О сущности религиозно-нравственного учения Л.Н. Толстого

Содержание

Введение

Введение

Граф Л.Н. Толстой усвояет своей доктрине значение религии. Это видно как из заглавия, так в особенности из разных мест сочинения его «В чем моя вера».¹ Что в последнем он изложил свою веру, об этом со всей решительностью заявляет он и в позднейшем своем сочинении «Царство Божие внутри вас»². Религия, которой исповедником считает себя Л. Толстой, есть, будто бы, не иная какая, а именно христианская, взятая в самой ее сущности.³

Как это ни странно само по себе, но даже более образованные и серьезные из почитателей и защитников графа Толстого разделяют указанный взгляд на дело, считая этого писателя глубоко-религиозным человеком, а учение его – религией⁴. Во мнении например, покойного Н.Н. Страхова не имело никакого значения и то обстоятельство, что, по его собственному свидетельству, в учении Л. Толстого получили второстепенное значение взгляды его на природу Бога, мира и человека и что центр тяжести его учения лежит в нравственно-социальной стороне.⁵ Это обстоятельство, по мнению Страхова, нисколько, будто бы не мешает признавать гр. Толстого религиознейшим человеком, а его учение – религиозной доктриною, ибо де для некоторых философов, как например, для Канта, нравственное чувство составляет самый источник религии и из требований этого чувства они выводят религиозные истины.⁶ Кроме Страхова и в особенности рьяных последователей нашего знаменитого и влиятельного писателя, которые в разных местах России пытались или пытаются устраивать якобы религиозные общины, можно было бы указать даже из противоположного им лагеря немалое число лиц, печатно высказывавшихся за признание его учения неким религиозным учением.⁷

Обращаясь к содержанию «богословско-философских» сочинений Л. Толстого, не можем не видеть, что в его учении занимают самое выдающееся место следующие нравственно-социальные правила: а) никогда не гневайся, б) не разводись или не расходись с женщиною, с которою однажды сошелся, в) не присягай никому и никогда, г) ни с кем не судись и д) ни с кем не воюй. Все эти правила, по взгляду гр. Толстого, сводятся к одному более общему и коренному правилу: не противься злому насилием никогда и ни в чем и служат частнейшим выражением и раскрытием его.⁸ Само собою разумеется, что Л. Толстой, решая вопрос о том, как всего лучше человеку поступать в жизни, не мог избежать решения вопросов и о том, почему же именно люди должны поступать так, а не иначе? Ответом на эти вопросы могут быть только те или иные понятия о природе божества, человека и мира и о взаимных отношениях между ними. А коль скоро гр. Толстой выдает свое мировоззрение за религиозное, то он не мог не встретиться и с вопросом о сущности религии. Мировоззрение его и действительно слагается как из своеобразного взгляда на существо религии вообще и христианской религии в особенности, так и из своеобразных понятий об абсолютном существе, о человеке и мире и из связанных с этими понятиями нравственно-социальных правил. Задачею настоящего нашего полемическо-апологетического сочинения мы поставляем изложение и разбор самого существеннейшего в мировоззрении Л.Н. Толстого.

Едва ли нужно распространяться здесь в доказательствах величайшей важности самого по себе вопроса о сущности в особенности христианской религии, за исповедника и последователя которой выдает себя этот плодовитый писатель. Будучи одною из распространеннейших религий, которой значительная часть человечества уже обязана возвышением и облагораживанием всех сторон своей жизни, в которой искренно верующие обретают для себя живой и неиссякаемый источник духовного возрождения и обновления и помимо которой человечество ни в чем не найдет спасения от удручающих его нравственных и связанных с ними политических и социальных зол, христианская религия более чем что-либо другое, заслуживает того, чтобы люди имели о ней самое правильное представление. Это, полагаем, само собою очевидно для людей, серьезно относящихся к запросам души своей, к требованиям своей совести. Нет надобности подробно выяснять и необходимости хотя бы краткого изложения и разбора основных метафизических воззрений гр. Толстого. Только зная эти воззрения и надлежаще оценивши их, каждый может и должен понять, почему этот писатель выступил с таким, а не с иным нравоучением, насколько разумно и обязательно последнее, во имя чего он отвергает христианские догматы, каково действительное достоинство его собственных воззрений на божество, на человека, на смысл жизни последнего по сравнению с христианским догматическим учением об этих и о подобных им предметах, ради чего он с чисто-фанатическим ожесточением нападает на церковь, на обрядовую сторону христианской религии и т.д. Напротив, не только не излишне, но даже необходимо обстоятельнее показать, почему представляется нужным и важным даже наиболее подробный разбор нравственно-социальных правил в доктрине гр. Толстого.

Как духовная, так и светская печать давно и единогласно засвидетельствовала о широком распространении и значительном влиянии идей этого писателя в нашем отечестве.⁹ Несколько лет тому назад доктрина гр. Толстого, по словам сведущих лиц, начала было, однако, утрачивать для общества прежнее обаяние.¹⁰ Такое положение дела оказалось весьма нежелательным для многих представителей нашей светской литературы, и они прямо выступили в качестве публичных апологетов главным образом нравственно-социального учения гр. Толстого, усиливаясь поддержать его обаяние и посодействовать наиболее широкому его распространенно. Само собою разумеется, такая агитация в пользу нравственно-социальных идей гр. Толстого уже и теперь не остается бесплодною и вербует ему новых и новых сторонников...

Из значительного ряда фактов, свидетельствующих о литературном покровительстве в особенности нравственно-социальному учению гр. Толстого, укажем лишь некоторые, но наиболее важные. В конце 1892 года вышла в свет книга Н.Н. Страхова под заглавием «Воспоминания и отрывки», встреченная с большим сочувствием в известной части нашей светской печати. Посвятив два, значительные по объему, отдела этой книги восхвалению нравственного учения гр. Толстого, указаниям на его христианский характер и порицания борющихся с ним пастырей и богословов православной церкви, Страхов утверждает, что центр тяжести всей проповеди нашего знаменитого и влиятельного писателя лежит в ее моральной части и что только показание нехристианского характера и несостоятельности ее, в сущности едва ли де возможное, должно быть исключительным предметом полемики со стороны не разделяющих учения гр. Толстого.¹¹

Затем, в первой книжке журнала «Вопросы философии и психологии» за 1893 год помещена статья «Нравственные идеалы нашего времени», принадлежащая покойному профессору Н.Я. Гроту. Автор статьи не ограничился заявлением своего мнения, что нравственное учение гр. Толстого правильно понято, будто бы, только в статьях Н.Н. Страхова.¹² Проф. Грот уверяет читающую публику, будто бы гр. Толстой ведет борьбу не с православно-христианским мировоззрением, а с языческим, будто гр. Толстой борется с этим воображаемым язычеством во имя высших нравственных идеалов христианства, будто он жаждет очищенного от всяких языческих примесей христианского идеала жизни, будто бы мало людей, которые бы так возвышенно и идеально, как гр. Толстой, поняли и истолковали нравственное учение Христа, будто бы гр. Толстой глубоко верит в живого Бога, в молитву и прочее.¹³ Далее, по справедливому замечанию одного духовного журнала, «Северный Вестник» с первой же книжки своей за 1893 г. открыл свои страницы для приверженцев и защитников нравственно-социальных воззрений гр. Толстого.¹⁴ Наконец, не можем не указать на благоприятную этому писателю наклонность некоторых газетных рецензентов видеть во всяком добросовестном и серьезном разоблачении нехристианского характера и несостоятельности нравственно-социальных идей гр. Толстого якобы гонение, воздвигаемое на него.

Как видим из всего того, что высказывает гр. Толстой в своих «богословско-философских» сочинениях, привлекает к себе восторженные симпатии и находит разнородных апологетов главным образом нравственно-социальное учение этого писателя. Но что же признается в этом учении наиболее возвышенным, плодотворным и выражающим подлинное этическое учение Христа? Прежде всего, и главным образом – правило о непротивлении злым и вытекающие из него пять частнейших правил.¹⁵ Но, быть может, сторонники и панегиристы гр. Толстого ошибаются, смотря так на дело?

Напротив, они скорее недостаточно понимают и ценят все то значение, какое имеет в его доктрине правило о непротивлении злому с вытекающими из него частнейшими правилами. Вынуждаемся сказать, что надлежащее значение этих правил недостаточно понято и оценено было даже и теми духовными, и светскими писателями, которые раньше выступали со своей критикой их. Чтобы для читателей стала очевидною первостепенная важность этих правил во всем нравственно-социальном учении гр. Толстого, приведем хотя самое главное из того, что он говорит о них. Для этого, прежде всего, обратимся к «Краткому изложению Евангелия», написанному гр. Толстым.¹⁶ А чтобы не подать сторонникам и апологетам этого писателя ни малейшего повода к упрекам в каком-либо субъективизме с нашей стороны, изложим воззрения его на пять правил преимущественно его собственными словами.

Вот как передает гр. Толстой учение Христа в своем «Кратком изложении Евангелия»: «Чтобы исполнять волю Отца (Бога), дающего жизнь и благо всем людям, надо исполнять пять заповедей. Они определяют путь в царство небесное».¹⁷ Так, будто бы, говорил Христос со своими слушателям. Затем, гр. Толстой влагает в Его уста следующую речь: «Не думайте, что я освобождаю вас от закона. Я учу не освобождению от закона, а учу исполнению вечного закона. Пока есть люди под небом, есть и закон. Закона тогда только не будет, когда люди сами собой все будут исполнять по вечному закону. И вот я даю вам заповеди вечного закона».¹⁸ Дерзнувши навязать Христу буквально такие слова, гр. Толстой далее излагает свои правила, о коих у нас идет речь.¹⁹ Вслед за этим наш писатель усвояет Спасителю следующие, не принадлежащие Ему слова. «Кто слышал эти мои заповеди: не сердиться, не разводиться, не клясться, не противиться злу, не различать свой народ от чужого, кто слышал эти заповеди и исполняет их, тот, как разумный человек, строит дом свой на камне».²⁰

Перед отправлением учеников своих на проповедь Христос, по лжесвидетельству гр. Толстого, говорил им будто бы, следующее: «Идите вы по разным городам и везде разглашайте исполнение воли Отца, говоря, что воля Отца в пяти заповедях: а) не сердиться, или не гневаться, б) не разводиться, или не распутничать, в) не клясться, г) не противиться злу, или не судиться и не воевать, и д) не делать различия между людьми. Во всем и сами исполняйте эти заповеди».²¹ Известную беседу Христа с фарисеями, по поводу изгнания Им беса из немого и слепого страдальца, гр. Толстой передает в таком извращенном виде. «Православные²² стали говорить народу, чтобы они не слушали заповедей Иисуса, что Иисус бесится, что если жить по Его заповедям, то в народе будет еще больше зла, чем теперь. Иисус же призвал их и сказал: вы говорите, что Я изгоняю зло злом. Но никакая сила не может сама себя уничтожить. Если бы она сама себя уничтожала, то ее и не было бы. Вы изгоняете зло угрозами, казнями, убийствами, и зло все-таки не уничтожается потому, что оно не может пойти само на себя. Я же изгоняю зло не тем, чем вы, стало быть, не злом. Я изгоняю зло тем, что призываю людей исполнять волю Духа-Отца, дающего жизнь всем. Пять заповедей выражают волю духа, дающего жизнь всем, и потому уничтожают зло».²³

Историю одного из посещений Христом храма гр. Толстой извращает следующим образом. «В половине праздника Иисус вошел в храм и стал учить народ о том, что их служение Богу ложное, что Богу надо служить не в храме и не жертвами, а в духе и делом, исполнением пяти заповедей».²⁴ Не менее искажает гр. Толстой, в интересах своих пяти правил, и сказанное Спасителем по поводу детей. По лжесвидетельству гр. Толстого Спаситель говорил, будто бы, следующее: «Человек родится со знанием истинной жизни, состоящей в исполнении воли Отца. Дети живут ею, и на них видно, в чем воля отца. Они не нарушают пяти заповедей. Они и никогда не нарушали бы этих заповедей, если бы старшие не вводили их в соблазны. Соблазны же эти суть то зло, которое делают люди для мнимого блага временной жизни».²⁵

Далее гр. Толстой подробно излагает со своей точки зрения то, что собственно нужно разуметь под соблазнами, или злом, совращающими детей с пути добра. Оказывается, что эти соблазны, или зло, суть не иное что, как вообще наличные порядки и отношения частные, семейные, государственно-общественные, церковные и международные, взятые даже в существе своем.²⁶ Затем, этот писатель не постеснялся вложить свою излюбленную тенденцию и в слова возвышенной молитвы Христа, с которою Он обращался к своему небесному Отцу пред наступлением великих дней безмерных страданий Своих и Своей крестной смерти. Вот в чем, будто бы, состояла молитва нашего Спасителя: «Отец, мой дух²⁷ прекрати во мне борьбу искушения. Утверди меня в исполнении твоей воли, не хочу своей воли, чтобы защищать свою плотскую жизнь, а хочу твоей воли, чтобы не противиться злу».²⁸ Наконец, гр. Толстой уверяет, будто бы, Христос говорил, что именно исполнение Его пяти заповедей способно «изгнать всё зло из мира»²⁹ и что люди должны возложить всю надежду относительно избавления от скорбей и бедствий жизни только на Его учение о пяти заповедях.³⁰

Обратившись к сочинению гр. Толстого: «В чем моя вера», встречаемся, пожалуй, с еще более решительными указаниями значения правила о непротивлении злым и пяти частнейших, вытекающих из него, правил во всей доктрине этого писателя. Относительно общего и коренного своего правила, он говорит, что непротивление злому представляет собою не иное что, как единственный и вечный закон Бога и человека, что непротивление злому «в мире души человека есть более непреложный, более ясный и полный закон, чем закон Галилея»,³¹ что ключ к пониманию и определению всего учения Христа заключается только в заповеди о непротивлении злым,³² что только она отличает нравственное учение Спасителя от талмудического нравственного учения и от других этических учений,³³ и, что, в частности, даже заповедь нашего Господа о любви к людям отнюдь не есть отличительная заповедь Его учения, но одинаково принадлежит учению других мудрецов.³⁴ «Учение Христа, говорит гр. Толстой, все только в том и состоит, чтобы откинуть несвойственное человеческой природе мечтательное учение людей о противлении злу, делающее их жизнь несчастною».³⁵

Сущность всего учения Христа, по более подробным словам гр. Толстого, выражена именно в заповеди о непротивлении злому с пятью частнейшими, вытекающими из нее правилами.³⁶ Мало того, наш писатель уверяет, будто бы не один только он, но какое-то огромное число людей полагали и полагают всю сущность христианского учения в заповеди о непротивлении злым и в пяти частнейших ее разветвлениях.³⁷ Своим учением, безусловно воспрещающим противление злому, проявления малейшего гнева, разрыв связи с однажды избранной женщиною, присягу, суды и войны, Христос, по взгляду гр. Толстого, возвестил людям спасение от страданий и бедствий их жизни,³⁸ однажды навсегда отвергнув этими заповедями самые источники и условия существования зла, каковы: институт собственности, государственность, церковь и прочее.³⁹ По этой причине Христос, говорит гр. Толстой, есть действительно спаситель мира, и исполнение Его пяти заповедей, несомненно, обуславливает собою счастье человечества.⁴⁰ Исполняя эти заповеди, и отдельный человек, и все люди, вместе взятые, обретут в своей жизни то блаженство, коего они теперь напрасно ищут и домогаются.⁴¹ Одним словом, «исполнение учения Христа, выраженного в пяти заповедях, устанавливает, по уверению гр. Толстого, царствие Божие на земле».⁴² В заключительной главе своего сочинения: «В чем моя вера», гр. Толстой излагает символ своей веры. Что же оказывается? Вся совокупность предметов его веры в конце всего исчерпывается именно исповеданием пяти рассматриваемых правил.⁴³

В известном своем «Письме к NN», т.е. к Энгельгардту,⁴⁴ гр. Толстой говорит о рассматриваемом предмете вот что: «В Нагорной проповеди, которой если бы не было, не было бы и учения Христа, изложены самые простые, легкие, понятные правила приложения к жизни любви к Богу и ближнему, без признания и исполнения которых нельзя говорить о христианстве. Подумаешь, нужно ли что-нибудь прибавить к этим правилам для того, чтобы осуществить царство правды? Ничего не нужно. Подумаешь, можно ли отрицать одно из правил, чтобы не нарушилось царство правды? Нельзя. Если бы я ничего не знал из учения Христа, кроме пяти правил, и тогда я был бы, говорит гр. Толстой, таким же христианином, как теперь».⁴⁵

В своей статье «Трудолюбие или торжество земледельца» гр. Толстой, между прочим, защищается от упреков в том, что его правила носят исключительно отрицательный характер, т.е. указывают лишь то, чего человек не должен делать.⁴⁶ Как ни старался он ускользнуть от справедливых укоризн голословными фразами, но вынужден был сказать следующее: «Жизнь каждого человека есть движение куда-то. Хочет – не хочет, но он движется, живет. Христос указывает человеку его путь и при этом показывает те уклонения с истинного пути, которые могут свести его на ложный. Таких указаний может быть много. Это – заповеди. Христос дает пять таких заповедей, и те, которые Он дал, таковы, что до сих пор нельзя ни прибавить, ни откинуть ни одной. Но указание направления пути дано только одно».⁴⁷ Если свести эти слова гр. Толстого к одному более точному знаменателю, то и выходит, что суть дела все-таки, лишь в пяти заповедях.

Имея в виду возражения, делавшиеся в богословской литературе против понимания гр. Толстым этих заповедей, и желая отстранить эти возражения, он в своем сочинении: «Царство Божие внутри вас», по-видимому, решительно уклоняется от прежнего своего взгляда на значение их в системе христианского этического учения. В сейчас названном сочинении Л. Толстой говорит об этих заповедях даже то, что они отнюдь не составляют чего-либо высшего и непреходящего в христианском учении и что за ними должны со временем следовать высшие и высшие заповеди сообразно с дальнейшим движением людей к совершенству.⁴⁸

В оправдание этой явно странной и несостоятельной мысли гр. Толстой ссылается на отличие идеала от заповеди, воображая, будто идеал нисколько не определяется хотя бы и отрицательными заповедями, не говоря уже о положительных заповедях, из коих даже свое учение о любви Спаситель назвал прямо заповедью же,⁴⁹ как и увещание например, не клясться без особого на то вызова.⁵⁰ Чем различает яснополянский моралист идеал от заповеди, это видно например, из следующих его слов: «идеал – никогда ни для какой цели не употреблять насилия: заповедь, указывающая степень, ниже которой вполне возможно не спускаться, не платить злом за зло, терпеть обиды, отдавать рубаху».⁵¹

Не решая здесь вопроса о том, откуда взял наш писатель такой идеал и вполне ли безупречен последний, заметим лишь следующее. Во-первых, указанный гр. Толстым идеал лишен характера идеала уже и потому, что имеет чисто отрицательный характер, каковой может быть присущ заповеди, но какового должен быть чужд идеал. Во-вторых, у гр. Толстого тут, в сущности, не разграничен идеал от заповеди. Но этого мало: сам он придает, в другом месте одного и того же своего сочинения, евангельской заповеди о непротивлении значение идеала собственно, а не заповеди только. Вопрос о непротивлении злу насилием, говорит он, есть то же для людей в их общественной жизни, что для путешественника вопрос о том, по какой из двух дорог идти, когда он приходит к разветвлению уже пройденного им пути.⁵² Не ясно ли из этих слов, что гр. Толстой и в названном сочинении придает решающее значение его заповеди о непротивлении и видит в ней самое главное из христианского этического учения? Если бы этот писатель думал иначе, то указал бы на любовь, как на руководящее начало и в общественной жизни человека.

В самом новейшем своем сочинении «Христианское учение» Л. Толстой специально не касается заповеди о непротивлении, как и остальных заповедей, но, рассуждая о соблазнах и грехах человеческой жизни, видимо смотрит на них сквозь призму означенных заповедей.⁵³

Основываясь на словах самого гр. Толстого, мы вправе сказать, что центр тяжести всей нравственно-социальной доктрины его лежит в правилах, подлежащих критике в настоящем нашем труде, и что вместе с ними она стоит или падает. Со времени выступления этого писателя в роли проповедника своеобразной нравственно-социальной доктрины, последняя потерпела некоторые изменения, вызывавшиеся либо последовательным развитием ее руководящей социалистической⁵⁴ идеи, либо сделанными ему возражениями, либо стремлением гр. Толстого замаскировать, в глазах читателей, чисто внешними пристройками к своей доктрине отсутствие в ней как ясного и определенного учения об абсолютном, так и надлежаще понятого и проведенного принципа любви.

Что же касается правила о непротивлении злому и вытекающих из него пяти частнейших правил, то они не только доселе не теряли, но и никогда не в состоянии потерять своего первостепенного и руководящего значения в доктрине гр. Толстого. Отказаться от них или понять их иначе, чем он понимает, значило бы для него, в сущности, отказаться и от всего того, что он называет своей религией. Между тем, последней еще не будет причинено окончательного подрыва, если сам гр. Толстой захочет, или критика побудит его несущественно изменить теперешнее представление его об абсолютном или о природе человека. Что это действительно так, свидетельствуется следующими соображениями.

Все зло жизни, от коего люди должны стараться освободиться, гр. Толстой поставляет в следующем. Они страдают, говорит он, во-первых, от убийств, казней, острогов, драк и всяких жестокостей, соединенных с употреблением насилия одними людьми против других, а, во-вторых, от голода, отягчения в работе и других такого рода ненормальностей.⁵⁵ Неиссякаемый источник этих явлений он усматривает в таких, будто бы, вредных учреждениях, каково в особенности государство с его точки зрения. Очевидно, что, по мнению гр. Толстого, прежде всего требуется, чтобы ниспровергнут был всякий государственный уклад жизни, а вместе и всякий другой, связанный с ним органически. А поскольку церковь не может разрешать и одобрять ниспровержения всякой собственности, семьи, государства и патриотизма, то, прежде всего и именно по этой причине она, с точки зрения гр. Толстого, должна быть упразднена. Все это, как мы знаем, он и говорит. Спрашивается, не должен ли он видеть именно в неуклонном исполнении пяти правил своей доктрины самое верное и лучшее средство к достижению этой анархической разрушительной задачи, поставлявшейся еще Бакуниным для революционеров?⁵⁶ Об этом он обстоятельно говорит в нескольких своих сочинениях.⁵⁷

Впрочем, и без его разъяснений понятно, что коль скоро большинство людей стало бы систематически осуществлять в своей жизнедеятельности пять правил гр. Толстого, в таком случае основные наличные учреждения неизбежно зашатались бы во всех своих основах и рухнули. Но не одна только эта отрицательная цель, которую имеет в виду гр. Толстой достигается с его точки зрения лишь чрез исполнение пяти правил, но и другая, т.е. освобождение людей от голода, от отягчения в работе и т.п. Голодающие, отягченные работою и вообще несущие на себе какое-либо житейское бремя, при систематическом выполнении другими людьми пяти правил, рекомендуемых гр. Толстым, должны, с его точки зрения, очутиться в ином, лучшем положении. Достаточно, по его мнению, чтобы нуждающийся, например, в надлежащем пропитании предъявил или просьбу, или требование, чтобы его кормили, и он неизбежно будет удовлетворен, коль скоро люди станут держаться правила о непротивлении злому и других частнейших правил. Значит и с этой стороны гр. Толстой не может не видеть в пяти своих правилах того, от чего главным образом зависит уничтожение государственности и связанных с нею форм жизни.

После всего этого можно ли сомневаться в том, что вся нравственно-социальная доктрина его держится главным образом на этих правилах и к ним тяготеет? Вот почему, думаем, он и усиливается, с одной стороны, выставить эти правила в качестве самого существенного, отличительного и руководящего содержания всего учения Христа, а с другой, доказать, будто в устах Спасителя они имели исключительно только тот смысл, какой влагает в них сам он. Вот почему гр. Толстой всячески озаботился придать возможную ясность, определенность и полноту своему учению о пяти частнейших своих правилах и о коренном правиле касательно непротивления злому.

Между тем, относительно учения об абсолютном и о любви к людям мы встречаем у него колебания, неопределенности, или противоречия. Профессор Козлов справедливо сетует на то, что трудно уловить, в чем собственно состоит представление гр. Толстого об абсолютном?⁵⁸ Скажем больше, наш знаменитый и влиятельный писатель, не скорее ли – если не атеист, то полный агностик поэтому вопросу? Даже в «Кратком изложении Евангелия» он обронил фразу, показывающую, что все его речи о Боге, как таком, а не ином, суть лишь своеобразное «приспособление к окружающим обстоятельствам», выражаясь языком дарвинистов. Вот фраза, которую имеем в виду: «Если человек живет, то он должен смотреть на каждый час своей жизни, как на отсрочку, которая по милости чей-то дана ему».⁵⁹ В другом из новейших же своих сочинений он не раз употребляет фразу: «Бог или закон природы».⁶⁰

Мало того, гр. Толстой утверждает в одном из своих главных сочинений, что принятие его правил даже вовсе не связано с таким-то, а не другим представлением о божестве.⁶¹ Что же касается до отношения гр. Толстого к вопросу о любви, то и в этом случае он – скорее, вероятно, противник ее, чем сторонник, несмотря на все его дипломатически-восторженные речи о ней, раздающиеся в последние годы. В Письме своем к Энгельгардту он некогда с благовидной откровенностью говорил, что решительно не может принять учения о любви к людям в смысле руководящего принципа. «Как это можно любить ближнего, как самого себя, писал гр. Толстой, когда в меня вложена ни на мгновение не покидающая меня любовь к себе и очень часто столь же постоянная ненависть к другим».⁶² В сочинении же «О жизни», хотя гр. Толстой и выступил, по-видимому, особенно горячим апологетом учения о любви к людям, но при этом, конечно, не без умысла истолковать ее так, что все-таки для нее не осталось никакого места. Это мы и старались обстоятельнее показать в нашем сочинении «Любовь к людям в учении графа Л. Толстого и его руководителей». Об этом предмете скажем и ниже потребное слово. Внимательно вдумываясь, как и что вообще говорит этот писатель о бесконечном, о человеке, о взаимном отношении между ними, об Христе и Его учении, невольно приходишь к предположению, что он старается лишь приспособить понятия о всем этом к наилучшему обоснованию и успешнейшему распространению своего учения о непротивлении злому.

Таково особенно-важное значение правила о непротивлении злым и вытекающих из него пяти частнейших правил во всем нравственно-социальном учении гр. Толстого. Полагаем, что теперь для всякого читателя ясно, почему именно эти правила заслуживают наиболее подробного разбора. Но, кроме изложенных причин, есть и другие, делающие такой разбор существенно-нужным и желательным.

Во-первых, заповеди Христа о непротивлении злым, о не гневливости и тому подобном издавна понимались и понимаются превратно многими как заграничными, так и отечественными сектантами. Так, например, у кафаров существовало строгое запрещение всякой, даже самой справедливой, самозащиты, клятвы, судебных процессов всякого рода, войны и тому подобного.⁶³ Точно также вальденсы понимают пять заповедей Христа буквально же и односторонне.⁶⁴ Из протестантских сектантов Западной Европы нельзя не указать в особенности на анабаптистов и квакеров. Последние до сих пор в преобладающем большинстве своем отвергают всякую самозащиту с оружием в руках, присягу и суды.⁶⁵ В особенности же квакеры враждебно относятся к войне и к военной службе. Из-под пера квакеров до сих пор продолжают выходить сочинения, доказывающие совершенную непримиримость всякой войны с христианскими нравственными требованиями.⁶⁶ Из отечественных сектантов, наиболее близких в рассматриваемом отношении к гр. Толстому, прежде всего, укажем на духоборов, рассуждения коих о непротивлении злому, о не гневливости, о судах и о войне не только весьма сходны, но в некоторых отношениях прямо тождественны с рассуждениями этого писателя.⁶⁷ Затем, к духоборам весьма близко с этой стороны подходят молокане.⁶⁸ Нельзя не указать и на наших многочисленных штундистов. Понимание ими слов Спасителя о непротивлении злым и в частности о не гневливости близко к пониманию этих слов гр. Толстым. Что же касается до клятвы, судов и войны, то все это, безусловно, осуждается моралью штундистов.⁶⁹

Во-вторых, некоторые даже из ученых или, по крайней мере, весьма образованных представителей нашего так называемого светского общества, именующиеся православными христианами, не только склонны принимать, но и действительно разделяют или отчасти, или сполна понимание пяти заповедей, свойственное гр. Толстому и защищаемое им. Некоторые случаи отказа этих лиц то от присяги, то от участия в судебном разбирательстве, то от военной службы не раз оглашались в наших газетах. Много же таких случаев, несомненно бывших и по нашим сведениям,⁷⁰ остались и остаются неведомыми читающей публике вследствие тенденциозного молчания о них так называемой светской печати. Между тем, основные правила нравственно-социальной доктрины гр. Толстого пропагандировались и распространяются не им только одним, но и некоторыми другими нашими литераторами.

Можно было бы указать целый ряд рассказов, напечатанных, например, г. Лесковым в разных периодических изданиях, вращающихся в кругу образованных читателей. Из этих рассказов некоторые, как например, «Гора», вышли и отдельным изданием. Рассказы эти написаны в духе тех идей гр. Толстого, которые имеем в виду. Предпринимаются переводы и издания на русском языке сочинений, вышедших заграницею, но в большей или меньшей степени вторящих учению гр. Толстого о непротивлении злым. Таков, например, роман Б. фон Суттнера «Против войны», переведенный с немецкого языка, быстро разошедшийся и потребовавший нового издания. Искажающие христианскую этику правила гр. Толстого распространяются и в народной среде посредством мелких брошюр, излагающих то одно, то другое из них. Так, до 1887 года мелкие издания известной фирмы «Посредник», в состав коих входят и рассказы, написанные самим гр. Толстым, раздавались крестьянам даже бесплатно в Крапивенском уезде Тульской губернии.⁷¹

В местностях же, отдаленных от Ясной Поляны, где находится имение гр. Толстого, брошюры, излагающие его правила, в огромном количестве экземпляров разносились книгоношами по городам, селам и деревням и сбывались мещанам и крестьянам по ничтожной цене. Впрочем, издания «Посредника», по свидетельству г. Пругавина, охотно покупались даже представителями интеллигентной публики.⁷² Как энергически велось распространение в народе тенденциозных рассказов, издававшихся фирмою «Посредник», можно видеть уже из того, что до 1887 года она в самое короткое время распродала до двух миллионов своих изданий.⁷³ Недостатка же в брошюрах не могло быть. Представители нашей светской печати, по-особому ли личному увлечению толстовскими правилами, или по какой-нибудь другой причине, массами издавали в разных городах: Петербурге, Москве, Киеве, Одессе, Варшаве мелкие брошюры, предназначенные для народа, писав их то на тему: не клянись, то на тему: не судись, то на тему: не воюй и т.п.

В числе поставщиков таких брошюр, конечно, значился и покойный Лесков,⁷⁴ несомненно сочувствовавший доктрине гр. Толстого и старавшийся всячески содействовать ее распространению. Встретивши же естественное и необходимое противодействие со стороны властей, пропаганда наиболее зловредных идей гр. Толстого в народе, посредством даровой раздачи или намеренно очень дешевой и открытой продажи, если и не совсем повсюду прекратилась, то ослабела. Но зато она избрала другие пути и средства. Говорят, что вожаки штунды пудами развозили и распространяли в народе известные тенденциозные брошюры гр. Толстого.⁷⁵ У самих же штундистов явился и особый катехизис, составленный по образцу православного катехизиса митр. Филарета.

В этот катехизис вошло немало даже буквальных выдержек из сочинений гр. Толстого преимущественно нравственно-социального характера.⁷⁶ Замечается перерождение и молокан в толстовцев.⁷⁷ Усиленная пропаганда толстовского учения среди духоборов повела к тому, что они выселились из пределов России в Америку. Как всячески старались некие люди о возможно-широком распространении и влиянии толстовских правил, доказывает следующее обстоятельство. Особенно на Юге и Западе России прибегали к весьма оригинальному способу распространения брошюр, наиболее резко выставляющих смысл и значение толстовских правил. По устным рассказам и по письменным сообщениям лиц, хорошо ознакомленных с положением дела, оказывается, что торговцы нередко завертывали в брошюры толстовского направления куски мыла и другие мелкие вещи или вкладывали эти брошюры в свертки сукна, ситца и прочего товара, и таким образом широко распространяли их.⁷⁸ Есть основание думать, что это проделывается и теперь. В 1895 году полиции удалось открыть на Кавказе и на Юге России фабрики своего рода, занимавшиеся изданием вновь выходящих толстовских сочинений и написанных приверженцами гр. Толстого разных брошюр. На помощь ручным способам печатаная их привлекались и машины Ремингтона.

Благодаря такой усиленной пропаганде толстовского учения, ярые последователи его оказались и обнаруживаются не на Кавказе только. Например, в Харьковской губернии есть целые селения, такие, как Павловка, Виры и т.д., значительное число жителей которых до фанатизма проникнуто толстовскими антицерковными и антигосударственными идеями. До каких возмутительных деяний способны доходить толстовцы, об этом красноречиво свидетельствует недавно совершившееся прискорбное событие в Павловках, где толстовцы произвели разгром в церкви-школе и пытались было то же сделать по отношению к приходскому храму. Это варварское деяние представляет собою прямое последствие лживого мнения Л. Толстого о том, будто сам Христос пытался разрушить храм иудейский и завещал своим последователям разрушать храмы.⁷⁹ Вредное толстовское учение нашло себе сторонников и в губерниях: Херсонской, Воронежской, Полтавской, Тамбовской и других. В Англии г. Чертков, рьяный последователь учения Л. Толстого, стал издавать с недавнего времени журнал «Свободное слово», в значительном числе книжек которого находим те или другие статьи Л. Толстого. Независимо от журнала г. Чертков занимается изданием подпольных сочинений этого писателя. Сколько знаем, издания г. Черткова обильно проникают в Россию и производят свое пагубное влияние.

В-третьих, то самое понимание нравственного учения Христа, какого держится гр. Толстой с многочисленными заграничными и отечественными сектантами, издавна является почти общим у самых разнообразных рационалистов, имевших причину или повод высказываться касательно смысла и значения этого учения. Оставляя в стороне прежних рационалистов, укажем на мнения хотя немногих из здравствующих и теперь. Так, например, известный германский философ Гартман, в своем сочинении, выпущенном под псевдонимом, во многом высказывается относительно нравственно-общественной стороны учения Христа вполне также, как высказался гр. Толстой, на что мы уже указывали в одном из наших сочинений.⁸⁰

Недавно вышло в свет сочинение профессора Берлинского университета Паульзена, читающего нравственную философию в этом университете. Паульзен посвятил в своем обширном сочинении значительный отдел историческому обозрению движения богословско-христианских этических идей. Читая в особенности первую часть этого отдела, характеризующую нравственно-общественное учение Христа, читаешь как будто бы отрывок из сочинения гр. Толстого «В чем моя вера». Из довольно обстоятельной характеристики Паульзеном особенностей первоначально-христианского учения о нравственности достаточно привести хоть то, что он говорит касательно заповеди Христа о непротивлении злому, чтобы видеть полное согласие его с воззрениями гр. Толстого на сущность Христова учения. Паульзен уверяет своих читателей, между прочим, в том, будто бы заповедь Спасителя о непротивлении злому, безусловно воспрещает не только гнев и частную самозащиту от злодеев, но и пользование всякими правительственными, предупредительными и карательными мерами против них.⁸¹ Согласно же с гр. Толстым утверждает Штеуде, между прочим то, будто бы Христос вообще безусловно воспрещал развод и вступление во второй брак.⁸² Альм, одинаково с гр. Толстым понимая особенности нравоучения Христа, согласно же с этим писателем отвергает возможность любви ко врагам.⁸³ Ошибочные же воззрения на христианство и на отношение к нему толстовского учения находим в книге Вольтманна «Система морального сознания в связи с отношением критической философии к дарвинизму и социализму».⁸⁴ Имея в нравственном отношении весьма предосудительную привычку не читать апологетических и вообще богословских сочинений, наиболее объективно излагающих и раскрывающих особенности христианского учения, и более всего дорожа своими предвзятыми воззрениями, большая часть рационалистов заимствует друг у друга превратные представления об этом учении и таким образом традиционно держится их. Вот только чем и объясняется столь живучее и почти единодушное согласие рационалистов в понимании как заповеди Христа о непротивлении злому, так и других Его заповедей.

Представивши, надеемся, самые неоспоримые и разносторонние доказательства в пользу особой важности и настоятельной нужды в возможно подробном разборе основных правил нравственно-социального учения гр. Толстого, находим должным сказать несколько слов и о том, почему необходимо по возможности отстранить и неправильный взгляд гр. Толстого на сущность вообще религии и особенно христианской, даже независимо от той связи, в какой находится этот взгляд с основными правилами его нравственно-социальной доктрины.

Один из западноевропейских богословов справедливо указывает на то особенно-важное значение, какое имеет вопрос о сущности христианской религии именно в наше время.⁸⁵ Все единогласно признают, что мы переживаем моменты как будто пробуждения религиозно-нравственных потребностей и интересов в лучшей по-своему духовному настроению части, окружающей нас общественной светской среды. Многие ее представители, по-видимому, прямо обращают свой мысленный взор к христианству и в нем надеются найти удовлетворение пробудившимся высшим потребностям и запросам их духа.

Между тем, именно теперь-то у нас и возвысил свой голос весьма популярный и влиятельный писатель, усиливающийся убедить всех в том, будто бы сущность христианской религии состоит лишь в своеобразном учении, будто бы наиболее важное в ней – пять нравственно-социальных правил, будто бы она имеет своею задачею только земное благополучие и довольство человека. В таком учении гр. Толстого о сущности христианства сквозят, конечно, лишь чужие и давно известные рационалистические взгляды, причинившие человечеству и церкви уже много трудно-поправимого зла. Большинство «философов» XVIII века, с некоторыми из которых гр. Толстой знакомился еще в юношеский период своей жизни, зачитываясь их произведениями,⁸⁶ поставляло сущность христианской религии, как и всякой другой, лишь в учении. Для этих мыслителей, отвергавших все чудесное, сверх природное, не имели в сущности никакого значения не только вообще исторические основы христианства, но даже лицо Иисуса Христа и его жизнь.⁸⁷ То же самое находим присущим и взгляду гр. Толстого на христианство. Для него в конце всего не имеет почти никакого значения даже и лицо Христа. Этого не знают и не видят только или недобросовестные люди, или лица, надлежаще не ознакомившиеся с его сочинениями. Христос, по воззрению гр. Толстого, существенно не связан со своим учением и не придает последнему никакой авторитетности.⁸⁸ С точки зрения этого писателя для людей безразлично, кто был Христос, кем зажжен тот свет, который заключается в христианском учении.⁸⁹

Мало этого, гр. Толстой дерзнул приписать Самому Спасителю слова, будто бы Его учение собственно присуще разуму всякого человека.⁹⁰ Что вся сущность христианской религии, как и всякой другой, сводится в конце всего к ее нравственному содержанию, т.е. к тому, чему она учит касательно нашей нравственной жизни и чем располагает людей к надлежащим взаимным отношениям, это авторитетнее других рационалистов раскрывал и защищал Кант в своих сочинениях.⁹¹ Из произведений гр. Толстого видно, что он до известной степени не только знаком с учением Канта о религии, но и немалым обязан ему своим представлением о ней. Об этом уже громко и ясно свидетельствует символ «веры» гр. Толстого, указанный нами в своем месте. Наконец, давно высказывалось и то мнение, что христианство имеет своим назначением лишь улучшение условий земной жизни человека и временное счастье последнего. Таковой взгляд на сущность христианской религии свойствен всем социалистам, стремившимся и стремящимся утилизировать ее в интересах своего дела, начиная с Сен-Симона.⁹² По справедливому замечанию некоторых заграничных и отечественных писателей этот взгляд на христианство особенно распространен в переживаемое нами время.⁹³ И из того, что говорилось выше о понимании христианства гр. Толстым, очевидно, что он – самый рьяный сторонник и защитник своеобразно-социалистического воззрения на христианство.

Распространение таковых взглядов на сущность христианской религии особенно вредно и опасно теперь. Оно, вместо удовлетворения пробуждающихся в лучшей части общества высших духовных потребностей и запросов, способно подавлять их и отклонять людей, надлежаще не ведающих христианства, от Того, Кто единственно есть путь, истина и жизнь для человечества.⁹⁴ В виду усиленного распространения превратных и вредных взглядов на христианство настоит особая надобность раскрывать и защищать истинное воззрение на него. На том же, кто имеет дело с руководящими правилами нравственно-социальной доктрины гр. Толстого, лежит уже прямой долг по возможности высказаться и по вопросу о сущности христианства, так как эти правила связаны у этого писателя с его ложным и вредным взглядом на эту единственно-истинную и спасительную религию.

Но чем важнее и необходимее представляется надобность в возможно-подробном критическом разборе основных правил нравственно-социальной доктрины гр. Толстого и неотделимого от них превратного взгляда его на сущность христианской религии, тем живее и сильнее чувствуется и сознается тот важный пробел, какой существует в нашей богословской литературе. Она в последнее время обогатилась значительным числом отдельных сочинений и журнальных статей, направленных и против лжеучения гр. Толстого. Одно из таковых сочинений увенчано даже премией высокопреосвященного Макария от Совета Киевской Духовной Академии.⁹⁵ Разумеем сочинение Орфано «В чем должна заключаться истинная вера каждого человека».⁹⁶

Самое заглавие этого сочинения таково, что заставляет читателя ожидать встретиться в нем с изложением и с всесторонним разбором: а) взглядов гр. Толстого на религию вообще и на христианскую в особенности; и б) пяти нравственно-социальных правил его. Между тем, мы не находим в этом сочинении многого такого, чего естественно ожидать от него. Так, например, автор в своем сочинении, несомненно обладающем крупными достоинствами, не предложил даже и такой краткой характеристики основных особенностей и смысла толстовского мировоззрения, какая дана была в первом отделе VII главы первого издания настоящего нашего сочинения. Борясь против гр. Толстого, почтенный автор не остановился на том, что всего более требовало его внимания и на что настойчиво вызывает толстовское учение. Разумеем вопрос о религии вообще и о христианской религии в особенности. Положим, г. Орфано говорит о догматах христианской религии.

Но, во-первых, ими окончательно не исчерпывается понятие о сущности христианства, долженствующей рассматриваться и с объективной и с субъективной своей стороны. Автор, как сам о том свидетельствует,⁹⁷ поставил задачей 2-й части своей книги коснуться только вероучения православной церкви. Но одно вероучение сполна не исчерпывает всего существа христианской религии. К тому же, чтобы надлежаще охарактеризовать сущность именно христианской религии даже только с объективной ее стороны, необходимо говорить лишь о таких догматических истинах, которые отличают ее от ветхозаветной религии, а не о всех вообще. Какая до неразрывности тесная связь ни существует между ветхозаветной и христианской религиями, но они не тожественны: первая из них отличается одними специфическими особенностями, а другая – иными.

Это должно быть известно каждому богослову и на наш взгляд даже не требует сколько-нибудь пространных разъяснений и доказательств. Достаточно заметить лишь то, что, тогда как христианская религия есть религия искупления и спасения, ветхозаветная же религия исчерпывается обетованиями и прообразованиями грядущего искупления и спасения и подготовлением к этому человечества. Между тем, г. Орфано, как не думавший говорить о сущности собственно христианской религии, одинаково подробно трактует и о сотворении мира Богом, и о ветхозаветных пророчествах касательно Христа и Его дела, и о тому подобном, но в то же время умалчивает или же голословно замечает о том, что требуется особенно выдвигать при рассуждениях о сущности христианства. Разумеем, например, учение о действительности воскресения Господа Иисуса Христа, о необходимых для каждого христианина таинствах и других. Мало того, г. Орфано иногда неправильно излагает догматические истины христианства. Например, он утверждает, будто бы именно «пророческое служение Господа Христа заключалось в потреблении или уничтожении греха во всем естестве человека».⁹⁸ Это – явная и важная ошибка! Вообще было бы нерассудительным утверждать, будто в сочинении г. Орфано не игнорируется вопрос о сущности по крайней мере христианской религии, а тем более религии вообще.

Оставив в стороне столь важный и необходимый вопрос, упомянутый автор в то же время не выставил в надлежащем свете значения и известных пяти правил в учении Л. Толстого и не предложил всестороннего разбора доводов и соображений, приведенных этим влиятельным писателем в пользу их. Чтобы показать надлежащее значение этих правил в доктрине гр. Толстого, не приходится ставить вопрос о них на какие-либо «ходули», а достаточно того только, чтобы точно и ясно изложить то, что думает и говорит о них сам виновник их. Это и сделано у нас в настоящем введении, как уже видел читатель. Полемизируя с Л. Толстым, каждый обязывается и нравственными и научными интересами брать во внимание ясные мысли и точные слова самого этого лжеучителя, а не фантазировать. Гораздо раньше, чем писал свое сочинение г. Орфано, гр. Толстой делал даже и такого рода заявления о себе: вся моя вера в том только и состоит, что не должно противиться злому, сердиться, покидать жену, присягать, судиться и воевать.⁹⁹

Не указавши надлежащим образом всего значения, какое имеют пять заповедей в доктрине Л. Толстого, г. Орфано напрасно не занялся и детальным критическим анализом сказанного этим писателем в защиту их, поговоривши, однако, очень немало о заповедях блаженства, о которых речь уместна при выяснении учения о царстве Божием с психологической его стороны, или же при изложении субъективной стороны христианской религии. Само собою разумеется, в других случаях достаточно рассмотреть самое главное, что высказывается в пользу того или иного воззрения.

Но совсем иное дело – борьба с толстовским лжеучением о заповедях Нагорной проповеди Спасителя. Тут и второстепенные аргументы в пользу этого лжеучения требуют разбора, быв по возможности обобщены. В противном случае если не сам Л. Толстой, то его сочувственники или последователи все-таки будут иметь в руках некоторое оружие против православного понимания дела и отстраняться от него. К тому же, то что мы считаем за второстепенное в аргументации гр. Толстого, как носящее характер личных рассудочных соображений его, он и его сторонники, будучи рационалистами, могут признавать и по свидетельству опыта на самом деле признают за весьма существенное и важное. Но у г. Орфано замечаются недочеты не этого только рода. Так, например, трактуя о любви к врагам, он не только неправильно поддержал мысль гр. Толстого в указанном отношении, но и помог этому лжеучителю в другом отношении, ничего не сказав против его мнения специально о патриотизме и о войне, ради пропаганды и обоснования какого мнения Л. Толстой и затеял речь о любви к врагам.

Уже вследствие одного этого недостаточно достигнута как отрицательная цель полемики с гр. Толстым, состоящая в опровержении его воззрений, так и положительная цель, касающаяся объяснения смысла речи Спасителя о данных предметах. Что г. Орфано не предлагает в своем сочинении разбора всего вообще учения Л. Толстого, это очевидно для всякого сведущего и рассудительного человека, но мы и не дерзнем поставить ему это в какую-либо вину. Мы констатируем лишь тот факт, что не только в других наших анти-толстовских сочинениях и в принадлежащих прочим авторам анти-толстовских произведениях,¹⁰⁰ но и в книге г. Орфано не находим того, исследованию и изложению чего посвящен настоящий наш труд, как нечто единое и целостное. Кто знаком с нашими предыдущими анти-толстовскими сочинениями и с такими же сочинениями других авторов, понимает дело и не хочет «кривить душою», тот не может не признать действительного существования того пробела в нашей анти-толстовской богословской литературе, о котором сказано выше.

Предлагаемое вниманию читателей настоящее наше сочинение и имеет целью по возможности восполнить указанный недочет в нашей полемическо-апологетической литературе, отстаивающей истины православия против нападок на них и искажений их в «богословско-философских» сочинениях гр. Толстого. Наш теперешний труд пытается по возможности всесторонне доказать, что Л. Толстой извращает понятие о религии вообще, что он выдает свои собственные измышления или фантазии за самую сущность христианской религии, что не учение православной церкви, а его собственная доктрина радикально расходится с Евангелием вообще и что в частности он влагает произвольный смысл в слова Иисуса Христа о непротивлении злому, о не гневливости, о бракорасторжении, о клятве или присяге, о не осуждении наших ближних и о любви к врагам. При этом наше сочинение преследует, конечно, не одну чисто-отрицательную цель, состоящую в опровержении воззрений Л. Толстого, но и положительную цель, каковою является возможное здесь уяснение существа истинно-христианского учения.

Что же касается до плана нашего сочинения, то в теперешнем, втором издании нашей книги вынуждаемся построить его несколько иначе, чем это сделано было в первом издании ее. Первое издание настоящего нашего сочинения вышло гораздо раньше, чем появились сочинения гр. Толстого: а) «Царство Божие внутри вас» б) «Христианское учение» и прочие. Особенно в «Христианском учении» он не только не утверждает категорически, что вся его вера исчерпывается признанием пяти нравственно-социальных правил, но и определеннее, чем в прежних сочинениях, намечает главные стороны своего общего мировоззрения. В виду этого и мы считаем уже ненужным поставлять на первое место в нашей книге изложение и разбор нравственно-социальных правил Л. Толстого.

В первой главе ее сперва изложим взгляд этого писателя на религию вообще и, особенно на христианскую религию, затем изложим вообще мировоззрение его, но конечно, настолько, насколько нужно это сделать в настоящем нашем сочинении,¹⁰¹ и наконец, займемся изложением: а) правильного, по нашему убеждению, воззрения на сущность религии вообще; и б) существа христианской религии в связи с опровержением ошибочных понятий гр. Толстого, относящихся к предмету нашей речи. В дальнейших главах нашей книги мы прежде критики должны точнее изложить все, что высказывает Л. Толстой касательно своих нравственно-социальных правил. Сколько вследствие заботы о наиболее объективном изложении мыслей и аргументации гр. Толстого, столько же и во избежание возможных со стороны его последователей и литературных покровителей упреков за неточную или неполную передачу нами этих мыслей и этой аргументации, находим наилучшим и более полезным излагать их обстоятельно и собственными его словами везде, где это особенно нужно.

Но для этого приходится по необходимости отдельно и излагать и разбирать то, что Л. Толстой высказывает относительно каждого из своих нравственно-социальных правил. Начать же мы должны, по требованию существа дела, с того из них, которое, по взгляду гр. Толстого, предполагает собою все остальные и которое действительно является в его нравоучении кардинальным правилом. Было бы крупной ошибкой утверждать, будто можно не только располагать толстовские правила в таком или ином порядке, но даже и опустить какое-либо из них. Независимо и от метафизики Л. Толстого нравственно-социальные правила его имеют у него свою особую связь и преследуют все вместе и каждая в отдельности известную цель. Отсюда никак нельзя не только опустить какого-либо правила, но и располагать толстовские правила так или иначе, не извращая точки зрения на них самого гр. Толстого. Не только всякий иной критик, но и богослов обязан брать ее во внимание, тем более что не для Л. Толстого только, но и для богослова правила, которые имеем в виду, суть не иные, а именно: нравственно-социальные, как бы они не затрагивали внутренний мир каждого человеческого индивидуума. А коль скоро это бесспорно, то странно было бы в научном сочинении, при том направленном против Л. Толстого, например, толковать, после заповеди о непротивлении злому, о следующих заповедях или правилах: не сердись, не воюй, не судись, не присягай и закончить правилом о бракорасторжении. Как мы выше видели, по воззрению гр. Толстого, нравственно-социальные правила его имеют целью «изгнать зло», как он его понимает, из всех наличных человеческих отношений. Но эти отношения суть отношения прежде всего частные, затем семейные, далее государственно-общественные и наконец, национальные и международные. Значит, должно расположить и обсуждать в следующем порядке правила Л. Толстого: а) не гневайся, б) не разводись с женою, в) не присягай г) не судись и д) не воюй. Мы и теперь поступим касательно этого также, как было сделано нами в первом издании нашей книги.¹⁰²

Относительно же приемов, какие будем употреблять при критике взгляда гр. Толстого на сущность христианской религии и основных положений его доктрины, достаточно сказать, что эти приемы главным образом указываются тем, чем сам он оправдывает и доказывает справедливость своего понимания и якобы благодетельного значения их для человеческой жизни. Требование же, чтобы мы обращались только к чисто рациональным соображениям и доводам, опровергая гр. Толстого, и не опирались на Священное Писание и Церковное предание, как это требование предъявлялось нам «Русским Богатством» по поводу нашего сочинения «Любовь к людям в учении гр. Толстого и его руководителей», вынуждаемся признать проявлением полного непонимания общеобязательных приемов всякой разумной и практичной полемики. Гр. Толстой, как это известно всякому, читавшему его новейшие сочинения, с особенной настойчивостью указывает на то, будто бы не только главные положения, но и большая часть подробностей его учения требуется главным образом Евангельским текстом, а отчасти многими местами Апостольских посланий и сочинений учителей церкви самых первых веков, и будто бы все это выражает подлинно-христианское учение. Также смотрят на основу и опоры толстовского учения, как мы видели, многие литературные сторонники и покровители его.

Ввиду всего этого можно ли с надлежащей основательностью и обстоятельностью оспаривать гр. Толстого и защищать православно-христианское учение, не становясь с ним на одну почву, пренебрегая тем священным оружием, которое он тенденциозно употребляет для своих антихристианских целей? Наш труд заслуживал бы упрека с этой стороны только в том случае, если бы мы неумеренно пользовались доказательствами из области Апостольских посланий или часто и без настойчивой нужды обращались за доказательствами к творениям отцов и учителей церкви, живших во время и после Константина Великого, творениям, заподозриваемым у гр. Толстого в отступлении от Христова учения.¹⁰³ Из того же, что гр. Толстой – несомненный и весьма ярый рационалист, следует по отношению к богословам, ведущим с ним борьбу, законность лишь того требования, чтобы они поставляли своим непременным долгом опровергать его идеи и путем чисто рациональных соображений и доводов, где это нужно, но отнюдь не отделывались всегда¹⁰⁴ подбором и анализом лишь слов Нового Завета и церковных писателей, так как такая полемика с гр. Толстым по меньшей мере недостаточна. Что же касается нас, то во всех сочинениях, направленных против гр. Толстого, мы старались посильно разрушить и рациональные опоры его учения. В некоторых же из этих сочинений нами отводилось самое главное и широкое место приемам чисто философской полемики.¹⁰⁵ Поскольку требует текст сочинений гр. Толстого, подлежащий настоящей нашей критике, отнюдь не забудем этих приемов и теперь.

В заключение этого введения считаем не излишним сказать и следующее. В теперешнем издании нашей книги заменено прежнее заглавие ее «Основные религиозные начала графа Л. Толстого» заглавием «О сущности религиозно-нравственного учения Л.Н. Толстого». К этому мы понуждены были, с одной стороны, недостаточной ясностью прежнего заглавия для так называемой широкой публики, а, с другой, сочинениями гр. Толстого, появившимися после выхода в свет нашей книги. Как оказалось, из писем, в разное время нами полученных от некоторых представителей указанной публики, прежнее заглавие не говорило им ясно, что в нашем сочинении имеется разбор и нравственно-социальных правил Л. Толстого. Чтобы устранить таковые недоразумения, нам предстояло изменить заглавие книги. Но к этому изменению побуждало нас и то, что гр. Толстой уже в своем сочинении: «Царство Божие внутри вас» несколько видоизменил прежнее свое воззрение на сущность своей доктрины. Изменив заглавие нашей книги, мы потом не ограничились только исправлением погрешностей, вкравшихся в первое издание независимо от нашей воли, а внесли во второе издание очень много дополнений, некоторые из которых обширны,¹⁰⁶ и много переработок разного рода.

Почти единственным побуждением к этим дополнениям и переработкам служило для нас, с одной стороны, то обстоятельство, что после выхода в свет нашей книги появилось несколько новых сочинений гр. Толстого, начиная с сочинения: «Царство Божие внутри вас» и оканчивая «Ответом Синоду», а с другой стороны, естественное в каждом авторе желание сделать по возможности все, что, по его мнению, должно усовершенствовать его труд в последующих изданиях. Кроме упомянутого побуждения, имелось у нас отчасти и другое. В свое время мы ознакомились со всеми, как печатными, так и рукописными, отзывами о нашей книге. Сознавая, что она, как и всякое человеческое произведение, может иметь те или иные недостатки, мы с подобающим вниманием отнеслись ко всем отзывам о ней в надежде найти в них полезные для дела замечания и указания. Одни из рецензий действительно не обманули наших ожиданий. В этих рецензиях нашлось и нечто такое, что по беспристрастном и всестороннем обсуждении мы признали справедливым и чем теперь воспользовались с живейшей признательностью к рецензентам. Но последние должно быть, не нашли оснований выйти за пределы тех очень немногих и на наш взгляд совсем несущественных указаний которыми с пользою для дела и без насилования нашей богословской совести мы могли бы воспользоваться.

Поэтому, нам пришлось сделать самое ничтожное число мелких поправок, вызывавшихся рецензиями этого рода. Другие из прочитанных нами рецензий выставляли только достоинства нашего труда и в виду их считали излишним говорить о каких-нибудь мелких недостатках или обмолвках. А что касается рецензий третьего рода, исключительно состоявших из указаний недостатков и погрешностей в нашей книге, то мы, к сожалению, не нашли в них ничего такого, что с точки зрения нашей богословской совести, заслуживало бы согласия с этими указаниями. Это тем более должно сказать, что эти рецензии отличались большей частью противоречиями одна с другой в суждениях о разных важных предметах, трактуемых в нашей книге, и предъявляли ей часто такие требования, которые не должны бы иметь места по отношению к ней. Впрочем, и эти рецензии были полезны для нас, но уже в совершенно другом отношении, чем в каком обыкновенно ожидается от рецензий польза.