213. Слово на память Святителя и Чудотворца Алексия в среду второй недели великого поста

Блажени плачущии ныне: яко возсмеетеся. (Лук. VI. 21).

Образ поста, и при осторожности против фарисейского лицемерного помрачения лиц, естественно несколько суровый и печальный, довольно просветляется у нас ныне радостию праздничною, и это по уставу святыя Церкви. Но ныне же, и по тому же уставу, оглашены мы словом Евангельским, располагающим к плачу: «Блажени плачущии ныне».

Что же должно нам делать? Радоваться, или плакать? Подумала ли Матерь, чего желает она от своих чад? – Без сомнения, подумала, и знает, чего желает. Будьте внимательны: и без большаго труда усмотрите, как духовная радость свободно входит в область печали, и опять, когда нужно, уступает место справедливой печали.

Память праведника, святителя и чудотворца Алексия, мы совершаем. Но священная притча учит, что «память праведных» должна быть «с похвалами» (Притч. X. 7). А другая притча сказует, что «похваляемым праведным, возвеселятся людие» (Притч. XXIX. 2). Из сего, людие православнии, видите, как можно нам ныне радоваться. Для сего довольно привести на память житие Святителя Алексия, подвиги его, добродетели, благодеяния. Доброе само в себе заключает похвалу, и само собою радует.

Посмотрите мысленно на отрока Елевферия, которому суждено было в последствии времени сделаться Святителем Алексием. Из детских забав он избирает для себя умную, чистую, и, может быть, не безполезную. Ставит сеть, и хочет ловить птиц. Но Тот, без воли Котораго и врабий не падает на землю, не посылает ловитвы: потому что хощет не утешить Елевферия детским утешением, а отсечь у него склонность к забавам, и готовить его к важным занятиям. Ловца земного самого хощет уловить Ловец небесный. Утомленный ожиданием ловитвы, отрок дремлет: и, в минуту сего безмолвия внешних чувств, Ангел отверзает у него внутренний слух, и говорит его душе: «Алексие! что всуе трудишися! Будеши человеки ловящ». Потрясенная душа пробуждает тело. Елевферий не знает, чей это глас, чье это имя, что значит предсказание о ловитве человеков: но тем не менее, небесное семя глубоко всеялось в его душу, и начало прозябать. Он оставил птицеловство и все другия забавы; сделался молчалив, и казался печальным, потому что не был разсеян, и не занимался внешним; воспоминание таинственного гласа влекло его к внутреннему и невидимому. Чрез три года он решительно предался сему влечению, отрекся от мира, и, при вступлении в монашество в Богоявленском монастыре, получил имя Алексия, преднареченное в сновидении.

Это ранняя заря духовной жизни святаго Алексия: но не довольно ли уже она светла и приятна? Пятнадцатилетний отрок отрекается от утех юности, сын болярина – от блеска знатности, крестник Князя, чаемаго владетеля Москвы, от видов на большую еще знатность; решается жить только для Бога и для души; заключает себя в монастырскую жизнь, – надеюсь, не станете спорить, если скажу: – более строгую за пять сот лет пред сим, нежели в наше время. Посмотрите, старцы, на отрока: и не только порадуйтесь о нем, но и поучитесь от него. Хорошо было бы, если бы на него умели, как должно, посмотреть и некоторые дети боляр, по крайней мере для того, чтобы не почитать себя очень любомудрыми и очень возвышенно мыслящими, когда они, поспешно вышед из училища, не столько стремятся к подвигам и пользам Отечества, сколько преследуют призраки почестей, или кружатся в вихре суеты и роскоши.

Посмотрим далее на Алексия, монашествующаго. Надобно ли говорить о его подвигах, собственно монашеских? Понятно само собою, что пренебрегший так много приятного в мире, возложив руку на рало, уже не озирался вспять; не искал, как иные ныне, под наименованием подвижничества, только покойной и обезпеченной жизни; от протяженных богослужений и молитв не усекал по частице для своей лености; не смотрел одним оком в церковь, а другим за ограду Обители; не ценил собственности после обетов нестяжания; не вмешивал своей воли в дела послушания. Укажу на особенный подвиг, который один достаточен, чтобы показать Алексия светильником необыкновенно светлым не только для своего века, но и для многих веков. В веке, не представлявшем ни довольно пособий, ни довольно поощрения к усиленному учению он имел ревность, и нашел способы, достаточно научиться греческому языку: и для чего? – для того, чтобы приобрести более ясное и точное разумение священных книг Нового Завета, на их первоначальном Апостольском языке. И не довольствуясь сим приобретением для себя, он возжелал еще разделить оное с единоверными и единоплеменными. Сличил славенский перевод новозаветных книг с греческим подлинником, и, очистив от несовершенств и погрешностей, внесенных в него неискусными переписчиками, собственною рукою написал оный в книге, которая хранится и до ныне в сей, от него созданной Обители, как одно из безценных от него наследий.

Кому любезна Божественная истина и чистая слава Церкви, тот всегда с утешением взирать будет на сей богословский подвиг святаго Алексия. Как чисто сияет в оном Православие, которое всегда обращалось и обращается к священному Писанию, яко к вечному и для всех открытому источнику Божественной истины! В каком благоприятном свете представляет он достоинство российского духовенства в четвертом надесять христианском веке, который нигде не блистал просвещением! Какое подтвердительное свидетельство дает он действованию российского священноначалия в последовавшие веки, в исправлении поврежденных славенских рукописей священных и церковных книг по греческим подлинникам! Как ясно обличает неправое мудрование тех любителей мнимой старины, у которых любовь к старине превратилась в благоговение к старинным ошибкам, и которые исправление описки старинного писца почитают преступлением, и даже повреждением веры!

Наконец, воззрим на Алексия, как на Святителя, и святаго. Добродетельное житие и мудрость его побудили Всероссийского Митрополита Феогноста взять его в митрополитский дом, и вверить ему церковные суды. Двенадцать⁶⁷⁵ лет был он удержан в сем служении, не без особенного устроения Провидения, чтобы в болезнующих членах ближе узнал состояние и потребности всего тела Церкви, которое потом должен был хранить и врачевать. После сего приготовления, тем же Митрополитом Феогностом поставлен святый Алексий Епископом граду Владимиру, а чрез четыре года, им же, со всем освященным Собором, и с Советом Великого Князя Симеона, избирается на престол Всероссийской Митрополии. Избрание несколько необычайное, при жизни митрополита сего престола, и им самим: но это было как бы по предведению, чтобы предупредить и не допустить не избранных искателей сего престола, каковыми действительно вскоре явились Феодорит и Роман. С сего времени святый Алексий решительно является Богоизбранным, Богохранимым и Богоправимым Ангелом Церкви Всероссийския.

Он путешествует в Константинополь, и получает патриаршее благословение и утверждение. Встретив потом в России соперника, вновь путешествует в Константинополь, чтобы отдать себя и его на суд Патриарха, и вновь получает утверждение на кафедре всероссийской: а два не избранные искатели ея исчезают. В последнем из сих путешествий он подвергается опасности на море: но, дав с молитвою обет, по избавлении, создать обитель монашествующих, невредим достигает берега и отечества; и монастырь Андроников стоит доныне памятником услышанной молитвы и оправданного обета.

Вскоре оказалось, что всеблагий Бог, спасая святаго Алексия от опасности, сберегал спасительное орудие для охранения Церкви и Державы Российской, и для славы Своего имени даже за пределами Церкви. Царь Орды, которой сила в те времена тяготела над Россиею, чрез посла требовал, чтобы Алексий пришел в Орду, и исцелил царицу, ослепшую и беснуемую. Джанибек требовал того, что не во власти человеческой: но, не понимая сего, в случае неисполнения требования, без сомнения, готов был прийдти в ярость, опасную и для Святителя, и для Церкви, и для России. Беды являют великих и святых: так было и в сем случае. Алексий явил великий дух, – потому что не уклонился от опасного путешествия; крепкую веру, – потому что не отказался от молитвы о чудесном исцелении; глубокое смирение, – потому что, не полагаясь на себя, молился при гробе святителя Петра. Бог подкрепил его веру знамением: свеща у гроба Святителя Петра зажглась сама собою. Святитель Алексий идет в Орду, исцеляет царицу, и стяжавает удивление, почести, дары и безопасность Церкви и России.

Совершившееся чудодействие поставило его так высоко во мнении всех, что, когда другой жесточайший царь Орды угрожал России опустошительным нашествием, Великий Князь Иоанн не нашел для нея лучшей защиты, как Святителя Алексия: и сей, с новым самопожертвованием для блага общаго, идет в Орду, и хотя встречает затруднения, и много претерпевает, однако вновь возвращается со славою, принося Церкви безданность и мир Отечеству.

«Помянух судьбы Твоя от века, Господи, и утешихся» (Псал. CXVIII. 52), свазал зритель судеб Божиих в народе Божием. Не сие ли должен чувствовать внимательный зритель Господних от века судеб над Pocсиею и Церковию Российскою? Как крепко у нас Церковь и Отечество друг друга обнимали и поддерживали! Как благодетельно было твердое единство священноначалия при недовершившемся еще единстве государственном! Как чудно, против тяготевшей над нами силы чуждаго неверного народа, поставлена была духовная сила Церкви, чтобы несколько уменьшить и сдержать сию разрушительную тяжесть, доколе возрастут и созреют для ея отражения победоносныя государственныя силы! Поминай, православный сын России, с благодарением сии древния судьбы, и с упованием храни для грядущих времен силы, столь благотворныя во временах протекших, силу веры и любви к Отечеству, силу единодушия и готовой на всякое пожертвование любви к самодержавной власти.

Не могу следовать за святым Алексием по всему двадцатичетырехлетнему поприщу его святительствования в Москве. И вас утомить боюсь. Но встречаю нечто, чего не могу пройти без внимания. Есть одно начинание святителя Алексия, котораго он не привел к концу. Есть один спор, в котором он не одержал победы. Смотрю, дивлюсь, и радуюсь, хотя не понимаю. У чудотворца начинание, котораго он не может совершить? У Богомудраго спор, в котором он не одерживает победы? Необычайно; а точно так. Приближаясь к пределу своего земного поприща, святый Алексий желал найти себе святаго преемника. Святые видят святых: и таким образом святый Алексий видел святаго Сергия. Призвал его, и предложил ему свой престол. Но Сергий отрекся; и Алексий не настоял.

Что может быть святее начинания Святителя Алексия? Как же оно не совершилось? Как смиренный Сергий дерзнул воспрекословить Святителю, котораго глаголов слушал всегда, как Христовых? Как Святитель не решился преобороть игумена силою церковного и монашеского закона послушания? Сколько бы мы ни умножали вопросов, ни святый Алексий, ни святый Сергий отвечать нам на них не будут. Для чего же нам сие показано? – Для того, чтобы до земли смирился наш гордый ум пред судьбами Божиими, которых и святые иногда не постигают, и пред самыми святыми, которых мы грешные часто ни видеть, ни понять не умеем; и чтобы благоговеющее сердце из глубины своей воззвало с псалмопевцем: «дивен Бог во святых Своих» (Псал. LXVII. 36).

Поистине, дивен Бог в тебе, святителю Алексие: дивен и в том, что пророчественно явил тебе в преподобном Сергии Свое избранное орудие, не только для твоего времени, но и для последующих времен; дивен и в том, что, не дав тебе преемника, тебе подобного, предоставил тебе, с некоторыми сопрестольниками твоими, безпреемственную власть в Церкви Своей. Ты безмолвствуешь: но паче слова проповедуешь благочестие, и защищаешь Православие. Покоишься видимо: но действуешь невидимо, данною тебе благодатною силою, очищая и укрепляя наши несовершенныя и немощныя молитвы, распространяя окрест себя духовное благоухание, успокоивающее, услаждающее, врачующее, питая таким образом стадо, и пася овец и пастырей. Твоему пастырству благодарение, что и ныне сии овцы твои любезно теснятся окрест тебя. Твоему благословению благодарение и за то, что и в первые дни сего поста храм твой наполнялся молящимися, как в торжественнейшие праздники. Твой это дар; а моя радость, и общая надежда спасения, хотя есть о чем и печалиться, и чего страшиться.

Радуясь о чтителях поста, могу ли безпечально смотреть на тех, которые не только не довольно чтут его, но как бы ругаются над ним своими поступками? На что была эта неуместная общественная веселость не в праздник? А в праздник, зачем похищено⁶⁷⁶ время у благоговения, и расточено на суету? На что эта невоздержность, это преобладание увеселений в преддверии поста? Тысячи христианского народа бегут по следам языческого легкомыслия; и находятся люди, которые о делах легкомыслия, как о достопамятностях, повествуют с торжеством и похвалами. Для чего это многолюдство не напомнит себе, что постом несколько сот тысяч Ниневитян спаслись от близкой погибели; а весь первый мир, ядущий и пиющий, роскошествующий и веселящийся, поглощен потопом? Для чего и в пост некоторые не довольствуются, или и совсем не пользуются, умилительным сладкопением церковным, но идут слушать зрелищного певца и сладострастные звуки, или смотреть зрелища, не говорящия, правда, безстыдных речей слуху, но и не говорящия ничего назидательного глазу? Некоторые скорбящие о сем, подобно мне, говорят: для чего много снисходит сему Начальство? Мне кажется, я имею на сие удовлетворительный ответ. Начальство, как детям, снисходительно позволяет вам открытыя забавы, чтобы склонные к забавам, не имея открытых, не предались тайным, более безпорядочным и вредным. Но вы для чего всегда хотите оставаться детьми, в вашей склонности к забавам? Не ходите слушать страстного певца или смотреть обаятеля; дайте себе лучшия упражнения: неблаговременныя и недостойныя христианской мудрости зрелища закроются сами собою; обаятели разочаруются; пекущееся о благочестии и благонравии народа, Начальство будет довольно; и христианское общество явится в образе строгаго благонравия, достойном времен Апостольских. Доколе же сего нет: не станем, по крайней мере, льстить себе; не станем хвалить легкомыслие, как мудрость; признаем наше несовершенство; осудим нашу суетность; возскорбим и восплачем над нашим неочищенным от греха веселием. Поспешим сеять слезы покаяния, чтобы пожать радость спасения. Остережемся, чтобы, гоняясь слишком много и долго за суетным веселием, не впасть, наконец, в поздния и безполезныя слезы безнадежности. «Последняя радости», мирской и чувственной, «в плач приходят», говорит опытный Соломон (Притч. XIV. 13). Напротив того, «блажени плачущии» слезами умиления духовного, учит Господь Спаситель наш, Ему же слава со Отцем и Святым Духом во веки. Аминь.