Лекция шестая. Нравственная антропология

Священное Писание нравственность человеческую представляет самой темной; по частям представляет много резкого, посрамляющего человека, а в общем своде представляет нечто ужасное. Так, о всем роде человеческом без благодати и о значительной части его, не принявшей благодати, оно говорит, что они суть семя диавола. «Вражду положу между тобою и между женою, и между семенем твоим и между семенем тоя» (Быт. 3:15). Это говорится о семени диавола и о семени Евы. Упоминается одна жена здесь, потому что она одна вступила в разговор со змием, и потому что от нее произошел весь род человеческий. Семя жены, – это все человечество и притом самая лучшая часть его – сонм праведных и глава их Иисус Христос. Но что такое семя змия? Это клевреты его – ангелы падшие и те люди, которые водятся духом этого врага Божия, засеменяются диавольским направлением. Посему Иоанн Креститель и другие пророки называют таких людей порождениями ехидны, имея в виду сию ехидну духовную. Спаситель Сам называет их чадами диавола. Таким образом, натура человеческая носит в себе нечто диавольское, кроме образа Божия, куда жало диавола досягнуть не может. Даже сами люди находят в себе много диавольского: говорят, например, гордость диавольская, мысль диавольская, лукавство диавольское. Природа человеческая поврежденная называется еще в Священном Писании «плотию» (Быт. 6:3). Спаситель говорит: «рожденное от плоти плоть есть» (Ин. 3:6), и апостол Павел говорит: «егда бо бехом во плоти» (Рим. 7:5). Что же это значит? Почему греховность и несовершенство природы человеческой называется плотью? Потому что плоть в самом деле есть нечто несовершенное в человеке: самый худой человек пожелал бы освободиться от многого плотского. С другой стороны – потому, что человек естественный более предан плоти, нежели духу. Развиваются иногда и силы духовные в людях развращенных, но с большим умом; только всегда видна в них более плоть: в дух они входят иногда только для соглядания, а живут более во плоти. В некоторых людях, при известном образовании и воспитании, плоть утончается почти до духа; но дальновидный может и здесь видеть природную грубость плоти. Например, войдите в дом человека с умом, со вкусом, с образованием, по мнению мира, – и вы найдете там повсюду следы плоти. В изображениях, которыми он украшает свой дом, вы найдете много плотского; в библиотеке его выше какой-нибудь философии стоит наука о поваренном искусстве. А в людях грубых это преобладание плоти доходит до чрезвычайности; многие люди богатые и грубые едва дышат от чрезмерной тучности. И если бы существование их продолжалось еще на несколько лет далее обыкновенного; то они совершенно сделались бы плотью, даже в физическом отношении.

Состояние человека поврежденного называется еще смертью. Спаситель говорит: «остави мертвым погребсти своя мертвецы» (Мф. 8:22). Мертвыми здесь Он называет людей плотских. Не видно, чтобы эти люди, о которых говорит Спаситель, были худы; но Он вообще так называет их. В этом смысле и апостол титулует нас: «и... сущих нас прегрешеньми мертвых» (Еф. 2:5). Значит, и себя ставит он здесь в разряд мертвых: кто же после этого исключит себя из сего состояния мертвенности? Мертвым называется человек, когда он недвижим, с закрытыми глазами, не видит и не слышит. Бывает иногда и на лице мертвого несколько времени румянец, иногда даже замечается некоторое движение. И в человеке естественном иногда приметно много суетливости, хлопот, даже самоотвержения, но все это – для пустяков. Взор у него открыт, но он ничего не видит в духовных вещах. Иногда предметы духовные как бы поражают его по глазам; он на них наталкивается и чувствует боль, например, при гробе отца, жены, брата и тому подобном; но после сего он опять остается нечувствительным. Иногда у людей порочных, плотских показывается стыдливость какая-то, но без жизни; у них движутся члены при раздавании милостыни, постройке церквей и тому подобном; но все это находится в движении как бы гальваническом. Например, умирает у такого человека жена, – он несколько тысяч отдает на церкви, но в сердце остается таким же порочным. Иногда развращенные люди попадаются к людям добрым и заимствуют от них некоторые благие наклонности, но когда они предоставляются самим себе, то опять остаются неподвижными истуканами.

Человек поврежденный называется еще человеком «ветхим», древним, ибо произошел от Адама. И в начале-то он был уже ветх, а теперь и совершенно обветшал. В натуре человеческой, как в дереве, образуются свои слои. И как ботаники могут узнать по этим слоям, сколько лет известному дереву; так наблюдатель небесный по наростам в природе человеческой узнает древность повреждения ее. Ветхое платье линяет; главная нить, которой держится рубище, есть еще, но благолепия прежней одежды уже нет. Эта ветхость и готовность распасться, эта дырявость заметна в людях – больших и малых. Если чему надлежит быть прочному, то это образу правительства; но сколько употреблено трудов и усилий, например во Франции и Англии, для упрочения этого дела! Соберутся несколько сот людей, проведут несколько дней и ночей в рассуждениях и спорах, составят какое-нибудь правительство; а через полгода оно распалось... Так все обветшало!

Порча человека естественного называется еще «грехом, живущим в человеке»; выражение многозначительное. Мало того, что человек грешит, – грех в нем живет, соделался в нем чем-то самостоятельным, живым, постоянным, имеющим личность, как господин, законодатель. И точно, обратив внимание на людей, тотчас увидишь, что они служат жилищем греху, что злое начало образовало в них свою жизнь. Еще называется эта порча «законом греховным, сущим во удех» (Рим. 7:23). Всякая жизнь имеет свой закон, следовательно, и жизнь греха имеет свой закон греха. Этот закон есть самолюбие, – и действия сего закона чрезвычайно сильны. Даже образуется своего рода совесть греховная, так что грешник тотчас видит, что прикасается его самолюбию, и принимает другое направление. Например, в разговоре со сребролюбивым дайте хоть малейший намек, что вы хотите говорить о нестяжании, и он заранее постарается предотвратить вашу речь.

Называется еще естественный человек «образом перстнаго» (1Кор. 15:45–49). Явно, что в этом выражении прежде всего имеется в виду тело; но и внутренность души человека перстного – перстна. Ум его перстен, ибо все познания его сняты с тленных вещей. Образ деятельности его также перстный: она направлена к благам земным, тленным, преходящим, которые и теперь только мелькают, а в будущей жизни и совсем не будут иметь места. Адам составил себе свой образ вместо Божественного, и теперь все потомки его носят эту личину.

Называется еще человек естественный «душевным» (1Кор. 2:14–15). В дух он редко заходит, а живет воображением, памятью, чувствами; до созерцаний духовных, до Бога, до вечности он почти не касается: там ему холодно, он бежит оттуда. Animals homo с сей стороны действительно сходен со всеми животными; некоторые животные (animalia) даже превосходят его со многих сторон. Апостол говорит, что некоторые люди работают только чреву, что «им бог чрево» (Флп. 3:19), – и все животные непрестанно работают только чреву. Называется еще человек «внешним» (2Кор. 4:16), в противоположность внутреннему. И у естественного человека есть своя глубина; но это глубина зла и греха: обыкновенно же внешность, видимость управляет им. Отсюда человек худой называется пустым. Еще именуется он «чадом гнева по естеству» (Еф. 2:3), которое он сам себе устроил – чадом, на которое Отец Небесный не мог взирать без гнева, потому что это чадо растет и трудится во зле. Называется еще «телом греховным плоти» (Кол. 2:11). Все тело наше становится орудием греха, его телом. Человек имеет руки, простертые на грабительство, ноги, чтобы ходить по путям беззаконным, глаза, чтобы смотреть на соблазны мира, слух, чтобы принимать хулы. Называется еще порча «удами... яже на земли» (Кол. 3:5), членами, посредством которых человек так и стремится в ад, куда после и действительно низойдет.

Если сложить все эти черты, то составится образ человека самый ужасный: это свиток, виденный Иезекиилем, «в котором написано рыдание и жалость и горе» (Иез. 2:10). Да не подумает кто-либо, что так изображает человека только Священное Писание. Нет, и сам человек не лучше себя описывает. Много есть жалоб на это у древних греческих и римских писателей, и у новых. Итак, в Священном Писании нет преувеличения; даже оно не открывает еще всей бедности нашей, потому что и невозможно теперь показать нам ее вполне, ибо пал весь мир, и пал давно и глубоко. Посему Церковь премудро воспевает: «едине ведый» человеческого существа немощь».

Из описаний человека естественного, находящихся в Священном Писании, открывается, что состояние его очень худо, противно намерению Божественному и несчастно. В отношении к нравственности это состояние беззаконное; в отношении к чувствам – состояние бесчувствия, смерти. Еще не было примера, чтобы какой-нибудь добрый и благонамеренный человек отвергал развращение природы человеческой: это постоянный голос всех внимательных и добрых людей. Например Сократ в своем разговоре явно признает нужду – всю жизнь очищаться; и взгляд на настоящую жизнь, как на поприще очищения, есть взгляд всемирный, а не христианский только. В большей части людей зло господствует решительно: жизнь их слаба, они дремлют и в дремоте им иногда нельзя бывает делать зла; но когда они выйдут из сего состояния усыпления, когда воля их облечется мощью гражданской или физической, то происходит от них зло ужасное.

Христианство укротило много сего зла. Хотя и в нем есть много злых людей, но все их меньше в сравнении со злыми людьми в языческом мире. Например, посмотрите на Азию и ее правителей: похожи ли они на людей? Древние языческие общества представляют бесчисленные несовершенства. У народов необразованных происходили ужасные свирепства. Например, Чингисхан, решившись облить весь мир кровью, идет с несметным войском, опустошает грады и веси, и на трупах убитых пирует со своими сподвижниками. Наконец, в минуту пробуждения мысли он говорит, что он есть гнев Божий. А в образованных обществах... Что, например, представляет Греция? Все споры и толки Афин и Лакедемона похожи на драку детей: они дотоле боролись и дрались, пока не выбили друг другу глаз и не подпали владычеству македонскому и римскому. В Риме – то же: например, во времена Цицерона лучшие граждане, отцы отечества без пощады умерщвлялись. И самого Цицерона кто велел убить? Кесарь – первый член общества. Новейшие времена представляют еще более доказательств развращения человеческого. Оттого, при всех усилиях, все уложения человеческие распадаются и исчезают. Во Франции, например, в продолжение семи лет было несколько конституций, и все они были столкнуты со сцены ногой Наполеона.

Наконец, в целой природе мира во многих случаях явно открываются следы неестественного состояния. В царстве животных видим такие пороки, какие и в людях. Мы сами признаем, что пороки – хитрость, жестокость, обжорство противны природе; посему должны признаться, что и в царстве животных эти явления не натуральны. Неужели Творец не дал животным другой пищи, как только терзать других животных? Мы видим у людей пренебрежение своими обязанностями; но и некоторые птицы, например кукушка и другие, бросают детей своих в чужие гнезда. Видим у животных ужасное обжорство: например, некоторые из них рождают и пожирают рождаемое (змеи, свиньи). Видим у них эгоизм, забвение трудов и услуг. Например пчелы: трутней, пока они им бывают нужны, кормят, а после убивают. Видим и хитрость: паук, например, плетет свои сети хитро, чтобы схватывать других, подобных себе, насекомых и пожирать их. Животные водятся инстинктом, следовательно, у них поврежден инстинкт, как у нас поврежден ум. В царстве растений заметна также неестественность, например беззаконное похищение: целые семейства растений, так называемых чужеядных, живут за счет других – смертью других. Похищение у другого видно в корнях многих растений; подавление слабых сильными видно также во многих растениях. Если низойти ниже, к царству неорганическому, – минералам, то и там по руководству естествоиспытателей можно найти порчу. Оттуда раздражительность в некоторых веществах, которые, столкнувшись с другими, производят взрывы и громы. Если посмотреть на всю нашу землю, то и она представит нам состояние болезненное. У полюсов она мертва от холодов, и хочет согреть себя несколько северным сиянием; но опыты ее как-то не удаются. На середине она бесплодна от жара. Здесь хочет она прохладить себя ужасными бурями; но и это не помогает. И полная жизнь ее только в промежутках между серединой и крайностями. Но может быть иной подумает, что иначе не может и быть? Нет, могло быть иначе. Например, в Сибири есть следы, что там было некогда тепло. В середине земли еще более превращений. И что более всего доказывает испорченность ее, так это то, что она исполнена внутри огнем; она похожа на человека, покрытого искусственными язвами.

Откуда началось это состояние? От первого человека. Грехом человека было неповиновение воле Божией. А как в воле Адама заключена была воля всего рода человеческого; то отпадение воли Адама от воли Божией усвояется и всему человечеству. В мире физическом все держится законом тяготения: окружность связана с центром. Если что оторвется отселе, то пойдет бродить по целому миру, и не может успокоиться: потеряй земля свое отношение к солнцу, она уже не поправится сама собой. То же и в мире человеческом в отношении к Богу. Акт греха Адамова был ужаснейший, – им решалась судьба всего бытия. Как распространяется это зло? Первоначально путем рождения: все человечество было в чреслах Адама. Это видно из опыта: от древа худого не может произойти древо доброе; больной отец не может родить здорового сына. Как грех прирождается? Грех, как действие свободное, не прирождается, а прирождается только наклонность ко греху – источник всей греховности, – и прирождается не к воле только, а ко всему существу человека, и с развитием сил человека развивается сама. Отсюда понятно отношение греха прародителей к нам. Амвросий говорит: «Мы не только рождаемся во грехах, но и рождаем...» Замечательный в этом отношении пример представляет Августин. Он говорит, что он видел двух младенцев, отнимавших у матери сосцы, и когда один сосал, другой от зависти делался бледным. Замечательный также опыт представляет Кант: он говорит, что нет двух друзей, из коих один не почувствовал бы тайного удовольствия, когда видит, что друг его впал в несчастье. Он будет, конечно, жалеть о нем, помогать ему, но внутренно будет радоваться: так эгоизм проник человека. Из этого-то прирожденного зла изъясняют то, что у людей святых, проведших несколько лет в подвигах, как, например, у Макария Египетского или у Антония Великого, появлялась вдруг за пазухой змея, какая-нибудь худая мысль, против которой бороться им было трудно. Как ни врачуй это зло, а все оно может по временам отрыгаться. Каждый человек может быть рассадником греха, таким, которого станет на целый мир. С другой стороны, все внешнее может возбуждать человека ко греху, например некоторые животные могут возбуждать его к лютости. Так Атилла, смотря на паука, нещадно пожиравшего насекомых, поощрялся к жестокости. Все страдают этой греховностью; ни один не выйдет на средину и не скажет: я безгрешен. Как ни горд человек, но еще не дошел до такой бессовестности, чтобы не признавал себя грешником. И цари, и подданные говорят, что они грешны, и приносят жертвы. Так Бог затворил всех в противление, дабы всех привести к повинности общественной, – публично заставить покаяться; а это для того, дабы всех помиловать.

Повреждение простирается на все способности и силы человека: простой взгляд на жизнь служит в этом ручательством. Правда, опыт представляет и нечто противное сему. Некоторые, например, люди по природе более добры, другие более злы. Это явление может привести некоторых к той мысли, что, может быть, зло – наследие Адамово – не по равной мере разделено всем его потомкам. Но в существе дела все равно злы. Можно предполагать, можно и не предполагать это неравенство зла. Но если не предполагать этого неравенства, то чем объяснить признаки его в опыте? Тем, что в людях, по внешности более добрых, зло только сокрыто дальше и глубже, но в некоторых случаях оно может открываться ужасно. Оттого часто удивляются, как такой добрый человек вдруг сделался таким злым; случаи такой перемены довольно часты. Если же предположить неравенство зла, то согласно ли оно будет с Промыслом Божиим? Нужно ведь, чтобы все люди были или равно добрыми, или равно злыми, ибо зло начало струиться от Адама по всем проводникам и по необходимости струится в одинаковой мере. Причин неравенства может быть две. Не бывает ли причиной этого неравенство самых душ? Нет ли в мире человеческом того же, что есть и в мире ангельском? По существу своему души человеческие одинаковы, но по качеству они, быть может, могут быть различны. Все люди заимствовали смерть от Адама, но выражение этой смертности может быть неодинаково у всех. Впрочем, эта причина неясна и не решительна. Другая причина: человек прямо рождается от родителей; но ряд предшествовавших родителей может быть такой или другой. Человечество, проходя по родам, более или менее Портится. Ряд родителей добродетельных дает и детей добродетельных, и наоборот, ряд родителей порочных дает и детей порочных. Только не надобно эту цепь родителей представлять физически, то есть необходимо соединенной, ибо и самые праведники в иные минуты бывают почти ниже обыкновенных грешников; оттого и дети у них, зачинающиеся или носимые в утробе в такие минуты, подвергаются большему влиянию зла и рождаются худыми. И философия говорит: каково начало, таково и последствие. Но все же зло, происшедшее от Адама, изменяется? Изменяется, но изменение это зависит не от самой природы, не от разума, а от религии, от христианства. В патриархах, например, и в других святых людях Откровение много ослабило силу зла. О действиях первородного греха исторически судить мы теперь почти не можем. Образа падшего и ничем не восстановляемого человека мы теперь и представить не можем. Весь род человеческий принял яд, но, так сказать, яд уменьшенный при самом первоначальном его появлении. Нисколько не легче для человека, получившего в наследство менее зла; надобно смотреть на следствия, а не на источник. Большая наклонность к злу есть своего рода талант, данный для обрабатывания. Кому дается в наследство большее зло, тот, значит, может и победить это зло. Жаловаться на это значило бы то же, что жаловаться воину или полководцу, которому начальство поручило идти в опасное место на сражение, зная, что он и оттоле выйдет с успехом. И на суде от такового человека потребуется менее, и венец ему готовится лучший. Господин жатвы будет, так сказать, рад, если и на сей земле дикой возрастет несколько плодов, хоть и менее, нежели на земле другой. Впрочем правильнее, кажется, будет не предполагать этого неравенства зла. Люди по природе добрые, если не удовольствуются нравственностью мирской, которая недалека, а захотят жить по правилам Духа Божия, найдут над чем трудиться в своем сердце. Опыт показывает, что естественная доброта таких людей выражается большей частью только в любовности мирской, в услужливости, но почти никогда не обнаруживается в самоотвержении истинном.

Рассматривая натуру человеческую по частям, открываем повреждение в каждой из них. Священное Писание находит в человеке разные части; в полноте оно представляет его состоящим из души, тела и духа. «Сам же Бог мира да освятит вас всесовершенных (во всем): и всесовершен ваш дух и душа и тело непорочно в пришествие Господа нашего Иисуса Христа да сохранится» (1Фес. 5:23). Эти слова апостола представляют самое полное описание человека. В других местах Священного Писания такого различия нет; оно говорит или о двух противоположных частях – душе и теле, или о двух только высших – душе и духе; или о двух противных – духе и теле. Это оттого, что человек обыкновенно делится на две стороны – внутреннюю и внешнюю, и что в человеке дух с душою как бы слиты в одно, а большая противоположность представляется в нем между духом и телом – видимым и невидимым. Но и тречастность состава человеческого всегда давала себя чувствовать. Так, в древние времена философы, кроме духа и тела, приписывали человеку душу и называли ее душою животной, раздражительной, владычествующей (Платон, Аристотель и другие). В новейшие времена психологи этот древний вопрос о составе человека решали легко – обращались к общеупотребительному делению на душу и тело. Но вникавшие глубже в природу человека и ныне допускают в человеке дух и душу. При этом надобно только заметить, что духом обыкновенно называют ту часть, которая в психологии называется высшей способностью познавательной и нравственной, – высший чистый ум и волю разумную с их началами; а под душою разумеют то, что в логиках известно под именем рассудка, а в философии нравственной – под именем воли низшей. Но главная черта та, что в духовном существе нашем нужно отличать две стороны: нашу и не нашу. Наша состоит в свободе; не наша, неприкосновенная для нас – это законы ума, идеи его нравственные и теоретические; мы смотрим только на них, сообразуемся с ними, но переиначить их не можем. Это-то и есть область духа, – нечто недоступное, Божественное. Отсюда-то в Писании дух наш представлется еще чем-то хорошим: он не мог много повредиться, потому что он служит связью между Богом и нами. Все же другие части человека слишком испорчены. Об испорченности тела и говорить нечего. Еще в древности говорили, что источник нравственного зла заключается в теле, что оно есть произведение злого начала, что совершенство человека состоит в удалении от тела. Все благочестивые люди, желавшие воспарить к небу, чувствовали, что тело составляет для них тяжесть. Душа состоит из рассудка, воли и сердца, и все эти способности по Писанию худы. Это показывает опыт. Рассудок, даже образованный, в рассуждении о предметах высших живет, так сказать, софистикой, питает сомнения, строит силлогизмы, как крепости, против бессмертия души, против истин веры. Воля большей частью низка, сердце нечисто. Почти вся деятельность людей мирских, житейских состоит из хитрости, коварства, обмана. Душе приличнее было бы стремиться за духом, а между тем она находится в непрестанной борьбе и противоположности с ним. Цель ее стремлений та, чтобы подвинуть дух и остаться одной с телом. В системах философских большей частью стараются утвердить эмпиризм, отвергнуть идеи, обезглавить человека, оскотинить его. Посему-то Священное Писание осуждает душу на великую и тяжелую епитимию; да и мирская мудрость хотя немым, но твердым голосом говорит, что воля низшая должна покориться высшей: это то же, что на языке Писания говорится о погублении души, об отнятии у нее жизни. Наконец, и в духе Священное Писание находит своего рода скверну. Оно велит стараться о приобретении духа сокрушенного и сердца обновленного. Дух сделался твердым, окаменел, между тем как он предназначен быть связью человека с Богом, и посему должен быть как бы сквозным, мягким; он сделался нечувствительным к получению ощущений свыше и к сообщению их другим способностям человека. На нем остались некоторые буквы закона, но как на камне; а потому его нужно переплавить, переделать, как делают художники с некоторыми испортившимися орудиями.

Мы сказали уже, что по Писанию все способности душевные худы, то есть больны, нечисты, повреждены. И точно, о сердце, например, оно говорит как об источнике всех зол. Оно говорит, что в нем гнездятся змеи, что из него исходят помышления злая, посему советует как можно хранить свое «сердце, от сих бо исходища живота» (Притч. 4:23). Еще в мире допотопном исходище это показало себя во всей худости (Быт. 6:5); и теперь, если разобрать помышления человеческие, то большая часть из них окажутся злыми. По видимому, человек обращает иногда помышления не на зло, а на добро; но если обратить внимание на его цели, на средства и прочее, то увидим и здесь зло. Купец, например, помышляет о благополучном окончании торговли известной, -тут кажется еще нет ничего худого. Потом он помышляет о том, чтобы построить себе дом, – и это кажется не зло. Но зло в том, для чего он предпринимает все это и как после будет пользоваться всем этим.

Далее, Священное Писание уму человеческому приписывает тьму, воле – нечистоту; приписывает еще уму суету, совести – дела мертвые и прочее. Нельзя не обратить здесь внимания на то, что источником всего в человеке называется в Священном Писании сердце, чувство. По видимому, это название есть следствие чувственного взгляда (антропоморфизма) на предмет; но в самом деле причина этого глубже. Основание душевных движений и действий – не ум, не воля, а чувство. Чувство совмещается в сердце; сердце скорее видит, слышит, ощущает, нежели другие способности; мысль, в уме зачинаясь, проходит сквозь сердце, является в виде пожеланий. Обращая внимание на ум человеческий, мы находим, что у целых миллионов людей он занимается совершенно мелочами. Например, целые миллионы людей привязаны к земле – земледельцы. Конечно, мы не будем унижать сего труда, теперь самого естественного и необходимого: в Евангелии Сам Иисус Христос брал многие притчи с нив, полей; только народ, занимающийся этим искусством, далеко не всегда пользуется его уроками. Кочующие народы занимаются ловлей животных; оттуда и язык их есть язык этих животных. Понятия купцов, промышленников сняты с тех предметов, которые находятся в руках их. Даже у людей с умом выспренним, понятий неземных крайне мало. Отсюда писатели мирские, когда начинают говорить о предметах духовных, то лепечут, как младенец, и признаются иногда, что этого-де нельзя понять. Но так ли это по натуре должно быть? В человеке есть способность высшая, которая если бы была хорошо раскрыта, то человек не помертвел бы и не унизился так, как теперь. Каждый человек крайне любит себя, а забывает часто и о настоящем и о будущем своем состоянии. Каждый знает, что он умрет непременно, но что будет с его душой – многие ли старались узнать это? Так мало расположены мы к предметам духовным!..

В образе познавания предметов духовных у людей вообще заметна грубость: все небесное они представляют плотским образом. Вместо того, чтобы предметы плотские видеть в духе, в свете, они все духовное, так сказать, тащат на землю, направляют к своим бренным видам. Разительный пример этого усматривается в состоянии некоторых апостолов. Они окружены были событиями чудесными и руководимы Наставником Божественным; но тогда как в Его слове все плотское одухотворяется, в их словах все духовное оземленяется, например – в их прошении о сидении одесную и ошуюю Иисуса Христа. Священное Писание называет это состояние покровенным. Покрывало это – плоть наша, которая, по Соломону, отягощает душу. Цель познания люди вовсе не полагают на небе: такая даль не по ним. Самая возвышенная цель у философов и поэтов – это жить в потомстве, приобрести известность у современников, а чтобы об успехах их было узнано на небе, об этом умники земные и не думают, да и не могут. Но и эту-то цель, по их мнению возвышенную, не многие себе ставят; а большая часть из них ограничивается ближайшими выгодами, как, например, продажей своих сочинений – сребролюбием.

Способность суждения состоит в сравнении двух вещей или понятий. Материю сравнений она заимствует от впечатлений, которые или хранятся в памяти, или в данное время поражают ее. Но и эта способность у людей ошибочна и слаба, потому что сравнивает две вещи, не умея. Неумение это постоянно выражается, например, в сравнении временного с вечным, Божественного с человеческим, и в предпочтении последнего первому. В жизни Иисуса Христа мы видим, что иудеи, например, сравнивали Его, как учителя, со своими учителями, между тем как Он был совершенно свят, а в фарисеях, учителях их, праведность была большею частью поддельная. Оттого они своих учителей держались, а Иисуса Христа отвергали. Потому-то Иисус Христос не раз говорил им: «судите суд праведный, не зрите на лица» (Ин. 7:24). Потому-то и евангелист Иоанн под конец своего Евангелия, как бы стараясь дать себе отчет, почему Иудеи не веровали в Сына Божия, обращается к пророчеству и говорит (Ин. 12:38), что они не веровали, зане Исайя глаголет: «ослепи» Бог... «сердца их...» В нравственной жизни человека приметно такое же умение здраво судить. Человек естественный не только сам падает, но хочет увлекать за собой в падение и других, хочет, чтобы его заблуждения сделались общими. Если кто с таким человеком не разделяет какого-либо предрассудка, то он считает его вовсе неспособным судить. В направлении своем способность суждения стремится обыкновенно туда, куда не следует. Ближе всего человеку вникать в самого себя; для этого-то и учрежден внутри его суд, но человек естественный не любит заседать в этом суде; у него дело почти решенное, что он добр и прав, и потому он упражняет свою способность суждения более в суде над другими, и даже в суде над Богом. Прислушайтесь к общему разговору, к общим пересудам: самые глупые люди делаются остроумными в суждении целей и побуждений известных поступков других. В людях, занимающихся науками, всего более обнаруживается желание – судить о судах Божиих. Известен пример, что один философ осуждал Бога за то, что Он нехорошо будто бы создал мир, и говорил, что он сам создал бы его гораздо совершеннее. Кто внимательно читал сочинения людей о природе или мире, тот мог заметить, что люди большей частью приступают к миру не как к творению Божественному: они ходят внутри сего огромного здания, и выходят из него, иногда ни разу даже не вспомнив, что в нем есть Хозяин. Они смотрят на вещи, как на существующие сами по себе, не видят Творца в природе; и иногда уже сами вещи, выйдя, так сказать, из терпения от этой холодности человека, наталкивают любомудров на истинный путь. Несмотря на великую охоту о всем судить, при явлении истины у человека как бы недостает суждения; он не знает, что в таком случае делать, и пропускает подобные явления. Например, в жизни Иисуса Христа многие ли воспользовались Его явлением и чудесами? На эти случаи ум у человека делается косным и как бы недвижимым. Невежество или какой-нибудь предрассудок есть одно из любимых возглавий, на которых ум в подобных случаях успокаивается. Проповедуйте, например, веру магометанам: целые тысячи, не рассуждая, в один голос будут отвечать вам: так верили наши отцы, так будем верить и мы. А где бы более посудить, как не здесь?

Способность умозаключения страждет тем же недугом. Апостол говорит о язычниках, что они «осуетились помышлениями своими» (Рим. 1:21). Διαλογισμος, употребленное в этом месте апостолом, значит то же, что умозаключение. Как суетны эти помышления, и без жалобы Священного Писания можно видеть на опыте. Философия породила в древности множество скептиков, софистов. С одной стороны эти люди показывают гордость ниспровержением всех прежних систем; с другой – они самым жалким образом колеблются сами, все подвергая сомнению. Что же это за приятная деятельность, что за отрадное упражнение? Вместе с тем, они представляли и самое смешное в своих игрушках логических, – и все эти нелепости производила излишняя надежда на свои умствования... В новейшем мире этот недуг дал те же плоды. Довольно указать на одну систему Фихте. Вследствие таких опытов не только «Господь весть, яко суть суетна помышления человеческая» (Пс. 93:11), но и сами люди начинают это видеть. Поэтому один умный философ недавно в конце своего сочинения сказал, что логика, если придать ей абсолютную цену и важность, est scientia non veratatis, sed errorum. И у Карпе есть мысль, что логика есть только instrumentum истины, а не дает самой истины. Сколько же происходит заблуждений от того, когда от логики требуют истины! Посему-то и Писание прямо говорит, что «строптивая помышления отлучают от Бога» (Прем. 1:3) (на досуге полезно прочитать сочинение Шада: De libertate mentis humanae; там показывается, как философы впадали в заблуждения, надеясь на свою силлогистику).

После сего, если взойти к самому верху способностей человеческих – к уму; то и там представится не много отрадного для исследователя природы человеческой. Писание говорит, что в человеке есть свет, просвещающий всякого человека, грядущего в мир, то есть ум, и что сей свет остается с человеком на всю жизнь; но вместе с тем оно говорит, что этот свет иногда затмевается. Из жалоб на это состоит вся первая глава Послания к Римлянам (Рим. 1:21–32). Опыт, со своей стороны, свидетельствует, что идеи ума, эти всеобщие понятия, считаемые семенами всех истин, теперь так глубоко скрыты и подавлены, что многие люди, даже мыслящие, вовсе не признают их существования. Например, сколько было философов до того времени, как Платон раскрыл мир идеальный? И хотя идеи были у всех этих философов, также как и у Платона; но они им не представлялись; потому они и обращались к стихиям мира: воздуху, огню, земле, воде... После долговременных опытов стали, наконец, эти идеи, так сказать, выкапывать, очищать, всматриваться в их значение; но и тут не обошлось без спора. Одни говорили, что они прирождены, другие – что они случайно образуются в душе. И когда являлись философы, которые любовались ими, приглашали следовать им, всю жизнь старались обратить людей к идеям, то не многие следовали путем их. Да и самые последователи Платона извратили веру в его идеи: после такого идеалиста, как Платон, через многие столетия странно встречать каких-нибудь английских моралистов, которые поставляют начала нравственности вещественные; они и после такого опыта не могли взойти к идеям и основать на них свою науку! Идеи Бога, свободы и мира,-лежащие глубоко в душе, если употребляются в дело, дают плод хороший, но в целой истории систем философских мы видим, что до этих идей дошел один Кант; да и он остановился только на подлежательном достоинстве их. Идеи эти не могут быть совершенно повреждены: это остатки образа Божия; только они заглушены и подавлены лабораторией рассудка, множеством магазинов памяти, образной памятью воображения. Другое низшее начало – начало рассудка, или силлогизмы. Они также вытекают из ума, но отданы рассудку, так сказать, для его обихода; это – начала единства, причины, исключенного третьего, противоречия и тому подобные. Эти начала не испорчены, удержали свою силу; но в употреблении их – более зла, чем добра. Так, например, начало единства, которым держится весь умственный мир, будучи приложено к Богу, произвело пантеизм (один и все), исключая множественность действительную; в приложении к миру материальному оно дает материализм грубый; в приложении к миру умственному дает идеализм (существует только одно духовное; следовательно, все чувственное, видимое есть призрак, мечта). Начало причины делает мир вечным, ибо оно представляет мир в непрерывном отношении причин и действий. Для лучшего сведения об этих началах можно прочитать Кантовы антиномии, – как защищать одну истину на обе стороны. Кант не проник в тайну этого заблуждения. Гегель показал, от чего оно происходит. Это происходит именно от того, что в душе нашей есть высшие начала, и плодом сего бывает то, что область рассудка является совершенно противоположной области ума. Хорошо, что это узнано тогда, когда узнано также, что логика есть область низшая: а если бы это узнано было прежде, то произошел бы большой вред. Наконец, плоды умственные показывают, что это дерево жизни повреждено; и судя без всякого пристрастия, можно философски прийти к той истине, что плоды древа познания суть не что иное, как смерть в разных видах. Нет нужды осуждать всех философов; только надобно различать, что у них свое и что не свое. Некоторые из них писали хорошо; успокаивали человечество насчет будущего; но они действовали так потому, что менее других следовали силлогистике и рассуждали под влиянием Откровения. Такова философия Якоби. Другие из них прямо водились Священным Писанием. Но что произошло с теми, которые прямо следовали своему уму? Они на разные напевы проповедовали или сомнение, или индифферентизм, а многие и явно шли против всего священного. Любопытное явление представляет ныне мир умственный. Этот вавилонский столп (философские системы) уже построен высоко, занесен за облака, и все еще строители покушаются подниматься выше, где трудно дышать от холода; поэтому некоторые из них спешат слезть с сей высоты и отогреваются у огня Откровения. Ныне дошли уже почти до пределов познания человеческого. Прежде думали, что, дойдя до сих пределов, узнают то, более чего не знает и Сам Бог; но дойдя увидели, что там еще не конец, что там непроницаемая бездна; поэтому и решили, что кроме нашего мира умственного есть еще мир высший, Божественный, для нас пока еще недосягаемый. С философами произошло то же, что бывает иногда с малыми детьми, которые, живя от рождения в одном месте, думают, что верст, например, за десять от места их жительства, там, где оканчивается видимый горизонт, конец и всему миру. И философы прежде думали, что их абсолюты выше всего, а теперь начинают видеть, что эти абсолюты суть только возвышенные образы ума, а Бог выше всех этих образов. Следовательно, от Него одного надобно ожидать Откровения, дабы узнать, Кто Он.

В совести есть много теоретического; она предписывает закон, производит суд, но предмет ее – действие; она судит не о вещах, а о поступках, о действиях людей по предписанию закона. С ней об руку идет свидетельство об этих действиях и вместе награды или наказания; и потому она есть уже нечто практическое. Деятельность ее трехсоставна, и может сравниться с умозаключением. Первая часть – что делать – похожа на большую посылку; вторая производит следствие над поступком, говоря, что поступок сделан, и сделан свободно: это меньшая посылка; третья – сличает поступок с законом и выводит отсюда награды или наказания: это заключение. Но совесть и худо законодательствует, и неправильно свидетельствует, и дает ложные приговоры. Между тем, она есть нечто такое, что более всего сохранилось в человеке неизгладимо: самый порочный человек имеет сколько-нибудь совести; только бывает совесть иногда колеблющаяся, иногда вовсе заблуждающаяся; горькое называющая сладким и сладкое горьким. Если бы совесть сохранилась во всей чистоте своей, то она скоро видела бы истину. Законодетельствуя, совесть иногда молчит, или изрекает закон в пользу порока, а законом правды пренебрегает. Свидетельствуя, она свидетельствует большей частью ложно. Суд производит также не верно: праведники не чувствуют часто внутри себя услаждения, а грешники – угрызения.

Чувство человека естественного так же испорчено, как и другие способности. Дух человеческий можно назвать огромным столбом, высота которого досягает до Бога. Чувство простерто везде по высоте сего столба: есть чувство Божества – орудие, приемлющее влияние мира духовного; есть орудие, приемлющее приражение предметов средних, как-то: истины, добра и красоты; есть, наконец, чувство низшее, обращенное к предметам низким, грубым. Порчу чувства можно видеть на всех этих трех степенях. Как редко и темно чувство мира духовного! Как испорчено чувство среднее! О последнем – и говорить нечего.

Воля. Пружину воли составляет стремление, силящееся обнять все, входящее в душу, и соединиться с ним. И как беспредельно это стремление к соединению! Ничто в мире не может насытить его (мысль эта развита у митрополита Филарета в слове на освящение храма, из текста: коль возлюблена селения Твоя...). Воля человека естественного почти не имеет чистых желаний, особенно духовных: она, как говорит апостол, тлеет в похотех прелестных. Средства для достижения желаемых предметов воля избирает большей частью самые худые. Каких, например, средств не употребляли древние и новые государства для преобладания? И самых ужасных дипломатов люди называют гениями!

Любовь. В невинном человеке была одна любовь, а нелюбви, отвращения не было, ибо душа его обращена была к Богу, в Котором нет ничего достойного нелюбви. Но когда человек отпал от Бога и ниcпал в мир низший, чувственный; тогда одни предметы начали представляться ему приятными, другие неприятными: отсюда любовь раздвоилась на любовь и ненависть. Любовь, по словам апостола Павла, имеет свою высоту, глубину и широту (Еф. 3:18–19); с этим измерением соразмеряются и недуги души человеческой: высоте любви соответствует гордость, широте – корыстолюбие, а глубине – сластолюбие; оттуда и выражение: погружен в чувственные удовольствия. По апостолу, сластолюбие так гибельно, что сластолюбец заживо как бы мертв (1Тим. 5:6). Сластолюбцы едят много, чтобы жить, но выходит напротив. По опыту видно, что многие сластолюбцы делаются тяжкими для самих себя. Как образуется любостяжание? Эта страсть завязывается как бы законно в сердце. Сначала по-видимому только удовлетворение необходимым нуждам, а потом и страсть. Попечение о будущем, особенно у родителей, тоже обращается в страсть любостяжания. Во всех действиях гордого более или менее повторяется грех диавола.

Если противоположить этим худым наклонностям добрые, то выйдут ли добродетели, и какие? Выйдут. Сладострастию противоположно воздержание или бесстрастие; любостяжанию – щедрость, или нищелюбие; гордости – смирение. Но не выйдет ли и отсюда пороков? Если эти добродетели перейдут свои границы, то выйдут и пороки. Воздержание может превратиться в глупое самоумерщвление; смирение – в низость, щедрость – в расточительность. Итак, ложно, что добродетель теперь на середине стоит; теперь все извращено. Если человек будет стоять на середине, то зло непременно перетянет его на свою сторону; а потому человеку всегда нужно несколько переходить за середину на сторону добра.

Мы рассматривали испорченную любовь; но в человеке естественном есть еще нелюбовь – к себе, ближним и Богу. Нелюбовь к себе выражается унынием или скукой и переходит в отчаяние; чувство это владеет человеком даже во время радостных празднеств и общественных увеселений. Святые пустынники и сама Церковь предостерегают людей от уныния; в известной молитве читается: «дух праздности, уныния, не даждь ми». Уныние и при начале вредно, ибо делает человека недеятельным, вялым, но оканчиваться может иногда самоубийством. Нелюбовь к другим выражается холодностью к ним, а иногда доходит до ненависти и явной вражды, посягающей не только на лишение физической жизни другого, но и на лишение вечного спасения, если это возможно. Виды этой нелюбви суть: гнев – страсть временная, и ненавидение – страсть постоянная. Апостол Иоанн весьма сильно выражается об этом предмете: «нелюбяй бо брата, – говорит он, – пребывает в смерти. Всяк ненавидяй брата своего человекоубийца есть» (1Ин. 3:14–15); следовательно, нелюбящий и себя лишает жизни и другого, потому что, в самом деле, если жизнь сердца составляет любовь, то недостаток любви производит смерть. Нелюбовь к Богу выражается холодностью к религии, к Церкви, в высшей степени – явной враждой против Бога. Как многие обрадовались бы, если бы им доказать, что Бога нет!..

Свобода. Рассматривая вообще человечество, мы не много откроем в нем свободы; да и эта свобода подобна худому судье, который хотя сидит на стуле судейском, но всякий может подкупать его и по своему произволу вертеть в его руках весы правосудия. Посему-то искусный психолог, зная человека, может за несколько времени вперед определить ход и сущность его действий. Итак, нужно возращать в себе свободу; нужно развивать и укреплять ее.

Сила воли. Мало в человечестве желания и избрания добра, но еще менее исполнения его. У многих вся жизнь проходит в благих начинаниях, в добрых намерениях; а дел нет. Отчего это? Оттого, что воля наша бессильна. Впрочем, это еще отчасти хорошо, ибо что было бы с человеком, если бы при таком состоянии его у него еще была сильна воля? Теперь, если добро исполняется медленно, то и зло часто остается без исполнения; но что было бы тогда – при сильной воле? Важнейшей причиной бессилия воли, по силе общего расстройства человека в падении, служит действие на нее злых духов.

Воображение. Воображение стоит в душе на пределах между миром телесным и духовным; оно составляет черту, через которую предметы материальные делаются духовными, а духовные – материальными. Отнимите свободу – человек останется без нравственности; отнимите воображение – и весь круг познаний, желаний и чувствований исчезнет. Порча воображения состоит в следующем.

а) В бессилии его. Самое сильное воображение в настоящем состоянии есть, так сказать, барахтанье младенца в сравнении с действиями мужа. Оттого оно некоторых предметов и представить не умеет. Например, вечность, Бог, мир духовный -такие предметы, которых оно или совсем не воображает, или представляет в грубых формах.

б) В образах воображения. Они большей частью бывают чудовищны, хотя под ними иногда заключаются предметы высокие, как например древние теогонии (мифы о происхождении богов, олицетворяющих стихийные силы природы), мифы и прочее.

в) Воображение действует с невероятной быстротой, – и эта быстрота его составляет вред для человека естественного: образы воображения, являясь толпою, так сказать, толкают друг друга и давят человека. Волю можно обратить от зла к добру в одну минуту, но воображение нельзя. Отсюда-то начало и причины продолжительных мысленных браней в великих подвижниках: все в них примиряется с Богом; одно воображение враждует против всего.

Посему особенно нужно беречь свое воображение; ибо часто самые низкие образы внедряются в него и заседают в нем. Правда, эти образы можно выгнать оттуда; но чего стоит это? Самым великим подвижникам борьба с ними стоила чрезвычайных трудов. Посему не быть в известном месте, не слышать известных слов, не видеть известных предметов весьма полезно, ибо часто один взгляд на предмет решает судьбу человека на целую вечность.

г) Излишество есть другой род порчи воображения и другой его недостаток. Набирая много предметов, воображение обременяет ими душу, – или прилепляется к одному какому-либо предмету, и им одним занимает всю душу. Как в теле: где боль, там и все чувства; так и в душе: где любимый предмет, там все силы ее. Отсюда энтузиазм: он бывает или гражданский, или художественный, чаще же всего религиозный, ибо предметы религии сами по себе способны воспламенять душу. Иногда этот жар скоро проходит, и в таком случае он бывает полезен; но иногда продолжается долго, и тогда называется фанатизмом, который есть тот же энтузиазм, только продолжительный.

д) Воображение есть, наконец, дверь, куда входит диавол. Никакая способность не пропустит его в душу; одно воображение дружит с ним. Из жизни святых видно, что диавол как-то влагает образы в душу: или представляет старые, или чертит новые. Значит, злой человек есть орудие диавола: он так сдружается с диаволом, что этот как бы вселяется в него и становится как бы воплощенным диаволом. Итак, воображение – очень важная способность в нравственном отношении.

Аппетит чувственный. Он не сроден человеку и есть следствие падения. Пища не естественна человеку, ибо апостол Павел говорит, что в будущей жизни Бог упразднит и брашно и чрево (1Кор. 6:13). На что же Бог велел вкушать от всех плодов рая? Это нужно было для испытания: и если бы человек устоял против испытания, райские плоды были бы тогда ему не нужны, ибо не естественно образу Божию зависеть от древа. Впрочем, если бы этот аппетит был и невинен прежде, то теперь он очень виновен по своим действиям. Ибо для чего работают земля и море? Для чрева. Это сущая работа нетлению. Чрево теперь сделалось именно богом для людей: все способности души и тела направлены к одному чреву. И с каким трудом оно удовлетворяется! Сколько крови животных и людей пролито для чрева! Естественнее было бы, чтобы человек, как высший, питал все; а теперь человек питается сам всем. Пусть бы это было так у диких; а то у образованных мы видим то же самое.

Страсти. Они по-латыни называются passio (страдание). Самое слово страдание показывает, что они не естественны человеку. Вопросы моралистов и психологов об обуздании страстей давно уже существуют. Конечно, нужно обуздывать и укрощать то, что в них худого; но в них есть и нечто хорошее. Гнев, например, иногда нужен; но беспорядок, какой он производит в душе, волнение, усиленное стремление и прочее -худо. Как назвать здесь то, чего в страсти нельзя назвать страстью? У нас нет для этого слова, потому что нет и самого дела: человек никогда не удерживается в границах, но вдруг переходит в страсть. Такое удержание в границах будет в будущей жизни. У Ангелов также есть сильные стремления, но это не страсти, ибо эти стремления соразмерны их силам. В Евангелии говорится, что Сам Спаситель гневался; но это не было страстью, а только названо именем страсти, так как у нас нет другого слова для этого. Все, что худо в страстях, истребляй; прочее же, что останется (а остаться едва ли может что-нибудь в настоящем состоянии человека), оставляй – и это уже не будет страсть.

Язык или мир слов в душе человека также составляет важную сторону. Он делает человека бессмертным на земле; и что было за тысячи лет, то все известно нам только при посредстве слова, языка. Но теперь это слово испорчено. Адам едва успел назвать животных неиспорченным словом. Слово это по натуре должно быть творческое. Не говоря об Иисусе Христе, мы видим, что и у людей слово творило чудеса. Но и это только намеки на истинную его силу. Оно не таково в себе, каковым оно является ныне. Опыты показывают, что оно состоит из огня физического, и когда человек говорит, то огонь этот остается в воздухе. Отсюда видно, какой вред происходит от гнилых слов. Слово испорченное препятствует развитию ума; множество слов истребляет память; неправильность слов делает неправильными и мысли; соблазнительные слова соблазняют и сердце. Порча языка произошла еще тогда, когда Ева в первый раз заговорила со змием, а не при столпотворении уже. Впрочем, некоторое совершенство еще осталось в слове. Ясновидящие и теперь говорят большей частью возвышенно, рифмами. В простых даже снах человек иногда говорит на языке ему не известном; а в сновидении это бывает очень часто – почти обыкновенно. Это показывает, что человеку, если нужно будет, вдруг может быть дан язык. В будущей жизни для человека все будет готово; одна нравственность потребуется от него самого.

Тело. Есть предание, будто тело в первобытном состоянии было светоносно. У святых также еще в сей жизни эта светоносность начиналась. Нагота, которую Моисей приписывает первым людям, весьма знаменательна. Все темпераменты у людей испорчены. Физиологи находят в человеке системы крови, нервов и мозгов; и все эти системы не таковы, каковыми быть должны, так что физиологи, заключая от настоящего состояния тела человеческого к телу Адама, отвергают его бессмертие. Тело теперь у человека господствует над душой; душа зависит от тела, а тело от стихий; следовательно, душа подчинена всему миру.

Полы. Порча природы иначе выражается в мужчине, и иначе в женщине. Христианство ввело единение обоих полов, сказав: «несть мужеский пол, ни женский: вси бо вы едино есте о Христе Иисусе» (Гал. 3:28); на Востоке же и теперь женский пол находится в рабстве. В самом раю жена подчинена мужу. Болезни при родах, меланхолия, истерика и другие болезни телесные и душевные преимущественно господствуют над женским полом. Возрасты подвержены также своего рода порче, слишком уже заметной. Младенец живет еще без ума; юноша слишком томится и увлекается любознательностью; муж мучится желаниями, предприятиями, замыслами; старец – недеятельностью.

Внешние отношения. Самое просвещение имеет свой вред и пользу. Просвещение публичное в некоторых отношениях лучше и выгоднее, а в некоторых – хуже и вреднее домашнего. Обращение с людьми также наносит большой вред человеку. «Я никогда не бываю менее человеком, – сказал некто, – как когда возвращаюсь из общества людей».

Сверх того, всякое состояние или сословие людей, имея некоторые преимущества, имеет и множество недостатков. Перечтем их по возможности.

Недостатки, свойственные духовенству, к которым некоторым образом располагает его самое звание, суть следующие.

1) Холодность и равнодушие к вещам священным. Это происходит от частого обращения с сими вещами. Как придворные, часто обращаясь с государем, делаются от этого менее благоговейными к нему, а живущие в отдалении от него питают к нему необыкновенное уважение и благоговение, так и к священным вещам простой народ гораздо более благоговеет, нежели служители алтаря.

2) Духовные смотрят на алтарь почти такими же глазами, как купец смотрит на свою лавку, земледелец на свою ниву: иные обращают священнослужение в промысел, которым питаются, и потому не столько заботятся о священных службах, сколько о доходах. Конечно, служащие алтарю с алтарем делятся, и священнослужителям это единственный источник продовольствия, но надобно помнить, что ежели они не будут слишком гоняться за доходами, а со всем благоговением и усердием будут совершать свое дело, то паства сама не оставит их в бедности.

3) Недовольство своим жребием, и оттуда ропот. Правда, жребий этот незавиден, но он не есть еще самый худший и беднейший. Чтобы довольствоваться им, нужно чаще представлять себе идеал пастыря Церкви Христовой; нужно обращаться к примеру апостолов, и даже некоторых новейших миссионеров, которые проповедовали Евангелие Христово не только без обыкновенной мзды, но часто еще с явной опасностью гонений, притеснений и смерти насильственной.

4) Невоздержание, происходящее от того, что священнослужителям часто случается входить со своими прихожанами в такие сношения, в которых эти последние считают для себя обязанностью угостить их. Посему очень хорошо делают некоторые священники, которые, вступая в это звание и сознавая в полной силе его важность, дают себе обет никогда не употреблять горячих напитков и воздерживаться от сластолюбия. Сначала это, конечно, не понравится прихожанам; но после, увидев в своем священнике образец трезвости и воздержания, они почувствуют к нему особенную любовь и уважение, и будут стараться сами подражать ему. Для исправления всех этих недостатков священникам можно рекомендовать, как годное средство, размышление о высоте и важности своего звания и служения, живое представление того, что они суть преемники апостольские и в некотором смысле уподобляются своим саном и должностью Самому Иисусу Христу.

Какие недостатки сословия, так называемого, благородного? Преобладающий дух этого сословия есть дух преимущества. Привыкнув получать особенные права и привилегии в гражданских обществах, люди этого сословия думают, что и в области веры также усвоены им некоторые привилегии, что для них есть некоторые исключения из христианской нравственности, и потому позволяют себе отменять некоторые постановления христианской Церкви, хотят подчинить своим видам даже самые обряды и богослужение церковное. Некоторые госпожи, слишком увлекшим духом преимуществ, не могут даже себе представить, чтобы они были в раю вместе со своими служанками. Вообще, это сословие холодно к религии, не уважает служителей алтаря, презирает другие низшие сословия гражданские, жестоко обходится со своими слугами, предается чрезмерной роскоши и любострастию. Таковым людям надобно заметить, что религия христианская равно налагает обязанности на высших и низших и не делает различия в деле спасения между рабами и господами.

Какие недостатки купеческого сословия? Дух сего сословия есть дух купли и продажи; этот же дух оно переносит и в область религии, – думает, что можно приобрести спасение большими вкладами, большими приношениями в церковь, роскошными поминовениями по смерти и тому подобным, нимало не стараясь об исправлении своих нравов. Конечно, надобно одобрять подобные богатые вклады и пожертвования в Церковь; но надобно при этом внушать, что сим одним нельзя приобрести спасения, но что нужно при этом стараться о чистоте сердца. Притом нужно иногда внушать, только очень благоразумно, что Церковь не нуждается в излишних украшениях, что ей прилична простота и опрятность, особенно когда есть нерукотворенные храмы Божий такие (люди), которые большую имеют нужду в помощи, нежели храмы рукотворенные, и располагать к снабжению бедных и неимущих всем нужным. Сверх того, недостаток этого общества составляет ложь, обман, продажа худого товара за хороший, неустойчивость в слове, нарушение клятв тому подобное. Наконец, к отличительным недостаткам сего сословия можно еще причислить излишнюю роскошь и сладострастие, слишком заботящееся об угождении чреву и вообще чувственности.

Какие недостатки особенно свойственны простому классу людей, черни? Дух этих людей есть дух работы физической. В религию они также вносят этот дух, и потому думают стяжать Царствие Небесное одними физическими подвигами, например, частым хождением в церковь, многими поклонами, путешествиями к святым местам, продолжительными и изнурительными, стоянием на коленях и тому подобным. Конечно, и это хорошо, но надобно внушать таким людям, что сего одного недостаточно для спасения, что нужно обращать внимание более на усовершение и возвышение духа. Кроме сего, простой народ, по необразованности и грубости своей, бывает исполнен многими грубыми предрассудками и суевериями. Но зато он свободен от многих пороков, например, гордости, роскоши, обмана, свойственных высшим сословиям, – гораздо откровеннее, расположеннее к религии и способнее к исправлению.

Какие недостатки общества или сословия ученых? Люди эти живут большей частью в области ума, а не в области сердца и веры, и потому они всегда почти сомневаются в догматах христианской религии, любят спорить о предметах спасения: считают себя людьми умными, и потому презирают других необразованных; по-своему изъясняют многие учреждения церковные и не хотят исполнять их; привязываются большей частью к некоторым земным занятиям, например к земле, к животным, растениям и тому подобному. Таковым людям надобно заметить, что при всем своем уме они многого не понимают в религии, и потому должны смириться и пленить ум свой в послушание веры, что большая часть познаний их ничтожны и суетны. Например, к чему послужат за гробом все исследования ботаников, все открытия минералогов, зоологов, геологов, медиков? Ложась во гроб, они должны будут бросить на сей земле все свои ученые труды и опыты, как старые тетради, вовсе не нужные для будущей жизни, где и самый необразованный в сем мире человек сравнится с ними в познаниях.

Какие недостатки примечаются в сословии гражданских чиновников? По преимуществу, корыстолюбие и – для сего – неправдолюбие. Люди этого сословия нередко оправдывают виновного вследствие многих и различных расчетов. Конечно, главной причиной сего зла является бедность этого сословия; но что может извинять, то не оправдывает совсем.

Недостатки военного звания: какое-то огрубение чувства человечества, зверство, жестокость, равнодушие к смерти, беспечность касательно будущего состояния за гробом, грабительство, хищничество, честолюбие и тому подобное. Это сословие удобнее других могло бы приобретать спасение, ибо воины, умирающие на поле битвы за веру и Отечество суть в некотором смысле мученики, и Церковь не напрасно особенно молится о всем православном воинстве; только эту славу они большей частью теряют. Воин христианский и в самой войне и битве может быть истинным христианином: он должен и может щадить врага беззащитного, не прикасаться к чужой собственности, менее губить людей мечом, а более, если можно, сохранять. Прекрасный случай – поучать воинов истинной христианской тактике представляется особенно полковым священникам.

Нет ли какого сходства между болезнями духовными и телесными? Есть; именно: болезни телесные медики разделяют вообще на постоянные и периодические или повременные. Такое же деление можно допустить и в болезнях душевных. Одни из них постоянно живут в душе и движут всю ее ко злу, например, главные греховные наклонности: честолюбие, корыстолюбие и сластолюбие; другие по временам рождаются в душе и располагают ее к такому или другому худому действию.

Сверх того, по степени своей, болезни телесные разделяются на излечимые и неизлечимые. То же и с болезнями душевными. Иные из них так застарели, так глубоко вкоренились в сердце человеческом, что никаким образом не могут уже быть излечены; другие, напротив, особенно в начале своем, при употреблении известных врачевств духовных, легко могут быть прогнаны.

Далее, болезни телесные делят еще на наружные и внутренние. Первые открываются в каких-нибудь ранах и струпьях на теле, а последние кроются еще внутри его – не обнаружились. То же происходит и с душевными болезнями. Одни из них уже успели обнаружиться в гнусных и развратных поступках; другие еще таятся в глубине души, состоят в худых мыслях, чувствованиях, пожеланиях, не перешедших вовне.

Кроме того, болезни телесные бывают или заразительные или незаразительные, или, по крайней мере, менее заразительны. И болезни душевные одни бывают так прилипчивы, что немедленно сообщают яд свой другим лицам, входящим в сообщение с больным; другие не разливают, или, по крайней мере, разливают не так ощутительно и не в таком количестве свой яд на других.

Болезни телесные происходят или от слабости сил телесных – истощения, или от напряжения, усиленного действия сил тела. Таков же источник и болезней душевных: одни из них одолжены бытием своим недостатку сил душевных, например уныние, беспечность и им подобные слабости; другие родились от напряженного состояния сил этих, например фанатизм, гордость, отчаяние, ожесточение и тому подобное. Наконец, болезни телесные по происхождению своему приводятся вообще к двум видам – к болезням, происходящим от холода и – от жара. Сообразно с сим и болезни душевные рождаются или от холода внутреннего, например нечувствительность, хладнокровие ко всему священному и доброму; или от жара, как, например, энтузиазм или ревность не по разуму, любовь мирская в различных преступных своих видах и так далее.

Болезнь тела может много действовать на состояние души, – производит в ней уныние, тоску, недеятельность; и наоборот, болезнь душевная может оказывать большое влияние на тело, – производит в нем сухость, бледность, мрачность во внешнем виде. Но может ли здоровье тела действовать на излечение болезни душевной? Для решения сего вопроса нужно наперед заметить, что болезнь душевная непременно соединена с болезнью тела, – грех производит расстройство даже в телесном организме человека; но бывают иногда случаи, что болезнь душевная как бы опередит телесную, то есть человек иногда вдруг впадает в какую-нибудь слабость душевную, так что тело не успеет еще, так сказать, расстроиться. В таком случае здоровье телесное, если успеют поддержать его, много может содействовать выздоровлению самой души. И наоборот, здоровье или нравственно-доброе и спокойное состояние души имеет чрезвычайное влияние на благосостояние тела. Поэтому-то врачи всегда стараются приводить своих пациентов в спокойное и веселое расположение духа, удалить от них все неприятное, советуют им развлечение, рассеяние, собеседование с другими.

Как для излечения болезней телесных, так и для и влечения болезней душевных могут быть употребляемы различные лекарства. Медики вообще руководствуются двумя системами: аллопатией и гомеопатией. Первая система предписывает врачевать лекарствами всякого рода, большей частью противными известной болезни: например, ежели человек простудился, то ему дают лекарство согревающее или разгорячающее; ежели он чувствует какое-либо ослабление, то ему дают лекарства укрепляющие. Гомеопатия состоит в лечении лекарствами подобными, и притом в самом уменьшенном виде. При этом большей частью действуют только на воображение, например, ежели человек страждет горячкой, то ему дают и лекарства разгорячающие. Таким же точно образом можно врачевать и болезни душевные. Иногда должно употребить лекарство совершенно противоположное болезни: например, если человек недугует гордостью, то ему нужно внушать смирение; страждет сластолюбием, ему нужно внушать умеренность и воздержание, и тому подобное. А иногда полезно, или еще и полезнее, врачевать лекарствами, имеющими, так сказать, симпатию с болезнями; то есть человек заражен например ненавистью и злобой, – ему и должно внушать ненависть и злобу, только не против людей, а против греха и диавола; человек болен честолюбием – его и должно располагать к славе, только не мирской, скоропреходящей, а духовной, небесной, вечной. Это средство употребил Сам Бог для уврачевания и восстановления падшего человечества. Человек пал от гордости, послушав обольщения диавола, который сказал ему: «будете яко бози» (Быт. 3:5). Бог поблажает, так сказать, сей гордости человека и Сам обещает ему богоподобие, если только он будет жить добродетельно и пользоваться всеми средствами, употребленными Искупителем для его спасения. Есть еще способ врачевания телесных болезней, так называемый сидерматический (от δερμα – кожа). Он употребляется тогда, когда известных лекарств по каким-нибудь причинам нельзя дать больному внутрь, и потому те же самые лекарства, которые надлежало принять внутрь, вводят больному извне, под кожу. Способ этот основывается на том, что наружная кожа наша и внутренний желудок суть одно и то же. Желудок есть сомкнутая кожа, а кожа есть развитый желудок. Таким же образом полезно иногда врачевать и болезнь душевную. Ежели нельзя дать врачевства внутрь – подействовать на сердце, на совесть: то должно действовать на внешнюю сторону, употребляя или какие-нибудь наказания, эпитимии, или какие-либо изображения, трогающие и потрясающие душу грешника.

Человек не стоит в одном положении, но проходит разные состояния и степени, как во зле, так и в добре. Священное Писание делит вообще людей на два рода – на добрых и злых. Собственно так и должно быть. У нас есть еще третий род людей – ни добрых, ни худых; но пред Богом нет сего среднего состояния, ибо Он зрит сердца и тайные побуждения человеческих действий. Посему место из Апокалипсиса (Откр.3:15) не противоречит сему: оно говорит здесь нашим языком. Для проповедника все классы или состояния людей могут быть предметом слова.

Еще можно разделять род человеческий на четыре разряда: 1) людей, имеющих худое сердце, а наружность добрую: таковы лицемеры; 2) имеющих сердце доброе, но наружность худую: это мечтатели – те, которые ревнуют, но не по разуму, как некогда Савл; 3) у иных великие пороки соединены с некоторыми добродетелями: так убийцы среди злодеяний бывают иногда великодушны; 4) у некоторых с добрыми свойствами соединены худые действия. Вот деление по отношению к смешению добра со злом.

В отношении к спасению различаются следующие состояния: 1) состояние неведения и сродной с ним беспечности; 2) лицемерия или обмана себя и других; 3) ожесточения; 4) отчаяния. В состоянии неведения не чувствуется нужда спасения. В лицемерии эта нужда чувствуется, но думается, что она удовлетворена. В ожесточении упорно и намеренно прогоняется всякая мысль о спасении. В отчаянии, хотя чувствуется нужда спасения, но предполагается невозможность его.

Неведение свойственно всему роду человеческому, ибо рассудок пал сначала, а падение рассудка есть уже тьма. Язычники никак не могли прогнать своего неведения, и оттого у них породились мифологии; даже сам ум и училища не могли просветить человека. Что сделали для сего Рим и Греция? Почти ничего. Сами христиане подвержены сему состоянию по существу настоящей жизни: сколько теперь времени и сил отнимает у человека одно земледелие!.. Человеку вовсе некогда и помыслить об образовании рассудка. Посему многие христиане и живут без правил, как попало, не думая, подобно «бессловесным» (2Пет. 2:12. Пс. 48:13). Что же теперь сказать, например, о язычниках, живущих в средней Африке? Истина у них так скрыта, совесть так усыплена, и долг закона так умолкает, что они погибают «беззаконно» (Рим. 2:12). Впрочем, и у таких людей есть еще некоторое мерцание света истины, и они подвергнутся на суде осуждению, по словам апостола Павла, за то, что не воспользовались этим светом.

Беспечность иногда тесно соединена с неведением, иногда нет, ибо и при свете можно не ходить во свете. Например, иной надеется на молитвы какого-либо святого, на подаяние милостыни, хождение в церковь, а сам живет беспечно. Правило этого состояния: «иди тем путем, которым идешь». В сем состоянии погибли жившие до потопа и погибнут некоторые пред Страшным судом (Мф. 24:38). Очень характерный пример беспечности представляет Исав (Быт. 25:34). Христианам обещано сидеть с Богом на престоле; но они, подобно Исаву, едят беспечно и охотно отказываются от сей чести. Беспечность может быть грубая и тонкая. Пища беспечности – надежда когда-нибудь исправиться; такой пример представляет Феликс, который сказал апостолу Павлу: «ныне убо иди, время же улучив призову тя...» (Деян. 24:25). Часто совесть напоминает людям о спасении, но они успокаивают себя отсрочкой; иногда же совесть доходит до того, что считает спасение невозможным, или очень трудным (Мф. 25:24). Иногда беспечный питается мыслью, что он православный, а не еретик. Так старовер прикрывает свои недостатки исполнением своих обрядов. Самые заслуги Иисуса Христа иногда лежат в возглавии беспечности. Пастырь должен возбуждать и просвещать беспечных. Для просвещения не много нужно: стоит только представить главные догматы христианства. Н много нужно, чтобы переломить природу, уже, так сказать, истлевшую. Для сего нужно хоть какое-нибудь образование ума в беспечных: иначе посеянное учение птицы позобают (склюют, набьют зоб. -Прим.ред.). Но можно ли образовать всех простолюдинов?! Посему нужно уже действовать хотя на совесть, которая у простого народа очень способна к принятию впечатлений; например, разговорами о смерти, о рае, о суде и прочем.

Итак, в неведении человек не знает, как и что делать для спасения; в беспечности – не делает, хотя и знает, как и что делать.

Лицемерие. К лицемерию располагает человека сама природа, имеющая пятна и естественное стремление к совершенству: отсюда у людей склонность – худое скрывать, а хорошее выказывать. И это не всегда грех, а иногда благоразумие, да не соблазнится брат. Напротив, хвалиться своими пороками – чрезвычайный порок. Сам Бог делает одежду для Адама, дабы прикрыть наготу его. Но если люди не то имеют в виду при этом, чтобы не соблазнять брата, а чтобы только похвалиться, то это уже порок. Так человек двоится в падении! Благоразумная скрытность похвальна: она нужна для этой жизни, но она отлична от лицемерия тем, что, скрывая недостатки, думает об их исправлении, а лицемерие не думает об этом. Лицемерие начинается, вероятно, с этого благоразумия: повторенное не раз, оно, наконец, рождает лицемерие. Посему нужно благоразумно, так сказать, наблюдать и за благоразумием. Лицемерие когда разовьется и возрастет в человеке, то имеет уже сильное влияние на всю его деятельность (Мф. 23:1–39). Оно бывает не намеренное, редко намеренное; в некоторых случаях оно бывает диавольское, то есть когда внешнюю набожность употребляют именно только для снискания себе какого-либо места, или должности, или, что еще хуже, для прикрытия каких-нибудь гнусных и ужасных дел. Иуда (Ин. 12:4–6) лицемерит тогда, когда сердца других тронуты умилением, укоряет Иисуса Христа и Марию за то, что сия употребила излишние издержки, а Тот допустил эту великую трату.

С лицемерием в тесной связи – самообольщение: это такое состояние, в котором человек не других обманывает, но – самого себя, когда то есть считает себя хорошим, будучи на деле не таким. Оно бывает и грубое и тонкое. Грубое бывает тогда, когда, например, человек, ходя только в церковь, читая Священное Писание, и между тем, не стараясь о исправлении себя, считает себя уже добрым; а тонкое бывает у людей даже духовных, великих подвижников, как, например, у Зосимы, который был пристыжен Марией Египетской. Здесь же можем привести в пример Исаакия Печерского, который после великого пощения, молений, страданий, был обольщен и пал, – также Антония Великого, Макария, Павла Фивейского; да и все почти великие подвижники были близки к сему состоянию.

Ожесточение. Оно состоит в сильной привычке ко злу, так что добро становится для ожесточенного враждебным. Название это взято от свойства некоторых тел, которые, чем долее бывают больны, тем более грубеют и каменеют, так что огонь и железо уже не действуют на них. Священное Писание называет это состояние «окаменением» (Еф. 4:18). Примером его может служить Фараон (Рим. 9:17). Чем более Бог наказывал его, тем хуже он становился, и за каждой казнью ступал ступенью ниже во зле, и из десяти казней для него составилась лестница зол. Это состояние есть уже высшая степень греховности. Его достигают не все, но только великие грешники, и то не всецело, а в одном каком-либо пороке. Признаки сего состояния – нечувствительность и многократное повторение одного и того же порока.

Отчаяние. Это состояние не бывает всегдашним; оно бывает временно и кратко. Отчаяние состоит в безнадежности на спасение, до которой доводит человека пробудившаяся совесть; а совесть в этом случае уже не столько освещает, сколько ослепляет его. В этом состоянии находятся те, которые не верят в будущую жизнь; а не верят в нее большей частью люди развратные. Отчаяние, происходящее от сознания множества грехов, и оканчивается иногда самоубийством, как у Иуды. Даже славные подвижники подходили иногда к глубине отчаяния, по причине глубины смирения, по которому они считали себя величайшими грешниками, недостойными ни малейшей милости Божией. В христианстве надлежало бы реже являться отчаянию, ибо христиане должны быть уверены, что нет греха, побеждающего Божие милоседие; но диавол умеет заслонять этот свет от очей людских. В отчаянии полезно объявлять другим об опасном состоянии души своей.

Кроме сих видов греховности можно бы представить еще несколько других; но они уже слишком дробны, и происходят главным образом из этих состояний. Все же эти состояния имеют один общий корень: это прирожденная порча. Корень этот у некоторых развивается очень рано и быстро; у некоторых же так же рано и быстро раскрывается добро. Отсюда и спрашивают, – не рождаются ли люди добрыми и злыми.

Мы видели человека как бы в свитке, показанном Богом Иезекиилю, в котором было написано: «рыдание и жалость и горе» (Иез. 2:10). Это горе еще более открывается в бессилии человека исправить себя. Священное Писание во многих местах говорит о борьбе духа с плотью. Средством к примирению этих враждующих сторон оно представляет пришествие Иисуса Христа. Закон плоти до пришествия Христова только указывал добро, но не давал сил к исполнению его; плоть подавляла дух. Иисус Христос принял на Себя плоть, дабы ее же Самому употребить для уврачевания человека. Он принял ее со всеми естественными слабостями, кроме греха, ибо был в подобии тела греха. Это подобие состояло в страдании, в смерти и прочем. Сию слабую плоть Он принес в жертву за те слабости и грехи, которые она совершала, а посему и во всем человечестве сделано то, что немощное плоти, или ее слабости прекратились через Иисуса Христа (Рим. 8:1–7).

Бессилие человека хорошо сравнивается со смертью (Еф. 2:5). В мертвеце все есть, кроме жизни и души. Так и в естественном человеке образ Божий есть, только он извращен, – есть как бы руки, ноги, глаза, но все это только призрак; кажется, он и мудр, и добр и силен; но это только обман чувств. У человека не было никаких средств выйти из состояния греховного, ибо если бы они были, то были бы и употреблены, и Отец Небесный не отдал бы для этого Своего Сына и не пролил бы ни одной капли крови Его.

Из Писания видно, что Бог тотчас по падении начал врачевать человека; благодать Его всегда действовала еще до Иисуса Христа. Удивительно поэтому, почему немногие исправлялись и исправляются. Если и есть добрые люди в мире, то что это за доброта? Самые лучшие из них жалуются на свои несовершенства, хотя толпа народа венчает их похвалами и помещает на небе. Самые лучшие из людей сознаются, что идеал истины им не известен, что цель стремлений их слишком далека. Иной теперь кажется добрым, но только для этой жизни, для своей должности. Но он еще слишком далек от своей конечной цели. Как мог естественный человек исправить свой ум и волю после того ужасного разлада, какой произошел между ним и законом? По какому идеалу он начал бы исправлять себя? Человек, по мнению Платона, стоит теперь вверх ногами, и потому все предметы ему кажутся извращенными.

Бессилие мы рассматриваем в нравственном отношении – в отношении к воле. Мог ли язычник исправлять свою волю? Нет, ибо она имеет бесчисленные, непостижимые стороны. Теперь мы не можем вполне представить своего падения: для сего нужно знать, как мы стояли до падения. Немощь человека лучше всего показывает излечение его. Смерть или разрешение человека на части есть первое средство к его излечению: отсюда открывается, как глубоко пал человек. В человеке есть две стороны: свобода и природа; но и та и другая неисправимы. Свобода не переменяет природы, а природа не переменяет свободы, ибо существо ее состоит в том, что она сама себе закон. Да если бы даже человек и исправил настоящее зло, то он не может исправить и вознаградить зла прошедшего, равно не может возвратить и добра опущенного. А это очень важно: недостаток добра повсюду дает себя заметить; каждая часть его должна быть сделана, и малейшее опущение его имеет громадные последствия. Для нас недостаток этот маловажен и почти не заметен, потому что мы не считаем суммы добра; но есть Счетчик, у Которого всякий убыток его считается важным, и замечается.

Важность нашего падения, кроме смерти, доказывает еще воплощение Сына Божия и Его смерть, ибо и Ему надобно было допустить разложение в собственном составе, чтобы уврачевать нас. Возможность исправления может казаться иногда легкой; и сколько предлагали философы разных средств, сколько начертывали теорий для восстановления человека! Но принявшись за врачевание самым делом, мы увидим совсем не то, и чтобы доказать всю нелепость и ничтожность философских теорий о сем предмете, стоит только этих любомудров заставить приложить свои теории к практике. Сердце человеческое есть кора, близ коей растут цветы, но расшевелите цветы – так и выползут змеи. Кто хочет быть добрым, тот должен уверить себя, что он порочен; подобно тому, как кто хочет быть мудрым, «буй да бывает», по слову апостола Павла (1Кор. 3:18).

Из предыдущего видно, что один Бог может вывести человека из состояния греховного. Все люди могут и должны выйти из сего состояния для своей же пользы; но сия-то истина и забывается многими. Им кажется, что это не необходимо, и потому они живут так, как жили прежде. Впрочем, и того полусвета, в котором человек теперь находится, довольно для того, чтобы видеть нужду исправления.

Для сего нужно взирать: а) на себя. Каждая вещь тогда только хороша, когда стоит на своем месте; малое уклонение от оного делает ее худой; так и уклонение души от закона делает ее испорченной. Эти вывихи, язвы и уклонения души теперь, по причине оболочки тела, не ясно видны; но по разрушении тела они представятся ясно. То же бывает с больным, которому дан опиум: пробудившись, он видит всю бедность и боль свою, б) На Бога. Человек всегда зависит от Бога, как бы он ни уклонился от Него, хотя бы даже взял криле и удалился на край мира. Сия зависимость причиняет человеку или рай или ад, первый – при жизни доброй, последний – при худой. Чувство зависимости теперь очень слабо у нас, так что мы иногда забываем ее. Что же будет, когда память, ум, воображение заняты будут Богом? Это будет крест для наших помыслов, желаний, страстей, но крест спасительный для нас! в) На мир. При взгляде на него, и он дает нам уроки быть добрыми. Закон, связывающий человека с тварями, как членов семейства, есть блаженство и святость. Нарушение сей гармонии сопровождается потерей света, дыхания, которая давит человека и причиняет боль. Эта дисгармония и теперь уже видна. Почему, например, злодей любит мрак, сластолюбец начинает любить яства уже испортившиеся? Не явный ли это знак разъединения души с миром и природой? Впрочем, все это теперь не так еще приметно для нас по причине тела; но со смертью преграда сия разрушится. Против возмутителя порядка природы все направлено в природе, ибо он сам против всего, -даже против Бога. Огонь, которым грозит Священное Писание, уготован от начала мира. Озеро огненное составится из остатков мира неисправленного, возмущенного, то есть не Бог сотворил ад, но сами люди сотворят его своими грехами.

Из всего этого видно, как трудно уйти от добра. Как же человек грешный делается чадом Божиим? Предмет сей необъятен; для каждого грешника у Бога есть своя система обращения. Но Священное Писание указывает нам здесь одну большую царскую дорогу. Оно говорит о трех предметах: 1) о благодати, 2) о сердце, 3) об образе действования первой на второе.

Мы видели, что люди стоят на разных степенях греховности. Из какого состояния греховного возможен переход в состояние благодати? Священное Писание обещает такой переход из всех состояний. Впрочем, есть в нем выражения, в которых говорится как бы о невозможности перехода в состояние благодати. Таковы выражения: а) о грехе на Духа Святаго; б) о грехе к смерти; в) о невозможности обновлять отпадших. Но эти выражения неопределенны. Если допустить, что в них говорится действительно о невозможности спасения, то кто тогда уверит себя или другого, что его грех не есть именно такой, который уже не может быть отпущен? Кто успокоит совесть волнующуюся? Вторая причина, не позволяющая видеть в этих выражениях мысль о невозможности прощения некоторых грехов, заключается в важности и всеобщности заслуг Иисуса Христа. Он умер за всех и за все, почему и странно предположить такой грех, который был бы сильнее милосердия Божия. В опровержение этой мысли приводят то, что известный грешник сам уже не хочет своего спасения; но это одна увертка. Обратимся к самым этим выражениям.

а) «Всяк грех и хула отпустится человеком: а яже на Духа хула не отпустится человеком: и иже ащеречет слово на Сына Человеческого, отпустится ему: а иже речет на Духа Святаго, не отпустится ему ни в сей век, ни в будущий» (Мф. 12:31–32). Здесь нужно обратить внимание на случай, по которому были сказаны слова сии. Иисус Христос изгнал беса. Это чудо возбудило внимание народа так, что все почти сочли Его за Мессию. Но фарисеи из зависти, не имея возможности отрицать чудо, вздумали приписать его веельзевулу (Мф. 12:24). «Сей не изгонит бесы, токмо о веелъзевуле князи бесовстем»: мера зависти ужасная! Как небо не могло дать другого знака – яснейшего чуда, так и ад не мог ничем столько уязвить Иисуса Христа, как сей клеветой. Иисусу Христу надлежало сделать защищение, хотя для народа, и вот Он говорит (Мф. 12:25, 27): «всякое царство, разделъшееся на ся, запустеет... И аще Аз о веелъзевуле изгоню бесы, сынове ваши о ком изгонят?» У Иудеев были люди, изгонявшие бесов, именно ученики фарисеев. Для сего они, по Флавию, молились, курили, давали пить воду одержимым бесами и прочее, и успевали. Да и неудивительно: они это делали именем Иеговы. Притом же изгонявшие бесов были большей частью благочестивые подвижники, и они нередко получали даже дар пророчества. Как бы то ни было, только об их изгнании бесов думали с уважением. Посему-то Иисус Христос и ссылается на них и спрашивает фарисеев: почему вы так обо Мне не думаете? Спросите у своих учеников, можно ли изгонять беса бесом, – и они скажут вам противное, они осудят вас. Посему вы должны сознаться, что приблизился Мессия – «постиже на вас Царствие Божие» (Мф. 12:28). Это приближение объясняет Он далее сравнением, взятым с осады крепости. И Я, говорит Он, победил духов злых; ибо иначе веельзевул не допустил бы никого вязать слуг своих; он явно не со Мною; следовательно, на Меня: его выгода есть Моя потеря, и наоборот. Сим кончилось защищение. Далее Спаситель раскрывает опасное состояние фарисеев и приводит разбираемое нами изречение: «всяк грех и хула... и иже аще речет слово» (Мф. 12:31, 32). Что такое здесь хула, и какое это слово на Сына Человеческого? Здесь Иисус Христос отделяет Себя, как человека, от силы Божией, ибо тогда еще не знали о Его Божестве. Посему «хула» относится к Его Божеству, а «слово» – к Нему, как Сыну Человеческому, как человеку. Это «слово» – порицания Его со стороны фарисеев: «ядца, винопийца, мытарем друг и грешником» (Мф. 11:19) и прочее подобное. Но хула на Духа, Коим Иисус Христос изгонял бесов, состояла в том, что действие силы Божией фарисеи приписывали веельзевулу. Грех сей может часто и теперь повторяться даже в том виде, в каком он был у фарисеев; все Иудеи и ныне находятся в сем грехе, только с тем различием, что сии последние не были свидетелями чудес Иисуса Христа, как первые. Может сей грех повторяться и иначе. Соверши чудо Предтеча, Павел или другой кто, только силой Божией, – и если кто сие чудо отвергает, то он явно повторяет сей грех или хулу фарисеев. Почему же грех сей так важен и опасен? Он обнаруживал в уме фарисеев совершенное извращение законов суждения, в сердце – окаменение чувства, которое могло равнять небо с землею, в совести – глубокое молчание; поэтому он и влечет за собою такое наказание. Что значит: «не отпустится»? Значит ли это: «никогда не отпустится», или только: «с трудом отпустится»? Некоторые принимают в последнем значении, на том основании, что в Священном Писании есть места подобные, где встречаются такие же выражения. Так, Иисус Христос, сказав о невозможности богатому войти в Царство Небесное, тотчас ограничил Свое слово, когда заметил ошибку учеников. Такого мнения держатся, между прочим, Златоуст, Исидор Пелусиот (см. мнения их у Калмета).

Для чего же прибавлено: «ни в сей век, ни в будущий»? У фарисеев грехи делились на разные степени, как и заповеди. Одни грехи, говорили они, изглаждаются постом, милостыней, другие – законом обрядовым, третьи – общим очищением; а некоторые никак не простятся, разве в век будущий, в пришествие Мессии. Иных же грехов и сам Мессия не может отпустить, каков, например, грех отпадения от иудейства к идолопоклонству. Дабы показать фарисеям важность их греха, Иисус Христос и употребил их выражение. Итак, это выражение не отрицает всеобщей возможности спасения. Хула, о которой говорит оно, как и всякий вообще грех, только ущербляет будущее блаженство человека и делает остановку на пути его к совершенству, но не погубляет его на век. Есть и другие грехи подобные ей по важности; но Иисусу Христу не было случая говорить о них. Что касается, наконец, выражения: хула на Сына Человеческого отпустится, а на Духа Святаго нет; то это гебраизм. По нашему, нужно было бы сказать: хула на Сына Человеческого менее виновна, а на Духа Святаго более; но у евреев нет степеней сравнения.

б) Другое место – 1Ин. 5:16. «Есть грех к смерти...» Что это за грех? Одни почитают сей грех подобным хуле на Духа Святаго; другие разумеют это место о ходатайстве за преступников пред языческим правительством, которое иногда наказывало преступника смертью. Но лучше думать так: в 14 стихе говорится о дерзновении чад Божиих, вследствие коего Бог все дает им во имя Иисуса Христа (1Ин. 5:14). Сие дерзновение могут иметь все христиане. Явно, обещается много. Надлежало дать меру сему обещанию: она и предлагается. Проси, – говорит апостол, – за грехи ближних неважные; а за грехи важные не дерзай просить у Бога – оставь свое ходатайство. За такие грехи ходатайствует вся Церковь и Сам Иисус Христос, как Он и обещал. В первенствующей Церкви частные грехи заглаждались частными молитвами, а общие – общими. В книге Левит исчислены все грехи, где заключается и грех к смерти. Иоанн и заимствовал из сей книги выражение, знакомое своим ученикам. Впрочем, и сия мера, полагаемая апостолом, не безусловна. Если бы в ком сильно разгорелась любовь, то он может и преступить эту меру. Павел молился за Иудеев. Моисей и другие решались всю жизнь употребить на молитвы за других, и достигали цели. Но таковых людей мало. Посему Иоанн и дает правило своим ученикам.

в) Третье место – Евр. 6:4–9. Апостол, изъясняя Евреям достоинство лица и учения Иисуса Христа, заговорил о Мелхиседеке; но боясь, что не поймут его, упрекает их в маловедении и возбуждает стремиться к высшим степеням ведения, а наиболее предостерегает от возврата назад. «Невозможно, – говорит он, – просвещенных единою и вкусивших дара небесного, и причастников бывших Духа Святаго... и отпадших, паки обновляти в покаяние... Земля бо пившая сходящий на ню множицею дождь и рождающая былия добрая... приемлет благословение от Бога: а износящая терния и волчец непотребна есть и клятвы близ..». Какое это отпадение? Явно, отпадение от веры. Апостол видел, что некоторые Евреи бедствиями и гонениями понуждаемы были отпадать от веры; посему он всемерно старается предостеречь от сего верных. Что такое значит: «обновлять в покаяние»? То есть через крещение, ибо крещение есть обновление: в другой раз, – говорит он, – вас уже нельзя крестить. Почему? Потому что Иудей, отпавший от веры христианской опять к Иудейской, признает Иисуса Христа обманщиком, а себя обманутым на время и поносит все христианство клеветами и насмешками перед Иудеями, дабы опять заслужить от них милость. Но можно ли «паки принять» в христианство этих отпадших? Можно через покаяние. Но если слово «обновляти» не значит крещения; то под словом «невозможно» нужно разуметь – крайне трудно, как показывают это дальнейшие слова апостола, где отпадший сравнивается с землею бесплодной. Земля эта только близка к проклятию, но еще не проклята; так и человек отпадший близок к погибели, но не погиб совершенно. Если кто не удовлетворится этими мыслями, тот пусть припомнит те места Священного Писания, которые всех без разбора приглашают к покаянию и всем обещают прощение.

Итак, хотя обращение грешника зависит от благодати, но оно зависит и от грешника, и даже в самом начале, ибо иначе были бы все обращены. Что зависит от благодати, и что от человека, – Священное Писание как бы скрывает это от нас. Да этого и нельзя нам знать теоретически: это скажет всякому его сердце, его дух, и научит, что должно делать при обращении. Но сего знания человек не может передать другим, как видно из того, что ни один из святых людей не описал подробно своего обращения. Само Священное Писание говорит об этом не ясно и не полно. Дело спасения в Священном Писании называется, во-первых, обращением от идолов к Богу, от язычества – к христианству. До обращения человек смотрит в одну сторону, а по обращении – совершенно в другую. Язычник смотрит, явно, не на небо, а на мир, на ум, как на средство к знанию, на тело, как на средство к прелюбодеянию, – смотрит в ад, – на полезное, приятное, но в превратном или противозаконном виде. Но христианин смотрит на невидимое, подобно Павлу и Моисею. Смотря на христианина, думаешь, что его взор устремлен куда-то и на что-то, – что всегда будто есть с ним кто-то другой, посторонний. Обращение может произойти в «мгновение». Одна минута являет иногда новый незнакомый мир: прежде грешник смотрел, например, на запад и видел то и то; теперь вдруг он обращается на восток и видит другое. Во-вторых, еще спасение называется «возрождением». Что человек в утробе матери? Есть у него члены, движение, жизнь. Но что это за человек? Родившись, он уже бывает совсем другое; в отношении к прежнему состоянию он уже умер. И в нравственном мире происходит то же. У грешника есть все, но нет главного – духовной жизни. Его возрождение, «пакибытие» и состоит в даровании этой жизни – во всецелой перемене всего его существа. Если мы имели прежде о чем-либо неправильное понятие, то нужно самую основу ума перестроить, ибо иначе ум опять начнет строить свои ложные мысли. Если вода в источнике худа, то ни цветы, ни разные благоухания не исправят ее, пока не дойдем до самого истока, до самой жилы и не расчистим ее. Действие благодати на сердце человека так же необходимо, как действие солнца на землю. Не оттого ли в просторечии солнце и служит символом благодати? Видя хорошую, ясную погоду, поселянин говорит: «какая благодать!» В-третьих, спасение называется «возбуждением от сна». Это название выражает и скорость действия и легкость. Человек разбуженный переходит в минуту из одного мира в другой, из мира мечтании в мир действительности. То же и здесь: что прочие люди считают за действительность, то христианин истинный считает за мечты. У сонного есть все, но нет настоящей жизни; и грешник имеет все наружное, но не имеет жизни духовной. Сонный может двигать членами, даже говорить, но все это происходит без сознания и не явственно; такова же и жизнь невозрожденного. Целая ночь у человека проходит иногда в бреду; так и у грешника иногда целая жизнь проходит в бреду нравственном. Но иногда в одну минуту человек выходит из ада в рай, подобно тому как сонный в одну минуту просыпается. Но как проснуться можно скоро, так же скоро можно и заснуть. Отсюда видно, что и великому праведнику в одну минуту можно из рая ниспасть во ад. В-четвертых, еще спасение или обращение называется оживлением. Самое название показывает уже много. В мертвеца нужно вложить душу, – ив грешника нужно вложить сердце новое или душу, как начало движущее и управляющее. Эту душу заменяют Иисус Христос и Святый Дух, которые так действуют, что душа христианина за Ними как бы уже не сознает себя: «живу же не ктому аз, но живет во мне Христос» (Гал. 2:20) .

Во всех этих названиях одна мысль – о перемене. Все они требуют, чтобы прежнее было оставлено и принято новое. Дитя, родившись, уже ни разу не должно дохнуть тем воздухом, каким оно дышало в утробе матери; так и возрожденный грешник... Сущность сей перемены – смерть, без которой нет жизни. Посему те люди, которые умерли для Христа, имеют все новое. Они продают как бы покупают, и наоборот; чем другие дорожат, то они почитают тщетою; что других повергает в печаль, тем они утешаются. Отсюда они делаются ненавистными и часто презираемыми в обществе и даже в семействе. Неудивительно, если они выходят из гражданского порядка, бывают не способными для службы гражданской, ибо они ведутся Промыслом другими путями; для них нет уже закона. Посему судить о них должно осторожно (1Кор. 2:14, 15).

Итак, обращение есть перемена, производимая Богом через Иисуса Христа и Святаго Духа, обновляющая человека всецело – по уму, чувству и воле. Перемена эта производится свыше и тайно. Но есть в ней нечто явное. Во-первых, ей должно что-то предшествовать: свобода при сем непременно требуется. Грешник спит до обращения: его надобно будить. Священное Писание называет это действие толканием и возбуждением. В чем состоит это возбуждение? В обращении внимания на небо, хотя минутного, нужно, чтобы человек хоть раз оглянулся назад, хоть однажды проснулся и посмотрел, кто стучит за дверью. Необходимость сего возбуждения видна из того, что сон грешника глубок: он спит, яко лев, и – кто возбудит его, кроме благодати? Мир не пробуждает его, но еще более усыпляет. Невежда спит, ибо вокруг него тьма; человек чувственный спит, ибо обложен мягким; даже люди добрые по природе спят – или как дети, не имея понятия о христианстве, или как мужи, усыпленные самообольщением, почитая себя добрыми для мира и мир для себя, особенно если все дела их идут успешно. Пробуждался ли кто сам собою от этого сна? Пробуждаются сами от сна телесного; но свойство души не таково: она чем больше спит, тем глубже засыпает. Не пробудит ли человека совесть? Да, она пробудит; но это действие совести есть уже дар Божий. Итак, один Бог может пробудить человека. Он употребляет для сего разные средства, и естественные и сверхъестественные.

Возможны различные средства благодатного возбуждения души. 1) Чудесные, каковы были возбуждения Павла, Фараона, Илия, Давида и Саула. Их много известно и из церковной истории: возбуждения блаженного Августина, Константина Великого. И в нынешние времена бывают примеры обращения – через видения, сны знаменательные, а иногда прямо через чудеса. Например, митрополит Платон к усовершению себя в добродетели был возбужден видением во сне Сергия Радонежского. И в Киевской Лавре есть теперь человек, которому святитель Николай среди дня являлся во всем архиерейском облачении. Но такие возбуждения не могут быть часты, ибо у Бога есть много и других средств. 2) Получудесные, как то: сновидение, стечение удивительных обстоятельств, спасение от неминуемых бед – от разбойников, клеветы, поносной казни и прочих. 3) Естественные, и эти – чаще всех других. Впрочем, для обращенных они делаются уже сверхъестественными. Обращенный всегда помнит их... Средства эти для каждого почти человека даются особенные – свои. Так например, что естественнее, как падение листа с дерева? Но один был обращен и этим простым явлением и сделался святым. Что естественнее, как упасть волосу с главы? Но и этим был обращен некто: слова Иисуса Христа об этом потрясли его и удивили, – как Бог печется и о такой малой вещи. Иногда одно слово, сказанное во время, может обратить человека. Так обращен был в Петербурге один богатый человек, зараженный пьянством. Иногда все эти средства действуют вместе, как в жизни Марии Египетской: этот глас, звавший ее за Иордан, эта икона, не допускавшая ее к себе, и это путешествие ее в Иерусалим!.. Многие обращались после тяжких болезней, особенно после обмороков и замираний. Один врач в здешней Лавре, будучи болен, обратился с молитвою к святому Митрофану и заснул; проснувшись, он почувствовал себя здоровым и совершенно переменил свою жизнь. Иногда сны обращают. Андрей Юродивый обращен был сновидением. Мелания Римляныня имела худую мать, но отца добродетельного; отец умер нехорошо, а мать хорошо, спокойно. Она и решилась было жить по примеру матери, но вразумлена была видением ада и огня. Обыкновенное средство к обращению – богослужение, и особенно Таинства. Один пустынник египетский, услышав слова Евангелия (Мф. 19:21), пошел и продал все свое имение и роздал нищим. Так же действует иногда проповедь. Людовик XIV, слушая проповеди Массильона, всегда был недоволен собой. Иногда домашнее чтение Писания много способствует нравственному усовершенствованию. Взгляд на иконы и священные картины также может обратить человека. Владимир Великий, как известно, обращен был картиной Страшного Суда. Также присутствие при смерти другого может возбудить много чувствований полезных и святых. Этой выгодой особенно могут пользоваться наши священники и врачи. Павел Препростый обращен был неверностью своей жены. Один юноша был влюблен в девицу, которая исполнена была небесной любви; узнав, что юношу особенно пленяют ее глаза, она выколола их себе и тем вразумила и обратила юношу. Один авва попался в руки разбойников, которые заставили его пить вино; он выпил и этим послушанием обратил разбойника. Один раб, посылаемый своей госпожой за мощами мучеников, смеясь, сказал ей: что если мое тело принесут тебе? И действительно, сам на месте мучеников был умучен за исповедание Иисуса Христа. Беседа и дружество с добрыми людьми так же могут быть средством обращения к духовной жизни: такие люди имеют какое-то внутреннее действие на сердца обращающихся с ними. Отсюда злые не могут быть в обществе с добрыми; и если же кто ищет общения с людьми добрыми, то это явный признак поворота к добру.

Такого рода внушения благодати обращены к частным людям; но есть и общие, обращенные к целым народам, каковы: гонения, переселения народов в новейшие времена – раздробление церквей. В наши времена 1812 год возбудил многих. Для Германии служило возбуждением появление Наполеона; для Франции – революция и смерть Людовика на эшафоте; для всей Европы – лишение государей престолов, прав, заговоры, бунты. Болезни, как, например, холера, многих обращают на путь истинный. У пророка есть место, где болезни представляются как бы просящимися у Бога для опустошения вселенной. И действительно, эти посланницы неба по очереди являлись для наказания и вразумления людей.

Но люди часто, пробудившись, опять засыпают. Посему возбуждения их повторяются несколько раз. Но чтобы возбуждение имело силу; нужно, чтобы человек был внимателен к нему и к себе. Иначе все возбуждения останутся тщетными, как они и остались в Фараоне. Правда, возбуждения кажутся неприятными, ибо человек всегда видит себя испорченным по возбуждении. Притом, по возбуждении нужно идти тем путем, которым прежде не ходили: это требует усилий. Но благодать, зная такое расположение сердца человеческого, повторяет свои возбуждения. Человек и при всем этом старается заснуть или заглушить сей зов веселием, рассеянием и прочим, не понимая, что тоска и уныние суть призывания свыше. Другие и понимают сей зов, обращаются к себе, решают исправиться; но через час опять забываются. Истинное возбуждение имеет целью – обращение грешника. Но что такое обращение? Сущность его известна одному Богу и, может быть, Ангелам. Ибо здесь творится нечто вновь. По слову Божию обращение состоит в решимости человека – из чада диавола сделаться чадом Божиим. Неужели в одной решимости? Такая тонкая основа всего мира нравственного?.. Значит, спасение легко? Да. Но чего стоит решиться? Пожалуй, тысячу раз можно решаться; но все это будут фальшивые решимости. Истинная решимость бывает однажды. Она выражается в трех видах: во-первых, в настоящем возбуждает веру в Искупителя; во-вторых, по отношению к будущему – намерение жить иначе, в-третьих, по отношению к прошедшему – раскаяние.

Раскаяние выражается разно; иногда тихой печалью по Боге во всю жизнь. Посему и радость и веселие раскаивающихся соединены с трепетом и слезами. В иных печаль эта бывает так сильна, что они считают себя извергами. Впрочем, эта печаль растворяется радостным сознанием достоинства святой жизни. Вера уничтожает всякое о себе мнение и требует помощи Иисуса Христа. Решимость жить лучше дает человеку совершенно иное направление, противоположное прежнему.

Раскаяние бывает или сильное, или тихое. Сильное иногда доходит до отчаяния, производит даже жестокие болезни. Так, кающиеся плачут иногда даже в больших собраниях, восклицают громко, представляются как бы помешанными и нарушают обязанности приличия и долга; такому человеку нужно бывает обращаться к помощи врачей. Но большей частью раскаяние бывает тихое. Ибо благодать не всем вдруг показывает глубину ада и греха. Многие первому виду раскаяния дают преимущество перед последним и говорят, что то только истинное раскаяние, которое доходит до отчаяния (так думал Фенелон и другие). Но это мнение не совсем справедливо, поскольку отчаяние близко к погибели, и им легко пользуется диавол. Посему и Священное Писание нигде не требует его.

Вера в заслуги Иисуса Христа при обращении необходима. Ибо, оставляя старое, нужно взять новое; а где оно? Явно, не в человеке. Отторгая сердце от греха, нужно поселить в нем что-то другое. А что это? Иисус Христос. Как же Он может быть в нас? Не на словах, не в памяти, ни в желании только, но на самом деле. Нужно чувствовать Его присутствие, Его жизнь, Его дыхание. Это есть, так сказать, зачатие Христа в душе верующей. С продолжением жизни обращенного Иисусом Христом зачатый растет, укрепляется и доходит до того, что один господствует в человеке, как в апостоле Павле. Священное Писание часто сравнивает это с рождением физическим. Жена чувствует при зачатии что-то иное в себе. Обращенный также чувствует в себе что-то двойственное – свою жизнь и другое начало – Иисуса Христа. Эту двойственность прежде всего замечает чувство, потом ум; некоторым, наконец, Иисус Христос является даже видимым образом, как Макарию Великому.

Какой признак действительного обращения? Перемена жизни. Может и грешник показаться переменившимся; но это подделка. Истинная перемена происходит всецело и навсегда. Впрочем, это признак общий и внешний, а частнейший признак обращения есть внутренний – сожитие Иисуса Христа и Святой Троицы. Спрашивают: может ли обращенный указать время своего обращения? Говорят, что может, ибо переход из жизни греховной в жизнь духовную слишком ощутителен, и не заметить его – значило бы быть слишком невнимательным. Но грани сего перехода незаметны. Может иногда обращенный припоминать, что пост, или болезнь, или смерть кого-либо близкого к нему, или другой какой-либо случай истребили в нем какую-либо страсть; но он не может с точностью определить начало сего истребления. Обращение не может быть неизвестно прежде всего для ужасных грешников, которые обращаются стремительно; а также для тех, которые хотя не имеют великих переломов, но окружены особенными обстоятельствами. Например, если легкомысленный и беспечный обращается после какого-нибудь печального случая – после смерти жены и прочего, то он не может не заметить начала своего обращения.

Притча о блудном сыне (Лк. 15и далее) не выражает всех нравственных состояний: нет в ней отчаяния, ожесточения. Вообще, здесь представлен пример человека явно грешного, чувственного. Это видно из случая, по которому Иисус Христос сказал сию притчу. Фарисеи укоряют Иисуса Христа в том, что Он обращается с явными грешниками, блудниками, мытарями; Иисус Христос, желая дать знать, что и эти люди способны к обращению, сказал им притчу. Ее можно разделить на четыре части. Стих 12. – Сын хочет жить по своей воле. Грешник, действительно, распоряжается сам собою. Мысль о Боге и Его законе у него забыта. Что ни делает, – никогда не справляется с волею Отца: он удивился бы, если бы кто спросил его, согласен ли на его поступки и намерения Отец. «Даждь...» Бог дает все, несмотря на то, как кто употребит данное. Стих 13. – «Отъиде...» Есть натуральное отхождение, например, по апостолу, «в теле» (2Кор. 5:6); а то есть отхождение греховное, по которому человек совершенно забывает Бога, так что в душе его нет места, где бы поставить образ Божий. «Страна далеча» есть мир; хотя он близок к Богу, ибо в нем явлена сила Божества (Рим. 1:31), но он есть дальняя сторона по злоупотреблению человеком. «Расточи...» Самые лучшие душевные дары портятся и исчезают; замечают, что самый умный, но развращенный человек, если бы пожил долго, под конец сделался бы совершенно безумным. Стих 14. – «Изжившу все...» Действительно, грешные люди проматывают все в буквальном смысле. Но бывает, что внешнее богатство у них остается, но зато внутреннее изживается; например, от сластолюбия и мотовства пропадают силы ума и тела. Стих 15. – «И шед прилепися...» Всего бы лучше, если бы хоть теперь грешник обратился к Богу; но он впадает еще в худшее состояние. Стих 16. – Сделавшись даже пастухом бессловесных, он и тут хочет жить по-прежнему. Привыкнув к великим размерам чувственности, он и здесь хочет из ничего – из рожец – составить предмет роскоши. Стих 17. – «В себе пришед...» Этого-то и недостает у грешников. Они живут вне себя машинально. Мысли и чувства их, по словам Соломона, бродят по миру. Впрочем, иногда они желают собраться с мыслями, но для чего? Для того же, для чего и расточают мысли. Посему-то благодать и старается обратить их к себе, и когда они очувствуются, то сами ищут благодати. «Колико наемником...» Очувствовавшись, грешник сравнивает прежнее свое состояние с настоящим. А разве он был прежде сыном – праведником? Чувство невинности и блаженства поселено в человеке, и детство вообще представляется возрастом невинным, особенно если время сего возраста протекло мирно, в кругу доброй матери, друзей, учителей. История свидетельствует, что многие обращались на путь добра воспоминанием о благочестивых матерях. Притом же в совести каждого есть чувство блаженства, хотя темное, но нередко сильное. Оно каждому говорит, что с тобою не было бы сих зол, если бы ты сам не делал зла.

Взгляд на природу также может напомянуть человеку, каким бы блаженством он наслаждался, если бы был добр. Отсюда поэты завидуют участи птиц, цветов и прочему. Они пишут это как будто шутя, но сердце водит их пером. Все твари природы и суть как бы наемники, у которых без забот избывают хлебы Отца Небесного. Человек чувствует себя назначенным к чему-то высшему, нежели твари природы; но тут же сознает, что пороки поставили его ниже их. Не прежде сих мыслей может родиться мысль об Искупителе. «Я крайне беден, – говорит грешник, – но вера гласит, что Бог для меня сошел с неба: как же я после этого погибаю в пороках?! Без сомнения, это потому, что я не обращался к Богу». Стих 18. – «Востав, иду...» Здесь истинная решимость – идти к Отцу. Она не состоит в одних словах и намерениях. В стихах 18 и 19 выражается смирение, которым бывают богаты грешники обращенные. Они всегда готовы лучше приметаться в дому Божием, нежели сидеть на престоле разврата. Стих 20. «И востав, иде...» Говорится, будто сам он, встав, пошел; но Иисус Христос инде говорит, что «никтоже приидет к Отцу, токмо Мною» (Ин. 14:6). И действительно, многое в деле спасения зависит от Бога; но кое-что и от человека. Пусть у человека будут все органы дыхания; но если он не захочет дышать, то может умереть. – «Узре его отец его, и мил ему бысть...» Такое расположение Отца весьма утешительно для грешников; его только они и замечают, и оно-то влечет их в объятия Отца: прежде они жили без Бога, а теперь видят непосредственно Его действие на себе, и оттого смирение их еще более увеличивается.

Каков должен быть истинный христианин? И в каких свойствах и добродетелях проявляется христианская жизнь его? Христианин называется:

1) Духовным, ибо, во-первых, рождается от Духа; живет высшей частью своей природы -духом, душу он упраздняет, а тело распинает; во-вторых, дела его духовны; и, в-третьих, он сообщается с миром духовным.

2) Воскресшим; ибо прежде он был мертв. Хотя он прежде и делал нечто доброе, но поскольку внутри его не было жизни, то и эти добрые действия его были безжизненны. У грешника нет сознания, что он искуплен, очищен и создан на добрые дела; оттого и некоторые добрые дела его суть только отрывки, как бы уроды духовные, подобные тем, какие в физическом мире рождаются иногда без некоторых членов.

3) Еще сыном света. Все христиане называются сынами света (Еф. 5:8). В каком отношении? Иногда как будто и грех дает свет: так, Адам через грех узнал то, чего прежде не знал; правда живет большей частью в глуши и неизвестности, а ложь торжествует; добродетель неизвестна, а порок блестит. Но это – извращение порядка вещей, а по натуре должно быть наоборот. Ибо христианин есть чадо Отца светов, имеет внутрь себя Христа, Который есть Свет миру. Притом, у него есть и собственный свет – совесть, сияющая в праведнике. Наконец, и действия праведников светлы (Мф. 5:14–16).

4) Называется новым, ибо, во-первых, получает он новое начало жизни; во-вторых, он другой, чем был прежде; а все то называется новым, что стало нетаковым, как было прежде; в-третьих, он мощен и крепок.

5) Внутренним. Грешник есть человек внешний, а возрожденный – внутренний. В грешнике всегда как бы два человека, ибо он всегда лицемерит и хочет казаться не тем, что есть на самом деле. И в праведнике два человека – внутренний и внешний. Первый – он сам; а внешний – тот, коего он хочет совлещись. Внутренний человек живет духом, а внешний плотью.

6) Говорится еще, что в возрожденном человеке живет Христос. Это – главная черта нового человека, хотя в богословских системах она иногда опускается. Иисуса Христа называют Учителем, Царем и Первосвященником. Но где же Он открывает теперь эти должности Свои, как не в сердце? Душа наша создана по образу Божию, и этот образ есть Иисус Христос.

Из чего слагается человек? Слово Божие делит его на душу, дух и тело. Поэтому нужно думать, что дух и душа суть целые, особенные части, как и тело. Все этим частям человека Священное Писание усвояет обновление. Понятно, как могут обновляться дух и душа, – но как обновляется тело? Оно обновляется тем, что утончается и делается нетленным в подвижниках. Источник сего обновления есть дух, живущий в нем.

Опыт показывает, что сердце и совесть более обновляются, нежели ум и воля. Человек обращенный по-прежнему может остаться неученым, но чувства его делаются богаты и похожи на инстинкт духовный.

Возрожденный человек просвещен. Точно ли так? Не в будущей ли жизни это будет? Нет, это бывает еще в сей жизни. Источники сего просвещения и вместе лучшие производители суть Святый Дух, Иисус Христос и Его Церковь (1Ин. 2:27. Ин. 14:23). Как велико сие просвещение? «Весте вся», – говорит апостол, то есть просвещенные знают все, что нужно для них и даже более; знают нечто такое, чего и ученые не знают; особенно они знают хорошо все, относящееся ко спасению.

Способ просвещения таинствен. Впрочем, обращенные способны понимать дыхание Святаго Духа и различать его от дыхания духа другого. Вообще говоря, эти люди просвещеннее других. Некоторые отцы, вовсе неученые, так описали некоторые явления души, что наша теперешняя психология должна поучиться у них. Ум есть хранитель разных понятий и познаний: у человека обыкновенного, хотя он (то есть ум) расширяется, но в существе своем остается тот же; а у возрожденного он расширяется понятиями и исцеляется внутренне Следствием сего врачевания бывает то, что ум, как вещественная сила, электризуется, так сказать, благодатью -другой силой, и после действует быстро, ясно, знает внутренний состав вещей, какого знания ищет наша метафизика, но не находит; то есть ум здесь становится на ту ступень, на которой он стоял у Адама до падения... Ум наш переставлен, – говорит Макарий Великий, – как стекла в трубе, и посему представляет вещи в превратном виде. Поставить его на свое место может одна благодать. Отсюда понятно, почему Священное Писание свет сей называет жизнью (2Кор. 3:7–17). Еще языческие философы (например Платон) говорили, что наши познания приобретаются воспоминанием уже прежде известного. Пример сего можно видеть в жизни преподобного Исаакия Печерского, который после искушения забыл все прежнее – даже ходить, говорить и есть.

Возрожденный человек самоотвержен. Что это значит? Что мы обыкновенно отвергаем? То, что нам не нужно, неприятно и препятствует нашей цели. Но отвергнув все это, можно же избрать что-нибудь другое вместо сего. Это другое и есть любовь к Богу. Но бывает, что люди отвергаются себя, но не прививаются к Богу. Может ли быть самоотверженным человек естественный? Есть и в нем часть самоотвержения: но у него недостает полноты его, то есть он отвергается себя для себя же, как стоики. Иногда он и совсем отвергает себя; но взамен себя ничего не дает. Вообще, в естественном человеке нет источника всего доброго – Бога; а без этого напрасен всякий труд.

Самолюбие выражается в трех видах, и самоотвержение в трех же: в смирении, нестяжательности и воздержании. Самолюбие перерождается в уныние среди скорбей, а самоотвержение среди скорбей выражается весельем и радостью (2Кор. 4:8–10, 6:10). Способен ли к этому естественный человек? Нет. Один Дух Божий может производить такое самоотвержение. Этим только объясняется, как иной подвижник восемьдесят лет живет одной мыслью о Боге и вечности. Примеры сего можно видеть в Аврааме (Быт. 13:8–11). Исааке (Быт. 26:19–27), Моисее (Евр. 11:24–26) и других праведниках. Вообще, все святые человеки, отвергая все земное, чаяли небесного, невидимое предпочитали видимому. А Диоген все презирал для чего? Для ребяческого каприза или пустой идеи. Мудрено ли, что святые так много являли в жизнь чудесного, даже более Ангелов, как замечает один отец? Ибо Ангелы уже усовершены в добре; а человек среди ада ставит престол Богу. Есть ли степени в самоотвержении? Сначала есть, но само в себе, в полном своем виде, оно не имеет степеней, ибо если хоть нечто остается у человека свое, то значит, что у него нет полного самоотвержения. Посему-то Апостол и говорит, что нужно «совлещися ветхаго человека» (Кол.3:9); он знал, что человеку нельзя вдруг сбросить грубую кожу – человека ветхого; ибо она приросла к телу. Отсюда вытекает нужда – упражнять себя в самоотвержении произвольном, ибо большей частью оно бывает принужденно. Все в мире приспособлено для самоотвержения: стоит только не выпускать из рук случаев к самоотвержению. Кроме обыкновенных случаев, должно выдумывать свои случаи к самоотвержению, ибо это имеет более цены. Концом всего бывает то, что человек уже не может не нести креста своего: он составляет для него сладкую пищу. Есть люди, по натуре расположенные к лишению, а есть и такие, которые от другого готовы сносить много, а сами себе ни в чем не отказывают.

Высочайший образец самоотвержения есть Иисус Христос. Ибо мы отвергаемся низкого, негодного, и принимаем высокое, Божеское; а Он – наоборот. Все ли виды лишения имел Иисус Христос? Смирение Он имел (Флп. 2:6–8); нестяжательность имел (2Кор. 8:9); воздержание показал в сорокадневном посте, в бдении ночном и дневном, когда учил. В чем состоит смирение? В смирении сердца, мыслей и желаний. Одно без другого – внутреннее без внешнего – быть не может. Впрочем, у человека на высокой степени не может выразиться во внешности столько смирения, сколько есть его в сердце. В чем состоит нестяжательность? Христианину нужно приобрести потребное для жизни своей и для жизни других: он даже может желать разбогатеть, дабы обогатить других – бедных. В чем же его самоотвержение? В свободе сердца от вещей: христианин должен быть готовым – и владеть вещами, и лишаться их. «Во всем и во всех навыкох, – говорит апостол (Флп. 4:12), – и насыщатися и алкати, и избыточествовати и лишатися». В чем воздержание? Плоть требует у всех попечения, а у некоторых и более того. Самые строгие отшельники грели тело, старались оздоровить его (Еф. 5:29). Даже позволено некоторое услаждение плоти (1Тим. 5:23). Так, Макарий Египетский строго постился, но когда приходил к нему гость, – он потчевал его, и сам с ним пил, за что после и вымещал на себе. В чем состоит угождение плоти? Самое слово «угождать» показывает это; ибо мы угождаем, когда предупреждаем желания чьи-либо, исполняем их без рассуждения, заботимся о ком до усталости: плоти мы угождаем, когда слишком уже заботимся о ней, – когда чрево становится как бы нашим богом.

Трудна добродетель самоотвержения в настоящем положении нашего сердца; но это потому, что мы не занимаемся ею. А если бы мы с детства занимались ею, то труднее было бы не исполнять ее. Подвижнику свою волю исполнять труднее, нежели волю Божию. Но у человека естественного самоотвержение много страждет от самолюбия. Поскольку самый мир требует от человека опытов самоотвержения, то кто идет путем природы, для того и страдания самоотвержения легки. Как камень обделываемый, полируемый посредством машины, хотя кое-что теряет, но зато приобретает в блеске, так и человек самоотвергающийся. Но что бывает с камнем, ежели он выскочит из своего места? Машина его разможжит... Против самоотвержения есть у людей предрассудки. Так, люди согласны, что нужно быть терпеливым, но не всегда, – иначе, говорят, это будет терпение скотское. Что же? Если бы человек терпел, как скот, то разве это было бы худо? Не посылается ли в самом Священном Писании человек к муравью, к пчеле и прочим для научения? Говорят, что человек в излишнем самоотвержении теряет чувство. Но разве это унижение для человека, если он переступает за черту природы? Но совместно ли это с достоинством человека? Без сомнения, совместно: в том и достоинство человека, чтобы быть выше всего, не стесняться ничем: здесь-то именно чувство величия и благородства (Мардохей не кланялся Аману один, тогда как все кланялись).

Сословие крестьян ближе всех к самоотвержению: самое название их показывает, что они близки к Кресту, если не всегда под ним. Впрочем, самоотвержение их более внешнее; пастырь Церкви должен стараться о возделывании в них и самоотвержения внутреннего. Но и все сословия и состояния более или менее несут крест самоотвержения. «Ибо, – говорит Фенелон, – Бог делает для людей кресты из железа, соломы, золота, которые равно для всякого тягостны. Каким нищему кажется крест свинцовый, таким золотой или соломенный кажется богачу. Нищий надеется облегчить свой крест состраданием других, а вельможа должен страшиться и самого утешения. Тогда как мир рукоплещет богатым, Бог распинает их самих существенным образом. Как начинается самоотвержение? Сначала люди как бы разоблачают человека, лишают его имений, почестей и удовольствий; а потом уже Сам Бог посылает опыты самоотвержения внутреннего. Здесь уже терпит наше я: стрелы летят в самый центр души нашей. Здесь-то душа не сознает ничего своего, здесь-то она находится в таком состоянии, в каком находилась душа Иисуса Христа, «прискорбная до смерти» (Мк. 14:34). Последняя рубашка здесь снимается с человека, и все прежние богатства не так дорого стоили для человека, как сия рубашка. Здесь-то открывается вся глубина души, обнажается вся мерзость грехов, доселе сокрытая под цветами самолюбия. Господь не оставляет души, доколе не сделает ее гибкою. Она должна молчать, когда бы одно слово могло оправдать ее, – говорить, когда ей казалось бы ненужным; стоять на высоте и падать вниз, казаться глупой, когда бы хотелось показаться умной».

Какой лучший способ самоотвержения? Один – мысленный, состоящий в том, когда человек убедится, что рано или поздно, а все нужно иметь самоотвержение. Как же это произвести? – Подумать, можно ли вечно прожить своей волей. Если нет, то значит нужно ее согласить с волей всеобщей – Божией. Один диавол старался сделать волю свою средоточием всего мира. Другой способ – практический. Самое твердое убеждение в необходимости самоотвержения остается пустым, если не будет осуществлено на опыте. Хочется есть – откажи себе; хочется читать вредную книгу – откажи; хочется пить – повремени полчаса, – и тогда воля усмирится и сделается более послушной. Есть хорошие образцы для сего в Прологе.

От наследия Адамова обратимся к наследию Иисуса Христа – к любви.

Любовь для христианина необходима. Но касательно ее есть предрассудок, вреднейший для жизни. Что такое любовь? Мы любим видимое и невидимое, например, людей, вещи, истину и добродетель. Все это идет ли к Богу? Он выше всего этого. Следовательно и любовь к Нему должна быть выше всего. Следовательно, у нас, как говорит Кант, и быть не может любви к Богу. Но Его ли нам не любить? Отчего же мы менее всего любим Его? Дабы любить, нужно видеть, а Бога мы не видим. Отсюда выходит подлог. Вместо Бога любят окружающее Его – раздробленные черты образа Его, а не Его Самого, как Он есть, между тем как нужно любить Его в целости, как Он является в целом мире. И это-то есть та любовь, которой ищет эстетика, любовь бескорыстная, невольно поражающая.

Как от любви к миру перейти к любви к Богу? Человек и в естественном состоянии любит Бога в различных предметах мира, но любит только раздробленные черты Его; и потому в самом деле у него не любовь, а ненависть к Богу. Он в таком случае самолюбив, и все, что противно его самолюбию, он ненавидит. Что же это, противное самолюбию? Бог и все доброе. Переход от сей любви или, правильнее, нелюбви к любви истинной постепенен. Середина его состоит в том, когда человек и работает Богу и несколько угождает себе, или работает Богу из страха и необходимости. Когда начинается любовь к Богу? Когда человек увидит совершенство Божие – ignoti nulla cupido. Но не наука здесь помогает; любовь сама рождается, без науки. Как же человек увидит образ Божий, когда у него нет образа? Раздробленные части образа Божия в мире должны быть обращаемы воедино, в целую картину Посему целый мир и все прекрасное в нем должно стать между Богом и человеком. И если науки могли бы чем оказать человеку пользу; то именно тем, если бы они раскрыли ему весь мир со стороны его совершенств, и показали, что все эти совершенства мира составляют только каплю в океане величия Божественного естества. Тогда человек не любил бы уже ничего, кроме Бога, подобно тому, как видевший картины Рафаэля уже не пленяется другими. Итак, мир есть первое средство к приобретению любви к Богу. Другое средство есть христианство. Здесь Бог открыл еще более Своих совершенств, могущих возбудить любовь к Нему. В Иисусе Христе заключаются все совершенства, могущие уязвить любовью сердце человека. Сердце наше любит себе подобное. Мы Бога не видим, но Иисус Христос является нам в виде человека. Но и эта любовь проходит много степеней, пока дойдет до той высоты, где человек доходит уже до самозабвения, любит для того только, чтобы любить. Признаки любви к Богу могут быть сняты с любви земной. Любящий любит вещи, напоминающие ему о любимой особе. По отношению любви к Богу такие вещи – мир, люди и Священное Писание. С каким удовольствием, жаждой, перечитывают взаимные письма супруги, друзья, родители от детей или наоборот; с таким же удовольствием и любящий Бога перечитывает слово Божие, как письмо от Его Отца Небесного. Мысль о присутствии Божием также есть любимая для любящих Бога: сын не тяготится думать о любимом отце. Человек, любящий Бога, готов все терпеть за Него, ненавидеть врагов Его и дружить с любящими Его, подобно тому, как и человек, любящий человека, готов для него на все это. Нужно, наконец, возбуждать любовь к Богу лучшими и простейшими понятиями о Нем. Часто говорят, что Бог есть Дух чистейший, премудрейший, бесконечный и тому подобное. Но могут ли такие понятия возбудить любовь к Богу? Апостол Иоанн дает лучшее понятие о Боге, когда говорит, что «Бог любы есть», и любовь к Нему заключает в любви к ближнему (1Ин. 4:16, 20). Ибо после Бога нет ничего выше и лучше человека. Даже любовь к низшим тварям не грешна, ибо и в них отпечатлен образ Божий, и следовательно, восставать против сей любви значит восставать против Бога. Только нужно давать сей любви хорошее направление.

При обновлении человека спадают узы плоти, мира и диавола. Эту-то свободу обещал Иисус Христос Иудеям (Ин. 8:34–42). Стяжав ее, христианин боится одного Бога и никого больше. Он как бы независим в мире.

Обновленная воля человека имеет силу осуществлять свои желания и намерения. Воля естественная желает все захватить себе, никогда не скажет: довольно; но она слаба и не всегда может достигать того, к чему стремится. Воля обновленная мало желает, но если чего желает, то может и достигнуть. Она желает служить ближним, и служит; желает иметь чистую совесть, и имеет; словом, она желает всего необходимого, полезного и удободостижимого. Сила воли возрожденного человека видна из многих мест Писания (2Кор. 10:5. Мф.17:20. Иак.5:17. Еф.6:12. Нав.10:12. Ин.14:12). Она проявилась, по преимуществу, в чудесах, которые святые творили с молитвою, а иногда и без нее, даже без сознания и намерения. Сила сия некоторым образом естественна душе человека возрожденного: всякий верный, как сын Божий, есть как бы по природе чудотворец.

Последний плод обновления есть – соединение с Богом. Это такой предмет, о котором и говорить страшно не испытав. Где основание сего единения, – в природе, или в благодати? К восстановлению единства служит благодать, а к самому единству – природа. Человек по природе должен быть одно с Богом: в мире должен быть один ум, одна воля, одно сознание. И теперь человек те минуты считает блаженными, в которые он забывается, утопает в Боге. Но это единство расторглось через падение. Человек поставил себя центром всего. Здесь произошло то же, что с купиною: и огонь и купина были одно; но огонь исчез, а купина осталась. Посему Иисус Христос явил то, что было в Адаме, и еще более того, ибо Адам был бы совершен после опыта, который ему задан был, но которого он не выдержал; а Иисус Христос показал все совершенное, что человек должен развивать во всю вечность. Его соединение с нами – и нравственное и физическое, совершающееся через Евхаристию. Пропорция разъединения с Богом в Адаме и соединения с Ним во Иисусе Христе – верна. Сначала соединяется Бог с духом человека (1Кор. 6:17), потом и с телом (1Кор. 6:19). Со стороны Бога соединяется с человеком Иисус Христос (Ин. 14:20) – Своей природой Божескою (Кол. 3:3) и человечество (Еф. 6:23). Ибо как человечество Адама роздано всем; так человечество Иисуса Христа дано всем же – через Евхаристию. А через Иисуса Христа соединяются с человеком Бог Отец и Дух Святый (Ин. 14:23).

Таким образом, грех вызвал избыточествующую благодать, сделал человеку больше, нежели сколько дано было ему в лице Адама. Соединение с Богом совершается через Крещение и восполняется через святую жизнь человека. Средства к сему единению – самоотвержение, любовь к Богу и вообще все, что угодно Богу. Предмет сей и на языке апостола есть тайна (Еф. 5:32), равная творению человека и обновлению его. Священное Писание объясняет это дело сравнениями, во-первых, ветви с древом: сухая ветвь связывается с лозою законом сцепления; во-вторых, главы с телом (Еф. 1:22–23). Церковь есть Тело Иисуса Христа и даже все человечество есть Тело Его, ибо Церковь должна обнять все человечество: у них должно быть общее движение и чувство. В естественном состоянии людей чувства разъединены, так что когда один мучится, то другой радуется; а должно бы быть так, чтобы, когда один мучится, мучился с ним и другой, и наоборот – когда один радуется, радовался бы и другой. Возможно ли это? Очень. И теперь часто мысль одной души повторяется в другой. В душах святых часто проявлялось это единение, ибо они часто знали и мысли и чувства других. Даже и обыкновенные люди имеют это единение: смерть друга или близкого родственника иногда наводит тугу и печаль на душу самого отдаленного по месту другого друга или родственника. Если бы личность наша в этом единении уничтожалась, то мы были бы подобны зеркалам, из коих одно передает предмет тысячи других зеркал без перемены существа его. Иисус Христос есть средоточие этого единства. Теперешнее наше состояние, называемое естественным, есть самое неестественное. Раскол с Богом и друг с другом висит на дереве, как сухая ветвь, не вытягивая соков из него. Не только нет у человека чувства единения с Богом, но ему даже нужно доказывать бытие Божие; до времени это действие терпится, но будет время, когда эти ветви отпадут сами собою. Как в теле отпадают гнилые члены, когда все тело укрепляется, так и в Церкви гнилые члены только до времени держатся (чувство боли, скорби Самого Иисуса Христа еще держит их), но когда Церковь сделается здоровым телом, они отпадут.

В чем сущность единения христианина с Богом? В погружении нашего сознания в Боге, в распадении круга нашего я, в забвении себя. Теперь человек говорит: «Я подумаю», «Я пересмотрю», «Я сделаю». А тогда будет говорить наоборот: «Все сделает Бог», – а о себе он и не помыслит.

Действия этого единства должны быть велики. Это единство возрастет в вечности до всех тех совершенств, которые были и в Иисусе Христе, за исключением разве некоторых особых Его отношений, например, Спасителя, Ходатая и прочее. Это будет, говорим, в вечности. Но и здесь, на земле, были люди, которым Церковь усвоила имя богоносных. Это и есть то единство, о котором поет Церковь и при котором действует все Троичное Единство священнотайне.

Плоды этого единства, по Священному Писанию, – радость неизреченная, мир Божий, или покой, превосходящий всяк ум; ибо в Боге только душа находит покой свой. Вот сущность человека и всей твари, вот едино на потребу! Но думают ли об этом даже добрые люди? Большей частью люди ограничиваются только исполнением некоторых добродетелей и не простираются дальше. Единство с Богом так высоко, так страшно, а человек так низок, мал и скуден, что людям как бы совестно и думать и говорить о нем. Но у Апостола ведь были же такие, может быть, недостойные ученики, однако ж он смело называет их тем, чем им быть должно (Еф. 3:6).

Как обновляется воображение? Оно представляет и живет в невидимом и вечном; употребляет сравнения чистые, несоблазнительные; отличается простотой. Итак, оно обновляется и в представлении, и в образе представления. Прежде мы заметили, как важно воображение в составе духа человеческого; но особенно важность его видна в людях святых, которые живут жизнью внутренней. Работа над воображением и есть именно то, что называется умным деланием. Какие средства для сей работы? Во-первых, Представление смерти и Креста Иисуса Христа. Отпечатлеваясь в воображении, Крест Христов изгоняет оттуда нечистые образы. Только нужно, чтобы он сильно врезался в душу. Во-вторых, образ смерти каждого человека также охлаждает воображение. Всякий испытал, что при гробе он делается нравственно лучшим. В-третьих, молитва помогает обновлению воображения, ибо очищает вообще душу. Обновление воображения весьма нужно, ибо связь души с миром видимым некогда прервется: что же тогда будет питать душу, как не воображение? Если оно будет нечисто, то и душа будет нечиста.

Память обновленная забывает все доброе свое, а помнит одни свои пороки: «грех мой предо мною есть выну», – говорит Давид (Пс. 50:5).

Чувственные пожелания также обновляются. Тело обыкновенно спорит с духом. Но когда дух победит, тогда и тело стремится к Богу. «Возжада Тебе душа моя, коль множащею Тебе, плоть моя», -говорит Давид (Пс. 62:2). Через частое повторение молитв духа и тело получает навык к молитве; и если бы даже дух забыл о молитве, то тело напомнит ему навыком к поклонам. Отсюда тело переносит такие пощения, такие нужды, что подвижники становились выше Ангелов. Даже люди, в роскоши живущие, но обновленные, делают плоть свою умереннее, менее делают издержек на тело и прочее. Например, великие полководцы, министры, цари иногда забывали тело за нуждами души. Самые грубые нужды тела у таких людей освящаются; ибо едят ли, пьют ли они, – всегда с Богом, как бы из Его рук получают пищу и питие. Посему, когда другие при этом удаляются от Бога, они приближаются к Нему. Но здесь бывает даже нечто чудесное. Люди избалованные, роскошные любят и пищу, начинающую портиться. Калигула любил хохлы петухов, а это не вывеска ли гордости и величавости? Некоторые любят есть только известные органы животных, и это показывает нравственное состояние души их. Но святые едят молоко, выражающее невинность, плоды, выражающие что-нибудь нравственное и тому подобное. Посему только одна краткость жизни не уничтожала у них аппетит; а если бы они прожили жизнь Адама, то, может быть, дошли бы и до неядения (есть и теперь примеры, что люди несколько дней могут не есть; самый воздух имеет питательные частицы и питает их).

Чувства также обновляются; ибо живот их для греха уничтожается. Око человека обновленного не видит зла; ухо не слышит ничего гнилого. Взамен сего у святых открывались очи и уши внутренние, которые у нас подавлены плотью. Этими-то очами Стефан видел Иисуса Христа, Петр – плащаницу, Геэзий, раб Елисея, – воинство. Тело получает новые темпераменты, которые удивительно выражают члены тела Христова, еже есть Церковь.

Пол уничтожается в обновлении только с худой своей стороны, а на небе и вовсе уничтожится.

Состояния и отношения также обновляются, ибо везде всякий созидает другого любовью. Самое отношение господина и раба, явно неестественное, благодать уравнивает, так что раб делается иногда наставником господину. Так, Павел нарочито послал беглого раба Онисима к его господину Филимону, и не только не почитает его рабом, но братом возлюбленным, старшим самого Филимона (Флм. 1:16), поскольку он уже опытнее в христианстве.

Наконец, христианство обновляет все окружающее христианина. Отношение например, христианина к животным уже совсем другое, чем отношение человека естественного. Правда, и философия предписала закон касательно отношения к животным; но она не дала побуждений к исполнению своего закона. А у христиан это очень ясно. Так, Макарий Александрийский исцелил щенка гиены, и когда она в благодарность принесла ему кожу зверя, то он запретил ей нападать на животных. Самые бездушные вещи, окружающие христианина, получают другой вид. Отсюда самые платки Павловы имели силу исцеления. Мы верим, что вещь больного заражает нас; почему же вещь чистая – человека святого – не освятит нас? Почему зло будет сильнее добра?

У возрожденных, как и у грешников, можно замечать различные состояния. Эти состояния большей частью противоположны известным уже нам состояниям греховным. Так, состояние неведения заменяется у возрожденных ведением и темною верою (ибо одни ведутся светлой дорогой, а другие слепой верою). Беспечность уступает место духовному бодрствованию. Лицемерию противополагается здесь юродство; самопрельщению – смирение или плач о грехах; отчаянию – упование; ожесточению – мягкость, или какая-то нежность. Еще можно разделить нравственные состояния возрожденных по силам души. Есть люди, в коих через всю жизнь выражается преимущественно чувство. Признак сих людей тот же, как и обыкновенных людей с чувством: любвеобилие, простота, нежность, общительность и прочее.

Другие по преимуществу обладают умом светлым, учительным. Некоторые святые небогаты чувством и умом; зато делают много, – подвизаются, трудятся. Это положительная сторона души возрожденной; но были святые, которые являлись провозвестниками страшных судов Божиих, в которых усовершена была яростная сторона природы человеческой. Так, Илия всю жизнь вел войну с злом, а потому и взят живой на небо в огненной колеснице. Афанасий Великий, названный млатом, всю жизнь боролся с безверием. Это – отрицательная сторона души возрожденной; здесь любовь как бы скрывается, а является один гнев и ярость.

Иногда христианин чувствует свое совершенство в духе, но вместе с тем чувствует и действия плоти; чувствует совершенство своих намерений, но и – слабость в исполнении их, и таким образом остается несовершенным до конца жизни. Отсюда брань его со врагами.

Первый враг есть плоть; но сильнее враг есть дух, ибо иногда плоть бежит с поля сражения, а дух остается. Второй враг есть диавол, действующий посредственно и непосредственно. В первом случае он употребляет все внешнее; а в последнем сам действует внутренно. Так он нападает по преимуществу на опытных в духовной жизни, как на Макария, Антония и прочих; допустить же такого врага нападать непосредственно на младенцев в вере было бы ужасно. Как он действует на мысли? Макарий видел однажды в церкви, как диавол искушал братию различными представлениями; и когда он после спросил братию, о чем, они думали, то оказалось, что они думали именно о тех предметах, которыми диавол соблазнял их, и которые как бы изображал перед их глазами. Для чего диавол нападает на человека? Для удовлетворения своего самолюбия. А это для чего? Дабы, возобладав человеком, употребить его, как средство, к овладению всем миром. Диавол явно противоположен Иисусу Христу, и – как Сей вселяется в человека физически и нравственно; так и тот обладает человеком не только нравственно, но и физически. Смотря с этой точки, человек для него есть важная добыча, ибо он останется его добычей на всю вечность.

Вождь человека в брани духовной есть Иисус Христос, а после Него – Ангел Хранитель, коего мы очень часто забываем; наконец, святые помогают нам в брани и своим примером, и своими наставлениями, и своими молитвами.

Оружие брани духовной подробно описано апостолом Павлом в Послании к Ефесянам (Еф. 6:11–17). Прежде всего употребляется «истина»; ибо диавол есть отец лжи. Правда есть та же истина, только в действии. Самый мир признает это оружие, ибо никакие враги не приступят к сей броне. Диавол сеет везде ложь и вражду; а христиане должны сеять везде мир и согласие. Свойство щита – отражать удары; и «вера» имеет то же свойство, ибо она смотрит вдаль – в будущее, а маловерие само падает под стрелу. «Шлем спасения» есть мысль о спасении. У кого мысль эта постоянна, у того глава как бы покрыта шлемом. «Меч духовный... есть слово Божие»; сей меч употребил Сам Спаситель, когда поражал диавола, искушавшего Его в пустыне. Но все это есть только «снаряжение» к войне, а самый способ вести войну состоит, во-первых, в бдительности над собою (1Пет. 5:8). Диавол никогда не спит, и человек должен не спать. Во-вторых, в том, чтобы не презирать врага, как бы мал он ни был. В-третьих, в избежании опасных случаев, где можно потерять что-нибудь. В-четвертых, в сношении с Иисусом Христом через молитву и слово Божие.

Какова должна быть война – оборонительная или наступательная? Можно ли идти на врага и тогда, когда бы он и не хотел сражаться? Вопрос трудный. Священное Писание вообще велит сражаться, а жизнь подвижников показывает, что они вели войну и наступательную. Так, Макарий Александрийский ходил нарочно в известные места для сражения с духами и побеждал их. Но такую войну можно вести только людям опытным; иначе вдруг может родиться гордость, которая есть смерть для христианина.

Поражение врагов возможно для христианина, но он не должен печалиться и смущаться, если не поражает их, ибо этой печалью он может подать новую пищу диаволу. На войне сей требуется также усилие, ибо без усилия и опытные падают. Так, Макарий смущался однажды помыслом, побуждавшим его идти в Рим для изгнания бесов; заметив, что этот помысл от лукавого, он лег половиной тела своего в келье, а половиной – вне ее и говорит духам: «Влеките меня, если хотите, а я не пойду».

Большей частью враги (с которыми сражаются, как правило, воины опытные) проявляют себя в помыслах; и враги эти в страшные минуты, например при освящении Тайн на литургии, богохульствуют. Впрочем, христианину не вменяется это, если сии помыслы приходят против его воли (см. у Иоанна Лествичника о неизъяснимых помыслах).

Какое средство к совершенной победе? Самоотвержение во всех видах или искоренение самолюбия в душе. Можно сражаться и частно (побеждая всякую мысль худую), и вообще (искореняя самолюбие). В самые трудные минуты брани надобно обращаться к Богу с молитвою Петра: спаси – погибаю!

Следствием брани должно быть возрастание в духовной жизни. Священное Писание делит возрасты эти на три вида: младенческий, юношеский и мужеский. За возможность их ручается рост самого тела. Но нет ли еще более возрастов? Должны быть; и если не здесь, то в будущей жизни.

Свойства возрастов, а) Младенцы духовные имеют охоту спорить (1Кор. 1:10), подвержены слабости влаяться (увлекаться) «всяким ветром учения» (Еф. 4:14). Они любят читать слово Божие, присутствовать в церкви, в обществе с людьми опытными в духовной жизни, словом – они подобно детям любят всегда держать молоко во рту, и водиться более чувством, нежели умом. Посему они ныне держатся сего учения, а завтра другого, и готовы ко всему, даже вредному, протягивать руки. Правда, они не забывают вовсе Иисуса Христа, как дети матери; но все же худо, если они протягивают руку ко всякому человеку или предмету, чем-нибудь льстящему им. Апостол Павел называет их плотскими, ибо чувство близко к плоти; да и в жизни они плотяны; любят роскошь.

б) Юношескому возрасту усвояется сила и смысл. Юноши уже знают свои отношения к Богу и другим, и чувствуют силу – исполнять свои обязанности и преодолевать препятствия на этом пути. Им более всего нужно бывает сражаться и падать. Дитя не падает, ибо его носят, муж не падает, ибо искусился уже долгим учением; а юноша беспрестанно подвержен падению.

в) Мужескому возрасту прилична «твердая пища» и ведение различать добро от зла (Евр. 5, 12).

Предел жизни духовной есть мера возраста Иисуса Христа, – мера, которой и мереть нечем. Так, сей предел в уподоблении Иисуса Христа; но в чем это уподобление? «Да будут едино, якоже и Мы», – говорит Иисус Христос (Ин. 17:22). В чем же это единство? Предел сей состоит в том, – говорит Лествичник, – если христианин от всего воздержится до глада, будет жертвовать за Иисуса Христа жизнью, не будет думать о себе ничего, но примечать за лукавым и его уловками; ибо не составляется царская диадема из одного камня.

Можно еще разделить возрасты, во-первых, на очищение, ибо грешник, обращающийся к Богу, не чист; во-вторых, освящение и, в-третьих, соединение с Богом (см. Ист. Фил. о част, храма). Можно еще составить деление возрастов на том основании, что любовь души устремлена на мир. Посему ей нужно: а) возвращение в себя; б) пребывание в себе, соединенное с деятельным очищением себя; в) соединение с Богом.