ИСПОВЕДЬ XVII. НАСТАВЛЕНИЯ, СОГРЕВАЮЩИЕ НАШУ ХОЛОДНУЮ ДУШУ

См. также: Беседы великих русских старцев

по беседам преподобного Нектария Оптинского

(1857–1928)

Батюшка Нектарий испытывал сердца приходящих к нему и давал им не столько утешение, сколько путь подвига, он смирял и ставил человека перед духовными трудностями, не боясь и не жалея его малой человеческой жалостью, потому что верил в достоинство и разумение души и великую силу благодати, помогающей ищущему правды.

Господи, и мы нуждаемся в подвиге, смирении и поставлении перед духовными трудностями, но мы боимся их, жалеем себя малой человеческой жалостью и поэтому не движемся по пути подвига. Прости нас, Господи, за саможаление, помоги верить в достоинство и разумение души и великую силу благодати в поиске Твоей Правды.

Основными чертами батюшки Нектария были смирение и мудрость, и свет его был как светлый меч, рассекающий душу. К каждому человеку он подходил лично, индивидуально, с особой меркой и говорил: «Нельзя требовать от мухи, чтобы она делала дело пчелы. Каждому человеку надо давать по его мерке. Нельзя всем одинаково».

Господи, примером своей жизни и отношения к людям старец учит нас подходить к каждому человеку лично, индивидуально, с особой меркой, говоря: «Нельзя требовать от мухи, чтобы она делала дело пчелы». Господи, прости нас, что мы не учитываем особенностей и способностей других людей, общаясь с ними.

«В скит я поступил в 1876 году», – вспоминал батюшка Нектарий. Через год после сего батюшка отец Амвросий благословил меня обращаться как к духовному отцу к начальнику скита иеромонаху Анатолию, что и продолжалось до самой кончины последнего в 1894 году. К старцу же Амвросию я обращался лишь в редких и исключительных случаях. При всем этом я питал к нему великую любовь и веру. Бывало, придешь к нему, а он после нескольких слов моих обнаружит всю мою сердечную глубину, разрешит все недоумения, умиротворит и утешит. Попечительность и любовь ко мне, недостойному, со стороны старцев нередко изумляли меня, ибо я сознавал, что их недостоин. На вопрос мой об этом духовный отец мой, иеромонах Анатолий, отвечал, что причиной этому «моя вера и любовь к старцу, и что если он относится к другим не с такой любовью, как ко мне, то это происходит от недостатка в них веры и любви к старцу; как человек относится к старцу, так точно и старец относится к нему».

Господи, попечительность и любовь к нам старцев имеет своим основанием нашу веру и любовь к ним. Как мы сами относимся к старцу и духовнику, так и старец относится к нам. Господи, прости нас, что мера веры и любви к духовным авторитетам у нас занижена, и нам не случается пожинать их любовь к нам.

Дальше батюшка Нектарий вспоминает: «К сожалению, были среди братии некоторые порицавшие старца. Приходилось мне иногда выслушивать дерзкие и бессмысленные речи таких людей, хотя всегда старался защищать старца. Помню, что после одного из подобных разговоров явился мне во сне духовный отец мой иеромонах Анатолий и грозно сказал: «Никто не имеет права обсуждать поступки старца, руководствуясь своим недомыслием и дерзостью. Старец за свои действия дает отчет только Богу, значения их мы не постигаем». Так отцу Нектарию объясняли духовные отцы и учителя высокое значение и духовные законы старческого служения.

Господи, и нам случается выслушивать дерзкие и бессмысленные речи людей, порицающих старца или другие авторитеты, а, может быть, и самим порицать их. Прости нас, Господи, что, не имея права обсуждать поступки старца, мы, однако, обсуждаем их, руководствуясь своим недомыслием и дерзостью. Мы должны помнить: старец за свои действия дает отчет только Богу, значения их мы не постигаем. Господи, пособи нам высокое значение и духовные законы старчества вместить в наши сердца и руководствоваться ими на пути спасения.

И отец Амвросий, и отец Анатолий вели его строго истин­ным монашеским путем. Батюшка Нектарий рассказывал так о том старческом окормлении, что он получал: «Вот некоторые ропщут на старца, что он в положение не входит, не при­нимает, а не обернутся на себя и не подумают: «А не грешны ли мы? – Может, старец потому меня не принимает, что ждет моего покаяния и испытывает?» Вот я, грешный, о себе скажу. Бывало, приду я к батюшке отцу Амвросию, а тот мне: «Ты чего без дела ходишь? Сидел бы в своей келье да молил­ся!» Больно мне станет, но я не ропщу, а иду к духовному отцу своему батюшке Анатолию. А тот грозно встречает меня: «Ты чего без дела шатаешься? Празднословить пришел?» Так и уйду я в келью. А там у меня большой, во весь рост, образ Спасителя; бывало, упаду перед Ним и всю ночь плачу: «Господи, какой же я великий грешник, если и старцы меня не принимают!»

Господи, часто мы ропщем на старца, духовника и на священников вообще и думаем, что они якобы не входят в наше положение и не принимают нас. А оказывается, нам надо обернуться на себя и подумать: «А не грешны ли мы? – Может старец потому нас не принимает, что ждет нашего покаяния и испытывает нас?» Господи, прости нас, что таких мыслей не достает в нашей голове, и мы не прибегаем к покаянному плачу: «Господи, какие же мы великие грешники, что и старцы нас не принимают!» Господи, прости нас за отсутствие в нас покаянного дерзновения видеть себя в свете старческого вразумления. Прости нас, что не домогаемся глубокого покаянного исправления.

Однажды старца спросили, не возмущался ли он против своих учителей. Тот ответил: «Нет! Мне это и в голову не мог­ло прийти. Только раз провинился я чем-то и прислали меня к старцу Амвросию на вразумление. А у того палочка была. Как провинишься, он и побьет (не так, как я вас!). А я, ко­нечно, не хочу, чтобы меня били. Как увидел, что старец за палку берется, я – бежать, и о том прощения просил».

Господи, нам трудно сказать, что мы не возмущались против своих учителей. И за это прощения не просили. Господи, прости нас за наше возмущение и дерзость.

Про отца Анатолия Зерцалова старец рассказывал: «Я к нему двадцать лет относился и был самым последним сыном и учеником, о чем и сейчас плачу». И, обращаясь к посетительни­це, прибавил: «Так вот, матушка, если хочешь быть монашенкой, так и ты считай себя последней дочерью и плохой ученицей. Нужно всегда думать о себе, что находишься в новоначалии».

Господи, нам следует, если хотим быть настоящими христианами, считать себя последним сыном или дочерью и плохими учениками. Господи, прости, что не думаем о себе, что находимся в новоначалии, что не считаем себя «последними».

Та же монахиня рассказывает: «Однажды старец спросил ее: «Что же, матушка, благоденствуешь?» – «Очень хорошо, батюшка!» – по простоте ответила она. «Хорошо!» – повторил он. Потом ушел к себе и через некоторое время вернулся суровый, сердитый. Она его спрашивает о житейском, о доме, о разных вопросах, что тут решить надо, а он молчит. А по­том сказал, направляя к другому духовнику: «А ко мне и не ходите! Отказываюсь я от вас!» Она плакать, а он и не глядит, других батюшка принимает, а с ней и не занимается. Отчаян­ные помыслы пошли у нее. Тогда он взял ее за руку и подвел к угольнику: «Говори, хочешь в Царство Небесное?» – и так сурово, только что не кулаком толкает. Та молчит. «Говори, хочешь?» Та сквозь слезы: «Хочу!» – «Ну вот! Лучшего и не ожидай. Я другой дороги туда не знаю. А если ты хочешь, то поищи сама», – и опять ушел. А у нее от скорби все в голо­ве мутится. Тогда он словно смягчился немного и дал в книжке прочесть жизнеописания двух Саровских старцев, одного очень сурового, а другого мягкого, и как новоначаль­ных суровый больше посылал к мягкому, а то они его суро­вости не выдерживали и отпадали. Так сурово воспитывали батюшку Нектария его старцы и так же вел он ближайших своих учеников, но, не натягивая тетиву, а временами давая как бы отдых, чтобы силы не перенапряглись.

Господи, вопрос о Царстве Небесном – хотим ли мы в него войти? – стоит и перед нами. И два пути суровых или мягких требований открывается перед нами. Нам необходимо знать об этом и придерживаться тех или иных духовных установок старца. Господи, прости нас, что не выдерживаем установок суровых и готовы бываем отпасть от старца.

Старец сказал од­нажды своей ученице: «Уверяю тебя, что у нас будут экзаме­ны и маневры, а после экзаменов у нас духовная радость бу­дет». А та возражала: «Батюшка, я же взрослая, какие у меня будут экзамены?» Батюшка улыбнулся: «Нет, нет! Обязатель­но у нас будут экзамены и переэкзаменовки».

Господи, для успешности духовной работы над собой, каждому из нас необходимо участвовать в «экзаменах и маневрах», после которых бывает духовная радость. Господи, прости нас, что, считая себя взрослыми, мы полагаем, что они нам не нужны.

Послушанию старец придавал величайшее значение. «Са­мая высшая и первая добродетель – послушание. Это самое главное приобретение для человека. Христос ради послуша­ния пришел в мир, и жизнь человека на земле есть послуша­ние Богу. В послушании нужно разумение и достоинство, иначе может выйти большая поломка жизни».

Господи, мы не всегда придаем великое значение послушанию. Мы не ценим его и свою жизнь на земле не связываем с послушанием Тебе, нашему Богу. Господи, прости нас, что послушание не ценится нами как главное приобретение. И помоги, Господи, в послушании проявлять разумение и достоинство и сохрани нас, тем самым, от большой жизненной поломки.

«Без послушания человека охватывает порыв и как бы жар, а потом бывает расслабление, охлаждение и окоченение, и человек не может двинуться дальше. А в послушании сначала трудно – все время точка и запятая, а потом сглаживаются все знаки препинания».

Господи, прости, что живем без послушания и имеем печальные этому последствия – переживаем расслабление, охлаждение и окоченение. И помоги, Господи, подружиться с послушанием и полюбить связанный с ним труд.

«Нашим прародителям дано было обетование, которое они ждали от Каина. Каин был первенец, но предпочтение они оказывали Авелю, потому что он был кроток, смирен и послушлив, а Каин был жесток и груб, творил свою волю. Ему было досадно, что Авелю отдают предпочтение, и он омрачился и опустил лицо свое. А Господь сказал ему: «Каин, грех лежит у порога, властвуй над ним, а то он обратится и сокрушит тебя». А он не вник, не послушался Бога – грех лежал у порога сердца его, а он не вник, посмотрел на порог дома – видит, там никто не лежит, он не стал об этом думать и пошел, убил брата своего, отказался от послушания Богу и попал в послушание греху.

Господи, мы не так часто в своем сердце отдаем предпочтение Авелю, его кротости, смирению и послушанию. Мы кичимся своим первородством и позволяем себе жестокость и грубость, желаем творить волю свою. Господи, прости нас, что нам симпатичнее Каин и, подобно ему, мы часто омрачаемся и опускаем лицо свое, не слушаемся Бога и не видим, что грех лежит у порога нашего сердца. Господи, прости: мы отказываем в послушании Тебе, нашему Богу и Спасителю, и попадаем в послушание греху.

А уж как он мучился потом! Господи! Он всегда бежал отовсюду и всего боялся и трясся». Так старец в образной форме учил разумению и внимательности в послушании. Он указывал, что нельзя понимать духовных указаний буквально и поверхностно, ограничиваясь внешним; надо смотреть не только на по­рог дома, но главным образом на порог своего сердца.

Господи, старец и нас учит разумению и внимательности в послушании. Господи, прости нас, часто понимающих духовные указания буквально и поверхностно, ограничиваясь внешним. Господи, научи нас смотреть не только на порог дома, но и на порог своего сердца.

Приводя какой-нибудь текст или пример из Священного Писания, он обычно говорил о прямом, буквальном, и об иносказательном его значении. Например: Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых (Пс. 1, 1). Со стороны внешней это значит, что ублажается человек, избегающий нечестивых собраний, не принимающий участия в еретических или антицерковных учениях, но мужем называется и ум, когда он не принимает приходящих от врага помыслов. Запретить прихо­дить помыслам нельзя, но можно не вступать с ними в сове­щание, в разговоры, а вместо этого говорить: «Господи, поми­луй!» Вот поступающий таким образом и называется мужем.

Господи, обращая внимание на тексты Священного Писания, мы должны научиться воспринимать их и в буквальном, и в иносказательном значении. Так, слыша слово «блажен муж», нам следует видеть человека, который избегает нечестивых собраний и связанных с ним людей. Но мужем называется еще и ум, когда он не принимает приходящих от врага помыслов, не вступает с ними в разговоры, а вместо этого говорит: «Господи, помилуй!» Господи, прости, что, желая приобрести мужество, мы не всегда поступаем подобным образом.

Назначая какое-нибудь послушание, он с величайшей точностью и заботливостью разъяснял его, указывал, как лучше исполнить, соразмерял его с силами человека, но, раз назна­чив, требовал исполнения неукоснительного и безотлагатель­ного. Однажды он послал одну свою духовную дочь с поруче­нием. Она задержалась в хибарке, с кем-то разговаривая. Старец вышел и сказал: «Две минуты прошло, а ты еще здесь!»

Господи, назначая кому-либо послушание, мы не утруждаем себя с точностью и заботливостью разъяснить его, указать, как лучше его исполнить, соразмеряя его с силами человека. Назначив же послушание, мы должны требовать его неукоснительного и безотлагательного исполнения. Господи, прости нас, что в жизни своей мы так не поступаем.

О постриге он говорил одной монастырской послушнице: «Когда ты поступила в монастырь, ты давала обещание Господу, и Господь все при­нял и записал все твои обещания. И ты получила монаше­ство. А это только обряд монастырский. И когда ты будешь жить по-монашески, то все получишь в будущей жизни, а когда ты получишь мантию, а жить по-монашески не будешь, с тебя в будущей жизни ее снимут».

Господи, давая обещание Тебе, мы верим, что Ты исполнишь Свое и дашь нам, просимое у Тебя. Но если мы будем жить вне соответствия с полученным, то в будущей жизни мы лишимся полученного. Господи, прости нас за то, что наша жизнь не соответствует полученному от Тебя дару.

Мать А., слушав­шая это поучение, говорит батюшке: «Я очень плохо живу». А он в ответ: «Когда учатся хоть какому искусству, то всегда сначала портят, а потом уже начинают делать хорошо. Ты скорбишь, что у тебя ничего не выходит. Так вот, матушка, когда Господь сподобит тебя ангельского образа, тогда Бла­годать тебя во всем укрепит». Мать А. возражает: «Батюшка, ведь вы только что говорили, что не нужно стремиться к мантии?» – «Матушка, таков духовный закон: не нужно ни проситься, ни отказываться».

Господи, мы не знакомы с духовным законом, который гласит: «не нужно ни проситься, ни отказываться». Господи, прости нас, что не умеем дожидаться, когда Благодать призовет нас к послушанию или же освободит от него. Господи, укрепи нас быть исполнителями Твоего духовного закона.

Монашество он ставил очень высоко. Оптинскому послушнику отцу Я. (впоследствии о. Георгий) говорил: «У тебя три страха: первый страх – от­речения от монашества бояться; второй страх – начальства бояться; третий страх – молодости своей бояться. Какого же страха надо тебе больше всего бояться? Я тебе заповедую монашество больше всего хранить. Если тебе револьвер приставят – и то монашества не отрекайся».

Господи, как же мудро старец высказывался о страхах. «Первый страх бояться отречения от монашества; второй – бояться начальства; третий страх – бояться своей молодости». Но больше всего старец заповедал хранить монашество. Господи, прости нас, что мы мало внимания уделяем размышлению о страхах, и свое призвание служить Тебе не оберегаем от измены.

О своем рукоположении старец рассказывал: «Когда меня посвящал в иеромонахи бывший наш благостнейший Владыка Макарий, то он святительским своим оком прозре­вал мое духовное неустройство, сказал мне по рукоположении моем краткое и сильное слово, и настолько было сильно сло­во это, что я до сих пор помню, сколько уже лет прошло, до конца дней моих не забуду. И много ли всего-то он и сказал мне! Подозвал к себе в алтарь, да и говорит: «Нектарий! Ког­да ты будешь скорбен и уныл и когда найдет на тебя искуше­ние тяжкое, то ты только одно тверди: «Господи, пощади, спа­си и помилуй раба Твоего – иеромонаха Нектария». Только всего ведь и сказал Владыка, но слово его спасло меня раз и доселе спасает, ибо оно было сказано со властию».

Господи, слова, сказанные старцу рукополагавшем его архиереем, могут относиться и к нам, когда мы бываем скорбны, унылы и когда на нас найдет тяжелое искушение, тогда мы должны только одно твердить: «Господи, пощади, спаси и помилуй раба Твоего – имя рек». Господи, прости нас, что во время малодушия своего мы не научены так поступать. Господи, помоги, чтобы это слово спасало и нас, как оно спасало старца.

В молодости у него был прекрасный голос, а музыкальный слух оставался и в старости. В те первые годы своего житель­ства в Оптиной он пел в скитской церкви на правом клиросе и даже должен был петь «Разбойника благоразумного». Но в скиту был обычай: раз в год, как раз в Великом посту, прихо­дил в скит монастырский регент и отбирал лучшие голоса для монастырского хора. Брату Николаю тоже грозил перевод из скита в монастырь, а этого ему не хотелось. Но и петь «Разбойника благоразумного» было утешительно и лестно. И все же он в присутствии регента стал немилосердно фальшивить, настолько, что его перевели на левый клирос, и, конечно, больше вопрос о его переводе не поднимался.

Господи, старец Нектарий этим эпизодом своей жизни учит нас жертвовать своими выгодами и утешениями в пользу основного направления своей жизни – быть и оставаться в скиту. Господи, прости нас за то, что престижные моменты жизни пересиливают в нас основное направление жизни – работать на духовное свое развитие и совершенствование.

Второе искушение обуяло его, когда он был уже иеро­монахом и полузатворником. Получив мантию, он почти совсем перестал выходить из своей кельи, не говоря уже об ограде скита. Даже были годы, когда окна его кельи были зак­леены синей сахарной бумагой. Сам он любил повторять, что для монаха есть только два выхода из кельи – в храм да в могилу. Но в эти же годы он учился и читал. Читал он не только святоотеческую и духовную литературу, но и научную, занимался математикой, историей, географией, русской и иностранной классической литературой. Говорил он с посети­телями о Пушкине и Шекспире, Мильтоне и Крылове, Шпенглере и Хаггарде, Блоке, Данте, Толстом и Достоевском. В единственный час отдыха своего после обеда он просил читать ему вслух: Пушкина или какие-нибудь народные сказки русские или братьев Гримм.

Изучал языки – латынь и французский (по-французски он даже говорил, познакомившись с одним французом, при­нявшим в Оптиной Православие; по-латыни он часто цитировал); был близок с Константином Леонтьевым; тот, жи­вя в Оптиной, читал ему в рукописи свои произведения.

У художника Болотова, принявшего монашество, он учился живописи. Художник Болотов, окончивший Петербургскую Академию художеств, товарищ Репина и Васнецова, основал в Оптиной иконописную мастерскую, в которой преподавал по методам Академии, и отец Нектарий сохранил интерес к живописи до конца жизни.

Уже во время иеромонашества обуяло отца Нектария желание поехать путешествовать, поглядеть дальние страны. В это время и пришло в Оптину требование откомандировать иеромонаха во флот для кругосветного путешествия, и отец архимандрит предложил это назначение батюшке. Тот с радостью стал собираться. Только уже перед самым отъездом он пошел за напутственным благословением к старцу Иоси­фу, а тот не благословил. Так и пришлось батюшке остаться в Оптиной.

Господи, старец Нектарий какое-то время своего иеромонашества переживал повышенную любознательность к делам современного ему мира и увлекался многими интересами к различным сторонам научного и литературного образа мышления. Господи, и мы страдаем повышенным интересом к делам мира сего и часто в ущерб своего духовного развития. Прости нас за это, Господи.

Третье искушение было, уже, когда батюшка сам был старцем. Ему, почти семидесятилетнему, захотелось бросить старчество и уйти странником. «Только здесь я уже сам понял, что это искушение, поборол себя и остался», – рассказывал он.

Господи, пошли нам духовную мудрость к уразумению находящих на нас искушений и прости нас, что не борем себя к преодолению их.

В эти же годы учения и духовного возрастания старец на­чал юродствовать. Он носил цветные кофты поверх подрясни­ка, сливал в один котел все кушанья, подаваемые на трапез­ной – и кислое, и сладкое, и соленое, ходил по скиту – вале­нок на одной ноге, башмак – на другой. Еще более смущал он монахов не только в это время, но и в период своего старчествования своими игрушками. У него были игрушечные авто­мобили, пароходики, поезда и самолетики. По игруш­кам он составлял себе представление о современной технике. Еще были у него музыкальные ящики, и он даже завел грам­мофон с духовными пластинками, но скитское начальство не позволило. Для него характерен был этот интерес к общему течению жизни. До последнего года своей жизни он знакомил­ся с современной литературой, прося привозить ему книжные новинки, расспрашивая о постановке образования в школах и вузах, знал обо всем, что интересовало интеллигенцию. Но все это знание нужно было ему для его служения Богу и людям.

Господи, мы не можем сказать, что интерес к общему течению жизни для нас характерен. Мы слабо интересуемся новинками современной литературы, образованием в школах, вузах. Прости нас за этот пониженный интерес к жизни вообще и несоответствие тем знаниям, которыми интересуется интеллигенция. Господи, прости, что не чувствуем нужду в этих знаниях для нашего служения Богу и людям.

Однажды, еще до революции, пришли к нему семинаристы со своими преподавателями и попросили ска­зать им слово на пользу. «Юноши! – обратился он к ним, – Если вы будете жить и учиться так, чтобы ваша научность не портила нравственности, а нравственность научности, то по­лучится полный успех вашей жизни».

Господи, и нам надо научиться жить так, чтобы наша научность не портила нравственности, а нравственность научности. Господи, прости нас за слабое старание соответствовать высказанной старцем истине и потому за отсутствие полного успеха в нашей жизни.

Как-то одна его духовная дочь горестно говорила своей подруге в батюшкиной приемной: «Не знаю, может быть, образование совсем не нужно и от этого только вред. Как это совместить с Православием?» Старец возразил, выходя из ке­льи: «Ко мне однажды пришел человек, который никак не мог поверить в то, что был потоп. Тогда я рассказал ему, что на самых высоких горах в песке находятся, раковины и другие остатки морского дна и как геология свидетельствует о пото­пе, и он уразумел. Видишь, как нужна, иногда научность».

Господи, обладание научными знаниями необходимо подчас нам для убедительного пояснения недоуменных вопросов жизни. Мы же не имеем нужной любознательности и достаточного для подобных пояснений объема знаний, и потому уподобляемся «рыбам безгласным», когда нужны бывают пояснения в защиту веры. Господи, прости нас за наше безгласие.

Часто он говорил: «Я к научности приникаю». Об истории он говорил: «Она показывает нам, как Бог руководит народами и дает как бы нравственные уроки Вселенной». Говоря о математике, он любил спрашивать, может ли быть треугольник равен кругу, и часто приводил святоотеческий пример: «Бог – центр круга, люди – радиусы. При приближении к центру они сближаются между собой». О внешнем делании он говорил: «Внешнее принадлежит вам, а внутреннее – Благодати Божией. А потому делайте, делайте внешнее, и когда оно все будет в исправности, то и внутреннее образуется».

Господи, и нам надо «приникать к научности», чтобы в истории увидеть, как Бог руководит народами и дает нравственные уроки Вселенной. Господи, прости нас: мы мало дорожим возможностью воспринимать уроки истории себе на пользу. Господи, прости нас, что не достаточно прилежно делаем внешнее, которое принадлежит нам, и не доводим его до полной исправности, и потому внутреннее, которое принадлежит Благодати Божией, не может образоваться в нас. Господи, помоги делать внешнее и доводить его до исправности, чтобы могло в нем образовываться нечто от Царствия Божия.

«Не надо ждать или искать чудес. У нас одно чудо: Божественная ли­тургия. Это величайшее чудо, к нему нужно приникать».

Господи, мы не смотрим на Божественную литургию как на чудо, к которому мы должны «приникать». Господи, прости нас: мы не умеем приникать к этому чуду.

Он учил внимательности в мысли: «Перестаньте думать, начните мыслить. Думать – это расплываться мыслью, не иметь целенаправленности. Отбросьте думание, займитесь мышлением. Была «Дума», которая думала, а не мыслила государственно – Наполеон думал, а Кутузов мыслил. Мысли выше дум».

Что же касается внимательности в мысли, то оно у нас на самом низком уровне. Господи, прости нас, что много думаем, расплываясь мыслью и теряя целенаправленность. Господи, прости, что не отбрасываем думание и не начинаем мыслить, ибо мысли выше дум.

О жизни он говорил: «Жизнь определяется в трех смыслах: мера, время, вес. Самое доброе, прекрасное дело, если оно выше меры, не будет иметь смысла. Ты приникаешь к мате­матике, тебе дано чувство меры. Помни эти три смысла. Ими определяется вся жизнь».

Господи, старец учил определять жизнь тремя смыслами: мерой, временем и весом. Самое доброе, прекрасное дело, по его словам, если оно выше меры, теряет свой смысл. Господи, прости нас: мы мало уделяем внимания этим трем смыслам и ими не определяем свою жизнь, не приникаем к ним.

Он рассказывал, что в молодости много наблюдал жизнь насекомых и животных.

Господи, мы не умеем с любовью взирать на жизнь насекомых и животных, мы не наблюдаем за ними. Прости нас.

Однажды старец сказал: «Бог не только разрешает, но и требует от человека, чтобы тот возрастал в познании. В Божественном творчестве нет остановки, все движется, и Ангелы не пребывают в одном чине, но восходят со ступени на сту­пень, получая новые откровения. И хотя бы человек учился сто лет, он должен идти к новым и новым познаниям... И ты работай. В работе незаметно пройдут годы». В это время лицо его было необыкновенно светлым, таким, что трудно было смотреть на него.

Господи, Ты говоришь нам через старца Нектария, что Ты требуешь от нас, чтобы мы возрастали в познании тех откровений, которые необходимы для нашего спасения. Господи, прости, что мы не движемся к новым и новым познаниям; прости, что неумело работаем Тебе.

В другой раз он сказал: «Одному пророку было явление Божие не в световом окружении, а в треугольнике. И это было знамением того, что к неисследимой глубине Божией человек не может приближаться и испытывать ее. Человеку позволено испытывать окружение Божества, но если он дерз­нет проникнуть за черту, он гибнет от острия треугольника».

Господи, Ты являешь Себя пророку не в световом окружении, а в треугольнике. Это стало для нас знамением того, что к Твоей неисследимой глубине мы не можем приближаться и испытывать ее. Господи, прости нас, что мы не испытываем Твое окружение и не имеем благоговения и страха Твоего при этом испытании.

Говорил старец и об искусстве и литературе. «Заниматься искусством можно, как всяким делом, как столярничать или коров пасти, но все это надо делать как бы перед взором Божиим».

Господи, нам хочется заниматься искусством. Прости нас, что не умеем воспринимать искусство под Твоим присмотром и научением.

Есть большое искусство и малое. Вот малое бывает так: есть звуки и светы. Художник – это человек, могущий воспринимать эти другим невидимые и неслышимые звуки и свет. Он берет их и кладет на холст, бумагу. Получаются крас­ки, ноты, слова. Звуки и светы как бы убиваются. От света остается цвет. Книга, картина – это гробницы света и звука. Приходит читатель или зритель, и если он сумеет творчески взглянуть, прочесть, то происходит «воскрешение смысла»: И тогда круг искусства завершается. Перед душой зрителя и читателя вспыхивает свет, его слуху делается доступен звук. По­этому художнику или поэту нечем особенно гордиться. Он де­лает только свою часть работы. Напрасно он мнит себя творцом своих произведений – один есть Творец, а люди толь­ко и делают, что убивают слова и образы Творца, а затем от Него полученной силой духа оживляют их.

Господи, мы не умеем творчески смотреть на произведения искусства, так, чтобы воспринимать невидимые и неслышимые свет и звуки, положенные на холст или бумагу, и «воскрешать смысл» изображенного художником на холсте или бумаге. Прости нас, невнимательных, Господи, к Твоему творчеству, ибо только Ты один есть Творец, а мы умеем лишь убивать Твои слова и образы, чтобы потом полученной от Тебя же силой духа оживлять их.

Но есть и большое Искусство – слово, убивающее и воскрешающее (псалмы Давида, например), но путь к этому искусству лежит через личный подвиг художника, это путь жертвы, и один из многих тысяч доходит до цели».

Господи, нам следует знать, что есть и большое Искусство – это слово, убивающее и воскрешающее, путь, к которому лежит через личный подвиг художника, это путь жертвы. Господи, прости нас, что мы не владеем этим искусством.

«Все стихи в мире не стоят одной строчки Священного Писания».

«Пушкин: был умнейший человек в России, а собственную жизнь не сумел прожить».

Господи, мы еще не пришли к убеждению, что все стихи в мире не стоят одной строчки Священного Писания, потому что только Оно помогает нам правильно прожить свою жизнь. Господи, прости нас, что слова Священного Писания не полагаем в основу своей жизни.

Старец любил цитировать «Гамлета»: «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам».

Господи, прости нас, ибо мы не умеем себя смирять словами, которые старец любил цитировать: «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам».

Он говорил о необходимости для писателя продумывать каждое слово: «Прежде чем начинать писать, обмакните перо семь раз в чернильницу».

Господи, прости нас, что, переводя свои мысли на бумагу, мы продолжительное время не обдумываем что написать, «не обмакиваем семь раз перо в чернильницу».

Признавая значение театра как средства народного воспитания, советуя артистам соблюдать в игре соразмерность; он однажды не благословил идти на сцену одну девушку, мечтавшую об этом. Когда его спросили, почему он не благословляет, он ответил: «Она не осилит и развратится. Здесь сила нужна. Застенчивость – по нынешним временам большое достоинство. Это не что иное, как целомудрие. Если со­хранить целомудрие (а у вас, интеллигенции, легче всего его потерять) – то все сохранишь».

Господи, оказывается не всякому по силам играть на сцене. Не каждый осилит сохранить здесь свое целомудрие. Господи, прости нас, что не умеем блюсти целомудрие, когда посещаем театры, а тем более, когда собираемся играть в них.

Вспоминая старца Амвросия отец Нектарий говорил: «Это был небесный человек и земной Ангел, а я едва лишь поддерживаю славу старчества».

Господи, вспоминая подвижников нашей христианской веры, мы мыслим о них, как «о небесных человеках и земных Ангелах» и, сравнивая с ними свою жизнь, видим себя едва поддерживающими славу Православия. Господи, прости нас за оскудение желания возвышать своей жизнью славу Православия.

С тонким юмором он говорил: «Я – мравий и ползаю по земле и вижу все выбоины и ямы, а братия очень высока – до облак подымается».

Господи, мы не склонны бываем отождествлять себя с муравьем, ползающим по земле и видящим все выбоины и ямы. Господи, прости, что мы не идем к муравью и не желаем ревновать его житию.

«О, лениве, пойди ко мравию и поревнуй его житию!» – это сказал не светский писатель, а в церкви читается. Паремии слышали? А кто мы такие – батюшка Анатолий и мы? Только мравки. И вы к нам пришли. А вот Крылов, ваш петроградский библиотекарь про мравия писал, как к нему стрекоза пришла. Вы знаете?» Батюшка начинает улыбаться, рассказывая конец басни. Однако тут же обращается к образам, творит краткую молитву и отпускает посетителя: «Вы еще только подходите к первой ступеньке, не поднима­лись, а только подходите. А еще надо пройти сквозь дверь, и никакими усилиями невозможно в нее войти, если не будет милости Божией. А потому первым делом надо просить: Милосердия двери, Господи, отверзи ми.

Господи, сколько у старца смирения, когда он называет себя «мравием», к которому приходим мы. И приходить надо с особым настроем, а не как стрекоза в известной басне. Господи, прости, что не умеем вдумчиво подходить к старцам, не умеем пройти сквозь дверь и страдаем дерзким желанием самовольно войти в нее, не рассчитывая на милость Божию. Господи, прости нас, что мы не просим Тебя: «Милосердия двери, Господи, отверзи нам».

Все испрашивается молитвой! Адам в раю. Заповедь: Возделывай и храни – о мо­литве. А Адам беспечно только созерцал красоту, он не благодарил Бога».

Смирение, любовь к ближним и покаяние батюшка считал важнейшими в духовном пути.

Господи, все в жизни человеческой испрашивается молитвой. И заповедь «возделывай и храни» – о молитве. Адам в раю беспечно только созерцал красоту, но не благодарил Бога через молитву. Прости нас, Господи, что мы повторяем ошибку Адама: не молимся и не благодарим Тебя.

«Положение Иова – закон для всякого человека. Пока богат, знатен, в благополучии, Бог не откликается. Когда человек на гноище, всеми отверженный, тогда является Бог и Сам беседует с человеком, а человек только слушает и взыва­ет: Господи, помилуй! Только мера унижения разная».

Господи, мы не вдумываемся в положение Иова, оно не стало законом для нас. Господи, прости нас, что мы не взываем: «Господи, помилуй!» – когда Ты являешься нам и беседуешь с нами.

«Главное, остерегайтесь осуждения близких. Как только придет в голову осуждение, так сейчас же со вниманием обратитесь: Господи, даруй ми зрети моя согрешения и не осуждати брата моего».

Господи, мы не остерегаемся осуждения близких и не обращаемся тотчас же со вниманием говоря: «Господи, даруй нам зрети наши согрешения, и не осуждати брата моего». Господи, прости нас за отсутствие остережения.

С умилением старец говорил: «У меня плохо, зато у Благо­дати хорошо. Тем только и утешаюсь, что у Благодати хоро­шо. И как дивно хорошо! Когда посмотрю на себя и вижу, что у меня плохо, а у брата хорошо, то и это меня утешает. У меня плохо, сознаюсь. Но у Благодати хорошо и у брата хорошо. А я с братом одной веры. И «хорошо» брата и на меня пере­ходит в Благодати, не мое хорошо, а брата». Здесь поразитель­ны слова об одной вере с братом, ибо это единство веры со­здает как бы среду для действия Благодати.

Господи, удивительно наблюдение старца о Благодати. Она создает атмосферу взаимодействия хорошего и плохого у нас и у брата. Хорошее ближнего переходит в Благодати к нам, когда нам плохо, когда есть единство веры. Господи, прости нас, что единство веры мы не воспринимаем в рамках Благодати Твоей и не видим, как Благодать и в скорбях утешает нас «хорошим» наших братьев.

Старец много предостерегал приходивших к нему против уклонения от Православия, против «Живой церкви» и ложных мистических течений.

О «Живой церкви» он высказывался решительно: «Там Благодати нет. Восстав на законного Патриарха Тихона, живоцерковные епископы и священники сами лишили себя Благода­ти и потеряли, согласно каноническим правилам, свой сан, а потому и совершаемая ими литургия кощунственна». Сво­им духовным детям старец запрещал входить в захваченные живоцерковниками церкви; если же в тех церквах находились чудотворные иконы, например Иверская, то заповедал, входя в храм, идти прямо к ней, ни мыслью, ни движением не уча­ствуя в совершающемся там богослужении, и свечи к иконе приносить из дома или из Православной церкви.

Господи, прости нас: теперь мы знаем, что правильнее ни мыслью, ни движением не участвовать в совершающемся у живоцерковников богослужении и свечи к иконе приносить из дома или из Православной церкви.

«Мисти­ка – это многоцветная радуга. Один конец ее упирается в море, другой – в землю, а там что – одна грязь, а у них остается море – высокая область... Что, поняли?» – спро­сил он слушателей. Образ моря в святоотеческой литерату­ре – это образ неверного, колеблемого, обуреваемого.

Господи, прости нас, что не знаем о радуге, которая олицетворяет мистику. Один конец ее упирается в море, другой в землю. Прости, мы не ведаем, что море – это образ неверного, колеблемого, обуреваемого человека, стремящегося в высокую область.

Особенно боролся старец с увлечением спиритизмом. «Люди ученые часто увлекаются спиритическими учениями, искренне думая, что этим путем можно найти спасение. Ан – нет! Вот отсюда-то и проистекают болезни».

Господи, мы охотно слушаем, а то и сами увлекаемся спиритизмом, искренне думая, что этим путем можно найти спасение. Прости нас, неосторожных в своем любопытстве, приводящем к болезням.

Быков, бывший когда-то видным спиритом, описал в книге «Тихие приюты» свое посещение старца Нектария и привел слова старца о спиритизме: «О, какая это пагубная, какая это ужасная вещь! Под прикрытием великого христианского учения и через своих слуг-бесов, которые появляются на спиритических сеансах незаметно для человека, он, сатана, сатанинской лестью древнего змея заводит человека в такие ухабы и такие дебри, из которых нет ни возможности, ни сил выйти самому, ни даже распознать, что ты находишься в та­ковых. Он овладевает через это Богом проклятое деяние че­ловеческим умом и сердцем настолько, что то, что кажется неповрежденному уму грехом, преступлением, то для человека, отравленного ядом спиритизма, кажется нормальным, естественным. У спиритов появляется страшная гордыня и часто сатанинская озлобленность на всех противоречащих им...

Господи, под прикрытием христианского учения на спиритических сеансах незаметно для человека приходит сатана и своей сатанинской лестью заводит человека на такие ухабы и в такие дебри, из которых нет ни возможности, ни сил выйти самому, ни даже распознать всю опасность своего положения. Через это проклятое Богом деяние сатана овладевает человеческим умом и сердцем настолько, что то, что кажется неповрежденному грехом уму преступлением, то для человека, отравленного ядом спиритизма, кажется нормальным, естественным. У спиритов появляется страшная гордыня и часто сатанинская озлобленность на всех им противоречащим. Господи, прости нас, что, слушая рассказы о них, мы попадаем под влияние их страшной гордыни и озлобляемся на других.

Таким образом, последовательно, сам того не замечая – уж очень тонко (нигде так тонко не действует сатана, как в спиритизме!) – отходит человек от Бога, от Церкви, хотя заметьте! – в то же время дух тьмы настойчиво через своих духов посылает запутываемого человека в храмы Божии служить панихиды, молебны, читать акафисты, приобщаться Святых Тайн и в то же время понемножку вкладывает в его голову мысли, что все это ты мог бы делать и сам, в домаш­ней обстановке и с бóльшим усердием, с бóльшим благогове­нием...

Господи, уж очень тонко сатана воздействует на человека в спиритизме, и он начинает отходить от Бога, от Церкви. Господи, эта психология ухода от Церкви, от Бога, складывается в нас и при совершении других грехов, и мы, не замечая этого тонкого обмана, перестаем ходить на богослужения и замыкаемся в самостийности. Господи, прости нас, что мы позволяем духу тьмы обманывать нас.

И по мере того, как невдумывающийся человек все больше и больше опускается в бездну своих падений, все больше запутывается в сложных изворотах и лабиринтах духа тьмы, от него начинает отходить Господь. Он утрачивает Божие благословение. Если бы он был еще не поврежденным сатаной, он бы прибег за помощью к Богу и святым угодни­кам, к Царице Небесной, к Святой Апостольской Церкви, к священнослужителям, и те помогли бы ему своими молитва­ми, а он со своими скорбями идет к тем же духам, к бесам, и они еще больше втягивают его в засасывающую тину греха и проклятия.

Господи, мы, опускаясь в бездну своих падений утрачиваем благословение Твое, что проявляется в утрате желания прибегать за помощью к Тебе и святым угодникам, к священнослужителям, чтобы они помогли нам своими молитвами. Господи, прости тех, кто так делает – не идет за помощью к своим, а предпочитает идти к чужим, к бесам. Господи, прости, что таким поведением мы даем втягивать себя в засасывающую тьму греха и проклятия.

Наконец от человека совершенно отходит Божие благословение, у него начинается необычайный, ничем внешним не мотивированный развал семьи... от него отходят са­мые близкие, самые дорогие ему люди...

Господи, перестав осмысливать свое падение в грехи, мы перестаем чувствовать, как Божие благословение отходит от нас, начинается необычайный, ничем не мотивированный развал семьи, от нас отходят близкие, самые дорогие нам люди. А это признаки, по которым мы можем убедиться, что со своими скорбями мы идем к тем же духам и бесам, и они втягивают нас в тину новых грехов и проклятий. Господи, прости таковых за потерю Твоего благословения и восстанови их способность «на дела Твоя подвизаться милосердием Твоим».

Наконец, когда дой­дет несчастная человеческая душа до самой последней ступени своего, с помощью сатаны, самозапутывания, она или теряет рассудок, человек становится невменяемым в са­мом точном смысле этого слова, или кончает с собой. И хотя говорят спириты, что среди них самоубийства редки, это не­правда. Самый первый вызыватель духов – царь Саул, окон­чил жизнь самоубийством за то, что он не соблюл слова Гос­подни; и обратился к волшебнице».

Господи, прости таковых с помощью сатаны самозапутываемых и сохрани их по молитвам Церкви от потери рассудка или от самоубийства. Пусть будет им предостережение от царя Саула, первого вызывателя духов, первого самоубийцы, не соблюдшего слова Господня и обратившегося к волшебнице.

Старец говорил: «В последние времена мир будет опоясан железом и бумагой. Во дни Ноя было так: потоп приближался. О нем знал Ной и говорил людям, а те не верили. Он нанял рабочих строить ковчег, а они, строя ковчег, не верили, и потому за работу свою они лишь получали установ­ленную плату, но не спаслись. Те дни – прообраз наших дней. Ковчег – Церковь. Только те, что будут в ней, спасутся».

Господи, в последние времена мир будет опоясан железом и бумагой. Мы должны верить в это и спасаться только в Церкви. Господи, прости нас, что кто-то думает иначе, не понимая, что вне ковчега нет спасения.

О софийности в душе человеческой старец говорил, что она возгорается, когда душа воззовет к Богу: «Отец мой и вождь девства моего!» Тогда Бог душе блудницы возвращает девственность и она становится «невестой Христовой, сестрой Слова».

Господи, удивительная вещь! Когда в душе возгорается мудрость и она воззовет к Тебе: «Отец мой и вождь девства моего!» – тогда Ты душе блудницы возвращаешь девственность, и она становится «невестой Христовой, сестрой Слова». Господи, прости нас, что мы не знаем об этой тайне возрождения души и не взываем к Тебе указанными старцем словами.

Старец определял духовный путь как «канат, протянутый в тридцати футах от земли. Пройдешь по нему – все в восторге, а падешь – стыд-то какой!».

Господи, для нас открыто понимание о духовном пути как о канате, протянутым высоко над землей. Пройти по нему – восторг, а упасть с него – стыд. Господи, прости нас, что пока у нас больше стыда, чем восторга.

С тихим вздохом сказал однажды старец: «Общественная жизнь измеряет годы, века, тысячелетия, а самое главное: И бысть вечер, и бысть утро, день един (Быт. 1, 5). Бывает в движении сужение и расширение, но, сколько бы человек ни прожил, все так будет: И бысть утро, и бысть вечер, день един. Самое твердое – камень, самое нежное – вода, но кап­ля за каплей продалбливает камень. Человеку даны глаза, что­бы он глядел ими прямо».

Господи, среди всех движений общественной жизни остается главный отсчет времени: «И бысть вечер, и бысть утро день един» (Быт. 1, 5). Господи, прости нас, мы не ценим того блага, которое Ты посылаешь нам на каждый день. И еще: сердце наше, ставшее твердым как камень, продалбливается самым нежным веществом – водой, которая капля за каплей устраняет твердость камня. Слово Божие, уподобляясь «воде живой», достигает наше сердце и в моменте прикосновения каждый день точит его. Господи, прости нас, что мы не ставим себе «капельницу» из слова Божия и благодати его и не боремся с затвердением нашего сердца. Господи, прости, мы еще не научились смотреть на проблему спасения «прямо», а все время куда-то косим своими глазами.

Он говорил о великой постепенности духовного пути, о том, что «ко всему нужно принуждение. Вот если подан обед и вы хотите покушать и слышите вкусный запах, все-таки сама ложка вам не поднесет кушанья. Нужно понудить себя встать, подойти, взять ложку и тогда уже кушать. И никакое дело не делается сразу – везде требуется пождание и тер­пение».

Господи, мы недолюбливаем постепенности на духовном пути и принуждения. Прости нас за поспешность в деле спасения и научи нас каждое дело делать с «пожданием и терпением».

«Человеку дана жизнь на то, чтобы она ему служила, а не он ей», то есть человек не должен делаться рабом своих обстоятельств, не должен приносить свое внутреннее в жерт­ву внешнему. «Служа жизни, человек теряет соразмерность, работает без рассудительности и приходит в очень грустное недоразумение, он и не знает, зачем живет. Это очень вредное недоумение, и часто бывает: человек, как лошадь, везет и ве­зет, и вдруг на него находит такое... стихийное препинание».

Господи, Ты даешь нам жизнь на то, чтобы она нам служила, а не мы ей. Мы же, служа жизни, теряем соразмерность, работаем без рассудительности и приходим в грустное недоразумение: зачем мы живем? Господи, прости нас за это вредное недоумение во время стихийного препинания.

Батюшка разъяснял символы пеликана и феникса. «Пели­кан кормит своей кровью птенцов – это символ Божествен­ной Благодати. Феникс предчувствует, что приближается смерть его. Тогда он собирает в кучку щепочки, веточки и садится на нее. От жара его тела развивается такая теплота, что костер зажигается, и сам он на этом очистительном кост­ре сгорает и тогда, очистившись в огне, из пепла возрождает­ся вновь в юности и красоте».

Господи, через старца Нектария Ты даешь нам знание символов пеликана и феникса: первый – символ Божественной благодати, второй – очистительного огня, в котором мы сгораем и возрождаемся из пепла вновь в юности и красоте. Господи, прости нас, что знакомство с этими символами не подталкивает нас к духовной над собой работе: к восприятию Божественной благодати и к готовности духовно обновляться в очистительном огне, приводящем к возрождению из пепла в юности и красоте.

Старец заповедал ученикам своим никогда самовольно не заниматься Иисусовой молитвой; он говорил о ней: «Знай, что сначала тебе будет очень тяжело и трудно, ведь надо вой­ти в свою душу, а там такой тебя встретит мрак, и только по­том – не скоро – забрезжит свет, и надо ждать, и принять много скорби».

Господи, наше занятие Иисусовой молитвой не должно быть самовольным и должно быть связано с терпением и умением принимать скорби. Господи, прости нас, что у нас нет подобного умения ждать и принимать скорби ради стяжания Иисусовой молитвы.

Батюшка много, с любовью говорил о молитве. «Молит­вой, словом Божиим, всякая скверна очищается. Душа не может примириться с жизнью и утешается лишь молитвой. Без молитвы душа мертва перед благодатью. Многословие вредно в молитве, как апостол сказал. Главное – любовь и усердие к Богу. Лучше прочесть один день одну молитву, другой – другую, чем обе зараз. Одной-то будто бы и довольно».

Это не значит, что старец ограничивал молитвословие или ежедневное правило одной молитвой. Он говорил о мере новоначальных, которые имели силу сосредоточиться только на одной молитве, а другие читали рассеянно. Это – снис­хождение к немощи, что старец и проявил дальнейшим при­мером. «Спаситель взял Себе учеников из простых, безгра­мотных людей. Позвал их – они все бросили и пошли за Ним. Он им не дал никакого молитвенного правила – дал полную свободу, льготу, как детям. А Сам Спаситель, как кон­чал проповедь, уединялся в пустынное место и молился. Он Своих учеников Сам звал, а к Иоанну Крестителю ученики приходили по своему желанию – не звал их Креститель, а к нему приходили. Какое он им давал правило, это осталось прикровенным, но молиться он их научил. И вот, когда уче­ники Иоанновы пришли к Спасителю, они рассказали апостолам, как они молятся, а те и спохватились – вот ученики Иоанновы молятся, а наш добрый Учитель нам ни полслова не сказал о молитве, и так серьезно к Нему приступили, как бы с укором, – что вот ученики Иоанновы молятся, а мы нет. А если бы ученики Иоанновы не сказали им, то они бы и не подумали об этом, – заметил старец, поглядывая на одну послушницу, которая попросила у него молитвенного правила, узнав, что другим ученикам старец такое назначает. – А Спаситель им сице: «Отче наш...» И так их и научил, а другой молитвы не давал».

Господи, Иисусе Христе, мы забываем очищать молитвой и словом Божиим скверну души своей, обязательно со вниманием прочитывая хотя бы одну молитву, тем самым проявляя любовь и усердие к Богу. Господи, Учителю благий, прости нас за неумение и отсутствие усердия уединяться после работы и заниматься молитвой. Господи, благих Подателю, научи нас молитве .

«Есть люди, которые никогда не обращаются к Богу, не молятся, и вдруг случается с ними такое – в душе тоскливо, в голове мятежность, в сердце – грусть, и чувствует человек, что в этом бедственном положении ему другой человек не поможет. Он его выслушает, но бедствия его не поймет. И тогда че­ловек обращается к Богу и с глубоким вздохом говорит: «Госпо­ди, помилуй!» Казалось бы, довольно нам в молитве сказать один раз «Господи, помилуй», а мы в церкви говорим и три, и двенадцать, и сорок раз. Это за тех страдальцев, которые даже не могут вымолвить «Господи, помилуй», и за них говорит это Церковь. И Господь слышит, и сначала – чуть-чуть благодать, как светоч, а потом все больше и больше, и получается облег­чение». Одному духовному сыну батюшка сказал: «Аз возжегох вам светильник, а о фитиле вы позаботьтесь сами».

Господи, жизни Подателю, и у нас бывает на душе тоскливо, в голове мятежность, в сердце – грусть. Прости нас, Господи Иисусе Христе, мы раньше не знали, что молитва Церкви «Господи помилуй», повторенная три, двенадцать, сорок раз – это молитва за тех страдальцев, которые даже не могут вымолвить «Господи, помилуй» и за них говорит это Святая Церковь. Господи, многомилостивый Владыка, помоги нам осознать эту заботу Церкви о страдальцах и прости нас, что не вникаем своим сердцем в эту заботу.

Одна женщина говорит старцу: «Батюшка, сильно раздражаюсь», а он отвечает: «Как найдет на тебя раздражение, твер­ди только: «Господи, помилуй». Ищи подкрепления в молитве и утешения в работе».

Господи, в минуты сильного раздражения мы забываем твердить: «Господи, помилуй» и не ищем утешения в работе. Прости нас.

Старик-возчик Тимофей падает перед батюшкой на коле­ни. Лицо у Тимофея все преображено верой, умилением и надеждой: «Батюшка, дайте мне ваше старческое наставление, чтобы ваш теплый луч прогрел мою хладную душу, чтобы она пламенела к горнему пути». После этой мудреной фразы он просто говорит: «Батюшка, у меня слез нет!» А старец с чудесной улыбкой наклоняется к нему: «Ничего, у тебя душа плачет, а такие слезы гораздо драгоценнее телесных».

Господи, как же редко мы вспоминаем, что у нас нет слез, что душа у нас не плачет. Прости нас.

Сам старец молился с детской верой и простотой, иногда простирая к образам руки.

Одна его духовная дочь рассказывала, что долго сидела у него и беседовала. Потом он отпустил ее. Уходя, она обернулась и увидела, что он стремительно двинулся в угол к ико­нам, простирая к ним руки. Она незаметно вышла.

Господи, Иисусе Христе, мы не умеем с дерзновением, простирая руки, молиться Тебе о людях. Прости нас.

Исповеди у него – самое прекрасное и страшное, что она видела в жиз­ни. Она всегда, знала, что и без ее слов он знает не только то, что она скажет, но и то, что еще не дошло до ее сознания. Он был очень строг на исповеди, указывал на духовное значение помыслов, а не только дел. Иногда же он был ласков, даже шутил. Так, он однажды дал читать исповедь по книге. Исповедница на одном месте остановилась. «Ты что?» – «Я думаю, грешна я этим или нет». – «Ну подумай! А то ты, может быть, вычеркнешь это в книжке». И улыбка.

Господи, исповедуясь, мы не всегда осознаем духовное значение своих помыслов и дел. Прости нас.

Очень хорошо рассказывала об исповеди у него одна женщина, которая не исповедовалась с юности, от Церкви была далека, даже не отдавала себе отчета, верит она или нет, и к старцу попала, лишь сопровождая больного мужа. Старец произвел на нее большое впечатление, и, когда он предло­жил ей исповедаться, она согласилась. «Вхожу я, – расска­зывает она, – а он подводит меня к иконам: «Стань здесь и молись!» Поставил ее, а сам ушел к себе в келью. Стоит она и смотрит на иконы. И не нравятся они ей – нехудожественны они, и даже лампадка кажется ей никчемной. В комнате тихо. Только за стеной батюшка ходит. Шелестит чем-то. И вдруг начинает находить на нее грусть и умиление, и невольно, незаметно начинает она плакать. Слезы засти­лают ей глаза, и уже не видать икон и лампадки, и только радужное облако перед глазами, за которым чудится Божие присутствие. Когда вошел батюшка, стояла она вся в слезах. – «Прочти „Отче наш«». Кое-как, запинаясь, прочла. «Прочти „Символ веры»». – «Не помню». Сам старец стал читать и после каждого члена спрашивает: «Веришь ли так?!» На пер­вые два ответила: «Верю». Как дело дошло до третьего члена, то сказала, что ничего здесь не понимает и ничего к Богородице не чувствует. Батюшка укорил ее и велел молиться о вразумлении Царице Небесной, чтобы Та Сама ее научила, как понимать «Символ веры». И про большинство других членов «Символа веры» женщина эта говорила, что не пони­мает их и никогда об этом не думала, но плакала горько и все время ощущала, что ничего скрыть нельзя и бессмысленно было бы скрывать и что вот сейчас с ней как бы прообраз Страшного суда, а батюшка о личных грехах спрашивал ее, как ребенка, так, что она стала отвечать ему с улыбкой сквозь слезы, а потом отпустил ей грехи с младенчества до сего часа.

Господи, Боже, Спасителю наш, дай нам память и научи молиться Тебе, когда готовимся к исповеди. Дай нам память, что надо встать перед иконами, смотреть на них и ждать, когда благодать Божия пошлет нам грусть и умиление и… слезы. А за ними почувствовать Божие присутствие, и дать ответ на каждый член «Символа веры» и, наконец, пережить прообраз Страшного суда над собой. Господи, мы горько сожалеем, что нет у нас такого порядка, когда готовимся к исповеди. Прости нас.

Однажды одна его ученица на время отошла от него, уехала, но молча очень без него тосковала; ее подруга, сказала старцу: «Она очень одинока сейчас». – «А что, она причаща­ется?» – спросил старец. «Да!» – «Тогда она не одинока».

Господи, случится и нам переживать одиночество. Но если мы в это время причащаемся, то мы – не одиноки. Прости нас, Господи, что забываем об этой простой истине и разрешаем себе тосковать от одиночества.

О преодолении беспричинного страха он говорил: «А ты сложи руки крестом и три раза прочитай «Богородицу», и все пройдет». И проходит.

Господи, когда и на нас нападает беспричинный страх, мы понятия не имеем как его преодолеть. А на самом деле это делается очень просто: «Сложим руки крестом и три раза прочитаем «Богородицу». И все пройдет. Прости нас, Господи, что не знаем этого и, соответственно, не делаем так.

Старец говорил: «Не бойся! Из самого дурного может быть самое прекрасное. Знаешь, какая грязь на земле, кажется, страшно ноги запачкать, а, если поискать, можно увидеть бриллианты – вот тебе, твою шею украсить».

Господи, мы боимся верить, что «из самого дурного может быть самое прекрасное». Прости нас за это и помоги увидеть среди грязи земной бриллианты и украсить ими свою шею.

Батюшка с простотой давал деньги. Однажды одной духовной дочери нужны были деньги. Она попросила у старца. Он вынес с улыбкой скомканную пачку: «Вот, сосчитай эти тряпочки».

Господи, мы не всегда относимся к деньгам с простотой, как к «тряпочкам» и не умеем ими помогать другим. Прости нас.

Он говорил, что милостыню надо подавать с рассуждени­ем, а то можно повредить человеку.

Господи, прости, что не умеем милостыню подавать с рассуждением и потому не избегаем случаев повредить человеку. Прости нас, милосердный Господи.

Келейник его рассказывал, что он всегда хотел подробно знать нужду человека, зря не любил давать, а если давал, то щедро, на целые штиблеты или даже на корову или лошадь.

Господи, соприкасаясь с проблемой нужды человеческой, мы ленимся узнать подробно перед чем Промысл Божий поставил человека и, если помогаем, то щедрости он от нас не дожидается. Прости нас, Господи.

Особенно внимателен был батюшка к более грешным посетителям или восстающим против него своим духовным детям. Тот же келейник говорил, что он «девяносто девять праведных оставлял, а одну (овцу) брал и спасал».

В периоды непослушания и возмущения он был отечески ласков, звал не по имени, а «чадо мое», «овечка моя» – и возмущение стихало, потому что самая возмущенная и упря­мая душа чувствовала искренность этой великой любви, о которой старец сказал однажды сам: «Чадо мое! Мы лю­бим той любовью, которая никогда не изменяется. Ваша любовь – любовь-однодневка, наша и сегодня и через тысячу лет – все та же».

Господи, мы не умеем любить той великой любовью, которая никогда не изменяется. Прости, Господи, что любим любовью-однодневкой.

Однажды духовная дочь спросила старца: должен ли он брать на себя страдания и грехи приходящих к нему, чтобы облегчить их страдания и утешить. Он ответил: «Ты сама по­няла, поэтому я скажу тебе – иначе облегчить нельзя. И вот чувствуешь иногда, что на тебя легла словно гора камней – так много греха и боли принесли к тебе, и прямо не можешь снести ее. Тогда к немощи твоей приходит Благодать и разме­тывает эту гору камней, как гору сухих листьев, и можешь принимать сначала».

Господи, чтобы облегчить страдания и боль других, необходимо брать на себя их страдания и грехи. Прости нас, что мы, даже зная об этом, не берем на себя грехи и боль другого человека и для преодоления их тяжести не ждем помощи от Благодати Божией.

1. Беседы великих русских старцев «О Православной вере, спасении души и различных вопросах духовной жизни». М., «Ковчег», 2003.

2. Преподобный Никон Оптинский (Беляев). Дневник 1907 – 1910 гг. «Сардоникс», 2003.

3. Старец Нектарий: подвиги и чудеса (Серия: Подвижники благочестия XX столетия). М., «Трим», 1994.