Часть Вторая. Формирование канона

Термин «мужи апостольские»¹⁴⁵ принято употреблять по отношению к тем авторам, которые лично знали некоторых апостолов, но сами не принадлежали к их числу. Сначала Отцами апостольского века называли пятерых писателей, чьи труды в 1672 г. впервые объединил патролог Котелье (J. В. Cotelier). Это издание включало писания Варнавы, Климента Римского, Ермы, Игнатия и Поликарпа¹⁴⁶. В 1693 г. Уильям Уэйк (William Wake) издал английский перевод некоторых документов под общим названием «Подлинные послания апостольских Отцов»(The Genuine Epistles of the Apostolical Fathers)¹⁴⁷. Потом к ним стали добавлять анонимное Послание к Диогнету¹⁴⁸, сохранившиеся фрагменты Папия и Дидахе(после первой публикации полного текста в 1883 г.), озаглавленного в рукописи как «Учение Господа, преподанное язычникам через двенадцать апостолов».

Титул «мужи апостольские» не принадлежит древнему преданию – нет каких–либо точных указаний на то, что в древности существовали собрания их писаний. У каждого из них своя история. Они появились в период с 95 по 150–е гг. по P. X. и свидетельствуют о наличии различных трактовок и форм христианства. Ведь это было то время, когда оно получало все большее распространение, а его сторонники начинали консолидироваться. Поэтому христианство мало–помалу приобретало черты общественного института, и его лидеры всячески старались подчеркнуть, как много значит церковная организация для жизни общества. Кроме существенных местных отличий, были и определенные различия в самом характере вероучения, то есть апостольские мужи имеют в виду христианство, развивавшееся в иудейской среде, и его эллинистическую форму.

У мужей апостольских редко используются прямые цитаты из новозаветных текстов, но довольно часто (это особенно справедливо для евангельских повествований и поучений Самого Христа) встречаются такие ссылки и реминисценции, которые не всегда просто идентифицировать или истолковать. В большинстве своем они сообщают читателям той или иной местности определенный (а скорее – неопределенный) набор сведений о некоторых документах I века, которые потом и стали частью того, что мы сегодня называем Новым Заветом¹⁴⁹.

Текст, озаглавленный «Первое послание Климента Римского», представляет собой письмо, написанное около 95–96 г. по P. X.¹⁵⁰ от имени Римской церкви, которое традиционно приписывается Клименту, одному из выдающихся епископов Рима. Суть его такова. Несколько новых членов коринфской общины восстали, как можно предположить, против некоторых пресвитеров и сместили их. Когда весть об этом дошла до Рима, Климент затеял длительную переписку, призывая раскольников к покаянию. Бог, говорит он, требует порядка во всем, и настаивает на том, чтобы отставленных пресвитеров восстановили в правах и им – законным главам общины, поставленным апостолами или их преемниками, беспрекословно повиновались. В заключение Климент выражает надежду на то, что его гонец вскоре возвратится с доброй вестью о мире.

В тексте послания Климент часто приводит многочисленные цитаты из Ветхого Завета, проводя между ними параллели, и выдержки из некоторых новозаветных книг¹⁵¹. Ветхозаветные высказывания нередко предваряются такими общеизвестными выражениями¹⁵², как «Писание говорит» (ή γραφή λέγει), «написано» (γέγραπται), «то, что написано» (τό γεγραμμένον). Большинство из них приводится с большой точностью по греческому тексту Септуагинты.

Немногие цитаты из Нового Завета приводятся совсем иначе. Вместо традиционных предварительных вступлений, указывающих на наличие письменного текста, Климент дважды призывает своих читателей «вспомнить слова Господа Иисуса». Например, в xiii, 2 Климент причудливо сочетает фразы, обнаруживаемые в Евангелиях от Матфея и от Луки и вообще не имеющие точных параллелей в Четвероевангелии. Так, он пишет:¹⁵³

В особенности же вспомните слова Господа Иисуса, которые он произносил, уча мягкосердечию и долготерпению. Ибо Он говорил так: «Будьте милосердны, чтобы и к вам были милосердны; прощайте, и вы будете прощены; как вы поступаете с другими, так и с вами будут поступать; как вы даете, так и вам давать будут; как вы судите, так и вас будут судить; как вы бываете добрыми, так и вам будет явлена доброта; какой мерой вы меряете, такой мерой и вас мерить будут.

Какие–то из этих фраз можно найти в Мф. 5:7; 6:14–15; 7:1–2, 12; Лк. 6:31, 36–38, но не все есть в наших Евангелиях. Климент мог цитировать по памяти или пользоваться записанным, а может быть, даже незаписанным сборником (катехизисом) поучений Иисуса, употреблявшимся в Римской церкви. Дело осложняется еще и тем, что аналогичный набор выражений мы встречаем у Климента Александрийского (Строматы II. xviii. 91); некоторые из них воспроизводит и Поликарп (Флп.xi. 3).

Другая ссылка на поучения Иисуса появляется в xlvi. 7–8, где Климент пишет так:

Вспомните слова Господа Иисуса; Он говорил: «Горе тому человеку. Лучше было бы ему не родиться вовсе, чем соблазнить (σκανδαλίσαι) кого–нибудь из избранных Моих. Лучше, если повесили бы на него мельничный жернов и бросили в море, чем совратить (διαστρέψαι) одного из избранных Моих.

Здесь сразу же вспоминаются слова Иисуса Христа из Мк.9:42; Мф.18:6–7;Лк.17:1–2; однако прямого соответствия этой фразе в евангельских текстах мы не найдем. Очевидно, Клименту известна традиция, в которой эти слова сохранились. Нельзя с уверенностью утверждать, что, составляя свое послание, Климент не пользовался каким–либо списком одного из синоптических Евангелий или, если так оно и было, что он считал себя обязанным точно воспроизводить тексты.

Кроме этих двух прямых ссылок, у Климента есть один–два примера возможных ссылок на синоптиков. В этой связи, вероятно, больше всего заслуживает внимания то, как он использует образы из притчи о сеятеле (Мф.13:3; Мк.4:3;Лк.8:5) в своей проповеди на 1Кор.15:36 и далее: 14:5. Однако трудно сказать определенно, опирается он здесь на письменный текст или на устное предание. В любом случае показательно уже то, что как абсолютный авторитет слова Иисуса Климент использует лишь дважды, а на книги Ветхого Завета ссылается более 100 раз.

Свидетельство Климента относительно некоторых Павловых посланий звучит более ясно. Так, в гл. 47 он призывает своих коринфских читателей поучаться Посланием, с которым «благословенный апостол Павел» к ним обратился. По тому, как Климент пишет об этом, можно предположить, что список этого Послания был доступен в Риме. В других местах автор вполне определенно ссылается и на другие Послания – Римлянам, Галатам, Филиппийцам и Ефесянам. Это позволяет с уверенностью говорить о том, что у него был сборник Павловых посланий. Следует заметить, что Климент обращается к ним как к полным благих советов писаниям человека, к которому коринфские христиане, безусловно, должны прислушаться, но не свидетельствует об их абсолютном авторитете. Например, пересказав в 35:5–6 отрывок из Рим.1:29–32, он пишет: «…ибо Писание говорит…», и цитирует Пс.1:16–23. Это подводит нас к выводу, что для него Павловы послания не идентичны Св. Писанию, хотя очевидно, что он считает их весьма авторитетными.

Помимо ссылок на указанные ранее Послания Павла есть и неоднократные аллюзии на Послание к Евреям. Разбросаны они по всей первой части его письма (17:1,5:21:9:27:2), но кульминация приходится на 36:2–5 – место, почти дословно повторяющее Евр.1:1–3. В других местах Климент вставляет фразы, которые наводили многих на мысль, что ему были известны и Деяния, и Послание апостола Иакова, и Первое послание Петра.

Подводя итог, мы можем сказать, что для Климента Библия – это Ветхий Завет, который он неоднократно называет Писанием (γραφή) и цитирует более или менее точно. Встречаются редкие ссылки на определенные изречения Иисуса, они для него авторитетны, но его вовсе не занимает вопрос о том, как доказывается их достоверность. В двух или трех случаях, когда он призывает коринфян вспомнить «слова Христа» или «…Господа Иисуса», кажется, что память его хранит записанные где–то поучения, но он не называет их Евангелием. Ему известны отдельные Послания апостола Павла, и он высоко их ценит. То же справедливо и в отношении Послания к Евреям, с которым он конечно же хорошо знаком. Хотя все эти книги, несомненно, имеют для него большое значение, он никогда не отсылает к ним как к Писанию.

Согласно Оригену, Игнатий был вторым епископом Антиохии, то есть преемником апостола Петра. Евсевий же сообщает, что Игнатий был лишь третьим после Петра, наследуя Евводию. О его жизни ничего не известно, кроме разве того, что он под конвоем был препровожден из Антиохии в Рим, где его ждала мученическая кончина. Это произошло при императоре Траяне около 110 г. по Р.Х.

На скорбном пути в Рим Игнатий написал семь писем – четыре из Смирны и три из Трои¹⁵⁴. В первых трех письмах он обращался с поддержкой к Эфесской, Магнезийской и Траллийской церквам, расположенным в Малой Азии. В четвертом письме, адресованном Римской церкви, он просит не лишать его мученичества и не хлопотать за него перед языческими властями. Получив в Трое известия о прекращении гонений в Антиохии, он написал Филадельфийской и Смирнской церквам и отдельно Поликарпу, епископу Смирнскому, где попросил направить гонцов с поздравлением христианам Антиохии, поскольку восстановлен мир.

Стиль этих писем неподражаем. Написанные отрывистым, несколько туманным языком, перегруженные метафорами и сложными риторическими образами, они тем не менее являют такую глубокую веру и всеобъемлющую любовь Христову, что по праву считаются одним из сильнейших свидетельств христианства во II веке. В них мало цитат, да и те коротки, но это объясняется тем, что Игнатий наверняка приводит их по памяти, а прежде всего виной обстоятельства, в которых он пишет, и, безусловно, самый его стиль.

В письмах автор часто использует выражения, которые очень напоминают нам характерные фразы из Павловых посланий¹⁵⁵. Потрясенный тем, что Павел называет себя «прах (περίψημα), попираемый всеми» (1Кор.4:13), Игнатий дважды применяет это к себе в Послании к Ефесянам (8:1:18:1). В письме к Траллийцам, 12:3, он воспользовался фразой Павла «…чтобы мне самому не остаться недостойным» (1Кор.9:27), а в Послании к Римлянам, 5:1, он почти дословно приводит слова из 1Кор.4:4 – «но тем не оправдываюсь». Вновь и вновь он цитирует выражения из живого рассказа о себе: «А после всех явился (Христос) мне, как некоему извергу. Ибо я наименьший из Апостолов, и недостоин называться Апостолом, потому что я гнал Церковь Божью. Но благодатию Божьей есмь то, что есмь» (1Кор.15:8–10). Эти слова произвели на Игнатия столь неотразимое впечатление, что их отголоски легко заметить в пяти его письмах:¹⁵⁶

Я нестоящий, наименьший из всех, изверг, но я обрел милость быть кем–то (Рим.9:1).

Я – наименьший из верных (Еф.21:2).

Я недостоин называться членом [церкви Сирийской], будучи наименьшим из них (Тралл 13:1).

Я недостоин называться членом (Магн 4:1).

Я недостоин принадлежать к ней (церкви), будучи наименьшим из них. Но Бог судит мне быть достойным, не по свидетельству моей совести, но по благодати Божией (Смирн 9:1).

Можно предположить, что Игнатий был знаком и с Посланиями апостола Павла к Римлянам, к Ефесянам и Филиппийцам, на что указывает сходство фразеологии. Вполне вероятно, что ему было известно и Послание к Евреям, а также Первое послание Петра, хотя четких подтверждений мы не находим.

Теперь попробуем выяснить, насколько хорошо Игнатий знал об Иисусе и Его служении и опиралось ли его знание на записанные Евангелия или только на устное предание. Предупредим сразу, что свидетельства весьма скудны.

Что касается синоптических Евангелий, наиболее точные параллели прослеживаются у Игнатия с Матфеем, а не, например, с Марком или Лукой. Тщательно пересказывая христианское учение в начале Послания к Смирнийцам,Игнатий пишет, что Иисус «был крещен Иоанном, чтобы всякая правда могла быть исполнена им» (1:1). Знаменательно, что из евангелистов только Матфей повествует о том, что Иисус, убеждая Иоанна крестить Его, говорит: «Так надлежит нам исполнить всякую правду» (Мф.3:15). Позже, в том же письме, говоря о трудном и таинственном предмете (об ангелах, не верящих в кровь Христову), Игнатий бросает: «Вмещающий это да вместит» (ό χωρών χωρείτω, 6, 1). Ср.: «Кто может вместить это, да вместит» (о δυνάμενος χωρείν χωρείτω, Мф.19:12).

Эти упоминания, как и примеры явных сопоставлений с Евангелием от Матфея (например, к Поликарпу 2:2 – .

Ответ на вопрос, знал ли Игнатий Евангелие от Луки, во многом зависит от того, к какому выводу мы придем, рассмотрев такие отрывки:

Для себя я знаю и верю в то, что Он был во плоти даже по воскресении. И когда Он явился им с Петром, Он сказал им: «Дотроньтесь до меня и осяжите меня, и увидите, что я не призрак (daimTnion) бестелесный».

Посмотрите на руки Мои и на ноги Мои; это Я Сам; осяжите Меня и рассмотрите, ибо дух (pneama) плоти и костей не имеет, как вы видите у Меня.

Трудно со всей определенностью сказать, цитирует ли здесь Игнатий Луку или какой–либо другой источник, устный или письменный.

Если ассоциации с синоптическими Евангелиями весьма малочисленны, то отголоски четвертого Евангелия слышны довольно часто¹⁵⁷. Ниже приводим некоторые из наиболее показательных примеров.

1) В письме к Магнезийцам (7:2) Игнатий говорит о Боге так: «Он показал себя через Своего Сына, Иисуса Христа, который есть Его Слово, изреченное из молчания¹⁵⁸, который во всем снискал благоволение Пославшего Его». Здесь две достаточно очевидные косвенные цитаты из Евангелия от Иоанна (1:1 и 8:28–29).

2) В письме к Филадельфийцам (7:1) он пишет: «И хотя некоторые желали обмануть меня по плоти, дух [самого Игнатия] невозможно обмануть, ибо он от Бога. Знает он, откуда приходит и куда уходит (πόθεν έρχεται και που υπάγει)». Эти же пять слов о Духе Божьем встречаются в Ин.3:8.

3) В письме к Римлянам (7:2) Игнатий пишет, что «…князь века сего (ό άρχων του αιώνος) хочет пленить меня и подкупить мой ум, устремленный к Богу». Это напоминает нам повторяющиеся слова о «князе мира сего» (ό άρχων του κόσμου) в четвертом Евангелии (12:31:14:30:16:11). Через несколько строк Игнатий пишет о «живой воде», которая говорит в нем: «Прииди к Отцу» (ср.:Ин.4:10:7:38). А чуть ниже он заявляет: «Не желаю я пищи тленной, ни наслаждений земной жизни. Но хочу вкусить «хлеба Божьего» – плоть Христову, «который есть семя Давидово»; а в питие я желаю крови, которая есть неоскудевающая любовь». Здесь мы находим фразы, похожие на Ин.6:33:7:42, и другие отголоски Иоаннова богословия.

4) В письме к Филадельфийцам (9:1) он пользуется сравнением Христа с дверью, подчеркивая Иоанново учение о значимости Слова до воплощения: «Он (первосвященник) есть дверь к Отцу, которою вошел Авраам, и Исаак, и Иаков, и пророки, и апостолы, и Церковь. Все они соединяются в единстве Божьем». Следует заметить, что для Игнатия многие темы четвертого Евангелия тесно связаны друг с другом (ср.: Ин.10:7:14:6:8:30–59:17:20–3).

Такие параллели слов, а иногда и идей показывают, что Игнатий хорошо знал Иоанново богословие, и позволяют предположить, что узнать его он мог, только прочитав четвертое Евангелие. Отсутствие какой–либо явной цитаты вполне согласуется с упоминавшимися выводами о стиле автора и об обстоятельствах, в которых ему приходилось писать.

Епископ из Антиохии всего трижды употребил формулу «как написано» (γέγραπται), причем все три раза – в отношении Ветхого Завета. Дважды о книге этого места), что если они не найдут этого в «древних писаниях» (άρχείοις здесь относится к Ветхому Завету), то они не поверят этому и в Евангелии (εύαγγέλιον). Когда же он ответил, что Писание скорее на его стороне («Но ведь написано», γέγραπται), они ответили: «В этом–то и состоит вопрос». Другими словами, они оспаривали мессианское значение, которое он приписывал текстам–доказательствам, извлеченным из «древних писаний» Ветхого Завета.

Отрывок заканчивается страстными словами, которые мало что добавляют к сказанному, но сам автор считает их важными для того, чтобы поставить точку в споре: «Для меня этот источник Иисус Христос; неизменный источник – Его крест, Его смерть и воскресение, и вера, которая через Него, – этим я желаю оправдываться по вашим молитвам. Священники [олицетворяющие Ветхий Завет] хороши, но Первосвященник [Иисус Христос] выше». Здесь «древнее» (αρχεία) и Евангелие (τό εύαγγέλιον) противопоставлены как Ветхий Завет – Новому. Таким образом, тем, кто хотел получить подтверждение из прошлого, Игнатий отвечает, что основы христианской веры надо искать не в Ветхом Завете, а в учении Христа, праведность Которого намного превосходит ветхозаветную.

В итоге главным авторитетом для Игнатия выступает апостольское свидетельство о жизни, смерти и воскресении Иисуса Христа, причем не так уж важно, в устной или письменной форме. Он, безусловно, знает собрание Павловых посланий, включавшее (в порядке убывания частоты, с какой они упоминаются) Первое послание к Коринфянам, Ефесянам, Римлянам, Галатам, Филиппийцам, Колоссянам, Первое послание к Фессалоникийцам. Не исключено, что ему были известны Евангелия от Матфея и Иоанна, а может быть, и от Луки. Но нет достаточных свидетельств, что он рассматривал какое–либо Евангелие или послание как «Писание».¹⁵⁹

Дидахе – небольшое наставление о добродетели и церковной жизни. Хотя на него ссылался не один Отец Церкви (Евсевий и Афанасий даже едва не отнесли его к Новому Завету), однако до 1875 г. не было известно ни одной его копии. Именно в этот год Филофей Вриенний, митрополит Никомидийский, обнаружил в Константинополе, в библиотеке Иерусалимского монастыря Гроба Господня, рукопись, датированную 1056 г. по P. X.¹⁶⁰

Вопросы, связанные с установлением авторства, даты и места происхождения Дидахе, весьма сложны. Одни ученые относят его к I веку¹⁶¹, другие – к III и даже IV векам¹⁶², и все же большинство предпочитает датировать памятник первой половиной II века. В книге отражена жизнь ранней и, возможно, изолированной христианской общины. О том, находилась ли она в Сирии или в Египте, спорят до сих пор, хотя, на наш взгляд, предпочтительнее первое.

Наставление состоит из 16 коротких глав. В первых шести описывается «путь жизни» и «путь смерти»; с седьмой по пятнадцатую содержатся наставления о крещении, посте, молитве, евхаристии, о том, как следует относиться к пророкам, епископам и диаконам. В главе 16 помещено пророчество об антихристе и втором пришествии Христа. Автором этих наставлений, как видно из подзаголовка, считается не кто иной, как Иисус, говоривший через апостолов. Однако слова «апостол» в тексте нет, кроме 9:3–6, где оно относится не к Двенадцати или к Павлу, а к странствующим проповедникам. Поэтому представляется, что подзаголовок добавлен уже после того, как составили документ.

Что до письменных источников, мы находим две цитаты из Ветхого Завета (Мал.1:11–14 и 14:13; Зах.14:5 и 16:7), две из Нового, обе – из Матфея, и одно, вероятно, из неизвестной апокрифической книги (1:6: «Сказано, пусть милостыня запотеет в руках ваших, пока вы не узнаете, кому подаете»). Вот цитаты из Матфея: «Не молитесь как лицемеры, но как Господь заповедал в своем Евангелии, молитесь так, «Отче наш, сущий на небесах… ибо Твоя власть и слава вовеки» (8:2, из Мф.6:5 и далее) и «Никто да не ест и не пьет вашу евхаристию, кроме тех, кто был крещен во имя Господа; ибо к этому применимы слова Господа: «Не давайте святыни псам» (9:5, из Мф.7:6).

Кроме них в Дидахе есть три изолированные ссылки на то, что Господь заповедал в Евангелии (9:34, 15:3 и 4), и слышны отголоски некоторых новозаветных книг. Анализ этих упоминаний показывает, что главным источником, из которого автор почерпнул свои знания наставлений Иисуса, было Евангелие от Матфея. Вместе с тем очевидно, что ему известны и устные предания.

В евхаристических молитвах (гл. 9–10) заметны едва различимые следы евхаристических отрывков из четвертого Евангелия (6:25–58) и молитвы Иисуса из Ин.17, но они не настолько четки, чтобы можно было с уверенностью говорить, что автор читал список Евангелия от Иоанна. Скорее всего, они отражают общую для автора Дидахе и евангелиста Иоанна традицию.

В вопросе об использовании Павловых посланий «заняты» почти все промежуточные позиции между мнением Гарнака, который не сумел обнаружить ни одного ясного свидетельства, и Дж. Э. Робинсоном (J. А. Robinson), который, напротив, считал, что автор Дидахе хорошо знал Первое послание к Коринфянам: «Он подражал его делению на части, заимствовал слова и выражения и модифицировал его мысли подходящим для собственных целей образом»¹⁶³. Но большинство исследователей все–таки придерживаются того мнения, что влияние Павла незначительно.

Итак, можно сделать вывод: согласно Дидахе, как мы могли заметить, странствующие апостолы и пророки еще занимают важное положение в жизни Церкви, но постепенно его утрачивают. Их деятельность обусловлена всевозможными предосторожностями и целиком базируется на авторитете традиционного учения, идущего от Господа, чей Дух они и должны являть: «Не всякий, говорящий в духе, пророк, кроме как говорящий от Господа. По тому, как он говорит, отличать будут истинного пророка от лжепророка» (11:8). Обращаясь к Евангелию, автор приводит только слова Иисуса, само же Евангелие (несомненно, от Матфея) считает не необходимым и надежным источником высказываний Христа, которые с несомненной достоверностью передаются верным, а лишь удобным собранием Его изречений.

Одним из первых, кто проявил интерес к ранним христианским писаниям наравне с устной традицией, был Папий, епископ Иераполя во Фригии, городе, где христианская церковь появилась благодаря усилиям Епафраса, одного из соратников апостола Павла¹⁶⁴ Этот автор более всего известен как создатель труда в пяти книгах, озаглавленного Толкования Слов Господних (Λογίων κυριακών εξηγήσεις), от которого, к сожалению, уцелели небольшие фрагменты. Из предисловия явствует, что Папий хотел изучить подробно жизнь Христа по живой традиции, шедшей от Его учеников. После замечания о том, что его не столько заботило количество доступных источников, сколько их качество, то есть соответствие истине, он продолжает:

Если появлялся кто–нибудь, кто был последователем пресвитеров¹⁶⁵, я исследовал слова пресвитеров, что говорил Андрей, или Петр, или Филипп, или Фома, или Иаков, или Иоанн, или Матфей, или кто другой из учеников Господних и что говорили Аристион и пресвитер Иоанн, ученики Господа. Ибо я не думал, что сведения из книг помогут мне так же, как речь живущих и по сей день людей¹⁶⁶.

Из этой цитаты видно, что отбираемые для толкования слова Господа Папий черпал не только из письменных документов, но и из устной традиции. О том, что говорили Андрей, Петр, Филипп, Фома, Иаков, Иоанн и Матфей или Аристион и пресвитер Иоанн, он, вероятно, узнавал от своих основных информаторов – палестинских христиан, переселившихся в Малую Азию после падения Иерусалима в 70 г. Возможно, они были на особом положении лишь потому, что жили в той же стране, что и Иисус, а посему считались носителями особо драгоценной и аутентичной традиции. Таким образом, Папий признавал два источника христианства: одним было устное слово, другим – записанные свидетельства. То, что он предпочитал первое, объясняется скорее психологическими, нежели догматическими причинами. Заметим, что позднее, во II веке, предпочтение будет отдано уже письменным источникам¹⁶⁷.

Содержание некоторых устных преданий весьма драматично¹⁶⁸. Например, по Евсевию (Церковная история, III. 39, 9), Папий узнал у дочерей Филиппа (ср.:Деян.21:8) о воскресении мертвого человека при жизни самого Филиппа. Кроме того, он передает историю об Иусте Варсаве, который выпил смертельный яд без всякого ущерба для себя.

Помимо устных преданий, которые Папий любил собирать, он включил в свои Толкования два кратких сообщения о том, как составлены Евангелия от Марка и Матфея. Справка о втором очень коротка – она умещается в одно предложение: «Матфей записал изречения (или рассказы, τα λόγια) на еврейском наречии, и переводили их кто как мог»¹⁶⁹.

Эти таинственные слова принято относить к одному из источников канонического Евангелия от Матфея. Они могут означать, что собрание изречений Христа приписано Матфею, потому что он, сборщик податей, конечно же умел писать¹⁷⁰.

Принято считать, что в словах «Матфей записал на «еврейском наречии» (Έβραΐδι διαλέκτφ) последние два означают один из семитских языков, иврит или арамейский. Предположение о том, что это означает «написанное по–гречески, но в стиле, характерном для еврейской литературы»¹⁷¹, не принимает в расчет указания на трудности, с которыми сталкивались переводчики текста.

Идея об импровизированных переводах с семитского оригинала могла возникнуть тогда, когда потребовалось объяснить различия, бросающиеся в глаза при сопоставлении Евангелия от Матфея с Евангелием Евреев или другими арамейскими или греческими Евангелиями. В том, как Папий рассказывает о деятельности Матфея, можно разглядеть апологетическое намерение.

Намерение это еще отчетливее выступает в его словах о Марке, что, судя по цитате из Евсевия, свидетельствует о куда более сильном критическом отношении к Марку, нежели к Матфею (Церковная история, III. 39, 15):

Пресвитер говорил так: «Марк, став переводчиком Петра (ερμηνευτής могло означать еще «секретарь»), аккуратно записал все, что делал или говорил Господь, как запомнил [из проповедей Петра] , но не по порядку (τάξει), ибо сам не слышал Христа и не ходил с Ним. Позднее он сопровождал Петра, который говорил, сообразуясь с обстоятельствами (προς τάς χρείας)¹⁷², а не излагая слова Господа по порядку (σύνταξιν). Поэтому Марк нисколько не погрешил в том, что записал все, как запомнил. Он заботился только об одном: как бы не пропустить или не исказить ничего из того, что он слышал.

По этим словам можно установить три аспекта критики Евангелия от Марка: а) Марк не слышал самого Иисуса и не ходил с Ним; б) он записывал без какого–либо порядка, смыслового или хронологического¹⁷³, и в) его Евангелие неполно.

В ответ на эту критику Папий заявляет, что подлинность Евангелия гарантирована самой личностью Петра, отсутствие же должного порядка объясняется условиями, в которых оно создавалось, а наличие пропусков говорит прежде всего о честности Марка, записавшего только то, что проповедовал Петр.

Другие разбросанные свидетельства, зафиксированные Евсевием, Иеронимом, Филиппом Сидонским и некоторыми более поздними св. Отцами, показывают, что Папию были известны четвертое Евангелие, Первое послание Петра, Первое послание Иоанна и Апокалипсис. Что касается Евангелия от Луки и Павловых посланий, в уцелевших отрывках об этом ничего не сказано¹⁷⁴.

Подводя итог, скажем, что Папий как бы перекидывает мостик между этапами передачи евангельской традиции – устной и письменной. Хотя при написании книг он пока еще отдает явное предпочтение устной форме, но уже заметны причины, по которым в дальнейшем авторы все чаще будут отказываться в пользу писаний от устных свидетельств. В целом же Папий дает нам представление не только о развитии канона Нового Завета, но и о реальной жизни общин, в рамках которой приверженность устной традиции препятствовала становлению ясных представлений о каноничности.

Послание Варнавы представляет собой богословский трактат, изложенный в виде письма. И Климент Александрийский, и Ориген высоко ценили его, приписывая Варнаве, спутнику и сподвижнику апостола Павла. Мнение это, безусловно, ошибочно хотя бы потому, что если бы так было, то падение Иерусалима, а это 70 г. по P. X., должно бы произойти несколько ранее (16:3 и далее). Неизвестный автор, по всей видимости – учитель из язычников, поставивший перед собой задачу доказать, что смерть Христа на кресте была жертвой во исполнение замысла, выраженного в Ветхом Завете (9:7–9). В своем толковании Ветхого Завета он занимает радикальную антииудейскую позицию, которая весьма уникальна для раннехристианской литературы. Аргументированно критикуя некоторые положения иудаизма, например строгие предписания Моисеева закона, включая разделы о жертвенных животных и храме, автор объявляет их ошибочными, происходящими, как он считает, от слепоты иудеев и их доверия ангелу зла (9:4). Пользуясь методом аллегорического толкования, он навязывает Ветхому Завету, в том числе и предписанию о пище в Книге Левит, такое значение, которое принципиально чуждо его составителям. Если учесть большую склонность автора к символическим и типологическим толкованиям, можно предположить, что он был жителем Александрии. Что же касается датировки произведения, то большинство ученых считает: общий тон послания заставляет отнести его к первой половине II века.

Варнава часто цитирует Ветхий Завет, очень точно воспроизводя хорошо известные места из Псалтири и Исайи. Однако нередко, полагаясь на собственную память, он не особенно заботится о точной передаче оригинала. Можно насчитать около 100 примеров, когда за формулой, обычно предваряющей искаженную цитату, следует весьма расплывчатый и неясный по своей принадлежности к Писанию текст: «сказано в Писании», «как написано», «пророк говорит», «так говорит Господь (или Бог)», «там говорится (он сказал)». Иногда он ссылается на книгу того или другого библейского автора – Иакова, Моисея, Давида, Исайи, Даниила. Но нередко Варнава цитирует авторов и других книг, придавая им значимость пророческих: Премудрости Соломона (2:12), Вторая книга Ездры (12:1), Вторая книга Варуха (11:9 и далее). Заметим, что две последние относятся к раннехристианской литературе. К тому же для подтверждения пророчества о последних временах он не только привлекает книгу Еноха, но и приводит выдержку из нее (1 Енох 16:5–6) после оборота «ибо сказано в Писании». Ясно, что Варнава – в отличие от других мужей апостольских, таких, например, как Ерма, – «муж ученый». Он много читал и цитирует широкий спектр произведений. Но возникает вопрос: использовал ли автор какие–либо книги из Нового Завета?

Что касается Евангелий, то некоторые ученые указывают на три отрывка, которые, по их мнению, свидетельствуют о том, что Варнава был знаком с Евангелием от Матфея:

1) В 7:3 утверждается, что, когда распинали Иисуса, «дали Ему пить уксуса (οξος) с желчью (χολή)». О том, что так оно и было, упоминается во всех четырех Евангелиях, но лишь Матфей (Мф.27:34) говорит о «вине, смешанном с желчью». Не исключено, что Варнава в поиске подходящих образов и пророчеств скорее находился под влиянием 69–го псалма: «И дали мне в пищу желчь, и в жажде Моей напоили меня уксусом» (69:22).

2) В 4,14 Варнава увещевает своих читателей остерегаться, «чтобы случайно не оказаться (вне), как написано (ώς γέγραπται), много званых, но мало избранных» (πολλοί κλητοί, ολίγοι δέ εκλεκτοί). Это напоминает цитату из Мф.22:14, но, возможно, как считают некоторые, Матфей и Варнава заимствуют это выражение из одного и того же источника. Представляется, что притчевый характер этой фразы подтверждается тем, что она во многих рукописях добавлена к Мф.20:16 (С D N W Q Fam. I Fam. 13 и др.).

3) Знает Варнава и то, что Иисус «пришел призвать не праведников, но грешников» (5:9), и это дословно совпадает с Мф.9:13 и Мк.2:17.

Гораздо менее ясно, известно ли Варнаве четвертое Евангелие. В контексте рассуждений о медном змее, которого Моисею повелевалось вознести на шест (Числ. 21:7 и далее), Варнава говорит, что здесь мы вновь встречаемся со «славой Иисуса» – довольно прозрачная аллюзия на Ин.3:14.

Знал ли Варнава другие новозаветные книги? Некоторые исследователи обнаружили в тексте места, созвучные Первому и Второму посланиям к Тимофею. Слова об Иисусе, призывающем грешников, а к их числу относятся и апостолы, которые «были беззаконны по множеству прегрешений» (5:9), напоминают о других: «Христос Иисус пришел в мир спасти грешников, из которых я первый» (1Тим.1:15). Утверждение же, что, согласно словам ветхозаветных пророков, положено было, чтобы «Господь явился во плоти» (5:6), можно сопоставить с первой строкой отрывка, который принято считать ранним символом веры, зафиксированным в 1Тим.3:16: «Он явился во плоти, оправдал Себя в Духе…» и т. д. По всей вероятности, Варнаве было известно и Второе послание к Тимофею, поскольку его слова о «явленной благодати» и «разрушении зла» (5:6) напоминают об аналогичном сочетании слов в 2Тим.1:9–10. Вспоминается текст этого же Послания, когда Варнава говорит о Сыне Божьем как о Господе и «Судье живым и мертвым» (2Тим.4:1; Варнава 7:2). Но может быть и так, что оба автора цитируют независимо друг от друга общую для всех вероисповедную формулировку.

Среди других достойных упоминания примеров следует сказать о слове ποδήρη. Оно встречается у Варнавы в описании Иисуса, когда Он придет в день судный, облаченным в алую ризу, «закрывающую стопы» (7:9). Употребление этого слова как существительного в Новом Завете отмечено только однажды, в Откр.1:13,при описании Христа Небесного. Это дает основание предполагать, что Варнава мог находиться под влиянием Апокалипсиса.

Итак, на основании вышеизложенного можно констатировать: для Варнавы Писание – это то, что мы называем Ветхим Заветом, включая некоторые книги, не входящие в иудейский канон. Большая часть встречающихся у него совпадений с синоптической традицией ограничивается простыми предложениями, которые могли быть известны христианину той поры изустной традиции. Единственный случай использования формулы «как написано» вводит фразу «много званых, но мало избранных». Объясняется это обычным небрежением к Новому Завету. С другой стороны, если трактат написан незадолго до 130 г. или сразу же после него, то главная его цель отнюдь не предполагала частое цитирование новозаветных книг; конечно, лишь в том случае, если ему действительно были известны многие из них. При любых обстоятельствах мы ничего, или почти ничего, не можем почерпнуть здесь, чтобы узнать о развитии новозаветного канона.

Послание, написанное Поликарпом, епископом Смирнским, христианам в Филиппах, обязано своим появлением письмам Игнатия, тесно связанным с его мученической кончиной. Следуя в Рим, Игнатий проезжал и Смирну. Здесь его приветствовала местная церковь во главе с епископом. Потом он под конвоем был препровожден в Филиппы, где его посетили руководители местной церкви. После его отъезда они написали Поликарпу, прося того прислать им копии писем, которые епископ написал ему и некоторым церквам Малой Азии. Поликарп исполнил эту просьбу, приложив в пояснение собственное письмо (см. 13:2). В нем он призывает своих адресатов твердо стоять в вере (гл. 4–6), избегать еретических учений (гл. 7), держать пред своим взором подвижничество Игнатия и других мучеников (гл. 9), утверждаться в человеколюбии и доброделании (гл. 10). В заключение он пишет, что, посылая филиппийцам копии писем Игнатия, просит их направлять ему последние новости о нем и его спутниках (13:2).

Когда прочитаешь письмо, возникает одно недоразумение: последняя просьба, которая предполагает, что Игнатий и «те, кто с ним» (qui cum ео sunt) еще не претерпели мучений, сопоставляется с более ранним утверждением Поликарпа (9:1 и далее) относительно веры и силы духа Игнатия и других христианских мучеников, которые теперь с Господом (είσι παρά τω κυρίφ). В 1936 г. П. Η. Харрисон (Р. N. Harrison)¹⁷⁵ попытался примирить эти два отрывка, предположив, что на самом деле это письмо состоит из двух. Одно – краткое (гл. 13–14), написанное вскоре после того, как Игнатий был препровожден в Рим на мученическую смерть; второе (гл. 1–12) – во время кризиса Филиппийской церкви, предположительно около 135 г. по P. X. Лишь позднее, как считает Harrison, эти два послания объединили в одно. У этой гипотезы появились сторонники, но на самом деле нет никакой надобности датировать второе послание столь поздним сроком, ибо из самого текста следует, что между вторым и первым посланиями прошел год или чуть больше. Можно предположить и то, что Поликарп говорил о мученичестве Игнатия как о свершившемся факте, принимая во внимание ревностное к тому стремление епископа Антиохии и решимость достичь этой цели. Тогда это могло быть одно послание, написанное скорее раньше происшедших событий¹⁷⁶. Но в любом случае разница между 110 и 135 г. не столь уж велика.

Несмотря на очевидное родство душ, одинаковую силу духа Поликарпа и Игнатия, их близость по времени, первый менее ориентирован на вопросы церковного устройства, но при этот обнаруживает более глубокое знание новозаветного текста. Пропорционально объему их посланий у Поликарпа в два–три раза больше новозаветных цитат и ссылок. Из 112 ссылок на Библию около 100 относятся к Новому Завету и только дюжина – к Ветхому. Ниже приводятся цитаты из Поликарпа, позволяющие составить ясное представление о том, что он почитает за авторитет.

Во–первых, это духовные нормы христианской жизни. Их три:

Поэтому «давайте служить Ему (Христу) со страхом и всяческим трепетом», как Он сам нас призывает, как делали апостолы, проповедавшие нам Евангелие, как пророки, заранее предвозвестившие пришествие нашего Господа (6:3).

В этом отрывке четко видно смещение акцентов: авторитет пророков постепенно переходит к Евангелию. Теперь они значимы лишь постольку, поскольку возвестили о Нем, тем самым их почитание делается производным. Что касается апостолов, то они становятся посредниками между благовествованием Господа и верующими.

По другому отрывку Поликарпа можно судить, что основное ядро вероучения, напоминающее Нагорную проповедь, было известно церкви в Филиппах в устной или письменной форме:

Вспомните, чему учил Господь, когда говорил: «Не судите, да не судимы будете; прощайте, и вы будете прощены; будьте милосердны, и вы будете помилованы; какой мерой вы меряете, такой и вас мерить будут». И еще: «Блаженны бедные и гонимые за праведность, ибо их есть Царство Небесное» (2:3).

Здесь объединены цитаты из Мф.7:1–2 и Лк.6:36–8, но есть выражения, которые не встречаются ни в одном из канонических Евангелий. Во второй части фрагмента мы видим две заповеди блаженства (Мф.5:3 и 10), которые соединены в одну фразу. Для нас важно то, что в обоих случаях текст цитируется как слова Иисуса, а не как Писание. Поликарп не видит необходимости подтверждать эти фразы авторитетом евангелистов.

В следующем примере текст цитируется дословно:

Будем же пребывать в посте и молить всевидящего Бога «не ввести нас в искушение», потому что даже Господь сказал: «Дух бодр, плоть же немощна» (7:2).¹⁷⁷

Последнее выражение взято из Мф.26:41 и прямо указывает на то, что это слова Господа. Важно и то, что в предыдущей фразе Поликарп воспроизводит прошение из молитвы Господней, не называя источника. «Слово Господне» само по себе придает авторитетность и своим содержанием, и тем, что оно исходит от Господа.

По обращению Поликарпа к другим новозаветным писаниям мы узнаем, что ему известно Послание к Римлянам, Первое послание к Коринфянам, Галатам, Ефесянам, Филиппийцам, Второе послание к Фессалоникийцам, Первое и Второе послания к Тимофею. Отсутствие ссылок на Второе послание к Коринфянам, к Колосянам, Первое послание к Фессалоникийцам, к Титу и Филимону, по всей видимости, случайно.

Из других новозаветных посланий Поликарпу почти наверняка известно Послание к Евреям, поскольку автор называет Христа «вечным Первосвященником» (12:2;ср.: Евр6:20; 7:3), кроме того, у него слышны отголоски Евр.12:28 («Давайте служить Ему со страхом и всяческим почитанием», 6:3). Итоговое предложение в его предостережении против ересей: «Всякий, кто не исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, есть антихрист», очевидно, взято из Ин.4:2–3. В письме много ссылок и на Первое послание Петра, которое он, вероятно, знал почти наизусть.

Принимал ли Поликарп эти апостольские слова за Писание? Возможно, так и было, когда автор замечает: «Как сказано в этих писаниях, «гневаясь, не согрешайте» и «солнце да не зайдет в гневе вашем» (12:1). Первое высказывание – цитата из . Трудно выбрать из этих вариантов интерпретации слов Поликарпа, но у первого то преимущество, что он позволяет понимать их в обычном значении¹⁷⁸.

В итоге можно сказать, что довольно небольшое по объему Послание Поликарпа содержит намного больше ссылок на писания Нового Завета, чем любое произведение того или иного мужа апостольского. Он располагал как минимум восемью Павловыми посланиями (включая два пастырских)¹⁷⁹ и, кроме того, знал Послание к Евреям, Первое послание Петра и Первое послание Иоанна. Что касается Евангелий, то он цитирует как «слова Господа» выражения, которые мы находим у Матфея и Луки. За одним исключением, ни одна из многочисленных ссылок автора не подается как цитата из Писания. К тому же это исключение, как считают некоторые, связано с ошибочным отнесением цитаты к Ветхому Завету. При этом Поликарп не просто много помнит из того, что впоследствии будет восприниматься как Писание Нового Завета; у него просматривается и уважение к этим апостольским документам, которые, в отличие от других писаний, имеют особое значение. Поликарп, как отмечает Грант (Grant)¹⁸⁰, «ясно отличает апостольский век от своего времени и, предположительно по этой причине, не использует письма Игнатия в качестве авторитета, при том, что в них «вера, терпение и назидание, восходящее к Господу нашему» (13:2)».

Одной из наиболее популярных книг, появившихся в ранней Церкви, был Пастырь Ерма.. Его часто цитировали, одно время даже считали боговдохновенным, и, кроме всего прочего, до наших дней сохранилось более 20 отдельных греческих¹⁸¹ фрагментов на пергаменте и папирусе, датируемых II–IV веками; два латинских (II и V века, соответственно) и два коптских (саидский и ахмимский). Есть еще перевод–пересказ на эфиопский язык и короткие фрагменты на среднеперсидском языке, обнаруженные среди манихейских текстов в Турфане.

Пастырь представляет собой красочную религиозную аллегорию, в повествовании которой почти всюду действует суровый человек, одетый как пастух. Он служит проводником Ерму. Отсюда книга и получила свое название – ό Ποιμήν. Это – причудливый калейдоскоп из пяти «Видений», двенадцати «Заповедей» и десяти «Подобий». Ей присущ строгий морально–назидательный тон. Основная мысль книги – прежде всего призыв к покаянию, к нравственной жизни, а обращена она к тем христианам, в памяти которых еще свежи гонения (Вид 3. 2,5; Под 9,28) и над которыми нависла тень новых потрясений (Вид 2, 2:4, 2).

Несмотря на то что Ориген и Иероним считали автором Пастыря того Ерма, которого упоминает Павел в Послании к Римлянам (16:14), есть и внутреннее и внешнее указания на то, что автор жил несколько позже. Так, например, он говорит, что его современник – некий Климент, вступавший в общение с верующими других городов (Вид 2, 4). Если, что вполне вероятно, это римский епископ, писавший около 96 г. по P. X. к коринфянам, то Пастыря следует датировать концом I – началом II века. С другой стороны, согласно указанию канона Муратори (см. Приложение IV. 1, внизу; то же самое повторяется в Либерийском каталоге, известном еще как «Хронограф 354»), наш автор приходился братом Пию, епископу Рима, умершему в 154 г. Наличие богословских и литературных несовпадений в различных частях книги долгое время оставалось загадкой для комментаторов. Некоторые даже предлагали считать, что авторов было несколько¹⁸². Пожалуй, наименее удачное решение проблемы – предположение, что Ерм был младшим современником Климента и писал (а возможно, и публиковал) свое пестрое сочинение по частям, со значительными временными интервалами, объединенным затем им окончательно в одну книгу к середине II века¹⁸³. Следует признать, что при отсутствии надежных данных и с учетом довольно противоречивых интерпретаций среди занимавшихся Пастырем ученых проблема, связанная с его датировкой, до сих пор не решена.

Личность Ерма ясно определяется из самой книги. Он открыто и многословно перечисляет подробности своей жизни и жизни его семьи. Мы узнаем, что, будучи христианином–рабом, он был продан в Рим некой женщине по имени Рода, которая потом отпустила его на свободу. Став свободным, он женился, был удачлив (хотя и не всегда в ладах с законом), но из–за неудач снова обеднел. Ерм рассказывает, что во время гонений его дети отступились от веры, предали собственных родителей, вели нечестивый образ жизни. Давая себе характеристику, пишет о том, что он тугодум, но человек неуемного любопытства (Зап 12, 4; Под 5, 5). В то же время он видит себя «терпеливым, добронравным и всегда улыбающимся, исполненным наивности и простодушия» (Вид 1, 2). Из всего этого мы можем заключить, что перед нами простой человек с ограниченным кругозором, но по–настоящему благочестивый и думающий. Как бы то ни было, его книгу высоко ценили в ранней Церкви как нравственное назидание, и, согласно Афанасию, она служила пособием для оглашаемых, а во II и III веках некоторые церкви даже иногда признавали ее боговдохновенным Писанием. Так мыслили ее, например, Ириней и Климент Александрийский. В Синайском кодексе – списке греческой Библии V века – Пастырь (вместе с Посланием Варнавы) располагается после книг Нового Завета.

У Ерма отсутствуют прямые цитаты из Ветхого или Нового Заветов. Но в то же время то здесь, то там видны следы выражений и мыслей из Св. Писания, используемые автором для того, чтобы включить их в новый контекст. Ему, по всей видимости, известно Евангелие от Иоанна и как минимум какое–то одно из синоптических¹⁸⁴, кроме того, как будет ясно из нижеследующих цитат, Послание к Ефесянам и Послание Иакова. Заявление в Под 9, 12, что в Царство Божье входит только тот, кто получил имя Сына Божьего, напоминает место из Ин.3:18. В Под 9, 20 Ерм, толкуя притчу о зернах и плевелах, уподобляет тех, кто слишком занят всякими мирскими делами, сорнякам – их душат их же собственные занятия. «Таким людям, – заключает он, – трудно будет войти в Царство Божье». Но если трудно богатым войти в Царство (ср. Мф.19:23 и далее), то те, кто подобен детям, свободны от злобы, невинны и «несомненно, будут обретаться в Царстве Божьем» (Под 9, 29 и далее).

Похоже, что место из Послания к Ефесянам (Еф.4:3–6), в котором соединены мир и единство в одном теле и одном Духе, стало для Ерма источником его представлений об идеальном состоянии членов Церкви. В Под 9, 13 он дважды говорит о верующих как о тех, у кого «один Дух и одно тело». В Под 9, 17 Ерм пишет, что у крестившихся «одни мысли и одно понимание, и их вера становится единой, когда и любовь едина»; в 9, 18 он заглядывает вперед, в те времена, когда очистившаяся Церковь станет «одним телом с единым сознанием, единым мировосприятием, единой верой и единой любовью».

У Ерма много совпадений с текстом Послания Иакова – порой кажется, что целые части Пастыря обрамлены явными выдержками из этого послания (например, Вид 3, 9; Зап 2, 94; Под 5,4)¹⁸⁵. Слово δίψύχος (двоедушный), которое в Новом Завете употреблено только в Иак. 1:8 и 4:8, кажется, очень нравится Ерму – он употребляет его 19 раз; однокоренной глагол διψυχειν – 20, а существительное διψυχια – 16. Следует заметить, что ни в Септуагинте, ни в обычном греческом языке его нет.¹⁸⁶

Итак, вполне очевидно, что Ерм редко цитирует источники. Единственная книга, высказывания из которой упоминаются и доподлинно приводятся в Пастыре (Вид 2,3), – малоизвестный еврейский апокалипсис под названием Книга Елдада и Модада¹⁸⁷. Хотя там есть заимствования из Матфея, Послания к Ефесянам и Послания Иакова, нет таких рассуждений Ерма, которые заставили бы нас думать, что он включает их в канон Писания. Сам Пастырь свидетельствует о том, насколько неравномерно во II веке шел процесс формирования новозаветного канона.

Сочинение, известное как Второе послание Климента, на самом деле не принадлежит к писаниям этого епископа. Автор ясно указывает на то, что текст он читает на религиозной службе (гл. XIX), то есть перед нами раннехристианская проповедь. Стиль ее отличен от Первого послания Климента – он не столь изящен; проповедник, говоря о себе, использует форму единственного числа, в то время как для автора Первого послания характерно употребление первого лица множественного числа. Более того, он противопоставляет себя и своих слушателей евреям в манере, чуждой настоящему Клименту, а приводимые им цитаты, как правило, не из Ветхого Завета, что почти всегда мы видим у Климента. В своем повествовании автор нередко ссылается на евангельские рассказы.

Когда и где написано это послание, установить трудно, поскольку отсутствуют прямые указания на какие бы то ни было современные автору события. Можно только определить его место в общем развитии христианской вероучительной доктрины. На этом основании его принято относить ко времени между 120 и 170 г. Внутри этих рамок наиболее часто принимается 150 год¹⁸⁸. Еще туманнее место происхождения. Аналогия с Первым посланием Климента предполагает Рим, поэтому Гарнак приписал его папе Сотеру (166–170). Другие же (например, Ф. Функ, Г. Крюгер – Funk, Kruger) полагают, что это популярная среди коринфян проповедь, которую читали вместе с Первым посланием Климента, и стали ассоциировать с этим именем. Однако третья группа ученых (Дж. Харрис, Дж. Бартлет, Б. Стритер – Harris, Bartlet, Streeter) считает местом ее появления Александрию, так как неизвестный автор приводит цитаты, напоминающие текст Евангелия Египтян и греческого Евангелия Фомы. Как первое, так и второе – египетского происхождения. Нам же представляется, что ни одно из этих предположений не опирается на достаточно убедительные свидетельства, которые позволили бы сделать однозначный вывод. Поэтому проблему исторического контекста придется оставить неразрешенной.

Главная цель автора – внушить мысль о личной святости. В обоснование своего учения он часто обращается к Ветхому Завету и словам Господа. Приводя цитаты из Ветхого Завета, он иногда упоминает имя автора, например «Исайя» (3:5) или «Иезекииль» (6:8). При обращении к Новому Завету он никогда не ссылается на явно известные ему Евангелия от Матфея и от Луки как на повествования евангелистов. В этом случае он предпочитает пользоваться формулой «Господь говорит». Так, в поддержку своего увещевания делать добрые дела он цитирует изречение «не всякий, говорящий мне «Господи, Господи», спасется, но тот, кто поступает праведно» (4:2). Здесь, безусловно, видна традиция, зафиксированная во фразе из Нагорной проповеди в передаче Матфея (Мф.7:21).

Чуть дальше от того, что сохранили канонические Евангелия, отстоит утверждение «сказал Господь: «Мои братья те, кто исполняет волю Отца Моего» (9:11). Перед нами явная контаминация Лк.8:21 («Матерь моя и братья мои, слушающие слово Божье и исполняющие его») и Мф.12:49 и далее («Вот матерь моя и братья мои; ибо, кто будет исполнять волю Отца Моего Небесного, тот мне брат, и сестра, и матерь»).

Сходным образом во Втором послании Климента приводится цитата, объединенная из Мф.6:24 (или Лк.16:13) и Лк.9:25: «Господь сказал: «Никакой слуга не может служить двум господам». Если мы желаем служить и Богу и маммоне, это для нас бесполезно, «ибо какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душу свою потеряет?» (6:1–2).

В других местах послания как слова Господни приводятся отдельные фразы и даже целые предложения, которых нет ни в одном каноническом Евангелии. Например, в 7:5 мы читаем:

Господь говорит в Евангелии: «Если вы не сохранили малое, кто даст вам великое? Ибо Я говорю вам, что верный в малом и в большом будет верен».

Хотя последнее предложение полностью совпадает с Лк.16:10, но первая часть цитаты отсутствует в текстах нынешних Евангелий.

Еще более характерна следующая цитата из 5:2–4:

Ибо Господь говорит: «Вы будете как агнцы посреди волков». А Петр в ответ говорит ему: «А если волк задерет агнцев?» Господь сказал Петру: «Пусть агнцы не боятся волков после своей смерти; и вы не бойтесь убивающих вас и не могущих ничего более сделать вам, но бойтесь того, кто после вашей смерти будет иметь власть над вашими телами и душами, чтобы ввергнуть их в геенну огненную» (5:2–4).

Вот я посылаю вас как агнцев посреди волков (Лк.10:3).

Не бойтесь убивающих тело и потом не могущих ничего более сделать. Но… бойтесь того, кто по убиении может ввергнуть в геенну (Лк.12:4–5);

(«…бойтесь того, кто может и душу и тело погубить в геенне» Мф.10:28; «геенна огненная» Мф.5:22:18:9).

Очевидно, что выражения из Луки и Матфея перемешаны и помещены в более широкий контекст, напоминающий диалог Иисуса с Петром об агнцах вИн.21:15–17. Но мы не располагаем данными, чтобы определить источник этих слов. Их размер и стиль указывают лишь на то, что они заимствованы не из устной традиции, а из письменного документа, но ни в одном из известных нам нет следов такого диалога.

Весьма далека от канонических текстов такая цитата:

Ибо когда самого Господа спросил некто, когда наступит Его Царство, Он сказал: «Когда двое станут одно, и внутреннее как внешнее, и мужчина и женщина уже не будет ни мужчиной, ни женщиной» (12:2).

Она напоминает логию 22 из Евангелия Фомы:

Они (ученики) говорят Ему: «Войдем ли мы, будучи детьми, в Царство?» Иисус сказал им: «Когда вы два сделаете одним, а внутреннее как внешнее и внешнее как внутреннее, и верхнее как нижнее, и когда мужское и женское соедините в одно, так что мужское не будет мужским, а женское женским».

Поскольку часть этого выражения мы находим в Евангелии Египтян¹⁸⁹, где оно несколько шире и представлено как ответ Иисуса на вопрос Саломеи, можно предположить, что Второе послание Климента заимствует фрагменты устной традиции, нашедшей свое отражение в Евангелии Фомы и Евангелии Египтян. Не исключено, что, как показывает результат детального анализа Барды (Baarda)¹⁹⁰, точнее всего это высказывание передано именно во Втором послании Климента.

Остается еще одно место, где приводятся слова Иисуса; в отличие от всех, прежде рассмотренных, автор отождествляет его с Писанием. Приведя отрывок из Ветхого Завета (Исайя 54:1), автор продолжает: «В другом Писании также сказано (και ετέρα δέ γραφή λέγει): «Я пришел призвать не праведников, а грешников» (2:4). Поскольку эти слова точно совпадают с Мф. 9:13 и Мк. 2:17, можно предположить, что автор Второго послания Климента считал Евангелие от Матфея (которое в древней Церкви использовалось намного шире, чем Евангелие от Марка) Писанием, так же как и книгу Исайи.

Проводя аналогию с апостольскими посланиями, мы видим, что автор в 9:7 говорит об обетовании, «которое ухо не слышало, глаз не видел и на сердце человеку не приходило» (1Кор.2:9). Его утверждение (14:2) «живая Церковь есть Тело Христово» напоминает Еф.1:22, а слова в 16:4 «любовь покрывает множество грехов» (αγάπη καλύπτει πλήθος αμαρτιών) в точности совпадают с 1Пет.4:8 (и с 1 Климента 49:5). Фраза «Верен тот, от кого обетование» (11:6), по–видимому, заимствована из Евр.10:23.

В 14:2 мы находим важную, но несколько нечеткую отсылку к авторитетам, у которых автор Второго послания Климента заимствует свое учение. Развивая аллегорическое представление о предсуществовании Церкви, он опирается на «книги и апостолов» (τα βιβλία και οι απόστολοι). Возникает вопрос: что имел в виду автор, употребляя эти два слова вместе? Вряд ли это было предметом его специальных размышлений, но, несомненно, под словом «книги» он подразумевал Ветхий Завет, поскольку непосредственно перед этим процитировал Иер.7:11 и Быт.1:27. Произнося «апостолы», он, как видно из контекста, имел в виду в первую очередь Еф.1:22–23, но мог называть и другие христианские книги, которые, как считалось, были соотносимы с иудейскими писаниями. При этом важно отметить, что он и не пытается включать апостольские документы в категорию «книг», то есть отнести их к Библии.

Итак, неизвестный автор Второго послания Климента явно незнаком с Евангелиями от Матфея и Луки, Первым посланием к Коринфянам и с Посланием к Ефесянам. Нет никаких указаний на Иоанново Евангелие или его послания. Возможно, ему были известны Послание к Евреям, Послание Иакова и Первое послание Петра. Из одиннадцати отмеченных нами случаев в пяти приводятся такие слова Господа, которые не встречаются в канонических Евангелиях. Их присутствие, равно как и наличие в 11:24 цитаты из апокрифической ветхозаветной книги, поданной как «пророческое слово» (ό προφητικός λόγος), показывает, что обращение нашего проповедника к священным книгам не регулируется никаким строгим каноническим представлением, даже тогда, когда речь идет о Ветхом Завете.¹⁹¹

Писаний мужей апостольских сохранилось относительно немного – в общей сложности они составили бы том приблизительно такого же объема, что и Новый Завет. Кроме Пастыря Ерма, Дидахе и Толкований Папия, все они написаны в форме посланий по типу Павловых. Следует подчеркнуть, что эти произведения появлялись не как плод богословских изысканий, но по велению религиозного чувства. Они содержат не вероучительный анализ, а скорее прямые свидетельства веры и призывы к святости. Мы не ждем того, что в таких документах обнаружатся какие–либо дискуссии о каноничности, но находим в них свидетельства, по большей части разбросанные по текстам, о существовании той или иной книги, которая впоследствии была причислена к Св. Писанию Нового Завета.

Несмотря на большое различие между писаниями мужей апостольских – не только географических, но, что гораздо важнее, идеологических, – можно сделать ряд обобщающих выводов. Естественно ожидать того, что отношение к Ветхому Завету и к различным книгам Нового Завета (насколько они могли быть известны) будет различным в зависимости от происхождения некоторых авторов. Для первых иудеохристиан Библия состояла из Ветхого Завета и некоторых апокрифических иудейских книг. Параллельно этому писаному авторитету существовала традиция, преимущественно устная, в которой сохранялись слова, приписывавшиеся Иисусу. С другой стороны, авторы, принадлежавшие эллинистическому крылу Церкви, чаще обращаются к тем писаниям, которые позднее были включены в Новый Завет. В то же время, однако, они редко признавали эти документы Писанием.

Кроме того, тогда еще не существовало жесткой нормы цитирования книг, которые еще не были в полном смысле слова каноническими. Поэтому иногда довольно трудно определить, какие книги Нового Завета были известны раннехристианским авторам¹⁹². Неясность часто сохраняется вплоть до конца II века.

Итак, и иудейская и эллинистическая группы авторов знают о существовании определенных книг, которые позже войдут в Новый Завет. И те и другие неоднократно выражают свои мысли посредством выражений, заимствованных из этих писаний. Эти ссылки показывают, что ощущение авторитетности этих писаний появилось раньше соответствующей теории. Однако эта авторитетность не имела свойств исключительности.

С другой стороны, мы видим, что словам Господа приписывается верховный авторитет. Иногда их цитаты совпадают с текстами Четвероевангелия, но бывают и расхождения. Уже во времена Папия явно зарождается склонность, вначале – бессознательная, подчинить авторитетность слов Иисуса гарантии, основанной на том, что эти слова сохранены в таких–то и таких–то книгах, заслуживающих доверия.

Свидетельства, собранные в предыдущей главе, можно расценивать как указания на то, что существовали и до известной степени распространялись раннехристианские писания определенного типа в форме благовествований и посланий. Они почти не признаются Св. Писанием. Однако к концу II века появляются контуры того, что уже можно назвать ядром будущего Нового Завета. Рамки зарождающегося канона оставались неопределенными еще много лет, но среди очень разных и рассредоточенных по миру общин нарастало единодушие относительно большей части Нового Завета. Это справедливо не только для Средиземноморья, но и для территории, простиравшейся от Британии до Месопотамии. К концу III – началу IV века подавляющее большинство из тех 27 книг, которые чуть позже будут широко признаны как канон Нового Завета, почти повсеместно приобретают авторитет священных. Безусловно, в то время ходило довольно много конкурирующих документов, пользовавшихся временным или локальным авторитетом, но в течение жизни последующих поколений рамки канона становились все более четкими.

Перед тем как рассказать эту увлекательную историю, мы должны прежде всего рассмотреть деятельность нескольких движений, отдельных личностей, а также иные явления, заставившие древних христиан уточнить, какие же книги имеют силу авторитета в вопросах веры и жизни. Одни обстоятельства, оказывавшие давление извне, имели религиозную природу; другие носили социально–политический или в более широком смысле культурный характер.

Одним из главных противников христианства был гностицизм – синкретичная философско–религиозная доктрина, бурно развивавшаяся параллельно христианству в течение первых четырех веков по P. X. В то время существовало несколько разновидностей гностицизма, но для большинства из них характерно убеждение, что избранные души, будучи божественными искрами, временно плененными физическим телом в результате катастрофы, предшествовавшей появлению космоса, могут обрести спасение через особый гнозис (γνώσις – «знание») своего происхождения и предназначения. Цель обширной гностической литературы – не только разъяснить верующим происхождение и устройство видимого мира и возвышающихся над ним миров невидимых; в ней говорилось, и это самое важное, о средствах, с помощью которых человек может победить силы тьмы и возвратиться в сферу высшего Бога.

В Новом Завете есть несколько указаний на то, что атака гностицизма на христианство уже началась. То здесь, то там мы находим острую полемику с теми, кто искажает учение, настаивая на верховенстве знания (Кол.2:8 и 18;Тит.1:16:2Тим.3:7), приспособив под это термин гнозис (1Тим.6:20). В ересях, разоблаченных во Втором послании Петра и Послании Иуды, заметно сходство с сектой офитов или каинитов. Они принадлежат наиболее раннему периоду столкновений христианства с гностицизмом. Настоящее сражение между ними развернулось с середины II века. К этому времени получили развитие несколько систем гностической мысли, которые называли себя христианскими, поскольку отводили Христу более или менее очевидное центральное место. Такой синкретичный гностицизм в случае успеха скрадывал основные специфические черты христианства. Неудивительно, что Ириней, Ипполит и другие Отцы Церкви энергично противодействовали подобным тенденциям, чтобы защитить христианство от внутреннего разрушения.

До 1945 г. для реконструкции гностических систем мы располагали только цитатами Отцов в сочинениях, направленных против оппонентов. Но в том году несколько крестьян наткнулись в Наг–Хаммади, на восточном берегу Нила в Верхнем Египте, на то, что, как выяснилось потом, было гностической библиотекой. Рукописи датируются 400 г. и позже и включают около 50 трактатов на коптском языке, сведенных в 13 рубрик. Общий объем составил около тысячи страниц. Большинство из них представляют собой первоисточники, существенно дополняющие наши знания о гностицизме, почерпнутые из писаний Отцов. В целом вновь открытые документы не только подтверждают наше предыдущее впечатление о гностицизме как об утомительно многословной доктрине, но и доказывают, что Отцы не выдумывали. Искажения – следствие не вымыслов, а сознательного отбора цитат.

По таким источникам мы можем полнее представить себе проблемы, стоявшие перед Церковью. Мы не собираемся здесь установить и проследить, как развивались все школы гностического богословия. Важно отметить три черты, которые кажутся нам характерными для некоторых систем. Это, во–первых, философский дуализм, отвергавший видимый мир из–за его иноприродности по отношению к высшему Богу; во–вторых, вера в подчиненного бога (Демиург), который сотворил мир; в–третьих, некоторые системы проводили принципиальное разграничение между Иисусом и Христом, выводя отсюда, что Христос Искупитель имел реальное бытие только по видимости (докетизм, от δοκείν – «казаться»).

Цель настоящей главы определить, насколько глубоко гностики интегрировали писания Нового Завета и как далеко они зашли в сочинении подложных евангелий, деяний и апокалипсисов. Чтобы воспрепятствовать всему этому, Церковь была вынуждена: а) привести свое собственное вероучение в строгую систему, чтобы опровергать ложный гнозис, опираясь на точные дефиниции; б) определить, какие писания можно признать авторитетными, так как у каждой гностической школы было собственное откровение; в) выработать правильный взгляд на взаимоотношения между иудаизмом и христианством, на непреходящую ценность Ветхого Завета, которую отрицали многие гностики.

Церковь возражала притязаниям гностиков, утверждая, что их системы нельзя обнаружить в Четвероевангелии, Деяниях, Посланиях апостола Павла в том виде, в каком их использовали общины. Гностики соглашались, но говорили, что это учение Господь возвестил не широким массам, а только самым приближенным ученикам. В доказательство они ссылались на «евангелия», написанные ими для этой цели. Эти гностические «евангелия» часто охватывают период между воскресением и вознесением Христа, о котором в канонических Евангелиях сказано очень мало. Гностики сочинили и другие тексты, в которых апостолы передают то, что им тайно возвестил Господь. Естественно, гностики утверждали, что истинное учение воскресшего Господа отчетливее всего выражено в этих писаниях, а не в Евангелиях и посланиях, используемых во вселенской Церкви. Параллельно «тайным» преданиям гностики знали и даже вобрали в свое учение и собственно церковные книги, которые интерпретировали в своей весьма специфической манере.

Церкви непросто было защититься от гностицизма. Определенные элементы в самой евангельской традиции казались очень схожими с притязаниями гностиков. Например, в повествовании о преображении говорится, что Иисус, открыв свою мессианскую славу трем ближайшим ученикам, приказал им никому не рассказывать того, что они видели, пока Сын Человеческий не воскреснет из мертвых (Мк.9:9). Точно так же в начале Книги Деяний (1:3) упоминаются распоряжения воскресшего Господа своим ученикам, но без дальнейших разъяснений. Это можно понять так, что именно тогда Он и сообщил тайное учение. Именно с такой преамбулой даже в нееретической книге Послание Апостолов (см. с. 179–181, ниже) помещено особое поучение.

По–видимому, защищаясь от гностицизма, Церковь должна была определить, что именно входит в состав истинного благовествования и подлинных апостольских писаний. Стремясь предотвратить спекулирование тайными преданиями, которые практически невозможно проконтролировать, она бдительно следила за тем, чтобы не признать своим ничего, что не имело гарантии апостольского происхождения. Косвенным последствием стало то, что обесценилась устная традиция, которую, как мы видели, Папий около 130 г. все еще предпочитает книгам. С другой стороны, чтобы предотвратить искажения смысла Писания, Церковь настаивала на соблюдении «правила веры» как нормы для истолкования Библии.

Одним из самых ранних ученых–гностиков был Василид, учивший в Александрии в правление императора Адриана (117–138). Ириней¹⁹³ и Ипполит¹⁹⁴ по–разному передают содержание его учения, однако большинство ученых согласны в том, что Ипполит делает это аккуратнее, в то время как Ириней дает популяризованную форму системы Василида. Поскольку гностические доктрины постоянно и быстро эволюционировали, церковным полемистам не было дела до исторических разысканий. Они разоблачали учения в тех формах, в которых те влияли на жизнь Церкви.

В 30–е гг. II века Василид написал значительный труд в 24 книгах под названием «Экзегетика». До нашего времени дошло лишь несколько фрагментов. Согласно Гегемонию¹⁹⁵, в 13–й книге толковалась притча о богаче и Лазаре¹⁹⁶. Здесь же он приводит утверждение из Послания апостола Павла к Римлянам: «Я жил некогда без закона» (7:9)¹⁹⁷. Ориген замечает, что Василид толковал отрывок из Послания к Римлянам о твари, которая совокупно стенает и мучается, ожидая откровения сынов Божьих (8:19)¹⁹⁸.

У Иринея мы узнаем (Против ересей I. 7, 2; III. 18, 6), что Василид отрицал реальность страданий Иисуса на кресте. На своем пути к Голгофе Иисус передал крест Симону Киринеянину, которому Он вверил и свой облик. В результате Симон был распят под видом Иисуса, а настоящий Иисус Христос стоял рядом невидимый, в облике Симона, посмеиваясь¹⁹⁹ над своими врагами, а затем восшел к Отцу. По Клименту Александрийскому (Строматы 7, 17), последователи Василида хвастались, что их учитель получил особые сведения у некоего Глоция, который, как было сказано, был переводчиком апостола Петра.

Карпократ, платоник из Александрии, в начале II века основал, согласно Иринею(Против ересей I. 25), гностическую секту. Он считал, что Иисус был сыном Иосифа, таким же, как другие люди, но прекрасно помнил то, что видел в сфере несотворенного Бога. Поэтому на него сошла сила от Отца, чтобы он мог избегнуть ангельских творцов мира. По Иринею и Ипполиту, карпократиане практиковали магические обряды, обращались к родовым духам и демонам, посылающим сновидения. Эта была первая известная секта, где использовались изображения Христа, которые были вариациями псевдооригинала, якобы принадлежавшего Понтию Пилату.

Недавно опубликован фрагмент письма, приписываемого Клименту Александрийскому, который касается Евангелия от Марка, имевшего хождение среди карпократиан (см. с. 133–134, ниже). Издатель отобрал некоторые выражения из этого письма, чтобы доказать, что в секте практиковались ночные гомосексуальные обряды инициации в подражание тайному учению Иисуса, которое было возвещено ночью воскрешенному молодому человеку.

Гораздо большее влияние на развитие гностического богословия оказал Валентин, основатель секты валентиниан, привлекший многих последователей. Согласно Иринею, Валентин был уроженцем Египта. Впоследствии он перебрался в Рим, где основал большую школу. Его учение распространилось на Западе (140–165). Он утверждал, что узнал его от Феоды (или Февды), ученика апостола Павла²⁰⁰. Еще он претендовал на то, что получал откровения от Логоса в видениях. Затем он домогался епископского сана, «пользуясь силой своего ума и красноречия»²⁰¹, но был отвергнут. Вследствие этого Валентин порвал с Церковью и покинул Рим, отправившись, вероятно, на Кипр.

Система Валентина – тщательно разработанная теогоническая и космогоническая эпопея. В трех ее действиях описаны творение, грехопадение и искупление; сначала на небесах, а затем на земле. Духовный мир, или плирома, объемлет 30 эонов, образуя последовательность пар (сизигий). Видимый мир обязан своим происхождением падению Софии («премудрости»), чей отпрыск, Демиург, идентифицируется как Бог Ветхого Завета. Люди делятся на три категории: духовных (пневматики, или истинные гностики), тех, кто наделен лишь душой (психики, или заурядные, непросвещенные члены церкви), и остальных, кто только материален (илики) и обречен на вечную погибель.

Валентин создал свое учение, основываясь отчасти на своем богатом воображении, отчасти на восточной и греческой мысли (включая элементы пифагорейства), отчасти же и на христианских идеях. Климент Александрийский(Строматы VI. 6, 52) говорит, что Валентин различает то, что написано в «обычных книгах», и то, что «написано в Церкви Божьей». Из этого некоторые сделали вывод, будто Валентин располагал каноном «церковных» книг²⁰². Он часто пользовался прологом Евангелия от Иоанна и Посланиями к Колосянам и Ефесянам. Причудливо толкуя их содержание, он приписывал собственное мифологизированное понимание апостольским словам, таким, как «Логос», «Единородный», «истина», «плирома», «эоны», «экклесия». У Иринея были серьезные причины возмущаться, что валентиниане как бы исповедуют ту же веру, что и христиане: «Такие люди по видимости овцы, так как похожи на нас по тому, что они говорят публично, повторяя те же слова, что и мы; внутри же они волки» (Против ересей III. 16, 8). «Хотя они и могут говорить вещи, напоминающие учение верных, они придерживаются таких взглядов, которые не просто отличаются от наших, а совершенно противоположны им, полные кощунства во всем» (там же III. 17, 4)²⁰³.

Валентин написал множество сочинений, при этом он пользовался наряду с каноническими еще и так называемым Евангелием истины (Evangelium Veritatis)²⁰⁴. Недавно в Наг–Хаммади найдена книга на коптском языке под таким названием. Относительно того, принадлежит ли она Валентину, мнения ученых разделились. Книга больше напоминает размышления о христианской жизни и о спасении; в ней почти нет сложных построений, которые, как правило, характерны для системы Валентина. Некоторые ученые считают, что те имеются в виду, но специально не выделены, чтобы примирить их с ортодоксальной позицией; другие думают, что книга никак не связана с Валентином. В любом случае ее автору были известны не только некоторые книги Ветхого Завета, но он пользовался и Евангелием от Матфея и Иоанна, Посланием к Римлянам, Первым посланием к Коринфянам, к Галатам, Ефесянам, Колосянам и Апокалипсисом. Кроме того, видно, что автор знал Книгу Деяний, Первое послание Иоанна и Первое Петра²⁰⁵. Несмотря на то что список почти совпадает по объему с Новым Заветом, следовало бы воздержаться от вывода, будто для автора Евангелия истины эти писания были каноническими. Вряд ли можно сказать что–нибудь сверх того, что они были для него до известной степени авторитетны и стали основой для его размышлений и увещаний.

Влияние Валентина заметно в древнейшем комментарии на книгу Нового Завета. Это работа его ученика, Гераклеона, который, возможно – в начале второй половины II века, написал подробный комментарий на Евангелие от Иоанна. Многие его отрывки сохранил Ориген, который критиковал этот труд в собственном толковании на четвертое Евангелие²⁰⁶. Здесь автор развивает свою аллегорию так, что, например, Демиург говорит через Предтечу, а самаритянка предстает женщиной–пневматиком, которую не устраивает более ветхозаветный колодец Иакова, и она обращается к живой воде гнозиса, взыскуя своего будущего жениха в плероме²⁰⁷. В толковании Гераклеона на Евангелие от Иоанна есть и цитаты, и косвенные ссылки на места из Евангелия от Матфея, а также на Послание к Римлянам, Первое к Коринфянам и, возможно, к Галатам.

Другой ученик Валентина, Птолемей, известен как автор открытого письма богатой и высокопоставленной христианке по имени Флора, которую он пытается обратить в валентинианство²⁰⁸. Говорит он главным образом о том, могло ли сотворение мира и заключение Ветхого Завета быть делом Всевышнего Бога. Он обращается к апостольской традиции и к словам Христа, который единственный знает Отца и первым открыл Его. Птолемей неоднократно ссылается на то, что сказал «наш Спаситель», цитируя слова Иисуса в том виде, как они представлены в Евангелии от Матфея. Однажды он ссылается на Павла, а несколько раз, не называя посланий, приводит цитаты из текстов Послания к Римлянам, Первого к Коринфянам и к Ефесянам. Цитирует он и Иоанна 1:3, приписывая текст «апостолу», но не называя его имени.

Другими выходцами Валентиновой школы были Марк и его последователи, маркиане. Марк был старшим современником Иринея и говорит о нем так, будто тот еще жил и учил в долине Роны (Против ересей I. 13, 2). В сохранившихся фрагментах его поучений содержатся ссылки на отрывки из Матфея, Марка и Луки. Похоже на то, что он принимал одно или несколько Павловых посланий, причем в одном месте апостол назван по имени. Ириней сообщает (там же I. 20, 1), что маркиане пользовались многими апокрифическими источниками:

Они [маркиане] приводят в качестве доказательства бесчисленные апокрифические и фальшивые писания, которые они же сами и подделали, чтобы сбивать с толку простаков… Среди прочих они выставляют ложный и злобный рассказ, в котором рассказывается о том, как наш Господь, будучи еще мальчиком, учил буквы. И будто бы, когда учитель, как это водится, сказал ему: «Произнеси альфа», – он ответил: «Альфа». Когда учитель попросил его сказать «бета», Господь ответил: «Сперва объясни мне, что значит альфа, а потом я скажу тебе, что такое бета»²⁰⁹.

Эта секта пыталась, применяя систему гематрии, показать, что небесный Христос вошел в земного Иисуса в виде голубя, когда тот крестился в Иордане. «Доказательством» считали то, что числовое значение букв в греческом слове «голубь» (περιστερά) равно 801. Такое же число получается и из слов Христа в Апокалипсисе²¹⁰.

Как отмечалось выше, в библиотеке гностических документов, обнаруженной несколько лет назад в Египте, сохранились доныне неизвестные труды, имевшие хождение в сектах гностиков в первые века христианства²¹¹. Хотя коптские манускрипты датируются не ранее 400 г., греческие оригиналы гностических трактатов можно отнести и к III, и ко II веку. Всего в находке 52 трактата, 6 из которых повторяются в разных кодексах. К немногим уже известным трудам (на греческом, латинском и коптском) библиотека Наг–Хаммади добавляет 30 более или менее полных текстов и десять фрагментарных.

Что касается богословского содержания, то большинство текстов Наг–Хаммади откровенно гностические (39 трактатов), при этом около половины можно назвать христианско–гностическими. Кроме этих еще три могут считаться христианскими, а не подчеркнуто гностическими (Деяния Петра и двенадцати апостолов, Деяния Петра и Поучения Сильвана). Два текста – не христианские и не гностические (Гром. Совершенный ум и Изречения Секста), наконец, там присутствует фрагмент Государства Платона (588b–589b). Переводы на коптский очень разные по качеству, как можно увидеть из сравнения текстов тех трактатов, которые сохранились в двух вариантах, на коптском и греческом, или из сопоставления неаккуратного и поверхностного коптского перевода с греческим оригиналом Государства Платона.

Если говорить об использовании Ветхого Завета²¹², то чаще всего ссылаются на первые главы Книги Бытия, изредка встречаются ссылки на пророков и почти нет ссылок на исторические книги. Как и ожидалось, прослеживается тенденция аллегорического истолкования.

Что касается использования книг Нового Завета, обнаруживается большое разнообразие. В некоторых трактатах, о чем можно догадаться на основании вышесказанного, нет ни цитат, ни ссылок, ни даже каких–либо отзвуков евангельских текстов. С другой стороны, в ряде рукописей есть немало параллелей к отрывкам из Евангелий и посланий, входящих в наш канон Нового Завета. Больше всего соприкасается с каноническими Евангелиями Евангелие от Фомы²¹³, которое начинается так: «Вот тайные слова, сказанные живым Иисусом, которые записал Дидим Иуда Фома». Следующий за этим текст состоит из 114 параграфов (логий), причем почти все они вводятся словами «Иисус сказал». Среди этих изречений мы находим много таких, которые обнаруживают сходство со словами Иисуса в передаче Матфея, особенно из Нагорной проповеди из собрания притч в²¹⁴. Выбраны только те отрывки, в которых провозглашается присутствие в человеке божественной мудрости как истинного предназначения человеческого существования. Но ничего не представлено из тех изречений Иисуса, которые содержат футуристические и эсхатологические элементы.

Критическая оценка этих отрывков порождает множество проблем. В большинстве случаев там, где параллельные отрывки очень похожи, почти не возникает сомнений в том, что вариант Фомы вторичен. В других случаях, однако, сравнение заставляет думать, что логия из Фомы происходит из источника, общего для Фомы и канонических Евангелий. Выясняется, что составитель Евангелия Фомы, который, вероятно, записал его в Сирии около 140 г. по P. X., пользовался также Евангелием египтян и Евангелием евреев (см. гл. VII. II и III ниже). Хотя Евангелие Фомы базируется на подборке из церковных Евангелий, его автор неоднократно придает гностическую окраску каноническим изречениям Иисуса, а также вкрапляет слова из других источников. Вот три типичных примера:

Его ученики сказали:

В какой день ты откроешься нам и в какой день мы увидим тебя? Иисус сказал:

Когда вы будете раздеваться без стыда и бросать свою одежду под ноги как малые дети и наступать на нее, тогда [вы увидите] Сына Единого Живого и не будете бояться.

Иисус сказал:

Я свет, который над всем. Я есть все, и все от Меня изошло и ко Мне все вернулось. Разрубите (кусок) дерева; Я там. Поднимите камень, и вы найдете Меня там.

Симон Петр сказал им:

Пусть Мария уйдет от нас, ибо женщины недостойны жизни. Иисус сказал:

Нет, Я буду вести ее, чтобы сделать ее мужчиной, чтобы и она могла стать живым духом, похожим на вас, мужей. Ибо всякая женщина, делающая себя мужчиной, войдет в Царство Небесное.

В кодексе, который содержит Евангелие Фомы, за ним следует писание под названием Евангелие Филиппа. Документ этот (его оригинал предположительно датируется II веком) потрясающе подтверждает некоторые аспекты того, как пересказывает Ириней учение Валентина. Сообщение обретает существенную надежность. Будучи собранием разрозненных извлечений, Евангелие Филиппа акцентирует гностическое сакраментальное богословие и сакраментальную практику: «Господь делал все в тайне, крещение, миропомазание, евхаристию, искупление и брачный чертог» (67 [= 68 по Уилсону] ).

Присутствие Нового Завета варьируется здесь от ясных и безошибочных цитат до неясных воспоминаний. Согласно реестру, составленному Уилсоном, из четырех Евангелий автор явно предпочитает Матфея и Иоанна, хотя там есть по меньшей мере одна ясная ссылка на Луку; при этом нет никаких свидетельств о том, что он знает Марка. С четвертым Евангелием можно связать несколько ссылок на 1–е Послание Иоанна, кроме того, есть одна точная цитата из 1–го Петра. Из Павловых посланий автору известны к Римлянам, 1–е и 2–е к Коринфянам, к Галатам и к Филиппийцам²¹⁵.

Автор Евангелия Филиппа не называет ни одного из цитируемых источников²¹⁶и не применяет никаких формул цитирования (типа «как написано»). Часто аллюзии вплетены в контекст так, что их язык естественно выражает авторские идеи²¹⁷.

Все это предполагает, конечно, что он уделил серьезное внимание некоторым книгам Нового Завета и нашел удобным воспринять их мысли и иногда и фразеологию.

Трактат, озаглавленный Экзегеза души (или Толкование о душ), написанный, вероятно, около 200 г. по P. X., рисует падение и раскрепощение души и призывает избранных вести аскетическую жизнь. Он включает три цитаты из Одиссеи наряду с извлечениями из Ветхого и Нового Заветов. Некоторые из библейских цитат приписаны: «пророку Осии» – Ос.2:2–7; Иезекиилю – 16:23–26; и «Павлу, пишущему к коринфянам [1 Кор:5,9], где сказано: «Не сообщайтесь с блудниками, впрочем не вообще с блудниками мира сего, или лихоимцами, или хищниками, или идолослужителями, ибо иначе надлежало бы вам выйти из мира сего», – здесь он говорит духовно – «Ибо наша брань не против плоти и крови», как он сказал [Еф.6:12], «но против мироправителей тьмы и духов злобы» (131.2–13).

В конце трактата автор воспользовался цитатой из Ин.6:44, чтобы проиллюстрировать, что обновление души «обязано не механически заученным фразам, или профессиональному мастерству, или книжному знанию», но есть дар благодати; «потому Спаситель воскликнул: «Никто не может прийти ко Мне, если не привлечет его Отец и не приведет ко Мне, и Я сам воскрешу его в последний день». Автор ставит вслед за этим еще три цитаты из Нового Завета:

«Спаситель сказал: «Блаженны скорбящие, ибо они будут утешены, блаженны алчущие, ибо они насытятся» (135. 15–19, цитата из Мф.5:4 и 6);

«И опять Он сказал: «Если кто не возненавидит души своей (то есть себя), он не может последовать за Мной» (135. 20, цитата из Лк.14:26); и

«Поэтому: «Прежде нежели явился Христос, пришел Иоанн, проповедуя крещение покаяния» (135. 23–25, цитата из Деян.13:24).

В отличие от уже рассмотренных писаний из Наг–Хаммади, в других трактатах из этой библиотеки меньше ассоциаций с книгами Нового Завета, и они менее отчетливы. В Апокрифе Иакова, написанном во II или III веке, вероятно, в Египте, собраны различные изречения о воскресении Христа. Они отвечают на то, о чем говорили или спрашивали некоторые его ученики. Там есть аллюзии на все Евангелия, а в одном отрывке (8. 5–9) автор подразумевает 6 притч Иисуса: «о пастухах», «о сеятеле», «о строителях», «о девах и светильниках», «о работниках и плате», «о женщине и дидрахме». Первые три есть у Матфея и Луки, две следующие – только у Матфея, а последняя – только у Луки. Довольно много аллюзий на Евангелие от Иоанна, которое автор, видимо, предпочитал другим новозаветным книгам. Есть, возможно, и одна ссылка на Марка: «Ибо Царство Небесное подобно зерну, пустившему ростки в поле. И когда они созревают, то разбрасывают свои плоды и снова наполняют поле семенами для следующего года» (12. 22–7; ср. Мк.4:26–30).

Поучения из Трактата о воскресении, адресованные некоему Регину, проникнуты валентинианскими образами и символами. Он был написан, вероятно, в конце II века. Его доктрина удивительно напоминает «реализованную эсхатологию» Гименея и Филета, учивших, что «воскресение [верующих] уже состоялось»²¹⁸ (48. 3–11).

Барбелогностический трактат Первая мысль в трех образах, предлагающий теософское и апокалиптическое рассуждение о природе истории и космоса, приобрел свою нынешнюю форму около 200 г. по Р.Х. Хотя считается, что первоначальная его форма испытала какое–то влияние структуры Пролога к четвертому Евангелию, его окончательный вариант чрезвычайно христианизован²¹⁹. Имя Христос появляется несколько раз, кроме того, часты ссылки на четвертое Евангелие, синоптический Апокалипсис (Мк.13) и 1Кор.15.

Трактат Сущность архонтов, который мог быть написан в Египте в III веке, открывается ссылкой на «великого апостола», который «сказал нам, что «наша брань не против плоти и (крови); а, более всего, против начальств и духов злобы» (Еф.6:12). Автор дает насквозь гностическое толкование Быт.1:6, частично – в форме собеседования между ангелом и вопрошающим.

Из–за недостатка места мы можем упомянуть здесь еще только один трактат из библиотеки Наг–Хаммади – Послание Петра к Филиппу. Хотя основная часть документа, диалог воскресшего Спасителя с учениками, не содержит никаких ссылок на Новый Завет, вступительная часть и заключение, особенно в повествованиях, показывают безусловное знакомство с заключением Евангелия от Луки и первой главой Деяний, а также с тем, что принято называть Великим Призванием в конце Евангелия от Матфея. Автор свободно пользуется этими материалами, но дословно их не цитирует. Возможно также, по мнению Luttikhuizen²²⁰, что автор послания руководствовался 1–м Посланием Петра.

Подытоживая, можно сказать со всей ясностью, что разные вожди гностицизма пользовались Евангелиями и Посланиями из Нового Завета, чтобы обосновать свое учение; при этом нет или почти нет свидетельств об использовании Книги Деяний. Уже около 130 г. Василид ссылается на места, которые обнаруживаются у Матфея и Луки, а Гераклеон был первым, кто счел важным истолковать Евангелие от Иоанна и написал свой комментарий на него. Возможно, за исключением Валентина, никто из гностиков не составлял канонического списка. Среди разных сообществ наблюдались значительные различия во мнениях о том, какие книги принимать за авторитет. С одной стороны, у Маркиона (которого, как мы увидим, нельзя считать вполне законченным гностиком) был закрытый канон. С другой – Марк и маркиане обращались к широкому спектру авторитетных книг. В целом роль гностиков в развитии канона главным образом в том, чтобы спровоцировать реакцию вселенской Церкви, стремившейся яснее определить, какие книги и послания передают истинное евангельское учение.

В конце июля 144 г. по P. X., в Риме, Маркион, богатый судовладелец, христианин, происходивший из Синопа, малоазийского порта на Черноморском побережье, предстал перед пресвитерами, чтобы изложить свое учение и завоевать ему новых сторонников. Несколько лет он был членом одной из римских общин и подтвердил искренность своей веры весьма значительными пожертвованиями. Он, несомненно, был уважаемым членом христианского сообщества.

Но то, что он рассказал пресвитерам, было так чудовищно, что они пришли в ужас. Взгляды Маркиона они отвергли, его отлучили от причастия, а внесенные им большие деньги возвратили. С этого времени Маркион пошел своим путем, энергично проповедуя странную разновидность христианства, которая быстро пустила корни в обширных областях Римской империи и к концу II века стала серьезной угрозой христианской Церкви.

Маркион написал единственную книгу, которую он назвал Антитезы(Αντιθέσεις, «Возражения»), где изложил свои идеи. Так как она не сохранилась (что легко понять, когда книга столь опасна для Церкви), нам придется восстанавливать ее содержание по замечаниям оппонентов, в особенности – в пяти томах Тертуллиана, написанных против Маркиона. Это, как разъясняетТертуллиан во вводном параграфе, новая книга, которую мы принимаем за древнюю. Вслед за моим первым трактатом, написанным с чрезвычайной поспешностью, я предпринял более полное издание. Его я утратил перед тем, как оно полностью увидело свет, из–за обмана одного человека, который тогда был христианином (frater), но впоследствии стал отступником… Поэтому появилась необходимость в дополненном труде, и возможность нового издания подвигла меня на то, чтобы внести существенное дополнение к работе.

Главными положениями Маркионова учения²²¹ были: отвержение Ветхого Завета и различие между Верховным Богом добродетели и подчиненным Богом справедливости, который был Творцом и Богом евреев²²². Христа он считал посланцем Верховного Бога и настаивал на том, что Ветхий и Новый Заветы примирить нельзя. Ключевая заповедь Моисея – «око за око»; Христос от нее отказался. Елисей сделал так, что медведица задрала детей; Христос же сказал: «Не препятствуйте малым детям приходить ко Мне». Иисус (Навин) остановил солнце, чтобы продолжать избиение врагов; Павел цитирует Христа, заповедавшего: «Солнце да не зайдет в гневе вашем». В Ветхом Завете разрешены развод и полигамия; в Новом Завете они запрещены. Моисей настаивал на соблюдении иудейской субботы и закона; Христос освободил от этого верующих.

Даже в пределах Ветхого Завета Маркион находил противоречия. Бог заповедал, чтобы никакая работа не совершалась в субботу, но при этом приказал израильтянам семь раз в субботу пронести ковчег вокруг Иерихона. Никаких идольских изображений делать нельзя, и все же Моисею приказано сделать медного змея. Бог, открывшийся в Ветхом Завете, не мог быть всеведущим, иначе он не спросил бы: «Адам, где ты?» (Быт.3:9).²²³

По этим причинам Маркион отвергал весь Ветхий Завет. Более того, по его мнению, двенадцать апостолов неверно поняли учение Христа и, принимая Его за Мессию еврейского Бога, извратили Его слова. Маркион объяснил это искажение истинного Евангелия на основании Послания к Галатам, где Павел подчеркивает, что есть только одно благовествование (то, которое провозглашено им, Гал.1:8–10), и утверждает, что лжебратья пытаются отвратить от него верующих (1:6–9:2:11). Убежденный в том, что из видных апостолов только Павел понимал значение Иисуса Христа как посланника Верховного Бога, Маркион признавал авторитетными девять Посланий, направленных Павлом семи церквам, и одно – Филимону. Эти десять Посланий стали для него источником, гарантом и нормой подлинного учения.

Что же касается Евангелий, ходивших в церквах, Маркион доверял только Евангелию от Луки. Мы не можем определенно утверждать, почему он остановился именно на этом Евангелии; вероятно, он думал о том, что Лука – ученик Павла, и более верен преданию, чем другие евангелисты. Как бы то ни было, именно оно было для Маркиона Евангелием, без идентификации автора. За эту неполноту Тертуллиан жестоко критикует его (Adv. Marc. 4, 2).

Но даже краткий, двухчастный канон, в который входит только «Евангелион» и «Апостоликон», нуждался в сокращении и редакторской правке. То, что Маркион считал только иудейскими интерполяциями, которые вставили в текст лжеапостолы, нужно удалить, чтобы вновь стал доступен достоверный текст Евангелия и Апостола. Совершенно не считаясь с последствиями, Маркион вычеркнул из текста Луки и Посланий все, что так или иначе напоминало о Ветхом Завете. Поскольку Иисус, по мнению Маркиона, был человеком только по видимости, Он не мог быть рожден женщиной. Поэтому Маркион опустил большую часть первых четырех глав Луки (рождение Иоанна Крестителя, рождество, крещение Иисуса и искушение, генеалогию и все упоминания о Вифлееме и Назарете). Маркионово евангелие начиналось с .

Что касается Посланий, Маркион удалил все, что считал интерполяциями, то есть все, что не согласовывалось с его пониманием Павла. Так, в Послании к Галатам место 3:16–4:6 было опущено из–за упоминания Авраама и его потомков; а 2Сол.1:6–8 – потому, что Бог не связан с «пламенем» и наказанием.

Не вызывает сомнений, что Маркион искренне намеревался восстановить Евангелие от Луки и Павловы послания в том виде, какой он считал их первоначальной и аутентичной формой²²⁴. Однако его критерии были субъективны, он приспосабливал тексты к своим идеям. Если бы он достиг своей цели, доступ к источникам христианства был бы навсегда заблокирован.

Подготавливая к изданию Апостол, Маркион выстроил Послания в соответствии с их размерами. Исключение сделано для Послания к Галатам, которое он поместил первым, так как считал его самым важным. За ним следовали к Коринфянам (1–е и 2–е), к Римлянам, к Фессалоникийцам (1–е и 2–е), к Ефесянам (которое Маркион называл «к Лаодикийцам»²²⁵), к Колосянам и Филимону (который жил в Колосах) и к Филиппийцам. Ко всем названным церквам в Маркионовом Апостоле обращается Павел. Эта особенность заставляет нас здесь рассмотреть семь «Маркионовых» прологов к Павловым посланиям²²⁶.

Многие списки латинской Вульгаты, включая знаменитый Фульденский кодекс 546 г. по P. X., содержат краткие прологи к некоторым Павловым посланиям, в которых дается краткое рассуждение о том, кто был адресатом каждого из посланий и что побудило апостола написать их. Исследовательская работа, в итоге которой прологи квалифицированы как «Маркионовы», обязана наблюдениям, сделанным ранее бенедиктинским ученым Донатьеном де Брюйном (D. de Bruyne)²²⁷, который полагал, что их выдают маркионитские черты. Одна из ведущих тем этих прологов – противопоставление Павла иудаизированному христианству. В большинстве прологов подчеркивается, что адресаты получили от Павла слово истины (verbum ventatis), а лжеапостолы (fahis apostolis) ввели их в заблуждение. Это подсказало де Брюйну, что прологи – маркионитского происхождения, поскольку, как мы уже видели, Павел был для Маркиона настоящим апостолом, а других он считал ложными. Более того, прологи предполагают наличие такого издания, в котором послания семи церквам располагались в том же порядке, что и в Маркионовом Апостоле. Еще важнее то, что только маркионит стал бы описывать учение «лжеапостолов» так, как это сделано в прологе к Посланию к Римлянам – обращенные ими «приведены к закону и пророкам» (in legem et prophиtes erant inducti). В церковном богословии II века центральное место занимало положение о том, что ветхозаветные пророки говорили Божьи Слова о Христе и Церкви, и только Маркион отрицал их писания.

Наконец, в подтверждение отрицательного свидетельства, de Bruyne указал на то, что, хотя этот характерный язык присутствует во всех семи прологах, в прологах ко 2–му Посланию к Коринфянам, 2–му к Фессалоникийцам, к Евреям и трем пастырским посланиям и к Филимону он или модифицирован, или отсутствует. Поскольку Маркион отвергал Пастырские послания (а Послание к Филимону – частное письмо, не имеющее вероучительного содержания), эту разницу можно объяснить предположением, что прологи были добавлены позднее, к полному корпусу Павловых посланий, который теперь включал и их. Более того, после того как набор Павловых посланий к семи церквам (в котором один пролог предварял 1–е и 2–е Послания к Коринфянам и еще и 1–е и 2–е Послания к Фессалоникийцам) расширился до 13 (14) посланий, очевидно, возникла необходимость в дополнительных прологах. Последним из них (вероятно, не ранее 350–380 гг. по Р.Х.) был пролог к Посланию к Евреям, слог которого заметно отличается от других рукописей; до нас дошло по крайней мере шесть различных вариантов.

Сразу после публикации исследований де Брюйна его теорию приняли такие ученые, как Дж. Харрис, Адольф Гарнак, Ф. Беркитт (J. R. Harris²²⁸, A. Harnack²²⁹, F. С. Burkitt²³⁰). Появились новые свидетельства в пользу того, что ранний свод прологов первоначально записан по–гречески. Не зная о статье де Брюйна, Петер Корссен (P. Corssen)²³¹ независимо от него пришел к аналогичному выводу, а еще раньше Шефер²³² вновь подтвердил и усилил эту теорию. В результате этих исследований маркионитское происхождение прологов стало общим мнением, так они идентифицированы в большом издании Вульгаты Уордсворта и Уайта (Wordsworth and White).

С другой стороны, взгляды де Брюйна встретили возражения у Мундле²³³, Лагранжа²³⁴, Фреде²³⁵ и недавно у Даля²³⁶. Последний приводит вкратце главные аргументы каждой стороны, а затем предлагает иную интерпретацию:

Наиболее очевидный аргумент в пользу маркионитского происхождения происходит из порядка Павловых посланий церквам, предполагаемый прологами. Равным образом очевидно, что их представленность в церковных библейских рукописях препятствует этой гипотезе. Почти все исследователи не обратили существенного внимания на возможность того, что прологи предполагают издание, очень напоминающее Апостол Маркиона, если не совпадающее с ним²³⁷.

Несмотря на то что сила и слабость аргументов в споре обращает на себя внимание, они (прологи) заслуживают изучения. В течение веков они были неотъемлемой частью латинского Нового Завета и сохранились в простонародных версиях Библии предреформационной эпохи. Как сопутствующее обстоятельство процесса канонизации Нового Завета, они помогают понять конфликт в раннем христианстве между Павлом и лжеапостолами. Короче говоря, они относятся к раннему периоду формирования второй половины Нового Завета.

Основой для Маркионова издания Евангелия от Луки и десяти Павловых посланий послужил так называемый западный текст, который, по–видимому, был самым распространенным и популярным текстом Нового Завета во II веке. В дополнение к выпуску всех мест, оправдывающих Ветхий Завет и Бога–творца иудеев, Маркион модифицировал текст перестановками и случайными вставками, чтобы восстановить то, что он считал первоначальным смыслом. Последующее влияние Маркионова текста оставило свой след то здесь, то там на передаче (немаркионитских) копий Луки и Павла²³⁸. Хотя специалисты по библейской критике расходятся в мнениях о том, сколько рукописных вариантов Нового Завета несут на себе отпечаток Маркионова издания, немногие сомневаются, что, по крайней мере в некоторой степени, его тень нужно иметь в виду при оценке следующих отрывков:

а) Лк.5:39 («старое вино лучше» (молодого) – опущено Маркионом, может быть, потому, что, как ему казалось, здесь Ветхий Завет превознесен над Новым. Аналогичное опущение наблюдается в MS D и в Vкtus Latina;

б) в Рим.1:16 («во–первых, иудею, потом и эллину») опущено «во–первых» в некоторых документах (В G Old Lat Sah), может быть, под влиянием Маркиона, для которого привилегированность иудеев была неприемлема;

в) в Лк.11:2 MSS 162 и 700 сохраняются Маркионовы формы прошений в молитве Господней: «Да сойдет Дух Святой на нас и очистит нас», замещающие прошение о Царстве.

Другой значимой чертой Маркионовой концепции Писания была органическая связь и сбалансированное взаимоотношение, в котором находились две его составные части, Евангелие и Апостол. Ни одну из них нельзя было понять по отдельности, но каждая показывала и подтверждала важность другой. Таким образом, обе части Маркионова канона составляли подлинное единство, значимость которого возрастала в его глазах потому, что Ветхий Завет он не признавал Св. Писанием. Хотя у собрания Маркиона не было общего названия²³⁹, его должно рассматривать как определенный канон; он занял место Ветхого Завета и поэтому приобрел характер канонического Писания, включая в себя фиксированное число книг.

О том, предшествовал ли канон Церкви канону Маркиона, все еще спорят. По свидетельству Отцов Церкви, Маркион отверг одни книги и отобрал другие из состава более полного канона Церкви. С другой стороны, Гарнак развивает положение о том, что Маркион первым составил оформленный канон христианского Св. Писания, а Церковь последовала за ним, приняв 4 Евангелия и 13 Посланий Павла в дополнение к другим книгам²⁴⁰. Джон Нокс, следуя предложениям Ф. Баура и других, пошел еще дальше, заявив, что Маркион располагал чем–то вроде Протоевангелия от Луки, которое Церковь расширила ради антимаркионитской полемики. В результате современная версия Луки сформировалась, по его мнению, после 150 г. по P. X.²⁴¹ Ему не удалось, однако, показать, что во второй половине II века в Церкви создались преимущественные условия для того, чтобы все немедленно признали заново отредактированное Евангелие.

Подобные оценки влияния, оказанного каноном Маркиона, сопровождаются неспособностью отличить саму идею каноничности от составления конкретного списка канонических книг. Канон Четвероевангелия уже находился в процессе становления, авторитет же апостольских писаний начинали ставить в один ряд с евангельскими текстами. Канон Маркиона мог быть первым публично заявленным каноном, но из этого никак не следует, как верно заметил Evans, «что, не будь необходимости противостоять ему, Церковь не выработала бы в какое–то время свой канон или что введение Петровых и Иоанновых частей продиктовано тем, чтобы дать противовес влиянию Маркиона и св. апостола Павла»²⁴². Ближе к истине считать, что канон Маркиона ускорил процесс определения церковного канона, который уже начался в первой половине II века. Противостоя критике Маркиона, Церковь полностью признала апостольские писания как свое наследие. Как удачно выразился Грант (Grant): «Маркион заставил ортодоксальных христиан проверить собственные установки и четче определить то, во что они уже верили»²⁴³.

Существенным фактором, способствовавшим «отвердению» канона Нового Завета, было влияние монтанизма, апокалиптического движения, вспыхнувшего во второй половине II века. Оно зародилось во Фригии, удаленной от побережья области Малой Азии, и быстро распространилось по всей Церкви, и восточной и западной. Оно претендовало на роль религии Святого Духа и характеризовалось экстатическими всплесками, которые считались единственно истинными формами христианства²⁴⁴.

Монтанизм впервые появился, согласно Епифанию, в 156 г. или, если следовать Евсевию, в 172–м²⁴⁵. Движение началось в Ардобане, деревне на границе между Мизией и Фригией. Здесь Монтан, которого иногда называют бывшим служителем Кибелы²⁴⁶, вскоре после своего обращения впал в транс и заговорил языками. Он объявил себя боговдохновенным орудием нового излияния Святого Духа, «Утешителя», обещанного в Евангелии от Иоанна (14:15–17:17:7–15). К Монтану примкнули две женщины, Приска (или Присцилла) и Максимилла. Потрясенные его пророческим вдохновением, они оставили своих мужей и присоединились к миссии.

Фундаментальным убеждением нового пророчества в его наиболее ранней форме было то, что небесный Иерусалим скоро должен сойти на землю и замкнуться в границах небольшого фригийского городка Пепузы, отстоявшего миль на двадцать на северо–восток от Иераполя²⁴⁷. Здесь они втроем обосновались и начали изрекать пророчества. Их прорицания записывали и собирали как священные документы, наравне со словами ветхозаветных пророков и изречениями Иисуса.

Некоторые тексты сохранились. Они ясно показывают экстатический характер этой формы изречений. Пророк здесь говорит не от своего имени, как человек, но от Духа Святого.

Епифаний цитирует Монтана, говорившего: «Я не ангел и не посланник. Но я Господь Бог, Отец, который пришел»²⁴⁸. Дидим передает другое изречение Монтана: «Я Отец и Сын и Утешитель»²⁴⁹. Взгляд Монтана на божественную деятельность выражен такими словами: «Вот, человек как лира, а я палочка (плектра), скользящая по нему. Человек спит, а я бодрствую. Смотри, это Господь удаляет сердца людей и дает им (другие) сердца»²⁵⁰. Вожди движения считали свою миссию последней фазой откровения. «После меня, – возвещает Максимилла, – не будет больше пророчеств, наступит конец»²⁵¹.

Такие восклицания впечатляли еще и тем, как они обставлялись. Согласно Епифанию, в церквах Пепузы часто устраивались церемонии, когда семь девственниц, одетых в белое и несущих светильники, входили и начинали вещать общине пророчества. Он комментирует это так: «Они являют некую форму энтузиазма, который, пленяя присутствующих, доводит их до слез, приводя к покаянию»²⁵².

Вдобавок к напряженному ожиданию скорого конца света монтанисты вскоре ввели у себя черты аскетики и дисциплинарный ригоризм, противопоставляя его обмирщению вселенской Церкви. Другую особенность монтанизма можно было бы назвать демократической реакцией на клерикальную аристократию, которая со времен Игнатия становилась все более институционализированной. Некоторых во вселенской Церкви шокировало, что они женщин допускали к руководящей роли²⁵³.

Движение распространилось быстро. Монтанистов вскоре можно было встретить и в Риме, и в Северной Африке. Западный темперамент привел к тому, что восторженности стало меньше, на первый план вышли этические требования. Около 206 г. монтанизм завоевал Тертуллиана, который стал энергично защищать строгую и твердую дисциплинарную систему.

Вначале Церковь была в недоумении. Она просто не знала, как далеко она может шагнуть навстречу новому движению. Интуитивно люди понимали, что проповедь Монтана не может быть от Св. Духа; однако Церковь не располагала средством защиты от нового движения. Пытались изгнать духов из двух пророчиц в момент экстаза. Когда же это не удалось, стали созывать соборы, чтобы обсудить, какие меры тут помогут. В конце концов епископы и соборы малоазийских церквей, хотя и не единогласно, объявили новое пророчество бесовским и отлучили монтанистов от церковного общения.

Судьба их была предрешена. Вначале, после некоторых колебаний, епископ Рима, а за ним – епископ Карфагена вместе с остальными африканскими епископами последовали примеру своих коллег из Малой Азии и объявили «катафригийцев» (οί κατά Φρύγας) еретической сектой.

Теперь проследим влияние монтанистов и их трудов на развитие новозаветного канона. Оно было двояким: создавались новые «священные» книги и возрастало недоверие в Церкви к апокалиптической литературе, включая даже Откровение св. Иоанна Богослова. Некоторые отрицали еще и Послание к Евреям, поскольку монтанисты часто цитировали стихи 6:1–6.

Духовные прорицания главных монтанистских пророков были собраны и записаны почти сразу. Ипполит, преувеличивая, пишет о «неизмеримом» числе изречений, приписанных «Утешителю»²⁵⁴. Одно из собраний было составлено «согласно Астерию Орбану» (κατά Άστέριον Όρβανόν)²⁵⁵ – так выглядит название канонических Евангелий (наше «от Матфея» и т.п.). Однако, кроме тех случаев, когда их цитировали оппоненты, ни одно из «новых писаний» (καιναι γραφαί)²⁵⁶ не сохранилось – возможно, из–за императорских указов более позднего времени, предписывавших уничтожить все монтанистские кодексы²⁵⁷.

Существовало и «соборное послание», сочиненное неким Фемисо (или Фемисоном), видным монтанистом, который, вероятно, выдвинулся в руководители секты после смерти Монтана и двух пророчиц. О нем и его окружном послании мы узнаем по фрагментам работы Аполлония Эфесского, написанной, как сообщает Евсевий, спустя 40 лет после того, как Монтан начал свои ложные пророчества. Извлечения, приводимые Евсевием, посвящены персональным нападкам, или, как сам Аполлоний это называет, «распознаванию дерева по его плодам». Он так говорит о Фемисо:

Фемисо… хвалясь, тем, что он мученик, дерзнул, в подражание апостолу, сочинить «соборное послание» (καθολικήν έπιστολήν), в котором поучал тех, чья вера лучше, чем его собственная, и пустопорожними словами и кощунственными высказываниями пытался соперничать с Господом, апостолами и Святой Церковью²⁵⁸.

Какого апостола осмеливался имитировать Фемисо, нам неизвестно; может быть, это апостол Павел, на которого часто ссылались просто как на «апостола»²⁵⁹. К сожалению, Аполлоний больше заинтересован в обличении Фемисо, нежели в том, чтобы сообщить, что написано в послании. Однако, поскольку Фемисо «дерзнул … поучать тех, чья вера лучше его собственной», его послание адресовано всей Церкви, а не только монтанистским общинам. То, что он «кощунствовал против Господа, апостолов и Святой Церкви», должно означать, что в послании представлено как учение, имеющее силу, все то, что характерно для монтанизма.

До какой степени Фемисо претендовал на особую боговдохновенность своего послания, мы не знаем. Как бы то ни было, оно, как и другие писания, в которых монтанисты пересказывали свои видения и истории о своих мучениках, имело широкое хождение внутри секты; его читали вслух на богослужениях.

Степень положительного влияния таких документов на новозаветный текст и канон оценивают различно. Рэндел Харрис думал, что он мог бы выявить до дюжины промонтанистских изречений, сохранившихся в так называемом западном тексте (кодекс Безы). Большинство из них содержит дополнительные указания на действие Св. Духа в Книге Деяний²⁶⁰, но неизвестно, несут ли они на себе отпечаток монтанистского учения. Показательно, конечно, то, что отмечает фон Кампенхаузен:

Нигде мы не слышим, чтобы эти писания называли «Новым Евангелием». Их цитировали как «писания» или добавляли как третью часть к обычной Библии, чтобы составить новый, монтанистский, канон… Реальным авторитетом, к которому обращались в монтанистских кругах, был не новый канон, а Дух и его «дары», именно их признания требовали от Церкви²⁶¹.

Если монтанистское влияние очень незначительно или вообще не отразилось в Новом Завете, то этого не скажешь об отрицательном влиянии антимонтанистской реакции. Конечно, когда ортодоксальные христиане и последователи Монтана просто спорили²⁶², то бурные всплески можно было погасить. Но в Церкви развилось серьезное недоверие ко всем недавним писаниям пророческого характера. Это не только преуменьшало значение некоторых апокалипсисов, которые складывались в разных частях Церкви; как мы уже говорили, даже на Откровение св. апостола Иоанна иногда падала тень подозрения, поскольку им часто пользовались для поддержки «нового пророчества».

Один из примеров такой подозрительности явил пылкий противник монтанистов Гай (или Кай), который, по словам Евсевия, «был очень образованным»(Церковная история, VI. 20, 3) и, вероятно, уважаемым римским пресвитером. В начале III века Гай опубликовал полемическое сочинение против монтаниста Прокла²⁶³, где, вероятно, представлял точку зрения крайних антимонтанистов. Он не удовлетворился тем, что отрицал новые писания монтанистов; чтобы подорвать сами основы их богословия и практики, он решил пересмотреть Новый Завет. Гай отверг авторство Павла в Послании к Евреям (поскольку послание, где участь отступников – гибель (4:4–6), могло помочь в оправдании монтанистской практики жестких наказаний); отрицал он и Откровение св. Иоанна Богослова, и даже его Евангелие, в котором Христос обещает прислать Утешителя. Апокалипсис он отвергает из–за его грозной символики и милленаризма, а различия между синоптическими Евангелиями и Евангелием от Иоанна использует, чтобы сказать, что последнее неверно и его нельзя включать в число книг, признаваемых Церковью.

Кроме полемики Гая с Проклом мы узнаем о замкнутой группе христиан в Малой Азии, которую Епифаний (Против ересей 51, 3) окрестил «алогами», то есть и «неразумными», и «отрицающими Логос». Подобно Гаю, они оспаривали авторитет тех священных книг, на которых монтанисты обычно основывали свои претензии. Отрицанием Иоанновых книг, Евангелия и Апокалипсиса они не удовлетворились, ославив себя тем, что приписали их ересиарху Керинфу²⁶⁴.

Еще одним критиком монтанизма был анонимный автор опровержения, написанного в 192/3 г. Выдержку из него приводит Евсевий (Церковная история V. 16,2–17,4). Наиболее интересно для нашей темы указание в начале работы (V. 16, 3), где автор говорит, что он долго колебался, прежде чем написать такое антимонтанистское сочинение.

Не из–за неспособности опровергнуть лживость или свидетельствовать об истине, но из страха и понимания того, что могу случайно показаться некоторым людям человеком, прибавляющим новое слово или правило к Новому Завету благовествования (τω της του ευαγγελίου καινής διαθήκης λόγω), к которому никто, избравший жизнь по самому благовествованию, не может ничего прибавить и ничего у него убавить.

Греческие слова в скобках можно перевести и так: «слово Нового Завета благовествования», и тогда все выражение, независимо от перевода, как замечает ван Унник (van Unnik), впервые «недвусмысленно увязывает καινή διαθήκη и христианскую литературу»²⁶⁵. Анонимный автор явно говорит об относительно закрытом собрании книг, в то же время допуская, что его собственный труд предположительно можно туда включить. Он не раскрывает содержания этого «слова» (λόγος), а говорит только, что оно включает выражение «новый завет». Здесь мы наблюдаем переход от послания, заключенного в ή καινή διαθήκη του ευαγγελίου, к собранию книг, которое вскоре будет называться Новый Завет.

Таким образом, можно сказать, что влияние монтанистского движения на представление о каноне было противоположным тому, которое оказал Маркион. Тот как бы помог Церкви признать расширенный корпус авторитетных книг; тогда как монтанисты, настаивая на непрерывном даре боговдохновенного пророчества, заставили Церковь подчеркнуть окончательную авторитетность апостольских писаний как правила веры. Отрицая экстравагантные излишества монтанизма, Церковь сделала первый шаг к тому, чтобы принять закрытый канон Св. Писания.

Помимо давления гностических и монтанистских сообществ, в периоды гонений другие обстоятельства заставляли верующих уточнить, какие книги считать Писанием, а какие нет. Когда имперская полиция стучалась в двери христиан, требуя выдать священные книги, делом совести стал ответ на вопрос, можно ли отдавать Евангелие от Иоанна или Евангелие от Фомы, не заслужив обвинения в кощунстве²⁶⁶. В такой судьбоносный момент большинство христиан были очень осторожны и постарались обрести твердую почву для точного ответа на вопрос, за верность каким книгам они готовы пострадать. Гонения при Диоклетиане, можно сказать, привели к тому, что элементы канона, до них – нечеткие, обрели свои точные законченные формы.

Ситуация в 303 г. по P. X. была очень серьезной. 23 февраля в Никомидии был обнародован императорский эдикт, предписывающий сдать и затем сжечь все экземпляры Св. Писания христиан и их богослужебные книги. Все храмы должны были быть разрушены, а всякие христианские богослужебные собрания прекращены²⁶⁷. За сопротивление эдикту грозило тюремное заключение, пытки, иногда и смерть.

В некоторых документах, главным образом в мученических актах и свидетельствах, относящихся к началу донатистского раскола, подробно описывается та тщательность, с которой искали христианскую литературу. Существует, например, отчет о полицейском рейде в Цирте, столице Никомидии (ныне территория Алжира), который приводится в Gesta apud Zenophilum²⁶⁸. Куратор (мэр) приходит в «дом, где обычно собирались христиане». От них требуют выдать книги; церковную библиотеку находят пустой, однако полиция идет в дома церковных руководителей. Некий Катулин, иподиакон, выносит очень большой кодекс (codicum unum pernimium mаioreт). Его спрашивают: «Почему ты отдал только один кодекс? Принеси все писания, которые у тебя есть». Катулин и Мареуклий отвечают: «У нас больше ничего нет, потому что мы только иподиаконы; кодексы есть у чтецов (letores) ». Дальнейший допрос приводит к тому, что полиция приходит в дом Евгения, который отдает четыре кодекса; Феликс – 5; Викторин – 8; Проект – 5 больших и два маленьких; Виктор, учитель (grammaticus), вынес два кодекса и 5 «квиниона» (собранные, но не сшитые в книгу листы). Коддеона не оказалось дома, но его жена отдала полицейскому 6 кодексов. Все это – за один поход.

Бывало и так, что верующие оказывали более упорное сопротивление. В рапорте о мученичестве Агапии, Ирины и Хионии²⁶⁹ во время допросов, следовавших один за другим, префект Дульциций из Фессалоник спрашивал: «Есть ли у вас какие–нибудь записи, пергаменты или книги (υπομνήματα ή διφθέραι ή Βιβλία) нечестивых христиан?» Хиония ответила: «Нет, господин. Нынешний император их у нас забрал». На следующий день, когда Ирину вновь привели в суд, префект сказал: «Кто посоветовал тебе сохранять эти пергаменты и записи (τάς διφθέρας ταύτας και τας γραφάς) до нынешнего дня?» – «Всемогущий Бог, – ответила Ирина, – Который завещал нам любить Его до самой смерти. По этой причине мы не посмели сделаться предателями, но предпочли быть сожженными заживо или пострадать иным образом, чем выдать их (προδοΰναι αύτάς)», то есть писания.

Приговорив Ирину к тому, чтобы ее обнаженной поместили в блудилище, префект распорядился публично сжечь все принадлежащие ей рукописи (τα γραμματεία) из шкафов и ящиков. Рапорт заканчивается описанием того, как в марте и апреле 304 г. все три стали мученицами за веру. Их сожгли на костре.

1) Одна особенность древнего книгопроизводства могла до некоторой степени повлиять на то, что четыре Евангелия были собраны вместе, в один корпус, или что соединили Послания Павла. Дело в том, что к концу I – началу II столетия в христианской среде знаменитые в свое время свитки сменились кодексами, то есть книгами из сшитых листов. Максимальная длина удобного для употребления свитка едва превышала 10 метров в длину²⁷⁰. (Подсчитано, что для Евангелия от Луки или Книги Деяний потребовалось бы от 9 до 9,5 метра). До тех пор, пока христиане пользовались свитками, четыре Евангелия или Павловы послания можно было объединить, только храня свитки в одном ящике. Когда же появились кодексы, можно было соединить в одном томе несколько частей или даже все части того, что потом стали называть Новым Заветом²⁷¹. Более того, такая форма утверждала последовательность документов, включенных в собрание²⁷².

2) Некоторые важные собрания книг и списки «канонических» авторов были составлены и евреями, и язычниками в первые века христианской эры. Хотя в большинстве случаев прямое влияние Церкви не вызывает сомнений, можно заметить, что эта деятельность развивалась более или менее параллельно появлению новозаветного канона. Точные границы иудейского писания определились, видимо, к концу I христианского века. После падения Иерусалима в 70 г. по P. X., и раввинистическая школа (Бейт ха–Мидраш), и верховный суд (Бейт Дин или Санхедрин (синедрион) перебрались в Ямнию (иначе называемую Иавнея или Явне), город в 15 километрах к югу от Иоппии. Среди тем, обсуждавшихся здесь годами, был и статус некоторых библейских книг (например, Экклезиаста, Эсфири и Песни песней). Вопрос об их принадлежности канону все еще оставался открытым²⁷³. Широко распространено мнение, что особый Санхедрин (синедрион) в Ямнии, созванный около 90 г., окончательно установил границы ветхозаветного канона. Споры, как думает Бенцен (Bentzen), касались «не столько включения в канон определенных писаний, сколько права некоторых книг оставаться в его составе… Собор раввинов пытался обсуждать права книг быть частью Книги» (курсив Бенцена)²⁷⁴.

К 200 г., в основном благодаря деятельности раввина Ехуды ха–Наси, появились различные собрания устного мишнаитского материала (мишнайот). Они увенчали собой записанную Мишну, которая обрела всеобщий авторитет²⁷⁵. При небольших разночтениях она стала основой для палестинского и вавилонского Талмуда.

На Западе в III веке собирался весьма разнообразный материал благодаря прославленному римскому юристу Ульпиану. Неутомимый Ульпиан собирал объемистые законодательные акты ранних императоров и конспектировал их. Извлечения из его работы на треть сформировали внушительный кодекс Юстиниана.

Возможно, куда большее значение для выработки форм и видов канонизации христианских писаний имел александрийский обычай составлять список авторов, чьи труды для данного литературного жанра считались образцовыми. Эти экземпляры назывались «канонами» (κανόνες). Ученые, работавшие в библиотеке и музее Александрии, включая Зенодота Эфесского (ум. ок. 285 до P. X.), Аристофана Византийского (ум. ок. 195 до P. X.) и Аристарха Самофракийского (ум. ок. 185 до P. X.), собирали труды более ранних авторов, составляли исправленные варианты текстов и публиковали то, что потом считалось стандартным изданием, параллельно с отдельными комментариями к тексту. Так был составлен «Александрийский канон» (автор и дата появления точно не известны). Содержал он список «стандартных» эпических поэтов, ямбических поэтов, поэтов–трагиков, комических поэтов, историков, ораторов и философов²⁷⁶. Что касается канона десяти аттических ораторов, «свидетельства говорят в пользу того, что канон лишь незначительно изменился в греческом и римском аттическом движении и не достиг окончательной и застывшей формы до II столетия нашей эры»²⁷⁷. Вопрос о том, в какой степени образованные христиане могли испытывать влияние Александрийского канона греческих классиков, почти не имеет значения, так как какое–то время они складывались параллельно.

Собирать орфические фрагменты начали очень рано, Климент Александрийский хорошо знает, что идут споры о подлинности употреблявшейся в его время орфической литературы²⁷⁸. Сам Орфей не писал практически ничего, и почти все в орфической традиции – предмет дискуссии.

Имеющие авторитет магические тексты окончательно собрали, вероятно, к концу II века, что сохранилось в большом Парижском магическом папирусе (Bibl. Nat., suppl. Grec 574), созданном около 300 г. по P. X. Его назначение в том, чтобы показать сходство (внешнее) с появившимися письменными канонами²⁷⁹. В этой связи любопытно такое наблюдение: под воздействием появившегося христианского канона стали носить из суеверия амулеты, содержащие библейские тексты²⁸⁰.

За периодом мужей апостольских мы попадаем в новую эпоху в истории новозаветных книг. Теперь уже Церковь признает канонические Евангелия закрытым собранием, и в такой форме оно принимается повсеместно. Послания Павла тоже признаются боговдохновенным Писанием, и то здесь, то там так начинают относиться и к Книге Деяний и Апокалипсису. Несколько других книг еще на границе канона и признаны не всеми. Это Послание к Евреям, Послания Иакова, Петра, Иоанна и Иуды. Теперь рассмотрим, как относились к этим книгам в тех регионах, куда уже проникло христианское вероучение.

Восточносирийские церкви Осроенского царства, по–видимому, были первыми, которые появились в стране, находившейся вне эллинистического влияния. Политическая судьба Эдессы, столицы Осроены, очень отличается от судьбы других центров раннего христианства. До 216 г. по P. X., то есть при императоре Каракалле, Эдесса не входила в состав Римской империи. Христианство достигло долины Евфрата, вероятно, к середине II века, когда страна была независимым государством. Родным языком его населения, в отличие от грекоязычных западных сирийцев с центром в Антиохии, был сирийский. Неудивительно, что развитие христианства шло здесь своим путем, не испытывая смешанного влияния греческой философии и римских методов управления, которое превратило раннее христианство Запада в то, что определяется термином «кафолическое» (вселенское).

Согласно древним преданиям и легендам, обработанным в Учении Аддая (ок. 400 г. по P. X.), самый ранний вариант Нового Завета сироязычной церкви состоял из Евангелия, Посланий Павла и Книги Деяний. Перед самой смертью Аддай предостерегает учеников такими словами:

Закон, пророки и Евангелие, из которых вы ежедневно читаете перед народом, Послания Павла, присланные нам Симоном Кифой из города Рима, и Деяния двенадцати апостолов, которые прислал нам Иоанн, сын Зеведеев, из Эфеса, – из этих книг читайте в церквах Мессии и, кроме них, не читайте больше ничего²⁸¹.

Здесь, помимо других деталей, ошеломляет термин «Евангелие», который в этом контексте указывает на Диатессарон Татиана, или свод из четырех Евангелий.

Личность Татиана остается таинственной. Единственный его полностью сохранившийся труд – Слово к Эллинам (Λόγος προς Έλληνας)²⁸², страстное, резко антиэллинское сочинение. Из него мы узнаем, что он родился в семье язычников в Ассирии (гл. 42). Образование он получал под традиционным воздействием греческой культуры и философии. По прибытии в Рим он свел знакомство с Иустином Мучеником и под его влиянием обратился в христианство. В Риме, по–видимому, он и написал свой самый важный труд,Диатессарон²⁸³, в котором четыре Евангелия сведены в единое непрерывное повествование. Термин диатессарон (το δια τεσσάρων) заимствован из музыки. Обозначает он последовательность четырех гармонических тонов и хорошо подходит к работе, в которой тщательно согласованы четыре повествования.Татиан задает своей «гармонии» хронологические рамки четвертого Евангелия (не следуя ему рабски), в которые встроены пересказы синоптических текстов.

В 1933 г., во время раскопок древнеримского города–крепости Дура–Европос в низовьях Евфрата, был найден отрывок Диатессарона на пергаменте размером 9 см[2], на одной стороне которого расположено 14 строк греческого письма²⁸⁴. Так как город пал под ударами персов во времена царя Шапура I в 256– 257 гг. по Р.Х., фрагмент может отстоять по времени от оригинала не более чем на 80 лет.

Левая граница пергамента повреждена, и первые 6 букв в начале нуждались в восстановлении. В нижеследующем переводе восстановленные части заключены в квадратные скобки, а современные ссылки – в круглые:

… мать сыновей [Зевед]ея (Мф.27:56) и Саломея (Мк.15:40) и жены [тех, кто] следовал за ним из [Галиле]и, чтобы увидеть распятого (Лк.23:49). А в этот [де]нь было Приготовление; [начиналась суббота. И когда настал вечер (Мф.27:57) Приготовления], т.е. день перед субботой (Мк.15:42), [пришел] человек (Мф.27:57), [быв]ший членом совета (Лк.23:50), из Аримафеи (Мф.27:57), го[ро]да [иудейского (Лк.23:51), по имени Ио[сиф] (Мф.27:57), до[б]рый и пр[аведный] (Лк.23:50). Будучи учеником Иисуса, но та[йн]о, из страха перед [иуде]ями (Ин.19:38), он ожидал Щарства] Божьего (Лк.23:51). Этот человек не [учас]твов[ал]в [деле их ] (Лк.23:51)…

Диатессарон подтверждает, что абсолютный авторитет всех четырех Евангелий действительно признавали; иначе Татиан не осмелился бы объединить их в одно повествование. Во времена, когда многие евангелия стремились привлечь к себе внимание, было очень важно, что Татиан отобрал именно эти четыре. Правда, в Диатессароне есть не входящяя в канон фраза²⁸⁵, но это никак не подрывает такого суждения.

Около 172 г. Татиан возвратился на Восток, где стал основателем секты энкратитов (то есть «воздержников»). Они отвергали брак как прелюбодеяние, осуждали какое бы то ни было употребление мяса, зашли так далеко, что заменяли вино на евхаристии водой.

Там, на Востоке, Татиан переводил свой труд с греческого на сирийский²⁸⁶ и вводил его в употребление. Мы не знаем, были ли отдельные Евангелия уже переведены на сирийский; в любом случае Татиан полагал, что, сводя четыре Евангелия в одно, легче и удобней представить евангельское повествование, чем запутывать народ, предлагая четыре параллельных и более или менее разнящихся друг от друга текста. Влияние Татиана в Эдессе было, вероятно, значительным – книгу его читали в тамошних церквах, а впоследствии и во всем регионе (см. гл. IX. II).

Что касается остальной части Нового Завета, то из предисловия Иеронима к комментарию на Послание к Титу мы узнаем, что Татиан, подобно Маркиону, отрицал некоторые Послания Павла, хотя принимал Послание к Титу. Конечно, отвержение брака, мяса и вина привело Татиана к тому, что он отверг 1–е Послание к Тимофею, где они разрешены (4:3:5:14:5:23). Что же до Послания к Титу, возможно, как считает Грант (Grant)²⁸⁷, Татиана привлекало в его тексте слово εγκρατής (1:8) и то, что автор отвергает «иудейские басни» (1:14) и «родословные» (3:9).

В его Слове к Эллинам, как и в других работах, которые цитируют писатели следующих веков, есть отсылки к Павловым посланиям²⁸⁸. Он прямо или косвенно цитирует Послание к Римлянам, 1–е и 2–е к Коринфянам, Галатам, Ефесянам, Филиппийцам и Колосянам, а также Послание к Евреям.²⁸⁹

В трудах Феофил а упоминается Западная Сирия, страна эллинистической культуры, один из самых древних центров христианства. Именно здесь, согласно и сочинения против Маркиона и Гермогена. Книга ad Autolycum стремилась утвердить в глазах языческого мира христианское представление о Боге и превосходство идеи творения над безнравственными мифами об олимпийских богах. Феофил был первым богословом, употреблявшим применительно к Богу слово Троица (τριάς) (2, 15).

Феофил чрезвычайно чтил иудейскую Библию – святые писания, как он часто ее называет. Именно благодаря чтению «священных книг святых пророков, которые Святым Духом предсказывали будущее», он и обратился (1,14). Во второй книге он называет пророков «носителями Святого Духа» (2, 9), которых вдохновил и умудрил Бог.

В таком же стиле, хотя и нечасто, он упоминает и цитирует Евангелие от Матфея и Иоанна. Один раз он приводит (2, 13) слова из Луки (18:27). По его убеждению, евангелисты не меньше, чем ветхозаветные пророки, исполнены Святым Духом: «Подтверждения можно найти и у пророков, и в Евангелиях, потому что они все говорили, исполненные единым Духом Божьим» (3, 2). Евангелие от Матфея для него «святое слово» (άγιος λόγος, 3, 13). Феофил открыто называет Иоанна среди «тех, кто был исполнен духом» и добавляет слова из Пролога к Евангелию, иллюстрируя свои поучения: «Так же и священные писания (αί άγιαι γραφαί), и все духоносные мужи (πάντες οι πνευματοφόροι), один из которых, Иоанн, говорит: «В начале было Слово, и Слово было у Бога», – показывая, что первоначально Бог был один, и Слово было в Нем» (2, 22).

Что касается Павловых посланий, то в разных местах «Писем» мы находим больше дюжины ссылок на Послание к Римлянам, 1–е и 2–е к Коринфянам, Ефесянам, Филиппийцам, Колосянам и три пастырских послания. Неизвестно, относил ли их Феофил к Св. Писанию. В статье, посвященной именно этому²⁹⁰, Гарнак утверждал, что нет, – во–первых, потому, что Феофил никогда не цитировал Павла как Писание, и, во–вторых, потому, что нет никаких свидетельств III века о том, что эти Послания признавали Писанием. С другой стороны, Феофил называет поставленные рядом выдержки из , он признавал их боговдохновенными и по крайней мере полагал, что они могут стать Писанием.

О Книге Деяний можно сказать, что Феофил имеет ее в виду, когда цитирует отрицательную формулу «золотого правила». Это место можно найти в западном тексте постановлений апостольского Собора (Деян.15:20 и 29), на которое он, возможно, и ссылается в 2, 34.

Ссылки на Послание к Евреям и Соборные послания в сохранившихся трудах Феофила не обнаруживаются. Согласно Евсевию (Церковная история, IV. 26, 1), в книге, которая до нас не дошла, Феофил цитирует свидетельства из книги Откровения, опровергая ересь Гермогена.

Подытоживая сказанное, можно сделать вывод, что во времена Феофила Новый Завет в Антиохии состоял по крайней мере из трех или четырех Евангелий, Деяний святых апостолов, собрания Павловых посланий и, возможно, Апокалипсиса. Священное Писание иудеев пока еще занимает первенствующее положение, но Евангелия и Послания Павла также признаются боговдохновенными, и Феофил находит возможным поставить их в своей апологии, адресованной Автолику, в один ряд с иудейским каноном.²⁹¹

Около 200 г. Серапион, преемник Феофила на антиохийской кафедре, рассматривал, возможно ли богослужебное чтение книги, вызывавшей дискуссии. Незадолго до этого, во время посещения Россы, киликийской деревни на сирийском побережье Исского залива, епископ узнал о разногласиях среди верующих по поводу евангелия, которое приписывали Петру (см. гл. VII. 1, 4, ниже). Сам он не стал его тщательно рассматривать, но довольно поспешно разрешил, чтобы книгу и дальше читали. По возвращении в Антиохию, когда экземпляр попал к нему, он написал церкви, что нашел в ней привкус докетизма: «Большая часть ее действительно соответствует учению Спасителя, но некоторые вещи прибавлены к этому учению, которые мы для вашей пользы перечисляем ниже». К сожалению, Евсевий, которому мы обязаны этой цитатой из письма Серапиона, не счел необходимым привести эти возражения. Ясно, что Серапион хотел приостановить чтение книги, пока снова не приедет (этого, как он замечает, можно было вскоре ожидать) и, вероятно, не велит прекратить ее употребление.

В начале письма Серапион указывает на трудности, которые создает для православных христиан такая «пограничная» литература: «Что до нас, то мы принимаем, братья, и Петра, и других апостолов как Христа; но, будучи людьми опытными (έμπειροι), мы отвергаем эти писания, которые ложно названы их именами, так как знаем, что они не были переданы нам»²⁹².

Это кое–что говорит нам о том, как представляли себе авторство и стандарты Нового Завета в конце II века. Серапион принимает писания Петра и других апостолов как слова Христовы, но отвергает приписываемые им писания, поскольку ему известно, что они не подтверждены признанным преданием. Теоретически такой критерий годился, а на практике сталкивался с определенными трудностями.

Вскоре после мученичества, которое претерпел за веру Поликарп, героический епископ Смирны (22 февраля 155 или 156 г.), соседняя церковь Филомелы в Писидии, поблизости от Фригии, запросила у верных из Смирны полный рассказ об этом. Составленный тогда документ часто включают в корпус мужей апостольских, но автор его, названный в конце (гл. 20) Маркианом или Маркионом²⁹³, явно выпадает из списка мужей апостольских (апостольских Отцов).

Евсевий сообщает о мученичестве Поликарпа короче и компактней (Церковная история, IV. 15,1–45). Разницу между рассказами обычно объясняли тем, что у Евсевия первоначальный текст просто сжат. Однако некоторые исследователи считают, что последующие редакторы (или редактор) Мученичества расширили повествование о суде над Поликарпом, введя в него таких действующих лиц, которые бы стали параллелью к суду над Иисусом и Его страстям²⁹⁴.

Эту гипотезу тщательно проанализировали Барнард²⁹⁵ и Дехандсшуттер²⁹⁶. Оба находят, что нынешний текст Мученичества следует датировать одним–двумя годами после смерти Поликарпа и что он в основном повторяет содержание письма, направленного смирнской общиной церкви в Филомелии. Более того, как указал Концельманн²⁹⁷, совсем не нужно думать, что «редактор письма», которое считают расширенным оригиналом, сделал это после Евсевия, поскольку экземпляр расширенного текста, составленный до Евсевия, мог просто не попасть в руки историков. Все же текст Мученичества не свободен от подозрений, а потому в нижеследующем списке отсылок к Новому Завету мы дополнительно укажем, какие из них сохранены у Евсевия.

Несмотря на то что в Мученичестве Поликарпа нет прямых цитат из Нового Завета, внимательный читатель заметит не один отголосок евангельских повествований и апостольских посланий²⁹⁸:

1) «Что я могу разделить… в чаше твоего Христа» (14, 2 Евс. IV. 15, 33) указывает на Мф.20:22 и 26:39.

2) «То, что ухо не слышало, и глаз не видел, и сердце человеческое не переживало» (2, 3) – взято из 1Кор.2:9.

3) «Нас учили воздавать честь… управителям и властителям, которых поставил Бог» (10, 2; Евс. IV. 15, 22) – представляется воспоминанием Рим.13:1 и 7,Тит.3:1.

4) «Что мы должны последовать Его примеру, помня не только о себе, но и о ближнем» (1,2) – напоминает одно из увещеваний Павла в Флп.2:4.

5) Фраза «Христос… Единственный невинный за грешников» (18, 2) может быть реминисценцией 1Пет.3:18.

6) Начальное предложение Мученичества, повторенное Евсевием, завершается расширенным приветствием из Иуд 2: «Милость, мир и любовь Бога Отца и Господа нашего Иисуса Христа вам да умножится».

Словом, можно сделать вывод, что автор Мученичества Поликарпа был знаком с некоторыми апостольскими посланиями, из которых он заимствовал фразы (без ссылок) и вставлял в свой текст. Это позволяет предположить, что он хорошо знал эти тексты, но не дает возможности определить, какой статус он им придавал.

Одним из наиболее плодовитых писателей своего времени был Мелитон, епископ города Сарды, столицы Лидии, творчество которого достигло расцвета в правление Марка Аврелия (161–180 гг. по P. X.). Ему принадлежит множество трудов, однако, к сожалению, в большинстве случаев до нас дошли лишь названия из списка, который Евсевий скопировал, вероятно, из собрания библиотеки в Кесарии. Его книги свидетельствуют о широкой сфере интересов, от сочинения «Диавол» и Апокалипсис Иоанна²⁹⁹ до целого ряда других, написанных на такие темы: «Церковь», «истина», «творение», «крещение», «Рождество Христово», «гостеприимство», «День Господень» и даже «материальность Бога».

В XX веке обнаружены два папирусных сборника, которые, как оказалось, содержат две проповеди об иудейской пасхе³⁰⁰. Это – обращения, отрывистые и выразительные фразы, нередко сопровождающиеся антитезами и повторами³⁰¹. Мелитон толкует иудейскую пасху символически, как прообраз искупительного дела Христа. В этом духе он говорит об убийстве египетских первенцев и о неприкосновенности иудейских. Мелитон утверждает, что иудейский закон был лишь временным наброском будущего христианства, которое и есть истинное и непрерывное дело Бога. Страдания Христа предвосхищены страданиями многих ветхозаветных праведников. В проповеди слышны отголоски новозаветных выражений, но нет прямых указаний на сами книги Нового Завета.

Из приводимого Евсевием (Церковная история, IV. 26, 13) фрагмента предисловия к сочинению Мелитона под названием Извлечения мы узнаем нечто интересное о каноне Ветхого Завета. Этот труд в шести книгах написан для друга по имени Онесим, который попросил Мелитона составить что–то вроде антологии из фрагментов закона и пророков, касающихся Спасителя, и сообщить ему сведения о числе и последовательности ветхозаветных книг. Чтобы отделить апокрифические книги от канонических, Мелитон отправился в Палестину, «где это создавалось и проповедовалось». Он рассчитывал собрать там точные сведения преимущественно у грекоязычных иудеохристиан. Полученный список совпадает с иудейским каноном и не включает ни одну из дополнительных книг, входящих в состав Септуагинты. Выражения, встречающиеся в отрывке, «древние книги» (τα παλαιά βιβλία) и «книги Ветхого Завета» (τα της παλαιάς διαθήκης βιβλία), возможно, говорят о том, что «книги Нового Завета» признаны письменным аналогом Ветхому.

Подводя итог, скажем, что скудные остатки его литературного творчества не дают прямых цитат из Нового Завета. Однако Мелитон интересуется аллегорическим толкованием Ветхого Завета в связи с ранними событиями Иисусова служения и стремится уточнить канон Ветхого Завета, а потому мы можем предположить, что он занимался и тем, чтобы выявить подлинные новозаветные документы.

Дионисий был епископом в Коринфе в третьей четверти II века, приблизительно до 170 г. по P. X. Он был знаменит, его высоко ценили как автора пастырских и Соборных посланий (καθολικού έπιστολαί), адресованных широко разбросанным по империи общинам, включая церковь Афин, Никомидии, Рима, Лакедемона (Спарты), Гортины на Крите. Все они утрачены. Исключение составляют лишь краткое изложение семи из них, сделанное Евсевием, и четыре отрывка из послания Римской церкви, адресованное Сотеру, который тогда был епископом³⁰².

Среди приведенных Евсевием материалов (Церковная история, IV. 23, 10–11) мы находим интересный отрывок из Послания Дионисия к Римлянам. В нем сказано, что тогда, в воскресенье, они читали письмо, которое незадолго до этого написал Сотер к Коринфянам, и вообще время от времени читают его как наставление верным, равно как и послание, которое раньше написал Климент. Это говорит о том, что там и, возможно, в других местах было принято публично, во время богослужений, читать письма. Дионисий в этом отрывке не говорит ничего, что прямо связывало бы его с текстом Нового Завета. Но если Послание Климента, который умер за 60 лет до того, в Коринфе все еще читали, очень вероятно, что и Послания Павла к Коринфянам бережно сохраняли и употребляли в богослужении.

В другом месте Дионисий пишет о собственных письмах, сожалея, что их искажают вкраплениями и сокращениями:

Когда братья просили меня писать письма, я это делал. Но апостолы диавола наполнили их плевелами: одно выбросили, другое прибавили. Горе им³⁰³.

Слово «горе» может означать тяжкое наказание, которым Апокалипсис угрожает тем, кто «прибавляет или убавляет» (22:18 и далее). Дионисий продолжает так:

Неудивительно, что некоторые попытались подделать и Писание Господне (των κυριακών γραφών), если замышляли худое против писаний куда менее важных.

Здесь видно, что «Писание Господне», то есть Евангелия (может быть, Евангелия, известные и употреблявшиеся во времена Дионисия), во–первых, отличаются от других книг, «менее важных»; во–вторых, что их ревностно оберегали, и, в–третьих, что их подделывали еретики.

Несмотря на то что мы располагаем менее чем восемью строчками текста, сохранившегося из всей обширной переписки Дионисия, то, что нам доступно, представляет древнейшее для нас свидетельство (хотя только косвенное) о регулярном богослужебном чтении Посланий Павла. Кроме того, Дионисий знал, по–видимому, те угрозы, которые помещают в конце Апокалипсиса (22:18,19).

Виднейшим христианским апологетом II века был Афинагор, который в самой ранней рукописи его сочинения назван «христианским философом из Афин»³⁰⁴. Владевший ясным стилем и приводивший веские аргументы, Афинагор первым разработал методы философской защиты христианского вероучения о Едином Троичном Боге.

Около 177 г. по P. X. Афинагор направил Прошение о христианах императору Марку Аврелию и его сыну Коммоду. В нем он, одно за другим, опровергает обвинения, выдвигавшиеся против христиан, а именно: безбожие, Фиестовы пиршества (трапезы, за которыми ели человеческое мясо)³⁰⁵, кровосмешение. В рассуждении в защиту христиан Афинагор прямо пользуется несколькими книгами Ветхого Завета, цитируя иногда Исход, Притчи, Исайю и Иеремию. Из Нового Завета он цитирует только те слова и выражения, которые есть у Матфея и (или) у Луки, но не называет при этом само Евангелие. Говорит он и о том (9, 2), что христиане воспитывались на таком учении (λόγοι):

Я говорю вам, любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, молитесь за гонящих вас, чтобы вам быть сынами Отца Вашего Небесного, который заставляет светить солнце над злыми и над добрыми и посылает дождь на праведных и нечестивых (Мф.5:44–5; Лк.6:27–8).

Другие отрывки из Матфея (5:28) и Марка (10:11) со словами Иисуса о разводе Афинагор приводит после простой формулы φησί, которая может означать: «Сказано в Писании», но более вероятно другое: «он говорит» (32, 2 и 5). Есть еще несколько имплицитных указаний на четвертое Евангелие, такие, как «Слово» (10, 1; ср. Ин.1:3) и «знать истинного Бога и его Слово, знать единство Сына с Отцом» (12, 3; ср. Ин.1:1 и 17:3).

Что касается Павловых посланий, Афинагор приводит фразы из Рим.1:27(Прошением, 2) и 12:1 (Прошение 13, 2); Гал.4:9 (Прошение 16, 3) и 1Тим.2:2(Прошение 37, 2–3). По–видимому, он располагал собранием из нескольких Посланий Павла, включая как минимум одно пастырское, но мы ничего не можем сказать о том, какой статус он за ними признавал.

Другое сочинение Афинагора³⁰⁶, О воскресении из мертвых, упомянутое в конце его Прошения (37, 1), было одним из лучших раннехристианских рассуждений на эту тему. Автор стремится опровергнуть возражения и потом положительно оправдать учение. Ясно, что он читал то, что Павел говорит в1Кор.15, так как он цитирует слова из 53–го стиха: «По словам апостола, «это тленное (и распадающееся) должно стать нетленным». Кроме этой фразы ни один из многочисленных текстов Нового Завета о воскресении не приводится и даже не влияет на содержание.

Получается, что для целей, которые преследовал Афинагор, он считал неуместным часто цитировать Ветхий или Новый Завет. Тем не менее он пользуется имплицитными указаниями на тексты Матфея, Марка и Иоанна, а также некоторых Посланий Павла.

Самая ранняя апология христианства из дошедших до нас – Апология Аристида, философа–христианина из Афин. Апология адресована императору Антонину Пию и написана, вероятно, между 138 и 147 г., так как в обращении не упомянут в качестве соправителя Марк Аврелий.

Эта Апология – относительно недавнее прибавление к известной раннехристианской литературе. Еще около столетия назад мы знали о ней и о самом Аристиде только из кратких указаний Евсевия и Иеронима³⁰⁷. Первый шаг к ее обнаружению был сделан в 1878 г., когда отцы–мхитаристы опубликовали в Венеции часть христианской апологии в армянском переводе (X века), которую они приписали Аристиду. Достоверность сочинения подтверждена одиннадцатью годами позже, когда Рэндел Харрис обнаружил в монастыре Св. Екатерины на горе Синай в рукописи XVII века почти полный текст на сирийском языке. Чуть позже Дж. Робинсон, уже знавший о работе Харриса, сделал удивительное открытие. Оказывается, большая часть греческого текста, хотя и в вольной редакции, давно присутствовала в 26–й и 27–й главах раннесредневековой Повести о Варлааме и Иоасафе, сохранившейся среди трудов св. Иоанна Дамаскина³⁰⁸. Еще позднее среди египетских папирусов были обнаружены две большие части греческого текста (гл. 5, 6 и 15, 6–16,1)³⁰⁹.

Главная тема Апологии – только христиане поистине знают Бога. Хотя Аристид и не приводит прямых цитат из Писания, он отсылает императора к Евангелию, которое написано³¹⁰ и которое он просит императора прочитать, чтобы «представить себе ту силу, которая ему присуща» (2, сирийский текст; ср. 15 греческого текста). В этой связи Аристид напоминает важнейшие события из жизни Иисуса, включая Его рождение «от еврейской Девы» (в сирийском и армянском тексте, «чистой Девы» – в греческом тексте), двенадцать учеников, смерть, воскресение и вознесение. Слова о вознесении могут означать, что Аристид был знаком с Деяниями апостолов.

Рассуждая о языческих заблуждениях (3), Аристид пользуется выражениями, которые кажутся заимствованиями из Посланий Павла. Вот несколько примеров:

1) «И все вещи Им (Богом) стоят» (δί αύτοΰ δέ τα πάντα συνέστηκεν, 1, ср.Кол.1:17, και τα πάντα έν αύτω [во Христе] συνέστηκεν, и δι αύτοΰ в 1:16).

2) Варвары, не уразумевая Бога, идут вслед начал мира [ср. Кол.2:8] ; и они стали поклоняться сотворенным вещам вместо Творца» (3).

3) Греки, хотя и называют себя мудрыми, оказались глупее халдеев» (σοφοί λέγοντες είναι έμοράνθησαν, 8; ср. Рим.1:22, φάσκοντες είναι σοφοί έμοράνθησαν).

4) Греческие философы «ошибаются, ища возможности уподобить их [т.е. языческих богов] Богу, которого никто из людей не видел, и никто не может увидеть, каков Он» (13, сирийский текст; ср. 1Тим.6:16).

Из этих примеров видно, что, хотя Аристид и не цитирует прямо книги Нового Завета, в его речи то здесь, то там проскальзывают следы апостольских выражений. Однако он нигде не ссылается на эти писания как на канонические. Очевидно, они полезны как источник знаний, но христианство, на его взгляд, достойно императорского внимания потому, что исключительно обоснованно и дает стимул и силу жить праведной жизнью.

Александрия, основанная Александром Великим в 331 г. до н. э. в устье Нила, была столицей Египта, но ей выпало стать одним из главных центров христианства, конкурентом Антиохии и Рима. Со времен первых Птолемеев тут гордились двумя крупнейшими хранилищами мудрости, музеем и библиотекой³¹¹.

В Александрии встретились религиозная традиция Палестины и греческая интеллектуальная культура. Здесь проникли они друг в друга, в потому – открылась возможность того, что впоследствии осуществилось в виде первой христианской богословской школы. Первоначально она предназначалась только для практических нужд – готовить новообращенных к крещению. Огласительное училище (το της κατηχήσεως διδασκαλείον) находилось в ведении епископа. Но в городе, который был родиной Филона, гностических систем и философии неоплатонизма, школа вскоре приобрела новое свойство, став и чем–то вроде богословского учебного заведения. Вначале там был один преподаватель, потом – два, но без постоянного жалованья; не было и специальных зданий. Учители вели занятия в свободной форме, по домам. Чаще всего занятия эти были построены по образцу античных философов. Неудивительно, что многие ее главы могут поведать нам о становлении канона.

Первым известным нам главой катехизической школы был Пантен, согласно Евсевию (Церковная история, V. 10, 1), приобретший известность во времена императора Коммода (180–192 гг. по P. X.). Будучи выходцем из Сицилии, он обратился в христианство из стоицизма и затем стал проповедовать в чужих землях. Путешествия заводили его в «Индию»³¹², где он нашел экземпляр Евангелия от Матфея, написанный еврейскими буквами, который оставил там апостол Варфоломей. Как бы ни относиться к этому рассказу, Евсевий передает его как предание (λέγεται) – «совершив много добрых дел, Пантен в конце концов стал первым главой школы в Александрии и стал разъяснять и письменно, и в живой беседе сокровища божественного учения» (Церковная история, V. 10, 4).

Несмотря на то что ни одно из его сочинений не сохранилось, нам известна его точка зрения на тот вопрос, который много обсуждался в древней Церкви; речь идет об авторстве Послания к Евреям. Согласно Евсевию, сообщающему мнение «блаженного пресвитера», который и есть Пантен, это труд апостола Павла, но тот предпочел сохранить анонимность:

Так как Господь, Апостол Всемогущего, был послан к иудеям, то Павел, посланный к язычникам, не стал по скромности называться апостолом евреев, из почтения к Господу, а также потому, что он написал к евреям в дополнение к своей деятельности, ибо он был проповедником и апостолом язычников(Церковная история, VI. 14, 4).

Мнение Пантена, которое приняли Климент Александрийский и Ориген, было попыткой примирения. Ведь существовало два типа corpus Paulinum: один включал Послание к Евреям, другой – нет.

Тит Флавий Климент, преемник Пантена, вероятно, был афинянином, из семьи язычников. Хорошо начитанный в греческой литературе и прекрасно разбираясь во всех существовавших тогда философских системах, он не нашел во всем этом ничего, что могло бы дать постоянное удовлетворение. Уже взрослым он воспринял христианство и в дальних странствиях на Запад и Восток искал самых мудрых учителей. Приехав в Александрию около 180 г. по P. X., он стал учеником Пантена. Плененный личностью своего учителя, которого он привык называть «блаженный пресвитер», Климент стал пресвитером в Александрийской церкви, помощником Пантена, а около 190 г. – его преемником во главе катехизической школы.

Климент продолжал трудиться в Александрии. Он обращал язычников и просвещал христиан до тех пор, пока гонение при императоре Септимии Севере в 202 г. не вынудило его бежать, чтобы никогда не вернуться. В 211 г. мы вновь встречаемся с Климентом, участвующим в переписке епископов Кесарии Каппадокийской и Антиохии. Примерно через пять лет христиане оплакивали его кончину³¹³.

Возглавляя катехизическую школу, Климент наложил на нее свой отпечаток, стараясь объединить библейское и эллинистическое мировоззрение своей глубокой и изысканной мыслью. Это был век гностицизма, и Климент соглашался с гностиками в том, чтобы держаться «гнозиса» – т.е. чтобы религиозное знание или просвещение были главным средством совершенствования христиан. Однако для него «гнозис» предполагал предание Церкви (παράδοσις).

Труды Климента показывают нам, как прекрасно он знал греческую и библейскую словесность. На каждой странице находим точные цитаты из самых разных книг. Согласно подсчетам Штелина, всего в трудах Климента процитировано 359 классических и других нехристианских источников, 70 книг библейской традиции (включая апокрифы), 36 патристических и новозаветных апокрифических сочинений, включая еретические³¹⁴. Общее число цитат достигает почти 8 тысяч, при этом более трети приходится на языческих авторов. Кроме того, статистика показывает, что он цитирует Новый Завет в два раза чаще Ветхого.

Климент 21 раз в разных сочетаниях пользуется словом «канон» («канон истины», «канон веры» и «церковный канон»), но не применяет его к собранию книг. В то же время он явно различает книги, которые имеют для него силу авторитета, от тех, которые этим авторитетом не обладают. Между ними располагается небольшая, колеблющаяся в числе группа.

В книгах Климента есть цитаты из всех книг Нового Завета за исключением Послания к Филимону, Послания Иакова, 2–го Петра и 2–го и 3–го Иоанна³¹⁵. Как можно ожидать, тип новозаветного текста, с которым знаком Климент, принадлежит древней александрийской группе³¹⁶. Отрывок из его утраченного сочинения Hypotyposes³¹⁷ показывает, что Климент признавал канон из четырех Евангелий, так как в этом фрагменте он утверждает, что вначале были написаны Евангелия с родословными Иисуса (от Матфея и от Луки), после них – от Марка и, наконец, от Иоанна, которое он называет «духовным Евангелием». Климент настаивает на том, что учение синоптиков согласуется с Иоанном. Необходимость это подчеркивать может означать, что канон из четырех Евангелий еще не получил всеобщего признания.

Климент знает и о существовании других евангелий. Согласно списку Штелина, он восемь раз обращается к Евангелию египтян, трижды – к Евангелию евреев и трижды – к Преданиям Матфия. Хотя в одном месте он, цитируя Евангелие евреев, применяет формулу «как написано» (γέγραπται), в другом месте он особо замечает, принижая его значимость, что это Евангелие создано гностиками. В другой раз он говорит: «В четырех традиционных Евангелиях нет таких слов [Иисуса к Саломее], они есть только в Евангелии египтян»³¹⁸.

В 1958 г. Мортон Смит (Morton Smith) нашел в монастыре Св. Саввы в Иудее часть письма, чье содержание выдавало, что оно адресовано Климентом некоему Феодору³¹⁹. Написано оно почерком, характерным для XVIII века, на нескольких пустых страницах в конце книги, напечатанной в 1646 г. Из письма следует, что Клименту были известны три версии Марка, (а) Первая – общеупотребительная, то, что Марк написал в Риме на основе проповеди Петра.(b) Позднее, после мученической кончины Петра, «Марк прибыл в Александрию, привезя с собой обе свои тетради и то, что от Петра. Из этого последнего он перенес в свою прежнюю книгу те вещи, которые подходили для того, чтобы продвигаться в познании. Так он создал более духовное Евангелие³²⁰, для употребления среди тех, кто был совершен». Еще позже, уже умирая, «он оставил свой труд церкви в Александрии, где его чрезвычайно бережно сохраняют. Его читают только тем, кто посвящен в великие мистерии». Ничего более неизвестно об этом «тайном Евангелии от Марка», кроме нескольких цитат, включенных в письмо Климента³²¹, (с) Чуть позже еретик Карпократ «был столь пленен неким пресвитером из Александрийской церкви, что принял от него копию тайного Евангелия, которое он истолковал согласно его кощунственному и плотскому учению и, сверх того, осквернил его, смешав непорочные и святые слова с совершенно бесстыдной ложью. Из этой смеси и выявляется ересь карпократиан» (см. выше, гл. IV. 1, 2).

Как и следовало ожидать, цитат из Павловых посланий у Климента меньше, чем из Евангелий, но не намного (около 1575 и 1375 соответственно). Что касается Послания к Евреям, он принимает теорию Пантена (см. выше), дополняя ее мыслью, что перевел его Лука.

Климент сознает, что всякое знание истины боговдохновенно, и выводит отсюда, что все писания, то есть все их части, параграфы, отдельные предложения, которые содержат нравственную или религиозную истину, тоже боговдохновенны. Он называет Орфея «богословом», о Платоне говорит, что он «исполнен божественного вдохновения». Даже эпикуреец Митродор произносил иногда слова, «божественно одухотворенные» (ένθέως)³²². Неудивительно, что он может цитировать как боговдохновенные отрывки из послания Климента Римского и Варнавы, Пастыря Ерма и Апокалипсиса Петра. Согласно Евсевию(Церковная история, VI. 14, 1), Гипотипосы Климента содержат краткий комментарий на все канонические Писания (πάσης της ένδιαθήκου γραφής, буквально: «все входящие в Завет Писания»), при этом не опущены и спорные книги – Послание Иуды и другие Соборные послания, а также Послание Варнавы³²³ и Апокалипсис Петра.

Кроме ссылок на слова Иисуса, записанные в канонических Евангелиях, Климент иногда пользуется и другими изречениями, приписываемыми Ему, которые называются аграфами (άγραφα, «незаписанные», то есть не зафиксированные в канонических Евангелиях). Вот три таких цитаты из первой книги его Стромат:«Оправданы будут менялы» (слова, которые современные ученые обычно признают подлинными); «Вы посетили брата вашего; вы посетили вашего Бога» и «Просите о большем, и меньшее прибавится вам»³²⁴.

Можно сказать, что Климент свободно пользовался незаписанным преданием и так же цитировал широкий круг христианских и языческих книг, а Писание, имеющее силу авторитета, составляли, по его мнению, четыре Евангелия, 14 Павловых посланий (включая Послание к Евреям), Деяния, 1–е Петра, 1–е Иоанна и Апокалипсис. Относительно других Соборных посланий Климент колебался. В целом же можно говорить о том, что его представление о Писании предполагало «открытый» канон³²⁵.

Среди доникейских писателей Восточной церкви величайшим был Ориген, и как богослов, и как выдающийся исследователь Библии. Он родился в Египте, в христианской семье, вероятно, около 185 г. Большую часть жизни провел в Александрии, где был учителем. Кроме того, он побывал в Антиохии, Афинах, Аравии, Эфесе и Риме, довольно долго жил в Кесарии Палестинской.

В 203 г., всего восемнадцати лет от роду, Ориген был представлен епископу Деметрию как возможный преемник Климента во главе катехизической школы. Двенадцать лет он успешно трудился на этом поприще. Учеников стало больше. Однако в 215 г., при жестоких гонениях императора Каракаллы на александрийских христиан, деятельность его была прервана, и он покинул город.

Ориген нашел убежище в Кесарии Палестинской и проповедовал там в церквах по просьбе епископов Иерусалима и Кесарии. Поскольку он был мирянином, епископ Деметрий счел это нарушением церковной дисциплины. Его отозвали в Александрию, где он снова возглавил школу.

В 230 г. Ориген предпринял путешествие в Грецию по церковным делам. По дороге он остановился в Кесарии, где был рукоположен во пресвитера все теми же дружественными епископами, которые приглашали его проповедовать еще тогда, когда он впервые побывал в этих местах. Когда Деметрий узнал об этом, он обиделся и, по возвращении Оригена, отстранил его от преподавания, а также отлучил от причастия в Александрийской церкви на том основании, что его неправильно рукоположили.

Ориген снова переехал в Кесарию, где открыл новую библейско–богословскую школу, которая вскоре затмила александрийскую. Здесь он продолжил свою литературную деятельность, почти ежедневно проповедуя, растолковывая смысл Писания. В 250 г., во время гонений Деция, его схватили, подвергли жестоким пыткам и приговорили к сожжению. Хотя перед самой казнью он был помилован императорским указом, в 253 или 254 г. он умер, возможно – вследствие перенесенных мучений.

Ориген был настоящим ученым–библеистом. Кроме эпохальной работы по текстологическому изучению Ветхого Завета (Гексаплы), известно, что он составил комментарий ко всем библейским книгам, причем комментарий состоял из трех частей. Во–первых, он написал краткие аннотации (схолии), вовторых, составил пространный и глубокий комментарий, в–третьих, проповедовал в собраниях. До нас дошла только малая часть его трудов, но и это целые тома. Не менее важна и та часть его наследия, которая связана с Новым Заветом (см. Приложение IV. 2). Изрядно попутешествовав, он получил возможность наблюдать церковные обычаи не только в Египте и Палестине, но и в Аравии, Малой Азии, Греции и Риме.

У Оригена мы находим деление новозаветных книг на две части: Евангелие (или Евангелия) и Апостол (или Апостолы), подобно тому, как бывало и до него. Однако теперь он объединяет их под общим названием «Новый Завет» и утверждает, что это – «божественные Писания», написанные евангелистами и апостолами, а они водимы тем же Духом, исходящим от того же самого Бога, Который открывался в Ветхом Завете (<_Origen/o_nachalah_>"О началах» 4, 11 и 16).

Свидетельство Оригена прямо и откровенно: нужно отличать Евангелия, бесспорно принимаемые всей Церковью, от евангелий еретических. В комментарии на Матфея, созданном незадолго до смерти (после 244 г.), он утверждал, что только Евангелия, написанные Матфеем, Марком, Лукой и Иоанном, «непререкаемы (αναντίρρητα) в Церкви Божьей под небесами»³²⁶. С другой стороны, среди евангелий, отвергаемых им как еретические, он называет Евангелие от Фомы, Матфия, Двенадцати апостолов, Василида и Евангелие египтян. Авторы этих евангелий, по его словам, «поспешно бросились писать, не имея благодати Святого Духа». Он признает, что читал эти евангелия для того, чтобы «мы не выглядели незнающими чего–либо ради тех, кто думает, что владеет некоторым знанием, потому что знакомы с ними. Но во всем этом мы ничего не принимаем сверх того, что приемлется Церковью, то есть только четыре Евангелия достойны признания» (Толкование па Луку, 1).

Тем не менее Ориген от случая к случаю то цитирует какое–нибудь евангелие, не входящее в список четырех, «принимаемых Церковью», то ссылается на них (иногда поощрительно).

Среди них Евангелие Петра и «Книга Иакова» (известная с XVI века под названием Протоевангелие Иакова). Он привлекает их в связи с тем, что братья Иисуса для него – это сыновья Иосифа от прежней жены (Коммент. на Матфея 10, 17). Неоднократно обращается он к Евангелию Евреев, иногда без комментариев (Коммент. на Иоанна 2, 12; Коммент. на Матфея 16, 12), а иногда с оценочным замечанием: «если кто может принять» (Толкование на Иеремию 15, 4; Коммент. на Матфея 15, 14).

Важно и то, что Ориген, как и Климент Александрийский, нередко пользуется незаписанными словами Иисуса, такими, как, например, хорошо известное и, возможно, подлинное изречение, «да будут оправданы менялы», называя его «заповедью» (Коммент. на Иоанна 19, 2; в Коммент. на Матфея 17, 31 он говорит: «согласно Писанию»). Есть и другое изречение: «просите о большем», к которому Ориген добавляет несколько слов от себя³²⁷. Цитирует он и заповедь блаженства: «Блажен, кто даже постится, чтобы накормить бедного» (Толкование на кн. Левит 10, 2), а также стих логии 82 из Евангелия от Фомы: «Кто около меня, тот вблизи огня» (Толкование на Иеремию 20, 3).

Свидетельства Оригена о Книге Деяний и Посланий (и Павловых и Соборных) разбросаны по разным книгам. Как и следовало ожидать, Деяния апостолов он приписывает Луке, автору третьего Евангелия. Ориген часто цитирует Послания Павла, включая даже короткое Послание к Филимону. Он часто пользуется формулой «Павел говорит» или «Павел сказал», иногда добавляя имена тех, к кому обращается апостол. Только о 2–м Послании к Тимофею Ориген замечает: «Некоторые осмеливались отвергнуть это Послание, но у них это не получилось»(Гомилия на Матфея 117)³²⁸.

В отрывке из пятой книги Комментариев па Иоанна (возможно, написанной во время путешествия на Восток в 230–231 гг.), которое цитирует Евсевий(Церковная история, VI. 25, 8), Ориген утверждает, что «Петр… оставил одно общепризнанное (όμολογουμένη) послание; может быть, было и второе, но это оспаривается (άμφιβάλλεται)». Здесь же он замечает, что Иоанн, написавший Евангелие и Апокалипсис, «оставил еще и Послание в несколько строк, и, возможно, было еще 2–е и 3–е, но не все считают их подлинными (ού πάντες φασι είναι γνησίους ταύτας)».

Что касается Послания к Евреям, то Ориген в общей сложности цитирует его более 200 раз, и в большинстве случаев он вполне согласен с авторством Павла. Однако к концу жизни (после 245 г.), в одном фрагменте из Проповедей на Послание к Евреям, дошедшем до нас, где он рассуждает как исследователь, свободно принимает, что традиция приписывать авторство Павлу совершенно произвольна. Он говорит со всей ответственностью, что существуют проблемы, касающиеся литературной формы и стиля, а потому лучше думать, что, хотя Послание содержит мысли (νοήματα) Павла, оно написано кем–то другим, возможно, Лукой или Климентом Римским³²⁹.

Хотя Послание Иакова Ориген цитирует несколько раз, в своем Комментарии на Иоанна (19, 61) он называет его «Посланием Иакова, которое имеется в обращении», имея в виду, что некоторые сомневаются в его достоверности. Кроме того, заметно, что в Комментарии на Матфея, когда Ориген говорит о братьях Иисуса (2, 17), он упоминает Иакова, но ничего не говорит об его Послании. Что касается Послания Иуды, то в том же Комментарии на Матфея(10, 17) Ориген пишет: «Иуда, написавший послание, хотя и в несколько строк, наполнил его целительными словами божественной благодати. В приветствии он сказал так: «Иуда, раб Иисуса Христа и брат Иакова».

Из сказанного следует, что Ориген не сомневался в большинстве новозаветных книг. Исключение составляют Послание Иакова, 2–е Петра и 2–е и 3–е Иоанна. Он не цитирует и не упоминает 2–е Петра и два малых послания Иоанна ни в одном из дошедших до нас трудов на греческом языке.

Иначе обстоит дело в его Проповедях на Иисуса Навина (написанных около 240 г.), которые, к сожалению, сохранились только в латинском переводе, сделанном, по–видимому, Руфином (345–410 гг. по P. X.). Здесь он в александрийской риторической манере перечисляет авторов всего Нового Завета. Описав падение иерихонских стен, он пишет:

Так же и Господь наш Иисус Христос… послал своих апостолов, подобно священникам, несшим трубы. Первой зазвучала священническая труба Матфея в его Евангелии. Затем Марк, Лука и Иоанн вострубили в свои священнические горны. Две трубы Петра звучат в двух его посланиях³³⁰; так же Иаков и Иуда. Но это еще не все, и Иоанн вступает со своими трубами через послания [и Апокалипсис]³³¹; затем Лука, описывая деяния апостолов. Позднее всех заявил о себе тот, кто сказал: «Я думаю, что Бог поставил нас апостолами в конце всего» (1Кор.4:9). Прогремев четырнадцатью трубами своих посланий, он разрушил стены Иерихона до основания, то есть все средства идолопоклонства и философские догмы

(Проповеди на Ис.Нав. 7, 1).

Как отнестись к свидетельству, представленному в этой проповеди, где Оригенкак будто упоминает все³³² книги Нового Завета? Не исключено, что Руфин изменил слова Оригена так, что они стали отражать более поздний (IV века) взгляд на состав канона. Но, как указывал Гарнак³³³, расположение Деяний в списке говорит не в пользу такого предположения. Можно предположить, что различия связаны с целями Оригена и особенностями его аудитории. В контексте проповеди Ориген перечисляет писания, которые не приобрели всеобщего признания, но могли использоваться для научения верных; в более специальных дискуссиях он, как правило, различает две разновидности книг.

Так или иначе, список этот представляет интерес для истории канона. Во–первых, в нем помещены вместе, без упоминания других книг и без какого–либо различения, такие книги, которые в 325 г. Евсевий бы назвал «омолегумена» и «антилегомена» (см. с. 201)³³⁴, а Афанасий в 367 г. перечислил бы их как составляющие Новый Завет (см. с. 208–209). Во–вторых, обращает на себя внимание порядок следования книг. Здесь три группы: Евангелия; Соборные послания с Апокалипсисом и Деяниями; Послания Павла. Такое расположение Апокалипсиса (если только Ориген включил его в список) и Деяний встречается еще (только) в Кларомонтанском списке (см. Приложение IV. 4), который также составлен на Востоке.

За всю свою исследовательскую деятельность Ориген проанализировал и процитировал множество книг, если они в каком–либо отношении были полезны для той проблемы, которая его занимала. Он обращается, например, к некоторым писаниям, чьих авторов сейчас принято называть мужами апостольскими. Четырежды он цитирует 1–е Послание Климента Римского, трижды – Послание Варнавы, один раз называя его «соборным Посланием Варнавы» (τη Βαρνάβα καθολική επιστολή, Contra Celsum 1, 63). Он много раз ссылается на ПастыряЕрма и однажды, уже в последние годы, характеризует его как «труд, который кажется мне очень полезным, и, я думаю, он боговдохновенный» (Коммент. на Рим. 10, 31, написан в 244–246 гг.).

Ориген решительно отвергает подлинность книги под названием Проповедь Петра (Κήρυγμα Πέτρου), говоря, что «эту книгу не включили в число церковных, потому что мы можем показать, что она не сочинена ни Петром, ни другим человеком, исполненным Духа Святого» (Предисловие к Deprincip. 8). Упоминая эту же книгу, которую цитировал Гераклеон, по другому поводу(Коммент. на Иоанна 13,17), он задается вопросом, подлинная (γνήσιον) она, подложная (νόθον) или в ней есть и то и другое (μικτόν). Ориген специально не разъясняет, какой смысл он вкладывает в последний термин, но можно предположить, что он прилагает его к книгам, которые, невзирая на их общий апокрифический характер, содержат в себе и элементы общецерковного значения.

Трудно кратко подытожить взгляды на канон, которые принадлежали такому плодовитому и широко мыслящему уму. Определенно можно сказать, что Ориген считал закрытым канон четырех Евангелий. Он признает 14 Посланий Павла, Деяния, 1–е Петра, 1–е Иоанна, Послание Иуды и Апокалипсис, оставляя дискуссионным вопрос о включении в канон Послания Иакова, 2–го Петра и 2–го и 3–го Иоанна. В разное время Ориген, как до него Климент, считает христианским свидетельством любой документ, который он находит убедительным и притягательным. Иногда он даже называет такие писания «боговдохновенными»³³⁵.

Можно проследить определенную эволюцию его взглядов, по крайней мере в том, как он их выражал. Преподавая в александрийской школе, он готов использовать неканонические тексты, а позже, в контексте толкований на Библию, которые появились в Кесарии, становится осторожней и осмотрительнее. Это особенно заметно на примере Пастыря Ерма. Процесс канонизации, представленный Оригеном, развивался путем отбора – из довольно большого числа кандидатур в канон включалось не все.

Христианство возникло на Востоке, но вскоре проникло на Запад. В Книге Деяний говорится, что первым человеком, обращенным в новую веру на европейской земле, была Лидия, женщина из города Фиатиры в Малой Азии. В то время она торговала багряницей в Филиппах, в Македонии (Деян.16:14). Другие части Балканского полуострова были евангелизированы во время второго миссионерского путешествия апостола Павла, когда Лидия и обратилась; позднее он предпринял путешествие в Иллирик (Рим.15:19) – современную Югославию. Одновременно с этим другие, неназванные люди принесли Благую весть в Рим. Возможно, это произошло тогда, когда некие иудеи, жившие в Риме, возвратились из Иерусалима уже как иудеохристиане, обращенные проповедью Петра в день первой Пятидесятницы (Деян.2:10). Так вполне могло быть, потому что ко времени, когда Павла доставили в Рим, на суд кесаря, там уже было довольно много христиан. В Деяниях сообщается о том, как группы христиан приходили из города в 60 километрах от Рима, чтобы встречать его на Аппиевой площади у трех таверн – перевалочных пунктов Аппиевой дороги (Деян.28:15). К 70 г. число христиан в метрополии привлекло внимание императора Нерона, и Тацит (Анналы 15, 44) говорит о них как об «огромном множестве» (multitudo ingens) претерпевших гонения. К середине II века христианская церковь прочно утвердилась в Риме. Ее форпосты появились даже на западе, в Галлии, а также на другом берегу Средиземного моря, в Северной Африке. Нам теперь необходимо проследить употребление Нового Завета в этих трех географических регионах.

Из ранних христианских апологетов – то есть тех, кто вызывался защищать христианство от нападок, – одним из самых выдающихся был Иустин Мученик. Он родился в начале II века в Палестине, в Сихеме, самарийском городе, который был разрушен около 70 г. по P. X., а впоследствии отстроен и заселен римлянами и греками.

Перебрав несколько философских доктрин, Иустин обратился в христианскую веру около 130 г. Вскоре он стал христианским учителем в Эфесе, где вступил в полемику с иудеем по имени Трифон (ок. 135 г.). Через несколько лет он перебрался в Рим и основал там христианскую школу. Ему сурово противодействовал философ–киник Крискен, чья враждебность побудила его написать «Апологию» (απολογία), или аргументированное сочинение в защиту христианской веры. Она появилась около 150 г. в форме прошения, адресованного императору Антонину Пию. Через некоторое время он опубликовал Диалог с Трифоном Иудеем³³⁶. Более сжатая, так называемая «Вторая Апология», адресована сенату, вероятно, после того, как императором стал Марк Аврелий (161 г. по P. X.).

В Первой Апологии Иустин стремится защитить христиан от всевозможных обвинений; затем (гл. 13–67) он переходит к обоснованию христианства, подробно излагая его учение и богослужение, а также основания для него в истории и аргументы в его пользу. Вторая Апология главным образом показывает несостоятельность конкретных обвинений против христиан и защищает превосходство христианского нравственного учения над языческими. По мнению Иустина, если философ провозглашал то, что соответствует христианскому учению, этим он обязан соучастию в «семенном Логосе» (λόγος σπερματικός).

Иустин был самым плодовитым христианским писателем своего времени; его Диалог с Трифоном, написанный около 160 г. и насчитывающий 142 главы, был, возможно, самым объемистым сочинением церковного христианского писателя³³⁷. Иустин подчеркивает, что Ветхий Завет и его предписания преходящи, и цитирует пророков, доказывая, что истина христианства существовала прежде Христа. Анализ многочисленных цитат из Ветхого Завета показывает, что Иустин отдает предпочтение тем местам, где сказано об отвержении Израиля и избрании язычников.

Обратимся теперь к тому, что знал Иустин о Новом Завете. О нем он говорит как о «Воспоминаниях апостолов», используя то же слово, что и Ксенофонт – «Воспоминания о Сократе» (Απομνημονεύματα Σωκράτους)³³⁸. «Эти «Воспоминания», – сообщает Иустин своим нехристианским читателям, – были названы Евангелиями». (1 Апол 46, 3). Восемь раз он называет их «Воспоминаниями апостолов», четырежды – просто «Воспоминаниями». Один раз он употребляет выражение «Воспоминания, составленные апостолами Христа и теми, кто последовал за ними» (Диал 103, 8). В последнем случае он цитирует Луку. И еще один раз, когда он цитирует места из Марка, где говорится об имени, которое Иисус дал Петру, и о прозвище Иакова и Иоанна «Воанергес», он называет это Евангелие «его (Петра) воспоминания» (Диал 106, 4). Это – несомненный след предания, рассказанного Папием, о том, что Марк записал слова Петра.

Иустин сообщает нам об этих воспоминаниях то, что показывает, как они важны для древней церкви. Описывая воскресное богослужение, он говорит, что «там читают Воспоминания апостолов или писания пророков столько, сколько позволяет время. Потом чтец останавливается, а предстоятель произносит наставление и призывает подражать этим благим вещам, а мы все встаем и молимся» (1 Апол 67, 3–5). Отсюда ясно, что «Воспоминания» читались вперемежку с ветхозаветными пророками, причем он помещает их даже не на тот же уровень, а выше.

Некоторые примеры того, как цитирует Иустин в «Воспоминаниях», позволят продемонстрировать такое положение. В Диалоге (106, 4) он говорит, что Моисей уже писал о рождении Иисуса в словах: «Звезда взойдет от Иакова и вождь из Израиля» (Числ. 24:17), и соответственно, «когда взошла звезда на небе во время его [Иисуса] рождения, – как написано в Воспоминаниях его апостолов, – волхвы из Аравии увидели в этом знамение и пришли, и поклонились ему» (ср. Мф.2:1 и далее). Когда Иустин цитирует (Диал 103, 8) Евангелие от Луки (который не был апостолом), он так вводит слова евангелиста: «В Воспоминаниях, которые, как я уже сказал, были составлены апостолами и их последователями [записано], что пот его был как капли крови, когда он [Иисус] молился, говоря: «Если можно, да минует меня чаша сия» (Лк.22:42,44).

В других местах Иустин пользуется обычной формулой, предваряющей цитаты, – «как написано».

В Евангелии написано (γέγραπται), что он сказал: «Все предано мне Отцом Моим» и «никто не знает Отца, кроме Сына; и Сына никто, кроме Отца, и кому Сын хочет открыть» (Диал 100, 1).

В других примерах – их больше всего – Иустин обходится формулой, которая отсылает к написанным «Воспоминаниям» или Евангелию и просто вводит слова Христа фразой «так сказал Христос», или «учил», или «призвал», то есть слова Христа сами служат себе обоснованием. В этих случаях его цитаты часто выглядят как согласование Матфея и Луки или как согласование Марка с другим синоптическим Евангелием³³⁹.

Немногие свидетельства о том, что Иустин знал и использовал Евангелие от Иоанна, – и слишком общие, и слишком частные. Свидетельство общего характера включает учение Иустина о Логосе, которое предположительно получено или от Иоанна, или от Филона, может быть, через платоников. Между двумя учениями о Логосе есть заметная разница, причем отличает их воплощение. Поскольку о предсуществовании Христа нигде в синоптических Евангелиях не говорится, надо полагать, что именно в четвертом Евангелии Иустин нашел идею, выраженную в таких словах: «Христос есть первородный всей твари, будучи Логосом, которому причастны все роды. Так нас научили» (1 Апол 46, 2; ср. Иоанн 1:1 и 9).

Другая, явно Иоаннова, идея выражена так:

Я уже показал, что Он – единственный, Кого родил Отец вселенной, родил особым образом, как Слово (Логос) и Силу, и Кто стал впоследствии Человеком через Деву, как учат нас Воспоминания (Диал 105, 1).

О девственном рождении можно узнать из Воспоминаний Матфея и Луки, но представление о Христе как единородном Сыне заимствовано, по–видимому, из четвертого Евангелия³⁴⁰.

Помимо этих общих свидетельств есть и вполне ясная цитата, которая, вероятно, восходит к четвертому Евангелию (3:3,5): «Христос также сказал: «Пока не родишься снова (άναγεννηθήτε), не войдешь в Царство Небесное» (1 Апол 61, 4).³⁴¹

Вдобавок к отголоскам и цитатам из «Воспоминаний апостолов» Иустин пользуется посторонними преданиями о жизни Иисуса, возможно – устными. Вероятно, вам уже бросилось в глаза, что, цитируя ; что во время распятия насмешники, стоявшие рядом, не только качали головой и шевелили губами (1 Апол 38, 8), но и кривили носом(Диал 101, 3) и кричали: «Пусть тот, кто воскрешал мертвых, спасет сам себя» (1Апол 38, 8).

Вдобавок к дюжине подобных примеров³⁴² Иустин цитирует еще два неканонических изречения (аграфа). Первое: «Господь наш Иисус Христос сказал: «В чем застану вас, в том и судить вас буду» (Диал 47, 5), – другие Отцы приписывают Иезекиилю или другому пророку³⁴³. Второе выглядит так: «Будут расколы и ереси» (Диал 35, 3), что можно обнаружить еще и в сирийской Дидаскалии 6, 5.

Кроме Евангелий единственная книга Нового Завета, которую Иустин называет, – Апокалипсис. Правда, он его не цитирует, а только указывает на него, утверждая, что в Церкви есть пророческая сила:

Более того, один из нас, человек именем Иоанн, один из апостолов Христовых, пророчествовал в откровении, данном ему, что те, кто поверил нашему Христу, проведут тысячу лет в Иерусалиме; сразу после того настанет общее или, иначе говоря, вечное воскресение и суд для всех (Диал 71, 4).

Хотя Иустин нигде прямо не цитирует Послания Павла, его полемика с Маркионом должна означать, что он был знаком по крайней мере с некоторыми из них. Некоторые специфически Павловы выражения и поучения показывают, что апостол язычников помогал сформироваться его вере и языку³⁴⁴.

Подводя итог тому, что мы сказали об учении Иустина, можно констатировать, что ветхозаветных пророков он признавал авторитетами самих по себе; Евангелия же – постольку, поскольку это свидетельства о жизни и учении Иисуса. Синоптиками он пользуется намного чаще, чем четвертым Евангелием. Привлекает он и различные предания о жизни Иисуса, которые были частью апокрифических евангелий. Это похоже на то, как к цитатам из Ветхого Завета он добавляет отрывки из Мидрашей. И там и здесь он не придает им силы, сопоставимой с авторитетом «Воспоминаний», которые читают в собраниях в День Господень во время богослужений. Иустин не обращается к авторитету апостола Павла, но Апокалипсис Иоанна считает и апостольским писанием, и пророчеством.

Неутомимый Ипполит, епископ Римский (ум. 235), был плодовитым писателем. По разнообразию интересов и числу трудов (но не по их глубине и самостоятельности) его можно сравнить с Оригеном. Последователи воздвигли в его честь, возможно – на месте погребения, знаменитую мраморную статую, которая была найдена в 1551 г. при раскопках на виа Тибуртина³⁴⁵. Голова и верхняя часть тела не сохранились, но мраморное седалище оказалось очень важной находкой, поскольку на его спинке выгравирован список его трудов, включая таблицу пасхалии.

О начале жизни Ипполита, родившегося около 170 г., известно очень мало. Согласно Фотию (Библиотека, 121), Ипполит был учеником Иринея. В первые десятилетия III века он обрел солидную репутацию в Римской церкви. КогдаОриген посетил христианскую общину Рима около 212 г., он слышал в одной из церквей проповедь Ипполита «В похвалу Господа нашего и Спасителя»³⁴⁶.

Впоследствии Ипполит поссорился с папой Каллистом (217–222) из–за церковной дисциплины и с несколькими своими приверженцами отделился от Церкви. Небольшой, но очень влиятельный круг избрал его римским епископом. Так он стал первым антипапой. Под конец жизни, однако, Ипполит примирился с Церковью. Он умер как мученик и причислен к святым.

Литературная деятельность Ипполита занимает период с 200 по 235 г. Он был последним христианским писателем Рима, который пользовался греческим языком. Написал он более 40 трудов, включая толкования на Библию, полемические и вероучительные сочинения, труды по церковному праву, проповеди и хроники.

Что касается канона Нового Завета, то мы застаем Ипполита в полемике с римским христианином по имени Гай о том, принадлежит ли Апокалипсис апостолу Иоанну (см. с. 105–106, выше). Ради этого Ипполит написал «О Евангелии от Иоанна и Апокалипсисе»; этот заголовок есть в списке на мраморном стуле. Согласно сирийцу Ебедиесу (Cat. libr. отп. eccl. 7), который читал эту книгу и называл ее «Апология Апокалипсиса и Евангелия от Иоанна, апостола и евангелиста», он, по–видимому, нападал на алогов, которые отрицали учение о Логосе.

Хотя он и не приводит никакого списка новозаветных книг (если только, как думают некоторые, Мураториев канон – не латинский перевод какого–то его труда), из его писаний, если прочитать их внимательно, можно почерпнуть немало сведений об объеме Нового Завета, принятого в Риме. Он признает Писанием четыре Евангелия и принимает 13 посланий Павла, исключая Послание к Евреям. Принимает он и Деяния, и три Соборных послания: 1–е Петра и 1–е и 2–е Иоанна. Все это вкупе со страстной защитой Откровения св. Иоанна доводит общее число книг до 22. Хотя он не отнес Послание к Евреям к Писанию, он часто его цитирует, особенно в Комментарии на Даниила³⁴⁷.Новозаветные тексты он предваряет формулой: «Господь говорит», «Апостол говорит» (ό κύριος λέγει, ό απόστολος λέγει) или именем автора. Он придает равный авторитет Ветхому и Новому Заветам, так как, обращаясь к свидетельству всего Писания (πάσα γραφή), перечисляет следующие части: пророки, Господь и апостолы (Комм, на Дан 4, 49). Выражение «апостолы» показывает, что, по мнению Ипполита, послания образуют целостное собрание, как и Евангелия.

Ипполит был знаком с многочисленными христианскими писаниями I и II века и от случая к случаю цитирует Пастыря Ерма, Дидахе, Послание Варнавы, Апокалипсис Петра, Деяния Петра и Деяния Павла. Хорошо видно, что все эти книги не обладают в его глазах той же значимостью, что Евангелия или Апокалипсис. Он – первый христианский писатель, знающий 2–е Послание Петра, но не как Писание. Должно быть, он знал, хотя бы поверхностно, Послания Иакова и Иуды, поскольку в одном месте он перекликается с начальным стихом: «Как свидетельствует слово Иуды – первое письмо двенадцати коленам, «рассеянным по миру»³⁴⁸.

С Ипполитом закрывается занавес за грекоязычным христианством в Риме. Расставаясь с ним, как с вехой в формировании новозаветного канона в первой трети III века, стоит отметить, что, описывая конец света, он говорит: «Общее богослужение упразднится, пение прекратится, Писания не будет слышно»(Contra Noetum, 9), косвенно указывая на то, какое место в сознании христиан должно было заполнить публичное чтение апостольских писаний.

Миссионеры, основавшие церковь в Лионе, откуда христианская вера постепенно распространилась в другие районы Галлии, пришли туда из Малой Азии. Многие члены Лионской церкви носили греческие имена. Ириней (Ειρηναίος «Мирный»), происходивший из Малой Азии и представлявший восточную традицию, был живым связующим звеном между Азией и Галлией. Более того, церковь в Лионе пользовалась греческим языком, хотя родным языком почти всего населения был кельтский диалект.

Ранним летом 177 г. по Р.Х. жителей Лиона охватила ненависть к христианам³⁴⁹. Сначала им запретили появляться в банях и на рынках, потом – во всех общественных местах. Наконец, когда управляющий провинцией был далеко от города, на улицы вышла толпа; христиан оскорбляли, били, побивали камнями. После его возвращения над христианами был учинен публичный суд.

На суд привели и других христиан, которых травили собаками, изгоняя из соседнего города Вьена. Всех страшно пытали, чтобы сломить их и принудить к отречению. Одной из жертв допроса был епископ Пофин, девяностолетний старец, уже очень слабый. В конце концов управитель приказал обезглавить всех римских граждан, а остальных бросить диким зверям.

Когда гнев толпы улегся и христианская жизнь возобновилась, выжившие написали письмо своим церквам–матерям в Малой Азии. Ириней, видимо, отсутствовал во время бед, но, по всей вероятности, участвовал в составлении письма. В любом случае нам надо благодарить Евсевия за то, что он поместил копию письма в свою Церковную историю (V. 1, 1–2, 8).

Послание церкви Лиона и Вьена знаменательно разнообразием и точностью ссылок на новозаветные тексты. Мы находим здесь отголоски фраз, явно заимствованных из Деян, Рим, Флп.1 и 2Тим.1 Пет.и Евр.Более того, в нем представлено (V. 1, 15) изречение Господа, которое мы знаем только по Евангелию от Иоанна («Настанет время, когда всякий, кто убивает вас, будет думать, что служит тем Богу», Ин.16:2). Есть там даже одна прямая цитата, поданная как выдержка «из Писания (γραφή)» (V. 1, 58). Эта цитата, свободная по форме, взята из Апокалипсиса («Неправедный пусть еще делает неправду, праведный да творит правду», Откр.22:11).

Трудно сделать однозначный вывод о том, какой авторитет приписывали авторы Новому Завету, но можно вполне точно определить, какую роль он играл в благочестии и богословской мысли лионских и вьенских христиан³⁵⁰.

О жизни Иринея известно относительно немного. Еще мальчиком, как он сам восторженно подчеркивает, он слушал проповеди великого епископа и мученикаПоликарпа Смирнского, в котором видели ученика самих апостолов. Здесь он узнал, по его словам, «подлинное и неизменное благовествование», которому остался верен в течение всей своей жизни. Возможно, он даже сопровождал Поликарпа в Рим, когда шел спор о праздновании Пасхи (154 г. по P. X.). Позже он отправился проповедовать в Южную Галлию и стал пресвитером в Лионе.

Гонение достигло апогея, когда Ириней отсутствовал. По–видимому, галльские церкви послали его в Рим, поговорить с папой Елевферием, возможно – в связи с монтанистскими спорами. Очевидно, в Риме он оставался недолго; вскоре после окончания гонений мы вновь видим его в Лионе преемником епископа Пофина (178 г.). Нам неизвестно, где и как он умер. Иероним и другие утверждают, что он принял мученическую смерть во время гонений императора Септимия Севера (202 г. по P. X.), но в подлинности этого предания уверенности нет.

Короче говоря, Иринея мы знаем практически только по его писаниям, из которых до нас дошли далеко не все. Его главный труд Опровержение и отвержение лжеименного знания (гнозиса) (или сокращенно Против ересей)сохранился только во фрагментах на языке оригинала, греческом, а полностью – в латинском переводе. Другой труд, Разъяснение апостольского учения, стал доступным нам только в начале этого столетия, когда был открыт армянский перевод. По этим двум источникам мы можем оценить роль Иринея, первого из великих церковных богословов, апологета православия в борьбе с гностической ересью и связующего звена между Восточной и Западной церквами.

Ириней первым из Отцов использовал весь Новый Завет без изъятий. Мужи апостольские отражали устное предание; апологеты (такие, как Иустин и Афинагор) удовлетворялись цитированием ветхозаветных пророков и слов Господа из Евангелий, чтобы подтвердить божественность Откровения; Ириней же в противоположность гностикам, противопоставлявшим их друг другу, показывает единство Ветхого и Нового Заветов. В отличие от предшественников, Новый Завет он цитирует чаще, чем Ветхий. В своем труде Adversus Haereses (Против ересей) он приводит 1075 фрагментов из почти всех книг Нового Завета: 626 из Евангелий, 54 из Деяний, 280 из Посланий Павла (за исключением Филимона), 15 из соборных посланий (кроме 2–го Петра, 3–го Иоанна и Иуды) и 29 из Апокалипсиса³⁵¹.

Согласно Иринею, одно и то же благовествование было возвещено и передавалось устно, а потом было записано и бережно сохранено во всех апостольских церквах через непрерывное преемство епископов и пресвитеров. Неустойчивым и противоречивым мнениям еретиков он противопоставляет неизменную веру кафолической Церкви, основанной на Писании и предании, которую удерживает в единстве епископат (Против ересей III. 1, I)³⁵².

В противоположность гностикам, сочинившим множество новых евангелий, Церковь ко времени Иринея признавала только четыре, или даже, как он сам говорит, единственное Евангелие в четырех формах (τό εύαγγέλιον τετράμορφον).

Выбор и число их окончательны:

Невозможно, чтобы Евангелий было больше или меньше, чем сколько их есть сейчас, как есть четыре стороны света и четыре главных ветра… Четыре живых существа [из .³⁵³

Итак, для Иринея канон Евангелия закрыт, а его текст священен. Канон же апостольских писаний еще не закрыт. Когда он обращается к их названиям или к вопросу о принадлежности Павлу двенадцати посланий, ему не приходит в голову пользоваться теми же аргументами, что и в случае с Евангелиями.

После Поликарпа, когда писатели Малой Азии пренебрегали апостолом Павлом, считая, что его послания скомпрометировали еретики, Ириней это изменил. Вместо того чтобы отдать Павла еретикам, он решил показать, что правильное толкование его посланий подтверждает учение Церкви.

Не только Евангелия в качестве Св. Писания присоединяются к Ветхому Завету. Один раз (III. 12, 12) Ириней перечисляет Послания Павла наряду с Евангелием от Луки как Писание и подчеркнуто применяет (III. 12, 9) к Деяниям термин «Писание». Тогда неудивительно, что в I. 3, 6 он располагает «писания евангелистов и апостолов» в одном ряду с «законом и пророками». Он никогда не цитирует Павла после формулы «как написано», но это ни о чем не говорит, поскольку применительно к новозаветным писаниям он пользуется очень неофициальным оборотом «Иоанн говорит…», «Павел учит…». Евангелисты только дважды цитируются после слов «как написано» (II. 22, 3 и 30, 2).

Вместе с тем Ириней называет Писанием еще и два апокалипсиса, Откровение св. Иоанна и Пастырь Ерма³⁵⁴.

Словом, в трудах Иринея мы обнаруживаем свидетельство, что к 180 г. в Южной Франции был известен канон из трех частей, включавший, вероятно, 22 книги. Общее число будет колебаться в зависимости от того, включать или не включать в канон Послание к Филимону (скорее всего, да) и Ерма (что менее вероятно). Важнее, чем вопрос о точном числе, то, что у Иринея уже четко определено собрание апостольских книг, которому он придавал равное с Ветхим Заветом значение. Его принцип каноничности двояк: во–первых, апостольское происхождение писаний, во–вторых, соответствие преданию, сохраняемому в Церкви.

Акты, написанные просто и на удивление трезво, – самый древний документ в истории Латинской церкви. Собственно, это – относительно краткий отчет о суде над семью мужчинами и пятью женщинами из местечка Сцилий в Нумидии (современный Тунис), который проходил в здании карфагенского сената 17 июля 180 г. Открыто исповедав свою веру, они отказались принести жертвы богам и поклясться «гением» римского императора. За это их приговорили к казни и вскоре обезглавили.

Латинский рассказ об их мученичестве содержит интересный отрывок, имеющий отношение к употреблению христианских книг. Во время суда проконсул Сатурнин задает среди прочих такой вопрос: «Что у тебя в сумке (capsa)?»Сперат ответил: «Книги (libri) и Послания Павла, честного человека (vir Justus)».

Возникает вопрос, почему этих христиан спросили о сумке? Может быть, они особенно бережно относились к ее содержимому? А может, судья хотел получить улику, показывающую, что обвиняемые – христиане и в момент ареста располагали запрещенными книгами?

В любом случае знаменательно то, что у обвиняемых в сумке были Послания Павла наряду с «книгами», или (поскольку в латыни нет определенного артикля, а тогда не было и различения между строчными и прописными буквами) «этими Книгами»³⁵⁵. Таким образом, здесь такое слово («Писание») особо применено к Посланиям Павла. Упомянутые книги вряд ли могли быть чем–то иным, нежели частями Ветхого Завета и Евангелия или, если кто–то считает маловероятным, что там были ветхозаветные книги, – только Евангелия. Послания Павла представляли собой естественное дополнение к Евангелиям и Ветхому Завету, что, по крайней мере, объясняет, почему они содержались как священные книги в особом хранилище.

Такое толкование ответа поддерживает несколько расширенный рассказ, помещенный в современном латинскому тексту греческом переводе. Переводчик – в более выигрышном положении, в греческом языке артикль есть, ему проще адекватно передать это значение. В греческой редакции сказано, что на вопрос проконсула Сперат ответил: «Обычные наши книги и послания Павла, достойного человека, которые тоже к ним относятся» (αί καθ» ημάς βίβλοι και ai προς έπι τούτους έπιστολαι Παύλου του όσιου ανδρός)³⁵⁶. Таким образом, переводчик не отделяет Павловы послания от «Книг», а связывает их воедино.

Поскольку маловероятно, чтобы сцилийские христиане, явно малокультурные плебеи, могли читать по–гречески, нам приходится заключить, что они располагали латинской версией по крайней мере Посланий Павла. А если Послания Павла в латинском переводе имели хождение в 180 г. по P. X., то остается мало сомнений в том, что существовала и латинская версия Евангелий.

Тертуллиан, как однажды заметил T. R. Glover, был «первым гениальным латинянином, который стал последователем Иисуса Христа и передал его учение на родном для этого народа языке»³⁵⁷. Оценивая вклад Тертуллиана в развитие новозаветного канона, мы должны учитывать не только тот объем книг Нового Завета, который он принимал, но и его роль в борьбе с каноном, который составил Маркион.

Тертуллиан родился в Карфагене в семье язычников в середине II века. Он получил хорошее образование (литература, право, риторика), хорошо знал греческий язык, стал профессиональным юристом и, переехав в Рим, приобрел репутацию хорошего адвоката. После обращения в христианство в 195 г. он вернулся в Карфаген, где пылко проповедовал свою новую веру. Через несколько лет (ок. 205 г.), «разочарованный завистливостью и распущенностью римских клириков», как писал о нем Иероним³⁵⁸, он присоединился к монтанистам и стал их лидером в Африке.

Тертуллиан был самым плодовитым из латинских Отцов доникейского времени. Все его труды, а они затрагивают обширный круг тем, отмечены ярким отпечатком его личности. Выражая свои мысли ярким и витиеватым стилем, он смело внедрял в латынь новые слова³⁵⁹. Некоторые были восприняты следующими богословами и остались в лексиконе христианской догматики. Одним из терминов, который он употреблял с подчеркнутой решительностью, был термин «правило веры» (rйgula fidei). Он означает основания церковной веры, устно переданной церквам апостолами и передаваемой из поколения в поколение как крещальный символ веры³⁶⁰. В трех своих сочиненияхТертуллиан раскрывает содержание этого «правила». Иногда он приводит в сжатом виде Апостольский символ веры (De praes. haer. 13); иногда перефразирует и детализирует некоторые его положения, но ничего не добавляет(De virg. vel. I; Adv. Prax. 2). Другими словами, для Тертуллиана rйgula fidei–незабываемая вера христиан, основанная на Писании и наиболее сжато выраженная в крещальном символе, то есть то, что мы знаем как Апостольский символ веры.

Новый Завет, принимаемый Тертуллианом, практически не отличается от того, которым пользовались прежде. Его прибавление в том, что он придал авторитету канона юридический характер. Из всех латинских эквивалентов греческого слова «Библия» (βιβλία), которыми пользовался Тертуллиан и другие латинские авторы на Западе, самыми важными и содержательными были слова Instrumentum и Testamentum³⁶¹. Оба термина использовались в римском праве. Один означал письменный контракт или соглашение (иногда – официальный документ), другой – последнюю волю или завещание. Тертуллиан, который применял к Писанию оба термина, по–видимому, предпочитал Instrumentum; он протестовал против попытки Маркиона ввести двух богов, «своего для каждого Instrumentum или Testamentum, как его чаще всего называют» (Adv. Marc. 4, 1). Четыре Евангелия – это Instrumentum evangelicum, а их авторы, по его убеждению, или апостолы, или их спутники и ученики (там же, 4, 2).

Разоблачая Маркиона, Тертуллиан упрекает его в том, что тот не принимает Деяний апостолов, лишая себя сведений о деятельности апостола Павла (Adv. Marc. 5, 1). Затем он, одно за другим, защищает каждое послание Павла (там же, 5, 2–21), удивляясь тому, что Маркион отверг два Послания к Тимофею и одно к Титу: «Его целью было, я думаю, распространить свои вставки даже на некоторые послания [Павла]» (там же, 5, 21)³⁶².

В другом сочинении Тертуллиан цитирует отрывок из Послания к Евреям (6:4–8), которое он приписывает Варнаве, «человеку, которого Бог удостоил большой чести, так как Павел поставил его следующим после себя» (De pudic. 20). Из 1–го Послания Иоанна он приводит 4:1–3 и вдается в пространное рассуждение об антихристе (Adv. Marc. 5, 16). Еще он цитирует несколько отрывков из 1–го Петра, хотя прямо и не называет послание (Scorp. 12). К Посланию Иуды (стих 14) Тертуллиан обращается как к свидетельству об авторитете Еноха (De cultu fem. 1, 3). Несколько раз он упоминает Апокалипсис Иоанна, чтобы доказать, что для него нет никакого другого Апокалипсиса (Adv. Marc. 4, 5; De fuga 1, De pudic.20).

Мнение Тертуллиана о Ерме с годами менялось. В ранних произведениях он высоко оценивает Пастыря (De oral 16), но уже в монтанистский период заявляет, что эта книга осуждена (judicaretur) всеми соборами прежних времен как поддельная и апокрифическая (Depudic. 10)³⁶³. Что касается апокрифических Деяний Павла, Тертуллиан с явным удовлетворением замечает, что пресвитер, написавший эту книгу, называет свои намерения благими, но справедливо призван на суд, разоблачен в том, что это апокриф, и лишен сана(De bapt. 17).

Словом, Тертуллиан цитирует все книги Нового Завета за исключением 2–го Послания Петра, Иакова и 2–го и 3–го Иоанна. Два последних, из–за малого объема и небольшого богословского значения, он мог просто опустить; ниоткуда не следует, что он не знал об их существовании. Писание Ветхого Завета он считал богоданным, а Евангелиям и апостольским посланиям придавал силу, равную закону и пророкам. Устно передаваемое «правило веры» и Писание он ценил одинаково; поэтому ни одна книга не могла быть признана Писанием, если не соответствовала «правилу веры».

За те 70 лет, что прошли со времени первого упоминания о христианстве в Северной Африке (история со сцилийскими мучениками, 180 г. по P. X.) до смерти Киприана, епископа Карфагенского (258 г. по P. X.), Церковь необыкновенно выросла. К середине III века Церковь в Северной Африке насчитывала 250 епископов. Рост был не только количественным; возрастала и внутренняя убежденность, и верность христиан.

История жизни Киприана показывает со всей ясностью, как сильно все изменилось в Северной Африке. Фасций Киприан родился между 200 и 210 г. Он происходил из состоятельной и, по–видимому, знатной семьи. Получив хорошее образование, он начал преподавать риторику и ораторское искусство в Карфагене. Однако он разочаровался в удовольствиях языческого мира, где есть только роскошь, порок и низость. Столкнувшись с носителями новой веры, особенно с пресвитером Цецилианом, Киприан обратился около 246 г. по P. X. Он продал имущество и раздал все бедным, дал обет безбрачия и крестился, приняв в знак благодарности своему духовному отцу имя Цецилий.

Отныне Киприан всецело посвятил себя аскетическим подвигам, изучению Писания и ранних Отцов, особенно Тертуллиана. Однако такой человек не мог долго оставаться в тени. Всего через два года после крещения, невзирая на протесты, его по воле народа поставили епископом Карфагена. Так он стал во главе всего североафриканского клира.

Почти 10 лет, вплоть до своего мученичества в 258 г., Киприан энергично и мудро управлял Карфагенской церковью. За эти годы он написал много трудов. До нас дошли 65 его писем, некоторые весьма длинные, и 12 сочинений, касающихся практических проблем Церкви тех времен. Во всех своих произведениях Киприан часто и легко цитирует Писание. Так и кажется, что он заучил все священные книги, имевшие хождение в Карфагене, а то, как он ими пользуется, говорит о глубоком понимании.

По подсчетам фон Зодена (von Soden)³⁶⁴, Киприан цитирует 886 из 7966 стихов Нового Завета, то есть девятую часть всего объема. Согласно реконструкции из этих цитат, его Новый Завет включал в себя: четыре Евангелия, Послания Павла, 1–е Петра, 1–е Иоанна и Апокалипсис, которым он пользовался очень свободно. Он не цитирует Послание к Филимону, к Евреям, Иакова, 2–е Петра, 2–е и 3–е Иоанна и Иуды³⁶⁵.

Возможно, он знал, что существует Послание к Евреям, так как Тертуллиан(труды которого он изучал) о нем говорит, приписывая его Варнаве, но явно не причислял его к каноническим. Что касается других книг, цитаты из которых у него отсутствуют, возможно, что он случайно пропустил то или иное короткое послание, скажем – к Филимону, которое из–за своей краткости не располагало к тому, чтобы на него ссылаться.

Киприан редко цитирует Писание без вводной формулы, отделяя тем самым саму цитату от собственных комментариев. Чаще всего употреблял он выражение самих авторов новозаветных книг: «Как написано» (scriptum est). Другим употребительным средством опознать текст как библейский было слово «Писание» или «Писания» с прилагательным типа «небесное», «священное», «божественное» и т.д. или без него.

Согласно подсчетам Fahey, Киприан приводит 934 библейских цитаты (480 ветхозаветных и 454 новозаветных). Эти цитаты использованы 1499 раз (701 – ВЗ и 798 – НЗ) в различных контекстах. Он ясно отражает предпочтение, оказываемое в древней Церкви Евангелию от Матфея, которым он пользовался чаще (178 раз), чем любой другой книгой Библии. Следующими по степени важности книгами Нового Завета для Киприана были Евангелие от Иоанна (117 раз), от Луки (84 раза), 1–е Послание к Коринфянам (80), к Римлянам (53) и Апокалипсис (53)³⁶⁶.

В разных местах Киприан говорит о числе Евангелий или посланий в Новом Завете, которое, по его убеждению, заранее установлено при помощи таинственных соответствий. По его мнению, Евангелий – четыре, подобно четырем рекам в раю³⁶⁷. И Павел и Иоанн пишут семи церквам, как было проречено семью сыновьями, о которых говорится в песни Анны (1 Царств 2:5)³⁶⁸. Вероятно, как Иринею до него, Киприану нравились такие соответствия.

Под таким названием (лат. Adversus aleatores) в некоторых рукописях сохранился пастырский трактат против игроков в кости и других азартных игр, поскольку игры эти – изобретение дьявола. После введения из четырех частей, призывающего автора и всех других епископов быть верными пастырями Христова стада, в семи оставшихся разделах неизвестный писатель подробно разоблачает азартные игры и их порочный, скорбный шлейф. Во–первых, что самое главное, это – идолопоклонство. Игрок начинает с жертвоприношения изобретателю (дьяволу) и, даже когда сам не приносит жертв, присоединяется к идолопоклонникам.

В конце автор разражается благородным и красноречивым призывом:

Так стань же не игроком в кости, а христианином (Estopotius поп aleator sed Christianus). В присутствии Христа, ангелов и мучеников выложи свои деньги на стол Христов; то твое наследство, которое ты мог потерять в безумной горячке, раздели между бедными; доверь свои ставки Христу Победителю… Играй в свою ежедневную игру с бедняками. Отдай на церковные нужды весь свой доход и всю обстановку… Предай самого себя непрестанным делам милосердия и благотворения, чтобы могли быть прощены твои грехи… Не оглядывайся назад на игральные кости. Аминь.

Некоторое время эту проповедь приписывали Киприану, но сейчас от этого взгляда повсеместно отказались из–за разницы стиля. В начале своего исследовательского пути Гарнак приписывал ее папе Виктору I (189–199 гг. по P. X.), делая ее древнейшим фрагментом латиноязычной христианской литературы³⁶⁹. Однако дальнейшие исследования заставили и его³⁷⁰, и других ученых³⁷¹ объяснять очевидную связь с Киприаном только тем предположением, что автор часто читал труды карфагенского епископа. Сейчас принято считать, что автором был епископ, писавший в Северной Африке после Киприана, вероятно около 300 г. по P. X.

Проповедь написана не очень изящным, но сильным и одухотворенным языком, в очень глубоких нравственных тонах. Ее язык – разговорная латынь римского и африканского населения, где один падеж нередко заменяется другим, путаются формы рода и времени³⁷².

В ней есть семь цитат из Ветхого Завета и двадцать две из Нового. Используемая версия близка к старолатинской или Итале³⁷³. Автор часто цитирует Евангелие от Матфея, несколько раз – от Иоанна. Из Павловых посланий упоминаются Послание к Римлянам, 1–е к Коринфянам, к Галатам, к Ефесянам (?) и 1–е и 2–е к Тимофею. Видно также, что он знаком с 1–м Иоанна и Апокалипсисом. Цитаты предваряются формулой: «Господь говорит в Евангелии» (Dominus dicit in Evangelio), «Апостол Павел [или Иоанн] говорит (apostolus Paulus [Johannes] dicit), и «Писание говорит» (dicit scriptum). Все тексты, будь то Ветхий Завет или Новый, цитируются очень свободно; это лучше всего объяснить гипотезой о том, что трактат представляет собой проповедь, а не папскую энциклику, как вначале думал Гарнак.

Стоит отметить и то, что в главе 2 автор цитирует отрывок из Пастыря Ерма(Под. IX. 31, 5) как «божественное Писание» (diдt scriptum divina), располагая эту цитату в одном ряду с выдержками из Посланий Павла. Точно так же, посреди фрагментов из Посланий Павла, в главе 4 помещена вольная цитата из Дидахе.

Вдобавок к книгам, которые повсеместно стали принимать как канонические, существовали десятки писаний, которые в некоторых частях Церкви, некоторое время, также считались каноническими³⁷⁴. Однако с течением времени их по разным причинам признавали негодными для того, чтобы включать в постоянный список авторитетных писаний, принимаемых всей Церковью как Священное Писание. Некоторые из них получили название «апокрифов». Это слово греческого происхождения, означающее «утаенный, скрытый» (απόκρυφα). С точки зрения тех, кто принимал эти книги, они были «скрыты» или изъяты из общего употребления, поскольку считалось, что в них содержится тайное или эзотерическое учение, слишком глубокое для того, чтобы сообщать его кому–либо, кроме посвященных. С другой точки зрения, однако, считалось, что такие книги надо «скрывать» потому, что они подложные или еретические³⁷⁵. Таким образом, у этого термина первоначально было и весьма высокое значение, и умаляющее в зависимости от того, кто им пользовался.

Очевидно, громадное большинство апокрифических книг пыталось как–то воспроизвести те литературные формы, которые оказались включенными в Новый Завет, то есть евангелия, деяния, послания и апокалипсисы. Посланий – меньше всего, так как ясно, что написать послание, напоминающее настоящее, намного труднее, чем повествование о событиях, герои которых – Иисус и разные апостолы.

Конечно, мы не можем в этой работе дать хотя бы краткий очерк всех христианских книг, которые в какое–то время верующие той или иной части Римской империи считали авторитетными. Однако мы попытаемся кратко описать несколько примеров, которые принадлежат каждой из нескольких категорий таких писаний и некоторое время оставались на границе канона. (См. также все, что сказано о трактатах Наг–Хаммади в гл. IV. 1, 4, выше.)

Желание писать евангелия могло проистекать от того, что мы находим в конце Евангелия от Иоанна: «Много сотворил Иисус пред учениками Своими и других чудес, о которых не написано в книге сей» (20:30) и «Многое и другое сотворил Иисус; но, если бы писать о том подробно, то, думаю, и самому миру не вместить бы написанных книг» (21:25). Апокрифические евангелия бывали двух видов: одни стремились дополнить, другие – заместить четыре Евангелия, принятые вселенской Церковью³⁷⁶. Членам древней Церкви особенно хотелось узнать о тех сторонах жизни и служения Иисуса, о которых канонические Евангелия не рассказывали ничего или почти ничего. Это, во–первых, детство и отрочество (только у Луки есть один рассказ 2:41–51); во–вторых, то, что делал Иисус после смерти на кресте до воскресения. Когда людьми владеет любопытство, они обычно стремятся его удовлетворить. Поэтому нас не должно удивлять, что члены древней Церкви составляли рассказы о том, что, по их мнению, происходило³⁷⁷. Среди таких апокрифических евангелий, написанных во II, III и последующих веках, – Протоевангелие Иакова, История детства от Фомы, Арабское евангелие детства, Армянское евангелие детства, История Иосифа плотника, Евангелие о Рождестве Марии и некоторые другие евангелия, рассказывающие о первых годах жизни Иисуса. Евангелие Никодима (иначе известное еще как Деяния Пилата³⁷⁸) и Евангелие Варфоломея повествуют об Его схождении в ад. Все эти евангелия обнаруживают гораздо худшее знакомство с географией и обычаями Палестины, нежели канонические, что неудивительно, если принять во внимание обстоятельства и время их написания.

Важное приобретение Британского музея стало известно в 1935 г., после публикации нескольких фрагментов очень древнего и прежде неизвестного евангелия³⁷⁹. На основе палеографического анализа издатели датировали фрагмент серединой II века, а так как нет оснований считать его оригиналом, составление евангелия отнесено «не позднее чем к 110–130 гг. по P. X.»³⁸⁰.

В двух фрагментах представлены параллели к повествованиям в синоптических Евангелиях, в третьем есть отголоски Евангелия от Иоанна, а в четвертом пересказано апокрифическое чудо, которое сотворил Иисус на берегах Иордана. Стоит обратить внимание на две синоптические перикопы, которые повествуют об исцелении прокаженного и о словах по поводу сбора податей, потому что они указывают на взаимодействие с синоптической традицией.

В качестве образца можно привести выдержку из фрагмента I, строки 5–19, где он перекликается с Евангелием от Иоанна:

И, обратившись к начальствующим в народе, Он [Иисус] сказал так: «Исследуйте писания, в которых³⁸¹ думаете, что имеете жизнь, – они свидетельствуют обо Мне (Ин.5:39). Не думайте, что Я пришел стать вашим обвинителем перед Моим Отцом; Моисей, на которого вы возложили ваше упование, свидетельствует против вас (Ин.5:45). Но потом они сказали: «Да, мы знаем, что с Моисеем говорил Бог, но мы не знаем, откуда ты» (Ин.9:29). Иисус отвечал им: «теперь ваше неверие обличает вас …»

Автор не приводит никаких свидетельств того, что он использует какое–либо из четырех Евангелий в записанной форме. По–видимому, он воспроизводит материал по памяти. Поэтому, как указал Иеремиас, «возможно, перед нами пример взаимного наложения устной и письменной традиции; хотя предание уже зафиксировали письменно, оно все еще широко воспроизводилось по памяти, и в этом случае»³⁸². Другими словами, неизвестное Евангелие отражает ситуацию, не похожую на ту, что рисует Папий; здесь евангельские книги уже в ходу, но устная традиция все еще высоко ценится, поэтому два вида источников накладываются друг на друга³⁸³. Следует отметить, что создание евангелий и других апокрифов не сдерживало формирование новозаветного канона, они не мешали друг другу. Благочестию простых людей вполне соответствовал устойчивый поток романтических и замысловатых писаний, историческая ценность которых в лучшем случае скромна³⁸⁴.

В писаниях разных Отцов Церкви мы встречаем цитаты из других древних евангелий и ссылки на них, датируемые II и III веками. Такой материал позволяет нам оценить употребимость апокрифических книг и то, какое значение им придавали.

К числу этих писаний относится иудеохристианское евангелие под названием Евангелие евреев, которое было в ходу до конца IV века. Согласно Стихометрии Никифора, его объем составлял 2200 строк, что только на 300 строк меньше, чем в каноническом Евангелии от Матфея.

Иероним живо интересовался этой книгой; ее арамейскую копию он обнаружил в знаменитой библиотеке Кесарии Палестинской³⁸⁵. Неоднократно (и с большой гордостью) он сообщает, что переводил ее на латынь и греческий. К сожалению, эти переводы утрачены, и все, чем мы сегодня располагаем, – это несколько цитат у Климента Александрийского, Оригена, Иеронима и Кирилла Иерусалимского.

Время и место появления Евангелия евреев спорны, но, поскольку Климент Александрийский упоминает его в своих Строматах (II. 9, 45) в последней четверти II века, обычно его относят к середине этого столетия. Самобытный язык заставляет предположить, что оно составлено для иудеохристиан Палестины и Сирии, говоривших по–еврейски и по–арамейски.

В двух комментариях (на Ин.2:6 и Иер.15:4) Ориген приводит цитату из Евангелия евреев: «Сам Спаситель говорит: «Даже сейчас мать моя – Дух Святой взял меня за один из волосков и возвел на великую гору Фавор». Контекст цитаты утрачен, поэтому мы не можем сказать, о каком событии идет речь; возможно, это искушение. В любом случае отрывок, наверное, произвел впечатление, поскольку кроме Оригена его приводит еще и Иероним в трех своих комментариях (на Мих.7:7; Ис.40:9 и далее; и Иез.16:13).

Другая интересная выдержка, сохраненная Иеронимом (De viris ill. 2), относится ко времени после воскресения Христа:

Теперь Господь, который отдал погребальные одежды слуге священника, пошел к Иакову и явился ему. Ибо Иаков поклялся, что не будет есть хлеба с того часа, когда он испил из чаши Господней, до того времени, пока не увидит его вновь восставшим из спящих. И опять, чуть позже, рассказывается, что Господь сказал: «Принеси стол и хлеб». И тут же прибавлено: он взял хлеб и благословил, и преломил его. И дал его Иакову Иусту, и сказал ему: «Брат мой, ешь твой хлеб, ибо Сын человеческий восстал из спящих».

В коптской версии проповеди о Богородице, которая приписывается Кириллу Иерусалимскому³⁸⁶, автор вкладывает в уста предшественника ереси эвионитов цитату из Евангелия евреев:

Написано в [Евангелии] евреев, что когда Христос захотел сойти на землю к людям, Благой Отец избрал великую Силу на небесах, которая была названа Михаилом, и предоставил Христа его (или ее) заботам. И Сила сошла в мир, и назвалась Марией, и [Христос] был в ее утробе семь месяцев.

По этим цитатам мы можем видеть, что Евангелие евреев серьезно расходится по содержанию и по духу с Евангелиями, которые признавались каноническими. Поэтому, а также потому, что Евангелие евреев написано на семитском языке, нам легко понять, что употребление его ограничивалось главным образом общинами иудеохристиан (некоторые из которых считались еретическими), тогда, когда канон был закрыт, а Церковь обходила его молчанием.

Следующим по степени важности после Евангелия евреев стоит Евангелие египтян³⁸⁷. Оно написано по–гречески и признавалось каноническим в Египте. Цель его – проповедать взгляды энкратитов (такие, например, как отрицание брака). Сохранилось лишь несколько фрагментов, главным образом через Климента Александрийского. Климент, в полемике со своим оппонентом, гностиком Юлием Пассианом, цитирует такие части диалога: «Когда Саломея спросила, сколько еще смерть будет властвовать, Господь (не имея в виду того, что жизнь – зло, а творение само по себе плохо) сказал: «До тех пор, пока вы, женщины, будете рожать детей» (Строматы III. 4, 45). На другой вопрос Саломеи, будет ли она носить ребенка, Он ответил: «Ешь всякое растение, но которое с горечью не ешь» (там же, III. 9, 66).

В другом фрагменте Саломея снова задает вопрос, когда произойдут те вещи, о которых она спрашивала. Господь отвечает: «Когда ты растопчешь оболочку стыда, и двое станут одним, и мужское и женское уже не будет ни мужским, ни женским» (там же, III, 13, 92). Эти изречения ясно требуют воздержания в сфере пола и устранения половых различий между мужским и женским. Такое учение представлено и в других гностических памятниках Египта (см., например, Логии 37 и 114 из Евангелия от Фомы, с. 86).

До 1886 г. ученые, хотя и знали о существовании Евангелия от Петра, не располагали ни единой цитатой из него. Ориген случайно упоминает его в своем Комментарии на Матфея (10, 17), когда рассуждает о братьях Иисуса. Евсевий передает негативное мнение епископа Серапиона, которое тот высказал, прочитав это апокрифическое евангелие (см. гл. V. 1, 3).

Зимой 1886/87 г. в гробнице монаха в Ахмиме (Северный Египет) был найден большой фрагмент Евангелия от Петра³⁸⁸. Это греческая рукопись VIII века; меньший, но гораздо более древний фрагмент позднее обнаружен в Оксиринхе³⁸⁹.

Сохранившийся текст повествует о страстях, смерти и погребении Иисуса и дополняет рассказ о воскресении рассказом о чудесах, которые с ним связаны. Ответственность за смерть Иисуса возлагается исключительно на иудеев, Пилат оправдан. То здесь, то там видны следы докетизма, и, может быть, поэтому вопль Христа на кресте («Боже мой, Боже мой, для чего Ты меня оставил?») передан так: «Сила моя, Сила моя, для чего ты меня оставила?»³⁹⁰

Написанное, вероятно, в Сирии около середины II века (или даже раньше)³⁹¹,Евангелие от Петра указывает на знакомство автора со всеми каноническими Евангелиями. Однако, по всей вероятности, он придавал им не очень большое значение³⁹².

Проанализировав его текстовые соотношения с различными группами новозаветных рукописей, Ваганэй показывает, что в значительном числе случаев оно согласуется только с древне–сирийским типом текста³⁹³. Согласно исследованию Денкера³⁹⁴, почти все повествование о страстях составлено на основе отсылок к Ветхому Завету, в основном к Исайе и Псалмам. Денкер полагает, что Евангелие от Петра – продукт иудеохристианства, написанный между двумя еврейскими восстаниями.

Характерные особенности этого Евангелия³⁹⁵ можно видеть в повествовании о воскресении Христа:

35. И вот в ночи, в которой воссиял День Господень, когда солдаты караулили по двое в каждую стражу, раздался гром небесный. 36. И увидели они, как разверзлись небеса и два человека сошли оттуда вниз, объятые сиянием, и подошли ко гробу. 37. И камень, который был привален ко входу в гроб, сам откатился на сторону, и гроб открылся, и оба человека вошли внутрь.

10. 38. Когда солдаты увидели все это, они разбудили сотника и старейшин, потому что те тоже сторожили там. 39. И когда они рассказывали им все, что видели, явились три человека, выходящие из гроба, и двое поддерживали третьего, а за ними следовал крест. 40. Головы этих двоих доставали до небес, но голова того, которого они вели, была превыше небес. 41. И услышали они голос с неба, воскликнувший: «Проповедал ли Ты тем, кто спит?» 42. И слышен был ответ с креста: «Да».

В заключение скажем, что, если сравнить предыдущие, весьма употребительные апокрифические евангелия (и расходящиеся с ними образцы из Наг–Хаммади; см. гл. IV. 1, 4), то можно оценить разницу между характером канонических Евангелий и почти банальным содержанием большинства апокрифов II и III веков. Хотя некоторые из них претендовали на апостольское авторство, а два канонических Евангелия не носили апостольских имен (из числа 12), эти четыре, и только они, покоились на прочном основании. Причина, возможно, в том, что именно их признали достоверными, причем достоверными в двух смыслах. Во–первых, события, о которых в них рассказывается, повсеместно оценивались как подлинные; во–вторых, толкование этих событий было признано истинно апостольским. Даже Евангелие от Петра и Евангелие от Фомы, сохраняющие следы независимого предания, и богословски и исторически малосостоятельны перед лицом четырех повествований, которые только и признаны каноническими³⁹⁶.

Из–за того что в канонических Деяниях упомянута миссионерская деятельность только немногих апостолов, авторы II и последующих веков считали нужным составлять другие Деяния³⁹⁷, повествующие о делах, совершенных, по преданию, другими апостолами. К ним относятся: Деяния Андрея, Деяния Фомы, Деяния Филиппа, Деяния Андрея и Матфея, Деяния Варфоломея, Деяния Фаддея, Деяния Варнавы и др. Некоторых авторов вдохновляли имена даже тех апостолов, которые упоминаются в канонических Деяниях, только речь идет о других их делах. Таковы, например, Деяния Павла, Деяния Иоанна и Деяния Петра. Эти несколько Деяний, содержание которых практически не имеет исторических оснований, в некотором отношении напоминают греко–римские романы того времени, в которых обычные непристойности заменены нравоучениями.

Деяния Павла (Πράξεις Παύλου) – это повесть, в которой произвольно использованы канонические Деяния и послания этого апостола. Автор, как сообщает нам Тертуллиан (О крещении, xvii), был клириком и жил в азиатской провинции Рима, точнее, в западной части Малой Азии. Он написал эту книгу около 170 г., явно намереваясь воздать почести апостолу Павлу. Несмотря на благие намерения, его привлекли к суду, обвинив в фальсификации реальных событий, и лишили сана. Однако его книга, даже осужденная церковными властями, обрела популярность среди мирян. Некоторые эпизоды, такие, например, как повествование о странствиях Павла и Феклы, присутствуют во многих греческих рукописях и в полудюжине древних редакций, что подтверждает их широкую популярность. Фекла, стоит отметить, была девственницей из знатной семьи в Иконии и пылкой последовательницей апостола. Она проповедовала и крестила³⁹⁸. В этой части описана внешность Павла. В буквальном переводе она выглядит так:

Человек небольшого роста, лысый, с кривыми ногами; в добром здравии; со смыкающимися бровями и довольно крупным носом. Он исполнен благодати, иногда выглядит как человек, а иногда похож на ангела³⁹⁹.

Среди эпизодов этого цикла, вероятно, самый занимательный тот, где говорится о том, как Павел крестил льва. До 1936 г. он был известен по скудным упоминаниям в патристической литературе. В том году был опубликован его полный текст, обнаруженный незадолго до этого на греческом папирусе, который содержал подробный рассказ о встрече Павла со львом в эфесском цирке⁴⁰⁰. Может быть, впечатлительный автор прочитал риторический вопрос Павла⁴⁰¹.

Другую часть Деяний составляет апокрифическая переписка между коринфянами и Павлом.⁴⁰² Это краткий ответ коринфских клириков на 2–е Послание апостола и Третье послание Павла к Коринфянам. Последнее было обнаружено в 1950 г. на греческом папирусе, датированном III веком, причем – одно, без Деяний⁴⁰³.Послание затрагивает несколько важных вероучительных вопросов, включая статус ветхозаветных пророчеств, творение, непорочное зачатие, воплощение Христа и воскресение во плоти. Позднее 3–е Послание к Коринфянам было переведено на сирийский и армянский языки и признано каноническим в этих национальных церквах (см. гл. IX. II).

Несмотря на то что содержание Деяний Павла почти целиком легендарно, автор явно хорошо знал Деяния, написанные Лукой, и был знаком с другими новозаветными книгами. Речь, которую произносит апостол Павел, напоминает начало Нагорной проповеди из Евангелия от Матфея. Появление имен Димас, Онисифор и Гермоген заставляет вспомнить 2–е Послание к Тимофею (1:15–16 и 4:10). Есть точки пересечения и с другими посланиями. В список канонических книг Кларомонтанского кодекса (см. Приложение IV. 4) включены и Деяния Павла с указанием, что они содержат 3560 строк, т.е. существенно больше, чем канонические Деяния апостолов, где 2600 строк.

Цель Деяний Иоанна⁴⁰⁴ – передать свидетельство того, кто видел миссионерскую деятельность апостола Иоанна в Эфесе и его окрестностях. Это может означать, что сама книга – из Эфеса. Так как ее знал Климент Александрийский, она не могла появиться позднее конца II – начала III века. Полный текст не сохранился, однако мы располагаем значительными частями этого сочинения на греческом языке и в латинском переводе. В Стихометрии Никифора длина оригинала – 2500 строк; такой же объем у Евангелия от Матфея.

Автор Деяний Иоанна, называемый Левкием, реальный или легендарный спутник апостола, рассказывает о его чудесах, проповедях и смерти. Проповеди выдают явные докетические тенденции, особенно когда описывается внешность Иисуса и подчеркивается нематериальность Его тела, например, в пар. 93:

Иногда, когда я думал прикоснуться к Нему [Иисусу], я встречался с вещественным плотным телом; но в другой раз, когда я осязал Его, Он был бестелесен и нематериален, как если бы Его не было… Когда я ходил с Ним, мне часто хотелось увидеть Его следы, появляются ли они на земле (ибо я видел, как Его ноги поднимаются от земли), но я их не видел.

Автор сообщает, что Иисус постоянно менялся, становясь то маленьким мальчиком, то взрослым красавцем; то лысым и длиннобородым, то юношей с едва пробивающимся пушком (пар. 87–89).

В книгу включен длинный гимн (пар. 94–96), который, несомненно, использовался как литургическое песнопение (с ответными возгласами) в некоторых Иоанновых общинах⁴⁰⁵. Перед тем как идти на смерть, Иисус собирает апостолов в круг, и, пока они, держась за руки, ведут вокруг Него хоровод, Он поет гимн Отцу. Терминология гимна тесно связана с Евангелием от Иоанна, особенно с прологом. В то же время автор придает всему докетическое звучание.

Кроме пересказа богословски выраженного учения, автор умеет рассказывать таинственные и занимательные истории. В книге есть, например, долгий рассказ о набожной Друзиане и ее верном возлюбленном Каллимахе (пар. 63–86), который, несомненно, должен был составить альтернативу широко известной и непристойной истории об эфесской вдове и страже могилы ее покойного мужа. Для более легкого развлечения автор забавляет своих читателей смешным рассказом о клопах (пар. 60–61).

Несмотря на то что Деяния Иоанна не имеют отношения к реальному Иисусу и апостолу Иоанну, они интересны тем, кто хочет увидеть, как развивается народное христианство. Это, к примеру, самый древний источник, рассказывающий о совершении евхаристии для мертвых (пар. 72).

Самое раннее прямое свидетельство о Деяниях Петра – замечание Евсевия, где он отвергает подлинность этой книги (Церковная история, III. 3, 2). Вопрос о соотношении Деяний Петра и Деяний Иоанна очень много обсуждали. Schmidt⁴⁰⁶ пытался доказать, что автор Деяний Петра пользовался Деяниями Иоанна, Koester⁴⁰⁷ говорил об обратном соотношении, a Zahn отстаивал подлинность авторства⁴⁰⁸. Как бы то ни было, все сходятся на том, что Деяния Петра относятся ко второй половине II века и происходят, вероятно, из Малой Азии.

Основная часть книги, сохранившаяся в латинском переводе, повествует о том, что Павел покинул римских христиан и отправился в Испанию, что Симон Волхв прибыл в Рим и ошеломил верующих своими чудесами, что Петр отправился в Рим и с помощью говорящей собаки победил мага. Документ завершается рассказом о мученичестве Петра, в который вошла и легенда «Камо грядеши?»⁴⁰⁹ и распятие Петра вниз головой по его собственной просьбе. Перед своей смертью Петр произносит длинную проповедь о кресте и его символическом значении, в которой заметно гностическое влияние. Аналогичное влияние видно в проповеди Петра против брака и его призыв к женам оставить своих мужей.

Сохранился коптский папирус с фрагментом (Берлин 8502), в котором описывается чудесное исцеление парализованной дочери Петра. В присутствии большой толпы он поставил на ноги больную дочь и заставил ее ходить. Но после того как народ воздал Богу хвалу, Петр повелел дочери снова лечь, сказав ей так: «Возвратись к своей немощи, ибо это полезно и тебе и мне». Она тотчас вернулась в прежнее состояние, толпа оплакала такой поворот событий, а Петр объяснил, что, когда его дочь родилась, ему было открыто в видении от Бога, что она «принесет вред многим душам, если ее тело будет здоровым» (т.е. привлекательным для мужчин). Поэтому Петр принимает как волю Божью болезнь своей дочери.

К IV веку количество источников, упоминающих Деяния Петра, значительно выросло⁴¹⁰. Они используются наряду с другими апокрифическими Деяниями в манихейской Книге псалмов, сохранившейся в коптском переводе, и, кроме того, остаются излюбленным чтением членов Церкви в течение жизни нескольких поколений.

Хотя некоторые апокрифические Деяния несостоятельны как источники исторических сведений об апостольском веке, это все же очень важные документы. Непреходящая ценность такой христианской литературы в том, что она отражает веру их авторов, наклонности их читателей, которые находили полезным и занимательным сочинение подобных книг. Она претендовала на то, чтобы быть надежным источником сведений о словах и поступках апостолов; в действительности же под прикрытием апостольских имен выступали определенные концепции – и православные и еретические, отражая веру христиан II и последующих веков. Для внедрения своих идей авторы не колеблясь сочиняли причудливые истории, и доверчивое сознание того века почти все принимало на веру.

Если сопоставить несколько апокрифических Деяний с каноническими, то в некоторых отношениях проявляются параллели. Очевидно, однако, что «апокрифические Деяния существенно отличаются от Деяний Луки и по литературной форме, и по содержанию, и по богословию. Невзирая на множество заимствованных деталей и точек пересечения, апокрифические Деяния нельзя поставить на один уровень с книгой Луки»⁴¹¹.

Не всегда замечают, что из четырех разных литературных форм новозаветных книг (евангелия, деяния, послания и апокалипсис) больше всего посланий. Из 27 книг Нового Завета 21, или семь девятых общего числа, относятся к посланиям. С другой стороны, однако, среди новозаветных апокрифов посланий, как уже отмечалось, относительно мало. Несомненно, это объясняется тем, что нелегко написать послание, которое бы в достаточной мере напоминало подлинное.

Одним из наиболее интересных документов, опубликованных в нашем столетии, стало Апостольское послание (Epistula Apostolorum), написанное в форме энциклики, адресованной «Церквам Востока и Запада, Севера и Юга» и разосланной одиннадцатью апостолами после воскресения. О его существовании ничего не было известно до тех пор, пока в 1895 г. не открыли 15 листков с текстом на коптском языке. В 1919 г. они были изданы с еще одним листком на латыни и целой книгой из эфиопской рукописи⁴¹². Что касается времени написания и характера книги, то вердикт издателя был таков: написана в Малой Азии около 180 г. ортодоксальным членом Церкви. Оба эти утверждения ученые оспорили. Барди (Bardy)⁴¹³ подверг сомнению православность автора; Делазер⁴¹⁴ и Хорншу⁴¹⁵ настаивали на датировке до 120 г. Вместо Малой Азии предлагали Египет⁴¹⁶ и Сирию⁴¹⁷. В любом случае документ свидетельствует о том, что автор знаком с удивительно большим числом библейских книг.

Книга открывается списком одиннадцати апостолов. Первым назван Иоанн, потом – Фома и Петр, а последним – Кифа⁴¹⁸, который описывает разные чудеса, совершенные Иисусом с детства и в годы земного служения. Через несколько страниц форма документа меняется от послания к апокалипсису, в котором воскресший Господь отвечает на вопросы апостолов о времени своего второго пришествия⁴¹⁹, воскресении плоти, Страшном суде, судьбе проклятых, искуплении через превечно существующий Логос, сошествии во ад, миссионерстве апостолов и миссии Павла. В конце описано вознесение, которое сопровождалось грозой и землетрясением.

Для нашей цели важно, что здесь присутствуют многочисленные следы всех четырех Евангелий, а также других книг Нового Завета. Очевидно, что автор был хорошо знаком с синоптической традицией⁴²⁰. Ясно и то, что его язык и представления испытали влияние главным образом Евангелия от Иоанна. Вдобавок автор опирается на многочисленные извлечения из Ветхого Завета, Книги Деяний и др. Цитаты вольные, и некоторые из них трудно идентифицировать.

Автор без колебаний пользуется приемом, который стал популярным у гностиков: для пропаганды собственных идей в уста Иисуса вкладываются эзотерические поучения. В то же время, хотя гностические мотивы и присутствуют, автор, в отличие от гностиков, настаивает на воскресении во плоти, а Симона Волхва и Керинфа объявляет лжепророками. Вкратце этот документ являет резкую атаку церковного христианина на гностицизм, но пользуется излюбленной литературной формой гностиков – «откровениями».

Это апокрифическое послание, как отмечалось в этой главе, – часть Деяний Павла. Его высоко ценили в Армянской церкви, оно вошло в Приложение к армянскому Новому Завету, который издал Зохраб (см. гл. IX. 2, 2).

В заключении Послания к Колоссянам апостол Павел просит читателей: «Когда это послание прочитано будет у вас, то распорядитесь, чтобы его прочитали и в Лаодикийской церкви; а то, которое из Лаодикии, прочитайте и вы» (4:16). Это указание (неясное в том отношении, что непонятно, кто кому⁴²¹ писал) соблазнило неизвестного автора сочинить текст Послания Павла к Лаодикийцам⁴²², которые были соседями с общиной колоссян.

Послание написано, вероятно, к концу III века⁴²³. К IV веку, как сообщает Иероним, «некоторые читали Послание к Лаодикийцам, но его все отвергают»(Devins ill 5). Из всех подложных документов древней Церкви этот самый слабый. Остается удивляться тому, как Западная церковь могла почитать его почти тысячу лет. Насчитывающее всего 20 стихов, оно представляет собой набор высказываний, заимствованных из подлинных Посланий Павла, особенно к Филиппийцам. Автор восторгается верой и добродетелями лаодикийцев, но предостерегает их от ересей и призывает оставаться верными христианскому учению и христианскому образу жизни.

Хотя возможно, что послание первоначально написано на греческом языке, оно дошло до нас в латинских рукописях⁴²⁴ Библии (всего более 100), относящихся ко времени от VI до XV века и представляющих все большие страны Запада – Италию, Испанию, Францию, Ирландию, Англию, Германию и Швейцарию. Когда Писание стали переводить на европейские языки, это послание иногда входило в переводы (см. с. 236–237).

Апокрифическая переписка из 14 писем между стоическим философом Сенекой (8 писем) и апостолом Павлом (6 писем) дошла до нас в более чем 300 рукописях⁴²⁵. Некоторые письма посвящены обращению апостола, стилю его собственных писем, гонениям на христиан при Нероне и назначению Сенеки проповедником Евангелия при императорском дворе! Из–за этой переписки Иероним включил Сенеку в свой список христианских святых (Deviris ill. 12)⁴²⁶, однако простоватая манера и бесцветный стиль писем говорят о том, что они не могут принадлежать ни перу моралиста, ни перу апостола.

Во II и последующих веках имели хождение несколько апокалипсисов, конкурировавших с каноническим Апокалипсисом Иоанна, которые приписывались другим апостолам⁴²⁷.

Самая важная из апокрифических книг – Апокалипсис Петра⁴²⁸, датируемый 125–150 гг. Впервые мы узнаем о нем из канона Муратори, где он располагается непосредственно за Апокалипсисом Иоанна с предупреждением, что «многие наши люди не желают, чтобы он читался в церкви» (строка 72–73). Климент Александрийский признавал в нем произведение самого Петра (Ecl. Proph. 41, 2 и 48, 1) и написал к нему комментарии (так пишет Евсевий, Церковная история,VI. 14, 1). С другой стороны, его считали неканоническим Евсевий (III. 25, 4) и Иероним (De viris ill I). Другие христиане высоко ценят эту книгу; по свидетельству Созомена, церковного историка V века (7,9), в его время в некоторых церквах Палестины Апокалипсис Петра обычно читался в Страстную пятницу. Он включен в число канонических книг в Кларомонтанском кодексе (см. Приложение IV. 4).

Части этой книги на греческом языке найдены в 1886–1887 гг. в христианской могиле в Ахмиме (Северный Египет), а полный текст на эфиопском языке обнаружен в 1910 г. В библиотеке Бодди есть небольшой лист пергамента, содержащий 26 коротких строк на греческом языке, и двойной лист в коллекции Райнера (Rainer) в Вене, который некоторые ученые относят к этому же кодексу. Сравнение эфиопского и греческого текстов говорит о том, что последний представляет собой сокращенный и несколько переиначенный вариант книги.

Апокалипсис Петра начинается рассказом о том, как Петр и другие ученики, собравшись на Масличной горе, спрашивают Иисуса о знамениях, которые возвестят Его пришествие в конце времен. Иисус отвечает им примерно так, как в четырех Евангелиях. Фрагмент из Ахмима, который начинается с середины Его слов, описывает видение солнцеподобного света и отошедших святых, а затем – место наказания и сами наказания грешникам. В эфиопском тексте представлена другая последовательность описаний. Сначала говорится об аде, а уж потом, в связи с рассказом о преображении, – о рае. Показательно, что в обоих вариантах описание мучений занимает гораздо больше места, чем повествование о восторгах райской жизни. Наказания разных грешников приведены в большее или меньшее соответствие с природой их греха, как видно из следующего отрывка:

И увидел я другое место, стоявшее над тем, очень грязное; это было место наказаний. И те, кого наказывали, и наказующие ангелы носили темное одеяние, в соответствии с духом того места.

Некоторых вешали за язык; это были те, кто кощунствовал о пути праведности. Под ними был разложен костер, ярко вспыхивавший и мучивший их.

И были там другие, женщины, повешенные за волосы над закипавшей болотной жижей, – это те, кто запятнал себя прелюбодеянием.

А мужчины, соучаствовавшие с ними в прелюбодеянии, были подвешены за ноги, головами в эту жижу. Они вопили: «Мы не думали, что попадем сюда» (пар. 21–24).

Неизвестный автор, который ответствен за то, что первым внедрил языческие идеи об аде и рае в христианскую литературу, произвел свою концепцию будущей жизни от различных дохристианских традиций. Это и картина, включенная в одиннадцатую книгу Одиссеи, и эсхатологические мифы Платона, и шестая книга Энеиды, и орфические и пифагорейские предания. Влияние этих идей через Апокалипсис Петра простиралось очень далеко. Оно сказывается в Божественной комедии, средневековой скульптуре и всем искусстве Ренессанса.

В древней Церкви имело хождение несколько сочинений под названием Апокалипсис Павла. Помимо коптского трактата из Наг–Хаммади, в котором описывается восхождение Павла с четвертого неба до десятого, до нас дошел другой, гораздо шире распространенный Апокалипсис Павла. Он сохранился в греческом, сирийском, коптском, эфиопском, славянском и латинском вариантах⁴²⁹. Предисловие, написанное, по–видимому, в Египте около 250 г., так передает нам историю о чудесном обретении оригинала:

Во времена консулата Феодосия Августа–младшего и Цинегия [т.е. в 388 г.] в Тарсе, в доме, который некогда принадлежал святому Павлу, жил один уважаемый человек. Однажды ночью ему явился ангел с откровением. Он приказал хозяину сокрушить основание дома и предъявить народу то, что он там найдет. Ему все это показалось наваждением.

Но ангел явился в третий (?) раз и бичевал его и принудил сломать основание. Когда он подкапывал дом, он обнаружил мраморный ящик с надписями по стенкам. В нем было откровение святого Павла и его сандалии, в которых он ходил, проповедуя слово Божье.

Созомен, который повторяет этот рассказ в своей Церковной истории (7,19), сообщает, что эта книга, «хотя и не признается древними, все еще ценится большинством монахов». В то же время он сомневается в подлинности истории и высказывает предположение, «не еретики ли ее сочинили». Августин высмеивает безрассудство тех, кто написал Апокалипсис Павла, полный басен и претендующий на то, что там рассказано услышанное апостолом согласно2Кор.12:4 (In Joh. Tract 98, 8). Апокалипсис Павла упоминается в Decretum Gelasianum среди апокрифических книг, которые не были признаны.

Это сочинение тесно связано с Апокалипсисом Петра. Последний получает в нем весьма пространное продолжение. Один из ангелов, который при восходе и заходе солнца рассказывает Богу о делах каждого человека (пар. 7–10), ведет апостола Павла в рай. На вратах рая висят золотые скрижали с именами праведников. С небес он видит океан, окружающий землю и озеро Ахерузию, белее молока, в котором архангел Михаил крестит раскаявшихся грешников, чтобы они могли войти в город Христа. Он добирается до этого города через озеро на золотом корабле. В городе он видит четыре реки, одну – из меда, другую – из молока, третью – из вина и четвертую – из масла (пар. 19–30).

После этого блаженного путешествия ангел показывает Павлу страдания осужденных в аду. По просьбе Михаила и других ангелов и ради самого Павла Христос дарует осужденным отдых от мучений по воскресеньям (пар. 31–44)⁴³⁰.

Некоторые писания мужей апостольских какое–то время признавали в разных местах авторитетными. Климент Александрийский и Ориген пользовались Дидахе как Писанием. Есть свидетельство, что и в следующем веке в Египте его расценивали так же.

Текст (Первого) послания Климента вместе с частью так называемого Второго послания Климента содержится в Александрийском кодексе греческой Библии V века (окончание рукописи повреждено). Этим посланием пользовались Ириней,Климент Александрийский и Ориген. Нам известно, что около 170 г. Первое послание Климента обычно читали на богослужениях в Коринфе (см. с. 124).

Послание Варнавы в какое–то время едва не включили в канон. Климент Александрийский счел нужным написать к нему комментарий в своих Гипотипосах, ныне утраченных. Ориген называет его соборным – этот термин он в других местах употребляет по отношению к 1–му Посланию Петра и Иоанна. В Синайском кодексе греческой Библии IV века оно располагается после Нового Завета.

Пастырь Ерма использовался как Писание Иринеем, Тертуллианом (до его обращения в монтанизм), Климентом Александрийским и Оригеном, хотя, согласно Оригену, в церкви его не читали. Канон Муратори отражает отношение к этой книге уже во времена, когда канон был составлен, однако, согласно неизвестному составителю, его могли читать в церкви, но не объявлять Писанием (строка 73–80).

Постепенно были составлены и списки апокрифических книг, предостерегающие верных от того, чтобы принимать их за часть Св. Писания. Один такой список вошел в ранний латинский документ, так называемый Decretum Gelasianum, который рукописные источники приписывают одновременно папам Дамасу, Гормизде и Геласию. Документ состоит из пяти частей, в одной из которых дан список книг, относящихся к Ветхому и Новому Заветам (в последний не включен Апокалипсис). В другой части приведен длинный список апокрифов (62 названия) и еретических писателей (35 имен). Согласно фон Добшютцу (von Dobschьtz)⁴³¹, этот труд не имеет к папам никакого отношения, а представляет собой частную компиляцию, составленную в Италии (но не в Риме) в начале VI века.

Более поздние канонические списки – Стихометрия Никифора⁴³²; каталог 60 канонических книг; и прежде неизвестный список 35 «поддельных евангелий», который включен в секцию римской эпохи Самаритянской еврейской хроники II(Sepherha–Yamim)⁴³³. Безусловно, такой бурный расцвет апокрифической литературы свидетельствует о силе воображения, владевшего христианами, и православными, и еретиками⁴³⁴.

К концу II века начали складываться списки книг, которые стали воспринимать как христианское Св. Писание. Иногда они включали лишь те писания, которые относились только к одной части Нового Завета. Например, как выше отмечалось, в первой книге Комментариев на Матфея⁴³⁵ Оригена он перечисляет Евангелия от Матфея, Марка, Луки и Иоанна в качестве «бесспорных Евангелий», а в пятой книге Комментариев на Иоанна⁴³⁶ он говорит о нескольких посланиях Павла, Петра и Иоанна.

Среди более полных списков новозаветных книг наиболее древний – канон Муратори, который на основании внутреннего свидетельства датируется концом II века⁴³⁷. За этим анонимным каталогом через век с лишним последовал еще более полный список новозаветных книг, подготовленный Евсевием Кесарийским после довольно продолжительных изысканий. Оба списка заслуживают подробного анализа. В них можно открыть важные вещи, которые помогут понять, как развивался канон Нового Завета.

Канон Муратори – один из наиболее важных документов для ранней истории канона Нового Завета. Он включает 85 строк, написанных на варварской латыни с орфографическими ошибками. Названный по имени своего открывателя, видного итальянского историка и богослова Людовико Антонио Муратори⁴³⁸, он был опубликован в 1740 г. Это – образец небрежности, с какой переписчики средних веков копировали рукописи⁴³⁹. Кодекс, в котором сохранился список, представляет собой рукопись VIII века, ранее хранившуюся в древнем монастыре в Боббио, а ныне – в Амброзианской библиотеке в Милане (MS J. 101 sup.). В ней 26 листов (27х17 см) на довольно грубом пергаменте. Она содержит несколько богословских трудов трех Отцов Церкви IV и V веков (Евхерия, Амвросия и Златоуста), и несколько ранних символов веры. Очевидно, рукопись была обиходной книгой некоего монаха, который переписывал в нее разнообразные тексты из разных источников.

Список канонических книг начинается с середины предложения вверху десятого листа и прерывается на 23–й строке правой страницы 11–го листа. Остальная часть этой страницы и правая страница 12–го листа содержат отрывок из св. Амвросия, 30 строк которого переписчик по невниманию скопировал дважды. Это повторение вкупе с частыми разночтениями в двух копиях одного и того же материала явно демонстрирует небрежность переписчика⁴⁴⁰ и показывает, что многочисленные орфографические ошибки принадлежат ему, а не автору оригинала. Это стало еще заметнее по следующей находке в Монте Кассино – небольшие фрагменты того же текста⁴⁴¹, включенные в четыре рукописи Посланий Павла, которые относились к XI– XII векам и не были списаны с миланского манускрипта. Даже после сличения текстов остается множество вопросов, которые можно решить только путем предположений. Разные черты латинского текста привели многих ученых (но не всех⁴⁴²) к выводу, что это более или менее адекватный перевод с греческого оригинала⁴⁴³. Фонетические и морфологические особенности латинского текста и перекличка с Иеронимовой Вульгатой⁴⁴⁴.

Вопросы о месте и времени происхождения, а также об авторстве списка широко дискутировались. Аргументы Сандберга⁴⁴⁵, пытавшегося доказать его восточное (Сирия–Палестина) происхождение, убедительно опровергнуты (если не сказать – разбиты) Фергюсоном (Ferguson)⁴⁴⁶, поэтому их нет нужды здесь повторять. Именование Рима не только как urbs Roma в строке 76, но и как urbs в строке 38 указывает на западное происхождение рукописи. Об этом же говорит (с учетом смысловой законченности текста) отсутствие каких–либо упоминаний о Послании Иакова и Послании к Евреям. Многозначительное замечание о том, что Пастырь Ерма написан «совсем недавно, в наше время» (пиреrriте temporibus nostris) в городе Риме, тогда, когда его брат Пий занимал епископскую кафедру в городе Риме (строка 73 и далее), указывает на необходимость датировать фрагмент концом II века, по крайней мере не позднее 200 г.⁴⁴⁷

Относительно авторства списка предлагалось много разных версий. Чаще всего назывался Ипполит (170–235), образованный и плодовитый автор Римской церкви, писавший по–гречески⁴⁴⁸. Против этого: а) то, что автор обходит полнейшим молчанием Послание к Евреям, которое было очень важно для Ипполита, и б) мнение, что Апокалипсис написан раньше Посланий Павла, тогда как Ипполит, так же, как и Ириней, считал, что он написан при императоре Домициане. По–видимому, об авторе можно достоверно утверждать одно: он был членом Римской церкви или общины, располагавшейся неподалеку от Рима, и к концу II века составил на греческом языке свод писаний, который признавали Новым Заветом в той части Церкви, к которой он принадлежал.

Канон Муратори (см. Приложение IV. 1) в собственном смысле слова не канон. Он представляет собой не простое перечисление названий, а своего рода введение в Новый Завет. Вместо обычного именования книг, принимаемых Церковью в качестве авторитетных, составитель рассуждает о них, снабжая их исторической информацией и богословскими размышлениями. Эти комментарии позволяют нам сделать некоторые выводы о том, как автор представлял себе мотивы и нормы, определявшие формирование Нового Завета⁴⁴⁹.

Хотя начало списка повреждено, можно легко убедиться в том, что вначале было названо Евангелие от Матфея, а первую из сохранившихся строк занимает Евангелие от Марка. Поврежденная строка могла гласить, что Марк не был очевидцем всему, о чем рассказывает, а написал свое Евангелие на основании свидетельств одного или более реальных очевидцев.

О Луке говорится без оценки, что он не был очевидцем, но через некоторое время после вознесения, будучи помощником апостола Павла⁴⁵⁰, написал третье Евангелие под его духовным руководством, начав его с рассказа о рождении Иоанна Крестителя. Кроме того, что он назван врачом (как в Кол.4:14), большая часть сообщенных о нем сведений взята, по–видимому, из пролога к его же Евангелию (Лк.1:1–4).

Краткое, но содержательное описание происхождения четвертого Евангелия дано в строках 9–16: «Когда соученики Иоанна и епископы попросили его написать, он сказал: «Поститесь со мной трое суток с сегодняшнего дня, и да расскажем мы друг другу все, что откроется каждому из нас за это время». В ту же ночь Андрею, одному из апостолов, было открыто, что Иоанн должен написать все от своего имени, а все другие – проверить»⁴⁵¹. Очевидно, идея автора – в том, чтобы приписать Евангелие от Иоанна двенадцати апостолам.

В списке есть свидетельство о том, что собрание Евангелий завершалось Евангелием от Иоанна, которое заключало все собрание. Более того, оно имело особое значение, так как в нем синтезировано учение Двенадцати, тогда как другие Евангелия (если судить по тому, что сказано о Луке) свидетельствуют о разности преданий.

Автор фрагмента упоминает Книгу Деяний, приписывая авторство Луке и утверждая, что «деяния всех апостолов записаны в одной книге». Этот тезис может быть косвенно направлен против Маркиона, который настоящим апостолом считал одного Павла. Кроме того, оно могло быть инвективой против растущего числа апокрифических Деяний. Автор как бы имеет в виду, что ни в одном из них нет необходимости, достаточно прочитать повествование Луки. В то же время он признает, что Лука рассказывает не обо всем, что относится к апостолам; его выбор ограничен только тем, что известно именно ему. Поэтому он ничего не говорит о мученичестве Петра и путешествии Павла в Испанию.

В списке упоминаются 13 посланий Павла. Их посылали церквам, как утверждает автор, в следующем порядке: к Коринфянам (1–е и 2–е), к Ефесянам, к Филиппийцам, к Колоссянам, к Галатам, к Фессалоникийцам (1–е и 2–е) и к Римлянам. Как бы в скобках автор замечает, что, хотя Павел для исправления дел в общинах дважды писал к Коринфянам и Фессалоникийцам, он назвал в своих посланиях только семь церквей. В этом Павел следовал примеру «своего предшественника»⁴⁵².

Иоанн своим обращением к семи церквам в Апокалипсисе показывает, что в действительности он адресует свой призыв единой вселенской Церкви, «распространенной по всему миру». Кроме этого, продолжает составитель списка, Павел написал еще четыре послания отдельным лицам – Филимону, Титу и два Тимофею. Они продиктованы его «личной привязанностью», но позднее «стали почитаться Церковью как священные, важные для регулирования церковного устройства».

Выделив таким образом 13 подлинных посланий, автор упоминает еще два, в которых развивается еретическое учение Маркиона и которые, он уверяет, были ошибочно приписаны Павлу. Они не должны приниматься Церковью, ибо «желчь негоже смешивать с медом»⁴⁵³. Одно из них называется Посланием к Лаодикийцам, а другое – Послание к Александрийцам. Известно, что Маркион озаглавил свою версию Послания к Ефесянам «Послание к Лаодикийцам» и что есть еще два хорошо известных более поздних псевдо–Павловых послания с таким же названием. Однако ничто не дает возможности узнать, что скрывается под названием «Послание к Александрийцам». Часто предполагают, что это другое название Послания к Евреям; однако последнее нигде не идентифицируется с Посланием к Александрийцам, не содержит Маркионовой ереси и не «приписано ложно апостолу Павлу». Трудно принять мнение, что автор ссылается на несохранившееся писание.

Следующими в каноне Муратори упоминаются Послание Иуды и два Послания Иоанна. Вопрос о том, какие именно послания Иоанна здесь имелись в виду, 1–е и 2–е или 2–е и 3–е, обсуждали довольно много. Вполне вероятно, что автор, уже упомянув 1–е Послание в связи с Четвероевангелием, здесь счел возможным ограничиться только двумя малыми. Может быть и то, что, согласно остроумному предположению, в тексте греческого оригинала эта фраза выглядела так: «два в дополнение к соборному [посланию] »⁴⁵⁴.

Затем следует неожиданное упоминание книги «Премудрости, написанной друзьями⁴⁵⁵ Соломона в его честь», т. е. Нечто подобное торжественному посвящению. Почему это любопытная книга включена в список христианских канонических писаний, остается загадкой.

Список завершается упоминанием двух апокалипсисов, Иоанна и Петра, «хотя некоторые из нас не желают, чтобы последний читался в Церкви». Это, конечно, означает, что текст читали в собраниях. Вместе с этими двумя апокалипсисами составитель называет и Пастыря Ерма в связи с апокалиптической литературой, может быть, потому, что в нем есть видения. «Эта книга, – пишет автор списка, – написана совсем недавно, в наше время», и потому ее не должно читать на богослужениях вместе с книгами пророков и апостолов. В то же время, однако, книга эта важна «и ее надо читать» – вероятно, в одиночестве или в небольших неофициально собирающихся группах.

Можно проследить интересный путь развития, состоящий из трех этапов. На первом было три апокалипсиса (Иоанна, Петра и Ермы), на втором – только два (Иоанна и Петра); наконец, книгой апостольского происхождения признается только Апокалипсис Иоанна. Первый этап для автора списка уже пройден – невзирая на свою симпатию к Ерму, он принимает только два апокалипсиса. В указании на тех, кто принимает только Апокалипсис Иоанна, есть намек на третий этап. Хотя составитель и не разделяет этой точки зрения, он не ищет оснований для того, чтобы ее опровергнуть. Кажется, что у него просто нет точных критериев для решения проблемы.

Текст последних строк документа сильно поврежден, его очень сложно прочитать, но можно разобрать названия некоторых книг, которым отказано в каноничности. Среди них писания Арсиноя и Мильтиада⁴⁵⁶ (двух крайних еретиков) и книги Валентина. Упомянуты и те, кто написал «новую книгу псалмов для Маркиона». Заключительные слова, которые не заканчивают предложения, – о Василиде и катафригийцах (т.е. монтанистах) из Малой Азии.

Говоря в целом о каноне Муратори, прежде всего необходимо отметить, что он распределяет книги по четырем категориям. В первую входят те, которые получили повсеместное признание. Это четыре Евангелия, Книга Деяний, тринадцать посланий Павла, Послание Иуды, два (а возможно, и три) послания Иоанна, книга Премудрости Соломона и Апокалипсис Иоанна. Ко второй следует отнести спорную книгу, Апокалипсис Петра, которую некоторые христиане отказываются читать в церкви. В–третьих, есть Пастырь Ерма,который не приемлется как каноническая книга, но его советуют читать индивидуально⁴⁵⁷.

Самый обычный термин, который употребляется по отношению к книгам, признаваемым каноническими, – глагол recipere («признавать, принимать», строки 66, 72, 82). Используются и другие глаголы: habere («принимать», строка 69) и sanctificatae sunt («священны», строка 63). Два других признака, означающих, что книга признана авторитетом для Церкви, это: а) чтение во время церковного богослужения (legere in eccksia или publicare in ecclesia populo) и б) принадлежность такому автору, который был бы очевидцем⁴⁵⁸, т.е. апостолу. Основание для исключения Ерма из числа канонических писателей двояко: он не назван среди пророков, поскольку их список закрыт, и он не принадлежит к числу апостолов. Здесь можно говорить о критериях «пророчества» и «апостольства»⁴⁵⁹.

В списке канона Муратори отсутствуют 1–е и 2–е Послания Петра, Послание Иакова и Послание к Евреям⁴⁶⁰. Удивительнее всего то, что опущено 1–е Послание Петра. Принимая во внимание довольно широкое использование этой книги некоторыми древними писателями, как западными, так и восточными, можно предположить вслед за Цаном и другими, что первоначально в этот список включалось и 1–е Послание Петра, но из–за небрежности переписчиков его впоследствии пропустили.

Следует отметить и то, что тон всего документа не претендует на установление нормы, а скорее объясняет более или менее сложившееся положение вещей. Есть только один пример различия во мнениях членов Церкви, который касается того, употреблять ли Апокалипсис Петра в богослужении. Совершенно очевидно, что автор придает исключительное значение четырем Евангелиям, а апокрифические лишь упоминает, отрицая их. При этом заметен и апологетический пафос, с которым автор говорит о том, что все четыре согласуются между собой по существу⁴⁶¹. Согласие это достигалось, как он думает, тем, что писатели вверили себя руководству Св. Духа (сит ипо ас principale Spiritu, строка 19).

В рассказе о создании четвертого Евангелия можно, по–видимому, усмотреть ответ: а) ал огам – еретикам из Малой Азии, которые приписывали авторство Евангелия и Апокалипсиса Иоанна некоему гностику по имени Керинф, и б) Гаю из Рима, который гипертрофировал различие между началом четвертого Евангелия и началом Евангелий синоптических. Кроме того, явное отрицание различных писаний как еретических указывает на полемическую направленность работы.

В разных местах подчеркивается мотив вселенскости. Дважды автор обращается к авторитету вселенской, или кафолической, Церкви и один раз (строка 69) слово catholica употребляется изолированно, по–видимому, применительно к Церкви. Эта вселенская Церковь единственна и «распространена по всему миру». Послания Павла, посылавшиеся определенным общинам, тем не менее адресованы всей Церкви, тем более что Павел написал семи церквам. Здесь скрытая презумпция автора опирается на мистический смысл числа «семь», означающий завершенность и полноту⁴⁶².

Наконец, нельзя не заметить замечания в связи с Посланием к Римлянам: «Христос – начало (principium) Писания». Даже если Христа называть единственным мерилом при толковании Ветхого Завета, у нас есть, по крайней мере, косвенный критерий каноничности, вытекающий из содержания документа. Эту мысль можно сравнить с критерием Мартина Лютера: «то, что говорит Христос» (см. с. 239–240).

Имя Евсевия Кесарийского часто упоминалось на страницах этой книги. Его Церковная история открывает нам доступ ко множеству письменных источников и устных преданий, которые без него были бы потеряны. «Отец Церковной истории» располагал библиотекой в Кесарии, которую сформировал Оригенпосле того, как он был изгнан из Александрии и обосновался в Палестине. Памфил, энергичный последователь Оригена, нашел и присовокупил к этой коллекции множество книг, а Евсевий, ученик, сотрудник и друг Памфила, стал его преемником после мученической кончины Памфила во время Диоклетианова гонения.

Хотя Евсевий и не был выдающимся экзегетом или апологетом христианства, у него, с другой стороны, было одно качество, которое отсутствовало у всех его предшественников и современников, – чутье к историческому поиску. Пользуясь блестящим собранием библиотеки в Кесарии и Иерусалимской христианской библиотекой, основанной в предыдущем веке епископом Александром(Церковная история, VI. 20,1), Евсевий утолял свою тягу к христианским древностям, собирая и организовывая фактический материал, охватывающий трехвековую историю Церкви, главным образом Восточной.

Евсевий, родившийся около 260 г. по Р.Х., стал епископом Кесарии до 315 г., а умер около 340 г. Свою Церковную историю он писал по частям и публиковал несколько раз в течение первой четверти IV века⁴⁶³. Подчеркнутое внимание, которое он уделяет всему, что связано с историей христианской Библии, делает его труд особенно ценным. Он прочитал громадное число разных книг и, приводя фрагменты из них, никогда не забывает указать, как их авторы пользовались Писанием, перечислить книги, которые они цитируют, и, походя или подробно их обсуждая, передать суждения этих писателей о них⁴⁶⁴. Если задаться вопросом, почему он захотел зафиксировать многочисленные свидетельства о Писании, то ответ конечно же следует искать в том, что Евсевий стремился к определенности, а тогда не было официального заключения, которое имело бы абсолютную ценность, например принятого соборно канона или соглашения между церквами или епископами. В длинном перечне письменных свидетельств, накопленных историком, нет и намека на все это. После всего, проделанного Евсевием, он мог лишь констатировать, что неопределенность велика и он даже не может вынести определенное суждение. Это видно, если проанализировать авторское резюме (Церковная история, III. 25, 1–7⁴⁶⁵), к которому мы сейчас и обратимся. Поскольку не было официального списка канонических книг Нового Завета, Евсевий посчитал, что проще всего подсчитать голоса свидетелей. С помощью такого приема он надеялся расклассифицировать все апостольские или псевдоапостольские писания по трем категориям: 1) книги, чью авторитетность и подлинность признают и все церкви, и все авторы; 2) книги, которые столь же единодушно отвергают; 3) промежуточная группа, по поводу которой мнения разделяются (см. Приложение IV. 3).

Книги первой категории он называл «омологумены», т.е. принимаемые единодушно повсюду (ομολογούμενα). Таких насчитывается 22: «святая четверица» Евангелий, Деяния Апостолов, Послания Павла⁴⁶⁶, 1–е Петра и 1–е Иоанна. В «дополнение к ним, – продолжает Евсевий, – должен быть назван, если его все же правильно считать подлинным (εϊ γε φαινείη), Апокалипсис Иоанна, относительно которого мы еще приведем разные мнения в надлежащее время». Несмотря на последнее предложение, Евсевий заключает список словами: «Эти книги относятся к числу общепризнанных».

Книги, относящиеся к третьему (промежуточному) классу, Евсевий обозначает словом «антилегомена», т.е. «спорные книги, хотя и приемлемые для большинства членов церкви» (αντιλεγόμενα γνώριμα δ» οΰν όμως τοις πολλοίς). В эту группу он зачисляет Послания Иакова, Иуды, 2–е Петра и 2–е и 3–е Иоанна⁴⁶⁷.

Книги, подпадающие под категорию отвергнутых, Евсевий называет «незаконными» или «подложными» (νόθα)⁴⁶⁸. К ним относятся Деяния Павла, Пастырь Ерма, Апокалипсис Петра, Послание Варнавы, так называемое Учение Апостолов и Евангелие евреев. К ним же он непоследовательно причисляет Апокалипсис Иоанна, «если это верно» (εί φανείη)⁴⁶⁹. «Некоторые, как я уже говорил⁴⁷⁰, его отрицают (άθετοΰσιν), другие же числят среди признаваемых книг». «Так же, – продолжает Евсевий, – некоторые думают и о Послании к Евреям». Здесь он еще больше запутывает картину, помещая вместе и ложные, и спорные книги и называя их все «спорными».

В заключение Евсевий перечисляет книги, «выставленные еретиками под именами апостолов». Эти, считает он, хуже ложных и «должны быть отвергнуты и как бесполезные, и как нечестивые». Среди них он числит Евангелия от Петра, Фомы, Матфия, Деяния Андрея, Иоанна и других апостолов.

Несмотря на благие намерения, Евсевий не сумел сформировать устойчивый список. Хотя соотносительные термины («признанный» и «спорный») достаточно ясны, он смешивает их с другими категориями, относящимися к другому понятийному аппарату. То, что при первом чтении воспринимается как четкое построение, при более внимательном взгляде оставляет в недоумении.

Трудности при анализе вызывает, как заметил Добшютц⁴⁷¹, мысленная борьба между Евсевием–историком и Евсевием – церковным деятелем. Сначала Евсевий классифицирует книги по их каноничности/неканоничности; затем, в зависимости от их содержания, он делит их на церковные и нецерковные. К первым относятся homologoumena (признанные) и antilegomena (спорные),которые каноничны, а ко вторым notha (подложные), которые не входят в канон и соответственно неканоничны. Нецерковные книги, утверждает Евсевий, не считают и никогда не считали авторитетными. Схематично классификацию Евсевия можно изобразить так:

Таким образом, notha занимают особенное положение, будучи церковными, но неканоническими.

Такая интерпретация позволяет нам понять, как Евсевий мог поместить Апокалипсис Иоанна условно в два разных класса. Как историк, Евсевий принимает то, что Апокалипсис широко признан, но, как церковный человек, он раздражен той экстравагантностью, с которой его использовали монтанисты и другие милленаристы, и потому рад сообщить в своем труде, что другие считают Апокалипсис неподлинным⁴⁷².

Почему Евсевий не упоминает в своем списке Послание к Евреям, в свое время широко обсуждалось. Самое простое объяснение в том, что он включил его как каноническое среди Посланий Павла, при этом не идентифицируя. Правильно и то, что авторство Павла оспаривалось; Евсевий в ряде мест приводит различные гипотезы, которые предлагали для объяснения стилевых отличий от других посланий Павла⁴⁷³. Но, поскольку в этом месте Евсевий всего лишь констатирует в более или менее упорядоченной форме, какие книги к какому классу принадлежат, и не обсуждает природу и происхождение этих писаний, он мог совершенно спокойно включить его в число Посланий Павла, так как сам относил его к ним.

В заключение мы должны признать, что Евсевию, может быть, и не удалось достичь стандарта, приемлемого в современной историографии, но его метод перечислений, учитывая пестроту жизни в древней Церкви, замечательно прост и практичен. Он старается точно передать принимавшееся в то время всей Церковью мнение относительно числа и названий книг Св. Писания. Недостаток уверенности говорит нам о честности Евсевия и о его нежелании навязывать более стройную, но искусственную классификацию. Его труд убеждает нас в том, что вскоре появится и более строгий, закрытый список книг.

Прежде чем проститься с Евсевием, мы рассмотрим еще одно свидетельство, имеющее отношение к теме канона, хотя, может быть, мы и не знаем, как его правильно истолковать. Около 332 г. император Константин, стремясь развивать богослужение и организуя его во всевозрастающем числе храмов своей столицы, распорядился, чтобы Евсевий составил 50 экземпляров Св. Писания. Опытные писцы (καλλιγράφοι) должны были их записать на хорошо обработанном пергаменте. В письме⁴⁷⁴, которое дошло до нас, император сообщает ему, что все необходимое для этой работы передается в его распоряжение, включая два экипажа, чтобы доставлять готовые рукописи императору. Константин собирался лично все проверять. «Таков был приказ императора, – говорит Евсевий, – после которого работу незамедлительно начали. Вскоре мы отправили ему великолепные книги, тщательно связанные в тройной или четверной форме» (τρισσα και τετρασσα διαπεμψάντων ημών).

Хотя точное значение этих слов истолковывалось по–разному⁴⁷⁵, интереснее всего вопрос (на который в тексте нет никакого ответа): какие книги и в какой последовательности были включены в эти собрания? Удивительно, что тот же Евсевий, который постарался достаточно подробно рассказать о колебаниях по поводу некоторых апостольских или считавшихся таковыми книг, ни словом не обмолвился о том, как отбирались писания в этом важнейшем случае. 50 первоклассных унифицированных экземпляров не могли, конечно, не оказать огромного влияния на создание будущих книг, по крайней мере в пределах Константинопольского патриархата. Они, несомненно, содействовали тому, чтобы на Востоке появился общепринятый канон Нового Завета⁴⁷⁶.

Сегодня мы располагаем двумя греческими рукописями Ветхого и Нового Заветов, которые некоторые исследователи числят среди 50, созданных по приказу Константина. Как бы там ни было (а их принадлежность к александрийскому типу текста делает такое предположение маловероятным), они, по–видимому, написаны приблизительно в то же время и поэтому представляют особый интерес. Один из документов – Синайский кодекс. Весь его корпус Нового Завета и часть Ветхого сейчас хранятся в Британской библиотеке. Новозаветный раздел состоит из четырех Евангелий, 14 Посланий Павла (с Посланием к Евреям, располагающимся между . Естественно предполагать, что оригинал включал Пастырские послания, а также Послание к Филимону, которое следовало за Посланием к Евреям, и что туда, несомненно, входил Апокалипсис.⁴⁷⁷

Как мы видели в предыдущей главе, Восточная церковь, по свидетельству Евсевия, около 325 г. еще сомневалась в том, насколько авторитетно большинство Соборных посланий и Апокалипсис. В этом же веке, чуть позже, это пытались преодолеть такие разные церковные деятели, как Кирилл Иерусалимский, Афанасий Александрийский, Григорий Назианзин, Амфилохий Иконийский, Дидим Слепец и Епифаний Саламийский, составили несколько списков священных книг. Свидетельства прежних поколений в большинстве своем представляли собой эпизодические утверждения и случайные ссылки; эти же списки выглядят как суждения, призванные очертить границы канона.

Главное из сохранившихся произведений Кирилла Иерусалимского (315–386) – его Огласительные поучения (см. Приложение IV. 5), где он наставляет оглашаемых во время Великого поста, готовя их к крещению в пасхальное воскресенье. Произнес он эти проповеди около 350 г., в основном в храме Гроба Господня, построенном Константином, а позже их опубликовали по кратким записям одного из членов общины. Неудивительно, что в этой серии поучений, всесторонне и кратко излагающих христианскую доктрину и толкующих о практической жизни, содержится список Св. Писаний Ветхого и Нового Заветов⁴⁷⁸. Перечислив книги Ветхого Завета, Кирилл говорит, что в Новый Завет входят четыре Евангелия, и предостерегает своих слушателей от пользования другими евангелиями, подложными и вредоносными. За Евангелиями следуют Деяния Апостолов, семь Соборных посланий – Иакова, Петра, Иоанна и Иуды, которые «запечатлены четырнадцатью посланиями Павла». Все остальные, говорит Кирилл, «мы зачислим во второй разряд, и те книги, которые не читают в церквах, не читайте и вы по отдельности» (4, 36).

Отметим, что в число книг Нового Завета не попал Апокалипсис. Так обстояли дела с каноном в Иерусалимской церкви к середине IV века.

Здесь следует упомянуть о Соборе, на котором обсуждался канон, хотя трудно с определенностью сказать, как все это было в действительности. Состоялся Собор в Лаодикии; город этот расположен в малоазийской провинции Фригии Пакатании. На нем обсуждали канон, но точного решения на этот счет мы не знаем. В заключении соборных правил (или «канонов»), которые приняли тридцать с небольшим⁴⁷⁹ клириков, сказано: «В церквах да не читаются ни псалмы частного сочинения, ни неканонические книги (ακανόνιστα βιβλία), а только канонические писания (τα κανονικά) Нового и Ветхого Заветов». Это постановление с незначительными изменениями присутствует во всех отчетах о Соборе. Однако в более поздних рукописях за ним следует список ветхозаветных, а затем и новозаветных книг. Последняя часть совпадает с нынешним каноном за исключением Апокалипсиса (см. Приложение IV. 7). Поскольку в большинстве латинских и сирийских версий этого документа списков нет, большинство ученых считает, что их прибавили после 363 г. Вероятно, какой–нибудь редактор решил, что необходимо поименовать книги, которые можно читать. Как бы то ни было, ясно, что Лаодикийский собор не сделал никаких попыток утвердить новый канон. Постановление, принятое на нем, просто признает, что определенные книги повсюду признают достойными того, чтобы их читали во время церковного богослужения, и книги эти известны под названием «канонических». Если списки подлинные, они лишь перечисляют названия книг, уже признанных авторитетными писаниями в тех церквах, которые были представлены на Соборе.

Самый знаменитый богослов IV столетия, Афанасий Александрийский (296–373), вероятно, получил образование в огласительном училище родного города. Как диакон и секретарь епископа Александра, он участвовал в Никейском соборе (325), где приобрел известность своей полемикой с арианами.

Афанасий стал преемником Александра на епископской кафедре в 328 г. Из того, что нам известно, Афанасий был первым клириком, который воспользовался своим положением главы большой и важной епархии для того, чтобы разобраться с проблемой библейского канона.

Епископы Александрии по древнему обычаю обращались, если можно – каждый год, сразу после Богоявления с так называемым Праздничным посланием (`Επιστολή εορταστική) к церквам и монастырям Египта, находившимся в их ведении, сообщая о дне Пасхи и начале Великого поста. Тем самым это ежегодное послание устанавливало все даты христианских праздников на год.

Принимая во внимание репутацию александрийских ученых, которые питали пристрастие к астрономическим вычислениям⁴⁸⁰, можно не удивляться, что остальные части христианской Церкви стали опираться на это сообщение из Египта. Западная церковь узнавала его от римского епископа, а Сирийская – от епископа Антиохии.

Естественно, такое послание давало возможность обсуждать и другие вопросы, кроме дня Пасхи. С 329 г. Афанасий написал 45 посланий⁴⁸¹, из которых особенно важно 39–е (367), поскольку оно содержит список канонических книг Ветхого и Нового Заветов⁴⁸². Из Ветхого Завета Афанасий исключает второканонические книги⁴⁸³, рекомендуя их как душеполезное чтение. Только 27 книг, составляющих современный Новый Завет, считаются каноническими (см. Приложение IV. 8); они расположены в такой последовательности: Евангелия, Деяния, семь Соборных посланий, Послания Павла (с Посланием к Евреям, вставленным между 2–м к Фессалоникийцам и 1–м к Тимофею) и, наконец, Апокалипсис Иоанна. «Это, – говорит Афанасий, – источники спасения, и те, кто жаждет, насытятся словами жизни. Только в них возвещено божественное учение. Никто да не прибавляет к ним ничего и ничего не убавляет».⁴⁸⁴

Итак, в 367 г. впервые отмечено, что объявленный канон Нового Завета в точности совпадает с теми 27 книгами, которые и теперь признаны каноническими. Однако не каждый был готов принять точку зрения александрийского епископа. Например, видный богослов и современник Афанасия Григорий Назианзин (ум. в 389 г.) к концу своей жизни составил в стихотворной форме (возможно, для лучшего запоминания) каталог библейских книг (см. Приложение IV 10). Относительно Ветхого Завета он согласен с Афанасием, но в том, что касается Нового, он располагает Соборные послания после Павловых и, что существеннее, опускает Апокалипсис. Затем он говорит: « [В этих книгах] есть все. Если что–то найдется за их пределами, это не подлинное [писание]». Хотя Григорий исключает Апокалипсис, он знает о нем и в других своих произведениях изредка его цитирует.

Другой список библейских книг, тоже в стихах, относится приблизительно к тому же времени. Он включен в поэму, которую обычно приписывают Амфилохию (ум. после 394 г.), каппадокийцу по рождению, адвокату, а затем епископу Иконийскому в Ликаонии. Эту поэму, которая называется Ямбы для Семена, иногда помещали среди произведений Григория Назианзина. В ней автор учит Селевка проводить жизнь в учении и добродетели. Он призывает его обращаться к Писанию более, чем к какой–либо другой книге. Вдобавок к этому Амфилохий прилагает полный список библейских книг.

Касаясь перечня книг Нового Завета, Амфилохий сообщает о недавних спорах по поводу Послания к Евреям, Соборных посланий и Апокалипсиса. Он не только говорит о чужих сомнениях, но и сам отвергает 2–е Послание Петра, 2–е и 3–е Иоанна и Иуды и почти наверняка – Апокалипсис. Любопытнее всего, что, усомнившись в праве некоторых книг быть включенными в Св. Писание, автор заканчивает невероятными словами: «Это, возможно, самый надежный [буквально «самый неложный»] канон боговдохновенных писаний» (οΰτος άψευδέστατος κανών αν εϊη των θεοπνευστών γραφών)! Присутствие слова κανών, то есть «каталог» или «перечень», едва ли здесь важнее неопределенного тона. Другими словами, мы видим, что у епископа из Малой Азии, друга двоих Григориев и Василия, нет четкого представления о точном объеме канона!

Другой прославленный учитель, более полувека возглавлявший Александрийскую катехизическую школу, – Дидим Слепец (ум. ок. 398 г.). Несмотря на то что он был мирянином и лишился зрения в четырехлетнем возрасте, он заучил большие части Св. Писания, а потом надиктовал секретарям многочисленные экзегетические труды. В 1941 г. к югу от Каира случайно обнаружили папирусные кодексы, которые относятся к VI или VII веку и насчитывают более 2 тысяч страниц. Благодаря этой находке стало известно еще полдюжины комментариев этого плодовитого автора. Хотя все они посвящены книгам Ветхого Завета, Дидим включает в свои толкования сотни цитат из Нового. Они извлечены практически из всех новозаветных книг, кроме Послания к Филимону и 2–го и 3–го Посланий Иоанна. Отсутствие ссылок на первое можно объяснить его краткостью, но то, что Дидим, цитируя 1–е Послание Иоанна, называет его Посланием Иоанна, а не 1–м Посланием, должно означать, что он не принимает канонического статуса 2–го и 3–го Посланий.

Стоит отметить, что Дидим неоднократно цитирует 2–е Послание Петра, признавая его и подлинным, и авторитетным. Это вынуждает иначе смотреть на суждение из комментария на семь Соборных посланий, который обычно приписывался Дидиму. Сохранился он только в латинском переводе. Рассуждая о месте .

О том, что в Александрийской церкви второй половины IV века еще существовали колебания относительно границ новозаветного канона, говорит не только отсутствие упоминаний о 2–м и 3–м Посланиях Иоанна, но и то, что Дидим эпизодически цитирует книги мужей апостольских как имеющие авторитет Св. Писания. Согласно недавнему исследованию Эрмана (В. D. Ehrman)⁴⁸⁵, в недавно найденных комментариях Дидима есть пять ссылок на Пастыря Ерма, четыре – на Послание Варнавы, три – на Игнатия, две – на Дидахе и одна – на 1–е послание Климента.

Теперь мы переходим к Епифанию, епископу Саламийскому с Кипра (ум. 403 г.), которого прозвали «сторожевым псом, вынюхивающим ереси». Он несколько раз упоминает число священных книг Ветхого Завета. Что касается Нового, то в своем объемистом Панарионе, или «Аптечном ящике» (написанном в 374–377 гг.), где он предлагает противоядие от всех ересей, мы находим несколько небрежно составленный перечень книг Св. Писания (гл. 76). В отличие от других упоминавшихся уже восточных Отцов, Епифаний в заключении этого списка называет Апокалипсис частью Св. Писания, в этом отношении соглашаясь с Афанасием. В то же время, однако, в его списке есть странная аномалия: вслед за Апокалипсисом он включает в Св. Писание книги Премудрости Соломона и Премудрости Иисуса сына Сирахова.

Одним из наиболее заметных экзегетов антиохийской школы был Иоанн Златоуст(347–407), которого против его желания в 398 г. поставили патриархом Константинопольским и часто называли христианским Демосфеном (за свой проповеднический дар он и заслужил прозвище «Златоуст», Χρυσόστομος). Последующие поколения часто использовали его проповеди и трактаты для толкования Библии. Согласно Сюйсеру (Suicer), именно он дал Библии ее нынешнее название – τα βιβλία, то есть Книги⁴⁸⁶. Среди 11 с небольшим тысяч цитат из Нового Завета, согласно Бауру, у него нет ни одной из 2–го Послания Петра, 2–го и 3–го Иоанна, Иуды и Апокалипсиса⁴⁸⁷. Другими словами, его канон Нового Завета совпадает с версией Пешитто – сирийского перевода, который имел хождение в Антиохии в его время (см. ниже с. 216). С этим согласуется и Синопсис священных книг, часто приписываемый Златоусту, в котором перечислены 14 Посланий Павла, четыре Евангелия, Деяния и три Соборных послания⁴⁸⁸.

Феодор, епископ Мопсуэстийский из Киликии (ум. в 428 г.), тоже был представителем антиохийской богословской школы, то есть отвергал александрийский подход аллегорического толкования и в своих комментариях использовал исторический и филологический метод толкования. К сожалению, до нас дошли лишь фрагменты его пространных комментариев на Иоанна и Павла и Псалтирь на греческом, латинском и сирийском языках. Из наличного материала нельзя понять, какова его позиция в отношении Соборных посланий.Леонтий Византийский (конец VI века) обвиняет его в том, что Феодор отвергал Послание Иакова и следовавшие за ним Соборные послания (και τάς εξης καθολικάς)⁴⁸⁹. Трудно понять, значит ли это, что Феодор признавал только 1–е Петра и 1–е Иоанна (как предполагал Westcott) или он целиком придерживался формы сирийского канона до времени Раббулы и появления версии Пешитто, в котором отсутствовали все Соборные послания. В пользу последнего предположения говорят слова Ишодада из Мерва о том, что Феодор не ссылается на три главных Соборных послания⁴⁹⁰.

Последний из представителей антиохийской школы, которого надо упомянуть, – Феодорит (ок. 393 г. – ок. 466 г.). Когда он стал епископом маленького города Кирр, расположенного на Евфрате, к востоку от Антиохии, он начал изымать из обихода Диатессарон Татиана, заменяя его отделенными друг от друга Евангелиями. Стремясь привить своей пастве более основательное знание Св. Писания, он писал комментарии на многие книги Ветхого Завета (Пятикнижие, Книги Иисуса Навина, Судей, Царств, Паралипоменон, Псалтирь, Песнь Песней и больших и малых пророков), а также Послания апостола Павла. Это – наиболее яркие образцы антиохийского метода толкования. В отношении канона Нового Завета он, как и Златоуст, не пользуется малыми Соборными посланиями и Апокалипсисом.

В заключение этой части главы можно обратить внимание на крайне удивительное постановление Трулльского собора, который состоялся в конце VII века. В 691 и 692 гг. этот Собор восточных епископов работал в башне (trullus)при дворце императора Юстиниана II в Константинополе. Он поставил себе целью принять дисциплинарные правила, чтобы завершить работу V (553) и VI (680) Вселенских соборов (почему и получил другое название – «Пятошестой»). Первым из своих постановлений⁴⁹¹ он определил перечень авторитетных источников, которые почитают в Церкви законом. Среди них 85 так называемых Апостольских постановлений (см. Приложение IV. 9), правила некоторых церковных соборов, в их числе Лаодикийского и Карфагенского, и, наконец, многих св. Отцов, среди которых Афанасий и Амфилохий. Собор тем самым косвенно утвердил весьма противоречивые и неравнозначные мнения о списке библейских книг. Как мы видели выше, Карфагенский собор и Афанасий признавали малые Соборные послания и Апокалипсис, а Лаодикийский собор и 85–е апостольское правило их опускают. Более того, согласно этому же правилу, в число канонических включены два послания Климента, которых не приемлют другие авторитеты. Такое необычное положение вещей можно объяснить только тем, что участники Собора даже не читали тех текстов, которые утверждали.

Принимая во внимание эту особенность постановлений Трулльского собора, затрагивавших вопросы канона, не приходится удивляться, что в последующей истории Библии на Востоке все еще видны неопределенность и колебания. Согласно таблицам, составленным Уэсткоттом (Westcott)⁴⁹², в X веке в Греческой церкви было не менее шести разных списков канонических книг Ветхого и Нового Заветов.

Этим мы завершаем рассказ о том, как рассматривали канон Писания соборы и отдельные лица на Востоке, и обращаемся, наконец, к сохранившимся с византийского периода вариантам греческой Библии. По статистическим данным, собранным Институтом исследований текстов Нового Завета в Мюнстере⁴⁹³, на 1980 г. части Нового Завета были представлены в греческих рукописях следующим образом:

Судя по этим цифрам, свидетельства сохранившихся рукописей более красноречивы, чем святоотеческие, и более определенны, чем соборные решения, относящиеся к канону. Очевидно, канон не был догматическим постановлением, в котором все разделы текста рассматривались как одинаково необходимые (Евангелия существуют в 2328 экземплярах, а Апокалипсис – только в 287). Более низкий статус Апокалипсиса на Востоке виден и в том, что он никогда не включался в официальные лекционарии Греческой церкви, как Византийской, так и современной. Важно и то, что, судя по общему числу сохранившихся экземпляров, лишь малая часть христиан могла иметь или хотя бы видеть полный канон Нового Завета.

За шесть первых веков христианства было создано пять или шесть версий Св. Писания на сирийском языке, что говорит о жизнеспособности и образованности сирийских христиан. Эберхард Нестле напоминает нам: «Ни одна из ветвей древней Церкви не сделала так много для перевода Библии на национальный язык, как сироязычная. В наших европейских библиотеках хранятся рукописные экземпляры сирийской Библии из Ливана, Египта, Синайского полуострова, Месопотамии, Армении, Индии (Малабарская церковь) и даже Китая»⁴⁹⁴. Как мы видели (гл. V. 1 ), древнейший канон в восточных сирийских церквах состоял из «Евангелия, Посланий Павла и Книги Деяний»; то есть вместо четырех отдельных Евангелий использовался Диатессарон, а Соборные послания и Апокалипсис в каноне отсутствовали⁴⁹⁵.

Диатессарон продолжал широко использоваться и в последующие века; его цитировали Афраат, Ефрем (написавший комментарии к нему) и другие сирийские Отцы. Однако из–за того, что Татиан заработал репутацию еретика, началось движение против Диатессарона, и епископ Эдессы Раббула (ум. в 436 г.) приказал своим пресвитерам позаботиться о том, чтобы в церквах читались четыре отдельных Евангелия. В другой епархии Феодорит, который, как мы знаем, стал епископом Кирра на Евфрате в Северной Сирии, в 423 г. выявил около 200 экземпляров Диатессарона, которые, как он сам выразился, «я собрал и изъял из обращения, а вместо них ввел Евангелия четырех евангелистов»(Трактат о ересях, 1, 20).

Что касается корпуса Павловых посланий, то в национальной Сирийской церкви в III и IV столетиях не признавали Послание к Филимону. С другой стороны, Ефрем знал и считал каноническим апокрифическое 3–е Послание Павла к Коринфянам (см. гл. VII. 3, 2). Это письмо, которое вошло в состав Деяний Павла,было написано по–гречески около 170 г. и переведено на сирийский в III веке. В следующем столетии Афраат (ок. 340 г.) и Ефрем (ум. в 373 г.) цитировали 3–е Послание к Коринфянам как Св. Писание. Последний к тому же говорил о нем в своих комментариях (хотя опустил в них Послание к Филимону).

К началу V века, если не раньше, сформировалась сирийская версия Библии, так называемая Пешитто. В ней сирийский канон Нового Завета согласован с греческим. 3–е Послание к Коринфянам выпущено, а к 14 Посланиям апостола Павла (включая Послание к Евреям, следующее за Посланием к Филимону) добавлены три больших Соборных послания: Иакова, 1–е Петра и 1–е Иоанна. Четыре более коротких Соборных послания – 2–е Петра, 2–е и 3–е Иоанна и Иуды и Апокалипсис в сирийской версии Пешитто отсутствуют, таким образом, сирийский канон Нового Завета содержал только 22 книги. Для большей части Сирийской церкви это означало закрытие канона, так как после Вселенского собора в Эфесе (431) восточные сирийцы отделились, как несториане, от Великой Церкви.

Однако у западных сирийских монофизитов были более тесные связи со своими соседями, и в следующем веке было проведено дальнейшее согласование канонов. В 508 г. Филоксен, епископ Маббугский в Восточной Сирии, отдал распоряжение Поликарпу, своему хорепископу, выверить Пешитто по греческим манускриптам. Это стремление получить более точный перевод, несомненно, подразумевает и включение (по–видимому, впервые в сирийских версиях) четырех малых Соборных посланий и Апокалипсиса. Поскольку вариант Филоксена был выполнен в яковитской церкви, его приняла только монофизитская часть сироязычных христиан. Правда, даже с учетом этого в Западной сирийской церкви не торопились пользоваться этими разделами Нового Завета, а несториане, как ранее отмечалось, продолжали признавать только 22 книги в редакции Пешитто. В середине VI века видный несторианский богослов Павел, известный учитель в Низибии – тогдашнем центре богословского образования на Востоке⁴⁹⁶, в лекциях, прочитанных в Константинополе⁴⁹⁷, утверждал, что непререкаемый авторитет имеют четыре Евангелия, Деяния, 14 Посланий Павла, 1–е Петра и 1–е Иоанна. Меньшее значение имеют Послание Иакова, 2–е Петра, Иуды, 2–е и 3–е Иоанна и Апокалипсис. Около 850 г. Ишодад из Мерва, епископ Хадасы на Тигре, написал комментарий⁴⁹⁸ на 22 книги Нового Завета, в котором утверждал, что три больших Соборных послания спорны. Последним видным богословом этой церкви был Эбедиезу, митрополит Низибии и Армении (ум. в 1318 г.). Среди его многочисленных произведений есть список 22 книг Нового Завета в следующей после довательности: четыре Евангелия, Деяния, Послание Иакова, 1–е Петра, 1–е Иоанна, 14 Посланий Павла, причем последним расположено Послание к Евреям⁴⁹⁹.

И сегодня в официальных лекционариях Сирийской православной церкви с центром в Коттаяме (Керала) и Халдейской сирийской церкви, известной также под названием Церковь Востока (несторианская), с центром в Трихуре (Керала) представлены чтения только из 22 книг Пешитто – источника, на который там принято ссылаться при обсуждении вопросов вероучительного характера. Правда, некоторые клирики иногда произносят проповеди на тексты из пяти неканонических книг, которые есть в изданиях библейских обществ на национальных языках Индии.

В некоторых документах, которые анализируются ниже, обнаружены и другие расхождения с сирийским каноном и западных сирийцев, и несториан.

А) Все семь Соборных посланий и Апокалипсис отсутствуют в двух сходных списках, один – на сирийском языке – входит в рукопись из монастыря Св. Екатерины на горе Синай⁵⁰⁰, а другой – в анонимную арабскую хронику IX–X веков, которая теперь хранится в Берлине⁵⁰¹. В арабском списке, с которого мы начнем, перечислены книги Ветхого Завета, а затем названы «новые книги, а именно, Евангелие, состоящее из четырех частей, каждая восходит к одному из четырех учеников – Матфею, Марку, Луке и Иоанну. За Евангелием следует Книга Деяний (praksis)⁵⁰², то есть послания учеников и другие писания, адресованные друг другу. Затем книга Павла, апостола».

В списке сирийской рукописи перечислены книги Ветхого и Нового Заветов с указанием числа стихов в каждом. После четырех Евангелий там поименованы Деяния (praksis)⁵⁰³ апостолов и Послания Павла в следующей последовательности: к Галатам, 1–е и 2–е к Коринфянам, к Римлянам, к Евреям, к Колоссянам, к Ефесянам, к Филиппийцам; еще одно к Филиппийцам⁵⁰⁴, 1–е и 2–е к Фессалоникийцам, 2–е к Тимофею, к Титу и к Филимону (этот порядок совпадает с тем, в котором их комментировал Ефрем). Подобным образом и порядок следования первых четырех совпадает с их расположением в каноне Маркиона. Несомненно, что пропуск 1–го Послания к Тимофею каким–то образом связан с повторным упоминанием Послания к Филиппийцам (при разном количестве стихов).

Б) На знаменитом несторианском монументе, воздвигнутом в 781 г. в Сиань–фу, в Китае, сохранилась пространная надпись на китайском языке и более краткая сирийская. В первой так говорится о Христе: «После завершения своих великих дел, Он восшел в полдень в Свое истинное жилище. Он оставил 27 священных книг [или «после этого осталось 27 книг»]». Неясно, относится ли это к книгам Нового Завета или к другим христианским документам⁵⁰⁵. В скрупулезном исследовании разрозненных и отрывочных данных о пришествии христианства в Китай в VI веке Бугге (Bugge)⁵⁰⁶ приходит к такому выводу: упоминание о 27 священных книгах относится не к реальному собранию документов, доступных в то время китайцам, а скорее означает, что кто–то из Сирийской церкви в Китае знал о существовании в Церкви 27 книг, которые могут находиться в других местах. Он называет их число, во–первых, для того, чтобы сообщить, сколько есть священных книг, а во–вторых, чтобы указать на связь с Западной церковью⁵⁰⁷.

В) В 1170 г. переписчик Сахда из монастыря Map Силиба в Эдессе выполнил копию Гарклийского Нового Завета на сирийском языке (ныне хранится в библиотеке Кембриджского университета, Add. MS 1700), которая включала 1–е и 2–е Послания Климента, причем расположены они не в конце, как в греческом Александрийском кодексе V века, а между Посланием Иуды и Посланием к Римлянам. Книги в рукописи следуют в таком порядке: 1) четыре Евангелия, после которых помещено повествование о Страстях, составленное на материале всех четырех; 2) Деяния и семь Соборных посланий, сразу за которыми идут два Послания Климента к Коринфянам; 3) Послания Павла, включая Послание к Евреям, которое стоит последним (Апокалипсиса нет). Переписчик мог считать Послания Климента каноническими, и подтверждается это тем, что он разделил их текст на смысловые отрывки (перикопы), пронумерованные так же, как и остальные книги этого второго раздела. Известно, что 1–е и 2–е Послания Климента переводились кем–то другим с перевода гарклийской редакции⁵⁰⁸.

Армении принадлежит честь быть первым царством, принявшим христианство как государственную религию⁵⁰⁹. Согласно Евсевию (Церковная история, VI. 46, 2), церковь там основана в середине III века. Он сообщает, что Дионисий, знаменитый епископ Александрии (ум. ок. 264 г.), написал письмо о покаянии «общине в Армении, где епископом был Меружан».

Очень рано перевели с сирийского на армянский Диатессарон Татиана, чье влияние прослеживается в трудах Агафангела, Езника и других армянских писателей. Однако, по мнению Вёбуса (Vццbus), нет данных о том, чтобы Диатессароп официально одобряли такие церковные авторитеты, как Месроп или Саак. Поэтому он полагает, что армянский текст базировался на древнесирийском тексте отделенных друг от друга Евангелий⁵¹⁰. Армянская церковь позаимствовала из сирийской Библии и апокрифическое 3–е Послание Павла к Коринфянам, которое до сих пор стоит как приложение в конце Нового Завета в армянской Библии, изданной под редакцией Зограба (Венеция, 1805). Не позднее начала V века у армян уже был перевод Апокалипсиса, но входил он не в Новый Завет, а в апокрифические Деяния Иоанна. Только в конце XII века знаменитый Нерсес Ламбронский, архиепископ Тарсский (ум. в 1198 г.), подготовил новый перевод Апокалипсиса и сделал так, что Собор Армянской церкви в Константинополе принял его в состав Св. Писания Нового Завета⁵¹¹. В следующем столетии Мхитар из Айриванка (ок. 1290 г.) включил в свою Хронику список апокрифических книг Ветхого и Нового Заветов, причем некоторые из них, по его мнению, должны были бы войти в канон, например, Совет Божьей Матери апостолам, Книги Криапа (Criapos) и Послание Варнавы⁵¹².

Страна, известная в древности под названием Иверия, приняла христианство около середины IV века⁵¹³. После изобретения грузинского алфавита на этот язык к середине V века перевели Евангелия и другие части Нового Завета. Точно неизвестно, послужил ли источником переводов прямо греческий текст или армянская версия; как бы то ни было, Апокалипсис дожидался перевода на грузинский до X века⁵¹⁴. Переводчиком был св. Евфимий, который кроме перевода агиографических и гомилетических сочинений пересмотрел и дополнил грузинский вариант Нового Завета. Его перевод Апокалипсиса завершен до 987 г. – даты самой ранней из известных рукописей Апокалипсиса на грузинском языке.

Происхождение церкви в Египте скрыто во тьме веков⁵¹⁵. Тщетно будем мы искать каких–нибудь определенных сведений о распространении христианства на берегах Нила до начала долгого епископства Деметрия Александрийского (188/9–231), о котором достаточно обстоятельно рассказывает Евсевий. Считается, что первые египетские христиане говорили по–гречески, но вскоре у новой веры появились приверженцы, которые знали только коптский язык, произошедший от древнеегипетского. И среди первых, и среди вторых ходили не только книги Нового Завета, но и многочисленные апокрифические евангелия, деяния, послания и апокалипсисы.

Афанасий опубликовал свое 39–е Праздничное послание не только на греческом, но и на коптском языке, правда – в чуть измененной форме, хотя списки из 27 книг Нового Завета абсолютно совпадают на обоих языках. Проблематично, однако, насколько этот перечень был авторитетным для коптов. Коптский (бохайрский) перевод свода правил, известных как 85 Апостольских постановлений⁵¹⁶, завершается перечислением книг Нового Завета в другой последовательности, причем к ним добавлены еще две: четыре Евангелия; Деяния; 14 Посланий Павла (без отдельных названий); два Послания Петра; три Иоанна; одно Иакова; одно Иуды; Апокалипсис Иоанна; два Послания Климента. За словом «Климент» в коптском тексте следует фраза etetneoshu hi bol,значение которой озадачило ученых. Тэттам предложил перевод: «из которых вы должны читать»⁵¹⁷, который Лайтфут счел «несомненно ошибочным» и сам переводит: «которые вы должны читать вслух»⁵¹⁸. Есть и перевод Гвиди⁵¹⁹: «из которых вам следует читать вне собраний», то есть оба Послания Климента, несмотря на то, что они в канон не входят, читать можно. Кроме того, арабские рукописи (вероятно, составленные в Египте) 85 Апостольских постановлений отличаются от коптских в части списка канонических писаний. В трех манускриптах XIII–XIV веков не упоминаются Послания Климента (разумеется, выпущена и загадочная фраза). В других рукописях вслед за «Апокалипсисом, видением Иоанна» в конце располагаются «два Послания Климента в одной книге»⁵²⁰.

Трудно установить, когда и как появилась церковь в Эфиопии. Предания доносят до нас противоречивые сведения о евангелизации этого региона, приписывая ее разным апостолам и другим евангелистам⁵²¹. Как бы то ни было, во время, когда существование церкви в Эфиопии хорошо просматривается, мы обнаруживаем, что, подобно Западносирийской и Коптской церквам, ее считают монофизитской. Поскольку до 1959 г. Эфиопская церковь находилась в юрисдикции Абуны, или главы, Коптской церкви, неудивительно, что ее канон Св. Писания должен был в каком–то отношении совпадать с коптским⁵²². Однако при попытке выявить список книг, которые считались каноническими, мы сталкиваемся с трудностями. Обычно таких книг Ветхого и Нового Заветов насчитывается 81, но это число получают разными путями⁵²³. Различия отражены в рукописных вариантах Библии, ни в одной из которых нет полного Нового Завета. Вдобавок современный исследователь сталкивается с наложением текстов в 27 книгах Нового Завета, вследствие чего их трудно правильно идентифицировать.

Согласно многочисленным исследованиям Библии на древнеэфиопском языке (геэзе), которые проводил Каули, и святоотеческим и современным комментариям на народном, амхарском языке⁵²⁴, в «широкий канон» эфиопского Нового Завета входят следующие 35 книг:

четыре Евангелия

Деяния

семь Соборных посланий

14 Посланий Павла

Апокалипсис

Синод (в четырех частях)

Климент

Книга Обетования (в двух частях)

Дидаскалия

Переходим к содержанию последних четырех разделов списка⁵²⁵.

Синод (Σύνοδος)⁵²⁶ – книга о церковном устройстве, в которой собраны многочисленные каноны, молитвы и распоряжения, приписываемые Клименту Римскому.

Климент (Qälementos) – книга в семи частях⁵²⁷, представляющих собой письма Петра к Клименту. Это не письма к римлянам и коринфянам, не одна из трех частей Синода, которые иногда называются 1–й, 2–й и 3–й Климент, и не часть сирийского восьмикнижия Климента⁵²⁸.

Книга Обетования (Mäshafä kidari) состоит, как принято считать, из двух частей. Первая часть из 60 разделов в основном содержит материалы о церковном устройстве; 61–й раздел – Слово Господа ученикам после воскресения, напоминающее Testamentum Domini⁵²⁹.

Эфиопская Дидаскалия (Didesqelya) – книга о церковном устройстве из 43 глав. Она отличается от Didascalia Apostolorum, но схожа с I–VII книгами так называемых Апостольских постановлений⁵³⁰.

В Римской церкви сознание необходимости строго очертить рамки канона было, в общем, сильнее, чем у греков. Здесь меньше, чем в Греческой церкви, чувствовали духовную значимость тех книг, которые признаны, и потому часто утверждали, что те книги, которые отвергаются, не имеют никакой духовной ценности. В поисках верховного авторитета Запад гораздо сильнее стремился достичь бескомпромиссного выбора между «да» и «нет». Поэтому классификации вроде той, которую составил Ориген или тем более Евсевий, здесь просто невозможны.

Начавшееся в самом начале IV века гонение Диоклетиана (303) побудило четче определить границы канона Св. Писания. Первый эдикт императора велел сровнять с землей все церковные здания и сжечь священные книги (Евсевий,Церковная история, VIII. 2, 4). Слова, которыми официально называли эти книги, звучали, по–видимому, как «Писания закона» (scripturae legis). Означали они строго определенное собрание книг. Однако не все читавшиеся в разных церквах книги считались каноническими, а потому некоторые христиане выдавали римским чиновникам то, что хотели. Другие считали это предательской уверткой, резко осуждая тех, кого они считали «традиторами» («передающими», то есть «предателями»), и это переросло в длительный донатистский раскол. Побочный эффект гонений можно видеть в том, что с этого времени мы чаще встречаемся со списками священных книг.

В этой связи следовало бы рассмотреть два латинских списка книг Ветхого и Нового Заветов, хотя место и время их происхождения остаются неопределенными. Кто–то вставил в двуязычную рукопись Посланий Павла, известную как Кларомонтанский кодекс, относящийся к VI веку (MS D), текст более древнего списка библейских книг, поместив его между Посланиями к Филимону и к Евреям (см. Приложение IV. 4). Список названий неизвестный составитель дополнил стихометрическими данными, то есть сообщил о количестве строк (stichoi) в каждой книге в соответствии со стандартным размером строки – 15–16 слогов.

У этого списка есть несколько особенностей. Евангелия расположены в следующем порядке: Матфей, Иоанн, Марк, Лука. За ними следуют Послания Павла в необычной последовательности: к Римлянам, 1–е и 2–е к Коринфянам, к Галатам, к Ефесянам, 1–е и 2–е к Тимофею, к Титу, к Колоссянам и к Филимону. Отсутствие Послания к Филиппийцам, 1–го и 2–го к Фессалоникийцам и к Евреям можно, вероятно, объяснить ошибкой переписчика (или переводчика?). Может быть, взгляд его соскальзывал с «Εφεσίους» на «Εβραίους». То, что переписчик не был слишком внимателен, видно по тому, что он продолжает этот список 1–ми 2–м Посланиями Петра, за которыми следует Послание Иакова, 1–е, 2–е и 3–е Иоанна и Иуды. Завершают список Послание Варнавы, Апокалипсис Иоанна, Деяния Апостолов, Пастырь, Деяния Павла и Апокалипсис Петра.Показательно, что четыре из этих названий подчеркнуты горизонтальной чертой, чуть заходящей на поля слева. Так отмечены Послание Варнавы, Пастырь, Деяния Павла и Апокалипсис Петра. Похоже на то, что эти линии должны отделить перечисленные названия от заглавий других книг, за которыми признавалось значение авторитета.

Согласно Цану и Гарнаку, греческий оригинал этого канона был составлен в Александрии или в соседнем регионе около 300 г., поскольку по содержанию он занимает промежуточное в истории развития канона место, располагаясь между Климентом Александрийским и Оригеном, с одной стороны, Евсевием и Афанасием – с другой⁵³¹. Свидетельствует он о влиянии Востока, которое пробивало себе дорогу на Запад⁵³².

Другой латинский список библейских книг происходит, вероятно, из Северной Африки и относится к началу второй половины IV века (ок. 360 г.). Он интересен тем, что свидетельствует о конфликте между двумя мнениями об объеме канона. Одна сторона хочет расширить его по сравнению с предыдущим веком, а другая, представляющая более консервативную партию, этому противится (см. Приложение IV. 6). Список, обнаруженный немецким ученым–классиком Теодором Моммзеном, включен в рукопись X века, которая входит в собрание Филиппса (Philipps Collection), хранящееся в Челтнэме (Cheltenham), в Англии⁵³³. В нем, как и в предыдущем списке, даны справки об объеме каждой книги в строках (stichoi)⁵³⁴.

Порядок следования Евангелий и нескольких других книг также необычен. Евангелия располагаются так: Матфей, Марк, Иоанн и Лука⁵³⁵; вслед за ними упоминаются 13 Посланий Павла, Деяния Апостолов и Апокалипсис. Список завершается таинственными строками:

Три послания Иоанна [содержащие] 350 строк

только одна

Два послания Петра [содержащие] 300 строк

только одна

Что означает «только одна»?⁵³⁶ Предложение Гарнака⁵³⁷, поддержанное Юлихером⁵³⁸, совершенно невероятно – он считает, что вторая строка относится к Посланию Иакова, а четвертая – к Посланию Иуды. Поистине необычный способ привлечь внимание к священному характеру этих Посланий.

Эти слова выглядят как выражение в тексте двух мнений. Автор кажется приверженцем консервативных взглядов, поскольку он опускает Послание к Евреям, Послания Иуды и Иакова. Что же касается замечаний о Посланиях Иоанна и Петра, то объяснить их можно следующим образом: составитель переписал первую и третью строки из более древнего источника, а сам считал, что к собственно Писанию можно относить только 1–е Иоанна и 1–е Петра, и потому добавил в каждом случае слова «только одна». Но почему же он написал «Три послания Иоанна» и «Два послания Петра»? Почему бы ему не написать просто «Одно послание» в каждом случае? Причина может быть в количестве строк, которое увязывает в один блок 1–е, 2–е и 3–е Иоанна, равно как и 1–е и 2–е Петра. Поскольку он не мог точно знать, какое количество строк нужно вычесть, если опустить 2–е и 3–е Иоанна и 2–е Петра, ему, так сказать, пришлось переписать первую и третью строки без изменений. Но, прибавив слова «только одна», он сумел выразить собственную позицию, исключавшую более краткие послания из числа канонических.

При обращении к отдельным представителям «золотого века» латинской христианской письменности мы попробуем суммировать мнение ведущих писателей о книгах, отсутствующих в каноне Киприана, но включенных в современный текст Нового Завета. В каноне Киприана не было (Послания к Филимону)⁵³⁹, к Евреям, Иакова, 2–е Петра, 2–е и 3–е Иоанна и Иуды. Наверное, стоит отметить, что ни одну из книг, признанных Киприаном, не отвергал впоследствии ни один из западных Отцов.

Иларий, епископ Пиктавийский (совр. Пуатье) (ум. в 368 г.), которого часто называли Афанасием Запада, связывает собой Восток и Запад. Защитой православия в спорах с арианами на Соборе в Селевкии (359) он снискал репутацию самого уважаемого латинского богослова тех лет. В прологе к Комментарию на Псалмы (гл. 15) Иларий помещает список книг Ветхого Завета (прямо заимствованный у Оригена), но не приводит аналогичного перечня для Нового Завета. В противоположность обычному мнению латинских писателей он приписывает Послание к Евреям апостолу Павлу и цитирует его как Св. Писание(de Trinit. 4, 11). Первым из западных Отцов он поступает так же и с Посланием Иакова.

Люцифер Каларийский (Кальяри) с Сардинии (ум. в 370 или 371 г.), вполне ортодоксальный и крайне антиариански настроенный богослов, цитировал большинство книг Нового Завета, включая Послание к Евреям. В своем трактате против еретиков (гл. 15) он приводит почти все Послание Иуды, выпустив лишь отрывок, заимствованный из Успения Моисея (стих 9) и цитату из книги Еноха (стихи 14–15).

Филастер, епископ Брешии (ум. в 397 г.), между 385 и 391 гг. написал трактат из 156 глав, призванный опровергнуть 28 иудейских и 128 христианских ересей⁵⁴⁰. В этом труде, получившем название «Книга о ересях» (Liber de haeresibus), автор свел в один эклектический комментарий заимствования из сочинений греческих и латинских авторов, не заботясь о логике или хотя бы внутренней последовательности. В качестве образчика этой запутанной и запутывающей компиляции можно привести его список «Писаний» Нового Завета, подтвержденных авторитетом «блаженных» апостолов и их последователей. Сюда он помещает Евангелия, 13 Посланий Павла, семь Соборных посланий, обходя молчанием Послание к Евреям и даже Апокалипсис, хотя в других местах признает Апокалипсис книгой апостольского происхождения, а Послание к Евреям приписывает апостолу Павлу⁵⁴¹. В то же время Филастер практически одинок, считая (в этой же главе), что хотя такие апокрифические книги, как Деяния Андрея, Иоанна, Петра или Павла, не надо читать всем верующим (поскольку еретики многое добавили в тексты этих книг), их «следует читать «совершенным» для нравственного наставления» (legi debent morum causa a perfectis).

Тиранний Руфин родился около 345 г. в маленьком северном итальянском городке Конкордия, в северной точке Адриатики, чуть дальше на запад от Аквилеи. Сын родителей–христиан, он был юношей послан в Рим, чтобы завершить образование. Среди его однокашников, с которыми он вскоре подружился, был и другой северянин, Иероним из Далмации. Позднее Руфин несколько лет учился в Александрии под руководством Дидима Слепца. Несмотря на то что Руфин сам был оригинальным писателем, он больше всего интересен как переводчик греческих богословских трудов на латынь в то время, когда знание греческого на Западе стало исчезать.

В своих Разъяснениях Апостольского символа веры (гл. 36–38) он дает список канонических книг Ветхого и Нового Заветов, который практически точно воспроизводит список Афанасия. Перечислив книги Ветхого Завета, Руфин переходит к Новому Завету. Его список таков: четыре Евангелия, Деяния Апостолов, 14 Посланий Павла, два Послания Петра, одно – Иакова, брата Господня, одно – Иуды, три Послания Иоанна и Апокалипсис Иоанна. Здесь важно отметить, что Соборные послания следуют за Павловыми (в противоположность версии Афанасия и обычаю Греческой церкви), а сами начинаются с Посланий Петра. Последними располагаются Послания Иоанна, а не Иуды, чтобы поставить их рядом с Апокалипсисом. Так получается нечто вроде corpus Johanneum.

Особый интерес представляет то, что Руфин охарактеризовал одну группу священных книг как «церковные» в отличие от других, которые назвал «каноническими» (гл. 38). Это Пастырь Ерма, книга, которая названа Два пути (= Дидахе) и Сужденue Петра⁵⁴². Их «можно читать в церквах, но к ним нельзя обращаться по вопросам вероучения». Другие писания, названные «апокрифическими», «нельзя читать в церквах»⁵⁴³.

Особого упоминания заслуживают два западных христианина: один – потому что был крупнейшим толкователем Библии, другой – потому, что он играл исключительную роль в церкви своего времени и последующих веков. Это Иероним и Августин.

Иероним родился около 346 г. в христианской семье в Стридоне, в провинции Далмация. В двенадцать лет он переехал в Рим, где изучал греческий, латынь, риторику и философию под руководством знаменитого Элия Доната. Крестился Иероним в девятнадцать лет. Он путешествовал в Галлию, а позднее на Восток, где какое–то время жил аскетом в пустыне близ Халки. В 373 г., после жестокой болезни, он решает посвятить себя изучению Св. Писания. Рукоположенный во пресвитеры в Антиохии (379 г.), он какое–то время провел в Риме, а затем, с 386 г. до смерти, жил в Вифлееме. Нас в первую очередь интересует его редакция (Вульгата) конкурирующих латинских переводов Нового Завета. Ее евангельский раздел Иероним в 384 г. послал папе Дамасу. Хотя вопрос о том, в какой степени он редактировал остальные части Нового Завета и когда эта работа была завершена⁵⁴⁴, остается дискуссионным, Новый Завет Иеронима содержит те книги, которыми мы пользуемся сейчас. Его все шире воспринимали как главную латинскую версию, и книги, которые содержались в нем, стали повсеместно принятыми священными книгами Западной церкви.

В трудах Иеронима есть несколько каталогов священных книг; один из них – полный, охватывающий всю Библию. Он представлен в его Послании к Павлину(53, 9) и напечатан как пролог в ранних изданиях Вульгаты. Что касается Нового Завета, то в посвящении Павлину перечислены все наши 27 книг, причем Деяния следуют за Посланиями Павла.

В разных трудах Иеронима мы находим эпизодические замечания о семи книгах, вызывающих сомнение. Говоря об Иакове, «которого называли братом Господним», он пишет: «Он написал только одно послание, которое числится среди семи Соборных посланий, но и про него некоторые думают, что кто–то опубликовал это послание под именем Иакова, а с течением времени оно приобрело авторитет» (De vir. ill. 2). Послание Иуды, говорит Иероним, отвергается очень многими из–за того, что в нем есть ссылка на апокрифическую Книгу Еноха. «И все же, употребленное в течение долгого времени, оно стало авторитетным и числится среди священных книг» (там же, 4).

О 2–м и 3–м Посланиях Иоанна Иероним говорит, что «их считают сочинением Иоанна пресвитера», тогда как апостол Иоанн был автором того послания, которое начинается словами «О том, что было от начала…» (там же, 9). О 2–м Послании Петра у Иеронима есть особое предположение (Epist. 120): разница в стиле между 1–м и 2–м Посланиями, приписываемыми Петру, объясняется тем, что у апостола Петра были разные секретари.

Об оставшихся спорных книгах, Послании к Евреям и Апокалипсисе, Иероним рассуждает в письме, написанном в 414 г. патрицию Клаудиену Постуму Дардану:

Послание, называемое «к Евреям», признают писанием Павла не только церкви на Востоке, но и все грекоязычные церковные писатели до наших дней, хотя многие считают, что оно принадлежит Варнаве или Клименту. Не так важно, кто его автор, если оно написано церковным деятелем и читается на богослужении в церкви. Латиняне не числят его среди канонических писаний, но греки не принимают Апокалипсис Иоанна. Мы же признаем обе эти книги, в чем поступаем не по обычаям сегодняшнего дня, а следуем древним писателям, многие из которых ими пользовались, причем не так, как апокрифами или даже мирскими книгами, но как каноническими и церковными. (Epist. cxxix.)

По этому отрывку можно видеть, что, несмотря на свою склонность к полемике и изрядную раздражительность, Иероним, когда речь заходит о Новом Завете, соглашается со списком, который используется повсюду. Пример его расхождений с общим мнением – его взгляд на 2–е и 3–е Послания Иоанна.

Довольно странно ведет себя Иероним в отношении к Посланию Варнавы,допуская непонятные колебания. Он признает подлинность Послания, соглашаясь с тем, что оно написано спутником Павла и «ценно для духовного возрастания Церкви», хотя и числит его среди апокрифических книг (De vir. ill.6). Однако он дает понять, что считает Послание Варнавы почти, если не прямо, новозаветной книгой. В 388 г. он написал О еврейских именах (в Писании), где последовательно, книга за книгой, раскрывает их значение. Туда попали все книги Нового Завета (кроме 2–го Послания Иоанна, в котором никаких имен нет); в конце же новозаветной части он приводит 13 имен из Послания Варнавы.

Примерно так же Иероним проявляет пристрастие к Пастырю Ерма, о котором говорит, что «его читают и в некоторых церквах Греции за богослужением. Это действительно полезная книга, и многие древние писатели цитировали ее как авторитетное писание, но среди латинян она практически неизвестна» (De vir. ill 10).

С Августином, чье влияние на Западную церковь было еще значительнее, мы подходим к концу нашего очерка о спорах по поводу новозаветного канона. Августин родился в Тагасте, в Нумидии, в 354 г. Отец его был язычником, мать – праведной христианкой. После беспутной юности и полуязыческой молодости Августин подпал под влияние Амвросия, епископа Медиоланского (Миланского), и крестился накануне Пасхи 387 г. Вернувшись в Африку убежденным христианином, он в 395 г. стал помощником Валерия, епископа Гиппона. С этого момента можно говорить о том, что он все больше влияет на Африканскую церковь.

Трактат Августина De doctrina Christiana («О христианском учении», в четырех книгах) – его главный труд по библеистике. Большая часть (16 1–3, 24) была написана в 396–397 гг., а весь он завершен только в 426 г. В 2, 13 Августин помещает наш теперешний список книг Нового Завета (хотя Послание Иакова располагает в конце Соборных посланий, ставя тем самым Петра на первое место). Перечень книг включает: четыре Евангелия, 14 Посланий Павла, 1–е и 2–е Петра, 1–е, 2–е и 3–е Иоанна, Иуды, Иакова, Деяния и Апокалипсис. Он включил в список и Послание к Евреям (следом за Филимоном), как принадлежащее Павлу, но в своих последующих произведениях, цитируя его, усердно избегает называть при этом имя апостола⁵⁴⁵. Но, испытывая некоторые колебания в отношении авторства Послания, он ни секунды не сомневался в его каноничности.

Перед списком библейских книг Августин помещает критическое рассуждение, в котором признает, что некоторые книги пользуются более весомым авторитетом, чем другие. «Христианский читатель, – пишет он, – скорее будет придерживаться этого критерия в оценке канонических писаний, предпочитая те из них, которые принимаются всеми частями Вселенской церкви, другим, не получившим такого признания. Выбирая из последних, принимаемых не всеми, он предпочтет те, что признаны в большем числе церквей и используются в самых влиятельных церквах. Но если окажется, что одни книги признает больше народу, а другие – более авторитетные церкви (хотя это вряд ли возможно), я думаю, что следует признать их равенство» (De doct. chr. 2. 12)⁵⁴⁶.

Великие споры многих поколений богословов практически закончились; но кто–то должен был во всеуслышание сказать, что это так. И вот Августин, пользуясь своим весом, добился признания 27 книг на трех местных Соборах: в 393 г. – в Гиппоне; в 397 г. – в Карфагене и в 419 г. – снова в Карфагене. Определение канона открывается прямым и недвусмысленным указанием: «Кроме канонических Писаний ничего не должно читаться в церкви под именем божественного Писания»⁵⁴⁷. Затем следует список канонических книг. Книги Нового Завета располагаются в следующем порядке: Евангелия, Деяния, Послания Павла, 1–е и 2–е Петра, 1–е, 2–е и 3–е Иоанна, Послание Иакова, Иуды, Апокалипсис. Единственное отличие постановлений Соборов 393 и 397 гг. от варианта 419 г. состоит в ином звучании одной фразы. В первом случае – «Тринадцать Посланий Павла и его же Послание к Евреям», а во втором – «Четырнадцать Посланий Павла» (см. Приложение IV. 12).

Отныне 27 книг, не больше и не меньше, становятся своего рода паролем в Латинской церкви. Однако мы бы ошиблись, представив, что вопрос о каноне был окончательно решен во всех христианских сообществах к началу V века. Рукописи Посланий Павла (равно как и всей Библии) без Послания к Евреям не были мгновенно дополнены, тем более замещены полными вариантами, чтобы поставить его на то место, которое за ним официально закреплено. Например, в греческом и латинском кодексе Boernerianus (MSG) IX века Послания к Евреям нет. С другой стороны, обнаруживаются рукописи, содержащие Послание к Лаодикийцам. Таким образом, несмотря на влияние Иеронима и Августина и постановления трех Соборов, мы неоднократно сталкиваемся в последующие века с разночтениями в каноне, которые создаются то дополнениями, то отсутствием некоторых книг. Однако рассказ об этих различиях станет темой следующего раздела.

В средние века в Западной церкви был принят латинский текст Нового Завета в той форме, в которой он достался от Иеронима. Канон очень редко обсуждали – однако мы видим и некоторую гибкость в отношении границ Нового Завета. Об этом свидетельствует то, что Послание Павла к Лаодикийцам есть в более чем 100 рукописях латинской Вульгаты (включая древнейший знаменитый кодекс Fuldensis, 346 г.), а также в старых альбигойских, богемских, английских и фламандских манускриптах.

Иногда возникали споры о Посланиях Павла. В конце X века Эльфрик, монах из Дорсета, написал трактат на англосаксонском языке о Ветхом и Новом Заветах. В нем утверждалось, что апостолу Павлу принадлежит 15 Посланий⁵⁴⁸. В приводимый перечень он сразу за Посланием к Филимону поместил и Послание к Лаодикийцам. Около 1165 г. Иоанн Солсберийский в своем письме о каноне, адресованном Генриху, графу Шампанскому (Epist. 209), признает, что «согласно, в сущности, всеобщему мнению, Павлу принадлежит только четырнадцать посланий… А пятнадцатое – то, которое адресовано Лаодикийцам»⁵⁴⁹.

Послание к Лаодикийцам включено во все 18 долютеровских изданий немецкой Библии, начиная с первого, опубликованного Менталем (Johann Mental) в Страсбурге в 1488 г. В нем Павловы послания, включая Послание к Евреям, идут сразу за Евангелиями, а Послание к Лаодикийцам располагается между Посланием к Галатам и к Ефесянам. В первой чешской (Богемской) Библии, изданной в Праге в 1488 г. и несколько раз переизданной в XVI и XVII веках, Послание к Лаодикийцам следует за Посланием к Колоссянам, предшествуя 1–му к Фессалоникийцам⁵⁵⁰.

Таким образом, как об этом писал епископ Лайтфут⁵⁵¹, «в течение более чем девяти веков это поддельное послание то милось на пороге священного канона, не будучи ни окончательно принято, ни категорически исключено». Только на Флорентийском соборе (1439–1443) Римский престол высказал однозначное суждение о каноне Св. Писания. В цепи усилий, предпринятых на этом Соборе для воссоединения с Восточной православной церковью, которая искала у Запада поддержки против турок, придвинувшихся вплотную к Константинополю, папа Евгений IV издал буллу. В ней представлено учение о единстве Ветхого и Нового Заветов, боговдохновенности Писания, а также определен его объем. В списке из 27 канонических книг Нового Завета Посланий Павла четырнадцать. Последним в их ряду стоит Послание к Евреям, а Книга Деяний непосредственно предшествует Апокалипсису. Легко заметить, что Послание к Лаодикийцам там даже не упоминается.

Во времена Ренессанса и Реформации всплыли давние неясности, касающиеся достоверности некоторых книг Нового Завета. Якоб Томас де Вио (1469–1534), по прозвищу Гаэтано или Каетан (Gaetano или Cajetan), которое он получил по месту своего рождения (Gaeta), написал серию библейских комментариев, в которых предложил весьма просвещенную критику неожиданно «модернистского» характера. Касаясь спорных книг Нового Завета, он отказал Посланию к Евреям в авторстве Павла. Кроме того, он подверг сомнению апостольское происхождение Посланий Иакова, Иуды и 2–го и 3–го Посланий Иоанна. Однако в отношении 2–го Послания Петра он не поддался заблуждениям прошлого и отстаивал его достоверность. Нам неизвестно, что он думал об Апокалипсисе, так как он уклонился от обсуждения этой книги, признаваясь, что не может проникнуть в ее тайны.

Оговорки, высказанные великим гуманистом Эразмом Роттердамским (ум. в 1536 г.), похожи на взгляды кардинала Каетана. В комментариях, которые он разместил перед каждой книгой Нового Завета в своем издании греческого текста (Базель, 1516), он открыто отрицает, что Павел написал Послание к Евреям, и сомневается в том, что Послание Иакова принадлежит апостолу. Открыто ставится под вопрос и традиционное авторство 2–го Петра, 2–го и 3–го Иоанна и Иуды. Что касается Апокалипсиса, стиль этой книги побуждает Эразма воздержаться от того, чтобы приписывать ее автору четвертого Евангелия. Правда, с течением времени Эразм обнаружил, что его откровенность не очень угодна Церкви, и стал несколько осторожнее выражать свои взгляды. Так, отвечая на критические выпады богословского факультета в Париже, он сказал: «Если бы Церковь объявила, что их (нескольких новозаветных книг) названия так же каноничны, как и их содержание, я бы сам осудил собственные сомнения, ибо решения Церкви для меня ценнее человеческих доводов, какими бы они ни были»⁵⁵².

У отцов–реформаторов мы видим известную откровенность при обсуждении канона и переоценке спорных книг (antilegomena)⁵⁵³. Андреас Боденштайн (Bodenstein) из Карлштадта (1480–1541), известный по названию своего города, вначале был другом Лютера, но с развитием Реформации разошелся с ним по богословским вопросам. Когда они еще действовали вместе, а сам он был архидиаконом Виттенберга, он опубликовал в 1520 г. краткий трактат, посвященный проблеме канона, De canonicis libris libellus⁵⁵⁴, за которым в следующем году вышел его вариант на немецком языке (Welche Bucher heilig und biblisch seind, Wittenberg, 1521). Отвергая Соборные постановления, Карлштадт отстаивал независимость авторитета Св. Писания. Он разделил книги Нового Завета на три класса по степени достоинства, замечая, что все они превосходят любые другие писания. В первый класс вошли Евангелия и Деяния; во второй – Послания Павла бесспорного авторства, а также 1–е Петра и 1–е Иоанна; третий образовали семь спорных книг – Послание Иакова, 2–е Петра, 2–е и 3–е Иоанна, Иуды, Послание к Евреям и Апокалипсис. Рассуждая о спорных книгах, Карлштадт говорит, что авторство Послания Иакова точно неизвестно, 2–е и 3–е Иоанна принадлежат не евангелисту, а другому Иоанну – пресвитеру; Послание к Евреям написано не Павлом, а для включения Апокалипсиса в канон слишком мало оснований. В немецком резюме своей книги он добавляет еще и группу апокрифических книг Нового Завета – окончание Евангелия от Марка и Послание к Лаодикийцам⁵⁵⁵.

Немецкий перевод Нового Завета, выполненный Лютером, был опубликован в сентябре 1522 г.; второе издание, куда были внесены стилистические коррективы, вышло в декабре⁵⁵⁶. То, что Лютер невысоко ценил четыре книги Нового Завета, видно из оглавления, где первым 23 книгам, от Матфея до 3–го Послания Иоанна, присвоены порядковые номера, тогда как Послание к Евреям, Иакова, Иуды и Апокалипсис расположены без номеров после пропуска за столбцом с пронумерованными названиями⁵⁵⁷. Эта же последовательность, которая не подтверждена ни в одной рукописи, выдержана и в самом тексте Нового Завета.

В предисловиях, которыми Лютер снабдил и весь Новый Завет, и каждую книгу в отдельности, давались исторические и богословские сведения, которые должны были помочь читателю лучше понять Библию. В рассуждении под заголовком «Каковы подлинные и самые почитаемые книги Нового Завета» Лютер различает три их типа. К первому относятся те, «которые показывают вам Христа и учат вас всему, что вам необходимо знать для вашего спасения, даже если вы не увидите или не услышите никакой другой книги или учения». Таковы Евангелие от Иоанна и его же 1–е Послание, Послания Павла, особенно к Римлянам, к Галатам и Ефесянам, а также 1–е Петра. Следующую группу составляют синоптические Евангелия, остальные Послания Павла, Деяния, 2–е Послание Петра и 2–е и 3–е Иоанна. В третью входят те четыре книги, которые Лютер поместил в конце своего издания: Послание к Евреям, Иакова, Иуды и Апокалипсис.

В предисловиях к этим четырем писаниям он изложил причины, побудившие его усомниться в их апостольском и каноническом характере. Так, Послание к Евреям, восходящее ко второму поколению, в противоположность Павлу учит, что за грех после крещения раскаяния быть не может. Послание Иакова, «легковесное по сравнению с другими»⁵⁵⁸, противоречит Павлу тем, что учит об оправдании делами; Послание Иуды производно от 2–го Петра, и там цитируются апокрифические книги; наконец, Апокалипсис перенасыщен видениями, пересказ которых не может быть задачей апостола, и более того – автор превозносит свою книгу, а Христа ясно не показывает⁵⁵⁹. Правда, Лютер несколько непоследовательно оговаривается, что не желает навязывать свое мнение другим или удалять эти четыре книги из Нового Завета.

Итак, мы видим, что, настаивая на первостепенной значимости веры, как апостол Павел, Лютер утверждает, что всякая книга Нового Завета, выдвигающая (буквально «вводящая») на первый план самого Христа, – апостольская, независимо от своего авторства: «Все, что не учит Христу, апостольским быть не может, даже если это учение св. Петра или св. Павла. А всякая проповедь Христа – апостольская, даже если проповедником был бы Иуда, Анна, Пилат или Ирод». Иногда Лютер рассуждает о том, когда и кем написана та или иная книга, основы ваясь на свидетельствах древних Отцов, но основной критерий каноничности – в богословской ее ценности⁵⁶⁰.

Следуя Лютеровой классификации книг Нового Завета, некоторые другие деятели Реформации выступили с похожими оценками и даже объявляли какие–то книги Нового Завета «второканоническими» или «апокрифами»⁵⁶¹. Иоганн Эколампадий (Oecolampadius, 1482–1531), который в 1515 г. был назначен кафедральным проповедником в Базеле, говорил, что реформаторы признают все 27 книг Нового Завета, но при этом «мы не сравниваем (conferamus)Апокалипсис и Послания Иакова, Иуды, 2–е Петра, 2–е и 3–е Иоанна с остальными [книгами] »⁵⁶².

XXVII глава Вюртембергского исповедания (1531), составленная Иоганном Брентцем (Brentz), который учился у Эколампадия, гласит: «Мы называем Священным Писанием те канонические книги Ветхого и Нового Заветов, чей авторитет никогда в Церкви сомнению не подвергался»⁵⁶³. Хотя Брентц и не предлагает совершенно отвергнуть спорные (antilegomena) книги, он спрашивает, по какому праву они должны ставиться на один уровень с каноническими Писаниями⁵⁶⁴.

Исключительно неожиданное отступление от Лютеровых изданий Библии произошло в 1596 г., когда Якоб Люциус (Lucius) опубликовал в Гамбурге Библию, где четыре спорные книги сведены под рубрикой «апокрифы» с пояснением: «То есть книги, которые не равны остальному Св. Писанию». В том же году Давид Вольдер (Wolder), пастор церкви Св. Петра в Гамбурге, опубликовал трехъязычную Библию: на греческом, латинском (в двух версиях) и немецком языках. В оглавлении эти четыре книги названы «неканоническими». В 1614 г. подзаголовок Люциуса вместе с пояснением вновь появляется в Библии, изданной в Госларе (Goslar) Фогтом (Vogt). В шведской Библии Густава Адольфа (Stockholm, 1618) не только воспроизведено выделение четырех «сомнительных» книг в конец оглавления, но им еще и присвоен ярлык Апокрифического Нового Завета. Словом, Новый Завет делится на три части: «Евангелия и Деяния», «Послания и св. апостолы» и «Апокрифический Новый Завет». Такая разбивка сохранялась почти полтораста лет в более чем дюжине изданий⁵⁶⁵.

Во всех Библиях, изданных под опекой женевских реформаторов и их последователей, книги Нового Завета представлены традиционным образом, в соответствии с официальными декларациями этой ветви Реформации⁵⁶⁶. Согласно мнению Жана Кальвина, выраженному в его влиятельном труде Основы христианской веры, авторитет Писания основан не на установлениях Церкви, а на внутреннем свидетельстве Св. Духа (testimonium Spiritus sancti internum)⁵⁶⁷. В то же время, однако, Кальвин пользуется филологическими приемами, проверяя авторство некоторых книг и, признавая значимость Послания к Евреям, отрицает его принадлежность апостолу Павлу. Стиль 2–го Послания Петра отличается от стиля 1–го, поэтому оно, возможно, написано не самим апостолом, а каким–либо из учеников под его руководством. Ничего особенного Кальвин не сказал о 2–м и 3–м Посланиях Иоанна и Апокалипсисе, трех книгах, комментария к которым у него нет; однако он время от времени их цитирует⁵⁶⁸, как и некоторые апокрифические книги Ветхого Завета.

Разрушительное влияние взглядов на Писание, обнародованных такими людьми, как кардинал Каетан и Эразм, не говоря уже о немецких, швейцарских, французских реформаторах, побудило папу Павла III созвать Тридентский собор, чтобы выяснить, нужны ли Католической церкви нравственные или административные реформы. Первая сессия Собора открылась 13 декабря 1545 г., и к 12 февраля 1546 г. было издано его предварительное определение о Св. Писании. На Соборе велись серьезные споры о том, сколько категорий библейских книг следует различать: две – канонические и апокрифические – или три: а) признанные, б) спорные в прошлом книги Нового Завета, но признанные ныне, и в) апокрифы Ветхого Завета. В конце концов в апреле 1546 г. 24 голосами при 15 против и 16 воздержавшихся Собор издал указ (De Canonicis Scripturis), в котором впервые в истории Церкви вопрос о содержании Библии превратился в предмет вероисповедания, напрямую связанный с возможностью анафематствования. «Святой вселенский и всецерковный собор в Триденте, – гласит указ, – следуя примеру Св. Отцов, признает и почитает все книги Ветхого и Нового Заветов, а также, с равной степенью приверженности и почтения(paripietatis affectu ас reverentia), и предания, которые хранят веру и дела. Если же кто–нибудь не принимает этих книг в их полноте, со всеми их частями⁵⁶⁹, как они читаются в Католической церкви и как представлены в древней латинской Вульгате [то есть в версии Иеронима с дополнениями], не признавая их священными и каноническими, а также сознательно отвергает вышеозначенные предания, да будет анафема»⁵⁷⁰.

В некоторых последующих протестантских исповеданиях перечисляются названия 27 книг новозаветного канона. Это Французское исповедание веры (1559), Бельгийское исповедание (1561) и Вестминстерское исповедание веры (1647). Хотя в 39 постановлениях, изданных Церковью Англии в 1563 г., книги Ветхого Завета и перечисляются отдельно от апокрифов, оба списка завершаются словами: «Мы принимаем все общепризнанные книги Нового Завета и считаем их каноническими» (постановление VI). Ни в одном из исповеданий, опубликованных несколькими лютеранскими церквами, нет упорядоченного списка канонических книг⁵⁷¹.