II. Ближние и дальние пещеры

Как только узнал я о возвращении Владыки Киевского из его любимой пустыни, я поспешил в лавру и застал его там во время всенощной. «Мы увиделись с тобою в час молитвы, сказал он мне, с обычным своим радушием, Бог да благословит приход твой: дослушай однако конец божественной службы. – Посмотри, у нас есть где помолиться,» и, отворив малую дверь в алтарь домовой церкви, а с другой стороны окно своей молитвенной храмины, он указал мне на ближние и дальние пещеры. – Я взглянул в окно и уже не мог отвести взоров от очаровательной картины, которая раскрылась предо мною: – позлащенные главы двух отдельных обителей над ближними и дальними пещерами живописно возникали из густой зелени плодоносных дерев, разросшихся по глубокой дебри, которая лежит между обеих пещер Антония и Феодосия; а за нею – широко расстилался синий Днепр с своим зыблющимся мостом и дремучими лесами противоположного берега, ярко освещенный лучами вечереющего дня. – Казалось, Митрополит утешался моим восхищением, и, когда чрез несколько минут окончилась всенощная, он опять подошел к окну и сказал:

«Сколько бы ты ни смотрел на это чудное зрелище, нельзя довольно насытить им своих глаз, потому что святые угодники, почивающие под сею горою в недрах пещерных, невольно влекут к себе око внешнее и духовное. – Если же так тебе нравится Киев с его святынею, подумай, каково должно быть царство небесное! – и, помолчав немного при сей благоговейной мысли, он продолжал: «я слышал, что ты хочешь сделать описание Киева; но испросил ли ты на это благословение преподобных Печерских? – а без него не думай и начинать; завтра пойдем вместе в пещеры; я сам хочу ввести тебя в жилище сих земных Ангелов и небесных человек. – С ними отраднее жить, нежели с нами, бедными людьми! После всякой молитвенной беседы с ликом сих праведников невольно водворяется мир душевный. Меж ними, кажется, провел бы всю жизнь и не заметил бы, как переступишь в вечность.» – Владыка отпустил меня с благословением.

На другой день рано утром я уже был опять в его кельях и последовал за ним в ближние пещеры уединенною стезею через плодовитые сады лавры. «Какая тишина и вместе какая природа! говорил мне дорогою Владыка: есть ли что-либо подобное на севере? – Здесь я часто хожу в пещеры и никто не ведает моего жительства в лавре: меня редко видят на дворе монастырском, разве кто встретится на пути к преподобным.» – Когда мы вышли из южных ворот лавры и, минуя обычный крытый ход в пещеры, стали к ним спускаться через другой, нижний сад обители, Преосвященный остановил меня и сказал: «с благоговением ступай на сию священную землю! ты идешь по тому холму, под которым почивают столько угодников Божиих в ископанных ими кельях. Это молитвенный холм самого преподобного Антония: он там и поныне с своими духовными чадами!» Невольным трепетом проникнуто было сердце при таком напоминовении Святителя. – У алтарного входа в церковь Воздвижения честного креста, устроенную над пещерами, игумен с братией сих ближних пещер ожидали Владыку и подали нам возженные свечи. – В благоговейном молчании стали мы спускаться в тесное устье подземелья, так что каждый наш шаг отзывался под его низкими сводами. Путеводительная свеча игумена впереди нас озаряла извивистые переходы пещер, и при первом их крутом повороте издали блеснула лампада, отраженная серебряною ризою иконы и гробовой доски. – «Это гроб преподобного Литония! место его подвигов при жизни и покоя по смерти,» сказал мне Владыка, и продолжал идти к сему безбурному пристанищу великого подвижника. С умилением простерся он пред его гробом, и трогательно было видеть во глубине пещеры набожное поклонение, воздаваемое через восемь столетий отцу иночествующих блюстителем ископанной им обители.

В тоже мгновение раздалось из прилежащей подземной церкви славословие Пресвятой Троицы благословением царства Отца и Сына и св. Духа, которое проповедал Антоний даже в недрах земли; божественная литургия началась в малом храме, ископанном во имя его подражателями его подвигов: двое из них лежат в открытых раках по обеим сторонам, как бы на страже подземного [святилища: постник Иоанн и Прохор, прозванный Лебедником от травы, которой единственно питался и прокормил народ в голодную годину. С такими двумя блаженными молитвенниками внутри храма, имея блюстителем самого великого отца их в преддверии, удостоился я слышать сию первую божественную службу в пещерах Антониевых, и она глубоко впечатлелась в мое сердце. Я переносился мысленно в первые века Христианства в усыпальницы мучеников, в подземные их приюты, где свечи и ладон были точно необходимостью богослужения. Под спудом общей матери земли при нетлении тел преподобных исчезало расстояние веков; ибо усопшие казались современниками тех, которые в свою чреду воспевали хвалы Господу, как бы недавно излетавшие здесь из их собственных уст.

Когда окончилась литургия, Митрополит при выходе из церкви поклонился опять гробу преподобного Антония и, указав мне его тесную келью с каменным ложем, сказал: «много было великих подвижников в сих пещерах, которые внезапно из вертепа Варяжского сделались мысленным небом стольких земных Ангелов: но из сонма всех их – вот величайший! ибо от него пролилось благословение св. горы Афонской по всей России. Долго созревало в ней спасительное семя, посеянное еще Апостолом Андреем на горах Киевских, но за то вдруг и процвело: особенно обильны были плоды его здесь, потому что из сих пещер просияли Святители, проповедники и мученики за веру, и наипаче теплые молитвенники; они и доныне здесь лежат, как неколебимое основание земного отечества нашего и наши вожатые к небесному. – Началом же всему послужил сей преподобный Антоний; – такая чрезвычайная благодать дана была ему от Господа! Он же по смирению своему не хотел даже я священства: в любви своей к безмолвию поревновал он соименному отцу иноков Египетских и, подобно ему, уединялся все более и более, избегая всякой молвы. – И что же называл он молвой? – тихое общество первых двенадцати отшельников, собравшихся в его дальние пещеры! Ради них оставил однако любитель безмолвия первый приют свой, где провел сорок лет на молитве, чтобы не нарушалась беседа его с единым Богом; здесь, в этом холме, ископал он себе новую келью и довершил в ней чрез двенадцать лет подвиг ангельской жизни. Тоже неизменное удаление от мира обнаружил преподобный Антоний и после блаженной кончины сокрытием святых мощей своих. – Ты увидишь в ближних и дальних пещерах почти всех учеников, собравшихся под крыло своего блаженного учителя: его только нетленных мощей не видно между столькими угодниками, открыто почиющими в ископанных ими вертепах, и, когда однажды благочестие некоторых ревнителей его памяти хотело коснуться гроба Антониева, – внезапно исшедшее от него пламя удержало их от нарушения таинственной воли усопшего. – Посмотри, каким небесным спокойствием сияет лик его!»

С благоговением приблизился я ко гробу преподобного: на серебряной раке изображен был почивающий угодник; над нею стояла его икона, точно с выражением ангельским в кротких чертах: одинокая лампада освещала по сторонам еще две иконы, где уже Антоний один, или с своим блаженным сотрудником Феодосием, молитвенно стоял пред лицом Пречистой Девы, Заступницы их лавры. Темная, тесная келья преподобного украшена была такими же иконами над его каменным ложем, которое не отличалось ничем от его гроба, ибо всякую ночь готовился он уснуть на нем последним сном. «Здесь отдых его временный, а здесь вечный!» сказал Владыка, показывая сквозь растворенные двери кельи на каменное ложе и на стоявшую пред нами гробницу. – Из глубины кельи послышалось церковное пение, как бы неумолкаемая молитва святых: – я стал прислушиваться к таинственным голосам: Владыка разрешил мое недоумение:

«Еще продолжается литургия в другой подземной церкви преподобного Варлаама, которая примыкает к кельи святого. Там почивают и мощи сего первого игумена дальних пещер, постриженного Антонием из именитых бояр Киевских. Много принял он гонений от Великого Князя Изяслава за него и за другого инока Ефрема, скопца княжеского, но все устроилось на пользу душевную обоих. Взятые отселе, один на игуменство обители св. Димитрия, а другой на кафедру святительскую в Переяславль, они не хотели однако нигде успокоиться, кроме как в пещерах, где начался их подвиг иночества. – Мы поклонимся святым мощам их в двух иных церквах сего подземелья: теперь пойдем далее.»

Митрополит взял опять свечу из рук игумена ближних пещер, который пошел впереди нас с пуком зажженных свеч, озаряя темные изгибы низких сводов. Он останавливался пред каждою ракою, молитвенно называя почиющего в ней угодника, и с благоговением преклонялся Владыка, целуя нетленные останки. При гробе некоторых, более известных, преосвященный говорил мне несколько назидательных слов о их житии. Идущим от гроба преподобного Антония первая представилась Иулиания, княжна Ольшанская, уже в позднейшие века обретенная под великою церковью лавры и поставленная в пещерах на место Святителя Михаила, первого Митрополита Киевского, когда он был перенесен в соборную церковь Успения. Потом два мученика, Василий и Феодор, связанные союзом духовной дружбы во время жизни и на веки соединенные смертью в одном гробе. Корыстолюбие жестокого князя Мстислава, сына Святополка, было виною их страдальческой кончины. Обольщенный лукавым, который не терпел добродетели святых, Мстислав стал требовать от них сокровищ Варяжских, будто бы открытых ими в пещерах, и даже своеручно поразил стрелою Василия; стрела сия была впоследствии орудием собственной его смерти: оба мученика скончались в темнице от многих истязаний.

«Читал ли ты Патерик Печерский? спросил меня Владыка, остановившись у последующей раки. – А если и читал, то советую тебе вновь перечитать, чтобы изучить жития великих угодников, мимо коих проходим скоро, хотя каждый мог бы нас многому научить. Вот один из трех писателей назидательного Патерика сего, Поликарп, первый священноархимандрит Печерской лавры, который соревновал преподобному Нестору в столь благословенном труде. Через него узнало и позднее потомство великие подвиги смиренно почивающих с ним отшельников. – Подле священноархимандрита покоится пресвитер Дамиан, целебник, постриженник преподобного Феодосия, которому он был столько предан, что единого только просил от Господа: – не разлучаться с ним и в будущей жизни, и в час смертный. Ангел в образе преподобного уверил умирающего, что исполнится его пламенное желание.»

Опять послышалось пение: небесные звуки раздавались под землею: «Тебе поем, Тебе благословим, Тебе благодарим, Господи, и молимтися Боже наш.» – Страшные, животворящие тайны Христовы совершались во мраке алтаря пещерного. Мы стояли в устье малого вертепа, иссеченного для церкви преподобного Варлаама. Она была наполнена народом, так что с трудом мог я проникнуть сквозь толпу до мощей преподобного. – Тускло горели лампады и свечи пред позлащенным иконостасом от спертого дыхания; но усердна была молитва богомольцев, от всех краев широкой Руси сошедшихся в сей подземный приют отшельников, которые просветили ее верою. Хотелось бы дослушать и сию вторую литургию в недрах земли, но надобно было продолжать подземное странствие, чтобы избежать толпы народной.

Мы поворотили сперва на лево в тесный переход, чтобы поклониться четырем угодникам: Никодиму, просфорнику Печерскому, тридцать лет подвизавшемуся в сем благочестивом труде: затворникам Лаврентию и Афанасию, который воскрес после двухдневной смерти и, поучив братию трем вещам: послушанию, покаянию и молитве, сам заключился еще на двенадцать лет, и Еразму, искупившему себе спасение душевное вольным пожертвованием всего своего имущества храму Божией Матери. Потом мы пошли обратно, мимо того же устья церковного, ко гробу Луки, эконома Печерского, и снова послышалось нам дальнее пение из церкви. – Уже тайны божественные совершились и воспевалась похвальная песнь, ублажавшая Пречистую Матерь закланного на престоле Агнца: «честнейшую Херувим и славнейшую без сравнения Серафим.» Звуки сии, едва слышимые вдали, следовали за нами в пещерах, как отголосок райской песни, достигавший в слух земли.

Недалеко от церкви, в малом углублении почивают четыре отшельника: Агапит, врач безмездный, всех исцелявший молитвою, который начал свой христолюбивый подвиг еще при Антоние и восставил заочным словом с смертного одра самого великого Мономаха; два брата Иоанн и Феофил, из коих первый по гласу святого гробокопателя Марка подвигся уже мертвый на своем могильном одре, чтобы уступить почетное место старшему брату, а тронутый сим послушанием Феофил провел остаток дней своих в неиссякаемых слезах; здесь и священномученик Кукша, просветивший словом Евангельским всю Вятскую страну и там умерщвленный стрелами диких. – Кто исчислит имена ваши и деяния, святые Печерские, открыто или в затворе почиющие по сторонам тесного перехода? Здесь Нектарий и Алексий затворник, Григорий иконописец, Сергий послушливый и Савва. – И св. Меркурий, епископ Смоленский, прославленный чудесами на своей родине, пришел упокоиться в мирный вертеп ваш: святительская мантия над каменною плитою свидетельствует о месте его погребения.

«Что изображает икона сия над ракой одного из преподобных?» спросил я Владыку, и он отвечал мне: «это Ангельское пострижение Пимена многоболезненного. – Больным родился он на свет, больным и вырос; но за то болезнь телесная не дала в нем места душевной. Пламенно желал он иночества; но родители ему долго в том препятствовали, доколе сами не были вынуждены принести его в обитель, дабы там исцелился молитвами; но вместо исцеления, которого не желал сам болящий, Ангелы пришли к нему ночью в виде игумена с братией и постригли его в иноческий образ. Они нарекли его Пименом и предсказали долгую болезнь до смертного часа. Игумен, уразумев таинственное пострижение, не смел повторять оного. Пимен, исцеляя других, сам еще двадцать лет пролежал на одре болезни и только тогда, как пришли за душой его постригавшие Ангелы, встал исцеленный и обошел все кельи, чтобы проститься с братией. – Будешь ли теперь помнить, что изображает сия святая икона? – Вот недалеко от Пимена многоболезненного преподобный Нестор, которого вы особенно чтите в мире, как именитого летописца; мы же здесь еще ублажаем его и как великого подвижника нашей лавры, сотрудника Антониева и Феодосиева, ибо он с юного возраста посвятил себя Богу в сих пещерах, и сперва сохранил заповеди Христовы на самом деле, а потом соблюл дела святых своих сожителей словом истины. – Общество любителей истории оковало серебром его раку.»

Рядом с летописцем мученик Евстратий, не им однако описанный. Он взят был в плен Половцами при разорении лавры Ханом Боняком и продан с другими пятидесятые иноками Печерскими Корсунскому Еврею. Евстратий поддержал их всех в истинной вере и сам сподобился крестной смерти в самый день Пасхи за исповедание имени Господа Иисуса Христа пред своим жестоким мучителем. – Образ его страдания поставлен над его ракой. Далее два затворника, закладенные в своих кельях, которые послужили им и гробом: Элладий и Иеремия прозорливый, обличавший сокровенные помыслы братии. Еще далее два мученика, вольный и невольный, друг против друга: Моисей, родом Угрин, любимый отрок святого страстотерпца князя Бориса, избежал мученической смерти господина своего, но, отведенный в плен королем Болеславом, подвергся там жесточайшим истязаниям от некоей именитой жены Польской за любовь свою к целомудрию. Подобно Иосифу, преодолел он все искушения и после пятилетней муки укрылся в пещеры к преподобному Антонию, где довершил подвиг святой жизни, сохранив до смерти благодатный дар укреплять в целомудрии притекающих к его нетленным мощам. – Против него вкопал себя в землю по самые перси иной ревнитель той же добродетели, Иоанн многострадальный. Палимый нечистою страстью, услышал он над гробом преподобного Антония тайный голос, что обретет себе избавление при мощах неведомого ему Угрина, и, движимый верою, ископал себе глубокую яму пред его ракой; там засыпал себя землею, сперва на дни великого поста, а питом и на всю жизнь, и, уже опаляемый не страстью, но страшным призраком диавольским, пребыл тверд в своем ужасном подвиге и даже исцелил от той же страсти притекшего к нему брата костью от преподобного Моисея. Честная глава его и крестообразно сложенные руки, повитые пеленами, доселе выходят из-под земли, к акт, некий таинственный столп во утверждение веры и чистоты.

Владыка с благоговением остановился пред сим изумительным страдальцем, которого подвиг невольно поразит и остановит каждого, идущего мимо путем гробового покоя стольких святых Божиих. – Он снял с главы Иоанна малую шапочку и надел ее на меня, говоря мне с теплым чувством искренней веры: «скажи мне, видел ли ты где-либо что-либо сему подобное?– Вот подвиг, которому чуждо должно быть пытливые: како и почто, внушаемые сознанием человеческой немощи пред сим образцем силы Божией. – Молись только и прославляй Бога за Его угодников!»

Я наклонился в малую пещеру, где стоял преподобный, чтобы целовать многострадальную главу его, и едва поднялся от земли, как опять услышал голос Владыки: «вот еще два великих подвижника, разные по рождению, соединенные здесь смертью: Марку Пещернику повиновались мертвые, ибо для них трудился преподобный всю свою жизнь, искапывая гробы усопшей братии: а Никола Святоша был сын князя Черниговского и правнук великого Ярослава. Видишь ли, как в каждом состоянии весть Господь избранных Своих, ибо всем хощет спастися и в познание истины приити. Князь Никола чуждался своего высокого сана, принимал на себя самые трудные послушания монастырские, был долго вратарем святой лавры и после тридцатилетних подвигов переселился в вечное царствие в сих пещерах; но и Господь прославил его чудесами.»

Подле князя инока покоился другой инок Печерский, утопленный в Днепре его родственником князем Ростиславом за то, что предсказал ему поражение от Половцев. Но чудотворец Григорий, так названный по своим знамениям, явил чудо и по смерти, ибо связанное тело его обретено было не под водою, но в собственной его кельи, а пророчество святого сбылось над убийцею. Мы шли далее по длинному переходу, где только два затворника представились нам на пути, заключенные в своих кельях: Онисим и Матфий прозорливый, и уже мы почти окончили обширный круг подземелья, когда опять круто поворотили на право, чтобы поклониться еще нескольким угодникам, почивающим около и в самой трапезе преподобного Антония.

В узком переходе, к ней ведущем, первый отдыхает от многих трудов своих св. Алипий, иконописец Печерский, прославленный многими исцелениями, которому Ангелы дописывали его иконы. Он научился своему искусству от иконописцев Греческих, дивно присланных из Царьграда преподобными Антонием и Феодосием чрез десять лет после их кончины для расписания соборной церкви. Рядом с Алипием Спиридон просфорник Печерский, угасивший мантией своею пламя в загоревшейся храмине, которому огнь пещный напоминал всегда о вечном огне осужденных. Владыка велел игумену снять перчатку с нетленной руки, и она мне открылась с православным изображением знамения крестного, коим осенил себя преподобный в час блаженного своего отшествия к Богу. – Игумен засвидетельствовал Владыке, что многие старообрядцы обратились к истине при столь явном ее извещении. Напротив сих двух блаженных почивают: черноризец Арефа, коему вменено было в милостыню утраченное им имущество. ибо возблагодарил за то Господа, и два затворника. Феофил и Сисой, в своих кельях. Далее опять открыто Анастасий, известный только по имени; и в самой трапезе, где братия собирались по субботам, есть еще несколько отшельников Печерских: чудотворец Исаия, Аврамий трудолюбивый, Сильвестр, Пимен постник, духовным оком прозревший страдальческую кончину священномученика Кукши, и Онуфрий молчаливый. Нет их жизнеописания в Патерике Печерском: но память их местно чтимая, совершается в пещерах.

Между ними обрел себе место упокоения и великий труженик Нифонт, епископ Новгородский, прозванный от современников поборником земли Русской: ибо он был примирителем князей и народа и непрестанно странствовал с словом правды или мира по обширному отечеству. – Св. Нифонт сильно воспротивился своевольному избранию Митрополита Киевского Климента без согласия Патриарха Цареградского и даже временно претерпел заточение; но ему не удалось встретить нового Святителя Русского, шедшего из Греции, и его святое тело положено было в пещерах, где начались его иноческие подвиги.

Митрополит остановился на минуту посреди трапезной кельи и, обратясь ко мне. сказал: «вообрази себе, как торжественна долженствовала быть та минута, когда однажды уже в позднейшие века, близкие к нашему, все сии мертвые во Христе откликнулись на голос одного живого! – Некто Дионисий, настоятель сих пещер, движимый любовью к преподобным, сошел в день Пасхи покадить усопшую братию, дабы и самому иметь общение их духовной радости. Здесь, посреди этой самой трапезы, он сказал им с простою верою от избытка сердца: «святые отцы и братья, сего дня великий день, Христос воскресе!» – и внезапно все они громогласно ему ответствовали: «воистинну воскресе!» ибо смиренные кости их возрадовались ц по смерти, о Бозе живе, и явили в себе Его жизнь.»

После сего утешительного слова мы возвратились опять, мимо тех же телес преподобных, на прежний путь наш по направлению третьей подземной церкви и достигли сперва гроба св. епископа Суздальского Симона, взошедшего на кафедру из сих же пещер, который вместе с Нестором летописцем потрудился в составлении житий Печерских. Почти против него, подле исповедника Оннсифора, почивает в серебряной раке Никон, третий игумен Печерский, преемник блаженного Феодосия, которого он сам постригал, ибо прежде него разделял подвиги иноческие с великим Антонием; временно удалившись в свою Тмутараканскую обитель, он опять был вызван по гласу братии в настоятели лавры. За преподобным Никоном, ближе к церкви, Феофан постник, Макарий, Анастасий диакон и Аврамий затворник, коих известны только одни имена. Там же, в отдельном покое, почивают и двенадцать братий каменосечцев, трудившихся над зданием соборной церкви. Предание гласит, что все они, кроме последнего, отошли к Господу в один день; когда же двенадцатый увидел братию свою уже во блаженном успении и хотел возлечь вместе с нею на вечный покой, – он не нашел себе достаточного места, и одна нога его осталась согбенною под мертвенным покровом.

Мы взошли в преддверие третьей подземной церкви, которая подле Варлаамовой, ибо здесь оканчивается пещерный круг. Она древнее двух первых и восходит к началу ближних пещер; там поклонились мы мощам четырех преподобных: Псаакию, столько испытанному в затворе страшными искушениями демонскими; Никону сухому, чудно избежавшему Половецкого плена во спасение тому, кто его пленил; черноризцу Илии, прозванному Муромцем по месту своего рождения, и младенцу Иоанну, сыну Варяга, убиенного идольскими жрецами еще до времен Христианства Руси. – Внутри же самой церкви, празднующей Введению во храм Божией Матери, покоятся два угодника из числа иноков Печерских: Ефрем, епископ Переяславский, и Тит пресвитер, дивно исцеленный, ради милосердия своего к оскорбившему его брату. Сим назидательным образцом заключается ряд преподобных в ближних пещерах великого отца их Антония.

Когда мы взошли в церковь, там служили молебен всем преподобным Печерским, и особенно младенцу Иоанну; к его ходатайству прибегали скорбные родители, лишившиеся чад своих, умоляя о благословенном чадорождении: ибо такое предание искони сохранилось в пещерах. Утешительно было слышать красноречивые стихиры и канон преподобным на самом месте их гробового покоя, с призыванием каждого по имени и при напоминовении их подвигов, то в частной, то в общей к ним молитве.

«Постницы богомудрии, вас не потаила есть земля: Бог бо изъяви вас во всех концех вселенные, чудеса изливающих: – Тому помолитеся даровати душам нашим мир и велию милость.»

«Радуйся тучнейшая Божия горо Печерская, усыренная Духом! радуйся раю насаждений безсмертных! в тебе бо благоволи водворятися всегда Бог наш, обогащающий тя чудес излиянии, яже источавши преподобными Его.»

«Христолюбивый граде Киев, в Бозе ликуй веселяйся, содержащ яко многоценное сокровище, Гражданы твоя в недрех твоих, святые постники же и мученики.»

«Пещеру разбойников святилище сотвори Израиль: постницы же разбойников обитания храмы Божия соделаша.»

«Криле голубине от Бога приимше, возлетесте в Божия упокоения, преподобнии духом.»

«Егда снидосте во гробы и самех себе заключисте, тогда страсти умертвивше плотския, спогребостеся Христу, Богоноснии, и диавольския в подземных разрушисте ограды; сего ради Ангели венцы с небес вам подают.»

«Молите Бога о нас, преподобнии отцы наши, Антоние и Феодосие, и вси преподобнии Печерский, яко мы усердно к вам прибегаем, скорым помощником и молитвенником о душах наших.»

При выходе из церкви, Владыка, зачерпнув святой воды в медный крест Марка пещерника, вкусил сам и дал мне ее пить, говоря: «подивись воздержанию преподобных; они умеряли себя не только в пище, но и в питии, принося в жертву Господу даже самые невинные свои хотения и до конца сокрушая плоть свою, воистинну как земные Ангелы и небесные человеки.»

Тогда мы вышли из спасительных пещер, но не тем устьем, которым в них спустились; прямо из подземелья открылась пред нами верхняя церковь Воздвижения честного креста, наполненная народом во время поздней литургии, и первое, что поразило слух наш после безмолвия пещерного, была Херувимская песнь, оглашавшая своды храма сими назидательными словами: «всякое ныне, ныне житейское, отложим попечение, отложим попечение!» Невозможно было более во время внять сему предостережению Церкви после всего, что открылось нам в недрах земли. Народ столпился около своего Архипастыря: но он приложился только к чудотворной иконе Казанской Божией Матери и поспешил из церкви, чтобы не отвлечь к себе внимания паствы, которая жадно стремилась за его благословением.

«Мы посетили ближние пещеры Антониевы, сказал он мне на паперти храма, теперь спустимся и в дальние преподобного Феодосия, дабы и там поклониться святым угодникам, нетленно почивающим в сем первоначальном жилище подвижников Печерских; ибо оттоле возникла вся сия великолепная лавра, которую теперь видишь пред собою».

Пройдя малое пространство на дворе монастырском. взошли мы в длинную крытую галерею, простирающуюся почти на сто сажен между ближними и дальними пещерами, которая в виде моста смело перекинута чрез глубокий овраг, их разделяющий. Вся она усеяна была нищею братией, сею внешнею стражею священного подземелья, которая невольно, хотя и неприятно, напоминала о всех бедствиях, каким может подвергнуться человечество, и чрез то возбуждала к смирению. Некоторые между ними точно докучливы и искушают терпение мимоходящих, но другие поистине назидательны, особенно слепцы; именем Иисуса Христа живо напоминают они о том слепце, которого вопли к Сыну Давидову напрасно старалась заглушить толпа, доколе не призвал и не исцелил его Господь. Есть между сими убогими старцы, которые в течение целого дня сидят на пути богомольцев и не просят милостыни, а только читают в слух Псалтирь или акафист, не обращая внимания на мимоходящих, ни на подаяние, которое им бросают. Как сильны в устах их сии трогательные слова акафиста сладчайшему Иисусу: «Иисусе, судия живых и мертвых, Иисусе, надежда ненадежных, Иисусе, утешение плачущих, Иисусе, нищих одеяние, Иисусе, всех защищение, Иисусе, вдов заступление, Иисусе, сирых защитниче, Иисусе, труждающихся помоще, Иисусе, странных наставниче, Иисусе, славо нищих, Иисусе, Сыне Божий, помилуй мя». Вся сия длинная вереница нищих и увечных по обеим сторонам деревянной галереи есть как бы одна живая строка Евангелия, начертанная человеческими буквами: «блажени мплостивии, яко тии помиловали будут!»¹⁰ и счастлив тот, кто без ропота и с терпением, проходя мимо, будет вспоминать сии кроткия слова Судии небесного: «аминь, глаголю вам, понеже единому братий сих Моих меньших сотвористе, Мне сотвористе»¹¹.

При окончании галереи, настоятель дальних пещер с двумя монашествующими встретили Владыку. чтобы облегчить ему восход к церкви, стоящей на вершине холма над самыми пещерами. Она устроена уже в позднейшие времена во имя зачатия св. Анны на том месте, где стояла прежде первая деревянная церковь Успения Богоматери, которую соорудил преподобный Феодосий с благословения святого аввы Антония, когда уже подземная не могла вмещать в себе многочисленной братии. Из нее есть крутой сход в пещеры, но он до такой степени тесен и неудобен, что принуждены были сделать иной вход с восточной стороны; от церкви устроена к нему внешняя галерея, которая многими ступенями спускается с вершины холма в малый покой, служащий преддверием пещере. Оттоле со свечами в руках, предшествуемые игуменом, спустились мы опять в недра земли, и здесь уже ощутительнее была сырость по близости Днепровских вод.

После довольно долгого хода в подземелья, ничем не ознаменованного, мы достигли до трех затворов преподобных Порфирия, Афанасия и Дионисия, жития коих, так как и всех прочих угодников Печерских, почивающих в сих дальних пещерах, не записаны в Патерике, а только имена их соблюдаются священным преданием. – Но сколь велико было мое изумление, когда после сих затворников первый, открыто почиюший угодник, представился мне Феофил, знаменитый Архиепископ Новгородский, заточенный в Чудове монастыре при покорении Новгорода Иоанном III, и которого могилу указывают доныне в Софийском соборе. Мое недоумение вскоре разрешилось, ибо я узнал, что на одной старинной иконе, находившейся при мощах Феофила, записано было следующее предание: «Великий Нифонт, епископ Новгородский, почивающий в ближних пещерах, явился собрату своему Феофилу во время его болезни и напомнил данный обет: поклониться преподобным Печерским. Уже он приближался по Днепру к Киеву, когда болезнь усилилась, и Святитель Новгорода имел при последнем издыхании откровение от Господа, что сам он не доплывет живым до желанных пещер, но тело его упокоится там вместе с преподобными, и так исполнилось над ним сие пророчество.»

Четыре преподобных Печерских: Зинон постник, Григорий чудотворец, Ипатий целебник и священномученик Лукиян, почивают между ракой последнего Архиепископа великого Новгорода, избранного на Вече, и современным ему князем Феодором Острожским, который не менее своего славного внука, князя Константина, подвизался за православие в тяжкую годину гонений Латинских и окончил в схиме подвиг, начатый в мантии княжеской. – Несколько далее, пройдя мощи диакона Мартирия и схимника Илариона, около затвора преподобного Лаврентия, закладен вход в древние Варяжския пещеры, ибо опасно проникать глубже в сии неведомые подземелья, простирающияся, как полагают, даже под самый Днепр и частью обвалившияся. Поклонившись еще св. мощам чудотворца Моисея, болезненного Иосифа и схимника Сисоя, Митрополит остановился пред одною ракой и сказал: «вот и преподобный Нестор некнижный, отличенный сим смиренным названием от летописца, И так есть у нас Нестор книжный, есть и некнижный, дабы и простые люди утешились тою мыслью, что не многим учением, а многими трудами, верою и любовью достигнем небесного царствия».

Преподобный Нестор почивает у входа в малую подземную церковь Благовещения, которая едва ли не была древнейшею из всех пещерных; ее ископали еще святые отцы сих подземелий, ибо к ней направлен крутой спуск из верхней церкви Зачатия, заменившей подземную, и недалеко от нее древние Варяжские пещеры; да и вокруг оной в большем количестве стеснились преподобные посмертные жители сих вертепов, начиная от затворника Пафнутия и до воина Тита: от его гроба открывается иной переход в другую часть подземелья. Здесь же, недалеко от церкви Благовещения, положена и святая игуменья Евфросиния, дочь князя Полоцкого, которая скончалась во время своего странствования в Иерусалиме и перенесена была в Киев братьями, ей сопутствовавшими. Пимен постник и святой младенец Леонтий, канонарх Печерский, почивают открыто в обширном преддверии церкви преподобного Феодосия, которая устроена уже в начале XVII века, по описанию Кальнофойского, и соединяется длинным переходом с церковью Благовещения: галерея сия также освящена телесами преподобных.

«Посмотри, сказал мне Владыка, какие отроки, невинные по самому возрасту, достигали трудными подвигами до небесного царствия в нашей святой лавре». Так говоря, он ввел меня в келью, подобную Антониевой, какую видел я в ближних пещерах, с каменным ложем в углублении, над коим теплилась лампада. «Это келья преподобного Феодосия, сказал с умилением Владыка, простершись пред его ложем; это место освящено подвигами его долголетней иноческой жизни; здесь сердце лавры» – Помолчав немного от избытка чувств, преисполнивших сердце, он продолжал: «скажи Преосвященному Московскому, когда его увидишь, что медлит он посетить святыню Печерскую? При освящении храма, что над гробом преподобного Михея, не он ли жаждал видеть, хотя на минуту, убогую келью Сергиеву в том виде, как она была во дни преподобного, подышать ее воздухом, еще трепетавшим молитвами святых!... но в лавре Сергиевой уже нет и следов его кельи: указывают одно лишь место ее, великолепно украшенное. А здесь, здесь все еще дышит простотой времен Феодосия: посмотри, это собственные стены его кельи; нельзя было изменить их, они ископаны им в земле! – Это его, его ложе; на этом помосте он молился, здесь он плакал, и этот праг точно истерт ногами святых. Скажи ему, что же медлит посетить нас? – Здесь утолилась бы его благочестивая жажда! здесь, вместе с сладкою памятью уже усопших во Христе преподобных, обретет он и искреннюю любовь еще живой своей собратии ».

Глубоко тронутый, молча, следовал я за Владыкою из кельи преподобного Феодосия вдоль тесного перехода, идущего кругом его церкви. Несколько праздных углублений, изготовленных для св. мощей, видны были по сторонам в стенах пещерных. «Места есть еще, но по грехам нашим ныне уже не кем их исполнить, сказал со вздохом Владыка, проходя мимо, и этот отрок нас обличает!» Он указал на мощи Геронтия, другого канонарха Печерского. – Захарий постник, схимник Силуан, Агафон чудотворец и Игнатий, архимандрит Печерский, почивают еще в том же переходе, на конце коего достигли мы до бывшего гроба преподобного Феодосия против входа в церковь Рождества Христова. – Гроб сей устроен в углублении, совершенно по образцу Антониева: лик преподобного изображен на доске, и богатое паникадило освещает по сторонам три иконы: Богоматери и святых основателей лавры в серебряных ризах. – В темноте подземелья, в полусвете лампады невольно вспомнил я над гробом преподобного живой и пространный рассказ Нестора летописца об открытии святых мощей Феодосия, восемнадцать лет после его блаженной кончины.

«Истинно и верно расскажу вам, говорит Нестор, ибо не от других о том слышал, но сам был начальник делу сему. Пришел ко мне игумен (Иоанн) и сказал: пойдем чадо к преподобному Феодосию, и мы пришли в пещеру тайно от всех: рассмотрев же место, назнаменовали, где раскопать, и удалились. Тогда игумен сказал мне: возьми с собою, кого хочешь, чтобы помог тебе, но кроме тех никому не говори, чтобы никто из братии не узнал, доколе не вынесем св. мощи из пещеры. Я устроил в тот же день орудия для копания: это был вторник, и в глубокий вечер взял я с собою двух из братий, мужей чудных в добродетели; тайно ото всех мы пришли в пещеру, где, сотворив молитвы с поклонением и воспев псаломное пение, устремились на дело. Я начал копать и, много потрудившись, вручил лопату другому: но, копая до самой полуночи, мы не могли обрести честных мощей святого и стали много скорбеть, испуская слезы из очей, ибо помышляли, что святой не благоволит себя нам явить; и вот пришла нам иная мысль: не копать ли нам с другой стороны? – Тогда я опять взял орудие и стал прилежнее копать; один из бывших со мною братий стоял пред пещерою и, услышав било церковное, ударяющее к утрени, возгласил ко мне, что уже ударили в церковное било. Я же прокопал тогда над честными мощами святого и отвечал ему: прокопал и я уже, брате! Когда же прокопал, внезапно объял меня страх великий, и я начал взывать: преподобного ради Феодосия, Господи, помилуй мя! – Потом послал к игумену сказать: прииди, отче, да изнесем честные мощи преподобного, и пришел игумен с двумя из братий: я же прокопал более и, наклонившись, увидел мощи святолепно лежащия: ибо составы были все целы и непричастны тлению, лице светло, очи сомкнуты и уста, власы же присохли ко главе; и так, возложивше на одр честные мощи святого, мы вынесли их из пещеры.»

Церковь Рождества Христова весьма древняя, ибо она ископана была руками преподобных Печерских, смежна с церковью святого Феодосия; но мы не взошли в сию последнюю, потому что она была наполнена народом, который в ней оставался после литургии для слушания панихиды; ибо благочестивые поклонники особенно любят совершать их в пещерах, там, где столько нетленных угодников свидетельствуют о грядущем воскресении. У входа в церковь Владыка помазал меня миром, истекавшим из одной мироточивой главы, пред коей горела свеча в углублении пещеры. Потом в преддверии церкви Рождественской мы поклонились благоговейно части мощей одного из младенцев, убиенных Иродом в Вифлееме, которую Патриарх Иерусалимский Феофан принес в благословение лавре; наконец приблизились к последней раке Лонгина, вратаря Печерского.

«Вот и вратарь блюдет врата пещерные, сказал мне Владыка; им заключается ряд стольких преподобных. – Ты видел пред собою целый подземный мир христианский и все степени церковные: святителей, пресвитеров, диаконов схимников, затворников, мучеников, благочестивых жен и дев, отроков и даже воинов: от князя до последнего вратаря, все здесь обретается, иногда же князь и вратарь в одном смиренном лице, как преподобный Никола, Святоша Черниговский. Всех призывает ко спасению Господь, всем хощет спастися и в разум истины приити, лишь бы только шли на спасительный зов сей. Памятуй виденное тобою и молитвами преподобных Печерских да обретешь и ты спасение.» При сих назидательных словах вышли мы из подземной церкви Рождества Христова, как бы из вертепа Вифлеемского, и, поднявшись несколькими ступенями к восточному устью дальних пещер, вступили опять в малое их преддверие, а оттоле на открытый балкон, висящий над Днепром.

Как выразить все, что поразило взоры, что взволновало душу при столь внезапном переходе из мрака пещерного на Божий свет? – Первое чувство была безотчетная радость, первым действием свободный вздох! – расширилась грудь и жаждала напитаться этим чистым ароматическим воздухом, который стал отогревать ее после сырости подземной; глубокие внутренние помыслы на минуту уступили впечатлениям внешним; но они были невинные, детские: все утешало в природе, и на ее приветливую улыбку невольно улыбалось сердце: человек делался ребенком! – Никогда краше не представлялась мне Божия вселенная: ярче сияло солнце и прозрачнее струился синий Днепр; как некое море, расстилался он пред глазами, которые только что освободились от тесноты пещерной и весело разбегались вниз и вверх по его привольному простору; беспредельным казалось лесистое Заднепровье под легким полуденным паром яркого небосклона. – Это было далеко, далеко, как бы в другом мире, на который я смотрел из своего пещерного устья. А под самым навесом, где я стоял, какая пышная зелень по диким обрывам, бегущим к реке, какие белые хижины живописно раскинуты по утесам! – Глубоким Днепром резко отделяется Киевский мир, проникнутый своею святыней, и полуденный край, дышащий своим роскошным воздухом, от противоположной, как бы чуждой стороны. Я стоял неподвижно под легким шелестом листьев нависших надо мной тополей; я вглядывался все глубже и глубже, в эту очаровательную картину, которая как будто меня оковала, когда услышал за собою голос: «а царствие небесное лучше!» – Невольно вздрогнул я и оглянулся: позади меня стоял Владыка и с кроткою отеческою улыбкой смотрел, как я любовался внешними красотами природы. «Так ли скоро забыты пещеры? сказал он; все это оставили отшельники, чтобы заключиться в недра земли; теперь ты лучше поймешь их подвиг. – Но время уже нам возвратиться.» и мы медленно пошли по крутому восходу тех же длинных галерей в св. лавру.

Так совершилось первое мое хождение в подземные обители преподобных Печерских; следующие дни я посвятил осмотру храмов и обителей старого Киева, отложив посещение самой лавры до того времени, когда переселился сам в ее стены.