РЕЧЬ по случаю тридцатилетней годовщины со времени преобразования Харьковского женского Епархиального училища по новому уставу. Января 25,1898 года¹⁹

В наше время, при усиленном движении человечества к образованию, вместе с наукою получило особенное значение искусство. Они идут рядом. С умножением всякого рода ученых и учебных заведений умножаются учреждения и для развития искусства: общества любителей изящной словесности и сценического искусства, училища живописи, ваяния и архитектуры, студии знаменитых художников, галереи, музеи, музыкальные общества и консерватории, общества любителей хорового пения и т. п. Науке предоставляется образование умов, искусству – развитие чувства изящного, и вместе с этим облагораживание сердец и улучшение народных нравов. Все это прекрасно, и всему этому можно было бы радоваться, если бы для науки и искусства строго были определены сферы их деятельности, прямые цели и средства к их достижению. Но, к сожалению, в наш век крайностей и увлечений и эти два пути к усовершенствованию человечества уклоняются от прямого направления; и этим двум двигателям просвещения придается более значения, чем сколько они должны иметь. Науке обещают всезнание и решение силою одного человеческого ума всех высших вопросов жизни, – с ограничением влияния веры; а искусству предоставляется дать сердцам человеческим высшие наслаждения, украшение и счастье жизни, – с легким отношением к законам религии и нравственности. Таким образом, наука и искусство посягают на преобладание над высочайшими деятелями в историческом развитии человечества, над религией и нравственностью. Положение не естественное и опасное. Поэтому в христианском направлении образования, как единственно верном и надежном, должно быть точно указано место как человеческой науке, так и искусству.

Об отношениях науки в деле образования в вере и божественному откровению мы имеем много обширных трудов и основательных исследований христианских писателей, но о значении искусства в общем ходе просвещения и отношениях его к религии и нравственности сравнительно – мало. Поэтому мне желательно предложить размышление об этом важном предмете без самонадеянности, с смиренным сознанием ограниченности моих познаний в деле искусства, но с убеждением в том, что христианское учение проникает до глубочайших оснований всех родов мышления и деятельности человеческой, что оно укажет и те исходные пункты, где современное учение об искусстве само сбивается и сбивает искусство с прямого пути.

Надеюсь, что наши воспитанницы и девицы, пришедшие к ним в гости²⁰, не посетуют на меня за то, что встретят в моем рассуждении что-нибудь для них затруднительное; также и почтенное собрание извинит меня в том, что я обременю его внимание несколько отвлеченными соображениями. Я не могу обойтись без того, чтобы не поставить в основании исследования предварительных философских соображений. Нельзя ни о каком предмете составить верное понятие без точного определения его содержания и границ.

Итак, что такое искусство?

Искусство есть род душевной деятельности, в котором людьми особо одаренными, идеи ума, ясно сознанные и усвоенные сердцем силою фантазии, по законам изящного, воплощаются в образах посредством слова, или удобного для этого вещества. К отраслям первого рода принадлежат поэзия, красноречие и сценические произведения, ко второму – живопись, скульптура, архитектура с их разветвлениями. К этому же второму роду искусств может быть отнесена и музыка, так как, подобно искусствам пластическим, сообщающим идеи и чувствования без слов, посредством впечатлений на зрение, музыка сообщает то же самое посредством слуха. Основные требования во всех родах искусства одни и те же: а) достоинство взятой идеи, б) соответствующие ей чувствования и влечения сердца и в) соответствие, или верность идее в форме произведения.

По этим основным и общим требованиям, обращаемым к искусству, вопрос о значении его в воспитании и образовании может быть удовлетворительно разрешен только после рассмотрения следующих частных вопросов:

I. Какое значение имеет идея в области искусства?

II. Откуда почерпаются идеи, полагаемые в основание художественных произведений, и чем определяется сравнительное их достоинство?

III. Какими свойствами сердца и каким настроением художника обеспечивается правильное направление и благотворное влияние на общество его произведений?

IV. Что требуется от формы произведения, чтобы она соответствовала взятой художником идее?

I.

Чтобы понять значение идеи в области искусства, надобно определить, что такое идея.

Идея есть умопредставляемое начертание сущности, содержания и назначения предметов познания, взятых порознь, или в совокупности, а также их взаимных отношений и происходящих отсюда действий и явлений. Таковы идеи о Высочайшем Существе, о природе и ее царствах, о человеке и явлениях происходящих от взаимодействия существ, – каковы: сила, величие, красота, страдание, разрушение и проч.

Из этого определения идеи видно, что без идей нельзя ни о чем мыслить, нельзя составлять о предметах знания и научных систем, или полного и последовательного изложения познаний. Следовательно, без идей нельзя построить и никакого художественного произведения; оно не будет иметь разумного содержания, или смысла. Но так как целой идеи в одном произведении воплотить нельзя, то берется какая-либо черта, или частное проявление идеи с особенною силою и совершенством. Такое частное представление о совершенстве, наиболее воспламеняющее воображение и сердце художника, называется идеалом. Таким образом, идеи и идеалы составляют истинные предметы созерцания художников и их усилий воплотить совершенство и красоту в произведениях искусства. Что без идей и идеалов нет художественных произведений, – это ясно мы видим из примера, стоящего у нас пред глазами.

Есть ныне новое направление в поэзии, известное под именем декаденства и символизма. Поэты этого направления смотрят на луну, на облака, на морские волны, на цветы, на птичек, и к их движениям, или игре, приплетают свои, как они говорят, грезы, или мечты, и воплощают в них свои страсти, прожитые наслаждения, грустные воспоминания и пр. От этой безыдейности и пустоты подобных стихотворений, истинно напоминающих грезы спящего человека, иногда и понять нельзя о чем грезить поэт. Такие стихотворения, не требующие напряжения мысли и не имеющие ее в своем содержании, пишутся легко и иногда гладко, но более ясного доказательства современного крайнего упадка высшего из искусств, – поэзии, какой в них видим, и представить себе нельзя.

Здесь уместно указать на особое понятие об искусстве, как самостоятельном, независимом роде деятельности, принятое даже некоторыми великими авторитетами, каковы: Шиллер, Гете, Лессинг и другие. Говорят: „искусство есть само для себя цель; оно существует само для себя. По этому, оно свободно, и не может быть связываемо какими либо условиями, или ограничениями». Но искусство не есть живое существо, могущее жить для себя особою жизнью. Оно есть произведение известных духовных сил человека, следовательно, со всеми прочими силами должно иметь связь и одну общую цель, предназначенную человеку. Его самостоятельность, по-видимому, оправдывается тем, что оно доставляет своеобразное наслаждение для художника, восторгающегося творчеством, и для созерцателей его произведений. Но, как мы видели, в основании художественного произведения должна лежать идея ума. Ум, ищущий и находящий идею, вводит мыслящего художника в известный круг предметов познания, имеющих разные интересы и значение для человека. Отсюда следует, что художник, увлекаемый красотою идеи, или идеала, входит и в рассмотрение предметов, которые ими обнимаются. Таким образом, человек и выбором идеалов, и достоинством предметов вызывается на размышление, возбуждение и подъем духа. Итак, искусство, как и знание и добродетель, есть своеобразный, но совокупно с ними действующий двигатель человечества к усовершенствованию.

II.

Откуда почерпаются идеи?

Из всей необозримой области бытия, и, главным образом, из учения о Боге, Творце мира, и его совершенствах. Не было и нет народа, который не имел бы религии или веры в Бога, хотя смутной и неясной, хотя соединенной с суевериями и грубыми представлениями о Божестве. Вера во всех ее видах, на всех степенях, составляет основание народного миросозерцания и нравственного склада людей, а потому и истинного источника идей, которыми живет и руководствуется человек, надобно искать в его религии. Но известно, что от начала бытия рода человеческого религия является в двух видах – богооткровенной и естественной. В первой учение о Боге исходит от Него Самого, во второй, люди утратившие предания откровения, но руководимые прирожденною идееq о Боге, представляют Его себе, как могут, под различными фантастическими, или чувственными образами. В учении богооткровенном идеи о Боге, так сказать, нисходят с неба на землю, в религии естественной с земли переносятся на небо. Последнее мы всего яснее видим в греко-римском просвещенном язычестве, населившем небо человекообразными богами, облеченными в художественные образы плотской красоты и страстей человеческих. Отсюда произошел следующий исторический закон: где сохранились предания Божественного откровения, там идеи и идеалы чище, возвышеннее и обильнее; напротив, где возобладали плотские представления о Боге и совершенстве человеческом, там идеи и идеалы скуднее, грубее и слабее в смысле руководящих начал жизни. Мы живем при полном свете богооткровенной религии, – в христианстве, и в нем имеем пробный камень для оценки направления в современном искусстве. Мы увидим и оправдание указанного нами закона, по которому искусство, по мере удаления художников от мировоззрения христианского, падает и из двигателя людей к совершенству переходит в силу развращающую христианское общество.

Нужно изучать Библию, чтобы войти в тот необозримый круг чистейших и возвышеннейших идей и идеалов, которыми Сам Бог озаряет наш ум и сердце, облекая их в светлые, как бы художественные образы, с целью привлечь нас к Себе и воодушевить на подвиг самоусовершенствования. Он невидим и непостижим Сам в Себе; Он недоступен нашему созерцанию, „живя во свете неприступном” (1Тим. 6, 16), но как ясны, как для нас понятны дивные образы, в которых Он представляет Себя и Свои дела для нашего созерцания! Возьмем для примера только три таких образа у пророков Даниила, Иезекииля и Исаии. В первом представляется образ Бога Отца под видом Ветхого деньми и Сына Божия, воплощенного в естество человеческое и грядущего в вечную славу со Отцом, по совершении дела искупления рода человеческого. „Видел я, – говорит Даниил, что поставлены были престолы, и воссел Ветхий днями; одеяние было на Нем бело, как снег, и волосы главы Его, как чистая волна; престол Его, как пламя огня, колеса Его – пылающий огонь. Огненная река выходила и проходила пред Ним; тысячи тысяч служили Ему, и тьмы тем предстояли пред Ним. Видел я, – вот с облаками небесными шел как бы Сын человеческий, дошел до Ветхого днями и подведен был к Нему. Ему дана власть, слава и царство, чтобы все народы, племена и языки служили Ему; владычество вечное, которое не прейдет, и царство Его не разрушится» (Дан. 7, 9–10; 13–14). Второй образ изъясняет возрождение благодатью Искупителя падшего человечества под видом поля, покрытого мертвыми сухими костями. „Оживут ли кости сии, спросил Бог пророка Иезекииля? „Господи Боже! Ты знаешь это, – отвечал пророк. „И сказал мне: пророчество на кости сии и скажи им: кости сухие! слушайте слово Господне». Иезекииль изрек пророчество, – и вот, когда он пророчествовал, произошел шум и движение и стали сближаться кости, – кость с костью своей. И видел я, и вот жилы были на них, и плоть выросла, и кожа покрыла их сверху, а духа не было в них». Иезекииль, по повелению Божию, изрек новое пророчество, „и вошел в них дух и они ожили и стали на ноги свои, весьма, весьма великое полчище. Кости сии, сказал Господь, весь дом Израилев», т. е. вселенская церковь Христова (гл. 37).

Такое же образное облачение идеи о величестве Божием и вместе недостоинстве человека мы находим у Исаии, к которому прилетел один из херувимов, славословивших Бога, и коснулся уст его горящим углем в знамение очищения его благодатью Божией (гл. 6). Осмелимся сказать, что, Бог, приближая к пониманию верующих, посредством пророческих видений, тайны мира духовного и своего промышления о спасении человечества, Сам научал людей избранных и искусству запечатлевать показанные пророкам образы в художественных произведениях для возбуждения в народах благоговения и любви к Нему. И как легко для людей способных напечатленные в воображении видения с большим или меньшим совершенством изображать красками на полотне и вдохновенным словом в песнопениях. Кроме таинственных видений в самой истории веры в действительной жизни открыто неисчерпаемое обилие идей и образов в событиях и чудесах Ветхого Завета и особенно в Евангелии от рождения Христа Спасителя до Его крестной смерти, Воскресения и вознесения на небо. Отсюда и почерпали идеи и идеалы вдохновенные художники, украсившие наши храмы и дома святыми иконами и картинами. Здесь же вдохновлялись и поэты, воспевавшие величие Божие, Его любовь и благодеяния роду человеческому, начиная от Мариамы сестры Моисея, славившей Бога по переходе Израильтян чрез Чермное море, и от Давида, который, не находя в себе силы достойно славословить Господа, просил ее у Него, принося с своей стороны горячую любовь и усердие к прославлению Его в песнях, псалтири и гуслях; „исполни уста мои хваления Твоего, чтобы мне воспевать славу Твою, всякий день великолепие Твое» (Пс. 70, 8). Нужно ли указывать вам на божественные песнопения нашей святой церкви, -умилительные и торжественные, радостные и печальные, возносимые к прославлению Бога всесовершенного в существе Своем, чудного в делах и дивного во святых Своих.

Все поэты и художники любят открытую для всех богатую идеалами область природы, но не все они проникаются мыслью, что Бог есть „художник и содетель» всего Им сотворенного (Евр. 11, 10). От безграничного звездного неба до нашей небольшой земли, от слона и кита до маленькой пчелки и муравья, от вековых дерев до полевого цветка и былинки, – во всем заключена идея Творца, облеченная в соответствующий и прекрасный образ. Не все сознают, что в бурях и землетрясениях, в извержениях вулканов, в громе и молниях, так же как в разнообразных явлениях солнечного света, в освежающем дыхании вечернего ветерка, -вместе с законами природы заключены и нравственный идеи, пробуждающие в нас благоговение и любовь к нашему Создателю. Еще в Ветхом Завете Бог открыл эту тайну, явившись на Синае Израильтянами только что освобожденным из рабства, а, следовательно, грубым, – в пламени и землетрясении, а скорбящему пророку Илии во гласе хлада тонка – в веянии тихого ветра (8 Цар. 19, 12). И Господь Иисус Христос указал нам способ от явлений природы переноситься мыслью к Богу и делам Его. Так, при блеске молнии Он научает нас вспоминать Его внезапное пришествие для страшного суда над человечеством: „как молния исходит от востока и видна бывает даже до запада: так будет в бездну погибели твари, отрешившейся от Создателя гордынею и противлением, Господь изображает падением молнии с неба на землю: видех сатану, яко молнию с небесе спадша. (Лук. 10, 18). С другой стороны, мирною картиною цветущих лугов подкрепляет нашу веру в благое и незримое промышление о нас Божие: „посмотрите на полевые лилии, как они растут? Не трудятся и не прядут. Но Я говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как каждая из них. Если же траву полевую, которая сегодня есть, а завтра будет брошена в печь – Бог так одевает: кольми паче вас, маловеры» (Мат. 6, 28–30). Этот взгляд на наслаждение красотами природы вместе с благоговейным размышлением о Творце ее и Его идеях прекрасно выразил Псалмопевец: „Ты возвеселил меня, Господи, творением Твоим; я восхищаюсь делами рук твоих. Как велики дела Твои, Господи! Как глубоки помышления Твои! Человек несмысленный не знает и невежда не разумеет того» (Пс. 91, 5, 6).

Скажут, что мы хотим всех художников и любителей искусства обратить единственно к идеалам религиозным и стеснить поле их деятельности. Нет. Мы только утверждаем, что любители божественного идеала в Богочеловеке – Христе и ревностные подражатели Ему в своем образе мыслей и жизни внесли в мир христианский светлые черты истинного совершенства и сами стали идеалами для народов во всех родах деятельности. От них народились эти великие трудолюбцы, любители просвещения, мудрые советники, поборники правды, мужественные воины, патриоты, самоотверженные благотворители, – одним словом люди, ставшие предметом уважения, любви и восхищения для всех, понимающих истинно великое и прекрасное. Какое обилие идеалов для истинных художников! И именно этот мир идеальных людей всех веков и составляет историю истинно человеческого прогресса, направляемого невидимою рукою Провидения, куда и устремляется мысль и воображение художников, достойных этого имени.

Из всего сказанного нами об источниках идей и идеалов и их истинном достоинстве мы можем составить понятие о значении и цели искусства. Какая же его цель? Силою красоты и ее впечатлений привлекать и прививать истину к сердцам человеческим, так как, по слову Спасителя, только истина может „освободить” человечество от заблуждений, а вместе с тем и от пороков и недостатков (Иоан. 8, 32); она же отражает и всех врагов человеческого совершенства и преуспения, как молится Псалмопевец: „истиною твоею потреби их” (Пс. 53, 7). В этом великом деле направления человечества к совершенству значительная доля принадлежит искусству. Какое же влияние на развитие человечества имеет искусство, когда оно неверно поставлено, т. е. принимает идеи ложные за истинные и предлагает» людям идеалы смутные и нечистые за образцы высшей красоты? Разумеется, развращающее и растлевающее. К печальной картине этого умственного и нравственного разложения христианских обществ, под влиянием искаженного искусства, мы и переходим.

Часто ныне слышим мы жалобы на оскудение в наше время идеалов. Это не что иное, как сознание самого нашего образованная общества в том, что силы художественного творчества у нас утрачиваются. Это доказывается между прочим перелистыванием и переворачиванием на все лады творений прежних наших поэтов и писателей, при всяком удобном случае (особенно при бесчисленных юбилеях), – чем и наполняются наши газеты и журналы. Ясно, что современные писатели наши берутся за легкую работу по разбору чужих произведений от недостатка собственного творчества и производительности. Куда же исчезли идеалы, о которых мы сожалеем? Остались назади при спешном нашем движении к образованию по новым путям и направлениям.

Во второй половине текущего столетия во всем христианском мире возобладали философские учения материалистического и позитивного характера. Если не все мыслители увлеклись ими, оставив христианские воззрения, то у большинства их перепутались философские учения с христианскими, и всюду в науку и жизнь проникла мгла материализма, и доселе у весьма многих образованных людей застилает сознание духовной нашей природы, высшего призвания человека и цели его жизни. Кого поставил материализм на место Творца мира, в Которого мы веруем от рождения? Некоторую бесформенную, невообразимую, самодвижущуюся силу жизни, которая бессознательно развивается из самой себя и образует все существа наполняющая природу. Попытайтесь представить себе и изобразить словом, пли красками и изваяниями эту невидимую силу, найти в ней черты искомого духом нашим идеала и первообраз совершенства, как мы находим его в личном, духовном и всесовершенном Существе нашего Создателя. Говорят, весь мир произошел из клеточки: вот и ищите в этой клеточке образца для своей деятельности. Кого материализм поставил на место наших прародителей, созданных по образу Божию? – Пару обезьян. Современное искусство постыдилось изобразить их на полотне и сделать их апофеоз (обоготворение) по примеру древних греков, обоготворивших своих героев. Как ни изображайте их, как искусно ни украшайте – все они на здравый взгляд останутся обезьянами, у которых нечему человеку поучиться. Где же тут быть чистым, возвышающим душу идеалам? – И вот наука и искусство, не находя достойного и понятного начала жизни, обратились к самой жизни, развивающейся пред нашими глазами. Всюду раздались голоса „жизнь, жизнь! вот единственная область, достойная нашего изучения и восхищения! Все остальное, во что веровали отцы наши – мечты и суеверия!” И пошла наука изучать жизнь, а искусство – воспевать и изображать ее. Что же нового приобрела наука в этом направлении, и что открыла для искусства? – Для положительного опыта и естествознания – очень много, для искусства, которое должно руководиться идеалами, слишком мало. Как скоро знание в большинстве научных исследований заключилось в сфере материальной жизни и внешнего опыта, и все идеи ума и идеалы сосредоточились в стремлении к улучшению и украшению внешней жизни, в мечтах о выгоде, обогащении, наслаждениях и пр. Среди промышленных предприятий, технических сооружений, заводов, машин, нет места для художника, который, по силе своего признания, всеми помыслами и желаниями влечется к невещественным наслаждениям чистою красотою, гармонией, восторгами творчества, не помышляя о выгоде. Материализм наложил на искусство свою печать, отклонив его от бескорыстного созерцания духовной красоты и направив его к раскапыванию и изображению действительной жизни, как она представляется в бессловесной природе и в деяниях человеческих со всеми естественными свойствами людей, не столько хорошими, сколько худыми. Мы ныне мало слышим гимнов во славу Божию при созерцании великих дел Божия промысла для блага человечества и красот природы; мало песней в воспоминание великих исторических событий и высоких человеческих личностей. Составление обширных поэм, по примеру знаменитых поэтов прежнего времени, нашим современникам нового направления не под силу; так как им чужда религия, им незнакома здравая философия, расширяющая горизонт мысли и обогащающая умы глубокими идеями, чем отличались древние греческие и римские поэты. Раздробленный черты природы и обыденный человек, – вот любимые предметы их созерцания и песнопений. И музыка не ушла от этого материалистического изображения жизни. И она, вопреки свойственному ей идеальному направлению, пытается представить на инструменте силу бури на Волге, или грохот железнодорожного поезда.

То же направление видим мы, за немногими исключениями, и в современной живописи. Художники разделили между собою по частям природу и жизнь человеческую; каждый избирает себе особый род живописи (жанристы), и в нем упражняется. Справедливость требует сказать, что в наше время живопись в техническом отношении сделала большие успехи. Но и здесь в идеях и идеалах такая же скудость, как и в поэзии. Откуда берутся ныне идеи? Из воспоминаний о личностях и событиях преимущественно положительного, житейского характера, без идеализации, возвышающей жизнь и ведущей к усовершенствованию, но всего больше – из народного быта, из семейных сцен, из таких явлений и происшествий, которые ежедневно видим без картин, и которые в натуре опротивели нам. Таковы особенно изображения нашей деревенской жизни с пьяными мужиками, драками и романическими приключениями. В этом роде искусства научиться нечему, и восторгаться нечем, разве только посмотреть с любопытством, как дети смотрят на картинки. И эту именно склонность любоваться картинками в наше время художники развили в обществе с большим успехом: с каждым годом умножаются иллюстрированные издания. Многие из них действительно интересны, так как в роде фотографических снимков, знакомят нас с неизвестными странами, с портретами знаменитых людей, с миром животных и т. под. Но они же и развращают художественный вкус общества соблазнительными рисунками, особенно в юмористических изданиях, где возбуждают даже отвращение искаженные и изуродованные человеческие фигуры. Но при дальнейшем исследовании мы увидим еще более особенностей современного искусства, унижающих его и лишающих благотворного влияния на воспитание юношества и развитие в народе чувства изящного и благородных стремлений и побуждений.

III.

Не напрасно в начале нашего исследования мы поставили вопрос о значении сердца в деятельности художника и его влиянии на достоинство произведений. Оно-то, именно сердце, и сделало этот поворот искусства к грубому чувственному направлению, в котором мы теперь его видим. И тайну этого поворота не объяснят нам, как должно, ни история, ни техника искусства, ни даже философия, а только христианское учение.

Сердце есть способность нашего духа принимать и чувствовать все извне производимые на нас впечатления и собственный душевные состояния, – довольства и недовольства, тревоги и успокоения, радости и печали, благосостояния и страдания. Истинная радость и мир сердца заключаются в направлении нашей жизни по требованиям нравственного закона, при чем жизнь наша расширяется и возвышается: напротив, наслаждения плотские, страстные и противозаконные стесняют, извращают и разрушают жизнь нашего духа. В первом случае сердце наше в священном писании называется „источником жизни» (Прит. 4, 23), во втором – источником нечистых и греховных влечений: из сердца, говорит Господь, исходят помышления злая (Мат. 15, 19). Но в том и другом случае сердце наше получает преобладающее влияние на все наши душевные расположения. Оно направляется к предметам, которые полюбило: „где сокровище ваше, сказал Иисус Христос, там и сердце ваше будет» (Лук. 12, 34). Направленное умом и утвержденное добрым навыком, оно влечет душу к упражнениям и утешениям духовным: возвеселихся о рекших мне в дом Господень пойдем (Пс. 121, 1); напротив, вырвавшись из под руководства ума и нравственного закона, оно устремляется к наслаждениям плотским, страстным и притом с неудержимою жаждою, погружая всего человека в бездну зла и разврата, что ныне, скажем кстати, любят называть „свободою чувства». Это именно направление и получили сердца художников, утративших под влиянием материализма чистые идеалы ума, питающие и возвышающие благородный стремления сердца. Художники обратились к образам возбуждающим и подогревающим в сердце страстный его влечения, усиливаемые развращенным воображением. Нам не трудно доказать это произведениями современной поэзии и живописи, к которым мы обращаемся как к отраслям искусства, с особенною ясностью обнаруживающим общее его направление.

Из глубокой древности поэтическими произведениями признаваемы были сочинения с идеальным содержанием и сердечною восторженностью, написанные мерною гармоническою речью. Произведения такого рода требуют высоких дарований, вдохновения и большого труда, которому не напрасно дали имя „творчества», по достоинству изобретения и обработке словом, кистью, резцом и пр. В поэзии, так поставленной, легко обнаруживались истинные поэты, одаренные высокими талантами; также как и бездарности, посягавшие без призвания на почетное имя поэтов.

Иначе пошло дело в новейшее время, когда стали называть поэтами, и вообще поэтическими произведениями прозаические нравоописательные сатиры, романы, повести, сценические пьесы, признавая за авторами их имя поэтов, обладающих творчеством, не считая для них достаточным имя писателей²¹. И вот под именем вдохновенных творцов изящных произведений явилась армия писателей, заполнивших литературное поле и поработивших внимание, умы и сердца нашего читающего общества. У этих художников слова всякий несвязный вымысел называется идеей, всякий безобразный характер составляет тип, всякая беспорядочная сцена -поучительное изображение жизни. Надеюсь, что меня не обвинят в нетерпимости, фанатизме и односторонности наши либеральные мыслители, столь щедрые на подобные названия. Я чту даровитых и благонамеренных писателей поэтического характера, читаю их чистые и благородные произведения, но я со скорбью указываю на этот непомерный наплыв в нашу литературу недоученных охотников до писания, бездарностей, поставляющих в журналы и газеты множество так называемых беллетристических произведений. Издателям нужны статьи по вкусу, уже довольно развращенному, нашей публики, писателям – гонорар; вот очаг, поддающий жару и вдохновения нашим новым поэтам. Горько это нашествие на умы и сердца наших доверчивых читателей и читательниц, податливых на чтение, раздражающих воображение и волнующие страстное чувство, романических произведений. Их ныне повлекли писатели по деревенским улусам, по трактирам и подвалам, по веселым пирушкам; их знакомят с пьяницами, плутами и мошенниками; их вводят в интриги всюду и всех видах разъясняемой беспорядочной любви, – измены, ревности, коварства, мщения и пр. Они, сидя дома, в невинном, по-видимому, и приличном положении, умом и сердцем блуждают по таким местам, куда бы в действительности посовестились и заглянуть. А сердца их раздражаются страстями, с которыми, без чтения этих поэтических произведений они были бы и незнакомы; их воображение наполняется картинами, на которые в натуре им стыдно было бы и посмотреть. Но мы ныне видим в нашей литературе еще более тяжкое зло, развращающее невинность и раздражающее страсти. За границею появились романы, изображающие картины пороков, о которых, но слову Апостола Павла, срамно есть и глаголати (Еф, 5, 12). Как нашим литераторам не пересадить эти творения в переводах на отечественную почву? Как не увлечься и подражанием этому роду произведений, когда образованный русский человек уже более двухсот лет страдает недугом безоглядочного подражания всему, что творится в просвещенной Европе, и готов перенимать у передовых наций всякую новость, даже безнравственную?

Говорить ли о сценическом искусстве, ныне также унижаемом до крайности? За границею стали ставить на сцену (как принято уже и в романах) события из богооткровенной религии; наши художники нового направления жалеют, что у нас это не позволено и прикровенно, под ухищренными названиями, пытаются ввести и в наши театры нечто подобное и приучить к этому публику. А о пьесах и сценах соблазнительного характера и говорить нечего; там им полная свобода являться не в слове, а в лицах. Мне трудно говорить об этом. Но вот о чем не могу умолчать. Я получаю письма от матерей семейств такого содержания: „вы служитель церкви, вы блюститель веры и благочестия в нашем народе. Умолите власть имеющих уничтожить в городских и загородных садах эти постыдные летние представления, развращающие наших мужей и детей, губящие наши семейства и разрушающие наше благосостояние.» Охотно передаю власть имеющим эту мольбу почтенных матерей наших семейств, хранящих в сердцах своих нравственную чистоту и любовь христианскую.

Замечательно, что весьма многие у нас, и умные люди понимают весь вред безнравственных литературных произведений, но извиняют писателей, отличающихся дарованиями ради их талантов: „ведь это, говорят, человек гениальный»! Но не трудно понять, что тем более виновен писатель во вреде им приносимом, чем большими дарованиями он обладает, и тем более приносит зла, чем острее и ядовитее его перо. Один старец сказал по этому поводу: „самые даровитые существа, плодящие зло – это бесы, но никто не чтит их дарования и не прощает им творимого ими зла».

IV.

Наконец, обратимся к последнему из поставленных нами вопросов: о необходимости соответствия в художественном произведении внешней формы со взятой художником идеей, без чего оно не может иметь надлежащего достоинства.

Господствующая в искусстве идея есть идея красоты. Это особенно ясно выражается в живописи. Ныне художники, соответственно с духом времени, особенно напрягают свои силы для изображения женской красоты. Как они ее изображают? Мне скажут, что не мне бы говорить об этом, так как это не согласно с моим званием и служением. Но я держусь другого мнения: я не только могу, но и должен говорит об истинной женской красоте, потому что говорит о ней Слово Божие. Мы находим высочайший идеал женской красоты в изображении Матери Божией в пророчественном видении Давида под образом Царицы, идущей предстать к Царю (Сыну Божию, имеющему воплотиться от Нее), во всем царственном великолепии. Она становится одесную Царя», так как она Сама есть „дщерь Царя». „Одежда ее шита золотом, но вся слава ее внутри. За нею приводятся девы, подруги Ея, с веселием и ликованием и входят в чертог Царя» (Пс. 44, 1016). Богатство наряда Царицы есть образ внешней ее красоты, но в чем состоит внутренняя ее „слава», или красота, – это объясняет Апостол Петр девам, идущим „в след» Царицы небесной, т. е. христианкам: „да будет украшением вашим – сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа, что драгоценно пред Богом» (1Петр. 3, 3). Этот внутренний человек, т. е. невинность, кротость, целомудрие, смирение небесными чертами отражаются на лице истинно прекрасной женщины. Как же ныне художники изображают женщину? Большею частью в формах грубо плотских, и при том, для большей ясности, без одеяния. Чтобы определить одним словом характер этой живописи, мы назовем чувство движущее жанристов этого рода: это материалистическое бесстыдство. Мне припоминается при этом один случай, бывший в Москве на последней французской выставке. Одна образованная дама, желавшая на просторе полюбоваться современной живописью, пришла на выставку пораньше, с сыном, маленьким мальчиком. Указанного нами рода картины были в большом обилии, как ныне говорят, являли во всем блеске таланты художников. Мальчик посмотрел на них и воскликнул: „мама, мы пришли очень рано, они еще не одеты!» Так невинность обличает тупость огрубевшего в плотских мечтах чувства художников.

Меня могут упрекнуть в том, что я в обществе взрослых девиц описываю пороки и такие ясные обнаружения зла, но я признаю необходимым предупредить и предостеречь их от тех опасностей, с которыми они встретятся тотчас по выходе из школы. Само Слово Божие для людей всех возрастов обнажает пороки, но никого ими не соблазняет, потому что показывает зло таким, каково оно есть, т. е. во всем его безобразии и со всеми опасностями и страданиями, которым оно подвергает людей. А св. Отцы говорят, что сатана никогда нас не увлекал бы в грех, если бы являлся в собственном своем мрачном и страшном виде; но несчастие наше именно в том, что он является искусителем на грех под видом добра и счастья: „будете яко бози» (Быт. .3, 5). Именно в таком обольстительном виде разнообразных прелестей и наслаждений и является порок в наше время.

Но это направление, нетерпимое на художественных выставках, еще более оскорбляет нравственное и религиозное чувство в храмах. Хотят изобразить кающуюся грешницу, которая по идее должна быть удручена скорбью, изнурена подвигом поста и слезной молитвы, – и на картине является она в полноте чувственной красоты. Святые подвижники, по христианской идее, умертвившие плоть и являющие в чертах лица духовную прозрачность и свет святых мыслей и чувствований, представляются в сытости и полноте плоти и с самодовольным выражением во взоре. В одном недавно сооруженном храме, где иконы были написаны знаменитым жанристом, благочестивый высокообразованны Богомолец, прослушав литургию со скорбью сказал: ,,здесь нельзя молиться».

Для более ясного представления о влиянии духа времени на современное направление нашей живописи, в виде примера, разберем содержание одной из картин известного живописца Ге: „что есть истина?» Христос, как говорит г. Гнедич в „истории искусств», изображен на этой картине „озлобленным преступником, а Пилат упитанным, надутым аристократом²². Христос в бедной одежде, с растрепанными волосами, в лице Его видно чувство негодования против знатного и богатого Римлянина, это, по нынешнему выражению, протестующей пролетарий – пред аристократом. Как мог художник в христианской стране, где исповедуют Христа Богочеловеком, Спасителем мира, и поклоняются Ему, как Богу, Промыслителю и Главе церкви, – представить Его в таком недостойном виде? Его привела к этому современная наука, под руководством известного Ренана (Жизнь Иисуса).

Она нашла во Христе первоучителя социализма и анархизма, потому что Он любил нищих и бедных, благотворил им, беседовал преимущественно с ними; потому что Он обличал богатых, членов синедриона, духовенство, и самого царя Ирода назвал „хитрою лисицею» (Лук. 13, 32). Следовательно, говорят, Он „протестовал» против угнетения бедных со стороны богатых, против деспотизма властей; Он будто бы предначал ниспровержение насильственных, варварских государственных учреждений и порядков. Он будто бы есть первообраз нынешних обездоленных и страждущих борцов за освобождение человечества от тирании богатства и власти. Для людей такого направления не существует „ученой честности«, которая требует для правильного решения вопроса о предмете, или лице, всестороннего обсуждения. Они не хотят видеть в Евангелии, что Христос был другом бедных и слабых – не с целью бунтовать их против богатых и сильных, а по чистой безграничной любви к страждущему человечеству, по желанию спасти всех от грехов и происходящих от них бедствий. Он порицал не богатых, а злоупотреблявших богатством и жестокосердых, не священников вообще и их служение, а всех лицемеров и людей порочных. Он не стремился к уничтожению властей, а призывал к справедливости и человеколюбию. И так, Христос не был тем, чем хотел представить Его художник. Христос Сам исполнял все законы – религиозные, нравственные и государственные, Он платил дань Кесарю, Он подчинился суду первосвященников и Пилата, признавая в последнем власть, ,,данную ему свыше» (Иоан. 19, 11). Справедливо ли было представлять Христа оборванным нищим? Нет. Он не имел собственности, но Ему служили благочестивые жены от имений своих (Лук. 2, 3, 7), следовательно, снабжали Его и одеждами; о Нем заботилась и Матерь Его, Пресвятая Богородица. Когда воины при распятии делили между собою Его одежды, они не пожелали разорвать Его хитон, как искусно сделанный, и бросили о нем жребий. Какой вид имел Христос на суде пред Пилатом? Вид невинного, величественного страдальца, с лицом „прекраснее всех сынов человеческих» (Пс. 44, 3), пред Которым, при слове Его Аз есмь, пали на землю воины, пришедшие взять Его (Иоан. 18, 6) и черты Которого должны были сохраниться при всем Его уничижении. Итак, художник преступным образом не словом, а кистью оскорбил Господа нашего Иисуса Христа. Оскорбил ли он вместе со Христом и всех нас верующих в Него? Думаем, что если бы живописец решился представить в таком виде в Турции Магомета, в Индии Браму, в Китае и Японии Будду, он не избежал бы ожесточенного преследования за оскорбление народного религиозного чувства. А у нас слышим: „дивное произведение! великий художник!» Но мы порицаем картину Ге не с точки зрения религиозной, которая для наших свободных мыслителей ничего не значит, а со стороны законов самого искусства: оно унижено подменом идеи и подлогом в форме, вопреки исторической правде. Не такими ли гениальными произведениями вместе с картинами, описанными мною прежде, будут снабжаемы наши вновь открываемые музеи и галереи для воспитания и образования наших молодых поколений и для развития чувства изящного и художественного вкуса в нашем православном народе? Но довольно.

Я не делаю выводов из своих рассуждений, и не прилагаю общего заключения. Думаю, что дело ясно само по себе.