Превеза. 26 июня 1865 года.

От дней краля Самуила до Гильфердинга, думаем, постоянно и непрерывно верилось, что Превеза есть славянское слово. Для нас русских, вне всякого сомнения и состязания, Превеза идет за перевоз – какой, чей, когдашний? Это уже второстепенные вопросы, которых и разрешать не стоит. А между тем, ступивши с русской точки зрения, например, на Сербскую, вместо перевоза натолкнешься, пожалуй, на перевязь. Затем, чтобы албанцы, старожилы всего западного берега Балканского полуострова, не отыскали в своем языке чего-нибудь созвучного Превезе, в этом и на минуту нельзя усомниться. Наконец, лингвистический хаос, окружающий нашу временную резиденцию, одним почерком пера рассеивает эллинствуюшая „Хронография“. Вот что гласит она: при частых сообщениях Итальянского берега Адриатики с Ионийским, на этом месте моряки имели склад продовольствий Πρεβεζιόνε (немного не так. Итальянцы произносят: Provvisione или Provigione), из чего греки, по гению своего языка (!), сделали Превезу. Славянское имя города, таким образом, обращается в иллюзию или в иллюзорию, т. е. в издевку над славянофилами. В первый раз имя ее (по хронографии) известно стало в 1495 г., когда забрали ее Турки в свои руки (у кого?). Несколько раз она переходила потом от Турков к Венецианам и обратно, пока в 1797 г. не досталась французам, у которых забрал ее Али-паша Янинский, несмотря на то, что по договору 1800 г. между Турцией и Россией выговорена, вместе с Ионическими островами, и ее независимость, так что в период хозяйства нашего на островах фактически повластвовать нам в Превезе и не удалось. Хитрый Тепеленец умел нас водить за нос, находя конечно наилучшим для своих целей лавировать между Франками и Московами с одной, и между Румами и своим номинальным правительством, с другой стороны. В журналах операций нашего архипелагского флота занесено под 8-м февраля 1806 года следующее обстоятельство: стало известно, что французский крейсер овладел нашим транспортным судном в Превезской пристани. Адмирал Сенявин отрядил бриг на выручку транспорта. Произошло тут под городом сражение между бригом и крейсером, длившееся полтора часа. От выстрелов, при этом случае, пострадал и город. Освободив судно, бриг отвел его в Корфу, где находился наш фло. Все это происходило на глазах у военного брига Турецкого, нашего тогдашнего союзника, не ударившего палец о палец при сем обстоятельстве. Итак, если не русским духом, то русским порохом дышала когда-то экс-Славянская Превеза, провизия тож! Теперь она греко-албанский город, вмещающий в себе до 5000 христиан и 800 магометан. Христианское население разделено на 11 приходов по числу церквей (8 безприходные церкви есть за городом), от 50 до 80 домов в каждом. Жители большею частию народ торговый, зажиточный, отчего и понятно становится, почему Артский владыка предпочитает жить здесь, на самом краю своей епархии.

Митрополит легок был на помине. К нам постучались в дверь и доложили, что уже не раз наведывался Деспотис, когда может видеть нас. По обычаю восточному, он пожаловал не один. Чуть ли не все духовенство Превезское сопровождало его, увлеченное, может быть, и собственным желанием видеть такую редкость, как русские παπάδες. В комнате едва нашлось место для всех гостей. Теперь я уже без церемонии заговорил о таком обилии архитектурных сокровищ византийских, какими владеет их древняя и славная епархия, и о том сочувствии, каким должно быть переполнено всякое эллинское сердце к исторической Арте, когда-то столице пресловутых Деспотов-царей Эпирских ... и прочее. Речь моя видимо ублажала сердца слушателей, но, как мне показалось, задевала их не с того конца. История и археология бесспорно прекрасные вещи, но не даром же еще предки самые науки (уж что прекраснее их?) включали в круг предметов праздноделия (σχολῆς), а нам праздничать некогда, таков был смысл беседы гостей моих: нам каждую минуту нужно добывать хлеб не пером да карандашом, а ... – А эпитрахилем? – Перерываю я. Смех. – Хотя бы и эпитрахилем, – продолжают, – это потруднее будет, да, пожалуй, и поценнее вон тех ... – кивок на раскрытого (именно на рисунке Паригорицы) в руках моих Пуквиля. – Это кому как! – возражаю я. – Вот Г. Аравандинос своего книжкою прославился на весь мир ... – Да! он заработал ею хорошую денежку, – отвечают мне с совершенною ясностию души. – Но у него и без нее было чем жить. Другое дело мы... Даже самомалейшая улыбка лукавства не выдала себя ни на одном лице. Видно было, что история и археология на суде упомянутой „каждой минуты» на столько признаются за что-нибудь, на сколько входят в общую категорию доходных статей. В самом деле, давай Паригорица или св. Феодора, во имя своей древности, хороший доход служителю алтаря, от алтаря питающемуся, они верно были бы и призрены и украшены достолепным образом. А не перевернуть ли вопрос? Будь они украшены достолепным образом, внушай они молящемуся невольное чувство благоговения, восхищения, умиления, напоминай ему о тысячах благочестивых предков, молившихся тут в течение стольких веков, ублажи и привлеки его картиною родного, давно минувшего, высматривающего, так сказать, из каждого камня древнего храма, верно, что заботам о доходе не будет места! Что сказать? У благочестия, как у множества других вещей, необходимо предполагать иногда некую незримую житейскую подкладку, пришиваемую к нему нуждою, которой, как известно, и боги повинуются. Припоминается мне, что подобными мыслями задавался я при первом почти шаге моем на Римскую (т. е. греческую) землю или Румелию. Те же, как вот оказывается, приходят мне в голову и при последнем шаге моем на ней. Строить или возобновлять, слышится и здесь, и там, великолепные храмы Божеству могут Соломоны, Юстинианы, Деспоты Эпирские, Душаны, Ахмеды и Солиманы, одним словом люди не знакомые с тою силой, которой боги повинуются. А от разных убогих Эфимереев, перебивающихся со дня на день приношениями верующих, хотя бы то были Серафимы Артские, Иоакимы экс-Янинские, Поповичи Битольские и ... tutti quanti, нечего и думать требовать инициативы в неподходящем деле. Не заглянуть ли поглубже? Не один ab antiquo – меркантильный дух восточных народов и не один, во всем виновный, мрак средних веков лежит в основе подобных отчаявающих признаний, а может быть вся система импергализма, византизма, эпархиализма, в своем роде, позитивизма, может быть сама, наконец, не в меру схоластично проведенная и выведенная идея „церкви“, как чего-то выхваченного из миpa, строго ограниченного, закованного в нерушимые формы, неприкосновенного и неизвестно кому принадлежащего целого. Исконный учитель наш грек, часто бессознательно выдает вещи именно за то, чем они были некогда. Церковь встарину значила почти тоже, что теперь общество, т. е. союз единомышленников. Оттого и мог быть в ней всепроникающий, сведующий, движущий и на все отзывающийся дух жизни, которого не нужно было искать, просить, возбуждать... Но чуть церковь сошла на идею молитвенного дома, она попала в частные руки, сделалась по необходимости чьею-то, кем-то владеемою на всевозможных правах писанных и неписанных, ктиторских, благотворительских, землевладельческих, завоевательских, правительских, святительских... Опустились подлежащие делу руки, и все пропало, и сотнями пустеют Паригорицы в ожидании новых автократоров, деспотов, кралей, кнезов! Конечно, идея церкви бессмертна и не разрушается с разорением церкви-храма, но она делается чем-то отвлеченным, книжным, „прекрасным“, да не практичным, как, например, в настоящем случае... недоходным.

Дождавшись такой радости быть при море, с которым не paзлучаясь живем в своем Царе-граде, мы воспользовались возможностью покупаться в нем после целомесячного заключения в своей одежде и отрясти, как говорится, от ног своих прах туречины, ибо отселе и впредь будем дышать уже одною бепримесною Грецией, чистым христианством, властвующим православием. Славные выходят минуты. Дай Бог с пользою провесть их! В квартире еще визит одного запоздавшего пастыря Превезского и одного даскала, с которым немало мы перевели турко-греческой канители. „Турко-Греция“, с легкой руки Мартина Крузия, получила право гражданства во всеобщей литературе, хотя отзывается парадоксом в роде мракосветия, тепломразия... Помню, как один даскал Константинопольский, в разговоре постоянно называвшый Султана: Βασιλεύς, удивился и даже почти обиделся, когда со стороны ему заметили, что Султан есть не переводимо Σουλτὰν, и, пожалуй еще, Εφένδη μας, но не далее. – Что вы больше Бога будете? – проговорил гневно новый Критопуло. Превезский даскал большим Бога тоже себя не считает, но он находит, что древнее обыкновение, да и самый порядок вещей требуют, чтобы при: Βασιλεύς стояло и ἅγιος, а можно ли приставить это прилагательное к победоносному и народолюбивому³⁵⁸ Его Величеству Султану, он, как не духовное лицо, не знает... Ita res se habet.

После роскошной, подобно вчерашней почти исключительно рыбной, трапезы, достойной русского хлебосольства, которым не напрасно хвалится почтенная фамилия Варзели, мы немедленно занялись своим отъездом. Произнесенное вещим “дядей“: лучше быть ста-сигура, мы сделали девизом минуты³⁵⁹. Надобно было спешить попасть на пароход ранее послеобеденного ветра, который по местным условиям мог быть только противным нам, независимо от существующего в проливе течения, которое, вопреки простому расчету, здесь не из залива в море, а из моря в Амвракийский залив, и, следовательно, опять находится в симптомах неблагоприятных нам. На берегу нас уже ожидала лодка под русским флагом. Оба брата Варзели – один другого геройственнее – были тут же, готовые плыть с нами. Пароходные билеты до Корфу, стоившие каждому из нас по 100 пиастров, были при нас. Багаж наш прислуга вице-консульская принесла вслед за нами. Оставалось поблагодарить кого следует за что следует (122 ½ пиастра) и сказать Румелии: до свидания – за синими морями! У тезоименной Превезы испросили благословение на благополучное превезение нас по водам ее, и поплыли прямо на Юг под самыми радостными впечатлениями. Направо высится гора, закрывающая от нас Ионийское море. Налево видится плоский песчаный берег, на котором воображению предоставляется, по руководству карты, рисовать развалины именитого Акты или Акциума, самым именем своим уже как-бы предвещавшего имевшее тут быть великое крушение или ломку³⁶⁰. Парохода, на котором нам предстояло плыть, не было видно. Место стоянки его за мысом Вседержителя, при самом начале пролива. Когда при завороте правого берега, он показался нам вдали над целою бесконечностию движущихся волн, мною овладело вдруг чуть не уныние. Зловещий ветер уже вступил в свои послеполуденные права и гнал колышущуюся стихию навстречу нам. Сначала разными приемами могучих гребцов мы с успехом отражали натиск волн, потом стали замечать, что мы вовсе не подвигаемся вперед. Открытие это повергло меня в большое беспокойство. Ῥεῦμα, – произнес глухо кормчий, т. е. течение, и – ничего с ним не поделаешь! Еще немного, и нас понесло уже назад... Ну-с? – спрашивал я Г. Ерго, – теперь как быть? Пароход уже выпускает пары и нас, конечно, видать не будет... Чиновник прежде всего спешит убрать с провинившейся лодки победоносный флаг, затем принимает положение упомянутых богов повинующихся нужде, и скрещивает руки. Спутник резко протестует во имя взятых уже нами билетов, но кому? Ветру или течению? Я все-таки ждал, впрочем, что нас успокоит заверением что билет – пустяки, вещь своя, домашняя между консульствами, которую легко уладить, и на случай уже готовился к завтрашней экскурсии в Акциум, как вдруг... о Август! Это ты награждаешь нас за наше сочувствие к тебе. Ведь это твой памятный Евтих гонится за нами (только без Никона) на четырех веслах, вместо наших двух. Мы все назад, а он понемногу все вперед, и вот поравнялись. Оказывается, что это чиновник Ллойдова Агентства везет урочную почту на пароход, которой одной тот только и дожидается, но без нее не двинется с места. Как бы что-то просияло перед нами. Чиновники обменялись приветствиями и, как ни было нам стыдно, мы упросили австрийца взять нас к себе на буксир. Да простит нам наша славная морская компания восьмисотых годов этот позорный случай с нами! Только через 2 часа плавания мы смогли кое-как добраться до парохода, которого ободрительное имя: Vorwarts целые полчаса смеялось нам в глаза, плохо поощряя наши усилия подаваться вперед.

Слава Богу! Между Румелией и нами уже грань не проходимая!

С восторгом близким к никоновскому смотрим мы с корабля на оставленную твердую землю, готовые не знать чем хвалиться перед нею, и не весть что наговорить ей на прощание... Но вот последний свисток. Чокаемся бокалами и дружески расстаемся с „русскими людьми“ – Георгием и Апостоли, передавая усердный поклон отцу их, с заверением, что мы цело и сохранно вступаем в Греческие пределы, чего и ему желаем со всем его краем. Бурно крутилась лодочка у парохода, перенявшая их от нас. Долго мы следили за нею, быстро уносимою и течением, и ветром. “Победоносный“ флаг хотя и не при чем тут был, но свою задачу исправлял отлично... И где было нагнать его Австрийскому? Чтож? Не мы первые улепетываем с таким запоздалым успехом на сих местах от своих недавних союзников. За долго до нас тоже делала... Клеопатра!