Глава 5. Отношения России к православной церкви в Сирии и Палестине до преосв. Кирилла

Православная Русь вступала в непосредственные сношения с Св. землею и, в частности с Иерусалимом, в самом начале своей христианской истории. Есть сказание в летописях, хотя и поздних, что св. Владимир (в 1001 г.) отправлял послов, между прочим, в Иерусалим и другие благочестивые христианские страны, «да и тамо увесть богоугодных мужей пребывание и церковное благолепие, да отсюда пользу преобрящет»⁹¹. В преданиях нашего парода о славном княжении равноапостольного Владимира сохранилась, между прочим, память «о сорока каликах с каликою», как назывались у нас тогда странствовавшие к св. местам для богомолья. Эта былина о хождении «сорока калик со каликою» в Иерусалим свидетельствует, что путешествия русских поклонников в Св. землю начались еще во времена св. равноапостольного князя Владимира. С тех пор идет непрерывный ряд русских благочестивых людей в Святую землю, куда они спешили за тем, чтобы

Святой святыне помолитися,

Господню гробу поклонитися,

в Ердань-реке искупатися.

Так, в правление Ярослава Мудрого мы видим нескольких благочестивых паломников, совершавших и желавших совершать путешествия ко святым местам Востока. Таков был преп. Антоний печерский, которому «взложи Бог в сердце в страну ити», т. е. за границу, к заграничным святым местам, и который, устремившись на Афон, принял там монашеское пострижение⁹².

Таков был преп. Феодосий Печерский, который в ранней юности своей стремился и употреблял всяческие усилия к тому, чтобы совершить путешествие в Св. град. В древнем житии преп. Феодосия мы, кроме того, находим указание, что уже в то давнее время существовало живое взаимоотношение между православною Русью и святою землею. Здесь именно говорится, что у нас, на Руси, находились тогда какие-то странники из Иерусалима, которые на возвратном пути своем в отечество желали взять с собою отрока Феодосия для поклонения святым местам. Может быть, эти странники, как некоторые полагают, путешествовали на Русь, спасаясь от страшного гонения на христиан, свирепствовавшего тогда в Египте, Сирии и других странах Востока, или же для собирания пожертвований в пользу церквей и монастырей, разрушенных и ограбленных магометанами⁹³. В 1062 г. путешествовал в Иерусалим игумен дмитриевский Варлаам⁹⁴. Далее, игумен Даниил, известный автор иерусалимского паломника, бывший в Св. граде в начале XII в., говорит, о целой более или менее многочисленной дружине русских поклонников бывших одновременно с ним в Иерусалиме. Во второй половине того же (XII) века, при преп. Евфросинии Полоцкой, мы видим в Иерусалиме уже особый русский монастырь Пресв. Богородицы. В житии преп. Евфросинии говорится, что во время своего пребывания в Иерусалиме она «обитала у святыя Богородицы в русском монастыре». Так как об этом монастыре не упоминает в своем «паломнике» игумен Даниил, бывший в Иерусалиме в 1113–1115 году, то следует думать, что он явился позже. По мнению некоторых ученых, русские монахи не вновь построили себе в Иерусалиме монастырь, а только выпросили или купили себе во владение один из запустевших греческих монастырей⁹⁵. Относящееся к той же второй половине XII в. «Вопрошение Кирика» новгородского прямо и ясно говорит, что паломнические путешествия в Иерусалим были тогда весьма обыкновенным и распространенным явлением на Руси. Так как путешествия эти, по особым условиям времени, составляли тогда весьма большой труд, то они считались у русских людей за наиболее действительное средство умолить Бога в каких-либо несчастиях и за наиболее действительный способ благодарить его за какие-либо благодеяния. Поэтому, молившие Бога о предотвращении или о даровании чего-нибудь иногда давали обещание совершить путешествие в Иерусалим, причем для большего свидетельства непреложности своего обещания имели обыкновение налагать на себя клятву. К сожалению, уже в это время начались и злоупотребления святым обычаем, Новгородский епископ Нифонт в «Вопрошении Кирика» говорит, что иные ходили в Иерусалим только за тем, чтобы есть и пить, и потому дозволяет запрещать их некоторым, а другой архипастырь (именно архиепископ Иоанн), определил даже подвергать эпитемии всякого, кто налагал на себя обет идти в Иерусалим⁹⁶.

Постигшее Россию в половине XIII в. монгольское иго значительно затруднило, но не прекратило паломнических путешествий русских благочестивых людей в Св. землю. В первой половине XIV в. был в Иерусалиме новгородский архиепископ Василий. В конце того же века путешествовал и описал иное «хождение» не только в Царьград, но и в Иерусалим и смоленский иеродиакон Игнатий, который замечает, между прочим, в своем описании, что в Царьграде встретила и успокоила его с товарищами «Русь, тамо живущая», именно пребывавшая в монастыре св. Иоанна Предтечи. Около того же времени ученик преп. Сергия – Епифаний премудрый был на Востоке и, в частности, в Иерусалиме. В начале ХV в. иеродиакон Сергиева монастыря Зосима путешествовал, между прочим, в Святую землю и оставил описание этого своего путешествия⁹⁷.

Таким образом, начиная с первых времен христианства на Руси, идет непрерывный ряд живых и непосредственных сношений России с Святою землею до половины ХV в. Ни монгольское иго, ни междоусобные брани не останавливают русских богомольцев. Ни моря, ни горы, ни лишения, ни притеснения, ни даже смертная опасность не служат им препятствием и на пути к осуществлению заветного желания. Преодолевая невероятные препятствия в странах, чуждых по языку, занятых злыми и фанатичными врагами христианства, наши русские богомольцы с котомкою за плечами и посохом в руках шли, пробираясь чрез Балканский полуостров, к заветным местам, освященным стопами Спасителя и Богоматери, терпеливо перенося всякие обиды и насилия, нередко даже упирая от истощения. Иные из них избирали еще более трудный путь чрез Кавказ, Армению и Сирию. Хождение в Святую землю тогда занимало целые годы и было действительным подвигом. Благополучно возвращавшиеся путники считались тогда у нас блаженными. Их рассказы о Святой земле слушались с умилением и благоговением. И эти простые рассказы простых, но сильных верою людей устанавливали и поддерживали крепкую духовную связь между русским народом и православным населением Святой земли. Русский народ сожалел и проливал искренние слезы о своих далеких братьях по вере, терпевших в течение многих веков гонения и всякие стеснения от неверных мусульман, наругавшихся над величайшими святынями христианского мира; а сирийские и палестинские христиане, в свою очередь, проникались сознанием, что есть далекий могущественный русский народ, единоверный и правоспособный покровитель и защитник православных христиан, от постепенно надвигавшегося иноверного врага. Благодаря простым русским паломникам, из года в год путешествовавшим в Святую землю и поддерживавшим живую связь русского народа с нею, православные жители Сирии и Палестины не на Запад, а на Север устремляли свой просительный взор и все свои надежды в тайне возлагали именно на русский народ. В том и заключается величайшая заслуга наших древних благочестивых паломников в Святую землю, что они постоянно и неизменно поддерживали живую духовную связь между русским народом и Святою землею.

Со второй половины XV в. намечается некоторая перемена во взаимных отношениях между православною Русью и Святою землею. Прежде русские люди путешествовали в Св. землю и, благодаря этому, служили живыми посредниками в сношениях между русским народом в православного палестинско-сирийскою церковью. Представители же этой последней редко, весьма редко посещали русскую землю. Собственно говоря, за это время нам известен только один пример, когда христиане Святой земли путешествовали в наше отечество. Со второй же половины XV в., после того как пал Царе-град и бедственное состояние иерусалимской церкви увеличилось вследствие фанатического преследования христиан мамелюками и постоянных войн турок с этими последними, началось обратное движение, именно усиленное стремление страдавших под иноверным игом православных христиан Востока и, в частности, Святой земли в Россию, благочестивые и сострадательные сыны которой никогда не отказывали своим братьям-мученикам в помощи⁹⁸.

Обращения патриархов иерусалимских к русской церкви начались, как показывает дошедшая до вас граммата одного из них (Иоакима) к в. к. Василию Васильевичу (писанная прежде 1462 года), где он называет этого последнего ближним своим и другом церкви Христовой, еще при митрополите св. Ионе. О преемнике его м. Феодосии положительно известно, что он оказал иерусалимской церкви действительную помощь. При п. Иоакиме в Иерусалиме было сильное землетрясение, которое повредило храм Воскресения. Египетский султан, услышав об этом, хотел разорить храм до основания и на его месте поставить мечеть. Только слезы и моления п. Иоакима расположили его преклонить гнев на милость, за которую он однако же потребовал выкупа в 6 000 золотых, что было величайшим бедствием для бедной и без того иерусалимской церкви. Патриарх должен был заложить султану драгоценнейшие святыни христианского мира, что однако же только отдалило, а не окончательно предотвратило возможность разрушения святынь, которые нужно было выкупить, а между тем средств не было никаких. Тогда, – скажем словами м. Феодосия, – патриарх, заботясь о многом здании великия церкви и искуплении Гроба Господня от поганых, не имея откуда что приобрести или откуда что взять, слыша истинную нашу св. веру непорушною, которая от многих лет чрез богопросвещенного Владимира в землях русских возсияла, в воле Божией совершенною и благочестием цветущею, как свет солнечный, и, возъимев о том благое упование, Господа ради сам пошел в землю нашу, желая просить святую милостыню живодавному Гробу Христову, на созидание св. Божией церкви и на искупление от поганого. В Кафе первосвятитель скончался, завещав исполнение своего намерения шедшему с ним брату Иосифу, нареченному митрополиту Кесарии Филипповой. Вследствие просьбы этого последнего, м. Феодосий писал в 1464 году послание новгородцам и псковичам⁹⁹ и, вероятно, во все другие епархии русской церкви, высказывая от лица его все значение участия ее в судьбе Св. града и вообще всей восточной православной церкви. Рассказав о нужде Св. града, он обращался затем к сынам русской церкви с такою просьбою: «чада мои! пишу вам и благословляю вас, имея попечение о животворящем Христове гробе, также и о искуплении его и о велицем исправлении св. Храма Воскресения Христова и о многом стяжании... Безбоязненно, с верою и любовию, подайте милостыню Иосифу, митрополиту кесарийскому¹⁰⁰, каждый сколько хочет, по своей силе, на искупление Христова Гроба и на создание св. матери церквей, Сиона, отколе возсияла радость и свет Христов. Взыщите узреть лице Господне, как некогда жены мироносицы, любовию сердца взыскавшие Христа и рано утром притекшие к Св. гробу Его, усердствуя миром помазать св. тело Его и, не обретши Его, огласились глаголом ангелов и возвратились принять милость от Бога. Так и вы, уподобившись благонравием женам тем, с любовию притекайте, прося у Бога прощения своих согрешений; подайте милостыню, вместо мира, на искупление гроба Господня и на созидание св. Божией церкви, спасения ради своих душ. Я послал вам, чада мои, – заключал митрополит, – граммату сию, прославляя н величая имя Господне, ради возсиявшего в русских наших землях благочестия». Таков был отзыв русской церкви на воззвание бедствовавшей иерусалимской церкви о помощи в ее крайней нужде. Митрополит Иосиф, по свидетельству летописи, отправился из России с великою милостынею. Полагают, что верх храма иерусалимского был покрыт железом в 1466 году на пожертвования сынов русской церкви¹⁰¹.

С того времени никогда не прекращались живые сношения иерусалимской церкви с русскою, выражавшиеся в том, что первая просила о помощи, а вторая всегда помогала. К этому располагало русских внутреннее бедственное состояние палестинской церкви, не только не уменьшавшееся, но еще более усиливавшееся, вследствие неблагоприятных условий времени. Патриархи и епископы, избиравшиеся на кафедры иерусалимского патриархата из туземных арабов, по неопытности своей в делах и крайнему необразованию, привели палестинскую церковь в совершенный упадок. Бедность во всем простиралась до того, что богослужение совершалось в полотняных ризах, с железными трикириями и медными сосудами, и духовенство, даже высшее, питалось трудами рук своих. Это дало возможность латинянам и другим иноверцам завладеть многими святынями, принадлежавшими прежде грекам, и вообще усилиться пред этими последними¹⁰². Такая крайняя нужда заставила п. Германа – грека (1534–1579 г.), ревностного первосвятителя иерусалимской церкви, обратиться к России за помощью. Послы его, отправленные к московскому царю Иоанну IV, были приняты этим последним с честию и возвратились от него с богатою милостынею, которою царь «показал патриарху любовь свою и усердие; на пожертвования царя были обновлены мраморные колонны обветшавшей часовни Св. гроба и верх ее был покрыт свинцом»¹⁰³.

Вскоре после того иерусалимская церковь снова обращалась к русской церкви за помощью. По причине сильного землетрясения, в Иерусалиме «разселися Божии церкви, келии и ограды распались, и само сущее воскресение Господа нашего Иисуса Христа над гробом разселось по местам (т. е. треснула природная скала вертепа, покрытая мрамором, в виде часовни, или т. н. кувуклия гроба) и колокольня упала, и другие церкви в Гефсимании и Вифлееме остались пусты». Вследствие этого п. Герман в 1548 г. отправил своих послов в Россию за милостынею, снабдив их грамматою, содержание которой характеристично для определения воззрений самого патриарха и вообще палестинских христиан на Россию и ее значение для них. Патриарх писал, что Россия может спасти палестинских христиан от многих скорбей и тесноты, причиняемых им неверными иноплеменниками, ибо «без вашего призрения и помощи, – говорил он, – мы сами не в силах исправить, всего от вседневного нападения нечестивых иноплеменников и от тяжести насилий и безпрестанных испытаний». В заключении грамматы патриарх просил московского царя «быть ктитором, соорудителем и помощником церкви Св. гроба, подобно Константину Великому; ибо нет нам другого помощника, кроме Бога и твоего царствия». Царь милостиво принял патриарших послов и отпустил их с богатою милостынею¹⁰⁴.

В 1559 году царь Иоанн Васильевич, услышав о стеснениях, какие терпел п. Герман от турок, снова посылал ему чрез новгородского софийского архидиакона Геннадия щедрую милостыню. В следующем году патриарх благодарил царя за эту милостыню и снова просил его обновить св. сосуды и прислать ему митру для священнослужения, «ибо многие, – пояснял он эту свою просьбу, – здесь у Св. гроба носят митры, армяне и абиссинцы и прочие; только мы одни ее не имеем»¹⁰⁵.

Преемник Германа п. Софроний многократно, именно в 1582, 1583, 1586, 1592 и 1604 г.г. обращался за помощью к русской церкви и никогда не получал отказа. В граммате своей на имя царя Бориса Годунова п. Софроний писал, между прочим, следующее: «ты ведаешь, благочестия любительный царь, что у нас вседневные, неисчетные расходы, и что мы терпим напрасное поношение от агарян здесь во святых местах, а кроме Бога, иного помощника не имеем, и заступника и покровителя, во днях сих, как тебя единого святого царя государя нашего, и на тебя возлагаем все наше упование и надежду, и к тебе прибегаем... заступи нас, пособствуй и помоги, и будь новый соорудитель живодавному гробу»¹⁰⁶.

Преемник Софрония п. Феофан (1608–1645 г.), памятный для России многими подвигами на пользу и благо ее, первый из иерусалимских патриархов (так как п. Иоаким, по случаю смерти, не доехал до России) лично путешествовал в русскую землю, чтобы «видеть, – как сам он объяснял бывшим в Иерусалиме и Палестине пастырям, – пресветлого царя великой России, благочестивы сияюща, и о нужных нам искупления ради страждущих братий наших в неволе окаянных турок яко в пучине морстей волнуемых, и инех ради наших недостатков помолити, наипаче же церковных ради вещей и оскудения, во еже податися Св. гробу Господа нашего Иисуса Христа и служащим тамо отцам». П. Феофана приняли в России с великою честию, и он возвратился в Святую землю с обильною милостынею¹⁰⁷.

Преемник Феофава п. Паисий также путешествовал лично в России для испрошения милостыни своему престолу, находившемуся в крайне стеснительном материальном положении. Он пробыл у нас более полугода (1649–1650 г.) и, подобно своему предшественнику, принимал живое участие в делах русской церкви, указав русским на некоторые разности в чинах и обрядах между русскою и восточною церквами¹⁰⁸. П. Паисий возвратился домой с богатою царскою милостынею¹⁰⁹.

Преемники его – патриарх Нектарий и Досифей неоднократно обращались к русским царям и патриархам за помощью и всегда получали из России щедрые подаяния, которые немало облегчали бедствия иерусалимской православной церкви¹¹⁰.

Церковь сирийская также находилась в живых сношениях с русскою церковью и весьма многим была обязана этой последней. Подобно иерусалимским первосвятителям, и антиохийские патриархи иногда решались предпринимать далекое и трудное путешествие в Россию за милостынею. Это известно, напр., о п. Иоакиме, бывшем в России при царе Феодоре Иоанновиче, и п. Макарии, дважды путешествовавшем в Россию при царе Алексее Михайловиче и принимавшем живое участие в делах русской церкви¹¹¹.

Итак, на всем протяжении времени от половины XV в. и до начала ХVІІІ непрерывно поддерживались живые и непосредственные сношения между православными церквами сирийско-палестинскою и русскою. Сношения эти имели довольно однообразный и определенный характер. Сирийско-палестинская православная церковь, переживавшая трудное время притеснений со стороны неверных урок и ожесточенной борьбы с римско-католиками и потому крайне нуждавшаяся в материальных средствах, постоянно обращалась за помощью к русской православной церкви, которая в это же самое время постепенно крепла и возвышалась и которая обладая сравнительно достаточными средствами, никогда не отказывала в помощи своим страждущим единоверным братьям, щедро одаряя ее представителей руками особенно своих царей и первосвятителей. Материальная помощь в это время была пока единственным выражением участия, какое русское духовное и гражданское правительство могло принимать в судьбах православной палестинско-сирийской церкви. И это было совершенно естественным явлением, потому что Россия тогда сама еще только устроялась и собиралась с силами. Так и продолжалось до начала ХVІІІ в.

С этого времени замечается новая перемена в отношениях России к православному Востоку вообще и, в частности, к сирийско-палестинской православной церкви. Правда, и теперь, как и прежде, русские люди путешествовали в Святую землю для поклонения здешним святыням; и теперь, как и прежде, представители палестинско-сирийских православных христиан преимущественно в лице их иерархов из года в год отправлялись в далекую Россию за сбором милостыни; и теперь, как и прежде, русский благочестивый народ посылал щедрые пожертвования чрез этих иерархов в пользу Гроба Господня и других святынь Палестины. Но в то время, как прежде Россия только просила и ходатайствовала пред турецким правительством за своих единоверных братьев, теперь она окрепнув и почувствовав себя сильною, начинает с оружием в руках требовать и домогаться от Турции того же самого. В XVIII веке мы видим целый ряд войн России с Турцией. Главная цель всех этих войн и всех договоров, какие были последствием их, заключалась в том, чтобы защитить и освободить единоверных нам братьев, восточных христиан, в течение целых веков томившихся в турецком иге. Правда, не всегда эти войны России с Турцией из-за православных христиан Востока сопровождались желательным для России успехом и не вполне содействовали освобождению единоверных ей подданных турецкого правительства. Кроме силы еще могущественной Турции, успех русского оружия, русского мужества, одушевляемого святою верою, почти всякий раз парализовался интригами врагов православия и их могущественных западноевропейских покровителей, особенно в лице Англии и Франции. Эти последние противники России могли в это время только интриговать против нее, но не смели в не решались прямо и активно вмешиваться в ее войны с Турцией. Россия в течение всего XVIII в. ведалась одна с Турцией и признавалась как этою последнею, так и всем западноевропейским миром в качестве единственной законной покровительницы православных подданных оттоманского правительства. Ряд договоров между Россией и Турциею, имевших место в прошедшем столетии, заключился кучук-кайнарджийским трактатом при императрице Екатерине II, который, по общему признанию, был заключением, итогом всей прошедшей истории взаимных отношений между Россией и Турцией и точкой отправления всех последующих наших договоров с Турцией. Кучук-кайнарджийским договором официально подтверждалось и узаконялось право русских государей покровительствовать своим единоверцам на всем пространстве Оттоманской империи, а, следовательно, и в Сирии и Палестине. Утвержденное кучук-кайнарджийским договором право покровительства России своим единоверцам – подданным султана лежало в основании сношений наших с Турцией и в царствование императоров Павла Петровича и Александра Благословенного. Замечательно, что, основывая так называемый общеевропейский концерт, или соглашение, император Александр Благословенный ограничивал его действие только одною христианскою Европою, не простирая его на мусульманский Восток, и тщательно оберегал историческое право России покровительствовать православным подданным Порты. Ни в Вене, ни в Париже, ни в Ахене, ни одним словом не было упомянуто о Турции, несмотря на то, что живейшее желание некоторых противников России заключалось именно в распространении общеевропейского ручательства на Турцию. К сожалению, в последние годы своей жизни император Александр Благословенный дал увлечь себя сладкоречивыми доводами некоторых тайных завистников России и призвал правоспособность общеевропейского соглашения для разрешения некоторых частных несогласий наших с Портою, вызванных нарушением обязательств ее пред нами¹¹².

Но император Николай I-й, тотчас же по вступлении своем на престол, открыто и решительно провозгласил свое право рассчитаться с Турцией, без всякого иностранного посредничества. Уже в первый год его, царствования, именно 25 сентября 1826 года, была заключена аккерманская конвенция, разъяснявшая, исправлявшая и дополнявшая постановления букурештского трактата, заключенного поспешно и при крайне неблагоприятных для России обстоятельствах, и снова обеспечивавшая за этою последнею то исключительное положение, которое было создано нам в Турции кучук-кайнарджийским договором. Но мир между Россией и Турцией, скрепленный аккерманскою конвенциею, был непродолжителен. 2 апреля 1828 года Россия вынуждена была объявить войну Турции. Самою важною и единственною настоящею причиною этой войны был нравственный долг России прийти на помощь единоверному нам греческому народу, изнемогавшему в неравной борьбе с вековыми его притеснителями. Война эта сопровождалась блестящими подвигами русских победоносных войск и, закончилась адрионопольским мирным договором 2 сентября 1829 года. Правда, в этом последнем договоре ничего не говорилось прямо о праве России на покровительство православным подданным Турции. Но это само собою разумелось, так как адрионопольский трактат подтверждал преобладающее влияние России в Турции во всех отношениях, а, следовательно, и в отношении покровительства единоверным нам подданным султана. Прямым следствием адрионопольского договора был между прочим, ункияр-искелесский договор между Россиею и Турциею 26 июня 1833 года, составивший эпоху в истории наших отношений к Турции и вместе с тем в истории наших отношений к православному Востоку. Договор этот был результатом и заключением успешного, умиротворяющего вмешательства России в борьбу между турецким султаном Махмудом и египетским вассальным правителем Мегмет-Али-пашой, который решительными военными предприятиями потряс было до основания дряхлую Турецкую империю и отнял было у нее значительную часть ее азиатских владений, в том числе и Палестину с Сирией¹¹³. Россия заставила смириться египетского пашу, чего не могли сделать соединенные усилия всех западноевропейских держав, противниц России. В благодарность за эту благородную в бескорыстную помощь султан Махмуд и согласился на подписание ункияр-искелесского договора с Россией. По этому договору, между Россией и Турцией установлялись вечные мир, дружба и союз. Целью союза провозглашалась взаимная защита друг друга против всякого покушения. Договаривавшиеся стороны обязывались «откровенно согласоваться касательно всех предметов, которые относятся до их обоюдного спокойствия и безопасности». Договор подтверждал во всей полноте все прежние трактаты наши с Портой, причем император русский, «вследствие искреннейшего желания обеспечить существование, сохранение и полную независимость блистательной Порты», обещал, в случае нужды, представить в ее распоряжение необходимое число сухопутных и морских сил и содержать их за свой счет¹¹⁴.

Значение ункияр-искелесского договора лучше всего поняли и оценили враги наши, которые говорили, что Россия этим трактатом превратила в верховенство и покровительство преобладание, которым они прежде пользовались в Турции; что этим она хотела пред лицом всей Европы открыто провозгласить, возвести в принцип народного права свое исключительное, выходящее из ряда преобладание во внутренних делах Оттоманской державы, которая этим договором была обращена в официального клиента России¹¹⁵.

Приведенные сейчас отзывы, без сомнения, преувеличены, но в основании их лежало все-таки правильное понимание хода вещей и притом не столько того временного, сколько возможного будущего. Истинное значение договора 26 июня 1833 года состояло в том, что им узаконялось наше преобладание на православном Востоке и, таким образом, вековая историческая, народная политика России на Востоке достигла своего высшего выражения. Главною целию его было утверждение за Россией первенствующего положения на православном Востоке, – положения, основанного на праве, поддержанного силой и решительно объявленного пред лицом всей Европы. И особенно замечательно то, что, решаясь на такую важную меру, император Николай І-й не счел нужным справляться с мнением иностранных держав, не исключая и ближайших своих союзников – берлинского и венского государей, с которыми он в это самое время скреплял несколько ослабевшие узы прежней дружбы и единения. Решительный шаг России в деле закрепления и узаконения своего исторического преобладания на православном Востоке на этот раз не встретил противодействия нигде и ни в ком¹¹⁶.

К сожалению, порядок вещей, установившийся на православном Востоке по заключении ункияр-искелесского договора, продолжался очень недолго. Русское влияние и преобладание на православном Востоке, достигшее своего зенита в договоре 26 июня 1833 года, вскоре после этого времени начало постепенно и прогрессивно падать. Упадок его, по мнению знатоков дела, был прямым следствием целого ряда ошибок нашей дипломатии. Так, напр., один из них говорит по этому поводу следующее: «у нас несомненно были на Востоке интересы нравственные, вековые, исторические: общение нашей церкви с восточными, единоверие и единоплеменность, связывавшие нас с местным христианским населением, наконец, предания истории, свидетельствовавшие об участии России в деле постепенного освобождения турецкой райи. Но можно утвердительно сказать, что в десятилетний период с 1830 по 1840 год, когда наше политическое влияние было наиболее могущественно в Константинополе, для поддержания и развития этих нравственных интересов не было сделано ровно ничего. Пока английское посольство с жаром вступалось за протестантов, французское – за католиков, мы предоставляли охранение прав и преимуществ православного населения инициативе султана Махмуда, питавшего к нам действительное расположение... В областях Оттоманской империи число наших консулов было крайне ограниченное, а должности их занимались преимущественно инородцами из местных жителей. И если, несмотря на все это, в сердцах христиан Востока продолжала корениться вера в Россию, ее государя и историческое ее призвание, то, конечно, не по вине этих недостойных представителей ее, а благодаря свежему еще воспоминанию о длинном ряде русских побед над неверными, о торжестве крестоносного знамени России над ненавистным полумесяцем... Разрыв Порты с пашой египетским (происшедший в начале 1839 года) послужил исходною точкою к продолжительным и сложным переговорам между великими державами, приведшими к так называемому европейскому соглашению по делам Востока. Соглашение это имело неисчислимые последствия как для общего положения политических дел в Европе, так и, в частности, для отношения России к Турции, положив начало совокупному вмешательству великих держав в пользу последней. Лондонские конвенции 1840 и 1841 годов были предтечами трактатов парижского и берлинского, окончательно узаконивших европейскую опеку над Портой, с одной стороны, над христианскими ее подданными, с другой, и лишивших Россию не только плодов ее вековой политики, но и всякой свободы действий на Востоке»¹¹⁷.

Мы не будем здесь излагать подробно переговоров, приведших к упомянутым лондонским конвенциям 1840 и 1841 годов, так как это мало имеет отношения к нашему предмету¹¹⁸. Нам достаточно будет знать сущность их. 3 июля 1840 г. в Лондоне была заключена конвенция между Россией, Англией, Австрией, Пруссией и Турцией, которою первые четыре державы обязывались «блюсти за поддержанием целости и независимости Оттоманской империи в интересе упрочения европейского мира и содействовать этой цели в совершенном согласии». 1 июля следующего 1841 года к этому соглашению присоединилась и Франция. Результатом обеих этих конвенций было коренное изменение в отношениях великих европейских держав к Востоку. До того времени одна Россия пользовалась преимущественным правом покровительства христианскому населению Турции, причем договором 26 июня 1833 года это право покровительства было законно превращено в право преобладания и опеки над Турцией. Теперь же, после того как вошли в силу постановления лондонских конвенций 1840 и 1841 годов, узаконялся новый принцип европейского соглашения, в силу которого пять великих держав, представлявших Европу, имели обсуждать и решать важнейшие политические вопросы не иначе, как сообща, в том числе и все вопросы касательно отношений к Востоку и покровительству христианскому населению турецкой империи. В этом именно смысле лондонские конвенции 1840 и 1841 годов и могут быть справедливо названы прямыми родоначальницами парижского и берлинского договоров, до сего времени тяготеющих над отношениями России к православному Востоку. Они знаменовали собою упадок русского влияния на Востоке. Упадок этот не мог не быть замечен и русским правительством, которое и начало принимать меры к усилению и возвышению нашего влияния на Востоке, хотя было уже поздно.

В предшествующих главах мы видели, что политический переворот 1840 г., вносивший коренную перемену в отношения Европы к Турции, сопровождался, между прочим, значительным усилением инославной христианской пропаганды в Св. земле – католической и протестантской, которым открыто покровительствовали западноевропейские державы. Так как пропаганда эта имела политическую подкладку, чего не скрывали и сами инициаторы ее, то и русское правительство решилось принять меры к усилению своего влияния на православном Востоке и особенно в Иерусалиме, который сделался теперь центром религиозной и политической борьбы между христианскими европейскими державами. С этою целью во второй половине сороковых годов настоящего столетия было решено, между прочим, учредить в Иерусалиме русскую духовную миссию и начальником ее назначить архим. Порфирия Успенского, не раз пред тем путешествовавшего на Восток, хорошо знавшего последний и бывшего, кажется, инициатором самого учреждения русской духовной миссии в Иерусалиме. Определение Св. Синода об этом состоялось 31 июля 1847 года.

Самое учреждение первой русской духовной миссии в Иерусалиме весьма красноречиво говорит о том, как слабо было влияние России на православном Востоке и, в частности, в Палестине и как, с другой стороны, робко, как бы виновато, русское правительство старалось усилить и восстановить его. В то время как другие государства имели в Св. граде официальных представителей из среды своего духовенства и открыто покровительствовали своим миссиям в деле их пропаганды, Россия решилась «отправить в Иерусалим того же архимандрита Порфирия, который уже употреблен был для собрания сведений о состоянии православной церкви на Востоке, с тем, чтобы он находился в Иерусалиме не в качестве русского настоятеля, но в качестве русского поклонника, снабженного дозволением и формальною рекомендациею от русского духовного начальства». Вместе с ним решено было «отправить так же в качестве поклонников одного иеромонаха и двух молодых людей, окончивших курс наук в средних или высших духовных учебных заведениях, которые бы отличались благонравием и имели познания в языках греческом и одном из новейших». Петербургский митрополит должен был «снабдить архимандрита Порфирия рекомендательным письмом к патриарху иерусалимскому, в котором было бы изъяснено, что сей архимандрит, посетив восточные святыни, пожелал туда возвратиться и пробыть при Св. гробе несколько лет, на что всероссийский синод с удовольствием благословил его и воспользовался сим случаем, дабы отпустить с ним иеромонаха и двух набожных и любознательных духовных юношей, разделяющих сие богоугодное желание; вследствие чего архимандрит Порфирий и его спутники рекомендуются покровительству патриарха и святогробской братии с просьбою облегчить временное их жительство в Иерусалиме, допускать их к совершению в Св. гробе богослужения и вообще принять их сообразно тем чувствам взаимной любви, доверия и братства, какие всегда существовали между российскою и всеми восточными церквами»¹¹⁹.

Сотрудниками себе, с разрешения начальства, архим. Порфирий избрал иером. Феофана (Говорова), бывшего до того времени баккалавром с.-петербургской духовной академии, и студентов с.-петербургской духовной семинарии Соловьева и Крылова¹²⁰.

Образованная в таком виде и составе наша первая иерусалимская духовная миссия была снабжена особою инструкциею, которою несколько подробнее, чем в секретном указе Св. Синода от 31 июля 1847 г. № 8658, определялись характер и цель миссии. По смыслу этой инструкции, члены русской миссии, прежде всего, должны были служить в Иерусалиме, как действительном центре православного исповедания на Востоке, представителями русской церкви и русского благолепного богослужения. Миссия, далее, должна была стараться о том, чтобы мало-помалу преобразовать само греческое духовенство, управляющее православными христианами на Востоке, возвысив его как в собственных его глазах, так и в глазах православной паствы его. Миссии вменялось в обязанность привлечь к православию и утвердить в нем местных жителей, постоянно колеблемых в вере инославными агентами и отступающих от православия, вследствие недоверия к греческому духовенству и неблагоразумного поведения. В заключение всего нашей первой духовной миссии в Иерусалиме вменялось в непременную обязанность не придавать себе никакого иного характера, крове поклоннического, не вмешиваться в дела греческого духовенства, ограничиваясь, в случаях нужды, советами, не вмешиваться в житейские дела русских поклонников и всячески стараться о том, чтобы не возбуждать подозрения в иностранных агентах и не подавать повода к толкам о каких-либо скрытных намерениях России¹²¹.

Нетрудно видеть, что инструкция, данная нашей первой духовной миссии в Иерусалиме, была составлена лицом, практически незнакомым с положением дела. Она поставляла нашей миссии слишком высокие задачи, при крайне ограниченных средствах миссии, совершенно невыполнимые для нее. Так, прежде всего, миссия, согласно данной eй инструкции, должна была преобразовать греческое духовенство. Это легко было сказать: но как возможно это было сделать? Миссия не имела решительно никаких средств к исправлению и преобразованию греческого духовенства. У нее для этого не было самого важного и существенно необходимого условия – влияния на греческое духовенство ни канонического, ни исторического, на политического. Да и самая задача – преобразовать греческое духовенство – была чем-то совершенно новым в истории наших сношений с православным Востоком. Русские с первых времен христианства у нас были подчинены греческому духовенству. Русская церковь и после освобождения от подчинения греческой церкви всегда занимала второе после нее место и не могла занять иного по самым церковным постановлениям, так как первая была духовною дщерию второй. Правда, русская церковь в данное время уже бесспорно превосходила свою духовную мать во многих отношениях, особенно благолепным богослужением, великолепием и вообще благоустройством храмов. Но в духовных делах превосходство не зависит от материальных благ. Далее, история никогда до 1847 года не знала и не видела нас в качестве учителей и преобразователей греческой церкви и греческого духовенства. Мы к этому были совершенно не приготовлены. А между тем одному, – правда ученому и опытному, – но все-таки одному архимандриту с одним иеромонахом и двумя молодыми людьми поручалось преобразовать греческое духовенство, причем в то же самое время архимандриту и его сотрудникам строго внушалось не придавать себе официального положения, не вмешиваться в дела патриархата и в крайнем случае ограничиваться одним предложением советов. Даже и то единственное средство, каким могла пользоваться наша первая духовная миссия в Иерусалиме для исполнения высокой задачи, на нее возложенной, – именно благолепное богослужение было сопряжено с почти непреодолимыми затруднениями. Состав миссии был так ограничен, а храмы в уступленных ей иерусалимским патриархом монастырях были так малы, что ни о каком благолепном богослужении не могло быть и речи.

Другая задача нашей миссии, состоявшая в привлечении и утверждении туземного – арабского населения Палестины и Сирии в православной вере, по-видимому, была более легка и посильна, чем первая. Однако при более внимательном рассмотрении обстоятельств дела, становится очевидно, что и она не могла быть вполне осуществлена миссиею. С одной стороны, наша миссия была лишена возможности иметь непосредственные сношения с православным арабским населением Палестины и Сирии, так как ей строго внушалось не вмешиваться во внутренние дела патриархата. При недоброжелательном отношении к нашей миссии со стороны греческого духовенства иерусалимского патриархата, всякое самое невинное сношение миссии с арабским православным населением могло показаться подозрительным и быть поставлено ей в вину. Вот пример. В октябре 1852 года набулусские христиане заходили в Иерусалиме к архим. Порфирию для беседы. Это сделалось известным патриархии и, когда на следующий день набулузцы явились к п. Кириллу, то находившийся при нем архим. Никифор спрашивал их: «вы ходили к архимандриту Порфирию жаловаться на нас?»¹²² Так, всякая малейшая неосторожность членов нашей миссии в сношениях с православным арабским населением могла навлечь на нее подозрение со стороны высшего греческого духовенства, что было бы безусловно вредно для целей, какие должна была преследовать миссия в своей деятельности. – С другой стороны, поддержание православия в Палестине и Сирии необходимо требовало денежных средств и притом значительных. А их, за исключением 11 578 руб. 35 коп., отпускавшихся собственно на содержание миссии¹²³, решительно не было у этой последней.

Ко всему этому необходимо прибавить еще следующее. Наша первая иерусалимская миссия была недружелюбно и несочувственно принята иерусалимским патриархом и окружавшими его деятелями святогробского братства, которые видели в архим. Порфирии уполномоченного русским правительством наблюдателя за их действиями и особенно за их отношением к русским поклонникам и к арабской православной пастве¹²⁴. С другой стороны, и само наше правительство в лице агентов министерства иностранных дел в высшей степени равнодушно относилось к нуждам и к деятельности нашей миссии в Иерусалиме. Вот что говорит по этому поводу один из лучших наших знатоков православного Востока и наших отношений к нему: «раз написав инструкцию, раз ассигновав к ежегодному отпуску 10 000 pyб., полагали, что все было сделано и позабыли, для чего была послана миссия, и на ее домогательства, требования и предположения смотрели, как на излишнюю переписку. В доказательство справедливости сказанного, не стану перечислять случаев, когда миссия оставалась без денег, вследствие несвоевременной высылки ее содержания, но приведу два примера, характеризующие тогдашнее отношение к делу»¹²⁵. Далее рассказывается о том, как архим. Порфирий дважды обращался за помощью к правительству, именно по поводу устройства помещения для нашей миссии на участке земли, уступленном патриархом, и учреждения больницы в Иерусалиме для русских поклонников. Но в обоих случаях на предложения архим. Порфирия не было обращено никакого внимания, между тем как осуществление этих проектов могло бы принести величайшую пользу русскому делу в Св. земле¹²⁶. Но особенно ясно сказалось равнодушие правительства к первой нашей миссии в Иерусалиме в самом конце существования этой последней. Когда началась крымская война, то наша духовная миссия в Иерусалиме была совсем забыта и оставлена на произвол судьбы. Некоторое время архим. Порфирий жил со всеми своими сотрудниками на счет патриархии, пока, наконец, австрийский консул не сжалился над ними и не дал им возможности на австрийском пароходе возвратиться на родину чрез Западную Европу.

Так окончилась первая попытка наша иметь своих непосредственных представителей у Св. гроба Господня. Миссия архимандрита Порфирия нисколько не увеличила и не возвысила нашего влияния в Иерусалиме. Впрочем, справедливость требует сказать, что деятельность нашей первой иерусалимской миссии не была совершенно бесплодною. Не говорим уже об ученых занятиях самого архим. Порфирия и его достойных сотрудников, результаты которых далеко еще не все обнародованы и которые, без сомнения, принесут великую пользу в деле нашего знакомства с Св. землею и с православным Востоком вообще. Во время пребывания своего в Св. граде 1847–1853 г. архим. Порфирий с своими сотрудниками, кроме Палестины, путешествовал по Сирии, в Египет и на Синай, причем везде они изучали и описывали все достойное внимания¹²⁷. По просьбе и ходатайству архим. Порфирия, была заведена в Иерусалиме п. Кириллом арабская типография для печатания богослужебных книг на арабском языке¹²⁸. При его же деятельном участии, было устроено и открыто в Иерусалиме эллино-арабское училище. И как искренно радовался архим. Порфирий осуществлению этого последнего своего проекта. «Слава Богу! – писал он, напр., в своем дневнике 12 ноября 1852 года. – Патриарх подписал устав здешнего училища по моей просьбе, и при мне же вручил его начальнику и учителю о. Дионисию Клеопе»¹²⁹. П. Кирилл назначил архим. Порфирия даже эфором вновь учрежденного училища, первоначальное устройство которого, поэтому, было также делом его первого эфора. «Наконец, – читаем в его дневнике под 3 феврали 1853 года, – Бог сподобил меня учредить здесь правление училищного попечительства»¹³⁰. Цель этого учреждения, по словам самого архим. Порфирия, состояла в том, чтобы дать жизнь, движение и порядок всем училищам, какие только находились в пределах церкви палестинской. «Я хранил, – пишет в одном месте своего дневника архим. Порфирий, – в глубокой тайне свое дипломатическое намерение просветить и возвысить православных арабов во что бы то ни стало. Мне было жаль их. Они несли двойное иго: турецкое и греческое. Надлежало освободить их. Как же? Посредством просвещения. Ибо Спаситель сказал: истина свободит вы (Ін. 8:32)»¹³¹. Наконец, архим. Порфирий не забывал в Иерусалиме и чисто русских интересов. Так, по его ходатайству, для русских поклонниц было отведено помещение, вместо Екатерининской обители, в Феодоровском монастыре, а русским поклонникам, вместо этого последнего монастыря, было назначено местопребывание в Архангельской обители. «Итак, – замечает по этому поводу сам архим. Порфирий, – ни тем, ни другим не будет тесно и душно»¹³². При деятельном же участии архим. Порфирия, начата была постройка особого помещения для нашей миссии, прекратившаяся только вследствие открытия военных действий¹³³. Вообще в рассуждении результатов деятельности нашей первой иерусалимской миссии мы вполне соглашаемся с следующим мнением одного из лучших знатоков наших палестинских дел. «Архимандрит Порфирий, – писал он в свое время, – для себя и для ученого мира недаром пробыл несколько лет в Палестине и других странах Востока; своим пастырским поведением он приобрел лично к себе и к своим сотрудникам истинное и глубокое уважение, память о себе он оставил прекрасную; но для должного возвышения русской церкви в глазах восточных христиан, для поддержания там достоинства русского правительства и для облегчения нашей будущей деятельности на Востоке он и миссия, ему подчиненная, не сделали ничего и не могли ничего сделать»¹³⁴.

Деятельность первой русской духовной миссии в Иерусалиме была прекращена открывшеюся в 1853 году крымскою войною. Эта война была последнею и притом уже вооруженною попыткою правительства императора Николая І-го восстановить прежнее преобладание России на православном Востоке и ее исключительное право покровительства православным подданным Турции. Известны причины, вызвавшие единоборство православной России со всею почти инославною Европою. По требованию французского императора Наполеона, личные интересы которого заставляли льстить католическому духовенству, турецкое правительство нарушило давние исконные привилегии православной церкви на святых местах. Это нарушение выразилось главным образом в том, что ключ от главных дверей Вифлеемского храма был взят от православных и передан католикам. В глазах всех христиан Востока с этим ключом было соединено понятие о первенстве той церкви, которая им обладает. Было совершенно очевидно для всех, что турецкое правительство решилось пожертвовать интересами громадного большинства своих подданных в пользу и угоду незначительного меньшинства их и притом вопреки древнему исконному обычаю с исключительною целью навести оскорбление России. Религиозные интересы миллионов подданных Турции нарушались в этом случае только потому, что эти миллионы имели несчастие принадлежать к той же церкви, к которой принадлежал и русский народ.

Понятно, что Россия не могла оставить без протеста такое несправедливое нарушение религиозных прав единоверных ей подданных Оттоманской империи. Россия должна была во что бы то ни стало добиться восстановления нарушенных прав, так как в противном случае среди восточных христиан могло возникнуть и утвердиться опасное убеждение, что единство веры с русским народом есть печать отвержения, причина гонений и притеснений, от которых Россия бессильна избавить их. Вследствие таких важных соображений, русское правительство заявило решительный протест против распоряжения Порты.

На протест России турецкое правительство отвечало обещанием издать фирман, имевший подтвердить все права, какими издревле пользовалась православная церковь на святых местах. Фирман этот должен был быть прочитан публично в Иерусалиме. Но, несмотря на то, что в этом деле принимали живое участие иерусалимский патриарх и святогробское братство, употребившие большие деньги на подкупы разных турецких чиновников, несмотря на то, что Портою был командирован в Иерусалим особый чиновник с специальным поручением прочитать фирман, – этот последний все-таки не был прочитан. «Наши дела идут худо, – говорил по этому случаю иерусалимский патриарх Кирилл архим. Порфирию. – Французы торжествуют. Не знаем, что делает наш самодержец Николай, не знаем»¹³⁵.

Русское правительство, с живейшим вниманием следившее за событиями на православном Востоке, не могло, конечно, не видеть, что оно обмануто самым недостойным образом и выставлено в смешном и жалком виде бессилия, между тем как все требования Франции были торжественно выполнены Портою. Тогда Россия потребовала от Турции положительного обязательства, выраженного в форме какого-либо дипломатического договора, что все права, какими дотоле пользовалась православная церковь в Турции и, в частности, на святых местах, будут сохранены за нею. Несмотря на то, что Россия имела полное право, на основании всех прежних ее договоров с Турцией, обратиться к последней с подобным требованием, западноевропейские великие державы во главе с Францией признали это требование ее вмешательством во внутренние дела Турции и нарушением верховных прав этой последней. Основываясь на соглашении, санкционированном лондонскими конвенциями 1840 и 1841 годов, великие европейские державы предложили свое посредничество, которое та и приняла, предоставив их усмотрению определение выражений, в каких Турция должна была удовлетворить ее требованиям. Так составилась знаменитая венская нота. Признав посредничество держав и безусловно приняв их решение, Россия тем самым ясно показала, что она в данном случае не преследует никаких честолюбивых целей, требуя только удовлетворения за нарушение прав ее единоверцев, естественною покровительницею которых она, по самой сущности дела, была и должна была быть. И что же? Турция, сделавшаяся необъяснимо почему смелою и решительною, сначала отвергает эту, составленную великими державами, и принятую Россией ноту, делая в ней такие изменения, которые лишали ее всякого влечения и обязательного смысла, а потом даже объявляет войну России. Поведение Турции скоро совершенно объяснилось, когда три из подписавшихся под венскою нотою держав приняли сторону ее против России.

Так началась известная крымская война. Война эта была завершением всей предшествующей истории наших отношений к православному Востоку, когда Россия была исключительною и преобладающею покровительницею христианских подданных Турции. Она же открыла собою историю новых, совсем иных отношений к православному Востоку, где мы должны были отказаться от всяких преимуществ и преобладания и действовать наравне и сообща со всеми другими представителями христианской Европы. Во главе этих новых отношений наших к православному Востоку и должна быть поставлена миссия преосв. Кирилла Наумова.