Митрополия в Москве

По кончине Св. Петра, который как незыблемый камень, положен был в основание митрополии Московской, пришел, от Патриарха Исайи, Митрополит Феогност (1328 г.) и поселился по дворе своего предместника. Один только Калита мог дать ему пристанище в мирном своем княжении: Галич пал, Киев был уже в руках Гедимина. Грек родом, Феогност постиг однакоже взаимные отношения В. Князя с удельными, и в двадцатилетнее свое правление постоянно содействовал Иоанну и сыну его Симеону гордому, во всех их предприятиях, чем много способствовал к возвеличению княжения Московского; ибо власть духовная, бывшая всегда на стороне В. Князя, давала ему сильный перевес. Так, сопутствуя Иоанну в походе его на Псков, который не хотел отпустить Князя Тверского Александра, требуемого в Орду, Феогност одолел граждан страхом запрещения церковного и тем предупредил новые разорения Монголов; в других обстоятельствах и мятежный Новгород примирился с В. Князем чрез его посредство. Но странствования его, по отдаленным епархиям Русским, были обременительны для духовенства и даже возбудили впоследствии жалобы Владыки Новгородского Моисея к Патриарху.

Наипаче в делах церковных оказал Феогност чрезвычайную твердость. Когда Св. Архиепископ Моисей, несмотря на моление веча народного, оставил престол Софийский, Новгородцы послали избранного на его место Василия, для посвящения во Владимир Волынский, где тогда находился Митрополит. И Псковитяне, желая иметь особенного Епископа, отправили туда с тою же целью некоего Арсения. Но, несмотря на все их убеждения и на требования сильного язычника Гедимина, обладавшего Волынью, Феогност не решился нарушить порядка церковного. Князь Литовский уважил сан Митрополита, хотел однакоже схватить Архиепископа; но он спасся бегством и деньгами от погони.

Василий был один из знаменитейших владык Новгорода, столько же искусный в делах гражданских, как и духовных; он много украсил Св. Софию, и чрез дружественные сношения с Митрополитом огражден своею областью от В. Князя. Магнус, Король Шведский ревнуя обратить Новгород к церкви Латинской, просил Василия совещаться о вере с его послами; но владыка благоразумно отклонил прение, обратив их к Патриарху. Сам Патриарх Филофей, уважая его достоинства, прислал ему в благословение крещатые ризы и белый клобук, как посвященному в сан архиерейский из белого духовенства, и употребление клобука сего перешло впоследствии к Митрополитам, вероятно, когда некоторые из них поступили в Москву из владык Новгорода.

Митрополит, стараясь искоренить злоупотребления, вкравшиеся в монастыри от ига татарского, сам твердо стоял в Орде за права духовенства и даже испытал там гонения. Случай странный: – сын Узбека, Чаинбек, требовал у него разрешения от льготных грамот, дарованных отцом его Св. Петру; ибо хотел наложить дань на духовенство, но не смел преступить слова родительского. Митрополит поддержал и здесь свое достоинство, личными дарами избавился от ханского гнева, но сохранил на будущее время преимущества Церкви. Черная смерть, язва, свирепствовавшая в России и по Европе, в один год поразила и В. Князя Симеона, с его семейством, и Митрополита Феогноста и Архиепископа Василия, на место коего граждане возвели опять схимника Моисея.

Три Епископа погребали Митрополита Феогноста близ гроба его святого предместника, в успенском соборе: Афанасий Волынский, изгнанный из своей епархии Литовским Князем, другой Афанасий, первый Епископ вновь учрежденной Коломенской епархии, и Св. Алексий, рода боярского Плещеевых, уже двенадцать лет бывший наместником Митрополита, сперва в Киеве, потом во Владимире и Москве, на время частых его отлучек.

Провидение, с юного возраста, избравшее Алексия (1353 г.) на подвиги духовные, в мастистой старости укрепило его для спасения отечества, обуреваемого при слабом княжении Иоанна II и в младенческие годы сына его Димитрия. Орда, еще грозная на востоке, с запада возрастающая сила Литвы, при Ольгерде, постепенно отторгавшем древнее достояние наше; внутри же мятежная независимость Новгорода, Пскова, и соперничество трех сильных княжений, Тверского, Рязанского и Суздальского, которых Князья принимали титул Великих, – такова была политическая буря, которой противустал Алексий, и в течение двадцатичетырехлетнего святительства, можно сказать, был правителем государства. Он сохранил возмужалому Димитрию то, что гордый его дядя оставил слабому его отцу.

Нечаянное пришествие Феодорита, самовольно присланного Патриархом Болгарским на митрополию Русскую, еще при жизни Феогноста, побудило сего Святителя, с одобрения В. Князя, просить Патриарха Цареградского Филофея о назначении себе преемником Алексия; согласие патриаршее пришло уже по их кончине. Но едва новый Митрополит успел возвратиться из Константинополя, куда звали его на поставление, как услышал, что, по воли того же Патриарха, посвящен в Россию еще другой Митрополит Роман, и снова принужден был предпринять трудное путешествие в Грецию. Однакоже ни одна епархия Русская не хотела признать Романа; он оставался на Волыни, где Князья Литовские с неудовольствием смотрели на подчинение завоеванного ими края духовной власти Митрополитов Московских.

Скоро промяла святость Алексия в самой Орде. Хан Чанибек просил Иоанна прислать к нему главного пастыря Русского, молитвам коего никогда не отказывал Бог, для исцеления своей супруги Тайдулы, и помолясь над гробом чудотворца Петра Митрополита, Алексий с твердою верою пошел в Орду и исцелил болящую. Чрезвычайные милости и новые льготы духовенству были знаком признательности Ханской; но вслед за тем смятения, возникшие в Орде, но случаю убийства Чанибека сыном его, заставили Митрополита опять идти к Монголам. Там, пред свирепым Бердибеком, не убоялся он стоять за права княжения Московского, и, по ходатайству исцеленной им ханской матери, опять был отпущен с честью.

С тех пор уже Св. Алексий не отлучался из пределов государства, но внутри его был строгим исправителем нравов духовенства и мирян, между коими старался распространить просвещение, и вместе с тем делался примирителем Князей, или в отсутствие Димитрия, всегда прибегавшего к его мудрому совету, управлял думою боярскою, давая перевес великому княжению над прочими уделами. Тщетно Князь Суздальский Димитрий, временно назначенный Великим, звал к себе во Владимир Святителя, который не захотел оставить гроба чудотворца и юного сына Иоаннова. Он возбудил упадший дух граждан юной столицы, при грозном нашествии Ольгерда, и сею нечаянною твердостью сокрушил его честолюбивые замыслы: и древнюю столицу Киев, подвластную иноплеменному Князю, искал воздвигнуть Алексий от запустения развалин, под коими погребена была ее многолетняя слава. К его суду обратились враждующие между собою Князья Тверские, дядя с племянниками, будучи недовольны рассуждением собственного Епископа Василия, и на дворе своем держал он заложником их юного родственника, выкупленного из плена Ордынского Димитрием. Столь же властительски вступился он в междоусобие двух братьев Князей Суздальских, из коих младший незаконно овладел Нижним Новгородом, и чтобы принудить их к миру, положил даже запрещение на их столицу, устами кроткого отшельника Сергия.

С именем Сергия, новый монашеский мир образуется на севере России. Начало его пустынной обители, в соседних лесах Московских, столько же важно, как ископание пещеры Антониевой на берегах Днепра, ибо подобно Антонию ему суждена была слава сделаться отцом иночествующих в России. Родом из Ростова, Сергий, с юных лет, оставил дом родительский и, вместе с братом, Стефаном, поселился в дремучих окрестностях Радонежа, где скоро был им оставлен. В суровом уединении устоял он против всех искушений и делил пищу с дикими зверями, доколе молва о его святой жизни не привлекла к нему учеников; они принудили отшельника идти в Переяславль Залеский принять сан священства, от жившего там Епископа Волынского Афанасия. Собственными трудами Серий соорудил, посреди бора, деревянную церковь, во имя живоначальной Троицы, и она обратилась в ту знаменитую лавру, судьба коей сделалась неразлучна с судьбами столицы, и отколе столько раз истекало спасение всей земле Русской.

Святители и Князья обращались к Сергию, не только ради наставления духовного, но и дабы получать от него наставников, усовершенствованных в его уединенной беседе, которые в свою чреду могли бы действовать благим примером; ибо, с появлением Сергия, началась у нас как бы вторая эпоха жития иноческого, и полным цветом его оживилось печальное отечество, страдавшее от язв Татарских. Так, по просьбе брата великокняжеского Владимира, ученик Сергиев Афанасий основал в Серпухове монастырь Высоцкий, и другой ученик его Савва положил начало Звенигородской обители, а племянник Феодор обители Симоновской в Москве. Сам великий угодник Божий указал ему место на живописном берегу реки, в виду столицы, и благословил В. Князя устроить в Коломне Голутвин монастырь на память Донской победы. В самый час сей решительной битвы, впервые потрясшей владычество Монголов, Димитрия подкрепляла молитва святого старца; два его схимника, Пересвет и Осляба, сражались в рядах, под бронею воинскою поверх их схимы, и Пересвет начал битву поединком с исполином Ордынским. Кровью своею запечатлел он грядущее освобождение земли Русской и был начатком тех витязей-иноков лавры Троицкой, которые прославили себя в другие бедственные дни отечества; тела Пересвета и Ослябы положены в основание Симоновской обители, на старом ее месте.

Сам Митрополит Алексий, основавший многие монастыри: великолепный Чудов посреди Кремля, и вне стен его женский, во имя своего Ангела, и Царя Константина в прежней столице Владимирской, и в Нижнем на берегах Волги Печерский, на память Днепровских пещер Антония, просил себе также ученика от Сергия, устрояя в Москве обитель Андроньевскую, по обету данному им посреди бурного плавания в Царьград. Когда же чувствуя приближающуюся кончину, восьмидесятичетырехлетний Святитель, бодрый до последнего часа, хотел благословить себе преемником Сергия, скромный инок со страхом отклонил от себя драгоценную святительскую панагию. «От юности моей, смиренно сказал он, я не был златоносец, в старости же наипаче хочу пребыть в нищете». Св. Алексий имел причину заранее избирать себе преемника, ибо еще при жизни его тот же Патриарх Филофей посвятил другого Митрополита Киприана, родом Серба, вероятно на место умершего Романа; но он не был принят Димитрием и оставался жить в Киеве до кончины своего предместника и во время неустройств церковных, после нее возникших.

Едва нетленные мощи блаженного Алексия положены были в основанной им Чудовской обители (1378 г.), как духовник Великого Князя, недавно постриженный из белых священников, Архимандрит Симоновский Митяй, превозносясь его милостью, взошел самовольно во двор митрополичий и начал распоряжать делами церковными, как настоящий владыка. Он требовал себе посвящения в Москве от собора Епископов; но Дионисий Суздальский и Св. Сергий восстали против сего нарушения порядка церковного, ибо и сам Алексий, несмотря на просьбы Димитрия, не решился благословить Митяя на митрополию.

Сергий указывал В. Князю на Дионисия, как на любимого ученика усопшего, которому он вверил некогда свою Печерскую обитель, и дабы избавить его от гонений самозванца Митяя и уз темничных, взял к себе на поруку; однако Дионисий не поберег святого старца и тайно бежал в Царьград. Тогда и Митяй, опасаясь, чтобы Патриарх не облек соперника саном Митрополита, отплыл с великою пышностью в Константинополь, но скончался на море, в виду столицы Греческой; а бывший при нем архимандрит Пимен, воспользовался грамотами княжескими, к Царю и Патриарху Нилу, и обманом исходатайствовал себе посвящение. Димитрий, раздраженный столь коварным поступком, заточил его в Твери: в Киев же послал племянника Св. Сергия, архимандрита Феодора, звать Киприана на митрополию всея Руси.

Это происходило в год знаменитого побоища Мамаева (1380 г.), покрывшего бессмертною славою витязя Донского. Победа Куликовская чрез полтораста лет была мстительным отголоском несчастной сечи на Калке, но еще Россия не отдохнула от бедствий. Два года спустя губительное нашествие Хана Тохтамыша предало опять запустению ее пределы восточные, и дети изменника, Князя Олега Рязанского, ввели Татар в Кремль Московский, оставленный В. Князем и Митрополитом. Удаление Киприана из мятущейся столицы, пред самым нашествием, и пребывание в Твери у соперника Димитриева, Князя Михаила Александровича, возбудило против него негодование В. Князя и заставило опять поселиться в Киев. Пимен, вызванный из заточения, заступил его место, хотя ненадолго, будучи принужден идти в Константинополь по зову патриаршему, чтобы судиться там с Киприаном, который не хотел уступить ему своего права.

Явился и третий Митрополит: Дионисий, посвященный в Епископы Суздалю Св. Алексием, получил в Царьграде сан Архиепископа и хотя путешествие его было предосудительно, однакоже по своим пастырским добродетелям и красноречию, он пользовался уважением В. Князя и народа, которые набожно приняли от него св. иконы и мощи, принесенные им с востока. Он успокоил в Новгороде неудовольствия церковников и граждан, роптавших на большие издержки, требуемые от них при поставлении в сан духовный, и определил число денег, уставною грамотою Патриарха, которую принес Владыке Новгородскому Алексию: волнение сие уже обнаружилось однажды, ересью Стригольников, хуливших рукоположение священническое. – Дионисий вторично посетил Царьград с Феодором, духовником В. Князя, и вероятно с его согласия исходатайствовал себе сан Митрополита (1384 г.), ибо Пимена никогда не любил Димитрий; но на обратном пути его, сын Ольгерда, Князь Киевский Владимир, державший сторону Киприана, остановил Дионисия, как неправильно поставленного при жизни другого Митрополита, и он скончался в Киеве, где погребен в пещерах.

Наконец Пимен, еще раз позванный в Константинополь на суд Патриарха Антония, скончался в Халкидоне, и соперник его объявлен был единственным Митрополитом всея Руси (1390 г.). Сын Донского, Василий, уже по кончине отца, принял Первосвятителя с великою честью в Москве, куда пришел он в сопровождении двух Митрополитов Греческих и семи Русских Архиереев; трое из них, Феодор, Евфросин и Исакий, посвящены были в Царьграде в сан архиепископский на епархии Ростова, Суздаля и Чернигова. Таким образом, прекратился на время разрыв единства церковного.

Киприан напомнил собою великое лицо Кирилла, собирателя земли русской; столь же опытный в делах церковных, как и гражданских, он в течение восемнадцати лет своего правления, был в полном смысле Митрополитом всея Руси, несмотря на резкое ее разделение между Литвою и Москвою. Прежнее пятнадцатилетнее пребывание в Киеве, привлекло ему любовь всех Заднепровских Епископов и уважение самого Ольгерда, обращенного в Христианство супругою своею Мариею, Княжною Тверскою. Оно спасительно было для православия всего южного края, ибо Папа Григорий XI, по просьбе Короля Польского Людовика, учредил уже четыре Латинские епархии в Перемышле, Холме, Владимире и Львове. – Можно предполагать даже, что виною произвольного назначения Романа и Киприана в Митрополиты полуденной России, при жизни Св. Алексия, было опасение Патриархов за чистоту ее исповедания.

Хотя наместники Литовские в Киеве продолжали исповедовать веру православную, но сам Великий Князь Ягелло, сын Ольгердов, будучи избран на престол Польский, крестился со всем своим народом от Римских священников, и преемник его в Литве, могущественный Витовт, принял также исповедание Латинское, сильно содействуя распространению оного в Вильне и на Волыни; даже в Киеве устроен был монастырь Доминиканский. Однако Ягелло и Витовт уважали сан и характер Митрополита Киприана, умевшего угождать им по мере возможности, и не старались отделить своих подданных от его власти духовной; ибо переселясь в Москву, он не преставал посещать Киева и Литвы. Родственный союз Великих Князей способствовал к согласию церковному: дочь Витовта София вступила в супружество с Василием, и Киприан, сопровождая Великую Княгиню в Вильну к отцу ее, посвящал там Епископов, устроял дела церковные и предупредил своего Государя о замыслах Литовских, когда в другой раз опять имел свидание с Витовтом и Ягеллом.

Не менее благоразумно было его управление в пределах Московских. Чувствуя всю важность единства церковного, всеми силами старался он восстановить в Новгороде права иерархические, нарушенные во время слабого правления Пимена, самоуправством веча, которое отказалось от верховного суда Митрополитов, чтобы избавиться от судных пошлин, и предоставило окончательное решение в делах духовных своему Владыке. Но неудачно было первое покушение Киприана и без благословения оставил он непокорных граждан, не хотевших повиноваться даже грамоте патриаршей. Сам В. Князь вступился в дело сие, частью государственное, ибо подчинение Новгорода, власти духовной Первосвятителя, делало его более зависимым от Москвы, в отношениях гражданских. Вече смирилось, хоти ненадолго; новые его смятения возбудили войну, и добрый Архиепископ Иоанн претерпел заточение в Чудов монастырь, за непокорность своей паствы.

Тверь и Рязань жили в согласии с Москвою, а Суздаль, еще со времен Донского, почитался уже ее областью. Киприан, по просьбе дружественного ему Князя Тверского Михаила, посвятил на место отрешенного Епископа Евфимия, Св. Арсения, прославившегося своим благочестием, который основал близ Твери Желтиков монастырь и там нетленно почивает. А Олег Князь Рязанский, после нашествия Токтамышева, был наконец умирен убеждениями Св. Сергия, навсегда укротившего его враждующее сердце. Оба знаменитые соперника Димитрия, Михаил и Олег, скончались в одно время, иноками, и в союзе с его сыном, а с ними угасла и слава их княжеств.

В княжение Васильево преставился, в глубокой старости, и великий поборник своей земли Сергий, посреди благословений современников, которые скоро обратились в молитвы о заступлении, когда обретены были его нетленные мощи. Ученик его, святой игумен Никон, обрел их после разорения Эдигеева, созидая каменный Троицкий собор, и положил во утверждение своей лавры, которую с тех пор не постигло ни одно из бедствий, поражавших соседнюю Москву. Другой великий залог спасения столицы перенесен был в ее Успенский собор, из престольного Владимира, когда угрожало иное страшное нашествие. Завоеватель Востока, Тамерлан, внезапно наступил на Орду и, сокрушив Тохтамыша, быстро двинулся во внутрь нашего отечества, все предавая огню и мечу. В. Князь с войском ждал его на берегах Оки; Митрополит с гражданами встретил в Москве древнюю икону Богоматери, и в самый тот день (1395 г.) обратился вспять Тамерлан. Монастырь Сретенский воздвигнут в Москве на память избавления России, празднующей с тех пор 26 Августа.

Многие обители начали возникать на севере, со времени Св. Алексея и в долгое правление Киприаново. В Суздале ученик Архиепископа Дионисия, Св. Евфимий, основал свой знаменитый Спасский монастырь; и в Москве благочестивая вдова витязя Донского Евдокия, под именем Евпраксии, постриглась в устроенной ею в Кремле Вознесенской обители, где рядом с ее гробницею начали погребаться все Великие Княгини и Княжны возвеличенного дома Московского. Более всех прославилась пустыня Белоозерская, которой положил начало собеседник Сергиев и постриженик Симоновский Св. Кирилл. Жаждущий совершенного безмолвия, уединился он на глухих берегах Белого озера; но не мог оставаться под спудом подобный светильник, и процветшая его обитель наравне с Сергиевою, сделалась предметом глубочайшего уважения Царей наших, наипаче Грозного. В свою чреду была она рассадником других окрестных и отдаленных пустынь. От белых вод ее озера перенес Св. Савватий зародыш иночества на седые волны Океана; там, на безлюдных островах Белого моря, сотрудник его Герман и преемник Св. Зосима утвердили начало Соловецкой лавры, которая стала славною гранью нашего отечества на севере и просветила Христианством все поморье.

Подобно сим двум первостепенным обителям, другие, менее значительные, столь же благодетельно действовали на дикую окрестность. Недалеко от Белозерска, один из Князей его открыл целое общество иноков, на пустынном каменном острове Кубенского озера, которые занимались единственно проповедью слова Божия народам Чудским. – И еще далее к северу простерлось благочестивое их рвение: инок Лазарь основал свою Успенскую обитель на берегах Онежского озера для обращения Лопарей, и в то же время монахи Валаамские просвещали святым крещением соседних Карелов.

Не только духовное образование, но и самое население северных и восточных пределов России, совершилось чрез размножение обителей, вокруг коих начинали селиться жители, привлекаемые льготами ханскими и несудимыми грамотами, дарованными от Князей духовенству. Таким образом, каждый монастырь, расширяя границы наши, делался средоточием нового края и даже оплотом в случае нападения диких народов. Великая Пермь, куда прежде ходили за рухлядью промышленники Новгородские, приобретена России одним иноком, чрез проповедь имени Христова: Св. Стефан, проникнутый ревностью Апостольскою, поболел сердцем о грубом язычестве Пермян, и с детства изучив язык их, изобрел письмена. Один пошел он проповедовать Христа в глухие леса Перми и верою одолел все препоны враждебных жрецов; на реке Выми основана им первая убогая церковь, отколь распространилось мало-помалу спасительное учение. Сам он был посвящен Епископом в Пермь, руками Митрополита Пимена, и по многолетним подвигам опочил в Москве, где доныне соблюдаются святые мощи его в Спасском соборе.

Великий современник стольких святых подвижников, Митрополит Киприан, преставился (1407 г.), оплакиваемый В. Князем и всею обширною паствою, в любимом подмосковном селе своем Голенищеве, где в маститой старости искал упокоения от молвы житейской. Там посвящал часы уединения описанию святого жития своих предместников Петра и Алексия, и собранию летописей нового своего отечества, которые нам сохранились под именем степенных книг; ибо сей великий муж Церкви был вместе мудрый ревнитель просвещения. Пред тихою кончиною написал он умилительное завещание к своей пастве, в котором, прощая всех, смиренно просил сам у всех прощения, и заповедал прочесть оное над своим гробом; по примеру его и все грядущие Митрополиты Московские оставляли после себя подобные завещания.

Три года не было Митрополита в России после Киприана (1410 г.), доколе Патриарх Матфей не прислал Фотия, посвященного из строгих иноков страны Амморейской. Пришествие его, сперва в Киев, а потом в Москву, случилось в самую тяжкую годину разорений Татарских, каким опять подверглось отечество. Орда, разделенная междоусобием рода Тимура и Токтамыша, еще сильна была в руках правителя Эдигея, который подобно Мамаю располагал судьбою Ханов. Ему хотелось смирить В. Князя, ибо благоразумный Василий, пользуясь войнами Орды с Литвою, малою данью откупался от ига. Губительно было нашествие Эдигеево; все восточные пределы обратились в пепел; дядя В. Князя, знаменитый сподвижник Донского, Владимир Андреевич, едва отстоял Кремль Московский. Чрез несколько лет, и древний Киев, со всею южною областью, подвергся мечу Татарскому, и с тех пор еще более опустел.

Фотий нашел достояние митрополии, частью разграбленным, частью расхищенным от самих бояр, в отсутствие Первосвятителя, и горячо вступившись за имущество церковное, навлек на себя их неудовольствие, которое разделил В. Князь. Инок, привыкший к уединению пустынному, Фотий наскучил молвою в стране ему чуждой, он тщетно искал тишины в любимом приюте Киприана, где, подобно ему, предавался ученым занятиям, и на время удалился в лесистые пределы Владимирские; но и оттоле изгнало его новое нашествие Царевича Ордынского, разорившего престольный Владимир.

А между тем другое, давно предвиденное бедствие, поразило с запада Церковь Российскую. Ревнитель Рима Витовт, из уважения к Киприану, не нарушал единства митрополии: но неопытность Фотия в делах государственных, и строгость, с какою собирал он доходы церковные в областях Литовских, побудили Князя к разрыву, благоприятствовавшему его политическим видам. В Новгороде Литовском созвал он всех своих Епископов: Феодосия Полоцкого, Исаакия Черниговского, Дионисия Луцкого, Герасима Волынского, Иоанна Галицкого, Севастьяна Смоленского, Харитона Холмского, Павла Червенского, Евфимия Туровского, представил им трудность управления церковного, под зависимостью чуждого Первосвятителя, и требовал особенного Митрополита Киеву. Долго колебались православные Епископы исполнить волю иноверного Государя; но угрозы и томленья принудили их приступить к избранию. Муж ученый из Болгар, Григорий Самвлак, отправлен был собором в Царьград для посвящения, с жалобою на Митрополита Фотия, дабы отклонить ответственность от избирателей за нарушение союза церковного; но Царь Мануил и Патриарх Каллист отвергнули прошения собора. Сам Митрополит Фотий, услышав о замыслах Литовских, хотел идти предупредить их к Витовту и далее в Царьград, но был ограблен на рубеже Московском и принужден возвратиться; а Витовт, изгнав его наместника из Киева, овладел всеми имениями митрополии в своих пределах.

Несогласие Патриарха Константинопольского на посвящение Самвлака, не остановило гордого Литовца, он созвал опять Епископов в Новогродок (1416 г.), и принудил рукоположить Григория Митрополитом Киевским и всея Руси. Чувствуя однакоже неправильность своего поступка, собор хотел оправдаться окружною грамотою, в коей обвинял не только корыстолюбие Фотия, но и Царей Греческих, будто бы из личных выгод посылавших Митрополитов в Россию, и вместе с тем изъявлял свое уважение к Патриархам Вселенским и догматам православия. Со своей стороны Фотий созвал Епископов области Московской, предал анафеме действия собора Новгородского и самого Симвлака, и всеми силами старался восстановить нарушенное единство Церкви; но не мог сего достигнуть при жизни соперника, утвердившего свою кафедру в Вильне.

Григорий, приверженный к догматам Восточной Церкви, неравнодушно видел иноверие своего Государя и убеждал обратиться к православию; но Витовт, избегая сам состязания, принудил его ехать на Запад, где длился собор Константский. Самвлак остался непоколебимым в преданиях отеческих и скоро скончался в Вильне (1420 г.). Тогда Митрополит Фотий, уже более опытный, по долгому пребыванию в России, воспользовался обстоятельствами, и провожая В. Княгиню Софию к отцу ее, восстановил согласие, которое не нарушилось до смерти обоих, ибо в последние дни Витовта, Митрополит имел еще раз дружественное свидание в Троках с ним и с Королем Польским Ягеллом.

Весьма чувствительна была кончина Фотия для благосостояния княжества Московского, терзаемого междоусобием единокровных, после мудрого правления Василия Дмитриевича. Брат его Юрий восстал на юного сына его Василия, законного В. Князя, которого поддерживал Митрополит властью святительскою, смиряя непокорных страхом отлучения. Но когда не стало в Москве главы церковного, вспыхнули опять раздоры, самые жестокие в летописях наших. Казалось, прежде нежели могла отдохнуть Россия, от двухвекового ига Татарского и внутренних распрей, чтобы возвеличиться в лице Иоанна III, – все сии долголетние бедствия должны были в последний раз обрушиться на отца его Василия. Чего не испытал он в тридцатишестилетнее правление? И суд в Орде пред Махмет Ханом с честолюбивым дядею, и пленение тем же Ханом, в час неудачной битвы, и дважды свержение с престола великокняжеского от единокровных, темницу и наконец, самое ослепление! Но страдальцу сему обязано отечество за его твердость в догматах православия, ибо никогда Церковь Российская не подвергалась подобной опасности.

Преемник Витовта Свидригайло, видя праздным престол первосвятительский, послал (1432 г.) любимца своего Епископа Смоленского Герасима в Константинополь, где поставлен был в Митрополиты Патриархом Иосифом: но он оставался жить в Смоленске, чтобы ближе действовать на Москву, хотя ни та, ни другая епархия никогда не хотели признать его; только Новгород невольно к нему обратился, по смерти своего Архиепископа Симеона; для посвящения на престол Софийский Св. Евфимия, одного из самых добродетельных пастырей сего города. Чрез два года, пострадал Герасим от прежнего своего благодетеля: свирепый Свидригайло, узнав о его тайных сношениях с соперником по Литовскому княжению, Сигизмундом, к ужасу всех православных, сжег Митрополита в Витебске.

Между, тем В. Князь Василий, скучая долгим лишением пастыря, соборно избрал Епископа Рязанского Иону, мужа просиявшего своими добродетелями в бурные дни отечества, и отправил его для поставления к Патриарху Иосифу; но Иона уже застал в Царьграде другого Митрополита всея Руси, Исидора, назначенного из Епископов Иллирийских. Эго было в самое бедственное время Греческой Империи, которая вся почти уже заключалась в стенах одной столицы, под ужасом возрастающей грозы Оттоманской. Император Иоанн, не видя спасения внутри государства, искал его от западных держав.

Опытный старец, Евгений IV, сидел тогда на Римском престоле, и хотя сам состязался с соборами Констанции и Базеля, о власти папской, предложил однакоже Императору созвать в Италии собор для соединения Церквей, обещая спасти Царьград от Турок. Иоанн, вместе с Патриархом Иосифом и почетным духовенством, отплыл в Венецию; но как Россия составляла уже великую половину Восточной Церкви, то Исидор, друг Папы, знаменитый умом своим и красноречием, был послан в нее Митрополитом. Киев и Москва встретили его торжественно, вся Россия признала; но через четыре месяца начал он проситься у В. Князя на собор, представляя ему, что все Государи и Иерархи востока и запада стеклись для состязания о вере, и не прилично одной России не иметь там представителя. С прискорбием отпустил Василий Митрополита, убеждая стоять твердо за догматы православия, и дал ему спутником Епископа Суздальского Аврамия с многочисленною свитою. Св. Евфимий Новгородский провожал Архипастыря до своих пределов, Магистр Ливонский с честью его встретил в Риге; оттоле морем отплыл он до Любека и прибыл в Феррару, где его одного ожидали Император и Папа для открытия собора.

Начались долгие прения о исхождении Св. Духа, о чистилище, опресноках, наипаче же о власти Папской. Император и Патриарх, удручаемые бедствием отечества и нищетою, боролись долго, красноречивый Марко, Митрополит Ефесский, гремел против новых догматов и честолюбия Рима; но Виссарион Митрополит Никейский и Исидор Русский сильно клонили в пользу Папы. Собор перенесли во Флоренцию, где скончался Патриарх Иосиф; наконец, Евгений одержал верх и провозгласил союз Церкви на условиях благоприятных Риму. Один Марк Ефесский не подписал соборных определений и скрылся, чтобы потом быть на Востоке ревнителем православия; ибо прочие Вселенские Патриархи отринули Флорентинский союз и, соединясь в Константинополе, осудили все его условия и акты. Император возвратился без успеха для упадающего царства; никто из западных Государей не подал ему помощи и даже не был во Флоренции, благоприятствуя мнениям Базельского собора. Виссарион и Исидор украсились багряницею Римскою, а последний титлом кардинала легата Апостольского в России. Торжественно возвращался он чрез Киев в Москву (1440 г.), с дружелюбными грамотами Папы Евгения к В. Князю; но на первом богослужении, когда в Успенском соборе стал поминать Римского Первосвятителя, вместо Вселенских Патриархов, и когда архидиакон возгласил с кафедры деяния Флорентинского собора, Василий с гневом обличил Исидора, называя его изменником православия и лжепастырем. Он созвал Епископов и бояр рассудить о новом учении; – никто не хотел признать в Папе наместника Христова и все единодушно отвергли догматы западные о исхождении Св. Духа и от Сына, вопреки древнему символу, несмотря на хитрые убеждения Исидора, которого заключили в Чудов монастырь; он бежал из-под стражи и благоразумный Василий не велел его преследовать. Принятый с честью в Риме, Исидор был послан в Константинополь, где по случаю соединения Церквей возникли волнения в пароде, пред самым падением столицы; ибо два Патриарха, Митрофан и Григорий, один после другого держались Флорентинского собора. Когда же последний Константин пал, на развалинах своей империи, на коих основал новую державу завоеватель Магомет, тогда опять Исидор бегством искал спасения в Риме и там почтен титлом Патриарха Константинопольского. Ученик его Григорий посвящен был Митрополитом в Киев, где около сего времени учредилась кафедра Латинских Епископов; но Григория не признавали, ни в России, ни даже в Литве, несмотря на покровительство Казимира, Государя Польского и Литовского. Так кончилось сие покушение подчинить Россию Римскому престолу; но чрез полтораста лет, тяжкими бедствиями отозвалось оно отечеству, чрез Самозванцев и Унию.

После Исидора опять восемь лет сиротствовала Церковь Российская. В течение сего времени Князь Димитрий Шемяка, овладевший престолом ослепленного и заточенного им Василия, вызвал из Рязани Святителя Иону и предлагал ему сан Митрополита, если только примирит его с В. Князем; коварно убеждал он старца принести ему на воспитание двух державных младенцев Темного, которых верные бояре укрыли в Муроме, его епархии, обещая упокоить богатою отчиною их несчастного родителя, или разорить город в случае отказа. Сан первосвятительский не мог прельстить Иону, почитаемого уже законным преемником митрополии, но он надеялся облегчить участь Василия, ибо не предвидел ему возможности царствовать, и исполнил желание Шемяки. На свой омофор принял он в Муромском соборе сыновей Темного; когда же Шемяка, изменив данной клятве, сослал их в Углич в заточение к отцу, строгие увещания святого мужа заставили его исправить вероломство. «Ты посрамил мою старость, и ныне я весь во лжи: своди грех со своей души и с моей; что тебе слепой Князь и малые дети?» твердил он Шемяке, доколе не тронул его сердца. Вместо уз темничных, связав Василия словом крестным, пред собором Епископов, Шемяка отпустил его с детьми в Вологду. Но Темный, предательски взятый врагом своим в стенах Троицкой лавры, у раки чудотворца Сергия, в стенах другой обители получил разрешение от невольной присяги. Игумен Белозерский Трифон принял клятву на себя с братиею, и ко благу отечества побудил В. Князя искать себе и детям законного наследия. С радостью встретила Москва своего истинного Государя и первым его движением было послать опять Святителя Иону для поставления в Царьград.

Василий подробно описывал в своей грамоте Царю и Патриарху о смятении, произведенном изменою Митрополита Исидора, и о своей преданности древним благочестивым догматам; но слухи, о сношениях Константинополя с Римом, заставили В. Князя остановить свое посольство. В ожидании более благоприятных обстоятельств, пять лет управлял Св. Иона Церковью, без соборного поставления; видя же наконец продолжающееся неустройство на Востоке, Василий созвал Епископов Российских. Ефрем Ростовский, Аврамий Суздальский, бежавший с Флорентинского собора, Варлаам Коломенский и Питирим Пермский, впоследствии умерщвленный дикими жителями своей паствы за имя Христово, поставили Митрополитом всея Руси Иону, а Св. Евфимий Новгородский и Епископ Тверской прислали утвердительные грамоты.

С тех пор (1153 г.), по случаю падения империи Греческой, все Митрополиты наши были поставляемы собором своих Епископов, ибо не имели возможности ходить чрез земли Литовские в Царьград, бедствующий под игом Оттоманским. Но союз духовный с Церковью Восточною и самое подчинение престолу Константинопольскому сохранились неприкосновенными; при всех возможных случаях Патриархи сообщались, грамотами или чрез приходящих архиереев, с Митрополитами Русскими, и прочие Вселенские Патриархи, снисходя к тягостным обстоятельствам времени, одобрили сей порядок посвящения, не нарушая союза, как явствует из кормчей книги.

Но Св. Иона последний носил звание Митрополита Киевского. Преемники его назывались уже Московскими и всея Руси: ибо в Киеве начался постоянный ряд своих Митрополитов подвластных Литве. Семь лет продолжал он являть пример всех пастырских добродетелей, на престоле святительском, утешал столицу во время пожаров и страшного нашествия Татар, едва не овладевших Кремлем, и еще при жизни прославился свыше, даром предведения и исцелений, подобно Св. Петру, предрекши освобождение от ига неверных и славу России.

Правление Митрополита Ионы кончилось (1461 г.) почти в одно время с Васильевым. Благое Провидение продлило святую жизнь великого мужа Церкви до славных времен Иоанна III, новым блеском озарившего Россию. Здесь с изумлением должно остановить взор на мимошедших веках рабства и вознести благодарную молитву к Господу, который под сенью своей Церкви охранил юное царство, вверяя кормило ее, посреди раздоров и плена, в течение двухсот лет, славному ряду великих Святителей. Едва появились Татары и разорили отечество наше, как один за другим восстали, то из собственных недр его, то из Греции, – Кирилл и Максим, святые Петр и Феогност, Алексий, Киприан, Фотий и наконец Иона, которых всех причла Церковь к лику своих заступников, уверовав на опыте еще при их жизни, в ту небесную защиту, какую даровали ей по блаженной кончине. Время правления каждого было столь продолжительно, сила характера, приверженность к Церкви столь неколебимы, и так умилительна святая жизнь их, что внутренние бури, мало-помалу; утихали по кроткому слову Святителей и, как в некоей пристани, вокруг них умирялись Князья, а внешние волны часто разбивались о твердый оплот святительского сана. С благоговением должна памятовать Россия сих священных пестунов мятежных дней ее юности, наипаче же Кирилла, Петра, Алексия, Киприана и Иону.

С воцарением Иоанна III (1462 г.) изменились внешние и внутренние обстоятельства России, которая созрела в мощное государство в течение долгого и мудрого его правления. Золотая Орда, дотоле грозная, уже распадалась; последний Хан ее Ахмат едва собирал слабую дань с В. Князя. Из ее обломков образовались три отдельные царства: Казанское, более других враждебное Москве, хотя Цари его часто поставляемы были от Государей наших, как некогда наши от Ханов, – Астраханское, собравшееся на дальнем юге из многих кочующих Орд, и Крымское, основатель коего Менгли-Гирей, во всю жизнь свою, был верным союзником Иоанна, сокрушая племя Ахматово и тревожа набегами Литву. С другой стороны великое княжество Литовское, обнимавшее уже все юго-западные пределы России, еще более усилилось, когда стало давать Государей своих, племени Гедиминова, на престоле Польши. Оно заслоняло нам запад, хотя посольства Иоанновы ходили ко всем самодержцам Европейским, начинал с Папы и Императора Римского, и даже до Султана. Воинственный орден Ливонский, действуя за одно с Литвою, громил пределы Новгорода и Пскова, которые начал называть своими отчинами Иоанн, к крайнему неудовольствию веча народного. Внутри государства междоусобия угасли; одна Рязань смиренно держалась на правах отдельного княжения, под влиянием Московского, а Тверь уже родственная по брачному союзу Иоанна с ее Княжною, была присвоена им, когда последний владетельный Князь бежал, обличенный в тайных сношениях с Литвою. Единодержавие сделалось целью всей жизни Иоанновой.

Сильно было влияние его и на дела церковные, ибо Церковь, собственно Российская, заключалась вся в пределах его державы, по отделении южных епархий от власти Митрополитов Московских. С Ионою окончился ряд великих Святителей, распространявших благодетельное влияние свое на древнее достояние нашей Церкви и соединявших все воедино, частыми странствиями по России и в Царьград, отколе приносили образование духовное. Чувствительно было впоследствии сие невольное отдаление наше от завоеванного Царьграда, когда мужи высокого образования, подобно Киприану и Фотию, перестали восходить на кафедру Московскую; – слабые погрешности, мало-помалу вкравшиеся в богослужебные книги Славянские и в некоторые обряды, по не сличению их с Греческими, укоренились неприметно, и послужили, наконец, источником несчастных раздоров.

Преемник Св. Ионы Феодосий, соборно поставленный из Архиепископов Ростовских (1462 г.), по старшинству своей епархии, в последний год княжения Темного, не более пяти лет был Митрополитом Московским. Усилившаяся тогда мысль о скором преставлении света, по истечении седьмой тысячи лет от сотворения мира, возбуждала усердие бояр к созиданию частных церквей; а умножение бесприходных священников, не допуская строгого выбора при их поставлении, произвело послабление в нравах духовенства. Строгий ревнитель благочиния Феодосий, исправительными мерами, возбудил против себя негодование и, уклоняясь ропота общественного, удалился волею в Чудов монастырь. Там принял к себе в келлию расслабленного старца, служил ему до кончины, омывая его струпы, в образец Христианского смирения. За год до своего отшествия имел он случай участвовать в делах Палестинской Церкви. Патриарх Иерусалимский Иосиф, избегая гонения Египетского Султана, искал пристанища в России и скончался на пути в Каффе; брат его с грамотами прибыл в Москву и, собором Епископов Русских, рукоположен в Митрополиты Кесарии. Это было первое воззвание бедствующей Церкви Восточной к любви и милости единоверной России, после разорения Византийского.

Филипп, поставленный из Епископов Суздальских (1464 г.), наследовал сану и добродетелям Феодосия, в семилетнее свое правление оказав замечательную твердость характера. Имя Иоанна, уже известное в Европе, обратило на себя внимание Первосвятителя Римского Павла, при дворе коего обрело приют семейство Деспота Морейского Фомы, брата последнего Константина. Пред самым падением Царя града возобновилось родство дома великокняжеского с императорским, и сестра Темного Анна вступила в супружество с Иоанном Палеологом. После же падения, Папа не мог избрать более достойного жениха Царевне Греческой Софии, как могущественного Государя Российского. Мысль о всеобщем крестовом походе против Турок и надежда присоединить отечество наше, чрез посредство Софии, воспитанной в правилах Флорентинского собора, возбудила Павла передать России сей остаток древней Византийской славы, и с радостью принял Иоанн последний залог ее в лице Софии. Но не исполнились надежды Римские. Царевна, при самом вступлении в пределы наши, показала себя ревнительницею исповедания православного. Когда же сопутствовавший ей легат Антоний хотел торжественно вступить в Москву, с преднесением креста по обычаю Латинскому, и колебался Иоанн, уважая в нем посланника, – тогда Митрополит Филипп вступился за преимущество отечественной Церкви: «кто хвалит и чествует веру чуждую, тот унижает свою, сказал он Иоанну, если же легат взойдет со крестом в одни врата города, я выйду другими». После бракосочетания, Митрополит имел разговор о вере с легатом, но осторожный посланник Рима избегал решительного прения, отзываясь неимением с собою книг.

Усердствуя к соборному храму Успения, где покоились его блаженные предместники, Филипп, подаянием бояр и духовенства, начал созидать новый собор на место ветхого здания Калитина; но неопытность строителей была причиною скорого падения сводов, и заставила В. Князя вызвать из Италии знаменитого зодчего Аристотеля. Он соорудил собор Успенский, в том величественном Византийском вкусе, в котором красуется доныне, как лучшее сокровище древнего Кремля, и два других великолепных собора, Благовещения и Архангела, воздвигнуты им вновь на тех же местах. Внутри же храма Успения, краеугольными камнями, положены были телеса великих Святителей, подобно тому, как отдыхали они в древнем святилище: Петр и Феогност в придельном алтаре, Киприан и Фотий в юго-западном углу собора, и на противоположной стороне, Иона, обретенный нетленным во время строения. Но Святитель Филипп не видел, ни падения начатого им здания, ни сооружения нового; испуганный сильным пожаром Кремля, он внезапно заболел и скончался, и над гробом его повешены были тяжелые вериги, найденные на его постническом теле.

Преемник, Митрополит Геронтий (1472 г.), избранный из Епископов Коломенских, довершил начатое Филиппом и освящал собор Успения. Более двадцати лет пас он Церковь Христову, в самые славные дни княжения Иоаннова; ибо он был свидетелем покорения независимого Новгорода и свержения ига Татарского, и в обоих сих важных событиях являлись замечательные лица духовные. В первом – Феофил, избранный в последний раз народом на престол Софийский, после блаженной кончины Св. Ионы, памятного своими добродетелями в долгое правление. Вече не допускало нового пастыря идти ставиться в Москву, за то что Иоанн, в пригласительной грамоте, назвал Новгород своею отчиною, и хотело послать его для посвящения к Митрополиту Киева в союзную Литву; но Феофил, ревностный блюститель преданий отеческих, не согласился нарушить древний порядок иерархический. Он, во время первого похода Иоаннова, примирил с ним свою паству и принял законное рукоположение в Москве. Когда же вторично своеволие торговой республики, подстрекаемое Марфою посадницею, состязалось с единодержавием властного Иоанна, и войско его сломило дружины Новгородские, – Феофил, уже под стенами города, испросил пощаду жителям, хотя и с лишением всех народных преимуществ и с утратою собственных богатств, отнятых В. Князем. Сам Владыка, чрез короткое время пострадал за остальные искры вольности сограждан, хотевших передаться Литве, и кончил тревожные дни в заточении Чудова монастыря, будучи во всю свою жизнь жертвою волнений народных.

Падение Новгорода заранее возвещено было Архиепископом Св. Евфимием, в самый час рождения его грозного завоевателя, и предсказание повторилось честолюбивой Марфе, устами святого игумена Соловецкого Зосимы, гордо принятого в ее тереме, когда приходил в славные дни Новгорода, за милостынею для своей убогой обители на океане. Иоанн, заточив Феофила, не решился однакоже, без соборного избрания, поставить нового Владыку; согласно с обычаем Новгородским, три имени положены были на престоле Успенского собора, и жребий пал на смиренного инока Троицкой лавры Сергия, которого посвятил собор Архиереев. Скоро, однако, удалился Сергий, избегая нелюбви народной к чуждому владыке и к новому порядку управления церковного. Он уступил место свое более опытному и просвещенному Геннадию, архимандриту Чудова монастыря, оказавшему впоследствии важные услуги Церкви, обличением ересей.

Наступило желанное время освобождения отечества нашего от позорного ига, тяготевшего над ним два с половиною века. Уже мудрая В. Княгиня София, воспитанная в величии царском, которым искала окружить двор Иоанна, испросила удаление послов Ордынских из недр Кремля, где на месте их подворья устроила церковь Святителя Николая Голстунского; уже послы Хана перестали быть принимаемы с честью, прекратилась и самая дань, хотя союз Литовский с Ордою мог тревожить Иоанна. Наконец, подвигся Ахмат; в последний раз ополчилась Златая Орда на Россию, напоминая полчища Мамаевы. В. Князь выступил с войском к берегам Оки, прозванной в народе поясом Богоматери, ибо не раз спасалась за нею земля Русская, и колебался. Его осторожная политика боялась доверить будущую судьбу всего государства случаю одной битвы, подобно отважному Донскому, и, оставив при войсках сына, сам он удалился в столицу, к общему негодованию народа. Мысль о непобедимости Татар давно исчезла; Казань, обломок царства Капчакского, приучила нас к победе над неверными; ропот усиливался. Тогда красноречивый старец Вассиан, Архиепископ Ростова, почерпнувший при раке преподобного Сергия, где был игуменом, наследственную любовь его к отечеству, смелою речью и убедительным посланием возбудил дух Иоанна: «Смерти ли страшиться? писал он, но и ты не бессмертен; без доли смертной нет ни человека, ни зверя, ни птицы; – дай мне сих воев в мою руку и хотя я стар, но не пощажу себя и не отвращу лица своего от Татар!» Митрополит Геронтий присоединил увещания свои к речам Вассиана и возвратился в стан В. Князь. Ахмат бежал (1381 г.) без битвы и навеки освободилась Россия.

В последние годы святительства Геронтия взаимные неудовольствия возникли между ним и Иоанном, и огорченный Митрополит хотел удалиться в обитель Симоновскую, чтобы там в уединении окончить дни свои, а Иоанн предлагал место его Троицкому игумену Паисию; но инок, чувствуя всю тягость бремени правительственного, не пожелал, высокого сана, и Геронтий, убежденный В. Князем, остался на своем престоле до самой кончины.

Еще при начале его правления приходил другой Митрополит всея Руси Спиридон, родом из Твери, происками поставленный Патриархом Константинопольским; но он не был принят, ни в Литве, ни в Москве, и заточен на Белоозере. – Между тем в Киев продолжался свой ряд православных Митрополитов, чуждых Москве, которые принимали поставление лично в Царьграде, или чрез благословенные грамоты и экзархов патриарших (1471 г.), от времени до времени посещавших южные области наши. Мисаил, рода княжеского, первый отдельный Митрополит Киева, после Униата Григория; Симеон, при коем Менгли Гирей, Хан Крымский, опустошил древнюю столицу, ограбив лавру Печерскую и Св. Софию; Иона, пользовавшийся благосклонностью Казимира, Государя Литовского, и Св. Макарий, мученически убиенный на пути Татарами, (мощи коего нетленно почивают в Софийском соборе), короткое время управляли своею обширною епархиею, имея пребывание в Вильне, где с трудом противоборствовали влиянию Рима.

В Москве же, после смерти Геронтия (1491 г.), архимандрит Симоновский Зосима, рукоположен в Митрополиты без совещания соборного; но на сей раз выбор великокняжеский был неуспешен, ибо под личиною благочестия, злостный еретик таился в новом первосвятителе. Уже около двадцати лет распространялась неприметно в Новгороде богохульная ересь Жидовская, отвергавшая Христа Спасителя, и все его учение, которая будучи принесена из Литвы Евреем Схариею, смешалась с прежними заблуждениями Стригольников. Таинственными гаданиями и кабалистикою завлек Схария двух суемудрых священников Новгородских, Алексия и Дионисия, и чрез их посредство укоренил пагубное свое учение в невежественном народе, ибо они коварно соблюдали все наружные обряды Христианства, хотя сами ни во что их не вменяли. Молва о просвещении и добродетели обоих священников прельстила и В. Князя, во время первого его похода; он взял их в Москву и дал одному место протоиерея в Успенском соборе, а другому в Архангельском. С ними впервые проникла ересь в православную столицу, и хотя не скоро обнаружились гибельные плоды ее, однакоже приближенный дьяк царский Курицын и архимандрит Зосима были втайне учениками Алексия, чрез которого даже последний достиг митрополии.

Ревностный владыка Новгорода Геннадий, с ужасом открыл ересь Жидовскую в своей пастве, и первый обличил ее еще Митрополиту Геронтию, но удрученный годами и огорчениями старец не обратил должного внимания, полагая ее ничтожною. Второе, более сильное обличение, принудило Иоанна и Зосиму созвать собор Епископов; тогда явился другой красноречивый обличитель жидовствующих и Стригольников, Св. Иосиф, игумен Волоколамский, просвещеннейший муж своего времени и ученик Св. Пафнутия, знаменитого основателя Боровской обители. Пламенною ревностью к Церкви горело сердце Иосифово, уста его сильные словом и убедительные послания, карая ересь, поддерживали чистоту православия, и лицо его было столь же страшно отступникам в Москве, как в Новгороде, лицо Геннадиево. Но покровительство соумышленника Зосимы укрыло на соборе некоторых преступников; главный ересиарх Алексий уже умер, Дионисий и другие его последователи преданы были собором анафеме и заключению. Однакоже следы их развратного учения истребились в Москве только чрез двенадцать лет, по новым настояниям Геннадия и Иосифа, когда уже и сам Митрополит принужден был В. Князем удалиться на смирение в прежнюю обитель, под предлогом нетрезвой жизни, чтобы скрыть от народа главную вину его, ересь. Тогда Иоанн предал торговой казни дьяка своего, архимандрита Юрьевского Кассиана и других виновных, которых не обратили на путь покаяния первые меры кротости церковной.

После бедственного для Церкви правления Митрополита Зосимы, Иоанн много занимавшийся делами духовными, нашел достойного пастыря (1496 г.) в его преемнике Симоне, посвященном из игуменов Троицкой лавры. Может быть, отступление от узаконенных обычаев, при избрании Зосимы, побудило на этот раз В. Князя, чрезвычайною торжественностью, облечь поставление нового Первосвятителя. Передав нареченного в руки Епископов, у дверей храма, сам он приветствовал его речью, после совершения над ним таинства, по примеру Императоров Византийских, коим искал подражать во всех блистательных случаях, пышностью обрядов дворских и церковных, и Митрополит в свою чреду, с жезлом в руках, отвечал ему речью с кафедры.

Еще во время смут еретических, другое суеверное волнение умов, о скором преставлении света, было виною собора, который уставил праздновать начало нового года, с первого сентября, вместо первого марта, и утвердил пасхалию на восьмую тысячу лет, исчисленную Архиепископом Геннадием; ибо прежняя кончилась 1492-м годом, т. е. седьмою тысячею от сотворения мира. Вскоре, после поставления Митрополита Симона, Иоанн обнаружил мысль отобрать земли церковные и отчины монастырей области Московской, подобно как в Новгороде, где частью роздал их детям боярским для ратного дела, частью же взял за себя. Но Митрополит представил В. Князю грамоты завещателей, Св. Владимира, Ярослава и иных Государей, равно как ярлыки Царей Ордынских, и Иоанн оставил свое намерение. На другом соборе (1503 г.) приняты были им, вместе с Митрополитом, строгие меры о соблюдении чистоты нравов в духовенстве, и для сего монастыри мужские отделены от женских, и устранены иноки от священнослужения в сих последних; даже чтобы удалить всякий повод к соблазну, вдовым священнослужителям запрещено было совершать тайны, и недостойных повелено лишать сана духовного. Не осталась без внимания и плата, требованная за рукоположение во священство, которая столько раз возбуждала неудовольствия в Новгороде, и впоследствии по нареканию в подобном злоупотреблении, невинно пострадал сам владыка Геннадий; лишенный престола Софийского, он кончил дни свои в той же Чудовской обители, отколе взят был на архиепископию.

Около сего времени и действуя в том же благочестивом духе, Митрополит Киевский ИосифСалтан, преемник Св. Макария, созвал в Вильне собор (1509 г.) всех подчиненных ему Епископов, для устройства благочиния духовного и для ограждения церковного достояния от притязаний вельмож Литовских, веры Римской. Несмотря однакоже на ревность к пользе своей паствы, Иосиф подвергся подозрению послов наших в неправославии, даже обвинен был ими, пред лицом Государя, в потворстве зятю его Александру Литовскому, который не дозволял супруге своей Елене, дочери Иоанна, иметь при дворе домовую церковь, что всего чувствительнее было для отеческого сердца. Тщетно скромная и добродетельная Елена, сохраняя закон свой, старалась скрывать гонения супруга, чтобы не поссорить с родителем, ибо свобода исповедания была первым условием ее брака. Александр, по слепой ревности к Риму, слишком явно не щадил ни подданных, ни супруги, и жестокая война была следствием его гонений на православных. Оружие Русское, поднятое за веру отеческую, увенчалось успехом, несмотря на все усилия Литвы, Ордена и самой Польши, на престол коей вступил Александр. Папа и Император заботились о водворении мира, но залогом побед Иоанновых осталась нам область Северская по сю сторону Днепра; Князья ее добровольно поддались единоверному Государю, и иерархия Русская приобрела еще две епархии, Черниговскую и Брянскую, вскоре однакоже упраздненную.

С падением Золотой Орды Ахмата упразднилась и другая древняя епархия Сарская и Подонская, потому что Епископы наши перестали жить в Сараях, столице Ханской: они перенесли кафедру свою в Москву, и действовали в качестве наместников Митрополита, в собственной его области; обитель их, на крутом берегу Москвы реки, присвоила им название Крутинских.

Кроме горестного положения любимой дочери своей на чужбине, в самой столице, в стенах собственного дворца, семейные печали омрачили последние годы славного княжения Иоаннова. Старший сын его, надежда государства, разделявший уже бремя правления, скончался в молодых летах, оставив ему внука Димитрия, рожденного от Елены, дочери великого Стефана, Господаря Молдавского. Тайная вражда о престолонаследии возникла между двумя матерями, Еленою и В. Княгинею Софиею, которая хотела видеть преемником второго сына своего Василия. – Раздраженный их происками Государь взял сторону юного внука, по правам старейшинства, и решился торжественно возвести его на престол. Митрополит Симон впервые совершил обряд венчания, оставленный со времен Мономаховых; венец его и св. бармы возложены были на невинного отрока, но только для его бедствия, потому что хитрость Софии скоро превозмогла волю Иоаннову; еще при жизни отца, Василий был уже объявлен Государем всея Руси, а Димитрий и несчастная мать его кончили дни в заключении.

Княжение Василиево (1505 г.) было только продолжением Иоаннова, по начертаниям коего шел он к той же цели единодержавия, хотя с большею кротостью в своих мерах. Неприметно слились при нем с государством Московским удельная Рязань и независимый Псков, неприметно исчезли последние Северские уделы рода Шемякина, и уже не оставалось разновластия внутри России. Извне же почти беспрестанно продолжалась борьба: на восток с непокорною, исполненною мятежами Казанью, которой тщетно посылал Василий Царей ее племени; на юге с Ордою Крымскою, отколе сын Менгли-Гирея, враждебный Махмет, забыв союз отца своего с Россиею, разорял ее пределы и даже однажды приступил к Москве; на западе же с Сигизмундом Королем Польским и Литовским. Но последняя война сия была успешнее своими последствиями и упрочила завоевания Иоанновы; самый Смоленск, древнее достояние наше, сдался В. Князю, хотя Епископ Варсонофий клонил в пользу Литвы. Его заточили в Чудове и, с назначением нового Епископа Иосифа, древняя сия епархия присоединилась к иерархии Московской. Обитель Новодевичья воздвигнута в столице памятником радостного события. Василий поддерживал также и дружественные сношения с Государями Европейскими, с Императором и Папою, а в Ордене Ливонском, дотоле всегда враждебном России, имел верного союзника против замыслов Сигизмунда.

Чрезвычайное благочестие было отличительным характером Василия, исполненного уважения к уставам святой Церкви, которая наслаждалась миром в тридцатилетнее его княжение, и подобно как при Иоанне славилась великими угодниками Божиими. Новгород и Псков, в последние годы своего величия, украсились новыми обителями, зиждителями коих были два соименные Саввы, Ефрем и Никанор, и двое владык, святые Евфимий и Иона, а на рубеже Ливонском ископана Печерская обитель, священнослужителями, бежавшими от гонений из Дерпта. Но наипаче процвел монастырями дикий север, который оживили своими пустынными подвигами выходцы Валаама и Белоозера, искавшие уединения в лесах новой Вологодской епархии, учрежденной на место Пермской. Уже издавна основались там Св. Дионисий Глушицкий и ученик его Григорий, и Павел Комельский; подражателями их были Корнилий и Феодосий Тотемский, и Антоний Сийский, и еще позже, при Грозном, три Александра, Комельский, Свирский и Ошевенский, и многие другие, чьи имена и деяния не могут взойти в краткий обзор сей. Знаменитые отшельники: Нил Сорский, писатель иноческого устава, и Кирилл Новоозерский и Нил Столбенский, спасавшийся в пределах Твери, где незадолго пред тем, просияла память Макария Колязинского, были также современниками Василия, а другом его и наставником великий Даниил, игумен Переяславский.

Однакоже, в отсутствие ересей, иные темные облака пробегали по небосклону Церкви: несогласие возникло между Серапионом, Владыкою Новгорода, и игуменом Волоколамским Иосифом, которого не ограждал он от жестоких притеснений удельного Князя. Митрополит Симон, с согласия великокняжеского, покровительствуя новой обители, переписал ее к своей церковной области от Новгорода, за что Серапион наложил запрещение на игумена с братиею и горько выразился о лице Митрополита. Суд соборный лишил его престола, и в Троицкой лавре, прежней своей обители, блаженно окончил он дни свои на молитве, примиренный с Первосвятителем и с самим Иосифом.

Удаление Св. Серапиона было весьма чувствительно для Новгорода, который после него, в течении семнадцати лет, оставался без Владыки, до посвящения Макария. Сей будущий Митрополит всея Руси, показал еще у Св. Софии, чего могли от него надеяться Церковь и отечество. Он ободрил духовенство и народ, огорченные долгим отсутствием Святителей: все монастыри мужеские и женские приняли от него устав общежития, обновился и украсился при нем древний Софийский храм, и в самый отдаленный север проникли его пастырские заботы: – там посланный им для проповеди слова Божия, инок Илия, обратил к Христианству диких обитателей, и с благословения Макария устроил первую церковь, во имя Крестителя, по просьбе самих Лопарей.

Другим неприятным событием (1511 г.) для нашей Церкви, после несогласия двух святых мужей Иосифа и Серапиона, должно почитать несправедливое гонение благочестивого Святогорца Максима. Многие монашествующие начинали приходить с Афона и Синая, за милостынею в единоверную Россию, при Великом Князе Василии и кротком Варлааме, посвященном в Митрополиты по смерти Симона. Чудов монастырь, уже прославленный открытием мощей Святителя Алексея, служил для пришельцев гостеприимным кровом, и быть может, подобное общение любви, подало мысль Василию испросить у Патриарха Константинопольского одного ученого мужа из Греков, чтобы разобрать богатое хранилище Греческих рукописей, собранное в его палатах от предков и матери Софии. Инок Максим, получивший высокое образование в Италии, пришел с Афонской горы удовлетворить желанию Государя, и ласково им принятый занялся не только устройством книгохранилища, но и переводом толкования псалтыри, и исправлением некоторых церковных книг, в которые вкрались грубые ошибки неопытных писцов. Когда же Митрополит Варлаам, избегая молвы житейской, уединился в свою прежнюю Симоновскую обитель, и честолюбивый Даниил, игумен Волоколамский, вступил на его кафедру, тогда и полезные труды пришельца Греческого подверглись осуждению, и сам он сделался предметом ропота народного.

Ученик просвещенного Иосифа (1522 г.), коего последователи, отличаясь особенною ревностью, назывались даже иосифлянами между прочими иноками, Даниил не мог равнодушно видеть книжных исправлений ученого иноземца, который имел также свободный доступ к В. Князю и немалое влияние при дворе. Максим, как бы предчувствуя свою участь, заблаговременно просил удалиться, но был удержан, и от одного из своих приближенных услышал горькую истину, что он слишком многое видел на Руси, чтобы возвратиться. Нечаянное обстоятельство решило судьбу его: бездетный Василий, после двадцатилетнего супружества, решился оставить добродетельную Соломонию за ее неплодие, и просил разрешения от Митрополита. Даниил, угождая В. Князю из видов политических, согласился, вопреки церковных правил, на нарушение священного союза, если только В. Княгиня удалится в монастырь. Насильственно было ее пострижение и Соломония скончалась инокинею в Суздале, а Василий вступил в брак с дочерью Князя Глинского Еленою. Многие втайне его осуждали, но два инока, Вассиан, роду княжеского, неволею постриженный Иоанном в Симонове монастыре за приверженность к юному Димитрию, и Максим Грек, не убоялись обличать беззаконие. Обоих заточили, первого в Волоколамский монастырь, второго в Тверский Отроч, где во все время правления Даниилова, безвыходно сидел он в келлии. Впоследствии облегчилась его темница, перемещением в Троицкую лавру; но несмотря на его убедительные послания и на предстательство Патриархов Вселенских, никогда уже не возвратился дряхлый страдалец на свою желанную родину, во святую гору.

Иоанн грозный был плодом воспрещенного брака. Обрадованный отец поручил его молитвам Св. Сергия, в чью раку положил державного младенца: крестил его игумен лавры Иоасаф, долженствовавший пострадать Митрополитом в бурные дни отрочества Иоаннова; восприемниками были три инока и в числе их Св. Даниил Переяславский (1533 г.). Чрез четыре года, ранняя кончина постигла Василия, умилительная благочестием умирающего. В. Князь, устроив дела государства и семейства, просил одеяния иноческого; бояре напротив предлагали ему пример Великого родителя и предков, преставившихся в величии царском: но Василий настоятельно требовал пострижения. – Тогда Митрополит с гневом сказал боярам: «никто не отнимет у меня души его; добр сосуд серебряный, еще лучше златой!» и постриг В. Князя Василия, Варлаамом, на имя любимой им Белоозерской обители. С келаря Троицкого сняли мантию для царственного инока, и монашествующая братия Волоколамской и Троицкой обители вынесла из палат тело его, среди плача народного, в недавно украшенный им собор Архангельский, усыпальницу венценосных предков.

Митрополит поспешил привести к присяге, младенцу и матери, его беспокойных бояр и народ, но сам он недолго удержался на своем престоле. С преждевременною смертью правительницы кончилось и его правление; Дума боярская, распоряжавшая государством в младенчество Иоанна, все возмутила, своим междоусобием и крамолами, и первый пострадал Даниил. Могущественные Князья Шуйские принудили его написать отречение от митрополии, и сослали в прежний Волоколамский монастырь, где строгою жизнью загладил погрешности своего правления.

Новый Митрополит Иоасаф возведен был (1539 г.) ими для той же бедственной участи. Предстательством его освободились из темницы родственные Государю Князья Бельский и двоюродный брат его Владимир, но благодетельное влияние кроткого пастыря продолжалось только до времени падения Бельских. Те же Князья Шуйские, осыпав его поруганиями в присутствии малолетнего Царя, низвергли с престола, едва не лишили самой жизни и сослали на Белоозеро, отколе переселился он в лавру. Там гроб святого мужа, подле гроба Новгородского Владыки Серапиона; оба лишенные престолов, оба блаженные по кончине. Между тем, посреди десятилетних крамол боярских, возрастал отрок Иоанн, преданный на волю всех своих страстей, потворством и примером преступных пестунов: нрав его от природы крутой, еще более ожесточился и обнаружил наклонность к тем ужасам, какими омрачилась его старость. Но к счастью России, средние лета его мужества неожиданно украсились добродетелями царственными, под спасительным влиянием иерея Сильвестра и Адашева, во дни Митрополита Макария.

Вызванный из Новгорода, думою боярскою (1542 г.), которая низвергла двух его предместников, он принес на кафедру всея Руси достаточную опытность, чтобы устоять посреди крамол, и был мужем совета юному Царю. Шуйские уже пали; но дяди Государевы, Глинские, заступили их место, к позору отечества, обуреваемому внешними врагами при внутренних неустройствах. Все изменилось неожиданно. Иоанн, по совещанию с Митрополитом, объявил намерение венчаться на царство, по примеру Мономаха, и вступить в союз брачный. Радостью исполнилась Москва; в Успенском соборе, с великим торжеством, Макарий возложил на него (1547 г.) св. бармы, цепь и венец, и крест великого Мономаха, по чину венчания Греческих Царей. Патриарх Константинопольский Иоасаф, благословенною грамотою, утвердил на царство Иоанна, как последнюю отрасль древнего императорского дома; тридцать шесть Митрополитов, Архиепископов и Епископов Восточной Церкви подписали сию драгоценную грамоту, доныне хранимую в архиве Московском, за которую по сказанию Курбского, Соловецкий инок Феодорит был послан Иоанном в Царьград. Скоро другое, брачное венчание юного Царя с добродетельною Анастасиею, из рода Романовых, польстило новыми счастливыми надеждами Россию; набожные странствия державных супругов в лавру Сергиеву, любимое место молитв Иоанновых, на Белоозеро, в Песношь, Волоколамск и другие обители, запечатлели радостное событие государственное и семейное.

Внезапное бедствие совершенно обратило Царя с гибельного пути его юности. Страшный пожар опустошил столицу, на пепелище ее кипел мятеж народный; один из Глинских был умерщвлен чернью в соборе: на Воробьевых горах, трепетал в недоумении сам Иоанн. Тогда, как некий Ангел обличитель, предстал ему престарелый пресвитер Новгородский Сильвестр и сильным словом пробудил его совесть. Угрозы небесной казни, в минуту земной, потрясли не совсем еще ожесточенное сердце: – Иоанн стал другим человеком. Он призвал Митрополита, всех Святителей, и торжественно каялся им в грехах своих, собрал и народ на лобном месте, оплакал пред ним свои заблуждения, слагал вину на недостойных пестунов. С чудным исправлением Царя все приняло вокруг него иной вид: удалились преступные бояре; Адашев, новый добродетельный друг Царев, незнатный родом, но деяниями, стал на ближней ступени престола, процвело государство; нашлись в думах мужи совета, в битвах вожди. Но если Адашев владел сердцем Иоанна, душою его правил Сильвестр. Странно нечаянное явление сего иерея Новгородского в палатах царских; можно предполагать, что Митрополит Макарий, узнав лично его достоинства в прежней своей епархии, искал приблизить к Царю в благоприятный час. Польза Церкви и отечества были единственною целью обоих, слава России отголоском их тридцатилетнего влияния. На законы гражданств вначале обратилось внимание нового правительства; опытная дума бояр, рассмотрев уложение Иоанна III, составила новый судебник.

Сам Иоанн, несмотря на порочную юность, получивший довольное образование и ревность к уставам церковным, усмотрел погрешности, вкравшиеся в богослужение, и беспорядки в духовном чине. Он созвал опять собор всех Епископов Русских (1551 г.), под председательством Митрополита Макария, и открыл заседание трогательною речью, в коей изложил бедствия первых лет своих. «Отцы наши, пастыри и учители, говорил он, внидите в чувства наши, прося у Бога милости и помощи, изтрезвите ум и просветитесь во всяких богодухновенных обычаях, как предал вам Господь, и меня сына своего наказуйте и просвещайте на всякое благочестие, как подобает быть благочестивым Царям, во всех праведных царских законах, во всяком благоверии и чистоте, и все православное Христианство неленостно утверждайте, да непорочно сохранит истинный Христианский закон. Я же, единодушно всегда буду с вами исправлять и утверждать все, чему наставит вас Дух Святый; если буду вам сопротивляться, вопреки божественных правил, вы о сем не умолкайте; если же преслушник буду, воспретите мне без всякого страха, да жива будет душа моя и все сущее под властью нашей».

Иоанн напомнил, как поручил он, в год своего венчания, всем Епископам и игуменам собрать жития Святых, спасавшихся в их областях или обителях, для воздаяния им общей хвалы, и что плодом их ревности было прославление двадцати новых угодников, соблюдающих молитвами Русскую землю. В числе их: Митрополит Иона и Новгородский Владыка Иоанн, пустынники Соловецкие Савватий и Зосима и другие отшельники: Дионисий Глушицкий, Павел Комельский и Александр Свирский; ученики Св. Сергия, Никон и Пафнутий Боровский, и Александр витязь Невский. Собор еще однажды утвердил праздновать их память, утвердил и предложенный ему на рассмотрение новый судебник.

Тогда Царь требовал разрешение на многие вопросы, касавшееся до благочиния внешнего и внутреннего, суда церковного, быта иноческого, обрядов, пения, икон, знамения крестного, исправления книг, нравственности духовенства, несудимых грамот, имуществ церковных, искоренения многих суеверий и проч. На все сии вопросы отвечал собор пространным писанием, разделенным на сто глав, что дало ему слишком известное впоследствии название Стоглава. Но хотя, казалось, все недоумения церковные того времени, разрешались сими правилами соборными, которые рассматривал еще в тиши келейной бывший Митрополит Иоасаф с иереем Сильвестром; хотя председательствовал Митрополит Макарий, красноречивый писатель жития Святых, собранного им в Четьих Минеях, и хотя целью самого собора было истребление суеверий и беспорядков, – несмотря на то, предрассудки и невежество темного века Иоаннова отразились в некоторых деяниях собора; потому что некому было, просвещенным оком, беспристрастно поверять его решения: – образованный инок Максим Грек страдал в заточении и упал духом, к Патриархам Вселенским не обращались для утверждения Стоглава. Таким образом, некоторые суеверные обычаи и погрешности местные, облеклись признаком законности, и, укоренившись временем в народе, произвели те пагубные расколы, какими доныне страдает Церковь; так и самое исправление богослужебных книг, предположенное на стоглавном соборе, отсрочено было, бедствиями государства, до времен Никона Патриарха, хотя его предшественники, мало-помалу, уже приступали к сему великому труду. Еще одно весьма важное обстоятельство бросает невыгодную тень на стоглавный собор: деяния его остались неутвержденными подписью Епископов Русских, и не только не сохранился его подлинник, но даже никакая летопись не упоминает о нем до Никона, и сам Митрополит Макарий безмолвствует о соборе в своей степенной книге, где изложил, события царственные и церковные; быть может, и он не соглашался на некоторые его правила, или за утратою подлинника, соборные деяния искажены в списках.

Между тем внутреннее благосостояние государства отозвалось победами врагам: царства и области постепенно падали к ногам юного Царя; обломки Золотой Орды, рассыпавшейся при Иоанне III, взошли в державу его внука. Еще недавно грозились Крым и Казань, взаимно поддерживая свои силы, и Хан Девлет Гирей, опустошительным набегом, приближался к столице, приводя в трепет думу боярскую и отрока Иоанна; в свою чреду бежал он в степи, при одном слухе о вооружении возмужавшего Царя. В последний раз взволновалась Казань против наместника Русского, данного ей, когда увезены были в Москву Царица Татарская Сумбека с малолетним сыном; из Астрахани вызвал себе народ Казанский Царем Эдигера и возбудил гнев Иоанна. Сильные приготовления воинские предшествовали величайшему из ратных подвигов сего времени. На пути к мятежному городу заложена была Свияжская крепость; увещательные грамоты Митрополита возбудили ее новых поселенцев и собравшиеся полки к святому исполнению своего долга. Наконец поднялся сам Иоанн; блистательный поход его имел совершенно подобие крестового; торжественность обрядов церковных мешалась с упражнениями воинскими; молебствия начинали и заключали каждый подвиг. В виду Казани расположился необъятный стан Русский и близ шатра царского разбит шатер церковный. Отчаянны были приступ и отпор, под главную башню подведен подкоп, и когда во время литургии громко возгласил диакон слова евангельские: «и будет едино стадо и един пастырь» ужасным взрывом пали стены Казанские.

Торжествующий Иоанн, вступив в покоренный город, сам водрузил посреди него первый крест, и обойдя по стенам, с хоругвями и иконами, посвятил его имени Христову. В несколько дней создана им малая церковь Благовещения, начаток просвещения Востоку, ибо отселе отверзлась ему широкая дверь к услышанию спасительного благовеста. Неисчислимы были счастливые последствия взятия Казани, прославившей имя Иоанна в Европе и Азии – владетель Сибирский предложил ему дань, Князья Горские и Черкасские подданство. Скоро пало пред его оружием и другое царство Татарское Астрахань, хотя с меньшими усилиями. Казаки, новый народ, образовавшийся еще при его деде, из разнородных племен, с одним лишь условием православия, на верховьях Дона и на порогах Днепра, тревожили Крым и Литву, и соединились под предводительством вождей Русских, чтобы наступить на Хана. Стоило одной волн Иоанновой, и сей последний остаток силы Батыевой исчез бы в пределах наших, но Царь не послушал совета благоразумных вельмож, обратил честолюбивый взор на Ливонию, и Крым ожил для бедствия отечества.

Радостно возвращался юный Царь из-под Казани; рождение сына Димитрия усугубило его радость. Он направил путь в лавру, чтобы принести там благодарственное моление; два святые мужа, как жильцы иных времен, встретили его у гроба Сергиева: Иоасаф Митрополит, пострадавший во дни его юности, и Максим Грек, доживавший в заточении горькую старость. Другая, более торжественная встреча ожидала его в Москве: Митрополит Макарий со всем духовенством стоял у той обители, где некогда предместник его Киприан принимал икону Владимирскую залогом спасения от Тамерлана. В умилительной речи изложил Царь все свои победы, смиренно относя их молитвам Святителя и в избытке чувств простерся пред собором. В свою чреду приветствовал его Макарий, благодаря от лица всея земли Русской, и пал к ногам его с духовенством. Последняя сладостная встреча была в Кремле: супруга Анастасия с младенцем. Крещение его ознаменовалось принятием в недра Церкви трех Царей Казанских: Сумбеки и ее сына, под именем Александра, и пленного Эдигера, нареченного Симеоном, по собственному их произволению; Митрополит сам испытывал искренность обращения.

Торжественно было открытие новой епархии Казанской. Митрополит Макарий, Архиепископы Новгородский Пимен и Никандр Ростовский, Епископы Афанасий Суздальский, два Гурия, Смоленский и Рязанский, Акакий Тверской, Феодосий Коломенский, Нифонт Сарский и Киприан Вологодский, в присутствии двора и послов иноземных, избрали и посвятили соборно игумена Селижаровского Гурия, архиепископом в Казань, и дали ему степень вслед за Новгородским, из уважения к царственной его епархии. Десятина доходов завоеванной области и многие волости царские определены для содержания Святителя, который отпущен из Москвы на судах, с крестами и хоругвями. Обращение многих тысяч язычников и Магометан, к свету Христову, было подвигом всей жизни Гурия, причтенного к лику святых. Около того же времени председательствовал Макарий на другом, менее знаменитом соборе, осудившем начала ереси, которая вкрадывалась к нам из Литвы. Отвержение церковных правил, обрядов и икон, и сомнение в Божестве Спасителя, обнаружили виновных, Бакшина и его немногих последователей; их предали анафеме, после тщетных увещаний игумена Троицкого Артемия, который впоследствии сам подвергся подозрениям и сослан в Соловецкий монастырь. Полагают, что и Кассиан, Епископ Рязанский, по той же причине лишен был своей епархии. – Преемник Артемия игумен Елевферий, впервые возведен в сан архимандрита, и лавра его почтена старейшинством пред всеми обителями Русскими, в залог особенного усердия Иоаннова к великому угоднику Сергию. Наружное его благочестие и благодарность Господу за дарованные победы ознаменовались, кроме щедрых милостынь и вкладов, строением великолепнейшего из храмов Московских, пред вратами Спасскими Кремля, во имя Покрова Пресвятой Девы. Храм сей, более известный под именем Василия блаженного, в нем почивающего, поражает взоры своею необычайною, полувосточною, полу-готическою громадою, как славный памятник победы, как бы самый образ покоренной Казани, припавшей под сень древней Московской святыни.

Скоро жестокая болезнь, которая едва не свела во гроб Иоанна, послужила началом грядущих бедствий России: ибо на одре смертном испытал он опять смуты боярские своего детства; самые близкие вельможи не хотели присягать малолетнему сыну его Димитрию, из страха безначалия, и клонили на сторону его двоюродного брата Владимира. Однакоже исцеленный Царь, казалось, забыл их своеволие и по данному обету отправился на богомолье в лавру, Песношь и Белоозеро. Инок Максим Грек, является здесь в последний раз уже на исходе своего тридцатилетнего страдания. Неизвестно, по каким тайным побуждениям, отклонял он Иоанна от дальнейшего пути, предрекая даже безвременную кончину Царевича, но не был послушан. В Песноше другое замечательное свидание ожидало Царя, пагубное для его душевного спокойствия; там жил на смирении бывший Епископ Коломенский Касиаан, некогда друг В. Князя Василия и Митрополита Даниила; ожесточенный годами и затвором, старец, в беседе с Иоанном, дал ему совет по сердцу: не держать между близкими никого мудрее себя, чтобы свободно властвовать; и посеянное им слово принесло в свое время гибельный плод.

Умерший Димитрий заменен был Царю двумя сынами, Иоанном и Феодором: но ничто не вознаградило ему ранней кончины добродетельной Анастасии, с которою рушилось все благосостояние; – жестокий нрав второй супруги Царя, Княжны Марии Черкасской, и происки вельмож погубили лучших его сподвижников: Сильвестра и Адашева обвинили в отравлении Царицы Анастасии. Оба, предвидя свою участь, искали удалиться; Сильвестр постригся на Белоозере, но вызван на суд в Москву и заточен в Соловецком. Адашев, заранее испросив себе сан воеводы в Ливонии, был лишен его и скончался в темнице Дерптской.

Еще пылала тогда война Ливонская, славная оружию нашему, ибо под ударами вождей, Курбского, Серебряного и Адашева, падали строи и города рыцарские, и взят самый Феллин, их столица, но она бесполезна была для государства: Иоанн с немногими городами удержал одно титло Государя Ливонской земли. Орден сокрушился, его бывший Магистр и рыцари томились в темницах Московских; но последний В. Магистр Кетлер, не видя ни отколе спасения, поддался Королю Польскому Сигизмунду, сложив с себя воинские достоинства главы Меченосцев для получения герцогства Курляндского. Часть его приморских владений отошла к Швеции; отселе возникла продолжительная война с сими двумя державами. Но хотя Литва уже навсегда присоединилась к Польше и могла действовать общими силами против России, однакоже успехи Иоанна, до смерти слабого Короля Сигизмунда, были блистательны. Он сам взял Полоцк и тем окончилась его личная воинская слава: Епископ сей древней Русской епархии отослан с пленными в Москву, и Суздальский Трифон на краткое время назначен туда Архиепископом, до обратного завоевания Полоцка Поляками. Встреча, подобная Казанской, ожидала победителя, хотя уже перемена его характера убила в сердцах радость.

Митрополит Макарий опять приветствовал в Москве Царя и вскоре преставился. Свидетель первой славной половины царствования Иоанна, он был избавлен Провидением от кровавых ужасов второй, и еще отошел с миром, оставив по себе благую память опытного пастыря, руководившего его к добру. Любитель просвещения, со слабыми средствами своего века, он невинно причинил много вреда Стоглавом, но принес и великую пользу своими учеными трудами, продолжением летописи Киприановой, переводом греческих миней и заведением первой в Москве типографии, где напечатаны при нем деяния и послания Апостольские. Суемудрые толки против книгопечатания, возбудившего нарекания писцов, остановили первые его успехи, по кончине покровителя Макария, и хотя еще было издано Евангелие, по воле Царя, он уступил однакоже знаменитому Князю Константину Острожскому, наместнику Киева, пособия и славу напечатать у себя полную Славянскую Библию.

В Литве, после Митрополита Иосифа Салтана, продолжался ряд православных Митрополитов Киевских. Не уступал ему в ревности преемник Иона II, избранный по предстательству В. Княгини Елены, который утвердил в православии многих князей Литовских, и успех сей был причиною, что Король Польский, на Гродненском сейме (1522 г.), запретил назначать православных в сенаторы и высшие должности государственные, оставив им однакоже право избрания своих Первосвятителей. Последовавшие за ним Митрополиты, благословенные Патриархами Константинополя, – Иосиф II, из Епископов Полоцких, Макарий II, из придворных священников В. Княгини Елены, Сильвестр, Иона III (1569 г), при коем, конституцией сейма Люблинского, совершилось соединение княжества Литовского с королевством Польским, в лице Сигизмунда Августа, и Илия, с помощью побед Государей российских, сильно противоборствовали влиянию Рима и ереси Лютеровой, проникшей в западные пределы наши, где многих обольстило исповедание Латинское, даже из числа духовных.

В Москве, после Макария, избран Митрополитом (1564 г.) духовник царский, архимандрит Афанасий и соборною грамотою утверждено ему и преемникам ношение белого клобука, который имел его предместник, как владыка Новгорода. Но недолго оставался на своей кафедре Афанасий; испуганный нравственною переменою своего духовного сына, он чрез год удалился в Новоспасский монастырь, созданный Иоанном III, вместо первоначальной Спасской обители прадеда Калиты.

Внезапное удаление Царя, со всем семейством, в слободу Александровскую, под предлогом опасения от своих подданных, ознаменовало начало ужасов его царствования. Смятенная столица послала святителей и бояр умолять Государя о возвращении. Он смиловался с условием не вступаться за его жертв, – и пали головы первостепенных вельмож. В порыве непонятного исступления Иоанн разделил всю Россию на две части: одну назвал своею собственностью или опричиною, в которую включил многие города и участки самой столицы, под личным управлением; другую, с именем земщины, поручил боярам, жертвуя ею во всех случаях своей опричине. Себя же окружил шеститысячною стражею буйных юношей, с коими обтекал города и села, предавая их огню и мечу и насилию, так, что страшные его опричники прослыли кромешниками в народе, от тьмы кромешной, из коей казалось исторглись.

Избегая столицы, в Александрове устроил он себе келлии, палаты с крестовою великолепною церковью, и обнес их оградою наподобие обители; там, в черной мантии инока, которою как бы на поругание, облек и свою кровожадную братию, ревностно исполнял он весь устав церковный, чтобы заглушить совесть, молясь и карая, из храма выходя на пытки: – странная игра человеческого сердца, благочестивые навыки детства, всосанные с млеком, набожность внешняя, обратившаяся ему в природу, без отчета и отголоска в сердце, пробивалась всюду сквозь жестокую, грубую оболочку страстей, которая в свою чреду сделалась второю природою Иоанна. Твердо изучив писания, владея пером сильным, из грозного своего приюта рассылал он язвительные послания по окрестным монастырям, обличая их в несоблюдении устава, в нарушении строгих правил жития иноческого, которого казался первым ревнителем.

Нашелся и ему отважный обличитель, венчанный также, но только венцом мученика, поверх пастырской митры. Робкий Афанасий удалился, не в силах будучи противостоять подобной буре; на Германа Архиепископа Казанского пал выбор царский. Тщетно отказывался святой старец; ему повелели занять покои первосвятительские в ожидании торжественного поставления. Чувствуя долг своего звания, Герман хотел однако же предварительно беседовать с Царем, и увещанием пастырским, дерзнул отклонять его от гибельного пути, по коему стремился. Разгневанный Иоанн изгнал его из палат Кремлевских в прежнюю епархию и приступил к новому выбору.

Он вспомнил знакомого ему в детстве св. игумена Филиппа (1565 г.), происходившего от рода боярского Колычевых. Давно уже, оставив суету мира, спасался он в дикой пустыне Соловецкой, где строгая жизнь инока не мешала ему заниматься устройством своей далекой обители и распространением света Христова вокруг Белого поморья. Молва о святой жизни Филиппа побудила Царя вызвать его к себе, под предлогом духовного совета. С горькими слезами оставил старец свое уединение и, испуганный предложением высокого сана, умолял не лишать его пустыни и святых отец. Он видел долг звания, предвидел и участь, и на первом шагу уже не хотел признать гибельной опричины, отторгавшей часть его паствы. Он убеждал Епископов стоять твердо против столь пагубного раздела; но одни безмолвствовали от страха, другие потворствовали из человекоугодия: все умоляли его не раздражать исступленного своим удалением, не предавать гневу его государство и Церковь, и, ради их будущих льстивых надежд, согласился Филипп, избегая нарекания гордости и упорства. Он знал, что новые бедствия скоро поставят его лицом к лицу с Иоанном и дадут изречь слово истины.

В самый день посвящения уже раздались с кафедры увещания его на приветственную речь Царя: ибо молчание, говорил ревностный пастырь, полагает на душу грех и наносит всенародную смерть. Иоанн, еще под влиянием первого впечатления, внимал спокойно Митрополиту, ласкал, или лучше сказать, терпел его, и временно престали казни, но ненадолго. Они повторились с новыми ужасами в бедствующей столице и жалобы бояр, прибегавших к заступлению Филиппа, подвигли его душу.

Однажды в день воскресный, когда служил он литургию в соборе Успенском, взошел Царь в толпе своих опричников, облеченный сам в странные одежды, и стал у кафедры принять благословение; но Святитель, устремив взоры на икону Спасову, казалось, не заметил прихода царского: бояре возвестили ему Иоанна. «Не узнаю Царя в такой одежде, возразил он, не узнаю и в делах царства: кому поревновал ты, о Царь, изменив образ твоего благолепия? убойся Божия суда; здесь приносим мы бескровную жертву Господу, а за алтарем льется неповинная кровь Христианская!» – Иоанн закипел гневом, угрозами хотел закрыть уста его, но они не страшны были святому мужу: «я пришлец, пресельник на земли, как и все отцы мои, тихо отвечал он, и готов пострадать за истину; где же вера моя, если умолкну?»

Вне себя от ярости вышел из собора Иоанн; однакоже, несмотря на внушения своих приближенных, некий тайный страх еще удерживал его возложить руку на святого. Он только избегал лица его, встречаясь с ним в одних храмах, но там гремели обличения. Крестный ход соединил обоих на стенах Девичьего монастыря, и Митрополит, обратясь к народу, увидел одного из опричников с покровенною головою. Он указал виновного Иоанну, жалуясь на сей Татарский обычай его дружины; но любимец царский уже успел снять тафью, и в свою чреду обвинил в клевете Филиппа. Иоанн решился, наконец, свергнуть тягостное для себя иго его добродетели, и искал лишь законной вины. Он послал Суздальского Епископа Пафнутия в Соловецкую обитель испытать жизнь Филиппову, на самом том месте, где протекла большая часть ее в подвигах духовных; но никто из братии не дерзнул клеветать на бывшего настоятеля; один только игумен Паисий увлечен был лестью и угрозами к его обвинению. Обрадованный Царь призвал Митрополита, как подсудимого, на собор духовный, где в числе судей его заседал и владыка Новгорода, честолюбивый Пимен, скоро восприявший достойную мзду, с Филофеем Рязанским, Пафнутием Суздальским и другими угодниками Иоанна; заточение было их наградою. Св. Филипп предрек его Пимену, и сам, слагая с себя мантию и белый клобук, радостно отдавал их Царю, прося опять пустыни и безмолвия, и убеждая Епископов твердо стоять за Церковь Христову. Но Иоанн хотел мщения торжественного за обличения всенародные; он принудил Митрополита служить еще однажды литургию. Толпа опричников с воплем ворвалась в храм, когда Святитель стоял уже пред престолом, спокойно принося последнюю жертву, готовый принести и самого себя за имя Христово; с него сорвали ризы, одели в рубище и повлекли в темницу. Старец, осеняя на пути народ, повторил только, «молитесь» и в дверях собора возгласил: «радуюсь, что все сие приобрел ради Церкви; но наступит время вдовства ее, когда пастыри ее будут презираемы, как наемники».

На другой день, в палатах царских, в присутствии Царя, объявлено Филиппу его низложение; со спокойствием выслушав приговор свой, он еще однажды умолял Царя, вспомнить пример своих предков и престать от убийств. В монастыре Никольском, куда временно был заточен, получил он дар от Иоанна – окровавленную голову своего племянника. Филипп благословил ее и возвратил пославшему. Чрез неделю отвезли его, под крепкою стражей в Тверский Отроч монастырь, где в тесной келлии пребывал на молитве до мученической своей кончины.

Безмолвный инок, игумен Новинский Кирилл, посвящен был на его место (1568 г.), но Церковь и государство не приметили пребывания его на кафедре Московской. Он и преемник Антоний, избранный из Архиепископов Полоцких, скользнули как тени, во мрак последних, ужасных лет Иоанна; после Св. Филиппа они уже казались мертвыми!

На свой Новгород поднялся Иоанн, когда еще длилась без успеха внешняя война с Сигизмундом; – преданность Королю Польскому послужила предлогом разорения собственных городов. Все предано было огню и мечу, на пути его к Ильменю, начиная с Клина. Посреди опустошения Твери не забыл мучитель о прежней своей жертве; он послал достойного клеврета Малюта Скуратова, как бы за благословением, в Отроч монастырь. «Твори то, зачем прислан», спокойно сказал ему Св. Филипп, и был задушен в келлии, пострадав за истину как другой Предтеча. Многими великими Иерархами просияла Церковь Российская, но в числе их один только мученик, и слава его нетленна, как нетленны самые останки. Живое слово Филиппа, казалось, удержало жизнь и в мертвенном его теле, и не мог рассыпаться неколебимый столп сей, подпиравший Церковь. На четырех столпах покоится Церковь Московская и всея Руси: Петр, Алексий, Иона, Филипп, – кто потрясет подобную твердыню! В соборе Успенском мощи священномученика; тщетно обитель Соловецкая испросила их, в кроткие дни Феодора, чтобы упокоить, под шум своих белых пучин, избравшего некогда утес океана пустынным себе приютом. Пастырь добрый, положивший душу за овцы, должен был отдыхать на месте своего подвига.

От Твери продолжалась кровавая стезя Иоанна; дружина предупредила его убийствами в Новгороде: иноки, богатейшие граждане поставлены были на правеж и многие не перенесли ударов; одних духовных пострадало более пятисот; имущества обителей разграбили; простой народ свергали тысячами в Волхов. Владыка Пимен встретил с крестами на мосту; Царь назвал его изменником и сурово велел идти служить литургию в Софийский собор; из храма зашел к нему на трапезу, и, по данному знаку, с воплем бросились на него опричники, схватили всех бояр и посадили под стражу. Сосланный в слободу Александровскую, он там лишен был сана и заключен в монастырь Тульский; а Новгород, исполненный смерти, которую умножили еще голод и мор, следствие казней, опустел после грозного посещения Иоаннова. Он собрал там великие богатства и побежал из Хутыня, пораженный тайным ужасом, когда хотел коснуться раки преподобного Варлаама. Расхищая святотатно одни обители, благоговейно украшал он другие: Троицкая лавра и Кирилов монастырь были исключительным предметом его усердия; два собора, Успенский и Сошественский, воздвигнуты им в лавре и обитель Белоозерская укреплена твердыми стенами, где думал найти спасение от набегов Татарских и от своих подданных, ибо там намерен был постричься и туда сложил сокровища, добытые им в Казани и Новгороде.

Псков едва не подвергся той же участи, как и древняя столица Рюрика. Уже грозный истребитель стоял под его стенами, и последняя ночь осенила трепещущий Псков; все граждане проводили ее на молитве; ударили в колокол к утрени и тихий звон смягчил жестокое сердце; умилился Иоанн и утих. С хлебом и солью встретил его народ, куском сырого мяса юродивый Салос в своей келлии. «Я Христианин и не ем мяса в великий пост», сказал ему удивленный Царь. «Ты пьешь человеческую кровь», отвечал смелый отшельник, и смятенный Иоанн остался безответен и поспешил из Пскова. Не радостный гость ожидал его в Москве: воинственный Хан Девлет Гирей, с Ордою Крымцев, обошел на Оке воевод и, подступив к Москве, выжег все ее посады. Митрополит Кирилл едва не задохся от дыма в Кремле; Иоанн бежал. Вторичное нашествие Хана было менее ему удачно; знаменитый воевода Воротынский, будущий мученик неблагодарного Иоанна, разбил совершенно Хана недалеко от столицы; а Царь опять удалился в Новгород, но на сей раз без пролития крови, смиренным богомольцем, на тех же местах, где свирепствовал мучителем, и привез с собою в утешение гражданам нового Владыку Леонида.

Тревожимый совестью Иоанн, как бы невольно, теснился в Церковь, чтобы в ней найти приют от внутренней бури, и наполнял ее непрестанно своими ужасами, так, что на каждом шагу его жизни, деяние церковное стоит подле убийства, и в страшном смешении мелькают вокруг него то лица святительские, то опричники. После убиения Св. Филиппа и свержения Пимена, странно видеть того же Иоанна, преданного всему пылу страстей своих, смиренно просящего разрешения на четвертый брак у собора Епископов, которые разрешили брак, вопреки правил церковных, и возложили на него епитимью, безмолвствуя о потоках крови, им проливаемой. Это происходило уже по кончине Кирилла и в небытность Митрополита. Антоний, возведенный на его место, председательствовал на другом соборе, который, по требованию царскому, запретил (1572 г.) монастырям приобретать новые вотчины, и возвратил Государю те из них, которые пожертвованы были В. Князьями Московскими. Затруднительные обстоятельства России принудили прибегнуть к сей мере.

Уничтожилась, наконец, ненавистная опричина, стоившая столько крови, но не перестала литься кровь сановников, мирских и духовных; в числе их пострадал Владыка Новгорода Леонид, и благочестивый игумен Печерский Корнилий, который встретил более счастливо Иоанна, в час опасности Пскова, нежели в собственной обители, во время Ливонского похода, и Феодорит муж праведный, принесший ему некогда благословенную грамоту патриаршую на царство, и с тех пор опять уединившийся на севере, где устроил обитель посреди крещеных им Лопарей. Когда же таким образом внутри враждовал сам Иоанн, извне восстали новые сильные враги. Несчастная Ливония продолжала быть предметом и поприщем жестокой борьбы. С одной стороны опустошали ее войска Иоанновы, который сам домогался звания ее Государя, и дал мечтательный титул Короля Ливонского Принцу Датскому Магнусу, женив его на своей племяннице. С другой стороны вторгались Шведы, стараясь удержать за собою поморье: явился и третий могущественный воитель, сильнее и деятельнее своих соперников, новый Король Степан Баторий, избранный из Князей Седмиградских после бегства Генриха Валуа. Еще недавно чины Польские и Литовские предлагали корону юному сыну Иоанна Феодору; но честолюбивый отец, присваивая ее себе, утратил для обоих. Тоже самое должно было повториться чрез несколько лет с Сигизмундом и Владиславом Польскими, в отношении России. Витязь, поседевших в битвах, Баторий, славою побед своих, затмил оружием воевод наших. Древний Полоцк, несмотря на мужественную защиту жителей, ободряемых своим архиепископом Киприаном, сдался. Неприятель двинулся в самые пределы наши и поставил стан свой под стенами Пскова, но храбрый воевода Шуйский отразил все его приступы и сделал тщетною долгую осаду.

Непонятная робость, следствие внутреннего смятения, овладела душою Иоанна. Имея многочисленное войско, он искал помощи в посредничестве чуждых держав, с коими, во все течение долгого царствования, находился в сношениях дружественных и торговых. Император и Папа вступились в дела Польские. Григорий XIII не упустил случая благоприятного для своих видов; он отправил иезуита Антония Посевина, к враждующим, который, в качестве посредника, переходя из стана в стан, способствовал к заключению перемирия невыгодного для России, ибо после стольких пожертвований она уступила Ливонию и Полоцк Литве. – Хитрый Антоний усиливался обратить Иоанна к союзу Флорентинскому, к каждой из политических бесед своих примешивал слова о соединении Церквей; но Иоанн, не менее тонкий, старался отклонять всякое состязание, чтобы оскорблением легата не повредить делам своим. Когда же уверен был в перемирии, решительнее давал ответы; иногда даже не в силах будучи умерить своего пылкого нрава, он выражался сильно насчет честолюбия и самовластия первосвященников Римских, и опять смягчался видя неудовольствие Поссевина. Несмотря однакоже на все его просьбы, он не дозволил купцам Венецианским строить Латинских церквей в государстве, и отпустил посла с честью и богатыми дарами. Но посещение Антония, недействительное в Москве, оставило по себе глубокие следы в Литве, где ревностные его увещания и хитрая политика произвели чрез несколько лет Унию, столь гибельную в летописях Церкви и отечества.

Покорение Сибири Ермаком было последним отблеском могущества Иоаннова, более славного на востоке, нежели на западе. Третье царство Татарское уже сокрушалось у подножия его престола; оставалась одна тревожная Орда Крымская для совершенного сотрения памяти Монгольской. А сам он преждевременно склонялся в могилу, испепелившийся внутренно пылом страстей целой жизни. Сильно потрясла его бедственная кончина царевича Иоанна; неистовый отец поразил его жезлом, в припадке ярости, и опомнился уже над трупом; богатые милостыни, по душу его, посланы были на Синай и Афон и к Св. гробу. Наследниками остались слабый Феодор и младенец Димитрий, рожденный от седьмого брака, горько памятный России. Наконец болезнь душевная Иоанна сообщилась и телу; окруженный столькими тенями, им убиенных, он угасал как багровое солнце в тучах. В час кончины, Митрополит Дионисий, зная желание державного, стал постригать его на имя любимой им обители Белоозерской, и уже не грозный Иоанн, но смиренный инок Иона, предал дух свой небесному судье его страшного на земле царствования.

Настало мирное время Феодора (1582 г.), как тишина после бури; в лице его род Рюриков прощался с Россией, осыпая ее последними благодеяниями, и торжественно было сие прощание, между ужасов Иоанновых и мятежей Самозванцев. Пять думных бояр оставлены были могущественным отцом слабому сыну, Князья Шуйский, Мстиславский и Бельский и родственные Никита Романов, его дядя и шурин Борис Годунов, будущий Царь, заблаговременно принявший бразды правления и удаливший и прочих вельмож. Малолетнего Димитрия, с матерью Царицею Марфою и всем двором его, послали на воспитание в удельный Углич. По примеру родителя венчался на царство Феодор: Митрополит Дионисий, возложив на него венец Мономахов, помазал Св. миром, по чину венчания Императоров Греческих, которое получил Иоанн от Патриарха.

Мудрыми распоряжениями Годунова благоденствовало государство, мирное с соседними державами, Швецией и Польшею, где доживал, славные дни старец Баторий, расширяющееся к востоку. Строение Архангельска, Уральска, слободы Волжских Казаков, и крепостей на Тереке, обозначило наши дальние грани. Сибирь, покинутая после завоевания Ермаком, вторично покорилась Воеводам царским, которые основались близ древней столицы ее Искера в Тобольске. Царь Кучум бежал в степи; пленные дети его стояли уже в рядах царедворцев, с бывшим Царем Касимовским, из рода Казанских, Симеоном, переименованным в В. Князья Твери. Еще одно царство покорилось, древняя Иверия, теснимая Персами и Турками. Царь ее Александр присягнул на подданство России, и Феодор послал в его области священников, для поддержания Христианства и просвещения между пострадавшими от долгих бедствий.

Одно только честолюбие Бориса нарушало временно спокойствие палат Кремлевских, возбуждая ненависть бояр, которым в свою чреду отмщал он заточением. Князь Шуйский, единомышленный Митрополиту, восстал против правителя, и хотел убедить Феодора развестись с сестрою Годунова, Ириною, за ее неплодие, подобно как поступил дед его с Соломонией; но умысел открылся: тщетно мирил Дионисий Шуйского с Борисом: непрочен был мир, и знаменитый защитник Пскова скончался в темнице Белоозерской. Сам Митрополит, муж характера твердого, прозванный грамматиком по своей учености и красноречию, пострадал за славного друга. Он отважился обличать Царю своеволие и гонения Годунова и не устоял против его власти. Лишенный кафедры, вместе с преданным ему Архиепископом Крутицким Варлаамом, Дионисий был сослан в Новгород и там скончался, в прежней своей Хутынской обители. Согласно с желанием правителя, на престол Московский и всея Руси, возвели Архиепископа Ростовского, еще недавно бывшего Епископом Коломенским, Иова (46. Иов. 1587 г.). – Отселе разверзаются уже скрижали Патриаршие.