Смуты в иерархии и общее ее состояние

Состояние церковной иерархии в восточной церкви в IX, X и XI веке представляет с первого взгляда интерес очень небольшой. Большая часть важнейших вопросов, касающихся иерархии, разрешены церковью в эпоху предшествующую. Теперь иерархия стоит пред нами, как органическое целое, утвердившееся, обосновавшееся, канонически определившееся. Ни одного жгучего вопроса касательно системы иерархической теперь не поднимается, да и не может подниматься на Востоке, после того как иерархия с ее расчленениями и важнейшими рангами пришла к определенной церковной норме. С этой стороны состояние иерархии действительно представляет незначительный интерес научный. Но это не значит, чтобы состояние иерархии этого времени совсем не представляло интереса. Напротив, быть может, еще никогда внутри иерархии не происходило таких сильных движений, как в эти века. Мотивы этих движений не были пусты и ничтожны, но исполнены глубокого смысла и значения. Словом, если теперь и нет вопросов важных, касающихся организации иерархии и заслуживающих научного внимания, тем не менее, жизнь иерархии не может не привлекать внимания историка.

В эту эпоху происходят сильные внутренние движения в среде иерархии. Какие это? Движения фотиан и игнатиан, этих двух чисто церковно-иерархических партий, наполняют собою весь IX век. Не слабее, хотя и беднее событиями, были движения николаитов и евфимитов, двух тоже чисто церковных партий; эти движения проходят чрез весь Х-тый век.

Шумна и бурна была борьба игнатиан с фотианами; борьба эта исполнена трагизма, потому что счастие партий было переменчиво. Приходилось страдать для того, чтобы торжествовать и торжествовать для того, чтобы страдать.

Корень, откуда рождаются эти две партии фотиан и игнатиан, было бы легкомысленно отыскивать в личных отношениях двух представителей этих партий Игнатия и Фотия, патриархов константинопольских. Этот корень нужно искать глубже, т. е. еще в предшествующих церковно-исторических обстоятельствах. Но чтобы не слишком отдаляться от изучаемой эпохи, всмотримся по крайней мере в обстоятельства жизни и церковные события в правление предшественника Игнатиева, патриарха Мефодия (+ 846 г.. Внимательное изучение жизни и деятельности патриарха Мефодия и церковных явлений его времени, должно пролить свет на то, при каких условиях слагаются эти две партии игнатиан и фотиан. Уже при жизни Мефодия в церкви в среде иерархии ясно обозначаются две партии¹⁸¹), из которых при благоприятных обстоятельствах могли образоваться такие партии сильные, как игнатиане и фотиане.

Мефодий был муж высокообразованный, ревнующий о церковных делах, с высокими нравственными качествами¹⁸². И однако все его церковные меры, какие он ни принимал по нуждам времени, находя себе одобрение, встречали в тоже время противников и порицателей в среде клира. Знак, что духовное настроение духовенства не было одинаково. Мефодий, ведя борьбу с остатками иконоборчества, достаточно строго относился к тем из духовенства, кто продолжал упорно держаться идей иконоборческих: такие упорные лишались своих кафедр, на которые вместо них возводились лица православного образа воззрений¹⁸³. Но эта строгость не переходила должных границ; если кто либо из духовенства хотя и виновен был в присоединении к партии иконоборческой, однако в настоящее время исповедывал себя православным, такового он наставлял на путь истинный и не лишал занимаемого им места¹⁸⁴. Меры патрарха были вполне благоразумны, но не все в среде духовенства смотрели на них одобрительно. Антагонизм в отношении к иконоборчеству у некоторых был слишком силен, и потому кроткие меры патриарха касательно лиц духовных, раскаивавшихся в своем иконоборческом заблуждении, казались некоторым ревнителям из духовенства излишнею снисходительностью, достойною порицания. Другие, напротив, в среде духовенства совершенно соглашались с распоряжениями патриарха и одобряли их. С таким же одобрением или порицанием принимались и другие меры патриарха Мефодия. Желая сделать торжество православных наиболее обеспеченным, патриарх старался замещать вакантные кафедры и места священнические и архимандричьи людьми строгого православия, причем патриарх не всегда мог отвечать ни за степень их образованности, ни за степень их уменья править порученным им делом. Так как таких новопоставленных лиц было много, то естественно между ними встречались люди не совсем высоких достоинств. Этот образ деятельности патриарха снова находит себе сильных противников и порицателей в духовенстве. По словам биографа Мефодиева, отсюда возникло великое движение. Защитники и порицатели Мефодия одушевлены были ревностю к церкви, но эта ревность не была одинакового свойства. По словам того же биографа Мефодиева, между ними возникло такое же разделение мнений, как между апостолами Петром и Павлом, Павлом и Варнавою. Патриарх вынужден был прибегнуть к сильным мерам: епископов и архимандритов ему противившихся он отставил от должностей¹⁸⁵); но это только увеличило озлобление партий. Патриарх Мефодий на- шел себе противников также и между монахами, именно знаменитого в иконоборческих спорах Студийского монастыря. Вот это было по какому случаю. Патриарх с торжественностью перенес мощи св. Феодора Студита (+ 826 г.) и св. патриарха Никифора (+ 828 г.); первого в его монастырь, второго в церковь св. апостолов. Студиты были довольны подобным уважением патриарха к такому знаменитому мужу, вышедшему из их среды, как Феодор Студит. Но они в то же время остались недовольны патриархом за прославление мощей св. Никифора. Они порицали Никифора как за то, что он был возведен из мирян в епископы, так и за то, что он снял церковное отлучение с пресвитера Иосифа, благословившего новый брак императора Константина VI, разведшегося без достаточной причины с своею первою женою. Особенно патриарх восстановил против себя студитов, когда потребовал, чтобы все написанное против Никифора было анафематствовано. Студиты не хотели подчиниться этому требованию, потому что дело касалось сочинений и писем Феодора Студита, направленных против Никифора. Напрасно патриарх доказывал упорным монахам, что он требует осуждения не лица Феодора Студита, а только тих его сочинений против Никифора, от которых он (Феодор) сам отказался, примирившись с Никифором. Монахи оставались при своем. Патриарх вынужден был грозить даже супротивникам анафемой, в случае неисполнения его требований¹⁸⁶. Неизвестно чем кончился спор Мефодия со студитами. Но то несомненно, что они, по крайней мере некоторые из них, были и оставались противниками Мефодия и его приверженцев. Мефодий ни в чем не хотел потакать монахам, приобретшим во время иконоборческих смут большое влияние в церкви¹⁸⁷.

Из истории жизни и церковной деятельности Мефодя видно, что в церкви существовали две партии, из которых одна многочисленейшая принимала одобрительно все его распоряжения; другая, напротив, везде и всегда противилась ему. Теперь, всякий последующий патриарх, как скоро он становился почитателем Мефодя и хотел руководствоваться его практикой, тем самым становился на сторону многочисленнейшей партии приверженцев кроткой, рассудительной церковной политики Мефодиевой; если же он не признавал за Мефодием заслуг, порицал его церковную деятельность, тем самым становился на стороне партии, сложившейся из противников Мефодиевой церковной политики. Требовалось искусство слить и помирить эти две партии, но на первых порах такого искусства мы не видим.

Преемником патриарха Мефодия был Игнатий. Его молодость прошла печально. Он был сын несчастного императора Михаила Рангаве, низвергнутого с престола Львом Армянином. Низвергнутый император Михаил с своим семейством был заключен в монастырь. Сын его Никита (в монашестве Игнатий) был оскоплен. 14-ти лет Никита сделался монахом. Целых тридцать три года остается в монастырском уединении Игнатий. Его подвиги благочестия доставляют ему высокое уважение в народе. Его монастырь, где он сделался потом игуменом, был местом убежища для православных, гонимых иконоборцами. Это еще более придало славы его имени. Он был монахом и ревностным почитателем монахов. В 846 году вдруг Игнатий по воле императрицы Феодоры призывается к высокому служению патриаршему¹⁸⁸. Не легкое и может быть, непосильное бремя брал на себя Игнатий, не знавший света, людей, жизни. Чем выше тогда было положение патриарха в Византии, тем менее согласовалось оно с воспитанием и навыками Игнатия. Игнатий не мог удовлетворять всем требованиям своего положения. Качества и преимущества, приписываемые ему биографом Никитою Пафлагонянином, характеризуют его как отличнейшего инока, но не отличнейшего патриарха. К тому же суровость его характера доходила иногда до неумеренной резкости и даже надменности, что признает отчасти и его биограф, как ни ревниво он оберегает память Игнатия¹⁸⁹. Игнатий не мог ценить достойно такую вещь, как образованность; его монашеские тенденции располагали его не придавать значения мудрости мира сего. И в самом деле даже его сторонники говорят, что он преследовал образование, хотя бы по побуждениям благочестивым и похвальным¹⁹⁰. Вот в каких чертах рисуется представитель знаменитой в истории того времени партии игнатиан. Замечательно, что эти черты более или менее характеризуют и всех тех, кто впоследствии составил из себя твердое зерно его приверженцев. По самому своему характеру и по самой среде воспитавшей его, Игнатий не мог сочувственно относиться к широким и гуманным церковным мерам патриарха Мефодия; его характер и образ воззрений более соответствовал строгому и требовательному настроению противников Мефодия. Строгий монах и почитатель монахов, Игнатий не мог сочувствовать Мефодию, который так беззастенчиво относился к знаменитым студитам. Не без основания Игнатию приписывают честь примирения студитов с церковью, отделившихся от повиновения патриарху Мефодию¹⁹¹. Но есть и более точные сведения, что Игнатий принадлежал к партии противников церковной политики Мефодия. Фотиане ставили ему впоследствии в упрек, что он был „порицателем» Мефодя и таким образом сделался „отцеубийцей»¹⁹². Может быть, он именно принадлежал к числу тех лиц при Мефодии, которые не были довольны патриархом за его снисходительность к духовным, державшимся иконоборческих идей, – или к тем, которые порицали его строгое отношение к монахам студитам¹⁹³. Во всяком случае собственная церковная деятельность Игнатия не сообразовалась с теми правилами, какие выражены в деятельности Мефодия. Свое фактическое нерасположение к приверженцам Мефодия пылкий и не совсем благоразумный Игнатий выразил тотчас же, как он призван занять кафедру Константинопольскую. Вот какой был случай при посвящении Игнатия. Между лицами, имевшими преподать посвящение Игнатию, был архиепископ Сиракузский Григорий Асвеста. Неизвестно, почему этот Григорий, Сиракузский архиепископ проживал в Константинополе – потому ли, что его кафедральному городу грозило арабское завоевание, или потому, что его вызвал по какой-либо причине патриарх Мефодий, или наконец потому ли, что он заподозрен был в политическом отношении (Сиракузы принадлежали Византии. Как бы то ни было, как мы сказали, он должен был принять участие в посвящении Игнатия. И что же? Как скоро Игнатий увидел Григория Асвесту, готового принять участие в его посвящении, он , приказал ему удалиться. Григорий, разгневанный таким приказанием Игнатия, бросил на землю свечу, которую он держал в руках и в слух всех назвал нового патриарха волком, противозаконно вторгающимся в церковь. Затем Григорий, а вместе с ним епископы – Петр Сардийский и Евлампий Апамейский и другие некоторые клирики покинули церковь¹⁹⁴. Раждается вопрос: почему Игнатий так сурово поступил с Григорием Асвестою, чем провинился пред Игнатием он? Определенных сведений о каком-либо преступлении Григория, которое бы давало право Игнатию так относиться к нему – история не знает. Если существует сказание древнего писателя (Симеона магистра), что будто Григорий обвинялся в незаконном посвящении одного пресвитера в епископы в правление Мефодия, то однако это свидетельство, не заслуживает доверия¹⁹⁵. Предполагают и довольно основательно, что в лице Григория Игнатий выразил свое осуждение и нерасположение ко всей партии сторонников Мефодия. Нужно знать, что этот Григорий Асвеста с Мефодием были земляками, оба они по происхождению сиракузцы; Григорий был поставлен в архиепископа Сиракуз, именно опять Мефодием; и быть может Игнатий считал и его, Григория, в числе тех епископов, поставленных Мефодием, которыми была недовольна партия оппозиционная, как недостаточно будто бы испытанными в познаниях и жизни. О тесной связи Григория с Мефодием говорит наконец то обстоятельство, что Григорий писал панегрик Мефодию (жизнеописание его), в котором он является почитателем этого патриарха¹⁹⁶ ), но которое не дошло до нас. Поступив не совсем благоразумно с Григорием при своем посвящении, а следовательно высказав свое нерасположение и вообще к церковной партии Мефодия, Игнатий на самых же первых порах создает враждебную себе партию из епископов; во главе этой партии стали Григорий и, может быть, другие два епископа, вышедшие с ним из церкви при известном случае¹⁹⁷. Около этих последних лиц вероятно и группировалась вся партия почитателей Мефодия, партия многочисленная. Впрочем Игнатий был настолько осторожен, что не задевал этой партии, а напротив, желая хоть по видимому сблизить ее с собой, он праздновал ежегодно день памяти Мефодия¹⁹⁸ . К сожалению, из одиннадцатилетней его деятельности мало известно. Во всяком случае у него недоставало искусства всецело воссоединить недовольную им партию. Напротив, такой факт, как осуждение и низложение Григория Асвесты на соборе, что случилось незадолго до падения Игнатия, дает понять, что в его правление не было недостатка в событиях, которые бы даже еще более раздражали против него почитателей Мефодия¹⁹⁹.

Во все время правления Игнатия церковью, партия Мефодия оставалась как бы в забвении; но вот наступает пора торжества и для нее. Это было с восшествиемъ на кафедру Константинопольскую патриарха Фотия. Партия Meфодия сочувственно принимает поставление нового патриарха и группируется около него. Пассивную роль приходится играть теперь игнатианам, или, что тоже, партии противников Мефодия. Известно, при каких обстоятельствах Фотий в патриаршестве сменил Игнатия и распространяться по этому вопросу было бы излишне²⁰⁰ .

Важнее и необходимее рассмотреть вопрос, почему партия Мефодия с любовью и сочувствием принимает нового патриарха, какие были причины тому? Фотий по своим убеждениям и по плану своей деятельности, каковый он предначертал себе с самого начала, во многом напоминал собою Мефодия с его убеждениями и церковной политикой. Подобно Мефодию он начинает свою деятельность с того, что, насколько возможно, обновляет состав епископата Византийского, назначая на кафедры епископов сколько благочестивых, столько же и ученых, которые бы могли поднять уровень религиозного образования и нравственности. Мефодий снисходительно и кротко относился к еретикам, как это видно из отношений его к некоторым епископам и пресвитерам иконоборцам; то же самое встречаем и в деятельности Фотия: против еретиков и иноверцев он действует убеждением, кротостью, а ничуть не мерами насилия, противными его духу. Мефодий почти все время своего патриаршества проводит в борьбе с монахами, именно – студитами, которые своим противлением и самоволием едва ли не навлекли на себя церковное отлучение со стороны патриарха. Также и Фотий старался ограничить непомерное влияние монашества, очистить это сословие от злоупотреблений, вкравшихся в него, вообще действовал в отношении к монашеству, как строгий духовный судья, а не как слепой друг монахов. Наконец Мефодий и Фотий – оба были равно просвещеннейшими, образованнейшими пастырями Константинопольскими; Фотий принадлежал к числу тех лиц, которые горячо стоят за просвещение и свободу убеждений²⁰¹); по образованности он был славою и украшением своего времени. Этого всего мало. Фотий был положительным и глубоким почитателем Мефодя, как это видно частью из того, что Фотий объявлял себя таким почитателем, показывая в этом свое отличие от Игнатия, по его свидетельству, недостаточно ублажавшего память Мефодия²⁰² ), частью из того, что Фотий был и оставался другом, и притом другом искренним Григория Асвесты, этого лица, так не мало потерпевшего из-за своей ревности к почитанию Мефодия. Итак, с восшествием Фотия на кафедру Константинопольскую, партия Мефодия должна была получить и действительно получает перевес над партией противоположной.

Партия Мефодия с необыкновенным единодушием поддержала кандидатуру Фотия, поставленную тогдашним правительством. Для этой партии не составляло соблазна то обстоятельство, что Фотий возводился в патриарха непосредственно из мирян; она глубоко чтила память двух патриархов Тарасия и Никифора, избранных в том же роде, как и Фотий. Но это обстоятельство (избрание Фотия из мирян) составляло камень соблазна для партии игнатиан, питавшей из-за этого нерасположение напр. к вышеназванному св. Никифору. Григорий Асвеста, осужденный Игнатием в интересах своей партии, был во главе партии Мефодия, так сочувственно принявшей Фотия. Григорий Асвеста собственноручно (хотя, конечно, не единолично) посвящает Фотия в патриарха²⁰³. Но чем сильнее и решительнее поддержала кандидатуру Фотия партия Мефодия, тем не сочувственнее приняла ее партия игнатиан. Из них с особенною решительностью с самых первых пор против Фотия заявили себя пять епископов и между ними – Митрофан Смирнский и Стилиан Неокесарийский²⁰⁴. Само собой разумеется, Фотия враждебно встретили и студиты, монахи Студийского монастыря. Почему – это понятно. В это время архимандритом Студийского монастыря был Николай, муж строгой жизни. Он решительно отказался вступить в общение с Фотием, он смотрел на него, как на татя и презрителя церковных законов; частью он не мог примириться с мыслью, что патриаршую кафедру покидает Игнатий, между которым и студитами было духовное сродство; частью ему казалось соблазнительным, что Фотий повторяет в своем лице пример Тарасия и Никифора, посвященных прямо из мирян, а это и прежде, а теперь в особенности, питало враждебное чувство студитов. Николай не стесняется открыто заявлять о своем непризнании патриарха и, наконец, покидает столицу. Между архимандритами монастырей, по примеру Николая, нашлись и другие противники Фотию: Феогност, Иосиф, Евфимий, Никита и Досифей²⁰⁵. Особенно между ними замечателен Феогност, который позднее оказал такие услуги игнатианам сношениями с папским престолом. Благодаря ему, игнатианская партия на Востоке вообще получает характер папистический. Феогност, а в след за ним и Игнатий, смотрят на папу, как на единственного избавителя, который мог бы доставить партии игнатиан значение, которое она потеряла в церкви. Печальное обстоятельство!

После указания исторического происхождения партии фотиан и игнатиан открывается, что вот основные черты, характеризующие ту и другую. Партия Фотия отличается возвышенностью и широтою взгляда, когда дело касалось понимания задачи церкви; она хочет идти в уровень с потребностями времени и духом его, не отступая ни на шаг от коренных оснований веры; она хочет править церковью в духе благоразумия и снисходительности. Она далека от того, чтобы безусловно преклоняться пред авторитетом монашества; она хочет дисциплинировать его, а не потворствовать его крайним убеждениям. Она любит науку, просвещение, и хочет этот элемент утвердить и развить в церкви. Она ищет силы в самой себе, в своих наличных средствах, потому что она хочет быть самостоятельною, а не ищет себе помощи где либо у „заморского епископа», т. е. папы. Иначе характеризуется партия игнатиан. В церковной деятельности она любит придерживаться традиции; дух времени и потребности его – для нее дело второстепенное; твердость церкви она полагает в непризнании за духом времени никакого значения. Она строга до суровости, настойчива до упорства. Она беззаветно предана монашеству, помнит лишь его заслуги и закрывает глаза на его вопиющие недостатки. Науку и образованность она не ценила. „Сословие ученых пользовалось недоверием» с ее стороны; в образовании она видела пагубу церковной веры²⁰⁶. Наконец, не имея в себе достаточно силы, чтобы доставить торжество своим приверженцам в церкви, она изменяет основной политике Византийской церкви, ищет в папе опоры для себя.

Со времени вступления патриарха Фотия на престол между фотианами и игнатианами начинается открытая вражда, которая проходит до самого конца IX века.

Недолго партия игнатиан оставалась спокойною при виде торжества партии противников. Она начала свою оппозицию против фотиан. Прошло 40 дней со времени посвящения Фотия и игнатиане, решительнее убедившись, каких воззрений и правил держится Фотий, насколько эти воззрения мало гармонируют с их воззрениями, собравшись в церкви св. Ирины, произнесли анафему на патриарха и его приверженцев. Некоторые из присутствовавших на этом игнатианском соборе епископов дошли до такого фанатизма, что объявили, что они сами себя анафематствуют, буде они когда либо признают Фотия патриархом²⁰⁷. К чести фотиан нужно сказать, что, как мы видим, первый шаг к неприязненным отношениям, к борьбе двух партий делают игнатиане. Фотиане при виде такого шага игнатиан, с своей стороны не молчали, да и не могли молчать, соблюдая свое достоинство. Фотий и его сторонники также собрали собор в церкви Св. Апостолов. На нем в свою очередь Игнатий был анафематствован²⁰⁸) и его приверженцы – епископы объявлены лишенными сана.

Затем партия фотиан принимает целый ряд мер, в видах утверждения своего церковного авторитета и достижения полного и решительного торжества над партиею противников. Важнейшею мерою со стороны первых был большой собор – 861 года, на котором присутствовали папские легаты и 318 епископов Константинопольского округа. Указанное число епископов дает знать, с каким одушевлением церковь Константинопольская принимала дело Фотия, как охотно хотела она служить этому делу. Собор этот в сущности есть ничто иное, как суд над Игнатием и его партиею. Обстоятельства собора представляются жестокими в отношении к Игнатию, собор является каким-то бичем в отношении этого патриарха. В объяснение этого явления мы должны сказать следующее: во 1-х известия об этом соборе сохранились только у врагов Фотия: не удивительно если они придавали описанию этого собора краски, не соответствующие его действительному характеру; во 2-х Игнатий был низвержен правительством: правительство заинтересовано было и осуждением Игнатия, и потому положило на соборе печать своих внешних средств, которые были в распоряжении правительства в борьбе с игнатианами; в 3-х сам Игнатий был не всегда прав и заслуживал строгого приговора, строгого порицания своего поведения, строгих мер. Анастасий библиотекарь сообщает, что Игнатий, будучи изгоняем, связал церковь, чтобы никто не дерзал без него совершать в ней священнодействия. „Такой поступок не соответствовал ни пастырскому смирению, ни попечению о духовных потребностях паствы, особенно если вспомнить пример св. Иоанна Златоуста, который, будучи изгоняем, напротив того убеждал своих епископов сообщаться с тем, кого изберут на его место, чтобы не расстроить церкви; потому что не им, говорит он, началась церковь, не им и окончится»²⁰⁹. Игнатий своим упорством не мало содействовал развитию духа партий и утверждению смятений в церкви Константинопольской.

Собор этот, хотя, быть может, он происходил и не так, как рассказывают деяния его враги Фотия²¹⁰), был во всяком случае великим торжеством партии фотиан над игнатианами. С другой стороны этим собором положена новая преграда для слияния партий. Игнатиане должны были озлобиться.

Рассмотрим теперь другие более второстепенные меры, какие принимались партиею фотиан в борьбе с игнатианами и частью в видах примирения и воссоединения ее с церковью.

Первою мерою в этом отношении нужно считать замещение патриархом Фотием вакантных кафедр своими учениками, получившими образование под его руководством. Не видно, чтобы Фотий производил это обновление епископата с каким-нибудь насилием в отношении к епископам прежнего посвящения. Во всех этих замещениях вакантных кафедр Фотий, очевидно, заботился о том, чтобы эти кафедры были заняты людьми достойными своего призвания, хорошо образованными. Кафедру в городе Кизике получил Амфилохий, знаменитый своею ученою корреспонденцией) с Фотием. Долго и терпеливо переносил наш патриарх непозволительные насмешки над собой и ругательные письма, которыми досаждал Фотию один игнатианин, митрополит Никомидийский Иоанн; наконец он был отставлен; его место занимает хартофилакс Георгий, который принадлежал к ученым и отличался даром проповедничества. Патриарх, ради этого посвящения, получил благодарность и похвалы со стороны жителей Вифинии. Известный Григорий Асвеста, муж ученый, получает снова свою Сиракузскую кафедру. Захарий, отличавшийся красноречием, поставлен был на кафедру Халкидонскую и т. д. Фотий впрочем не обходил своим вниманием и игнатиан, если они не высказывали вражды к нему. Так некто Игнатий, ученик Игнатия патриарха, сначала сделан был архимандритом монастыря, а потом возведен был в архиепископы Иераполя во Фригии. Вообще Фотий действовал так, как прилично было попечительному и незлобивому пастырю церкви. Он сам хвалится снисходительностью, которую показывал он в том, что удерживался от наказаний, когда кто либо из духовных оскорблял его лично²¹¹. Эта мера вообще должна была служить и усовершенствованию состава епископов, и умиротворению игнатиан.

Вместе – в единомыслии с некоторыми епископами и священниками игнатианами, враждебно расположенными к Фотию, являлись и многие монахи. Фотий, в своей пастырской заботливости об единении церковном, и этих хочет воссоединить с собою, употребляя то меры кротких внушений, то меры строгих прещений. Он вступает со многими ними в переписку, чрез которую хочет возбудить их уважение к себе. В своих письмах он старается показать, как он высоко ценит монашеский институт; указывает на их добродетели, раскрывает аскетические правила, разрешает затруднения, подает советы, предостерегает, утешает и вразумляет, как друг и отец. Фотий такими способами достиг высокого уважения у анахорета Афанасия, который оказал ему важные услуги в борьбе его с игнатианами. Под влиянием этого анахорета епископы игнатиане переходили на сторону Фотия²¹². Иногда, при других случаях в письменных увещаниях к монахам, он строг и обличителен. Так, архимандриту Савве, который сначала принял сторону Фотия, а потом начал колебаться, он отправил следующее письмо: „я не знаю, что о твоем характере и твоем настроении и сказать, я видел на тебе овечью шкуру и считал тебя за человека прямого, незлобивого, достойного стада Христова. Но говорят, что под твоей овечьей шкурой скрывается лисица, что ты свое прежнее заблуждение удерживаешь. В лицо ты хвалишь меня, называешь меня избавителем, который извел тебя из бездны погибели. А за глаза ты ропщешь на меня. Обрати внимание, прилично ли это монаху и христианину»²¹³. К другому монаху Павлу, относительно которого он надеялся, что он перейдет к его партии, писал: „Петр отрекся Христа, Фома был неверующим, Иуда предал Его. Если ты в покаяние придешь и будешь отвращаться того, что ты в собственном безумии делаешь против меня или скорее против собственного спасения, то не будешь отчаиваться. Фома и Петр могут служить тебе, как древние образцы обращения; но если ты не покаешься, то ты этим самым приготовляешь себя к Иудиной веревке»²¹⁴.

Отсюда можно видеть, что Фотий вел неустанную борьбу с своими противниками в духовенстве, так или иначе побуждая их к подчинению своей законной власти. Враги его составили много сказаний о беззаконных или неприличных мерах, которые будто бы он употреблял к унижению Игнатия и игнатиан. Но мы с полным правом можем не верить этим рассказам; они несообразны с величием духа Фотиева. Так, рассказывают, что он старался перетягивать на свою сторону противников, – подарками, обещанием епископских кафедр, льстивыми словами²¹⁵.

Как бы то ни было, Фотий довел свою партию до замечательной степени единодушия, твердости и совершенства в организации. Гергенрётер так описывает достоинства партии фотиан: „мало- помалу Фотий образовал вполне благонадежное войско, состоящее из совершенно преданных ему приверженцев; оно было прекрасно организовано. Высшие церковные сановники, в большинстве случаев, одолженные ему своим возвышением, были его друзья, его ученики. Образованных и ученых он привлекал к себе силою своего духа и ослепительным блеском своего образования. Многих из низшего класса он расположил к себе своею благотворительностью. В таком положении он мог начать борьбу даже с более мощным врагом, чем каким был Игнатий и его сильно ослабевшая партия»²¹⁶. Да вообще своими талантами и ревностью Фотий настолько укрепил свою партию, что приходилось раскаиваться, когда насильственно хотели уничижать ее с этим патриархом во главе.

Взглянем на другую церковную партию, на игнатиан. Что предпринимает она для своего укрепления и успехов в борьбе с противниками фотианами? Очень не многое. Бессильная сама по себе, не многочисленная по своему составу, не имевшая сильного и талантливого вождя, она мало делает для своего блага. Указать можно разве очень не многое. Вероятно, не без внушения со стороны епископов и священников – игнатиан, народная масса, во время одного землетрясения в Константинополе требует от императора облегчения участи гонимого Игнатия, выставляя землетрясение казнью Божиею за несправедливость к страдальцу патриарху²¹⁷. Цель достигается. Важнейшею мерою, которою эта партия хотела добиться потерянного ею значения, было обращение за помощью – куда же? К папскому престолу, к папе Николаю. Едва ли можно одобрить такой шаг! Архимандрит Феогност, игнатианец, от имени патриарха Игнатия обращался к папе с аппелляцией касательно его распри с Фотием; в этой аппелляции говорилось: „Игнатий, тиранически преследуемый, испытавший много зол, и его сотоварищи по страданию – 10 ми- трополитов, 15 епископов со многими архимандритами, священниками и монахами – нашему господину, святейшему и блаженнейшему епископу, патриарху всех кафедр, наследнику князя-апостола, вселенскому папе Николаю, со всеми ему подчиненными епископами и всею высокомудрою церковью Римскою – спасение о Господе». Затем говорилось, после исчисления страданий игнатиан: „но ты, святейший господин, яви ко мне любвеобильное милосердие и рцы с великим Павлом: есть ли кто изнемогающий, с кем бы я не изнемогал (2Кор. 11, 29); вспомни о великих патриархах, твоих предшественниках, Фабиане, Юлии, Иннокентии, Льве, кратко о всех, кто боролся за истину против неправоты; поревнуй им и явись мстителем за нас»²¹⁸.

Партия Игнатия, бессильная сама по себе, вот где, – во многопритязательном Риме ищет себе спасения и защиты; ищет и находит. Но какой ценой?....

Торжество церковной партии Фотия и его приверженцев над противоположною партиею игнатиан продолжалось 10 лет. Не смотря на свою прекрасную организацию, свою сплоченность и могущество, партия Фотия должна была на время уступить бразды правления церковью константинопольской игнатианам. Это случилось в 867 году, осенью. Причиной такого переворота церковных дел был новый император Василий Македонянин, занявший престол византийский, свергнув и убив императора Михаила III. Новый император по причинам меньше всего религиозным низверг Фотия с кафедры константинопольской и возвел на нее Игнатия. В своем месте у нас была уже речь о том, что это были за причины, которые побудили императора так неожиданно благосклонно отнестись к церковной партии Игнатия²¹⁹. Игнатиане торжествовали. Но на самых же первых порах все показывало, что торжество Игнатиевой партии было призрачное. Оно опиралось только на деспотической воле императора и мало находило себе одобрения и поддержки в самой церкви; церковь без сомнения высоко ценила мудрое правление Фотия и давно помирилась с возведением его на престол еще при живом патриархе. Многочисленная партия Фотия, – а как она была многочисленна мы убедимся вскоре неопровержимыми фактами, – глубоко привязанная к Фотию, слишком неохотно приняла такой церковный переворот, какой навязан был церкви императором. Игнатий с своей стороны, при самом же возвращении на патриарший престол своею неблагоразумною и фанатическою тактикою, еще более ухудшил свое положение. Как при первом своем патриаршестве, его неосторожный поступок с Григорием Асвестою сделался источником неудовольствий для всего его одиннадцати- летнего тогдашнего правления церковью константинопольскою, так и теперь его нетактичность, ригористическая пастырская ревность сослужила ему плохую услугу. Игнатий дерзнул тотчас по своем восшествии на кафедру константинопольскую подвергнуть церковному отлучению не только Фотия, но и всем епископам, посвященным Фотием, он запретил совершать таинства, подверг их церковному запрещению²²⁰. Понятно, как должно было это подействовать на фотиан, как ожесточить их против Игнатия; понятно, с другой стороны, к каким церковным неурядицам должно было вести это распоряжение. Но пылкий патриарх мало рассуждал о последствиях своих поступков.

Важнейшею мерою для утверждения своего церковного авторитета, и поражения фотиан, со стороны Игнатия и его партии, как ранее это было и со стороны Фотия с его партией, – был собор. Собор этот был собран в 869 году, осенью. Но он только полнее и открытее показал слабость этой партии и призрачность ее могущества. В чем же выразился такой указанный нами характер этого собора?

Во-первых этот собор поставил себя в такие отношения к папскому престолу и его авторитету, какие могли только унижать кафедру константинопольскую и церковь восточную. Партия Фотия и фотиан, сильная и могущественная своими наличными нравственными средствами, основывала свою силу на самой себе; напротив партия игнатиан, хорошо сознавшая свое бессилие и ничтожество, искала, как мы заметили уже выше, поддержки себе совне – в папской власти. Теперь, на соборе, на котором присутствовали с большими полномочиями легаты папские, игнатиане должны были не дешево поплатиться за то внимание и содействие, каких удостоили их папы – раньше Николай I, а в эту пору Адриан II. Игнатий и игнатиане считали присутствие папских легатов на указанном соборе делом необходимости, долженствовавшим придать их партии особенный авторитет и значение. Но папа, конечно, не был настолько неблагоразумен (Адриан II), чтобы не воспользоваться таким благоприятным случаем в видах своих властолюбивых целей. Епископы восточные не иначе могли быть допускаемы к соборным заседаниям по распоряжению папскому, как подписав особую составленную в Риме формулу, а в этой формуле попирались иногда священнейшие интересы церкви восточной. Вот чего хотел папа от епископов восточных в вознаграждение за те услуги, какие он оказал игнатианам, стараясь об интересах Игнатия и противодействуя Фотию. Во времена Фотия папа не осмелился бы обратиться к востоку с подобными по духу требованиями. Вся партия Фотия решительно отказалась от подписи этого недостойного церкви восточной документа. Даже между жаркими приверженцами Игнатия требование о подписании этой формулы встретило сопротивление. Подписаться – ведь это значило отказываться или, по крайней мере, подвергать опасности самостоятельность церкви византийской. Собор открывается – странно и сказать – в присутствии только 12 епископов, которые, будучи приверженцами Игнатия, не отказались подписать формулы папской. Кое-как число таких слабых, угодливых епископов к третьему заседанию набралось до 23 – опять число слишком ничтожное. Но тут же, на этом третьем заседании собора, оказалось, что многие из епископов даже игнатиевой партии не подписывали и не хотели подписать этой соблазнительной формулы. Эта формула вообще была таким камнем преткновения для собора, что при всем деспотизме императорском, при всей расположенности некоторых епископов к Игнатию, при всех выгодах, какие обещались послушным епископам, формулу подписали только 40 епископов -- и это в византийском царстве, где епископы часто собирались и теперь могли бы собраться на собор целыми сотнями²²¹. И однако, как ни мало епископов подписало унизительную для церкви восточной папскую формулу, церковь восточная настолько скандализирована была этим фактом, что многие епископы с решительностью заявили императору и патриарху, по окончании собора, что подобного рода действием, как подпись папской формулы, церковь константинопольская становилась в отношении подчинения к церкви римской, что первая становилась рабою в отношении ко второй и требовали пересмотра соборных актов. Тогда император понял, как далеко он зашел, покровительствуя партии игнатиан. И он решился было для избавления церкви восточной от позора на средство позорное, захотел украсть подлинник актов у легатов папских, и ему это удалось. Но потом он должен был опять возвратить легатам этот замечательный документ²²².

Во-вторых, слабость игнатиевой партии на этом соборе выразилась в том, с какими трудностями приходилось бороться Игнатию, чтобы сгруппировать свою уже разлагавшуюся партию, и в том, как ничтожны, немногознаменательны были факты, в которых выразилось тор- жество этой партии. Собор, как мы сказали, открылся при участии лишь 12 епископов, ревностнейших приверженцев Игнатия, пострадавших даже за свою приверженность к нему. Как незначительно, значит, было зерно игнатиевой партии; припомним, что собор в пользу Фотия раньше открылся при участии 300 приверженцев Фотия. Нужно было перетянуть на свою сторону других епископов восточных. Начали с епископов, которые были посвящены или самим Игнатием, или его предшественником, но которые потом вошли в общение с Фотием; но всеми правдами и неправдами около него к восьмому заседанию собора (всех было десять заседаний) собирается только 40 епископов. Собор даже прерывался по малочисленности своих членов. Все это показывало, что торжество игнатиевой партии было чисто искусственное, оно не имело оснований в силах самой партии.

В-третьих, и самым решительным образом, слабость партии Игнатия выразилась в единодушном отказе партии фотиан перейти на его сторону. Игнатий так и должен был оставаться, опираясь на тех немногочисленных членов, которые составляли его партию. Почти вся партия Фотия, многочисленная и сильная, не сочла нужным присоединиться к Игнатию, но оставалась верною своему вождю. Не смотря на все усилия собора воссоединить фотиан с игнатианами, только не многие из них перешли на сторону Игнатия; большинство же остались верными своему фотианскому знамени. Оставалось только осудить непокорных и собор совершает это с бесцельною торжественностью.

Так в соборе 869 года²²³) выразилось торжество игнатиевой партии над фотианами; торжество это было призрачным. Незначительное число епископов, сгруппировавшихся около Игнатия на этом соборе, указывало, как мало значения и уважения имела партия Игнатия в церкви, и заме- тим – это число епископов собрано спустя 2 года после утверждения Игнатия в патриаршестве, при полном содействии императора. Этот собор еще раз заявил, что партия Фотия могущественна и несокрушима. Последствия ясно доказали это.

В самом деле, в каком положении находились дела церкви константинопольской во время второго патриаршества Игнатия? Почитатели Игнатия рассказывают, что во время богослужения Игнатия воочию всех совершались чудеса, и однако ни одно чудо, ни одно великое дело не прославляет его вторичного управления церковью. Это время было печально; церковь страдала, но не торжествовала. Вот как описывает, современный нам, почитатель Игнатия историк Гергенрётер состояние церковных дел при Игнатии, во время его второго патриаршества. „Раскол в церкви Игнатию не удалось искоренить. Хорошо организованная партия Фотия не только отказывалась от всякого подчинения Игнатию, но даже не шла ни на какие сделки. Глубоко, болезненно опечаливало патриарха, что значительная часть его стада отделилась от общения с ним; ничего он не мог сделать против схизматиков (фотиан. Если друзья его и радовались восстановлению Игнатия на кафедре, однако нельзя было не замечать, что положение его было положением среди терний. Игнатий стал лицом к лицу с искуснейшим врагом (Фотием), партия которого все более и более возрастала в числе, силе и влиянии. Во многих городах было по два епископа, которые спорили друг с другом из-за престола. Даже те немногие епископы, которые стояли на стороне Игнатия были нетверды и склонялись в пользу каждой меры, которая нравилась императору. Мало помалу перемерли многие из старейших епископов, верных приверженцев Игнатия; на молодое же поколение полагаться было нельзя; оно находилось под преобладающим влиянием другой враждебной партии»²²⁴. Вот каково было положение Игнатия и его партии после собора 869 года. Ни один луч надежды не светил для патриарха ни в настоящем, ни в будущем.

Посмотрим, напротив, в каком положении в тоже время была партия фотиан. Не смотря на стеснения и преследования, каким подвергался сам Фотий и его приверженцы, партия эта оставалась вполне верною своим убеждениям и принципам. Фотий в многочисленных письмах, какие он писал из ссылки, показал, что все совершившееся со времени вступления Игнатия на престол он считает за дело ничтожное, пустое. И это не были только слова, но эта была глубокая уверенность. Собор 869 года он называет триумфом нечестия и лжи над святостью и справедливостью. „Что удивляешься ты – писал Фотий отшельнику Феодосию – что беззаконники с гордым видом председательствуют, а славные священники Божии стоят пред ними подобно виновным? Много примеров таких же беззаконий можно находить в истории. И Христос стоит перед Анною, Каиафою и Пилатом; и Стефан судится от смертоубийственного синедриона и проч. Но нет, замечает Фотий, Божественное провидение не перестало бдеть, оно бодрствует и управляет нами; оно только направляет наши дела к высшей степени мудрой, неизглаголанной, превышающей разум – экономии»²²⁵. Тот же собор в другом письме к тому же Феодосию Фотий описывает в самых мрачных красках. „Полуварварский суд этого собора нужно называть делом варваров». Собор, по Фотию, представлял собою „театральное зрелище». „Как корибанты и вакханты, кричали члены собора громким голосом: мы не собирались, чтобы судить вас, мы и не судим вас. Мы уже вас прежде осудили и вы должны подвергнуться этому осуждению»²²⁶. В другом письме Фотий рассуждает о значении анафемы, наложенной на него собором. Он не находит ее страшною для себя и сравнивает ее с тою анафемою, которую собор иконоборческий наложил на него и его родственников²²⁷. Собор, говорит еще Фотий, обратил это страшное наказание в басню и детскую игру²²⁸. Еще в письме к епископам своей партии Фотий с силою опровергает распущенный кем-то слух, будто он ищет примирения, идет на сделку с Игнатием; Фотий прямо говорит, что это было бы с его стороны преступлением и безумием²²⁹. И нужно полагать, что действительно со стороны игнатиан были какие-нибудь попытки примириться с противоположною партией, привлечь на свою сторону и Фотия, но неизвестно в чем состояли эти попытки и когда они были²³⁰.

Фотий не думал делать со своей стороны каких либо шагов κ примирению с игнатианами. Он уверен был, что, наконец, наступят для него лучшие дни, его партия крепко держалась своего вождя. Фотианская партия образовывала собою как бы церковь в церкви. В ней сосредоточились все лучшие силы церковные, цвет духовного образования. Эти силы отсюда растекались и по всем членам общества.

Невозможность борьбы с фотианами вскоре действительно поняли, как сам император Василий Македонянин, так и патриарх Игнатий. И государство, и церковь идут на встречу фотианам, признавая в них силу, которую следовало уважать. Император не только возвращает Фотия из ссылки, в какой он был, но вероятно еще при жизни Игнатия, назначил его преемником этому патриарху. Василий видел, что фотиане были слишком многочисленны, слишком влиятельны, слишком единодушны, слишком преданы своему вождю, слишком хорошо организованы, чтобы уступить поле битвы; и когда меры строгости не вели к цели, счел за лучшее приняться за меры кротости и уступчивости. Притом же вместо миролюбивых отношений, каких можно было бы желать от папства, касательно византийской церкви, действительность показала, что папство опять стало заявлять себя притязаниями²³¹. При таком положении дела император нашел необходимым вывести партию Фотия из состояния унижения. Партия Фотия обещала больше благополучия церкви, чем сколько могла дать партия Игнатия. И сам Фотий, ученый и талантливый, мог быть наилучшим орудием борьбы церкви с папством. И вот Фотий сначала вызывается из ссылки, становится наставником детей императора, поселяется в Мангаврском дворце, окружается своими друзьями²³². Игнатий с своей стороны уже перестает дышать на Фотия тою враждою, какою он заявлял себя прежде. Между Фотием и Игнатием, по возвращении первого из ссылки, устанавливаются добрые отношения. Игнатий дарил его своим доверием и при смерти поручил ему попечение о своих друзьях²³³. Очень вероятно, что Игнатий первый протянул Фотию руку примирения: сознавая свою невинность, он не мог в то же время не видеть, как мало его правление приносило благ церкви, а борьба с Римом ему положительно была не по силам. Ест даже известия, что Фотий еще при жизни патриарха Игнатия не только священнодействует как патриарх, но и принимает деятельное участие в управлении церковью: он посвящает епископов и пр.²³⁴. Фактически, таким образом, еще при жизни Игнатия партия Фотия достигает полного могущества в церкви.

Игнатий умер 23 октября 877 года, и Фотий снова сделался патриархом. Он воcстановлен был не волею императора, но течением самых церковных дел в константинопольском патриархате. Его воcстановление было необходимостью, а потому оно произошло быстро и спокойно. Сам Фотий рассказывает о себе, что он неохотно снова принял на себя бремя правления церковью, что только единодушие, с которым двор и духовенство желали его восстановления, преклонило его волю занят опять константинопольскую кафедру. В этом сознании Фотия о неохотном принятии кафедры нет ничего неестественного и невероятного: испытавши много горестей в первое свое патриаршество, Фотий, мирно проживавший теперь в Мангаврском дворце, окруженный своими друзьями, проводящий время в научных занятиях, не мог не понимать, что, переменяя это спокойное и тихое положение на положение патриаршее, он, если и выигрывал в значении и силе, однако не мог рассчитывать на спокойствие жизни²³⁵.

Со вторичным вступлением Фотия на кафедру константинопольскую начинается третья и последняя фаза в история борьбы двух партий игнатиан и фотиан. Партия Фотия торжествует – и уже окончательно. С этого времени дух партии Фотия надолго удерживается в церкви во многих отношениях. В этом лежит объяснение напр. того факта, что в последующее время церковь константинопольская всегда с успехом отражала стремления пап подчинить, себе восток, хотя на сторону пап нередко становились сами византийские императоры.

Враги Фотия (Никита Пафлагонянин и митрополит Стилиан) рассказывают, что, занявши престол константинопольский, Фотий, в целях более решительного утверждения на нем, воздвиг гонение на сторонников Игнатия²³⁶. Но это, не говорим: недостойно было Фотия, человека гуманного и рассудительного, – это было бесцельно: партия игнатиан была настолько слаба и ничтожна, что не стоило о ней беспокоиться и тратить труд на серьезную борьбу с нею. В самом деле как ничтожна была партия игнатиан в духовенстве, это ясно доказал собор 879 года; самыми деятельными противниками Фотия из игнатиан были митрополиты Стилиан неокесарийский и Митрофан смирнский²³⁷.

Величайшим выражением торжества Фотия и фотиан над партий противоположною, со вступлением Фотия на престол, служит собор константинопольский 879 года. Партия Фотия явилась на нем во всем своем блеске; ее значение и права приняты и признаны были от всех и единодушно. Посмотрим в чем и как выразилось это на указанном соборе. Прежде всего, если сравнить этот собор с собором 869 года – игнатианским по количеству членов, то собор 879 года представляет явление примечательное; такого многочисленного собора церковь не видала со времени собора халкидонского. Число отцов собора было свыше 380 епископов; на нем были папские легаты и легаты прочих восточных патриарших кафедр. Папы в лице своих теперешних легатов -- чего еще не видала доселе церковь константинопольская -- признали Фотия в его достоинстве на этом соборе с полною торжественностью²³⁸. Легаты представили Фотию на этом соборе от лица папы Иоанна VIII подарки, состоящие из священных облачений. И в продолжении всего собора эти легаты отзываются в своих речах о Фотии в самых лестных выражениях. Чтобы понять все значение этого факта, отношения легатов к Фотию, нужно припомнить, что двое предъидущих пап с самого вступления Фотия на кафедру константинопольскую (Николай I и Адриан II) ни на минуту не думали соглашаться на признание его патриархом. Теперь же и папа: и тот братски объемлется с Фотием в лице своих легатов и является готовым служить интересам его партии против игнатиан. Апокрисиарии восточных патриархов, со своей стороны от лица этих последних заявили о искреннем удовольствии видеть Фотия снова патриархом и прославляли его. Что касается до самой церкви константинопольской, то она на соборе не раз и весьма единодушно в лице епископов округа константинопольского заявляла о своей радости видеть Фотия снова патриархом и своей преданности и любви к нему, как архипастырю.

Замечательно, что собор 879 года, собранный собственно для утверждения Фотия на кафедре, повел дело по инициативе своих руководителей, так, как будто бы он созван был главнейшим образом для защиты пап от некоторых нареканий, какие слышались против них, в церкви константинопольской. Таким образом, папскому авторитету на нем отводится очень не высокое место. Это замечательно потому, что в таком отношении фотианской партии к папе еще раз и торжественно выразилась характеристическая черта этой партии: непризнание за папою никаких особых церковных преимуществ.

Вообще из истории собора 879 года видно, что не только партия фотиан безусловно торжествовала на нем, но что она выразила здесь и свое вполне самостоятельное отношение к самим папам.

Что собор 879 года²³⁹) был решительным торжеством партии Фотия, этого не могут не признавать даже такие современные нам католические писатели, которые исполнены непримиримой ненависти к Фотию. Гергенрётер об успехах, достигнутых Фотием чрез этот собор, говорит так: „Фотий достиг всего, чего только он мог желать; собор, назад тому 10 лет собранный против него, был осужден; он сам достиг признания в качестве патриарха со стороны Рима и прочих патриархов. Игнатиане нигде более не находили себе защиты. Рим перестал быть для них убежищем. Собор многочисленнейший возвеличил и восхвалил его. Самым скромным требованиям папы и тем удалось Фотию не удовлетворить. Иоанн ѴIII чрез свою уступчивость ослабил в конец свое значение на востоке, между тем как Фотий свое значение возвысил до значения, равного с папами»²⁴⁰.

После этой победы, одержанной фотианами над игнатианами, последней партии ничего не оставалось делать, как умаляться и медленно исчезать. Это именно и случилось. Она не могла приобретать себе новых приверженцев и ее члены постепенно вымирали. Она держалась в скрытности и лишена была всякого значения²⁴¹. Этого мало: в среде этой партии скоро появились разномыслия, которые ускорили ее исчезновение из истории. Между игнатианами существовали не одинаковые воззрения на самый собор 869 года: одни соблазнялись тем, что на нем требовалась подпись папской формулы со стороны епископов восточных, другие, не порицая собора за это дело, тем не менее, упрекали его в излишней будто бы снисходительности к фотианам. Притом, одни из них никогда ни под какими условиями не хотели признать Фотия патриархом, не хотели признавать патриархами и его преемников, объявляли, что со смертью Игнатия нет более в Константинополе законных патриархов; другие, хотя отказывались от общения с Фотием, однако не хотели чуждаться его преемников. Между этими разномыслящими в среде игнатиан происходили раздоры, лишавшие последней крепости эту партию. К соблазну для строгих игнатиан, сам глава этой пapтии Стилиан неокесарийский не думал чуждаться преемников Фотия и партия бесследно пропадает в истории. Уже в X веке мы ничего не знаем о партии игнатиан²⁴² .

Напротив партия Фотия все сильнее и сильнее утверждается в церкви. Хотя Фотий под старость еще раз был низвергнут с кафедры, по капризу императора Льва, однако это не повредило его партии. Все фотиане оставались на архипастырских и пастырских местах²⁴³. Партия эта сделалась закваскою в церкви константинопольской, влиявшею на все дальнейшее течение церковных дел на востоке. Принципы Фотия, говоря вообще, свято охранялись последующею церковью.

Так кончилась упорная и не кратковременная, богатая событиями и исполненная трагизма, борьба двух церковных партий – игнатиан и фотиан!

Как на IX век падает иерархическая борьба игнатиан и фотиан, так на X век падает такая же борьба николаитов и евфимитов. Повод к появлению этих двух церковных партий в X веке, дан, также как и во времена Фотия, низвержением одного патриарха и возведением на его место другого. Император Лев Мудрый низверг с кафедры патриарха Николая Мистика, не хотевшего признать законным его четвертого брака²⁴⁴) и поставляет на его место Евфимия, который охотно дал с своей стороны признание касательно четвертого брака императора. Около Николая и Евфимия группируется все остальное византийское духовенство, разделяя воззрения или первого или второго²⁴⁵); – и вот возникают две церковные партии николаитов и евфимитов. При жизни императора Льва страдают и терпят изгнание николаиты. Николай был сослан в ссылку и многие епископы, преданные этому патриарху, должны были разделять с ним бедственную участь – вместе с ним страдать за честь церкви, терпеть заключение в темнице и всякого рода лишения²⁴⁶. Но вот умирающий Лев возвращает из ссылки невинно страждущего патриарха Николая, а затем и прочие николаиты, по воле императора Александра вызываются из изгнания и снова занимают свои кафедры. Евфимий (патриарх) подвергается поруганию, заключается в монастырь, имя его вычеркивается из церковных диптихов. Евфимиты вследствие этого не только не примиряются с патриархом Николаем²⁴⁷), но и после продолжают враждовать против николаитов, хотя самый вопрос о четвертом браке и перестал уже иметь практическое значение. Партия евфимитов находит себе поддержку в императрице Зое, вдове Льва Мудрого, брак которой со Львом был осужден патриархом Николаем. Императрица Зоя не могла жить в мире с этим патриархом. Однако она мало имела возможности вредить миру церковному, пока сам Николай считался регентом ее малолетнего сына императора Константина Порфирогенита. Правда, уже и во времена регентства Николая, Евфимиты позволяли себе вольности, но патриарх умел укрощать самовольных. Так, когда в это время евфимиты осмелились было изгнать из одной епархии поставленного Николаем епископа и возвести на его место рукоположенного Евфимием, тогда он сумел остановить противозаконное действие одним сильным письмом, в котором грозил виновникам нелицеприятным судом самого Христа²⁴⁸. Но это продолжалось только до времени, пока властолюбивая Зоя не удалила патриарха от дел правительственных в качестве регента; как скоро это совершилось, евфимиты сделались решительнее и сильнее. И Николай глубоко страдал, смотря на смутные дела церкви. Каково было видеть ему, что многие даже бояться встретиться с ним? Отделившиеся от него упорно держались партийности. Еретики – как тогда некоторые называли евфимитов – поносили православных, – т. е. николаитов, подвергая разным оскорблениям их епископов и священников. Раздор между спорящими сторонами доходил по местам до того, что клирики, к соблазну верующих, наносили друг другу удары²⁴⁹. Описывая бедственное положение церкви в одном письме, Николай так говорит об этом: „я нахожусь в крайнем недоумении и, как в непроходимом море, ношусь между теми и другими – (обеими партиями), устремляя свой взор единственно к божественному промышлению и управлению, так как всякое человеческое искусство безсильно. Оставить – рассуждает патриарх – своих и перейти к противникам было бы странно и безрассудно, а не желание отделившихся повиноваться нашему слову против воли нашей удерживает от соединения с ними»²⁵⁰ . Патриарх, глубоко скорбя о печальном состоянии разделявшейся церкви, чувствовал себя, по его словам, как бы в аду или еще хуже. Но страдая из-за церкви, патриарх в тоже время употребляет все зависящие от него меры для умиротворения церковного. К чести патриарха Николая нужно сказать, что в этом случае он никогда не прибегал к мерам жестоким и суровым. Исключая самого Евфимия и трех или четырех митрополитов, наиболее к нему приверженных, никто из раскольничествующих архиереев не был лишен своих кафедр. Николай даже сдерживал других митрополитов, которые в своей ревности об единении церковном, лишали кафедр епископов, им подчиненных, как скоро они были поставленными от Евфимия. Так в одном письме к некоему митрополиту Никите патриарх писал: „все исправляется в свое время, а несвоевременное ни к чему негодно; негодного же ничего не должны мы предпринимать. Поэтому не надлежало бы тебе во внимание к обстоятельствам внешним и запутанности дел ничего делать такого, что сделано тобою. Но как ты позволил уже себе увлечься, то если у тебя есть сколько-нибудь заботы об успокоении церкви, пусть изгнанные тобою епископы остаются епископами на своем месте»²⁵¹ . Кроткие меры в отношении к своим противникам, патриарх простирал до того, что убеждал верных ему епископов терпеливо переносить даже самые оскорбления от врагов мира²⁵². Такая кротость патриарха в отношении к врагам его патриаршества, некоторыми выставлялась как полное нерадение о мире церковном²⁵³. Тем не менее, патриарх Николай не выходил и не думал выходить из пределов мер кротких в отношении к евфимитам. Самою верною мерою, предпринятою патриархом для умиротворения церкви, был собор константинопольский 920 года. На этом соборе выражено окончательное суждение церкви константинопольской относительно четвертого брака, положены некоторые правила касательно третьего брака, и воссоединены с церковью многие из евфимитов. Четвертый брак на нем отвергнут решительно. „Отрицаем общею волею и судом, сказано в изложении соборном, позволительность четвертого брака и отвергаем его. И если кто, однако, вздумает дерзнуть вступить в подобный запрещенный брак, таковой лишается церковного общения и теряет право присутствовать при богослужении, пока не откажется от этого брака». Вместе с тем собор нашел нужным сделать некоторые ограничения и касательно третьего брака, более соответствующие достоинству жизни христианской. Члены собора определили: 1) достигшим сорокалетнего возраста и имеющим детей от прежних браков – третий брак вовсе запрещается, а не имеющим детей, хотя и разрешается, но с отлучением от причащения на пять лет, да и после того дозволяется приступать к свят. тайнам только в день Воскресения Христова; 2) на вступающих в третий брак в тридцатилетнем возрасте, при детях от прежних браков, тоже полагается отлучение на четыре года с дозволением приобщаться святых тайн и после сего брака только три раза в году, в дни Рождества и Воскресения Христова и Успения Божией Матери; а у кого не осталось детей от прежних двух браков, тот может вступать в третий, но должен понести епитимию, какая обыкновенно за это полагалась²⁵⁴. Замечательно, что на этом соборе не было ничего упомянуто об императоре Льве, четвертый брак которого подал повод к церковным беспорядкам. Это обстоятельство могло быть приятным для евфимитов; и действительно, многие из них соединились с церковью на этом соборе. Это соединение большинства отступников с церковью, как свидетельствует патриарх Николай, произошло без всяких притеснений виновных. Он говорит: „никто (из евфимитов) не испытал ни скорби, ни притеснения, ни разлучения с своими присными и другого бедствия»²⁵⁵. В самом деле патриарх принял в церковное общение епископов, посвященных Евфимием и державшихся этой партии, без всякого прекословия относительно правильности их посвящения²⁵⁶. Впрочем, было бы несправедливо утверждать, что после этого собора все отделившиеся епископы и священники – евфимиты – воссоединились с церковью; нашлись еще люди, хотя и не многие, которые остались при своем упорстве и не захотели вступить в союз с церковью, единодушно осудившею четвертый брак. Патриарх, впрочем не оставлял и этих немногих без должного увещания. Так после собора он писал непокорным евфимитам: „Братия моя, прибавлю и чада, если не огорчу вас, именуя чадами грешника, впрочем, истинного отца! Произведенное демоном, церковное разделение промышлением Божиим кончилось единением. Если кто не принимает этого соединения, такого не считаю нужным обличать; достаточно обличают его самые дела, а мы умолкаем». В заключении письма патриарх писал, что если упорство упорных происходит только из-за того, что он занимает патриаршее место, в таком случае он готов отказаться от своей должности ради церковного единения²⁵⁷. В видах умиротворения своей церкви патриарх входил по тому же вопросу в сношения с церковью римскою, которая собственно первая и вызвала смуты церковные²⁵⁸), утвердив четвертый брак императора Льва. Усилия патриарха побудить и римскую церковь согласиться с распоряжениями касательно четвертого брака в Константинополе, наконец, увенчались успехом. Римская церковь прислала в Константинополь двух легатов, и они, по словам Николая, вместе с ним предали проклятию соблазн, причиненный четвертым браком, и что требовало врачевства, получило должное врачевание. Патриарх и легаты совершили вместе священнослужение и приобщились св. тайн²⁵⁹. Конечно, этот факт должен был благотворно действовать на упорных из евфимитов, потому что распоряжения Николая приобретали с этим общую церковную значимость. Вообще к концу патриаршества Николая раздоры николаитов с евфимитами значительно утихли. Тем не менее, следы этих раздоров еще долго остаются в истории. Так когда спустя 50 лет от начала возникновения раскола, патриарх Полиевкт решился внести в диптих имя патриарха Евфимия с целью окончательного примирения евфимитов с николаитами, то этот поступок вызвал неудовольствие в некоторых николаитах, которые и отделились от церковного общения с патриархом²⁶⁰. Даже еще позднее, в конце X века встречам борьбу с евфимитами, именно на соборе при императорах Василии II и Константине ѴІII произнесено было осуждение на несоединяющихся с церковью из-за вопроса о четвертом браке; противниками определений патриарха Николая были на этот раз монахи²⁶¹. Затем следы раскола стираются. Вообще раздоры николаитов с евфимитами продолжались почти сто лет.

Замечательно, что и на этот раз, как во времена Фотия, партия более благоразумная, более радеющая о благе церкви, более проникнутая сознанием самостоятельности церкви восточной, какова именно партия Николая, получает перевес над партиею противною.

После обзора важнейших церковно-иерархических движений, знаменующих собою изучаемое нами время – фотианских и игнатианских с одной стороны и николаитских и евфимитских с другой – составляющих любопытнейшие явления времени, обращаемся к рассмотрению общего состояния иерархии и ее деятельности в период IX, X, XI веков.

Прежде всего, обозрим в главнейших чертах внутреннее состояниевосточных патриархатов.

Из четырех патриархатов на востоке, сложившихся в Ѵ-м веке, полною слободою в развитии своей церковной деятельности мог пользоваться один только патриархат константинопольский. Остальные три патриархата уже по целым векам (с 7-го века) стенали под игом мусульманским, вследствие чего их внутреннее благоустройство находилось на самой низкой степени развития. Чтобы убедиться, как мало было благоприятных условий для развития всех сторон христианской жизни в этих злосчастных патриархатах – александрийском, антиохийском и иepyсалимском, для этого достаточно беглого взгляда на положение этих церквей под игом мусульман от IX до ХII века²⁶². Только после этого мы поймем, почему здешние архипастыри были так безвлиятельны, просвещение богословское низко, история этих церквей бедна замечательными фактами. Ни одно из столетий, изучаемых нами теперь, не обошлось для христиан, подчиненных магометанскому владычеству, без сильнейших гонений. Так в IX веке калиф Мутевакелл предписал всем христианам в своих владениях носить, как знак бесчестия, поверх одежд лоскутки и бахрому разных цветов, вместо узды употреблять веревки, обложил дома христиан налогами в пользу мечетей и повелел отличать их деревянными изображениями обезьяны, собаки или диавола. Вновь воздвигнутые церкви и гробницы были разрушены. Христианин не мог занять общественной должности. Он запретил совершать похороны, звонить в колокола, отправлять литургию. Чтобы заставить повиноваться последнему повелению, он запретил под предлогом уважения к магометанскому закону, покупать и продавать вино, и так строго смотрели за исполнением этого приказания, что по местам вино перестали выделывать. В такой крайности христиане толкли в воде сушеный виноград, и получаемый сок употребляли для таинства Евхаристии. Эти распоряжения Мутевакелла даны были для восточной магометанской империи. В конце X века христиане, находившиеся в магометанских странах, вытерпели весьма жестокое гонение от калифа Гакема, из династии Фатимидов. Гакем – это был человек, в котором с кровожадностью соединялось слепое суеверие. Он отобрал у христиан церковные имущества, снимал и истреблял кресты, украшавшие храмы, даже повелевал разрушать самые храмы, объявил гонение на епископов, христианам не позволял ничего ни продавать, ни покупать, воспретил им торжественные праздники, которые совершались с крестными ходами; предписал им сверх одежды носить деревянные кресты с свинцовою печатью. На христиан наложены были тяжкие подати. По пустым доносам, без всякого исследования, их предавали смертной казни. Гонение было так сильно, что даже жилища христиан ни в какое время не были свободны от враждебных нападений мусульман: в дома христиан бросали камни и всякую нечистоту, насильственно вторгались в них, имущество и дети отнимались. Гакем в видах посмеяния над христианами дал нарочитое приказание разрушить храм Воскресения Христова в святом граде. „Да будет его небо землею – сказано было в указе – и долгота широтою». Гонение свирепствовало в александрийском и иерусалимском патриархатах. В XI веке христиане магометанских областей терпят жесточайшие страдания от турок-сельджуков. Сельджуки – это были новые завоеватели востока, вышедшие из глубин Азии. Как дикие сыны пустыни они не знали другого закона, другого права, кроме меча. Притом же, как новообращенные поклонники Магомета, они отличались особенным фанатизмом. Они оскорбляли святость богослужения христианского: позволяли себе безобразные крики во время оного, ниспровергали св. сосуды; патриархов хватали и сажали в тюрьму, и за выкуп их брали большие деньги. Гонение простиралось и на прочих христиан. Оно происходило в иерусалимском и антиохийском округах. Что касается собственно до положения христиан православных, то оно еще ухудшалось тем, что мусульманские власти охотно покровительствовали христианским сектам на счет христиан православных. Так было в александрийском и антиохийском патриархатах. Магометане Египта напр. покровительствовали монофизитам, в ущерб для православных. Нужно знать, что православные всегда тяготели к греческой православной церкви в Константинополе, а это подозрительные магометане считали опасным для своего политического господства. Последние охотнее покровительствовали сектам, нетерпимым в византийской империи; да очень понятно, что и сектанты с своей стороны являлись возможно услужливыми подданными магометан. В антиохийском патриархате было то же самое. Магометанские власти покровительствовали здесь несторианам – по тем же побуждениям, как и в Египте. Из несториан выбирались начальники городов и областей: вследствие чего положение православных было очень печально.

Теперь посмотрим, каково было внутреннее состояние каждого из трех многострадальных патриархатов. После сказанного, едва ли нужно удивляться, если они далеко не процветали. Начнем с патриархата александрийского. Факт печальный, но совершенно естественный, что христианско-православное народонаселение Египта все более и более упадает. С миллионов упавшее в VII-м веке до сотен тысяч, православное народонаселение упадает затем до десятков тысяч. Так было к концу ХIII века. Численность яковитов, египетских монофизитов, значительно превышала численность православных²⁶³. Сообразно с этим и иерархия православных христиан также постепенно сокращается в численности. Это ясно показывает напр. один собор яковитов 1086 года. На этом соборе собрались 52 епископа яковитов из нижнего Египта, Фиваиды и других мест, и то собрались не все. Эта численность яковитских кафедр и епископов, известных по именам, сама собою говорит о малочисленности таковых же у православных, тем более, что о них не имеется ни одного подобного свидетельства за все это время, да и самые епископы почти вовсе не известны даже по именам. Хотя некоторые (напр. автор „Правды вселенской церкви», стр. 191) в IX веке и насчитывают 108 кафедр, однако в позднейшее время едва ли будет справедливо предполагать в александрийском патриархате существование более 10 епископских кафедр²⁶⁴. Как ни незначительна была сила патриархата александрийского, однако церковь эта ревниво охраняла свои права на самостоятельность. Когда патриарх александрийский Христодул (906–933 г.), происходивший из Алеппо, принял рукоположение в Иерусалиме от тамошнего патриарха Илии, некоторые в Александрии восстали на патриарха с укором, почему он не посвятился здесь и требовали, чтобы посвятительная молитва была повторена над ним. И Христодул должен был исполнить желание недовольных²⁶⁵. Вообще же александрийские патриархи, угнетаемые иноверными и будучи представителями очень небольшой паствы, мало имели влияния на церковно-общественные дела. Центр тяжести управления церковью сам собою переносился в Константинополь. Замечательный факт, где патриарх александрийский выходит из пределов своего окружного управления представляет разве только следующее событие. Между императором византийским Василием II и патриархом византийским же Сергием возник спор по случаю подати, которую первый наложил, а последний признал незаконною²⁶⁶. В посредники был призван александрийский патриарх Феофил (999 -- 1019. Этот находя, что император и патриарх равно неправы и откровенным обличением опасаясь возбудить гнев того и другого, прибег к образному способу выражения своих мыслей. Он сделал две восковых фигуры и, представив их Василию и Сергию, у той, которая изображала императора отсек правую руку, а у изображавшей патриарха – язык, обличая этим насильственное действие одного и нетерпеливость другого²⁶⁷. Сергий в благодарность за примирение и наставление возложил на судью свой омофор, Василий – корону. С того времени, говорит предание, александрийский патриарх носит два омофора и двойную корону на митре, и получил титло вселенского судии²⁶⁸. Если обратим внимание на состояние образованности в иерархических классах в Египте, то мы должны будем сознаться, что оно здесь не процветало ни у яковитов, ни у православных. Да и чем могла поддерживаться здесь образованность? Греческий язык, который был ключом к просвещению, в то время забылся не только яковитами, говорившими по коптски, но и православными, усвоившими язык арабский. Человек, знавший по гречески, здесь уже считался редкостью. Известный составитель летописи патриарх александрийский Евтихий (933–940) писал уже не по гречески, а по арабски²⁶⁹. Вообще, с какой бы стороны мы ни смотрели, тогдашний александрийский патриархат слишком мало напоминает патриархат этот времен свв. Афанасия и Кирилла.

Обращаемся к патриархату антиохийскому. При вышеуказанном положении вещей церковь христианская не могла процветать в антиохийском округе и в особенности церковь православная. Хотя антиохийский православный патриарх к концу XI века еще насчитывает до 150–159 епископов подчиненных ему²⁷⁰), но нужно думать, что это были безместные епископы, не имевшие епископий и носившие только имена прежде существовавших православных кафедр. Большая часть православных патриархов антиохийских была совершенно необразованна. Как исключение из правила является человек образованный на этой кафедре – Петр IIΙ в XI веке²⁷¹. Патриархи имели мало влияния на общие дела церковные, и находились в сильной зависимости от Константинополя. Греческий язык здесь забылся в среде духовенства.

О внутреннем состоянии иерусалимского патриархата мы имеем еще более скудные сведения, чем о других патриархатах под мусульманским господством. Нельзя указать ни одного патриарха в рассматриваемое время сколько-нибудь знаменитого в каком либо отношении. По уверению некоторых писателей в это время в Палестине было четыре митрополии и сверх того 25 епископий²⁷²); но трудно предположить, чтобы они всегда были заняты иерархами, не оставались вакантными. Иерусалимские патриархи и всегда не пользовались особенным значением в делах церковных, а теперь стали пользоваться оным еще менее. Хотя греческий язык менее упал в иерусалимском патриархате, чем в Александрии и Антиохии, что зависело от практической потребности в этом знании ради греческих пилигримов, тем не менее, не видно, чтобы знание это прилагалось к целям образованности.

Отраднее смотреть на четвертый и последний патриархат – на византийский церковный округ²⁷³ . Иерархическое положение его сравнительно было блестяще. Христианство здесь процветало под покровительством христианских государей. Число епископских кафедр в константинопольском патриархате – далеко оставляло за cобoй число всех таких же кафедр во всех остальных патриархатах восточных в совокупности. Азиатские епископии, зависящие прямо от патриарха константинопольского, со включением Исаврийской области, присоединенной от патриархата антиохийского, были (в IX веке) в числе 432. Кроме того патриаршая юрисдикция простиралась на страны Иллирийские: Грецию, Фракию, Македонию, на страны в южной Италии и на некоторые страны вновь обращенных к христианству народов²⁷⁴. Правда, некоторые из этих кафедр с течением времени перешли под ведение пап; тем не менее к концу изучаемого нами времени, по свидетельству Нила Доксопатра, в западных странах патриарху константинопольскому принадлежали кафедры: „в Сицилии и Калабрии (в Италии), так что папа в этих странах заведывал только некоторыми незначительными епископиями, митрополии же находились под властью константинопольского патриарха; в Лонгобардии и Апулии и во всех тамошних странах приморские митрополии были во власти патриарха константинопольского, а прочие у римского, так что этими странами оба владели по частям»²⁷⁵. При таких условиях патриархи константинопольские могли собирать блестящие по числу членов соборы. Так на соборе 879 года, собранном при Фотии, было до 400 епископов; в числе их были представители из всех областей, принадлежащих к константинопольскому округу в обширном смысле. Из списка лишь, бывших на этом соборе, видно, что особенною многочисленностью епископов отличался экзархат или церковная провинция Ефесская: почти половина епископов указанного собора была отсюда. На этом соборе присутствовало одних митрополитов с архиепископами 80 лиц. При таком положении своего патриархата, иерарх константинопольский стоял несравненно выше в церковной деятельности, чем другие патриархи восточные²⁷⁶. Ему принадлежало право утверждать каноны и церковные нормы. Хотя это право принадлежало и прочим патриархам, однако фактически им пользовались только патриархи константинопольские. И справедливо замечают, что Константинополь в церковном отношении был тем же на востоке, чем Рим на западе. Роль прочих патриархов становится по отношению к церковным делам лишь пассивной²⁷⁷. Как далеко простиралось влияние константинопольского святителя на другие патриархаты, это можно видеть из того, что византийские патриархи, случалось, по своей инициативе назначали иерархов на другие восточные патриаршии кафедры. Так напр. константинопольский патриарх Полиевкт, при императоре Иоанне Цимисхии, посвящает для Антиохии Феодора Колонийского на место умерщвленного сарацинами патриарха Христофора²⁷⁸. Мы не будем говорить о состоянии других сторон патриархата константинопольского, потому что о них по преимуществу мы говорили прежде, о них преимущественно приходится говорить и после.

Хотя за исключением патриарха константинопольского остальные патриархи востока были мало влиятельны в церкви, однако учение о высокой власти всех патриархов в совокупности строго сохранялось. Можно даже сказать, что в IX – XI веках оно достигает полноты и наибольшей ясности раскрытия. В этом отношении весьма замечателен собор константинопольский 869 года. На нем многие лица в качестве блюстителей интересов восточной церкви раскрывают, это учение с примечательною силою. Так, Илия представитель лица патриарха иерусалимского на этом соборе прямо высказывает мысль о божественном установлении пяти патриархов; эти, по словам Илии, от Духа Святого поставлены в церкви, дабы устранять возникающие в ней соблазны²⁷⁹. На том же соборе смирнский митрополит Митрофан, применяясь к 14 и 15 стиху первой главы книги Бытия, говорит о пяти патриархах, этих пяти главах, как великих светилах, которые Бог поставил на тверди церковной для излияния света на всю землю, для отделения дня от ночи, для разграничения света от тьмы²⁸⁰. Император Василий Македонянин, на том же соборе, отправляясь очевидно от идеи о патриаршем пятивластии (пентархии), говорил, – что никто не может уничтожить действий и суждений, происшедших от патриархов, что решения таковых имеют общую обязательность, и что никто не может противиться власти сообщенной патриархам от Бога²⁸¹. Но с особенною ясностью на соборе 869 года развивает данную идею императорский сановник Ваанис, представлявший собою на одном из заседаний этого собора лице императора. Этот сановник говорил: „Бог основал свою церковь на пяти патриархах и положил в своем Евангелии, что они никогда не престанут и не прейдут, потому что патриархи суть главы церкви. Ибо слова евангелия: „и врата адовы не одолеют ю», ясно показывают, что если две из этих глав падают, заблуждаются – говорить Ваанис – то нужно искать прибежища у трех остальных, если три падают – у двух остальных, если четыре падают, да прибегают к единой остальной, которая сохранится у Главы всех Христа Бога нашего, и эта единственная глава да соберет всю прочую церковь»²⁸². Писатели церкви IX – XI века любили сравнивать пятерицу патриархов с пятью чувствами тела человеческого, доказывая тем важность пяти патриархов для тела церкви Христовой. Так Анастасий библиотекарь (латинский писатель из греков, в IX веке) говорит: „Христос в своем теле, т.-е. церкви, учредил столько патриарших кафедр, сколько чувств в смертном тел каждого, и церковь пребывает совершенною, если все эти кафедры соединены одною волею, подобно тому как тело человеческое совершенно, если все его пять чувств целы и здоровы»²⁸³. Та же мысль встречается у патриарха антиохийского Петра (в XI веке), он говорит: „Божественною благодатью в целом мире учреждено пять патриаршеств; как в теле каждого человека члены подчинены пяти чувствам: зрению и пр., так и в теле Христовой церкви всем управляют пять чувств, пять великих патриарших кафедр. И как выше пяти чувств нет никакого другого чувства, так и над пятью патриархами не стоит никакого еще патриарха»²⁸⁴. Идея о высшей церковной власти патриархов с тех пор нерушимо хранится в восточной церкви.

После обзора внутреннего состояния патриархатов восточных, обращаемся к описанию состояния духовенства IX – XI веков. Прежде всего, сделаем замечания об умственном состоянии духовенства этого времени. Многие пастыри церкви рассматриваемого времени отличались высоким образованием, хотя далеко не все. Первое место между ними занимает, как естественно, патриарх Фотий. Новейшие греческие писатели не находят достаточно слов, чтобы описать его умственное превосходство. Они называют его „равноапостольным», „великим вселенским учителем», „чудом своего времени и веков последующих», его сочинениями „переполнены, по их выражению, все библиотеки, его имя испещряет все листы церковной истории», именуют его „мужем, который по справедливости от света получил свое имя (Фотий – φως), устами теологии», они исполнены глубокого удивления „пред этим божественным и треблаженным патриархом»²⁸⁵. И такой отзыв о патриархе Фотии, высокообразованном пастыре своего времени, имеет должную справедливость. Глубокою ученостью отличался и другой патриарх константинопольский Мефодий. О нем сохранилось следующее известие: при иконоборческом императоре Феофиле Мефодий был ввержен в темницу. Долгое время томился он в темнице и освобожден из этого заключения чудным образом. Император Феофил, охотник до чтения книг, напал на такую книгу, которую никак не мог разобрать; несколько дней напрасно трудился император над странною рукописью. При этом случае один из царедворцев указал Феофилу на узника Мефодия, как на человека глубокой учености; едва посланный от царя явился к последнему, Мефодий сказал: мне известно, зачем тебя послал Феофил: подай бумаги и чернил. Феофил, прочитав написанное, возвратил Мефодию вместе с свободою и свое уважение; и после этого император имел не редкие случаи видеть на деле ум Мефодия²⁸⁶. В качестве патриарха Мефодий известен, как пастырь высокопросвещенный; он был искренно чтим образованною партией фотиан. Видное место между пастырями того времени занимает Евтихий, патриарх александрийский. Родившись в Каире, он еще в молодых летах отличался расположенностью к медицине и церковной истории, которыми и занимался со всем жаром юности. Впоследствии он самым делом доказал, какими он обладал познаниями в этих науках. От Евтихия остались сочинения как медицинские, так и исторические²⁸⁷. К числу лиц замечательных по своему просвещению принадлежит и патриарх константинопольский Константин Лихуд. Он был человек ученый, красноречивый; особенность его красноречия состояла в том, что он умел форму слова ставить в полную гармонию с материею, о которой идет речь²⁸⁸. Он жил в XI веке. Из пастырей церкви, занимавших менее важные церковные посты, по своему образованию заслуживает упоминания Григорий еп. сиракузский, друг Фотия; он отличался критическим направлением мысли и был сведущ в искусствах²⁸⁹. В Едессе также встречаем образованных пастырей; так епископ Феодор едесский известен, как человек изучавший тогдашний круг наук у какого-то общего наставника Софрония (в Иерусалиме²⁹⁰.

О материальном положении духовенства изучаемой нами эпохи, как равно и эпохи предшествующей, мы знаем не много. Приблизительное понятие о способах содержания епископов в IX – XI веках дают некоторые новеллы (указы) Византийских императоров того времени. Так, прежде всего эти новеллы указывают на существование денежных и вещественных сборов епископами с мирян, подчиненных их власти. Император Исаак Комнин в 1057 – 59 г. постановил, что епископу следует получать с селения, в котором находится 30 дымов (домов), одну золотую монету²⁹¹ ), две серебряных, 1 барана, 6 мер ячменя, 6 мер вина, 6 мер пшеничной муки и 30 птиц (кур); с того селения, где двадцать дымов: пол золотой монеты, одну серебряную, полбарана, 4 меры ячменя, 4 меры вина, 4 меры пшеничной муки и 20 птиц; а с того, где только 10 дымов, получать: пять серебряных монет, 1 ягненка, 2 меры ячменя, 2 меры вина, 2 меры муки и 10 птиц²⁹². Другой император Алексей Комнин в 1086 году повторяет эту новеллу Исаака и присовокупляет предписание, чтобы люди брачующиеся платили своему епископу некоторую подать: жених обязывался платить одну золотую монету, а невеста 12 лактей холста²⁹³ . Затем другие новеллы тех же самых императоров узаконивают и определяют размеры приношений, какие должны были делать клирики епископу по случаю своего посвящения от последнего. Именно Исаак Комнин предписывает, чтобы рукополагающий в пресвитера епископ или архиепископ не получал ничего более за рукоположение, как только семь золотых монет: одну, когда экзаменует представленного к посвящению, три – когда рукополагает его во диакона, три же – когда поставляет в пресвитера. Император Алексей Комнин в 1086 году повторяет туже новеллу²⁹⁴.

Переходим к указанию замечательнейших фактов пастырской деятельности иерархов того времени касательно духовенства, деятельности преимущественно с целью возвышения нравственного уровня в духовенстве и утверждения дисциплины в нем. Первое место здесь нужно отвести неутомимому архипастырю – Фотию. Дань уважения его пастырской заботливости не могут не отдавать даже его заклятые враги, как напр. католический писатель Гергенретер. Этот писатель не без пафоса говорит о Фотии: „как византийская архитектура достигла тогда (в IX веке) высшей степени процветания, так и иерарх востока (Фотий) стоял на высшей степени своей славы»²⁹⁵. И хотя Гергенретер заподозревает его пастырские добродетели в фальшивости, однако он не может не признавать пастырского величия Фотия. „Нет сомнения, говорит он, многоопытный, одаренный необыкновенною проницательностью, Фотий мог быть прекрасным советником лиц духовных и светских, и мудрым руководителем душ. И до днесь многие из его писем служат образцом и свидетельством его практического пастырского такта; полные увещаний, одобрений и укоризн, они изображают добродетели и пороки сильнейшими красками, они научают и назидают, осуждают и наказывают с важностью и достоинством апостола»²⁹⁶. Посмотрим, в чем выразилась эта пастырская деятельность Фотия. Прежде всего, он старался, сколько это возможно было, удержать клир от пороков и небрежения о своих обязанностях, и побудить его к приобретению должного образования; в этих стремлениях поддерживали Фотия многие из ученых митрополитов и епископов. Однако Фотию приходилось в этом случае бороться со всеми трудностями. Он хотел первее всего, чтобы духовенство хорошо понимало священное писание, в особенности псалмы, которые чаще всего употребляются при богослужении. При объяснении псалма 140: „Господи воззвах κ Тебе услыши мя», Фотий замечал: „все знают слова из этого псалма, все (духовные) всегда, во всех возрастах поют его, но смысл слов отчасти вовсе не понимают, что не мало должно осуждать. Ежедневно поют псалом и не однажды не возьмут на себя труда вникнуть в смысл поемого, а это есть крайняя леность и небрежность. Постоянно, с ранней юности и до преклонных лет, твердят псалом, и однако наизусть знают только одни слова, а не смысл. Это значит тоже, что сидеть возле скрытого сокровища или носить с собою запечатанное письмо; ни разу не пробудится у них любопытство узнать какой смысл слов»²⁹⁷. Сознание недостаточности образования в духовенстве побуждает Фотия – дать возможность оному приобретать должное просвещение; школа его собственная, в которой учились его друзья, была лучшим средством κ устранению этого недостатка. Заботясь об образовании духовенства, Фотий в тоже время не упускал из виду и дисциплину клира. Замечал ли патриарх нравственные недостатки в монахах или духовенстве, он всегда является со словом вразумления и обличения. Так монаха и врача Акакия он увещевает к борьбе с нечистыми мыслями чрез постоянную молитву, воздержание, дела благотворения и смирение. Также он предостерегает его против тщеславия и гордости, которые делают человека глупым и собственным своим врагом²⁹⁸. Другому монаху по имени Исакию он напоминает о том, что „он уже стар и однако не созрел для неба; пусть он теперь – вразумляет патриарх – хоть поздно принесет плоды покаяния и не будет приносить более терния и плевел, и пусть помышляет о вечности и о муках ада»²⁹⁹ . Фотий с другой стороны старается искоренять недостатки и пороки, которые вкрадывались в духовное сословие. С особенною силою вооружался он против пьянства. Одному диакону, Георгию, он писал: „Павел видевший и тайноводствующий в неизглаголанном поставляет пьянство вдали от царствия Божия. Если же пьяницы царствия Божия не наследят (1Кор. 6, 10), то что пользы тебе в том, что ты, как говоришь, не раб других грехов? Да это и невозможная вещь, чтобы кто-либо, ослепленный чрез пьянство, не спотыкался на каждый камень, не становился рабом всех страстей». Того же диакона Фотий изобличает в роскоши жизни и в сребролюбии. „Меланф актер, писал патриарх этому диакону, – был настолько прожорлив, что его печалило, что он не имеет такой длинной глотки, как у свиньи, дабы сколько возможно продлить наслаждение низвергающимися в его пасть явствами. Но если бы – замечает патриарх – он обедал за твоим столом, то я уверен, он нашел бы врачевство в своей печали и стал бы желать только того, чтобы не так много употреблять времени на твой стол и на твои кушанья. А что же делать? Лучше всего придерживаться изречения: „ничего в чрезмерности» (μηδέν άγαν. Обличая сребролюбие того же диакона, Фотий писал ему: „ты любишь деньги, и однако не любишь добродетели. Чрез любовь ко злу ты уничтожаешь любовь к добру. Если бы ты уничтожил пламя корыстолюбия, душа твоя стала бы приносить и надлежащий плод»³⁰⁰) Некоторые правила, составленные Фотием в руководство своей церкви имеют в виду нравственное возвышение и усовершение духовенства его времени. Так патриарх делает следующее распоряжение на случай, если какой либо епископ посвятит во священники прелюбодея. „Если епископ заведомо посвятит прелюбодея в свящ. должность, в таком случае первый лишается и епископского и пресвитерского достоинства. Если же он сделает это по неведению и, узнавши о своей ошибке, запретит священнослужение виновному, а потом снова позволит таковому священнодействовать, то сам он на некоторое время подлежит запрещению. Впрочем это временное запрещение обращается в постоянное, если заслуги и добродетели епископа не оправдывают его в подобном преступлении»³⁰¹. О том же стремлении патриарха блюсти чистоту духовного сословия свидетельствует и следующее распоряжение его. Фотию предлежало разрешить Вопрос: позволительно ли священникам и диаконам жить с такими женами, которые были в плену и здесь были обесчещены? В ответ на этот Вопрос Фотий различает два случая: возможно, что жены обесчещены была насильственно, но возможно, что они потеряли честь по своему согласию. В первом случае патриарх позволяет принимать священнослужителям своих жен в сожительство, во втором не позволяет. А лучше всего советует в подобных случаях, во избежание народного соблазна, разлучиться таким супругам по взаимному согласию³⁰². Патриарх александрийский Христодул известен также своею архипастырскою деятельностью. Он предписывает, что священник, не находившийся в церкви при начале литургии, не может входить в алтарь, не может касаться рукой евхаристической жертвы; кроме того, тот же патриарх издает многие правила о соблюдении поста и о благоговейном приступлении к таинству евхаристии³⁰³. Патриарх этот жил в X веке. Ревностного пастыря, заботящегося о нравственной высоте клира находим в XI веке в лице Михаила Керулария. Вот напр. какое распоряжение издает он, когда узнал, что жена одного священника впала в прелюбодеяние и имела плод от своего преступления. Патриарх повелевает, чтобы священник разлучился с своею женою, если хочет продолжать священнослужение, а в случае, если он оставит свою жену в своем доме, он подлежит запрещению. Относительно ребенка же делает такое распоряжение: священник две трети из приданаго жены должен удержать на содержание его, а остальную треть приданаго нужно внести в монастырь, куда должна будет поступить преступная жена³⁰⁴. Многие и другие пастыри тогдашней церкви заявляли себя ревностным блюдением интересов духовенства и церкви. Мы знакомы уже с деятельностью патриархов: Мефодия, Игнатия, Николая Мистика, Полиевкта. Некоторые из них с неусыпностью стражей проходили свое служение церкви; это в особенности можно сказать о Николае Мистике; его жизнь была неустанным подвигом самого бодрственного пастырского служения.

Заслуживает упоминания борьба, какую вели пастыри изучаемого времени против ересей. Церковь частью ведет борьбу с прежде явившимися ересями, частью ратует против вновь возникших. Из прежних ересей, которые находили себе еще приверженцев – с монофизитскою борется Фотий, с иконоборческою Мефодий, Игнатий и Фотий. От последнего сохранилось до нас письмо, в котором он побуждает одного монаха Феофана к борьбе с иконоборцами на о. Сицилии. Эта партия приобрела здесь силу, благодаря влиянию одного государственного чиновника. Фотий писал Феофану: „чрез твои священные уста, а равно и уста других защитников истины да низвержет св. Троица этого безбожного с его двумя единомышленными родственниками». В этом письме он делает краткое опровержение ереси; он находит, что, признавая Христа неописуемым и человекообразно непредставляемым, иконоборцы тем самым делают Христа только Богом и отрицают его вочеловечение³⁰⁵. Сохранились сведения также о борьбе, какую вел с иконоборцами собор 869 года, созванный при Игнатие. Из того, что на указанный собор представлено было мало иконоборцев³⁰⁶), нужно заключать, что эта ересь в Константинополе в это время доживала свои последние дни. Собор постановил еще два правила против иконоборцев. В этих правилах говорилось, что изображения Христа должно почитать так же, как евангелие и крест, потому что как эти, так и те, равно приводят нам на память искупление и Искупителя. Кто образ Христа, Его Матери и святых не почитает, тот лишается церковного общения и теряет надежду на спасение³⁰⁷)

Ересь павликиан, гностико-дуалистического характера, хотя не принадлежала к новым ересям, однако сильно распространена была в церкви; и церковь ведет деятельную полемику с ними. О патриархе Фотии полагают, что он полемизировал против павликиан с церковной кафедры; направлял против них целый ряд церковных бесед, из которых потом и составилась его книга против этих еретиков. В чем состояли эти беседы, об этом можно догадываться на основании введения к сочинению Фотия „против павликиан». С одной стороны, так как распространялись неверные и противоречащие толки относительно ереси и ее происхождения, то Фотий принял на себя труд сообщить верные понятия об ереси на основании сказаний лиц прежде принадлежавших к ереси, а потом обратившихся к церкви. С другой стороны, так как мнения врагов истины, находя себе прием у верующих, служили соблазном для них, то Фотий берется за опровержение мнений еретических и аргументов, какими еретики защищали лжеучение. Из этого можно видеть, что церковные беседы Фотия против павликиан были историко-полемического характера³⁰⁸.

Нам остается сказать еще о нескольких еретиках этого времени, мало известных в истории, но мнения которых однако сильно смущали церковь и наделали немало хлопот вождям церкви. Скажем прежде всего об одном софисте, прозванном Италом, произведшим своими идеями смятение в Константинополе, в царствование Михаила Дука и Алексея Комнина. Этот Итал является в Константинополе, сначала в роли философа, а потом еретика. Он был родом из Италии, получил недостаточное образование, но за то он был смел и назойлив, был большим говоруном и ловким диспутантом. С родины своей он отправляется в Константинополь, чтобы испробовать счастья. Счастье действительно повернуло к нему свое лицо. Константинополь в это время не имел такой серьезной философской науки, какою славна была древняя Эллада. Пустая диалектика заменяла здесь истинную философию. И однако эта диалектика интересовала не только ученых того времени, но и массы народные. В таком обществе, как константинопольское, Итал без особенного труда приобретает себе славу философа. Он сначала было примкнул к главе философов того времени Пселлу, но потом отделился от него и составил свою школу. Итал имел большой успех; даже двор Михаила Дука не оставался в стороне, но интересовался измышлениями Итала. Итал затем теряет доверие у правительства: он сделался изменником во время войны греков с Робертом, предводителем итальянских войск, и бежал в Рим. Тем не менее это не порвало связей нашего авантюриста с Константинополем. При помощи своих друзей при дворе константинопольском он примирился с императором³⁰⁹), и снова является в столице восточной империи. Здесь он на этот раз с еще большею смелостью выступает в качестве философа. Число учеников его растет, но вместе с тем растет и смущение в городе. Дело в том, что Итал начал распространять некоторые еретические мысли: он учил о душепереселении, перемешивал христианские идеи с древне- платоническими и вооружался на св. иконы. Собор, исследовав его мнения, нашел их соблазнительными и еретическими. Для вразумления и наставления в истине он отдан был патриарху Евстратию Гариде. Но к великому соблазну для народа и церкви, недалекий в умственном отношении патриарх не только не обратил еретика к истине, но и сам сделался последователем Итала. Духовенство восстало на патриарха, народ толпами собрался к патриаршему дому, угрожая патриарху выбросить его за окно. Тогда император Алексей поручил духовенству составить список заблуждений Итала. Указано было 11 пунктов его учения, несогласных с Священным Писанием и преданием. Еретик вынужден был в церкви св. Софии торжественно с амвона проклясть свое учение. Но этим дело не кончилось. Итал снова стал пропагандировать свои идеи. Составлен был собор против еретика, который осудил его учение и предал еретика анафеме. После этого еретик утих³¹⁰. Недостойный патриарх Евстратий Гарида заменен новым патриархом Николаем Грамматиком, человеком добродетельным и хорошего образования.

В царствование того же императора Алексея история встречается с другим еретиком – Нилом, тоже вызвавшим смуту в обществе константинопольском. Нил был отшельником из Египта; образование его было недостаточное, но он был так же смел, как Итал; притом же он пользовался репутацией человека строго добродетельной жизни. Занятый чтением Священного Писания в своей келье, – Свящ. Писания, которое он мало разумел, Нил однако считал себя человеком, назначенным просвещать светом истины других. Он покидает свою келью и является в Константинополе. Его строгая, суровая речь приобретает себе скоро многочисленных слушателей, Женщины спорили между собою из-за чести – пригласить к себе этого нового пророка и послушать его. Он принимает на себя роль нового апостола и хочет посвящать своих слушателей в тайны религии.

Темнота его речи казалась глубиной, грубый язык – евангельскою простотою. Цитирование из апокрифов для многих из его слушателей казалось верхом учености Нила. Главное заблуждение Нила касалось учения о соединении двух естеств в Иисусе Христе. Он решал этот вопрос в смысле монофизитском. Император Алексей лично было вступил в объяснения с Нилом в целях отвлечь его от ереси, но напрасно. Нил объявил, что он готов претерпеть темницу, ссылку, наказания, лишиться одного за другим всех членов тела своего, но что он не откажется от своих мнений. Тогда еретик предан был суду церковному. Собор в Константинополе, рассмотрев учение Нила, нашел его еретическим, и когда еретик не хотел отказаться от своих заблуждений, наложил на него анафему³¹¹.

Говоря о духовенстве IX, X и XI века и его состоянии, считаем не лишним бросить взгляд на условия развития церковного законодательства этого времени. Церковь рассматриваемого времени продолжает развивать законодательную деятельность. С церковно-исторической точки зрения чрезвычайно интересно наблюдать, в какой тесной связи законодательная деятельность церкви стояла с замечательнейшими церковными движениями данного времени. Эта деятельность принимала такую, или другую окраску, смотря потому, такие или другие лица, такого или другого характера и направления стояли у кормила церковного. Замечательнейшим церковным явлением изучаемого времени была борьба фотиан и игнатиан, и вот церковная законодательная деятельность отпечатлевает характер этой борьбы. В самом деле, посмотрим первее всего на собор 861 года и его законодательную деятельность. Собор этот собран партиею Фотия, а потому и каноны этого собора отпечатлевают на себе интересы и виды этой партии. Собор 861 года издал 17 канонов. Из них замечательны каноны, составленные с целью подчинить строгой дисциплине монахов ³¹². Монахи, как видно из этих канонов, допускали многие беспорядки, напр. многие из них без позволения начальства, самовольно оставляли монастыри и проживали в частных домах и проч. Собор Фотия употребляет многие канонические меры против беспорядков монашеских; и это потому, что партия Фотия не была слепою поклонницею монашеского института; она шла по путям патриарха Мефодия, который тоже заявил себя справедливою борьбою с распущенностью монахов³¹³. И другие каноны этого собора носят печать интересов, которыми одушевлена была партия Фотия. Так как некоторые пресвитеры и епископы, приверженные к Игнатию, не хотели признавать Фотия патриархом, то собор поставляет несколько канонов против подобного самочиния и произвола, хотя и не упоминает имени партии, против которой направлялись правила. Напр. правило 13 гласит: „если который пресвитер или диакон, по некоторым обвинениям зазрев своего епископа прежде соборного исследования и совершенного осуждения его, дерзнет отступить от общения с ним, таковой да подвергнется извержению и да лишится всякой священнической чести. Последующие же таковому также да лишены будут своей чести». Собор (пр. 14) также полагает подобное же наказание и епископу, если он при таких же условиях будет отказываться от общения с митрополитом, и митрополиту – если он будет отказываться от общения с патриархом³¹⁴. Далее известно, что Игнатий, место которого занял Фотий, был скопец. Поэтому собор, быть может, также в интересах своей борьбы с Игнатием постановляет следующее правило: „правило св. апостол признает скопящих самих себя за самоубийц, и если они священники низвергает, если же не священники, заграждает им доступ к священству»³¹⁵. Замечательно также правило (17) этого собора, которым воспрещается впредь возводить прямо из мирского состояния в епископское достоинство. „Мы определили, чтобы впредь никто из мирян или монахов не был внезапно возводим на высоту епископства, но чтобы каждый, по испытании прежде в церковных степенях, воспринимал рукоположение во епископа»³¹⁶. Как известно, Фотий был посвящен прямо из мирян в епископа. Он в 6 дней прошел все церковные должности, подготовляющие к епископству. Этим недоволен был папа, когда Византия вошла с ним в сношения по делу о низвержении Игнатия. Теперь, чтобы помирить с Фотием папу, собор 861 года и поставляет правило, которое должно было, по-видимому, свидетельствовать о готовности востока внимать советам папским. Что это правило составлено было именно в этих видах, – можно заключить из того, что те же фотиане позднее отвергли это правило, когда папы сделались уступчивее в отношении к ним³¹⁷. Впрочем, собор составляет несколько и таких правил, которые, отвечая нуждам времени, однако же не служили прямо интересам партии фотиан³¹⁸.

Законодательною деятельностью заявляет себя собор 869 года, собранный Игнатием и игнатианами. Деятельность эта снова носит характер той партии, которая собрала собор. Большинство канонов этого собора прямо направлено против Фотия и его приверженцев. Так как далее партия Игнатия опиралась в своей борьбе на авторитет папы, то второй канон этого собора постановляет, чтобы все декреты пап Николая и Адриана, выданные во время смут фотианских и игнатианских, были соблюдаемы в церкви под опасением низвержения для лиц духовных и анафематствования для лиц мирских и монашеского чина³¹⁹. Канон этот служит очевидным выражением благодарности игнатиан папе. До какой степени собор 869 года простирал в своих канонах борьбу с фотианами, это в особенности видно из следующего (7) правила: „запрещается лицам анафематствованным заниматься рисованием икон и брать на себя должность учительства в духовных и светских науках, под опасением церковного прещения»³²⁰. Речь идет, очевидно, о тех из приверженцев Фотиевой партии, которые известны были художническим талантом или педагогическими способностями. А таких было не мало в партии фотиан, отличавшейся солидным образованием. Нужно заметить, правила этого собора не приняты последующею церковью в состав своего законодательства.

Как известно, партия Фотия наконец восторжествовала; выражением этого торжества был собор 879 года. Правил этого собора немного: три. Но и эти правила, именно два из них, дают ясно понять своим содержанием о той церковной византийской партии, которая заправляла ходом соборных дел в это время. Партия эта с решительностью стояла за принцип равенства патриарха константинопольского с римским папою и с этой точки зрения отвергла всякий высший папский авторитет. Неудивительно после этого, если первым каноном этого собора c особенным ударением уравниваются в своих правах патриарх константинопольский и папа римский. Канон этот гласит: „если которые из Италийских клириков, или мирян, или епископов подверглись или анафеме, или низвержению из сана от папы Иоанна (тогдашнего папы), то да будут и от патриарха константинопольского подвержены той же степени церковного наказания. И наоборот, если кто из клириков, мирян или епископов будут подвержены проклятию и низвержению патриархом константинопольским Фотием, тех и папа с своею церковью должен признавать находящимися под тем же наказанием». Правило заключалось такими словами: „притом в преимуществах, принадлежащих престолу церкви римской и ее предстоятелю, совершенно да не будет никакого нововведения ни ныне, ни после»³²¹. Цель и значение правила ясны как нельзя более. В объяснение характера и свойств третьего правила этого собора, должно заметить: Фотий и фотиане немало пострадали от несправедливостей лиц светских, они подвергались от этих последних и унижениям и страданиям, когда Василию императору вздумалось восстановить низверженного патриарха Игнатия. Поэтому, торжествуя свою победу над партией игнатиан, собор 879 года, кажется, желал заявить и о том, как мало справедливого было в отношениях мирской власти к власти церковной, в отношениях, какие выразились со стороны Василиева правительства к фотианам. В этих видах составлен был на соборе такой канон: «если кто из мирян воспреобладав и поругавшись над церковными уставами, дерзнет бить, или заключать в темницу епископа или без вины или под вымышленными предлогами, таковой да будет анафема»³²².

Из этих приведенных нами фактов развития церковного законодательства того времени видно, в какой неразрывной связи находилось это законодательство со всеми важнейшими сторонами остальной жизни церковной.