Глава 7. Путешествие миссии преосв. Кирилла на Восток, пребывание в Константинополе и прибытие в Иерусалим

26 октября 1857 года преосв. Кирилл вместе с членами своей миссии выехал из Петербурга в Иерусалим. Путь свой он направил через Москву, где оставался дня 2–3, Калугу¹⁶³, свой родной город, в котором прожил дня 4, и Тамбов, где он прогостил несколько дней у своего родственника и бывшего учителя и сослуживца по Академии, преосв. Макария Булгакова. Несмотря на сравнительно непродолжительную разлуку¹⁶⁴, свидание это с нетерпением ожидалось обоими ими. Судя по письму преосв. Кирилла от 6 декабря 1857 года из Одессы к петербургским его родным, время свидания прошло незаметно для близких друг другу лиц во взаимном обмене мыслей и соображений, относившихся преимущественно к будущему служению преосв. Кирилла. «В первый день, – пишет преосв. Кирилл, – проговорили до половины первого: спешили наговориться, как будто через полчаса опять на долгую разлуку... Грустно было прощанье. Преосвященный проводил меня за город, до первой деревни. Долго-долго смотрели мы друг на друга... Долго я смотрел ему вслед... Куда лежит след этого человека?.. Широкая дорога! Дай Бог!»¹⁶⁵.

Выехав из Тамбова 12 ноября 1857 года, преосв. Кирилл в начале декабря прибыл в Одессу, где все городское общество сочувственно отнеслось к нему и его спутникам. С совершенно спокойною, по-видимому, совестью, готов был преосв. Кирилл оставить дорогую родину и отправиться в далекое морское путешествие. 6 декабря 1857 года, готовясь к отъезду из Одессы, он писал своим родным, между прочим, следующее: «больше тысячи, тысяча и триста верст отделяют меня уже от Тамбова... Все дальше, дальше... к Богу и Его святыне ближе. Благодарю Бога за прошедшее, молитесь за дальнейшее путешествие вне отечества».

Позволительно здесь, кажется, будет заметить, что высшее начальство как духовное, так и гражданское, вообще внимательно относившееся к иерусалимской миссии при самом ее учреждении, сравнительно хорошо обеспечило ей дальний путь и даже первоначальные шаги ее на православном Востоке, прикомандировав к ней с этою целию особых проводников. К миссии был причислен, прежде всего, профессор С.-Петербургской духовной Академии Левинсон¹⁶⁶, который, по мнению начальства, благодаря знанию еврейского языка, природного ему, мог быть полезным миссии во время предполагавшихся сношений ее с жившими в Палестине русскими и польскими евреями как для влияния на них, так и для получения чрез них сведений о давних кознях врагов православия¹⁶⁷. Последствия вполне оправдали такую надежду русского правительства на проф. Левинсона. Но не можем не отметить здесь, как робко и нерешительно поступало русское правительство при отправлении иерусалимской миссии преосв. Кирилла. Оно, видимо, опасалось подозрений со стороны турецкого и западноевропейских правительств и потому старалось о том, чтобы, в случае нужды, благовидно объяснить присутствие проф. Левинсона среди членов нашей миссии. К общему удовольствию, счастливая случайность скоро помогла правительству нашему и начальнику миссии превратить проф. Левинсона в простого поклонника, только путешествовавшего, будто бы, вместе с миссиею. 18 январи 1868 года преосв. Кирилл писал обер-прокурору Св. Синода гр. А. П. Толстому, между прочим, следующее: «Что касается до профессора Левинсона то сами обстоятельства помогли мне в исполнении Вашего приказания в отношении к нему. Паспорт, выданный ему из Министерства Иностранных Дел, как причисленному к миссии¹⁶⁸, был им потерян близ Екатеринославля вместе с деньгами и подорожными его собственною и моею. Я воспользовался этим случаем и исходатайствовал у одесского градоначальника паспорт г. Левинсону, как поклоннику. Таким образом, прекращена всякая бумажная связь г. Левинсона с иерусалимскою миссиею»¹⁶⁹.

Кроме профессора Левинсона, миссии был дан другой проводник, который должен был руководить ею специально во время пребывания в Константинополе в лице архим. Григория¹⁷⁰. Св. Синод,, по предварительному соглашению с Министерством Иностранных Дел, посылал его с иерусалимскою нашею миссиею до Константинополя для того, чтобы он, будучи сам из константинопольских греков, мог быть полезен миссии и особенно начальнику ее при первоначальных сношениях его с высшими представителями греческой иерархии и затем, во возвращении в С.-Петербург, представил подробные сведения о пребывании миссии в Константинополе и отправлении ее оттуда в дальнейший путь. Судя по письмам преосв. Кирилла к петербургскому митрополиту Григорию (Постникову) и обер-прокурору Св. Синода, присутствие архим. Григория в Константинополе оказалось, действительно, весьма полезным для миссии. «Архимандрит Григорий, – писал преосв. Кирилл, м. Григорию 15 января 1858 года из Константинополя, – отправленный Св. Синодом в Константинополь для сопутствования иерусалимской миссии, заслужил полную мою признательность как личным своим поведением, так и действиями в пользу миссии. С достойным всякого уважения самоотвержением он все время был на моих глазах, едва один день уделив для своих родных, но и на то нашел нужным испросить у меня позволение. Что касается до его действий в пользу миссии, эти действия были столько же осторожны и благоразумны, сколько и полезны. Не придавая нимало своей командировке официального значения, он весьма много содействовал моему сближению с здешнею иерархиею, разъяснению недоразумений в особенности со стороны патриарха иерусалимского. Труден был бы первый шаг без него. При его же посредстве сближение наше и откровенность превзошли все мои ожидания. Здешнее посольство, которому я предоставил честь следить за образом своих действий, чтобы сообщать сведения министерству, разделяет мое мнение об архимандрите Григории и будет свидетельствовать о пользе пребывания его здесь»¹⁷¹. Подобным же образом отзывался о деятельности архим. Григория преосв. Кирилл и в письме к обер-прокурору Св. Синода от 18 января 1858 г. из Смирны: «Смею полагать, что в неожиданном моем успехе в Константинополе, о чем, вероятно, засвидетельствует чрез Министерство Иностранных Дел посольство, много содействовал мне о. Григорий. Он проложил путь тем доверчивым сношениям, в какие вошел со мною патриарх вселенский. Он окончательно сблизил нас с патриархом иерусалимским (чего я, признаться, ожидал не с уверенностью), действуя у патриарха лично и без всякой официальности»¹⁷².

Уже из приведенных нами сейчас слов преосв. Кирилла отчасти можно заключать, что пребывание его с своею миссиею в Константинополе сопровождалось значительным результатом для его будущей деятельности на Востоке. Но мы, к счастью, имеем основания для того, чтобы сказать больше этого о пребывании иерусалимской миссии в турецкой столице. Пребывание это продолжалось около месяца и составило одну из важнейших стадий в истории нашей второй иерусалимской миссии. Поэтому, мы позволяем себе остановиться на пребывание миссии преосв. Кирилла в Константинополе с возможно большею подробностью.

Путешествие от Одессы до Царьграда миссия совершила благополучно, вопреки ожиданию. «Милость Божия, – писал преосв. Кирилл м. Григорию из Иерусалима 26 февраля 1858 года, – милость Божия ко мне и к моей миссии несказанно обильна. Морское мое путешествие, первое в жизни, было удивительно хорошо. Черное море, обыкновенно бурное в такую пору, когда пришлось мне плыть, было так тихо, что, по словам капитана нашего парохода, и летом не часто можно ожидать такого хорошего плаванья»¹⁷³.

14 декабря 1857 года миссия подъезжала уже к Константинополю. С понятным нетерпением путники желали поскорее увидеть древний Царьград, дорогой, по историческим воспоминаниям, для всякого русского христианина. Преосв. Кирилла Константинополь поразил, прежде всего, своею двойственностью – редкою красотою издали и таким же безобразием вблизи, о чем он, с свойственною ему образностию речи, говорит в письме к своим петербургским родным. «Видели ли вы, – пишет он, – когда-нибудь вблизи картины для декораций? Ну, да все равно, отыщите платочек шине́, или зонтик, или что-нибудь в этом роде, только шине́: вот вам Константинополь, т. е. не то, чтобы уже совсем Константинополь, а так для ради сравнительно точного понятия по силе умозаключения: платочек шине́ издали чуден по рисунку, а вблизи не весь что это за рисунок; Константинополь чуден по рисунку, а вблизи не весь что; след., платочек шине́ есть Константинополь». Ближайшее знакомство преосв. Кирилла с Константинополем вполне подтвердило это первое впечатление, произведенное последним на него. Судя по описаниям преосв. Кирилла, Константинополь в то время, особенно наблюдавшему его со стороны моря, казался чудно красивым и заманчивым, но внутри город с его узкими улицами был полон всякой грязи и нечистоты. «Господа мои сопассажиры, которых укачало во время морской качки, – писал преосв. Кирилл своим петербургским родным 14/16 декабря 1857 года, – возрадовались духом, когда увидели цареградский материк, европейский справа, азиатский слева. Им виделся конец тошноты и головной боли. Мне нечего было желать в этом отношении, и я был все время в восторге. Не берусь описывать в подробности всего, что виделось на пути: на это не хватило бы чернил в моей дорожной чернильнице, – не скажу памяти в моей голове, незаделенной памятью, но уже слишком уставшей от поворотов направо и налево, какие я делал по указанию спутников в последние три часа на пароходе, чтобы полюбоваться дивами Азии и Европы. Из равнины моря выходят горы; горы растут; холм рождается из холма, и все выше, выше; а тут в расщелинах и на окраине пролива то стелются селения своими мелкими домишками, как будто карточными; то высятся дворцы, как называются здесь не только домы султана, но и домы посольств; то приючиваются (?) грустные кладбища мусульманские с их плаксивыми кипарисами, издали очень похожими, по виду, на инквизиторов блаженныя памяти. Не знаешь, на чем остановить взор; смотришь вперед; полчаса проходит, или еще и меньше, и вот совершенно новый вид. Наконец, с обеих сторон видятся только без конца домы; тут залив; тут море мраморное – наш предстоящий путь. На чем прикажете остановиться? Чем любоваться?

Вот мы и в Константинополе; переплыли на каике до берега; входим на двор «литейного двора»; выходим на улицу... О, ужас! Не сплю ли я?... Нет, я очень ясно вижу, потому что внимательно слежу, как носильщик, согнувшись в три погибели, тащит на плечах, в гору, рысью, мой саквояж. Нет, я не сплю, я – в Константинополе, в самой лучшей части Константинополя – в Пере, европейской части города: вхожу на невский проспект Перы... Описать гору, на которую надо подниматься, не берусь. Питерцы безвыездные не поймут; провожавшим меня можно напомнить последнюю к Калуге гору на пути из Малоярославца. Но вымерить наш здешний невский проспект – помогу. Пройдитесь и гостей проведите по тому проезду к вам, во двор Обуховской больницы, между зданием, где помещается машина, а с другой стороны еще что-то, по которому, бывало, как едешь, боишься, как бы не задавить встречных, пробирающихся у стенки. Вот – ширина нашего невского проспекта. Прелести его – неизобразимы. Пройдитесь по грязнейшей и сквернейшей улице толкучаго рынка, попробуйте сделать описание этой улицы: после я пришлю вам описание нашего невского проспекта; или, нет, не пришлю; прибавлю только два слова: «еще грязнее», да и отошлю к вам ваше описание.

Опишу вам две поездки – в гору и под гору. Общее для той и другой то, что везде тесно. Когда я поднимался к дому посольств, все – и ослы с тяжестями, и пешеходы с любопытством, и лошади с седоками все это жалось в стенам магазинов и к заборам, чтобы дать проехать моей брякушке: иначе я не умею назвать золоченой кареты, сделанной, кажется, чуть ли не из картона и из стекол, брянчавшей на все лады и на всю Перу. Лошадь, везшая меня, то и дело останавливалась отдыхать. Карета, впрочем, и при остановках была послушна: не катилась назад, вероятно, боясь разбиться об упиравшийся почти в нее какой-нибудь забор, или лавчонку. Это было первое впечатление. Другое – от поездки к патриархам. Тут пришлось прокатиться довольно далеко, чтобы убедиться, что в Константинополе везде одинаково скверно. Горы не выравнены; мостовая (и то только в Пере) существует, кажется, для того только, чтобы увеличивать мучения едущих. А тут то и дело повороты направо и налево; спуски, на которых рискуешь сломать голову; оборвашки жители, одетые кто в чем; разваливающиеся лавчонки, из которых торчат либо пироги, либо яблоки, нанизанные на длинные веревки; своенравные домишки, бесцеремонно обращающиеся друг к другу, который боком, который спиною; около домишек вывешенное белье – для просушки. Точно как будто во сне видишь уродливо-фантастическую игру воображения. Не веришь, ужели могут еще существовать и такие города. Я проехал много городишек и деревень: хуже ничего не видал. – И вот тут-то, среди этих лачужек красуется наш великолепнейший дворец, в котором мы и пребываем, наслаждаясь видами, каких в Европе не увидишь»¹⁷⁴. Последующее, более близкое знакомство преосв. Кирилла с столицею Турецкой империи, во время осмотра разных достопримечательностей ее, нисколько не изменило его первоначального впечатления, как это можно видеть из переписки его с своими петербургскими родными¹⁷⁵.

Сравнительно продолжительною остановкою в Константинополе, которая, впрочем, была наперед предусмотрена и высшим начальством, преосв. Кирилл, как есть основания думать, хорошо воспользовался для целей своего последующего служения. За это время он, прежде всего, успел близко и хорошо познакомиться с положением православной церкви на Востоке и с отношениями высших представителей православной иерархии Востока к России вообще и, в частности, к миссии самого преосв. Кирилла.

Непосредственные, исполненные такта, сношения преосв. Кирилла с представителями высшей греческой иерархии в значительной степени содействовали сближению греческой и русской церквей, равно как и восстановлению искренних отношений между вселенскою патриархиею и нашим посольством в Константинополе, нарушенных происшедшим незадолго пред тем недоразумением. Дело в том, что 7 декабря 1857 года наш посол в Константинополе Бутенев представил в Министерство Иностранных Дел записку о необходимости принять меры к устранению все более и более укоренявшихся в среде высшего духовенства греческой церкви разных злоупотреблений. Записка была написана несколько резко и, сообщенная нашим министерством вселенской патриархии, смутила патриарха и членов его синода. В то время как год тому назад вселенская патриархия, получив подобную же записку от самого посла Бутенева на имя патриарха об отношениях высшего греческого духовенства к православным славянам, даже не удостоила его ответа; теперь она, кроме словесных объяснений, данных первому драгоману русского посольства патриархом и халкидонским митрополитом, поспешила доставить русскому послу письменный отзыв, правда, по замечанию Бутенева, «мало удовлетворительный, но все же обличавший с ее стороны сознание некоторой ответственности пред русского церковью и русским посольством»¹⁷⁶. Всего чувствительнее для вселенской патриархии был, как видно, упрек в холодности и недоверии, обнаруженных ею в сношениях с русским послом, представителем русского Государя и народа на православном Востоке.

Поэтому, чтобы хоть сколько-нибудь загладить в глазах русского правительства свою вину, вселенская патриархия и вся вообще высшая иерархия восточно-православной церкви сама искала благоприятного повода к тому, чтобы снова сблизиться с русскою миссиею и поспешила воспользоваться для того присутствием преосв. Кирилла в Константинополе.

Преосв. Кирилл, предупрежденный о том русским посольством, с своей стороны, поспешил содействовать сближению представителей высшей иерархии греческой церкви с русским правительством и нашим посольством в Константинополе. После предварительного представления патриархам – вселенскому и Иерусалимскому, 18 декабря 1857 года, он посетил членов патриаршего константинопольского синода. Никомидийский митрополит, которому сделан был первый визит, сам поспешил завести речь о тоговременном состоянии греческой церкви. «Церковь, – говорил он, – находится ныне в положении более опасном, нежели во время завоевания Константинополя. Англия ищет поработить ее совершенно турецкому правительству, чтобы тем заставить гонимую православную церковь искать убежища в протестантстве. Франция, хотя и действует скромнее, но не без умысла питает раздоры между духовенством и паствою, очищая тем путь латинской пропаганде. Турки, с своей стороны, помогают обеим державам; они были бы рады, если бы все греки обратились в католичество и протестантство. С этою целью они и воздвигли новые гонения на церковь, под предлогом исполнения гатти-гумаюна». Переходя постепенно к более страстному тону и умоляющему обращению, митрополит Дионисий, со слезами на глазах и в голосе, просил преосв. Кирилла ходатайствовать чрез Св. Синод пред Государем Императором, чтобы он повелел посланнику своему в Константинополе вступиться за права церкви или же соизволил послать собственноручное письмо Султану в защиту православной церкви на Востоке.

На вопрос преосв. Кирилла – от своего ли только лица, или же от всего патриаршего синода митрополит обращается с подобною просьбою, последний отвечал, что хотя это – общая мысль всех членов синода, но не все они посмеют высказать ее с такою откровенностью, как он.

Тогда преосв. Кирилл просил объяснить ему, с большею точностию, какие именно пункты гатти-гумаюна подали повод к тем новым гонениям, о которых с таким огорчением отзывался митрополит. Уклоняясь, видимо, от прямого ответа, митрополит никомидийский привел в пример присвоенное себе Портою право сменять архиереев по произволу, вопреки выдаваемым ею бератам на пожизненное управление епархией.

«Жалоба эта, – заметил здесь преосв. Кирилл своему собеседнику, – доходила до нас и от прежних времен, и не имеет ничего общего с гатти-гумаюном. Я желал бы знать, на какие именно пункты обращены новые, современные жалобы».

Тогда только митрополит никомидийский, хотя и с заметною неохотою, решился коснуться вопроса о намерении Порты назначить христианскому духовенству постоянное жалованье. Заметив мимоходом, что такое намерение противно церковному праву, потому что служащий алтарю должен и питаться от алтаря, никомидийский митрополит прибавил, что мера эта может быть допущена в русской церкви, в которой правительство и духовенство принадлежит к одному исповеданию; в Турции же она произвела бы вдвойне гибельное действие, 1) потому что турецкое правительство, не имея постоянного источника, откуда могли бы быть заимствованы деньги на содержание духовенства, прибегнет к новым налогам для покрытия этих расходов, и тем еще более усилит неудовольствие в народе против православного духовенства; 2) что духовные лица, питаясь, как было доселе, добровольными подаяниями народа, находили собственную выгоду в более частом объезде городов и селений, что давало возможность преподавать в то же время и духовное назидание пастве, тогда как, при новом порядке епископы, обеспеченные раз навсегда от казны, обленятся и не будут объезжать своего духовного стада, что́ поведет еще к большему отчуждению его от духовенства.

На довольно пространную речь митрополита никомидийского Дионисия, «доверенного истолкователя господствующего настроения патриаршего синода», преосв. Кирилл ограничился одним замечанием, что, так как вопрос о жалованье духовенству касается существенных интересов мирян, то и должен быть решен по всей справедливости с обоюдного согласия, и только после опроса мирян можно будет основательно судить о пользе или вреде предполагаемой меры.

Воспользовавшись неоднократно повторенными возгласами м. Дионисия против западноевропейских держав, умышленно поселявших раздор между православным восточным духовенством и паствою, преосв. Кирилл перевел разговор на другой предмет, важный с точки зрения его будущего служения, спросив своего собеседника: какую именно цель предпочтительно преследуют в этом случае враги православия, – охлаждение ли любви собственно греческого народа к духовенству, или же, быть может, восстановление против него других племен Востока, исповедующих православную веру?

Здесь м. Дионисий должен был сознаться, что усилия римско-католиков и протестантов направлены преимущественно на племена, чуждые грекам, а именно на славян, в частности, на болгар, которых они охотно желали бы отторгнуть от единства церковного, если бы, наученные опытом Сербии и имея пред глазами живой пример княжеств задунайских, не боялись политического распадения Турции.

Таким образом, м. Дионисий предупреждал дальнейшее развитие мысли преосв. Кирилла, вызывая его на объяснение по щекотливому вопросу об отношениях греческого духовенства к славянам. Преосв. Кирилл здесь позволил себе преподать ему, а в лице его и всей греческой иерархии, те самые советы, какие и прежде неоднократно были предлагаемы русским правительством и представителем его – нашим константинопольским послом. Повторение этих советов преосв. Кириллом придавало им особенную силу, как первый голос непосредственного представителя русской православной церкви в пользу угнетенных национальностей.

Преосв. Кирилл объяснил своему собеседнику, что самое лучшее средство, со стороны греческого духовенства, предотвратить окончательный разрыв между им и народом, к коему стремятся западноевропейские инославные миссионеры, состоит в том, чтобы привязать к себе любовию и чувством благодарности всю православную паству и для того сделать уступки, согласные с духом времени и законными требованиями отдельных племен. Заведение школ, избрание епископов из среды народа, богослужение на родном языке, постоянное поучение народа путем назидательной проповеди, – вот лучший способ противодействовать проискам западных миссионеров¹⁷⁷.

Вся эта беседа происходила в присутствии тырновского митрополита Неофита, проживавшего в доме никомидийского митрополита с тех самых пор, как он вызван был на суд в Константинополь по жалобам на него со стороны Болгар, и явившегося, как нарочито, к концу разговора, вероятно, по предварительному соглашению с митрополитом Дионисием, чтобы служить ему деятельным помощником в его оправданиях по болгарскому вопросу. Оба митрополита – никомидийский и тырновский – жаловались в горьких выражениях на происки своих лютых врагов – князя Вогориди и других отступников, которые чернят в глазах посольств безукоризненные побуждения и действия греческого духовенства. «Французский посол, – прибавил м. Дионисий, – упрекал меня, также по наветам врагов ваших, в том, что мы не допускаем между болгарами ни славянского богослужения, ни славянских священников. А я доказал ему, что во всей Болгарии не найдется и двух священников, которые были бы не из природных болгар, а что тырновский митрополит, здесь присутствующий, в течение 17 лет своего управления епархией не служил ни одного раза обедни иначе, как на языке церковно-славянском».

«В таком случае, – заметил преосв. Кирилл, – мы можем продолжить разговор с Его Высокопреосвященством на этом языке». – Неожиданное приглашение это несколько смутило м. Неофита, который должен был от него отказаться, а преосв. Кирилл, поблагодарив никомидийского митрополита за все сообщенные ему сведения и утешительные надежды в будущем, прибавил, что он предлагает советы единственно для собственной пользы греческого духовенства и в виде ответа на предложенные ему недоумения о нынешнем положении православной церкви на Востоке.

В том же смысле происходили объяснения преосв. Кирилла и с другим членом константинопольского синода – митрополитом ефесским. Он также старался расположить преосв. Кирилла к сожалению о бедственном положении греческой церкви. «Должно считать особенным действием Промысла Божия, – говорил ефесский митрополит, – что православие сохранилось на Востоке, несмотря на гонения турок. Во времена, некогда тяжкие для церкви, Бог восстановил ей спасителя в лице императора Константина Великого. Ныне, при подобных же обстоятельствах мы твердо надеемся, что Бог восстановит нам другого спасителя, хотя не называемого мною, но всем нам известного».

В дальнейшем развитии своей мысли митрополит ефесский решился уже прямо назвать Государя Императора, прибавив, что весь греческий народ, от мала до велика, привык денно и нощно, во всех своих молитвах, просить о возвеличении и прославлении православного Самодержца, но что он, митрополит, вверяет эту тайну преосв. Кириллу духовным образом, как бы на исповеди, и просит умолчать об их разговоре даже пред другими членами Синода.

Поблагодарив митрополита и уверив его в неизменном взаимном сочувствии Государя Императора и всего русского народа к греческой церкви, преосв. Кириллл спросил его о состоянии софийской епархии, в которой митрополит ефесский служил до назначения в члены Синода. Митрополит сознался, что софийская епархия состоит исключительно из болгар, весьма приверженных к вере, но мало образованных; что школы там имеются, но не в цветущем состоянии находятся; постоянной проповеди никогда не бывало, а есть проповедники, т. н. ίεροκήρυκες, которые только раза два в год объезжают епархию; что средства патриархии не соответствуют желаниям ее распространять просвещение в народе; что она заботится об этом по силам и обстоятельствам (κατὰ καιρὸν καί δύαμιν) и будет еще больше заботиться в то время, когда восстановится спокойствие в церкви. «Теперь-то, напротив, когда нет спокойствия, – заметил здесь преосв. Кчрил, – и должно стараться об этом важном предмете, с целию возвратить утраченное спокойствие. Нет сомнения, что Бог, сохранивший Восточную Церковь, чрез ряд гонений еще и благословит и прославит ее, если только, с своей стороны греческое духовенство исполнит честно свой долг, если более просвещенная часть православия – греческая возвысит до себя меньших, неученых братьев, примером и словом, и ценя свой язык и предание, будет ценить и чужие права и народности. И как Россия помнит великую услугу греческой церкви, просветившей ее светом веры, так и славянские племена останутся вечно благодарными грекам за оказанное и им то же самое благодеяние».

Кизический митрополит Иоаким, один из виднейших членов Синода, засвидетельствовал пред преосв. Кириллом, от лица своего и всей греческой церкви, самую искреннюю благодарность Св. Синоду за отправление на Восток столь достойного представителя Церкви греко-российской. Он присоединил к этому надежду, что хотя цель посольства его не относится собственно к Константинополю, тем не менее присутствие его на Востоке принесет благодетельные плоды для всей греческой церкви, как оно уже дает им возможность возобновить многие сношения с русским посольством. Сношения эти, прибавил митрополит, происходили иногда на самой короткой ноге, но, при изменившихся обстоятельствах, должны были принять более осторожный характер: но должно смотреть не столько на действия, сколько на внутренние побуждения.

Почти то же самое и в тех же почти выражениях говорил с преосв. Кириллом и халкидонский митрополит. Он дополнил только мысль своего предшественника замечательною оговоркою, что патриархия и прежде обращалась по необходимости к политической миссии и всегда находила в ней верную поддержку и защиту; теперь же присутствие на Востоке русского епископа доставит им двойную опору и утешение. Для того, чтобы выразить еще положительнее духовную радость греческой церкви по поводу этого события, халкидонский митрополит прибавил, что, в уповании на Бога, делающего и невозможное возможным, он не теряет надежды видеть некогда преосв. Кирилла в числе членов Святого константинопольского Синода.

Так как объяснения эти происходили чрез драгомана русского посольства, то преосв. Кирилл ответил, что хотя он не умеет еще изъявить по-гречески всю благодарность свою за сделанный ему ласковый прием, но зато умеет ее чувствовать от всей полноты русского сердца.

Из всего сказанного нами о сношениях преосв. Кирилла с высшими представителями константинопольской православной иерархии, для читателей, надеемся, ясно, что появление русского епископа среди греческого духовенства произвело на это последнее сильное действие. Греческие иерархи приняли его, как высшего посредника между ними и русскою церковью, как лицо, уполномоченное от Св. Синода русского на решение всех важных церковных вопросов, не только в Иерусалиме, но и в других частях православного Востока. Доверяя ему свои тайны, прося его о своих нуждах, они, видимо, несколько смущались пред ним, как будто виновные, оправдывались, между тем как он ни в чем не обвинял их, и видимо старались задобрить его и расположить его в свою пользу предупредительным объяснением по всем тем вопросам, в которых чувствовали себя не вполне чистыми. Преосв. Кирилл соединял почтительность и уважение в обращении с стойкостью в суждениях и советах. Голос его, совершенно согласный с внушениями, полученными от русского посольства в Константинополе, убеждал греческое духовенство в полном согласии видов нашего правительства и нашей церкви, и мог до известной степени склонять к уступчивости русским стремлениям и делам на православном востоке, поддержанным этим двойным авторитетом.

Общения преосвященного Кирилла с представителями восточных православных церквей в Константинополе, во время пребывания там нашей миссии, на пути ее в Иерусалим, получали тем больший интерес, что тогда был возбужден вопрос в Константинополе о смене вселенского патриарха Кирилла. Некоторые члены Синода, недовольные его уступчивостью перед Портою относительно выбора членов в состав комиссии для обсуждения требовавшихся Гатти-гумаюном церковных преобразований, – изъявила желание выбрать более энергического преемника ему. Единственными кандидатами на это звание провозглашались бывшие уже патриархами Григорий и Анфим. Первый сменен был лет 18 тому назад, по настойчивому требованию английского правительства; последний был ближайшим предшественником тоговременного патриарха, а в последнее время доверенным человеком лорда Редклифа и явным доброжелателем Англии.

Говорили, что он действует подкупом на турецких министров и, обеспечив себя не совсем законными средствами, имеет более, чем кто другой, шансов к достижению патриаршего сана. С другой стороны, рассказывали, что французский посол и греческий министр, готовы были всячески поддерживать пред Портою выбор Григория. Подобные же косвенные предложения сделаны были и русскому послу. Но он решительно отклонил их на том основании, что, хотя пользовавшаяся общим уважением личность п. Григория известна и ему с самой хорошей стороны, тогда как он не имел основания быть довольным отношениями п. Кирилла к нему, но, держась больше всего древних правил бессменности патриарха, не может подать голоса в пользу свержения нынешнего. В действительности же русский посол руководился в данном случае тем соображением, что выбор патриарха Григория, постоянно отклонявшийся прежде, при всяких новых выборах, представлялся и теперь весьма сомнительным, личность же патриарха Анфима не давала ему никаких ручательств на лучшее будущее.

При такой шаткости своего положения, вселенскому патриарху Кириллу естественно было искать поддержки в лице явившегося на Восток русского епископа. Думают, что, по внушению халкидонского митрополита, имевшего сильное влияние на вселенского патриарха, преосв. Кирилл был приглашен к участию в совершении литургии в патриаршей церкви вместе с его Святейшеством в ночь на праздник Рождества Христова. Служение это было совершено с особенною торжественностью п. Кириллом и 14 архиереями, в присутствии логофета Аристарха, в первый раз в этот день вступавшего вновь в отправление обязанностей своей должности, заключающихся во всенародном чтении символа веры и молитвы Господней при патриаршем служении. Преосв. Кирилл занимал почетное место непосредственно за членами Синода и выше всех прочих митрополитов. Во время литургии ему пришлось говорить по-славянски возглас: «Tвоя от Твоих Тебе приносяще о всех и за вся», а участвовавший в богослужении диакон посольской церкви нашей в Константинополе произносил эктении на славянском же языке. Торжественное богослужение собрало в храм весьма великое множество народа, смотревшего «на службу со слезами умиления и радости»¹⁷⁸.

По окончании богослужения, преосв. Кирилл разговлялся у патриарха и принимал вновь самые искренние приветствия от всего собора архиереев вместе с выражениями радости о тесном союзе любви между русскою и восточною церквами.

Участие преосв. Кирилла в служении литургии на праздник Рождества Христова с греческими иерархами, как тотчас же оказалось, произвело самое благотворное действие на общественное мнение и настроение константинопольского греческого общества. Никомидийский и халкидонский митрополиты, по поручению патриарха, говорили потом преосв. Кириллу, что вся греческая церковь приняла это событие, как великое утешение для себя; что во время недавней войны весь народ плакал, когда вселенский патриарх Анфим позволил себе, в своем адресе султану, отозваться о России, что греческая церковь не нуждается в ее помощи, а ныне народ опять плакал от умиления, удостоверившись из сослужения русского епископа с греческими, что Россия великодушно простила им допущенный грех. Патриарх же считал себя истинно счастливым, что в его управление изгладилось недоброе впечатление от выходки п. Анфима, и что этим наглядным символом единения обеих церквей обличились хитрые козни врагов православия, которые постоянно нашептывали грекам, что русское богослужение и вообще русская церковь далеко уклонилась от единства с вселенского церковью.

Оказывая вселенскому патриарху внимание, необходимое для установления более доверенных сношений с греческою церковью в Константинополе, преосв. Кирилл, по предварительному соглашению с русским послом, уведомил бывшего п. Григория, что, если, за недосугом, ему не удастся посетить его на Босфоре, то он просит, по крайней мере, заочного благословения у него себе и приносит ему, в знак уважения и памяти, подарок из собственной своей ризницы. П. Григорий принял присланные ему преосв. Кириллом клобук и четки, и благодарил его за память и внимание, с которыми преосвященный избегает личного свидания с ним, чтобы этим не ставить ни его, ни самого себя в затруднительные и неловкие отношения к великой церкви.

Что касается отношений преосв. Кирилла к иерусалимскому патриарху, то они установились, как мы уже знаем из слов первого в его письме к обер-прокурору Св. Синода, в самом лучшем виде. После первого, т. ск. официального свидания, преосв. Кирилл был еще два раза у патриарха иерусалимского, который принимал его всякий следующий раз все с большим и большим радушием. Сказав преосв. Кириллу, что намерен посетить его после праздника, патриарх убедительно просил его отложить свой отъезд в Иерусалим, по крайней мере, до праздника Богоявления, как для того, чтоб избежать мореплавания, особенно опасного во время святок, по Средиземному морю, так и для того, чтобы иметь возможность видеться с ним и переговорить о всем, как можно, подробнее. «Самые моряки, – говорил он преосв. Кириллу, – стараются не выходить в море от Рождества до освящения воды, а Ваше Преосвященство – у доброй пристани: к чему вам спешить»? Решившись, по всем этим соображениям, остаться в Константинополе до 10 января 1858 года, преосв. Кирилл отвечал патриарху Иерусалимскому, что, имея намерение не предпринимать ничего без благословения Его Блаженства, он рад явить ему это первое доказательство своего послушания.

Во время следовавшего затем двукратного свидания и совещания преосв. Кирилла с иерусалимским патриархом, они решили два весьма важных с точки зрения миссии преосв. Кирилла вопроса: о русских поклонниках и русском богослужении в Иерусалиме.

Относительно первого вопроса патриарх Кирилл объяснил, что, находясь в Иерусалиме в течение 12 лет в качестве наместника патриарха Афанасия, он сам имел возможность присмотреться к образу жизни русских поклонников. В то время мужчины и женщины, имея в Иерусалиме одно общее помещение, позволяли себе разные соблазнительные поступки, о которых печально и вспоминать. Тогда иерусалимская патриархия исходатайствовала у русского правительства особый устав для поклонников. Уставом этим присвоено было право монастырю св. Гроба назначать исправительные наказания тем поклонникам, которые будут вести беспорядочную жизнь. С тех пор самый явный соблазн прекратился, но охота к нему не прошла. Один из поклонников, которого сам патриарх застал в нетрезвом виде, отвечал ему, видимо, со всею откровенностью, что он пьет потому, что может на одни и те же деньги напиться четыре раза в Иерусалиме против одного раза в России. Поэтому, должно исправлять их сперва духовным назиданием, объясняя им самую цель пребывания их в св. граде, а в крайних случаях прибегать и к наказаниям. Самое чувствительное для них наказание, по мнению п. Кирилла, состоит во временной ссылке на покаяние в монастырь св. Саввы. Довольно одного-двух примеров для спасительного предостережения прочих. Тем из них, которые, вследствие неспокойного или даже буйного нрава, будут подлежать высылке из св. града, не должно дозволять продолжительного пребывания в нем, по нескольку месяцев, а назначив им от 30 до 40 дней для посещения свв. мест, высылать их затем в Яффу к русскому консулу. Со своей же стороны, патриарх Кирилл выражал намерение приступить к построению нового дома (гостиницы) для помещения русских поклонников разумеется, с предварительного разрешения Порты.

Преосв, Кирилл, в свою очередь, выразил патриарху полную готовность наблюдать за порядком и поведением русских богомольцев, занимать их хождением в церковь и пением и вообще всячески отвлекать их от праздности, а непослушных, или буйных отсылать обратно в Россию с дурною аттестациею, тем более, что все это составляло и его прямую обязанность.

Что касается совершения русского богослужения в Иерусалиме, то патриарх, согласно с желанием, выраженным со стороны преосв. Кирилла, обещал сделать необходимые распоряжения о допущении его к служению при св. Гробе и на Голгофе всякий раз, как только он пожелает, в часы, определенные для православного духовенства, и даже сам предложил сделать распоряжение, чтобы, в облегчение преосв. Кирилла, всегда имелись на месте готовые для него облачения из патриаршей ризницы.

Кроме того, патриарх Кирилл заметил, что до войны (крымской) в Николин день (6 декабря) богослужение в Иерусалиме совершалось с такою же точно торжественностью, как на Пасху. После войны великолепие это, по необходимости, должно было несколько сократиться, хота дни рождения и тезоименитства Августейших Особ Русского Царствующего Дома и теперь праздновались с особенною пышностью. Патриарх иерусалимский выражал надежду, что в скором времени все это должно было войти опять в прежний порядок.

Все эти сношения преосв. Кирилла¹⁷⁹ с восточными иерархами в Константинополе происходили до праздника Рождества Христова и в самые первые дни праздников. В следовавшие затем дни сношения эти продолжались, обогащая преосв. Кирилла полезными сведениями и постепенно вводя его в понимание тоговременного положения православной церкви на Востоке.

На праздниках преосвящ. Кирилла посетили во дворце русского посольства патриархи – вселенский и иерусалимский, равно как и значительнейшие члены константинопольского синода.

Вселенский патриарх повторил почти буквально те самые жалобы на турецкое правительство, какие раньше слышал преосв. Кирилл от никомидийского митрополита, во время посещения этого последнего. Патриарх, прежде всего, объяснил всю опасность, которая, по мнению его, угрожала бы греческой церкви, если бы Порта успела настоять на своем желании назначить епископам постоянное жалованье, и просил заступничества русского посольства пред турецким правительством, так чтобы решение этого вопроса было вовсе отклонено и все оставалось бы по-прежнему.

Русский посол, присутствовавший при этом свидании вселенского патриарха с преосв. Кириллом, позволил себе здесь заявить, что о подобном домогательстве не может быть и речи, так как вопрос о содержании духовенства возбужден Портою на основании гатти-гумаюна, исполнение которого составляет одно из торжественных обязательств, принятых на себя султаном пред лицом всей Европы; что хотя Россия и не участвовала в составлении этого акта, но, при заключении мира, признала обязательность его в главных чертах; что если Россия примет участие в толковании некоторых статей его в пользу греческой церкви, то этим непременно вызовет посредничество западных держав, которое едва ли будет клониться к выгодам греческого духовенства!

Тогда вселенский патриарх начал просить, чтобы Россия содействовала великой церкви в достижении, по крайней мере, одного ограничения, по которому патриарх один из всех архиереев был бы обеспечен постоянным жалованьем как для содержания окружающих его членов церкви и зависящих от вселенского престола училищ и благотворительных учреждений, так и для неизбежных подарков турецким властям, все же прочие епископы были бы оставлены при прежнем своем содержании, получавшемся от добровольных подаяний паствы. В противном случае, говорил патриарх, Порта, имея всех архиереев на жалованье, легко может придти к мысли о сокращении числа епископов, ради уменьшения своих издержек, равно как может соблазниться назначением недостойных епископов, которые согласятся принять на себя этот сан на половинном жалованье.

В ответ на это преосв. Кирилл предложил от себя, в виде личного мнения, среднюю меру, как средство примирить притязания Порты с желаниями духовенства, а именно: епископы будут получать по-прежнему добровольные подаяния, но так, что мера этих пожертвований будет предварительно определена по обоюдному согласию духовенства с мирянами, для ограничения возможного произвола с той и другой стороны.

Несколько смущенный этим советом, вселенский патриарх не дал положительного ответа на него и возвратился снова к любимой мысли о совершенном отклонении каких бы то ни было преобразований.

Вообще в словах как патриарха вселенского, так и других архиереев греческих, с которыми виделся и беседовал преосв. Кирилл, ясно выражались две мысли: 1) приверженность всего высшего греческого духовенства к старому порядку вещей, к правам (προνόμια), утвержденным древними узаконениями мусульманских завоевателей; 2) полное разъединение между духовенством и мирянами по поводу всех вопросов относительно предполагавшихся тогда преобразований в устройстве православной церкви на Востоке. Вселенский патриарх горько жаловался на князя Стефана Вогороди, одного из почетнейших представителей сословия мирян в патриаршем совете, за то, что он первый подал мысль о новом составе синода, в который вместо бессменных членов, незаконно присвоивших себе это право, призывались бы поочередно все епархиальные архиереи.

Иерусалимский патриарх, с своей стороны, продолжал все время оказывать преосв. Кириллу наружную ласку и предупредительность. Только, к сожалению первосвятитель церкви иерусалимской слишком подчинялся влиянию лиц, окружавших его и в тайне негодовавших на учреждение русской миссии в св. граде. Этим посторонним влиянием объяснялись, по мнению преосв. Кирилла и русского посольства в Константинополе, косвенные намеки патриарха, показывавшие желание его поставить настоятеля нашей иерусалимской миссии в некоторую зависимость от святогробского духовенства. Так, во время одного своего свидания с преосв. Кириллом, патриарх, посвящая его в особенности православного богослужения в свв. местах, просил его соблюдать некоторые местные обычаи, как то: не входить с тростию в церковь, не носить митры на Голгофе, ходить исключительно в черных рясах и не употреблять цветных, советуя ему во всех подобных мелочах руководствоваться опытностию его наместников в Иерусалиме. Дозволяя ему ежедневное русское служение в Архангельском монастыре, предоставленном, в случае нужды, для помещения нашей духовной миссии, патриарх просил преосв. Кирилла предупреждать всякий раз патриарших наместников о своем желании служить литургию. При совершении же богослужения в других местах св. града, он тем более еще должен был, по совету патриарха, подчиняться известным условиям места и времени и неизбежным ограничениям в чине богослужения, которое не должно быть исключительно русским и должно совершаться на разных языках¹⁸⁰.

Относительно помещения русских поклонников в Иерусалиме патриарх теперь, в дополнение к прежнему, заявил, что он имеет намерение приступить к построению для них новой гостиницы, которая однако же не может быть скоро готова, так как он предполагает переделать ее из недостроенных турецких казарм, вмещающих в себе приблизительно до 600 человек. Патриарх намерен был просить у Порты уступки ему этого здания, причем не сомневался в успехе своей просьбы, надеясь на дружественное расположение к нему со стороны великого визиря.

Заговорив о люстре, пожертвованной в пользу голгофской церкви, иерусалимский патриарх выражал сомнение в том смысле, что, по тесному объему и малой высоте этого храма, она едва ли может быть употреблена согласно с благочестивым ее назначением. Впрочем, окончательное решение этого вопроса он предоставлял ближайшему усмотрению преосв. Кирилла. Вообще же иерусалимский патриарх уверял и посла нашего в Константинополе и преосв. Кирилла в своей полной готовности всячески содействовать спокойствию и благосостоянию нашей миссии в Иерусалиме.

Одно только казалось странным в отношениях иерусалимского патриарха к начальнику русской иерусалимской духовной миссии, именно то, что, неоднократно высказав свое недоумение по поводу истинной цели назначения миссии на Востоке и, в частности, в Св. земле пред архимандритом Григорием (Веглерис)¹⁸¹, в беседах своих с преосв. Кириллом патриарх ни разу не коснулся этого вопроса. Последнее обстоятельство тем менее говорило в пользу совершенной искренности иерусалимского патриарха, что и вселенский патриарх, после торжественного служения с преосв. Кириллом в ночь на Рождество Христово, выражал разным лицам свои подозрения относительно тайного политического характера нашей духовной иерусалимской миссии¹⁸². По сведениям нашего посольства в Константинополе, английское посольство присылало своих агентов к обоим патриархам с вопросом: что за новый посланник русский отправляется, под именем епископа Кирилла, в Иерусалим и с какою именно целию. Вселенский патриарх отвечал, что это дело его не касается и ему ничего неизвестно, и указал на иерусалимского патриарха, как на лицо, преимущественно в этом деле заинтересованное.

Неизвестным осталось, какие объяснения дал английскому посольству иерусалимский патриарх, но полная откровенность, с какою преосв. Кирилл постоянно говорил ему о чисто духовном характере своей миссии, должна была убедить его совершенно в чистоте намерений русского правительства относительно греческой церкви.

С своей стороны, русский посол в Константинополе поспешил предупредить всякие превратные толки и подозрения на счет цели нашей иерусалимской миссии со стороны французского посла, заговорив с ними первый о прибытии в Константинополь нашего епископа, как лица, посылаемого в преемники бывшему уже там настоятелю нашей миссии, с целию надзора и покровительства постоянно увеличивающимся нашим поклонникам в св. граде. Русский посол, кроме того, добавил, что в данной преосв. Кириллу инструкции ему вменено в обязанность войти в дружелюбные сношения с латинским духовенством, находящимся в Иерусалиме, согласно с состоявшимся в последнее время между обоими правительствами самым искренним сближением по поводу вероисповедных вопросов. Объяснения эти были приняты с видимым удовольствием французским послом, который, в свою очередь, обещал предупредить латинское духовенство в Иерусалиме о приезде русского епископа в том же смысле взаимного доверия и таким образом приготовить ему ласковый прием со стороны своих единоверцев¹⁸³.

Вообще из всего доселе сказанного нами о пребывании преосв. Кирилла в Константинополе и сношений с высшими представителями греческой иерархии видно, что появление его в столице турецкой империи произвело сильное впечатление на греческое духовенство и сразу же принесло заметный добрый результат. Оно содействовало, прежде всего, более искреннему обращению греческого духовенства к нам в тоговременных его нуждах. Последнее стало доверять нам более прежнего во всем, что касалось отношений его к Порте и другим иностранным державам. Его смущала пока только неизвестность положения, какое займет Россия в самых животрепещущих для него вопросах о национальностях, чуждых греческой, именно: болгарской и арабской. Но самым важным результатом сношений преосв. Кирилла с представителями греческой иерархии в Константинополе было возобновление более крепкого сближения греческой церкви с нашим Св. Синодом. Несомненно увлекался, или, быть может, намеренно преувеличивал дело халкидонский митрополит, когда неоднократно возвращался – даже и с некоторою настойчивостью – к мысли о пользе, какую могло бы иметь для греческой церкви присутствие и деятельное участие в константинопольском синоде представителя русской церкви. Но, не придавая значения этой несбыточной мысли, преосв. Кирилл советовал митрополиту халкидонскому, и в лице его всей высшей греческой иерархии, в письменных сношениях константинопольского синода с нашим Св. Синодом не ограничиваться одними праздными уверениями в любви и единомыслии. «Наше правительство, – говорил при этом преосв. Кирилл, – великодушно забывая прошедшее, сделало первый шаг к сближению с Вами, прислав Вам в заложники русского архиерея. Вы должны, с своей стороны, изъявить свою признательность не словами только, но и делом, и приступить в более важным деловым сношениям с Св. Синодом, чем какие были до сих пор». Как достойное начало подобных сношений, преосв. Кирилл, с своей стороны, предлагал иерархии обратиться с братским посланием к русскому Св. Синоду о взаимном признании святых обеих православных церквей, которые в течение нескольких десятилетий почитались уже в России, не будучи признаны греческою церковью, и наоборот. Мысль эта была принята греческими иерархами, по-видимому, с особенною радостию и с желанием содействовать ее осуществлению¹⁸⁴.

Довольно продолжительное пребывание преосв. Кирилла в Константинополе на пути в Иерусалим получило особенно важное значение потому, что оно, как мы уже заметили, совпало с другими весьма важными историческими событиями, отчасти уже совершившимися, а отчасти только подготовлявшимися тогда. Одним из таких событий, именно последнего рода, был т. н. греко-болгарский спор, готовившийся тогда, т. е. в 1857/8 г. к переходу из долголетней, упорной и настойчивой борьбы к открытому разрыву между греками и болгарами.

К началу сороковых годов относится первый акт греко-болгарской распри. Первоначальные желания болгар были умеренны. Болгаре просили только назначить в болгарские епархии архиереев болгарского происхождения, чтобы они могли объяснять своим пасомым – болгарам христианские обязанности их к Богу, правительству и ближним на понятном для них языке. В этом смысле представители болгарского народа подавали просьбы самой константинопольской патриархии, турецкому правительству и даже самому султану Абдул-Меджиду во время его путешествия в 1846 году в пределах бывшего болгарского царства. Один только сколько-нибудь важный результат имела эта первоначальная, сравнительно спокойная борьба между греками и болгарами на почве религиозной. В конце 1840-х годов болгарской константинопольской общине разрешено было устроить свою церковь в столице Турецкой империи. Церковь эта была, действительно, устроена в 1849 году сначала в частном доме, а в 1851 году к этой церкви был рукоположен даже особый епископ славянского происхождения. На этом и покончился первый фазис греко-болгарской распри.

Крымская война России сначала с Турцией и потом с западноевропейскими державами на время прекратила церковный спор между греками и болгарами. И те и другие с одинаково напряженным вниманием, хотя, кажется, и с различными чувствами следили за ходом этой борьбы. Болгары возлагали большие надежды на Россию, и, в случае победы ее, ожидали для себя политического и духовного освобождения. Наоборот, греки, так недавно еще освобожденные Россиею от турецкого ига, со страхом представляли себе победу России, единоплеменницы славян, которая могла своим влиянием на Востоке положить непреодолимую преграду их эллинофильским стремлением. Высшая греческая иерархия, начиная с самого вселенского патриарха, открыто заявляла о своих совсем недружелюбных чувствах в отношении к России во время крымской войны.

По окончании войны, когда ослабело влияние России на православном Востоке и когда, лишившись покровительства России, православные христиане Востока были предоставлены всецело самим себе, борьба между греками и болгарами возобновилась еще с большею силою. Усилению греко-болгарской распри в это время немало содействовала также и инословная пропаганда, для которой вражда между православными национальностями Востока была весьма выгодна. Первоначальные умеренные желания болгар теперь уже значительно расширились. С изданием гатти-гумаюна, болгары получили надежду, что во время общих преобразований, проектированных в нем, будут удовлетворены и их стремления и желания, и решились энергически искать этого удовлетворения. Они желали теперь иметь у себя богослужение на славянском языке, высшее духовенство из природных болгар и представителей из своей нации в патриаршем синоде и смешанном совете¹⁸⁵.

В таком именно положении находился греко-болгарский церковный вопрос, когда преосв. Кирилл прибыл в Константинополь на пути в Иерусалим. Должно заметить, что наше правительство с самого начала следило весьма внимательно за прискорбною распрею между двумя единоверными народами православного Востока. Оно постоянно старалось всячески о том, чтобы примирить враждующих, и с этой целью желало иметь самые точные и беспристрастные сведения как об истинных причинах, вызвавших спор между вселенскою патриархиею и болгарами, так и о настоящем положении дела¹⁸⁶. Между прочим, и преосв. Кириллу было поручено, вероятно, частным образом от министерства Иностранных дел поближе познакомиться с положением, в каком находилась греко-болгарская распря, во время пребывания своего в Константинополе. Действительно, преосв. Кирилл принимал меры к тому, чтобы более или менее близко познакомиться с истинным положением греко-болгарского церковного вопроса. Как мы уже видели, он заводил речь об этом с некоторыми из греческих иерархов. Виделся он также в Константинополе и с представителями болгарского народа.

Результатом всего этого было мнение преосв. Кирилла о греко-болгарском церковном вопросе, изложенное в особой записке на имя Министра Иностранных Дел. Мнение это было не в пользу болгар. Представители болгарского народа, являвшиеся к нему в Константинополе, произвели на него неблагоприятное впечатление. «Началась беседа, – говорит он в своей, упомянутой нами сейчас, записке, – обычными жалобами и просьбами о помощи. Дело дошло до вопроса: в чем же собственно нуждаются и чего хотят болгары? Говорят, что нужно им непременно своих архиереев. Много ли кандидатов? Два: Иоанникий и Иларион. Что могут сделать два архиерея в отношении к 5 миллионам народа, без помощи приходского духовенства, более или менее подготовленного к своему делу? Очевидно, ничего. Выходит, что нужно еще прежде иметь училища. Отвечают, что низшие училища есть и довольно успешно распространяют грамотность, так что почти весь народ болгарский – народ грамотный; остается желать семинарий для духовенства. Совершенно справедливо; но есть ли подготовленные начальники и наставники? Увы! четыре человека, научившиеся кое-чему кто в России, кто в Германии, составляют слишком скудный и недостаточный запас просветителей духовенства. Сами сознаются, что не склеили бы у себя чего-нибудь дельного, а надеются на патриархию; сами видят, что еще не довольно ясно понимают, чего хотят, а уже спешат просить денег у России, и, при случае, готовы роптать на Россию точно также, как ропщут на греков. В довершение всех бед, нет у этих несчастных средоточия забот о благе отечества. Что болгарин, то попечитель общественного блага; что лице, получившее некоторую тень образования, то особая система общественного благоустройства, особые меры к обеспечению блага общества; а в начале всего – своего собственного существования. Немудрено, что, при таком порядке вещей, являются архиереи-болгары, которые не только скрывают, что они болгары, во и положительно забывают свой природный язык, – бывают вельможи, которые вспоминают, что они болгары, только тогда, когда перессорятся с греками и хотят отомстить им бурями в стакане воды. Насколько виноваты в подобных случаях греки и насколько правы жалующиеся на них, – определить очень трудно»¹⁸⁷.

Таким образом, преосв. Кирилл не сочувствовал стремлениям болгар в том виде, как эти стремления определились во время его пребывания в Константинополе, собственно потому, что признавал осуществление их совершенно несвоевременным и даже вредным для дела самих же болгар. Он признавал безусловно необходимым предварительно возвысить уровень умственного развития и просвещения болгарского народа вообще и, в частности, болгарского духовенства. На эту точку зрения он старался поставить, как мы знаем, и греческих иерархов, с которыми приходилось ему беседовать в Константинополе. Но независимо от несочувствия болгарским притязаниям, как несвоевременным, преосв. Кирилл во время пребывания своего в Константинополе старался показать возможное внимание к здешней болгарской общине. Как видно из письма его к м. Григорию от 26 февраля 1858 года, преосв. Кирилл 27 декабря 1857 года служил даже, «к великой радости болгар, в их скудной, маленькой церкви св. Стефана»¹⁸⁸. Это последнее обстоятельство, т. е. служение преосв. Кирилла в болгарской константинопольской церкви вызвало даже недовольство в греческой иерархии и, должно согласиться, не несправедливое, если только верно, что преосв. Кирилл служил без предварительного согласия вселенского патриарха. Когда 19 мая 1858 г. архим. Порфирий (Успенский) был у патриарха иерусалимского, то последний, между прочим, сказал ему: «соборными правилами и обычаями ограждены права и определены взаимные отношения предстоятелей всех церквей в предотвращение всяких тревог и смут, какие они могли бы причинять друга другу, действуя самовольно. Все мы должны свято соблюдать эти правила и обычаи. А ваш мелитопольский, при появлении своем между нами, нарушил их. Здесь (т. е. в Константинополе) не только епископы, но и мы – патриархи не властны отслужить ни одной литургии, не испросив соизволения на то местного архиепископа. Мелитопольский же служил в здешней болгарской церкви без спроса, как будто приехал в свою епархию. Его святейшество (т. е. патриарх константинопольский) извинил бы такой поступок его молодостью и неопытностью его; но так как при нем находился архимандрит Григорий Веглерис, грек и цареградец, которому очень хорошо известны здешние обычаи и уставы, то в поступке, о котором я говорю, усмотрено было неуважение к преемнику святого Иоанна Златоустого, – неуважение, свойственное людям, привыкшим действовать везде по праву сильного... Впрочем, архимандрит Григорий извинился пред Его Святейшеством вместо мелитопольского»¹⁸⁹.

В описанных нами выше сношениях преосв. Кирилла с представителями высшей греческой иерархии и болгарской общины в Константинополе время незаметно прошло до 10 января 1858 года. Сначала преосв. Кирилл предполагал отправиться с своею миссиею в дальнейшее путешествие 10 января 1858 года на пароходе французского общества «Messageries imperiales». Но свирепствовавшая около этого времени, в течение нескольких дней, необыкновенно сильная буря, при снежной метели и стуже, доходившей в Константинополе до 5°, заставила миссию отложить свой отъезд в Иерусалим еще на пять дней.

Эти пять дней были проведены преосв. Кириллом не без пользы для цели его последующего служения. В это время ему явилась возможность представиться Великому Визирю и Министру Иностранных Дел Турции, повидаться с высшими лицами армяно-григорианского духовенства и утвердить на более прочном основании духовную связь свою с патриархами – вселенским и Иерусалимским.

Хотя свидание с турецкими министрами и не входило к первоначальную программу миссии преосвященного Кирилла и, в частности, его деятельности во время остановки в турецкой столице, но при более продолжительном его пребывании здесь, оно оказалось весьма уместным и полезным для упрочения, в глазах Порты, уже призванного ею официального характера нашей духовной миссии в Иерусалиме. Общее внимание, какое возбудило прибытие в Константинополь русского епископа с миссиею, его частые поездки в Фанар к патриархам и членам Синода и посещения ими преосв. Кирилла, служения его в Константинопольской патриархии и в болгарской церкви, – все это легко могло возбудить подозрение Порты на счет мнимо-политической цели посольства преосв. Кирилла на Востоке. В видах предупреждения подобных неправильных толков, русский посол в Константинополе предложил преосв. Кириллу представиться лично турецким министрам, каковое предложение он и принял.

Аали-паша (великий визирь) и Фуад-паша (министр иностранных дел) с заметным удовольствием приняли известие первого драгомана русского посольства о желании преосв. Кирилла видеться с ними. Фуад-паша, кроме того, заметил, что он, будучи неправильно заподозрен русским правительством во враждебных России действиях по вопросу о святых местах, желает искупить приписанную ему вину всевозможным вниманием и предупредительностью к русскому епископу.

Фуад-паше и был сделан первый визит преосв. Кириллом 10 января 1858 года в сопровождении первого драгомана (Аргиропуло) и секретаря (Новикова) нашего посольства. В первую минуту свидания с преосв. Кириллом, Фуад-паша не мог скрыть благоприятного впечатления, произведенного на него благородною наружностию и осанкою начальника русской иерусалимской миссии. «Comme Votre Evêque a ľ air distingué», – сказал он вполголоса г. Аргиропуло как бы в невольном признании. Приняв преосв. Кирилла не только ласково, но и с некоторым почетом, он в дальнейшем разговоре называл его по-французски mon Seigneru и son Eminence и вообще старался показать всю свойственную ему любезность и остроумие.

Преосв. Кирилл, с своей стороны, выразил удовольствие, что имеет честь познакомиться лично с его превосходительством и, как новый человек в крае, просит его покровительства на будущем своем поприще. Фуад-паша отвечал готовностию отдать себя в полное распоряжение преосв. Кирилла и снабдить его теплыми рекомендательными письмами к иерусалимскому паше Суррею, который находился при нем в качестве секретаря в бытность его в Княжествах Дунайских в 1849 г. Преосв. Кирилл заметил, что так как он имеет намерение остановиться в Бейруте на несколько дней, и со временем побывать и в Дамаске, то ему было бы весьма полезно получить такие же рекомендательные письма и к тамошним турецким властям. В ответ на это Фуад-паша предложил ему составить список всех лиц, к которым он желал бы иметь рекомендательные письма, обещая исполнить все желания его в точности. И, действительно, пред отъездом преосв. Кирилла из Константинополя, ему прислали были для вручения лично, по принадлежности, письма Фуада, за открытою печатью, к губернаторам Бейрута, Дамаска и Иерусалима.

Подобный же прием встретил преосв. Кирилл и у великого визиря, хотя, по личному характеру Аали-паши, более скрытному и воздержному, равно как и по высокому его положению в Порте, свидание это, по необходимости, отличалось некоторою степенностью в приемах и этикете. Тем не менее великий визирь сделал несколько шагов навстречу преосп. Кириллу, посадил его возле себя, при прощании жал ему руку и приводил до дверей. Преосв. Кирилл изъявлял и здесь чувство искреннего удовольствия по поводу того, что получил возможность представиться его светлости и поручить себя его покровительству. Аали-паша принял эти изъявления, как будто, с некоторою застенчивостью, обещая сделать все, что только будет лично от него зависеть.

Соглашаясь на свидания с турецкими министрами, преосв. Кирилл имел при этом в виду еще одну важную цель: приобрести в глазах высшего греческого духовенства на Востоке положение, по возможности, независимое от расположения этого последнего к нему. Справедливость подобного расчета начала оправдываться, по-видимому, уже во время пребывания его в Константинополе. Посещение преосв. Кириллом Порты возвысило его в глазах патриархов и того духовенства, среди которого он призван был действовать в скором будущем.

Константинопольский патриарх при свидании с преосв. Кириллом в то самое утро, когда он должен был отправиться в Порту, просил его обойти молчанием все доверенные ему желания и стремления греческого духовенства, во время происходивших объяснений с ними. Самые турецкие министры принимали преосв. Кирилла по-видимому, не как простого преемника бывшему настоятелю негласной в то время иерусалимской миссии, деятельность и средства существования которого находились в непосредственной зависимости от местного греческого духовенства, а как самостоятельного представителя интересов русской церкви и русского паломничества на православный Восток.

Русское посольство в Константинополе, с своей стороны, желало содействовать осуществлению подобного самостоятельного положения начальника нашей духовной миссии в Иерусалиме. В этом смысле был сделан намек иерусалимскому патриарху драгоманом посольства г. Мострасом в откровенном разговоре с ним. Доказывая патриарху необходимость содействовать всячески начальнику русской миссии в Иерусалиме в удовлетворении всех его законных нужд и требований, как то: относительно помещения, свободного совершения богослужения в свв. местах и т. п., драгоман от себя коснулся слегка возможности, в случае нужды, потребовать ему от Порты официального признания за ним тех же самих преимуществ, какими пользуются в Иерусалиме начальники инославных христианских миссий. В ответ на это иерусалимский патриарх выразил теплую готовность установить свои отношения к преосв. Кириллу на почве самого откровенного дружества. Оп спрашивал при этом у драгомана Мостраса о впечатлении, какое произвел на начальника нашей миссии первый прием его патриархом. Драгоман отвечал, что ему самому показалась странною некоторая холодность патриарха в ответ на откровенное и преданное обращение преосв. Кирилла к нему. «Преосв. Кирилл, – заметил в конце драгоман, – был несколько смущен тем, что Вы не обменялись с ним братским поцелуем подобно тому, как это сделал Ваш вселенский собрат».

Патриарх иерусалимский оправдывался тем, что, по существующему на Востоке обыкновению, всякий епископ целует руку у патриарха, и незнанием, что этот обычай не принят в России. Патриарх, впрочем, был успокоен драгоманом, уверившим его, что, с каждым новым свиданием, преосв. Кирилл был все более и более доволен обращением с ним Его Блаженства.

Все это подготовило тот искренний обмен взаимных выражений чувств и мыслей между иерусалимским патриархом и преосв. Кириллом, который (обмен) последовал при прощальном свидании между ними 14 января 1858 года.

В виде вступления в любопытную беседу, во время этого свидания, иерусалимский патриарх сказал преосв. Кириллу, что он поджидал его во все то утро, в которое он ездил в Порту, и хотя был болен, но приказал принимать, из всех посетителей, только его, имея нужду переговорить с ним наедине. Затем патриарх выразил сожаление по поводу скорого отъезда преосв. Кирилла, так как это помешает ему отпраздновать, вместе с двумя патриархами, их общие именины на праздник св. Кирилла иерусалимского 18 января. «Мы надеялись, – сказал он, – что три Кирилла соединятся в этот день в духовном общении любви и мира. Я рад, что вижу Вас, так как могу Вам сказать теперь от души, что я вполне доверяю Вам». «А я, – отвечал ему преосвященный Кирилл, – счастлив, что слышу от Вас такое признание. Я боялся более всего отсутствия доверия и искренности со стороны Вашего Блаженства, без чего труды мои в Иерусалиме остались бы тщетными. Дли этого я, с первого же свидания с Вами, старался внести в мои отношения в Вам всю возможную искренность и прямодушие. Признаюсь откровенно, что если бы я не удостоился этого взаимного доверия, столь существенно необходимого для достижения общей нашей цели на пользу православия, то, не имея никаких тайных побуждений к пребыванию во св. граде, я просил бы свое правительство вызвать меня оттуда, как бесполезного деятеля». «Я был несколько предубежден против Bac, – отвечал на это патриарх. – Архимандрит Григорий (Веглерис) первый выставил предо мною Вашу личность с самой выгодной стороны. Теперь же, повторяю Вам, что мне не нужно посредников, чтобы увериться в прямодушии Вашем, я читаю его в Вашем светлом взоре».

Дальнейший разговор соответствовал началу. При прежних свиданиях, заметно было стремление патриарха поставить преосв. Кирилла, как начальника нашей иерусалимской миссии, в полную зависимость от произвола святогробского духовенства; стеснить свободу действий его целым рядом местных условий; извинить заранее всякую вольную и невольную ошибку патриарших наместников в отношении к миссии невежеством, грубостью, незнанием приличий. Теперь патриарх просил преосв. Кирилла обращаться с полным доверием к его наместникам во всякой нужде, обещая немедленное удовлетворение, по мере сил, для чего даны были уже им, по его словам, самые точные приказания. С этою же целию патриарх вручил преосв. Кириллу открытое письмо к своему епископу в Иерусалиме, исполненное самой отеческой заботливости о нашей миссии. Кротость и благодушие преосв. Кирилла выставлялись в этом письме наравне с отличным умом и ученостью и высоким доверием, каким он облечен был от лица русской церкви. Приобрести его благорасположение, во всем угождать ему, – писал патриарх, – вот лучшее средство исполнить долг благодарности в отношении к русской церкви, издревле нам благодетельствовавшей и не перестающей и ныне приходить к нам на помощь.

Во время продолжения беседы патриарх иерусалимский коснулся вопроса о необходимости теперь более, чем когда-либо прежде, иметь русского консула в Иерусалиме. «Я и прежде, – говорил он, – просил о том русское правительство чрез здешнее посольство, не из личных целей и прихоти, а единственно из уважения к чести русского имени и ради пользы церкви православной. В бытность мою в Иерусалиме, мне бывало прискорбно видеть, что христиане всех других исповеданий собирались в храме, имея во главе своих официальных представителей, и только одна православная община была лишена этого счастья. Сверх того, Вы увидите, как тяжело будет Вам заниматься полицейским надзором за всеми поклонниками».

Патриарх предлагал для этого поста русского вице-консула в Яффе г. Марабути, о котором отзывался, как о человеке не только усердном и распорядительном, но и пользующимся общим уважением по уживчивому своему характеру и умению ладить со всяким.

Вселенский патриарх, с которым преосв. Кирилл виделся в последний раз накануне своего отъезда из Константинополя, провожал его, по-видимому, с искренним сожалением. Сожаление это относилось столько же к личности преосв. Кирилла, который сумел снискать любовь и уважение всех членов Синода своею обходительностью и вниманием к ним, сколько и к официальному положению его, как посредника между восточною и русскою православными церквами. Эта мысль о необходимости иметь при русском посольстве в Константинополе духовное лицо для живых сношений чрез него между русскою и греческою церквами, по-видимому, ни на минуту не оставляла вселенского патриарха. Временное пребывание преосв. Кирилла в Константинополе значительно оживило сношения наши с греческою церковью и, по мнению самого русского посланника в Константинополе, представило греческой иерархии естественный повод для частых свиданий и доверенных объяснений с представителями русской церкви и правительства без всяких опасений со стороны Порты, а русским дало возможность сделать более основательную и снисходительную оценку нужд и печального положения греческой церкви. Отъезд преосп. Кирилла прерывал начавшееся, при столь благоприятных условиях, и подававшее добрые надежды в будущем, сближение обеих церквей. Вот почему в особенности вселенский патриарх сожалел об отъезде преосв. Кирилла и выражал это сожаление с трогательным чувством, в искренности которого невозможно было сомневаться.

Преосв. Кирилл, с своей стороны, старался успокоить вселенского патриарха и предлагал ему в посредники между единоверными церквами будущего настоятеля русской посольской церкви в Константинополе¹⁹⁰. Вселенский патриарх отвечал на это, что доверие дается не вдруг, и что он желал бы, поэтому, в важных делах, решение которых готовилось тогда в церкви, испрашивать письменно советов и мнения преосв. Кирилла чрез доверенных людей, а не чрез посредство митрополитов его синода, так как он боится, оказав предпочтение одному из них, возбудить зависть и недоброжелательство прочих. Прощаясь с преосв. Кириллом, вселенский патриарх упросил его принять на память изданный в Афинах Катихизис греческой церкви. «Самая книга, – сказал он при этом, – будет вам напоминать обо мне; а о содержании ее я буду ожидать вашего просвещенного мнения».

Преосв. Кирилл, пред отъездом из Константинополя в Иерусалим, посетил еще раз некоторых из членов константинопольского патриаршего синода. У одного из них (дерконского митрополита) он видел нового филиппопольского епископа, переведенного туда из Смирны на смену бывшего митрополита Хрисанфа. К удивлению преосв. Кирилла, этот епископ, пользовавшийся среди греческого духовенства славою образованного и даже ученого архипастыря, выражал самые гуманные воззрения на греко-болгарский вопрос и объяснил преосвященному Кириллу, что он нарочито решил продлить время своего пребывания в Константинополе для того, чтобы хоть сколько-нибудь научиться славянскому языку, знание которого он считал необходимым для добросовестного исполнения своих новых обязанностей. «Если бы так рассуждали и так делали все греческие архиереи, посылавшиеся в болгарские епархии, – замечает по этому поводу преосв. Кирилл, – то греко-болгарский вопрос решился бы скоро и просто».

В последние же дни своего пребывания в Константинополе преосв. Кирилл познакомился с представителями армяно-григорианского духовенства, имея в виду, разумеется, необходимость в будущем иметь дело с этим духовенством. Тоговременный константинопольский армяно-григорианский патриарх – Аюб незадолго пред тем, по преклонности лет, был устранен от управления церковью и от иерусалимского армянского патриарха, был прислан вместо блюстителя константинопольского престола епископ Давид, один из умнейших и образованнейших членов армянского духовенства, считавшийся в то время наиболее достойным кандидатом на эчмиадзинский престол. Узнав о прибытии в Константинополь начальника иерусалимской русской духовной миссии, он предупредил его своим посещением. Поэтому, преосв. Кирилл считал своею обязанностью отплатить ему за эту любезность ответным посещением, что и сделал за несколько дней до своего отъезда на Константинополя. Свидание преосв. Кирилла с армянским епископом Давидом весьма любопытно в подробностях своих, как несомненное доказательство той искренней преданности, какую армяно-григорианская церковь и община не переставали оказывать России. Епископ Давид от лица всего армянского народа свидетельствовал пред преосв. Кириллом о живом чувстве преданности, желании счастья и славы России, прибавив, что армяне дорожат союзом и расположением русской державы и церкви и доказали это своим поведением во время минувшей войны. Не ограничившись, впрочем, одним словесными уверениями, епископ Давид вручил преосв. Кириллу напутственное письмо к иерусалимскому армянскому патриарху от имени и за подписями главных старейшин константинопольского армянского населения. В этом письме русская духовная миссия поручалась особенному попечению иерусалимского духовного главы армянского народа с просьбою отдать в распоряжение начальника русской миссии, на первых порах его пребывания в Иерусалиме, если только он пожелает того, свободную квартиру в патриархии с прислугою, пищею и всякими другими удобствами.

Преосв. Кирилл выразил желание видеть армянскую церковь в Константинополе. Желание его было немедленно исполнено с видимым удовольствием. Он был введен в церковь с торжеством в сопровождении певчих, бывших в диаконских облачениях и со свечами в руках, при стройном пении молитв о благосостоянии церкви, причем это пение, так отличное своею гармониею от резкой нестройности греческих хоров, напомнило русским слушателям духовную музыку наших концертов. Преосв. Кирилл был возведен на ступени алтаря, устроенного по армянскому обыкновению, на возвышении, без иконостаса, и посажен возле престола, в виду собравшегося народа¹⁹¹. В знак духовного единения обеих церквей – русской и армянской, епископ Давид просил преосв. Кирилла прочитать в их храме пред престолом какую-нибудь молитву и затем благословить народ. Охотно исполняя это желание, преосв. Кирилл выбрал с намерением и прочитал тропарь и кондак Троицина дня, ясно выражающие всемирный характер христианской проповеди и заканчивающиеся призыванием всех к церковному единению. Под архипастырским благословением русского епископа все присутствовавшие миряне благоговейно преклонили головы и, когда он проходил по церкви, бросались целовать его руки и одежду¹⁹².

Прежде чем перейти к рассказу о дальнейшем путешествии преосв. Кирилла к месту его служения, мы остановимся здесь на минуту для того, чтобы бросить общий взгляд на результаты сравнительно продолжительного пребывания его в Константинополе. Пребывание это сопровождалось многими положительными результатами. Важнейшим из них бесспорно должно быть признано то, что за время своего пребывания в Константинополе преосв. Кирилл в достаточной степени успел познакомиться с общим состоянием православно-христианской церкви на Востоке. Это обстоятельство имело важное значение для него, так как давало ему возможность ориентироваться в своем новом положении начальника иерусалимской миссии, по крайней мере, на первых порах своего служения на Востоке. С другой стороны, отчасти через русское посольство и отчасти путем непосредственных сношений с иерусалимским патриархом, преосв. Кирилл успел за это время более или менее достаточно познакомиться с тою средою, в которой ему предстояло служить и действовать. Сам преосв. Кирилл о результатах своего пребывания в Константинополе в письме к петербургскому митрополиту Григорию говорит так: «По милости Божией, дивно хранившей доселе миссию, мы достигли, по крайней мере, следующего: 1) патриарх вселенский и синод его возымели полное доверие ко мне и живое желание, чтобы сношения их с Св. Синодом всероссийским, изменив характер размена только одних вежливостей, сделались постояннее, откровеннее и серьезнее. Они с радостью готовы были бы принять от Св. Синода вызов к рассуждению по поводу обобщения почитания святых православной церкви, из которых многие чтутся только в России, а другие известны только на Востоке: вопрос важный, и особенно в настоящее время; вопрос чисто церковный. При несколько большей свободе в Иерусалиме я долгом почту представить Вашему Высокопреосвященству подробнейшие сведения о моих беседах касательно этого предмета; 2) патриарх иерусалимский, не без предубеждения смотревший на новую миссию, в последнее время, как кажется, окончательно примирился с нею. По крайней мере, прощание наше было весьма дружелюбно, и последняя беседа была преисполнена теплоты и искренности. Дерзаю уповать, что грозившие мне затруднения в Иерусалиме невольно ослаблены и облегчены; 3) сношения мои с патриархиею армянскою, питавшею расположение к русским, видимо, скрепили эту связь; 4) знакомство мое и свидание с турецким великим визирем и министром иностранных дел, снабдившими меня рекомендательными письмами, произвело в разных кружках более или менее близких к нам, впечатление, благоприятствующее утверждению самостоятельности миссии. Сближение с арабами и славянами послужило к ободрению тех и других»¹⁹³.

Преосв. Кирилл с миссиею своею оставил Константинополь 15 января 1858 года. Русское Посольство, полюбившее начальника иерусалимской миссии, устроило ему и его миссии самые радушные и торжественные проводы¹⁹⁴.

Подробные сведения о дальнейшем путешествии иерусалимской миссии, продолжавшемся 2 недели, сообщает сам преосв. Кирилл в письмах своих к м. Григорию и петербургским своим родным.

«Путь из Константинополя, – пишет он в письме к м. Григорию от 26 декабря 1858 года, – мы совершили так же благополучно, как и до Константинополя. Бури, на которые была очень щедра нынешняя суровая зима, какой не запомнят на Востоке, предшествовали нам и следовали за нами, но нас, по милости Божией, миновали. Была только одна бурная ночь, в продолжение которой почти непрерывно нас качало во все стороны так, что на палубе и в каютах непрестанно слышался стук перекатывавшихся с места на место вещей, не привинченных к стенам или к полу: это было между Кипром и Бейрутом. Но благодарение Господу, и качка этой ночи на меня не имела большого действия, и из других членов миссии в весьма немногих произвела морскую болезнь, или некоторый страх. Эта великая милость к нам Божия пролагала путь другой милости, другому великому утешению. Приезжая к местам остановок совершенно здоровыми и бодрыми, мы имели возможность удовлетворять желанию здешних христиан и потребности своих душ совершением священнодействий в здешних православных храмах»¹⁹⁵.

Первая станция на пути из Константинополя до Иерусалима была в Смирне. Накануне приезда туда, с острова Митилены прибыл на пароходе преосв. Кирилл, командированный для встречи русской миссии в Смирне, так как митрополит смирнский, видевшийся с начальником нашей миссии в Константинополе, не успел еще прибыть в свою епархию. В патриаршую гостиницу и в митрополичий дом для приветствия русской миссии собралось почти все православное население Смирны. Смирнские граждане упросили преосв. Кирилла отслужить у них литургию¹⁹⁶.

«В первый раз, во время морского путешествия из Константинополя в Иерусалим, – рассказывает преосв. Кирилл об этом служении в своем письме к м. Григорию, – служил я в Смирне, в церкви св. Фотинии, при которой, мимоходом, заметить, выстроена новая, первая на Востоке, прекраснейшей архитектуры колокольня. Это было 18 января в день памяти святителей александрийских Афанасия и Кирилла и день тезоименитства святейшего патриарха вселенского и блаженнейшего патриарха иерусалимского: по замечательному стечению обстоятельств, и преосвященный епископ, кажется, острова Паргоса, вызванный в Смирну для моего приема, называется Кириллом же и 18 числа праздновал день своего ангела. Православные жители Смирны, видимо, обрадованные нашим прибытием, настоятельно просили меня совершить литургию. Я не имел причин отказать. Всенощную отпели на пароходе. Утром, в 8 ч. отправились на берег, покрытый сплошною массою народа. Двор митрополичий, колокольня, храм и в храме каждый угол, всякая колонна, все было покрыто народом. Надобно было видеть нетерпение, с каким каждый спешил принять благословение, или поцеловать хоть край рукава рясы и полы мантии моей; надобно было видеть радость, с какою вся эта масса принимала общее благословение, когда я, поднявшись на лестницу и террасу митрополичьего дома, преподавал благословение; надобно было видеть восторг, с каким народ провожал меня до моей шлюпки, беспрестанно повторяя, что это для него пасха. Для меня это уже был не первый опыт. Я видел слезы радости, с какими смотрели на нас в Константинополе, во время служения, в сонме 14 архиереев, с святейшим патриархом в праздник Рождества Христова; я был свидетелем трогательного торжества болгар, когда служил в их скудной, маленькой церкви св. Стефана 27 декабря прошлого года. Но и на этот раз, как и после, еще невозможно было совершить службу без особенного умиления; нельзя было не растрогаться, смотря на непритворные выражения живой любви о Господе, связующей между собою чад единой истинной церкви Божией, церкви православной»¹⁹⁷.

От Смирны до Родоса миссия проехала, во выражению преосв. Кирилла, «прелестно»¹⁹⁸. У острова Родоса пароход стоял целые сутки; у Кипра тоже была 12-часовая остановка днем. Ни в Родосе, ни в Кипре никто из членов русской миссии не сходил на берег, хотя преосвященный родосский посещал русскую миссию и приглашал в свой город¹⁹⁹. «Но, – пишет преосв. Кирилл м. Григорию, – на мой взгляд не оказывалось особенной нужды в посещении города; напротив, не принося существенной пользы оно могло бы только раздражить врагов православия, которые весьма неравнодушно смотрели на нас и, следя шаг за шагом за нами, весьма неравнодушно выражаются о нас в газетах, хотя и не имеют ничего, что могли бы поставить нам в упрек»²⁰⁰. На пути от Кипра до Бейрута пароход, на котором ехала миссия, должен был выдержать сильный шторм. «Ночь, – писал преосв. Кирилл своим родным, – была страшная»²⁰¹. В Бейруте миссия позволила себе сделать небольшой отдых за время сравнительно продолжительного своего морского путешествия. «На берег я вышел, – пишет преосв. Кирилл м. Григорию, – только в Бейруте, где мне необходимо было видеться с консулом и где первоначально предполагалось сделать мне несколько более продолжительную остановку, хотя впоследствии обстоятельства времени и совет блаженнейшего патриарха иерусалимского и изменили первоначальные предположения. Здесь-то Господь сподобил меня совершить литургию, вторую во время моего морского путешествия, 26 января. Преосвященный бейрутский, добрейший старец сам по себе, тронутый в особенности моим вниманием, тем, что я предупредил его, поспешив к нему тотчас по прибытии в Бейрут, просил меня отслужить на другой день вместе с ним. Собрание народа, усердие молящихся и жажда принять благословение от русского архиерея были и здесь так похожи на то, что виделось в Смирне. Народ провожал меня до моей квартиры, приготовленной в доме одного из почетнейших здешних граждан: вместе с народом приняли от меня благословение и два маронитских священника и притом весьма благоговейно, что очень порадовало здешних православных. В тот же день меня пригласили на экзамен в местную народную школу, в которой обучаются дети местных арабов – православных, – их больше всего (10:3:1), – латины и магометане. Экзамен произвел на меня весьма разнообразные впечатления. Дети вообще удивительно способны в противность уверениям врагов населения восточного. Но, к крайнему прискорбию, прекрасная почва эта попала в руки чуждых делателей. Учитель в школе – маронит; главный предмет преподавания – французский язык, делающий изумительные успехи на Востоке»²⁰².

При обсуждении в России маршрута путешествия иерусалимской миссии на Восток в числе пунктов, которые миссия должна была посетить, на пути в Иерусалим, намечался, между прочим, и Дамаск. Находили необходимым, чтобы, познакомившись в Царьграде с двумя восточными патриархами – вселенским и иерусалимским, преосв. Кирилл посетил в Дамаске и третьего патриарха – антиохийского, тем более, что с ним начальник нашей миссии должен был иметь дело впоследствии. Однако же некоторые обстоятельства и условия, выяснившиеся позже, заставили преосв. Кирилла отступить от заранее намеченной программы путешествия. «Путешествие из Бейрута в Дамаск, предполагавшееся при моем отправлении на Восток, – пишет преосв. Кирилл м. Григорию, – еще в Константинополе возбуждало против себя возражения со стороны патриарха иерусалимского, который выразил опасение, что уклонение мое с прямого пути из Царьграда в Иерусалим для свидания с третьим патриархом, после свидания с двумя в Стамбуле, могло бы возбудить неосновательные подозрения с разных сторон. По прибытии в Бейрут, я узнал, что это путешествие было в то время и невозможно потому, что в горах выпал снег, какого не запомнят с 1812 года. Путешествие, по сим причинам, отложено до времени после Пасхи, когда предполагаю проехать в Бейрут, где будет и патриарх антиохийский, а потом уже в Дамаск, и некоторые его окрестности, хотя очень немногие потому, что благоразумие, наконец, требует некоторой осторожности в отношении к личному моему посещению здешних местностей и селений, слишком уже сильно сочувствующих русскому архиерею и слишком много возлагающих на нас надежд. Всему будет время; всему должна быть мера. На первый раз я не рассудил оставаться долго и в Бейруте, хотя консул и уговаривал и даже устрашал трудностью пути после недавних бурь.

С упованием на милость Божию, 27 числа вечером пустились мы в последний переезд от Бейрута до Яффы, требовавший 12 часов. Море было очень тихо и пристань, часто вовсе неприступная, чего и на этот раз опасались, ровна и гладка, как стекло. По милости блаженнейшего патриарха иерусалимского, в Яффе приготовлен уже был нам приют²⁰³ и стол; патриарх армянский сделал распоряжение, чтобы и армянские монахи встретили нас; народ православный ждал уже c некоторым нетерпением нашего прибытия. Отрадно и умилительно такое сочувствие, хотя мне собственно и нелегко потому, что прямо с дороги я должен был начать прием посетителей, постоянно сменявших друг друга с утра до ночи в продолжение двух с половиною дней, прожитых мною в Яффе. Сколько радости выражено, сколько жалоб и просьб, и надежд высказано было мне в эти два дня! Бедные, брошенные люди рады были отвести душу, и старики с детскою простотою спешили говорить за всех, приходя ко мне по нескольку раз. Утешительно, что ни бесчеловечное коварство врагов, ни холодная бесчувственность и безжалостность своих не поколебали в этом терпеливом и кротком стаде Христовом любви к православию и церкви. Умилительно было смотреть на собрание православных в храме 30 января в день памяти трех вселенских учителей и святителей, когда литургию совершал один из моих иеромонахов, а я, по усиленному прошению жителей, стоял обедню среди народа, на архиерейской кафедре, принимая, по здешнему обычаю, участие в священнодействии преподаванием мира, чтением символа веры и молитвы Господней, и раздаянием антидора. Невозможно описать радость, с какою обращены были на меня взоры православных здешних, всех от мала до велика; с каким усердием ловил народ каждый мой поклон, чтобы разделить его со мною. Это была одна молящаяся семья, в которой я, хотя и недостойно, занимал место отца; и умиленна была молитва этой семьи»²⁰⁴.

С прибытием в Яффу, окончилось морское путешествие нашей миссии. Путешествие это и само по себе и вследствие непривычки к нему преосв. Кирилла значительно утомило этого последнего. Но утомленный телом, с спокойным, по-видимому, духом вступал преосв. Кирилл на почву святой земли и готов был совершить последний свой переезд до Иерусалима. «Морской путь свой кончил я 28 января, прибыв утром в Яффу, – писал он 1 марта 1858 года преосв. Макарию. – Ужас, какое расстояние, как подумаешь о нем, бывало, в Петербурге. Мне не казалось этого, когда, стоя на террасе монастырской, под стеною которой море хлещет и катит волны свои в необозримую даль, я смотрел на море в прекрасную лунную ночь и в теплый светлый полудень. Так ли уж сильны впечатления прежней жизни, так ли уж легок и углажен был для меня, особенною милостию Божиею, сложный и разнообразный путь мой, что впечатления долгого путешествия не вытеснили из души круга дорогих обликов и воспоминаний... хлопоты переезда и так называемого водворения (к моему постоянному двору слово это очень идет) в Иерусалиме сокращают немножко и эти пять недель»²⁰⁵.

О последнем своем переезде из Яффы до Иерусалима и прибытии в св. град преосв. Кирилл очень подробно говорит в своем письме к м. Григорию от 26 февраля 1858 года. «30 января, в час по полудни, – пишет он здесь, – пустились мы, в сопровождении генерального нашего консула и консула яффского, греческих и армянских монахов, и некоторого числа наших поклонников, в последний путь – до Иерусалима. Прекрасный был день! Прекрасная и дорога довела нас до Ремли (древней Рамы). Непривычный ездок верхом на лошади, я однакож был настолько спокоен, что трогательные библейские воспоминания свободно входили в мою душу, и сердце трепетало от умиленной радости. Путешествие продолжалось четыре часа. За час до Ремли встретил нас начальник города с своими кавалерами (баши-бузуками), которые гарцевали под звуки турецкого барабана, удивляя странников своею удалью и необыкновенною быстротою и ловкостью своих коней. Признаться, это так мало подходило к настроению моих чувств и мыслей, так болезненно действовало на мои нервы, так дурно укладывалось в моей душе с библейскими воспоминаниями, что слезы наплывали на мои глаза и я, в собственном смысле слова, страдал в продолжение всего этого времени²⁰⁶. Но надобно ценить усердие и щадить чувства и понятия других, когда их поправить не в силах; надобно было благодарить за оказанное внимание, и я благодарил непритворно – потому, что, каков бы ни был образ выражения, но усердие начальника города и свиты его было искренно: они не знали, как бы обязать меня больше; секретарь градоначальника упросил меня ехать на его прекраснейшей, не совсем по седоку, лошади, которой даже не хотел взять и обратно. Благодарность, конечно, не ограничивалась словами. На Востоке слово пролагает только путь даянию. Должно сознаться, что путей этих пролагается уже слишком много, несравненно больше того, сколько обыкновенно предполагается при снаряжении подобных нам путешественников. Из Ремли, куда иерусалимский паша выслал агу с десятком своих кавалеров, патриархия – архимандрита с своими монахами и армянский патриарх также архимандрита с братиею, выехали мы в 6 ч. у. 31 января. В пять с половиною часов вечера в тот же день, после двух непродолжительных остановок, прибыли мы в св. Иерусалим, благополучно окончив (все, кроме только о. иеромонаха Ювеналия, на три часа до Иерусалима упавшего вместе с лошадью на одном очень крутом подъеме и ушибшего себе ногу, хотя и не крайне опасно), трехмесячное странствование в самое дурное время года.

Что сказать об этом последнем путешествии? Трудно найти в русском языке слова, которыми бы можно было назвать то, что здесь называется дорогою в Иерусалим, особенно начиная с трех часов от Ремли²⁰⁷, трудно было бы и красками изобразить эти уступы между постоянно возрастающими горами, сложенными из камней, один слой на другом, выдающихся уступами, подобно ребрам остова какого-нибудь великана; эту лестницу, образованную самою природою из выдающихся камней, на которые лошадь должна взбираться с крайними усилиями (только здешние лошади и мулы и способны к этому), осторожно выбирая местечко, где ступить ногою, между обсыпавшимися обломками камней; эти скользящие тропинки, теряющиеся в горах, эти неожиданные повороты на окраине рвов, эти спуски (один в особенности), каких в России не создаст самое пугливое и расстроенное воображение; и все это тянется непрерывно до самого Иерусалима; трудно выразить ощущения непривычного странника по такому пути, обязанного просидеть на лошади почти десять часов сряду. К концу пути замирает всякое ощущение, и страх угрожающих на каждом шагу опасностей, и даже желание конца этому путешествию. Может быть, это и хорошо, в том, по крайней мере, отношении, что к Иерусалиму для новых впечатлений привозишь душу свободную от всего искусственного и своевольного, от всякой напряженной и насильственно выжатой мысли, от всяких преднамеренных планов и предначертаний, от всякого произвольно выжатого из сердца чувства. Таково, по крайней мере, было состояние моей души, когда мы приближались к Иерусалиму. Я уже не имел способности пересесть с своей лошади на патриаршую, которую выслали для меня за час пути до Иерусалима; не имели возможности расстроить меня, как пред Ремлею, ни турецкий барабан и наряд турецких кавасов, высланных мне на встречу пашею, ни первый обмен приветствия с духовенством греческим и армянским (от которого была даже речь на русском языке), провожавшим меня до Иерусалима.

Иерусалим открывается глазам вдруг, когда выезжаешь из-за горы. В тот раз, когда мы приближались к нему, было время захождения солнца. «Вот и Иерусалим», – сказали мне, и солнце, садившееся в тучах, как бы нарочно, бросало в это мгновение несколько последних лучей, облило розовым светом сначала гору Елеонскую, видевшуюся мне через город, потом самый город, и – скрылось. Невыразимая минута! Дивная минута небесной радости и мира! Как будто и не было этой дикой, невообразимой дороги по ступеням скал и гор; как будто и не было десятичасового труда непривычной езды и крайнего изнеможения сил от непривычного и тяжелого путешествия. Не было места и размышлению. Душа вся вселилась в очи, и св. Иерусалим подавал небесный привет прямо сердцу, и сладостно было сердцу, и молитва сама собой неслась к св. гробу и выше – к горнему Иерусалиму, к Воскресшему из гроба.

Не знаю, в какой степени правы те, которые предварительно рассказывали мне, что Иерусалим угрюм и мрачен. Может быть, примечу когда-нибудь и это. На первый раз он показался мне светел, как дом Божий, любезен сердцу, как отечество. Благословляю Господа, что сподобил меня неожиданного утешения видеть св. град и Божий гроб, – утешения, выше которого в жизни можно указать немного.

Стены Иерусалима и врата яффские, которыми нам должно было вступить в Иерусалим, покрыты были народом, ждавшим уже несколько часов приезда русской миссии. Местные греки и арабы, армяне и франки, русские и пришельцы всех стран мешались между собою в этой массе, сложившейся из нескольких тысяч человек и двигавшейся вперед по мере того, как мы приближались ко вратам. Некоторым господам было крайне неприятно смотреть на наш поезд, в котором и армяне, с епископом во главе, принимали прямое и открытое участие; можно было отличить их дышавшие любопытством и не очень радостные лица: их было не так много, как, может быть, им самим желалось. Зато трудно перечислить тех, которые, стоя или идя по обеим сторонам дороги, умиленно просили и с жадностию ловили благословение от русского архиерея; трудно описать чувства этих тысяч православных, между которыми у одних лились неудержимые слезы, у других вырывались крики восторга, у иных вырывались трогательные выражения благодарности к Господу, положившему на сердце православного царя русского послать во св. град архиерея русского. Я не смел делать сравнений; может быть, и не мог делать в эти минуты; но приходилось не раз слышать, что многим наглядно напоминался вход Господень в Иерусалим, и, смотря на наш въезд, какого не припомнят самые жители Иерусалима, многие проливали слезы умиления.

Во вратах св. града нас огласила громогласная православная песнь: «Достойно есть». Ее пели русские поклонники, во главе которых один русский иеромонах встретил меня в епитрахили и с крестом. Потрясающие минуты! Певчие наши – поклонники – с радости не щадили голоса и груди, точно так же, как другие не щадили своих костей, пробиваясь сквозь сплошную массу ко мне, чтобы прикоснуться к моей рясе. Богородичны оглашали весь путь от врат до моей квартиры, где кавасы едва в состоянии были вырвать меня из толпы, готовой, казалось, от усердия разорвать меня на части. Священник с крестом, уже в фелони, с диаконом в стихаре, a певчие с пением: «Спаси, Господи, люди твоя» ввели меня в отведенный мне дом, совершили коротенькую литию и возгласили многолетие Благочестивейшему Государю Императору со всем Августейшим Домом и Святейшему правительствующему всероссийскому Синоду. Возвратный путь к монастырям, где жили, поклонники также оглашали торжественным пением... Не умею выразить ощущений, какие испытывал я в эти минуты, первые в Иерусалиме, прислушиваясь к теряющемуся вдали в ночную уже пору, русскому пению»²⁰⁸.

Так окончилось более, чем трехмесячное, и трудное путешествие русской духовной иерусалимской миссии. Она прибыла в Иерусалим 31 января 1858 года и преосв. Кирилл тотчас же приступил к делу, которое ему было поручено.