LXI. Прибавление к запискам об островах Уналашкинского отдела

Заключающая в себе записки 1) о прежних обычаях и вере атхинских

алеутов, 2) о колошах – обитателях Северо-Западной Америки.

Атхинские алеуты, или обитатели островов: Андреяновских, Крысьих, Берингова и прочих, лежащих между Уналашкинским отделом и Камчаткою, суть того же племени и происхождения, что и Уналашкинские алеуты. Это доказывают их язык, обычаи, характер и самый наружный вид их ¹⁵⁴.

Атхинцы думали, что все обитатели островов, какие они знали, произошли от пары людей, сошедших с неба на остров, называемый Танаг, из числа группы их островов.

Атхинцы, как и их собратия уналашкинцы, имели шаманскую веру, т. е. признавали Творца вселенной, веровали в духов – правителей мира. Вышнее Существо они называли (выражение на местном наречии) и также (выражение на местном наречии). Первое значит собственно: Творец неба, а второе

Творец низа или подножия.

Призывать же духов и показывать, которого из них более почитать и призывать в помощь и прочее, – было делом шаманов.

Духословие атхинцев было весьма обширно; они веровали и в птиц, и рыб, и других животных; в солнце, небо и прочие неодушевленные твари, думая, что духи живут в них. А как сношение с духами предоставлялось одним только шаманам, то они и изображали их, как умели или хотели, в масках или личинах, употреблявшихся при шаманствах и игрищах. Такие маски и личины видел еще и сам описатель их. Он говорит, что они вообще безобразны и представляют какого-либо животного в изуродованном виде.

Хотя у некоторых атхинцев были в скрытных местах и болваны, в человеческом виде во весь рост, называвшееся (выражение на местном наречии), которым приносили они жертвы, состоящие в краске, шкуре ястреба и тонких жиленных нитках; но явного или общего идолопоклонства у них не было, и оно считалось даже гибельным для самих поклонников. Это доказывают тем, что хотя сделанный кем-либо идол будто бы мог действовать, говорить и помогать своему производителю, но когда выполнял он все желания и просьбы его: то губил как самого производителя своего, так и весь род его, и истреблял многих неосторожных, дерзавших приблизиться к месту, где он был поставлен ¹⁵⁵; и потому строго воспрещалось делать таких болванов но, разумеется, всегда находились в них делатели, особенно из шаманов, и которые были даже и тогда, когда все атхинцы были уже окрещены; и особенно это было, между жителями острова Атту; и только с прибытием к ним священника, т. е. с 1827 года, прекратилось такое тайное идолопоклонство и идолоделание.

Атхинцы также верили, что души умерших людей, по разлучении от тела, не умирают, но живут и носятся повсюду, не имея постоянного места.

Шаманами у атхинцев были мужчины и редко женщины. Шаманы, по верованию атхинцев, имея сношения с духами и силу призывать их, в случае надобности, предсказывали будущее, непокорных им угрожали различными наказаниями, помогали больным и промышленникам и проч.; почему более досужие из них были в большом уважении. Для излечения болезни и дарования счастья в промыслах, шаманы, по большой части, употребляли корень травы петрушки и пережженное бересто ¹⁵⁶, которые были принимаемы от шаманов как великий дар.

Если предсказания шаманов или их помощь оправдывались на деле, то они требовали от своих клиентов жертвы духам, более ими уважаемыми, но сами довольствовались тем, что им дадут. Обыкновенным занятием шаманов было: делать маски и личины, а иногда тайком и болваны, составлять и учреждать игрища, сочинять песни и проч. Для всех таковых занятий они имели особенное место, в которое не вносилось и не входило ничто нечистое и особенно не было доступно женщинам. И чтобы предохранить себя и все производимые им вещи от влияния всякой нечистоты, шаманы, приступая к занятию, часто мылись в воде и омывали делаемые ими вещи ¹⁵⁷.

У Атхинцев (так же как и у их собратий уналашкинцев) строго воспрещалось: клеветать на других (как сильная причина ко вражде, ссоре и убийствам), леность, воровство, обида безвинных, гнев и то, что они считали любодеянием; но мщение за обиду не только не воспрещалось, но считалось как бы обязанностью или долгом; повиновение родителям и старшим, и благодарность к благодетелям считались между ними за добродетели и непременные правила доброго человека ¹⁵⁸.

Убить человека за дело считалось справедливым и возможным. Причины к тому были: нарушение супружеского ложа, отказ в сватовстве, похищение, или тайный промысел в чужих границах, и иногда зависть в преимуществах. Мщение за это простиралось иногда до того, что убивали и жену виновного; но дети, особенно малолетние, всегда были щадимы.

Наказаний за преступления не было никаких, но всякому предоставлялось разведываться лично со своим обидчиком.

Воровство у них было нетерпимо до того, что всегда было исследоваемо. Юрта, в которой случалась покража, тотчас опоражнивалась совершенно и очищалась как можно лучше. После того, входил в нее шаман, с несколькими мужчинами, и, при зажженном светильнике, начинал шаманить, для того, чтобы найти виновного; и будто бы всегда, после нескольких его действий, у светильника являлся вид или призрак того, кто сделал воровство; узнав таким образом виновного, приходили к нему и отбирали вещи, им похищенные.

Весьма замечателен бывший у ахтинцев обычай, или обряд, очищения грехов или исповеди, который они называли илаг. Великими грехами (слово на местном наречии) у них считались ближайшее кровосмешение и преждевременное сожитие с невестою или назначенною женою. Обряд очищения грехов их совершался так: павший в великий грех и чувствующий угрызение совести, избрав время самого ясного сияния солнца, брал какую-нибудь траву, клал ее пред собою и над нею исповедовал грех свой, поставляя во свидетели солнце: и когда высказывал все лежащее на его сердце, тогда траву ту бросал в огонь; и после сего считал себя очищенным от греха.

Атхинцы как дикие, не знали цены своей жизни, а потому в сильных волнениях чувств своих не дорожили ею и охотно сами лишали себя оной, например, от печали или жалости по умерших своих родных: сына, племянника, мужа, жены и проч.; но не было примера, чтобы дети лишили себя жизни в печали при смерти своих родителей, несмотря на то, как бы они ни любили умерших. Вероятно, это было их законом. Случалось также, что убивали себя от неудачи в каких-либо предприятиях; от страха же или трусости того не делали, кроме только тех случаев, где, например, они видели, что непременно должны, попасть в плен своим неприятелям; тогда они лучше предпочитали смерть, чем быть рабами своих неприятелей или быть от них замученными.

У атхинцев позволялось вступать в брак со всеми родственниками, выключая брата с родною сестрою, отца с дочерью и сына с матерью. В случае смерти одного брата, другой должен был наследовать жену умершего.

Вступать в брак позволялось с 10 лет возраста, как время, в которое мальчик мог и должен был уметь владеть байдаркой и стрелками, и, следовательно, числиться в числе промышленников; а девица шить. Родители еще в детстве делали сватовство друг с другом и назначали детей своих супругами. По сосватании невесты, или по решительном назначении детей к браку, родители их дарили их вещами, нужными для хозяйства, как то одеждами, промысловым снарядом, и проч. Но брак вполне утверждался только тогда, когда у молодых супругов родилось дитя. И тогда зять должен был тестю своему подарить калгу (раба). Отказ в сватовстве считался величайшею обидою, за которую следовало жестокое мщение, даже смертью. Позволялось иметь две жены и более; но более двух имели весьма редкие. К женам своим были чрезвычайно ревнивы. Соблазнитель подвергался жестокому мщению, и это весьма часто бывало причиною раздоров и междоусобия.

Любовь родителей к детям и детей к родителям у них была – как и у уналашкинцев – примерная. Родители содержали детей своих строго, учили их всему, что нужно в их быту, не давая им исполнять их собственную волю, так что даже назначали и ограничивали время отлучки их от себя; не позволяли обращаться свободно брату с сестрою; за непослушание и малые проступки наказывали только выговорами, а за большие не давали им есть целый день и более. Родители охотно отдавали детей своих на воспитание родственникам и даже чужим людям. У них было также в обычае отдавать детей своих другим в усыновление, иногда даром, а иногда и за какие-либо вещи; и взявшие их к себе точно так же любили и воспитывали их, как бы собственных детей.

Погребение умерших было у них различно, смотря по состоянию и званию умершего. Почетных, богатых и отличных промышленников погребали с особенною церемониею. Умершего из таковых лиц одевали во все лучшее платье, и, сделав небольшую юрточку, или хижину в земле, и сколько возможно украсив ее внутри рогожками и проч., садили в нее умершего, скорчив и стянув ноги к груди. Потом закрывали юрточку сверху и засыпали землею наглухо. Если умерший был промышленник, то с ним в юрточку клали и все промысловые его орудия; но если умерший завещал их кому-нибудь, то в таком случае они поступали, кому следует. Бедных и обыкновенных людей клали просто в вырытую яму, но также сидя. Из умершего на море мужчины, в намерении, чтобы он не сгнил скоро, почти всегда вынимали внутренности тела и хоронили особливо.

Родственники умершего, в честь его, или в доказательство любви своей к нему, или в утешение печали по нем, так же как и многие у американцев, убивали рабов.

Близкие родственники умершего обыкновенно делали плач по нему несколько дней сряду. В это время они постились, т. е. не употребляли в пищу ничего мясного и жирного: напр., рыбьих голов; и воздерживались от всякой плотской нечистоты, даже супруги в это время не видали друг друга.

Более приверженные к умершему, если в первом порыве своей горести не лишали себя жизни, то постились даже до изнеможения, часто ходили плакать на то место, где погребен был умерший, раздавали вещи посторонним в память его. Родители по умершим детям своим плача не делали, выключая того, если дитя померло, еще не имея зубов; тогда отец постился 10 дней, а мать 20. Жена по умершем муже своем, и также муж по жене, держали пост и плач 60 дней, начиная с 11-го дня после смерти его. Но если муж ее помер или погиб на море, то дни плача сокращались в половину. По окончании дней плача, оставшаяся половина имела полное право вступать в другой брак.

Правление атхинцев было патриархальное – свободное; у них не было ни законов, ни постановлений; обычаи и предания их были единственным руководством. У них были и родовые наследственные начальники, так же как и у прочих американцев; но власть их была ограничена и весьма условна, так что им повиновались только те, кто хотел. Власть их состояла в том, что они могли отрядить людей на какое-либо дело для общей пользы, делить выкинутого кита, собрать воинов в случае надобности и предводительствовать в сражении с неприятелем; но здесь они должны показывать себя храбрее других и идти всегда впереди всех; впрочем, доброму, храброму и расторопному повиновались всегда и весьма охотно, и все, что приобретали, то дележ оного предоставляли в полную волю и власть его; нерасторопных же и худых даже лишали при дележах и собственной их части.

Для празднеств особенных дней или назначенного празднества времени не было; но всегда какой-нибудь случай был причиною их, например: приезд посторонних людей, гостей, возвращение своих из дальнего пути, победа над неприятелем, необыкновенная удача в промысле и проч.

Празднество состояло обыкновенно в сценических представлениях, при песнях и бубнах; тогда употреблялись и маски, личины разные и все промысловые орудия и вещи, смотря по тому, что представляют пляшущие. Нередко при таких празднествах бывали и шаманства. И вообще при всех игрищах и празднествах перводействующими лицами всегда были шаманы.

Всякое празднество обыкновенно заключалось, а иногда и начиналось угощением, которое состояло единственно только в пище из местных произведений. Все морские звери, кроме китов плавунов, все птицы, кроме ястреба, орла и чайки, все рыбы и все известные здесь ягоды и коренья употреблялись в пищу, но лакомое блюдо было и есть: истолченный корень сараны с ягодами и жиром.

У атхинцев была еще особенная игра, или вечерки, мстительная, на которой были действующими лицами только личные враги, или соперники. Чтобы сделать такую игру, соперники заблаговременно к тому делали приготовление, которое состояло в сочинении и составлении песен и плясок, укоризненных, ругательных и насмешливых.

Когда с обеих сторон все было готово, тогда обиженный составлял вечерку и приглашал на нее своего соперника, с его помощниками в песнях и пляске, и посторонних людей. Встреча соперника и всех гостей была приятельская, и было обыкновенное угощение; после угощения начиналась вечерка обыкновенными песнями; но тут-то мало-помалу начинали выражаться обиды, оскорбления и злоба врагов, в приготовленных ими песнях и плясках, где они старались один другого превзойти в своих выражениях. И оттого таковые игры нередко оканчивались явными ругательствами, дракою и даже убийством.

И атхинцы так же говорят, как и уналашкинцы, что было у них время, когда все они жили мирно и дружно со своими соседями, но впоследствии, по разным случаям, у них начались оскорбления, потом ссоры, а наконец, под видом мщения за обиду, начали нападать друг на друга, истреблять, где и как только могли; и только постоянное пребывание у них русских заставило их прекратить междоусобия и убийства; а принятие ими христианства совершенно опять их примирило, сделало братиями, связало любовью, большею, чем прежде. Самые сильные и страшные враги атхинцев, до прибытия русских, были их соседи уналашкинцы, которые, будучи многочисленнее их, весьма много истребили их.

Первою причиною к ссоре между ними, говорят, был следующий случай: один из уналашкинцев был женат на атхинской урожденке и имел от нее сына, по несчастью, об одной только руке, так родившегося. В одно время, родственники и родные братья жены его, проезжая мимо жилища зятя своего, заехали к нему; а он в это время находился в дальней отлучке. Приезжие дяди и родственники, увидев своего безрукого племянника, начали над ним насмехаться; привязав ему вместо руки надутый пузырь, заставляли его плясать и проч. Матери такие насмешки, которые, может быть, были совсем не от злого сердца, показались обидны; но она не показала вида оскорбления; и гости уехали в покое без всякого подозрения на свою сестру; когда же возвратился муж ее, она тотчас рассказала ему все, что делали ее родственники с их несчастным сыном. Муж ее оскорбился этим до раздражения. Собрав несколько своих родственников, он отравился к своим оскорбителям, с тем, чтобы отмстить им; и он исполнил свое намерение весьма легко; ибо те совсем не ожидали таких гостей и с таким намерением.

Это первое мщение подало повод вооружиться и атхинцам на уналашкинцев и сделать такое же нападение, которое в первый раз, вероятно, также было удачно.

После того, натурально уналашкинцы, считая себя обиженными, напали на атхинцев, и оттого вражда между уналашкинскими и атхинскими начала усиливаться и наконец, дошла до того, что где бы они ни увидали друг друга, нападали и истребляли; но атхинцы терпели гораздо более, потому что они были и малочислен нее и часто в разъездах; не смея делать нападений на жилища врагов своих, они могли нападать только на тех из них, которые случайно отлучались из своих селений за промыслами в летнее время: напр., на Сигуаме, Амле и Амухте. Уналашкинцы же каждое лето приезжали к атхинцам открытою силою, в числе от 50 до 100 однолючных байдарок, и нападали на них и истребляли, так что, наконец, атхинцы, не имея возможности ни отомстить, ни противостоять своим сильным врагам, принуждены были на лето укрываться в свои крепости, т. е. на неприступные утесы и кекурья, и отсиживаться. Но уналашкинцам иногда удавалось и тут одерживать верх и победу долговременною осадою.

Острова Сигуам и Амля более и чаще бывали театром войны их.

Атхинцы же, не имея возможности делать нападения на уналашкинцев, в свое время нападали на слабейших своих соседей Крысьевских и ближних и до Атту и также истребляли их.

В сражениях они употребляли те же оружия, что и уналашкинцы, т. е. стрелки, копье и луки.

С пленными, особливо с мужчинами, атхинцы поступали весьма жестоко; и счастливы были те пленные, которых делали рабами. Иначе их живых жгли на огне, парили на раскаленных камнях, стягивали ремнями и проч.

Атхинцы, так как и их соседи уналашкинцы и другие американцы, пока не видели европейцев, думали, что в целом мире только они одни живут, и нет нигде людей кроме них, и потому первое прибытие русских к атхинцам было для них явлением необыкновенным: все произведения и действия русских, непонятные им, они считали сверхъестественными; и оттого, в первое время, они русских называли духами или дьяволами (слово на местном наречии); мнение это отчасти поддерживали и сами русские своими жестокими и насильственными поступками с алеутами. Все вещи русских, которые им нередко случалось находить на берегах с разбитых судов, они считали не иначе как нечистыми, заколдованными, дьявольскими; и когда находили их, то тотчас или бросали в море, или сжигали.

Точно то же они думали и о железе и меди, которые они, по словам их, находили на берегах своих еще задолго до прибытия русских (вероятно, также с какого-нибудь погибшего у берегов их судна, и вероятнее, японского или Китайского), строго воспрещали употреблять их на что-либо; но где запрещение, там и нарушение запрещений; так и из алеутов находились смельчаки, которые, несмотря на запрещения и кары, который им предсказывали за нарушение, отваживались употреблять их в свою пользу, выделывая из них (камнями) копья, носки для стрелок, ножи и проч. Но выделка эта всегда производилась тайно, в уединенном месте, со страхом и частыми омовениями.

Но потом, когда более ознакомились с русскими и узнали, что русские такие же люди, как и они, тогда перестали считать железо, медь и все прочие чужеземные вещи нечистыми, перестали и русских называть духами или дьяволами, но дали им название (слово на местном наречии), т. е. шапошники или в шапках, с покрытою головою; такое название русским они дали потому, что алеуты мужчины, в прежнем быту их, никогда не покрывали голову, выключая того, когда они ездили в байдарках; и шапка была принадлежностью ездока в числе других вещей и орудий, употреблявшихся при поездке в байдарке.

(Текст на местном наречии)

Как то делает не удалый, чтобы также сделать, я скрылся

и поехал;

И когда оглядываясь я ехал, увидел зверя сивуча, что он ловко

выныривает;

Остановившись против его, я стал думать:

Хотя и не удалому, но, кажется, можно учинить над ним,

что хочется;

И думая, что в предприятиях моих и мне удавалось, взял с кормы

моей байдарки стрелку, снял ножны (с носка) и положил пред

собою.

Поехал и, приближась к нему, стрелил его, но стрелку не посадил

в него;

Он остервенился и нырнул,

Я за ним ехал и стрелял в него; но ничего не мог сделать с ним,

как только перепортил носки у стрелок моих.

Хоть я поехал с тем только, чтобы никого мне не видеть,

Но я озирался, как бы кого увидеть, и не увидал;

И если бы было мне с кем плакать, то я так был в таком

состоянии.

Постояв тут, поехал домой; приехав, когда я пристал на берег,

Обратил свои уши к прислушиванию того, что я любил; и считал

себя искусником в оном, к голосу бубна и не услышал.

Так! как я думал, так и есть, что вы здесь вот находитесь.

И так возьмите свои бубны и воспойте.

Здесь плясун перестает петь, и председящие начинают бить в бубны и петь; он же пляшет и представляет промышленника.

На острове Танага, и на месте, называемом (Название на местном наречии), у жителя уналашкинцы увезли сына; почему тот и погнался за ними, но не находил своего сына; и оттого, какого уналашкинца ни догонял, застреливал до смерти; но все не нашел своего сына. (Потом) житель острова Оглюды, по имени (Имя на местном наречии), был братан жителю островка Соленого ¹⁶⁰; и потому поехал побывать у него; прибыв туда, пристал на нерпичьи лежбища и начал промышлять нерп; но в это же время (тот) его братан, отправившейся также за промыслом нерп, увидя тут его и, не зная, что он есть его братан, убил его и возвратился. Наутро поехал к нему узнать, кто именно убитый, и узнал, что он убил своего родственника; почему и впал в бесконечный плач и в страшное горе, чем, сказывают, кончил жизнь свою.

Была одна женщина, которая подговорила сестренницу свою ночевать с ее мужем; но после, одумавшись, убедилась совестью; почему и отправилась и поселилась в медвежьей берлоге, где и продолжала свое рукоделие, и когда кончила оное, отправилась оттуда; идучи, наконец, пришла к богу, который находился в упражнении своем, и начала ему говорить; что так сама она довела своего мужа до того, что ей трудно дойти до него, и потому она его, бога, усердно просит, чтобы он обратил его к ней; на что и говорил ей оный бог: если ты так, то по сей моей земле Аляксе ступай на восток; говорит ей также, что делать, т. е. ежели идучи, дойдет она до болота, то бы, свернувшись в свою одежду, катилась по оному болоту, (также говорит ей) потом, если идучи, дойдет она до вертящегося круга, то бы вошла в него, и к которой стороне обратившись, войдет туда, к той же обращаясь, что бы пребывала там; таким образом, если трудно будет ей от оного шуму, то бы вышла оттуда, (говорит ей); она же, исполнивши все то, что ей говорили, возвратилась к мужу; с коим увидясь, отдала ему свое рукоделие; и он, улыбнувшись ей, принял от нее рукоделие, и тогда уже совершенно взял ее в жены.

Под именем Колошь или Колюжей известны народы, населяющие северо-западный берег Америки, от 45° до 60° градусов, т. е. от реки Колумбии до горы св. Илии, и преимущественно живущие по островам, прилежащим к материку Америки, и известным под именем Архипелага Принца Валлийского и Короля Георга III ¹⁶¹.

Колоши совсем другого происхождения, нежели алеуты и все прочие народы, населяющие Российскую Америку. Это показывает их наружный вид, который очень резко отличается от тех: большие, черные и открытые глаза, лицо правильное, нескуловатое, рост вообще средний, важная осанка и поступь грудью вперед – ясно показывают, что они не монгольского, т. е. не того происхождения, к которому принадлежат алеуты и прочие североамериканские народы; но совершенно особого, американского.

И предание Колош о первоначальном происхождении их не противоречит этому мнению. Ситхинские колоши говорят, что они пришли не с запада, как алеуты, но с востока, с берегов Америки, находящихся против Шарлотских островов.

Колоши сами себя называют (слово на местном наречии) с прибавлением (слово на местном наречии), т. е. люди повсеместные, или люди всех селений. Но откуда они получили название Колош или Колюжей? Неизвестно. Англичане их называют: или общим именем Индейцев (Indiens), или – street natives, т. е. уроженцы проливов (Принца Валлийского и проч.). Правда, иногда можно услышать, что колоша назовет себя или других колош коноша; но слово коноша есть испорченное слово колоша.

И которое из слов: колоша и колюжа правильнее? Прежде же известно стало, по описаниям, слово колюжа, и если оно правильнее, то не потому ли колош назвали колюжами или калужами, что у них женщины имеют калужки? (Так называемые известные украшения колошенок на их лицах). Слово калужка происходить от алеутского калуга, которым называется всякая деревянная посуда, и которое давно уже принято и русскими, живущими там.

Сверх общего названия шлинкит колоши имеют еще названия по местам, например: ситхинские колоши называют себя (Название на местном наречии) или правильнее (Название на местном наречии) ¹⁶², т. е. буквально: живущие там, на морской стороне, острова, называемого шиг. Так и другие с прибавлением к месту селения слова (Слово на местном наречии), которое собственно значит там или тамошний и прилагается к названиям всех народов.

Число колош, живущих в пределах Российской Америки, т. е. от Кайган до Якутата, ныне не простирается более 6,000; до 1835 года или до появления оспы, число их было до 10,000.

Число селений и жителей в них есть следующее:

1. Якутатское селение, и в нем

до

150 душ.

2. Лтуйское или Аквецкое – – – –

–

200 – –

3. Ледянонроливское селение – –

–

250 – –

4. Чилкатское – – – – – – – –

–

200 – –

5. Акутское – – – – – – – – –

–

100 – –

6. Ситхинское – – – – – – – –

–

750 – –

7. Такуцское – – – – – – – –

–

150 – –

8. Куцновское – – – – – – – –

–

300 – –

9. Кекувское – – – – – – – – –

–

200 – –

10. Куюцкое – – – – – – – –

–

150 – –

11. Генувское – – – – – – – –

–

300 – –

12. Стахинское – – – – – – –

1,500 – –

13. Тангасское – – – – – – – –

150 – –

14. Кайганское – – – – – – – –

1,200 – –

15. Часинское – – – – – – – –

–

150 – –

16. Санаханекое – – – – – – –

–

100 – –

5,850

Такое же число полагают в Насах или Назе (место, находящееся во владении англичан), т. е. до 6,000. На острове Королевы       Шарлотты, или Чирикова, число жителей полагается в полтора раза более, нежели в Назе, т. е. около 8,000. Итак, число всех колош простирается до 25,000 и не менее 20,000 ¹⁶³.

Колоши разделяют себя и всех жителей материка, от Якутата даже до индейцев нового Альбиона, на два главных рода: один, называемый Вороний род или род (слово на местном наречии), другой род Куча или род (слово на местном наречии). Колоши первого рода называются на их языке (слово на местном наречии); а другие (слово на местном наречии) ¹⁶⁴. Первым именем ныне называется ворон, а другим волк; но под именем Эля, или ворона, не разумеется ворон-птица, но человек, носивший таковое название. Колоши волчьего рода признают своим родоначальником не волка-зверя, но какого-то (слово на местном наречии), также человека (о нем и о том будет сказано ниже).

Колоши, того и другого рода, называют друг друга, заочно (слово на местном наречии), т. е. не наш или чужой; но в глаза называют Ахсани дядя, Ахкани т. е. зять или шурин, (потому что они женятся не иначе как на чужеродной). А однородцы называют друг друга (слово на местном наречии), т. е. земляк или (слово на местном наречии) приятель.

Оба рода колош делятся на несколько поколений, называющихся именем какого-нибудь зверя, птицы, рыбы и других животных. Колоши, волчьего рода, или, правильнее сказать, род кануна, имеют шесть главных названий, и именно: волчьего, медвежьего, орлиного, касаточьего, шарки, и старичка (небольшой морской петушок); а колоши, вороньего рода иди Элева рода, имеют названия: вороньего, лягушки, гуся, сивуча, филина, кижуча (рыбы) и других.

Колошенския названия поколений вороньего рода я не мог узнать. А названия поколений волчьего рода суть следующие: (названия на местном наречии).

Всякое поколение, того и другого рода, еще подразделяются на несколько семейств или меньших родов, носящих название по бараборам или селениям, например: (названия на местном наречии) (или как называем мы куквонтаны или кухантаны) и проч., каковых названий чрезвычайно много.

Знаменитейшее из всех колошенских поколений есть Волчее; а в нем семейство или род (слово на местном наречии) или кухонтанов. Кухонтаны славились не какими-нибудь подвигами, но только многолюдством своим; число их было так велико, что они имели еще свои подразделения, как-то: (названия на местном наречии); место жилища кухонтанов ныне есть Чилкат; а прежде было еще другое, близ Ледяного пролива, называемое Какиа́у ¹⁶⁵.

Всякое поколение того и другого рода имеет знаки своего поколения, которые, при больших игрушках или праздниках, называемых (слово на местном наречии), выставляются или снаружи бараборы, или внутри в переднем углу, или иногда начальствующий, при игрушках, надевает на себя особенный наряд своего поколения.

Знаки или гербы сии представляют того животного, по которому слывет поколение: и делаются или из дерева, или из шкуры самого животного: знаки сии не изменяются и никогда не могут переходить из одного поколения в другое, так например, в волчьем роде, кухонтаны, имеют своим гербом волка и орла, (слово на местном наречии); (слово на местном наречии) и (слово на местном наречии) – медведя; (Слово на местном наречии) и кашкикитаны – касатку; (слово на местном наречии) и иттлентаны – орла или старичка; а (слово на местном наречии) – шарку.

Но сим знакам часто колоши называют и род свой, так например: касаточного рода, медвежьего, орлиного и проч.

Таковое разделение колош на роды, поколения и семейства или меньшие роды, дает повод к догадкам, что они первоначально произошли от двух семейств, в коих главными были Эль и Канук; дети их назывались именами птиц, зверей и других животных; потомство их сначала жило все вместе, но в разных бараборах или жилищах, из коих каждая отличалась или видом, или положением своим на горе, под горою, на берегу моря, и проч. Но со временем, когда потомство их умножилось, то члены семейств или жителей одной бараборы, отделяясь друг от друга, и чрез то делаясь главами нового поколения, удержали или название той бараборы, в которой они родились, или жили первоначально, или название того из детей Эля или Кануки, от которого они происходят. Названия сии сохранились доныне; а сами родоначальники их, как первые их прародители или лица, которых они могут помнить, сделались, во мнении и преданиях их, не только родоначальниками людей, но и производителями или творцами всего того, что обыкновенные люди сделать не могут.

Колоши, как и все североамериканцы, имеют шаманскую веру ¹⁶⁶.

Верховным существом большая часть Колош признает какое-то лицо под именем Эль ¹⁶⁷, а не Ель или Елкх, как писали прежде. Эль, по вере колош, может все сделать; он сотворил все в мире: и землю, и человека, и растения; он достал солнце, луну и звезды. Он любит людей, но часто, в гневе своем, насылает на них поветрия и несчастия. Эль существовал прежде своего рождения; он не стареется и никогда не умрет; о существовании его Колоши каждогодно получают известия с восточным ветром. Настоящее его местопребывание есть там, откуда дует восточный ветер (слово на местном наречии), которое Колоши полагают у вершины реки Наса, впадающей в залив Наз (составляющий нынешнюю границу между русскими и английскими владениями в Америке). Местопребывание Эля, называемое Колошами (слово на местном наречии) ¹⁶⁸, находится далеко внутри материка Америки. Эль имеет у себя сына, но не знают, от кого и когда рожденного; сын его людей любит более чем Эль и часто он своим ходатайством у отца избавляет людей от гнева его. Он же дает людям пищу и рыбу.

История жизни Эля с людьми и слова, и поступки его для колош суть единственные догматы их веры и правила для их жизни: что и как делал и жил Эль, так точно живем и мы, говорят колоши. И потому, при рассказе замечаний о колошах, нельзя упустить из вида преданий их об Эле; и из собранных мною рассказов о нем я здесь представлю несколько из них, и особенно стоящих замечания.

Было время, говорят Колоши, когда не было света; и все люди ходили и действовали впотьмах. В то время жил какой-то человек, который имел у себя жену и сестру. Жену свою он так любил, что не позволял ей заниматься ничем, и она целый день только что сидела или в бараборе, или на улице, на пригорке, (как ныне обыкновенно сидят праздные колоши). У жены его были восемь живых маленьких птичек, красненьких, которые водятся в Калифорнии, (колоши их называют кун) по четыре на стороне ¹⁶⁹, которые всегда были при ней, и которые при самом скромном обращении ее с другим мужчиною кроме мужа, тотчас отлетали от нее. Муж ее был столь ревнив, что во время отсутствия своего запирал ее в ящик. Он каждый день уходил на работу в лес, где делал баты или лодки, и был большой искусник этого дела. Сестра его, называвшаяся (Имя на местном наречии) (т. е. дочь водяной касатки), неизвестно от кого имела нескольких сыновей; но подозрительный дядя всех их истреблял одного за другим. В способе, коим истреблял дядя своих племянников, колоши между собою несогласны; одни (ситхинские) говорят, что дядя, коль скоро видел, что племянник его приходил в зрелый возраст, и особенно, если замечал, что он начинал обращать свои взгляды на жену его; то брал его с собою на промысел и, отъехав на большое расстояние от берега, опрокидывал бат, в котором сидел его племянник. Другие же колоши (ситхинцы) говорят, что он заколачивал их в выдолбленную колоду ¹⁷⁰, приготовляемую для бата. Тем или другим образом, но верно то, что подозрительный и бесчеловечный дядя уже истребил нескольких своих племянников. И мать их только что плакала о потере детей своих; но не могла пособить своему горю. В одно время, она в новой печали сидела одна на берегу моря, и видит, что близ самых берегов проходит стадо касаток (род китов), из коих одна остановилась и вступила в разговор с безутешною матерью; и, узнав все причины ее горести, велела ей забресть в воду, достать со дна камешек, проглотить его и запить морского водою; и лишь только касатка удалилась от берега, (имя на местном наречии) тотчас забрела в воду, достала со дна маленький камешек и проглотила несколько воды, еще волнующейся после ухода касаток. Одни колоши (кукхан) говорят, что касатка сама дала этот камешек, а другие (шаман Акутацын), что она сама нашла его где-то. Следствием сего необыкновенного приема было то, что (Имя на местном наречии) сделалась беременна, и чрез восемь месяцев родила сына, которого она считала за обыкновенного человека, но это был Эль. Мать его, прежде нежели родила его, скрылась от брата своего в тайное место.

И когда Эль начал подрастать, то мать сделала ему лук и стрелки и научила употреблению их. Эль полюбил это упражнение и очень скоро сделался искусным стрелком до того, что ни одна птичка не могла пролететь мимо него; и он одних только колибри напромышлял столько, что мать его могла сделать из них себе парку, и чтобы вполне удовлетворять своей охоте, Эль сделал для этого особенную маленькую ловчую бараборку. В одно утро, он, сидя тут на самой заре, видит, что подле самых дверей его сторожки села большая птица, похожая на сороку с длинным хвостом и с предлинным, тонким, блестящим и крепким, как железо, – носом, которую колоши называют (слово на местном наречии) (поднебесная птица). Эль тотчас убил ее и весьма тщательно снял с нее шкуру, как обыкновенно снимают для чучел, и тотчас надел на себя. И лишь только он это сделал, как тотчас почувствовал в себе охоту и способность летать; и тотчас быстро полетел вверх и летел до того, что носом воткнулся в облако и повис так крепко, что едва мог вытащить свой нос. После того он спустился назад в свою бараборку, снял с себя шкуру и спрятал ее. В другое время, он таким же образом убил большую утку и, снявши с нее шкуру, надел ее на мать свою; и мать его также, лишь только надела на себя шкуру утки, тотчас получила способность плавать по морю.

Когда Эль пришел в совершенный возраст, мать его рассказала ему обо всех поступках его дяди. Эль, лишь только услышал это, тотчас пошел к своему дяде, и в то время, когда тот обыкновенно уходил на свою работу, он вошел в барабору, раскрыл ящик, в котором заперта была жена его дяди, и – птички тотчас отлетели от нее. Дядя, возвратившись домой и увидев все происшедшее, чрезвычайно рассердился. Но Эль спокойно сидел и даже не тронулся с места своего. Дядя тотчас вызывает его из бараборы, садится с ним в бат и едет в такое место, где множество всяких морских чудовищ; и приехавши туда, тотчас бросил его в море и думал, что опять сбыл с рук нового своего врага. Но Эль по дну моря вышел на берег и опять явился у дяди. Стахинцы говорят, что дядя заколотил его в колоду, приготовленную для бата; и Эль собственною силою разломал ее и вышел. Дядя, видя, что не может погубить своего племянника обыкновенным образом, во гневе своем сказал: «Будь потоп» И вода начала выступать из берегов и подыматься выше и выше. Но Эль, надевши на себя шкуру сороки, полетел к облакам и также, как и прежде, воткнулся в них носом и провисел до тех пор, пока не прекратился потоп и не высохла вода, которая покрывала все горы и возвышалась даже до облаков столько, что хвост и крылья у самого Эля были в воде. По совершенном прекращении потопа, Ель начал опускаться на землю с легкостью пера, и опускаясь думал: «Ах, как бы мне упасть на хорошее место»; и упал там, где заходит солнце. И упал не прямо на землю, но в море, на морскую капусту (киш), с которой перевез его морской бобр. Но стахинцы говорят, что он упал на Шарлотские острова, и здесь он, набравши в нос щепок дерева чаги ¹⁷¹, полетел по прочим островам, и где он бросил щепки чаги, там и родится это дерево; а где не бросил, там и нет его.

После сего начинаются похождения Эля в сем свете и его дела в нем. История всех похождений его чрезвычайно обильна происшествиями и чудесами, так что (как сказал один колоша) один человек не может знать их все.

По падении своем на землю, после потопа, Эль, по рассказам ситхинцев, пошел к востоку и, в одном месте найдя мертвых мальчиков, оживил их щекотанием в носу волосом, который он вырвал у одной какой-то женщины; в другом месте он, поссорив чайку с цаплей, посредством этого достал сак рыбу ¹⁷² которой потом дал ему какой-то старик, обладатель сика, целый бат и подарил ему бат и проч. Но из всех его похождений и дел весьма замечательно то, как он достал свет.

В то время, когда происходили вышесказанный чудеса, свету все еще не было на земле; но он был у одного богатого и сильного тоэна в трех ящичках, которые он хранил очень тщательно и никому не дозволял даже дотрагиваться до них. Эль, узнав это, непременно захотел достать свет и достал.

У этого тоэна была единственная дочь, девица, которую он любил чрезвычайно, лелеял и берег как глаз, до того, что не позволял ей ни пить, ни есть без того, чтобы не осмотреть прежде тщательно пищу и питье ее. Достать от тоэна свет можно было не иначе как быть внуком его; и Эль принял намерение родиться от его дочери; и исполнить это намерение для него было нетрудно; потому что он имел способность оборачиваться всем, чем он хотел, т. е. птицею и рыбою и травочкой, и проч. (Но вид ворона он принимал чаще всех). И потому он, однажды обернувшись самою малейшею травочкою, прильнул к краю чашки, из которой обыкновенно пила дочь тоэна; и когда она, по обыкновенном осмотре всех приставленных к ней, начала пить из этой посуды, то Эль тотчас проскочил ей в горло; и как он ни был мал в травиночке, девица тотчас почувствовала, что она что-то проглотила; и как ни старалась извергнуть вон выпитое, но ни как не могла. Следствием этого было то, что она сделалась беременною. И когда пришло время родить ей, то отец приказал подослать под нее бобров и разных товаров; но беременная не могла разрешиться, несмотря ни на какие старания отца и всех прислуживающих. Наконец какая-то предревняя старуха повела ее в лес, и приготовя под лесиною постель из обыкновенного моху, положила ее на ней; и лишь только она легла на мох, тотчас и разрешилась от бремени сыном.

Никто не знал, что новорожденное дитя был Эль; дедушка чрезвычайно обрадовался рождению внука и полюбил его, кажется, еще больше дочери своей. Когда Эль начал понимать, то он однажды чрезвычайно расплакался так, что никто и ничем не мог утешить его; что ни дадут ему, он все бросает и кричит сильнее прежнего, и рукою своею показывает на то место где висели три ящика с небесными светилами. Но дать их было невозможно без особенного позволения дедушки. Но наконец дедушка вынужден был позволить дать ему один из ящичков. И когда дали Элю ящичек, он тотчас утешился, сделался весел и начал играть ящичком, не выпуская из рук, и таким образом он, играя ящичком, вытащил его на двор; продолжая играть им и видя, что за ним не так строго смотрят, вдруг открыл крышку ящичка, и – тотчас явились звезды на небе; а ящик опустел. Дедушка, узнавши это, пожалел о потере своего сокровища, но внука не бранил; этою же хитростью достал Эль и другой ящик, в коем хранилась луна, Наконец ему хотелось достать и последний – самый драгоценный ящик с солнцем; и Эль употребил ту же хитрость. Но дедушка никак не хотел исполнить желания своего внука, но Эль не переставал кричать и плакать, и перестал пить и есть, и наконец сделался от того нездоров. Дедушка сжалился над ним и велел дать ему и последний ящичек и приказал строго смотреть за ним, чтобы он отнюдь не открывал его. Но Эль, лишь только вышел на двор, тотчас обернулся вороном, а, по словам других (кукхана), он сделался вдруг взрослым мужчиною и исчез вместе с ящичком, и явился на земле своей ¹⁷³. В одном месте, Эль, проходя, слышит человеческие голоса, но никого не видит; потому что солнца еще не было. Эль спрашивает их: кто вы такие; и хотите ли вы, чтобы у вас было светло? Ему отвечают, что он обманывает их, и что он не Эль, который один только может сделать свет. Эль, чтобы уверить неверующих, открывает, крышку ящика, и тотчас на небе является солнце во всем своем блеске. Но найденные им люди разбежались в разные стороны: кто в горы, кто в лес, кто в воду, и оттого сделались зверями, птицами и рыбами, смотря по тому, кто куда убежал.

Огня также не было на земле; но он был среди моря на каком то острове. И Эль полетел туда в шкуре своей сороки. Отыскал остров, взял головешку в нос птичий и полетел со всею быстротою птицы, но путь был так далек, что пока он летел на землю, взятая им головешка догорела, и с нею сгорело половина его носа. И лишь только Эль достиг берега, тотчас бросил уголь на землю, и посыпавшиеся искры попали в камни и в дерево. И оттого ныне находится в них огонь.

Воды пресной, на островах и на материке, также не было до Эля, но она была на одном небольшом острове (слово на местном наречии) лежащем недалеко от мыса омуни, (восточный мыс острова Ситхи, по-колошенски (слово на местном наречии)), в небольшом колодце, на котором лежал бессменный вечный страж (слово на местном наречии) – герой или родоначальник колош волчьего рода. И Эль, употребя смешную хитрость (о чем будет сказано в сказке о Кануке), достал воды, набрав ее к себе в рот сколько возможно более: и по выдержании страшной пытки полетел на Острова и материк Америки; и летая над землею, ронял по капле. И там, где упали мелкие капли, текут ныне ручьи и ключи, а где упали большие капли, там явились озера и реки.

Наконец Эль, совершив все, что нужно для людей, ушел на восток в свое место (слово на местном наречии), как сказано выше, которое недоступно не только людям, но даже и самым духам. Это доказывают тем, что в недавние времена будто бы один дерзкий дух вздумал проникнуть туда, где живет Эль, и был наказан тем, что вся левая сторона его окаменела оттого, что он, простираясь вперед, не озаботился смотреть в сторону; и потому не заметил чертогов Эля. Но лишь только поравнялся с ними, как тотчас постигла его кара ужасная, неслыханная, полдуха окаменело! Это же самое явление, и в то же время, показалось и на маске, его изображающей, которая находится у одного Шамана в Чилкате (о чем будет сказано ниже) ¹⁷⁴.

Историю об Эле я слышал не в одном месте и не от одного колоши, но в разных местах (и в Ситхе, и в Стахине) и от разных лиц. В подробностях рассказчики иногда рознятся, как это и показано, но в главных обстоятельствах все они согласны; и потому можно заключить, что история колош об их Эле не есть вымысел какого-нибудь одного или немногих, но предание общее и древнее.

История жизни Эля и похождений его, и вообще вся мифология колош, – без сомнения, есть ни что иное как бред ума человеческого, оставленного самому себе, и смесь вымыслов, догадок, событий, преданий и сказок; но в этом бреде и смеси мрака и естественного света видны искры и истинного света, напр., имя героя или бога их, Эль, по произношению своему близкое к одному из еврейских имен Бога; его чудное рождение от девицы без мужа; гонение его от своих; насильственная смерть и избавление от смерти своею силою и проч. Оживление им умерших мальчиков; принесение света на его землю; чаяние и надежда на него ходивших в тьме; уход его туда, откуда восходит солнце, и вечное его пребывание и проч. Ясно показывает, что история Эля, известная не одним колошам, но и другим американским народам, есть ни что иное как новобиблейские события, искаженные вымыслами ¹⁷⁵. Но как и откуда перешли они к колошам, решение таковых вопросов останется еще неизвестным.

Предание колош о Кануке не столь определительно или отчетливо, как предание об Эле. Или, по крайней мере, оно не имеет столько подробностей. Предание о Кануке представляет его каким-то таинственным лицом, без начала и конца, и старше и могущественнее самого Эля.

Канук был человек, который когда-то жил на одном безлесном островке, называемом колошами: (слово на местном наречии), т. е. морская крепость. лежащем недалеко от мыса Омуни (Ommaney), по-колошенски (слово на местном наречии), т. е. мыс Ситхи. На этом островке, по словам колош, находится небольшой четвероугольный каменный колодезь с водою, закрывающийся каменною крышкою; внутри колодца, в верхней части, в камне, видна узкая горизонтальная полоса, совсем другого цвета, нежели прочие части, которой в первые времена будто бы не было; а она сделалась тогда, когда Эль выпил или украл воды из сего колодца. И на черте оставшейся воды явилась эта полоса. Говорят, что даже и ныне находящаяся в этом колодце вода имеет чудное свойство: она тотчас скрывается в колодце и появляется на берегу моря, если кто-нибудь, нечистый, вымоет в ней руки. Вода эта и то место, где она находится, ныне называется (слово на местном наречии), т. е. Канукова вода. Такое название она носит потому, что во время странствования Эля по свету, и когда еще не было пресной воды на земле, т. е. на островах и материке; тогда Канук хранил ее в сказанном колодце, и столь тщательно и крепко, что он построил барабору над ним, и даже спал на самой крышке оного.

Однажды Канук, едучи в бату по морю, встретился с Элем, также едущем в бату, и спросил его: «Давно ли ты живешь па свете?» Эль отвечал ему, что он родился на свет тогда, когда еще земля не была переставлена ¹⁷⁶ «Давно ли же ты живешь на свете?» Спросил его также Эль. «С тех пор, – отвечал ему Канук, – как снизу (аги, по-колошенски) вышла печенка» ¹⁷⁷ (слово на местном наречии)). «Да! – говорит Эль,– ты старше меня». Разговаривая таким образом, они вместе ехали далее от берегов. И Канук, желая показать свою силу или преимущество пред Элем, снял с себя шляпу и положил позади себя: и тотчас появился густейший туман на поверхности моря, так что, сидя на корме бата, не видно было передней части его, а Канук в это время отъехал от своего спутника. Эль, не видя ничего, начал кликать Кануна: «(Слово на местном наречии)! (Слово на местном наречии)!», но Канук молчал. Эль, ворочаясь туда и сюда, не знал куда ехать, и кликал долгое время своего спутника; наконец со слезами начал умолять его и звать к себе. Тогда Канук, подъехав к нему, сказал: «Ну, что ты, о чем плачешь?» И с словом этим надел на себя шляпу, и тотчас туман исчез. Тогда Эль сказал Кануну: «Ну (слово на местном наречии) (мой зять и шурин), ты сильнее меня»

Потом Канук пригласил Эля к себе в гости; и когда они приехали на сказанный островок (название на местном наречии); то Канук, между прочими угощениями, потчевал своего гостя пресною водою. Элю вода эта чрезвычайно понравилась, и он пил ее с ненасытимою жаждою и думал припросить, но стыдился.

После стола, Эль начал рассказывать о своем происхождении и всю историю мира. Канук сначала слушал ее со вниманием, но наконец, как ни интересен был рассказ Эля, начал дремать, а потом заснул крепким сном, но не иначе как на своем месте, т. е. на крыше колодца. В это время, Эль взял собачьего помету и тихонько подложил его подле Канука. Сделавши это, Эль отошел от Канука и начал кликать его: «(Слово на местном наречии), вставай, смотри, ты, кажется, нездоров». Канук, проснувшись и при таком небывалом известии, оторопел и сделанную Элем хитрость принял за истину; и тотчас побежал в море мыться. В это время, Эль поспешил открыть крышку с колодца и пил из него столько, сколько мог; и напившись и набравши в рот, тотчас обернулся вороном и полетел в трубу бараборы: но был задержан в самом отверстии; но кем? Этого не знают. Тогда Канук начал раскладывать огонь и коптить своего гостя, сколько ему было угодно. И от этого Эль, а с ним и ворон, сделался черен, прежде же того он был бел; наконец Канук смилосердился или устал, и отпустил Эля, и он полетел на свою землю и начал ронять, капли воды, которая была у него во рту, и проч., о чем сказано выше.

Кроме этой сказки никто ничего не знает о Кануке, ни того куда он делся и проч.

В колошенском духословии, собственно диаволов или чертей нет совсем; но есть духи, называемые еки, которых призывают шаманы. Духов сих бесчисленное множество, так что у всякого шамана есть свои собственные духи и по нескольку. Все вообще духи, или еки, любят чистоту; и потому шаманы, пред призванием их, строго соблюдают целомудрие, от 3 до 12 месяцев сряду, и в той бараборе, в которой предполагается быть призыванию еков или шаманить, вычищается как можно лучше и около огня посыпается свежим песком.

Еки разделяются на три класса; первые: Киеки, т. е. верхние (от слова Кина верх); вторые: (слово на местном наречии) т. е. живущие там где-то, на материал, в северной стороне; и третьи: (слово на местном наречии), т. е. водяные, морские. Верхние еки, или Киеки, суть души храбрых людей, убитых на войне. Место жилища их полагается там наверху и на небе, (которое повременно открывается для принятия новых душ, что случалось видать многим, впрочем всегда на беду их; потому что видящий открытие неба скоро помирает) и потому называется (слово на местном наречии), (от слов (слово на местном наречии) верх, (слово на местном наречии) походит, (слово на местном наречии) человек). Киеки являются шаманам всегда в образе воинов, в полном вооружении. (Слово на местном наречии), или земляные духи, вербуются из душ людей, умирающих обыкновенною смертью, или не убитых на войне; я говорю вербуются, потому что не всякая душа умершего человека не на войне может являться; и почему другие не являются? Об этом колоши ничего не могут сказать. Место жилища (слово на местном наречии) называется (слово на местном наречии) и полагается на севере ((слово на местном наречии) значит там, где-то, далеко). (Слово на местном наречии) есть сборное место всех вообще душ, выключая храбрецов, убитых на войне. Дорога в это место не для всех равна: для тех, по коим родственники плачут менее, она гладка и ровна; а для тех, у коих родственники плачут сильно, эта дорога болотиста, или, буквально, водяниста. (Слово на местном наречии) являются шаманам в образе земляных животных; а (слово на местном наречии), или водяные духи, в образе морских животных, как то: китов, касаток и проч., по виду коих они имеют и свои названия, например – дух волка, или волчий, Ек; дух касатки, или касаточий, Ек, и проч. Но откуда явились или набираются (слово на местном наречии)? Этого порядочно объяснить колоши не умеют. А думают некоторые, что это души тех же самых животных.

Все вообще Еки любят бубны, и потому они являются не иначе, как при бубнах и над бубнами.

Колоши верят, что и всякий человек имеет своего (слово на местном наречии) ((слово на местном наречии) его, Кина верх, ек дух), который всегда пребывает над ним; но от лукавого и нечистого человека Ек отходит или убивает его. А потому они говорят, что если я сделаю худо, то мой ахкинаек убьет меня.

Колоши верят также, что души всех людей никогда не умирают и не умрут; но, по разлучении с телами, они разделяются надвое: одни живут там наверху и называются (слово на местном наречии); а другие называются (слово на местном наречии) т. е. с людьми не живут (от слова цикиги́). О местопребывании тех и других сказано выше. Но здесь надобно прибавить только то, что (слово на местном наречии) или души людей, умирающих обыкновенною смертью, живут там, в (слово на местном наречии), не все в одинаковом состоянии. Душам тех, коих тела сожжены, там тепло, легко и светло, потому что они всегда могут подходить к огню; а тем душам, коих тела не сожжены, темно, холодно и тяжело, потому что они всегда стоят назади других, и к огню приблизиться не могут.

Души тех, для коих, или на имя коих, не убиты калги, т. е. рабы, там живут без всякой прислуги. И потому сами для себя работают; а души тех, для коих убиты калги, напротив того, имеют прислугу.

Колоши верят переселению душ, но не в животных, а всегда в людей; или иначе сказать, они думают, что души умерших опять возвращаются на сей свет, но не иначе как к родным, и вселяются в женщин-родственниц, кои от того именно и делаются беременны; потому то, если женщина, во время беременности своей, часто видит во сне кого-нибудь из своих умерших родственников, то думает, что тот самый и поселился в ней; или на теле родившегося младенца видят какое-нибудь сходство с кем-либо из умерших родственников, например: родимое пятно, или недостаток на теле, общий с умершим; то уверены, что тот самый и возвратился на землю. И оттого новорожденному дают то же самое имя.

Бедняки, видя лучшее состояние богатых тоэнов и разность между детьми их и детьми своими, говорят: «Когда я умру, то непременно приду в семейство к такому-то тоэну», которого он предпочитает. Другие говорят: «Ах! скорее бы мне, быть убитым; и я бы снова и скорее пришел сюда». Из сего последнего можно заключить, что быть убитым, по мнению колош, гораздо лучше, чем умереть обыкновенною смертью, и что убитым лучше там житье, или они скорее других могут воротиться назад ¹⁷⁸.

Души убитых на войне, или души (слово на местном наречии), часто являются в виде северного сияния. Или сказать иначе, северное сияние (слово на местном наречии) колоши почитают явлением или маневром (слово на местном наречии), особенно то северное сияние, которое бывает столбами или снопами, которые обыкновенно то подвигаются в ту или другую сторону, то перебегают, то сменяются одни другими, что очень похоже на военные маневры колош. Сильное северное сияние почитается предзнаменованием большого кровопролития, потому что (слово на местном наречии) хотят себе товарищей.

И колоши молятся или призывают в помощь в своих несчастиях и болезнях, но не Эля, а главного Ека, принадлежавшего к какому-нибудь славному или известному шаману.

Вера или верование словам шаманов, между колошами, весьма в великой силе; все, что ни скажут или ни говорят им шаманы, они принимают за истину: так например, шаманы запрещают колошам есть китов, и колоши не касаются их. Но почему такое табу последовало насчет китового мяса, которое у других американцев есть лакомство и главная пища? – Никто не знает. Эта вера словам шаманов была и еще может быть долго будет сильнейшим препятствием к просвещению колош. Впрочем ныне, между колошами, менее и менее становится знаменитых шаманов или отъявленных кудесников, и в настоящее время только уже два таких шамана, один в Чилкате, а другой в Якутате. Из них последний столь силен, что, по мнению колош, не допустил оспу до своих земляков и родников, а о другом будет сказано ниже. Тот, кто не хочет верить или отстать от своих мнений, и в самых очевидных причинах, подтверждающих противное мнение – найдет свои причины; так и некоторые из колош говорят и думают, что нынешние шаманы потому не столь могущественны как прежние, что они невоздержны и слабы.

Быть шаманом, значит: иметь в своем заведовании несколько духов (Еков), призывать их и уметь ломаться при призывании их; узнавать неведомое и предотвращать беды и несчастия посредством Еков – есть дело шаманства; но собственно лечить болезни не всегда есть дело шамана.

Шаманство почти всегда бывает наследственное; оно вместе со всеми его принадлежностями или, как говорит толмачь, с инструментами шаманства: т. е. личинами, бубнами, ремнями и проч. достается сыну или внуку шамана; и потому не всякий, желающий быть шаманом, может быть им, и даже из самых наследников шамана, не всякий желающий может быть таковым; но только тот, кто получит Еков или в состоянии видеть их. Иной, говорят, как бы ни старался получить себе Еков, не может видеть ни одного; а напротив того случается, что иной, хотя бы совсем не желал быть шаманом, но Еки навязываются ему сами. Так сказывают про двух шаманских детей в Якутате, из коих один хотел быть шаманом, но не мог; а другой не хотел, но Еки не давали ему покоя; что бы он ни делал, куда бы ни уходил, Еки всегда к нему; он, чтобы избавиться от них, даже входил к женщинам, имеющим обыкновенное им, (что считается самою большою нечистотою, отгоняющею Еков); но Еки и оттуда его вытаскивали. И потом он наконец принужден был сделаться шаманом, и сделался знаменитым и сильным. Это тот самый, о котором сказано выше, что он не допустил оспу до своих.

Желающий вступить в шаманы уходить в лес или горы, в места. где не ходят люди; и живет там около двух недель, а некоторые и более месяца, во все время питаясь одною корою незамаиннка ¹⁷⁹. Время пребывания шамана в пустыне зависит от того, как он наполнится Еками (которые иногда очень долго ему не являются) и пока главный из них не даст ему выдру, как необходимую принадлежность всякого шамана.

Когда шаман получит Еков, в то время главный или сильнейший из Еков, в заключение всего, посылает ему выдру, в языке коей будто бы заключается вся сила шаманства. Выдра эта сама выходит навстречу шаману, и он лишь только увидит ее, останавливается и, не допуская ее до себя на большое расстояние, убивает ее одними словами или одним звуком о! произнесенным разными тонами четыре раза. Выдра лишь только услышит такое страшное заклинание, тотчас опрокидывается на спину и помирает, высуня язык свой. Шаман подходить к ней и начинает отрезывать язык ее с приговорами: чтобы ему в новом звании своем не осрамиться, чтобы шаманить и коверкаться ловче и проч. Отрезавши язык, он кладет его в особенную коробочку, наполненную разными лоскутками. И все это прячет в непроходимом месте, потому что если кому из профанов случится найти этот талисман, называемый (слово на местном наречии) (т. е. язык выдры), тот сходит с ума. Шкура с выдры снимается тщательно, тулупом или чучелою, и в таком виде всегда остается при шамане, и есть неотъемлемый знак его ремесла. Мясо же выдры зарывается в землю.

До прибытия русских никто из колош не смел даже коснуться вообще до всякой выдры, но ныне они бьют их для торговли, не опасаясь и не видя никакого зла от того.

Те же несчастные из шаманов, коим не удастся накликать Еков и получить от них выдру, во время поста своего, ходят на могилу шаманов и спят с ними или вынимают у кого-нибудь из них (который-то) зуб или отрезывают конец мизинца и держат их во рту, для того, чтобы вернее получить Еков и выдру.

Когда новый шаман наполнится Еками и получит от них силу, заключающуюся в языке выдры или, сказать вернее, когда ему удастся наконец поймать выдру; он оставляет пустыню и является к своим родникам, изнуренный постом до того, что лицо его делается как бы восковое. И тотчас делается шаманство для показания силы и искусства новоявленного кудесника.

Иногда таковой искатель шаманства так долго пропадает в пустыне, что родственники совсем отчаиваются увидеть его; но он, как бы спасенный неким чудом, является к ним в силе необыкновенной, и к славе своей и их.

Слава шамана зависит от числа Еков его. Сильные шаманы, имеющие множество Еков и умеющие держать их в руках, бывают очень богаты, оттого, что Еки ему служат и доставляют счастье во всех случаях. Но худой шаман бывает беден, или если он не всегда сохраняет чистоту, то его же собственные Еки убивают его.

Шаманы не могут остригать своих волос ни в каком случае. И в самом большом трауре он стрижет только переднюю часть головы, но затылок и коса его остаются навсегда неприкосновенными.

У всякого шамана есть свои Еки. Еки предка его не всегда и очень редко достаются ему в наследство. Для всякого Ека есть свое имя и свои песни. Еки предков являются со временем и по большой части во время шаманств. В таком случае шаман, от радости, что получил Ека отца или дяди, обдаривает гостей (слово на местном наречии).

Колоши говорят, что шаманы, во время шаманства, имеют власть и силу бросать Еков в тех, кои не веруют им; и с тем несчастным, который подвергается таковому гневу шамана, т. е. в которого он бросит Ека, делается оцепенение и обморок на долгое время (но не смерть); но рассказывавший мне об этом колоша, несколько раз бывший при шаманствах и сам бывший помощником шамана и запевалом, никогда не видывал такой кары за неверие.

Здесь кстати сказать о двух шаманах, знаменитейших своею силою и чудесами: один из них еще жив и имеет пребывание в Чилкате, а другой был Ситхинский и очень недавно помер.

Про последнего рассказывают, что он однажды велел своим родникам и помощникам отвезти себя на бату в одну бухту в Чистых островах (за Ечкомом) и там бросить его в море. И будто бы когда привезли его в означенную бухту, то он велел остановиться в самом центре оной, взять его, завернуть в рогожу и опустить на дно моря. Сердобольные родственники его, не зная, что это кончится необыкновенным чудом, долго не соглашались исполнить приказание своего шамана, но он настоял, и они, как ни жалели его, должны были ему повиноваться; завернули его в рогожу, привязали ремень, сделанный из очарованной выдры шамана, взяли его на руки и, ухнув четыре раза, опустили в море. И шаман скорее камня и подстреленного кита пошел ко дну, так что едва успевали выпускать ремень. Наконец он дошел до дна. И помощники его привязали к концу ремня надутый пузырь той же выдры, и, постояв на том месте и не видя ничего необыкновенного, поехали на берег оплакивать своего знаменитого родника. Поутру, на другой день, они поехали посмотреть на то место, где брошен шаман, и не нашли ничего особенного кроме плавающего пузыря. То же самое видели они и на третий день. На четвертый же день после погружения шамана, они, приехав туда, не нашли ничего и думали, что родственник их совсем пропал, и хотели ехать домой; но вдруг в стороне слышат гул, похожий на гул бубнов, в которые бьют при шаманствах. Удивленные родственники шамана поехали туда, откуда происходил этот гул; и, подъехав к одному утесу, совершенно отвесному, видят на нем премножество певчих птиц, какие только бывают в Ситхе, и среди утеса своего шамана, распростертого и лежащего вниз головою и ничем непривязанного; по лицу его ручьем текла кровь из его гортани. Но шаман был жив и пел песни. Родники его, употребя всевозможные усилия подняться до него, наконец сняли его оттуда. И когда они положили его в бат, то он как бы ни в чем не бывал, стал здоров, бодр и весел, и велел им ехать домой.

Эти чудеса, говорят, были причиною и следствием того, что шаман получил нового сильного Ека.

Другой шаман (Чилкатский) славится тем, что у него, как говорят самовидцы (в числе коих и мой толмач), есть одна маска, изображающая одного Такиека, у которой вся левая сторона окаменела, а другая сторона, как была прежде, так и ныне, мягка. Маски обыкновенно делаются из красной ольхи. Такое чудное окаменение маски (как сказано выше) случилось очень недавно и не с одною маскою, но и с тою палкою, которая употребляется при шаманстве, и даже будто бы и часть горностая, которая обыкновенно бывает на шаманской палке – сделалась каленною. Все видевшие таковую чудную маску уверяют, что действительно одна половина у ней деревянная и мягкая, а другая совершенно каменная или, по крайней мере, ее не берет нож, и она ломается как камень, и вид окаменевшей половины неодинаков с другою, но немного отличен. Причина такого окаменения есть дерзость того Ека (которого изображала маска) проникнуть до чертогов грозного Эля или, сказать иначе, пробраться до вершины реки Нас.

Шаманских приборов у каждого шамана бывает по нескольку; но у этого шамана было их несколько сундуков, и все они хранятся в лесу, и привозятся только тогда, когда должно быть шаманству. Количество приборов есть мерило силы и могущества шамана.

В случае болезни шамана все родники его постятся по нескольку дней, для того чтобы он выздоровел.

Похороны шамана совершенно отличны от похорон обыкновенная колоши: шаманов никогда не жгут, но когда шаман помрет, то оставляют его в том углу (шаманы, мне кажется, всегда имеют в бараборе место впереди в правом углу от дверей) на целую ночь. На следующий день его переносят в другой угол – потом в третий и наконец на четвертый день в последний угол. Во все время перенесения трупа из угла в угол, все живущие в бараборе постятся. Потом на пятый день делаются самые похороны. Одев его в полный шаманский наряд, на руки надевают рукавицы или перчатки, на ноги торбасы, и потом кладут на доску, у коей с боков наверчено несколько дырок, и привязывают его к ней ремнями. В носовой хрящ шамана продевают одну из костяных палочек, употребляемых при шаманстве; волосы на голове собираются в пучок, и в них ввязывается другая шаманская костяная палочка. Потом голову накрывают большою корзиною, сделанною из прутьев. Устроив все таким образом, относят или отвозят шамана в лес и кладут на возвышенном месте, нарочно для сего устроенном на стойках и делают над ним памятник или шалаш.

Колоши думают, что один из главных Еков шамана всегда живет при нем. И оттого трупы шаманов не гниют, но делаются как юкола, (но в одном месте мне случилось видеть гроб шамана, и труп совершенно сгнил). Колоши уверяют, что никогда не упадет лесина на гроб шамана, но всегда подле; и также стойки, на котором утверждается гроб шамана, подгнивают все вдруг, и гроб ложится на землю ровно, но не ногами или не головою прежде. При больших поминках или фамильных игрушках, родственники шамана могут поднять и его, как других.

Никто не проезжает мимо гроба шамана без того, чтобы не бросить в воду сколько-нибудь табаку, как жертву; и кажется, это есть единственный случай, где колоши жертвуют или приносят жертвы для получения житейских благ. Бросая в воду табак, колоши просят шамана о своем благосостоянии и счастье.

Шаманства у Колош бывают больший и малые. Первые бывают всегда только в зимние месяцы и не иначе как в 7-й и 8-й день луны, т. е. на первой четверти, и в полнолуние. Таковые шаманства бывают, как они выражаются, для поправления жила или селения, т. е. в это время шаманы, торжественно призывая своих Еков, велят им на будущий год давать счастье во всем их родникам и селению, а более себе; и чтобы они отгоняли поветрия от селения шамана на другое селение.

Шаманство совершается шаманом и его родниками, которые помогают ему во всем и особенно пением песен.

В тот день, когда имеет быть шаманство, никто из родников не ест и не пьет с самого утра и до следующего утра, и сверх того, в тот же день пред шаманством, они все принимают рвотное для очищения себя, т. е. выпивши несколько воды, кладут в горло перо, нарочно для сего устроенное, и движением его производят рвоту.

Начало шаманства бывает при самом закате солнца, а оканчивается с появлением утренней зари.

Когда солнце начнет приближаться к закату, собираются все колоши в барабору, назначенную для шаманства, которую, как сказано выше, очищают сколько можно чище и около огня посыпают новым песком: и лишь только настанет время, начинаются песни, которые поют мужчины и женщины, все вместе, а один из певцов бьет в бубен, который всегда висит впереди на правой стороне от входа. Шаман, одевшись в свой наряд, начинает бегать вокруг огня (и всегда по солнцу), кривляться, делать разные насильственные телодвижения, в такт бубну и песен, до такого исступления, что глаза его наконец совершенно закатываются под лоб; лицо его всегда обращено кверху, к отверстию трубы. Кобенясь таким образом несколько времени, вдруг шаман останавливается и смотрит на верх бубна, и иногда кричит что-нибудь, в это время умолкают бубен и песни. И глаза всех обращены на шамана как на пророка.

Колоши верят, что во время шаманства шаман действует и говорит не сам, но в нем действует и говорит какой-нибудь Ек, вошедший в него.

Говорят, что при удачном согласии бубна с песнями, шаманство идет лучше, чем при плохом.

Шаманы уверяют, что они, во время шаманства, видят множество различных Еков или духов, в различных видах и различных классов; но не все Еки вдруг являются им, а по одиночке; и нет постоянного расписания, какому Еку, или какому классу Еков, следует являться прежде. И потому иногда являются прежде киеки, а иногда текиеки или такиеки, но чаще киеки. Шаман, во время шаманства, часто меняет личины или маски. И всегда он надевает маску, изображающую того Ека, которого он прежде увидит, а потом переменяют их в таком порядке, в каком являются ему Еки, изображаемые шаманскими масками.

По окончании шаманства начинается угощение, прежде табаком, а потом всем, что есть съестного.

Кроме сих великих и торжественных шаманств, бывают еще малые и частные. Назначенного времени для них нет, но бывают всегда, когда нужно. Таковые шаманства бывают по разным причинам и по разным случаям, т. е. или для узнания колдунов, или тех, кои портят людей; или при появлении нового шамана, или по повелению Еков, или иначе сказать, когда Еки надоедают шаману своими частыми явлениями, и он, чтобы отвязаться от них, делает шаманство, и по другим причинам; при таковых шаманствах угощения не бывает или бывает самое посредственное.

Кроме шаманов у колош есть еще колдуны или люди, которые умеют портить людей и которые называются (слово на местном наречии) (от слова (слово на местном наречии) лекарство и от него (слово на местном наречии) лекарь). Колдуны, но словам колош, происходят от Эля или явились со времени пребывания его на земле; он, между прочими секретами, передал и этот секрет колдовства. Ремесло колдовства есть также всегда почти наследственное, но не принадлежит прямо к шаманству и очень редко соединяется с ремеслом шаманства.

Ремесло колдовства именно состоит в том, чтобы портить людей и излечивать от порчи.

Большую часть болезней человеческих колоши почитают следствием ворчи колдунов, и именно: все наружные и особенно гниючие раны на теле, чахотку, ломоту в ногах и руках, паралич или когда отнимутся руки и ноги, и некоторые другие болезни.

Колдуны портят тех, кто их изобидит, обманет и проч.

Самая порча производится так: колдун старается тайком достать какое-либо извержение врага своего, или его волосы, или кусок его пищи, или грязь с его тела, (которую колоши часто вместо омовения сваливают скалками). И когда колдуну удастся получить что-нибудь из сказанных веществ; тогда он все полученное им от врага своего относит на кладбище и кладет в чей-нибудь несожженный труп или в средину останков сожженного трупа; или просто кладет в труп собаки; но кладет не просто, а с какими-то наговорами. По прошествии некоторого времени после колдовства, и говорят, что именно в то время, когда сгниет труп, в который положено; – человек, от которого взяты означенные вещества – делается болен и именно в той части тела, от которой взяты вещества, так, например, если колдун успел или захотел взять волосы и положить куда следует, то у того человека начинают делаться раны на голове и вываливаться волосы и проч.

Больной, уверившись, что болезнь его неизлечима обыкновенными средствами, или по знаменованию сна ¹⁸⁰, узнав, что он испорчен, или просто по подозрению, прибегает к шаману для того, чтобы он показал ему того человека, который его испортил. Посланный за шаманом приходит к дверям бараборы шамана и кричит: «О! – (слово на местном наречии)» (т. е. за тобою). Шаман, услышав такой зов, становится лицом вперед и, не впуская к себе посланного, говорит ему: «Повтори еще». Посланный еще сильнее прежнего кричит ему то же: «О! – (слово на местном наречии)». Шаман опять заставляете его кричать в третий и четвертый раз; а сам делает мину, что он будто вслушивается в какой-то знакомый, но неясный или отдаленный голос. И когда посланный прокричит 4 раза, то шаман отсылает его с обещанием прийти вечером. Уверяют, что шаман в переливах голоса кричащего посланника, будто бы узнает голос того, кто испортил больного.

В назначенный вечер, шаман, собравши своих родников и песельников, и взяв с собою шаманские приборы, идет к больному, где уже вычищена барабора и собрались его родные и желающие зрители.

Вошедши в барабору, шаман облекается в свой наряд, и по изготовлении всего, приказывает всем бить палочками по чему попало (т. е. барабанить) и петь песни; и сам подходит к больному и по обыкновению кривляется до тех пор, пока не кончится пение песен. Потом подходит к одному из родственников больного и объявляет ему имя колдуна, испортившего его, и тем оканчивается дело шамана.

И если колдун, который испортил больного, не имеет ни богатых родственников, ни сильного тоэна своим патроном; то его подкарауливают где-нибудь или прямо приходят к нему в барабору и схватывают его; и связав ему руки назад, ладонями врознь, притягивают их к косе или к пучку волос, которые обыкновенно у них бывают на верхушке головы; и в таком положении заключают его в пустую барабору и приставляют к ней крепкую стражу. Несчастный узник, в таком положении и без всякой пищи и питья, остается до тех пор, пока или не сознается в мнимой или истинной порче, или от жестоких страданий не помрет. По временам его допрашивают, он ли испортил больного и чем и как именно. И случается, что при таковых допросах, чтобы увеличить страдания несчастного колдуна, поят его морского водою, которая вместо утоления жажды лишь только увеличиваете ее.

Иногда случается, что видя невинность страдальца, а кажется, более по ходатайству кого-нибудь из сильных, освобождают его совсем.

Но если мнимый колдун почему бы ни было сознается в том, что точно он испортил больного и как именно, и скажет место, куда спрятал взятые им у больного вещества; то отвязывают его волосы от рук и рано на заре ведут или везут на показываемое подсудимым место, разумеется, за крепким караулом. И приведя к самому месту, развязывают ему руки. Колдун, подойдя к остаткам трупа или влезши в самый памятник, начинает там рыться до тех пор, пока не найдет показанных им при допросе веществ. Говорят, что вещества сии, как бы давно ни были положены в труп, остаются и находятся всегда совершенно целыми, несмотря на то, что хотя бы труп сгнил совершенно. Колдун, нашедши их, кладет, или на кору древесную, или на лист травы, или просто на отворот своего плаща, и показывает своим приставникам; они, не смея коснуться руками, пристально и долго рассматривают показываемые ими вещества; наконец уверяются, что они в самом деле принадлежали тому, от кого были взяты. По окончании свидетельства, колдун, с чрезвычайною осторожностью, несет их к морю в сопровождении своих стражей. И по прибытии к воде, колдун входит в море по колено: остановившись тут, медленно оборачивается по солнцу четыре раза, держа обеими руками заколдованным вещества в прежнем положении и изредка прикасаясь руками к воде. После четвертого раза, он, означенные вещества окунув в воде, идет еще далее в воду, по самое горло, и совсем окунывается, что делает также четыре раза ¹⁸¹, приговаривая, чтобы больной сделался так же здоров и чист, как он теперь выходит из воды. И наконец, оставя вещества на дне моря, выходит из воды. Этим оканчивается околдовывание или лечение колдуном. И колоши верят и уверяют, что, по совершении всех проделок околдовывания, больной тотчас получает видимое облегчение и очень скоро делается совсем здоровым.

Случается иногда, что родственники колдуна, если он действительно окажется виновным, сами убивают его от стыда, чтобы не иметь в кругу такого вредного и срамящего всех их – родственника.

Но если колдун хорошего рода или имеет сильных родственников, то, по показанию шаманом его имени, к нему приходят тайно и ночью, и с покорностью просят его о исцелении больного; но схватить и судить его не смеют.

Про колдунов рассказывают такие же чудеса, как у нас про Киевских ведьм. И здешние колдуны так же летают по воздуху, как и те; но их представляют более досужими, нежели тех, потому что они летают, не оборачиваясь сорокою или другою птицею, но так, как они есть.

В доказательство волшебной силы колдунов рассказывают. что иногда, при самой крепкой страже, подсудимый колдун вдруг про падет из бараборы, в которой он был заключен, оставляя свои узы на месте заключения, тогда как из бараборы нет никаких особенных отверстий кроме дверей, охраняемых стражею, и дымной трубы. Многие уверяют, что их родственники или знакомые своими глазами видали, как колдуны поднимались на воздух, размахивая своим плащом, когда их застают на кладбищах.

Колдуны имеют обыкновение посещать кладбища тайно и ночью, и особенно утром на заре. Уверяют, что колдуны там беседуют с покойниками, которые им кажутся совершенно как живые, тогда как другим колошам-профанам они кажутся совершенно уже истлевшими: и здесь-то колоши стараются ловить колдунов, чтобы разделаться с ними по-своему. Так – иногда вечером, впотьмах, видят или слышат, что в каком-нибудь одном из памятников на кладбище кто-то шевелится; то тотчас бойкие и молодые ребята, собравшись, тихо подкрадываются к подозреваемому памятнику, оцепляют его со всех сторон и, подошедши на близкое расстояние, кричат: в это же самое время из селения приносят им фонари, т. е. горящие головешки. И когда окружающие сомкнутся так плотно, что и муха не пролетит между ними, тогда грозно и громко вызывают того, кто осмелился забраться в памятник, но никто не является. Тогда неустрашимейшие из всех взлезают на самый памятник и входят внутрь. И колдун, видя неминуемую беду свою или, желая подсмеяться над ползущею стражею, поднимается на воздух и летит, куда ему угодно; окружающие его преследователи видят только, как по воздуху развевается одеяло или плащ колдуна.

Предания колош суть ни что иное как смесь лжи и вымыслов; но и здесь так же, как и в мифологии их, видны следы истинной истории, например, предание их о потопе.

И колоши говорят и верят, что был когда-то потоп, и люди спасались на большом судне или, сказать правильнее, на каком-то большом здании, неопределенной формы. Когда потоп начал уменьшаться, то судно нанесло на подводник, где оно и остановилось самою срединою; и когда вода совершенно умалилась и пришла в свое положение, то судно, от собственной своей тяжести, разломилось надвое; это, по словам колош, есть причиною различия языков в людях: в одной половине остались они, в другой все прочие народы.

Колоши говорят, что они пришли с востока; и что они первоначально произошли на берегах Америки, против островов королевы Шарлотты.

Гром, по мнению колош, есть звук или гул крыльев одной величайшей необыкновенной птицы, или человека, обратившегося в птицу; а землетрясение есть следствие борьбы Эля с одною старухою.

Колоши говорят, что когда-то жили брат и сестра, по имени (слово на местном наречии) (т. е. гул, эхо) и (слово на местном наречии) (т. е. внизу старуха или нижняя старуха). По какому-то случаю им должно было расстаться (толмач не мог ни от кого узнать, до потопа ли это было, или после потопа, но, вероятно, по причине наступающего потопа). И брат, при расставании своем, сказал сестре своей: «Ты теперь меня никогда не увидишь, но пока я буду жив, ты будешь слышать меня»: и потом, надев на себя шкуру какой-то огромнейшей птицы (подобно Элю) полетел на юго-запад, за облака или туда, что колоши называют (слово на местном наречии). А сестра, простившись с братом своим, взошла на Ечком (гору подле Ситхи) и вдруг спустилась под землю. Доказательством сего последнего поставляют то, что и ныне, наверху Ечкома, видна яма (кратер). Добрый брат (слово на местном наречии), чтобы известить сестру свою, находящуюся под землею, каждогодно прилетает сюда в Ситху; и гром есть гул или размах его крыльев, а молния есть блеск очей его. Но когда (слово на местном наречии) рассердится, то огромными лапами своими вырывает и сокрушает целые деревья или зажигает леса. Ветряная мельница в Ситхе, которая сгорела от молнии в 1827 году, по мнению колош, сожжена хетлем, и для них служит одним из доказательств существования и могущества его. Существование и силу хетля доказывают особенно находимыми на некоторых, к северу лежащих, высоких горах – китовыми костями, а иногда и целыми остовами сих животных, которых туда заносить (слово на местном наречии), он, говорят, особенно любил кушать китовину, и не менее как по целому киту употребляет за каждый прием. Схватить кита и даже двух вдруг, для (слово на местном наречии) то же значит, что для нас схватить две сельди или не более как два кижуча.

Сестра хетля, (Имя на местном наречии), несравненно полезнее для всего рода человеческого, нежели он, потребитель китового рода. (Имя на местном наречии), с самого того времени как низошла под землю, поддерживает или держится за столб, на котором утверждена земля. Колоши уверяют, что земля стоит на одном огромном столбе, который хранит и поддерживает (Имя на местном наречии); иначе земля давно бы опрокинулась и потонула в море. (Слово на местном наречии), по вере колош, бессмертна, сильна, бдительна, т. е. никогда не спит и очень любит людей за то, что они огонь раскладывают на земле и тем ее согревают.

Эта нижняя старуха столь могущественна, что в состоянии противостоять самому Элю, который нередко, за несохранение его заповедей и особенно за сильные кровопролития, покушается истребить всех людей, живущих на земле, и иногда в порыве гнева своего приходит к старухе (имя на местном наречии) и оттаскивает ее от столба, поддерживаемого ею; но никак не может оторвать ее. И эта возня Эля с (имя на местном наречии), по мнению колош, бывает причиною землетрясений.

Солнце колоши почитают героем или Богом русских и других народов, и что оно движется вокруг земли, а не земля вокруг его. Солнце и луна, по словам колош, некогда были людьми: брат и сестра. Но который из них был именно братом и сестрою? Верно сказать не могут. Сестра, живучи па земле, имела любовника; брат ее каким-то образом узнал об этом и пристыдил ее необыкновенным образом. Сестра тотчас от стыда убежала из дому и потом сделалась одним из великих светил, а брат другим, но стыд сестры всегда с нею, и оттого она старается убегать от своего брата, и встречается с ним как можно реже.

Солнце считается бедняком и не столько чистым как луна, оттого что на солнце сушится всякое платье, а луна напротив того богата: у ней редко бывает недостаток. Затмение луны, по словам колош, есть знак того, что луна терпит недостаток; и добрые и щедрые колоши тотчас стараются помочь ей. Лишь только увидят признак оскудения богатства луны, тотчас все богатые колоши выносят на улицу свои пожитки: бобры и товары разные без остатка, и держат там до тех пор, пока луна не сделается опять богатою. И тогда собирают свои пожитки назад, не оставляя ничего в дар луны.

Полное затмение луны считается тем, что луна сбилась со своей дороги, и во время оного все выходят на улицу и поют особенные песни, направляя тем луну на путь ее; и вообще полное затмение считается предвестником будущих великих несчастий.

Пятна на луне, по мнению Колош, сделались оттого, что в одно время двое ребят, идучи за водою с ведрами и смотря на луну, говорили о ней с неуважением и насмешкою; и луна, будто бы рассердившись на них, сошла на низ и схватила их; и они видны на ней еще и поныне ¹⁸².

Убыль и прибыль моря, чего будто бы сначала не было, они приписывают действию какой-то старухи и Эля и проч.

Колоши альбатросов не бьют для того, чтобы не испортить погоды.

Медведя почитают оборотнем, или, иначе сказать, думают, что он был некогда человеком, и что он и ныне есть человек, но только в виде медведя. Говорят, что известно стало от какой-то тоэнской дочери, которая будто бы за то, что смеялась над медведем, попалась к нему в лапы. Предание об этом таково: в один осенний день, колошенки собрались за ягодами, а с ними и тоэнская дочь. В одном месте, она, переходя чрез медвежью тропу, увидела помет его и начала смеяться над этим и над самим медведем, называя его неповоротливым, глупым, слепым и проч., словом сказать, обругала его всячески. Подруги ее сколько ни унимали ее, но все напрасно. Потом когда они набрали ягод и пошли домой; то корзина у тоэнской дочери оборвалась и ягоды рассыпались. Подруги ее пособили ей собрать ягоды, и потом опять пошли домой; но корзина опять у ней оборвалась и рассыпалась. Подруги вторично опять помогли ей собрать и исправиться; тоже случилось в третий, четвертый раз и более, так что подруги ее наконец в досаде на нее оставили се одну и ушли домой. Несчастная девица, собравши ягоды, пошла за ними; но по причине наступившей темной ночи заблудилась в лесу; и наконец, утомившись в искании дороги, принуждена была сесть под лесину, где очень скоро и заснула. Но вдруг приходит к ней человек и будит ее, называя по имени. Она, пробудившись, видит пред собою знакомого и любимого ею человека, чему чрезвычайно обрадовалась и тотчас пошла за ним. Уже несколько времени они шли рука об руку; но все еще не выходили на дорогу, так что девица стала беспокоиться и спрашивать своего вожатого; но он весьма сухо отвечал ей, что скоро придут домой. Наконец он приводит ее к медвежьей берлоге, и говорить ей: «Ступай туда, вот наш дом». Девица испугалась. Но мнимый знакомец настаивал, чтобы она полезла в яму, которую ей показал, и девица принуждена была лезть; но лишь только взошла туда, то увидела пред собою двух медведей; и от испугу тотчас бросилась вон и хотела бежать, но вожатый удержал ее и, наконец, успокоил, что это ей так показалось, и девица опять полезла в яму; и в самом деле, вместо двух медведей видит она старика и старуху, которые очень ласково пригласили ее к себе. За ней вошел и вожатый ее и, вдруг приняв вид медведя, начал ей выговаривать за то, что она смеялась и ругала его. И потом рассказал ей и доказал, что медведи в своей конуре такие же люди, но только вне оной – они медведи. Девица сколько ни плакала и ни горевала, наконец полюбила своего медведя и сделалась его женою. Весною, колоши как-то напали на эту берлогу, убили старика, старуху и молодого медведя и хотели убить и самую тоэнскую дочь, которая тоже приняла образ медведя; но она, в промышленниках узнав своих братьев и родственников, закричала им человеческим голосом и тем спаслась. Потом, рассказавши им все свое приключение, уверила их, что она не есть медведица, но дочь такого-то тоэна и их сестра; дело кончилось тем, что она пришла домой и опять сделалась человеком.

И потому ныне женщины, увидев след медведя в лесу или какие-либо его признаки, заочно хвалят его, уговаривают и умоляют, чтобы он не рассердился и не увел к себе. А мужчины у убитого медведя, по содрании шкуры, отнимают голову, и, украсив оную перьями, подобно шаманской голове, ставят к огню и поют особенные песни для того, чтобы и впредь им было такое же счастье в промыслах, и отнюдь не смеют смеяться или говорить какие-либо худые слова (что называется вообще (слово на местном наречии)) насчет его ¹⁸³.

Колоши говорят, что все обычаи и самый род жизни, ремесла и, словом, все они приняли от Эля.

Колошенки рождают также с помощью повивальных бабок, называемых (слово на местном наречии), (слово на местном наречии) и проч., смотря по действию их. Новорожденных младенцев обыкновенно обмывают пресною нетеплою водою и держат в люльке на мху. После родов женщина бывает 10 дней вне общей бараборы, в особенном шалаше (а в периодическом состоянии 3 дня, и тоже вне бараборы); потому что родовое очищение и особенно первое периодическое считается самою большою нечистотою. Новорожденного младенца грудью начинают кормить никак не ранее того, пока он выблюет из себя нечистоту, которая, по их мнению, если останется в человеке, то бывает причиною многих болезней. И потому они в первые дни мнут и жмут живот младенца. Грудью кормят от 10 до 30 месяцев; к пище начинают приучать не ранее года, и первый кусок, который дают дитяти, есть нетопленое сало какого-нибудь морского животного (кроме кита). Вместе с тем как дети начинают ходить, их купают в море и очень часто; первое купание начинается матерью и отцом дитяти, а потом предоставляется родному его дяде по матери. Колоши во время сильных морозов имеют обыкновение купаться в море поутру; но в это время купаются одни только молодые мужчины и дети; а женщины почти никогда.

Колоша может иметь два имени: одно с материнской стороны, а другое с отцовской. Первое имя новорожденному дается тотчас по рождении, и не иначе как самою матерью или родниками с материнской стороны. Младенца нарекают всегда именем какого-либо умершего родственника, известного или храбростью, или досужеством и проч. Второе имя родовое или отцовское ¹⁸⁴ дается торжественно и не иначе как только при больших поминках; и потому многие колоши, будучи не в состоянии сделать поминок, второго имени не имеют. Богатый же тоэн может дать родовое имя своему сыну тотчас по рождении его, но с тем, что он уже обязан сделать со временем знаменитые поминки по своим родственникам.

Девицу, когда у ней покажется первое месячное очищение, тотчас садят в темную конуру и не позволяют выходить на улицу ни за чем; на голову ей надевают шляпу с большими полями для того, чтобы она не могла смотреть наверх и тем, по мнению их, осквернить или испортить небо. Никто, кроме матери ее и рабынь-прислужниц, а иногда и ближайших родственниц, не может и не должен видеть ее. Таковое заключение продолжается или должно продолжаться целый год; но живущие подле крепости Ситхи ныне сокращают его от 6 до 3 месяцев.

В первое время затворничества девицы, прокалывается у ней нижняя губа для вставки калуш – этого отвратительного украшения колошенок. В проколотое место сначала вставляется небольшая спичка, которая потом сменяется большею и большею, и наконец вставляется небольшая калужка, которая потом увеличивается до 6 дюймов в окружности. Калги или рабыни не имеют права иметь это украшение.

По окончании затворничества богатой девицы, родственники ее делают игрушку или праздник; и когда соберутся гости, девицу одевают в новый полный наряд и выводят пред гостей. И тут начинается угощение. Калга, которая одевала ее, обыкновенно отпускается ни волю; и старое платье затворницы всегда бросается совсем, как нечистое.

Целомудрие девушки у Колош также ценится и уважается, как и у других. Особенно матери чрезвычайно дорожат этим; и потому строго смотрят за дочерями своими. Но корысть заставляет делать исключения, и ныне, т. е. по ознакомлении их с европейцами, эта добродетель делается реже и реже.

Свадьбы колош бывают без всяких религиозных обрядов.

Колоша, выбрав невесту по собственному своему желанно, посылает свата к родителям ее или, за неимением их, к ее родственниками. И если получит согласие их и также самой невесты, то будущему своему тестю посылает подарки, какие только может, и тогда приступают к самой свадьбе. В назначенный день, отец невесты собирает к себе своих родников и тех, с кем он вступает в родство, и когда соберутся гости, жених, в лучшем наряде, выходит на средину бараборы и садится впереди; тогда начинаются песни и пляска для того, как говорят, чтобы выманить невесту, которая во все это время сидит в своей конуре.

По окончании всех приличных для сего случая песен, от дверей конуры или спальни невесты до того места, где сидит жених, постилаются различные товары или меха. И потом выводят невесту в возможном украшении и садят подле жениха, по правую или по левую руку (на это нет особенного положения); и невеста, как водится, сидит с поникшею головою, во все время. Тут опять начинаются песни и пляска, в которых жених и невеста не участвуют. По окончании их или, сказать лучше, когда напляшутся все гости, начинается угощение. Но жениху и невесте ничего не дают ни пить, ни есть, ни в это время, пи после того целых двое суток; и потом, давши им поесть немного чего-нибудь, опять двое суток морят голодом; это, по мнению их, для того делается, чтобы молодые были счастливы во все продолжение своей жизни. По выдержке четырехдневного поста, новобрачные имеют полное право быть вместе всегда; но познание супружеской тайны бывает не ранее четырех недель. И потому для колош странно и смешно свадебное обыкновение русских.

Если жених богат, то и он в свое время делает игрушку и зовет к себе гостей, а бедный кончает свою свадьбу без всяких церемоний и пиров.

Жених имеет полное право или навсегда оставаться у тестя, или уехать в свое селение.

Отец невесты, или, вместо его, родственники, дают приданое за невестою, равное подаркам, полученным от жениха в первый раз^; а богатые дают и более.

Колоши женятся всегда на чужеплеменных, т. е. колоша вороньего рода всегда должен жениться на колошенке волчьего рода, и обратно. И никогда не случается, чтобы колоша женился на одноплеменной, и особенно на роднице.

Богатые колоши могут иметь по нескольку жен, смотря по состоянию каждого. В Насе есть тоэн, у которого 40 жен:, но первая жена всегда имеет старшинство и некоторую власть над всеми прочими.

У Колош, хотя и очень редко, но бывают и разводы. Если они не понравятся друг другу или недовольны оба, то могут разойтись, и в таком случае подарки и приданое не возвращаются и не переменяются; но если муж недоволен своею женою, то он, отпуская ее, возвращает ей и приданое ее. Но подарки его, которые он сделал тестю, ему не отдаются. Если же муж уличить жену свою в неверности, то может выгнать ее; и в таком случае приданое ее остается при нем, а подарки он может взять обратно. Дети во всяком случае остаются при матери.

У колош есть и половинщики так же, как было и у кадьякцев; но явный половинщик всегда должен быть или брат или ближний родственник.

После умершего мужа, оставшуюся жену должен взять родной брат умершего или племянник, сын сестры его; в противном случае из этого может быть драка и даже война. Но если нет ни брата, ни племянника, в таком случае вдова может выйти, за кого хочет, но разумеется, также за чужеплеменного.

Соблазнитель чужой жены, (если он не родственник мужа), если ускользнет от копья запальчивого мужа, должен заплатить что-нибудь оскорбленному мужу; а родственник должен быть половинщиком и в содержании жены.

До прибытия русских, или сказать лучше, до тех пор, пока колоши не узнали, что пуля может убить храбрейшего, и что ее может послать рука самой слабой женщины, у них было непременным правилом бичевать себя, для показания своей храбрости и для укрепления своего тела и духа, но ныне этот обычай бывает гораздо реже.

Бичевание бывает всегда зимою, поутру, во время сильных морозов, (когда они обыкновенно купаются в море). Старший в роде выходит на берег и приказывает принести голых прутьев как можно более, и, взявши из них несколько, становится на берегу. Тогда храбрейший из всех купающихся в море выбегает из воды и подходит к нему, подставляя прежде грудь свою; и держащий в руках прутья начинает сечь его как можно сильнее и до тех пор, пока не устанет, или пока другой храбрец из зависти и хвастовства не столкнет с места бичуемого храбреца и не заменит его собою. Самые же храбрейшие из них, в припадке своей храбрости, после сечения берут острые камни в обе руки, или нож, и режут себе грудь и руки до крови и иногда очень глубоко; и потом опять садятся в море и сидят до тех пор, пока совсем не окоченеют; тогда их выносят и кладут на одеяло подле огня, который, во время купания, обыкновенно разводится как можно более.

Это утреннее бичевание не так больно, говорят, как бы казалось; потому что оно бывает на морозе и по выходе из воды, где тело отерпнет или окрепнет, и при ударах только что горит. И потому утреннее бичевание не так страшно для колош; но страшно вечернее, которое бывает в бараборе и при разложенном огне; и потому оно бывает гораздо реже утреннего. Вечером, когда уже все соберутся домой и рассядутся подле огня и разогреются, вдруг, по тайному знаку старшого в роде, вносятся в барабору пуки голых прутьев и кладутся пред ним. Он тотчас встает с места и, взявши два-три прута, стоит в ожидании охотника; тогда неустрашимейший из всех домочадцев сбрасывает с себя плащ и подходит к нему, также грудью прежде. И тот начинает его сечь как можно сильнее; и некоторые до тех пор выстаивают (поворачиваясь то спиною, то боком), пока не вздует все его тело; но бичуемый не произнесет ни одного стона, ни одного болезненного звука и старается даже не поморщиться. Выдержавший все такие пытки приобретает имя храбреца, который никогда и ничего не струсит. Ныне это последнее бичевание почти уже совсем оставлено, как бесполезное при нынешнем образе войны, а вероятно более потому, что оно слишком накладно. Очевидец сказывал мне, что вечернее бичевание так страшно, что один шорох прутьев, несомых в барабору, подирает по коже самых храбрецов: потому, что отказаться от пытки, или не встать под удары, значит, прослыть трусом; а получить славу храбреца очень невыгодно. Вообще-то и другое бичевание предлагается на волю каждого, и отнюдь никого не принуждают и не вызывают поименно.

Главных игрушек или праздников у колош бывает только три: первая – поминки (выражение на местном наречии) (т. е. кормить покойников), вторая, собственно игрушка (слово на местном наречии) (т. е. поют), и третья – за детей (слово на местном наречии) (т. е. для детей).

Для всякой игрушки, или для всякого праздника, есть собственный песни.

На все игрушки приглашаются одни только чужеплеменные колоши (слово на местном наречии) –или Ахкани; но не свои однородцы, так, например: колоши вороньего рода приглашаюсь на праздники колош волчьего рода и обратно.

На всех праздниках, и особенно на втором, бывают угощения; и для того запасается большое количество разной пищи, как то: мяса, ягод и особенно юколы и жиру. Но китовины все ¹⁸⁵ колоши не едят.

Первая игрушка, т. е. поминки совершаются по вновь умершем тоэне или почетом, т. е. богатом колоше, его родниками. Особенного назначения или определенного дня для сего нет; но начинаются тогда, когда исправятся родники, желающие сделать поминки; и случается, что некоторые празднуют уже тогда, когда почти совсем сгниет труп умершего, который при сем празднестве сожигается. Сожигание покойников происходит в присутствии родственников и знакомых их, и производится в действие чужеплеменными. Ближние родственники умершего при сем случае оплакивают его. Многие из колош, в знак своей привязанности к умершему и печали по нем, жгут свои волосы тем самым огнем, которым сожигается покойник, подстав я голову к огню. Кайганские колоши особенно славятся тем, что они, при сожжении и поминках своих родственников, терзают себя без пощады, бьют себя по лицу камнем и проч. По исполнении обряда – сожжения трупа – все гости приглашаются в барабору умершего и садятся вокруг, и с ними жена умершего (или муж умершей); потому что она по роду своему принадлежит к гостям чужеплеменным. И когда соберутся все гости, то родственники, с остриженными или опаленными головами и выпачканными сажею лицами, входят в барабору, имея в руках посохи, и, став на средине с поникшими головами, начинают плакать но покойнике и петь песню; им аккомпанируют и гости. Этот плач бывает сряду четыре вечера после обряда сожжения.

Во время плача родники умершего, если хотят, убивают и калгов: одного или двух (для ирислуги умершему на том свете); но не из числа калгов умершего, а своих. Калга лишается жизни всегда тою смертью, какою помер поминаемый покойник; например, если покойник потонул, то и калгу топят; но если он помер от болезни, то калгу давят палкою, положивши оную на шею.

По окончании плача, т. е. на четвертый вечер, родственники умершего умывают свои лица и накрашиваются красками, и начинают дарить гостей и особенно тех, кои работали при сожжении трупа. После того начинается последнее угощение, которым оканчивается и вся игрушка.

Все имение умершего достается родникам его; и жена после мужа не наследует почти ничего из мужнина имения, но приданое ее остается при ней; если же у покойника есть племянник (сын сестры его) или меньший брат, то он делается наследником всего и самой жены умершего. И в таком случае он главный в делании поминок ¹⁸⁶.

Вторая игрушка Кхатаиши́ делается для того, как они выражаются, чтобы подымать покойников: потому что в это время более сооружаются памятники.

Таковые игрушки делаются очень редко, потому что на них приглашаются гости со многих селений, которых, сверх угощения, должно еще обдарить; почему таковые праздники делают одни только богатые. И здесь, в Ситхе, после 1828 года не было еще таковой игрушки. Сделать Кхаташи значит разориться совершенно; потому что хозяин раздаривает не только все свое имение, но даже и женино приданое. И оттого у колош есть пословица: что ты разве Кхаташи, если видят кого обедневшим.

Когда какое-либо семейство или целое селение вздумают сделать Кхаташи, то за несколько времени посылают в проливы по всем селениям приглашать своих Ахка́ни, т. е. не своеплеменных, но не поименно, а всех, кто хочет или может ехать; весьма многие приезжают с женами и детьми. Барабора, в которой намереваются сделать игрушку, очищается по возможности, а иногда строится новая; снаружи над дверями и внутри впереди изображается герб родовой, т. е. то животное, по которому слывет поколение, например, Кухонтаны изображаюсь волка или орла; Текуяти – медведя и проч.

По съезде всех или многих гостей, начинается самая игрушка, т. е. песни и пляска, которые вообще начинаются с вечера и продолжаются до утренней зари. По окончании пляски обыкновенно бывает приличное угощение, разумеется, одних только гостей, которые одни имеют привилегию быть угощаемы и начинать игрушку. Таковые пляски, песни и угощения продолжаются несколько. дней, т. е. до тех пор, пока хозяева бараборы в состоянии кормить гостей.

В последний вечер, когда гости кончат пляску и песни, главный из сделавших игрушку уходит в свою конуру и там одевается в заветный наряд своего поколения, который только при таковых именно случаях может быть надет, но более никогда; и потому, если владетель такого наряда или наследники его не имеют состояния сделать игрушку, то наряд сей сгнивает без всякого употребления. Впрочем ситхинские Колоши имеют случай надевать их и без игрушки, а именно при плясках на кораблях, приходящих из России.

Заветные наряды бывают различны, например: у Колош волчьего рода или у Кухонтанов, наряд сей состоит из волчьей шкуры, с хвостом и лапами, и из дерева, или даже из меди, выделанною головою и зубами; у поколения лягушечьего делается деревянная шляпа, с изображением на ней лягушки, в большом виде, и плащ также с изображением лягушки с различными украшениями, ремешков, горностаев ¹⁸⁷ и проч.

Анкау или главный из хозяев, одевшись в заветный наряд, выходит на сцену, ведя с собою несколько калгов. В это самое время кто-нибудь на улице должен кричать по-волчьи или по-лягушечьи, т. е. криком того зверя, к которому принадлежит поколение делающих игрушку. Крик этот есть знак или решение участи калгов, которых ведет Анкау. Если крик зверя или птицы хорош или веселый, тогда калгов не бьют, но отпускают на волю. Если же ворон клохчет, как обыкновенно к худой погоде, – то, говорят, будет худая погода, т. е. много будут бить калгов. Бить или не бить калгов, или сколько их бить, или отпустить на волю ¹⁸⁸ –об этом делается совещание еще до начатия игрушки, но в действие приводится во время выхода Анкау в заветном наряде. По решении участи калгов, хозяева начинают свои родовые песни, т. е. о происхождении своего племени, о подвигах своих предков, и проч. А по окончании оных хозяин садится впереди. И тотчас пред него выносятся различные вещи для подарков, (в числе коих рогдуги считаются драгоценностью); впрочем подарки вносятся и пред выходом Анкау.

Подарки раздаются не всем равно, но почетным и богатым более и дороже; а простым и бедным менее и простее, смотря по знакомству и состоянию гостей. В числе подарков у богатых бывают и калги. И этим заключается игрушка. На следующий день та же самая игрушка начинается в другой юрте со всеми теми же обрядами и проделками, и так далее по всем прочим бараборам, если игрушка делается целым селением.

При сих только игрушках колоши, отправляющие Каташии, имеют право, если захотят, принять себе другое имя кого-либо из умерших родников. И не только одни мужчины, но не редко и тоэнши в это время принимаюсь себе другое имя.

Третья игрушка за детей делается очень редко и весьма немногими, потому что издержки на второй игрушке отчасти могут возвратиться на подобных – ответных игрушках; но издержки и подарки на игрушке за детей совершенно невозвратимы.

Приглашение на эту игрушку, пляски, песни, подарки бывают точно также, как и на второй игрушке, с тою только разницею, что здесь калгов совсем не бьют, но отпускают на волю по числу детей, за коих делаются игрушки.

Для этой игрушки почти всегда делается новая барабора, которую работают охотники своеплеменные и чужеплеменные без разбору; и при раздаче подарков гостям, особенно обдариваются и строители, несмотря на то, что хотя бы они были и своеплеменные (при других же игрушках своеплеменные никогда не получают подарков).

После песен и пляски приносятся подарки, и в то же время выводят из конуры детей хозяина в возможно лучшем наряде, одного за другим, по старшинству и без разбора пола, и становят рядом на средине бараборы. Потом у старшего начинают прокалывать которое-нибудь ухо по одной дырочке. Операция эта совершается всегда какою-нибудь женщиною, знающею это дело, и которая всегда назначается самим отцом, и за то получает большие подарки. Самая же операция производится очень просто: берут иголку с ниткою и продевают ухо, и оставляюсь нитку в нем. Во время прокалывания все присутствующее шипят, т. е. произ ностят звук сссс до самого окончания операции.

По окончании прокалывания следуют подарки и угощение.

Колоши, с проколотыми ушами, вообще называются Анга́ши, т. е. дворяне, которых и потомки, хотя бы не имели состояния получить таковые отличия, пользуются почетом. Самое большое число дырочек в ушах может быть восемь, т. е. в каждом ухе но четыре – по числу главных костей ручных и ножных. Но чтобы получить полное число дырочек, надобно сделать восемь игрушек, что и для самого богатейшего из колош почти невозможно; а потому ныне нет ни одного из них, который бы в состоянии был иметь полное число дырочек, и даже немного таких, которые имеют по две или по три дырочки.

В Ситхе почти у всякого колоши проколоты уши – но это почти все самозванцы. Впрочем есть обычай у многих и почти у всех колош прокалывать уши детям, но это прокалывание или эти дырочки не дают права на дворянство.

Кроме сих трех великих игрушек, или торжественных праздников, у колош бывают и другие меньшие, кои можно назвать просто пирушками; и они бывают по случаю родин, шаманства, новоселья, (что называется сушить барабору) свадьбы и, иногда, при выходе девицы после годового затворничества, где гости бывают также кунетканаги́, т. е. чужеплеменные. (Только при случае получения рому, гости бывают без разбору, т. е. свои и чужие).

Судя по тому, что Колоши имеют обычай и как бы закон созывать гостей знакомых и незнакомых на свои праздники и игрушки и угощать их, чем только могут, иногда даже до того, что у самих после гостей не остается ничего; и что также они, как видно иногда, принимают и угощают приезжих не неприятелей и знакомых (но всякого ли и всегда ли, не могу сказать за верное), можно сказать, что гостеприимство колошам не чуждо. Но у них нет обыкновения угощать гостя женами, как бывало у некоторых дикарей и, правда, не всякая невеста у них бывает невестою в полном смысле; и хотя это не бывает причиною развода или расхода между супругами; но весьма часто бывает причиною несогласия между ними и ненависти мужа к жене.

При заключении мира, взятые аманаты, сначала несколько дней сряду не должны есть правою рукою, как такою, в которой во время сражения держится оружие, но всегда левою рукою. И при каждом аманате, приставляются по два помощника (как называет толмач), т. е. собеседника, которые суть вместе и стражи их.

Наказаний за преступления (кроме пытки колдунов) у колош не бывает никаких, выключая того, что иногда дяди секут своих малолетних племянников за то, если они не хотят идти в воду зимою во время морозов. За убийство платится убийством самого убийцы, или его ближних родственников, и всегда равным числом душ.

Воровство не считается за большой порок. Обличенный вор должен или возвратить украденное, или вознаградить убыток чем-нибудь, но сам он ничего не терпит. Воровство так же, как и порча, обличается посредством шамана и шаманства.

Соблазнитель чужой жены, как сказано выше, если ускользнет ножа или копья, удовлетворяет обиженного мужа какою-нибудь платою.

Калги или рабы колош суть военноплененные или купленные от других, и также дети, рожденные от калги-матери.

Калга не пользуется никаким правом гражданственности, т. е. он не может иметь ни собственности, ни жены без позволения своего господина. И он вообще есть вещь, которую можно продать, бросить, подарить и уничтожить без всякой ответственности. Но надобно сказать, что почти никогда не случается, чтобы господин убил своего калгу без всякой причины или в запальчивости. Впрочем, это, вероятно, более потому, что калга хотя и вещь – но вещь дорогая.

Умерших калгов никогда не сожигают, как обыкновенно делается с телами свободных, но или кидают в море, или просто относят в лес.

Калга может быть убит своим господином при следующих только случаях: 1) на поминках. 2) на больших игрушках и 3) на новоселье, но более никогда.

Если калга, назначенный быть убитым, успеет скрыться, то он остается в живых, и по окончании игрушек может спокойно возвратиться домой; и за побег свой не наказывается ничем. И некоторые из тоэнов и почетных колош, имеющих калгов, нарочно дают случай убежать любимому или любимой калге.

Калгов бьют почти всегда таких, которые или стары, или хворы, или малы.

Господин всегда имеет право отпустить на волю своего калгу. Но вообще отпускаются только при следующих случаях: 1) на поминках, 2) при больших игрушках, 3) на игрушках за детей и 4) при выходе девицы из затворничества.

Вольноотпущенный калга пользуется всеми правами обыкновенного колоши и причисляется к тому роду (из главных), к которому принадлежала мать его; несмотря на то хотя бы он был из колумбийцев или других южнейших народов, потому что и они также разделяют себя на два рода: Вороний и Волчий.

У колош есть и свои кузнецы, делающие копья., кинжалы и другие безделицы; говорят, что первый кузнец был не мужчина, но чилкатская женщина, по имени (имя на местном наречии) (т. е. полумужчина). Таковое название она получила по превосходству ее искусства пред мужчинами; и потому что будто бы она была в самом деле женомуж.

Колоши, по моему замечанию, могут быть и, наверное, со временем будут господствующим народом из всех североамериканцев, начиная от Берингова пролива и до Калифорнского залива, а может быть и далее ¹⁸⁹. Потому что они и в теперешнем состоянии гораздо лучше всех по своим способностям. Правда, колоши не имеют некоторых добрых и похвальных качеств, например, алеутов; но зато они всех превосходят своею деятельностью, сметливостью и склонностью к торговле. А при таких качествах, со временем. т. е. при дальнейшей образованности их или ознакомлении с нашими понятиями и познаниями, они станут гораздо на высшую степень в сравнении с окружающими их народами.

Чтобы иметь понятие об умственных способностях колош, стоит взглянуть на вещи собственного их произведения, как то: баты, одеяла или плащи, копья и изваяния разных фигур и проч.

Баты сколь бы велики ни были, обыкновенно делаются из одного дерева и почти всегда без наделки. В каждом бате, при всех удобствах для помещения и приведения в движение, более или менее соблюдены качества для плавания в море и для ходкости.

Плащи или одеяла колошенские, делаемые из козьего пуху, переделываемого в нитки разных и весьма прочных цветов, с разными и весьма правильными фигурами, по их обычаю и вкусу, – приводят в удивление как искусством отделки без всяких машин, так и приготовлением шерсти, краски, и проч.; и все это есть собственное их изобретение, совершенно ни от кого незанятое.

Чтобы довести эти ремесла до такого совершенства, в каком мы находим их ныне, и притом без всякого пособия со стороны других народов, нужно более, нежели обыкновенная сметливость. Правда, нужда и опыт суть великие учители, могущие умудрить и самого несмысля. Но чтобы уметь научиться из опытов и только одними опытами дойти до совершенства или до возможного улучшения и особенно в таких вещах, без которых можно обойтись, или которые можно заменить другими (например, одеяло звериною шкурою), – нужен ум.

Но гораздо более и виднее доказывает в колошах способности ума – искусство их делать копья и кинжалы, (первоначально из самородной меди, а потом и железа) как более многосложное, чем искусство делать баты и одеяла.

После сего уже не стоит говорить об их искусстве ваяния (из аспида и дерева), которое, в сравнении с прочими североамериканцами, можно назвать даже совершенным: равно не удивит уже и то, что колоши в состоянии понять и сделать очень многое, например, плотничать, заниматься огородством и проч.

Хотя до сих нор еще не было опытов в большом размере – обучать колош чтению, письму и проч.; но судя по трем человекам, из коих двое, несколько времени обучаясь в ситхинской школе, научились читать по-русски, а последний обучается ныне, – можно сказать, что способности колош в этом отношении не только не уступают способностям алеутов и креолов, но даже гораздо выше, как это видно в обучающемся ныне мальчике, который, будучи 8 или 9 лет, поступил в школу нисколько не зная русского языка, и в течение менее нежели 5 месяцев начал понимать русский язык и отчасти говорить по-русски; и, выучившись разбирать русскую грамоту (разумеется, от русского учителя, ни слова не знающего по-колошенски), далеко назади оставил многих из своих товарищей, начавших учиться с ним вместе.

Здесь нельзя упустить из виду и того, что у колош на всякое явление в природе есть свои причины, свои легенды и басни, конечно, весьма незамысловатые, но все они одна от другой различны или, по крайней мере, одна на другую не совсем похожи. Правда, все таковые бредни нисколько не доказывают глубокомыслия или светлого ума у колош; но они показывают то, что люди эти, по крайней мере, размышляют, и в этом отношении они несравненно выше калифорнских индейцев, которые едва ли умеют объяснить что-нибудь. Признаками размышления или, так сказать, брожения и проявления ума колош, могут служить вопросы некоторых из них, которые они мне делали при посещениях и беседе моей с ними ¹⁹⁰.

После всего замеченного здесь, в рассуждении умственных способностей колош, можно решительно сказать, что Колоши довольно неглупы, и что они очень способны к среднему образованию, но не к высшему, так как и вообще все люди, выходящие из дикого состояния.

Но кто превосходит в отношении умственных способностей? Колоши ли? Или Лисьевские алеуты, как умнейшие из всех прочих? Точное решение сего вопроса весьма нелегко, но, сколько я мог заметить и узнать тех и других, могу сказать в рассуждении сего только то, что, судя но рукоделиям тех и других, смышленость колош выше, чем у алеут, но напротив того то, что собственно называется природным умом, у алеут выше, нежели у колош. Впрочем, это может быть оттого, что алеуты ранее познакомились с русскими и особенно оттого, что приняли христианскую веру.

Но в рассуждении деятельности и склонности к торговле и сметливости и даже, можно сказать, в искусстве торговых оборотов, колоши без всякого сравнения далеко выше алеутов и вообще всех своих соседей; и в сем отношении и особливо в торговле, они едва уступят даже полуобразованным народам. Так, например, один из тоэнских детей, начав торговлю от нескольких бобров, в течение трех или четырех лет приобрел себе восемь калгов, отличный бат, жену, несколько ружей и множество разных вещей и, словом сказать, сделался богачом ¹⁹¹.

При самой продаже вещей своих, колоши не тотчас отдают их покупателю, но выжидают, вызнают и торгуются до невозможности и даже, отдавая уже какую-либо свою (значительную) вещь за условленную цену, непременно просят какой-нибудь придачи (иста́к).

В рассуждении Деятельности колош должно сказать, что мужчины деятельны даже до неутомимости, но только в делах великих и внешних; а домашними делами они почти совсем не занимаются; и это не от лености, а так сказать от важности: ибо таковые занятия, по мнению и обычаю их, приличны и свойственны только женщинам и калгам. Женщины же колошенки удивительно деятельны как в домашнем быту, так и в мелочной торговле: так, например, колошенки, разумеется, живущие в Ситхе, никогда не упустят случая вынести на рынок для продажи что-нибудь из местных произведений, начиная от молодых прутьев малинника до ягод и палтусьей юколы; и для того, чтобы достать что-нибудь для рынка, они не щадят ни трудов. ни силы и ни ног своих. И также с охотою нанимаются работать в огородах.

В последнее время несколько колошенок живет с русскими; и должно сказать, что почти все они очень порядочные женщины во всех отношениях, так что и самая последняя из них нисколько не хуже обыкновенной алеутки или креолки. Многие из них, живя с промышленниками, имеют по нескольку детей; и несмотря на недостатки, они очень хорошо держат детей своих; конечно, не совсем порядочно; но несравненно лучше креолок. В хозяйстве они чрезвычайно деятельны и работящи ¹⁹², к мужьям своим или сожителям очень привержены и даже любят их; нередко, вместо того чтобы получать от мужа своего на содержание, они трудами своими кормят их самих, так, например, я знал одну колошенку, которая, связавшись с одним из самых буйных русских, с самой молодости и до самой старости не оставляла его, несмотря на самые жестокие с нею поступки его, и тогда, как она, имея родников колош, могла уйти от него.

В религиозном отношении, колошенки, если и не могут сравниться с лисьевскнми алеутами; то всех других, т. е. кадьякцев и креолов, они нисколько не хуже, а некоторые даже лучше. В первый раз, когда мне привелось с ними говорить (т. е. в великий пост), они меня даже поразили своим знанием и своею набожностью.

Деятельность и трудолюбие колош очень заметны и в самых креолах и креолках, рожденных от колошенок. Нельзя сказать, чтоб все таковые креолы и креолки, без исключения, были порядочные люди и лучше своих собратий; но сравнительно с другими, из них более найдется таковых, так, например, из 10-ти креолов и особенно креолок, колошенского происхождения, наверное, 4 будут очень порядочные люди; а из креолов, другого происхождения, едва ли и из 20 можно найти такое число порядочных, разумеется, в отношении трудолюбия.

Как колоши, так и алеуты, живя при море, большую часть продовольствия своего получают от моря; но несмотря на одинаковые обстоятельства тех и других и даже на то, что колоши, в сравнении с алеутами, гораздо более имеют средств во всякое время года достать себе пищи, они постоянно делают себе запасы для зимнего времени и всегда не только достаточно, но даже с избытком, и употребляют с расчетом и бережливостью; а алеуты, будучи убеждаемы каждогодными опытами: что зимою, от 4 до 10 недель, им невозможно выехать в море, – почти не пекутся о завтрашнем дне, а при запасах совсем не умеют быть бережливыми.

Алеуты почти бессребренники, т. е. нелюбостяжательны, но колоши, напротив того, умея быть бережливыми и рассчетистыми, имеют большую склонность к стяжанию богатства и умеют приобретать не только нужные для своего употребления вещи, но даже и такие, кои им только нравятся. Есть много колош, и особенно в проливах, у которых целые сундуки набиты разными вещами и часто очень дорогими; а у некоторых и самые сундуки не иначе как кантонские, т. е. такие, которые и в Ситхе между русскими ценятся не менее 70 рублей, и, следовательно, колоше каждый сундук стоит не менее 6 или 7 бобров.

Терпелив ли колоша так, как алеут? Я не могу       на это отвечать решительно или доказать то или другое примерами. Но судя по       их воспитанию       детей, и по тому, что они почти нечувствительны к морозу и умеют переносить всякие трудности и страдания, как, например: вступающие в шаманы, бичующиеся и оплакивающие родственников при похоронах, – можно сказать, что колоши физически, или в отношении к телу, терпеливы не менее алеут, т. е. до бесчувствия. Но терпеливости душевной, как то: чтобы снести обиду, оскорбление и даже один неласковый взгляд, у них кажется нет. Это доказывается их мстительностью, которая простирается до того, что если обиженный не мог отмстить своему обидчику в сей жизни, то он завещавает это своим детям. Но я думаю, что и самая мстительность их происходит не столько от раздражительности, сколько от обычая и честолюбия; или, но крайней мере, колоша мстит не потому, чтобы он в самом деле не мог перенести обиды или оскорбления; ибо тот, кто нечувствителен к страданиям телесным, может, если захочет, легко перенести и страдания душевные, особливо тогда, когда он будет убежден, что таковое терпение составляет добродетель, делает ему честь, пользу и проч.

О колошах говорят или, по крайней мере, говорили: что они народ зверский и кровожадный. И это доказывали их мстительностью и тем, что они убивают рабов своих. Но едва ли колоши заслуживаюсь названия зверских и кровожадных, потому что мщение за обиды есть общий закон всех диких, не имеющих другого закона кроме внутреннего, врожденного. Колоша не ищет крови, но только требует кровь за кровь. Не говоря о частных случаях, где прежде колоши нападали на русских и убивали их, но и самое нападение их на первое заселение русских и истребление его ¹⁹³, совсем не есть следствие или действие их зверства и кровожадности; но совсем других причин и весьма естественных и уважительных. Обычай же их – убивать калгов, не есть их прихоть или простое желание, но исполнение требования веры их и доказательство любви их к родным.

Колоши хвалятся своею храбростью на войне, и правда, по виду их, по осанке и смелости, с какою они обращаются с иностранцами, о них можно сказать, что они если и не храбры, то и не трусы. Но кажется, несмотря на то, что храбрый воин, убитый на сражении, по их мнению, поступает в Еки первого разряда и что, как воспитание, так и многие обычаи их имеют целью приучить их к неустрашимости, и даже общее мнение всех, уважая храбрых, отнюдь не одобряет трусов, – храбрость их слишком сомнительна. И если они храбры, то храбры только в безопасности и при трусах. В доказательство неблагоприятного для них мнения можно представить самый образ их войны, тактика коей состоит единственно в том, чтобы нападать на неприятеля врасплох; и открытою силою они действуют или, лучше сказать, показывают вид открытого действия только при взятии друг от друга аманатов или заложников мира. При нападении на них неприятеля, они совсем теряются, как то было во время войны Ситхинцев со Стахинцами. Ситхинские колоши, считая себя обиженными, решились отмстить Стахинцам и пустились в поход в весьма значительном количестве. Подъехав близко к Стахинскому селению, они расположились на одном островке – выждать удобный случай для нападения; но Стахинские колоши, узнав об этом как-то, сами тайным образом подкрались, и, взобравшись на гору, под коей расположен был лагерь Ситхинцев, вдруг открыли огонь, и Ситхинцы, не имея возможности убежать, не умели и защищаться, и потому были совершенно разбиты до того, что если бы Стахинцы были в самом деле храбры, то они могли бы всех оставшихся взять в плен. Но напротив того, им удалось взять трех или четырех (в числе их сына тоэна Катмяна, которого они, однако ж, отпустили из милости, как говорят Стахинские, все же прочие уехали восвояси, не быв преследованы никем, несмотря на то, что они были в малом числе. К этому можно прибавить и мнение наших старовояжных промышленников, имевших с колошами неприязненные действия, при первом заселении Ситхи, которые говорят: что Колоши пред хилыми и невидными русскими храбры до дерзости; а от одного видного и неустрашимого бегут десятки колош. В подтверждение такого мнения русских о Колошах я могу сказать и то, что я сам видел. В бытность мою в Ситхе в 1824 году, (когда колоши были гораздо диче и ближе к первобытному их состоянию) по одному случаю произошла размолвка между русскими и колошами, которая столь была немаловажна, что все русские стояли под ружьем, и бывший в то время здесь русский фрегат Крейсер был готов открыть неприятельские действия против колош, по первому сигналу с крепости; а колоши еще ранее взялись за ружья и засели за пнями и колодами; некоторые расположились даже под самыми пушками крепостной будки и тем заняли дорогу к одному дому за крепостью, подле коего обыкновенно бывали переговоры и торговля. И когда некто г. Носов (приказчик Компании) пошел по этой дороге для переговоров с колошенскими тоэнами – один, вооруженный только саблею; то один храбрый колоша, стоявший на самой дороге, тотчас прицелился в него, и, вероятно, не для того, чтобы выстрелить, но чтобы только устрашить его; но г. Носов, не обращая на него внимания, шел прямо и, подошел к прицелившемуся колоше, дал ему такую оплеуху, что тот и с ружьем полетел в грязь, а г. Носов продолжал свой путь, не оглядываясь. И колоша, как ни было ему досадно и обидно, тем более, что товарищи его начали над ним смеяться, но не смел предпринять ничего против своего врага и обидчика.

При первом взгляде на колош, можно заметить в них тщеславие, потому что они, будучи приглашены в гости к русским, являются не иначе как в лучшем наряде и особенно в европейском платье; при встрече с ними держат себя всегда важно; и оскорбляются даже одним презрительным взглядом, и проч. Но кто не тщеславен? Кто из обыкновенных людей не хочет показать свое преимущество, и то, что в нем есть хорошего? И даже кто не старается выказать себя лучшим, нежели он в самом деле есть? И потому тщеславие в колошах – как детях, не совсем есть их особенная черта. Ибо чувствительность колоши к оскорблениям можно приписать не столько тщеславию, сколько чувствованию его собственного (и конечно мнимого) достоинства, которое он поставляет в своей нечувствительности к телесным страданиям, во мнимой храбрости, и особенно независимости и полной свободе; и это-то самое возвышает его в собственных глазах его ¹⁹⁴ . Да и самое то, что они наряжаются в европейские платья, не совсем можно приписать тщеславию, потому что это они делают только в тех случаях, когда их приглашают на какое-либо судно или к начальнику.

Теперь следует сказать и о том, какое имеют понятие колоши о христианской религии? готовы ли принять ее, и проч. Прежде нежели буду говорить об этом, я считаю необходимым представить на вид следующее.

Как бы коротко не познакомились с колошами, и в каких ни были мы с ними дружественных сношениях:, но еще много бы протекло времени, пока они могли бы вполне убедиться в преимуществе наших пред ними познаний и понятий, без содействия и влияния совсем особенных причин. Так, например, если бы мы назад тому не более как три года (т. е. в 1834 году) вздумали убеждать колош в пользе прививания оспы; то сколько и как бы мы ни старались об этом, все было бы тщетно. Но в 1835 году пришла оспа и, убавив число их почти до половины, убедила их самым лучшим образом в том, что русские знают более и лучше, чем они; потому что оспа, как ни была заразительна, и как ни желали колоши, чтобы она поражала и русских¹⁹⁵, не коснулась ни одного русского. И даже если бы до этого времени, напри мер, кто-нибудь вздумал насильно привить оспу кому-нибудь из колош; то я уверен, что колоша вырезал бы и вырвал то место, где привита ему оспа; но напротив того, ныне после горького опыта, и, разумеется после испытания всех своих собственных средств избавиться от оспы, как-то: шаманства, употребления льду и снегу во время болезни и проч. колоши и колошенки сами приходили и приходят к Ситхинскому доктору и просят его о привитии оспы себе и детям своим, и многие приезжали за этим из дальних мест, так что менее нежели в течение года привита оспа более нежели 250 человекам из колош. Это доказываете, что колоши переменили свое мнение о русских и их познаниях и даже веру свою в шаманство и шаманов, по крайней мере в сем отношении: и, следовательно, если они ныне убедились в пользе прививания оспы; то без сомнения поверят и в другом (разумеется, не вдруг).

Итак, появление оспы или 1835 год, по всей справедливости, должно считать важнейшей эпохою в истории колош. Ибо это время для них есть рубеж, или грань, где окончилось владычество грубого невежества и дикости, и начинается заря их просвещения и людскости. А потому и просвещение их светом христианства теперь гораздо возможнее, нежели прежде.

Главным препятствием, со стороны колош, были и еще несколько времени будут их шаманы и старики. Но вера в шаманов теперь поколебалась; а из стариков большая часть унесены тою же оспою. И, судя по всему этому, можно сказать, что весьма недалеко то время, когда и здесь будут покланяться Великому Имени Иисуса Христа. Эго можно заключить особенно из того, что:

1-е) Вообще все колоши никогда, и особливо теперь, нисколько не препятствуют своим собратиям креститься ¹⁹⁶ и крестившихся не только не исключают из своего собратства, но напротив того, смотрят на них как на таких людей, которые более их знают и которые уже вступили в круг просвещенных; и даже матери-старухи, которые во многих случаях имеют большое влияние на дела колош, охотно или, по крайней мере, без всякого препятствия позволяют ¹⁹⁷ своим дочерям креститься. Главный тоэн в Стахине сказал мне торжественно: что он никому не запрещает (впрочем, и не может) креститься.

2-е) Колоши смотрят на религию или на отправление наших религиозных обрядов с уважением. Так, например, в бытность мою в Стахине, в первый раз от учреждения там нашего Редута, мне нужно было отправить Литургию, о чем я заблаговременно известил колош, живущих подле Редута. И так как там нет часовни, то место для священнодействия избрано было вне крепости (под крышею одного строения, со всех сторон обнесенного решеткою). Здесь нет надобности говорить о том, что это для колош было весьма любопытно, и что их собралось множество. Это весьма натурально. Но они своим уважением и своею благопристойностью, с какими смотрели на новое и непонятное для них действие, и которые весьма были б заметны и в самых воспитанных в христианстве, – удивили меня и заставили уважать их самих. Надобно отдать справедливость, что не только взрослые, но даже и дети отнюдь не шумели и не делали ничего неблагопристойного во все время службы, которая продолжалась более часа ¹⁹⁸. Особенно я думал, что не произойдет ли между ними какого-либо шума тогда, когда они увидят своих однородцев (которых я в тот же день окрестил), приступающих к причащению вместе с русскими, потому что, хотя они окрещены были мною с согласия тоэна и родственников их, но может быть, очень многие этого не знали; но и здесь не произошло совершенно ничего похожего на шум и ропот, кроме особенного внимания.

Подобного уважения и внимания к нашим обрядам с первого раза не видно в колошах Ситхинских, потому что они в церковь ходят только в большие праздники и притом всегда одни только почетные или приезжие. Но это более оттого, что каждый раз должно представлять главному начальнику колоний как о числе желающих быть в церкви, так званиях и именах и проч. Словом сказать, доступ в церковь и почетнейшим весьма затруднителен, а для простых, и особенно всех вдруг, совсем невозможен; потому что церковь находится внутри крепости, а не впускать в крепость значительное число дикарей, и притом в праздничное время, есть справедливая мера осторожности. Но при церемониях, отправляемых вне крепости, как-то: при погребениях, и особенно значительных лиц, колош всегда собирается очень много.

Здесь нельзя также оставить без внимания и того, что за несколько времени пред сим, Ситхинские колоши очень нередко снимали образа, врезываемые в могильные кресты, и даже разрывали могилы русских; но ныне совсем нет.

3-е) И самое главное доказательство того, что близко время просвещении колош, есть то, что они ныне очень охотно слушают рассказы о нашей религии. Это я знаю также по собственному опыту, а) В бытность мою в Стахине, я, как после отправления священнодействий, так и при посещении моем почетнейших тоэнов в их жилищах, сколько мог, говорил им касательно нашей религии и вообще о нравственности; и они с охотою и вниманием слушали меня; и один из них даже сделал мне вопрос: что будет там тем людям, которые здесь делают добро ¹⁹⁹. По возвращении моем из Стахина и при первом оттуда приходе судна я получил от тамошних тоэнов приветствие и желание еще видеть меня. b) Проживая в Ситхе, я также много раз бывал у колош в их бараборах и особенно в прошедшую зиму (1837–1838) несколько вечеров провел с ними в беседах, т. е. или рассказывая им о пашей религии, или расспрашивая их об их обычаях; и долгом поставляю себе отдать им справедливость, что они всегда и все принимали меня очень ласково и не без уважения и даже радушно ²⁰⁰. И слушали мои рассказы с охотою и вниманием.

Но, может быть, меня спросят: что же? Если колоши охотно слушают о нашей религии и смотрят на нее с уважением. и проч., то почему же из них еще мало крестятся? Правда, с самого начала наших сношений с колошами и по сие время (до 1830 года) крещенных колош не более 20 душ. Но надобно сказать, что я никогда и никому из колош не хотел предлагать прямо о принятии крещения, имея в виду единственно то, чтобы сколь возможно действовать на их собственный рассудок; и всячески убеждать их в истине и святости религии, так, чтобы они сами просили о принятии их в христианство: и хотя я не достиг и не дождался этого, но, по крайней мере, дождался того, что они начали слушать о истинах религии и сомневаться в силе и действии шаманства, и имел утешение крестить тех, кои сами изъявляли желание креститься.

Впрочем, я думаю, что и при совершенном и всеобщем убеждении колош в необходимости просвещения религиею христианскою, они нескоро согласятся принять ее; потому что (по словам одного очень неглупого колоши) они думают, что с принятием христианства они сделаются под таким же влиянием и властью русских, как и алеуты, которых они считают не иначе как калгами или невольными служителями русских. И в самом деле, это мнение колош об алеутах, если и не будет для них непреодолимым препятствием к принятию христианства: то может удерживать их от этого еще очень долго, и едва ли не до тех нор, пока они совершенно убедятся в противном.

Судя по той перемене, какая видна ныне в колошах, в отношении к русским, и потому, что они, будучи уверены в пользе наших познаний, с охотою начинают заимствовать их от нас и пользоваться плодами их, я думаю, что многие из колош согласятся отдать детей своих, для того, чтобы выучить их, например, читать и писать, если только сделать им такое предложение. Но сделать такое предложение останавливает во первых то, как учить их читать по-русски тогда, когда они не знают по-русски, ни учитель их по-колошенски? И при том какая будет польза для них от того, если они и выучатся читать и писать тогда, как на их языке нет еще никакой книги и даже грамоты? И потому прежде надобно образовать или найти учителя, знающего колошенский язык, после того, составив грамоту их языка, перевести на их язык что-нибудь из священных книг, и потом вызывать желающих учиться.

После всего сказанного здесь о колошах весьма кстати сказать и об их языке. И я, сколько могу и сколько знаю, предлагаю здесь не как сведения точные, но в виде опыта.

Колошенкий, или собственно Ситхинский, язык есть язык оригинальный, совершенно непохожий ни на один из европейских языков; и совсем различный от алеутского. Имея намерение говорить об языке колошенском, я думаю, не будет излишне сказать нечто и о других языках, употребляемых в нашей Америке.

Северо-западная часть Америки чрезвычайно замечательна по многоразличию языков, употребляемых туземцами: почти на каждом шагу можно встретить людей, которые говорят или собственным языком, или своим наречием. Особенно это видно между калифорнскими индейцами, так, например: индейцы Большой Бодеги не понимают индейцев, живущих несколько далее внутрь материка, прямо Росса, а живущие севернее Росса не понимают ни тех, ни других; и все это на пространстве не более 200 верст.

В наших американских колониях, не считая Росс, раскиданных только по берегам Америки и на протяжение не более как 3,000 верст, находится шесть языков, раздробляющихся на несколько наречий, именно: уналашкинский, кадьяский, кенайский, якутатский, ситхинский и кайганский.

Такое разноязычие и многоязычие и на таком пространстве, удивительно, и тем более, что почти каждый из североамериканских народов, не только сам по себе, но даже и несколько их вместе не стоят названия народа по чрезвычайной малочисленности своей; так, например: говорящих уналашкинским языком ныне не более 2,200 душ, и у них два наречия; говорящих якутатским языком считается не более 300 душ, и у них также два наречия.

Обращая внимание на все это, тотчас рождаются вопросы: 1) отчего в Америке особенно много языков? 2) Точно ли все языки, коими говорят туземцы северо-западной Америки, и которые нам кажутся разными, суть языки совершенно различные между собою или только наречия двух или по крайней мере немногих языков? 3) Ежели они различны, то какого корня или происхождения и проч., а ежели только наречия двух или нескольких языков, то почему они так раздробились? 4) Каждый народ или, сказать правильнее, народец, говорящий своим языком, непонятным его соседям и прочим народам, составляет ли отдельный народ своего происхождения? Или все они суть один и тот же народ, но только обстоятельствами разбитый на части? 5) Ежели каждый из них составляет отдельный народ, то откуда они пришли, и почему, живя в таком соседстве между собою, не смешались до сих пор, по крайней мере малочисленнейшие из них? А если все они суть один и тот же народ или двух-трех происхождений, то отчего у них такое различие в языках или, по крайней мере, в наречиях? – Таковых и подобных вопросов можно сделать еще несколько, но удовлетворительно отвечать на них или на некоторые из них можно только тогда, когда североамериканские языки будут исследованы все и надлежащим образом. Здесь можно заметить только то, что такое многоразличие языков североамериканских народов может быть доказательством того, что они всегда были независимы, по крайней мере друг от друга, и что это нельзя считать следствием того, что они, находясь в диком состоянии и не имея нужды друг в друге, живут отдельно и не имеют между собою сообщений, потому что, напротив того, многоразличие языков скорее может быть причиной, а не следствием раздельности народов.

Выше сказано, что в нашей Америке шесть языков: т. е. уналашкинский, кадьякский, кенайский, якутатский, ситхинский и кайганский.

Уналашкинским языком говорят жители Алеутских островов и отчасти Аляксы. Он, как сказано выше, разделяется на два наречия: Уналашкинское и Атхинское; первое употребляется в Уналашкинском отделе, т. е. собственно на островах Лисьих и на Аляксе, а другое на Андреяновских островах. Число говорящих сим языком ныне простирается не более 2,200.

Кадьякский язык, по числу говорящих им, есть самый обширнейший из всех наших американских, а может быть и всех североамериканских языков. Он с Кадьяка переходит на Аляксу, оттуда на берега Берингова и Ледовитого моря, до крайнего северного мыса Барров и даже далее к востоку; этим же языком говорят и чукчи, жители азиатского берега. Он разделяется на шесть наречий, а именно: Кадьякское, аглегмютское, чугатское, чнагамютское, малегмютское и чукотское ²⁰¹. Первым наречием говорят жители собственно острова Кадьяка, но и здесь оно, но произношению, разделяется надвое: на северное и южное. Число говорящих Кадьякским наречием ныне не более 2,300. Аглегмютское наречие употребляется жителями северной стороны Аляксы, число коих ныне не более 550. Чугацким наречием говорят чугачи, жители южной стороны Аляксы, прямо Кадьяка, их также не велико. Чнагамютское наречие употребляется жителями около Михайловского редута, т. е. от мыса Стефенс до Берингова пролива. малегмютским наречием говорят жители заливов Нортон и Коцебу и далее к северу; а последним, чукотским, наречием говорят сидячие чукчи. Число всех последних неизвестно.

Кенайский язык, по числу говорящих, едва ли уступит Кадьякскому; ибо им говорят кенайцы, атнахтяне, (жители медной реки) кольчаие, кусксквимцы и квихпакцы. Он разделяется на четыре наречия: собственно кенайское, коим говорят жители Кенайского залива, число коих не более 450 семейств, – Медновское или Атнахтянское, употребляемое Кольчанами и жителями медной реки; число последних не более 60 семейств, – кускоквимское, коим говорят жители реки Кускоквима, и число коих простирается до 7,000, и квипакское, коим говорят жители реки Квихпака. Впрочем, в последних наречиях, и особенно квихпакском, есть много слов кадьякского и якутатского языков. Кенайский язык для выговора есть самый труднейший из всех наших американских языков, по множеству гортанных букв, так что часто произносить Кенайские слова не могут даже самые соседи их, у которых и собственные языки их отнюдь не могут похвалиться легкостью и благозвучием.

Якутатским языком говорят жители Якутата и далее к западу, и он разделяется на два наречия: якутатское и угаленское, число говорящих обоими наречиями не более 300 душ.

Ситхинский, или собственно так называемый колошенский язык употребляется от Льтуа до Стахина и имеет почти одно наречие; число говорящих им в последнее время (после оспы) не простирается более 4,500; о свойстве сего языка будет сказано ниже.

Кайганский язык употребляется жителями островов Кайгана и Шарлотских; число первых более 1,500, а последних не менее 8,000.

Все наши американские языки, по образованию своему (сколько можно было узнать), разделяются на два главных вида – один от другого совершенно различных, и именно: уналашкинский и колошенский.

Отличительные их свойства состоят в том: 1) В языках первого образования три числа: единственное, двойственное и Множественное; а в языках второго образования обыкновенно два числа: единственное и множественное. 2) Падежи в первых языках разделяются на неопределенные и притяжательные, и потому всех падежей или окончаний более 50; а в последних не более трех падежей или окончаний. 3) Глаголы, по числам и лицам, в первых изменяются обыкновенно на конце, а в последних в средине или, по крайней мере, в начале слова. 4) В языках уналашкинского образования наречия имеют числа, и потому суть части речи изменяемые, а в последних языках того совсем нет.

Общее же в наших американских языках есть то, что все они не имеют различия в родах, но у всех один род общий.

К первому образованию принадлежат языки: уналашкинский и Кадьякский ²⁰², а к последнему все прочие ²⁰³, или, по крайней мере, все прочие языки суть не уналашкинского образования. Но замечательно, что счет уналашкинского и кадьякского языков совершенно различного основания, и последний одного с колошенским. У уналашкинцев счет имеет основанием обыкновенно десятичное число и правильно идет до десяти тысяч и даже далее; а у кадьякцев и колош счет простирается только до 200, и основание имеет совсем другое, и особенно это заметно и десятках.

В колошенском – (ситхинском) языке можо найти более 30 букв, если каждый звук означать особою буквою; ибо многие из букв как гласные, так и согласные произносятся различно, например: к&х́ к&х, к&к к&к ²⁰⁴. Чтобы написать сии слова точно так, как произносят их колоши, надобно или букву к подразделить натрое, а х – надвое, или прибавить новых. Но если так же, как я сделал в алеутском языке, таковые подобнозвучные буквы означать особливыми придыхательными знаками; то в колошенском языке может быть не более 17 букв, а именно: а, г, е, и, к, к, л, н, с, т, &, х, ц, ч, ш, ю, я, из коих многие произносятся не всегда одинаково и имеют свои правила; но здесь не место излагать правила произношения их.

Частей речи в колошенском языке можно найти столько же, как и в русском, например: (слово на местном наречии) человек, (слово на местном наречии) сильный, (слово на местном наречии) один, (слово на местном наречии) я, (слово на местном наречии) делаю, (слово на местном наречии) сделаиный, (слово на местном наречии) хорошо, (выражение на местном наречии) ежели, (слово на местном наречии) (знак восклнцания).

В колошенском языке весьма много находится сложных слов из двух, трех и более слов и по большой части односложных, например, качи́н рука, где ка означает мужчину, чин вообще лапу, руку, ласт у земноводных, – (слово на местном наречии) беременная, где т& означает его или ее, кат брюхо, га́т ребенок, (слово на местном наречии) есть.

Чисел два: единственное и множественное, а двойственного совсем нет.

Падежей я заметил только два, а именно: именительный или общий и творительный, например, ше камень камня и проч. (слово на местном наречии) камнем, ше́к каменья, каменьев и проч. ше́кч каменьями; (слово на местном наречии) вода, воды, воде, воду, (слово на местном наречии) водою, (слово на местном наречии) воды, водам и проч. (слово на местном наречии) водами.

Имя существительное имеет окончания на все буквы, выключая одной ю, например, ка мужчина, (слово на местном наречии) баня и проч.

Во множественном числе большая часть имен существительных принимают букву к или кк, а некоторые кончаются на ас, и, хи, к& и проч.

Творительный падеж, вообще в обоих числах, делается чрез прибавление буквы ч, например: ас лесина, твор. асч; аск. лесины, твор. аскч.

Прилагательные имена, по падежам, не имеются. Но степеней сравнения также имеют три обыкновенные.

Сравнительная степень делается чрез прибавление слова аганак, которое собственно значит: мимо и больше, например: геке хороший, добрый, ага́нак геке лучше; тлеклюшке́ худой, ага́нак тлеклюшке́ хуже. Но в некоторых отрицательных именах, вместо аганак употребляется акин, которое собственно значит: назад.

Превосходная степень делается чрез прибавление слова ючиганак которое собственно значит обеих мало, например: ючига́нак геќ очень хороший; но (слово на местном наречии) превосходная степень имеет тлехлюшке.

Когда же сравнивается с превосходной вещью другая нижайшая, тогда прибавляется слово югикинтити меньше.

Счет колошенский основанием имеет не десятеричное число, но пятерное: это видно, во-первых из того, что в шести, семи и восьми видны повторения первого, второго и третьего с прибавлением слогов т&ш&, например: тлех один, тлет&ш& шесть и проч. Но яснее можно видеть из десятков, где, к первым основным числам, прибавляется слог ка или ка и в следующем десятке повторяется то же слово только с прибавлением слова: качинка́т, например: тлека двадцать, тлека́ качинка́т тридцать и проч.

Числа

(Числа от 1 до 20, 30, 40, 50, 60, 70, 80, 90, 100, 200).

Более 200 счету в колошенском языке нет; и чтобы сказать триста или четыреста, надобно сказать: двести, да еще прибавить сто; или двести, да еще прибавить двести, и так далее.

Порядочные числа

На местном наречии: один, единственный, первый, второй, третий, четвертый, пятый, шестой, седьмой, восьмой, и прочие с прибавлением на конце а́.

Употребляемые вместо наречий

На местном наречии: однажды, дважды и проч. с прибавлением (слово на местном наречии).

Местоимения существительные суть двоякие, как-то:

Приведены двойные местоимения на местном наречии: я, ты, он, мы, вы, они.

Первые местоимения употребляются всегда при глаголах страдательных и средних, например: (слово на местном наречии) я хочу, (слово на местном наречии) я сделался, (слово на местном наречии) ты сделаешься, (слово на местном наречии) он сделался.

Вторые местоимения употребляются всегда при глаголах действительных. например: (слово на местном наречии) я делаю, (слово на местном наречии) ты делаешь, (слово на местном наречии) он будет делать.

Притяжательные местоимения также суть двоякие; одни употребляются всегда в сложении с именами существительными и суть: ах мой, аг или (слово на местном наречии) твой, (слово на местном наречии) его; а наш; (слово на местном наречии) ваш, (слово на местном наречии) их, например: (слово на местном наречии) мой отец, (слово на местном наречии) твой отец, (слово на местном наречии) его отец; (слово на местном наречии) наш отец, (слово на местном наречии) ваш отец, (слово на местном наречии) их отец.

Вторые местоимения притяжательные, суть: ахаги мой, иаги твой, (слово на местном наречии) его, ааги наш, (слово на местном наречии) их, (второе число множественного числа, как единственного). Например ахаги́ ахиш мой отец, иаги́ игиш твой отец, (слово на местном наречии) его отец и проч.

В глаголах замечается два залога: действительный и страдательный.

Лиц три: первое, второе и третье.

Изменения по лицам, сколько я мог заметить, бывают не на конце глагола, но в средине или иногда начале, например: (слово на местном наречии) я сделал, (слово на местном наречии) ты сделал, (слово на местном наречии) он сделал.

Буква Х есть характерический знак первого лица единственного числа; и или г второго лица обоих чисел, & третьего лица; отсутствие букв первого и второго лица есть также знак третьего лица; с есть знак третьего лица множественного числа.

Наклонений четыре: изъявительное, сослагательное, повелительное и неокончательное, например: (выражение на местном наречии) я держу, (выражение на местном наречии) ты держал и проч., (выражение на местном наречии) я бы сделал; (слово на местном наречии) делай, (слово на местном наречии) делать ²⁰⁵.

Времен до шести, а именно:

настоящее (слово на местном наречии) делаю.

прошедшее несовершенное (слово на местном наречии) я делал.

------------- совершенное (слово на местном наречии) я сделал.

давнопрошедшее (слово на местном наречии) я делывал.

будущее неопределенное (слово на местном наречии) я буду делать.

--------- совершенное (слово на местном наречии) я сделаю.

Настоящее время определенных окончаний не имеет. Прошедшее несовершенное к настоящему времени прибавляет слог егин или гин. И вообще прошедшие времена означаются окончанием ин, которое во всех лицах обоих чисел не изменяется.

Будущие времена, так же, как и настоящее, определенных окончаний не имеют, но нередко удерживают прошедшего совершенного. Отличие же их от прочих времен составляют слог к& или к&к или буква н, употребляемая в начале слова.

Примеры изменения глаголов

(на местном наречии) я делаю.

(на местном наречии) мы делаем.

(на местном наречии) ты делаешь.

(на местном наречии) вы делаете.

(на местном наречии) он делает.

(на местном наречии) они делают.

(на местном наречии) я делал.

(на местном наречии) мы делаем.

(на местном наречии) ты делал.

(на местном наречии) вы делали.

(на местном наречии) он делал.

(на местном наречии) они делали.

ОПЫТ СОЧИНЕНИЯ. на колошеском языке

(на местном наречии)

У всех людей один Бог.

(на местном наречии)

Он не имеет ни начала, ни конца.

(на местном наречии)

Бог все знает, все видит, все слышит, все может.

(на местном наречии)

Бог всех людей любит как детей своих, но

добродетельных любит более

(на местном наречии)

Добродетельные будут жить там вечно в радости

и веселии.

(на местном наречии)

А злые люди будут там страдать и мучиться.

(на местном наречии)

У всякого человека душа бессмертна.

(на местном наречии)

Бог словом своим сотворил свет, небо, землю, воду,

рыб, птиц, и всех людей.

(на местном наречии)

Бог создал людей для их блаженства.