Глава II. Подготовка реформ

Слухи о грядущих реформах, а затем и открытое объявление нового курса внутренней политики Александром II взбудоражили не только светскую часть общества, но также иерархию и духовенство приходов⁴²⁸. Православная Церковь попадает в фокус общественного внимания⁴²⁹. Общее убеждение было таково, что Церковь ни в коем случае не может стоять в стороне от происходящего, а должна помогать Отечеству, да и ей самой нужны преобразования. Правда, свои задачи и роль в предстоящих событиях духовное сословие представляло по-своему⁴³⁰. Ниже мы выделим некоторые вопросы, обсуждавшиеся в канун церковных реформ.

Безусловно, самый значительный импульс обсуждению проблем Церкви дала книга И. С. Беллюстина – калязинского священника, едва ли не помешавшегося на критике всего и вся в Православной Церкви⁴³¹. О ней достаточно написано еще до 1917 г., а потому вряд ли стоит повторять хорошо известное специалистам⁴³². С сочинения И. Беллюстина ведет отсчет гласная полемика о состоянии и перспективах Церкви. Вопросы, о которых архиереи не решались писать друг другу в личной корреспонденции, стали достоянием двора, печати, широкой общественности. Заговорило и само духовенство – от иерархов Синода до сельских причтов самых разных уголков страны⁴³³. Очень важным стало то, что на книгу обратил внимание сам царь.

Место, которое занимала Православная Церковь в России, роль, которую она играла в жизни населения, надежды, которые возлагали на нее самые разные общественно-политические течения и социальные группы – все это поставило Церковь в центр внимания.

Наша задача – выяснить в общих чертах, в чем заключались взгляды общества на Церковь, и, более детально, как Церковь оценивала самое себя и каких перемен ожидала в связи с началом эпохи реформ.

Православную иерархию прежде всего заботили вопросы внутрицерковного управления. Инициировал их обсуждение А. Н. Муравьев⁴³⁴, подав (с позволения императрицы Марии Александровны) через В. Б. Бажанова 12 октября 1856 г. обер-прокурору записку⁴³⁵. Основа его позиции и тогда и позднее состояла в том, чтобы «крепче держаться нашего древнего Православия, и тщательно изучать его и ревностно охранять от всяких нововведений внутренних и внешних»⁴³⁶. Муравьев поднял многие проблемы, от приходской жизни до синодального управления. Касаясь проблем администрации, он выступал за наведение порядка в епархиальном управлении, особенно – в консисториях, указывал на необходимость разукрупнения епархий, на отсутствие житейского опыта и частые перемещения архиереев и скудость их содержания по сравнению даже с чиновниками духовного ведомства и особенно – с иерархами других вероисповеданий, на вред изолированности архиереев друг от друга и необходимость их съездов⁴³⁷. Он был убежден, что инициатива дел об улучшениях и изменениях должна принадлежать не чиновникам, а иерархии, «преимущественно старшему митрополиту», что Синод должен стать полноправным хозяином в церкви, а епархиальные архиереи – занять подобающее каноническому устройству Церкви место на своем административном уровне, что Церковь должна получить право, не спрашивая чиновников, издавать канонические сочинения, просвещать народ, «организовывать ученые общества, которые могли бы откликнуться на современные потребности народа, своими трудами удовлетворять их». Выступал он и за реформу духовных учебных заведений.

В следующем, 1857 г., он продолжил тему в записках «О влиянии светской власти на дела церковные» и «Некоторые предположения о восстановлении прежнего порядка в управлении церковном», снова адресовав их А. П. Толстому. Он ратовал за возвращение в Синодальное устройство допротасовских порядков, сокращения числа светских чиновников⁴³⁸. А. Муравьев всячески хотел возвысить роль Синода и иерархии, предлагая подчинить Синоду обер-прокурора, только через Синод производить перемещения архиереев, а последним подчинить секретарей консистории и дать им собственные канцелярии. Впрочем, сам автор пессимистично оценивал перспективы осуществления своих идей. В одном из писем М. П. Погодину он говорит о том, что переустройство администрации зависит только от личности обер-прокурора: «Один лишь обер-прокурор может вывести Церковь из сего бедственного положения, но такой только, который будучи одарен чрезвычайной энергией, при глубоком знании своего дела, решится быть графом Протасовым в обратном смысле. Но если такой и появится, ему ничего не дадут делать чиновники, обросшие льготами»⁴³⁹.

Вслед за ним в обсуждение вступили иерархи. В основном оно носило закрытый характер, поскольку велось в личной переписке и беседах между собою. Возможно, это исходило от сознания собственного бессилия. Так, камчатский епископ, откликаясь на первую записку А. Муравьева, сообщенную ему, пояснял: «Перо мое рвется изложить все то, чтобы я мог сказать касательно сего предмета. Но нельзя дать ему воли, главное потому, что это ни к чему не поведет»⁴⁴⁰. Сам митр. Иннокентий, разделяя многие тезисы А. Муравьева, выступил с предложением о значительном увеличении числа викариатств, но натолкнулся на возражения митрополита Филарета и Нила (Исаковича) Ярославского⁴⁴¹.

Митрополит Филарет, как всегда, проявлял осторожность, хотя и симпатизировал взглядам Муравьева⁴⁴².

Радикальнее всех оказался епископ Ревельский Агафангел (Соловьев). В его записке изложена четкая программа реформы высшего управления Церкви. Еп. Агафангел предлагал преобразовать Синод в «Святейший правительствующий постоянный всероссийский Собор» из 16 членов; 1 – первоприсутствующий с правом доклада царю, 11 – заведующие управлениями по назначению Собора и 4 – советники, следящие за течением всех дел, представители интересов церкви в заседаниях Комитета и Совета Министров, Государственного Совета при слушании там дел духовного управления или дел смешанного ведения властей светской и церковной. Обер-прокурорство упразднялось.

Очень интересны краеугольные камни предполагавшейся реформы. Их три: 1. Отделение духовной власти от государственной, но с сохранением поддержки последней;

2. Широкая децентрализация и «возможная независимость управлений частных», без чего невозможна инициатива;

3. Уравнение структур и чинов духовной администрации с государственными аналогами, вплоть до размеров окладов жалованья.

Структурные подразделения Собора, посредством которых он мог бы управлять Церковью, состояли из общих управлений: делопроизводства и сношений; церковного; военного; монастырского; по делам раскола; по делам иностранных исповеданий; обращений и миссионерства, духовно-законного и церковно-судебного; общественного благочестия и народной нравственности; духовно-воспитательного и учебного; призрения, благотворительности и милостыни; цензуры; хозяйства, казны и контроля. Каждое из них получало точную инструкцию.

Собор формировался на основе постоянного и бессрочного участия, перемещения внутри Собора решались самим Собором по большинству голосов. Замещение членов Собора тоже лежало на Соборе, который должен был бы представить 2 кандидатуры на выбор царю. Правда, проект не объяснял, как будет сформирован начальный состав Собора.

В компетенцию Собора еп. Агафангел включал выбор первоприсутствующего (из всех вообще архиереев империи – 2 кандидата на утверждение царю), окончательное решение дел всех управлений (за исключением, требующих согласования с государством), вызов епархиальных архиереев для дачи разъяснений по каким-либо вопросам, формирование из своей среды рабочих групп для обсуждения проектов, инициатив и т. п. Все вопросы, касающиеся Церкви, не должны были рассматриваться в Комитете и Совете Министров, Государственном Совете без представителей Собора⁴⁴³.

Таким образом, еп. Агафангел открыто выступил за восстановление самостоятельности Церкви, хотя и не посмел сказать последнего слова – о восстановлении патриаршества. Его программа, также попавшая в Синод и ставшая известной не только иерархии, но и двору, и членам правительства, так и осталась единственной ясной, цельной и наиболее радикальной. Но лишь некоторые, второстепенные элементы записок еп. Агафангела и Муравьева оказали впоследствии определенное влияние на ход реформы Церкви.

Из других подобных проектов отметим записку Н. П. Гилярова-Платонова, который полагал начать реформу административного устройства с синодального и епархиального управлений, пересмотреть устав духовных консисторий и Духовный регламент. Касаясь волновавшего тогда приходское духовенство вопроса о выборном начале, он высказывал убеждение в том, что оно применимо прежде всего к тем должностям, «где его отсутствие есть вопиющая несообразность». Например, – должность депутата от духовного ведомства⁴⁴⁴.

Но, пожалуй, самым важным следствием оживления стало внимание общества к Православной Церкви, ее внутренним проблемам и перспективам развития, в том числе – в связи с традиционными государственными интересами.

Нельзя не отметить и то очевидное ожесточение, с которым подавляющая часть светской литературы и периодики нападала на Церковь⁴⁴⁵. Духовенство обвинялось не только в традиционных грехах – поборах, мздоимстве, пьянстве, распутстве, чревоугодии, но и в том, что оно ничуть не сочувствует и не желает помочь обществу в столь ответственный момент.

Другое следствие либерализации отметил обер-прокурор: «Из образованного класса... во многих стали нередко обнаруживаться признаки холодности к вере и недостаток благоговейного внимания к церковным постановлениям. Прискорбнее всего, что примеры вольномыслия и холодности ко всему церковному действуют вредно на необразованный класс»⁴⁴⁶.

Самые серьезные надежды на Церковь возлагали консервативные круги, видевшие в ней мощную охранительную силу, которая поможет без потрясений провести крестьянскую реформу, а в дальнейшем укреплять в российских подданных верноподданнические чувства и законопослушность⁴⁴⁷. Тон здесь задавал сам император, одной из резолюций строго предупредивший обер-прокурора: «Служители Церкви в государстве должны действовать в видах правительства»⁴⁴⁸.

Стратегию этой части общества ясно выразил Я. И. Ростовцев: «Сельская власть помещика над крестьянами, державшая доселе в спокойствии Россию, внезапно прекратится, она должна быть заменена другою сильной властью. Власть эта должна быть двойственная: внутренняя – в самом мирском управлении общины, внешняя – в орудиях правительства»⁴⁴⁹. Одним из них видели Церковь, и в качестве такового ее намеревались использовать и теперь, когда правительство искало пути выхода из кризиса. Не случайно каждый шаг в составлении проекта отмены крепостного права, а затем его реализации правительство старалось подкрепить с помощью Церкви⁴⁵⁰.

Общеизвестно, что к опыту Православной Церкви обратились при разработке проекта нового административного устройства губерний Редакционные комиссии. В их определении «О порядке управления крестьянских обществ» лучшим основанием для создания волостей признано «существующее ныне распределение селений на приходы»⁴⁵¹. Комиссии исходили из той роли, которую церковь играла в сельской местности. Причем подчеркивалась не культовая, а гражданская функция прихода.

Как отдельные лица (напр. князь П. Гагарин, М. П. Позен), так и дворянские комитеты высказывались за укрепление и использование Православной Церкви прежде всего в качестве надежной охранительной силы⁴⁵².

Настроения охранительного течения общественной мысли очень точно выражены в одном из многочисленных проектов переустройства России. – «Высшие сословия, образованные, теперь вполне сознают все могущество не религии, а какой бы то ни было силы духовной, а как она выражается и управляется всего лучше церковью, то все они не по чувству религиозному, а по разуму поддерживают Церковь, как сильное орудие, т. е. как в смысле материальном артиллерию», – писал ее автор⁴⁵³.

Определенные надежды на Православную Церковь возлагали либералы. Примером может служить «Записка об освобождении крестьян в России» К. Д. Кавелина. Видя одно из главных препятствий на пути освобождения крестьян в нежелании большинства владельцев отказаться от своих прав, профессор предлагал воздействовать на них через Церковь, ссылаясь на ее огромную моральную силу. Однако, как полагал он, «цель едва ли была бы достигнута формальным предложением Св. Синода и синодскими циркулярами всему православному духовенству». Правительство должно найти способ привлечь на свою сторону иерархов и духовенство, пробудить в них искреннюю заинтересованность в освобождении крестьян от крепостной зависимости. Надобно стараться, – писал он, – чтобы достойнейшие, наиболее почитаемые, любимые и влиятельные члены духовенства вошли по сердечному убеждению в виды правительства и ради общего блага, ради общей пользы гражданской и христианской, добровольно захотели действовать в этом смысле: тогда они будут знать, как и к кому отнестись, кому из епархиального духовенства что и как предписать и внушить; словом, собственное убеждение и любовь укажут им пути и способы действования, которые недоступны для циркулярных предписаний⁴⁵⁴.

Со стороны славянофилов Церковь и церковно-государственные отношения подверглись критике, хотя и они не скрывали прагматического подхода к использованию Православия⁴⁵⁵. В Православии они видели духовное начало, скрепляющее русское общество⁴⁵⁶. С другой стороны, они полагали, что настало время приступить к реформе Церкви и церковно-государственных отношений⁴⁵⁷. Как подчеркнул Н. И. Цимбаев, абсолютно «все славянофилы видели связь крепостного права с общим строем русской жизни и понимали важность других социальных и политических реформ»⁴⁵⁸.

Судя по сочинениям братьев Аксаковых, Ю. Самарина и других, они считали, что государство нарушило некий общественный договор с народом, вмешавшись в его религиозную жизнь, а Церковь, раболепствуя перед государством, в угоду ему выхолостила первоначальный смысл Православия. В частности, К. Аксаков, рассуждая по вопросу об отношении к власти русского народа и христианства в целом, заметил, что христианство действительно учит подчиняться власти, и народ выполняет завет, но Церковь из лести самодержавию искажает евангельское учение по этому вопросу и учит народ видеть в царе земного бога, а царя убеждает в том, что народ его боготворит⁴⁵⁹. Позднее в знаменитых «Окраинах России» Самарин писал: «Пусть же правительство возвратит Церкви свободу мысли, свободу проповеди, свободу внутреннего строения, и отзовет от нее своих вооруженных прислужников»⁴⁶⁰.

Посвятив себя важнейшей задаче – содействию отмене крепостного права, в том, что касается религии, славянофилы ограничивались критикой церковной лжи, цензуры, выступали за возвращение в Церкви к каноническим началам, ратовали за прекращение преследований раскольников и свободу совести⁴⁶¹. Ясно, что при таком подходе часть идей импонировала реакционным, консервативным кругам, а часть – тем, кого больше не устраивала тесная зависимость Церкви от государства и внутрицерковные порядки. Неслучайны поэтому симпатии противоборствовавших сторон в отношении к деятельности славянофилов, симпатии, вызывавшие растерянность и споры между собой. Известны похвалы митрополита Филарета в адрес сочинений о Православии А. С. Хомякова⁴⁶², одобрение различными церковными кругами направления периодических изданий славянофилов, например, «Русской беседы». Обеспокоенный этим, И. С. Аксаков обратился кА. И. Кошелеву с предложением изменить программу журнала. «Она написана так, что, возбуждая недоумение, отвращает от нас сочувствие молодого поколения и приобретает сочувствие, которого я не желаю, сочувствие архиереев, монахов, Св. Синода. Между тем они не могут, не должны нам сочувствовать, но такое несчастное положение наше, что дает повод недоразумениям». Размышляя о причинах происходящего, он замечает, что в программе заметно увлечение Православием, которое понимается «в смысле казенного девиза или герба Уварова»⁴⁶³.

А. Кошелев решительно возражал: «Я горжусь тем, что наша «Беседа» пользуется особым благорасположением духовенства, радуюсь тому, что мы этим путем можем действовать на него и через него на массу народа». Он настаивал, чтобы издание сохранило свой дух, «тот дух, который Хомяков, Самарин, ваш брат и я вполне и безусловно одобряем и который уже доставил нашему изданию одобрение и сочувствие просвещеннейших лиц нашего духовенства»⁴⁶⁴.

Несмотря на то, что Православие занимало столь важное место в концепции славянофилов, никто из них не выдвинул конкретного проекта переустройства Церкви. Лишь позднее, в рамках земской деятельности, Ю. Самарин выступил с предложениями по реформе прихода.

Заявило о себе и радикальное крыло русского общества. Образчиком его отношения к Православной Церкви является памфлет неизвестного автора «Разбор книги «Описание сельского духовенства». Отвергая предложения И. Беллюстина правительству и обществу всерьез заняться лечением внутренних недугов Церкви, автор «Разбора» писал: «Теперь вопрос уже не в том, должна ли Церковь или нет стоять под защитой государства и жить его средствами, а в том, должна ли она вообще жить, не вредное ли это наследие отцов». Обличая духовенство, он называет его рабом царской власти, потерявшим человеческий облик. Церковь живет обманом народа, сдерживает его развитие, и народ это понимает: он больше не верит духовенству, в нем он привык видеть «грабителей и холопов царских». В том будущем, куда устремлен народ русский, нет места Церкви и религии, полагал автор. Будучи захвачен предстоящим событием – освобождением крестьян, он отмечает, что в эту минуту возрождения России духовенство «подымает свою голову, тянет трясущуюся руку, чтобы захватить хотя бы крупицу власти... Назад!» – Всему возрождение, только не вам. Падайте молча, глубже, вы этого достойны: раз став рабами власти царской, вы должны были видеть, что свобода не для вас»⁴⁶⁵.

Таким образом, начало эпохи реформ вызвало пристальный интерес к Церкви различных общественных течений и правящих кругов, что создавало благоприятную почву для конкретных предложений по переустройству Церкви и перевода суждений в практическую плоскость.

Скованное жесткими правилами внутрицерковной дисциплины и неусыпной опекой государства, духовенство все же делало попытки объяснить свой взгляд на происходящее и свое нелегкое положение⁴⁶⁶.

В дискуссии Церкви и общества, сопровождавшей отмену крепостного права, особое звучание приобрел вопрос о роли духовенства в начальном образовании и воспитании народа⁴⁶⁷. Как известно, проблему начального образования раскрепощенного крестьянства поставил Главный комитет по устройству сельского состояния, в феврале 1861 г. запросивший министра народного просвещения о возможности обязательного устройства сельских школ⁴⁶⁸. Вопрос снова переместился в известную плоскость: речь зашла о том, кто должен руководить начальной школой: Министерство народного просвещения или Церковь. А от этого зависело содержание образования. В рамках готовившейся реформы просвещения летом 1861 г. проблему начального образования выделили в самостоятельное направление. Комиссия из представителей от министерств и Синода приступила к составлению плана развития начальных школ.

Инициатором такого поворота дел стал Главный комитет об устройстве сельского состояния, а сама идея развития сети сельских школ была выдвинута еще Редакционными комиссиями⁴⁶⁹.

Вопрос этот поднимался снова и снова, и каждый раз приобретал значение первостепенной важности⁴⁷⁰. Вот и теперь, ввиду неизбежности реформы, диктуемой предстоящей отменой крепостного права, в Церкви началось движение за переустройство и расширение приходских школ.

Зародилось оно в Киевской епархии. 31 августа 1859 г. митрополит Исидор (Никольский, с 1860 г. – митрополит Петербургский) отдал распоряжение консистории: «Принимая во внимание нынешнее состояние России, стремящейся к образованию, я нахожу нужным, чтобы сельское духовенство не было чуждо сего общего движения и по возможности старалось бы содействовать в сельских обществах распространению полезных знаний. Для сего предлагаю консистории распорядиться: 1) чтобы во всех местечках и селах были открыты в самых домах священников школы, если таковых не будет устроено со стороны сельского общества; 2) чтобы в школах сих учили чтению и письму и преподавали Закон Божий применительно к понятию сельских детей»⁴⁷¹.

Церковная дисциплина, а отчасти – влияние общественного подъема на духовенство, сделали свое дело. За 1859 г. число церковноприходских школ епархии выросло с 15 до 81.

Авторитет митр. Исидора, с одной стороны, известное отношение к Западному краю, и очевидная близость реформы образования – с другой, вызвали быструю реакцию в Петербурге. В сентябре 1859 г. Синод рассылает по епархиям указ «О заведении училищ при церквах для крестьянских детей». В нем, помимо понуждения священников открывать школы, находим четко выраженную точку зрения Церкви на свою роль в начальном образовании. «Учреждение сельских школ для распространения между крестьянами грамотности может повести к ожидаемым от них благотворным результатам только в таком случае, когда если не единственным, то главными наставниками в них и блюстителями их будут сельские священники, на которых сама Церковь возложила священную обязанность наставлять детей в вере и благочестии...»⁴⁷².

Сменивший в 1860 г. митр. Исидора митрополит Арсений (Москвин) активно продолжил начатое дело, распорядившись открыть школы при каждом храме и увещевать народ отдавать в них детей, создав систему контроля за работой ЦПШ через специальных наблюдателей из уездных протоиереев и инспекцию. Он лично утверждал так называемые объездные журналы⁴⁷³.

На наш взгляд, важную роль в активизации приходского духовенства в целом по стране сыграл указ от 17 сентября 1860 г. «О доставлении Св. Синоду сведений о лицах, занимающихся преподаванием в городских и сельских училищах», в котором приводилась многозначительная фраза и. о. обер-прокурора С. Н. Урусова: «В настоящее время обращено особенное внимание на первоначальное народное обучение»⁴⁷⁴. Очевидно, с этого времени к названным выше побудительным мотивам приходского духовенства добавился еще один немаловажный: личная заинтересованность, в надежде на скорую награду от начальства либо на извлечение дополнительных доходов.

Но самый мощный импульс дело создания ЦПШ получило в 1861 г. Началось со всеподданнейшей записки вологодского губернатора о результатах объезда края. В ней он заметил, что при нехватке в губернии средств к образованию духовенство могло бы сыграть в этом деле важную роль. Александр II пометил: «Обратить на это особенное внимание министра народного просвещения и обер-прокурора Св. Синода»⁴⁷⁵.

Отмена крепостного права форсировала события. 15 апреля 1861 г. Синод принял определение, предлагающее обер-прокурору представить царю доклад об успехах развития ЦПШ, что и было сделано А. П. Толстым. 4 июня 1861 г., ознакомившись с представленными сведениями и поразившись быстрым распространением ЦПШ, император распорядился: «Об успехах по этому делу и по прочим епархиям доносить мне ежемесячно»⁴⁷⁶. В итоге появился указ Синода от 26 июня 1861 г., требовавший от епархий предоставления ежемесячных сведений о числе ЦПШ и обучающихся в них детей⁴⁷⁷. В случае отсутствия помещения для всей группы учеников разрешалось делить ее между всеми членами причта, включая даже причетников.

Указ довели до сведения всех причтов под расписку, т. е. он приобрел обязывающий характер. «К Указу об открытии сельских училищ подписались все священники: потому что нельзя было не подписываться», – сообщал в Синод сельский священник из Рязанской губернии⁴⁷⁸. С этого момента открытие ЦПШ приняло лавинообразный характер.

Динамика роста ЦПШ

Если в 1859 г. насчитывалось всего 3000 ЦПШ, в

1860 г. – 7907 со 133 666 учащихся⁴⁷⁹, то к сентябрю

1861 г. только в упомянутой Рязанской епархии власти зарегистрировали 340 школ, в Тверской – 432, Орловской – 217, Тульской – 190 и т. п. Но «рекордсменами» остались епархии Западного края: Киевская – 1206 ЦПШ с 23 588 учащихся, Волынская – 1186 с 13740, Подольская – 1147 с 21 120, Черниговская – 819 с 14 379⁴⁸⁰.

Тем временем смешанная комиссия работала над проектом. Министр просвещения граф Е. В. Путятин сочувственно относился к усилиям Церкви, а потому полностью согласился с мнением Синода и члена комиссии кн. С. Н. Урусова о предоставлении «первоначальной народной школе естественного первенства». 13 ноября 1861 г. он представил соответствующий доклад Александру II, а 14 ноября направил проект в Главный комитет об устройстве сельского состояния. Однако 25 декабря министерский портфель оказался у А. В. Головнина, который придерживался совершенно другой точки зрения. Она состояла в сосредоточении всех школ под управлением МНП для обеспечения единства и качества учебного процесса, хотя министр отнюдь не выступал против религиозно-нравственного образования и воспитания. Даже наоборот, оно занимало в его представлениях важнейшее место. Он искренне считал усиление религиозно-нравственного воспитания предметом «особенной заботливости министерства». Забегая вперед, отметим, что при Головнине число кафедр богословия в университетах и прочих высших учебных заведениях (ведь в стране было только 7 университетов, не считая 8-го в Финляндии) утроилось и достигло 18; в гимназиях и прогимназиях увеличилось количество уроков Закона Божия, повышены оклады законоучителей, они стали постоянными членами педсоветов⁴⁸¹. Однако Головнин был убежден, что православное духовенство по своим тогдашним качествам не способно быть наставником народа, и предпринимал шаги к его устранению от преподавания обычных дисциплин⁴⁸².

Проект вернулся в МНП и началась длительная борьба двух ведомств, которая втянула в свою орбиту не только прочие государственные структуры, но и общественность. В практической сфере, т. е. организации народных школ и обеспечении их нормальной работы конкуренция привела к тому, что на местах власти пытались подчинить себе ЦПШ путем перевода их в ведомство МНП или слияния с учреждаемыми рядом школами министерства. Доходило до того, что мировые посредники отдавали волостным старшинам распоряжения немедленно открывать школы и запрещали крестьянам посылать детей в ЦПШ⁴⁸³.

Другая сторона тоже не сидела сложа руки⁴⁸⁴. Особенно жестко действовал киевский Арсений, запретивший священникам преподавать в министерских школах Закон Божий⁴⁸⁵. Он жаловался в Петербург на то, что округ отбирает учеников, поступающих в ЦПШ, выставлял учителей в глазах крестьян чуть ли не проповедниками безбожия⁴⁸⁶. То же проделывал и преосв. волынский Антоний (Павлинский). И это – несмотря на попытку правительства примирить два ведомства. 18 января 1862 г. царь утвердил решение Совета Министров, которым Церкви разрешалось и впредь учреждать ЦПШ, открытые оставались в ведении Синода, а МНП предписывалось открывать на всей территории страны свои начальные школы. Оба должны были оказывать друг другу помощь «по мере возможности»⁴⁸⁷. Такой поворот событий Церковь не устраивал, поскольку мнение Совета Министров фактически перечеркивало ее претензии на руководство начальным образованием и предрекало появление рядом с ЦПШ гораздо лучше оснащенных в материальном отношении министерских школ.

За спором в правительственных кругах, так же как и за развитием начальной школы, внимательно следила общественность⁴⁸⁸. Известно, что часть общества, включая даже отдельных представителей духовного сословия, выступала против передачи руководства народной школой в руки приходского духовенства. При этом сторонники данной точки зрения исходили как из необходимости обеспечения общеобразовательного направления, единого и компетентного управления школы, так и из отсутствия профессиональных знаний и умений у духовенства. Настроенные радикально, как, например, известный священник И. С. Беллюстин, предрекали молодому поколению нравственную гибель, если школа попадет в руки «поповства», которое «может и способно лишь растлевать и губить». Выражали убеждение, что статистические сведения о ЦПШ ложны, что в них учат очень плохо и т. д.⁴⁸⁹ Другая сторона возражала, причем достаточно аргументировано. Она и не думала скрывать недостатков ЦПШ. Напротив, сообщала о них в подробностях, но тут же указывала, как можно быстро от них избавиться⁴⁹⁰. Нельзя отрицать также искреннего желания части духовенства служить народу на ниве просвещения⁴⁹¹.

Мнение сторонников Церкви наиболее полно и ясно изложил в нашумевшей записке «О первоначальном обучении народа» Н. П. Гиляров-Платонов⁴⁹². Записку он составил по переданной А. Д. Блудовой просьбе императрицы, которой и послал копию при письме от 23 декабря 1861 г. Императрица передала ее Александру II, а тот переслал в Комитет. С запиской ознакомился двор, она стала распространяться в списках. Митрополит Филарет, которому автор прочел записку, горячо благодарил его и просил напечатать⁴⁹³.

Содержание записки заключалось в следующем. Автор высказывал глубокое убеждение, что в сложившихся условиях начальное обучение должно принадлежать духовенству. В пользу этого: 1. Народная традиция («в народе особое воззрение на грамотность: она священна. Поэтому он чаще идет к духовенству, чем к светским лицам и в казенное училище, пусть даже оно стоит рядом»); 2. Наличие повсюду маленьких школ грамоты духовенства; 3. Сейчас – некому учить народ: учителей нет, есть развратные писари, приказчики, отставные солдаты. Таким образом, речь не может идти о свободе образования: она только там, где есть выбор. «За исключением части общества, случайно презревшей русские начала, и за исключением раскола, двинувшегося в противоположную сторону, весь русский народ представляет сплошную массу. Весь он живет одною жизнью, стоит на одном просветительном начале, движется по одному духовному направлению, которое дано Церковью. Законодательству остается только давать всевозможный простор этому всеобщему направлению...»

Что же надо сделать, чтобы духовенство могло работать на этом поприще в полную силу и давать качественное начальное образование? Гиляров-Платонов отвечал: 1. Увеличить содержание духовенства, одновременно обязав причт законом принимать на обучение каждого желающего (чтению, письму, основам Закона Божия и церковному пению); 2. Разрешить обучать не только священникам, но и студентам семинарий, готовящимся к духовному сану; 3. Открыть училище (а может быть и несколько, если надо) в каждом приходе; 4. Освободить предлагаемую систему образования от ненужной отчетности и мелочной опеки; 5. Разрешить съезды выборных от духовенства в епархиях для обсуждения проблем народного обучения и обмена опытом; 6. Контроль возложить на епархиальное начальство. Оно же будет направлять правительству отчеты.

Отвечая на критику светской прессы в адрес духовенства-просветителя, автор обращал внимание на объективные причины: «частью, стесненное положение народа, и главнейшим образом, стесненное положение, в которое поставлено историею само духовенство». Государственная власть со времен Петра I встала между народом и духовенством, сделала его сословием «запуганным, но вместе жадным и завистливым, униженным, притязательным, ленивым и равнодушным к своему высшему призванию». Однако, несмотря на все, духовенство – «сила, наиболее хранительная в государстве» и его связь с народом – не разорвана. Если государство устранит созданные им же препятствия и поможет духовенству, то оно успешно справится с задачей, – утверждал публицист.

Нельзя не обратить внимание на еще один аргумент, приведенный Гиляровым-Платоновым. Он подверг критике предложение готовить учителей в специальных учебных заведениях. По его мнению, вряд ли в конкретных условиях человек, получивший высшее образование, при наличии стольких мест по государственной службе и перспективе карьеры, поедет в село. Привлечь их можно будет только подкупом. Но ведь это – потеря морали: «они будут ненавидеть народ и будут презираемы народом»⁴⁹⁴.

Выводы и предложения Гилярова-Платонова выглядели весьма убедительными и рациональными. Неслучайно ряд идей получили впоследствии применение на практике.

Спустя несколько месяцев те же аргументы повторил в «Записке о народных училищах» известный Т. И. Филиппов, составивший ее в помощь новому обер-прокурору А. П. Ахматову⁴⁹⁵. К сказанному Н. Гиляровым-Платоновым он добавил ссылки на опыт европейских стран: позитивный – Пруссии; негативный – Франции (уравняв в деле воспитания священника и учителя, «произвели на свет 40 000 anticures, т. е. 40 000 священников атеизма и социализма»)⁴⁹⁶. Обращая внимание на отсутствие расхождения задачи МНП с действиями духовенства, он назвал в числе прочих и такой способ устранения недостатков в учительских опытах духовенства, как введение в семинариях педагогики в сочетании с практикой студентов в учрежденных при них «образцовых народных школах»⁴⁹⁷.

Сам московский владыка высказывал глубокое убеждение, что церковноприходские школы наиболее соответствуют потребностям русского народа, а недостатки их по большей части видел в методике преподавания. По его мнению, народ, со своей стороны, с сочувствием относился к усилиям духовенства⁴⁹⁸.

Однако накануне реформы Церкви так и не удалось преодолеть сопротивление МНП и сторонников А. Головнина в правительстве и при дворе, а тем более – достичь согласия и одобрения всего общества. Не было ли отрицание ведущей роли Церкви в столь важном для будущего России деле отрицанием всего мрачного наследия николаевского режима? Ведь в течение трех десятилетий МНП занималась внедрением Православия как «коренного основания всего воспитания и образования отечественного»⁴⁹⁹.

В среде духовенства в конце 1850-х – нач. 1860-х годов очень активно обсуждались и такие внутрицерковные вопросы, как сложение сана и возможность возведения лиц белого духовенства в епископское достоинство, а значит – и занимать руководящие должности в церковной администрации⁵⁰⁰.

Первая проблема исходила из настроений той части духовенства, которая приняла сан от нежелания записываться в податные сословия или в военную службу и в расчете на выгоды состояния. Суть вопроса заключалась в том, чтобы отменить наказание за сложение сана на том основании, что в каноническом праве ничего подобного не предусматривалось, а законодательную базу для лишения гражданских прав создал только Николай I. Главным аргументом «за» было указание на вред для Церкви «насильственного удержания в духовенстве людей, не расположенных к нему»⁵⁰¹, а также овдовевших.

Противники указывали на аморальность добровольного сложения сана и пагубные последствия, ожидающие Церковь в случае изменения закона: недоверие прихожан к священнику на исповеди, т. к. они увидят в нем будущего «стряпчего, купца, управителя и т. д.» и соблазн к выходу из лона Церкви «лучших по способности людей»⁵⁰² и т. д.

В ответ на притязания белого духовенства обладать епископским саном и обвинения в адрес архиереев в их отдаленности от нужд духовенства и народа оппоненты нашли достаточно убедительные аргументы как в каноническом праве и русской церковной традиции, так и в реальной жизни⁵⁰³. Одним из наиболее сильных критиков сторонников новшеств явился известный специалист в области канонического права, доктор богословия, архимандрит Иоанн (Соколов). В обширном сочинении «О монашестве епископов» он не только вскрыл каноническую несостоятельность притязаний белого духовенства (женатые епископы известны только в первые 4 века христианства, а новеллы Юстиниана уже не признают супружества епископов), но показал, что появление вражды белого духовенства к черному – результат униженного морального и материального состояния приходского духовенства, замкнутости сословия и засилья в управлении Церковью светских чиновников⁵⁰⁴.

По мнению архим. Иоанна, с которым соглашалась иерархия, появление самой идеи возведения священников в епископство – результат возбуждения общества от начала реформ, да честолюбия отщепенцев среди самого духовенства. «Действительно, крики против монашества архиереев соединяются и по времени и по существу дела со всеми другими замыслами прогрессивных людей, – заключает автор. – Сюда относятся: безграничная свобода совести, безусловное равенство всех вероисповеданий, уничтожение церковного суда, устранение духовенства от народного образования и т. д. Общая и главная мысль всех этих стремлений понятна: хочется парализовать, т. е. уничтожить влияние Церкви на жизнь народную»⁵⁰⁵.

Таким образом, подготовительный этап александровских реформ, а затем – их начало, вызвали повышенное внимание к государственной Церкви со стороны правительства и различных общественных течений. Каждая из сторон по-своему видела перспективы Церкви и Православия в обновленной России, но важно отметить, что общий настрой готовил почву для изменений в Церкви. Другим, не менее важным следствием, явилось пробуждение сознания самого духовенства, его стремления активно участвовать в реформах. Именно в этот период в духовенстве начинается движение за освобождение от засилья светской бюрократии и восстановление канонического управления Церковью. Свидетельство тому – выступление епископа Агафангела (Соловьева).

Нельзя не видеть и того, что Церковь поворачивала на путь реакции: вне зависимости от идейной ориентации духовенство желало установления монополии на начальное народное образование и воспитание, сохранения государственного статуса со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Нарастание политического кризиса в Польше, эхом отзывавшегося в крае, все больше и больше привлекало внимание правительства, двора, высшего общества и просто образованных людей. По замечанию современника, всякий раз, когда разговор заходил о Западном крае, слышалось: «Польша есть болячка России...»⁵⁰⁶

Первым подал мысль о пересмотре Положения 1842 г. бывший киевский генерал-губернатор князь И. И. Васильчиков. В записке Александру II о состоянии края в 1853– 1855 гг. он отметил вред барщины крестьян в пользу священников, предложил заменить натуральные повинности денежным платежом и найти другие способы увеличить доходы сельского духовенства. В качестве временной меры для оказания экстренной помощи православному духовенству края он предлагал обложить все земли помещиков и бывших помещичьих крестьян на территории своего генерал-губернаторства временным сбором в 2–3 коп. с десятины. Полученные деньги составят церковно-строительный капитал, а чтобы не было нареканий со стороны критиков правительства, он планировал делить собранные суммы пропорционально числу христианских исповеданий края. С И. И. Васильчиковым соглашался и виленский генерал-губернатор В. И. Назимов.

В то же время и министр государственных имуществ М. Н. Муравьев пришел к выводу о необходимости срочно предпринять меры по укреплению Православия в крае, для чего предложил отменить не только обработку участков священников, но и все другие натуральные повинности крестьян в пользу православного духовенства. По его мнению, следовало изменить само Положение и выработать новые правила по приведению его в действие на местах. С этой целью – возобновить работу Комитетов по приведению в действие Положения 1842 г. в губерниях и создать главный Комитет при Св. Синоде⁵⁰⁷.

После консультации с министром внутренних дел С. С. Ланским было принято решение поручить губернским комитетам изучить ситуацию и дать ответы на следующие вопросы:

– сколько нужно рабочих дней зимой и летом для обработки 10 дес. церковной земли и какую сумму денег должны уплатить крестьяне взамен отработок, исходя их местных средних цен за последние пять лет;

– сколько земли находится во владении каждого члена притча, исключая священников;

– в какой степени духовенство обеспечено домами; их состояние и стоимость строительства недостающих; цены за аренду домов;

– каков размер суммы, необходимой на ремонт зданий и их отопление;

– наконец, как может быть изменена повинность по статье о единовременном пособии вновь назначенному в приход духовному лицу.

Таким образом, оба министра имели в виду только замену одних натуральных повинностей своего рода денежным оброком, а для отмены других – поиск новых источников денежного обеспечения.

Привычно не спеша потекла деятельность губернских комитетов. На сбор информации и составление итоговых документов ушло почти 2 года, и только когда сведения поступили в Петербург, вышел указ 20 августа 1859 г. об образовании Комитета при Св. Синоде⁵⁰⁸. В него вошли министры внутренних дел, государственных имуществ, финансов, депутаты из всех западных епархий. Возглавил работу ревельский епископ Агафангел. Первоначально предполагалось, что заинтересованные ведомства определят не только состав, но и направления его деятельности. Однако получилось иначе. Программы он не получил, а потому начал работу с поисков средств для обеспечения духовенства Западного края, имея в виду облегчить повинность прихожан. При этом члены Комитета вовсе не желали механически продолжить работу своих губернских сотоварищей. Помимо упомянутых, они поставили вопрос об изменениях в управлении западными епархиями. Несмотря на такое начало, оригинальных идей не нашлось. Прозаседав около года, Комитет предложил просто-напросто переложить все натуральные повинности в денежные и ввести соответствующий сбор с прихожан. В ответ министр внутренних дел заявил протест, выразив принципиальное несогласие с проектом нового Положения.

Одновременно Александр II направил для обсуждения в Комитет Записку неизвестного с анализом сложившегося в западных епархиях положения и проекта первоочередных преобразований. По знанию предмета, глубине размышлений его проект выгодно отличался от уже известных аналогичных сочинений. Как оказалось, ее подал чиновник МВД П. Н. Батюшков, отвечавший за строительство церковных зданий в Западном крае, а потому хорошо разбиравшийся в тонкостях дела⁵⁰⁹.

Обратив внимание царя на бедственное положение духовенства края, он критиковал Синод за нежелание идти на какие-либо перемены в положении сословия и предлагал внимательно отнестись к его проекту: может быть, он окажется полезным не только для решения частной проблемы материального обеспечения духовенства Западного края, но и поможет перейти к общему вопросу – о духовенстве всей России. По мнению Батюшкова, духовенство в целом так унижено, что почти утратило всякую возможность положительно влиять на русский народ. В западных епархиях это произошло всего за какие-то 20 лет, и вина за нравственный упадок пастырей – на правительстве, бросившем их на произвол судьбы. Он считал, что следует различать две стороны проблемы – материальную и нравственную, – содержащие в себе причины падения авторитета духовенства. Среди них выделяются малые ассигнования на обеспечение духовенства и его непомерная численность. Бедность заставляет духовенство заискивать перед помещиками и обирать крестьян. Но «главнейшая», по выражению автора Записки, причина упадка духовенства, – «в его кастовой организации и замкнутости этого сословия в отношении его прав и образования»⁵¹⁰.

Он подверг критике и деятельность правительства по пересмотру Положения 1842 г.: предложил заменить натуральные повинности денежными, но вовсе не пытался разобраться, нужны ли повинности, может ли прихожанин их выполнять и достигнут ли они цели. Батюшков считал, что следовало бы отдать воплощение самой идеи пересмотра Положения на волю губернских комитетов и позволить им рассмотреть прежнюю систему обеспечения духовенства в целом. Не сделав так, правительство затруднило их работу⁵¹¹. В результате – мрачная перспектива. Подсчеты Комитетов показали абсолютную нереальность обозначенного пути. В случае замены повинностей денежным налогом только в Витебской губернии (Полоцкая епархия) требуется ежегодно 141 346 рублей, да единовременного пожертвования прихожан 468 342 рубля – больше, чем прибавка, которую в последние годы отпускает казна на все западные епархии. И это без расходов на внештатных, на семинарии и т. д.

Улучшить материальное содержание духовенства можно путем сужения категории духовного сословия: принадлежащими к нему следует считать только пастырей с их семьями. Кроме того, построить дома и увеличить денежное жалование священникам хотя бы до 500 рублей. Оставить им в надел из церковного участка 15 дес. удобной земли, что даст возможность выращивать для себя самое необходимое, не беспокоя прихожан просьбами, обеспечить фуражом лошадь для разъездов и иметь личную прислугу.

Сократить число приходов и пересмотреть штаты. Дьяконов оставить при городских церквах, где прихожане более состоятельны, но не возражать, если где-либо в селе прихожане захотят его оставить и содержать за свой счет. Дьяконы должны быть и там, где уже открыты или обустраиваются училища для крестьянских детей: их открытие особенно важно в связи с усилением польской пропаганды. Причетников он предложил сделать наемными, по одному на приход, с жалованием 120 руб., а должность просвирни упразднить, переложив ее обязанности на вдов и дочерей-девиц священников или дьяконов.

Остаются престарелые священники, выслужившие 35 лет, а также уволенные по болезни или увечью, и их семьи. Им Синод должен обязательно платить пенсии «по крайней мере на уровне получаемой ныне гражданскими чиновниками»⁵¹². Деньги, по мнению автора, уже есть: тех средств, которые давала казна до 1859 г., вполне достаточно. Единственное, что придется сохранить за прихожанами – некоторые повинности, строительство домов и поддержание в порядке церквей. Еще один источник – доход от люстрации церковных земель, остающихся после наделения священников участками в 15 дес.

Для того, чтобы избавить духовенство от личных столкновений с прихожанами, следует при каждой церкви образовать Советы, подчиненные губернским Комитетам по обеспечению духовенства. Пусть сами прихожане выбирают в них. Приходские Советы займутся люстрацией земли, заведованием кружечным и свечным сборами и отсылкой их по назначению, содержанием храмов; будут платить духовенству доходы с земли, делать раскладку и взимать недостающие к окладу деньги с прихожан, заботиться об устройстве приходских школ, богоугодных заведений и вообще о церквах и духовенстве⁵¹³.

Нравственность духовенства, считал он, можно улучшить за счет реформы его гражданских прав. Следует уничтожить сословную замкнутость, тогда иерейские и диаконские места займут их дети, имеющие призвание к служению в Церкви. Открыть доступ в духовные учебные заведения другим сословиям. Разрешить учащимся семинарий жить на квартирах, то есть уничтожить бурсу. Учебу приблизить к жизни, поэтому преподавать в семинариях должно по преимуществу белое духовенство. Оно может передать воспитанникам собственный опыт, то, что ожидает их на пути служения. Гражданские же науки в семинариях и академиях вполне могут преподавать светские люди.

Среди других мер Записка предполагала восстановить каноническое право, отменив условие обязательного вступления в брак тех, кто избирает миссионерскую деятельность. Для дочерей священнослужителей в каждой епархии открыть училища, а если родители захотят дать им светское образование, разрешить обучать их в женских гимназиях и других учебных заведениях, но с сохранением права выходить замуж за духовных лиц.

Батюшков был убежден, что большой урон нравственному облику духовного сословия наносит институт причетников. Потому-то он уделил ему особое внимание, предложив отменить их права, установленные светской властью, и ввести практику найма, так, как это делается в землях бывших пахотных солдат, полковых церквах и при заграничных миссиях. Таким образом, причетники и их дети не будут принадлежать к духовному сословию, а значит, Церковь освободится от лиц, компрометирующих ее своим поведением. Чтобы реформа прошла для нынешних причетников безболезненно, нужно остающихся на местах и заштатных не облагать личными податями и освободить от других повинностей на всю жизнь, а детей до 20-летнего возраста приписать к податным сословиям без обложения податями, а потом приравнять к мещанам на общих основаниях. Всего в крае в 1859 г. служило 9323 причетника. Естественно, беспокоил вопрос: не возникнет ли дефицит причетников? Батюшков считал, что в переходный период этого не случится, а в будущем о подготовке кандидатов должно позаботиться само духовенство, используя то, что образование сельской молодежи отдают в его руки. От правительства требуется только немного изменить программы сельских школ и ввести в них обязательное преподавание церковных предметов. Привлечь крестьян можно перспективой предоставления льгот, например, освободить от рекрутства.

В осуществлении предложенных им мер автор Записки видел высшую, «более нравственную» и политически важную цель времени: развитие в народе соревнования по изучению церковности и надежда быть на ближайшем служении церкви, «возвысит дух его, укрепит его в вере и положит в самом народе преграду соблазнам и поискам иноверных пропаганд и либеральных стремлений»⁵¹⁴.

Знакомство с Запиской оказало заметное воздействие на дальнейшую работу синодального Комитета. Мнения в нем разделились. Члены-депутаты от западных епархий – протоиереи Родевич и Крамарев – письменно заявили о правдивости многих положений Записки и необходимости серьезных реформ для повышения авторитета духовенства края. Но другие с ними не согласились. Выход был один – проверить. Комитет обратился в губернские отделения с требованием дать соответствующие сведения и в июле 1860 г. прекратил заседания. Участники дискуссии разъехались по епархиям, не зная, что более не соберутся. Их заменили священниками петербургских церквей. Присланными сведениями воспользовались для составления нового проекта. Таким образом, работа двигалась по кругу, а до реальных результатов оставалось далеко.

Новый состав Комитета, руководимый уже архиеп. Димитрием Херсонским, вернулся к Записке, но ограничился только обсуждением вопросов об упразднении приходов, сокращении состава причтов, извлечении из церковных земель доходов на основании правил люстрации, учреждении приходских советов. Остальные проблемы, поднятые в Записке, Комитет посчитал выходящими за рамки его компетенции и заявил, что может дать по ним особое мнение.

Интересно, что Комитет допускал упразднение 435 приходов во всех девяти западных губерниях, но категорически отвергал мысль о пересмотре штатов при церквах, не без основания видя в увольнении диаконов и переходе к найму причетников попрание норм канонического права.

Проект Комитета предусматривал дальнейшее увеличение ассигнований казны на содержание духовенства. Например, в нем предлагалось распространить Положение 1842 г. и на городское духовенство тех церквей, которые имеют прихожанами не менее 100 душ сельских жителей.

В поисках источников денежных средств Комитет пошел по уже проторенной тропе, заявив о необходимости перевести натуральные повинности крестьян в денежные выплаты. В случае реализации проекта ежегодно потребовалось бы собирать 1 257 046 руб. серебром, в том числе: за необработку священнических участков 497 605 руб.; на пособие причтам за отопление 451 162 руб.; на ремонт строений и образование запасного строительного капитала 154 139 руб.

Для решения самого больного вопроса – обеспечения причтов жильем – планировалось взять у казны единовременный заем в 3 630 377 руб. на основании правил о 33-летних займах с ежегодным погашением 5,5% за счет специального сбора с прихожан 199 671 руб. в год.

Сознавая всю тяжесть бремени расходов для населения Западного края, Комитет предлагал включать этот сбор в государственные земские денежные повинности всей империи «в уважение к исключительности положения Западного края и в видах облегчения для православного его населения повинностей»⁵¹⁵. То есть укреплять Православие хотели и за счет иноверцев. Но самое парадоксальное заключалось в выводах комитета о том, что хотя в случае осуществления его предложений причины столкновений между духовенством и прихожанами исчезнут, уверенности в улучшении материального положения причтов нет, поскольку замена натуральных повинностей денежным сбором вместе с уже отпускавшимся жалованием могли дать минимум в 197 руб. и максимум – в 337 руб. при наличии дома и участка земли. Даже для уравнения окладов православного духовенства с католическим потребовалось бы еще около 2 млн. руб.⁵¹⁶

В ноябре 1861 г. проект поступил в МВД, Министерство финансов и Министерство государственных имуществ. В своей главной части – значительном увеличении притока денежных средств – он сразу же был отвергнут министром финансов А. М. Княжевичем на том основании, что для займа у казны средств нет, а отнести расходы на земские сборы до выхода нового Устава о земских повинностях невозможно⁵¹⁷.

Итак, правительство вполне осознало необходимость предпринять в западных епархиях срочные меры по укреплению Православия. Желание Александра II и его окружения решить проблему безотлагательно особенно подстегивали начавшаяся отмена крепостного права и заметное усиление активности польских националистов⁵¹⁸. Первое обстоятельство сделало совершенно бесперспективными, противоречащими цели и даже опасными любые попытки в той или иной форме сохранить повинности крестьян в пользу духовенства. Второе побуждало ускорить дело. Многие общественные деятели и политики стали высказываться по вопросу о положении официальной Церкви⁵¹⁹.

На таком фоне бесперспективность проектов первого и второго Комитета при Св. Синоде стала особенно ясной. Требовался новый подход. Его предложил П. А. Валуев, 23 апреля 1861 г. утвержденный в должности министра внутренних дел.

Однако прежде чем перейти к рассмотрению его деятельности, мы должны обратить свое внимание еще в одну сторону: на казачьи приходы. В этой зоне государственной политики тоже назрело немало как специфических, так и общих для Православной Церкви проблем. Возможность заявить о них представилась местным властям и приходскому духовенству в конце 1850-х годов. Положения об управлении казачьими войсками уже не отвечали требованиям жизни, которая стремительно менялась. Правительство год от года вносило изменения в порядок управления. Их накопилось столько, что войсковые администрации стали испытывать неудобства. В связи с этим в августе 1856 г. войсковой атаман войска Донского обратился к военному министру с просьбой об учреждении Комитета для разработки нового Положения. Наконец 18 октября 1859 г. последовало решение Александра II об открытии в Новочеркасске Временного Комитета для составления проекта Положения об управлении Донским войском⁵²⁰. Он приступил к работе 23 февраля 1860 г. Военное министерство планировало уже в январе 1862 г. получить готовый проект и по привычной схеме растиражировать его применительно к другим казачьим войскам. Однако вскоре события приняли иное направление. Министерство в духе времени решило создать такие же комитеты и в других войсках, что и было исполнено⁵²¹. Все эти меры имели непосредственное отношение к духовенству, поскольку Временные Комитеты обратились к духовным консисториям с просьбой подать предложения по изменению соответствующих разделов Положений.

Остановимся на деятельности самого важного из них – Донского. Здесь консисторский Комитет был создан летом 1861 г. и подал предложения уже в конце декабря⁵²². Суть их сводилась к следующему. Предлагалось полностью уравнять в правах духовенство казачьего и иногороднего происхождения на основе общего законодательства о православном духовенстве, подчинив его без всяких оговорок церковному управлению и суду⁵²³. Если бы это предложение прошло, то изменились бы в соответствии с сословным принципом права детей, вдов и сирот духовенства, особенно иногороднего. Так, дети тех и других в случае неспособности служить при церквах получили бы право свободно определяться на службу как по войску Донскому, так и по епархиальному управлению. А дети духовенства казачьего происхождения смогли бы поступать в причты церквей войска, не спрашивая разрешения войсковой администрации⁵²⁴.

Комитет полагал, что подчинение донского духовенства епархиальному архиерею на общих основаниях будет иметь исключительно благотворные последствия, так как покончит с двойственностью в положении приходского духовенства и прекратит многие неурядицы, проистекавшие отсюда. Он ссылался на то, что «разделение власти между начальством епархиальным и войсковым над одним и тем же сословием духовенства казачьего происхождения уменьшает уже силу этой власти, столь необходимую в благоустроенном управлении; вводит те власти в недоумения и столкновения, а подвластным дает случай, по видам не всегда бескорыстным, уважать одну власть и презирать другую». Имея в виду, что в семьях такого духовенства часто встречаются военнослужащие, у которых свои интересы, Комитет обратил внимание войсковой администрации, что в них двоевластие вызывает раздоры и распри, умаляющие авторитет глав семейств⁵²⁵.

Однако, хотя перечисленные требования были поставлены в проекте во главу угла, большая его часть связана с решением проблемы материального обеспечения причтов и их семей. Пояснения к статьям указывали, что духовенство не сможет на должном уровне исполнять пастырский долг, что материальная зависимость от прихожан приводит к утрате авторитета, не позволяет дать законченное профессиональное образование детям. – Бедность не порок, замечали составители проекта, но для духовенства она вредна, поскольку «заставляет служителя Церкви для снискания себе у прихожан материальных средств к жизни потворствовать греховным страстям и действиям их и противно своему высокому званию и в ущерб Церкви.» С другой стороны, отсутствие средств не дает возможности сыновьям поступать в семинарии: в большинстве они заканчивают окружные училища и, не имея необходимого образовательного ценза, вынуждены потом служить причетниками. «И сколько посему погибло для Церкви людей способных, а может быть, гениальных, которые вместо того, чтобы со славою и пользою для Церкви восседать на святительских кафедрах, горестно бедствуют на клиросе или колокольне какой-либо станичной или слободской церкви!»⁵²⁶.

Ссылаясь на государственную политику в неказачьих областях и общее законодательство о церкви, Комитет указывал, что доходы духовенства должны складываться из денежных окладов от казны, средств, вырученных со специально отведенных причтам участков земли, традиционных приношений прихожан, причем с сохранением всех прав на пользование станичными, хуторскими и слободскими общими угодьями по правилам о паях, то есть на льготных условиях. Предлагалось дифференцировать размеры будущих денежных окладов по принципу город-село, а на первое место поставить причт кафедрального собора «как представителя всего донского духовенства и во главе его служащего». Денежные оклады рассматривались только как вспомогательное средство: сельским причтам – по 350 руб., городским – по 600 руб. Размер земельного участка определялся в 200 дес. на причт, т. е. как обер-офицеру казачьего войска. Такой большой участок предназначался не для самостоятельной обработки, а для сдачи в аренду: от нее можно было выручить 100–600 руб.

Развивая принцип равенства внутри сословия, комитет предлагал дать право духовенству иногороднего происхождения приобретать в станицах дома, а все вообще дома духовенства освободить от поземельных станичных сборов.

Проект предусматривал и меры социальной защиты вдов и сирот, пенсионеров. Предполагалось распространить на вдов и сирот духовенства иногороднего происхождения действие п. 84 «Наказа гражданского управления войска Донского», т. е. права пользования землей наравне со вдовами и сиротами чиновников и казаков, а также уравнять всех в правах на получение пособия из войскового Попечительства о бедных и т. п.

Однако проект консистории не встретил поддержки ни у войскового Комитета, ни у депутатов от станиц и казачьего дворянства. Они решительно отвергли всякие поползновения на права войсковой администрации, на войсковые земли, на уравнение чужаков-иногородних с казаками. Более того, войсковой проект «Основных начал положения о войске Донском», направленный в Военное министерство, включал предложения восстановить былые вольности казачества в отношениях с Церковью, как-то: замещать все вакантные должности в причтах Донской епархии только лицами казачьего происхождения; отменить закон, запретивший во всех казачьих войсках переход простых казаков в духовное ведомство; вернуть станичным обществам право выбирать членов причта; в связи с этим дать детям казаков возможность учиться в семинарии с правом последующего поступления в причты; открывать новые штатные места только с согласия прихожан; установить контроль войсковой администрации над частью финансовых средств Церкви, в том числе – вырученных от продажи свечей в храмах⁵²⁷. Станичные депутаты пояснили, что прежний порядок, при котором общества казаков избирали членов причта из духовенства казачьего происхождения либо самих казаков, «поддерживал между духовенством и прихожанами взаимное согласие и уважение». Отмена обычая привела к охлаждению отношений, произволу епархиального начальства и расширению состава причтов до такой степени, что их содержание стало отягощать прихожан⁵²⁸.

Что касается личных прав, то основным положением проекта стало требование оставить духовенство казачьего происхождения в казачьем сословии, но распространить на него все права, принадлежащие православному духовенству империи, а детей его при определении в войсковую службу наделить правами вольноопределяющихся⁵²⁹.

Как предложения консистории, так и проект войскового Комитета находились в резком противоречии с правительственными воззрениями на перспективы развития России, а потому заранее были обречены на неудачу. Военное министерство решительно отвергло проект как не отвечающий «видам правительства» и вернуло его на переработку.

В других казачьих войсках более внимания обратили на материальное обеспечение причтов, соглашаясь даже на установление специального сбора с прихожан, но в основном рассчитывали, по малочисленности духовенства, дотировать причты из казенных средств.

Таким образом, идея реформы Церкви как бы витала в воздухе.

Переломным моментом стало участие в дискуссии о Церкви нового главы МВД Петра Александровича Валуева⁵³⁰.

Для того чтобы по достоинству оценить его как видного реформатора, нужно несколько внимания уделить личности Петра Александровича. Он родился 22 сентября 1815 г. в знатной, но бедной дворянской семье. Получил солидное домашнее образование и в 1831 г. начал карьеру государственного человека в канцелярии московского генерал-губернатора.

Во внешности Валуева было нечто такое, что притягивало внимание окружающих. В 16 лет он был высокий стройный молодой человек с отличными манерами и очень правильной речью. Возможно, Валуев остался бы известен нам, как десятки других дворян той эпохи – лишь по фамилии. Но однажды зимой 1831 г. в Москве, как вспоминает военный министр Александра II Дмитрий Андреевич Милютин, находился Николай I. Присутствуя на балах, он среди всей московской молодежи выделил двоих: Валуева и Скарятина. О них император отозвался, как об образцовых молодых людях, и взял под свое покровительство. «Оба они по высочайшему повелению были определены на службу в I Отделение собственной его императорского величества канцелярии и, конечно, заняли видное место в петербургском высшем обществе»⁵³¹.

Так началось восхождение по служебной лестнице. Судьба поистине благоволила к нему. Через своего тестя поэта кн. П. А. Вяземского он близко знакомится с А. С. Пушкиным. В начале 1836 г. его переводят к знаменитому М. М. Сперанскому, трудившемуся под кодификацией законов империи. С 1838 г. Валуев продолжает изучать изнутри законотворчество во II Отделении собственной е. и. в. канцелярии. Безусловно, эта работа оказала серьезное влияние на характер его мышления как государственного человека. Отметим, что как раз в 1836 г. комиссия Сперанского работала над кодификацией законов о православном духовенстве и о прочих конфессиях России. Дальнейшее продвижение по службе у Петра Александровича связано с Прибалтикой: в 1845 г. он назначен чиновником особых поручений при рижском генерал-губернаторе Е. А. Головине и почти на 13 лет связал жизнь с этим краем. Прекрасное знание немецкого языка, наблюдательность и аналитический ум помогли ему завоевать расположение местного дворянства в основном немецкого происхождения. В будущем, уже во время работы в правительстве, судейский опыт очень пригодится ему.

В тридцать семь лет от роду он получает чин действительного статского советника, а в 1853 г. назначен курляндским гражданским губернатором.

Имя Валуева получило широкую известность осенью 1855 г., когда потрясенный позорной капитуляцией России в Крымской войне, он написал небольшую записку под названием: «Дума русского во второй половине 1855 г.» В ней настолько точно и ярко было охарактеризовано состояние умов образованного общества и положение в сфере государственного управления, что записка стала широко распространяться в многочисленных списках. Вскоре она сделалась известной одному из будущих поборников реформ – вел. кн. Константину Николаевичу и, конечно, наследнику престола. Меткая характеристика реального положения вещей: «Сверху блеск, а внизу – гниль» – стала крылатой фразой⁵³².

Нет сомнения, записка сыграла не последнюю роль в дальнейшей судьбе этого талантливого политика. Он был замечен. Вскоре после воцарения Александра II Валуев получил должность директора Второго департамента Министерства государственных имуществ. В начале 1859 г. Валуев возглавляет еще и Третий департамент того же ведомства – сельскохозяйственный и, таким образом, оказывается в гуще работы по подготовке Великой реформы 1861 г.

Кульминация чиновничьей карьеры – 1861–1867 гг., когда он занимал пост министра внутренних дел.

Изучение личного архива Валуева открывает нам яркую личность, политика действительно государственного масштаба. Предложения его всегда продуманны, точны и хорошо аргументированны. Мы не ставим себе целью дать исчерпывающую характеристику его взглядов. Остановимся лишь на реформаторском творчестве Валуева, а точнее – только на одной его грани, отражающей деятельность в пользу Русской Православной Церкви.

Хорошо знавшие его единодушно отмечали, что одной из черт Валуева была религиозность, усилившаяся к концу жизни. Не удивительно поэтому, что он всегда интересовался жизнью Православной Церкви, был знаком и переписывался со многими иерархами.

Вовсе не экспромт, а плод глубоких переживаний за Отечество, «Дума русского» включала в себя не только характеристику пороков государственной машины, но также начатки его будущей программы первоочередных государственных преобразований. Важно отметить, что уже тогда одно из первых мест в ней занимали вопросы конфессиональной политики. То, что ей отведен целый раздел короткой записки, уже говорит само за себя. Валуев пишет: «Много ли искренности, много ли христианской истины в новейшем направлении, данном делам веры, в мерах к воссоединению раскольников и в отношении к иноверным христианским исповеданиям? Разве краткие начала Евангельского учения утратили витающую в них Божественную силу? Разве веротерпимость тождественна с безверием?

Разве нам дозволено смотреть на религиозные верования как на политическое орудие и произвольно употреблять или стараться употреблять их для достижения политических целей?.. Святая Церковь не более ли нуждается в помощи правительства к развитию ее внутренних сил, чем в насильственном содействии к обращению уклонившихся или к воссоединению отпавших? Нынешний быт нашего духовенства соответствует ли его призванию, и правильно ли смотрят на внутренние дела православной паствы те самые государственные люди, которые всегда готовы к мерам строгости против иноверцев или раскольников? О раскольниках сказано, что их религиозная жизнь заключается в «букве и недухе» (1855 г.). Кажется, если бы более полагались на вышнюю силу вечных истин, ими проповедуемых, и несколько менее веровали в пользу содействия мирских полиций, то их жатва была бы обильнее»⁵³³.

Несколько позднее Валуев снова обращается к этой теме. 20 октября того же 1855 г. он записывает в дневнике: «Что у нас теперь прежде всего желательно? 1. Преобразование цензуры... 2. Обнародование бюджетов различных ведомств... 3. Отмена крепостного состояния наших промышленных сил, ныне закабаленных главным управлением путей сообщения и публичных зданий...

Все вышесказанное – частности, в случайном порядке последовательности намеченные. Они все более или менее важны, по непосредственным или посредственным последствиям. Но гораздо важнее применение некоторых общих начал. Таковы:

1. Начало христианской истины в делах веры.

2. Начало правды в формах управления вообще, вместо нынешней бездушной формалистики.

3. Начало нравственного достоинства в действиях высших правительственных властей, сопряженное с началом уважения к человеческой личности»⁵³⁴.

Из этой короткой записи видим, что размышления в «Думе русского» о судьбе Православной Церкви и веры не были каким-то минутным наитием. Недаром Валуев, перечисляя «общие начала», на первое место ставит именно этот вопрос. Впоследствии он изложит свою программу конфессиональной политики во всеподданнейшей записке от 4 октября 1863 г.⁵³⁵

С годами он все больше и больше углубляется в изучение проблемы, собирает необходимые сведения. Известно, что в 1858 г., уже работая в Министерстве государственных имуществ, Валуев подал свой вариант отмены крепостного права. Его записка «Ряд мнений по поводу крестьянского вопроса»⁵³⁶ содержит некоторые положения, очень важные для понимания сути и течения церковных реформ 1860– 1870-х годов.

Во-первых, крестьянский вопрос Валуев увязывает с обязательным решением других. Среди них – проблемы Православной Церкви. Излагая меры первого этапа крестьянской реформы, он пишет: «Обратить внимание на положение духовенства и рассмотреть вопрос, в какой мере духовное звание может быть признаваемо наследственным. Войти в добросовестное и старательное соображение внутреннего быта нашей Церкви и не уклоняться от разрешения другого вопроса, почему в состязании с другими христианскими исповеданиями она до такой степени признает нужным пользоваться полицейскою помощью правительства».

Во-вторых, полагает: успех крестьянской реформы зависит от позиции дворянства и духовенства, от их сознательного содействия правительству. Но у нас, – замечает он, – «корпоративное устройство сословий до того преизобилует недостатками, что они вообще мало способны к обнаружению посильной деятельности». Дворянство и духовенство – более касты, чем сословия и поэтому не спообны осознать интересы государства. Более того, кастовое начало противоречит этим интересам.

В-третьих, он сформулировал основные принципы реформ вообще. «Всякое преобразование должно быть совершаемо, по возможности, без внутренних потрясений и без пренебрежения к установившимся в продолжение времени под влиянием действовавшего дотоле законодательства, частным правам и интересам. Притом вообще желательно, чтобы вопросы, относящиеся до улучшения быта одного сословия, рассматривались и разрешались с точки зрения солидарности всех вообще частных интересов в государстве, а не под влиянием предубеждений, что процветание одного класса населения отражается во вред другому и польза каждого из них может быть обеспечена не иначе, как на чужой счет... Главное средство к распространению народного благосостояния заключается в открытии и разработке новых источников богатства и в приращении наличной массы его, а не в переделе этой массы»⁵³⁷.

Оставляя за рамками исследования эволюцию взглядов Валуева на недостатки российской действительности и способы их устранения, мы считаем совершенно необходимым обратить внимание на то, что к 1861 г. у него сложилось твердое убеждение в необходимости целого ряда реформ. Ко времени, когда он возглавил Министерство внутренних дел, Валуев уже имел свою программу. Ее реализации он и посвятил последующие годы своей карьеры.

Современники, для которых часто оставались тайной механизмы принятия тех или иных решений правительства, обвиняли Валуева в отсутствии убеждений, называли даже флюгером⁵³⁸. Но они были очень субъективны и весьма далеки от истины. К сожалению, эта оценка превалирует и в современной отечественной историографии⁵³⁹. Хотя Валуев и не лишен был недостатков, он последовательно и очень искусно проводил в жизнь свою программу преобразований. Его можно и нужно назвать мастером компромисса, выдающимся политиком, но никак не флюгером. Нам кажется, лучше всех Валуева понял А. Ф. Кони, главной чертой его личности назвавший устремленность к реформаторству⁵⁴⁰. Управляющим Министерством Валуев был назначен 23 апреля 1861 г. Уже имея программу реформ и план их реализации, он тем не менее некоторое время выжидает, что вполне объяснимо.

5 марта началось обнародование крестьянской реформы. Контроль за ее первыми шагами, текущие дела отнимали много времени и сил. Новое поприще потребовало сразу же такой отдачи, что аккуратный и обязательный Валуев с 8 мая и до 15 августа не сделал в дневнике ни одной записи. Тем более знаменательно, что он в числе первых направляет Александру II записку с проектом реформы Православной Церкви. Но царю пока не до того, он тоже поглощен происходящим. Наконец к концу лета напряженность несколько спадает. Реформа развивается под контролем правительства. Царская семья едет в Ливадию на отдых, а Валуев находит время, чтобы вновь обратиться к своей заветной цели. Следуя своему плану, он 18 августа 1861 г. готовит к отправке в Крым два секретных доклада. Один – о программе работы ближайших губернских собраний. Второй – с просьбой разрешить представить "новую (подчеркнуто мною – Р. С.) записку по вопросу о преобразовании (или улучшении, как обыкновенно говорится) быта духовенства. Эта мысль, так давно меня занимавшая, – пишет он, – быть может, теперь осуществится. Поводом служит плачевное положение Православной Церкви в Западном крае и существование особого Комитета для обеспечения тамошнего сельского духовенства». Но в этой сфере все проблемы тесно переплетены, считает Валуев. Речь должна идти не только о западных епархиях по России, не только о материальном обеспечении духовенства, но о том, чтобы поднять его на должную высоту в обществе.

Накануне, 17 августа, Валуев в деталях обсудил предмет с исполнявшим должность обер-прокурора князем С. Н. Урусовым. «План моих действий составлен. Что скажет государь?» – отмечает он в дневнике.

В записке от 18 августа «О положении духовенства в западных губерниях»⁵⁴¹ министр использовал незадолго до этого поступившие от Волынского губернского прокурора Ланге и киевского генерал-губернатора князя И. И. Васильчикова сведения о бедственном положении Православия и засилье поляков в местных учреждениях. Помимо этой информации, которая, как мы уже знаем, постоянно поступала в правительство, они предлагали меры для исправления дел. В частности, князь Васильчиков писал: «В быту православного сельского духовенства необходима такая же коренная реформа, какая совершена ныне и в быту крестьян. Но для производства этой реформы необходимы глубокие соображения и продолжительная постепенность в предпринимаемых мерах».

Валуев обратил внимание Александра II на то, что оба автора сходятся в требовании решительных мер центра. Вопрос о положении сельского духовенства в крае не нов, он постоянно во внимании престола. Изданы многие повеления, предприняты меры, при Св. Синоде создан особый Комитет для обеспечения духовенства края, но дело идет неудовлетворительно. «Судя по деятельности Комитета и результатам церковных построек, нельзя ожидать от них ни скорого, ни значительного успеха», – заключает он⁵⁴². Для того, чтобы добиться цели, Валуев предложил заняться проблемой на самом высоком уровне, расширив круг занятых ею министерств и ведомств, и что самое главное – рассмотреть ее в масштабе всей империи. Ни Православная Церковь, ни ее духовенство, считал он, не займут в Западном крае достойного места до тех пор, «пока в самом средоточии государства это же самое духовенство останется в том положении и на том уровне, на котором оно ныне находится. – Между тем в рядах белого духовенства начинают распространяться понятия и стремления, противные правительственному порядку. С другой стороны, имеется в виду пересмотреть законоположения, определяющие взаимоотношения Православной и других христианских Церквей в Империи»⁵⁴³.

В заключение Валуев просит разрешения представить подробную записку с изложением сути проблемы и программы решения вопроса.

Вскоре через шефа жандармов кн. Долгорукова царь передал свое согласие, но с условием, чтобы в проекте непременно было предусмотрено прежде всех частей империи обеспечение духовенства в западных губерниях»⁵⁴⁴.

Всего три недели ушло у Валуева на составление проекта. Случайно или нет, но проект церковных реформ был закончен и отправлен им в день собственного рождения – 22 сентября. Эта записка пока не найдена, но ее содержание легко устанавливается по конфиденциальному докладу Валуева царю от 16 ноября и записке от 21 июня 1862 г., в которой он цитирует утраченную.

Александр II одобрительно отнесся к программе реформ, предложенной Валуевым. Однако материя была столь тонкой, что прежде всего следовало заручиться поддержкой церковного авторитета. Вполне естественно, выбор остановился на митрополите Московском Филарете.

Выполняя волю царя, министр обсудил с ним проект реформы. Он придавал столь важное значение задуманному, что предпочел личную встречу, разговор наедине, или, как выразился сам Валуев, «изустный способ» объяснения.

К встрече тщательно готовился. Зная острый ум митрополита и его взгляды на жизнь Церкви и церковно-государственные отношения, Валуев не посмел показать владыке записку целиком: в ней содержалась информация о взаимоотношениях черного и белого духовенства и о злоупотреблении властью епархиальными начальствами. Потому-то министр подготовил выписки по каждому отдельному вопросу, чтобы вручить их при необходимости. Однако все обошлось как нельзя лучше. Объяснение состоялось в течение двух свиданий 12 и 13 ноября 1861 г. в московской резиденции Филарета.

Какие же вопросы содержала записка от 22 сентября⁵⁴⁵, с которой министр прибыл в Москву? Сущность ее, по словам самого автора, сводилась к тому, чтобы «сблизить духовное сословие с другими частями населения, возвысить в собственных глазах его положение в составе гражданского общества, а уменьшая его численность, вместе с тем обеспечить более щедрою рукою его материальные нужды»⁵⁴⁶. Решить эту задачу он предлагал путем позволения свободного выхода из сословия, уничтожения его замкнутости, разумного сокращения числа служащего духовенства. Чтобы избежать изъявления недовольства в среде духовенства этой мерой, предлагалось предоставить некоторые льготы и преимущества детям священно- и церковнослужителей.

Другой шаг – реформа духовно-учебных заведений с пересмотром программ обучения.

Сблизить приходское духовенство с другими слоями населения должно было широкое вовлечение его в дело народного образования.

Для обеспечения материального благополучия предлагалось использовать прежде всего традиционные источники доходов: штатные оклады, плату за требы и земельный надел. Однако предполагалось пересмотреть и улучшить каждый из них.

Повышению авторитета и сближению с паствою архиереев должно было способствовать и вовлечение их в гражданскую жизнь. «Желательно указать им путь, на котором они могли бы пользоваться некоторым участием в гражданских делах отечества и для сего призвать несколько членов Св. Синода к заседаниям в Государственном Совете».

Решением всех этих вопросов, то есть детальной разработкой и реализацией реформы, по замыслу Валуева должен был заняться особый правительственный Комитет, созданный на таких же основаниях, как Главный комитет по крестьянскому делу.

Выезжая в Москву, Валуев особенно боялся возражений митр. Филарета против создания высшего координирующего центра реформы, ее мозга – Комитета. Страхи его оказались напрасными. Митрополит благосклонно отнесся к программе, не возражал и против создания Комитета.

Во время встреч Валуев держался настороженно. Он дважды устно изложил суть дела, умышленно опустив 2 важных вопроса: о преимуществах, предоставляемых лицам, выходящим из духовного сословия, и о сокращении в некоторых местностях числа приходов. Очевидно, он знал, что в свое время митр. Филарет отстоял московскую митрополию от введения штатов по образцу 1842 года, и боялся осложнений. Когда же убедился в спокойном настрое старца к проекту, то прибегнул к заранее обдуманному шагу. Сделав вид, что случайно упустил эти вопросы, Валуев в перерыве между встречами письменно излагает их суть, «но в весьма осторожных выражениях».

Подход митр. Филарета к поставленным вопросам и течение бесед живо переданы министром в следующем диалоге. «Насчет выхода из духовного сословия митрополит сказал: «Мы никого не удерживаем». – «Наше дело уволить». Затем, «Какие преимущества предоставить уволенным?» – «Уже дано гражданской власти». – «Я избегал употребления выражений: «замкнутое сословие», «разомкнуть сословие», но митрополит, однако же, явно понял основную мысль, ибо первый упомянул о допущении в это сословие лиц из других сословий, прибавив: «Это теперь принимают таковых мало, потому что затрудняются поместить и своих»...⁵⁴⁷

По источникам обеспечения духовенства митр. Филарет выразил полное согласие, хотя сначала было возражал по поводу наделения духовенства землей: священнику не до занятий полеводством, он должен посвящать свое время служению в приходе. Но когда министр пояснил, что государство пока не имеет средств заменить надел денежным окладом, он согласился и, как бы размышляя вслух, заметил, что в некоторых местностях земельный участок действительно будет полезным.

Он полностью согласился с предложениями предоставлять духовенству право участия в народном образовании, сблизить его с другими слоями населения и дать ему более почетное положение в гражданском обществе.

И все же митр. Филарет сделал серьезные замечания, которым в дальнейшем беспрекословно последовало правительство. Во-первых, согласившись с необходимостью проведения реформы духовных учебных заведений, он в то же время категорически отверг мысль о возможности обсуждения проекта реформы и ее проведения Комитетом. Митрополит считал, что поскольку Комитет планируется создать на смешанных началах (как из духовных, так и из светских лиц), то он не может вторгаться в сферу, касающуюся исключительно церковной жизни. Он полагал, что Церковь сама должна решить эту проблему. Реакция владыки вполне объяснима. Дожившая до эпохи реформ система подготовки духовенства была его родным детищем, поэтому он всегда очень ревниво относился к попыткам внести в нее какие-то новшества.

Во-вторых, митр. Филарет воспротивился идее расширения состава Государственного Совета за счет привлечения в него духовных лиц. Валуеву так и не удалось добиться согласия в этом вопросе. Это очень огорчило министра, поскольку реорганизация Государственного Совета в его общей программе реформ была связана с расширением прав дворянства и земского самоуправления. Митрополит выдвинул несколько аргументов. Он сказал, что от затеи будет скорее вред, чем польза, потому что духовные лица уронят свой авторитет, показав некомпетентность при обсуждении различных светских проблем, например, финансовой политики; что в Совет назначат не членов Синода и они будут свысока смотреть на свое начальство. Единственное, что он допускал – совещания между Государственным Советом и Синодом по типу уже апробированных отношений духовного управления с Сенатом.

Из бесед по данной проблеме Валуев вынес убеждение, что, во-первых, митрополит мог бы согласиться, если бы еще чувствовал силы самому принять участие в Госсовете. Во-вторых, что тот предпочитает «корпоративное участие духовенства в гражданских делах личному участию нескольких его членов.

На наш взгляд, дело заключалось в ином. Если иметь в виду отзывы митр. Филарета по церковно-государственным отношениям за многие годы его жизни, то окажется, что тот всегда, насколько это было возможным, старался устранить попытки вовлечения Церкви в политическую деятельность. Это убеждение нигде им открыто не было заявлено, но оно совершенно ясно проступает в его делах. От него митр. Филарет не отступил до своей кончины в ноябре 1867 г.

Заручившись согласием самого авторитетного иерарха, в течение последующей недели Валуев ведет переговоры с другими: первоприсутствующим Синода митрополитом Санкт-Петербургским и Новгородским Исидором, Главным священником армии и флота, членом Св. Синода, протопресвитером В. П. Бажановым и обер-прокурором Синода А.П. Толстым. 23 ноября 1861 г. переговоры были закончены, и дело можно было двигать дальше. Митрополит Исидор и Бажанов дали «почти безусловное согласие. Бажанов в особенности, видимо, рад сделаться членом Государственного совета. Он от избытка удовольствия не мог вынести моего взгляда и опускал глаза или глядел в сторону, – записывает Валуев в дневнике. – Граф Толстой, с которым, впрочем, я объяснялся особенно осторожно, преимущественно остановился на возражениях митрополита Филарета насчет привлечения духовных чиновников к заседаниям в Государственном Совете. Впрочем, и он не дал окончательного положительного или отрицательного отзыва ... Дело доведено до 2-го периода, т. е. до приступа к учреждению особого Комитета для дальнейшего направления оного к цели»⁵⁴⁸.

24 ноября Александр II отдал распоряжение представить проект о создании Комитета под председательством вел. кн. Константина Николаевича. Валуев предложил включить в состав Комитета митрополита Исидора, архиепископа Рижского Платона, В. Бажанова, обер-прокурора Св. Синода, начальника III Отделения собственной Е.И.В. канцелярии, министра государственных имуществ и министра внутренних дел.

Император утвердил состав Комитета, включив в него еще и кн. С. Н. Урусова. Это объясняется предрешенностью вопроса об уходе А. П. Толстого в отставку. Урусов не раз замещал его в отсутствие и очень хорошо знал положение Церкви. Действительно, уже 22 декабря Александр II поручил Валуеву предложить должность обер-прокурора харьковскому губернатору – генерал-майору от кавалерии Ахматову.

Таким образом, и второй этап был пройден. Но до начала работы Комитета было еще далеко. Обнаружилось, что Константин Николаевич не согласен с направлением валуевской программы, да и вообще считает затею несвоевременной. Переговоры с ним не дали положительного результата. Так оказалось, что одно из главных дел жизни Валуева было поставлено под удар. Чтобы отвести его, министр прибегнул к тактической уловке, благо, что поводов было предостаточно. Утром 15 декабря, во время доклада, он просит императора отложить вопрос о духовенстве до января. – «Лучше дать притупиться первому признаку противодействия», – поясняет он.

В декабре того же 1861 г. Валуев с еще большей осторожностью приступает к воплощению другого пункта собственной программы реформ – либерализации политики в отношении других исповеданий. Здесь он выбрал путь мелких шажков, решения частных вопросов. От них он надеялся в будущем перейти к более общей постановке проблемы. На первый раз он избрал проблему смешанных браков и некоторые аспекты отношений других Церквей к Православной. Предложения Валуева обсуждались в Совете Министров 27 декабря 1861 г. Как и ожидалось, мнения разделились, – но большая часть отнеслась к разрешению смешанных браков и снятию ограничений на строительство неправославных храмов сочувственно. По храмам даже приняли решение начать рассмотрение дела. Вероятно, большую роль в этом сыграли объяснения автора. «Я защищал его, как всегда, не с точки зрения веротерпимости, а с точки зрения внутренней силы, свободы и достоинства Православной Церкви», – записывает Валуев после обсуждения записки.

Позиция Валуева отличалась неприятием силового давления как главного метода политики в Польше и западных губерниях, где особенно остро стоял вопрос взаимоотношений Католической и Лютеранской Церквей с Православной⁵⁴⁹. «На чем основана наша система действий в Царстве Польском и в западных губерниях? На понятии о страхе», – записывает Валуев в дневнике. Но такая политика, по его мнению, бесперспективна. Он вполне соглашается со Сперанским, который в 1820 г. писал графу В. П. Кочубею: «Страх есть дело внезапности, род очарования. Нужно знать меру, чтоб им пользоваться»⁵⁵⁰. Грубая или материальная сила, говорит он, не может, не способна перебороть силу духовную. Увлечение силовыми методами и привело к отрицательным последствиям для России: всплеску антирусских настроений, открытому сопротивлению законным властям. Каков же выход? Валуев видел его в изменении политической тактики. Политика России, считал он, в Польше и западных губерниях должна быть твердой в смысле достижения стратегической цели – сохранения этих территорий в составе империи. В то же время она должна быть гибкой, сочетать различные приемы и средства. В числе основных направлений политики в Польше, западных губерниях и Прибалтике он особенно выделял предоставление населению этих территорий свободы вероисповедания с прицелом ее распространения на всю Россию. Конечно, это не свобода совести в ее современном понимании. Валуев хотел допустить веротерпимость в определенных пределах и так, чтобы не нанести ущерба Православной Церкви, а наоборот, чтобы результатом этого политического акта стало возвышение и укрепление Православия. В либерализации конфессиональной политики он видел важный инструмент укрепления государственной Церкви.

Несмотря на осторожность и умеренность, его инициативы в этом направлении вызвали очень скоро сначала настороженность, а затем и более сильные чувства у иерархов Русской Церкви и нового обер-прокурора. Но к этому мы обратимся несколько позже.

В 1862 г. Валуев продолжает трудиться над детализацией проекта реформы Церкви, ведет переговоры с членами императорской фамилии и сановниками, шаг за шагом продвигаясь в желаемом направлении. Его замыслы обретают все более и более конкретные черты. В январском докладе 1862 г. по своему министерству он расширяет перечень направлений реформы. В него входят: 1. Расширение способов материального обеспечения приходского духовенства. 2. Увеличение личных прав и преимуществ священнослужителей. 3. Открытие детям духовенства пути ко всем поприщам гражданской деятельности. 4. Усиление и улучшение средств научного образования духовного юношества. 5. Приведение числа и состава причтов с действительной потребностью прихожан. 6. Предоставление духовенству возможности принять участие в приходских и сельских училищах. 7. Определение степени и способа участия прихожан в хозяйственном управлении делами приходской церкви⁵⁵¹.

К ранее предложенным мерам добавилось привлечение прихожан к участию в хозяйственной жизни Церкви. Как видим, на ход мыслей министра оказала определенное внимание записка его подчиненного – П. Н. Батюшкова. Казалось, все было готово к началу работы Комитета, но обнаруживавшееся несогласие Константина Николаевича с программой Валуева, настороженность императрицы, доходившая почти до неприятия предложений Валуева, сопротивление нового обер-прокурора Ахматова, подстрекаемого «доброжелателями» и боявшегося гласности; наконец, внутриполитические события, поглощавшие время министра, – все это замедлило переход к практическим шагам.

Неизвестно, какое бы направление приняли заседания Комитета при таком настрое его председателя и обер-прокурора, но осложнение обстановки в Польше оказалось на пользу Валуеву. 10 мая 1862 г. великий князь был назначен наместником в Царстве Польском. Естественно, теперь о его председательстве не могло быть и речи. Таким образом, самое серьезное препятствие снялось. Валуев немедленно воспользовался открывшимися возможностями. 15 июня в Царском Селе, а на следующий день – в Петербурге, в присутствии Ахматова он докладывает Александру II новый проект высочайшего повеления об образовании особого Присутствия для проведения церковных реформ.

28 июня проект утвержден Советом Министров и с резолюцией императора направлен в Синод. Наконец, 6 августа в Красном Селе одобрен доклад обер-прокурора о рассмотрении проекта Св. Синодом. Организационную работу можно было считать оконченной.

Содержание повеления от 28 июня показывает, что в борьбе за главную идею – проведение реформ – Валуев пошел на некоторые уступки. Как оказалось впоследствии, это был исключительно тактический ход.

Император приказал образовать при Св. Синоде из духовных и светских лиц особое Присутствие, которому поручить найти способы: 1. К расширению средств материального обеспечения приходского духовенства. 2. К увеличению личных его гражданских прав и преимуществ. 3. К открытию детям священноцерковнослужителей путей для обеспечения своего существования на всех поприщах гражданской деятельности. 4. К открытию духовенству способов ближайшего участия в приходских и сельских училищах»⁵⁵².

Председателем Присутствия назначался митрополит Санкт-Петербургский и Новгородский Исидор. Членами от Церкви – те, кто на протяжении работы комитета будут присутствующими в Св. Синоде, а от правительства – начальник III Отделения (В. А. Долгоруков), министр внутренних дел (П. А. Валуев), министр государственных имуществ (А. А. Зеленой), обер-прокурор Св. Синода и директор духовно-учебного Управления Св. Синода статс-секретарь кн. С. Н. Урусов, который вскоре возглавил II Отделение.

Присутствие должно было иметь собственную канцелярию, чтобы самостоятельно вести дела. Управление делами возлагалось на сотрудников МВД графа Н. Д. Толстого, П. Н. Батюшкова и сотрудника духовного ведомства И. И. Домантовича.

Исполнить повеление приказано Валуеву и Ахматову. Все решения Присутствия должны были докладываться обер-прокурором непосредственно на утверждение императору.

При этом Александр II особыми резолюциями поставил условия:

1. При разработке решений поставленных вопросов «строго и неуклонно держаться постановлений Св. Церкви, деяний Вселенских и Поместных Соборов и правил Св. Отец».

2. Те новые права и преимущества, которые могут быть предоставлены православному духовенству, ни в чем не должны ущемлять права, уже данные духовенству других исповеданий в империи.

3. Дело о пересмотре Положения 1842 г. об обеспечении православного сельского духовенства западных епархий внести в Присутствие⁵⁵³.

Как видим, повеление от 28 июня умалчивает о реформе духовно-учебных заведений. Авторитет митр. Филарета, предложившего отдать этот вопрос исключительно ведению Св. Синода, был непререкаем. Из соображений тактического характера на время были сняты вопросы о сокращении причтов и участия прихожан в управлении хозяйством своего храма. Таким образом, организационный этап завершился. Предстояла большая практическая работа.

Тем временем, пока вопрос об улучшении быта православного духовенства Западного края кружил в лабиринтах имперской бюрократической системы, обстановка в регионе накалялась. 20 сентября 1862 г. Александр II создает так называемый Западный Комитет – совещательный орган по вопросам подавления польского национально-освободительного движения и русификации края. Председателем стал князь П. П. Гагарин, членами: шеф жандармов князь В. А. Долгоруков, обер-прокурор Синода А. П. Ахматов, министры: внутренних дел П. А. Валуев, иностранных дел князь А. М. Горчаков, народного просвещения А. В. Головнин, юстиции Д. Н. Замятнин, государственных имуществ А. А. Зеленой, финансов М. X. Рейтерн и военный Д. А. Милютин.

Без преувеличения можно сказать, что положение православного духовенства стало одной из важнейших проблем, обсуждавшихся этим представительным органом. Уже в самом начале работы Комитет получил для рассмотрения записку «О положении православного духовенства в Западном крае», еще 25 февраля 1862 г. переданную царем министру внутренних дел⁵⁵⁴. Это был новый вариант плана П. Н. Батюшкова. Отчасти ее содержание напоминает записку 1859 г. Но есть и существенное отличие. Автор обратил основное внимание на критический разбор действий правительства в отношении местного духовенства, идей киевского и виленского генерал-губернаторов и предложил целый ряд мер, с помощью которых, по его мнению, можно было в короткий срок помочь духовенству, а значит, и далеко продвинуть решение основной политической задачи. Что же вызывало неприятие автора? Во-первых, скудное жалованье духовенства, ставящее его в зависимость и от прихожан. Во-вторых, – механический перенос архиереями и правительством великорусских порядков, вытеснивших остатки самоуправления местного духовенства (право избирать благочинных, без формальностей напрямую обращаться к владыке, собираться на съезды по благочиниям и др.), что уменьшило нравственное значение клириков да еще и принесло в край весь набор консисторских злоупотреблений. В-третьих, скверное состояние православных храмов.

Совершенно неприемлемым считал он предложение И. И. Васильчикова обложить население края дополнительным сбором. В первую очередь, новый налог вызовет негативное отношение православного крестьянства, которое чрезвычайно бедно, да к тому же с вводом Положений 19 февраля оно стало платить больше на содержание новых учреждений. Затем налог даст оружие для критики в руки поляков и католического духовенства, и, более того, при распределении средств часть их пойдет католическому духовенству, а оно отдаст деньги на пропаганду.

Он был убежден, что именно теперь, с уничтожением крепостного права, настал благоприятный момент поправить дело. В основу своего рецепта он положил принцип: против домашнего, внутреннего врага нужен и отпор домашний же, в самом обществе. «Мы постараемся доставить тамошнему населению возможность улучшать свое материальное положение и развивать беспрепятственно свои врожденные стихии...».

О каких «врожденных стихиях» шла речь? На первое место поставлена задача восстановления и развития при храмах старинных православных братств⁵⁵⁵, остатки которых еще кое-где сохранялись. В них, по замыслу автора, могли бы объединиться все православные, независимо от места проживания, желающие материально и морально, даже письмами, подбодрить духовенство и православные общины края. Таким образом, можно будет сближать православных края с проживающими в великорусских губерниях.

Затем помочь ссудой из казначейства. Ссуду возьмут прихожане, и на нее построят или возобновят храмы. Этот способ нужен, чтобы избежать видимости прямого финансирования Церкви правительством и устранить посредничество чиновников. Одновременно в Великороссии объявить добровольный сбор в пользу самых бедных церквей западных епархий, подробно информируя население об их нуждах и об использовании пожертвований.

На второе место записка ставила обеспечение духовенства жалованьем, равным тому содержанию, которое получает от казны католическое духовенство. Тогда можно будет отменить работу прихожан на священников.

Далее автор называл: восстановление обычая выбора благочинных и права духовенства собираться на съезды по благочиниям; предоставление выборным благочинным самим избирать членов духовных консисторий; устранение деспотических обычаев архиереев; ликвидацию сословия дьячков и исключение диаконов из сельских причтов, как обременяющих бедное крестьянство; позволение православным всех сословий свободно поступать в духовные училища и семинарии на равных правах с детьми духовного сословия; уважение местных особенностей церковного устройства и народной жизни архиереями и светскими чиновниками.

Важно отметить, что Батюшков уделил специальное внимание развитию начального народного образования в крае на основах Православия и с помощью духовенства⁵⁵⁶.

Некоторые идеи, высказанные в записке, были поддержаны членами Западного Комитета. Они проявили единодушие в понимании материальных нужд духовенства и соглашались с необходимостью для государства помочь Церкви, а также изменить облик самого духовенства, усилить его влияние на прихожан.

Министр государственных имуществ А. Зеленой напомнил, что уже приняты конкретные меры: Комитет Министров решил рентабельные казенные фермы, находящиеся вблизи приходских церквей, отдавать по взаимному соглашению между ним и министром внутренних дел в бесплатное содержание приходским священникам, с обязанностью тех обустроить и содержать в приходе народную школу на условиях МНП. Он полностью разделял идею ссуды денег от казны прихожанам на строительство церквей, поскольку считал, что для образования строительного капитала на первый раз от казначейства потребуются самые незначительные авансы, поскольку строительство и ремонт можно производить постепенно. А. Зеленой ссылался при этом на опыт своего министерства: при отпуске на устройство церквей в казенных имениях девяти западных губерний от 60 000 до 85 000 руб. ежегодно, из 600 церквей, намеченных к постройке и ремонту в течение 7 лет в 1858 г., уже окончено 150 и начато более 400⁵⁵⁷.

«Дельной» назвал Записку министр внутренних дел, хотя особо отметил, что, вопреки мнению ее автора, не может быть готового рецепта, следуя которому правительство в короткий срок исправит ситуацию⁵⁵⁸.

По просьбе Комитета высказали свое мнение князь И. И. Васильчиков и В. И. Назимов как знающие положение дел по роду своей деятельности.

Виленский генерал-губернатор полностью соглашался с предложениями неизвестного по восстановлению прав и традиций православия в Западном крае, способах обеспечения духовенства и церквей. Однако для него – это лишь составная часть реформ, необходимых для слияния края с Россией⁵⁵⁹. В. Назимов убеждал Западный Комитет в том, что высшее духовенство настолько далеко от проблем западных епархий, что просто не сможет предложить какие-либо толковые меры⁵⁶⁰. Чтобы избежать заранее негативного (а равно и вредного) отзыва, генерал-губернатор желал при обсуждении проекта в Синоде непременного присутствия там «главных деятелей и поборников православия», знающих положение православия в крае, а также специалистов, занимавшихся исследованием вопроса. Все приглашенные, по В. Назимову, должны обязательно получить в этой смешанной комиссии право голоса.

Совершенно по-иному смотрел на дело киевский генерал-губернатор. Он, в отличие от коллеги, подробно разобрал Записку и объяснился, что называется, по каждому пункту. И. Васильчиков разъяснил свою позицию по сбору и распределению денег. Заверяя, что никогда не отрицал пользы ссуд от казны, он в то же время настаивал на обложении целевым налогом населения края.

Он не поддержал идею реставрации братств⁵⁶¹. И. Васильчиков соглашался лишь с необходимостью увеличить жалованье священникам и отменить барщину крестьян в их пользу, но только с одной весьма существенной оговоркой: чтобы эти меры достигли цели, чтобы духовенство стало действительным авторитетом для прихожан, чтобы правительство действительно имело в его лице опору своим интересам, для этого нужно преобразовать самое духовенство, искореняя пороки: пьянство, вымогательство и т. п.

Князь предлагал свой путь преодоления пороков духовенства и достижения его нравственной чистоты. Вкратце его план сводился к уничтожению наследственности мест в причтах и ликвидации замкнутости сословия⁵⁶².

Духовные училища князь хотел упразднить, сэкономленные средства, вместе с остающимися от сокращения семинарий, направить на увеличение содержания сельского духовенства, а в священники рукополагать из имеющих гимназическое образование. И. Васильчиков пришел к заключению, что и духовная академия не нужна. Вместо нее можно открыть богословский факультет при университете.

Завершая разбор «Записки», князь заметил, что и предписание архиереям сразу изменить деспотическое обращение с духовенством не жизнеспособно. Деспотизм их «не есть следствие данных им инструкций, а развился под влиянием среды, из которой они выходят... Изменение направления деятельности архиереев находится в связи с вопросом о допущении к должностям епархиальных начальников лиц из белого духовенства»⁵⁶³.

Мы могли бы рассмотреть и другие подобные записки, обсуждавшиеся в Западном Комитете. Но вряд ли в этом есть острая необходимость ввиду того, что Комитет не оказал прямого воздействия на разработку и начало церковной реформы. Об итогах его деятельности можно вместе с Валуевым сказать: «Он был... новым способом бесплодного умерщвления времени. Наконец он умер комитетской смертью, т. е. закрыт, с передачею его дел и компетенций Комитету Министров, и после него не осталось ни одного полезного дела»⁵⁶⁴.

Для нас гораздо важнее отметить другое. Идея реформирования государственной Церкви постепенно распространяется и воспринимается как само собой разумеющееся все более широким кругом политиков и просто болеющих за судьбу Православия в России.

При всем разнообразии суждений о содержании реформы можно выделить некоторые общие мысли. На первый план ставят скудное материальное обеспечение и сословную замкнутость духовенства, считая эти два фактора главными причинами его бедственного положения, утраты высоких нравственных качеств, ослабления влияния на прихожан. Второе – это то, что православному духовенству хотят отдать начальное образование народа. Третье – хотят оживить жизнь прихода. И еще одно, очень важное наблюдение. Все, кто высказывается за церковные реформы, ни на мгновение не усомнились в том, что они должны быть делом рук правительства. Ни один не задался вопросом: а нужны ли реформы самой Церкви, и, если да, то какие?

Первое заседание Присутствия состоялось 17 января 1863 г. На нем приняли решение собрать сведения непосредственно от причтов, а архиереи должны были сопроводить их собственными заключениями. Чтобы избежать разноголосицы, Присутствие составило небольшую анкету. Она включила вопросы по всем разделам программы. Одновременно решено составить перечень всех вопросов, подлежащих обсуждению.

Присутствие по делам православного духовенства – именно так официально стал именоваться новый комитет – приступило к работе только с 17 января 1863 г. Польский кризис, обострившийся в первых числах года, умерил разногласия между Валуевым и Ахматовым. Требовалось как можно скорее оказать поддержку духовенству Западного края. Заседания Присутствия проходили в покоях его председателя митрополита Исидора в Александро-Невской Лавре.

Присутствие состояло из 12 человек: митрополита Исидора, митрополита Киевского и Галицкого Арсения, архиепископов: Рижского Платона, Тверского Филофея и Могилевского Евсевия, Главного священника армии и флота протопресвитера Василия Ивановича Кутневича, духовника императорской семьи Василия Борисовича Бажанова, князя В. А. Долгорукова, П. А. Валуева, обер-прокурора Синода А. П. Ахматова, министра государственных имуществ А. А. Зеленого и директора Духовно-учебного управления Синода князя С. Н. Урусова. Остановимся на характеристике некоторых действующих лиц, от которых зависела судьба реформ.

Возглавивший Присутствие митрополит Исидор (в миру – Яков Сергеевич Никольский) оказался в роли председателя, что называется, по должности, как первоприсутствующий Синода. По своим качествам он мало подходил для роли реформатора. Более того, дневниковые записи митрополита, наделавшие столько шума в обществе, указывают на резко отрицательное отношение владыки к вмешательству светского общества в дела Церкви.

Судьба благоволила этому сыну сельского диакона Тульской губернии, уже на первом году жизни оставшемуся сиротой. Природа как бы вознаградила его за трудное детство, наделив способностями к наукам, а близкое знакомство в годы учебы в Петербургской духовной академии с ее ректором Филаретом Дроздовым помогло в продвижении по службе. По окончании академии в 1825 г. он постригся в монашество, затем некоторое время преподавал Св. Писание, ректорствовал в Орле, а затем и в Московской духовной семинарии. В конце 1834 г. владыка Филарет, уже занявший московскую митрополичью кафедру, взял его к себе викарием. Через три года митр. Исидора возводят в сан епископа Полоцкого. Несколько лет спустя он участвует в воссоединении униатов с Православной Церковью в качестве могилевского архиерея. Заслуга его была оценена вполне. В 1844 г. он уже экзарх Грузии, откуда через четырнадцать лет переведен в Киев с возведением в сан митрополита. После смерти митрополита Григория митр. Исидор оказался единственным кандидатом на петербургскую кафедру, поскольку митрополит Филарет не мог претендовать на нее. Так, 1 июня 1860 г. ученик опередил учителя и формально занял первое место в православной иерархии.

Хотя митр. Исидор имел богатую практику управления и хорошо знал нужды духовенства, по складу ума он до конца жизни оставался более ученым, чем администратором. Серьезное увлечение изучением Св. Писания занимало его полностью. Свободное время он посвящал толкованию и переводу текстов. Труд его увенчался успехом: в 1867 г. он, наконец, закончил полный перевод Библии на русский язык.

К концу жизни – а умер он в 1892 г., не дожив месяца до 93-х лет, – митр. Исидор получил многие светские и церковные награды, вплоть до несения перед ним во время служения креста (патриарший чин) и права ношения двух панагий.

Другой член Присутствия, митрополит Киевский Арсений тоже мало подходил на роль реформатора имперского масштаба, хотя у себя в епархии он предпринимал некоторые удачные шаги по развитию импонировавших ему идей реформы. П. А. Валуев отзывался о нем, как о втором Назимове (виленском генерал-губернаторе), не раз возмущаясь узостью мышления митр. Арсения и его пренебрежительным отношением к людям.

Архиепископ Рижский Платон (Городецкий) нужен был постольку, поскольку в первую очередь речь шла о реформе в Западном крае. Валуеву он стал известен еще по службе в Риге как человек умный и энергичный. Потому-то министр и добился включения архиеп. Платона в состав Главного Присутствия⁵⁶⁵. Расчет его оправдался, но лишь отчасти. К 1866 г. архиеп. Платон превращается из союзника во врага Валуева. Оттолкнуло его стремление министра несколько либерализировать конфессиональную политику государства, в то время как сам архиеп. Платон прилагал неимоверные усилия для противостояния лютеранской пропаганде в Рижской епархии и на этой почве сотрудничал с аксаковским «Днем» и погодинским «Москвитянином»⁵⁶⁶.

Обер-прокурор Синода генерал-майор свиты Алексей Петрович Ахматов в Церкви был человеком случайным. Свою должность он получил в 1862 г., благодаря (так полагали в свете⁵⁶⁷) близкому знакомству с известным церковным писателем А. Н. Муравьевым, создавшим ему образ благочестивого человека, и вопреки мнению императрицы⁵⁶⁸. Назначение очередного генерала обер-прокурором Синода дало основание одному из критиков придворных порядков едко заметить, что в России «духовенство является какой-то бригадой, предводительствуемой генералами в рясах и звездах, под главной и полномочной командою какого-нибудь фельдмаршала, именуемого обер-прокурором Св. Синода»⁵⁶⁹. Ахматов опасался любых новаций. За четыре года работы он так и не смог избавиться от этого комплекса. Показательно, что он остался единственным из череды обер-прокуроров Синода, так и не внесшим ни одного толкового предложения по своему ведомству. Постоянно чувствуя себя на вторых ролях в Госсовете, среди министров и даже в присутствии по обеспечению духовенства, он в конце концов подал в отставку. Предлогом послужили упомянутые выше действия Валуева. Был уволен и навсегда исчез из большой политики.

Из сотрудников Валуева следует отметить управляющего делами Присутствия Дмитрия Николаевича Толстого. Он – тоже креатура министра внутренних дел, его давний и хороший знакомый. «Я сблизился с ним в таком еще возрасте, когда сближения бывают чисты и беспорочны», – вспоминал позднее Толстой. Он обладал солидным опытом чиновничьей работы. Достаточно сказать, что 9 апреля 1861 г. граф ушел в отставку с поста воронежского губернатора. Узнав о назначении Валуева, предложил тому свои услуги и в августе получил пост директора департамента полиции исполнительной.

В конце 1861 г. Толстой ознакомился с запиской Валуева о положении духовенства. Она его очень заинтересовала. Воспитанный в религиозной семье и питавший самые добрые чувства к православному духовенству, он близко к сердцу воспринял проблемы, поднятые Валуевым. Но уже тогда некоторые взгляды министра показались ему неверными: «В них заметно отсутствие близкого знакомства не только с каноническим правом, но и с историей и главнейшими основаниями Русской Церкви», – отметил граф⁵⁷⁰. Вот почему, когда пришло время практической подготовительной работы, и министр предложил ему должность управляющего делами Главного Присутствия, он тут же согласился. Очевидно, немалую роль сыграло и его честолюбие. Как видно из воспоминаний Дмитрия Николаевича, он надеялся стать лично известным императору, так как о делах подобных комиссий тому докладывали, как правило, именно управляющие делами. С другой стороны, он хотел использовать свое положение для упразднения ошибочных (как он считал) взглядов Валуева. Однако ближайшие события показали эфемерность рассуждений графа. Толстой не представлял себе, насколько важным для Валуева было дело церковных реформ. Подавая свои предложения и настаивая на их исполнении, он вызвал в Валуеве чувство раздражения. Дело кончилось тем, что однажды министр прислал графу короткую записку, извещая того, что «возбудив один все дело, будет уметь и вести его»⁵⁷¹. Вскоре Толстой подал в отставку и был уволен.

С 3 июня 1865 г. место Ахматова в Главном Присутствии, руководившем церковными реформами, занял новый обер-прокурор – граф Дмитрий Андреевич Толстой – «желчная упрямая посредственность», по характеристике министра внутренних дел П. А. Валуева. Толстой происходил из обедневшей знатной семьи. Рано потеряв отца, оставленный без внимания матерью, вторично вышедшей замуж за простолюдина, он воспитывался у дяди, Дмитрия Николаевича Толстого. Окончив в 1842 г. Александровский лицей, с помощью дядюшки устроился на государственную службу. Собственно, другого выхода не было. В молодости он постоянно нуждался. По воспоминаниям одного из приятелей, граф довольно часто без приглашения приходил обедать к близким друзьям, откровенно признаваясь, что не имеет ни гроша в кармане⁵⁷². Сознание того, что он, потомок одного из знатнейших дворянских родов, вынужден терпеть нужду и волей-неволей нарушать приличия, кормясь у друзей, мучило его. Оскорбленный к тому же неравным браком матери, Дмитрий Андреевич рос завистливым, раздражительным человеком. Надежды поправить свое материальное положение и занять достойное место в высшем обществе он связывал с государственной службой да со своим бездетным дядюшкой, обладавшим значительным состоянием.

Отсутствие материального благополучия настолько уязвляло его, что граф, последовав совету дяди, резко порвал с девушкой из бедной семьи, которую любил, и женился на дочери киевского генерал-губернатора Софье Дмитриевне Бибиковой, женщине не слишком умной, некрасивой, но окупившей свои недостатки богатым приданым, преклонявшейся перед ним и исполнявшей все его капризы.

Постоянное сознание зависимости от жены окончательно сформировало его как эгоистичного, желчного человека, лишенного живого чувства даже к ближайшим родственникам и ищущего во всем только личной выгоды. Он ненавидел родственников жены, одно имя которых напоминало ему об истинной причине брака с Софьей Дмитриевной, и отзывался о них в выражениях совершенно несовместимых с литературным языком даже в присутствии посторонних лиц. Он ненавидел воспитавшего и обеспечившего начало его карьеры дядю за то, что тот в преклонном возрасте женился и родил сына, которому завещал все свое состояние, развеяв последние надежды Дмитрия Андреевича на собственное богатство.

Отношение к Толстому в обществе можно охарактеризовать словами одного из его знакомых, адмирала Н. Краббе, который говаривал: «Он вскормлен слюною бешеной собаки»⁵⁷³.

С годами жажда денег все усиливалась, и Толстой ненавидел всякого, чьи действия могли нанести ущерб его материальным интересам. Неудивительно, что он сразу же встал в ряды самых ярых противников крестьянской реформы и даже подал Александру II записку против Редакционных комиссий.

Судя по отзывам хорошо знавших его людей, он не отличался большим умом, точнее, в нем не проявились способности мыслить по-государственному широко, аналитически, хотя в жизни его были, по меньшей мере, два момента, заставивших свет уважительно о нем заговорить: издание сочинения «Римский католицизм в России» и речь на публичном обеде в честь славян 11 мая 1867 г.⁵⁷⁴ Умение говорить – пожалуй, единственное достоинство графа, не вызывавшее сомнения окружающих. Его несамостоятельность стала особенно заметна на посту министра народного просвещения, который он занимал одновременно с обер-прокурорской должностью. Карьера его началась в 1848 г. в ведомстве иностранных исповеданий Министерства внутренних дел. Через 5 лет он уже в окружении великого князя Константина Николаевича, заведует канцелярией Морского министерства. Там он нажил себе врага в лице А. В. Головнина и вынужден был уйти. 1861 год Толстой встретил директором департамента народного просвещения. Карьеризм Толстого развил в нем начала беспринципности, желание следовать придворной конъюнктуре. Уже занимая одновременно посты обер-прокурора Синода и министра народного просвещения, он сделался приверженцем П. А. Шувалова, имевшего тогда большое влияние на царя. Осталось не совсем ясным, кому был обязан граф назначением на должность обер-прокурора. Во всяком случае, он не сделал до этого ничего такого, что создало бы ему репутацию поборника православной религии и Церкви. Более того, знавшим его жизнь и убеждения выбор Александра II показался даже странным. «Я не думаю, чтобы он принадлежал к числу людей неверующих, – вспоминает Е. М. Феоктистов, один из ближайших сотрудников графа по Министерству народного просвещения, – далеко нет, но веровал он, как очень многие в нашем образованном обществе, т. е. дело веры вовсе не было для него жизненным интересом, а состояло лишь в довольно ленивом исполнении обрядов; граф Толстой не обнаруживал в этом большого усердия»⁵⁷⁵. Будучи уже обер-прокурором, он проявлял изумительное незнание хрестоматийных евангельских истин, выставляя себя на посмешище перед образованными людьми России. В одной из речей, произнесенных во время инспекционной поездки по Московскому и Казанскому учебным округам (исполняя уже и должность министра просвещения) он сказал: «Французская пословица гласит: «Нет пророка в своем отечестве"». «Слова Христа выдавались обер-прокурором Св. Синода за французскую пословицу. Речь была напечатана, и над нею много потешались», – пишет Б. Н. Чичерин⁵⁷⁶. Его равнодушие к вере граничило с нарушением гражданского закона и церковных обычаев. Митрополит Петербургский рассказывал, что никто не упомнит, когда граф последний раз был у причастия. За 15 лет обер-прокурорства он ни разу не был в Исаакиевском соборе и почти не бывал в синодальной канцелярии⁵⁷⁷.

Лучшим руководством для управления Православной Церковью Толстой считал петровский Духовный регламент. Духовенство он не любил. Более того, относился к нему с презрением. В доверительных разговорах с Е. М. Феоктистовым он не раз поддерживал критику в адрес духовных, не стараясь разобраться, насколько и в чем именно она справедлива. «Сколько раз в беседах с ним я указывал на угнетенное, почти рабское положение нашего духовенства, – замечает Е. Феоктистов, – старался доказать, что нападки на представителей нашей церковной иерархии не совсем справедливы, ибо они не могут быть иными вследствие тех условий, в которые поставлены. На это у графа Толстого был неизменно один и тот же ответ: «Всякий архиерей в глубине души своей лелеет мечту о том, чтобы сделаться папой; создайте для архиереев более самостоятельное положение, и они употребят все усилия, чтобы подчинить государство Церкви... – Я смотрю на духовенство, – говорил граф Толстой, – не более, не менее как на силу, которая должна находиться в подчинении правительству и которою умное правительство может искусно пользоваться для своих целей»⁵⁷⁸. Какой результат должно было принести присутствие такого человека в законодательной комиссии, догадаться не трудно.

Обер-прокурором Синода и министром народного просвещения Толстой пробыл до 24 апреля 1880 г. Именно при нем разворачивались церковные реформы Александра II. Одновременно в качестве главы МНП, не покладая рук, он перестраивал систему образования на классический манер, насаждая в неумеренных объемах древние языки в ущерб реальному образованию⁵⁷⁹. К концу своего многолетнего хозяйничанья в Церкви и просвещении Толстой стал не только объектом критики, но объектом ненависти и светского общества, и духовенства. К великой радости духовенства и светского общества Толстой был удален в отставку, а обер-прокурорское место наследовал один из воспитателей цесаревича Александра Александровича, известный юрист, профессор Московского университета Константин Петрович Победоносцев, который пробыл на этой должности до 1905 г. Обер-прокурорство Победоносцева обернулось для Церкви новыми стеснениями, дальнейшим укреплением позиций чиновничества⁵⁸⁰. Критиковавший Д. Толстого, обер-прокурор Победоносцев немедленно принялся за исправление последствий церковных реформ, также не особенно считаясь с мнением архиереев.

Как сложилась судьба Главного Присутствия? За время его существования (с 28 июня 1862 г. по 16 февраля 1885 г.) состоялось 72 заседания. Первое – 17 января 1863 г., а последнее – в декабре 1881 – январе 1882 г. Из них 28 заседаний приходятся на первые четыре года работы. Таким образом, активная жизнь Присутствия укладывается в восемнадцатилетний срок, а период самой интенсивной работы выпадает на время, когда личное участие в его трудах принимал министр внутренних дел П. А. Валуев.

С момента создания Главное Присутствие стало ареной затаенной борьбы части иерархии против высших чиновников. Еще в конце 1862 г. митрополит Исидор писал Филарету (Дроздову), что введение Синода в полном составе в Присутствие обеспечит за иерархией большинство и позволит блокировать любое решение светских, а вопросы можно будет предварительно оговаривать в домашних собраниях⁵⁸¹. Архиереи увидели в очередной затее светской власти попытку еще большего подчинения Церкви бюрократией. «Не должно обманываться: мы живем в век жестокого гонения на Святую Веру и Церковь под видом коварного о них попечения»,– отозвался на происходящее киевский митрополит Арсений⁵⁸². Весьма иронично высказался и митрополит Филарет: «Обнародовано, что гора мучается родами»⁵⁸³.

Скептический настрой иерархии определялся тем, что, обозначив направления реформы, правительство одновременно совершенно однозначно заявило об отсутствии у него финансовых средств. В специальном письме министра внутренних дел, посвященном проблемам реформы, содержалось указание на весьма сложное положение казны. Валуев предостерегал духовенство от иллюзий поправить материальное положение в короткий срок и исключительно за счет жалованья от правительства. «Нам наперед сказано, чтобы мы от Министерства финансов не надеялись получить ни одной копейки. Следовательно, мы обязаны материальные средства на улучшение быта духовенства измыслить из своего, как говорили древние греки, чрева», – резюмировал митрополит Арсений⁵⁸⁴.

Раздражение иерархии предстоящей работой вызывалось и тем, что речь шла только об улучшении быта приходского духовенства. Официальные документы ни словом не обмолвились о самом епископате, который, как мы видели выше, в ряде случаев тоже нуждался в пересмотре окладов содержания.

Не было согласия и среди самих духовных членов Присутствия⁵⁸⁵. Протоиерей и обер-священник армии и флота интриговали против своих собратьев-монашествующих. Те не ладили между собой. В личной переписке иерархов осталось немало неприязненных и даже презрительных отзывов друг о друге. Не миновал этой участи даже митрополит Филарет. Касаясь его причастности к реформе, митрополит Арсений с раздражением отметил, что он не оправдал надежд. «Вся его жизнь, – писал он, – протекла с блеском и славой для себя, а для Церкви – с порабощением ее светскому элементу, по излишней его человекоугодливости или преступной уклончивости»⁵⁸⁶.

Для понимания происходившего в Присутствии важное значение имеют дневниковые записи викарного епископа Киевской епархии епископа Порфирия (Успенского). Не разделяя воззрений большей части иерархии на сложившиеся церковно-государственные отношения, он не раз высказывался по поводу неканоничности некоторых сторон церковной жизни. Сознавая силу Валуева, еп. Порфирий пожелал донести до него правила Вселенской Церкви. 20 января они тайно встретились у фрейлины вел. кн. Елены Павловны Эйлер. Еп. Порфирий указал министру на необходимость восстановления канонических правил (реставрацию патриаршества, выборности священников прихожанами), допущения епархиальных соборов, учреждения в каждом городе епископской кафедры, учреждения особого института пресвитеров для обучения народа вере. Через неделю они так же тайно встретились вновь, на этот раз у Валуева. Еп. Порфирий говорил ему о необходимости предоставить Церкви свободу в собственном управлении, решении духовных проблем и невмешательстве государства в ее дела, о неудобстве концентрации власти в Петербурге, о том, что каноническое право требует посвящать в священнический сан по достижении кандидатом 30-летнего возраста. Итоги встречи оказались нулевыми: Валуев откровенно заявил, что не согласен на вселенский устав, а о других предложениях отозвался как о несвоевременных. Оба собеседника вынесли свои впечатления о знакомстве. Еп. Порфирий с ужасом отметил, что министр не имел ни малейшего понятия о правилах вселенских соборов и явно не собирается проводить такую политику, которая бы отвечала внутренним потребностям Церкви⁵⁸⁷. Валуев, в свою очередь, записал в дневнике: «Замечательная и небезопасная личность»⁵⁸⁸.

Некоторые из духовных, выслуживаясь перед обер-прокурором, сделали карьеру, получив новый сан и богатые кафедры (преосв. Нектарий, Филофей). Другие, как например В. Б. Бажанов, И. В. Рождественский, использовали работу в Присутствии для удовлетворения собственных амбиций, отражавших известный настрой белого духовенства по отношению к монашествующим⁵⁸⁹.

Совсем по-иному восприняло известие о решении правительства приходское духовенство. Произошло то, чего так опасался Ахматов: из программы реформы белое духовенство выделило и усвоило преимущественно то, что правительство в короткий срок существенно улучшит его материальный быт. Судя по многочисленным посланиям клириков в Синод и Главное Присутствие, по их корреспонденциям в периодические издания, белое духовенство буквально воспламенилось надеждой на скорое и солидное обеспечение. Предупреждение о скудости казны оставалось незамеченным. Убеждение, что правительство средства найдет, явно было всеобщим.

Совершенно очевидно, что такая обстановка не способствовала продуктивной работе Присутствия, и это показали уже первые заседания. Подводя их итоги, Валуев, непосвященный в тонкости взаимоотношений синодалов, с презрением пометил в дневнике: «У господ духовных членов невысокий уровень гражданской способности рассуждать, изобретать и узаконять»⁵⁹⁰.

В течение активного периода жизни Главное Присутствие рассмотрело и вынесло на утверждение царя большое количество проектов. Самые значительные из них – о церковных братствах и приходских попечительствах; о правах белого духовенства и членов их семей; об увеличении жалованья причтам западных епархий; о сокращении числа приходов и причтов; о новом порядке приобретения церквами недвижимости; об участии духовенства в начальном народном образовании и т. д.

К началу 1870-х годов регулярные заседания прекратились. Изменился и персональный состав Главного Присутствия. Валуев и Долгоруков вышли в отставку, Ахматова сменил властный Д. Толстой. От прежнего Синода оставался только митрополит Исидор. По важнейшим вопросам решения уже были приняты, и внимание царя к Присутствию ослабело. В таких условиях стало трудно собирать на редкие собрания его членов. Между тем очередь дошла до одного из важнейших моментов – утверждения новых штатов приходов и причтов. В канцелярии скапливались проекты, присланные из епархий. Чтобы сдвинуть дело с мертвой точки, ее директор И. Г. Терсинский 2 апреля 1872 г. предложил обер-прокурору учредить специальную комиссию для предварительного рассмотрения подготовленных к докладу в рабочем порядке расписаний приходов и причтов, чтобы затем, ссылаясь на ее мнение, утверждать на каждом из ставших редкими заседаний Присутствия расписания сразу по десяти и более епархиям⁵⁹¹. Д. Толстой, а за ним и митрополит Исидор, согласились. 24 мая 1872 г. «за» высказалось и само Присутствие. В состав комиссии вошли члены Синода архиепископ Василий (Лужинский), епископ Тульский Никандр и протоиерей И. В. Рождественский⁵⁹². 10 июня решение утвердил император. В последующие годы тот же Терсинский уже апробированным путем, в рабочем порядке, проводил решения о включении в состав комиссии вместо выбывавших членов других лиц. Ими являлись временные члены Синода. Именно таким путем в ней оказались архиепископ Серафим Воронежский (1874 г.) и епископ Феогност Подольский (1878 г.). Когда очередь дошла до рассмотрения расписаний по юго-западным епархиям, председателем комиссии хотели сделать митрополита Киевского Филофея, но тот отказался, ссылаясь на крайнюю занятость, и комиссию возглавил архиепископ Литовский Макарий⁵⁹³. К марту 1880 г. оставалось отработать всего девять проектов. Однако состав комиссии снова изменился, поскольку архиеп. Макарий получил в управление московскую кафедру. В этом, последнем, варианте в комиссии мы видим епископов Аполлоса Вятского, Палладия Рязанского и протоиерея И. В. Рождественского⁵⁹⁴. Но к работе комиссия так и не приступила. 24 апреля Д. Толстого сменил новый обер-прокурор – К. П. Победоносцев. Он не только не был заинтересован в продолжении работы Главного Присутствия, но напротив, давно взирал на происходящие перемены с большим неодобрением, считая, что они вредят Церкви. De facto Присутствие прекратило существование. Но официально оно было закрыто 16 февраля 1885 г.⁵⁹⁵

Вскоре после создания Присутствия, по схеме, знакомой нам в связи с подготовкой и проведением реформы 1861 г., в губерниях начали создавать местные присутствия. Их председателям-архиереям предоставлялось право по своему усмотрению приглашать к участию в делах присутствия на правах членов других первых лиц губернии: губернского предводителя дворянства и городского голову губернского центра⁵⁹⁶. В течение 1863 г. присутствия открылись почти всюду. Там, где отсутствовали Палаты государственных имуществ, но имелись Удельные конторы, по согласованию с Министерством императорского двора и уделов в состав присутствий вошли управляющие местными Удельными конторами (например, в Симбирской губернии)⁵⁹⁷.

В губерниях, духовенство которых подчинялось митрополитам, последние получили право назначать вместо себя викариев, имеющих резиденцию в губернских городах, либо других лиц по своему усмотрению. Такое же право получили и архиереи, вызванные для присутствия в Синоде и, как исключение, архиепископ Херсонский, как живущий в губернском городе.

По общему принципу в присутствия преобразовали губернские комитеты по обеспечению духовенства, созданные в западных епархиях еще в 1842 г.

В прибалтийских и сибирских губерниях, в Кавказском и Закавказском краях и в землях казачьих войск образование присутствий отсрочили, поскольку их гражданское управление строилось на особых основаниях и требовалось согласовать некоторые детали с местными светскими и духовными властями, а также Военным министерством⁵⁹⁸. Там присутствия открыли лишь в 1864 г., в соответствии с постановлением Главного присутствия от 9/31 марта⁵⁹⁹. Причем в крупных казачьих войсках образовали самостоятельные, а по малочисленным дело поручалось общему губернскому присутствию. Например, новочеркасское присутствие по обеспечению быта православного белого духовенства Донского казачьего войска составилось из местного архиерея, начальника штаба войска, старшего члена войскового Правления и асессора хозяйственной экспедиции этого Правления. В Оренбурге членами присутствия стали архиерей, наказной атаман Оренбургского войска и старший член войскового Правления. Для обеспечения духовенства Сибирского казачьего войска в Омске создали особое Отделение тобольского губернского присутствия из духовного лица, назначенного архиереем, управляющего казачьим Отделением Совета Главного управления Западной Сибири, начальника штаба Сибирского казачьего войска и старшего члена войскового Правления. Такое же Отделение было образовано в Екатеринодаре для обеспечения духовенства Кубанского казачьего войска. Заботу о духовенстве Иркутского и Енисейского казачьих полков, Забайкальского, Амурского и Астраханского казачьих войск возложили на губернские и областные присутствия, назначив в них представителей от казачьего сословия. Решение вопросов по духовенству Азовского и Новороссийского казачьих войск екатеринославское губернское и бессарабское областное присутствия должны были согласовывать с их наказными атаманами. По духовенству Уральского казачьего войска дело было отдано на соглашение оренбургского генерал-губернатора с епископом Оренбургским и Уральским и наказным атаманом войска.

Расходы присутствий на текущее делопроизводство должны были оплачиваться исключительно из средств местных властей.

Таким образом, понадобился год, чтобы создать местные органы реформы.

Каковы были функции губернских присутствий? Четкого ответа на данный вопрос журнал Главного Присутствия от 21 марта/14 апреля не дал. Расплывчатая формула – «вверить ближайшее попечение об улучшении быта духовенства и непосредственное заведывание относящимися к тому распоряжениями» – давала простор для толкований и могла быть понята и как то, что местные присутствия должны проявлять инициативы, и как то, что они обязаны лишь точно исполнять решения петербургского присутствия. Впоследствии в связи с этим не раз наблюдались недоразумения. Губернские (или епархиальные) присутствия сыграли важную роль в воплощении решений, принятых в столице. Состоящие из первых лиц церковных и гражданских территориально-административных округов, они упростили задачу согласования мер между различными ведомствами.

Вернемся к началу реформы. Главное присутствие, созданное по образцу Главного комитета по крестьянскому делу, находилось под непосредственным контролем императора. Следующим шагом стало принятие детальной программы реформ и организация работы на местах. Об этом и пошла речь на начальном этапе.

Первое совещание прошло спокойно. После ознакомления с принципами и задачами работы состоялся короткий обмен мнениями. Все сошлись на том, что главную задачу – повышение благосостояния приходского духовенства – невозможно решить без конкретных сведений о каждой епархии. В заключение постановили: 1) собрать сведения непосредственно от приходов по благочиниям, с обязательным отдельным мнением епархиальных архиереев; 2) опрос провести по единому перечню; 3) для планирования работы самого Присутствия составить список всех вопросов, подлежащих обсуждению⁶⁰⁰. Последнее обстоятельство было очень важно для Валуева, поскольку давало ему формальный повод поставить вопросы, опущенные в высочайшем повелении от 28 июня 1862 г.

В то время, пока будет проводиться составление программы и сбор сведений, Присутствие полагало заняться рассмотрением вопросов, по которым в Синоде уже накопились нужные сведения. Имелись в виду предложения особого Комитета при Синоде по обеспечению духовенства западных епархий, а также возможность применения в других епархиях правил, установленных для обеспечения духовенства в Приамурском крае⁶⁰¹.

На этом же заседании Главное Присутствие получило заверения министра народного просвещения, что духовенству будет предоставлена возможность широкого участия в начальном народном образовании.

Подводя итоги первого заседания, Валуев заметил: «Entree en matiere. Ничего не испорчено на первом шагу, а это много»⁶⁰².

Александр II, очень обеспокоенный польскими событиями, внимательно ознакомился с решениями Присутствия и против каждого пункта собственноручно обозначил достаточно жесткие сроки исполнения. Обращаясь к членам Присутствия, он писал: «Я везде назначил сроки, дабы дело подвигалось действительно, а не протягивалось, как оно у нас слишком часто бывает, одним отписыванием»⁶⁰³. В частности, собрать сведения с мест император велел к 1 июля, то есть за полгода, как это ранее практиковал Главный комитет по крестьянскому делу. На составление вопросника и его рассылку отводилось две недели, а перечень всех вопросов, подлежащих обсуждению, приказал утвердить до 1 марта⁶⁰⁴. Однако по разным причинам дело несколько затянулось, и первый документ появился только через месяц. Вопросник, утвержденный Присутствием 21 февраля и немедленно разосланный в епархии, состоял из четырех разделов, что соответствовало четырем пунктам высочайшего повеления от 28 июня 1863 г. Причтам предлагалось дать подробные сведения обо всех источниках их доходов, как денежных, так и натуральных, о помощи от прихожан, численности прихода, наибольшем удалении населенных пунктов от приходской церкви, а также высказать мнение об уровне своего материального обеспечения и о возможных местных источниках увеличения доходов причта.

В отношении гражданских прав духовенство призывали указать на возможные ограничения в законах, которые ущемляют их в семейных, сословных, служебных, имущественных и других правах; пояснить, в чем именно ощущаются ограничения. Присутствие предлагало белому духовенству сообщить, какие льготы оно желало бы получить и почему.

Отдельно требовалось сообщить о причинах нежелания детей духовенства, окончивших курс семинарии, но остававшихся без места, либо исключенных из семинарий и училищ, выходить из сословия.

Присутствие интересовало, почему те немногие, кто вышел из сословия, всем другим видам деятельности предпочли гражданскую службу.

Наконец, по вопросу предоставления духовенству возможности участия в обучении народа, от причтов ждали сведений о наличии в приходах народных школ, их принадлежности храму и степени собственного участия в них членов клира. Соответственно, нужно было указать на встречающиеся в этом деле затруднения и варианты их преодоления⁶⁰⁵.

Следующие заседания Присутствия проходили вяло и в дневнике Валуева поименованы не иначе, как «жалкими»: «Я был принужден на себе вынести те малые результаты, коих мы достигли»⁶⁰⁶.

28 февраля Присутствие, во исполнение воли Александра П, приступило к обсуждению проблем духовенства Западного края. Итогом явилось принятие предложения П. Валуева о создании специальной комиссии из членов Присутствия для составления программы решения вопроса номер один – материального обеспечения белого духовенства империи в целом. Министр сам изъявил желание принять участие в работе. Кроме него в комиссию вошли С. Н. Урусов и архиепископ Иркутский Евсевий. Однако всю работу фактически исполнил Валуев. Уже 10 марта записка с изложением программы отослана им к С. Урусову. Участие последнего и архиеп. Евсевия свелось к тому, что вечером 12 марта у Валуева на квартире они ознакомились с окончательным вариантом проекта. Без каких-либо замечании с их стороны проект поступил в Главное Присутствие и был утвержден в качестве официальной программы на заседании 21 марта 1863 г. Спустя несколько лет Валуев, уже покинувший большую политику, так отзывался о проделанной им работе: «Эти 19 страниц были одною из тех работ, которые я предпринимал по временам с сложною целью попытаться подвинуть дело, закрепить на бумаге заявленные мною взгляды и, наконец, пристыдить моих сотоварищей или противников. Сколько могу припомнить, все труды духовного присутствия в продолжение шести лет едва ли превзошли своим содержанием выше реченных девятнадцать страниц»⁶⁰⁷. И это не было преувеличением. Предложения Валуева позволили Присутствию избежать участи особого Комитета по западным епархиям при Синоде, к опыту которого оно пыталось обращаться в начале своего пути, и перейти от слов к делу.

Рассмотрим содержание программы. Она состоит из двух частей. В первой находим перечень главных причин, вызвавших большую часть затруднений «в деле улучшения материального быта духовенства в Западном крае и вообще в деле улучшения сего быта во всем пространстве Империи». Вот они: 1. Внимание всегда сосредоточивается на всех вообще нуждах духовенства, без учета ограниченности средств, которыми можно располагать для их удовлетворения. 2. Всякий раз предлагаются меры общего характера, единовременные и повсеместные. Такой принцип ведет к масштабам, непреодолимо затрудняющим выполнение задач⁶⁰⁸. Комиссия, напротив, считала, что «если бы действовать постепенно или по частям, в той мере, теми средствами и в тех местностях, которые представляют к тому возможность, то были бы приобретены по крайней мере частные результаты и та польза, которая проистекает от нравственного впечатления, всегда производимого практическими результатами»⁶⁰⁹. 3. В проектах не учитывают местные условия.

4. Ориентируются только на правительственные средства, забывая, что обеспечивать причты – прямая обязанность прихожан, а помощь государства должна в будущем принять характер вспомогательных пособий, да и то главным образом там, где приходы действительно не смогут обеспечить духовенство.

5. Стремясь использовать государственные средства, обращаются исключительно к Государственному Казначейству, видя пособия только в форме денежных выплат. 6. Там, где оказание государственной помощи признается возможным, дело затруднено согласованием во многих инстанциях⁶¹⁰.

Таким образом, комиссия видела главный изъян предшествующих проектов в их неконкретности, оторванности от реальных условий. Суть нового подхода заключалась в том, чтобы использовать все возможные для каждой данной местности средства и в максимально короткий срок достичь пусть частных и небольших, но все же положительных результатов. Последнее оказало бы, несомненно, ободряющее действие на белое духовенство и привлекло его симпатии на сторону правительства. Все многовариантные расчеты с оглядкой в карман казны в проекте названы «арифметическими упражнениями над цифрами, которые по своей значительности явно неприменимы к делу», упражнениями не только бесполезными, но вредными, поскольку отвлекают внимание администрации от реальных, выполнимых мер.

Программный документ утверждал, что нет и не может быть универсального средства, в равной мере применимого к любому приходу: уравнительность в материальном пособии причтам недостижима, поскольку всюду – разные условия жизни, разная традиция платы за требы, разный состав причта и т. п. В то же время, уравнительность не необходима: «она есть в существе теоретическое, а не практическое понятие». Ведь ее нигде и никогда не было не только в быту православного духовенства, но и у духовенства других конфессий. Да и что значит пытаться назначить равное содержание всему духовенству России? Приходские священники – не чиновники, состоящие на государственной службе и получающие оклады. Церковь – часть народной жизни, поэтому надо стремиться к сохранению и упрочению между духовенством и прихожанами особого рода связи. Надо, чтобы прихожане принимали добровольное участие в содержании храма и причта. «Желательно, чтобы средства к тому имели по возможности фундушевое⁶¹¹ свойство, и, следовательно, чтобы поощрялись частные пожертвования к увеличению этих средств»⁶¹².

Таким образом, Присутствие пришло к выводу, что не нужно заранее себя ограничивать какими-то условностями в оказании причтам помощи, даже если речь идет о назначении денежных окладов. Внимание следует обратить на то, чтобы по каждому приходу пособия были достаточных размеров, «действительно обеспечивающих местные нужды причтов». Отсюда вытекала необходимость четкого осознания, какие средства уже есть и на какие можно рассчитывать в ближайшее время.

Согласно подсчетам комиссии Валуева, наличные средства были довольно велики: 5 000 000 руб. ежегодных ассигнований из казначейства; 1 200 000 руб. униатского капитала; 350 000 руб. ежегодных затрат МВД и МГИ на сооружение и ремонт храмов в западных епархиях; земли и оброчные статьи монастырей и архиерейских домов, земельные наделы некоторого числа причтов Западного края. Но, в это же время, их явно недоставало для решения поставленной задачи. Следовательно, указывалось в решении, требуется искать дополнительные реальные источники средств. Такими средствами посчитали духовно-училищный капитал Синода, униатский капитал, а там, где это возможно – пособия от правительства в виде отвода земель причтам сверх 33-х десятиной нормы, бесплатного или по льготным ценам отпуска леса, а в Западном крае – в виде передачи в постоянное пользование приходских священников некоторых арендных статей (ферм, мельниц, земель, рыбных ловель)⁶¹³.

Решение предлагало по-иному распределить помощь, нежели это практиковалось, а именно: денежные ассигнования правительства отдать на улучшение быта духовенства западных епархий, так как там большая часть состоятельных граждан (помещиков и горожан) – иноверцы. Духовно-училищный капитал и деньги воссоединенного духовенства использовать как временные чрезвычайные пособия на заимообразной основе для строительства храмов и домов для причтов⁶¹⁴.

В качестве первоочередных мер предлагалось: 1. Создать рабочие органы Главного Присутствия на местах в виде епархиальных присутствий в составе архиерея, губернатора и управляющего Палатой государственных имуществ. 2. Уточнить у министра финансов, какую сумму может дать его ведомство в виде целевого пособия для духовенства западных епархий сверх сметы, с ее отпуском в виде особого кредита по каждой их них. Сам Валуев рассчитывал, что данное пособие может быть отпущено в сумме 190 000 руб.: по 30 000 руб. на каждую юго-западную епархию и по 20 000 руб. на Виленскую, Гродненскую, Минскую, Витебскую и Могилевскую губернии. 3. Узнать, какие пособия может выделить МГИ.

Программа провозглашала новые подходы в оказании материальной помощи причтам и их полном обеспечении: отказ от универсальных правил (лучше оказать достаточную помощь небольшому числу, чем недостаточную – многим причтам); настрой на долговременную работу; распределение пособий казны через епархиальные начальства, а пособий от МГИ через присутствия; передачу местным присутствиям права самим пересматривать вопрос об отмене натуральных повинностей крестьян в пользу духовенства; издание правил об учреждении приходских советов и попечительств⁶¹⁵; сокращение делопроизводства по вопросам реформ путем предоставления местным органам более широких прав.

Таким образом, программа Валуева, однозначно разрушая надежды духовенства быстро решить так занимавшую их проблему за счет финансовых средств казны, настраивала его на некий неопределенный период ожидания грядущих благ. В то же время, она ясно обозначила иллюзорность замыслов и даже странную некомпетентность министра и поддержавших его в расчете на капиталы Синода. Действительность очень скоро разрушила их чаяния. Как оказалось по присланной обер-контролером Синода В. Стефановичем справке, духовно-училищный капитал и капитал униатов были связаны в непрерывно-доходных билетах, т. е., как отмечалось нами выше, фактически поглощены казной, а проценты с них расходовались полностью в соответствии с ежегодными сметами Синода⁶¹⁶.

Итак, как отмечено выше, 21 марта 1863 г. в официальную программу Главного Присутствия превратилась Записка Валуева, дополненная при обсуждении в некоторых деталях. 14 апреля программу утвердил Александр II⁶¹⁷.

Как мы выяснили, в профессиональной подготовке духовенства к 1860-м годам накопилось довольно много недостатков, очевидных церковной иерархии. Однако реформа духовно-учебных заведений, о которой пойдет речь, как и предыдущие, началась не по их воле, а в связи с внутриполитическими преобразованиями правительства Александра II. Важнейшим из них стала отмена крепостного состояния. В самом начале пути к ней правительству и общественности было совершенно ясно, что она затронет буквально все сферы российской жизни, а потому уже в 1856 г., когда Александр II только выразил намерение покончить с личной зависимостью крепостных, в правительственных кругах начали рассматривать меры, которые должны были последовать за этим. Одной из первоочередных считали реформу народного образования, а ее не мыслили без усиления религиозно-нравственного воспитания народа. Начало работы в этом направлении положил утвержденный царем доклад министра народного просвещения А. С. Норова от 5 марта 1856 г., в котором истины православной веры провозглашены «коренным основанием всего воспитания и образования отечественного»⁶¹⁸. Министр поставил вопрос о кадрах законоучителей и методике преподавания Закона Божьего, в связи с чем Александр II распорядился обсудить проблему с Синодом.

По мере того, как все более отчетливо вырисовывались контуры крестьянской реформы, власти убеждались в необходимости твердого управления развитием народного сознания с помощью широкой сети элементарных школ на селе и участия в них приходского духовенства. Проблемой народного образования занялись Ученый комитет МНП, созданный 5 мая 1856 г., Св. Синод и его обер-прокурор, Главный комитет об устройстве сельского состояния, политики, общественные деятели⁶¹⁹.

Политики предполагали, что резкое увеличение потребности в учителях начальных школ можно будет удовлетворить прежде всего за счет привлечения приходского духовенства и выпускников семинарий. Однако, поскольку было широко распространено мнение о невысоких моральных и профессиональных качествах духовных лиц⁶²⁰, посчитали, что решать проблему подготовки учителей и улучшения подготовки приходского духовенства можно одновременно, через реформирование духовных учебных заведений первой и второй ступени, т. е. уездных училищ и семинарий.

Вот почему именно они стали объектом повышенного внимания. В них стали заглядывать, то как бы мимоходом, то специально, высокопоставленные лица и даже члены императорской фамилии. Конец 1857 г. ознаменовался неприятностью для Синода. В сентябре принц Ольденбургский неожиданно заехал в Ярославскую семинарию. Впечатления он вынес неблагоприятные, в особенности от того, что, войдя в жилые комнаты, «ощутил сильный запах табачного дыма»⁶²¹. Естественно, вскоре об этом узнал и Александр II, который потребовал от А. П. Толстого объяснений. Оказалось, что в июле 1857 г. семинарию ревизовал инспектор Московской духовной академии архимандрит Сергий и дал положительный отзыв о ее состоянии. По вполне понятным причинам царь посчитал неверными сведения архимандрита. Чтобы «прикрыть» свое ведомство, обер-прокурор дал указание спешно провести новую ревизию Ярославской семинарии⁶²².

В такой обстановке книга И. Беллюстина как бы подлила масла в огонь. Но помимо критики «Описание» намечало и ряд конкретных мер улучшения духовной школы. Начать реформу Беллюстин предлагал с изменения системы контроля и управления: анонимно посылать ревизоров из светских людей с университетским образованием и назначать на ректорские места не из монахов, а из белого духовенства, так как монахи – люди, оторванные от жизни. «Нет, руководителем образования будущих иереев должен быть сам иерей, не столько ученый, сколько искусившийся в жизни, сам испытавший все, что ждет его учеников на будущем тяжком их поприще»⁶²³.

Учителями он желал ставить только тех, кто в процессе обучения в семинариях и академиях проявил склонность к педагогической работе. Причем распределять на места в соответствии с избранной ими специализацией: только в этом случае училища и семинарии получат преподавателя с глубокими знаниями предмета⁶²⁴.

И. Беллюстин считал, что училищное и семинарское образование развивает память, но подавляет «самомышление (с прямой целью: чем меньше мыслят, тем меньше рассуждают, тем удобнее и свободнее двигать ими, как пешками и пр.»)⁶²⁵. С другой стороны, оно не дает жизненной цели: «Куда направит он свой путь? Да этого он и сам не знает: так мудро и целесообразно устроено и ведено его образование». Ему все равно, где служить, лишь бы «он мог ожидать себе кусок хлеба»⁶²⁶. В связи с этим автор подверг критике учебные программы и планы, требуя их коренного пересмотра. Так, он высказался против изучения латинского и греческого языков в училищах, где они были ведущими предметами. Аргументация выглядела вполне резонной: латинский язык нужен только в академии, а туда поступает из каждых 100 не более 2–5 человек. Между тем 6 лет дети убивают на изучение древнего языка, который никогда не пригодится в селе.

На первый план в училищах должны выдвинуться действительно нужные предметы: Катехизис и священная история, причем необходимо изменить методику и уйти от механического зазубривания.

В планах семинарий И. Беллюстин предлагал так распределить часы, чтобы видна стала специализация, отказаться от уравнения объемов преподавания философии и риторики с богословием. Из предметов исключить ненужные, например, агрономию, которая только отвлекает сельского священника от служения. За счет перераспределения часов усилить преподавание новых иностранных языков, медицины: ведь сам Спаситель врачевал. Кроме того, замеских хозяйств, патрологий и т. д. 6. Никакого внимания не обращается на воспитание детей в духе духовности: не умеют петь в церкви, читать...»⁶²⁷ Нетрудно заметить, что А. П. Толстой явно не оригинален, а находится под сильным влиянием идей, обсуждавшихся тогда в связи с предстоящей реформой светской школы⁶²⁸.

При таком настрое обер-прокурора и правительственных кругов, не мысливших преобразований в сфере просвещения без участия Церкви, духовное воспитание юношества стало, по выражению архимандрита Никанора, ходячим вопросом. Предложения в Синод потекли отовсюду.

Из записок архиепископа Леонида (Краснопевкова) видно, что в 1856–1857 гг. духовная школа становится объектом пристального внимания митрополита Филарета и других влиятельных иерархов⁶²⁹. Они исходили из понимания, что духовная школа – важнейший элемент церковной жизни – непосредственно влияет на моральное состояние и поведение всех воцерковленных: и пастырей, и прихожан. Ликвидация недостатков, по их мнению, должна была благотворно сказаться на судьбе Православия. Многие связывали с постановкой воспитания в училищах и семинариях причины того, почему часто сельские священники не соответствуют своему призванию»⁶³⁰.

Проблемам духовной школы посвящены многочисленные записки, обращавшиеся в высших кругах Церкви. В них мы находим не только критику недостатков с выявлением причин, но также конструктивные предложения по исправлению учебно-воспитательного дела. Притом, что записки отличаются по широте и глубине охвата темы, в них содержатся и общие моменты. Неудовлетворительные стороны училищного и семинарского образования, по распространенному мнению, заключались, прежде всего, в перегруженности учащихся лишними предметами (медицина, сельское хозяйство), отсутствии должной постановки учебного дела, влиянии светских лиц на внутреннюю жизнь духовной школы.

Так, автор одной из них считал нужным сократить количество семинарских дисциплин путем объединения части богословских предметов (пастырского богословия, гомилетики и др.) и упразднения других (сельского хозяйства, канонического права, археологии). Особенно нападал на сельское хозяйство, характеризуя его как «совершенно лишнее и бесполезное»⁶³¹. Он замечал, что для образцовой постановки агрономии в собственном хозяйстве нужны не только знания, но еще и призвание, деньги и руки, – то, чего чаще всего не имеют священники. Если даже давать деньги, то вчерашние выпускники не умеют ими правильно распорядиться, что в земледелии много значит. «Посему-то священники из студентов Санкт-Петербургского земледельческого училища, поступившие на приходы, состоящие в Государственных имуществах, хотя на хозяйственное обзаведение отпущено им по 300 руб. сер., большею частью так же бедствуют, как и другие священники, не получившие такого пособия», – пояснял он⁶³².

В записке подверглись критике методы преподавания (наставники читают свои академические конспекты, не обращая никакого внимания на то, понимают их ученики, или нет), излишнее число письменных заданий-сочинений, невнимание наставников училищ к жизни и проблемам детей»⁶³³.

Особенно резко негодовал автор на отсутствие учебников и программ по многим дисциплинам. «Кто поверит, спустя столетие, что в России были 4 духовные академии и 52 семинарии, а воспитывавшиеся в них юноши сорок лет учились без учебных книг, теряли почти без всякой пользы юношеские лета, а правительство, издерживая огромные суммы, не достигало цели, для которой теряло их? – восклицал он. – И почему? Ожидают ли, пока учебные книги спадут с неба? Или опасаются, чтобы в них не вкралась ересь? Но в учебных листках, неизвестно кем составленных, выдаваемых без цензуры, сотни ересей долго могут скрываться, пока верховные власти Церкви заметят это»⁶³⁴.

Другие видели вред в том, что преподаватели духовно-учебных заведений, хотя и принадлежат по происхождению к духовному сословию – не все служители алтаря. Обращая внимание на то, что они в прошлом добровольно вышли из сословия, один из критиков высказывал сомнение в пользу их труда для Церкви: «Нельзя ожидать, чтобы они могли вселять в юношество любовь к духовному званию, когда сами его оставили»⁶³⁵.

Отражением противоречий внутри клира звучало предложение ограничить образование детей причетников (составляющих, кстати, до 2/3 всех учащихся) только духовным училищам и не допускать их в семинарии и академии. Еще в январе 1856 г. оно прозвучало из уст А. Н. Муравьева⁶³⁶. Сторонники запрета основывались на том, что дети причетников, вырастая, портят духовное сословие, с самого детства приучаясь «к пьянству и разврату»⁶³⁷.

Митрополит Московский, которому писал А. Н. Муравьев по этому вопросу, высказался против. Митр. Филарет указал на целый ряд соображений, опровергающих мнение А. Муравьева: нет детей, в роду которых были бы одни церковнослужители; испытывая в детстве лишения, они часто опережают «в ревности к учению» детей священнослужителей⁶³⁸; «сын священника по малому достоинству становится причетником, а сын причетника по высшему личному достоинству священником», а кроме того, от запрета Церковь потеряет больше, чем приобретет, поскольку из окончивших семинарии в светское звание чаще уходят дети священников⁶³⁹. Митрополит полагал, что наоборот, будет лучше, если больше детей причетников окончит семинарии: они сами часто идут на места причетников и таким образом проходят все ступени служения Церкви, а часть их принимает постриг и становится хорошими монахами». Бременем назвал московский владыка лишь учеников, переполняющих низшие классы⁶⁴⁰.

В записках-проектах встречались и мнения, противоречившие воззрениям большинства. Так, например, некоторые полагали, что нужно сохранить и даже усилить преподавание медицины, вплоть до учреждения при каждой семинарии больниц для практики студентов. Но и это вызвало возражение митрополита Филарета как «дело затруднительное и обременительное»⁶⁴¹. Другие, высказываясь за медицину, советовали издать для священников специальное пособие по лечению исключительно народными средствами и разослать его во все приходы, как в свое время при Александре I поступили с сочинением придворного медика Каменецкого⁶⁴².

Полное единодушие наблюдалось, пожалуй, лишь в том, чтобы сделать обязательным участие или присутствие воспитанников духовной школы на воскресных и праздничных богослужениях для лучшего знакомства с церковными обрядами и уставом, приобретения практических навыков в чтении и пении, привыкания к режиму жизни приходского священника⁶⁴³.

Довольно быстро обсуждение проблемы и перспектив развития системы профессиональной подготовки духовенства приняло широкие масштабы. Даже находившийся за тысячи верст от столицы епископ Камчатский Иннокентий прислал свои соображения. А в январе 1858 г. и митрополит Петербургский Григорий известил митрополита Московского Филарета, что «подал большой проект о преобразовании духовно-учебных заведений».

Однако далеко не все из иерархов желали перемен. Обращает на себя внимание, что митрополит Московский сдержанно относился к происходящему, полагая, что никакой коренной перестройки духовной школы не требуется. «Правда, что должно желать духовным училищам более духовного возбуждения, – отвечал он епископу Иннокентию, разбирая его проект. – Но какой комитет вдохнет во всех их дух жизни? Надобно, чтобы духовное возбуждение от архиереев простиралось на начальников и наставников училищ, а оттоле на учеников. Проповедуйте епископам, сообщайте им свою ревность и одушевление, предлагайте подобное действование Св. Синоду и сообразный с сим выбор в епископы. А если не так, то составьте какой угодно комитет, выдумайте какой угодно устав: он будет мертвая буква, и новое будет слабее старого, которое разорите. Одно для духовных училищ потребно и очевидно: устраните чуждые предметы учения, насильно навязанные и без пользы обременяющие...»⁶⁴⁴.

Сам император открыто выказывал явную заинтересованность в деле, посетив в 1858 г. Ярославскую, Вологодскую, Нижегородскую и Литовскую семинарии. Наконец, правительство и духовное ведомство предприняли конкретные меры. Духовно-учебное управление начало серию ревизий для выявления полной картины состояния учебных заведений. Резюмировал результаты инспекции директор Духовно-учебного управления князь С. Н. Урусов, в 1861 г. лично посетивший семинарии Тульской, Орловской, Киевской, Черниговской, Могилевской и Смоленской епархий и некоторые уездные училища: «Скудные оклады жалования наставникам и содержания воспитанников, ничтожные суммы, отпускаемые на содержание училищных зданий, недостаток в необходимой зимней одежде у казеннокоштных воспитанников, рассеяние своекоштных воспитанников по вольным квартирам (за исключением Смоленской семинарии), недоступным надзору учебного начальства по причине их множества... Нет сомнения, что ни начальники, ни наставники духовных учебных заведений, каким бы усердием к пользе вверенных им заведений они не горели, не могут вывести дело из такого бедственного положения и, следовательно, не подлежат за него и ответственности»⁶⁴⁵. В начале 1859 г. обер-прокурор направил ректорам и архиереям распоряжение срочно представить мнения о недостатках духовной школы и путях их устранения. По мере того, как шла подготовка крестьянской реформы и реформы системы народного образования, вопрос о судьбе духовно-учебных заведений все более и более обретал значение, выходящее за рамки ведомственной проблемы. Наблюдая воочию развитие событий в Петербурге, архиепископ Харьковский Филарет (Гумилевский) сообщал митрополиту Московскому: «Дело о преобразовании семинарий получило какое-то новое движение, помимо ведения Синода (подчеркнуто мною. – Р. С)"⁶⁴⁶.

Мнения ректоров и преосвященных обрабатывались в Синоде. В 1860 г. по ним был составлен и отпечатан «Свод мнений епархиальных архиереев и ректоров о преобразованиях, необходимых для духовной школы». Свод вобрал в себя всю гамму мнений о существующих недостатках и мерах по их устранению. Большинство опрошенных высказало уже знакомые нам претензии. Так, 23 архиерея и ректора ратовали за отмену медицины, сельского хозяйства, естественной истории⁶⁴⁷. Много предложений поступило в пользу пересмотра перечня собственно богословских наук с целью сокращения или слияния некоторых из них⁶⁴⁸. Обращали внимание на плохую педагогическую подготовку ректоров, инспекторов и наставников, предлагая в качестве выхода ввести курс педагогики в академиях⁶⁴⁹.

Очень многие указывали на невыгодное экономическое положение духовной школы в сравнении со светской и требовали повысить оклады наставников до 500–700 руб. сер. в год, а содержание ученика – до 60–100 руб. сер. в год, ввести надбавки за хорошую работу по выслугу лет и даже пересматривать их каждые 5 лет⁶⁵⁰. Весьма знаменательно, что 24 архиерея и ректора пожелали установления штатного числа учеников на казенном содержании, чтобы сверх того на казенное содержание никого не брать, и отказаться от практики так называемого полуказенного содержания, т. е. распыления скудных стипендий⁶⁵¹.

Другие подали голоса в пользу пересмотра организации учебного процесса по типу светских гимназий: заменить двухлетние циклы-отделения одногодичными классами; а классы комплектовать не более чем из 40–50 человек, создавая параллельные; преподавателям поручать вести один, максимум два предмета⁶⁵²; составить программы по всем предметам и объявлять конкурсы по написанию учебников⁶⁵³.

«Свод мнений» явился хорошей основой для дальнейшей работы, совершить которую был призван специальный Комитет во главе с архиепископом Херсонским Димитрием (Муретовым), учрежденный 22 февраля 1860 г. Делопроизводство и редактирование сосредоточились в руках доверенного А. П. Толстого, чиновника по особым поручениям при обер-прокуроре, Т. И. Филиппова. Членами стали сначала Нектарий (Надеждин), а затем, с 6 октября, архимандрит Иоанникий (Руднев), ректор Петербургской семинарии Платон (Троепольский), два чередных (то есть вызванных в Синод для служения) архимандрита – Феофилакт (Губин) и Феодосий (Шаповаленко), протоиереи Дебольский и К. Крупский, чиновник за обер-прокурорским столом И. Гаевский, ректор Московской духовной академии А. В. Горский.

Стоит сказать несколько слов о представителях обер-прокурора в Комитете. Т. И. Филиппов всю жизнь занимался проблемами истории Восточной Церкви, сотрудничал с М. П. Погодиным и М. Н. Катковым, помещая свои статьи и заметки в их изданиях. Таким образом, он отлично знал предмет обсуждения и не был в Комитете случайным человеком. И. С. Гаевский входил в состав Комитета, что называется, по должности, ибо возглавлял Духовно-учебное управление. Представление о нем дает отзыв коллеги – Т. И. Филиппова: «Не знал, что молитва Господня есть Отче наш... Он же Гаевский, после трехлетнего управления департаментом (Духовно-учебным управлением. – Р. С), не знал, что Московская духовная академия помещается у Троицы»⁶⁵⁴.

Но еще раньше, чем появился Комитет, в 1858 г. семинарские программы претерпели изменения. Исключили геодезию, сократили курс естественных наук.

Комитет не ограничивал себя исследованием только духовных учебных заведений России. Много внимания он уделил анализу сведений о постановке обучения духовенства за рубежом: во Франции, на православном Востоке. Начал он работу с рассмотрения проблемы управления духовной школой, затем обсуждал предложения архиепископа Димитрия и только в конце лета 1860 г. обратился к последовательному изучению «Свода мнений»⁶⁵⁵.

На серии заседаний, проходивших до августа и часто не вносившихся в журнал, Комитет попытался выработать свое видение проблемы. Но уже с самого начала он стал ареной борьбы двух сил. Одна стремилась отстоять интересы Церкви, другая – провести идеи, получившие распространение в светском обществе⁶⁵⁶.

Сильное воздействие на него оказывали митрополиты Петербургский и Московский. Митрополит Григорий лелеял надежду восстановить и утвердить права Церкви. Вскоре после открытия заседаний он поделился своими наблюдениями и планами с московским владыкой: «Комитет об улучшении духовных училищ имел уже несколько собраний, но о научной части не говорил еще ничего, а рассуждал только еще об управлении училищ. Мне хочется всевозможно увеличить влияние преосвященных на училища, и ослабить, еже ли не совершенно уничтожить, влияние Духовно-учебного управления. Без этого в настоящее время удобно можно расстроить духовный дух в училищах и разрушить Церковь... Право замещать вакантные места в училищах непременно надобно отнять у Духовно-учебного управления. Оно, как слышно, часто по произволу и по протекциям определяет на места вакантные таких воспитанников, которые не знают предмета, которому они должны учить, или которого они не любят. Право замещать места должно предоставить конференциям, а доныне их представления изменяют, как вздумалось. Потом надобно подумать и о том, чтобы и конференции несколько ограничить в замещении мест... Ежели устройство покойного графа (то есть Духовно-учебное управление, созданное Протасовым. – Р. С.) устоит, то скоро истребятся наши суммы, и из наших училищ истребится духовное направление...»⁶⁵⁷

Идею очищения духовного образования от влияния светских людей поддержали духовные – члены Комитета и многие влиятельные лица Церкви. Их настроения и отношение к работе Комитета выразил издатель журнала «Душеполезное чтение» священник А. И. Ключарев: «Кажется, вместо преобразований снять бы безобразные излишки с семинарского курса: сельское хозяйство, медицину, «Православное исповедание» Петра Могилы и т. п.»

Со своей стороны, митрополит Филарет постоянно инструктировал А. В. Горского, и через него оказывал воздействие на других членов Комитета, не открывая собственного прямого участия⁶⁵⁸.

Внимательно следила за деятельностью Комитета противная сторона, представленная в нем чиновниками. А. П. Толстой, который по должности мог бы оказать значительное влияние на ход дела, не занял какой-то твердой позиции, пытаясь лавировать между двумя силами, что вызывало обоюдное недовольство. Митрополит Григорий так оценивал его: «Он благонамерен и довольно стоек, но очень много отдается под влияние других – недостойных»⁶⁵⁹.

Несмотря на то, что в большинстве Комитет составляли представители духовного сословия, им было очень нелегко защищать корпоративные интересы из-за давления высокопоставленных лиц. В деле косвенно принимала участие даже императрица, приглашавшая членов Комитета для беседы о его текущих делах»⁶⁶⁰. «У прогрессистов у нас почти непрестанно новые затеи, а останавливать их невозможно, потому что им сильно покровительствуют люди почти первые в государстве, и исповедания неправославного, или в полном смысле индифферентического», – жаловался петербургский владыка московскому⁶⁶¹.

Много хлопот доставлял духовным Т. И. Филиппов. «Особенно доверенный» обер-прокурора, как назвал его митрополит Григорий, вел себя независимо, отстаивая собственные взгляды на будущее духовной школы. Они сводились к восстановлению системы графа Уварова. Свою работу Тертий Иванович исполнял не за страх, а за совесть, неоднократно повторяя, что сейчас в его жизни «на главном плане... вопросы духовные». В одном из писем М. П. Погодину он говорит, что дорожит службой в Синоде, поскольку может участвовать в проектировании учебной реформы. «Я чувствую, что я обязан остаться при этом деле до его окончания, – писал он. – Подумайте, что я один, действительно один пока из действующих и действовавших здесь имею дух говорить, не оглядываясь по сторонам, и имею достаточно знаний и смысла, чтобы не городить неизреченной чепухи»⁶⁶².

Таким образом, уже до начала церковной реформы по вопросам духовного образования начали борьбу две партии, которые можно условно назвать прогрессистами и традиционалистами. Конечно, обе группировки не оформлялись организационно, но от того соперничество не было менее острым.

На первом этапе работы в центре внимания Комитета оказалась записка его председателя – архиепископа Димитрия, на основе которой члены от духовенства постепенно выработали единое мнение, отклоняя попытки светских повернуть течение дела в другое русло. Несколько заседаний вообще не протоколировались, хотя Т. Филиппов пытался настоять на этом. Он даже составил журналы, но их никто не подписал⁶⁶³. Записка оказала сильное влияние на итоги работы Комитета и последующую реформу училищ и семинарий, а потому заслуживает более подробного знакомства.

Архиепископ Димитрий назвал главным и существенным недостатком духовной школы «недостаток воспитания, приличного духовному юношеству и соответствующего своей цели». Все внимание обращено на обучение, а нравственный надзор по большей части носит характер поверхностного наблюдения, «от которого легко ускользнуть»⁶⁶⁴. Для устранения этого изъяна архиепископ предлагал ликвидировать сами условия, его порождающие, ибо именно сохранение условий быта учащихся делает «воспитание религиозное и церковное» очень трудно выполнимым. В характеристике условий архиеп. Димитрий не расходится с другими, уже знакомыми нам оценками, особенно отмечая рассредоточенность учащихся по всему городу «в среде самого низкого класса»⁶⁶⁵, что делает невозможным надзор за ними, формирует и закрепляет в них отрицательные качества: лукавство, ложь, привычки к порокам, неряшливость внутреннюю и внешнюю. Они настолько свыкаются с плохими привычками народа, что среда образованных людей «делается для них вовсе не сродною и дикою»⁶⁶⁶.

Архиепископ ставил целью реформы «избавиться от излишнего многолюдства и устроить жизнь воспитанников сообразно цели их воспитания», но при условии: 1) что все дети духовенства сохранят право получить образование, независимо от того, примут ли потом духовное звание, или изберут другой жизненный путь; 2) что реформа принесет Церкви пользу, «т. е. чтобы Церковь всегда имела совершенно благонадежных людей к замещению священнослужительских вакансий»⁶⁶⁷.

Таким образом, архиеп. Димитрий сформулировал вариант, устраивающий большую часть духовенства. Скептики могли лишь возразить, что незачем расходовать на тех, кто уйдет из сословия, и так скудные церковные средства.

Конкретная часть проекта сводилась к отказу от духовных училищ и организации 12-летнего обучения в едином учебном заведении в три этапа⁶⁶⁸. Причем оно должно было находиться в епархиальном городе⁶⁶⁹. Первые 4 года отводились на изучение предметов, которые преподавали в начальном и среднем отделении училища, а также некоторых новых. Еще 4 года на предметы общего образования, главным образом, предметы высшего отделения училища и нижнего и среднего отделений семинарии. Но, чтобы выдержать направление духовного воспитания, на данных этапах архиеп. Димитрий предполагал включить в учебный план катехизис, священную историю, объяснение богослужения, чтение Св. Писания (исторических книг Ветхого и Новый Завет), церковное пение, то есть постепенно готовить к профессиональному образованию. Последние 4 года отводились только на изучение богословских наук и приготовление к священству.

Смысл такой организации учебного процесса заключался в том, что в низшем отделении могли бы учиться абсолютно все дети духовенства. В среднем – способные к учебе, но главным критерием все же служило «доброе поведение». Наконец, высшее предназначалось исключительно для желающих стать священнослужителями. Учебный план строился таким образом, что окончившие второе отделение получили бы общее гимназическое образование⁶⁷⁰.

Архиеп. Димитрий хотел для всех их выхлопотать уравнение прав с гимназистами, что открывало бы для выходящих из сословия широкие возможности продвижения по службе в гражданских ведомствах или путь в университеты и другие учебные заведения России. Он сам указывал на существенный недостаток своего плана – «многолюдство», – но считал, что затраты окупятся, с одной стороны, спокойствием духовенства за своих детей, а с другой – подготовкой действительно готовых служить Церкви и хорошо образованных клириков. Последнее отделение, по его плану, уже не будет страдать избытком воспитанников. Как говорил архиеп. Димитрий, «туда мы будем допускать только избранных и нужных нам», смотря по потребностям епархии. Расчеты архиепископа определяли численность высших отделений в 25–50 человек: именно столько вакантных священнических мест в среднем ежегодно замещалось в каждой из российских епархий.

Другим важнейшим элементом проекта архиеп. Димитрия была организация эффективной воспитательной работы или, по его выражению, «нравственного надзора». Поскольку высшее отделение будет немногочисленным, то поместится в зданиях семинарий, а значит, жизнь учеников станет правильно организованной и прозрачной для начальства. Учащихся других отделений нужно разместить на специально организованных общих квартирах, «не позволяя жить где-нибудь между чернью». Тогда станет возможным установить и там действенный надзор и соответствующий образ жизни.

Непосредственно функции воспитания предполагалось возложить на комнатных надзирателей и духовников. Архиеп. Димитрий придавал этим фигурам ключевое значение: их избирать из людей благочестивых, с добрым и нежным сердцем, чтобы они «своей любовью приобрели их (учеников. – Р. С.) доверенность и откровенность» и направляли сердца воспитанников к добру и благочестию»⁶⁷¹.

Причем духовники должны были стоять в стороне от любых распоряжений начальства семинарии, не участвовать даже в составлении нравственных инспекторских списков, чтобы сохранить полное доверие и откровенность учеников. Предвосхищая возражение оппонентов, архиепископ заявил: «Где взять таких надзирателей? Найдутся ли такие духовники? Но поищем, так и найдем»⁶⁷².

В заключение архиеп. Димитрий изложил свой вариант решения проблемы материального обеспечения. В отличие от министров он хорошо знал, что денег у Духовно-учебного управления нет. А потому единственный путь видел в эффективном использовании традиционного источника финансирования духовной школы – свечного сбора. Архиепископ считал, что содержание духовных учебных заведений следует возложить на сами епархии: пусть они создают выборные комитеты белого духовенства для сбора свечных денег, а те финансируют местные учебные заведения по заявкам ректоров. Штаты учебных заведений должны соответствовать финансовым возможностям епархии, а если есть избыток средств, то пусть комитеты отправляют его в Духовно-учебное управление для покрытия расходов бедных епархий⁶⁷³. При такой организации дела духовенство увидит, что образование детей зависит только от него самого, и свечной сбор полностью поступит на нужды школы. Чтобы увеличить доход, архиеп. Димитрий хотел ходатайствовать о предоставлении Церкви монополии на продажу церковных свечей⁶⁷⁴.

Таким образом, проект архиеп. Димитрия фактически устранял Духовно-учебное управление от распоряжения материальными средствами, оставляя за ним роль координатора учебного процесса, что, конечно, не могло устроить бюрократическую верхушку.

Именно поэтому по вопросу о передаче свечной прибыли в руки епархий в Комитете возникли серьезные разногласия. Члены от духовенства высказались за предложение архиепископа Димитрия. Информируя митрополита Филарета о спорах, А. В. Горский писал: «При усилении местной деятельности и отчетности, менее становилось бы нужным огромное число чиновников, пользующихся ныне жалованьем из тех же сумм. (Этот последний результат, конечно, не высказывается, но имеется в виду, соответственно мыслям, изложенным в письме покойного владыки Новгородского к Вашему Высокопреосвященству)»⁶⁷⁵.

Против тотчас выступил Т. И. Филиппов⁶⁷⁶. Никакого компромисса не нашли. Вскоре, как отметил А. Горский, между светскими членами Комитета и духовными стало «заметно охлаждение». «Светские говорят, что планы преобразований не имеют себе твердой опоры, – продолжал он. – В основании их лежит предположение об усилении свечных доходов, ничем верным не обеспеченное. Может быть, светских пугает и подозреваемое желание устранить их от заведывания духовно-учебными капиталами»⁶⁷⁷.

Любопытно, что члены от духовенства сами пребывали в большом сомнении относительно предлагавшихся архиепископом Димитрием перемен в обеспечении училищ и семинарий, тем более, что отчетность не давала правильной картины размеров свечного сбора. Тот же А. Горский не раз обращал внимание именно на эту часть проекта как самую слабую и грозящую, быть может, тяжелыми последствиями. «Неизвестно, дозволит ли правительство монополию свечной продажи в пользу Церкви, при нынешнем отвращении от монополий? – Нельзя определить, насколько возвысится цифра свечной прибыли, при более верном ее сборе? Как удовлетворить потребности епархий, не могущих содержать своими средствами духовно-учебные заведения?» – спрашивал он митрополита Филарета, желая получить от него совет⁶⁷⁸.

Были и другие сомнения. В частности, духовные боялись, что с уравнением прав с гимназистами выпускники уйдут после второго отделения из Церкви, и все труды пропадут втуне. В частных беседах сам архиеп. Димитрий не мог успокоить коллег⁶⁷⁹. Митрополит Филарет дал указание А. В. Горскому противиться разделению учебного курса на общую гимназию и закрытую семинарию: «Не видится пользы», – коротко отозвался он⁶⁸⁰.

Колебания характеризовали поведение других духовных, например, ректора Петербургской академии Нектария, который вообще стал отходить от оговоренной общей позиции, склоняясь к варианту переустройства по типу светской школы.

С августа 1860 г., уже фактически определившись по основным позициям, Комитет рассматривал «Свод мнений». Он принял решения об усилении нравственного надзора через устройство общежитий и о разработке специального положения о нем; о немедленном исключении учащихся плохого поведения; об устройстве в каждой семинарии домовой церкви; о назначении духовника; о строгом соблюдении учащимися постов и обязательном участии в богослужениях, оговорив, что все воспитанники в каждую пятницу и среду должны быть на литургии, а при ежедневном богослужении должны присутствовать 10 человек из всей семинарии⁶⁸¹.

Комитет высказался против фактической ликвидации духовной школы путем ее слияния со светской⁶⁸², против изучения естественной истории, медицины, сельского хозяйства⁶⁸³. По его мнению, предметы, введенные в 1840 г., совершенно несовместимы с целью семинарского образования: священник должен заботиться о духовном здоровье народа, а не учить прихожан, как надо богатеть. К тому же нововведения усугубили бедность духовной школы; распыляя и без того скудные средства Духовно-учебного управления, привели в упадок богословские дисциплины, на изучение которых часы сократили.

Пересмотру подвергся перечень собственно богословских дисциплин. Комитет подробно обсудил многочисленные и часто расходившиеся мнения и после горячих споров большинством голосов принял вариант, который оставлял патрологию и литургику самостоятельными дисциплинами, отменял «Православное исповедание» Петра Могилы (как повторяющее «Пространный катехизис») и соединил гомилетику с пастырским богословием. Но и здесь разногласия устранить не удалось, и Т. И. Филиппов подал особое мнение в пользу соединения гомилетики с общей словесностью, указывая, не без оснований, что такая связь поможет соединить теорию с практикой⁶⁸⁴.

Пока Комитет дискутировал, приближался день освобождения крестьян, и напряжение в стране усилилось. Александр II торопил обер-прокурора⁶⁸⁵. В этих условиях проблема семинарско-училищной реформы все более и более приобретала политический характер. Правительственные круги, образованное общество стали рассматривать ее как одно из средств сближения духовенства с другими сословиями⁶⁸⁶, в связи с чем принцип всесословности в реформе духовных учебных заведений выдвинулся на первый план. Не дожидаясь завершения работы над проектом, власть сделала в намеченном направлении несколько шагов. Так, в 1861 г. правление Томской семинарии получило разрешение принимать учащихся светской школы в соответствующие классы семинарии и духовных училищ⁶⁸⁷.

При таком настрое Комитета неудивительно, что в проекте он проводил идею усиления власти местных архиереев над семинариями и училищами при сохранении целостности системы профессиональной подготовки духовенства, требовал увеличения государственных расходов на нужды училищ и семинарий.

В конце 1861 г. проект был готов. Но как оказалось, время подводить итоги еще не настало. В правительстве и обществе шла ожесточенная полемика по поводу руководства начальным народным образованием и вариантов реформирования всей его системы. Она оказывала непосредственное влияние на духовенство, все более поляризуя взгляды на устройство и институты Церкви, в том числе – на духовно-учебные заведения. Митрополит Киевский – Арсений, наблюдая в столице рост секуляризаторских настроений, с беспокойством отмечал настойчивое желание определенных кругов общества добиться назначения на должности ректоров семинарий и смотрителей училищ лиц белого духовенства и даже светских людей⁶⁸⁸. Как мы уже знаем, тогда же решался вопрос, быть или не быть церковным реформам. Эти обстоятельства сильно сдерживали продвижение проекта устава семинарий и училищ. В 1863 г. в ходе борьбы разных точек зрения на развитие духовной школы в Лейпциге вышла сенсационная книга Д. И. Ростиславова «О устройстве духовных училищ в России». По некоторым сведениям, издание было инспирировано чиновником аппарата обер-прокурора И. Гаевским. Подобно другим сочинениям автора, книга рассматривала духовную школу с крайне тенденциозных позиций, не видя в ней ничего положительного. Она в концентрированном виде содержала предложения сторонников ослабления власти иерархии. Автор исходил из того, что если Церковь содержится государством и обществом, то оба имеют полное право участвовать в решении ее проблем⁶⁸⁹. Духовенство со всеми своими учреждениями, – полагал он, – не более как одно из сословий государства, а потому и на управление им следует смотреть как на всякую ветвь администрации. Ростиславов выступал за демократизацию духовных училищ и семинарий, сближение их со светской школой, назначение ректоров и инспекторов не из монашествующих и т. п. По мнению некоторых исследователей, книга оказала значительное влияние на реформу духовно-учебных заведении⁶⁹⁰.

Однако вряд ли можно делать столь однозначный вывод. Мы уже имели возможность убедиться, что задолго до выхода сочинения Д. Ростиславова мнения о путях реформирования разделились. Он не высказал ничего оригинального, а был лишь одним из многих, исповедовавших подобные идеи. Тенденциозность Д. Ростиславова была его силой, поскольку книга как нельзя более устраивала сторонников секуляризации духовной школы и использовалась ими как свидетельство собственной правоты. Она же была его слабостью, потому что он оставлял в стороне факты, противоречащие его мнению, и оппоненты без особого труда опровергали нападки⁶⁹¹.

Только в феврале 1863 г. Синод принял решение опубликовать проект устава семинарий и училищ и собрать на него отзывы епархиальных властей. Но к тому времени, пока проект стал объектом анализа на местах, начало работать Присутствие по делам духовенства, и Александр II утвердил в качестве основополагающего принцип ликвидации сословной замкнутости духовенства. Ясно, что это ставило серьезное препятствие на пути проекта.

В конце февраля 1863 г. экземпляр проекта с приложением записки архиеп. Димитрия Херсонского и особого мнения Т. Филиппова поступил на рецензию митр. Филарету Московскому⁶⁹². Для ответа, по издавна заведенному обычаю, митрополит указом от 1 марта создал комитет из ректора Московской семинарии архимандрита Игнатия и нескольких приходских священников под руководством епископа Можайского Саввы⁶⁹³.

Еп. Савва вспоминал, что поначалу члены комитета взялись за дело, но быстро к нему охладели, видя впереди большой объем работы. Несмотря на напоминания митрополита, дело затянулось, и свое мнение комитет представил только в конце 1864 г. Оно оказалось неожиданным и неприятным для владыки. Присутствовавший при чтении отзыва викарный епископ Леонид пометил в дневнике: «Проект дышит идеальным аскетизмом, а комитет демократизмом самым наглым. Владыка сказал: я не ожидал этого от московского духовенства: или исправьте или я против этого напишу в Синод»⁶⁹⁴.

Комитет тянул дело еще около года и, возможно, так и не окончил бы доработку отзыва, если бы в правительственных кругах вопрос о реформе духовно-учебных заведений не стал снова приобретать актуальность. Обер-прокурор А. П. Ахматов 20 февраля 1865 г. известил московского владыку о том, что император заинтересован в скорейшем окончании дела⁶⁹⁵.

Что же вызвало столь резкое неприятие митрополита? Как оказалось, большинство комитета, состоявшее из белого духовенства, по многим вопросам встало на сторону критиков Церкви. Так, все семинарии осуждались за отвратительную постановку нравственного воспитания, а церковные власти – за формальный подход в назначении преподавателей (без учета познаний в конкретной области); предлагалось ввести схему организации обучения, аналогичную светской школе, включая педагогические советы. Другие ключевые предложения комитета сводились к уменьшению прав архиерея и ректора; формированию семинарского правления из 3-х преподавателей и 2-х или 3-х представителей епархиального белого духовенства; свободному допуску (за плату) детей других сословий; замене свечного сбора 33% налогом со всех доходов.

Таким образом, московский комитет ориентировался более на идеи секуляризации духовной школы, нежели на каноническое право и русскую церковную традицию, а главное – сводил к нулю усилия московского владыки по нейтрализации светского вмешательства. Именно потому митр. Филарет не мог оставить его тезисы без опровержения. Впрочем, в ряде случаев это не составляло большого труда. В частности, он указал на то, что комитет оспаривает некоторые положения проекта, которые были просто текстуально заимствованы из старого устава и никогда ни у кого не вызывали нареканий⁶⁹⁶.

Комитет настолько ясно выразил недоверие епархиальному архиерею и монашествующему духовенству, что митрополит с присущим ему сарказмом заметил: архиерею оставлено лишь право «возлагать руки на головы, которые подставит ему семинарская корпорация»⁶⁹⁷.

Комментируя желание иметь в правлении половину состава непременно из белого духовенства, он указывал, что в монашествующем духовенстве есть архимандриты и игумены, имеющие высокую квалификацию, бывшие ранее семейными и, следовательно, не хуже других знающие потребности детей.

Митрополит высказал замечания по многим важным положениям. По-прежнему оставаясь сторонником двухгодичных курсов, перевода семинарий и училищ в полное подчинение епархиального архиерея, раздельного существования низших и средних учебных заведений, назначения ректора и инспектора из преподавателей, увеличения отчислений из церковных доходов, он полагал, что лучше совершенствовать, чем затевать коренную ломку, поддаваясь натиску светских людей, не желающих считаться с особенностями внутрицерковной жизни, каноническим правом. Он опасался, что необдуманные нововведения могут серьезно повредить Церкви. Например, разбирая предложение комитета не отделять свечной сбор от других доходов, а отчислять в пользу духовно-учебных заведений одну треть от них, митр. Филарет напомнил о сильном недовольстве прихожан введением свечного сбора, последствия которого продолжали еще ощущаться: «Взятие свечной суммы было и бывает не без ропота церковного старосты и прихожан, и дало повод старостам кривить совестью и откладывать часть свечных денег в кошельковые». Приходские храмы могут потерять богатых вкладчиков. Ведь даже в тех епархиях, где начинают брать на нужды духовной школы часть церковных денег в виде пожертвований, уже слышен ропот⁶⁹⁸.

Что касается участия белого духовенства в делах управления семинарией, его беспокоил, прежде всего, откровенно враждебный настрой к монашествующим. Как отмечал викарий московского владыки под свежим впечатлением знакомства с проектом местного комитета, «светское общество далеко не имеет такого предубеждения против монашества, как белое духовенство: оно съело бы всех монахов, если бы могло»⁶⁹⁹.

При таком настрое, малой компетентности в учебных делах и занятости священников в приходах митр. Филарет не видел пользы от их участия в правлениях и педагогических советах, хотя вовсе не отрицал полезности знать мнение клириков⁷⁰⁰.

Тем временем, пока шла борьба, положение духовных учебных заведений все более осложнялось в материальном отношении. Инфляция и рост цен опережали финансовые возможности Духовно-учебного управления, дефицит бюджета которого стал хроническим и увеличивался год от года:

1858 г. – 56 774 руб.

1859 г. –153 422 руб.

1860 г. –100 975 руб.

1861г. –109 412 руб.

В августе 1862 г. глава управления князь С. Н. Урусов с тревогой сообщал митрополиту Московскому, что центр не в состоянии удовлетворить самые насущные нужды духовной школы, и единственным выходом может стать усиление сбора свечных доходов⁷⁰¹.

Действительно, дефицит бюджета увеличивался потому, что поступления свечных денег из епархий уже не перекрывали расходов на училища и семинарии. На рубеже 1860-х годов только по 18 епархиям отчисления превышали ассигнования центра⁷⁰², да и то ненамного.

Попыткой исправить ситуацию стал проект о новом порядке продажи церковных свечей и церковно-свечном сборе, с разрешения царя внесенный обер-прокурором в Синод для рассмотрения. Суть его сводилась к установлению абсолютной свечной монополии Церкви. То есть проект предлагал отдать ей не только розничную продажу восковых свечей, но и оптовую торговлю, и производство, и даже полицейский надзор за соблюдением закона. А в качестве первоочередного шага к увеличению свечного дохода – повышение цен на свечи в два раза⁷⁰³.

Такой вариант удовлетворения нужд Духовно-учебного управления вызвал резкое неприятие митрополита Филарета и других иерархов, части духовенства. Например, московские священники, участвовавшие в обсуждении проекта, указали, что фактически Церкви предлагают ввести косвенный налог на народ и тем самым осложнить ее отношения с прихожанами: «Этот налог должен быть особенно чувствителен для беднейшей и усерднейшей к Церкви части народа. Если и теперь некоторые бедные люди жалуются, что в церквах свечи продаются дорого, и потому покупают их в лавочках, то тогда, когда свечи будут продаваться только в церквах по еще более возвышенной цене, эти жалобы усилятся и будут обращаемы не на церковных старост-мирян, как теперь, но на самое духовное начальство»⁷⁰⁴.

Архиереи указали и на невыполнимость проекта, требующего больших начальных вложений (покупка или строительство собственных свечных заводов, обеспечение их сырьем), противоречие духу и целям Церкви (превращение в торговую и контрольную организацию) и государства, политика которого, напротив, направлена на уничтожение монополии⁷⁰⁵.

«Мысль дикая: везде уничтожаются ненавистные монополии и – сделать монополию в Церкви, – делился митр. Филарет с епископом Леонидом. Духовенству запрещается торговать, а проект делает священников купцами; лучшие члены духовенства оттянуты в торговые и ревизионные комитеты; служба по этим комитетам поставлена de jure, a de facto выше консисторской; духовный суд унижен перед торговым предприятием. За торговлю и таможенный надзор дают кресты, назначенные за проповедь «словом и житием""⁷⁰⁶.

Мнение митрополита сыграло определяющую роль в судьбе проекта. Он был оставлен без последствий⁷⁰⁷. Но поиски денег нужно было обязательно продолжать, а потому обер-прокурор обратился к уже известному предложению архиепископа Херсонского, поддержанному епископом Смоленским Антонием, просившим позволения применить проект преосв. Димитрия в своей епархии. Ахматов склонялся к мысли провести эксперимент: «Мне пришло на мысль сделать опыт этот в двух епархиях – Смоленской, ныне управляемой епископом, на которого можно надеяться и который сам это предлагает, и Херсонской, так как преосв. Димитрий был первым проводником этой меры. Это тем более удобнее сделать, что обе эти епархии не только не вносят на общий недостаток, но получают прибавки к собственным их средствам, Смоленская – 7426 руб. и Херсонская (со времени отделения от Таврической) – 2847 руб.»⁷⁰⁸. Однако ни он, ни его преемник еще долгое время не прибегали к практическому воплощению идеи архиеп. Димитрия Херсонского, и мы видим, как в 1864 г. митрополит Филарет пытался воздействовать на духовенство и церковных старост Московской епархии пастырским авторитетом, призывая честно отдавать свечные деньги⁷⁰⁹. Тогда же еп. Антоний Смоленский, по существу, объявил духовенству епархии ультиматум. «На содержание 4 уездных духовных училищ и семинарии ежегодно требуется 41 849 руб., а доходы от свечного сбора по епархии дают только 22 000 руб., – указывал он, – и если духовенство не увеличит отчисления, то количество учащихся будет сокращено, исходя из реального финансирования». Еп. Антоний предлагал храмам вносить не свечной доход, а часть от всех доходов⁷¹⁰.

Зная все, что происходило вокруг проекта, можно понять, почему митр. Филарет при встрече с П. А. Валуевым в Москве 12–13 ноября так воспротивился желанию министра затеять новую реформу духовно-учебных заведений: столько трудов было затрачено на воплощение сокровенной идеи избавления их от влияния светских чиновников.

Судьба оказалась неблагосклонна к трудам комитета архиеп. Димитрия. Обсуждение проекта совпало с началом деятельности присутствия по улучшению быта духовенства, сменились два обер-прокурора, обозначились острые противоречия во мнениях относительно предлагавшихся мер.

В 1866 году новый обер-прокурор граф Д. А. Толстой, вовсе не походивший на своего предшественника-однофамильца взглядами, а принадлежавший к деятелям типа Протасова, решительно взялся за дело. Проект комитета не отвечал его взглядам и был предан забвению.

Особое мнение о путях образования и воспитания простого народа, заявленное графом 5 апреля 1866 г. (т. е. на другой день после покушения Д. Каракозова) в Комитете Министров, сослужило ему хорошую службу. Александр II окончательно склонился к мысли, что головнинская система образования далека от того, чтобы решить эту важнейшую задачу. Д. Толстой убеждал коллег и монарха в том, что дело воспитания должно быть доверено только Православной Церкви – самой надежной охранительной силе, чуждой всяких новомодных веяний, хранительнице русских традиций. «Православная Церковь, охраняя и поддерживая чисто народные, русские начала, в том же духе воспитывает и своих пастырей. Коренные начала, содержимые нашей Церковью, неизменны, и ее служители посему всегда будут иметь неоспоримое преимущество пред всякими другими учителями народа, которые иногда могут увлекаться собственными воззрениями, не всегда полезными для правительства», – заявил обер-прокурор.

Идея единства религиозно-нравственного воспитания и посулы быстро взять дело под контроль за счет активного привлечения приходского духовенства к участию в народных школах прозвучали особенно убедительно в отзвуке револьверного выстрела, все еще эхом раздававшегося в ушах самодержца. Напомним, что 14 апреля Д. Толстой неожиданно для себя был назначен и министром народного просвещения. А 15 апреля на журнале Комитета Министров появилась резолюция царя: «Разделяю вполне особое мнение обер-прокурора Св. Синода, и т. к. он теперь назначен вместе с тем министром народного просвещения, то представляю ему впоследствии, если признает нужным, войти в Комитет с особым своим соображением по этому вопросу»⁷¹¹.

Причина, побудившая Александра II принять решение о новом назначении Д. Толстого, однозначно определяла направление его деятельности. В то же время он получил право на свободу действий. Для исполнения обещанного он должен был, в первую очередь, реформировать духовные учебные заведения. Задача состояла в том, чтобы они обеспечивали не только подготовку квалифицированных служителей Церкви, но давали им необходимые педагогические знания и навыки для последующего труда на ниве учительства. Вполне логичным стало, таким образом, что граф начал именно с реформы семинарий и училищ. Теперь ничто не могло остановить его реформаторские настроения. Еще в марте он получил уверение царя, что если новые штаты и уставы будут подготовлены до конца 1866 г., то уже с января следующего года казна отпустит на содержание учебных заведений Церкви 1,5 миллиона рублей⁷¹².

Новая комиссия для разработки уставов была образована 19 марта 1866 г. Ее председателем Д. Толстой назначил митрополита Киевского Арсения, а помощником – архиепископа Нижегородского Нектария⁷¹³. Хотя граф старался составить комиссию из людей послушных, с самого начала работы обнаружилось, что он ошибался. Члены комиссии, хотя и не все, попытались выступить со своими предложениями, идущими вразрез с ожиданиями обер-прокурора.

Острые споры вызвала попытка сторонников Д. Толстого включить в проект устава принцип всесословности духовной школы и ограничить число учащихся. Митрополит Арсений считал, что такой подход окажется «весьма вредным» для духовенства в будущем, поскольку отрежет дорогу к образованию многим из детей духовного сословия и особенно – бедным и сиротам. «Неминуемым следствием сего без сомнения будет то, что большая часть детей духовенства очутится вне семинарского штата и со временем ниспадет в сферу невежества», – предупреждал он коллег. Однако сопротивление киевского владыки не помогло. Дождавшись отъезда митрополита в Киев, Д. Толстой сумел склонить его заместителя архиепископа Нектария на свою сторону и добился одобрения принципа всесословности комиссией и Синодом, после чего заручился и поддержкой Александра II.

Но на этом разногласия не прекратились. Более того, ректор Киевской академии архимандрит Филарет и инспектор Московской академии Михаил (М. И. Лузин) выступили со своими собственными предложениями по многим вопросам. Примирения не произошло, и в результате к концу года появились два проекта устава семинарий и училищ.

Архимандриты предлагали полностью изменить сложившуюся систему духовного образования⁷¹⁴. Они считали, что действующая схема хорошо удовлетворяла потребности Церкви и общества в свое время, но теперь совершенно устарела. По их мнению, главная задача состоит в том, чтобы четко отделить специальное образование от общей подготовки, а потому нужно разделить процесс обучения на 2 этапа с десятилетним сроком обучения. Сначала ребенок поступит в низшее училище, где около 6 лет будет изучать общеобразовательные дисциплины. Затем последует продолжение учебы в трехлетнем богословском училище-семинарии. Там дети займутся штудированием специальных предметов и выйдут из него с правом на сан священника.

Разделение на 2 этапа они объяснили достаточно резонно: ребенок не может сразу определиться, имеет он влечение и способность к духовному служению, или нет. Но в этом же заключался и контраргумент, которым не замедлили воспользоваться оппоненты. Так, митрополит Филарет в отзыве на проект заметил, что если исходить из данного положения, то как же можно требовать зрелого выбора и обязательства принять духовный сан от 15-летнего подростка при его поступлении в богословское отделение?⁷¹⁵

Архимандриты, отделяя общее образование от специального, предполагали, что те, кто не захочет продолжить учебу после первого отделения, смогут свободно выйти из сословия и при этом иметь достаточную общую подготовку, чтобы найти место в других сферах деятельности. Требовалось всего лишь приравнять курсы духовных училищ к гимназическим и прогимназическим. Тем самым они хотели сразу исключить элемент принуждения ко вступлению в духовное звание, присутствовавший в старой школе. Такой подход отражал заинтересованность части духовенства, желавшей дать детям образование, но имевшей слишком скудные средства для расходов на семинарию или гимназию⁷¹⁶.

Авторы отвергли и принцип иерархического подчинения низших училищ высшим. В их схеме училище и семинария независимы друг от друга. Наконец, они сократили до минимума изучение классических языков, а греческий заменяли древнееврейским.

Проект архимандритов не прошел, поскольку не устраивал ни иерархию, ни обер-прокурора. Противники критиковали его за отсутствие цельности, напрасную трату церковных денег и рыхлость учебного плана. С неприятием отнеслись и к предложению разрушить привычную и логичную с точки зрения канонического права систему соподчинения, полагая, что самостоятельность училищ только затруднит управление и контроль. Как выразился Московский митрополит, две ступени образования – два разных' организма различного духа и направления, а забота об устройстве не захотевших продолжить учение в богословском отделении – ненужная забота: ученики семинарий и так без всякого труда находят места.

Другой вариант проекта, отвечавший интересам обер-прокурора, тоже поступил для отзыва к митр. Филарету. Хотя он также не устраивал митрополита, тот из опасения вызвать гнев Д. Толстого ограничился несколькими замечаниями. Впрочем, некоторые из них, если бы были учтены, могли существенно изменить проект. Так, соглашаясь с принципом всесословности (а в этом он, по свидетельству викария Леонида, расходился с подавляющим большинством архиереев), он в то же время ратовал за предоставление преимущества при зачислении в семинарии детям духовенства. Они с малых лет усваивают от отцов много полезного, в том числе и порядок, привычку к церковной службе, тогда как дети других сословий могут принести с собой дурные обычаи, – предостерегал митрополит.

Замена прежнего порядка обучения (3 двухгодичных курса) шестью одногодичными курсами, по его мнению, тоже не сулила ничего хорошего ни в учебном, ни в воспитательном смыслах. Старое, пока не было испорчено, было лучше, писал он в отзыве. Ученики находились по 2 года под непрерывным вниманием последовательно сменяющих друг друга наставников: словесности, философии, богословия. Да и выпускной экзамен не был так отдален, что много значит для учащихся⁷¹⁷.

Но его замечания, диссонирующие с генеральным направлением церковной политики государства, не могли изменить ход событий.

Уступка митр. Филарета в таком важном для Церкви деле вызвала недовольство среди архиереев. Митрополит Арсений, так много сил положивший на тайную борьбу с толстовским начинанием, не смог простить ему этого и после смерти. Обвиняя митр. Филарета в двоедушии, он писал епископу Костромскому Платону: «Против семинарско-училищного устава также выражал неудовольствие, подобное моему и вашему, а когда я сказал ему: «Зачем вы согласились на него?» – он отвечал: «Да я кое-что заметил и думал, что Св. Синод поймет мой намек, но этого не случилось; я уже не виноват». – А надлежало бы прямее сказать: меня NN уговорил, и я боялся прогневить обер-прокурора. Вот в чем секрет нашего расслабления и неустройства»⁷¹⁸.

Решительнее всех выступил против проекта комиссии А. Н. Муравьев, направивший Д. Толстому специальную записку. Он высказал обер-прокурору то, что когда-то митр. Филарет говорил П. Валуеву: реформа духовно-учебных заведений – дело исключительной важности для Церкви и дело сугубо церковное, которое должно решаться даже не Синодом, а соборно. Между тем Д. Толстой не только ввел в состав комитета светских лиц, но даже сформировал его без ведома Синода. В этом А. Муравьев видел ясный знак того, что обер-прокурор впадает в заблуждение и может нанести Церкви вред. Подобно архиереям, он полагал, что оснований для масштабной реформы нет. А причину упадка духовной школы видел в том, что она доведена до нищеты и потому отстает от светской. Если обещанные 1,5 миллиона будут давать ежегодно, то и без всяких реформ она превзойдет светские учебные заведения всех рангов, которые, по замечанию А. Муравьева, она всегда превосходила «в отношении умственном и нравственном», о чем можно судить хотя бы потому, что ежегодно из духовных академий преподавателей переманивают в университеты.

Он возражал и против принципа всесословности духовной школы, и против сближения ее со светской: последняя заражена либеральными взглядами и болезнь может перекинуться. Разбирая изъяны идеи всесословности, А. Муравьев доказывал ошибочность убеждения, что этим уничтожится замкнутость духовенства. Дворяне и купцы в них не пойдут: они и теперь могли бы учиться в семинариях, если бы захотели, – совершенно справедливо заметил он. – Следовательно, нужно ожидать пополнения из бедных слоев общества. Но это значит, что они поступят на казенное содержание и будут обязаны принимать сан, совершенно не представляя жизни духовенства. «Какое будет еще насилие Церкви, если всех тех, которые добровольно поступят из разных сословий низшего класса семинарий в два высших, на казенный кошт, обязывать непременно к священнослужению! Да разве это военная или гражданская служба? Духовное начало не должно ли тут служить главным основанием?» – вопрошал обер-прокурора автор записки⁷¹⁹.

Единственное, с чем он соглашался, так это с предоставлением белому духовенству возможности занимать ключевые должности – ректора и инспектора. Здесь, по Муравьеву, не было предмета спора: назначать нужно только по деловым качествам, а не по тому, к какой группе духовенства принадлежит человек.

Проект большинства решал проблемы духовных заведений в духе намечавшихся вдохновителями Д. Толстого перемен в светской школе. Он был детищем обер-прокурора, при его поддержке получил одобрение в Синоде и, 14 мая 1867 г. подписанный царем, обрел силу закона.

Новый устав училищ и семинарий подчинил их власти епархиальных архиереев. Как следствие, окружные академические правления сделались не нужны и упразднялись. Ректора училища теперь назначал архиерей, а ректора семинарии выбирали. Допускалось, что им может быть лицо, не имеющее сана.

В семинариях и училищах создавались правления, наделенные достаточно широкими правами, вплоть до выборов преподавателей, причем уставы сделали очень важную уступку белому духовенству: оно не только могло занимать ректорские места, но допускалось к семинарским и училищным делам. Его депутаты принимали участие в выборах ректоров и инспекторов, входили в состав правлений.

Подобно светской школе, отделения упраздняли и вводили разделение учебы на одногодичные классы. Училища стали четырехклассными, и пребывание в них сокращалось, таким образом, на два года. Семинарии сохранили 6-летний срок обучения, но экзамены теперь сдавали по окончании каждого класса, а по завершении всего курса следовали общие выпускные испытания.

В семинариях богословское образование по-прежнему венчало обучение, сосредоточиваясь в двух последних курсах. Совмещения в чтении дисциплин теперь не допускалось. Практически на каждый предмет штаты планировали особого преподавателя.

Профессорско-преподавательский корпус, как и по старому уставу, мог состоять не только из духовенства, но и из не имевших священного сана. Последние считались состоящими не в духовном ведомстве, как было ранее, а на государственной службе и, соответственно, получали право на выслугу чинов, ордена.

Обеспечение семинарий и училищ изменялось. Содержание преподавателей и управленческого аппарата брала на себя казна, а остальные расходы теперь почти полностью ложились на местные епархиальные доходы от церквей и на само духовенство. Так наконец воплощалась в жизнь идея архиеп. Димитрия (Муретова), а высшее управление лишилось возможности бесконтрольно распоряжаться деньгами, собранными с церквей.

Следуя общей концепции церковных реформ, закон 14 мая 1867 г. открывал двери духовных учебных заведений для всех сословий. А расчет предметов был сделан таким образом, что обучение в семинарии почти уравнялось с гимназическим. По окончании 4-го класса семинарии учащийся мог выйти из нее и поступить в светское высшее учебное заведение.

Утверждение семинарских и училищных уставов означало завершение лишь первого этапа трудов. Теперь следовало заняться духовными академиями. Ободренный успехом, обер-прокурор создает новый комитет, который был утвержден определением Синода от 5 июля 1867 г. Председателем утвердили архиепископа Нижегородского Нектария. Назначение мотивировалось необходимостью преемственности дела: «Имея в виду, что преобразование духовных академий имеет связь с последовавшим преобразованием средних и низших духовно-учебных заведений, председателем Комитета назначить преосвященного Нектария... как председательствовавшего в бывшем Комитете по преобразованию духовных семинарий и училищ»⁷²⁰. Однако подбор членов комитета несколько затянулся из-за согласования, и только 17 января 1868 г. его состав был наконец-то утвержден. В комитет вошли: Главный священник армии и флота протоиерей М. И. Богословский, председатель Учебного комитета при Синоде протоиерей И. В. Васильев, ректор Петербургской академии протоиерей И. Л. Янышев, ректор Петербургской семинарии архимандрит Павел, профессора Петербургской академии И. А. Чистович и Е. И. Ловягин (он же – делопроизводитель), член Учебного комитета Министерства народного просвещения А. Д. Галахов, профессор Петербургского университета Н. Е. Андреевский и директор канцелярии обер-прокурора Н. А. Сергиевский.

Задолго до создания Комитета Д. А. Толстой озаботился тем, чтобы работа пошла без промедления. Еще не были утверждены уставы училищный и семинарский, а Синод направил в академии распоряжение выработать и прислать мнения о необходимых изменениях высшего духовного образования. Предложения поступили уже в марте – мае 1867 г. Наиболее обстоятельные из них дали Петербургская и Московская академии.

В проектах академий сильно ощущалось влияние университетских уставов 18 июня 1863 г. Все они высказывались за увеличение прав и видели себя подвластными лишь Духовно-учебному управлению. Правда, Московская и Казанская академии допускали участие в управлении епархиального архиерея, но только по второ- и третьестепенным вопросам⁷²¹. Например, москвичи предоставляли ему право назначения и увольнения помощников инспектора, библиотекаря и его штата, почетных членов академии, эконома и преподавателей новых языков. Казанцы же отводили архиерею только функции надзора за соблюдением устава. Кроме того, они привели в изумление членов Комитета и Синод мнением, что архиерей города, где находится академия, непременно должен быть митрополитом, а ректору уже по должности нужно присваивать степень доктора богословия.

Академии дружно ратовали и за усиление полномочий конференций. Их наделяли правом выбирать ректора и преподавателей с последующим утверждением Духовно-учебным управлением. Председателем конференции видели только ректора. Причем петербуржцы были за то, чтобы ректор сохранял свою кафедру и председательствовал в правлении, т. е. контролировал и хозяйственные вопросы⁷²², а москвичи – за разграничение дел конференции на 3 категории: 1) окончательно решаемые ею самой; 2) утверждаемые архиереем; 3) представляемые на утверждение Духовно-учебного управления.

Подражание университетам ощущалось и в принципах организации учебного процесса. Предлагали разделить обучение на четыре одногодичных курса, отказаться от полугодовых экзаменов, разделить предметы на обязательные и необязательные.

Но если в последнем случае московская конференция определилась с составом каждого из 2-х отделений (1-е – каноническое право, обличительное богословие, история философии, математика, физика; 2-е – археология, история западных церквей, история языка и литературы, русская и славянская письменность и гражданская история), то казанская так и не пришла к единому мнению⁷²³.

Петербургская академия, кроме того, считала необходимым присваивать выпускникам 4-го курса ученые степени, исходя из среднего бала: действительного студента, кандидата (3,5 балла) и магистра (4,5 балла)⁷²⁴.

Серьезные изменения планировали в учебном плане. По замечанию конференции Петербургской академии, «крайне затруднительно сочетать главную цель – давать высшее богословское образование и приготовлять наставников по богословским наукам – с подготовкой наставников по общеобразовательным предметам». Проекты исходили из того, что изучение общих наук, сделавших за последние десятилетия крупные шаги в своем развитии, требует гораздо больше времени, и если пойти по прежнему пути, то нужно увеличить количество часов, а это нанесет ущерб богословскому образованию. Только казанская конференция, наоборот, предлагала усилить общеобразовательную подготовку, расширяя круг наук и укрепляя преподавание. Она ссылалась на то, что в задачу выпускников входит распространение духовного просвещения⁷²⁵.

Чтобы достичь главной цели, большинство предлагало значительно увеличить число кафедр и исключить лишние предметы. Но перечень их у всех конференций разнился. Если московская, как мы видели, включила физику и математику в обязательные дисциплины, петербургская вообще считала, что в них нет нужды, как, впрочем, в теории и истории литературы и гражданской истории.

В том, что касалось материального обеспечения, духовные академии единодушно требовали полного уравнения с университетами.

Таков был исходный материал, с которым комитет архиеп. Нектария начал работать в январе 1868 г. Его деятельность тоже проходила при сильном воздействии обер-прокурора. Несмотря на обещание митрополита Исидора митрополиту Филарету Московскому оттянуть введение новых уставов и штатов в академиях, к июню 1868 г. первый вариант проекта был готов и вскоре опубликован для открытого обсуждения, а несколько авторитетных архиереев получили приглашение дать на него отзывы.

Под влиянием Д. Толстого проект комитета оказался еще более похожим на университетский устав, чем проекты конференций. Так, он предоставлял академиям широкие права; предусматривал отделения – факультеты во главе с деканом и с большой степенью самостоятельности; сохранял естественные науки; и даже открывал доступ в доктора богословия светским лицам.

Проект вызвал неоднозначное отношение. Митрополит Киевский Арсений, отстраненный от участия в подготовительной работе, подверг его уничтожающей критике, особенно негодуя на явные заимствования университетских порядков, представлявших, по мнению митр. Арсения, угрозу самому существованию академий. «Новые положения устава 1863 г., – писал он, намекая на недавние события, – внесли уже в среду представительного сословия университетов нравственный беспорядок и расстройство духовное в разделении на враждебные партии». Но главное – духовные академии принципиально отличаются от университетов особым предназначением и характером предметов. Здесь не только обучение, но и воспитание должно быть проникнуто духом веры и благочестия⁷²⁶. Именно поэтому, считал митрополит, нужно при общей оценке студентов учитывать не только знания по предметам, но и поведение⁷²⁷.

Совершенно неприемлемым и даже жалким, как считал митр. Арсений, является положение архиерея: ему отведена роль «служебного орудия» совета и правления, без всякой возможности оказывать влияние на смысл их распоряжений, но зато с ответственностью за любой беспорядок.

Митр. Арсений высказался категорически против разделения академии на факультеты, да еще с большой долей независимости от ректора. Слепо копируя университетский устав, указывал он, проект доходит до абсурда: ведь в университетах каждый факультет готовит по вполне определенной специальности, тогда как все отделения духовной академии выпускают только учителей для духовных семинарий. Нелогичность проекта и в распределении предметов по факультетам. Так, отделение славянских наречий включает латынь, греческий язык, философию. Вывод однозначен: отделения в виде университетских факультетов приведут к упадку уровня богословского образования; будут выходить хорошие учителя, но специалисты – односторонние, «и, за исключением слушателей специального богословского отделения, с поверхностным и сомнительным богословским образованием»⁷²⁸.

Митрополит предлагал опираться на опыт уставов духовных академий 1814 г., обратив внимание на их главную цель, нисколько не утратившую актуальности, – «образовать благочестивых и просвещенных проповедников слова Божия». В духе прежнего устава звучали его предложения: усилить власть архиерея, чтобы он мог виновных (в том числе ректора, деканов, профессоров) «немедля отражать и устранять», а Синод только информировать о происшедшем. При этом митр. Арсений использовал против авторов проекта их же оружие: ведь университетский устав (§§ 26–29) дает такое право попечителю и ректору, почему же не дать его архиерею? Он требовал отдать ректору контроль деятельности деканов. А функции последних ограничить, оставив только право инициативы, но не окончательного решения учебных дел; отказаться от предоставления отделениям-факультетам особых прав в управлении; пересмотреть распределение предметов по ним и сократить физико-математические науки; оставить затею с присвоением степени доктора богословия светским лицам и т. п.

Мнение митр. Арсения в той или иной степени разделяли и другие архиереи – рецензенты проекта: архиепископы Могилевский Евсевий, Литовский Макарий, Казанский Антоний. Так, архиепископы Антоний и Евсевий видели задачу не в сочинении нового устава, а в исправлении старого. Они – против выборов ректора советом; против присвоения степени доктора богословия светским лицам; вообще против копирования университетского устава; против допуска светских лиц на первостепенные должности инспектора, ординарных профессоров, поскольку это будет «отвращать наставников академий от принятия священного сана». Как писал архиеп. Антоний, «я очень хорошо знаю, что и при прежнем порядке светский дух усиливался всячески проникать в наши академии и парализовать их духовное направление и характер, и это случалось, как скоро светские преподаватели в них брали перевес и приобретали преобладающее влияние»⁷²⁹. Новый устав, считал он, совсем уничтожит в академиях и их воспитанниках монашеский дух.

Если в отзывах митр. Арсения и архиеп. Евсевия ясно выражено желание во что бы то ни стало погубить проект обер-прокурора, архиепископ Макарий пошел по несколько иному пути. Объектом критики он выбрал любимую сферу собственной деятельности – научную работу. Рассматривая проект с точки зрения того, какое влияние окажут переустроенные академии на развитие исследовательской деятельности, он пришел к убеждению: совмещение общеобразовательных дисциплин с богословскими окажет на последние отрицательное воздействие, не будет способствовать их развитию. «Бедна наша богословская литература, наполнена только компиляциями или одними легкими и поверхностными сочинениями и почти не представляет капитальных, собственно богословских, трудов, хотя прошло уже более 50 лет со времени бывшего преобразования наших духовных академий. Теми же останутся эти академии и после преобразования их по новому проекту»⁷³⁰.

Чтобы избежать печальной перспективы и в то же время удовлетворить обер-прокурора, он призывал разделить академии на две группы. Первая должна состоять из 2-х – 3-х академий и решать главную цель: «Быть им высшими богословскими училищами, совершенствовать и распространять богословские знания и приготовлять достойных преподавателей по всем богословским предметам». В этих академиях пусть разрабатывают и преподают науки «во всей обширности», а общеобразовательные – сократить. В каждой из них открыть три отделения: богословское, церковно-теоретическое и церковно-практическое.

Вторую цель – готовить достойных преподавателей по общеобязательным предметам для духовных учебных заведений – архиеп. Макарий предлагал поручить Московской или Казанской академии, и там открыть тоже 3 отделения: богословское, историко-филологическое и физико-математическое. Проект архиепископа содержал подробную разработку учебных планов для обеих групп⁷³¹.

Конечно, ни критика рецензентов, ни проект архиеп. Макария не отвечали замыслу обер-прокурора, а потому оказали мало влияния на дальнейшую судьбу проекта комитета. Зато для выступавших против обер-прокурорского плана преобразований последствия появились уже вскоре. В частности, митрополит Арсений стал ему просто ненавистен. «Интриган, и узкий интриган», – повторял Д. Толстой при упоминании о непокорном владыке. В Петербурге ходили слухи, «что теперь если и будет вызван в Синод, то единственно потому только, что он остался председателем комитета по переводу Священного Писания»⁷³².

К отзывам преосвященных комитет приступил в начале 1869 г. Этот этап работы совпал с празднованием юбилея Петербургского университета, в числе гостей которого находились и депутаты от духовных академий. Воспользовавшись случаем, комитет получил разрешение Синода на их участие в обсуждении материалов. Отредактированный проект в мае обсуждался на нескольких заседаниях Синода, внесшего незначительные изменения и одобрившего новый устав.

Наконец 30 мая 1869 г. Д.А.Толстой представил Александру II доклад об окончании работы, новый Устав и штаты. Все документы были утверждены⁷³³.

Итак, каким стал в итоге устав? Изменилась формулировка главной цели. Вместо «образовывать духовное юношество к высшим должностям, распространять и поощрять ученость в духовенстве и управлять духовными училищами», академия теперь должна была «доставлять высшее богословское образование, в духе Православия, для просвещенного служения Церкви и приготовлять преподавателей для духовно-учебных заведений». Таким образом, академии теряли управление духовными семинариями и училищами. Право поступать в академии получили «лица всех сословий», но, разумеется, только православного исповедания⁷³⁴.

Духовная академия подчинялась Синоду, но присмотр за соблюдением устава поручался местному архиерею. Его права несколько увеличились. Так, он мог посещать академию в любое время, по своему усмотрению; председательствовать в заседаниях совета, в ученых собраниях и на экзаменах; участвовать в назначении второстепенных должностных лиц; утверждать журналы совета. Однако ни в одном случае он не имел права вмешаться и окончательно сам решить вопрос. Ему досталась роль, против которой так восставал митр. Арсений: роль жалобщика в Синод.

Во главе академии устав оставил ректора. Но его не избирали, как требовали конференции. Его назначал Синод из лиц духовного сана, имеющих степень доктора богословия. Ректор возглавлял совет и правление. Подобно университетским те ведали: первый – делами учебными, включая подбор преподавателей и инспектора; второе – хозяйственными вопросами⁷³⁵. Оба органа решали проблемы на трех уровнях: а) сами; б) выносили на утверждение архиерея; в) выносили на утверждение Синода.

Устав сохранил и положение проекта о разделении академии на отделения по типу факультетов, главы которых являлись помощниками ректора и входили в совет и правление. Это были богословское, церковно-историческое и церковно-практическое отделения. Но 7 предметов названы общеобязательными: Священное Писание, основное богословие, история философии, педагогика, один из древних языков (греческий или латинский) и один из новых языков, философия. Несмотря на возражения преосвященных, учебный год сократился почти на месяц и длился с 15 августа по 15 июня. Вместо 2-х двухгодичных курсов ранее, теперь обучение было рассчитано на 3 года для основной массы и на 4 года для выдержавших экзамен на «отлично» и представивших диссертацию, удовлетворяющую требованиям к степени кандидата. Остальных, показавших достаточные знания для степени студента, выпускали из академии с соответствующим аттестатом. Окончившие 4-й курс в зависимости от успехов получали либо степень кандидата, с правом преподавания в семинарии, либо (если защитили диссертацию) – степень магистра. Новый устав совершенно исключил физико-математические науки. В методике преподавания главное внимание профессуры нацеливалось на повторение для проверки знаний учащихся.

Штаты академий увеличили, в финансировании их уравняли с университетами и по обеспечению учебного процесса, и по оплате труда персонала. Годовой оклад ординарного профессора стал равен 3000 рублей.

Следует отметить, что устав не только сохранил, но увеличил срок обязательной отработки по духовному ведомству для казеннокоштных воспитанников: 6 лет за полный курс, а не 4 года, как было ранее⁷³⁶.

Академии были не только перестроены по образцу университетов, но получили аналогичные права и льготы. Теперь, с разрешения Синода, они могли устраивать публичные лекции; учреждать ученые общества с целью разработки и издания материалов по богословским и церковно-историческим дисциплинам; издавать периодические труды; иметь свою цензуру и собственные типографии и, что очень важно, выписывать из-за границы любые издания без пошлины и без цензуры.

После утверждения устава периодическая печать еще некоторое время продолжала обсуждать его достоинства и недостатки. Но отзывы по большей части были положительными. Да и немудрено: даже недовольные на какое-то время удовлетворились тем, что финансирование резко увеличилось при расширении преподавательского корпуса, чьи оклады один солидный журнал назвал просто роскошными⁷³⁷.