О Византинизме в церковно-историческом отношении

I. Сущность византинизма вообще и главные моменты его исторического развития

Предметом настоящего чтения служит византинизм в церковно-историческом отношении. Задача чтения – философско-исторический анализ содержания этого научного термина. Нет нужды распространяться о важности такой задачи: раскрытие содержания византинизма как центрального и основного явления церковно-исторического порядка до известной степени уяснит нам, что такое история Византийско-Восточной церкви и в каком направлении должна происходить научная ее разработка.

Итак, что такое византинизм как явление культурно-историческое?

Под византинизмом вообще нужно понимать всю совокупность особенностей в церковно-государственной жизни Византии, характеризующих эту Империю своеобразными культурно-историческими чертами внутреннего устройства и быта, в отличие от иных европейских государств. Византинизм, другими словами, есть синтез характеристических свойств Византии как особого, самостоятельного государства, основной дух и характер ее церковно-религиозного строя, принципы политического быта, основное направление и задачи местной культуры, идеалы господствующего населения и т. п. Как явление исторического порядка, византинизм развился постепенно. Первичные его элементы возникли еще при Константине Великом (IV в.), который фактом перенесения столицы из Рима в Византию – Константинополь положил начало господству Востока над Западом, эллинизма над романизмом, а признанием христианства единственной истинной религией и покровительственным к нему отношением сообщил эллинизму новый – христианский характер. Христианизированный восточный эллинизм и лег в основу новой византийской культуры в государстве Константина Великого, привнес существенное содержание в ее состав и послужил главным началом, из которого постепенно развилась стройная система византинизма. Далее, в эпоху Юстиниана (VI в.) наблюдается критический момент борьбы эллинизма с романизмом, другим важным элементом в составе византинизма, причем Запад противопоставил христианизированному эллинизму Востока могущественную и стройно организованную систему римского законодательства. Но старые романские формы получили на Востоке новое содержание, были одухотворены началами церковного учения и законодательства, с привнесением и эллинистических идей, и в результате царствование Юстиниана обогатило византинизм новыми правовыми понятиями, с существенным ущербом для романизма. При Юстиниане еще не сформировавшаяся система византинизма испытала вторжение славянских элементов. Славяне еще в конце V в. стали теснить Византию с севера. Их натиск на окраины Империи сменился потом вторжением во внутренние греческие области. Славянский вопрос получил жгучий интерес для Византии. Правительство решило его весьма остроумно и вместе либерально: оно систематически втягивало славян в интересы Империи, предоставив им для оседлого обитания западные и восточные провинции и привлекая на службу в византийской армии. Вековое культурное общение мира славянского и эллинского привнесло некоторые и славянские элементы в состав византинизма, как это видно, например, из Земледельческого закона (Νόμος γεωργικός) императора Льва III (717–741). Почти одновременно византинизм испытал натиск и со стороны мира германского, но посредством хитрых приемов византийской дипломатии парализовал это иностранное влияние без всякого ущерба для господствующих эллинистических традиций.

В эпоху Македонской династии (IX-X вв.) византинизм не только вполне определился в существенных своих свойствах, но и пышно расцвел, обнаружив живую и благотворную продуктивность в жизни и церковной, и гражданской. В это время христианизированный восточный эллинизм силой организующего своего гения совершенно преобразовал в свойственном ему специальном направлении посторонние элементы – романские и славянские, осевшие на территории Византии в прежнее время, переработал их в культурном горниле Византии соответственно природным свойствам византийского гения, придав им ромейский или византийский характер, и проявился в строго организованной оригинальной системе византинизма, в коей разнородные элементы были претворены, как в живом организме, сделались неотъемлемым ее достоянием и образовали одно органическое целое. В царствование династии Комнинов (XI-XII вв.) византинизм продолжал развиваться. Императоры этой династии своей умной политикой, церковной и государственной, сообщили ему наибольшее величие и блеск, обогатили его содержание и расширили объем в высшей степени, так что в середине XII в. византинизм достиг апогея своего развития.

Но вслед за тем, в эпоху латинского господства в Константинополе (1204–1261), начался упадок византинизма. Очагом его в это время была Никейская империя, где с возможным успехом и осуществлялись его основные начала в жизни церковной и гражданской.

С водворением греков в Константинополе (1261 г.) византинизм опять приобрел сродную ему стихию жизни и быта и вновь пережил блестящую эпоху расцвета в царствование первых Палеологов. А затем, в конце XIV и в первой половине XV в. внешние бедствия Империи значительно ослабили его силу в области жизни гражданской, где византинизм не имел уже прежнего могущества и богатства, простора и систематической последовательности, а жил, так сказать, воспоминаниями прошлого, сиял отраженным светом прежнего блеска, горел огнем былого своего вдохновения. Но тогда как в области гражданской византинизм переживал упадок, параллельно постепенному ослаблению и имперских сил, в сфере церковно-религиозной он в последние времена Византии, напротив, не только оставался по-прежнему весьма деятельным и последовательным, не поступаясь нисколько ни своими принципами, ни их реальным осуществлением в духе и направлении исторических традиций, но и в силу естественной реакции постепенно усиливался, приобретал господствующее значение и давал преимущественное торжество вере и Церкви над принципами жизни гражданской. С таким характером византинизм сохранился в жизни Церкви вплоть до падения Византийской империи и даже пережил это историческое событие, передав некоторые из составных своих элементов новейшему эллинизму.

Таков, в общих чертах, ход развития византинизма, постепенно обогащавший его содержанием, до создания стройной органической системы. В последнем фазисе своего развития византинизм представлял весьма сложное целое, охватывающее всю историческую жизнь Византии – и церковную, и гражданскую. Каковы же, в частности, были принципы и проявления византинизма в области церковно-исторической?

Анализ содержания церковного византинизма. 1. Православие и точное соблюдение догматов и канонов; православно-миссионерская деятельность Византии

Первым существенным признаком византинизма нужно считать искреннюю и твердую преданность византийцев св. Православной вере и Церкви. Ортодоксия, Православие – вот главное отличие Христианского Востока от Запада, мира византийского от романского. Византия была разноплеменным по населению и разноязычным государством: на ее территории жили греки, римляне, славяне, армяне, грузины, германцы, иллирийцы, потомки древних фракийцев и т. д. Между этими народностями происходила постоянная борьба из-за политического преобладания, с которым было связано господство и этнических интересов. В борьбе перевес оставался на стороне то одной, то другой национальности, представители коей и занимали царский престол. Но частая смена династий, в свою очередь, не могла упрочить и развить в разноплеменном византийском населении чувство династии национальной. Пеструю этнографическую смесь населения в Византии связывала и скрепляла религия, в форме Православия, так как почти все подданные византийского василевса были православными. Православие было не только весьма прочным объединяющим началом для византийского населения, но и, можно сказать, господствующей национальностью византийского государства, основной стихией народной жизни в Византии, ее глубочайшим, самым чутким жизненным нервом. Византийцы по преимуществу были верными сынами Св. Православной Церкви, строгими ортодоксалами в своих религиозных воззрениях, ревностными сторонниками и выразителями общецерковного богословия, точными исполнителями церковной дисциплины, обрядов, церковно-богослужебной практики. Учение Святой Церкви, как оно раскрыто в определениях семи Вселенских соборов, признавалось у них божественным и непогрешимым, его исполнение почиталось делом обязательным, необходимым условием нравственного совершенства и спасения. Ересь же есть величайшее преступление против Бога, так как извращает оба источника Откровения – Св. Писание и Предание, искажает истинную веру, низвергает душу в погибель; верующие должны избегать всякого общения с еретиками. Представительство и истинное выражение Церкви составляет иерархия – сонм епископов, этих вождей и светильников для верующих, наследников св. апостолов, продолжателей служения Христа, Который есть Глава Церкви и вместе с нею образует единое, совершенное тело. Так богословствовал о Церкви и иерархии знаменитейший представитель строго ортодоксального направления в византийской науке – патриарх Фотий,²¹ при котором впервые возникли принципиальные разногласия между Востоком и Западом в области церковного учения и жизни. Этот строго ортодоксальный голос непрерывно звучал и во все последующее время вплоть до падения Византии, поддерживаемый целым сонмом писателей и ученых, святых и мучеников, которые и упрочили за Греческой церковью название Православной по преимуществу, так как никогда, во все время своего существования, она не вышла за пределы соборных определений.

Далее, во все время существования Византии, жизненным принципом местного общества была так называемая «ακρίβεια των δογμάτων και κανόνων», т. е. точное соблюдение православных догматов и канонов. Не только духовенство и монашество в своем большинстве, но и светское общество, особенно простой народ, были носителями и выразителями этого принципа, торжество которого в области церковно-религиозной жизни и мысли поддерживалось систематическим их протестом против нарушений, от кого бы они ни исходили, и упорной борьбой со сторонниками принципа «οικονομία», допускавшими снисходительность и послабление в практическом применении некоторых точнейших церковных законов. Властители Византии могли безнаказанно экспериментировать над имуществом, личностью и жизнью своих подданных, народ все сносил и терпел, но горе им было, если они отваживались святотатственными руками прикоснуться к заветной святыне – Православным догматам и канонам: тогда чувство боли и содрогания пробегало по всему народному организму и сопровождалось более или менее сильными пертурбациями во всех сферах государственной жизни. Примечательно, что принцип точного соблюдения догматов и канонов с особой силой был выдвинут на поле мысли и жизни после VII Вселенского собора, когда церковное вероучение было всесторонне раскрыто и заключено в соборных определениях, назначенных для всеобщего исполнения. Таким образом, сторонники и выразители этого принципа были преемниками по духу отцов – участников Соборов, продолжателями их служения Церкви, исполнителями в жизни тех начал Православия, которые возникли и развились в недрах Церкви в эпоху Вселенских соборов.²² И действительно, строго ортодоксальная партия весьма ревностно защищала чистоту и неприкосновенность церковного учения вплоть до падения Византии. Она пользовалась каждым удобным случаем для того, чтобы дать торжество религиозным и нравственным требованиям Церкви над общественными и государственными порядками, сохранить свободу и независимость Церкви от вторжения мирских элементов, соблюсти церковные догматы и каноны в их подлинной чистоте. Затем, громадная заслуга ортодоксалов для Церкви состояла в том, что они, опираясь на монашество, низшее духовенство и простой народ, обратили в ничто все попытки византийских императоров XI-XV вв. вступить в унию с Римом. Наконец, именно они выдвинули из своей среды целую плеяду сильных духом и богословскими познаниями писателей, которые вступили в полемику с Римом и в целом ряде учено-литературных произведений представили самые убедительные для современников доказательства правоты учения церкви Греческой и заблуждений церкви Латинской. Наивысшего своего торжества ортодоксалы достигли епископов и духовных лиц, разделявших прежде иконоборческие воззрения, а потом покаявшихся, и по поводу допущения им незаконного брака императора Константина VI. Против этих действий патриарха раздался протест со стороны византийских монахов во главе с Феодором Студитом; их авторитетный голос встретил сочувствие в среде духовенства и народа, и вот в недрах Византийской церкви образовались две партии религиозно-богословского характера, вступившие между собой в борьбу из-за вопросов принципиальной важности. Перевес в этой борьбе остался на стороне той партии, которая стояла за акривию в отношении церковных догматов и канонов. Эта партия еще раз заявила о своем принципе и отстояла правоту своих воззрений при патриархе Никифоре (806–815), причем на ее стороне оказался и византийский император Михаил Рангаве. Дальнейшие фазы в развитии принципа обязательного для всех точного исполнения догматов и канонов наблюдаются при патриархе Мефодии (843–847), в эпоху патриархов Фотия и Игнатия (IX в.), между сторонниками коих велась страстная и упорная борьба из-за этого принципа, а также в царствование Льва VI Мудрого (886–911), который, вступив в четвертый брак, требовал от патриарха Николая Мистика признать его законным и, встретив отказ, низложил патриарха и поставил на его место Евфимия; однако Николай вместе со своими сторонниками из монахов и мирян вступил с императором в борьбу за чистоту и обязательность для всех церковного учения и в результате создал новый повод для торжества акривии над экономией. Весьма ярко идеи ортодоксалов, или зилотов, выразились и в деле Никейско-Константинопольского патриарха Арсения (XIII в.) и его приверженцев-арсенитов, а также в борьбе паламитов с варлаамитами в XIV в. (например, в борьбе паламитов с варлаамитами), когда не только среди духовенства и монашества, но и в простом народе точное и строгое соблюдение церковных догматов и канонов почиталось делом жизни, долгом совести. Строго ортодоксальная партия была тогда господствующей в Византии и своим подавляющим большинством придавала Империи характер Православной по преимуществу.

Упрочив за собой в истории заслугу верной и ревностной хранительницы Православия, Византия передала эту величайшую национальную святыню и тем соседним народам, с которыми входила в культурные сношения. Ее значение в миссионерском деле громадно: она покорила Евангелию половину Европы и часть Азии. Сербы, болгары, русские, грузины, румыны и другие народы были духовными чадами Византии, ее преемниками в наследовании драгоценного сокровища веры Православной, носителями и хранителями этого величайшего завета средневекового византинизма. Приняв из Византии Православие, новопросвещенные народы вместе с тем восприняли разнообразные блага блестящей византийской культуры, развившейся под спасительной сенью Церкви, под благотворным воздействием веры Православной. И в культурном влиянии Византии на соседние народы проявился дух любви и кротости – разумная разборчивость в выборе средств, материнская попечительность о нуждах духовных чад. Словом, как размер, так и характер миссионерской деятельности Византии свидетельствуют о господствовавшем в стране духе Православия, о внутренней жизненности Церкви и ее энергии, развившихся на ортодоксальной основе, при строгом соблюдении догматов и канонов.

2. Система оцерковленного государства и ее последовательное развитие от Константина Великого до последних Палеологов. – Цезарепапизм и папизм неприложимы к Византии

Другим реальным признаком византинизма была своеобразная система взаимных отношений Церкви и государства. В противоположность государственному абсолютизму Рима, Византия провозгласила идею соподчинения целей государства и Церкви, теснейший союз между этими двумя учреждениями при юридической независимости того и другого. В византийском законодательстве Церковь всегда отличалась от государства как особый общественный организм, имеющий особую, отличную от государственной, задачу, признавалась учительницей веры и установительницей церковных канонов, имела право церковного управления и суда по церковным делам, причем власть императора не простиралась на сферу церковных отношений – на изложение догматов веры, учреждения богослужения и богопочтения, на установления церковных канонов. Законодательное полномочие, соединенное со званием и положением императора, обнаруживалось по отношению к церковным делам лишь в праве провозглашать догматы веры, исповедуемые Церковью, за общеобязательные в государственном смысле и возводить церковные правила в значение государственных законов; точно так же и другие два полномочия церковной власти – право суда и управления – принадлежали церковной власти jure divino,²³ а не уполномочию власти государственной. Даже больше. В вопросе о взаимоотношении Церкви и государства Византия не только ограничила принцип всемогущего и всепоглощающего государства (quod principi placuit, legis habet vigorem),²⁴ но и на первый план выдвинула идею Церкви, провозгласила превосходство церковного канона над гражданским законом, власти церковной над светской, учения церковного над принципами общественно-политической жизни. По византийскому воззрению, государство лишь постольку выполняет свое назначение, поскольку оно проникается духом церковного учения, поскольку оно оцерковляется. Византии именно принадлежит историческая заслуга провозгласить идею оцерковленного государства, раскрыть возвышенное учение о том, что государство должно усовершить принцип справедливости, каким оно живет, по руководству высшего принципа любви, каким живет Церковь, – должно быть теократической монархией, в которой государственный принцип становится действенным лишь в той мере, в какой проникается учением Церкви, а носитель светской власти не может стоять впереди представителя власти церковной.²⁵

С задатками отмеченной системы взаимоотношения Церкви и государства история знакомит нас уже на первых порах возникновения византинизма. Историк Евсевий Кесарийский свидетельствует, что император Константин Великий, достигнув единодержавия, смотрел на себя как на «служителя Божия», получившего власть от Творца для того, чтобы «воспитываемый под его влиянием род человеческий призвать на служение священнейшему закону и, под руководством Высочайшего Существа, возрастить блаженнейшую веру».²⁶ При встрече с представителями Церкви на I Вселенском соборе император Константин, по свидетельству историка Руфина, сказал им: «Бог поставил вас священниками и дал вам власть судить мои народы и меня самого, поэтому справедливо, чтобы я подчинился вашему приговору: мне и в голову не придет быть судьей над вами».²⁷

В законодательстве Юстиниана содержится более ясная характеристика указанной системы взаимоотношения Церкви и государства. В предисловии к шестой своей новелле Юстиниан говорит: «Два величайших Божиих дара даны людям от Всевышней благости – священство и государственная власть: одно имеет попечение о предметах божественных, другое управляет и заботится о делах человеческих. Но оба, происходя из одного и того же начала, совместно благоустрояют человеческую жизнь. Поэтому у царей нет более важной заботы, как о благоустроении священства, которое со своей стороны служит им молитвой к Богу».²⁸ Таким образом, здесь различаются две сферы отношений – духовная и светская, при равенстве их прав и тождестве источника происхождения, находящегося в благости Всевышнего. Но более полное развитие теории оцерковленного государства наблюдается уже в последующее время, особенно в царствование Македонской династии.²⁹

Из эпохи этой династии (Македонской) мы имеем замечательный юридический памятник – Эпанагогу, происхождение коего связано с именами основателя династии – императора Василия (867–886) и знаменитого патриарха Фотия. В Эпанагоге содержатся общие определения власти царской и патриаршей и изображается полная картина государственного строя Византии и отношений Церкви к государству. Сущность правовых воззрений Эпанагоги состоит в следующем. Церковь и государство – один сложный и нераздельный организм. Государство – материя, Церковь – форма. Верховным Законодателем-Судьей и Правителем церковно-государственного организма является Сам Господь Иисус Христос. Его наместники на земле – царь и патриарх, из коих первый управляет телом, а второй – душой, но оба они суть τα μέγιστα και ᾿αναγκαιότατα μέρη της πολιτείας.³⁰ В частности, царь есть законодатель, высший правитель и судья людям. Конечное назначение царя – творить добро, посему царь и называется благодетелем (ευεργέτης); самая природа царской власти извращается, когда царь ослабевает в совершении добрых дел. По отношению к Церкви царь есть хранитель благочестия и правоверия, точный исполнитель и покровитель церковных догматов и канонов; он должен среди всех отличаться ревностью о Боге. Но вся вообще власть царя находит свой предел в религиозном и нравственном законе, установленном Верховным Законодателем и Судьей – Христом. Высоко по Эпанагоге и положение Византийского патриарха. Будучи равным царю членом церковно-государственной организации, патриарх вместе с тем есть живой и одушевленный образ Христа, делами и словами выражающий истину. Его назначение состоит в спасении вверенных ему от Бога людей, в жизни во Христе и сораспинании миру. Патриарх управляет Церковью на основании канонов, причем ему принадлежит исключительное право толкования этих канонов. Он должен безбоязненно свидетельствовать об истине даже пред царем, а последний, устанавливая и толкуя законы, не должен противоречить церковным канонам и вообще обязан иметь предел своей законодательной власти не только в догматах, но и в канонах.³¹ Таким образом, Эпанагога, устанавливая дуализм власти в одном сложном церковно-государственном организме, возглавляет его идеей о Христе как Верховном Законодателе и Судье, изображает идеал царской власти на основе учения святоотеческого,³² намечая ее истинную природу в зависимости от исполнения нравственного закона, а предел этой власти указывает в каноне, который ео ipso ставится выше закона гражданского.

Несомненно, Эпанагога была действующим в Византии законом и оказала свое влияние на строй местной церковно-государственной жизни.³³ Ее постановления были внесены потом в большой и малый синопсисы Василик, а также в Синтагму Матфея Властаря (XIV в.), сохранившую за собой значение действующего юридического руководства вплоть до падения Византии. При этом эпоха Комнинов и Палеологов развила и усовершенствовала начала Эпанагоги и еще более одухотворила систему взаимоотношения Церкви и государства. Выражением истинной политики Комнинов могут служить следующие мысли императора Иоанна II (1118–1143), изложенные в письме к папе Гонорию IÏ «Во всем моем управлении я признавал две стороны, совершенно отличные одна от другой: первая есть власть духовная, которую Верховный Первосвященник мира, Царь мира, Христос, даровал Своим ученикам и апостолам как ненарушимое благо, посредством которого они, по Божественному праву, приобрели власть вязать и разрешать всех людей; вторая же – светская власть, управляющая делами временными и владеющая, по Божественному установлению, одинаковым правом в своей сфере, согласно заповеди Господа: кесарю воздадите кесарево. Обе эти власти, господствующие в мире, раздельны и различны, но действуют в гармоническом соединении, восполняя одна другую».³⁴ А Византия эпохи Палеологов мыслилась уже вселенским церковно-государственным телом, со Вселенским патриархом и вселенским царем во главе. Патриарх занимает место Христа, Которым и посаждается на владычнем престоле, – есть преемник чести апостолов, блюститель Божественных законов и канонов, вселенский учитель для всех христиан; его власть имеет вечное значение. И вселенский царь – самодержец, высочайший и святой, пекущийся о внешнем строительстве Церкви, имеет великую честь и занимает высокое место во вселенской церковно-государственной организации; он выше всех поместных князей и государей, есть господин и начальник вселенной, защитник и поборник всей Православной Церкви, так как и на нем почивает благодать Божия. При всем том царство и Церковь находятся в тесном союзе и общении между собою и невозможно их отделить друг от друга. Такие положения прекрасно раскрыты и мотивированы в грамоте (1393 г.) Константинопольского патриарха Антония IV к русскому великому князю Василию Димитриевичу.³⁵

Одновременно и церковные каноны получили преимущественное значение и силу в сравнении с государственными законами и в случае столкновения с ними имели перевес на своей стороне.³⁶ Вообще, последние века существования самостоятельной Византии были периодом и наивысшего господства канона, духовенства и Церкви вследствие ослабления власти гражданской и упадка имперских сил в государстве. Перед самым падением Константинополя патриарх Иосиф (1416–1439) говорил императору Иоанну Палеологу: «Церковь должна идти впереди императорской власти или рядом с ней, но отнюдь не позади».³⁷

Разумеется, система оцерковленного государства, допускавшая равенство власти царя и патриарха и взаимное их восполнение, совершенно исключала принципиальную возможность цезарепапизма, о котором любят говорить – в отношении Византии – западные писатели, утверждая, будто византийский царь совмещал в своем лице и достоинство первосвященника, был не только главой государства, но и Церкви, узаконял не только гражданские постановления, но и каноны. Говорить о цезарепапизме как системе взаимоотношения Византийской церкви и государства, значит не понимать права и истории Византии, игнорировать юридические определения и факты, приписывать частным и временным явлениям смысл общий, принципиальный. Несомненно, с цезарепапизмом мы встречаемся в истории Византия, но это было лишь нарушение юридической и канонической нормы, злоупотребление отдельных лиц, явление временное и случайное. Так, император Лев III, виновник иконоборчества, был и родоначальником цезарепапиз-ма. «Царь, – провозгласил Лев в своей Эклоге, – есть и епископ Церкви, его воля – канон для Церкви, а царский закон, или канон, есть откровение самого Бога».³⁸ Что же? Как Церковь отнеслась к этому новшеству? Она вступила в упорную и продолжительную борьбу с цезарепапизмом иконоборцев и нанесла новым идеям полное поражение. Эпанагога, явившаяся после торжества Православия и получившая значение действующего права, не сохранила в себе и следов законодательства иконоборцев. Так было в истории Византии и всякий раз, когда системе оцерковленного государства угрожала чуждая ее духу доктрина цезарепапизма: Церковь вступала с ней в борьбу и таким путем утверждала свое первенство и автономию (например, при Льве VI и Михаиле Палеологе).

С другой стороны, нет научных оснований говорить и о папизме византийских патриархов. Историческая жизнь не всегда идет ровным и гладким путем, в ней иногда бывают уклонения от принятых начал, допускаемые отдельными личностями под влиянием внешних обстоятельств, частных или партийных интересов и т. п. Но такие уклонения не оправдываются руководящими началами, которые, в свою очередь, нисколько не теряют в своем достоинстве от частных их нарушений. В византийском законодательстве дуализм власти так решительно был установлен, а представители власти духовной настолько прониклись церковным учением о Божественном происхождении двоевластия в государстве, что, при свете этих бесспорных данных мысль о византийском папизме является тенденциозным недоразумением. Нет, не о подчинении себе царской власти заботилась высшая церковная власть Византии, а о том, чтобы, оставаясь верной учению Христа, церковным догматам и канонам, сообщить дух Церкви государству и обществу, возможно больше приблизить государство к Церкви, преобразовать его по началу любви Христовой, создать Царство Божие на земле...

3. Церковно-религиозный характер Византии. – Божественное происхождение императорской власти; церковный обряд коронования византийских императоров и праздничные их выходы в храме Св. Софии. – Влияние Церкви на политическую жизнь Византии; исторические примеры. – Господство Церкви в жизни общественной: право церковного убежища, суд Церкви над убийцами, молитва о примирившихся, патриаршее право печалования, церковная санкция в области гражданского частного права. – Церковь и семья; церковные обряды усыновления и побратимства. – Молитвы на разные случаи жизни общественной и частной. – Нравственные советы византийского боярина XI века

Византинизм характеризуется весьма живым и интенсивным отношением народа к религии. Византийское общество было религиозным по преимуществу. Вся жизнь византийцев – частная, семейная, общественная и даже политическая – носила отпечаток церковно-религиозных интересов. Религия составляла для них главное и исключительное начало жизни и пронизывало все ее содержание. Византийцы не знали отрицания религии из сознательной вражды к ней, жили преимущественно верой, питали глубокую и искреннюю преданность к «Матери-Церкви», имели большое уважение к духовенству и монашеству. Вот некоторые данные, указывающие на преобладание церковно-религиозного элемента в жизни византийцев.

Прежде всего император, по воззрению византийцев, был наместником Бога на земле и от Бога получил все, чем владеет. Отсюда, на императора была перенесена известная степень Божественного величия, выражавшаяся в наименованиях и внешних формах, из коих образовался своего рода культ императоров. Но византийский культ не проявлялся в апофеозе императоров, как это было в языческом Риме, а был лишь способом почтения церковной власти. Приписывая этой власти Божественное происхождение, византийцы прилагали к императору особые эпитеты, указывавшие и на религиозный характер его полномочия. Император назывался святым, Божественным, сыном Божьим, владыкой всех христиан или христианской вселенной; ему воздавалось богоравное (ίσόθεος) почитание, выражавшееся в поклонении (προσκύνησις), т. е. в наклонении головы до самой земли и целовании руки, и в славословиях (εύφήμιαι), т. е. в многолетиях и хвалебных эпитетах.³⁹ Вступление императора на престол сопровождалось церковным обрядом коронования. В первый раз этот обряд был совершен над императором Львом I Фракийцем (457–474) взамен римского поднимания на щите, и с того времени он составлял необходимую принадлежность царского вступления на престол, придавая ему религиозную санкцию. Чин коронования слагался в Византии постепенно, но его обогащение частностями и подробностями характерно в том отношении, что указывало на последовательно возраставшее влияние Церкви в акте вступления императоров на престол.⁴⁰ Высшей степени исторического развития коронационный византийский чин достиг в XIV в., когда и церковная сторона приобрела в нем преимущественное значение. Церемония происходила в храме Св. Софии, куда император являлся для слушания литургии. Перед началом ее он передавал патриарху собственноручно написанное исповедание веры, в коем обещался пребывать всегда верным и неизменным рабом и сыном Св. Церкви, защитником и покровителем ее, милостивым и человеколюбивым в отношении к подданным. Во время литургии, перед пением Святый Боже, патриарх выходил из алтаря, предлагал императору выслушать молитвы миропомазания и совершал самое помазание, произнося: свят. Затем из алтаря выносился венец, который и возлагался патриархом на голову царя со словами άξιος. Когда наступало время перенесения Св. Даров с жертвенника на престол, император входил в алтарь, облачался в ризу и, держа в руках крест и скипетр, принимал участие в великом входе. Во время причащения священнослужителей император опять входил в алтарь и раздельно причащался здесь тела и крови Христовой.⁴¹ Вообще, фактическое вступление императоров на престол являлось, в представлении византийцев, актом церковно-религиозным по преимуществу, прямым завершительным выражением Божественного происхождения царской власти.

Затем, религиозный характер императорской власти проявлялся в высочайших выходах по воскресным и праздничным дням в различные церкви столицы, а преимущественно в храм Св. Софии. Эти выходы обстоятельно описаны в замечательном памятнике византийской литературы – «Придворном Уставе» императора Константина VIII Багрянородного. Разделяясь на большие, средние и малые, в зависимости от праздничных дней, и на постоянные и случайные, в зависимости от назначения торжеств, – все эти выходы характерны в том отношении, что сообщали власти византийского василевса религиозный оттенок, выражали основную византийскую идею о царе как наместнике Божьем, оруженосце и втором, после Бога, вожде народа (ασπιδοφόρος και υποστράτηγος). Царь, вместе с патриархом и остальным духовенством, принимал участие в малом входе, совершал в алтаре каждение Свв. Престола и Распятия, начинал на середине храма великий вход, участвовал в целовании любви после возгласа на литургии Возлюбим друг друга..., причащался под обоими видами отдельно и т. д.⁴²

Наконец, известно, что византийские василевсы и каждый будничный день начинали молитвой в придворном храме, после чего уже приступали и к государственным делам. Таким образом, жизнь византийского царя тесно переплеталась с церковными выходами и религиозными процессиями, проходила в постоянном общении с патриархом и духовенством, совершалась под кровом Св. Софии и иных константинопольских храмов, из коих на царя и его дела всякого рода износилось благословение Божие, где царь вдохновлялся на дела благочестия и Православия, проникался сознанием о себе как наместнике Божьем на земле.

Церковь освящала и политическую жизнь Византии. Она являлась посредницей между враждовавшими политическими партиями, между законным правительством и претендентами на престол или бунтовщиками, она, в лице патриарха и духовенства, призывала мятежников к повиновению законной власти, примиряла враждовавшие в недрах Империи партии, утверждала власть василевса на идее Божественного ее происхождения, считая отступничеством (άποσταςία) всякое восстание против него и карая виновных анафемой.⁴³ Влияние Церкви на политический строй в Империи было так велико, что претенденты на византийский престол, обеспечив себе поддержку со стороны войска, прежде всего спешили заручиться содействием патриарха, авторитет которого в глазах народа имел громадное значение. Но патриархи в этом случае поступали по долгу справедливости и на основании утвердившегося в области византийского престолонаследия легитимизма. Любопытным в рассматриваемом отношении примером может служить эпизод из царствования Михаила VIII Палеолога, который достиг престола преступлением, ослепив законного его наследника Иоанна Ласкариса. Но современный патриарх Арсений резко осудил императора за преступление и даже отлучил его от Церкви, хотя сам и лишился за это патриаршей кафедры. Патриаршая анафема произвела на общество сильное впечатление и вызвала взрыв народного негодования против преступника. В интересах Михаила Палеолога было избавиться от патриаршей анафемы. Но ее снял с императора лишь второй преемник Арсения по кафедре – патриарх Иосиф. Византийский историк Георгий Пахимер так описывает обратное принятие Михаила в Церковь, происшедшее в храме Св. Софии в праздник Сретения Господня в 1268 г. По окончании торжественной литургии отверзлись царские врата и взору присутствовавших открылся целый сонм архиереев, окружавших престол, во главе с патриархом. Император Михаил в сопровождении оруженосцев, членов синклита и других правительственных лиц приблизился к царским вратам. Навстречу ему вышел из алтаря патриарх, окруженный архиереями. Подходя к первосвятителю, царь снял с головы диадему, повергся с открытой головой к ногам патриарха и, громко исповедав свое преступление, пламенно просил прощения. Патриарх, выслушав исповедь, развернул находившийся в его руках свиток и прочитал над поверженным долу императором подробное изложение его вины относительно ослепленного царевича, а в заключение произнес и прощение, и разрешение. Царь подходил к другому, третьему архиерею, каждому кланялся в ноги и у каждого просил прощения, а они, один за другим, держа в руках свиток, читали его и прощали, подобно патриарху. При этом многие проливали слезы, видя уничижение царственного преступника. Наконец царь поднялся, обновился священным веселием духа, помолился и, простившись, пошел во дворец. После этого он, по словам историка, с большей энергией принялся за политические и общественные дела.⁴⁴

Далее, Церковь нередко утверждала политические соглашения между соправителями, основываясь и в этом гражданском деле на церковных законах и отеческих уставах. Любопытным документом этого рода может служить акт политического договора между императором Иоанном V Палеологом и его сыном Андроником, состоявшийся в мае 1381 г. и санкционированный патриархом Нилом и его синодом. Между упомянутыми членами царской династии Палеологов происходила упорная политическая вражда из-за византийского престола, весьма выгодная для турок, которые пользовались междоусобиями в Империи для усиления своего политического и военного могущества за счет Византии. Наконец, не без участия патриарха и синода между отцом и сыном состоялось примирение. Сын обещал повиноваться отцу, который, в свою очередь, признал за ним право наследовать царский престол, – и оба поклялись свято соблюдать заключенный между ними по этому поводу письменный договор. При всем том оба они, сказано в документе, просили Святую Христову Церковь утвердить и обеспечить патриаршей и синодальной грамотой то, в чем они поклялись, для лучшего сохранения, исполнения и безопасности. И вот, патриарх и синод, идя навстречу этой просьбе, подтвердили своей грамотой политический договор императора и его сына, заключенный с целью благополучия ромеев и для обеспечения твердости власти и непоколебимости царства. «Тот из вступивших в договор, кто нарушит его условия, сперва подвергнется увещаниям со стороны патриарха и синода; если же не обратит на них внимания, то надлежащим образом будет изобличен, согласно со священными законами Церкви и уставами отцов и учителей; наконец, в случае неуспеха и этой меры виновный пусть знает, что сам патриарх и синод будут бороться с ним и противодействовать ему как преступнику клятвы и нарушителю интересов христиан, ибо Церковь Христова, – говорит синодальная грамота, – есть учительница мира, любви и единодушия, а не борьбы, раздора и вражды, от которых в мир и привзошло все зло, особенно в настоящее время».⁴⁵

Синод своим участием санкционировал и так называемые политические браки, которые устраивались и в Византии в интересах благополучия Империи. В 1355 г. состоялось сватовство царевича Андроника Палеолога с дочерью болгарского царя Иоанна-Александра – Марией. По этому поводу между византийским и болгарским дворами был заключен политический договор, подтвержденный клятвами с той и другой стороны. Патриарх Каллист и синод особым актом утвердили этот политический брак, признали действительность и взаимных клятвенных обещаний, а в случае нарушения синодального деяния грозили виновнику отлучением от Церкви.⁴⁶ По смерти болгарского царя Александра Византийская церковь вновь выступила охранительницей политических интересов Империи. В 1365 г. патриарх Филофей обратился к царю Иоанну, сыну Александра, с особым питтакием по поводу политического союза между двумя Империями. Указав в нем на прежде заключенный между Византией и Болгарией мирный договор, весьма важный для обоих государств ввиду наступления грозного врага, турок, патриарх увещевал болгарского царя Иоанна, чтобы он своей царской властью устранял все то, что может вызвать беспорядки и подать повод к нарушению традиционного мира: любовь и согласие между народами – вот заповедь Христа и учение Церкви, во имя коих патриарх и обращается с увещанием к царю.⁴⁷

В случае нарушения политической клятвы патриарх и синод подвергали виновных весьма суровой церковной каре. В доказательство можно представить следующий пример. В царствование Андроника II Палеолога (1282–1328) население Янинской митрополии в Эпире, воспользовавшись смертью правителя Фомы, присягнуло на верность византийскому императору. Вслед за тем, во время происшедших политических смут, янинцы отложились, вопреки клятве, от Византии и признали в достоинстве деспота сначала Николая, а потом Иоанна Дуку, по смерти коего признали над собой власть его жены и сына. Но в царствование Андроника III янинцы должны были подчиниться Византии, и вот в 1337 г. они обратились к патриарху Иоанну Калека с раскаянием и просьбой об уврачевании их тяжкого греха – клятвопреступления. Патриарх и синод наложили на них епитимью троякого рода, в зависимости от степени виновности каждой группы. Главные участники антиправительственной смуты и вожаки народного движения отлучались на три года от Святого Причастия; при этом в течение первых трех месяцев они не должны были присутствовать за богослужением в храме, а только лишь стоять вне храма, оплакивая свой грех, лишались в это время и антидора, и всякого освящения, должны были воздерживаться от мяса, а в среду и пятницу есть только сухой хлеб и пить одну воду и каждый день, за исключением субботы и воскресенья, делать по 50 поклонов; после первых трех месяцев виновные в течение года могли стоять в храме позади присутствовавших, наконец, в последний год и девять месяцев получали разрешение стоять и молиться вместе с верными, после чего удостоивались и Святых Тайн. Ко второй группе виновных относились те, кои примкнули к инициаторам преступления без всякого принуждения. Они отлучались от Святого Причастия на два года, причем это время также разделялось на три периода (два месяца, шесть месяцев, год и четыре месяца) для постепенного прохождения епитимьи, соответственно той последовательности, которая назначена и для первой группы. Для третьей группы виновных, которые действовали по принуждению и увлечению, – соответствующая епитимья налагалась на один год. Если среди виновных оказывались и лица священные, то они запрещались в священнослужении на три года, на два и на один, в зависимости от степени участия в клятвопреступлении. Женщины и дети подвергались той же епитимье, какая возложена и на мужчин, но срок ее применения ограничен 40 днями. Лишь ввиду приближения смерти подвергнутый епитимье мог сподобиться Святого Причастия. Наконец, те из священников Янинской митрополии, кои осмелились произнести церковное отлучение на всякого противившегося клятвопреступлению и, таким образом, присвоили себе архиерейскую власть, лишались права священнодействия и на второе трехлетие.⁴⁸

Патриархи иногда высказывали свои мнения по государственным делам большой важности. Когда при императоре Иоанне V Палеологе возникло дело о политическом союзе Византии с венецианцами и генуэзцами, патриарх Каллист I, участвовавший вместе с министрами в обсуждении условий договора, в 1361 г. обратился к царю с особым питтакием, в котором дает ему совет о том, как следует заключить этот союз в интересах Византии. На первом плане стоит полная неприкосновенность Церкви от какого бы то ни было латинского влияния, а затем в документе речь идет о полной свободе Византии в решении ее политических дел, о финансовом благоустройстве страны и т. п.⁴⁹

Представленных примеров, полагаем, достаточно для того, чтобы судить о благотворном воздействии Византийской церкви на политическую жизнь государства.

Обращаясь к общественной жизни Византии, мы и в этой области наблюдаем господство церковных идей, под влиянием коих многие стороны правового положения местного населения не только всецело прониклись духом религиозности и церковности, но и достигли такой нравственной высоты, которая вызывает справедливое изумление даже и в настоящее время. Так, известно, что император Юстиниан предоставил церквам право давать под своим кровом неприкосновенное убежище лицам, которым грозила явная опасность сделаться жертвами людской злобы и несправедливости или даже подвергнуться законному наказанию (т. наз. δίκαιον της ασυλίας – jus asyli); только виновные в тяжких уголовных преступлениях – убийцы, прелюбодеи и похитители девиц – не могли пользоваться этим правом.⁵⁰ А император Константин Багрянородный (945–959) распространил право убежища и на убийц, как тайных, так и явных, признав их по закону неприкосновенными и для частной мести, и для общественного суда, и предоставил суд над ними Церкви, которая и подвергала виновных публичному покаянию, церковной епитимье по канонам и заключению в монастырь на различные сроки.⁵¹ Новелла императора Константина о церковном суде над убийцами явными была в 1166 г. подтверждена императором Мануилом Комнином,⁵² а потом внесена Феодором Вальсамоном в толкование на VIII правило св. Василия Великого.⁵³ В Константинополе местом церковного убежища для преступников служила преимущественно Св. София.⁵⁴

Как же Церковь производила свой суд над убийцами, которые в силу гражданских законов всецело подлежали ее юрисдикции? Сведения об этом дает одна греческая запись, опубликованная покойным профессором А. С. Павловым по рукописи XV в. из Московской Синодальной библиотеки (№ 477) и описывающая порядок патриаршего судопроизводства над убийцами. Совершивший убийство (рассказывается здесь) спустя несколько дней после принятия его в храме Св. Софии являлся к патриарху и сообщал о своем преступлении. Патриарх передавал его протекдику (председателю церковно-уголовного суда), а этот – екклисиарху с тем, чтобы последний в продолжение 15 дней ставил виновного в притворе церкви, перед главными ее вратами, для публичного возвещения всем являющимся в храм о своем злодеянии и для испрошения у них молитв за себя. Затем составлялся формальный суд над преступником под председательством протекдика и в присутствии посторонних лиц. Подсудимый приводился в суд нагой, босой, со связанными впереди руками. Сначала он делал три земных поклона на восток (Богу), а после трижды кланялся суду – протекдику и екдикам. Потом председатель увещевал виновного – открыть суду без всякой лжи и утайки причину и способ совершения убийства. Виновный произносил свою исповедь, которую все, за исключением суда, выслушивали стоя, затем протоекдик, применительно к рассказу подсудимого, обращался к нему с поучением и назначал епитимью, после коей виновный опять совершал поклоны Богу, суду и посторонним, прося себе прощения, на что последние отвечали: «Бог простит тебя». Судопроизводство заканчивалось выдачей подсудимому грамоты протекдика с подробным описанием епитимьи и со внушением всем, особенно родственникам убитого, не препятствовать виновному выполнить его епитимью под опасением Божьего наказания. Церковная епитимья налагалась на срок в 15 лет,⁵⁵ по истечении коих убийца обыкновенно на всю жизнь заключался в монастырь.⁵⁶

Право суда над убийцами принадлежало не только патриарху, но и каждому из епархиальных архиереев,⁵⁷ а в последние времена существования Византии здесь создался институт «вселенских судей». Они ведали важнейшие преступления граждан и избирались большею частью из священников. Перед Евангелием они давали обещание судить по правде и судили в обстановке, не похожей на гражданские суды. Суд часто происходил в церкви; между книгами закона на первом месте было Евангелие, и суд производился более по правде Христовой и апостольской, чем по гражданским законам.⁵⁸

В византийских евхологиях часто встречается особая молитва о тех, кои перешли от вражды к любви (Ευχή έπι των από της έχθρας εις άγάπην μετιόντων) или примирились. Очевидно, молитва имела практическое назначение. Вот ее текст по списку XIII в. «Господи Боже наш, насадитель любви и возделыватель мира, податель единомыслия, даруй рабам Твоим сим, пребывавшим в несогласии, любовь, полноту закона, сокруши запутанные узы грехов их и не презри их в борьбе с дьявольскими грехами вражды, но в добром житии укрепи их, склонившихся друг к другу в любви, дабы в будущем, мужественно противостав господству лукавого, новыми подвигами избавить себя от проклятия; даруй им мудрость мира друг в друге о Христе Иисусе, дабы единодушно и едиными устами прославлять Тебя, Отца истинного света; подаждь им воспринять друг друга в любви, как и Единородный Сын Твой воспринял нас, даруй им, по любви ко Христу, служить друг другу, дабы в них умножилась действующая по любви к Тебе благодать и дабы им исполнить закон Христа Твоего, с Ним же Ты благословен и препрославлен со безначальным Твоим Духом».⁵⁹

В связи с правом церковного суда над уголовными преступниками у патриархов было и право ходатайства перед императорами о смягчении участи виновных, иначе – право печалования. Это право служило для патриархов средством проведения в административно-судебную среду начал милости и сострадания и всецело основывалось на христианской любви к ближнему. При императоре Никифоре Вотаниате патриаршее право печалования за осужденных и ссыльных преступников было до известной степени регулировано специальным постановлением (1079 г.), в силу коего Константинопольский патриарх получал возможность три раза в год напоминать царю о подвергнутых наказанию по суду и просить о смягчении их участи или о полном освобождении.⁶⁰ Это троекратное в течение года обращение к царю не исключало ходатайств патриарха и в частных случаях в пользу того или иного осужденного. Патриархи высоко ценили право печалования и пользовались им в широкой степени, как, например, патриархи Иоанн Ксифилин (1064–1075),⁶¹ Иосиф I (1268–1275),⁶² Иоанн Векк (1275–1282).⁶³ Иногда патриархи обнаруживали особое дерзновение в своих ходатайствах перед императорами. Историк Георгий Пахимер рассказывает такой факт патриаршего печалования. В царствование императора Иоанна Ватаца (1222–1254) был заподозрен в стремлении к царской власти его родственник, Михаил Палеолог. Царь, разгневавшись, приказал схватить его и заключить в тюрьму. Между тем Михаил говорил всем, что он невинно содержится в оковах. Об этом узнал современный патриарх Мануил (1244–1255) и, воспользовавшись своим пребыванием в Лидии, где был и царь, стал ходатайствовать перед ним за узника и просил сжалиться над последним как над жертвой клеветы. «Если ты, царь, – говорил патриарх, – отпустишь его и не совсем чистым от подозрения, то все же он даст клятву относительно будущего времени, принимая на себя и опасность подвергнуться церковному наказанию; связанный этим, он не допустит в свое сердце не только самого дела, но и мысли об отложении, и как христианин, боясь суда Божия, останется верным присяге, данной тебе и твоему роду». Царь обещал удовлетворить просьбу патриарха, если Михаил под поручительством иерарха впредь будет твердо хранить данную царю присягу. Спустя некоторое время патриарх, готовясь совершить литургию в присутствии царя, когда уже стоял у престола, окруженный архиереями, послал к находившемуся в церкви императору одного священника с просьбой освободить Палеолога. Царь тотчас приказал дать Михаилу свободу и с удовольствием отправил его к патриарху. Патриарх и собор архиереев сначала предложили Михаилу обычные увещания, а затем подвергли его церковному наказанию. После этого Михаил возвратился к царю и, по словам историка, удостоился великого расположения.⁶⁴

Влияние Церкви простиралось и на область гражданского частного быта. Купчие и дарственные грамоты, завещания и другие документы правового характера заключались и составлялись не на основании лишь формальных требований гражданского закона, но по мотивам и нравственно-религиозным, с призыванием Бога и Богоматери, с возложением упования на Их защиту и покровительство в исполнении договора. Вот обычная форма купчих, употреблявшаяся в XIII в. В начале документа продавец (например, поля) и все его семейные собственноручно ставили изображения святого креста. Документ начинался такими словами: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа и истинно и совершенно Преславной Госпожи нашей Богородицы и Приснодевы Марии». Затем излагалась сущность дела, причем участники его, указывая на «честные и животворящие кресты», собственноручно ими поставленные, утверждали, что продажа состоялась добровольно, независимо от всяких причин, «запрещаемых Божественными законами». Покупатель имеет право беспрепятственно пользоваться новым своим приобретением. Если же мы, говорят о себе продавцы, нарушим договор, то «не только будем иметь судьей Христа и Бога нашего, но и наследуем проклятия и анафемы 318 святых богоносных отец, и наш жребий да будет поставлен наряду с неблагодарным и предателем Иудой, который сказал: возьми, распни Сына Божия».⁶⁵ В заключение определялась и денежная неустойка. Документ обыкновенно составлялся в присутствии свидетелей из духовных лиц митрополии или патриархии и писался рукой митрополичьего или патриаршего юриста. Все они также подписывали документ и ставили на нем изображения святого креста.⁶⁶

В грамотах дарственных также преобладали мотивы религиозно-нравственные,⁶⁷ а тем более – в завещаниях.⁶⁸

Особенно велико было влияние Церкви на жизнь семейную. Церковь весьма ревностно охраняла этот очаг истинной нравственности и гражданственности, устраняла возникавшие в недрах семьи разногласия и споры, содействовала добрым отношениям между родителями и детьми, защищала сирот от посторонних посягательств на завещанное им наследство и т. п. Вот некоторые исторические свидетельства относительно этого. Трапезунтский император Василий I Комнин (1333–1340) удалил от себя законную свою жену и стал жить с другой женщиной. Об этом узнал Константинопольский патриарх Иоанн XIV Калека, отлучил эту женщину от Церкви, а Комнину отправил через Трапезунтского митрополита резкое синодальное послание, в коем под угрозой отлучения от Церкви обязывал императора опять сойтись со своей женой, а митрополиту повелевал воздействовать на него в этом направлении.⁶⁹ В 1316 г. Константинопольский синод и патриарх Иоанн XIII Глика сделали постановление об опеке над имуществом несовершеннолетних детей умершего Иоанна Каваллария ввиду того, что один из их родственников обнаруживал склонность воспользоваться этим имуществом. В число опекунов были назначены и два лица от патриархии – архонт монастырей Парадисос и диакон Семнон.⁷⁰

Особенно же часто приходилось патриархам и синоду разрешать дела о наследствах, о возвращении приданого, о разделе имущества между родственниками и т. п.⁷¹ А вот какое письменное обещание дал патриарху Матфею в 1401 г. один византиец. «Я, Георгий Вастагарий, даю настоящее обещание перед святейшим нашим господином и Вселенским патриархом, в коем и заявляю, что с настоящего дня я пребываю в мире с братом моим, люблю и уважаю его, а равно и жену его, а мою невестку; если же я откажусь от настоящего моего обещания и опять перейду к оскорблениям и беспорядкам, то подвергаюсь осуждению внести в народную казну 25 золотых (иперпиров), подлежу и другому наказанию, какое присудит святейший мой господин, Вселенский патриарх, – только если брат мой станет оказывать и мне надлежащий почет».⁷²

Трогательное впечатление производит византийский обряд сыновства, или усыновления (υιοθεσία, τεκνοποίησις). Он состоял не в каких-либо формальностях гражданского порядка, а в церковном освящении посредством молитвы или даже посредством совершения целого богослужебного последования (ακολουθία). Обряд происходил в храме; усыновлявший и усыновляемый становились перед Св. Евангелием, с зажженными свечами в руках, выслушивали богослужение, совершаемое священником, с призыванием Духа Святого на их союз любви, целовали святые иконы и друг друга. В заключение священник спрашивал отца: «Кого получаешь?» – «Сына, усыновленного Церковью», – отвечал отец. Священник тотчас вручал ему сына со словами: «Ныне ты получаешь духовного сына молитвами Пресвятой Богородицы, честных архангелов – небесных сил, святого Иоанна Пророка, Предтечи и Крестителя, святых славных апостолов...» и т. д. Усыновленный Церковью пользовался всеми правами сына родного.⁷³

Любопытен и обряд братотворения (άδελφοποιήσις), соответствовавший славянскому побратимству. И он освящался Церковью и состоял в богослужебном последовании. Желавшие вступить в побратимство являлись со священником в храм. Здесь ставился аналой со Св. Евангелием и крестом, перед которым и совершался обряд. Священник предлагал ищущим побратимства положить одну руку на Евангелие, перевязывал (ζώννει) их, давал им зажженные свечи и читал молитвы с упоминанием о братьях апостолах Филиппе и Варфоломее, святых мучениках Сергии и Вакхе, великомучениках Георгии, Димитрии и Феодорах, молясь о даровании им любви нелицемерной, веры непостыдной, света познания, дабы они в полноте были объединены светом братской любви, сохраняли обещания духовного братства, снисходили друг к другу в их падениях и не пылали злом в сердцах своих.⁷⁴

Вообще, идеал нравственного человека, по воззрениям византийцев, отличался по преимуществу церковным характером: на первом плане стояли искренняя набожность, соблюдение церковных уставов, посещение храма, почитание священного и монашеского чина, чтение и изучение Священного Писания и творений святых отцов и т. п. Таким образом, мирянин-византиец должен усовершенствоваться в тех же добродетелях, которые составляют идеал стремлений и для монаха.⁷⁵ И действительно, почти вся жизнь византийцев проходила в тесном общении с Церковью, под сенью богослужебного освящения, под руководством духовенства и монашества. Византийцы совершали общественные моления по случаю различных бедствий, например землетрясения, эпидемии, нападения врагов, голода, наводнения, во время плена, во дни скорбей и уныния, по случаю бездождия и т. п. Молитвой они начинали и постройку дома, обитание в новом доме, устройство колодца и отыскание воды, насаждение виноградника или сада, посев поля, собирание винограда и вообще плодов земли, жатву хлеба, постройку судна и отправление в плавание, лов рыбы и пользование сетями. Совершались у них особые молитвословия перед началом учения детей, перед чтением книг и слушанием, над больными различными болезнями, в какой-либо серьезной опасности, от укушения змеи, по случаю осквернения колодца, источника, сосуда, вина и масла, по случаю приношения новины – плодов, хлеба, вина и масла, во время падежа скота, о пчелах, при отыскании потерянной вещи и т. п.⁷⁶ Словом, почти каждое дело – общественное, семейное или частное – находило себе отклик в молитве, освящалось и благословлялось Церковью.

Насколько вообще жизнь византийцев была проникнута церковным характером и являлась оцерковленной, об этом может свидетельствовать и сочинение Стратегикон Кекавмена, византийского боярина XI в., занимавшего важный административно-военный пост в городе Лариссе. Это сочинение было издано академиком В. Г. Васильевским по рукописи Московской Синодальной библиотеки (№ 436).⁷⁷ По оценке знаменитого ученого, «Стратегикон» представляет ценный материал и высокий интерес для ознакомления с чисто византийскими воззрениями на жизнь и нравственность, на семью, общество и государство. Вот некоторые из советов и рассказов византийского боярина, предложенные им своему сыну.

«Выслушав мои слова о необходимости трудиться и бороться в жизни, – писал Кекавмен, – не вдайся в какие-нибудь неумеренные замыслы и труды и не погуби таким путем души своей, и, презревши Бога, не позабудь последования псалмопении, отправляемого православными мирянами, как-то: утрени и часов, а с ними вечерни и повечерия. Ведь эти молитвы существуют на укрепление жизни нашей и по этим службам мы познаемся как истинные рабы Божии... И не только тебе следует выполнять эти службы, но по мере возможности молись и в полночь, произнося хоть один псалом... И помолившись, предайся покою. Право, это не труд, а скорее наслаждение беседовать с Богом наедине» (гл. 93).

О милостыне Кекавмен говорит так: «Если кто-нибудь попросит тебя дать ему милостыню, подай с готовностью и не медля» (гл. 114). «Подавай (милостыню) во всякое время, вечером, утром и в полдень. Не имей для нее срока, но как только придет тебе на мысль, подай» (гл. 116).

Любопытны и советы относительно чтения книг. «Когда у тебя есть время, – пишет Кекавмен, – и ты не занят обязанностями военачальника, читай книги – и по истории, и церковные. И не говори: „Какая польза воину от догматов и церковных книг?» Нет, ты получишь чрезвычайную пользу» (гл. 54). «Читай много и научишься многому и, если не понимаешь, не теряй бодрости. Если прочтешь книгу неоднократно, Бог пошлет тебе разумение, и ты поймешь ее. Изучай Писание, как повелел Господь, но не делай его предметом праздного любопытства» (гл. 113).

«Чаще беседуй с монахами, – пишет также Кекавмен, – и если они неучены, не осуждай их: Божественные апостолы, будучи необразованы, просветили мир» (гл. 116).

Возвышенны суждения византийского боярина о любви и милосердии. «Яжелаю, – говорит он, -чтобы ты любил всех людей» (гл. 103). «Целью и стремлением твоим пусть будет благодеяние, не только друзьям, но и врагам твоим, а не причинение зла... Не дела только людей, но и мысли – перед лицом Бога. Ум твой пусть будет устремлен на добро, и Бог соделает добро с тобою» (гл. 108).

Итак, любовь ко всем людям и даже к врагам – вот основной мотив взаимных отношений у византийцев, центральный нерв в жизни частной и общественной. Что может быть выше и совершеннее этого величайшего принципа жизни? И не свидетельствует ли он о государстве оцерковленном, о народе истинно христианском? Не забудем, что этот принцип высказан в интимном слове к сыну человеком светским, проведшим жизнь среди невзгод и бурь военного времени, свободным от всякого стремления преувеличить свое значение и роль.

4. Церковно-религиозный характер византийской науки и просвещения. – Обработка богословия в частных его дисциплинах. – Церковно-религиозный оттенок византийской истории и философии. – Церковная поэзия. – Народные школы, низшие и высшие. – Византийское «Общество любителей духовного просвещения». – Религиозный характер византийского искусства

Признаком византинизма нужно считать и церковно-религиозный характер византийской науки и просвещения. Подобно тому как весь строй общественной и частной жизни византийцев носил на себе отпечаток церковно-религиозных интересов, так и наука византийская, а равно и все просвещение развились и определились в своем составе и направлении преимущественно под влиянием мотивов религиозных, под сенью Церкви, при деятельном сотрудничестве византийского духовенства и монашества. «Византийская литература, – говорит профессор Эрхард, – носит характер по существу церковный и богословский. Большая часть произведений византийской литературы относится к разряду богословских, представители высшей служилой византийской аристократии и даже императоры стоят как богословские писатели возле иерархов Церкви и монахов, равно и из писателей светских немногие не занимались обработкой богословских сюжетов. Такое явление не было знакомо на Западе».⁷⁸ И действительно, в Византии богословие было центральным предметом литературной деятельности и изучалось почти во всех его частных дисциплинах. Догматика, полемика, апологетика, библейская герменевтика, аскетика и мистика, церковная риторика и право⁷⁹, агиография – вот главные отрасли богословской науки в Византии. Они получили здесь удивительную научную разработку и блестящим образом представлены в многочисленных литературных произведениях, отличающихся глубиной, основательностью и всесторонностью исследования богословских проблем, свободным полетом творческой богословствующей мысли, не уклонявшейся, однако, от догмы Православия, замечательным расцветом литературной продуктивности. В прекрасной книге профессора К. Крумбахера, в коей профессором Эрхардом подведены итоги и богословской научно-литературной деятельности в Византии, можно найти многочисленные и убедительные доказательства высокого подъема богословствующей мысли византийских ученых.

Занимая центральное место в византийской науке и литературе, богословие привлекло в сферу своих интересов и другие науки, процветавшие в Византии, сообщило и светским дисциплинам богословскую окраску, привнесло церковно-религиозные элементы в содержание и светской литературы. Господствующее положение богословия в области византийского просвещения отразилось прежде всего на характере исторических произведений, которые по своему разнообразию и многочисленности занимают второе место в литературе Византии. Произведения этого рода разделяются на историю в тесном смысле слова и хронографию. Различие зависит от материала, образования автора и от круга читателей, для которых труд предназначался. Составителями хронографий были большей частью монахи, которые имели задачей составить для собратий и благочестивых мирян назидательные руководства по всемирной истории, начиная от сотворения мира до событий позднейших. Отсюда основная их точка зрения на события – церковная: на первом плане у них – жизнь и события в Церкви, свои воззрения они подтверждают текстами Св. Писания, дают нравственную оценку лицам и фактам на основе христианских заповедей и церковных канонов, имеют в виду цели полемические и апологетические, часто вносят в текст нравственные размышления, назидательные поучения и т. п. Вообще, церковный характер византийских хронографов (Малалы, Иоанна Антиохийского, Георгия Синкелла,Феофана Исповедника и его продолжателей, патриарха Никифора, Георгия Амартола, Симеона Магистра и Логофета, Льва Грамматика, Иоанна Скилици, Кедрина и т. д.) не подлежит сомнению. Что касается византийских историков, которые описывали современные или недавно минувшие события языком, близким к классическому и доступным только для людей образованных, по методу отчасти критическому, с тщательным подбором материала, то и в их трудах церковный элемент занимал видное место. Вследствие господства церковно-религиозных интересов во всей жизни византийского общества историки как члены этого общества и верные сыны своего народа и в своих произведениях являлись типичными в том отношении византийцами. Все они в своих исторических трудах описывают и события церковные, – говорят об отношении императоров к Церкви, о смене и деятельности патриархов, о жизни монахов и устройстве монастырей, о догматических и вообще религиозных спорах в недрах Византийской церкви и т. д. Разница между историками в рассматриваемом отношении лишь та, что одни из них говорят о церковной жизни больше, а другие меньше, одни ведут об этом нарочитую речь, другие упоминают мимоходом, иные жили в бурную и чреватую церковными событиями эпоху, другие повествуют о временах церковного затишья и т. д. Словом, основной – религиозный – характер византинизма отразился соответствующим образом и на специально-исторической литературе. Для образца можно указать на историка Никиту Акомината, или Хониата, описавшего события от 1118 до 1206 г. в труде, состоящем из 21 книги. Этот светский человек, занимавший должность сенатора при царском дворе, очень часто оценивает исторические события с точки зрения Св. Писания, приводит тексты из Псалтыри,⁸⁰ из книги «Песнь Песней»,⁸¹ Премудрости Соломона,⁸² Апокалипсиса,⁸³ обстоятельно рассказывает о церковных делах, совершавшихся в Византии в упомянутую эпоху и является вообще человеком церковно-религиозного настроения.⁸⁴

В Византии никогда не замирала и философия. Но она развивалась здесь преимущественно в союзе с богословием, которому и помогала своими методами в разработке догматики, полемики и нравоучения. Блестящим представителем византийской философской мысли был св. Иоанн Дамаскин, который в своей догматической системе представил первый опыт объединения философии с богословием. Затем, особенно высокий подъем философского движения наблюдался в XI-XII вв., когда в Константинополе существовала академия, во главе которой долгое время стоял знаменитый византийский философ и богослов Михаил Пселл, написавший много сочинений богословского, философского, исторического и естественно-научного содержания. Пселл был почитателем Платона, идеи которого, своеобразно переработанные, он и приложил к разработке богословской системы. Одновременно в Византии изучалась и философия Аристотеля. От столкновения учений Аристотеля и Платона на византийской почве в XI в. возникло своеобразное религиозно-философское движение, не прекратившееся даже с падением Византии и перешедшее на Запад, где оно возродилось в форме гуманизма. В Византии участниками этого движения были: Иоанн Итал (XI в.), Никифор Влеммид, Плифон и Геннадий Схоларий.

Наконец, и поэзия развилась в Византии преимущественно на церковной почве и имела в виду главным образом потребности христианского богослужения. Уже в первые века христианства за церковным богослужением употреблялись не только священные песни, заимствованные из книг Св. Писания, но и вновь составленные представителями Церквей гимны. Но до конца IV в. был лишь подготовительный период в истории церковной поэзии, когда христианские поэты подражали в стихосложении классическим образцам. С V в. начинается расцвет христианской ритмической поэзии, которая в VI и VII вв. достигла блестящего развития в отношении и содержания поэтических произведений, и формы и обогатила церковное богослужение собранием церковных песнопений. Во главе христианских песнотворцев стоял св. Роман Сладкопевец, этот «Пиндар церковной ритмической поэзии», составивший многочисленное собрание кондаков, гимнов и песней. «По поэтическому дарованию, одушевлению, глубине чувства и возвышенности языка Роман, – говорит Крумбахер, – превосходит всех других греческих песнопевцев. История литературы в будущем станет прославлять его как величайшего церковного поэта всех времен». Известны также песнотворческие труды патриархов Сергия и Софрония, Максима Исповедника. С конца VII в. в византийской церковной поэзии возникла новая форма религиозного творчества – каноны, создателем коих был св. Андрей Критский. Его дело продолжали свв. Иоанн Дамаскин и Косьма Иерусалимский. С IX в. и далее центром церковной поэзии служил Студийский монастырь в Константинополе, из которого вышел целый сонм церковных песнотворцев. И вообще, церковная поэзия не исчезала в Византии до самого его падения, переживая то периоды расцвета, то упадка, в зависимости от общего состояния византийской культуры, но всегда сохраняя огонь священного вдохновения.⁸⁵

Переходя от византийской науки и литературы к народным школам, мы опять должны отметить преимущественно церковный их характер. Школы открывались в Византии главным образом при церквах и монастырях, руководителями и учителями в них были епископы, клирики и монахи, предметами обучения были преимущественно науки богословские: изучение Псалтыри, чтение Св. Писания, творений святых отцов и житий угодников Божиих, переписывание рукописей религиозно-нравственного содержания, пение церковных песнопений – вот что наполняло учебную жизнь византийского школьника. В византийских школах преподавались и светские предметы – арифметика, грамматика и пиитика, но и этим наукам по возможности сообщался церковный характер, так что все византийское школьное учение носило на себе церковно-религиозный характер. Нечего говорить о том, что византийские школы были и воспитательными учреждениями: за это говорит весь церковно-монастырский их строй. Вообще, византийские начальные школы учили детей страху Божию, воспитывали в наказании и учении Господнем. Церковно-религиозное учение и воспитание было идеалом византийской школы, который яркими чертами изображен и в сочинениях византийских императоров (например, Наставление Василия Македонянина своему сыну Льву), и в творениях византийских архипастырей (Феофилакт Болгарский, патриарх Константинопольский Афанасий), и в исторических трудах (Анна Комнина, Никита Хониат), а особенно в житиях византийских подвижников. Замечательно, что и молитвы, которыми напутствовались дети перед отправлением в школу, надписывались так: «Ευχή, όταν απέρχεται παιδίον μανθάνειν τα ίερά γράμματα».⁸⁶ Вот одна из таких молитв, заимствованная из рукописного греческого евхология конца XIX в., хранящегося в Иерусалимской Патриаршей библиотеке. «Господи Боже наш, Творец всей твари, даровавший рабу Твоему Давиду дух премудрости воспевать Тебя, истинного Бога, псалмами, пением и песнями духовными, и ныне воззри на учение и наставление отрока сего, дабы он, недостойный раб Твой, возжелал богоучения Давидова, молитвами пренепорочной Госпожи нашей Богородицы и Приснодевы Марии и святых апостолов Павла и Матфея и молитвами святых отец наших Иоанна Златоустаго, Василия Великаго и Григория Богослова и святых мучеников и нотариев Маркиана и Маркелла, и помоги сему рабу Твоему в изучении книги псалмов и познании всего Писания».⁸⁷

Что касается школ средних, существовавших и в столице, и в провинциальных городах Византии, а также школы высшей, или академии, которая, с некоторыми промежутками, существовала в Константинополе со времени Феодосия II (425 г.) и почти до падения Византии,⁸⁸ то и в них обучение носило отпечаток церковности, – в том смысле, что в курсе преподаваемых наук было и богословие в различных его дисциплинах, например, изучались Св. Писание, догматика, церковное законоведение, практическое проповедничество. Но не нужно думать, что здесь богословие вытесняло науки светские, подавляло светский элемент. Это было лишь в тех школах среднего типа, которые существовали при епископиях и монастырях для подготовки клириков, а школы государственные, или казенные, и школы частных лиц, напротив, возвышали светские предметы (философию, риторику, законоведение) за счет богословских, которые входили в школьную программу стороной, сообщая только религиозную окраску целому курсу обучения, составляя заключительное звено в общей цепи школьных предметов. Таким образом, преобладание религиозного начала в школьном обучении приложимо во всей силе только к школам низшим, да к тем из средних, которые преследовали специально-богословские задачи.

Известно также, что в Византии, со времени Константина Великого и до последних Палеологов, существовало «Общество любителей духовного просвещения», в котором, под руководством императоров, при участии епископов и образованных клириков и мирян, происходили ученые собрания для обсуждения богословских вопросов, читались рефераты, произносились речи, совершался живой обмен мнениями по предметам религиозного ведения, происходили горячие диспуты.⁸⁹ Это учреждение было передовым деятелем богословского просвещения, будило общественную религиозную мысль, освещало народное самосознание, осмысливало интересы жизни в духе христианских начал. Оно могло возникнуть и долго существовать только там, где просвещение и наука имели строго религиозный характер.

Наконец, и искусство византийское развивалось преимущественно на почве церковной и имело характер почти исключительно религиозный. За византийским искусством, как говорит один специалист предмета, должна быть признана та заслуга, что оно впервые дало христианским концепциям вполне определенный характер. И действительно, во всей своей оригинальности и во всем объеме оно является преимущественно в религиозной области. Это и естественно, если принять во внимание, до какой степени религия была могущественна у византийцев и как она проникла во все стороны жизни и быта. «В византийском обществе, – заключает специалист-автор, – Церковь наблюдала за художниками и руководила их работами, рано взяв их под свое покровительство».⁹⁰ Поэтому византийская художественная деятельность проявилась с характером церковности и религиозности и в архитектуре, и в живописи, и в скульптуре, и в мозаиках, и в миниатюрах, и в эмали.⁹¹

5. Византийское монашество и его идеалы

Последним признаком византинизма в его церковно-историческом обнаружении нужно считать весьма широкое распространение в Византии монашества, выработавшего особую систему подвижничества и руководствовавшегося в своей разносторонней деятельности своеобразными иноческими идеалами. Главная причина необыкновенного роста византийского монашества заключалась в глубокой и интенсивной религиозности местного общества, считавшего постройку и украшение монастырей делом богоугодным, а жизнь монашескую – святым подвигом, ангельским житием. Отсюда византийское общество выделило из своей среды и многочисленных ктиторов монастырей, и бесчисленных иноков, вышедших из всех слоев византийского населения, до лиц царского рода и коронованных особ включительно. В средневековую эпоху почти вся Византия была покрыта монастырями и наполнена монахами, так что представлялась всецело монашеским царством. И внутренняя жизнь византийского монашества достигла полного развития и отлилась в стройную и законченную систему устройства и быта. В основе этой системы было анахоретство, или отшельничество, от которого был прямой переход к келлиотству; дальше стояла лавра или скит, за ними – монастырь в форме идиоритма и киновии, в которой в совершенстве был выдержан монархический принцип управления на основе любви и братского равенства. Подвижничество византийских монахов было делом сознательным, так как у них аскетизм находился в полном союзе с просвещением, религиозно-нравственные требования покоились на почве богословского ведения. Идеалы византийского монашества не замыкались в сферу личного религиозно-нравственного совершенства на основе главных принципов – девства, нестяжательности и послушания, с умерщвлением плоти посредством поста и трудов и усовершенствованием духа посредством молитвы. Их идеалы были возвышенные и любвеобильные, так как призывали носителей иноческих обетов и на служение миру. Византийские монахи имели весьма большое и в высшей степени благодетельное значение для общества. Своей высоконравственной жизнью они давали мирянам пример того, как должно жить истинному христианину, а наставлениями и поучениями укрепляли их в исполнении нравственных требований. Они безбоязненно обличали пороки и заблуждения, наблюдавшиеся в жизни отдельных лиц, до императоров включительно, и целого общества, смело выступали на защиту теснимых и угнетаемых, были для общества как бы пророками. Известна их пламенная ревность в защите точного исполнения церковных догматов и канонов, коего они требовали от лиц всякого звания и состояния. Затем, величайшей заслугой византийского монашества была его миссионерская деятельность среди языческих народов, коих они не только привели ко Христу, но и приобщили к группе народов культурных. Устройство народных школ, учительство в них и учреждение монастырских библиотек было любимым и постоянным делом византийских монахов, а их научные занятия и заслуги в области литературы доселе еще не оценены по достоинству. Особенно почтенна благотворительная деятельность византийских монахов. Законодатели монашества вменяли инокам благотворение в прямую обязанность, которую они и исполняли весьма ревностно. При монастырях существовали странноприимницы, больницы, богадельни, дома для сирот и нищих и другие благотворительные учреждения, а сами монахи являлись для мирян и врачами, и слугами, и кормильцами, и воспитателями. Наконец, иноки служили обществу в звании духовников и высших иерархических лиц. Таким образом, из монастырей выходили лучшие начинания времени, в тиши монастырских стен сохранялось и поддерживалось все достойное уважения. Жизнь монахов весьма тесно переплеталась с жизнью общества, которой и сообщала великую нравственную силу. Монахи, по выражению императора Алексея Комнина, были солью земли византийской, светом миру. Они предохраняли мир от нравственной порчи, освещали ему путь на небо, они оцерковляли жизнь светскую и гражданскую, по преимуществу водворяли Царство Божие на земле.⁹² В этом, по нашему мнению, и заключается последний реальный признак византинизма как церковно-исторической системы.

Заключение