VI. После отставки (1896–1913)

Первое время после отставки (1896) прошло совершенно незаметно – в хлопотах по постройке дома в Гатчине, как летнего, а потом, со временем, и постоянного приюта в этом небольшом, тихом городке. Эти хлопоты были очень кстати, отвлекая внимание от крутой перемены в жизни. Лишь по возвращении в Петроград, поздней осенью, на постоянное жительство, почувствовался недостаток привычной деятельности и появилось тоскливое настроение человека, выбитого из обычной колеи. Скоро, однако, овладел собой: в первые два года помогло деятельное участие в сотрудничестве по «Церковному вестнику» (см. выше исчисление моих трудов за это время), а потом, с 1898 г., предпринял большую научную работу, которая на несколько лет сосредоточила на себе все мое внимание и не давала ни одной минуты для скуки. Взялся за эту работу не только в целях наполнить свое досужее время, но и для того, чтобы исполнить данное в прощальной речи своим слушателям обещание использовать «остаток своих сил для того дела, которому служил на академической кафедре». Далеко немалое значение имели для меня и настойчивые убеждения незабвенного о. протопресвитера И.Л. Янышева продолжать мою научную деятельность и после слишком, как он говорил, ранней отставки. Советовал обработать и издать курс моих академических лекций или хотя бы часть их.

Под влиянием этих побуждений и убеждений я задумал было сначала обработать лекции по последней части догматического богословия, обнимающей учение о Боге Освятителе, то есть о благодати Божией, Церкви и таинствах. Эта часть науки издавна привлекала мое внимание малой, сравнительно с другими ее частями, разработанностью в нашей богословской литературе. К тому же располагали и прежние мои труды: докторская диссертация (о семи церковных таинствах) и полемика по поводу Аквилоновской диссертации (о Церкви). В виду предположенного широкого замысла составлено мной даже общее введение к этой части догматического богословия, которое и вошло в вышедший потом мой труд. Но при моих работах вскоре выяснилось, что если не захочу быть поверхностным, то дай Бог обработать хотя бы только одну первую треть предположенного, то есть одно учение о благодати Божией, а потому решился ограничиться последним.

Держался любимого моего метода исследования – историко-догматического. Шел тем же путем, что и при составлении докторской диссертации, но уже увереннее и спокойнее, преследовал те же задачи и цели. Это было в полном смысле слова как бы продолжение докторской диссертации, так что в этом отношении совершенно справедливо сделанное мне раз замечание профессора А. П. Лопухина, тогдашнего редактора «Христианского чтения», в котором по частям печаталось мое новое сочинение: «Учение о благодати Божией в творениях древних святых отцов и учителей Церкви до блаж. Августина. Историко-догматическое исследование». «Кажется, – сказал он, – вы, А.Л., составляете и представляете вторую, новую докторскую диссертацию». Этими словами А.П.Л. хотел, вероятно, подчеркнуть серьезность и обширность моей работы, но едва ли вполне сознавал, насколько точно и удачно определил тождество процесса моего внутреннего богословского переживания. Историко-догматическое исследование о благодати Божией действительно есть повторение совершенно однородной с прежней (о церковных таинствах) работы в другой области (о благодати Божией), с теми же приемами исследования и с тем же окончательным результатом. Это новое исследование еще лишний раз подтвердило справедливость моей теории относительно исторической судьбы раскрытия догматического учения нашей православной Церкви. Одна и та же главная цель преследовалась и тогда, двадцать лет тому назад (в 1877 г.), и теперь (в 1898 г.).

Спокойно, ничем не развлекаемый, начал я снова изучать святоотеческие творения, и притом не древнейших только отцов и писателей Церкви (до Оригена включительно, как для диссертации о таинствах), но и последующих веков, до св. Иоанна Златоуста включительно. Громадное количество томов (несколько десятков) святоотеческих творений, в особенности золотого века святоотеческой письменности, потребовало массу времени и труда. Весьма счастливым обстоятельством было то, что все святоотеческие творения всегда имел под руками. После кончины, в 1881 г., о. протоиерея И. В. Васильева получил в собственность всю греческую серию Патрологии издания Миня (104 тома)⁴⁷⁶. Это было огромное мое преимущество. Не будь таких счастливых условий, едва ли взялся бы за такую большую работу, а если бы и взялся, то охладел бы, и в самом лучшем случае она затянулось бы на долгие годы, рискуя быть не доведенной до конца. Хотя в нашей академии и было это издание, но иметь его всё и всегда под руками было совершенно невозможно, так как оно находилось в постоянном обращении у профессоров и студентов.

Начал печатать в «Христианском чтении» свой труд задолго до его окончания, едва доведя его до половины и далеко не вполне его обработав. Виновником такой поспешности был, главным образом, о. протопресвитер И.Л. Янышев. Он всячески торопил меня, опасаясь, чтобы я не отложил своей работы или не затянул ее в бесконечность, рассчитывая, что если труд мой начнется печатанием, то поневоле придется продолжать его и закончить. Хотя всякий, знающий мою способность втягиваться в работу и не отставать от нее, должен был бы спокойно выжидать и не торопить меня; знал я и сам себя с этой стороны и все-таки невольно поддался сторонним внушениям. В результате оказалось, что первая половина моего труда требовала бы значительной переработки, не по существу впрочем, а по изложению и некоторым изменениям в плане. Многое как вышло первоначально из-под моего пера, так и осталось в том же виде.

Как бы то ни было, труд мой в 1902 г. закончен и вышел отдельным изданием (330 стр). В окончательном результате относительно святоотеческого учения о благодати Божией получилось то же самое, что и относительно учения о таинствах, то есть что понятие благодати было у древних святых отцов сначала такое же широкоеи не строго определенное, как и понятие «таинства», и потом, постепенно суживаясь, получило наконец тот точно определенный объем, с каким оно является в наше время, пройдя период пелагианских и полупелагианских споров и западно-схоластического развития. В конце сочинения, после свода святоотеческого учения о благодати и человеческой свободе воли, получилась святоотеческая формула, выражающая учение православной Церкви о процессе нашего спасения, в отличие от инославных о том учений. В заключение приведено несколько замечаний относительно того, какое огромное значение имеет уяснение святоотеческих воззрений на данный предмет для правильного понимания и освещения всех западных споров, начиная с блаж. Августина и пелагиан, теорий средневековых схоластиков и, наконец, сотериологического учения нынешнего римского богословия и протестантского. По мере напечатания в «Христианском чтении», и в особенности по выходе в 1902 г. отдельного издания моего труда, послышались и устные, появились и печатные очень одобрительные о нем отзывы. В особенности лестную и обстоятельную рецензию дал в «Церковных ведомостях» (1902, № 46) их редактор и председатель Духовно-учебного комитета при Св. Синоде, протоиерей П. А. Смирнов, некогда очень даровитый и очень уважаемый бакалавр Московской академии по той же кафедре церковной археологии, которую занимал и я в той же академии⁴⁷⁷. В виду таких отзывов я дерзнул даже представить свое сочинение в Учебный комитет на соискание премии митрополита Макария. По рассмотрении оно удостоено полной премии в 1000 рублей.

Во время научных моих занятий совершенно пропала охота и расположение к публицистической деятельности, создалось настроение для нее неблагоприятное. Через несколько лет появился было снова позыв к ней, но тут случилось нечто, совершенно для меня неожиданное и глубоко меня огорчившее, именно: недобровольное мое удаление из «Церковного вестника». Причиной этого была статья «Трехчленная формула (православие, самодержавие и народность)», написанная мной в конце 1905 г. и направленная в редакцию «Церковного вестника». Статья эта не была напечатана. Произошло тяжелое для меня объяснение...

Все это сильно меня взволновало. Не хотелось, однако, оставить статью не напечатанной. В ней проводилась, между прочим, мысль о том, как понимать акт Царской воли 17 октября. В связи с богословско-догматическими принципами разъяснялось, что это есть самоограничение Государя, вполне соответствующее всему христианскому мировоззрению, идее Высочайшей, Божественной воли в ее отношении к свободной тварной воле существ разумно-свободных, – которой даруется значительная доля самоопределения, – на всем пространстве истории мира, от сотворения до искупления и по искуплении, в действии благодати Божией, в процессе нашего спасения.

Решился отправить отвергнутую статью в «Церковные ведомости», официальный орган Св. Синода, журнал, конкурирующий с «Церковным вестником». Напечатана моя статья в «Церковных ведомостях», 1905, № 51.

Этой статьей совершился мой переход в сотрудники «Церковных ведомостей». Затем вскоре, в тех же «Церковных ведомостях», напечатана (1906, № 7) другая моя статья, касавшаяся также вопроса о самодержавии – «К вопросу о самодержавии», разбиравшая и оценивавшая разные тогдашние газетные о нем толки. И, наконец, – третья, под заглавием «Несколько мыслей о воспитании народной воли – согласно началам христианской православной веры и здравой педагогики» («Церковные ведомости», 1906, № 31). В этой статье проводились святоотеческие воззрения на свободную человеческую волю в ее отношении к Божественной воле и рекомендовалось следовать этим принципам в отношении к политическому воспитанию нашей народной воли в лице ее представителей в наших высших новых государственных учреждениях. Сюда вошло немало мыслей из моего труда о благодати Божией.

Этими статьями, да еще несколькими рецензиями, в тех же «Церковных ведомостях», на вновь выходившие тогда богословские сочинения закончилась моя публицистическая, да и вообще всякая литературная деятельность. Что касается академического «Церковного вестника», то после 1905 г. ни одной печатной моей строки в нем не появилось. Так плачевно завершилось многолетнее мое сотрудничество в этом дорогом для меня академическом органе. Следующие годы, 1906–1910, принесли мне потерю самых близких и дорогих людей, в лице профессора Ф.Г. Елеонского † 1906) и протопресвитера И.Л. Янышева † 1910).

Последние годы жизни профессора Ф. Г. Елеонского, моего друга, близкого родственника и неразлучного спутника всей моей жизни, начиная с детского возраста, прошли также в отставке, в переездах с места на место и в неутомимых научных и литературных трудах. Вышел он в отставку через год после меня, в 1897 г., нервно расстроенный. В эти последние девять лет его жизни (1897–1906) он переменил много мест жительства, жил и в Полтавской губернии, и в Крыму (в Алупке), и в Москве, и наконец в Царском Селе, где и скончался 3 ноября 1906 г. Но нигде он не давал себе отдыха, постоянно занятый решением интересовавших его научных вопросов – преимущественно о текстах Библии – еврейском, греческом и древнеславянском, в особенности о древнеславянском переводе, о трудах Елизаветинских исправителей этого перевода. С целью изучения этих последних вопросов он даже нарочно поселился в Москве (где и провел около двух лет), чтобы заниматься изучением рукописей Румянцевского музея. В эти девять лет он напечатал много ученых статей в «Христианском чтении», «Церковном вестнике» и в «Богословской энциклопедии» издания А.П. Лопухина. Эти труды, вместе со всеми, более ранними его трудами, поименованы в «Биографическом словаре» А. С. Родосского. Не мог он оставаться без работы даже и в последние дни своей жизни, занимаясь в это время переводом творений св. Иоанна Златоуста для академического издания. Бывшие его сослуживцы, в том числе и я, и домашние его, видя крайний упадок его сил, безуспешно пытались отвлечь его от этой работы, но он так и скончался, можно сказать, с пером в руках. Мир праху этого талантливого, неутомимого и добросовес-тнейшего труженика.

Последние годы жизни протопресвитера И. Л. Янышева † 13 июня 1910 г.) прошли также в энергической, многосторонней деятельности этого замечательного, выдающегося церковнообщественного деятеля, оставившего глубокий след в жизни не одной только высшей духовной школы. В течение 27-летнего заведывания придворным духовенством он являлся таким же высокоавторитетным его начальником, заботливым устроителем всех сторон его жизни, до материальной включительно, каким он был на академической ректуре: между прочим, им устроен прекрасный и обширный «Дом призрения для отставных священнослужителей, вдов и сирот придворного духовенства» – вещественный памятник, достойный славного его имени. В то же время он принимал деятельное, живое участие во всех церковно-общественных движениях того времени, в особенности в деятельности общества религиозно-нравственного просвещения в духе православной Церкви и в трудах, по его же инициативе учрежденной (1892), «комиссии для предварительного выяснения условий и требований, какие могли бы быть положены в основу переговоров о соединении старокатоликов с православной русской церковью». В обществе религиозно-нравственного просвещения, часто присутствуя лично, воодушевлял всех своими энергическими речами, а в старокатолической комиссии, работая с увлечением, был, можно сказать, ее душою. Неизменно мы видели его в ее заседаниях, происходивших то в покоях архиепископа Финляндского Антония (Вадковского), бывшего ее председателя, до назначения на митрополию, то в зале совета нашей академии, когда председательство перешло к ректорам: Преосв. Сергию (Страгородскому) и Преосв. Феофану (Быстрову)⁴⁷⁸. Иногда комиссия собиралась в квартире самого о. И.Л. Янышева, во вновь устроенном его стараниями доме для протопресвитера придворного духовенства и его канцелярии, – доме, примыкавшем к вышеупомянутому «Дому призрения».

Назначенный в ноябре 1905 г. к присутствованию в Св. Синоде (вместе с протопресвитером военного и морского духовенства А.А. Желобовским), о. И.Л. Янышев принимал живое, деятельное участие и в его трудах. Потеряв вскоре (в 1907 г.) совершенно зрение, уже слепцом, неуклонно, однако, посещал заседания Св. Синода и даже исполнял некоторые, нелегкие его поручения. Так, например, ему поручено было (12 октября 1909 г.) рассмотрение составленного профессором Московской академии М. М. Тареевым «Краткого изложения системы богословствования» (на основании его же сочинения в 5-ти томах – «Основы христианства»). Поручение это было не только трудное, но по некоторым причинам и очень щекотливое: автор упомянутого сочинения проявил большую оригинальность в своем богословствовании и потому возбуждал немало недоумений и возражений. Тем не менее, поручение исполнено, и отзыв дан (12 февраля 1910 г.), благоприятный для автора. Это было за четыре месяца до кончины И. Л. Приходилось изумляться свежести и крепости его мысли и памяти, когда он, не имея возможности сам читать рукописи, слушал чтение ее и многотомного печатного сочинения профессора Тареева, просил отмечать обратившие его внимание места, а потом, при составлении отзыва, отыскивать прежде замеченное. Лектрисами были супруга покойного его сына Е. П. Янышева и ее сестры, и они поражались энергией его мысли и замечательной памятью. Среди бесед с ним, между прочим и по поводу этого сочинения, и я удивлялся тому же, а вместе с тем и тому, до какой степени он глубоко интересовался самыми отвлеченными богословскими предметами и вопросами. Не утратил он интереса и ко всем другим вопросам тогдашней нашей политической и общественной жизни – в эпоху японской войны, революционных движений 1904–1905 гг., созыва и открытия Государственной Думы 1906 г. При этом он являлся оптимистом, в особенности это касается Государственной Думы, при открытии которой присутствовал и которую восторженно приветствовал.

Имел он счастье дважды отпраздновать свой 50-летний юбилей, сначала вообще своей службы – в 1899 г., а потом – в священном сане (кажется, в 1900/01 году), и по этому случаю почтен был редкою наградою – осыпанными бриллиантами портретами Государей Александра III и Николая II. В 1906 г. – первый из лиц белого духовенства – получил орден св. Андрея Первозванного, – первый случай за все время существования этого высокого ордена. Ослабление сил и в особенности совершенная потеря зрения заставили его отказаться сначала от законоучительства царских детей, а потом, в 1906 г., и от обязанности «заведующего придворным духовенством».

Остался только царским духовником, каковым и был до последних дней своей жизни. Несмотря на некоторые попытки, со стороны разных юродивых и юродствующих, одно время поколебать его положение как царского духовника, он неизменно пользовался благоволением и большим вниманием при Дворе. В последние годы жизни, потеряв зрение, он отправлялся в Великом посту, в первую и Страстную недели, на несколько дней в Царское Село в сопровождение своей невестки, вышеупомянутой Е. П. Янышевой, которой было оказываемо царскою семьею также немалое внимание. В год кончины, 1910-й, на Страстной неделе, по обыкновению он отправился в Царское Село, пробыл там, согласно желанию царской семьи, и Пасхальную неделю, но, несмотря на настойчивое с ее стороны предложение остаться для здоровья долее, решился отправиться домой, на петроградскую свою квартиру, заявив своей спутнице: «Не хочу доставлять высоким хозяевам неприятностей; еще, пожалуй, умру здесь, а это будет плохая им плата за радушное гостеприимство». В этих словах сказалась свойственная ему, характерная (и нам, академическим, хорошо известная), редкая деликатность.

Если не зарождение, то усиление болезни, сведшей его в могилу, относится ко времени 100-летнего юбилея нашей Петроградской академии, 17 декабря 1909 г. Здесь он простудился, раздетый, в холодном вестибюле. Вообще, этот юбилей не особенно его порадовал. Родная академия, которую он знал более полувека (с 1845 г., время его поступления в состав студентов) и которой 17 лет (следовательно, почти 1/5 столетия) был блестящим ректором, оказала ему очень мало внимания: начальство ее (ректором был в это время Преосв. Феофан (Быстров), человек совсем другого духа) не встретило его, как будто он был заурядным гостем, и только некоторые из профессоров, бывшие его ученики и почитатели, встретили и проводили дорогого гостя. Во время акта жаль было смотреть на его мертвенно бледное лицо. Весь акт, продолжавшийся очень долго, около шести часов, он просидел неподвижно.

Скончался протопресвитер И.Л. Янышев 13 июня 1910 г., на Елагином острове, на придворной даче царского духовника. Кончина его была весьма замечательна. В сознании приближающегося конца он пожелал собрать всех родных и близких к нему лиц и при прощание каждому сказал ласковое и назидательное слово, обнаружив полную память и ясное сознание. Вспомнил и меня, и пожалел, что не слышит моего голоса; к сожалению, мне не удалось присутствовать при последних минутах его жизни. Между прочим, попросил он оставить после кончины его тело в покое, по крайней мере в течение двух, трех часов, так как, говорил он, в это время происходит разлучение души с телом; совершается оно не вдруг. Отпевание совершено в Петропавловском соборе, с особого на то разрешения (обычно – только для лиц Императорской фамилии), при участии всех членов Св. Синода, во главе с Киевским митрополитом Флавианом; митрополит Антоний отсутствовал по случаю лечения на Кавказе. Прекрасные речи произнесены протоиереем Петропавловского собора А. А. Дерновым (ныне протопресвитер, заведующий придворным духовенством) – за причастным, и протопресвитером армии и флотов Е. П. Аквилоновым – при отпевании. Первый охарактеризовал покойного как начальника придворного духовенства, второй – как ректора академии и церковно-общественного деятеля. До могилы – на Волковом кладбище, где похоронены супруга покойного Александра Ефимовна, сын его Л. И. Янышев (бывший гражданским инженером) и дочь А. И. Альбова, в семейном склепе – проводили тело усопшего два Преосвященные, присутствовавшие тогда в Св. Синоде, – архиепископ Ярославский, ныне Литовский Тихон (Беллавин) и епископ Полтавский, ныне архиепископ Рижский Иоанн (Смирнов)⁴⁷⁹, ученик покойного. На могиле произнесено несколько речей. Из них особенно замечательна по воодушевлению красноречивая речь протоиерея П. Н. Лахосткого, характеризовавшая покойного как энергического деятеля в обществе религиозно-нравственного просвещения в духе православной Церкви. Так окончилась долгая (83 года) жизнь этого замечательного человека, оставившая большой, неизгладимый след в нашей церковной и, в особенности, духовно-учебной жизни.

При жизни о. И. Л. Янышева очень нередко приходилось пользоваться его гостеприимством и вести с ним беседы по самым разнообразным предметам и вопросам. По-прежнему он был широких взглядов и ни на йоту не отступал от своих принципов, которым следовал в течение всей своей жизни. По временам приходилось с ним спорить, но через это не умалялось глубокое почтение к его личности. Кончина его была огромною для меня потерею. Он был тою дорогою нитью, которая соединяла с прошлою славною страницею жизни родной академии и которая вводила в круг церковно-общественных движений последнего времени.

Через другое, также достопочтенное, близкое и очень дружественное ко мне лицо, через свояка, Н. М. Аничкова, с 1884 г. директора министерства народного просвещения, а в год моей отставки (1896) – товарища министра народного просвещения, потом (1898) сенатора, вице-председателя Палестинского общества и, наконец, (1905) члена Государственного совета, судьбе угодно было ввести меня в соприкосновение с другою средою, со светским ученым, учебным и административным миром. В квартире Н. М. Аничкова приходилось встречаться с графом И. Д. Деляновым, его товарищем по министерству князем М. С. Волконским и многими из профессоров университета и ученых: вице-президентом Академии наук П. В. Никитиным († 1916); академиком В. В. Латышевым; инспектором и профессором Историко-филологического института Н. П. Некрасовым; В. Н. Хитрово, известным замечательным деятелем по Палестинскому обществу и его секретарем; заслуженным профессором А. А. Дмитриевским, выдающимся нашим церковным археологом, большим знатоком Востока и преемником г. Хитрово по секретарству в Палестинском обществе, и многими другими. К великому сожалению, суждено было нам лишиться в последнее время (10 июня 1916 г.) и этого нашего почтенного родственника, Н.М. Аничкова, далеко незаурядного общественного деятеля.

50-летний мой юбилей (18 ноября 1913 г.). Совсем не намеревался праздновать 50-летие моей деятельности. Какое, думал я, может быть празднование у человека, уже 17 лет не состоящего на службе, и 6–7 лет прекратившего даже и литературную деятельность. Поэтому никому не говорил о времени моего юбилея, а когда меня о том спрашивали, упорно молчал, полагая, что так и пройдет оно незамеченным, и гатчинское мое уединение ничем не будет нарушено. Но случилось совершенно иначе. Сначала, задолго до ноября месяца, кажется в июле 1913 г., в одной из светских газет (в «Петербургском листке») появилось известие о моем юбилее, а затем, в ближайшее к ноябрю время, напечатаны в «Церковном вестнике» две большие статьи профессора протоиерея П. И. Лепорского, посвященные моей 50-летней деятельности, по случаю наступления 50-ти лет моей службы и деятельности. Светские газеты подхватили это известие, и празднование оказалось неизбежным. Совершилось оно в самой скромной обстановке, в Гатчине, в моем домике (в котором мы поселились на постоянное жительство в 1912 г.), в тесном семейном кругу, среди родных и близких знакомых. Из родных, кроме членов моего семейства, моей супруги Софии Иосифовны и сына Николая Александровича Катанского (старшего кандидата на судебные должности при Петроградском окружном суде) и его супруги Марии Иер. Катанской, присутствовали прибывшие из Петрограда: мой двоюродный брат, заслуженный профессор Александр Иванович Садов и двоюродная сестра Надежда Федоровна Елеонская, дочь покойного моего дяди и друга Федора Герасимовича Елеонского. Из близких знакомых: мой земляк, бывший профессор Киевской академии, Ф. С. Орнатский (после отставки от академической службы живущий в Гатчине и состоящий в числе членов Духовно-учебного комитета при Св. Синоде) с его супругою Соф. Ив. Орнатскою и свояченицею Над. Ив. Диевскою. Тут же присутствовал освятивший молитвою наше празднество протоиерей гатчинской Егерской церкви о. В. А. Левицкий, один из наиболее уважаемых гатчинских пастырей. Этот скромный семейный праздник украсили своим присутствием делегаты Петроградской духовной академии – заслуженный профессор Н. В. Покровский и профессор протоиерей П. И. Лепорский, прибывшие из Петрограда и привезшие с собою приветственный от родной академии адрес. После молебна предложена была присутствовавшим скромная трапеза, среди которой у прибывших академических делегатов и зародилось мысль привлечь меня к составлению и обнародованию моих «Воспоминаний», о чем уже сказано в самом начале этого моего труда, в предисловии.

По случаю юбилея получено немало приветствий. Упомянем о некоторых, наиболее характерных.

Наши духовные академии, из которых в трех – Петроградской (с 1896 г.), Казанской (с 1897 г.) и Московской (с 1904 г.) юбиляр состоял в то время почетным членом, почтили его приветствиями: первая, Петроградская, – вышеупомянутым адресом, Казанская – официальною бумагою с изложением постановления совета по случаю его юбилея и с характеристикой его трудов, Московская – поднесением через делегатов (профессоров С. П. Смирнова и А. П. Орлова) прекрасной иконы Преподобного Сергия, в серебряной позлащенной ризе и киоте, с приличной выгравированной на дощечке надписью. Не отозвалась только Киевская академия, в почетные члены которой юбиляр был избран два года спустя после юбилея (21 декабря 1915 г., утвержден 18 февраля 1916 г.) – «в уважение», как сказано в дипломе, «полувековой профессорской деятельности и ученых трудов по исследованию истории православных христианских догматов»⁴⁸⁰.

В адресе Петроградской академии выражено следующее: «ваши неутомимые ученые труды, всегда солидные и строго проверенные критической православно-богословской мыслью, несомненно оставят глубокий след в академической науке. Но академия хранит наилучшие воспоминания о вас не только как об ученом православном богослове, пролагавшем новые пути в специальных ученых исследованиях, но и как прекрасном, всегда отзывчивом профессоре и муже совета и разума. Как в академическом совете, так и в правлении вы являли собою пример, достойный подражания, крепко стояли на страже справедливости и порядка и, таким образом, поддерживали равновесие в течении академической жизни».

В письменном от совета Казанской академии приветствии дана следующая оценка ученых трудов юбиляра. «В вашем лице Казанская академия издавна видит ученого историка-догматиста, богослова, сочетавшего в себе солидные познания с определенным взглядом на богословскую науку и преимущественно на догматическое богословие, изучению которого вы посвятили многие годы своей деятельности. Ваши статьи об историческом изучении догматов, появившиеся в начале 70-х годов истекшего столетия и составившие несомненную новость в русской богословской науке того времени, намечают путь исследования предметов догматического богословия. А ваши капитальные труды из области святоотеческого богословия: Догматическое учение о семи церковных таинствах в творениях древнейших святых отцов и учителей Церкви... (1877) и Учение о благодати Божией в творениях святых отцов и учителей Церкви до блаж. Августина (1902) представляют собой фактическое осуществление вашего взгляда на историческое изучение догматов по методу историческому. Присущие вашим капитальным богословским трудам качества: выдержанность известного научного направления, содержательность, ясность и отчетливость утверждаемых в них выводов и древне-отеческих догматических формул – по справедливости сделали эти труды ценным вкладом в нашу русскую богословскую науку».

Почтили меня приветствиями: телеграммой – Петроградский митрополит Владимир, письмами – архиепископ Алексий (Опоцкий), член Св. Синода, находившийся на покое в московском Донском монастыре, мой бывший товарищ по студенчеству, архиепископ Волынский Антоний (Храповицкий), вместе с обширным письмом, характеризовавшим профессоров старого и нового времени, приславший прекрасную икону Почаевской Божией Матери, архиепископ Финляндский Сергий (Страгородский), телеграммами: архиепископ Ярославский Тихон (Беллавин), епископ Елисаветградский Анатолий (Каменский), мой бывший слушатель (вып. 1895 г.), член Государственной Думы, обер-прокурор Св. Синода В. К. Саблер, приветствовавший меня «с 50-летием столь полезной для православной церкви ученой и педагогической деятельности». Эта последняя телеграмма была для меня вполне неожиданна и тем более приятна – в виду прежних наших столкновений, в особенности по поводу диссертации Е. П. Аквилонова.

Получены частью телеграммы, частью письма: от ректора Нижегородской семинарии, от Нижегородской архивной комиссии, из редакции «Церковного вестника», от бывших сослуживцев по родной академии – профессора Петроградского университета, протоиерея В. Г. Рождественского, профессора протоиерея С. А. Соллертинского, профессора А. А. Бронзова, профессора Н. Н. Глубоковского и от бывших моих учеников протоиереев – Ф.А. Знаменского (вып. 1869 г., протоиерей Исаакиевского собора), Г. И. Титова (вып. 1873 г., член Учебного комитета при Св. Синоде), М. Г. Березина (вып. 1878 г., настоятель одной общ. сестер милосердия в Петрограде), Н. Г. Кедринского (вып. 1879 г., в то время духовника Их Императорских Величеств), А. А. Дернова (вып. 1882 г., настоятель Петропавловского собора, ныне протопресвитер придворного духовенства), А. П. Устьинского (вып. 1882 г., настоятель церкви новгородского Десятинного монастыря), А. В. Рождественского (вып. 1882 г., протоиерей петроградского Казанского собора), И. И. Добронравова (вып. 1884 г., настоятель петроградского Андреевского собора).

Не забыли меня и некоторые из бывших моих слушателей, не имеющих священного сана. Получены приветствия от А.Д. Попова (вып. 1871 г., член Училищного совета при Св. Синоде), Д. И. Тихомирова (вып. 1881 г., член Учебного комитета при Св. Синоде), В. Троицкого (вып. 1877 г., вице-директор канцелярии Человекол. общества), П. П. Зубовского (вып. 1887 г., директор канцелярии одного из министров), А. В. Карташева, бывшего и.д. доцента Петроградской академии. Весьма характерно приветствие этого последнего. Между прочим, вот что выражено в письме его: «в годину искажения светлого, благородного облика старой академии пятнами низменных политических страстей невольно отдыхаешь мыслью на представителях старого, чистого поколения». Эти строки делают большую честь А. В. Карташеву, далеко не чуждому увлечения именно этими политическими страстями, благодаря чему этот даровитый человек оставил службу при академии.

Немало получено было приветствий от родных и добрых знакомых, в том числе от досточтимого заслуженного профессора Киевской академии А.А. Дмитриевскаго, от В. Н. Тычинина (воспитанника Московской академии, вып. 1888 г., директора Могилевского учил. сем.), протоиерея Красовского (воспитанника Московской академии, протоиерея Адмиралтейского собора) и от совершенно мне неизвестного моего почитателя, некоего В. М. Трофимова, из Архангельска, чиновника портовой таможни, знакомого с моими сочинениями благодаря борьбе его с раскольниками.

Много весьма лестного и до глубины души тронувшего меня прочитал я в этих приветствиях, в особенности от бывших моих учеников, сохранивших благодарную обо мне память и выразивших немалую любовь и почтение к своему старому профессору. Думал было я привести текст некоторых из этих телеграмм и писем, но отложил это намерение во избежание упреков в самовосхвалении, хотя приходило на мысль, что юбилейные похвалы, по обычаю, конечно, более или менее преувеличенные, характеризуют не только юбиляра, но и его поздравителей: некоторые добрые стороны и качества, замеченные ими в юбиляре, находят, очевидно, отзвук в их душах и, следовательно, родственны и им и свидетельствуют об их духовном облике и настроении, по пословице «similis simili gaudet».

Так прошел мой полувековой юбилей. Последний акт его совершился в академии. По случаю благодарственного визита митрополиту Владимиру и ректору академии Преосв. Анастасию (Александрову) был я в стенах родной академии и здесь встретился с достоуважаемым редактором «Христианского чтения», профессором Н.И. Сагардою, бывшим моим слушателем (вып. 1896 г., года оставления мною службы при академии). Сагарда с большой настойчивостью потребовал от меня какой-либо статьи для редактируемого им академического журнала, на память о моем юбилее. Это было последним толчком к составлению моих «Воспоминаний», за что не раз роптал я на почтенного профессора, как и на упомянутых выше членов делегации от родной академии, прибывших ко мне 18 ноября 1913 г. в Гатчину и склонявших меня к тому же. В конце концов, нельзя сказать, чтобы я остался неблагодарным ко всем этим достопочтенным лицам, вызвавшим меня на этот труд – быть может, не совершенно бесполезный для истории родной Петроградской академии, близкой моему сердцу академии Московской и родной Нижегородской семинарии и вообще для истории нашей духовной школы.

Нелегок был взятый мною на себя труд. Пришлось очень немало поработать, а главное – пережить всё, что волновало на пространстве многих десятков лет, с 1847 г. В своей летописи старался сохранить беспристрастие, не скрывая своих ошибок, промахов, увлечений и чужих немощей и недостатков, но отдавая всем, по крайнему моему разумению, должное. Да простят мне читатели, если в чем-либо нарушил строгое правило писать «sine ira et studio».

Заканчиваю свою летопись на 81-м году жизни (19 ноября 1916 г. исполнилось мне 80 лет) словами великого св. Иоанна Златоустого: «Слава Богу за всё!»

20 декабря 1916 года