожить или хоть уменьшить нищенство между поклонниками и понудить их подчиняться тому порядку, который заведен будет для них в Палестине. Но ни эта мера, ни право высылки нисколько не уменьшат числа таких поклонников, которых придется высылать обратно в Россию. Частое же приложение права высылки тем более нежелательно, что, по всей вероятности, будут нередкие случаи, когда высылаемый не захочет покориться воле высылающего.

Кстати вспомнить опять притчу о сучке в чужом глазе. Чужое обыкновенно заметнее своего. Это истина, вполне прилагаемая к России по вопросу о восточных православных, столь же правильно прилагается к ней и по вопросу о поклонниках. Жалкое положение поклонников в Иерусалиме возбудило в них сочувствие, а положение поклонников в России не вызывает в нас ни малейшего участия. Между тем немногие из русских поклонников отправляются в Иерусалим, не побывав сначала в русских святых местах; и чему они ни учатся здесь, то несут и туда. Поклоннические странствования по святым русским местам и пребывание в них (сопряженное большею частью с отсутствием всяких удобств, всякого попечения и помещения) суть не что иное, как настоящие школы разврата народного. Кому не случилось убедиться в этом личными наблюдениями, тот может удостовериться чрез расспросы поклонников, особенно же поклонниц, имевших несчастие предпринять подобное путешествие в молодости. Можно ли после этого ожидать, чтобы Россия дала другие образцы поклонничества, кроме тех, которые она даст в настоящее время? И не следует ли заботиться, чтобы число русских поклонников в Святую Землю уменьшалось, а не увеличивалось, как этого желают в видах пользы России?

5. Способ действия, возможный при нынешнем состоянии Православной Церкви, для восстановления силы и значения ее на Востоке

Из предыдущего видно, что церковное управление Православной Церкви состоит в ведении русских и греков и что в руках тех и других оно дошло до крайнего расстройства³³⁷; что учреждение Русской духовной миссии между восточными православными противно пользе и уставам Православной Церкви, противно выгодам России и не по силам современному русскому обществу³³⁸; что восстановление Православия в прежней его силе и в прежнем значении есть дело Церкви, а не светской власти³³⁹; что для успешного действия русского духовенства на пользу Православной Церкви необходимо, чтобы ему предоставлена была самостоятельность или свобода, по крайней мере, в этих делах и чтобы оно действовало в духе чисто православном, а не каком-то национально-православном³⁴⁰.

При нынешнем безусловном подчинении русского духовенства мирской власти, конечно, трудно будет ему отрешиться от своего положения до такой степени, чтобы действовать с должным достоинством и силой во внешних делах Церкви³⁴¹. Безграничная зависимость его во внутренних церковных делах от гражданского управления не может не препятствовать развитию в нем нравственных сил, столь необходимых для духовной деятельности. Но здесь не место касаться такого важного вопроса как преобразование церковного управления в России; и потому, принимая сказанное только за одно из доказательств пользы и необходимости исследовать этот вопрос в подробности, обратимся к другому, именно к тому, каким образом мог бы действовать русский Святейший Синод, получив право исполнять свои обязанности, по крайней мере, в общих делах Церкви?

Опасность отклонения от Православия большинства восточных членов Православной Церкви порождена, как уже замечено выше, злоупотреблениями и небрежением к пастве греческого духовенства. Поэтому русский Святейший Синод обязал по праву участия в общих церковных делах (право которого русское правительство не имеет) обратить внимание представителей восточного православного духовенства на вредные последствия для Православия от попускаемых и совершаемых ими действий³⁴². Подобные замечания от Святейшего Синода нашего не только не нарушат начал православного церковного управления, но, напротив, могут быть оправданы ими и на них же основаны. Дух миролюбия и бескорыстной заботливости о благе Церкви должен господствовать в сношениях Святейшего Синода с восточным духовенством. Но вместе с тем необходимо, чтобы в действиях Синода выражалась положительная решимость вести это дело с подобающей твердостью и неуклонно. Обстоятельства покажут, в какой степени должна быть выражаема настойчивость в последующих сношениях Синода с греческим духовенством³⁴³, а также когда понадобится подкреплять письменные сношения изустными переговорами и убеждениями чрез поверенных и, наконец, когда представится необходимость созвания собора, который бы решил это дело в случае невозможности решить оное другим образом³⁴⁴. Созвание собора не должно возбуждать опасение правительства, ибо собор служит к поддержанию единства Церкви; а для Православной Церкви это необходимо, потому что во главе ее нет другой единой власти. Притом, кроме вопроса о церковном управлении на Востоке, есть еще много других, которые вряд ли могут быть разрешены иначе как собором. Сверх всех этих мер Святейший Синод мог бы также сделать следующее: 1) ввести поверенных своих в члены местных Восточных Синодов, приняв взамен того кого-либо от восточного духовенства в свои члены³⁴⁵; 2) учреждать подворья и монастыри в разных местах на Востоке, как дозволяется восточным православным учреждать их в России³⁴⁶; 3)заводить при этих подворьях и монастырях училища, приюты для странников и даже больницы³⁴⁷; 4) не оставлять начатых забот о поклонниках в Иерусалиме, заботясь в то же время и о поклонниках в России, и т. п. Все эти действия должны быть, конечно, вполне согласованы с уставами Православного Церковного управления. В заботах же о русских поклонниках в Палестине следует по возможности действовать совокупно с восточным духовенством и во имя Православной Церкви вообще, а не одной русской или греческой. Такое совокупное действие, способствуя соединению разных православных народов, выгодно было бы и тем, что потребовало бы менее расходов, ибо средства не были бы раздробляемы, а потому и результаты были бы достигнуты скорее. Для обеспечения же положения собственно русских поклонников достаточно было бы определительного отделения для них известной части общих поклоннических сооружений, с тем чтобы часть эта соответствовала, положим, двум третям той суммы, которая поступила бы от России для исполнения всех православных поклоннических сооружений. Таким образом, устроив помещения для русских поклонников на свой счет и участвуя в расходах по остальным сооружениям, русское духовенство могло бы выговорить себе право принять исключительно на свое попечение помещения, устроенные собственно для русских поклонников, а над остальными имело бы наблюдение по праву церковному. Такое же единство Православия должно бы выражаться и в действиях по образованию общин сестер милосердия³⁴⁸. Образование сих общин есть дело также Церкви, а не правительства, и характер сих общин также должен бы быть общеправославный. Поэтому к образованию их на Востоке следовало бы пригласить восточное духовенство, а прием в них должен бы производиться не по принадлежности к тому или другому народу, но по принадлежности к православному исповеданию и по нравственным достоинствам, как в монастырях. Разумеется, все исчисленные заведения и учреждения не следовало бы предпринимать прежде, чем собраны будут достаточные средства для приведения их в исполнение. Если же можно было надеяться, что средства эти найдутся под руководством правительства, то тем более вероятности, что они найдутся под руководством Церкви при участии правительства. Независимо от сего Россия могла бы и без сборов оказывать частные вспомоществования беднейшим восточным православным церквам от излишка собственных своих церковных богатств,а именно: в большей части наших церквей столько забытых, лежащих без пользы и употребления, а нередко почти не бывавших в употреблении разных утварей и облачений, что Святейший Синод мог бы наделять ими весь Восток в течение многих лет. Весьма полезно было бы также снабжать восточные церкви иконами, ибо в настоящее время за отсутствием иконописцев на Востоке нередко случается видеть там или донельзя безобразные иконы, писанные или же не в православном духе и подаренные иноверческими миссионерами, или же, наконец, совершенно отстроенные церкви, как, например, в Хазбее, остающиеся без службы потому только, что нет возможности приобрести иконы для иконостаса.

Что касается участия правительства в этом деле, то оно должно бы заключаться в поддержании действия Церкви, в покровительстве православных в Турции, как другие державы покровительствуют там своим единоверцам, и в содействии Святейшему Синоду денежными средствами. Определяя в некоторых случаях назначение тех сумм, которые будут передаваемы в распоряжение Синода, правительство могло бы иногда направлять его действия сообразно политическим своим видам. Подобный образ действий, очевидно, вернее может привести к восстановлению Православия на Востоке в прежнем его значении и в прежней силе, а следовательно, и к соблюдению выгод России. Самостоятельные действия Святейшего Синода удержат восточноправославный вопрос в характере религиозном, поддержат и укрепят единство Православной Церкви и вместе с тем усилят влияние России на Востоке. Участие России к восточным православным не будет уже ограничиваться одними словами, как было прежде, и не примет характера политического, т. е. корыстного, как теперь, но получит свойства чисто бескорыстного, плодотворного сочувствия, которое необходимо вызовет и от восточных православных доверие и сочувствие к России. Подробности сих действий могут быть определены только обстоятельствами³⁴⁹.

Я прочел с величайшим вниманием вашу записку и по строгой справедливости должен сознаться в жалкой истине всех фактов, коими Вы обнаруживаете наше положение на Востоке, все, что нами там утрачено, все, что мы снова должны там стяжать, с той минуты когда мы наконец поймем настоящее призвание России, самим промыслом ей предназначенное во всемирной политике. Вопрос в том, как помочь горю и как вернуться нам на ту стезю, которую указывают нам и размышления об истиннывыгодах наших, и славные предания, от коих мы, к несчастью, слишком равнодушно отстали. Вопрос этот, особенно в настоящих обстоятельствах, сопряжен с такими трудностями, что безрассудно бы было и думать о приискании положительных мер к немедленному разрешению оного. Сколько я понимаю его, здесь дело идет не о каких-либо односторонних мерах, но о целой системе действия, о твердо предназначенной цели, к коей все это действие должно нас вести и которой мы лишь с помощью времени, непоколебимого постоянства и разумных трудов можем, Божьею волею, достигнуть.

Начнем с той непреложной истины, и кто лишь несколько знает Восток, тот нам ее оспаривать не станет, что все влияние наше на Востоке основано единственно на религиозном чувстве единоверия. Связь наша с Востоком есть связь духовная и тем самым сильная и неразрывная. От Востока мы получили духовную жизнь, подпав под иго иноверцев; он в свою очередь ожидает от нас защиты и поддержания своей духовной жизни. Мы одни его единоверцы, в нас одних он видит независимость, силу и крепость, на нас одних он лишь и надеется. Но при всем том Восточная Церковь не забывает своих преданий, мы ее духовные чада, она в нас рада видеть благодарных птенцов, готова даже признать, что мы опередили свою наставницу, и не отказывается следовать нашим примерам, лишь бы мы не принимали видов владычества; утратив свою политическую независимость, она тем тверже держится своего духовного первенствующего сана среди единоверных ей церквей и признает наше старшинство лишь в ряду дщерей своих.

От этой двусторонности отношений наших к Восточной Церкви проистекает, естественно, и необходимость для нас двухстороннего поведения в отношениях с ней. Многое было говорено и много, к несчастью, есть справедливо в упреках, коими клеймят греко-восточное духовенство. Невежество воспитания, корыстолюбие, алчность его к деньгам обратились в пословицу и тяжко сокрушают все религиозные чувства истинного христианина. Наконец, стремление его к поглощению единоверных ему национальностей, славянской и арабской, в центре эллинизма составляет издавна главную цель нашего противоборства. Но обратимся к источнику всех сих бед, и мы скоро убедимся, что во всех этих фактах есть более предметов к сожалению, нежели к порицанию. В течение 4-х столетий единственным попечением восточного духовенства должно быть сохранение своей автономии, сохранение священного залога, оставленного ей св. отцами, – божественной своей религии. Чем оно постоянно отстаивало, чем поныне оно сохраняет его как не беспрестанными выкупами и пожертвованиями, коими должно оно усыплять ненависть и пресыщать алчность своих ненавистных властителей? За всякий свой шаг оно должно платить. И патриархи Константинопольский и Иерусалимский, как Вы справедливо замечаете, имеют сильные и достаточные доходы, но сколько из этих доходов могут они обращать на нужды Церкви и сколько из числа оных переходит в виде всякого рода налогов, сборов и банчишей в руки турецкого правительства? Наконец, видно ли где-либо на Востоке, чтоб духовенство православное жило пышно-роскошно, даже с должным благолепием? Напротив того, везде оно живет скромно, большей частью бедно и недостаточно, и не служит ли это явным доказательством, что то, что оно, быть может, иной раз и незаконным образом приобретает, берется им не из личных корыстолюбивых видов, а переходит ради жизни и покоя Церкви в хищные руки властителей неверных. Другой и значительный упрек наш заключается, как я сказал, в стремлении греческого духовенства поработить славянский элемент. И в этом упреке есть своя преувеличенная сторона. Православная Церковь удержалась и может держаться среди гнетущего ее ига лишь плотным своим единством. Между всеми элементами Православия на Востоке должна быть неразрывная духовная связь, единство духовного начала, в сем условии заключается непременный залог его существования – сила и опора против турецкого правительства с одной стороны, а с другой – против прельщений западных пропаганд. Не говоря уже о той степени развития, на которой стоят славянский и в особенности арабский элементы, устройство самобытных национальных славянских или арабских Церквей было бы учреждение в области Церкви, des Etats daus I» Etat, было бы со стороны греческой иерархии ослабление и себя, и своих и в той же мере усиление противников как туземных, так и иноземных. Конечно, в этом стремлении к сохранению и утверждению единства Православной Церкви на Востоке греческое духовенство зашло, быть может, и слишком далеко, особенно в отношении к славянским племенам, но противодействие сему русской религиозной деятельностью, основанной на устройстве в Назарете или в каких-либо других местностях Палестины русских независимых обителей, церквей и духовных властей, вряд ли поведет нас к цели. Греческое духовенство считает этот край своим достоянием, оно там у себя, и при первом подозрении нашего независимого там учреждения оно вооружится против братьев-соперников еще сильнее, нежели против врагов, и мы скоро явим пред иноверными столь жадно ими желаемый соблазн распрей и разногласия меж сынами одной и той же ненавистной им Церкви. Все действие западных пропаганд в сии последние времена обращено было к этой цели.

Разности не догматические, а наружные, не имеющие для образованного ума и малейшего значения, тем не менее существуют между обрядами и поверьями Русской и Греко-Восточной Церкви и являют некоторое сходство между сей последней и нашим старообрядческим расколом. Греческое духовенство считает наше пение, нашу иконопись и даже наше облачение если и не противными, но отталкивающими несколько от преданий Православия; в обряде погребения оно также сходствует с нашими старообрядцами. Наконец, и чуть ли не догматическое разногласие разъединяет нас в обряде принятия в Православную Церковь могущих переходить в оную иноверцев – католиков или протестантов. Гласность, данная в сие последнее время сему разногласию англиканским дьяконом Пальмером, принявшим окончательно римско-католическое вероисповедание, не дозволяет оставить сей важный вопрос без особенного внимания, тем более что во время последней войны великобританский представитель в Константинополе основывал на сем факте, сколько нам известно, свои настоятельные убеждения Вселенскому Патриарху к разъединению Греко-Восточной Церкви с Российской, оказавшейся будто неверной преданиям Православия.

Противодействовать сим замыслам Запада, устранить все существующие разности, ввести по возможности единство в действиях и наружном виде Православной Церкви на Востоке, примирить с греческим духовенством славянские и арабские православные племена и внушить оному к ним более терпимости и снисхождения, суть столько же задач, к разрешению коих мы можем и должны приступить, но одной лишь силой примера и со всевозможной осторожностью в своих действиях. Назидание и наставление от сильного слабому слишком легко могут переступить в область действия принудительного. А от этого опасения греческого духовенства мы для успеха своего дела более чем от чего-либо другого должны оберегаться. Осуществится ли надежда Востока или нет, но, несмотря на всё и на все наши последние неудачи, она неизменно господствует там среди наших единоверцев, что мы рано или поздно призваны освободить их от ига Магомета. Освободить, но не поработить, они готовы нам быть благодарными братьями и друзьями, но не подданными, а это-то и есть страшилище, коим западная политика старается отклонять от нас и подрывает сочувствие единоверных нам племен Востока.

Дух независимости есть господствующее стремление всех сих племен в духовном и гражданском их быту. Греки, молдоволахи, сербы, болгары, арабы хотят быть и остаться чем они есть, а отнюдь не перейти из подданства Турции в подданство гражданское ниже духовное России. Все это я говорю к тому, что учреждение епархиального русского независимого и самобытного начала где-либо в Палестине не только не достигнет предполагаемой нами цели, но лишь повредит оной. Вопрос здесь очень прост. Какие бы ни были недостатки греко-восточного духовенства, тем не менее оно существует, можем ли мы его вековое управление в тех краях заменить нашим и заступить его место на Востоке? Недолго думая, можно решительно сказать, что нет. Ни теперь, ни когда-либо! А следовательно, мы должны ограничить наш круг действия старанием исправлять и искоренять все, что мы признаем вредным, дурным и неправильным, и возвести нашу веру в лице ее представителей на Востоке на ту степень величия и первенства, которую принадлежит ей занимать ввиду соперных ей западных вероисповеданий. Но для сего первым и непременным нашим сотрудником должно быть оно же, греческое духовенство, от его доброго расположения зависит весь успех дела. Вы ясно доказали цифрами, что мера производимого ему Россией пособий не дает нам права ничего требовать. Независимо же от него устраивать образцовую епархию и выказывать превосходство своего служения против греческого ввиду грубых и невежественных населений того края – значит стать с греческим духовенством в соперничество, действовать в отношении к нему, как действуют католики, унижать достоинство греческих иерархов в глазах их паств и вести к расторжению навсегда и без того уже слишком слабых уз, которыми держится Православие на Востоке при враждебном духе элементов, составляющих оное. Заседание же русского епископа в иерусалимском Синоде, буде оно и могло бы осуществиться, было бы, по моим понятиям, мерой решительной, но не к возвышению Православия, а к совершенному подрыву всякой возможной с нашей стороны деятельности как ныне, так и впредь. И этого результата мы достигаем одним лишь предложением этой меры, ибо можно утвердительно сказать, что ни патриархи, ни турецкое правительство, ни в особенности западная политика того никогда не допустят. Впрочем, и предполагая даже сию меру возможной, следовало бы прежде всего иметь опору в предыдущих данных, условия ее успешности, а именно, в тесных и частых духовных сношениях между российскими и восточными Синодами, таковые же сношения столь мало существуют, что досель Восточной Церкви неизвестны даже имена русских святых угодников. С другой стороны, и по существу своему, хотя восточные Синоды и независимы от прямого начальства турецкого правительства, но в действительности круг действия их обнимает не только духовный, но и гражданский быт, и политические интересы их паств. Духовенство признается Портой законным ходатаем и ручателем за ее подданных христиан, и Синоды состоят в тесной зависимости и под строгим надзором турецкого правительства. Присутствие среди Синода, составленного из своих подданных, представителя России оно ни в каком случае не допустит, да и сообразно ли нашему достоинству, буде оно и было бы дозволено, подчинить нашего иерарха постыдному надзору, узаконить его присутствием часто такие меры, которым мы должны бы были противодействовать и которые извиняются и терпятся нами со стороны греческого духовенства единственно лишь в уважение гнетущего его ига. Но одного лишь предположения о том, говорю я, достаточно было бы, чтоб вооружить и возбудить против нас снова все подозрения и все противодействия как Турции, так и западных держав.

Для поддержания и возвеличения православной веры на Востоке мы должны, сколько мне кажется, основать нашу деятельность на чистосердечном братстве с греческим духовенством, а не на обнаружении нашего превосходства. Противоборствовать злым замыслам иноверных пропаганд, козням западной политики и подозрительности турецкого правительства мы можем не частною самобытною деятельностью, не поднятием в Церкви национального флага, но тесным единством со всеми нашими единоверцами под крестным знамением Православия. Не Русскою Церковью должны мы явиться на Востоке, но членами единой Восточной Православной Церкви. Мы владыки у себя, но на Востоке должны быть братьями тамошних владык, помогать им и возвышать их в своих собственных глазах, а особенно в глазах тамошних народонаселений. При этом лишь условии мы заставим себя и слушать и любить, мы будем иметь успех в действиях и должную крепость в защите!

В таком убеждении я не могу разделять Вашего мнения ни о необходимости для нашей духовной миссии быть в Иерусалиме у себя, а не в гостях у греческой иерархии, ни даже о существовании Русской духовной миссии в Палестине. Мы видели на опыте, и Вы весьма рассудительно указываете на неудачу первой нашей миссии духовной, посланной в лице архимандрита Порфирия. Конечно, денежные средства, выделенные ему, могли быть недостаточны, но и при больших и достаточных средствах положение его было бы тем не менее трудное и фальшивое. Значения духовной миссии ни турецкое, ни западные правительства не могут с нашей стороны понимать иначе как покушения на политическую пропаганду. От того самого и вменено ему было в обязанность не принимать иного характера, кроме поклоннического. При этом же характере приобретать недвижимые собственности в Иерусалиме, строить дома и заводить целое оседлое учреждение было несвойственно и необъясняемо. Из-за Порфирия выглядывает русское правительство, и духовенство католическое смутилось, и патриарх Валерга поднял знамя борьбы. Иерусалимская патриархия немедленно предложила нам свои услуги и разрешила задачу. Она взялась устроить дом для нашей миссии будто от себя. Правительство же наше обязалось уплатить ей расходы, какие означенная постройка должна была стоить. «Два года тянулось это дело,– говорите Вы, – и греческое духовенство, которому оно не нравилось и которому не хотелось видеть Россию в Иерусалиме хозяином чего-либо, успело возбудить разные затруднения к утверждению в Палестине русской собственности и проч.».

Здесь можно бы упомянуть пословицу, которую мы слишком хорошо понимаем в России, чтоб не допустить и других понимать и у себя: «В чужой монастырь со своим уставом не ходят». С другой стороны, факт сей нас должен бы был и в том убедить, что против воли греческого духовенства нам действовать не только трудно, но даже невозможно и что мы ни личиной поклонничества архимандрита Порфирия, ни коммерческим предлогом торговой компании не обманем его прозорливой недоверчивости.

«Таким образом, – продолжаете Вы, – Россия убоялась обеспокоить Порту построением монашеской скромной обители, когда ни Франция, ни Англия, ни Австрия не боялись в то же время строить в Иерусалиме обширные заведения». Христианское народонаселение сего края принадлежит в к православной вере. Иными словами, в сущности, как и в убеждении турецкого правительства, оно привержено к единоверной России и с ненавистью смотрит на своих властителей. Можно ли было и требовать от сих последних, чтоб они среди враждебного им элемента хладнокровно видели какое-либо русское учреждение, и когда же? До последней войны! Когда никакие торговые или пароходные сношения не оправдывали иного и когда с другой стороны Севастополь с своим мощным флотом стоял, как привидение, у врат Босфора, при отсутствии всякого светского представительства представительство духовное, под каким бы скромным именем оно и ни укрывалось, не могло иметь в глазах турецкого правительства другого значения, кроме политической пропаганды. Независимо от денежных средств вот, следовательно, обстоятельства, в коих должно искать и видеть неуспех первой нашей духовной миссии, как и всякой другой, какую мы ни пошлем в Палестину.

Но Франция, Англия и Австрия строят и устраиваются, не боясь турецкого правительства, а турецкое правительство, боясь их силы, не боится их деятельности, и вот почему они и успевают. Незначительность народонаселения католического, отсутствие народонаселения протестантского не угрожает туркам в опасности политической пропаганды его со стороны духовных учреждений Франции, Англии или Австрии, напротив того, и круг действия католических держав, будучи постоянно направлено на паразитизм не среди неверных, а среди православных, на борьбу с православным духовенством, турецкое правительство с явным удовольствием смотрит на сии состязания, в коих оно видит залог своего спокойного владычества среди враждующих партий. Скажем и то, что морские силы, коими располагают Франция и Англия в Средиземном море и в архипелаге, весьма упрощают им задачу своих действий на Востоке. Скажем наконец, что пример предпринимаемого и учреждаемого иноверными Церквами в стране, где они почитаются чужим и лишь терпимым элементом, не может служить образцом для нас, ибо мы суть и должны быть там свои, но не яко партия отдельная и независимая, а яко тесно связанная с целым часть оного, как твердо держащаяся корня ветви Восточно-Православной Церкви.

А потому и все то, что хотим предпринять ныне, чтобы оно было успешно, должно носить печать не какой-либо частной Русской или Греческой Церкви, но едино Восточно-Православной Церкви, а для сего наружное исполнение всего предполагаемого нами мы должны видимо оставлять хозяевам места; помогать им своим надзором, своим заступничеством, своими средствами, убеждать их своими советами, заставлять их тем признавать нас истинными покровителями и друзьями, одним словом, вселять в них полное к нам доверие. Вот истинный наш долг, и тем лишь одним мы успеем в начатом деле.

Учреждение в Иерусалиме консульства, сделавшееся ныне возможным при существовании и наших пароходных сношений с тем краем, много упрощает нам задачу нашей деятельности, а учреждения при сем консульстве благолепной домашней церкви с русским причтом и под настоянием умного, ученого и набожного архимандрита, знакомого с Востоком и, по возможности, знающего греческий язык, с успехом заменило бы и епископа ,и всякую духовную с нашей стороны миссию. В архимандрите одном, мы это уже знаем по опыту, иерусалимский Синод видит лишь по сану подчиненное себе лицо, которому он может, смотря по обстоятельствам, помогать и покровительствовать или препятствовать по своему усмотрению. На епископа он будет смотреть как на соперника, а потому и всякое действие его он будет стараться подрывать; в лице лишь консула, привычно и благолепно устроенного и располагающего достаточными средствами, греческое духовенство будет видеть покровителя и заступника. Не опасаясь от светского лица вмешательства в чисто духовные свои интересы, оно охотно будет слушаться его советов, следовать его направлениям и под его надзором, особенно если от него же будут к тому исходить и средства, оно охотно примет и приведет в действие все предполагаемые наши улучшения; не надобно думать, чтоб греческое духовенство не понимало всей пользы и всего превосходства учреждений, воздвигаемых и католиками, и протестантами, но какими средствами и под чьим покровительством соперничать им, каждый расход делать вдвойне, т.е. половину на дело, а другую на разрешение, чтоб приступить к оному, таков был до сих пор единственный возможный для него образ действий, а на такой размер расходов не станет патриаршего бюджета, хоть бы он был и вдвое против того, что он есть.

Мы говорим здесь не a priori, не по одним умозаключениям, а по опыту виденного нами на деле именно в Афинах. Духовенство Греции стояло, быть может, на низшей степени грубости и нетерпимости в своих поверьях, неприличия и невежества в своем наружном виде в сравнении с тем, что мы видим ныне на Востоке. Устройство при императорской миссии посольской церкви, постоянно разумные и удачные выборы настоятелей оной произвели единственно одним примером и частыми дружественными и братскими увещеваниями наших пастырей действие разительное во всех отношениях к улучшению и усовершенствованию тамошнего духовенства. Пример, и удачный пример, есть, каким образом мы можем достичь нашей благой цели. Вернее ему следовать, чем искать новых неведомых и трудных путей. И не в одном Иерусалиме, но, как Вы справедливо замечаете, во всех центрах восточного Православия: в Смирне, в Бейруте, в Александрии и в Янине – следовало бы нам приступить к устройству домовых консульских церквей.

Наконец, и у себя мы должны направить нашу деятельность к приспособлению орудий, имеющих действовать по предложенной цели, к облегчению средств для достижения оной. Да будет дозволено нашему Синоду войти в постоянные и регулярные духовные сношения с патриаршими престолами Востока, с Синодами Константинопольским и Иерусалимским. Для единства Восточно-Православной Церкви связь сия необходима, Восточные пастыри среди вечной борьбы своей с тяготеющею над ними властью не имеют ни свободы времени, ни спокойствия духа, чтобы рассуждать о вопросах отвлеченных, о внутреннем или внешнем образовании и возвеличении Церкви, но от принятия клонящихся к тому и постоянными трудами нашей духовной, как и гражданской властью достигаемых мер, они никогда не откажутся и примут их даже с благодарностью, лишь бы оные были им сообщаемы и должным образом предлагаемы. В семинариях наших основательное изучение греческого языка, не яко мертвого языка и в литературном классическом смысле, но как языка разговорного и общежитейского, каковым он есть для всего духовенства на Востоке, таковое же изучение и арабского языка – вот первые и главные условия успеха, как способа к легкому и личному сообщению с туземцами наших духовных среди их представителей. Вместе с тем поощрения нашего духовенства во всех чинах оного к частному посещению и поклонению св. местам есть также необходимость нового, принимаемого нами направления.

Наконец, чтобы в немногих словах выразить мое мнение, я скажу, что поднятием русского флага над предполагаемой нами в Палестине деятельностью мы возбудим опасение и недоверчивость туземных, единоверных нам хозяев, греческого духовенства, подозрения турецкого правительства и противодействие западных держав, располагающих в тех странах материальными средствами и силами, которых мы не имеем и иметь не можем ни для защиты, ни для поддержания своих учреждений; коммерческий предлог не обманет никого: ни друга, ни недруга – и борьба начнется прежде, нежели даже мы успеем воздвигнуть и предмета оной.

Природный наш сотрудник для успеха в начинаемом деле есть греческое духовенство, мы должны его сделать исполнителем наших намерений, ибо сами и без него, а тем паче при его сопротивлении мы ничего начать и ничего совершить не успеем. Привести и заставить его принять это звание исполнителя под разумным руководством нашим – вот задача новой политической роли, которую мы принимаемся разыгрывать на Востоке. Цель и намерение наши чисты пред Богом. Бог нам поможет и увенчает успехом наши благие начинания.