V. Время „гонения“

При царе Амда-Сионе, как известно уже из краткой редакции Аксумской хроники, представители церкви возвысили свой голос против беззаконного поступка царя. Этот редкий в истории восточных церквей факт был причиной гонения главным образом на дабра-либаносское монашество, из среды которого вышли благородные ревнители христианской нравственности в это время одичания. Ревность эта, конечно, сделала их первыми исповедниками Эфиопии и сохранила о них память в церкви и истории. Кроме краткого рассказа хроники, сохранился целый цикл житий церковных деятелей этого времени: Филиппа, второго преемника Такла-Хайманота по дабра-либаносскому настоятельству, Гонория (Anorewos), одного из 12 его „рукоположенных“ (neburäna ed)¹²³, авв: Бацалота-Микаэля, Аарона Дивного и современника их знаменитого аввы Евстафия. Из них мы располагаем только полными житиями Филиппа, Аарона и Евстафия; последнее даже известно нам в нескольких редакциях и в синаксарной форме. Что касается Гонория и Бацалота-Микаэля, то их жития имеются лишь в собрании d’Abbadie и для нас недоступны. Об этом нельзя глубоко не пожалеть: до издания их наши выводы об этой эпохе не могут претендовать на безусловность. К этим трем житиям мы присоединяем обзор житий других святых XIV века и, с оговорками, привлекаем к этому же периоду сказание о жизни и чудесах Габра-Эндреяса.

Житие второго преемника Такла-Хайманота имеется в единственной рукописи Orient. 728 Британского Музея, где оно занимает последние 49 листов; начало книги посвящено житию Такла-Хайманота. Написан этот экземпляр не ранее XVIII века – в этом убеждает как палеография, так стиль и подробности многочисленных интересных иллюстраций¹²⁴. Но житие выдает себя за произведение еще XIV века, так как в послесловии автор его призывает благословение святого на „отца нашего Иоанна Кама, потщавшегося о написании „его подвигов“ много дней спустя по забвении их“. Ацка-Руфаэль, расписавшийся под этим послесловием и назвавший себя „сыном“ Иоанна Камы, мог быть и автором жития и простым переписчиком, даже не современным этому настоятелю. Что „забвение“ подробностей жизни Филиппа действительно было, в этом отчасти убеждает нас характер изложения. До-монастырский период жизни святого, наименее известный монахам, уже по самому существу дела, изукрашен измышленными беседами его, еще мальчика с законоучителем о таинстве Св. Троицы, о заблуждениях язычников, о волхвах, наполнен разговорами его с родителями по поводу убиения волхва, по вопросу о браке и т. п. В дальнейших частях жития мы постоянно встречаем длинные отступления, речи, влагаемые в уста действующих лиц, молитвы, приписываемые святому, рассуждения автора (напр., его монолог с клеветником За-амануэлем и т. п.). Все это как-будто служит автору для замены недостающих фактов так же, как и для риторических украшений и вообще литературных целей. Вообще на литературную сторону жития обращено автором большое внимание, и в этом отношении многие места его труда удались весьма недурно и представляют интерес, особенно вступление, послесловие и, напр., такие вставки, как притча о зайце и земле (f. 195 r.). В некоторых случаях повествование опирается о местные предания (напр., f. 194 r.). Кто бы ни был автор жития, несомненно то, что оно стоит в тесной связи с дабра-либаносским житием Такла-Хайманота; вступление, представляющее восторженное обращение к этой обители, повторяет в почти буквальных выражениях те свидетельства об особенном благодатном действии на нее Духа Святого, которые житие Такла-Хайманота влагает в уста монахов пустыни Вали и патриарха Матфея¹²⁵. Оба жития делятся на главы (me'eräf); кроме того житие Такла-Хайманота дает сведения и о Филиппе, согласные с пространным житием последнего. В виду интереса, которое оно представляет как с исторической, так и с литературой стороны, мы решились дать в приложении к настоящему труду его полный перевод; здесь для сравнения приводим два места из дабра-либаносского жития Такла-Хайманота, повествующие о Филиппе.

Глава 101¹²⁶. Пришел один отрок, чтобы сесть под сень отца нашего святого Такла-Хайманота. Придя к ученикам его, он просил их сказать о себе отцу нашему святому Такла-Хайманоту. Те сидели, занимаясь своим рукоделием и сказали ему: «обожди немного, пока мы доложим отцу нашему», и возвратившись, забыли о нем. В полночь сказал святой Такла-Хайманот ученикам своим: «почему вы забыли об отроке, который пришел ко мне, и не доложили мне об его приходе?» И выйдя, они нашли этого отрока благополучным там, где оставили его накануне, и ввели к отцу нашему святому Такла-Хайманоту. Когда тот увидал его, полюбил его весьма и, спустя немного, облек его одеянием монашества. И он был соревнователем его подвигов и шел по пути его. Отрок, о котором мы говорим – отец наш Филипп.

Глава 112¹²⁷. Ученики его поступили по его повелению и посадили отца нашего Филиппа на седалище отца нашего святого Такла-Хайманот. И пустыня получила благодать сию, ибо на ней явилось величие праведности отца нашего Такла-Хайманота, и из нее вышло 12 пастырей христианских, которые управили путь слова истины и умножили учение веры, и проповедовали в многих странах. Они родили верных, подобных агнцам и стадо доброе, умножавшееся на пажитях их и пасшееся добре на лугах их. И сделали они землю Шоа увенчанной верой. И сей отец наш Филипп был им глава апостольский по повелению митрополита в по повелению царя. И посему заповедал он кадить гроб отца их по очереди, и они творили память его любовью, собравшись из стран своих. И пастырь нам иной не был поставлен во всех областях Шоа и Дамота, который не был из дома отца нашего святого Такла-Хайманота. Так было установлено заклятием во дни отца нашего Филиппа архипастыря. Сам он, украсив сан свой деянием и верой, сделался мучеником за Христа, в напастях, бичевании, узах и изгнании, пока он не почил там, куда был изгнан»...

То, что мы привели из жития Такла-Хайманота, прежде всего опровергает заключение, которое можно сделать на основании слов Conti Rossini¹²⁸, о том, что в пересказе Альмейды нет ничего о гонениях при Амда-Сионе, об отсутствии упоминания о нем и в дабра-либаносской редакции вообще: этот текст представляет по отношению к полному житию Филиппа то же, что синаксарные сказания к соответствующим пространным. Мы находим здесь только, как нечто новое, заметки о просветительной деятельности мамхеров, поставленных вместе с Филипом и о „заклятии“, объявившем монополию такла-хайманотовского устава в Шоа и Дамоте. Это крайне интересные подробности.

Переходим теперь к разбору пространного жития. Не может быть сомнения, что многие сведения, которые оно нам сообщает, передают подлинные факты и опираются на верное предание. Что язычество было сильно в Шоа в XIII веке, что рука об руку с ним шло господство волхвов, для нас не ново – на это можно найти достаточно указаний и в житии Такла-Хайманота. Мы можем с полным доверием отнестись к рассказу о господстве язычества в области Зема, которую мы и при Такла-Хайманоте видели в духовном рабстве у волхвов. Автор жития не погрешил против хронологии, называя обитель Такла-Хайманота Асбо, и область ее – Герарья. Точно также рассказывает он о настоятельстве Елисея и избрании Филиппа по пророчеству воскресшего, в общем согласно с тем, что говорит о том же житие Такла-Хайманота даже в вальдебской редакции: очевидно предание об этом было прочно у всех духовных чад этого преподобного. Затем заслуживают доверия сведения о расширении монастыря и литургических установлениях Филиппа – факты такого рода представляют необходимые части монастырских преданий, хотя бы и незаписанных. Насколько верна хронология жития, полагающая на преосвященствование Иакова семь лет (f. 187), на промежуток до прибытия нового митрополита Саламы – год и три месяца, а изгнание Иакова относящая к началу царствования Сайфа-Арада, проверить по параллельным данным мы не имеем возможности, но полагаем, что данные этого рода также могли быть точны в монастырях.

Гораздо труднее высказать суждение о тех данных нашего памятника, которые составляют его главную часть. Здесь прежде всего поражает нас епископство Филиппа. Неужели он был единственным абиссином, удостоившимся этого сана? По-видимому, автор жития знал о небесном поставление Такла-Хайманота (f. 170). Характерно, что на предложение митрополита заменить его, Филипп отвечает не ссылкой на известное соборное постановление и даже не на „завет“ Такла-Хаймонота, а указанием на свое недостоинство. По хронике Филипп был „эчеггэ“, а это, как известно, не епископский сан. Да и хиротония Филиппа во епископа совершена не канонично – не собором епископов. Все это заставляет нас усомниться в рассказе жития или, во всяком случае, отнестись к нему с крайней осторожностью. Несомненно, мы имеем дело с повествованием о происхождении столь важного впоследствии сана эчегге и его одиннадцати наместников (neburäna-'ed) „наставников“ отдельных благочиннических округов эфиопской эпархии коптской церкви. В устах архиерея этой эпархии вполне понятен страх перед ее необъятностью; понятно и то, что он, привыкший к пространству египетских эпархий, мог сказать: „сия страна больше всех стран“ (f. 164 r.); „эта страна – как бы две страны“, а также и то, что деятельный и рачительный пастырь, каковым по всем признакам был митрополит Иаков, должен был дать такой эпархии-церкви какую-нибудь организацию, при которой ему было бы возможным исполнять свои обязанности не только номинально. Все это понятно и естественно, но едва ли возможно, чтобы коптский митрополиг решился дать такую большую власть в руки эфиопского монаха, да еще в то время, когда коптская церковь усиленно заботилась о скреплении уз, связывающих с ней Эфиопию. Не представляет ли наш рассказ попытки изобразить сан эчегге в ореоле святительства и в центре великой борьбы со светскою властью? Если мы обратимся к другим памятникам, повествующим о том же, то окажемся в большом затруднении перед рядом едва ли согласуемых противоречий. Житие Аарона Дивного, которое мы помещаем ниже, докажет нам ясно, как эту славную страницу национальной церковной истории каждый эфиопский монастырь утилизировал в свою пользу: в нем центром движения после митрополита окажется Бацалота-Микаэль и его ученик Аарон; Бацалота-Микаэль выступает передовым борцом и в житии Евстафия. Мамхеры-ставленники названы в житии Аарона другие; перечисленные в родословиях Такла-Хайманота также не вполне совпадают с теми, о которых мы читаем в житии Филиппа¹²⁹. Но самое главное это то, что наше житие противоречит тому, что дает о той же эпохе хроника. Вот что мы читаем в ней:

„Затем в дни его (царя Амда-Сиона) было гонение на Дабра-Либанос, ибо авва Гонорий цегаджский отлучил государя Амда-Сиона, когда тот взял наложницу отца своего. Другие говорили, что он блудодействовал с сестрой своей, а некоторые – что грешил с двумя сестрами. И бил он авву Гонория великим бичеванием, пока не сожгли и не истребили царского стана капли крови аввы Гонория, сделавшись пламенем огненным¹³⁰. И посему изгнаны были мужи дабра-либаносские в города Дамбия и Бегамедра. Эчеггэ Филипп был изгнан из Шоа и поселился на Анко и Гешена, и там сделал монахами многих людей, в числе их авву Иоанна кебранского, авву Такла-Альфа из Дима, авву Такаста-Берхана из Дабра-Цот – мамхеров, которые созидали монастыри от Карода до Ферка, половину на островах Цана, и половину в „Бегамедре“¹³¹.

Итак, здесь в центре движения стоит Гонорий, один из „мемхеров“ и „ставленников“. О нем рассказывается то же чудо, что мы читали в житии Филиппа. Как это ни странно, но это так. Единственное объяснение может быть найдено тогда, когда удастся доказать, что царская резиденция в то время находилась в области, входившей в состав благочиния Гонория, который в таком случае имел полное право первый высказать протест против беззаконий царя. Принадлежность его к дабра-либаносскому братству навлекла на последнее гнев оскорбленного деспота, и главный начальник этого братства – эчеггэ Филипп сделался первой жертвой этого гнева. К сожалению этот естественный ход вещей может быть установлен только после того, как мы будем точно знать место царской резиденции. Наше жните называет какой-то город Саван, местоположение которого определить мы не в состоянии. Гонорий упоминается в житии Филиппа, как спутник его и свидетель его страданий, но этот Гонорий назван варабским; в числе его мамхеров есть еще другой Гонорий; который из них соответствует цегаджскому – неизвестно. Затем местами изгнания по житию были не Анко и Гешена, т.е. север Ифата и южный берег верхнего течения Башело, а Тигре, Валака, Даваро, оз. Зевай и Дамот. Кроме того, житие не говорит о постриженных им монахах и лишь вскользь упоминает об основании им монастырей. (Напр. в земле Валака f. 195). Изгнание дабра-либаносцев и поселение их в Дамбие и Бегамедре также не рассказано в житии; напротив, Филипп идет ко гробу Такла-Хайманота, но монахи боятся принять его, и ему приходится удалиться. Намек на разорение обители можно усматривать разве на f. 189, где без связи с нитью рассказа говорится об „убитых монахах и монахипях“, да в послесловии, где автор обращается к святому, прося его о воссоздании разоренной обители и о возвращении рассеянных чад ее. Житие Такла-Хайманота по вальдебской редакции, изданной Conti Rossini об этом выражается кратко: „и сделали Филиппа аввой вместо Елисея... и во дни его нашла напасть и изгнание, пока он не почил... После него был поставлен отец наш Езекия“... (f. 41 v). При краткости известия трудно сказать, был ли изгнан и сам Филипп, или ему подверглись только монахи; скорее можно склониться к первому. Кроме того, Езекия по рассказу жития был поставлен не после Филиппа, а им самим еще при жизни.

Не рассказывая о бедах, постигших дабра-либаносский монастырь, автор нашего жития подробно останавливается на бойнях, которые устраивал свирепый и самодурный Сайфа-Арад в Косогэ (f. 194) и которые едва ли не сильно преувеличены. Перерезать 900 тыс. человек из-за разногласия в вопросе о посте в невечерие Рождества нам кажется даже для эфиопского царя XIV в. чудовищным и едва-ли исполнимым.. Это шедшее с высоты престола обрядовое новшество не оставило следа в других источниках, и мы не можем ничего сказать о нем кроме того, что от абиссинского изуверства можно ожидать таких диких проявлений; последующая история не раз показывала, как в этой стране жестокие смуты начинались из-за религиозных тонкостей и богословских хитросплетений. Цари, предлагавшие и решавшие церковные вопросы – явление в Абиссинии вполне обычное, но Сайфа-Арад в хронике выступает не в том виде, в каком бы мы ожидали под впечатлением как данного жития, так и жития Ааровн Дивного¹³². Летописец запомнил только добрые дела царя: он ходил за благословением к Мадханина-Эгзиэ в Банкуаль, воевал с мусульманскими владетелями Египта за лишенного свободы патриарха, наконец, в его царствование совершилось перенесение мощей Такла-Хайманота. Примирить эти известия можно только предположением о раскаянии царя. Действительно война в Египте могла быть не ранее 11-го года его царствования (1353), перенесение мощей произошло в 1367 г., бедствия же Филиппа и свирепства Сайфа-Арада происходили в первые 3 года и 9 месяцев царствования. Интересно, что и Аарон страдал от этого царя; причиной был не обрядовый вопрос, a клевета; увидав, что с монахами не справиться, царь покаялся.

В списке митрополитов по редакции, названной проф. Guidi первой, Иаков стоит на 12 месте с пометкой: „который вернулся в Иерусалим“, „Вернулся“, конечно, потому, что был изгнан нечестивым царем; почему в Иерусалим, мы не знаем; то что наше житие говорит о возвращении его в Египет (f. 187) – не противоречие, т. к. он мог на пути остановиться на родине¹³³. Интересна также заметка того же списка о митрополите Салама: „переводчик Св. Писания. Погребен в Хакалете“. Что Салама был переводчиком, об этом нечего распространяться, но по поводу Хакалета следует сказать, что в нашем житии этот пункт упоминается как местопребывание м. б. временное митрополита (f. 198). Нельзя не заметить, что насколько личность Иакова представляется нам величественной и героической, настолько то, что сообщает житие об его преемнике, рисует последнего в менее привлекательном виде: он и превозносит Филиппа, и боится царя; разрешает то, что запрещал Иаков, и в то же время соглашается с Филиппом, но не поддерживает его и дает повод царю сказать: „все сановники церкви согласны со мной“! Словом, перед нами хитрый копт, которого судьба поставила между двух огней в чуждой стране с сильной светской властью, претендующей на церковный авторитет.

Появление в данном житии митрополита Саламы важно особенно потому, что дает нам указание на время его преосвященствования. В. В. Болотов¹³⁴ и Conti Rossini относят его к 1285–1305(?) Основания, приводимые ими, для этого следующие: царь Ягба-Сион (1285–1293) прогнал митрополита, немедленно по восшествии на престол. 1305 годом помечена рукопись перевода творений Филоксена в Британском музее; другая рукопись того же содержания датирует перевод „архиепископом южским аввой Саламой“; следовательно, после изгнанного в 1285 году был приглашен Салама III. Между тем список митрополитов (у Гвиди №1), помещает „авву Саламу“ после Иакова, Габра-Крестоса и непосредственно перед Варфоломеем, сидевшим „во дни Сайфа-Арада“. Мало того. В недавно открытом Conti Rossini Евангелии с дарственными грамотами в пользу Дабра-Либаноса в Тигре, среди множества крайне интересных и важных для истории Абиссинии документов есть один, датированный царем Сайфа-Арадом и митрополитом (päpäsna) нашим „аввой Салама“. Это документальное свидетельство о времени этого иерарха ученый издатель объясняет таким образом: „papas, без сомнения – епископ Аксумский; митрополит Салама умер около полстолетия тому назад“¹³⁵. Почему? Других оснований, кроме приведенных выше, нет; с другой стороны, нам совершенно неизвестен аксумский епископ в это время, подобный, напр., Иоанну, при Зара-Якобе. Между тем, жития довольно определенно помнят Саламу, как преемника Иакова; кроме жития Филиппа, его знает и житие Аарона, причем, как мы уже видели, даже относит его слишком далеко вглубь XIV века, смешивая с Варфоломеем. Другого Саламу, кроме переводчика, мы не можем предполагать, в силу известия жития о Хакалете; остается допустить или описку в дате лондонской рукописи Филоксена, или, что менее вероятно, ошибку в списке митрополитов, смешавшем Саламу – „переводчика“ с Саламой, современником Сайфа-Арада и погребенным в Хакалете.

В заключение следует еще отметить, что в житии Филиппа также отрицалось стремление эпохи, сознавшей одичание народа, вступить на путь обновления. Мы читаем, что Филипп радеет об улучшении семейных нравов и берет за исходную точку апостольские постановления. Такой же путь избрал и другой подвижник этого времени – Евстафий. Итак оба монашеских устава эфиопской церкви приступили к делу ее обновления с одной и той же стороны и с одними и теми же средствами. Что на первых же порах им пришлось столкнуться с царской властью, также подвергшеюся влиянию ужасов предшественников эпохи, это понятно. Но им удалось мало-по-малу увлечь и ее за собой, и в лице Зара-Якоба увидеть результат своей вековой деятельности.

Единственная пока рукопись жития этого святого, принадлежащего тому же циклу „гонения“, находится в Британском музее под сиглой Orient. 693 и относится к ХVIII столетию по написанию¹³⁶. Когда жните составлено, об этом в нем самом нет прямых указаний. Переписчик, обращаясь от имени какого-то Сарца-Вангель (может быть, себя самого) ко всем эфиопским преподобным, заканчивает именем современного ему (?) архимандрита дабра-дарэтского Иоанна, „который велел написать это житие заново со старого“. Во всяком случае это „старое“ едва ли могло быть написано раньше XV в. Если имя святого Маба-Сиона в перечислении преподобных еще само по себе не может служить веским аргументом в этом отношении, то присутствие рассказа о событиях по смерти святого, указывает на время, когда в дважды опустошенном Дабра-Дарэте или Д. Фаране снова расцвела монашеская жизнь. При этом нельзя не отметить того странного обстоятельства, что автор рассказывает дважды почти в тожественных выражениях о погребении умерших в монастыре от моровой язвы святых: раз в начале жития в панегирическом прологе, и затем в конце, в виде отдельного добавления, уже после вставленного краткого жития подвижника Иясу. Еще страннее противоречия в этих двух редакциях повествования. В первой современный событию митрополит назван Варфоломеем, а восстановитель обители – Стефаном; во второй вместо этих имен мы находим Саламу и Антония. Как объясннть разногласие в именах архимандритов восстановителей, сказать трудно; что же касается митрополитов, то можно предположить, что автор имел перед глазами монастырскую запись, где имени митрополита не было, а стояло просто „päpäs“. Он дополнил по своим ученым соображениям, которые, однако, оказались не в состоянии соблюсти хронологический масштаб. Это также едва ли указывает на время, близкое к событиям. Но если автор не был близок к своему святому по времени, то по месту и традициям он, несомненно, принадлежал к числу последователей святого и, весьма вероятно, был монахом его обители. Труд его начинается восторженными строками в честь ее и ее подвижников; заканчивается житие собственно Аарона также призыванием благословения этих подвижников на „сие место“. Кроме того, ему хорошо известны географические условия страны, он их описывает с любовью и подробностями, свойственными очевидцу, и знает даже легендарные этимологии (л. 28).

Принадлежит ли житие одному автору, или над созданием его работало несколько рук? Здесь опять может наводить на сомнения его конец. За повествованием о кончине Аарона следуют страницы, имеющие лишь стороннее отношение к этому святому: сначала идет молитвенный перечень эфиопских преподобных, приводимый от лица какого-то Сарца-Вангель; потом следует маленькое житие подвижника Иясу, который в прологе к житию упомянут в числе „произросших“ в Дабра-Дарэте. Наконец, идет рассказ об истории монастыря по смерти Аарона; часть этого рассказа, как уже было сказано, помещена и в прологе. Эти два последних добавления, действительно, производят впечатление позднейших приписок.

Что касается литературной формы нашего жития, то оно в меньшей степени, чем другие рассчитано для церковного употребления, и не в такой степени носит характер проповеди. Обращения к слушателям встречаются не так часто; новые главы начинаются обыкновенно с самого повествования, или с „возвратимся“ исторического стиля (л. 18). Автор во многих местах обнаруживает любовь к риторическим и лирическим отступлениям; кроме начала жития, встречаются и в самом тексте его обращения к действующим лицам (напр., л. 25, к злому монаху, виновнику второго гонения на святого), панегирические вставки в честь героя повествования (особенно л. 30–32, где иногда даже употреблена стихотворная форма). По поводу чуда святого в безводной пустыне (л. 35) в уста его учеников влагается длинная хвалебно-победная песнь с ветхозаветно-библейским оттенком.

Переходим в изложению содержания жития.

«Книга подвигов и трудов отца нашего Аарона дивного» начинается хвалебными строчками в честь места его упокоения – Дабра-Дарэт (Dabra-Daret), описанием построения надгробной церкви для мощей его и его учеников по приказанию митрополита Варфоломея, и затем длинным похвальным словом в честь святого.

Далее, после вступительной фразы: «послушайте, отцы и братия мои, о месте рождения Аарона отца нашего чудотворца» рассказывается о рождении святого в г. Сагуада (Sagüädä) в области Гамбья (Gambjä) от благочестивых родителей Габра-Маскаля и Амата-Марьям, после шаблонного в житиях неплодства. На воспитание ребенок был отдан священнику Габра-Масиху, причем отец сказал: «вот, я посвящаю его Богу, чтобы он служил и трудился в церкви во все дни живота своего, а ты научи его слову Писания и псалмам Давида, да будет он тебе сыном Духом Святым и окроплением воды». Священник, спросив имя мальчика, сказал ему между прочим: «сын мой, ты превзойдешь Аарона, сына Каафова и будешь больше его, ибо кадило Аарона не спасало, не отверзало рая и не выводило из ада души, тебе же даст Бог силу и власть, которую дал апостолам своим, проповедовать слово святое Его, стоя перед всеми людьми»... Он научил его азбуке. «И отверз ему Дух Святой окно помышления и просветил внутренняя сердца его... и когда он кончил псалтирь, подвигнулось сердце его и уязвился он любовию Христовою, и пылал, как огнь, возглашая любовь Марии, прекрасной голубицы... И когда видел он женщин, любивших детей своих, а младенцев их, любивших матерей своих, говорил в сердце своем: «такова и любовь Христа к Его Родительнице Деве». И посему растаяло сердце его и пылал он, как пламя пещи от любви к Агнцу, и сделал уста свои сосудом пения Богу, стяжав навык изрядный в псалтири давидовой 7 раз днем в 7 раз ночью каждый час свой»... И потом он пошел к архиерею, чтобы быть поставленным в диакона; там получил наставление относительно служения церкви и совершения таинств. Вернувшись в Гамбья у Сагуада, т. е. в монастырь Георгия, он отправлял так диаконское служение много лет. Упавшая однажды из кадильницы искра на его палец и причинившая боль, наводит его на размышления о вечном огне. Он решился не оставаться ни дня в своем городе, и в «стражу ночную» встал в церкви, и пламенно помолившись со слезами, поклонился таботу и коснулся своего лица его пеленой, а затем на рассвете вышел и направился к востоку, говоря: «светильник ногама моима закон Твой»... (Пс. 118, 105) Бог путеводил его и привел его в Амхару. Здесь он спросил дорогу в монастырь Дабра Голь (D. Gol), к святому авве Бацалота Микаэль, «ибо он был велик и славен твердостью подвигов перед всеми мамхерами того времени». Придя ко вратам обители, он просит вспомнить и доложить о нем. Когда его впустили, он поклонился в ноги настоятелю, облобызал его колена и рассказал свою жизнь. «Страшась, отче, из-за боли от искры, худшего осуждения огненного, участи грешных, бежал я, чтобы спасти душу мою, и пришел к коричену, да буду управлен плотом молитв твоих от волн грехов, и да приведет меня лестница праведности твоей туда, где Христос, Первосвященник». Бацалота Микаэль провидит в нем избранника Божия, который будет поставлен над 15-ю городами, и через несколько времени «облекает его одеянием монашества и наставляет на путь Антония и Макария, аввы Павла, Арсения, Навиуда, Меркурия, Авива, Илариона, Агафона, который глотал камни ртом 7 лет». И сказал он: «благословение сих святых, да пребудет на тебе во веки веков». «Аарон был управителем (magäbi) монастыря и архидиаконом. Он угодил Богу и увеселял церковь служением своим».

„В те дни смута подняла волны от бури диавола в пределах всей Эфиопии. Был тогда митрополитом авва Иаков пастырь верою и яко лев уповаяй молитвою (Прнт. 28, 1). Произошел у него спор с царем эфиопским. И собрались все пастыри Эфиопии с отцом своим Иаковом равноапостольным и вошли к царю и сказали ему: «оставь холод ложа твоего, а если нет, мы будем бороться с тобой и не дадим тебе причастия св. тайн тела Христова». Число пастырей Эфиопии было 12 мамхеров: Бацалота-Микаэль и Филипп, Гонорий и Дамиан, авва Нафанаил и Иоанн, авва Андрей и Габра-Аилав, авва Назарий и авва Вениамин, Зара-Крестос всего – 11. И сказал авва Бацалота-Микаэль авве Иакову: «отче, есть у меня отрок, который ревнует стать мучеником и жаждет, как земля пустая, любви Христа – Господа своего». И сказал ему авва Иаков: «вели привести его к третьему дню». И послал авва Бацалота-Микаэль к Аарону чудотворцу: «сын мой, приходи немедля». И пришел другой мамхер к митрополиту Иакову и сказал ему: «я пришел, чтобы умереть с тобою, приобщи меня отче к собору твоему, ибо не полно число ваше. И он приобщил его, и стало 12 мамхеров. Тогда сказал авва Иаков пастырям Эфиопии: «настал час жатвы нашей нивы; терпите и укрепите сердца ваши, как отцы ваши Апостолы... Ибо царь эфиопский рычит, как лев, и нщет побороть нас. Будем бороться с ним и сражаться мечем веры. Вас 12 по числу апостолов: ты – Бацалота Микаэль, как Петр, камень веры; я поставил тебя над всеми пастырями Эфиопии их управителем». Зная это, пришел чудотворец Аарон из Дабра-Голь ко двору (wösta hasöge), где был его мамхер, и с ним много иеродиаконов, и тот послал их к митрополиту, который поставил их священниками... Их было 72, и он благословил их и сказал: «вы, как 72 ученика, а этот Аарон дивный да будет, как Павел, уста благовонные, пастырем над вами».

«После этого прислал царь к авве Иакову сказать: «завтра большой праздник; я приду в церковь к вам; приготовьтесь, ждите меня с литургией, чтобы мне приобщиться из рук ваших». Монахи поняли истинное намерение царя. «Зачем ему приходить к нам, сказали они, «когда у него свое придворное духовенство» (kähnäta dabtarähu), и сказали митрополиту: «он придет, чтобы напасть на овец твоих и расхитить нас, если мы откажемся преподать ему Св. дары»... Ты назначь, кому идти служить и скажи: «такой-то совершай литургию и удостойся сделаться мучеником перед братьями твоими». Митрополит на это отвечает словами о своем епископском долге и готовности пострадать и заканчивает: «завтра, когда придет царь и скажет: «священнодействуйте для меня жертву вашу, скажите ему: «хорошо» и не противьтесь. Я же во время службы выйду, и посрамится лицо его, ибо он не будет в состоянии исторгнуть даров из рук моих». Потом он собрал всех и сказал: «я – Иаков, отец ваш приготовил себя в жертву Богу от руки этого царя. А вы 12 пастырей будьте, как 12 апостолов, вы же 72 иерея как 72 ученика. Я же, отец ваш, подобен Христу над всеми. Претерпите все нашедшие на вас удары до смерти»... На другой день пришел царь «грозно и рыча». Когда митрополит в обычное время произнес: «их же призвал еси и освятил, даждь им часть»...¹³⁷, вышли все сослужащие – 12 пастырей и 72 иерея в трепете перед царем. Тот приблизился к Св. дарам и сказал митрополиту: «дай мне тела Христова». Митрополит отказал, ссылаясь на Мф. 7, 6. Тоже повторили и сослужащие. Царь во гневе вышел из церкви «не имея возможности препираться во храме». Потом, сидя на троне, велел привести митрополита и монахов и спросил их, почему они, живя в земле царя, не поминают его во время возношения и на утреннем каждении и на ектеньях, и не допустили к причастию? Они отвечали: «за то, что ты не послушался митрополита Иакова и не согрел холода сердца твоего солнцем проповеди его. На дали мы тебе Св. даров, ибо ты недостоин, и Господь наш заповедал нам не давать подобным тебе». И сказал царь: «спасет ли вас от руки моей Иаков египтянин, которого я привел ценою моего золота? А если нет, то пусть его сведут с его престола, и я отошлю его в его страну, и вы останетесь в руке моей». Они ответили ему: «есть Бог наш, есть царь наш, Он избавит нас». Когда царь издали увидал авву Аарона, спросил его: «откуда ты?»

Отвечал Аарон иерей: «я – ученик Иакова митрополита, подобного Христу; мы пришли к тебе, чтобы заставить тебя оставить грехи Рувина; если же нет, то мы будем бороться с тобою и отдадим себя в жертву праведную от рук твоих. И приблизились с ним 72 иерея и обличали его. Тогда он приказал связать их по рукам и ногам, повалить на землю и бить веревками из töte¹³⁸, пока не будут видны кости. И взяли 12 пастырей и били их, пока не стало рваться мясо. Обратились к авве Аарону, жемчужине драгоценной, и подходили к нему. И взял Бог землю, и оно покрыла его, как одеждою. И вышло повеление от царя: «этого пришельца бейте сильнее». Воины, не попадая в его тело, сказали: «что мы бьем? только одну землю, и не видим его тела...(?) Царь воскликнул: «отче Аарон, где ты?» Тот ответил: «я в Боге моем; что могут сделать мне люди, если Он сокрыл меня в сени своей?» Царь приказал взять его с честью и страхом, а митрополит радовался, Видя и слыша о чуде. Прочих монахов также омыли и умастили язвы их; они скоро исцелились, и царь снова стал их просить о причастии. Они собрались в полном составе, вместе с Иаковом и Аароном к царю и обличали его так, «что нельзя передать». Он решил: «рассеять их по странам, где жажда и болезни, жар и зной, растопляющий тело и иссушающий кости“. Палачи взяли Аарона с 72 иереями. За ними следовало много людей, уверовавших в молитву его после чуда. Иаков благословил Аарона. Когда их гнали, он пел псалмы, песни пророческие, Богородичные и «Врата Света» 7 раз в день. Шли они по Куале, лишенной воды и выжженной солнцем, обливаясь потом и страдая от зноя и жажды. Аарон не спал до 6-го часа ночи. Во сне ему явился Спаситель в виде митрополита Иакова, укрепил его переносить страдания. Утром, встав с радостью и веселием и помолившись, Аарон пошел в Ангот (Angoat). Его встретили жители, и он основал там много монастырей и сотворил великие чудеса и знамения. Он насадил овощей, оросил их и превратил землю в сад. Укрепив их, пошел в область Тигре, где также основал много обителей, и жил в земле Тамбен, где основал сию обитель Амба аввы Иоханы. Отсюда он пошел в область Ваг, где его встретили все монастыри, собравшись к службе, а он сотворил много чудес и знамений и пошел в страну Роха (Roha). Его встретили жители, ибо слышали обо всех чудесах, которые сотворил ему Господь в стране изгнания. Они сказали чадам его: «скажите нам, мужи святые, это ли наставник ваш, по имени Аарон дивный, один из пастырей крепких и твердых, которого скрыла земля от побоев царя, и для покрытия которого выросли две маслины высоких, вопреки времени и сроку, и по молитве которого тотчас утихло плавя огня?» Чада его сказали: «да, так. Не мы ли были с ним, когда он возмог это сделать, мы видели сами, и мы сошли с ним в тесноту скорби, а этот человек, которого вы видите, по имени Назе (Näse), начальник евнухов, был послав к нам посмотреть место, где мы живем. И Видя чудеса, о которых вы слышали, он обратился сердцем и поклонился в ноги отцу нашему, склонившись в покаянии и крестился во спасение и облекся схимою святых и наречен Ферэ-Берхан. А это весь собор святых, которых вы видите – это чада его, последователи». И сказали эти жители Роха и священники страны Варварь: «благословен Бог, который привел к нам сего праведного и мамхера, чтобы мы получили из рук его приобщение таин». И говорила о нем вся страна. Пришли к нему жители Хава (Hawa) и Шадахо (Sadabo), и приветствовали его любовию, и родились от него купелию, и принесли ему дары, и он исцелил болящих у них“.

Слепой, имевший дар прозорливости, вывел Аарона из города и показал со стены ему на западные горы. видневшиеся на горизонте. «Посмотри на белую гору, как щит, вершина которой покрыта лесом abafäg и зеленой травой... из этих двух гор задняя будет раньше твоим жилищем, а другая – последним упокоением. И ты уснешь немедленно на ложе твоем, когда домовладыка призовет тебя. В дальней горе Катинг (Dabra Qatin) тебя постигнут напасти и скорби, а в передней горе ты успокоишься по старости маститей. И придут и поселятся в ней люди избранные и народ святой»... На другой день Аарон вышел со всем собором своим, перешел Такацу в поднялся на гору Катнн, оставив направо Дарэт. Затем они выбрали место для табота, высекли в скале для него церковь, а для себя кельи и жили так 7 лет. Слава его чудес распространилась по областям Макет (Maqet), Асаса (Asäsü), Вадла (Wädlfi) и Давент (Däwönt). «Вся земля Бегемедера от Амхары до Вагары твердила о нем, и приходили к нему приветствовать его и исцеляться от недугов своих. Принимали верные мужи монашество из его рук, и он учил их пути Божию, который проникал в сердца их... Жители Гайнет (Gäjnöt) крестились от него. Сатана, Видя, что он приобрел все страны, стал завидовать и вошел в сердце монаха из Зебе (Zebe) по имени Такла-Хайманот. «Не верно назвав, он – Такла Дам (насаждение крови), Такла Хатиат (н. грехов), Т. Хафрат (н. позора), Т. Хасат (н. лжи), Т. Хасар (н. стыда) и Т. Цельмат (н. тьмы)... Он вошел к государю (hasege) Саифа Араду и наклеветал, говоря: „есть один монах, который злословит царей и противился отцу твоему. Он дерзок и обличает надменно. Отец твой мучил его разными пытками, но не мог сломить его, и он остался один из всех мамхеров. Он покрыл горы Maqüt, и никто ко мне не вернулся, и я посрамлен и покрыт его проповедью. Не молится он также о тебе и не преклоняется перед силой твоего царства, но обличает тебя и проклинает». Царь, услыхав это из уст Такла-Мархама («прозябание проклятия») весьма разгневался и спросил: «что мне предпринять против него?» Такла Сайтан («прозяб. дьявола») ответил: «нечего тебе предпринимать против него; ты не в состоянии убить его. Но выведя его из монастыря со всеми чадами его н рассей их по странам жажды и солнечного зноя, который растопит члены плоти их, и посели их туда, где нет дерева и воды»... Царь послал воинов жестоких, которые (не?) боялись Бога и не стыдились лица Его. Они пришли в Дабра Qatin, окружили святых и сказали авве Аарону повеление царя; утеснили его и сказали: «мы не заночуем сегодня раньше, чем не выведен тебя. Созови твой монастырь, и пусть не останется ни одна душа по повелению царя». И находилась там дочь царя Сайфа-Арада, которая уклонилась от мирских пристрастий и богатства и носила знамение Христово. Она бежала от лица мужа своего, пришла к авве Аарону чудотворцу, услыхав о чудесах его, и постриглась в монашество руками его. Царь услышал о ней, что она пошла к Аарону и послал тайнознавших ее с „государевым гласом“ (qäla hase). Аарон узнал духом, что пришли искать ее, и сокрыл ее у одной старухи».

«Аарон вышел со всем собором православных монахов и 300 монахинь и возгласил: «да удалится всякий сомневающийся, а тот, кто верует, пусть следует за мною и возьмет крест смерти своей, запрет двери дома своего, не выбрасывает хлеба своего и не тушит головни, но да препояшет чресла свои верою, ибо теперь жатва правды... Сказав это, он вышел с 600 своего собрания. Все города восклицали «увы нам!», и оплакивали его уход. Вся область Maqet плакала. Когда «глас государев» гнал святых и возводил на «Ваsalo», палил их зной; они жаловались, и Аарон указал им единственное растение ägäm¹³⁹, они легли друг на друга, но тени не хватило для всех, и они упали от усталости и спали 6 часов. Даже царские послы стали плакать от жалости. Наконец Аарон, помолившись и приводя на память чудо Моисея, ударяет жезлом и источает из камня воду. Вода потекла и напоила всех, и находится еще и теперь на том же месте, которое получило имя Wahat оттого, что здесь монахов пожирал (wahata) зной. «Здесь останавливаются все путники».

На другой день «глас государев» погнал святых дальше. Пришла в амхарский город Хольо. Доложили царю о прибытии их в область, и он приказал привести их к себе в собрание свиты и войска (mä‘kala gubä‘e hara wasarswita). Царь во гневе, «свирепый как лев», укорял Аарона за то, что он не молится за него, но злословит и проклинает его, а также за то, что он постриг его дочь и брата. «И говорил ему царь на учителя закона великие злословия, которых не достойно передавать». «Приведи ко мне, сказал он, прежде всего, моих брата и дочь». Аарон сказал: «когда дал ты мне их на поруки?» Царь ответил: не заниматься ли нам теперь препирательством, как равный с равным? Приведи дочь мою и брата и поклонись моему царству, чтобы не осрамиться тебе среди этой свиты, и не открылся срам наготы твоей и твоего собрания». Затем воины стали бить монахов палками в грудь и бока. Те молились Богу и плакали. «И тряслась земля от шума голоса святых, а слезы монахинь текли по ним, как потоки воды по земле». Потом царь приказал раздеть их, и когда они противились, их повалили на землю, заушали и попирали ногами. Затем раздели всех монахов и монахинь и поставили перед всем сборищем. Царь издевался над Аароном, который ответил ему: «разве у меня другая природа, чем у тебя, разве я не такой же, как ты, и ты как я, и нагота моя не подобна твоей?“ Тогда царь велел на них выпустить львов, но те пали к ногам Аарона в лизали следы его. Вельможи (Saräwit) эфиопские, Видя это, испугались и сказали царю: «не следует тебе бороться с этим праведником и боящимся Бога, который утишил и преклонил львов». Тогда их снова одели. Царь приказал отправить их затем в жаркие куаллы «где нег дерева, ни воды, ни травы, но один песок». Путь был крайне труден и многие падали, как литья, а были и такие, которые умерли и остались без погребения». Когда солдаты провели их в землю Занго (Zango) в пределы Астеран (Astran), Teqä, Därä и Bosäto, против Lemä, близ Güätör, откуда можно было издали видеть озеро Zöwäj. Часть солдат прониклась состраданием к монахам и советовала им надеяться на Бога, который «да утешит их по силе своей». Поставили наблюдать их за гибелью монахов, поселенных на голой скале. Когда страдания и жалобы их достигли крайней степени, Аарон снова по молитве источил жезлом воду из скалы. На другой день он велел монахам принести в плащах издалека земли и насыпать ее на скале. Пришли владельцы гор и помогали им копать ногтями землю, носить и насыпать ее. Когда скала превратилась в поле, Аарон велел достать из мешков взятые с собою запасы ячменя, лука, кориандра и по молитве и благословении посадил сан миндаль и виноградную лозу. Монахи последовали за ним и посеяли бобы, чечевицу, пшеницу, и провели для орошения их каналы воды. Скоро место изгнания зазеленело, и сразу была собрана жатва; на другой год принес плоды виноград и миндаль. Земля Занго в Эстеране сделалась садом; и в ней стали произрастать мандрагоры и бананы. Аарон послал к царю с тремя монахами образец этих произведений бывшей знойной пустыни. «Что нам делать с этими сильными и крепкими монахами, сказал царь своим войскам: «пламя – для них холод, текут для них источники вод и львы поклоняются им?» По прошествии 7 лет изгнания их он написал Аарону покаянное письмо, прося молиться о себе: «мир вам собрание Бога щедрот, мужи избранные, народ святой! Подумайте и рассудите: вы живете по закону отцов ваших в земле царя; вы молились в земле отца его во время возгласов (ектений?) и поклонялись перед ним. Почему же злословят и дерзко порицают того, кто сидит на престоле и царствует над всей Эфиопией? Разве он не бьет и не посекает противящихся ему? Теперь же не мстите мне злом за зло, которое я сделал вам, но молитесь за меня, да ваш Господь Бог укажет мне путь покаяния. А что касается до тебя, учитель закона, избранный чудотворец, то я думал, что ты – человек и боролся с тобою. Ныне я познал, что ты верный и возлюбленный у Бога. Не посрами меня молитвою твоею. Иди в город твой, чтобы нам примириться, и наставь меня на путь покаяния». Аарон, полный радости, собрал монахов, велел им взять все имущество и не забыть жезлов умерших братьев. Потом они помолились в церкви, «которую выстроили в Дара и Занго, оставили при ней монахов и причт и отправились в путь. На 8-й день они переходили реку Хаваин; ученик Аарона Абсади шел справа от него; с ним были Филнмон, Тимофей, Василий, Павел и много других, которые поддерживали его; среди них «Аарон седой шел как царь пчел». Когда они вошли в реку, Абсади напомнил, что в этом самом месте 6 лет тому назад, когда они шли в изгнание, он упал в воду и потерял свой псалтирь. Аарон, несмотря на сомнение учеников, бросил свой жезл в реку, и тот немедленно выплыл, «держа на конце ремень футляра книги, который плыл на поверхности». По вскрытии его, псалтирь оказался невредимым, несмотря на шесть дождливых периодов.

Явившись перед царем, которому уже успели рассказать о чуде, Аарон положил к ногам его 500 жезлов в сказал: „вот твой царский трофей – жезлы святых по числу тех, которые осыпались в пустыне, как листья, и тела которых остались для змей и коршунов“. Царь поклонился ему в ноги, „облобызал следы его“ и просил прощения и молитв. Затем он дал ему золота и драгоценных тканей, но „отец наш не обратился к его богатству“. Монахи же сказали: „это плата за наших умерших братьев; примем дары!“ Потом Аарон ушел из Хольо в Давент в 6-й час, а когда вышел оттуда, стало заходить солнце. Он по молитве остановил его, чтобы успеть дойти до своего Дабра Qatin. Во всех пределах страны Maqöt была радость о его возвращении. „В 11-й час Аарон поднялся с учениками на свою монастырскую гору; войдя в свои кельи, они нашли оставленные перед уходом головни дымящимися, a хлебы – на сковородах на горящем огне. И усладилось святилище жертвами каждения и литургии, как и прежде, и все уставы собрания стали правильно по чину, как теперь“. Нашли лепешки и привар, так как кипела зелень и овощи. Все ели и насытились от хлебов, которые они поставили 6 лет тому назад и теперь нашли на сковородах.

Вскоре после этого Аарон сходил на свою родину, в Гамбай, построил там церкви – Агate, Dabra Mätäja и Dabra Märjdm в Gunä, поставил там настоятеля (Abä lö‘ul) и окрестив десяткн тысяч людей, вернулся в D. Qatin. „Dabra Daröt тогда еще не был известен“. Аарон исцелил одну бесноватую, та ему пожелала, чтобы Бог привел его на гору, „которая вместит твое собрание и где ты почиешь, когда будешь призван“. Аарона и его монахов вел на эту гору белый перепел. Он осмотрел ее, обошел со всех сторон, измерил....(?) и на третий год окончил долбление и внес табот Марин. Стали приносить жертву хваления и назвали гору Дабра Фаран, т.е. „Покой Божий“. Там жили они до времени мора, бывшего в Эфиопии, когда „была пожата земля“.

Когда затем Аарон снова пошел в Гамбая для ревизии церквей и верующих, „пришел на него глас Божий“, предвещавший ему скорое упокоение от трудов и напастей этого мира. Вернувшись в Дабра Фаран, он созвал своих монахов и беседовал с ними, убеждая быть ревностными подобно ему, который не упускал ни дня, ни ночи, славя царствие Божие и проповедовал глас Божий во всех странах мира“. Монахи плакали и скорбели о предстоящей разлуке. На другой день пошли все в предназначенное место упокоения – Dabra Daret. На дороге спросили Аарона его ученики: „вся ли плоть твоя невредима?“ Он ответил: „да, пока“. Но дальше на пути повредил себе палец руки, стал страдать и сказал: „наступил час пить мне чашу страшную и горькую весьма; в страхе и трепете ее тяжкое приятие“. Ученики плакали и просили, чтобы дал ему Бог „завет милости“ и воздаяние за его труды. Аарон сказал обычное в этих случаях: „кто будет веровать в молитву мою, жить под сению храма моего и с готовностью охранять гроб мой, не погибнет, и всех родившихся от моей проповеди и в одежде моей схимы отдал мне в дар Бог мой за труды и изгнания и насилия, которые я обрел в сем мире“. Все монахини, услыхав о прибытии учителя закона, вышли на встречу и, Видя его немощным, стали скорбеть и сказали братьям: „что с отцом нашим?“ Те ответили: „не знаем, подождите, посмотрим“. Монахини сказали: „ждите вы сани и молчите, у нас нет терпения и нет сил без отца нашего“. И они поспешили. Когда они пришли к колодцу, спустились из монастыря монахи и родовитые вельможи и встретили „учителя закона“, который был уже близок к смерти в на ходу закрывал глаза. Они его взяли, понесли во врата на вершину горы Дарэт, и положили во вратах входа (?) (anqasa fethat). Он утешал их разрешением всех апостолов и сказал: „не бойтесь чада мои и дети мои, но радуйтесь и веселитесь, ибо у нас надежда небесная. Живите здесь и не удаляйтесь из монастыря отца вашего до смерти“. И когда он сказал это, закрылись глаза его и он почил и успокоился 5-го числа хухаррема (!) по-египетски, по-римски – сентября, по эфиопсн – 8-го маскарана... Его внесли в церковь Дабра-Дарэта при пении и каждении и погребли в алтаре, где он велел копать.

Далее говорится о плаче сначала монахов, а на другой день монахинь над его гробом; этот плач близко подходит к обычному типу в житиях. Затем от имени Сарца Вангель приводится молитвенное воззвание к Богу с поминанием всех эфиопских преподобных. В конце говорится: „и Иоанна учителя (mamhera) закона, который велел написать это житие заново со старого, по изволению Христа. Благословение сих начальников (söjumän) и мучеников, погребенных в Дабра Фаран, да будет над сим местом и благословение пророков и апостолов и мучеников добропобедных; да не отступит от него сень праведности во веки веков. Аминь. Аминь.

Далее следует краткое житие аввы Иясу.

„Пишу малое житие и труды святого мужа аввы Иясу и поведаю, собирая упавшие колосья вести о нем перед собравшимися, в то время, как стоит свидетель его сын Зена Маркос, трудившийся, исполняя всю волю его, о том, как он облекся в терпение во плоти, и как носил иго креста Христова на раменах своих, ибо он уподобился Иакову, брату Иисуса, воспитанного Марией, от которой он научился премудрости и страху Божию, и который стоял пока распухли ноги его; не прикасалась бритва к затылку его и не вкушал он мяса и вина устами своими. И сей был соблюден от чрева, чтобы быть управителем церкви и женихом небесного царствия. Он был оставлен под лоном монастыря, и приняли его, святые по воле Божией, как написано: „яко отец мой и мати моя остависта мя, Господь же восприял мя, (Пс. 26, 10) на месте злачне всели мя, на воде покойне воспита мя“. (Пс. 22, 2). И также сказано: „храняй младенцы Господь“ (Пс. 114, 5), и снова сказано: „жезл твой и палица твоя, ти мя утешиста“ (Пс. 22, 4). Избрание слова пророческого исполнилось на авве Иясу, который был мне учителем. Я расскажу вам по порядку, как поведали мне следовавшие слову его и видели его, когда он подвизался, стоя без движения, так что сопрела кожа плоти его и спадала кора кожи его, как у дерева сухого. И собрали кору кожи его в мешки и положили связки по скончании дней его, чтобы погрести с телом его, и плакали и рыдали, Видя опухлость ног его, подобных вздутым мешкам; злокачественны весьма были язвы его, сыпались из них черви и ползали по земле, как муравьи. Возвращал их отец честный щепкой, говоря: „куда, куда? вернитесь в ваше жилище, где ваше пропитание, чтобы не умереть вам от солнечного жара и не съели вас птицы небесные“. Когда авва Иясу выходил из кельи и садился немного вне ее, обыкновенно являлось много птиц и садилось по обе стороны на заборе домов и, боясь людей, спускалось на землю, подходило под ноги его, чтобы есть червей, которые выползали из ран его плоти, и святой авва Иясу радовался и веселился, Видя птиц, которые питались червями, выпавшими из язв его. И говорил он: „не милостыня ли это мне у Бога, что плоть моя – эти черви, которые рождаются от членов моих; когда мутится кровь моя, они происходят от меня“. И ублажали его все люди, Видя его твердость и терпение в стоянии многом. Исхудала плоть его, как члены Симеона Сирийского, который стоял на верху столпа. И Иисус Христос, Избавитель и Спаситель наш, воздвиг и воспитал святого авву Иясу питанием премудрости и водою знания и возрастил его вином разумения и млеком совета, и согрел его огнем любви Своей и не охладил, и наставил его на путь жизни, и отверз ему врата всех писаний, да питается от плодов сада их и пьет от их рек неоскудевающих. Когда он возрос, он познал и уразумел, что нет у него ни отца, ни матери, кроме Иисуса Христа и кроме сея святые церкви и матери Его Марии, избранной из избранных. Привлечено было сердце его и уклонилось в любовь Божию: он клялся Господеви и обещался Богу Иаковлю, что не даст сна очима своима, ни веждома своима дремания, ни покоя скраниама своима (Пс. 131, 2–4). Он опоясал чресла свои поясом девства, и жил, отдаляясь от плотских хотений. и стоял не колеблясь в напастях стояния, так что помутились члены его и стали есть птицы червей язв его. И он постоянно молился, проливая воду слез, поклонялся, как колесо, так что заболел мозг его и он ослабил силу свою, ища лица Божия. И он умолил Его, так что он взял его от земли и вознес. Молитва и благословение сего святого аввы Иясу да сохранит нас от руки змия дьявола, утесняющего корабль души нашей бурею, во веки веков. Аминь. Аминь. И аминь.

Послушайте, я расскажу вам еще, братия, испытания н изгнания, которые нашли на святых в Дабра-Дарэте, как сети, брошенные в мир и извлекшие всякий род свягых, подобно рыбам. Воистину уловили святых сии испытания из моря грехов и ввели в озеро радования, то есть царствие небесное. Как сказал апостол: знайте, „яко скорбь терпение соделовает, терпение же искусство, искусство же упование; упование же не посрамит“ (Римл. 5, 3–5). И было в сей род по смерти аввы Аарона чудотворца.?. святой Дабра-Дарэт. И изгнали другого мамхера и отправили его в страну изгнания, и умер он там. И третьего изгнали, и он почил там. И был великий страх и смятение сердца у всех святых монахов, которые жили в Дабра-Дарэт. И они вынесли табот завета в другое место, и оставили одиноким гроб чудотворца Аарона, и бежали и рассыпались по лицу всех стран. И упокоились два мамхера: авва Антоний подвижник и авва Дамиан мудрый, и умерли в стране изгнания, и унаследовали надежду жизни на небесах терпением своим и напастями. Молитва и моления их да приведут и введут нас во врата спасения во веки веков. Аминь.

И собралось много монахов из гор (обителей) разных областей, услыхав, что разбежались чада Аарона от страха изгнания, и пришли святые в Дабра-Дарэт, чтобы охранять сокровище многоценное – мощи Аарона дивного. И прибыл авва Антоний, мамхер из страны Тигрэ с таботом Петра, в установил святилище, говоря: „да переселят меня в страну изгнания, чтобы сделаться мне соучастником благословения Аарона чудотворца; когда уведут меня от гроба его, я уподоблюсь ему в изгнании моем и смерти моей“. И жил он в Дарэт, и наполнилась Дабра-Дарэт собранием святых монахов и иереев, и не могла поверхность горы вместить их. И после этих дней настало время жатвы –смерть святых – болезнь мора; и они погибли, как полевая жатва, которой не остается, так что некому было погребсти их. Полон был дом святилища трупов их, которых дошло до 1400; заперли врата оставшиеся и бежали в другой город и, по прошествии мора, пошли к митрополиту авве Саламе и рассказали ему о трупах мучеников, которые искали изгнания и нашли смерть горькую, и сказали ему, что куча костей их на гробе Аарона дивного, солнца проповеди, чудотворца, нового Даниила надо львами и Азария во пламени, и нового Моисея, источившего из камня воду и уподобившегося Иисусу относительно солнца. И сказал им митрополит: „заперт ли гроб этого мученика?“ Они отвечали: „нельзя войти туда и поставить ногу от большой тесноты, происходящей от костей святых“. И сказал он им: „скажите мне, какой вид имеет гроб его?“ Они сказали: „в ковчежце среди алтаря жертвы (mä'kala altfira möswa'e)“. И он приказал им вынести ковчежец Аарона дивного и сказал: „выкопайте святилище справа от прежнего, и поместите там учителя закона, а прежнее, где нагромождены тела мучеников, заприте, чтобы не ступала нога человека, и не видели сокровища Божия, которое драгоценнее золота и серебра в камня топаза и сапфира. „И сделали они так, как им было приказано; выкопали это святилище, внесли туда ковчежец с мощами дивного Аарона со славой и честью, и поместили табот на гроб его до сего дня и до ныне, на веки веков. Аминь“.

Жните принадлежит к тому же циклу „гонения“, что и предыдущее, и по времени написания вероятно современно ему. Уже при беглом чтении бросаются в глаза особенности его повествования о том же события: на главный план выдвинут духовный отец прославляемого святого – Бацалота-Микаэль; сам он, хотя еще юный и только диакон, тоже занимает не последнее место; равным образом не Дабра-Либанос, а Дабра-Голь – монастырь этих двух героев выставляется оплотом митрополита в борьбе с беззаконным царем. Новым „Петром“ назван Бацалота-Микаэль; имена его 12 помощников также не те, которые нам известны из дабра-либаносских источников¹⁴⁰.

Во всяком случае хронология жития не представляет затруднений: при царе Амда-Сионе Аарон выступает в борьбе с ним митрополита под началом у Бацалота-Микаэля, потом с царем Сайфа-Арадом борется уже он сам; наконец говорится о чуме, опустошившей основанную им обитель. Это моровое поветрие, к счастью, отмечено у Макризи: „в 39 год царствования Шебаб-Эддина погибло множество мусульман и христиан, и сам Хати умер; ему наследовали мальчики, имевшие пребывание, подобно султану Бадла в стране Дехр“. Дело идет о смерти царя („Хати“) Такла-Марьяма, внуке и шестом преемнике царя Сайфа-Арад, царствовавшего от 1429 по 1433 год и оставившего престол двум сыновьям: Сараве-Иясусу и Амда-Иясусу, сидевшим один за другим всего около года, пока наконец не вступил на престол их дядя, знаменитый Зара-Якоб. Аксумская хроника, как известно, для этого периода дает крайне скудные сведения, а потому упоминание о море для нас интересно; его согласие с другим современным и, притом иностранным источником, говорит в пользу источников нашего жития. Что здесь имеется в виду то же самое моровое поветрие, вытекает из простого хронологического расчета: по смерти Аарона в Дабра-Фаране сидело два настоятеля; потом, после бегства монахов приходят на их место другие из Тигрэ, затем уже их настигает мор. Этих событий, вместе с деятельностью Аарона при Сайфа-Араде достаточно для времени от 1342 по 1433 год. К сожалению, в тексте жития допущено некоторое противоречие. На л. 41 говорится, что ученики Аарона жили в Дабра-Дарэте (или Фаране) „до времени мора“, тогда как в конце рукописи (л. 51) рассказывается о бегстве „из страха изгнания“ и прибытии на их место монахов из Тигрэ. Противоречие м. б. объясняется тем, что последние также принадлежали к числу учеников Аарона, так как и в Тигрэ он „основал много обителей“ (л. 22). О противоречии в имени митрополита и тиграйского мамхера, пришедшего возобновлять ааронову обитель, мы уже говорили. Конечно, не может быть никакого сомнения, что митроиюлитом в это время Салама III быть не мог; что касается до его преемника Варфоломея II, то и его имя, по-видимому, является результатом недоразумения. Едва ли, прибыв еще при Сайфа-Араде этот иерарх мог дожить до 1434 г.; что он еще занимал эфиопскую кафедру при царе Исааке (1414 – 29), об этом у нас есть достоверное свидетельство царя Зара-Якоба¹⁴¹. Интересно было бы знать какого рода гонениям подвергались в Дабра-Дарэт оба преемника Аарона и за что их изгнали из монастыря. Едва ли это было делом Сайфа-Арада; про его преемника хроника прямо говорит: „о нем ничего не известно“, несмотря на его десятилетнее царствование; то же самое сказано о царе Феодоре I.

География жития также в общих чертах поддается определению, по крайней мере в той части, где дело идет о главной части монашеских подвигов святого. Автор видимо старался быть точным в данных этого рода; он не только называет все местности их именами, по часто не скупится и на пояснения их положения относительно других областей. Местами он даже нагромождает географические имена. К сожалению, не всегда его усилия оказываются для нас полезны: мы слишком плохо знаем географию Абиссинии. Уже место его родины не может быть точно определено. Gambaj или Gambjä в других источниках пока не встречаются; что касается поясняющего его Sagüädä, то можно, под большим сомнением, высказать предположение о тожестве его с горой Saguedo на карте Simon и Sagaado – d’Abbadie на c. Годжама y верховьев p. Ваir, в сев. оконечности плато Шоке. Монастырь Бацалота-Микаэля D. Gol, я думаю, не имеет ничего общего с упоминаемым Gol и d. Gol в хронике Сисинния – тог находится в Годжаме, а не в Амхаре¹⁴²; упоминаемый в хронике Зара-Якоба скорее подходил бы для нас, но о нем рассказывается, как о впервые основанном этим царем. Впрочем имя „Gol“ встречается неоднократно в Абиссинии. Области изгнания Аарона: Ангот, Тигре, Тамбен, Ваг, Ласта (с городом Роха и его местностью Варвар), Шадахо достаточно известны и находятся на любой карте. Дабра Qatin и Daret не встречаются в других источниках, но местоположение их определено достаточно ясно: слепой показывает их на запад от Роха; чтобы дойти до них, Аарон переходит Такаццу; области, близ которых они расположены, названы Maqet, Asasa, Wadlä, Dawent. Я думаю, что мы не погрешим, приняв Darita на современных картах (м.пр. Пертеса, Africa, section 6) за Dabra Daret. Пункт этот указан в Бегамедре к с. от Ейфага. Влияние Аарона простиралось и к югу от Джидды, в область Давент, где находится г. Магдала. Я думаю, что этим обстоятельством м. б. и объясняется присутствие рукописи жития среди коллекций Британского музея. В магдальской библиотеке Феодора II, захваченной англичанами, была вполне уместной рукопись жития местного святого.

Путь изгнания святых также в общем понятен. Из области Maqet их гонят через р. Башело в Амхару. Где в этой области столь часто упоминаемый в нашем житии г. Хольо, мы не знаем, но интересно, что двор, по-видимому, в это время пребывает в Амхаре. Далее царь отправляет монахов на самый крайний юг Абиссинского государства – за р. Хаваш на целых 8 дней пути, в область Занго, „откуда можно издали видеть озеро Зевай». Страна Занго упоминается в хронике царя Баэда-Марьяма¹⁴³, как место его воспитания; по контексту этих упоминаний можно догадаться, что оно лежит далеко на юг от Тагвельта и Дабра-Берхана; что же касается Зевай, то это озеро по ту сторону Хаваша с островами и монастырями, в области Гурагве. Крайне интересно, что и Филипп также м. пр. был сослан на остров озера Звай или Зой, может быть даже одновременно с Аароном.

Подробности жития интересны и в культурно-историческом отношении, особенно данные об основании монастырей и насаждении в пустынях не только христианства, но и земледелия. Если краткое жните преподобного Иясу рисует нам ультра-аскетические идеалы абиссинского монашества, то Аарон является представителем его заслуг с другой стороны. Что касается чудес, то они в достаточной степени шаблонны; некоторые из них являются неоднократно в житиях абиссинских святых. Характерно отсутствие посмертных чудес.

Итак, мы имеем дело с местным святым области, лежащей между Тигре и Амхарой, о котором „твердил весь Бегамедер“, со святым, имевшим несомненно, несмотря даже на обычные и очевидные преувеличения жития, весьма важное значение в культурной истории этих местностей. Его участие в памятной борьбе, когда церковь дерзнула возвысить свой голос по поводу соблазнов, подававшихся светским владыкой, делает его жизнеописание особенно интересным. Особенности повествования об этом важном событии, рассказанном с точки зрения почитателей святого, еще раз заставляют нас сожалеть о невозможности воспользоваться житиями других деятелей эпохи, напр., Бацалота-Микаэля, и особенно Гонория, который по краткой хронике играл в ней первенствующую роль. Интересно, что житие Евстафия по редакции Orient. 702 также упоминает только об одном Бацалота-Микаэле, как об обличителе царя и сподвижнике митрополита Иакова. Выше, говоря о житии Филиппа, мы указывали отчасти на эти особенности. Заметим еще здесь, что Иаков ставит мамхеров, не как постоянное учреждение, долженствующее заменить епархиальное начало, а специально для борьбы с царем; мамхеры ставятся не над одной землей Шоа (хотя и в житии Филиппа это не вполне выдержано). Кроме них являются еще 72 мученика“, и т. д. Словом, истории великой борьбы рассказывается везде по своему, и это заставляет нас относиться с особенной осторожностью ко всяким ее изложениям. Нельзя не отметить и того странного параллелизма, который бросается в глаза при сравнении двух этих житий. Приход Аарона к Бацалота-Микаэлю напоминает прибытие Филиппа в Дабра-Либанос, поругание монахов и их обличения напоминают также то, что говорится о Филиппе; завистливый монах-соперник Такла-Хайманот – двойник Заамануэля; даже строки, направленные против него автором жития, близко подходят к монологу дабра-либаносского автора. Наконец, характерна даже такая мелочь, как чудо с углями, не угасавшими до возвращения в одном случае митрополита Иакова, в другом – Аарона и его братии. Об озере Зевай мы уже говорили.

Является вопрос, тождествен ли Бацалота-Микаэль жития Аарона с тем, который известен из повествований о Такла-Хайманоте. События, при которых пришлось подвизаться первому лет на сорок моложе тех, в которых участником был Такла-Хайманот, а Бацалота-Микаэль был его учителем в монашестве, и он служил ему. Конечно, примеры такого долголетия ничего безусловно невозможного в себе не заключают; напротив, та роль, какую приписывают Бацалота-Микаэлю жития Аарона и Евстафия, нашла бы себе в этом долголетии наилучшее объяснение: Если Филипп вступил против беззакония царя, как эчегге, Гонорий, как областной мамхер, то Бацалота-Микаэль стал на страже благочиния, как старейший монах, авторитет которого признавался и дабра-либаносцами. К сожалению недоступность жития этого святого лишает нас возможности решить этот вопрос, и мы принуждены довольствоваться тем скудным и подозрительным материалом, которым нас снабжают монашеские „родословия“. В данном случае они не лишены интереса уже потому, что помещают Бацалота-Микаэля рядом с Аароном, по всей вероятности, нашим. В приведенной Бассе с париж. рукописи 160 дабра-либаносской генеалогии мы читаем: „Abba Filpos eut pour fils spirituel Aron par le froc et la stole; Aron beaucoup de docteurs dans le Begameder et ä, Efraz; il donna le froc et la stole ä Abba Bas’alota-Mikael aprfcs l’avoir pour disdple. Abba Bas’alota-Mikael recut la ceinture et la tunique de Bas’alota-Mikael (?) de Gestia“¹⁴⁴. В бывшей y меня под руками дабра-либаносской родословной по рукописи № 137 Национальной Библиотеки соответствующее место гласит так¹⁴⁵: „И авве Аарону дал авва Бацалота-Микаэль рясу (qamisa) и пояс (qenät), после того, как тот стал ему учеником. Авва же Бацалота-Микаэль получил рясу и пояс рукою отца нашего (abuna) Бацалота-Микаэля, клобук же (qobä) и мантию (askemä) дал ему отец наш Филипп, пастырь пастырей. И авву Георгия постриг в монахи авва Бацалота-Микаэль из Гасча“. Таким образом, оказывается как бы два Бацалота-Микаэля: старший и младший; первый называется даже abuna –„отец наш“, что вполне понятно в устах ученика Такла-Хайманота. Было ли это так, сказать мы не в состоянии. По-видимому, за это говорит, кроме хронологии, также и то обстоятельство, что Бацалота-Микаэль старший носит специальный эпитет „из Гасча“; подобные эпитеты при именах преподобных большей частью обозначают не место их рождения, а монастыри, где они подвизались; между тем, Аарон постригается не в Гасча, а в Дабра-Голь. Оба монастыря лежали в Амхаре, но где находился Гасча, мы не знаем¹⁴⁶.

Если упоминаемый в приведенной генеалогии Аарон тожествен с тем, житие которого было предметом нашего исследования (а на это указывает кроме совпадения эпох, имени Бацалота-Микаэля также указание на место его просветительной деятельности – Бегамедере), то перед нами еще один пример монашеской тенденциозности и местного патриотизма: по дабра-либаносской родословной Аарон оказывается получившим великий постриг от Филиппа. Между тем, в житии не только нет на это никакого намека, но даже мы могли подметить подозрительный параллелизм в описании подвигов. Кто здесь более прав, решить пока мы не в состоянии, несомненно же то, что под известиями о двух постригах должны скрываться тенденциозные комбинации эфиопских монастырских списателей.

Житие и чудеса знаменитого основателя монашества по евстафианскому уставу с его крайним монофиситством принадлежит, конечно, к числу наиболее распространенных произведений эфиопской агиографии, и известно в европейских собраниях в количестве пяти списков: четырех в Британском музее¹⁴⁷ и одного в Ватикане¹⁴⁸. Из них нами были обследованы имеющиеся в Британском музее, кроме того, проф. Guidi мы обязаны любезным сообщением выдержки из ватиканского кодекса.

Из рукописей Британского музея две Orient. 704 и Orient. 705 дают текст совершенно тожественный; немногочисленные варианты крайне несущественны; различие между этими двумя рукописями заключается лишь в том, что в первой недостает нескольких чудес Евстафия, а во второй за житием этого преподобного следует большое сказание об его ученике Габра-Иясусе, которое нам придется также рассмотреть. При издании и переводе жития Евстафия мы положили в основание текст этих рукописей, указав как их разночтения, так отчасти и варианты двух остальных из Лондонских рукописей: Orient 702 и 703. Обе они отличаются как от двух первых, так и между собой в гораздо большей степени. Различия касаются не только отдельных слов или выражений, но идут гораздо дальше: весьма часто они излагают факты в более краткой форме, заменяют одни отступления и ссылки на св. Писание другими, а местами даже передают сами факты иначе. Однако и при таких условиях, сквозь эти различия проглядывает оригинал, общий всем трем редакциям. Какая из них к нему ближе, трудно сказать. Orient. 702 производит впечатление большей близости к историческому стилю, тогда как Orient. 704 и 705 – произведения всецело гомилетико-риторические. В рукописях есть, впрочем, одно место, которое можно было бы понять, как указание на время и способ составления их жития. Описав чудо Евстафия, рассказывающее, как один такла-хайманотовский монах видел его небесную славу в дни дабра-либаносского настоятеля Андрея, автор прибавляет: и я, переписавший сию книгу и слышавший из уст makwanen’a этот рассказ“... Глагол alawa в causat. может иметь значение „переписать“ и „перевести“ с другого языка; может значить также и пересказать, переложить. Какое значение имеет он здесь, я не знаю. Выдает ли автор свое произведение за перевод с арабского, или за пересказ чужого оригинала, или просто за копию его, определить я не в состоянии. Во всяком случае следует принять в соображение, что в описании того же чуда в рукописи Orient. 702 этой приписки нет. Время настоятельства Андрея падает на царствование Зара-Якоба¹⁴⁹, которое, таким образом, можно было бы признать датой произведения, если бы в той же рукописи не было другого места, вызывающего весьма интересные соображения. Прощаясь со своим учеником Абсади, которому он поручил свое стадо перед отправлением в Иерусалим и Армению, Евстафий говорит (f. 31): „поучайся в книгах заповедей и блюди закон канонов Св. Троицы, ибо придут после меня волки хищные, вероотступники, епископы, которые изменят законы и заповеди отцов наших апостолов, определивших и установивших веру православную. Это – епископы еретики и идолослужители и несториане, которые изменят веру, будут четверить Св. Троицу и перекрещивать вторично.. будь тверд и не бойся, ибо ты победишь Николаитов“. Такие слова могли быть произнесены только по адресу или „франков “, или самых умеренных монофиситов во время пресловутых споров о трех рождениях, соединении и помазании. В частности, кого разуметь под Николаитами? Я не думаю, чтобы можно было иметь в виду древних еретиков I-го века. Агиобиограф м. б. только приурочил имя, известное ему из апокалипсиса (II, 6) к современным ему еретикам, как он это сделал с именем несториан. Последние, как известно, ставятся монофиситами на одну ступень с православными, которых обвиняют в четверении Св. Троицы так же, как наши старообрядцы – латинян из-за filioque. Таким образом, основание для бранной клички понятно. Но каким образом можно сравнивать такла-хайманотовцев или, если угодно, франков, с Николаитами? Правда, последние были антиномисты, но во-первых, это едва-ли было доступно оценке эфиопского писателя, во-вторых, антиномистическое направление николаитов было совершенно другого характера, чем то, которое появилось в Абиссинии у монахов противоположного евстафианству лагеря; наконец, в речи Евстафия нет и намека на верность закону Моисееву: он предостерегает не против его противников, а против учителей диофиситского направления. Естественнее всего предположить, что это пророчество появилось под влиянием известного диспута на соборе 7 октября 1681 г. Акала-Крестоса и Николая, когда последний, представитель дабра-либаносского направления, одержал верх над своим противником, представителем евстафианмкого образа мыслей и когда царь Иоанн I, став на сторону „николаитов“, подверг изгнанию иномудрствующих¹⁵⁰. Конечно, если даже и так, все-таки это место не дает нам права датировать все произведение XVII веком; оно могло быть простой вставкой озлобленного монаха. Имеется оно только в рукописи Orient. 705 и тожественной с нею – 704; в других его нет.

Ватиканская рукопись, насколько я могу судить по выдержке, любезно сообщенной мне проф. Гвиди. дает текст, весьма близкий к Orient. 702 Британского музея, но написана довольно безграмотно. К. Россини относит его к XV веку.

Синаксарное житие имеет некоторые особенности, которых нам придется коснуться в свое время.

В литературном отношении все пространные жития Евстафия в большей или меньшей степени отличаются обилием риторики, панегирических, нередко стихотворных отступлений, вставками длинных речей и щедростью на библейские цитаты. Авторы понимают священное писание в широком, эфиопском смысле, не делая различия между книгами каноническими, апокрифами и псевдоэпиграфами; мы встречаем то и дело ссылки на третью книгу Эздры, книгу Эноха, Юбилеев, апостольские постановления. Характерно вообще для данных житий широкое влияние апокрифической литературы. Так, странное имя „Ярико“ для Средиземного моря идет несомненно из коптских актов Ап. Андрея и Варфоломея. Автор знал сказания о кончине Aп. Павла, знает и акты Прохора об Иоанне Богослове. Он начитан и в истории – может сослаться на пример ревности „царя Гонория“, и даже дерзает приводить этимологию имени своего святого. „Красота Господня“, конечно, получилась из Ewo-sta-(t)-tewos. И т. д.

Вообще, в виду совершено исключительного интереса, представляемого этим житием, и важности евстафианства в история эфиопской культуры, мы решились дать в приложении полный перевод его. До сих пор нам были известны только последующие судьбы этого своеобразного монашеского братства, его раскол и примирение с официальной церковью при Зара-Якобе, его борьба с дабра-либаносцами из-за тонкостей монофиситства, его победа, обусловленная реакцией против латинства, сочувствием митрополитов и наконец фанатизмом Иоанна IV. Все эти перипетии, пройденные евстафианством на пути от опальной секты до церковного господства, нам достаточно известны и были неоднократно предметом исследования не только в иностранной, во и в русской ученой литературе. Между тем о происхождении и первоначальной истории евстафианства до сих пор мы имели возможность составить представление только по нескольким строкам, посвященным Евстафию у Людольфа¹⁵¹, да по краткому резюме синаксарного жития его в каталоге Зотанбера¹⁵². Найденные Conti Rossini жития учеников этого святого – Филиппа Бизанского и Иоанна еще ждут издания. Таким образом приведенное житие – пока единственный источник по интересующему нас вопросу. И надо признаться, оно составлено так, как только и могло быть написано сказание об основателе нового толка спустя несколько поколений его фанатическими последователями. Не говоря уже ο том, что даже для эфиопских писаний чудесный элемент здесь чрезмерен, повествуя и о хождении по морю, и о скалах, остановившихся в нем, о шествиях по облаку из Армении в Эфиопию, о воскрешении мертвых и т. п., самый тон и способ изложения заставляют нас во всех редакциях видеть не столько повествование о святом, сколько длинный панегирик ему и его учению, апологию и оправдание последнего. Автора не интересует даже где родился святой, где находился монастырь его воспитателя – аввы Даниила; он не дает нам, подобно другим агиобиографам, хронологических указаний и подсчета лет жизни своего святого; самые события последней, особенно за первый период ее, он излагает без связи, как ряд анекдотов с гомилетическими комментариями и стихотворными вставками. В самом изложении попадаются если не противоречия, то недомолвки и неточности, могущие вызвать недоумение. В житии всюду выступает из учеников святого один Абсади, в чудесах мы видим еще Габра-Иясуса и Филиппа Дабра-Бизанского; первому, кроме того, посвящено в одной из рукописей особое длинное житие, а второй – один удостоен небесной славы, равной с Евстафием. Из трех хождений в Иерусалим жития рассказывают только одно последнее, мотив которого также не вполне понятен: сначала говорится, что „возгорелось сердце его любовью Духа Святого, ибо он вспомнил пришествие Господа“..., т.е. другими словами, захотел вновь поклониться местам, освященным евангельскими событиями; потом он сам объявляет своим ученикам: „я хочу идти в Иерусалим поискать закона и повеления Бога моего“; наконец в беседе с александрийским патриархом, в ответ на его предложение участвовать с ним в таинствах, сказал: „пришел я, чтобы умереть за слово Божие, ибо не обретаю я покоя в мире сем“ и т. д. Подобное же говорил он и ученикам при прощании, ссылаясь на пример Апостолов, ушедших на проповедь и страдание. Непонятна заметка об изгнанном армянском патриархе, о посещении которого в Александрии Евстафием ничего не сказано после того, как упомянуто о намерении его „идти к нему, чтобы узнать жизнь и увидеть деяния его“. Непонятно и желание Евстафия остаться в пустыни Скитской в то время, как он стремился в Иерусалим и т. д. Все это заставляет нас признать, что авторы житий Евстафия не хотели или не могли быть историками, их писания риторичны и тенденциозны. Уже сама история рождения, представляющая столь частое „не бе има чада“ и рассказанная с такими подробностями, должна выделить Евстафия пэ ряда других святых. Затем необычайные события раннего детства, шаблонное описание его добродетелей во время пребывания в монастыре, во время воспитания, необычайные явления мальчику Спасителя, обещающего ему власть, равную с апостолами, и возвеличение „больше всех мамхеров“, заменяют простой рассказ о действительных фактах, в которых жизнеописатель едва-ли даже был настоящим образом осведомлен. Перед доводами и исповеданием Евстафия должен отступить сам глава церкви – Александрийский патриарх: сначала уговаривающий Евстафия иметь общение с церковью, он, услыхав его ответ: „в Эфиопии говорят мне: „нарушай субботы и праздники, как мы“, и я не повиновался; а здесь вы говорите мне: „участвуй с нами в молитве“, а сами не соблюдаете праздников“, – „удивился и изумился и сказал: „воистину сей иерей препоясан двумя мечами Св. Духа, и кто противостанет ему?“..., и признался сам в своем бессилии соблюдать апостольские постановления. Но до невозможной крайности доходит возвеличение Евстафия в „чудесах“. Здесь для почитателей памяти его все оказывается возможным; он даже за это одно изводит из ада заведомых грешников. Он выставлен выше всех „монахов Эфиопии“, выше Антония Великого; он сам свидетельствует об этом и приводит причину: „ради того, что я соблюл оставленный закон и заповеди“. Мало и этого – сама Богоматерь ходатайствует перед ним за одного грешного монаха, почитавшего ее. Дальше этого едва-ли может идти фанатическое недомыслие и сектантская тенденциозность.

Антагонизм двух главных уставов абиссинского монашества и борьба двух направлений эфиопской христологии я богословия вообще отразилась на нашем житии в гораздо большей степени, чем на других произведениях этого рода, и делает с этой стороны данный памятник особенно интереснм. Прежде всего обращает на себя внимание заповедь Евстафия своим ученикам не пользоваться подаянием, а жить трудами рук своих, его постоянная забота платить за пропитание и услуги и не принимать никаких подарков ни от кого, будь то царь или армянский патриарх. Этот образ действия, который он выводит из примера апостолов, идет гораздо более к скитскому уставу и представляет противоположность тому, что мы знаем о дабра-либаносской братии, напр. в житии Филиппа. Общинам, покровительствуемым от царей и вельмож, получавшим от них богатые поземельные наделы и денежные вклады (обители девяти преподобных, Дабра-Либанос, впоследствии общины Валатта-Петрос на оз. Дана) здесь противополагаются трудовые братства, посвящающие только третью часть своего времени „покаянию, посту, молитве, оставлению грехов, жизни душ и спасению“, „а целых две трети года, употребляющие на труды рук своих, от которых они существуют“. Не найдем мы в житии Евстафия перечислений жалованных угодий, но не найдем зато и уверений в том, что у монахов все было общее, и тех примеров самоограничения и самоотречения в пользу ближнего, которые так любят приводить жития подвижников дабра-либаносского устава.

Другой основной чертой евстафианства является, как известно, субботствование. Долго это обстоятельство служило, да и теперь еще отчасти для многих служит, доказательством мнимой связи эфиопского христианства с иудейством. Уже то, что сообщил Дилльманн в своем пересказе места „Книги Света“ царя Зара-Якоба, повествующего о принятии субботствования всей эфиопской церковью и обусловленном им примирении с нею евстафианцев, достаточно выясняет позднейшее происхождение этого обычая, вышедшего из монашеского буквоедства и своеобразного понимания евангельского „иота едина не прейдет от закона“. Житие Евстафия дает, конечно, для данного вопроса еще больше. Святой выводится как новый апостол, призванный напомнить миру, „оставленный“ закон Моисеев, сообщить ему настоящее число книг Св. Писания, включив в него и апокрифы, и псевдоэпиграфы. Еще Архангел благовествует его матери, что он „будет толковать писания пророков и объяснять закон апостолов“... „премудрость источит из двух сосцев духовных – из Моисея мед и из Евангелия – млеко“. Это сопоставление двух частей откровения в связи с настойчивой заповедью чтить субботу проходит красивой нитью через все житие. Источником этого нового учения кроме „81 писания“ (τ.e. Библии вместе с псевдо-эпиграфами: книгой Эноха, Куфалэ, Эздрой) выставляется известный сборник апостольских соборных постановлений, прошедший через монофиситские руки еще в Египте, известный у Абиссин под именем Синодос и соответствующий нашей Кормчей. Эта книга для Евстафия, как впоследствии для Зара-Якоба, является, по-видимому, столь же авторитетной, как и Библия, и он стремится, чтобы и для других ее постановления были столь же авторитетны. На ее основании борется он с дикими нравами жителей земли Сараве, которые „творили то, что, не повелено законом Господним“. „Искание“ этого закона направляет святого за пределы родины, к патриархам Александрийскому и Армянскому. В житии его по редакции Orient. 702 он отвечает последнему, когда тот предлагает ему деньги: „мы не хотим золота и серебра, ибо желаем мы канонов Апостольских“... „И принесли ему Синодос, и возрадовался авва Евстафий, ибо нашел то чего искал “, а в резюме жития, помещенного в конце памятника в качестве одного из чудес, Евстафий перед кончиной завещает своим ученикам по возвращении в Эфиопию рассказать своей братии, между прочим, и о том, что „согласен залог (? ahaz) Синодоса Александрии и Армении с Эфиопским в том месте, где заповедано о почитании двух суббот“. В видении, рассказанном в одном из чудес, Евстафий получает небесную славу, преимущественную перед всеми эфиопскими преподобными за то, что „соблюл каноны, установленные Апостолами (т.е. Синодос), чтил в точности субботы, и праздник Утешителя почитал наравне с днем Воскресения Христова“. Последнее, на первый взгляд странное и стоящее в житии одиноко обстоятельство, по всей вероятности, вытекает из догматического буквоедства и обрядового педантизма евстафианства. „Учение“ Евстафия, каким мы его видим в житии, с одной стороны заключается в реабилитации ветхого завета, с другой – в проведении в жизнь апостольских постановлений, с третьей – в постоянном напоминании о догмате Св. Троицы, о единосущии и равночестности Ее Ипостасей. При том стремлении евстафианства немедленно прилагать отвлеченное учение на практике и проводить его в жизнь, могло показаться ненормальным преимущественное прославление Второго Лица Св. Троицы, и естественным результатом этого явилось выделение Пятидесятницы – единственного праздника, посвященного преимущественно Св. Духу. И крайнее монофиситство евстафианства вытекает из того же ревностного не по разуму благоговения перед важнейшим христианским догматом. Православие-де четверит Св. Троицу, проповедуя двух Христов, оно же есть-де в то же время замаскированное несторианство, так как дерзает называть Спасителя и человеком – вот те пугала, которых страшились антихалкидониты, и которые заставляли Евстафия постоянно предостерегать своих учеников от имеющих явиться после него „волков хищных, вероотступников, епископов, которые изменят закон и заповеди Апостолов... идолослужителей, несториан, которые изменят веру, будут четверить Св. Троицу и перекрещивать верных вторично“, далее он объединил их под именем Николаитов, победу над которыми обещал своему ближайшему ученику Абсади, и в которых мы склонны видеть если не франков, то по крайней мере дабралибаносцев.

Намеков на отношения к этой монашеской конгрегации в нашем агиологическом памятнике не мало. „Монах в земле Шоа“, к которому ходили царские приближенные из Сараве и Бур – конечно Такла-Хайманот. Устами самого основателя соперничающего братства провозглашается таким образом святость Евстафия, он сам свидетельствует, что видел его перед престолом Божиим говорящим о богопосланничестве своего учения; он сам-де слышал глас Божий, называющий его апостолом и подчиняющий ему весь мир. О подобном же видении рассказывает один монах, также из братства Такла-Хайманота – он видел небесную славу Евстафия и превознесение его перед всеми монахами Эфиопии. Наконец другой такла-хайманотовец пристыдил евстафианца, рассказав неизвестное ему о чуде у гробницы святого в Армении. Все это доказывает, до каких пределов может дойти беззастенчивая тенденциозность. Но наши агиобиографы заносили в свои труды не только случаи уважения к ним дабралибаносцев; они не скрывали и проявлений вражды. „Дурные монахи“, покушавшиеся на жизнь Евстафия после беседы его с архиереем Иаковом и клеветавшие на него перед патриархом, были конечно они. Кроме того в числе „чудес“ есть три, отражающие нам немирные отношения двух монашеских уставов. Этот антагонизм был отчасти причиной временного отпадения евстафианцев от церкви; он же послал их главу странствовать по единоверным церквам христианского Востока, о чем он, как мы видели, и сознался в беседе с коптским патриархом, хотя, конечно, его последователи постарались облечь эти странствия ореолом апостольства, но сделали это настолько неудачно, что даже не сгладили противоречий.

И так тон жития нельзя не признать апологетико-полемнческим. Евстафий несет свое учение и к народу, и к знати, и к царю, и к высшему духовенству. Он поучает архиереев и патриархов, говорится о „принявших“ его учение как о какой-то секте. „Учение“ его получает божественную санкцию, наконец он посылается вести его и за пределы Абиссинии в другие монофиситские церкви; как новый апостол шествует он в Нубию, Египет, Иерусалим, Кипр и Армению. Если такла-хайманот крестил пребывавших в его время в язычестве шоанцев и истреблял там колдунов, то апостолу ХIV века, да еще в обращенном тысячу лет назад Тигре, это делать приходилось редко; но почитатели нашли для него другую, более широкую деятельность, и послали миссионером в священные страны и к единоверным народам. Если Такла-Хайманотовцы в одном мутном источнике, насилуя правду, включают Евстафия в число учеников своего архегета, то евстафиане не остаются в долгу, клеймя их несторианами, четверичниками, рассказывая об их неудавшихся интригах и гонениях на Евстафия, влагая в уста самого Такла-Хайманота свидетельство о святости их главы. Но и этого им оказалось мало – они рассказывают о чудесах, в которых сами последователи противного ордена не только волей-неволей убеждаются в превосходстве Евстафия перед их учителем, но и являются убежденными проповедниками этого превосходства, поучая ему даже самих евстафианцев.

Полемическая тенденция жития была у его автора на первом плане в заслонила, как мы уже имели случай сказать, его задачи, как биографа. Только из разных намеков можем мы заключить, что дело идет о севере: Евстафий выходит на встречу к митрополиту Иакову в Хамасен, имеет дело с князьями области Сараве; первым его этапом на пути в Иерусалим оказываются Богос; многие чудеса его происходят в Аксуме; основанный его учениками Дабра-Марьям, по-видимому, тоже на севере – вероятно в области Геральта. Наконец Афла, куда помещают Евстафия дабра-либаносцы и где он, по их словам, „получил в качестве духовных чад бесчисленное множество монахов и монахинь“ – также лежит на севере; по крайней мере упоминается единственный раз в Аксумской хронике как первый этап португальцев, прибывших при Клавдии, после того, как они вышли из области бахр-нагаша. Вероатно и монастырь аввы Даниила, учителя Евстафия, также был на севере. Евстафианское братство, действительно, всегда связано с Тигре; крайнее монофиситство до сих пор считается тиграйским толком, и распространение его в Годжаме относится уже к несколько более позднему времени. Таким образом определяется место жизни и деятельности святого. Время ее нам уже известно даже из краткой редакции Аксумской хроники, которая появление аввы Евстафия помещает под царствованием Амда-Сиона. Этот царь выступает и в житии, причем рассказ об его отношении к святому передан совершенно различно в редакции Orient. 704–5 с одной стороны, и в редакции Orient. 702 – с другой. Рассказ первой, как мы видим из его перевода, повествует о благосклонности Амда-Сиона к Евстафию, награждает первого самыми лестными эпитетами и говорит об его заслугах церкви и военных подвигах. В устах монаха такое повествование о гонителе монахов, хотя главным образом и дабро-либаносских, конечно странно, и я думаю, другая редакция заслуживает большего доверия. Приводим и ее в переводе:

„И во дни Амда-Сиона, царя эфиопского, было гонение на мужей и жен, на монахов и священников. Говорил им царь: „будьте со мной заодно в молитве“. Отвечали все единогласно царю: „мы не будем с тобой заодно, ибо ты женился на жене отца твоего, что запрещает закон творить“. И опять сказал им царь: „будьте со изной заодно“. Отвечали ему авва Бацалога-Микаэль, авва Евстафий и все мамхеры единогласно: „гласа твоего мы не послушаем, и повеления твоего не исполним, делай с нами, что хочешь, ибо готовы мы умереть ради закона Бога нашего“. И сказал Господь ваш в Евангелии: „блаженны изгнанные правды ради, яко тех есть царствие небесное“. Тогда изгнал их царь. И отец наш Евстафий ушел в изгнание во дни Нагада-Крестоса, макванена Сараве. И было число изгнанных с ним 1000 человек. И когда увидел Варасина-Эгзиэ авву Евстафия, полюбил его весьма, Видя смирение его и кротость и доброе хождение без мирского попечения. И сказал отец наш Евстафий Варасина-Эгзиэ: „живи с одной женой, как заповедано христианам. И ныне послушай, Варасина-Эгзиэ, так говорит Бог: ибо тебя я поставил макваненом над народом моим, то не отниму я сана от тебя и детей твоих и не обойдет река земли твоей – Сараве“. Когда сказал так отец наш Евстафий, сей последователь пророков, отвечал ему Варасина-Эгзиэ: „посоветуюсь со своим народом“.

Тогда сказал авва Евстафий: „отошел от него сан от детей его и отдан другой ветви из детей отца его“. Случилось так, и по сему он стал известен, как пророк“. Таким образом Евстафий выступает здесь таким же ревнителем чистоты семейных отношений и так же основывается в этом случае на закон Божий. Да и трудно представить себе дело иначе. Едва ли этот ревнитель, не вкушавший 7 лет от земли плодов Сараве за многоженство ее учителей, в годину, когда все лучшие силы эфиопской церкви восстали против беззаконий светского владыки, молчал и не принимал участия в общем благородном протесте. В то дикое время, когда дабро-либаносские монахи, на что нам указывает житие Филиппа, старались об упорядочении семейных отношений, основываясь на апостольских правилах, не мог не делать того же и на севере подвижник, поставивший целью своей деятельности проведение в жизнь этих правил и „закона Господня“, изложенного в „81 писании“ и Синодосе. Предполагать в данном случае интерполяцию мы не имеем оснований: едва ли последователь Евстафия, желавший очистить своего авву от подозрения в потворстве беззакониям царя, ограничился отведением ему такой скромной роли; он поместил бы его в центре движения, а не на втором месте после Бацалота-Микаэля вместе с другими мамхерами. (Во всяком случае характерно, что не дабра-либаносские мамхеры выведены, как главные деятели). При общих масштабах жития это было бы в порядке вещей и соответствовало тому, что мы видим в житиях других современников этой бурной эпохи. Но как объяснить тогда повествование редакций Orient. 704 и 705. Я не знаю. Может быть автор, писавший уже в эпоху примирения евстафианства с церковью и чувствуя за него признательность к царю-богослову, склонившему церковь на уступки, не хотел напоминать про мрачный момент в истории абиссинской царской власти, тем более, что многоженство в это время сделалось при дворе обычным¹⁵³. Не будет ли параллельно этому стремление автора жития очистить Евстафия от подозрения в безпоповстве, в которое по нужде впали его последователи: он не раз приводит его заповедь ничего не делать без епископа, говорит, что уча, он „не удалялся от ограды церкви“ и сообщает его повеление ученикам перед разлукой с ними: „не говорите: у нас нет священника“.

Далее житие имеет особенный интерес потому, что переносит нас за пределы Абиссинии. Повествование о хождениях Евстафия удовлетворительно со стороны исторической обстановки и представляет глубокий интерес. Святой идет через область племени Богос¹⁵⁴, потом через Нубию. И там находит христианское население, что вполне вероятно, так как нубийские христианские царства держались до XV века. В Александрии он беседует с патриархом Вениамином. Действительно, от 1327 по 1339 г. коптским патриархом был Вениамин II, но вопрос о тожестве его с упоминаемым в житии может возникнуть благодаря хронологической неточности нашего автора. На пути из Кипра к берегу Армении он влагает в уста Евстафия прозорливые слова о смерти Амда-Сиона. Этот царь умер, как известно, в 1344 г. Стало быть, если Евстафий был в Александрии даже в последний год преосвященствования Вениамина II, то и тогда его странствие от Египта до Армении должно было продолжаться пять лет. Агиограф, к сожалению, не говорит, сколько времени он употреблял на переходы, на пребывание в разных пунктах, и мы лишены возможности проверить его историческую осведомленность.

Из Александрии Евстафий посещает скит¹⁵⁵; отсюда – в Иерусалим, где однако посещает не патриарха, который был православным, а епископа – конечно монофиситского¹⁵⁶; на Кипре также говорится об епископе, вероятно армянском, кафедра которого находилась в Левкосии¹⁵⁷. Кроме того, житие сообщает нам любопытное сведение о гостеприимстве, оказанном приплывшим чудесным образом монахам „верной Азизой“, занимавшейся обучением девиц „тканью дорогих одежд“. Значит, и до Эфиопии дошла слава знаменитого „opus Cyprium“ – известных во всем средневековье кипрских золотых тканей¹⁵⁸. Это будет вполне понятно, какое Кипр занимал в восточной половине Средиземного моря в XII–XIV в. под скипетром династии Лузиньянов. Житие помещает посещение Евстафием Кипра в год и даже день „падения великого столпа“ – смерти царя Амда-Сиона; несколько раньше (1341) на этом острове был мимоходом саксонский священник, отправлявшийся на поклонение святым местам. Он видел на улицах Фамагусты не только греков, армян, арабов и турок, по и „эфиопов“. Сношения Африки с Кипром и Киликией в это именно время должны были быть особенно оживлены уже в силу того, что это был период египетских завоеваний в Малой Азии.

„Армения“ нашего жития – конечно Киликийская, так называемый Сиссуан, царство Рупинов и патриархат Сисских католикосов. Последние были, правда, в унии с Римом, но армянский латидунаризм и связи с великой Арменией обусловливали то, что сношения с монофиситской Абиссинией и Египтом, главным образом через Иерусалим, все-таки поддерживались хотя бы со стороны мирян. Абиссины, встречаясь у гроба Господня с единоверными армянами, узнавали от них о великом и славном армянском царстве в Киликии, об армянах на востоке, о святынях этих областей древнего Христианства. Эфиопы не оставались в долгу и описывали свое царство с его пустынями и монастырями. Таким путем возникали паломничества, подобные тому, о котором говорится, напр., в двенадцатом чуде Евстафия; здесь, я думаю, найдут себе объяснение нередкие появления в Абиссинии армян на разных поприщах жизни. Может быть тут же следует искать объяснения и непонятного пока для нас известия о месте погребения Евстафия. Где были мощи персидского мученика Мар-Бехнамы, или в эфиопской транскрипции Мар-Мехнама¹⁵⁹, мне неизвестно, но едва ли они находились в Киликии. Если они были в Месопотамии или в великой Арменин, то сказание может быть объяснено смешением сведений, усвоенных по слухам. Следует еще отменить характерное сообщение в пятом чуде Евстафия о франке, мать которого была армянкой. Брачные связи между киликийскими армянами и латинянами – факт, обращавший на себя неоднократно внимание историков¹⁶⁰.

Итак, Евстафианство было в истории эфиопской церкви подготовкой к некоторым из тех реформ, которые связаны с именем царя Зара-Якоба и которые наложили на эту самую южную область христианства отпечаток, отличающий ее до наших дней. В Абиссинии давно уже сознавалась необходимость церковной реформы. Культурный и счастливый период Аксумского царства прошел безвозвратно. Страна, отрезанная от связей с цивилизованным миром мусульманами, господствовавшими над александрийской кафедрой, дошла к этому времени до значительной степени культурного упадка и одичания. Постоянные войны с неверными, вековые внутренние смуты и кризисы, погубившие древнюю образованность и даже уничтожившие историческую традицию, имели пагубное влияние и на нравственную физиономию эфиопских христиан. Переживания и даже рецидивы язычества, самые дикие суеверия, совращение целых областей в иудейство и ислам, появление ересей протестантского направления на общем фоне упадка просвещения и огрубения нравов, не могли не заботить лучших людей эпохи. При невозможности найти нравственную помощь извне, они постарались сами врачевать эти язвы единственно доступным им средством – обращением к Св. Писанию и преданию, но тут-то и натолкнулись на роковое препятствие – неумение разобраться в подлинности и подложности авторитетов. Наряду с каноническими книгами и истинным священным преданием, они поставили апокрифы и легенды, да к тому же пользовались этим материалом не в оригинале, а в переводе с перевода. Если к этому прибавить эфиопский педантизм, склонность к утрировке и изуверство, свойственное необразованным начетчикам всех времен, то деятельность Евстафия, одного из первых провозвестников реформатских мероприятий XV века, будет для нас совершенно понятна. Как это всегда бывает в подобных случаях, эта деятельность на первых порах не была признана церковными авторитетами. Евстафианцы оказались вне церкви; произошел раскол, результатом которого было временное впадение их в безпоповство. Но их идеи явились вовремя и семена их главы пали на благоприятную почву. Число последователей Евстафия росло в такой степени, что церкви пришлось с ними считаться. Наконец, на абиссинский престол вступает могучая фигура Зара-Якоба, этого африканского Филиппа II, царя-богослова, палача еретиков и радетеля церковного благочиния. Воодушевленный теми же идеями, он проводит ряд мер, ссылаясь на те же авторитеты, что и евстафианцы, и находит таким образом возможность прекратить церковную схизму. Вот что говорит он сам об этом в своем известном сочинении „Masbafa Berhan“ – „Книга света“.

„Из-за духовных чад Макаба-Эгзиэ раскололась апостольская церковь на два лагеря. Эти монахи почитают обе субботы и не входят в дома царей и митрополитов, не принимают священства, ибо цари и митрополиты не святят субботы, а равняют ее с будними днями и даже объявляют монахов жидами, гонят их и не пускают в церкви. Долгое время они жили в изгнании, бросив свои дома и уйдя в пустыню. Когда мой отец, царь Давид, услыхал, что многие из них погибли от голода, жажды, меча и диких зверей, послал, чтобы вернуть их из их рассеяния и позволил им праздновать обе субботы, как это заповедали Апостолы в Синодосе. Но и теперь еще они не входят к царю и митрополиту, и не принимают священства, ибо те не чтут субботы. Их отец, Макаба Эгзиэ, названный Евстафием, был великий священник, учивший мужчин, женщин и монахинь православной вере и согласно 81 писанию; чтил обе субботы, сам преподавал таинства и учил право, как Апостолы, происходил от православных родителей и жил в девственной чистоте. Но его духовные сыны, монахи, самовольно¹⁶¹ изобрели закон, несогласный с 81 писанием, запретили принимать священные степени и посадили над собой начальником мирянина, который заведует у них всеми церковными делами. Тех, которые принимают священство, они удаляют от своих церквей, и если иерей, диакон или монах захотят поступить в их монастырь, они принимают их только после того, как те покаются перед ними и получат разрешение в том, что раньше были в другом месте. У них был начальник, простой монах, который не позволял им, если они впадут в грех, идти к церковным духовным, но он сам вязал и решил, не имея никакого церковного полномочия. Ему должны были исповедаться; он звал затем (т. наз.) священника, и перед тем грешник должен был еще раз исповедать свой грех; затем налагал он сам епитимии, и великие и малые, которые должен был бы налагать священник; и раньше, чем грешник не отбыл ее, он не мог ни входить в монастырь или церковь, ни приступать к таинствам. По этому правилу живет много евстафиан: в Дабра-Марьяме с 81 подворьями, в Дабра-Бизане с 8, в Дабра-Дакита с 6 – монахов, пресвитеров, диаконов, их же число Бог весть; но священник им никогда не был поставлен, а только мирянин, также как в 23 женских монастырях, приписанных к Дабра-Марьяму, 3 – к Д.-Бизану, с 1146 монахинями в 102 женских подворьях, приписанных к трем главным монастырям. Относительно монахинь в Д.-Бизане было постановлено, чтобы игуменья постригала, а также налагала епитимии за легкие проступки; более тяжкие грехи исповедала монахиня игуменье, та давала знать начальнику-мирянину, а тот посылал затем к грешнице монаха – не священника, который принимал покаяние и давал отчет настоятелю. Наконец, последний звал (так наз.) священника, назначал соответственную епитимию, которую тот передавал монаху и грешнице. Этот обычай совершенно противный канонам, которые дают право постригать только истинным священникам, наблюдался в Д. Бизане“. В 16 году царства, в день Успения Б. М, Зара-Якобу удалось доказать на основании канона обоим митрополитам, Михаилу и Гавриилу, необходимость праздновать обе субботы – так что те, вопреки практике своих предшественников, установила почитание их¹⁶². Затем, когда таким образом повод к расколу прекратился, царь убедил чад Макаба-Эгзиэ, что согласно канонам, не мирянин, а рукоположенный священник должен быть настоятелем монастыря. Они подчинялись этому и снова допустили священников. „Так, при содействии митрополита было восстановлено единство церкви, за что нельзя в достаточной мере возблагодарить незаслуженную милость Божию“.

Из преподобных евстафианского устава известны жития Габра-Иясуса, Филиппа дабра-бизанского и ученика его Иоанна. Два последних списаны, как мы уже имели случай упоминать, Conti Rossini в самом Бизанском монастыре, но до сих пор не появились в свет. Что же касается Габра-Иясуса, то ему посвящена вторая половина лондонской рукописи Orient. 705. Об обстоятельствах написания и характере этого „жития“ мы уже говорили¹⁶³, а потому здесь нам придется только отметить те немногие факты, которые оно сообщает.

В длинных введениях м. пр. приводится духовная родословная святого: Антоний, Макарий, Пахомий, Либанос, Макарий, Адхани, Оц, Беесе-Салам, Палладий, Кебуэ-Эгзиэ, Афанасий, Исаак, Эбна-Санбат (с Иоханни, Варнавой и Анциано-Эгзиэ), Даниил из Дабра-Марьям в Геральта¹⁶⁴, Езстафий, Габра-Иясус. Последний назван далее „из числа святых отцов двенадцати мамхеров-рукоположенных“ (neburäna ёd). Место рождения его в точности неизвестно – по одним Ваг (Wäg), по другим – Тигре вообще. От юности он проникся учением Спасителя, изложенным в нагорной проповеди, и услыхав об Евстафии пошел к нему, сомневаясь впрочем, от Бога ли его учение, пока после молитвы не уверовал в него. Евстафий постриг его „ибо знал, что на нем почивает Дух Святой“. Когда Евстафий вошел в Александрию за благословением к патриарху Венианину, и оттуда чудесным образом в Армению „ради любви к апостольским канонам, ибо мужи армянские ничего не убавили от постановлений Апостолов“, Габра-Иясус „не отлучался от него“. Умирая Евстафий, „позвал 12 чад своих и заповедал им не оставлять в небрежении заповедей пророков и канонов апостолов; благословил их, роздал свои священные предметы и таботы и книги по одному на каждого из учеников, и указал каждому место, где ему жить и каждому его жребий, как распределил их между ними Дух Святой, ибо ведал он тайны Духа Святого. И сему скорбевшему сердцем о крестных страстях Спасителя, авве Габра-Иясусу дал он табот Владычицы нашей Святой Девы обоюду естеством, Марии Богородицы, а также один из священных предметов и одну из книг своих, имен которых мы не знаем, ибо не нашли полного жития его, о чем говорили вначале. И он указал местопребывание его, где он будет жить; имя ему – Энфраз (Enfräz)». Оплакав учителя, монахи разошлись по назначенным им областям. Габра-Иясус прибыл в Тигрэ, нашел там место, которое ему понравилось и которое он счел за Энфраз. Здесь он выстроил церковь во имя Богоматери. Но Евстафий явился ему на колеснице огненной и велел оставить для монахов игумена, а самому идти проповедовать царствие Божие в Энфраз. На пути туда его путеводила звезда, – он пришел в Вайна-Дага; местность ему понравилась, и он опять выстроил храм во имя завета Богоматери. Здесь выросла чудесная виноградная лоза, поднимавшаяся к небу и спускавшаяся к земле, она простерла свои ветви к одной из энфразских гор и сияла цветами радуги. Святому пришла мысль идти по указанию этой лозы, пока она снова не пустит корней. За ним следовал его пес, служивший ему. „Не чудо, если пес служит своему господину и следует за ним, ибо обычай у псов служить своим господам и следовать по следам ног их. Они служат неразумно... чудо в том, что этот пес служил разумно и шел за ним разумно и служил ему разумно и исполнял волю отца нашего обуздателя зверей, как служит раб своему господину и покорный сын отцу и послушный ученик наставнику“... Однажды Габра-Иясус по молитве даже извел воду из камня, чтобы напоить его в пустыне. Наконец лоза остановилась. Габра-Иясус на этом месте основал церковь опять во имя Богородицы и назвал эту гору Дабра-Сань, (D. Sän) что в переводе значит „Гора Господня“, „ибо Sän“ значит: „Бог, прославляемый в святых своих“. Затем он выстроил еще одну церковь в честь Богородицы на противолежащей высокой горе, и назвал ее Цавана-Марьям (Sawana Müljam), т.е. пристанище Марии, ибо „сие пристанище уготовила Дева для немощных и обремененных“. Здесь он проповедовал Евангелие и творил чудеса. К нему собралось много народа, он учил их. „И все веровали и крестились. И пришли на учение его чада иудейские, которые вышли из Иерусалима из-за испытания, которое постигло их в царствование Тита и Веспасиана, в переселились в страну Эфиопскую. Здесь они размножились и наполнили землю и заняли страну Энфраз. Они уверовали и крестились по его проповеди“. Причиной их обращения м. пр. был пес Габра-Иясуса. Пес этот ежедневно бегал в монастырь, основанный раньше, за пищей для святого. Монахи клали пищу в золотой сосуд и печатали печатью своего устава. Однажды пастухи иудеев заметили его и погнались за ним, чтобы поймать его и взять себе. Убегая от них, он при переправе через реку уронил свою ношу и, боясь гнева святого, ушел к иудею по имени Зана-Габо (Zänä-Gabo), но не хотел есть у него. Удивленный еврей, узнав, что этот пес принадлежит Габра-Иясусу, пошел к нему и расспросил в чем дело. Тот ответил, что пес не будет есть у неверного. На вопрос еврея, неужели его вера хуже собачьей, святой отвечал утвердительно, сославшись на слова Давида в Царств 1, 17, 43. Еврей подивился его словам и попросил его исцелить дочь свою от странной болезни: в ее чрево вполз змей снизу. Святой освятил воду, дал ему в стеклянном сосуде и велел напоить дочь этой „водой молитвы“. Змей издох и распался на 7 кусков. Вся семья иудея крестилась; исцеленная получила имя Цабала-Эвостатевос·. За ней последовали и другие евреи, жившие в той местности. Святой наставил их вере по книгам Кала-Хайманот („Слово веры“) в A’einäda-mes-tirät („Пять столпов таинств“) „и укрепил их в правой вере. Потом облачился в священную одежду отец наш ликакахнат и отслужил литургию и приобщил св. таив святой народ“. В житии приводится и приветственное слово, сказанное им новообращенным. Слух об этом прошел по всей Эфиопии и дошел до царя, который пожелал видеть исцеленную. Она ему понравилась, он женился на ней и многих сыновей своих от нее воспитывал в монастыре Габра-Иясуса. Они сделались монахами и священниками, и настоятельствовали после своего наставника. Когда последний захворал и почувствовал приближение смерти, собрал своих монахов, долго беседовал с ними. Потом „избрал из них трех мужей, исполненных премудрости и сведущих в писании, и совершенных в подвигах: блаженного авву Андрея, честного авву Виктора и высокого авву Матфея, которые были с ним от юности, постриглись от рук его и знали его деяния от начала до конца». Благословляя Матфея, он прочел 19-й псалом, дал ему крест, седалище, которое получил от отца своего, поручил ему верных и сказал: „паси овец сих и сиди на седалище этом, на котором я сам сидел много дней; сим крестом благословляй сих овец и будь отцом многих языков». Андрею дал крест произнося псалом: „возведох очи мои в горы“ (Пс. 120) и велел ему идти в страну Невай и проповедовать там царствие Божие. Наконец Виктору он прочитал псалом „Блажени вси боящиеся Господа (127,1), дал крест и велел пойти в поле Загада-Барес (Zagadä Barös) и сделаться там отшельником. После этого он скончался 20-го хамлэ.

Житие оканчивается длинным похвальным словом, в конце которого мы находим: „благословения аввы Антония и всех святых, увенчанных клобуком скитской пустыни, крестоносных звезд светлых Эфиопии, лоз евангельских, аввы Такла-Хайманот и аввы Евстафия и всех чад их, бесчисленных, как звезды небесные и как песок вскрай моря, да удостоит нас Господь. Аминь.

О Габра-Иясусе есть еще упоминание в тюбингенском синаксаре под 20 хамлэ (14 июля): „в сей день память честного праведного отца аввы Габра-Иясуса из обители Сан; он для голодного пса извел воду в пустыне“. В такой же заметке в геттингенском синаксаре преподобный назван „Габра-Крестос“. В житиях самого Евстафия он не упоминается, так же, как и Филипп Бизанский; только в одном из чудес, совершенных в Эвфразе, говорит о себе получивший исцеление, что он „сын учения отца нашего Габра-Иясуса, мамхера преподобных земли Дабсан “... „Дабсан“ на карте Людольфа помещен в северной части восточного берега озера Цана, к зап. от Амба-Марьям, т.е. действительно в Энфразе. Генеалогия евстафианцев также говорит м. пр. о каком-то „Фаддее из Дабсана“. Не представляет ли этот Дабсан простого сокращения Dabra-San?

В житии Габра-Иясуса следует отметить интересную характеристику армянского христианства, как признак того, что сношения с армянами убедили оба монофиситские народа в том, что они единоверны. Заметки агиографа о происхождении абиссинских евреев представляет одну из попыток решить этот трудный вопрос. Катте говорит, что сами фалаша рассказывают то же о своем появлении в Абиссинии¹⁶⁵. Сайнеано высказывает это, как свое личное предположение¹⁶⁶.

Интересно также неизвестное авторам житий Евстафия устройство евстафианского братства, управляемого двенадцатью мамхерами, аналогичное дабра-либаносской организации. О том, была ли у него какая-нибудь организация, у вас имеются противоречивые сведения. Людольф прямо утверждает: „он (т.е. Евстафий) предписал своим последователям правила, но не назначил никакого блюстителя, да и сами они об этом не заботились, ссылаясь на то, что Евстафий ушел в Армению, не оставив никого преемником, а потому и им неудобно назначить себе кого-либо. Поэтому каждый игумен (aba) – высший авторитет в своем монастыре; если он умрет, на его место выбирается другой голосованием братии этой обители“. Что Евстафий „ушел, не назначив преемника – конечно неверно: мы знаем из жития о том, что он оставил Абсади, да кроме того существуют и духовные генеалогии евстафианцев. Bruce даже говорит, что у евстафианских монахов был свой глава, живший в западной части Абиссинии, в области Куарра, в монастыре Махбара-Селясе. Конечно, скитский характер братства, делал его по самому существу менее централизованным, чем было общежительное дабра-либаносское, а поэтому вполне возможно, что монастыри пользовались большой автономией, и мамхеры. если и были, существовали скорее по имени. Умирая в Армении, Евстафий не делает различия между учениками, равно как и Габра-Иясус. Но в идее, я думаю, и у них было некоторое подобие единства и организации. На это, кроме Абсади и свидетельства Брюса, косвенное указание дает эпитет Евстафия „великий иерей“ (Kähn äbij), соответствующий „лика-кахнату“ при Такла-Хайманоте. Да и сам Зара-Якоб в приведенном нами месте своей „Книги Света“ говорит о „начальнике-мирянине“, которого „посадили над собой“ евстафианцы.

Позднее происхождение жития Габра-Иясуса, объясненное его автором в предисловии, обусловило такой анахронизм, как наставление святым евреев по амхарским катехизисам: „Слово веры“ и „Столпы таинств“ написанным едва ли раньше ХVII века; их диалогическая форма дает основание Конти Россини совершенно правдоподобно заключать о влиянии иезуитских катехизисов на способ их изложения, и о том, что они явились для отпора пропаганде¹⁶⁷.

Что касается, наконец, фактических данных повествования, то они имеют значение, как указания на начало распространения евстафианства из Тигре вглубь страны. Автор ничего не говорит о тех гонениях, которые испытала эта конгрегация в первые времена своей жизни. Это обстоятельство, понятное при известных нам условиях составления „жития“, все же неблагоприятно для его оценки с исторической точки зрения.

Преподобный Евстафий может считаться последним представителем эпохи нечестивых царей; преемники их – Давид и Феодор отмечены во всех синаксарях, как „святые“, и мы будем иметь случай говорить о синаксарном житии последнего. Что касается Давида I, то синаксари ограничиваются простой отметкой его памяти, да и хроники говорят о нем весьма мало. Больше мы находим об этом царе в житии его современника, известного преподобного Самуила Вальдебского или, как его иначе называют „иже от пустыни Вали“ (Za-gadäma Wäli).

Житие этого святого имеется в пространной редакции в рукописи № 136 парижской Национальной Библиотеки, где занимает ff. 45 – 95¹⁶⁸. Какому из многих Самуилов посвящена рукопись № 32 коллекции d’Abbadie, обозначенная в каталоге, как „Viе de Saint Samuel“ – неизвестно¹⁶⁹. Кроме того во всех, по-видимому, списках синаксаря имеется под 12 тахсаса (8 декабря) довольно обстоятельное сказание о Самуиле Вальдебском.

Парижская рукопись, первая часть которой содержит житие Такла-Хайманота по вальдебской редакции и уже издана, как мы говорили, Conti Rossini, представляет интерес, как второй по древности из известных нам агиологических памятников письменности. Относясь несомненно к XV веку, она немного моложе времени жизни Самуила и обязана своим происхождением ближайшим ученикам его. Conti Rossini находит даже возможным предполагать в ней автограф. Написано житие Самуила тем же Такла-Сионом, что и первая част рукописи и по поручению того же Такла-Иясуса, которого списатель называет „абуна“, и который, вероятно, был настоятелем вальдебским. Себя Такла-Сион называет „убогим сыном аввы Самуила, иже от пустыни Вальдеба“. Стиль жития, подлежащего нашему рассмотрению, такой же, как и жития Такла-Хайманота: он отличается краткостью, скуп на отступления, библейские цитаты, но местами, особенно после повествования о выдающихся событиях, автор позволяет себе делать вставки в несколько строк риторических вирш. Иногда он говорит от имени святого, ведя повествование в первом лице (напр. о поклонении ему зверей, f. 49 сл., о восхищении на небеса перед кончиной, f. 87 и след.), или передавая рассказ со слов его ближайшего ученика За-Руфааля (f. 52), добавляя, что святой заповедал последнему не открывать его чудеса до его смерти. Что касается парижской рукописи жития, то вполне исправной ее назвать нельзя; есть описки и пропуски. Издание ее составит одно из приложений к настоящей работе.

После нескольких слов стихотворного вступления даются краткие сведения о до-монашеском периоде жизни святого. Он родился „в граде Аксуме, матери градов“ от родителей Стефана и Амата-Марьямы, которые были „знатны и изрядны родом и любили Христа всем сердцем“. Кроме святого у них был другой сын – Габра-Крестос. „Потом, когда наступило время учения, послали они его учиться к одному священнику. Окончив все учение, он был поставлен диаконом и пребывал (jegajs) в церкви вечер и утро; плакал и рыдал, хотя был отрок“. „Однажды сказала блаженная Аната-Марьям своему мужу Стефану: „пусти меня, чтобы я последовала Христу и сделалась монахиней, и сам поступи так же“. И ответил он: „я не покину своего города и домоправления“. Тогда сказала она своему мужу: „я сосватаю тебе жену на свои средства“. И после многих увещаний он согласился, и она сосватала ему жену, ввела ее в дом свой, никем не понуждаемая, ибо уязвлено было сердце ее любовью Христовой. И передала все свое имущество этой преемнице и благословила ее, и сделала наследницей всего, что в ее доме, а потом сделалась монахиней и начала подвиги, нося по одной горсти сухих смокв. И совершив пост святой четыредесятницы, она была восхищена в небесный Иерусалим; ей была показана ее обитель, и она упокоилась в мире. По кончине матери, говорили отец и ее наследница: „сосватаем нашему сыну невесту из городской знати, да будет стоять наше имя“. И они сосватали ему дочь богатых граждан. Когда услышал это человек Божий, отец наш Самуил, подумал и сказал: „какая польза тебе, душа моя, в том, что говорят о тебе? Ведь этот мир бренен“. Так сказав, он пошел в монастырь (dabra) аввы Мадханина-Эгзиэ, который есть Банкуал (Ваn-küäl), поведал авве все свои мысли относительно монашества. И повелел отец наш авва Мадханина-Эгзиэ собраться всем монахам. И они сотворили молитву над одеянием и поясом и камилавкой, и облачил его авва Мадканина-Эгзиэ, сын аввы Такла-Хайманота, и благословил его и сказал Самуилу, сыну своему: „чадо, будь славен, как отцы наши Антоний в Макарий, угодившие (Богу)“. 11 все слышавшие сказали: „Аминь!“ И с того дня он начал подвиги, дивные для слуха. Он собирал брошенную солому из мусора, мочил ее в воде и покрывал пшеничной закваской, чтобы братья говорили: „он ест пшеничный хлеб“, а вечером выбрасывал эту пшеницу вон и ел эту солому без приправы и соли (?) в воде. И в таких подвигах он провел два года. Через несколько времени, пришел к нему отец его, чтобы сделаться монахом. И сказал Самуил авве Мадханина-Эгзиэ: „пришел отец мой, чтобы принять от тебя иго монашества“. И отвечал ему тот: „хорошо, чадо“, и облек его по уставу святых. И сказал авва Мадханина-Эгзиэ сыну своему Самуилу: „иди, служи отцу твоему и советуй то, чем спасется душа его“. И сказал он: „да, по слову твоему“. ИI сказал авва Самуил отцу своему: „если сказано монаху, что невозможно ему угодить Богу своему в земле отца его, и если весьма близок этот монастырь к городу их, то уйдем в другую область ради Христа“. И они ушли в обитель (dabr), называемую Вайна (Wajnä), и жили там во многом посте и молитве. У отца его от многих стояний распухли обе ноги, и он скончался в старости доброй... Окончив плач по отцу, блаженный Самуил начал увещевать душу свою, говоря: „раньше ты под предлогом служения наставнику своему, потом – отцу, жила, вкушая пищу; теперь иди искать своего спасения“. И затем он пошел в пустыню и вошел в пещеру, где не было ни хлеба для еды, ни воды для пития. И совершил он три четыредесятницы, и упал, высохши, как дерево, ибо лишена была плоть подкрепления: не было для нее ни пищи, ни пития, ни сна и покоя, и посему сделалась она костями, как черепок. И дыхание не имело места от сильного голода и жажды“... Последствием такого отрешения от плотских потребностей явилось то, что к святому пришли для поклонения „все звери пустыни: лев, тигр, гиена и змей“. Святой больше всех полюбил льва и ласкал его. Однажды Самуил при посещении церкви оказал уважение к Св. Тайнам, потребив блевотину причастника. За это он удостоился гласа с неба и, воздев свои очи, увидал до седьмого неба и славу Божию. Потом, уйдя опять в пустыню, он в каждый из четырех постов налагал на себя семь подвигов: вериги на ногах, молчание, власяницу, стояние в воде с пятикратным „доведением до конца (jäbseh) всей псалтири“, бичевал спину, делал поклоны, как колесо 4000 раз, не ел даже древесных плодов, не пил воды и не ложился на бок. Однажды пришел к Самуилу некто по имени За-Руфаэль, которого он сделал своим учеником. Возвращаясь однажды с поисков плодов для пищи, они чудесно перешли, как посуху, поток, вздувшийся после сильного дождя. Потом Самуил выкопал себе пещеру в 8 локтей в был в ней не вкушая ничего от 12-го генбота (7 мая) до праздника Преображения, когда к нему пришли монахи с о-ва Галила (Galilä), чтобы приобщить его. Все плакали, Видя его худобу, а один брат спросил его, неужели он за это время не сподобился падения. Самуил открыл ему под условием не открывать никому до своей кончины, что ему являлся Спаситель, отдал в наследие местность его подвигов и заключил с ним „завет“. Далее рассказываются чудесные случаи: о том, как святой вынул занозу у льва, который ему за это поклонился, ездил верхом на большом льве, прячем другой лев шел впереди, а третий – сзади, о чудесном лове рыбы в реке Такаце с шестью монахами. Когда однажды посетивший его настоятель одного монастыря, авва Гонорий, сравнивал его с Свв. Антонием и Макарием, он говорил, что он даже не „прах ног их“, но все же сподобился милости Божией и „12 лет стоял на тверди, славословил день и ночь у престола славного и страшного и кадил вместе с 24 старцами небесными“.

Когда Самуил находился внутри пустыни, называемой Вали (Wäli), явился ему в один из богородичных праздников Арх. Михаил в велел служить литургию. Когда он по смирению отказывался, явился сам Господь и повелел приступить к службе. Просфоры и чаша спустились с неба, Богоматерь явилась над престолом, а когда он произнес первые слова богородичной литургии, явились апостолы и стали справа и слева, сослужа ему, наконец во время возношения сошел на дары Св. Дух в виде белого голубя. „И собрал Господь много воинства из всех чад смертных, которые во всех странах, которые родились и должны были родиться, и устроил много шатров в пустыне, и сказал отцу нашему: „смотри на это воинство – твое наследие, которое я привел к тебе сегодня, чтобы были запечатлены тобой для вечной жизни те, которые будут творить память твою и призывать имя твое и веровать в молитву твою“.

Самуил повторял книгу молитв в честь Богоматери и удостоился ее явления с кадилом в правой руке и перлом, сияющим в 7 раз больше солнца – в левой; первое было символом священства святого, второе – красоты его подвигов. – Когда он однажды, стоя в пучине, пел много раз „Песнь песней“, принес ангел книгу, написанную золотым пером, как доказательство того, что его молитвы приняты. Потом к нему явился Иоанн Богослов и успокоил его относительно заключительных слов Апокалипсиса (22, 18, 10), что они имеют в виду не его а тех, которые „переворачивают писания на свай лад“. Потом он облобызал его и послал своего ученика Прохора навестить его. Самуил послал своего ученика, к авве Габра-Маскалю из Дабра-Лагасо (d. Lagaso), который ему являлся на духовной колеснице, когда он был во рву в земле Сафь (Sät), чтобы пригласить его повидаться, и сам пошел навстречу, которая произошла в земле Барзала (Barzalä). Вечером Габра-Маскаль предложил сесть за трапезу и когда Самуил не соглашался, ибо не ел много дней, ученик уговорил его не печалить старца, который оставил свой монастырь, чтобы повидаться с ним и советовал лучше изблевать потом съеденное. После взаимных отказов первому благословить трапезу, Габра-Маскаль взял руку Самуила и ею благословил. Тогда спустился с неба сладкий и благовонный хлеб.

„Однажды послал православный царь Давид к авве Самуилу, говоря: „мир тебе. Прибегаю я к твоей святости, молись за меня и за все мое воинство, да поборет Бог по молитвам твоим этого неверного язычника-исмаилита, врага святых и врага церкви“. Это узнал он духом, находясь в пустыне в тот день, когда посылал царь Давид, и тотчас сел на светлое облако и полетел, пылая, как пламя огненное, и прибыл к царю Давиду, когда тот был в походе, перед полуночью. И сказал ему отец наш: „зачем ты посылал ко мне“. Увидав его, царь Давид обрадовался сердцем о посещении его блаженным mar Самуилом, и поведал ему все свои мысли, и сказал: „Я посылал к тебе из-за этого проклятого Исмаилита”. И сказал блаженный: „иди, сражайся, и победит для тебя Бог“ и дал ему знамение, которым он победит. И обрадовался царь и поклонился Богу своему. А отец наш, сев на светлое облако, вернулся в свою пустынь до зари к заутрене. И пошел на войну царь Давид, как сказал ему mar Самуил, и когда был в битве между коней видел отца нашего, сидевшего на духовных конях, пылавшего, как пламя огненное и поражавшего неверных копьем честного креста. И удивился царь силе помощи блаженного добропамятного чудотворца. И победив врагов своих, царь отрубил голову этому проклятому Исмаилиту, как дал ему знамение mar Самуил. И радовался царь и все воинство его, и у царя усугубилась любовь к отцу нашему блаженному, когда он увидал чудо это. В другой раз издал царь Давид указ всему воинству: „готовьтесь по чину идти к авве Самуилу, иже от пустыни Вали, чтобы получить от него благословение“. И услыхав указ, воины обрадовались, а отец наш печалился, ибо знал духом, находясь в пустыне, что царь объявил приказ. И блаженный молился Богу своему, говоря: „зачем это царь придет ко мне, и ради меня будут гибнуть и плакать бедный и богатый, вдова и сирота? Господи! сотвори со мною по мудрости Твоей“. И тогда пришел к нему Михаил славный Архангел и сказал: „мир тебе, авва Самуил, возлюбленный Божий!“ И затем понес он его на крыльях и принес к царю, и они встретились. И сказал он: „зачем ты заботишься идти ко мне убогому?“ И сказал царь: „чтобы получить твое благословение, отче!“ И они беседовали о духовном, а затем, как в раньше, сев на крылья Михаила, он вернулся в свою пустынь и прибыл к полуночнице. А царь удивился, изумился и радовался, увидав его чудо, а утром объявил приказ: „и встретился с аввой Самуилом из пустыни Вали, к которому хотел идти и получил от него благословение“. И дивились все воины силе и чуду отца нашего“.

Один брат, дивясь воздержанию, подвигам и в тоже время присутствию физических сил в святом, просил его открыть причину этого. Он рассказал ему, как находясь в пещере в земле Саф, он отощал в был близок к смерти, и как тогда Ангел восхитил его на небо внутрь чертога, где была огненная скиния с 12 вратами, у которых стояло 12 ангелов с воинством их. Его ввели внутрь скинии, где была все святые во главе с aп. Петром который приветствовал его, подвел к Спасителю и велел поклониться Ему. От Него он услышал: „о мале был еси верен, над многим тя поставлю»... Потом ему прнеесли сладкий хлеб и вино, и „отселе“ сказал он: „я забыл вкус яств и все пристрастия и скорби мира сего».

21-го сане (15 июня) в день обновления храма Богородицы, он кадил Ее образ и плакал, а затем совершал водоосвящение, читая „книгу молитв Богородице“, и служил затем ее литургию. По окончании службы в руке его оказался сладкий благовонный хлеб. – Вырывая однажды, большой корень дерева, Самуил упал в ров и разбил себе голову. Христос, явившись, исцелил его и с тех пор он не знал головной боли до дня смерти.“

Однажды пришли к отцу нашему черные воины язычники, „и взяли все, что нашли, и сидели, роясь, как свиньи. Утром они повели его связанного вместе с учеником его к своему князю. Когда тот увидал их связанными, сказал: „зачем вы привели этих бедняков – они подвизались из любви к Богу“. И отвечали те, которые привели их: „по молитвам их да будет нам помощь против врагов наших“. И сказал отцу нашему: „мы слышали, что ты праведен и что львы тебе служат, и не пустим тебя, пока ты не покажешь нам чуда“. И отвечал им чудотворец: „я не праведный, а чудотворение свойственно праведным“. Они сказали: „не пустим тебя“. И сказал блаженный: „пустите меня немного, помолиться Богу моему“. И стал он молиться и сказал: „не нам, Господи, не нам, но да не рекут язы́цы, где есть Бог их“. И тотчас явилось светлое облако; он сел на него с учеником своим перед ними, оно унесло его из среды их и возвратило в его пустынь“. Эти язычники пришли к отцу нашему и боялись и поклонились ему. И привели к нему двоих детей и слепых, и он исцелял их и оживлял, помазывая слюной. И не только людей исцелял он, но и зверей пустыни оживлял, касаясь руками“. – Когда однажды собрались монахи слушать от него толкование слова Божия, он обличил одного из них пришельца в блуде в земле Ром (Rom) с язычницей и нарушении поста в пяток. Обличенный покаялся. – Идя с учениками по пустыне для сбора кореньев в пищу, он по молитве извел источник воды для утоления их жажды. – В другой раз ангел помогал ему черпать воду из реки, когда он брал ее для своих учеников в то время, как они все были больны. Потом он опять скрылся было в глубокий ров, но вследствие плача его учеников, Ангел велел ему вернуться к ним, напомнив о том, что он сам просил у Бога не удостаивать его участи Эноха или Илии, чтобы не пришлось ему покинуть чад своих. Когда ему явился Иисус Христос и спросил, что он хочет, он попросил памятования своих грехов и дара не видеть чужих согрешений. – Далее рассказывается о трогательных заботах Самуила о львице, родившей детенышей, и об укрощении им тигра и других чудесах над зверями, о том, что „сила свыше“ носила его на „крыльях света пять раз в Дабра-Халелуйа (D. Наlluja), обитель аввы За-Иясуса (Za-Ijäsus) Д. Цаада (D. Sä’ädä) и Embä dabra аввы Марави-Крестоса (а. Maräwi-Kr.) от полудня до 9-го часа (3-х часов) для приобщения Св. Таин. Путь этот для „крепкого человека“ измерялся в целый день – с утра до вечера. На „светоносном облаке“ святой переносился в Египет к патриарху Матфею, который благословлял его, приобщил Св. Таин и дал небольшой плат и благословенный хлеб. Это он роздал по возвращении своим ученикам. – Одному монаху, который просил его совета относительно паломничества в Иерусалим, он предсказал отступничество, ожидающее его на пути и уговаривал не ходить. Он не послушался и попал в руки „язычников“ (arami), которые совратили его и женили. Монах заочно призвал Самуила, и тот, явившись на светлой колеснице, взял его, привел в область Сирэ (Sire) и вернул в монашество. Когда однажды, придя в Банкуал, он стал служить литургию, то ангелы трубили в 40 т. труб, храм наполнился огнем, Архангелы Михаил и Гавриил и Иоанн Богослов подавали ему облачение, а таботу предстали с ним 12 апостолов; евангелие и крест в руках его блистали, трепетала земля и был гром; Богоматерь с Младенцем явилась над жертвенником и т. д.

„Позвал отец наш одного верного, которого он любил, и       взаимно с которым видел ясно сокровенное, и сказал ему: сын мой, послужи мне в земле псов, где находится девица, достойная царствия небесного». И сказал этот верный „отче, как узнать мне дорогу“. И сказал отец наш Самуил: „ступай к северу и Бог поведет тебя, и будет тебе знамение: когда ты придешь туда, найдешь ее носящей сосуд для черпания воды. Скажет она тебе: „возьми меня с собой ради молитвы аввы Самуила“. И получив приказание, он пошел от отца нашего, и когда прибыл внутрь страны языческой, встретил двух сокровенных¹⁷⁰ из древних отцов; волосы на головах и спинах покрывали их, как одежды. И сказал он им, увидав их: „куда идете, господа мои“? Они ответили: „в пустынь Барака, как повелел нам авва Самуил, сказав: „не живите в стране языческой; лучше молитесь в земле христианской, поэтому мы и идем, как повелел нам сей человек Божий“. И сказал этот верный: „вы знаете авву Самуила? – „Да, мы знаем его, и разве есть христианин, поминающий имя Христа, который бы не звал Самуила»? „И так сказав, они ушли от него. И сказал этот верный: когда я измерил след ног их, он оказался в локоть и ладонь. И потом он пошел и прибыл в страну псов, а затем вошел в город, и по воле Божией встретил эту девицу, несущей сосуд для черпания воды; и сказала она ему: „откуда ты, пришлец?“ Он сказал ей: „из страны Ценбела; у меня есть дела в этом городе“. Она сказала: „браг, возьми меня с собой ради молитвы аввы Самуила, и выведи меня из этой чуждой страны“. Он сказал ей: „ты знаешь авву Самуила»? Она ответила: „да, знаю, и я видела его во сне три ночи“. Он сказал: „не бойся; я возьму тебя к себе, и ты будешь христианкой“. Потом он взял ее, и они вышли вдвоем. и сказала эта девица: „слушай, брат мой, наша природа устроена гнуснее, чем у всех чад смертных: вместо мужчин рождаются псы, а женщины рождаются людьми, и потом брачится природа песья с природой женской. И у меня два брата – псы“. Потом пошли они оба ночью, и утром взобрались на большую смоковницу. А псы, многочисленные, как саранча, – топот ног их как гром, – лишь рассвело, прибыли во мгновение, грызли зубами и челюстями это дерево, на котором они находились; немногого недоставало, чтобы его повалить. Так они пробыли до вечера, а когда наступил вечер, вернулись в свои жилища, а по утрам приходили, и так делали, пока они не вышли из пределов их и не прошли чуждой страны. Потом, по воле Божией он привел ее туда, где был отец наш Самуил и передал эту девицу. И обрадовался отец наш, увидав ее, и сделал христианкой, и она стала монахиней и выучила 150 псалмов Давида, 15 песней пророческих, песнь песней, и „врата света“ и все похвалы Владычицы нашей Марии – все это в 40 дней она окончила. И через короткое время она сокрылась с „сокровенными“. Молитва ее и благословение да Будуг с нами. Аминь.

После нового обращения к слушателям начинается последняя часть жития – повествовавшие о кончине святого. Архангел Михаил постоянно взносил его на небо, где он служил вместе с небожителями, но перед кончиной он был удостоен особенного восхищения в небесный Иерусалим. Рассказ об этом ведется с его слов. Описывая светоносные небесные чертоги. он, между прочим, говорит, что видел там имена, вписанные светоносною тростью и изваяния, сделанные светоносным резцом; здесь же стояли престолы, и среди них один, наиболее высокий с тремя венцами из жемчужин и царской диадемой. Ангел объяснил, что имена и изваяния принадлежат тем, которые будут чтить память его, а престол и венец предназначены для него самого; один венец – за девство, другой – за пост и подвиги, подъятые из любви к Богу, третий – за отвержение мира. Чертог, в котором это находилось, казался в 12 дней пути, престол – в два царских става, венды – как радуга. Потом Самуила повели на высокую гору и показали красоты рая, затем ввели во внутренний чертог для поклонения Иисусу Христу, Который дал ему «завет» 16-го числа месяца нахсе. После этого видения Самуил заболел. Его окружили ученики и стали читать Евангелие от Иоанна. Когда дошли до беседы с самарянкой, святой увидал Ангела, стоявшим и помогавшим в чтении. Встретить душу Самуила вышли ангелы, святые, Богоматерь; принял ее Сам Спаситель. Это было 12-го тахсаса (8 декабря) во вторник в девятом часу. «В сороковой день поминовения его собрались все «сокровенные» (sewuran), которые были во плоти из всех стран. Имена их: Гонорий, иерей из Церха-Сгона (Serha-Sjon), Андрей, диакон из Вайлаки (Wajläkä), За-Микаэль и Андрей из пустыни Бурь (Za-gadama Bur), Иоанн, монах из страны Талазаг (Talаzag), и другие sewuran собрались в бесчисленном количестве. И снова они собрались в день преставления его, как небесные бодрствующие, чтобы совершить брак в честь его праздника, ибо он был девствен и непорочен. И сошел свет и осветил место вокруг горы, и те, которые собрались туда из дальних и ближних мест, были все запечатлены даром Святого Духа. Отец наш Самуил успокоился, будучи 100 лет от роду».

Синаксарное житие имеет против только-что изложенного особенности. Прежде всего оно говорит, что Самуил ушел в монастырь уже после смерти родителей, а перешел в другой (вероятно Вайна), когда к нему прибыли „родичи“ (azmädihu); во время чудесной переправы с ним был „огонь“, который не погас; жизнь в Банкуале рассказана иначе, не говорится о пещере в земле Саф, ни о сношениях с царем и патриархом, ни о „псах“. О спасении „отроковицы“ из их страны, впрочем упоминает присоединенный к житию салам. Отличия довольно существенны; допустивший их или писал житие по памяти, или пользовался другой редакцией; последнее вероятнее. Не интересуясь данными о сношениях святого с царем и патриархом, синаксарное житие оставляет без внимания и географические определения; если бы не имя Мадханина-Эгзиэ, то можно было бы сказать, что оно в синаксаре представлено вне времени и места¹⁷¹.

К сожалению, географические данные, на которые не скупится пространное житие, для нас в большинстве случаев непонятны. Конечно, Банкуаль, Халелуйа, Цаада (вероятно Цаада-Амба в Агаме) – известные тиграйские монастыри, Вальдеба (по синаксарю) и Вали (по пространному житию) – также область, не нуждающаяся в ближайшем определении; „страну Саф“, я полагаю, можно искать где-либо к югу иди юго-западу от этой области в виду того, что приобщать Самуила приходили сюда с северного острова оз. Цана-Галила. Но где находились: обители Вайна и Лагасо, страны Ром, Барзала, Ценбело, Талазаг? Пустыня Барака вероятно тожественна с той, куда по синаксарю удалился и скрылся навсегда авва Губа, один пи девяти преподобных, и которая находилась, по всей вероятности, на реке того же имени на самом севере Абиссинии и даже вне ее пределов, что вполне соответствует северному положению „страны псов“.

Интересуясь главным образом легендарной и чудесной стороной, житие нам ничего не говорит о вальдебском монашестве, столь интересном во многих отношениях, ни о деятельности святого, как его наставника и устроителя. Только из жития Такла-Хайманота мы можем узнать¹⁷², что он не был его насадителем здесь и что оно существовало здесь уже давно. Но относясь без должного интереса к исторической обстановке, житие все-таки имеет несомненную важность в историческом отношении. Его хронология совершенно правильна: царь Давид I (1380–1409) был действительно современником, как этой третьей генерации преподобных, так и коптского патриарха Матфея I (1375–1409). Но этого мало, житие дает нам о Давиде сведения, хотя быть может и не точные, но все же, если не считать глухих намеков в синаксаре на день памяти этого царя, единственные пока в эфиопской письменности о военных подвигах его. Хроника о них не упоминает и говорит только о перенесении в его царствование части Животворящего древа¹⁷³, между тем, Макризи повествует о войнах его с мусульманами, окончившихся тем, что силы мусульман упали, хати и амхарцы, сделавшись господами страны, населили ее, и из разрушенных храмов правоверных настроили христианских церквей¹⁷⁴. Победа, которую имеет в виду житие, вероятно, тожественна с той, в которой пал эмир Мохаммед. Макризи не говорит более подробно об его смерти, и мы не знаем, был ли он убит в сражении, или, как передает житие, Давид велел отрубить ему голову. Относить победу абиссицев, упоминаемую в житии, в знаменитой осаде Зейлы в убиению Саад-Эддина я не решаюсь в виду того, что в ней предводительствовал не царь, а его полководец „Баруа“.

История родителей святого имеет интерес в бытовом отношении, а такие сказания, как путешествие в страну „псов“ – в культурно-историческом, и еще раз доказывает низкий уровень географических сведений абиссинов даже относительно стран, примыкающих к их государству.

Современницей этого святого была Соломия из Вараба, ушедшая от брака и после скитаний направленная Богом в Дабра-Либанос, где ее постриг Иоанн Кама, который был, как известно, шестым по времени настоятелем этой обители. Краткая синаксарная заметка об этой подвижнице интересна и тем, что отсылает читателя к пространной „книге подвигов“ (mashafa gadl) ее. Таким образом и ее житие существует в пространной редакции. К сожалению, в европейских библиотеках, насколько мне известно из печатных каталогов, его не имеется.

Житие царя Феодора I известно в двух синаксарных редакциях. Сапето¹⁷⁵ привел одну по списку Бизанского монастыря, другая сообщена по парижскому списку Бассе; по геттингенскому и другим – Дюнсингом. Последний уже обратил внимание на то, что обе редакции совершенно различны; единственно, что в них обще – это рассказ о чуде при перенесении его тела (расступилась воды р. Хаваша). Даже добродетели его переданы различно: в бизанском списке его ублажают за то, что он был „православен, праведен, подавал милостыню бедным, вдовам и сиротам и монахам, и расточал золото и серебро дворца, ради Христа“; в других говорится, что он „от юности был воспитан в премудрости и наказании, изучил все писания церковные, а потом уже верховую езду и стрельбу из лука, так что сделался мужем сильным. От юности он был связан любовью к Богу и расточал имение бедным и убогим, пекся о храмах, подвизался постом и молитвой, был женат только на одной жене, не делал никому неправды и притеснений“. Далее рассказывается, что он желал идти в Иерусалим, но авва Марк отсоветовал ему. Кто был этот „авва“ Марк? Естественнее всего видеть здесь митрополита, хотя термин „авва“, a не „абуна“ дает право думать о каком-нибудь простом подвижнике, пользовавшемся авторитетом у Феодора так же, как некогда Пантелеимон – у Калеба. Если в данном случае мы имеем дело с митрополитом, то в списке последних „авва Марк “ стоит 18-м по редакции, обозначенной в работе проф. Гвиди¹⁷⁶, как первая, и которая имеет более признаков достоверности. Этот Марк назван непосредственно перед тремя иерархами, прибывшими в царствование Зара-Якоба. В таком случае Варфоломей, упоминаемый в „Книге света“, как митрополит эфиопский при царе Исааке (1412–1427)¹⁷⁷, будет Варфоломеем III, отличным от современника Сайфа-Арада. Действительно, столь продолжительное пребывание на кафедре св. Фрументия (по самому умеренному расчету 1370–1415) едва ли возможно.

Отличаясь друг от друга, обе синаксарные редакции не сходятся и с официальной хроникой¹⁷⁸. Разногласят они уже прежде всего в том, что сообщают о царе кое-какие сведения в то время, как она категорически заявляет: „о нем ничего неизвестно“. Житие по бизанскому списку знает, что он скончался в области пустынной, Адале, и оттуда был перенесен, вероятно, в Тадбаба-Марьям, где по другим редакциям исток у его гроба источник воды живой, „существующий доселе“. О походах царей эфиопских в Адаль в это время мы ничего не знаем. Это было время затишья после Давида. Вероятно Феодор ездил туда и для восстановления церквей и укрепления христианства. Далее бизанское житие противоречит хронике, говоря, что Феодор „не исполнил и одного года, сидел 9 месяцев и умер“... По хронике он царствовал три года. Очевидно агиобиографы имели под руками не те источники, которыми пользовался летописец, а какие-нибудь местные предания (в роде того, которое соединялось с источником у гроба даря) и легенды¹⁷⁹.

Житие имеется лишь в одной рукописи Orient. 702 Британского Музея, где занимает ff. 168 v – 182 ¹⁸⁰, на четвертом месте, после житий Евстафия, Исаака-Гаримы и Авива. Рукопись поздняя, XVIII века, при чем данное житие написано позже других и более небрежно.

Житие начинается обычным введением о родителях святого: Тансэа-Крестоса и Арсимы из города Дамбеге (Damböge) и их праведности и милосердия к бедным. Рождение сына их обрадовало; они его представили „к ковчегу завета Божия и нарекли Нефоалимом. „По достижении отрочества отдали на учение авве Саламе, который, провидя его жизнь, посадил на колени, сказал: „будь пользой для многих людей», и возложил монашескую одежду. Затем он научил его псалтири, песням пророческим и толкованию писаний, а также охоте на зверей. По окончании учения, родители, посоветовавшись с Саланой, женили его, и он до рукоположения (вероятно диаконского) прижил со своей женой пятерых детей; после чего он стал жить с ней, как с сестрой, а увидав однажды во сне, что он облачается в монашескую одежду 3-го тахсаса (29 декабря), воскликнул: „мир – бренен, его желание бренно, ибо все бренно, а творящий волю Божию пребывает во веки“, и покинув семью и родных, пошел в Дабра-Козат (Dabra-Qozat) к авве Габра-Крестосу, рассказал свой сон и постригся под именем Габра-Эндреяс. До самой кончины Габра-Крестоса он был его послушным учеником; перед смертью последний посадил его на своем седалище и поставил вместо себя пастырем агнцев и овец. „И пас их блаженный, уча вере и назирая с жезлом, и наставляя страху Божию во всякое время“.

Дальнейший рассказ ведется в виде перечня „чудес“; преподобный ходит по различным, трудно локализуемым монастырям, совершает аскетические подвиги и удостаивается явлений. Так в пустыне Квесквамской ему явилась Божия Матерь и дала три чаши „живой воды“ для исцелений; и он исцелил таким образом глухого и слепого в Дабра-Козат. Когда он вошел в озеро, нося большой камень на шее „которого не могли поднять двое“ и молился среди озера 40 дней, н в 36 день „явился ему Дух Святой в виде молнии о почил на голове его“... И у него выросли крылья, и он поклонился Св. Троице в один день 770 раз. Придя в Дабра-Козат из Дабра-Замоса (D. Zamösü), захворал, но был исцелен явлением Архангелов Уриила и Рафаила, а также Мельхиседека. Ангелы затем восхищали его на „небо небес“, показывали там тайны Троицы, семь путей грешников и путь „жизни“, вводили в Иерусалим небесный, где он приобщался из руки Серафима „и был наставником бодрствующих небесных и святых“. Когда он находился в пустыне и молился среди воды, явился ему опять Дух Святой в виде голубя, который все время сидел у него на лоне во время совершения литургии и по окончании ее облобызал его. 27 нахсе (20-го июля) явился ему Архангел Михаил и послал в пустынь Баска (Basqä) „искать человека Божия“. Там он нашел авву Михея умершим, причем львы копали ему могилу. Габра Эндреяс похоронил тело почившего вместе с его братом Виктором в церкви. Когда он пошел отсюда в Квескваме лев сопровождал его, а по возвращении в Козат, святой вышел в пустыню и вошел в воду, где постился 40 дней и удостоился явления Св. Троицы 12-го нахсе (5-го июля) в третий час. Из Козата его опять послал Арх. Михаил в пустынь Бакуэло-Сабара? (Baquölo-Sabara). Облако переносит его в один час в область Мапиэ, где он застает кончину блаженного аввы Виктора. Он погребает его при помощи того же льва, причем находит 347 костей праведников. Отсюда облако уносит святого в Дабра-Замога (Zamoga); а отсюда он идет в Дабра-Козат и Дабра-Сина d. Sinä („гора Синайская“), где удаляется в затвор и сподобляется видения Божией Матери с Арх. Михаилом и Гавриилом, Иоанном Богословом („сыном Громовым“), Георгием Победоносцем („Лиддским“·), Ливанием и всем собором Ангелов. Возвращаясь отсюда в Козат, встречает на пути грешницу, которая проси у него пострижения, но скрывает свои грехи „ибо они смертны“. В наказание ее убивает тигр. В Козате к нему прибегает тигр, утесняемый львом. Святой выходит из своего затвора, ударяет рукой и укоряет льва, который просит у него прощения. Когда он опять был в Дабра-Сина, к нему явились девять преподобных в день его Ангела („ради праздника имени его“ 4-го тахсаса – 30-го ноября). „Они возлежали с ним, и облобызавшись, возвратились в свой город – Иерусалим небесный“. Габра-Эндреяс пошел в Дабра-Аласкур (D. Alaskur), где во время молитвы в церкви Арх. Михаил подал ему золотую сияющую корзину с „хлебами жизни“ для того, чтобы он „питался ими все дни жизни своей“. Находясь затем в Дабра-Хагва (d. Haguа), он молился, стоя под кедровым деревом и увидал демона „мрачного и отвратительного видом“, который в него целился. Святой осенил себя крестным знамением и поднял десницу, схватил за волоса и поверг на землю. „И умер он тотчас, а рост сего злого духа было 40 локтей“. Потом он вернулся в Козат и опять молился среди озера. Здесь пришла к нему женщина из города Сен (Sen) и просила крестить ее, что он и исполнил. Затем он пошел в город Замд (? Zamеd), где долго молился в церкви до утомления. Тогда Арх. Михаил вручил ему золотой жезл в виде креста, и он стал силен „как камень адамант во все дни жизни своей“. По возвращении в Козат „он был посещен аввой Иоанном из Дабра-Дамбеге (D. Dambеge). „Они обнялись и проводили время, беседуя о божественном. Когда наступил 9-й час дня, встали на молитву и пошли в церковь святую, чтобы служить литургию. И попросил авва Иоанн блаженного и святого авву Габра-Эндреяс, и тот облачился в одеяние священства и стал служить литургию. И когда сказал: „воистину полны суть небеса и земля священия славы Твоея“, сошел Дух Святой в виде белого голубя и зачерпнул (?), чтобы освятить дары, и сел на дискосе. И поколебалась св. трапеза, и поднялся покров, и наполнилась чаша вина божественного до края своего. Блаженный я святой авва Габра-Эндреяс, созерцая все бывшее, и как освятились дары схождением Св. Духа, весьма радовался и веселился. А блаженный авва Иоанн, приобщившись, вернулся в свою келью“. После сего Габра-Эндреяс опять идет в Дабра-Сина, где творит чудеса, исцеляя больных и воскрешая мертвых. Днем он поет псалмы Давида и Соломона и похвалы Марии с часами и четвероевангелием и творит днем и ночью по 600 поклонов. Стоял он и в воде 46 четыредесятниц, нося камень на шее, и еще 46 четыредесятниц постился в пустыне, так что всех постов его было 92 четыредесятнид, не пил он ничего и не носил тонких одежд, но одевался в кожу тельца, не употреблял подстилок и не ложился на правый бок, и так прожил 38 лет. Перед кончиной ему является Господь Иисус Христос и обращается с обычными в этих местах житий словами: говорит о воздаянии за труды и полагает „завет“ относительно почитающих память святого списыванием и толкованием жития его и делами милосердия, до третьего рода. После тяжкой болезни следует тихая кончина святого, которого встречают соборы святых и ангелов, неся покрывала, держа кадила и печати. Его возносят на небо небес, перед престол Божий, во Иерусалим небесный, садят на престоле высоком и превознесенном „рядом с престолом Петра патриарха (liqa-päpasät)“.

Мы помещаем это житие в данную группу только потому, что находим в нем два упоминания, которые могут, хотя и не безусловно, быть основами для его хронологии. Авва Салама, предрекший мальчику Невфалиму святость, вероятно, митрополит Салама III, о котором нам уже неоднократно приходилось говорить. Авва Иоанн из Дабра Дамбеге, посетивший Габра-Эндреяса, вероятно, тожествен с упомянутым в монашеской дабралибаносской генеалогии, изданной Perruchon¹⁸¹. Замечу, что этого места издатель совершенно не понял и дал неверный перевод. Его следует понять таким образом: „не думайте, что (все) родившиеся (в монашестве) в земле Эфиопской, благословлены рукою отца нашего Такла-Хайманота, но от чресл Дабра-Либаноса рукою отца нашего Иоанна Кама – авва Бакимос; рукою аввы Виктора дамбийского – Такла-Хаварьят¹⁸² из Габарма и авва Цага-Крестос из Тула, авва Иоанн из Дамбегэ“... Выше в том же тексте эти четыре монаха названы так: Бакимос из Шами, Виктор из Даба, Такла-Хаварьят из Габарма, Иоанн из Бегамедра“. Виктор, постригший Иоанна2), вероятно был современником Иоанна Кама, т.е. жил в конце XIV в., что вполне согласно с датой воспитания его друга митрополитом Салама III.

Таким образом определяется время жизни Габра-Эндреяса. Из упоминания Иоанна в числе дабралибаносцев следует заключить, что монастырь Дамбегэ, место рождения святого, принадлежал к их братству и что он сам, по крайней мере, стоял к нему близко. Параллелизм текстов дает нам возможность знать, что это Дамбегэ, не находимое ни на одной карте, лежало в Бегамедре, т.е. на восток от оз. Цана. На самом берегу, или на острове его очевидно находился монастырь Козат, главное место подвигов святого, который странствовал по обителям к северу и северо-востоку от озера. Обителей этих мы локализировать более точно не имеем возможности, кроме Дабра-Сина, Квесквама и Замога (Замоса). Имя „Дабра-Сина“ („Гора Синайская“) носит в Абиссинии несколько монастырей, напр.: в Хамасене, в Лалибале, к югу от Такацы в области Мекет. Последний мог иметься в виду в нашем житии, хотя возможно существование и другого „Dabra-Sinä“. Положение Квесквама, этой окрестности Гондара, достаточно известно, и вполне соответствует географии жития. Что касается Замога, то под этим именем на картах Абиссинии значится город на р. Саламе к югу от г. Магвина, т.е. опять-таки к северу от озера Цана и Гондара. Интересно, что орфографии Замога и Замоса, встречающиеся в житии, смешиваются и на картах: одна, подобно приложенной к „Les douze ans“ d’Abbadie дают первую, другие (напр. Пертеса )– вторую.

Габра-Эндреяс был чистым типом подвижника-скитальца, умерщвлявшего плоть. Потому житие его, интересное с географической стороны и в культурно-историческом отношении, не дает указания на политическую жизнь своей эпохи. Мы можем из него только почерпнуть указание на обилие монастырей и мильное развитие монашества в области, столь близкой к западным пределам Абиссиния уже в XIV веке. Интересная заметка о том, что святой нашел 347 костей „праведных“, наводить нас на предположение, не были ли это кости жертв сумасбродств Сайфа-Арада, о которых мы читаем, между прочим, в житии Филиппа, или моровых поветрий, опустошивших монастырь Аарона?