К вопросу о нравственной статистике и свободе воли

По поводу некоторых странных притязаний детерминистов истекающего века

Свобода воли вообще, в частности – нравственная является первым из существенных элементов нравственности. Когда речь идет о нравственности, о нравственном поступании человека, то, конечно, вопрос о свободе, как факте несомненном, должен быть твердо установлен прежде всех других; прежде всего должно быть обстоятельно доказано, что нравственная свобода – не призрак, а неотъемлемая человеческая принадлежность. Не будь свободы, не останется смысла и у нравственности, так как понятия: нравственного и вынужденного безусловно несовместимы.

Вся важность данного вопроса сознавалась всеми и всегда. Но точки зрения, с каких на него смотрели исследователи, были разнообразны. Отсюда таковы же были и решения его. Последние могут быть сведены к следующим главнейшим разветвлениям: предетерминизму, детерминизму, индетерминизму и направлению (единственно разумному), занимающему некоторым образом срединное в отношении к двум последним положение.

В настоящем случае мы не имеем намерения заниматься подробным рассмотрением и оценкою всех указанных направлений. Мы будем иметь дело только с детерминистами. Из всех возражений, делаемых ими против свободы воли, как факта несомненного, мы остановим свое внимание только на одном, которое, являясь современным, в тоже время, по мнению детерминистов, наиболее сильно, наиболее неотразимо. Разумеем возражение, опирающееся на выводах и данных так называемой нравственной статистики.

Изучая явления физического мира, ученые заметили, что все здесь строго и неизбежно обусловливается определенными физическими законами. Достаточно ознакомившись с последними, мы заранее с безошибочностью можем предсказать то или иное явление внешнего – физического мира: напр., наступление солнечного или лунного затмения, наступление дурной погоды, появление кометы и проч. Раз налицо известный физический закон, следствие его действия скажется неизбежно и неизменным, определенным образом. О свободе в области явлений физического мира говорить немыслимо. – В сфере нравственного поступания человека, – рассуждают наиболее крайние представители науки нравственной статистики, – по-видимому, дело обстоит совершенно иначе: здесь, по-видимому, можно говорить только о случайностях, а не о какой-либо законосообразности, только о не подлежащих постороннему предусматриванию обнаружениях человеческой свободной воли и проч. Но, признавая подобные рассуждения и соображения имеющими, по-видимому, безусловный смысл, пока дело ограничивается наблюдениями над отдельными или немногими лишь явлениями из нравственной жизни человека, мы, – продолжают развивать свои мысли те ученые, – должны сказать совсем иное, коль скоро будем иметь дело с большим количеством наблюдений, с крупными числовыми данными, получившимися в качестве результата последних. В этом случае всякая мысль о какой-либо случайности в сфере нравственного человеческого поступания кажется, говорят данные ученые, уже странною, нелепою. «Представим себе», – говорит один из корифеев рассматриваемой науки – Кетлэ (Quetelet), – «очень значительного размера круг, начерченный чем-нибудь, хотя бы мелом, на обширной горизонтальной плоскости. Кто рассматривает на весьма близком расстоянии очень малую долю этого круга (в увеличительное стекло), тот увидит перед собой только отдельные частички мела, перепутанные в самых странных и беспорядочных сочетаниях, как бы совершенно случайно. Но пусть зритель отдалится на некоторое расстояние: тогда он заметить большое число точек, которые будут уже распределяться с известной правильностью по дуге большого или меньшего протяжения. По мере дальнейшего отдаления зритель будет постепенно терять из виду отдельные частички мела и их случайные комбинации, пока, наконец, при наибольшем отдалении, его глазу не откроется закономерная группировка частиц мела в правильную круговую линию и, следовательно, не выступит закон сочетания частиц. Если вместо частиц мела мы представим себе маленькие одушевленные существа, которые в пределах весьма узкой сферы могут двигаться произвольно, то также по мере их отдаления нам сделаются незаметными их произвольное движение и совокупность последних представит круговую линию»¹. «Чем значительнее число наблюдаемых индивидуумов», – говорить тот же Кетлэ, – «тем более сглаживаются индивидуальные особенности, физические и моральные, и тем яснее выступает наружу ряд общих причин, в силу которых существует и сохраняется общество»². Человек, – рассуждает Кетлэ, – находится под действием «причин физических и нравственных (зависящих от содействия самого человека, его ума и воли)». О первых причинах, их непреложности, неотвратимости их действия, конечно, и говорить уже излишне. «Последние, напротив, оказывают на явления пертурбационное, видоизменяющее влияние. Закономерность и правильность явлений, наблюдаемых в большом числе случаев, объясняется влиянием постоянных причин; напротив, отклонения от закона зависят от влияния причин пертурбационных. Однако, сами эти отклонения происходят в известных пределах и подчиняются своего рода законам, которые Кетлэ называет законами причин случайных»³… Словом, и все нравственное поступание человека не случайно; оно может быть подведено под те или иные законы; стоит лишь изучить, отыскать последние. Таковы мысли и положения великого бельгийского статистика⁴. – Знаменитый Бокль в своей «Истории цивилизации в Англии», между прочим, говорит: «в определенном состоянии общества известное число людей должно оканчивать свою жизнь самоубийством. Это – общий закон; специальный вопрос, кто должен совершать это преступление, естественно зависит от особенных законов, которые, однако, в их совокупной деятельности должны следовать общему закону, какому все они подчинены. И сила высшего закона – так непреодолима, что на любовь к жизни, ни страх перед загробной жизнью не в состоянии оказать и малейшего влияния на остановку его деятельности»⁵. Где уж тут, – по мысли Бокля, – говорить о какой-либо человеческой свободной воле, как существующей действительно, а не призрачно лишь?! Если один человек поступает нравственно-хорошо, а другой – нравственно-дурно, то виновен здесь не сам поступающий, а в сущности все тот же «высший» закон, держащий в своем подчинении все «особенные», частные, направлявшие собою все человеческие поступки... – Мысли и соображения Кетлэ и Бокля повторяются и высказываются их учениками и подражателями на всякие лады и в более или менее крайнем их развитии и видоизменении. Нам, конечно, нет нужды вести речь об этих quasi-ученых: чего-либо существенно – нового у них не найдем⁶.

И так, по заявлению крайних представителей нравственной статистики, последняя открыла человечеству глаза, которыми оно увидело совсем не то, что дотоле привыкло видеть: там, где прежде казалось, что господствует человеческая свободная воля, действительным хозяином и распорядителем заявляет себя один неумолимый закон, одна неотвратимая необходимость. Статистика с ее «ужасными» и «поразительными» (по словам Моля) результатами должна быть признана, по заявлению Вагнера и К0, «носительницей путеводного светоча». Отселе – конец «измышлениям богословов и философов»! Вот как гордо подняли свои головы эти лжеученые, не желающие смотреть вниз под ноги, где, между тем, с распростертыми объятиями их поджидает глубокая бездна.

Но, чтоб не показаться голословными, данные представители статистики приводят, в подтверждение своих выводов и заключений, по-видимому, действительно, порази­тельных данных. «Во всем, что касается преступлений», – заявляет Кетлэ, – одни и те же числа повторяются с замечательным постоянством, даже в таких преступлениях, которые, казалось бы, менее всего подлежать предусмотрительности человека, каковы, напр., убийства, по большей части совершающиеся вследствие непреднамеренных ссор и при обстоятельствах, по-видимому, вполне случайных. По свидетельству опыта убийства не только совершаются ежегодно почти в одном и том же числе, но и орудия для них употребляются в одних и тех же пропорциях»⁷. В частности, во Франции было совершено «убийств вообще»; в 1826 г. – 241, в 1827 г. –234, в 1828 г. – 227, в 1829 г. – 230, в 1830 г. – 205 и в 1831 г. – 266. Число убийств, совершенных в те же годы с помощью «ружья и пистолета», таково: 56, 64, 60, 61, 57 и 88; с помощью «ножа»: 32, 40, 34, 46, 44, 34; с помощью «сабли и шпаги»: 15, 7, 8, 7, 12, 30; с помощью «палки, трости и т. п.»: 23, 28, 31, 24, 12, 21; с помощью «камня»: 20, 20, 21, 21, 11, 9; с помощью «орудий режущих, колющих, ушибающ.»: 35, 40, 42, 45, 46, 49; через «задушение»: 2, 5, 2, 2, 2, 4; с помощью «удара ногой и рукой»: 28, 12, 21, 23, 17, 26; с помощью «огня»: – 1 – 1 – –; через посредство «неизв. Орудий»: 17, 1, 2 – 2, 2; путем «сбрасывания с высоты и утопления»: 6, 16, 6, 1, 4, 3⁸. «Подать, платимая» человеком «преступлению, есть подать», – говорит Кетлэ, – «которую человек платит с большой аккуратностью, чем дань природе или государственной казне»⁹. Далее, – говорят крайние статистики, – количество писем, проходящих через почту, по крайней мере, в тех городах, где были ими произведены наблюдения, и не имеющих даже какого-нибудь адреса или не оплаченных подобающей почтовой маркой..., будто бы «приблизительно» повторяется из года в год – «одно и тоже»¹⁰. Явление, на которое прежде никому и в голову не приходило обращать внимание, как на ничего не говорящее и безусловно случайное, при ближайшем проникновении в его сущность оказывается, замечают эти мыслители, изумительным и красноречивым! – Ежегодно, продолжают они, в тех местностях, относительно которых ими делались наблюдения, будто бы в общем замечается одно и тоже число заключаемых браков, равно как и расторгаемых¹¹. «В бельгийских городах», по наблюдениям Кетлэ, будто бы из 10 000 мужчин, имеющих 25 – 30 лет отроду, вступают в брак обыкновенно 884 человека, тогда как из такого же числа мужчин в возрасте 30 – 35 лет вступают в брак 990 человек. Во той же Бельгии приходилось число разводов: 55 в 1860 г. на 35 112 браков, 56 в 1861 г. на 33 802 брака, 57 в 1862 г. на 34 146 браков, 65 в 1863 г. на 35 813 браков и 66 в 1864 г. на 36 959 браков. По словам Эттингена, в Саксонии на 10,000 жителей оказывалось налицо разведенных мужчин: в 1834 г.– 14 (в городах) и 6 (в деревнях), в 1837 г. –12 и 7, в 1840 г. –13 и 7, в 1843 г. – 13 и 7, в 1846 г. –13 и 7, в 1849 г. – 13 и 8; овдовевших мужчин: в 1834 г. –161 (в город.) и 163 (в деревн.), в 1837 г. – 149 и 164, в 1840 г. –151 и 164, в 1843 г. – 150 и 163, в 1846 г. –152 и 167, в 1849 г. – 154 и 172; разведенных женщин: в 1834 г. – 24 и 10, в 1837 г. – 22 и 11, в 1840 г. –21 и 12, в 1843 г.– 22 к 12, в 1846 г.–24 и 11, в 1849 г. – 26 и 12; овдовевших женщин: в 1834 г. – 455 и 377, в 1837 г. – 452 и 325, в 1840 г. – 452 и 384, в 1843 г. – 455 и 378, в 1846 г. – 449 и 385, в 1849 г. – 450 и 390¹². При этом, что особенно поразительно, – по словам крайних статистиков, – так это именно то, что, напр., в Бельгии же за 15-летний период времени (с 1841 г. до 1855 г.), наблюдавшийся Кетлэ, будто бы «почти одинаковое число раз» повторялись весьма странные, между тем, и вообще, конечно, редкие, исключительные браки между молодыми мужчинами, имевшими меньше 30-ти лет отроду, и старыми женщинами, возраст которых превышал 60-летний. Количество детей, ежегодно рождающихся, а равно и ежегодно умирающих, будто бы в общем также может быть подведено к одному, так сказать, знаменателю. Далее, как известно, во всех странах некоторый лица, не желая отбывать воинской повинности, всячески уродуют себя: одни искусственно сокращают объем груди, другие портят себе зрение, иные уродуют какие-либо другие части своего тела. Кетлэ обратил свое внимание на подобного рода лиц, встречавшихся во Франции в течение трех лет и, в частности, уродовавших свои пальцы, при чем, говорить он, оказалось удивительное численное однообразие! Количество этих лиц в 1831 г. простиралось до 752, в 1832 г. – до 747 и в 1833 г. – до 743-х. Обращают внимание данные статистики и на случаи ежегодно повторяющихся самоубийств и на виды их (т. е., на самоубийства с помощью веревки, яда, ножа, угара, воды, револьвера...), при чем также и здесь находят подтверждение своих взглядов: числовые данные, по их словам, будто бы и здесь носят подобный же характер, как и в случаях вышеуказанных. Например, называют даже один город, в котором будто бы каждый год совершается ни больше, ни меньше, как именно «7 самоубийств», и т. д. и т. д.¹³. – Считаем излишним приводить еще другие примеры, какими думают подкрепить себя крайние представители нравственной статистики, в данном случае считающее себя неуязвимыми: и приведенные достаточно характерны, а не приведенные не прибавили бы к существу дела ничего нового.

Указанные и подобные им данные, с какими выступают рассматриваемые статистики, на первый взгляд действительно изумительны, действительно заставляюсь всякого призадуматься. Но так ли обстоит дело и не на первый только взгляд, а со стороны внутреннего своего существа? Действительно ли «человек – только безвольное колесо в огромной машине механизма природы, который с необходимостью гонит его прямо» к известной именно цели?¹⁴

На эти вопросы должно дать отрицательный ответ.

Приступая к оценке тех выводов, какие делаются крайними представителями статистики на основании предлагаемых последних числовых данных, мы считаем нужным оговориться, что все эти данные будем признавать истинными, соответствующими действительности, а не вымышленными, вообще не фальшивыми в каком-либо отношении. Это будет уступка с нашей стороны, – уступка необходимая, так как дело проверки тех данных для нас (как и для всякого другого), конечно, безусловно немыслимо. Иначе, мы не отказались бы от этой проверки, имея в виду следующее обстоятельство. Насколько мы знаем, наша отечественная статистика ведется нередко лицами, не сознающими ее значения и потому (а иногда и по другим причинам) относящимися к делу с недостойным равнодушием и даже небрежностью. Не раз нам приходилось видеть, как сельские волостные писаря переписывали статистические данные из года в год, или не делая в них никаких изменений, или делая изменения «от разума», чтобы только показать ближайшему начальству свое якобы действительное усердие к делу. Переписчики церковных метрических книг, как мы не раз видели, иногда механически писали в числе живых таких лиц, которые давно уже умерли; механически же иногда в течении нескольких лет подряд ставили против известных имен всё одни и те же цифры, долженствовавшая обозначать возраст носящих эти имена лиц... Впрочем, зачем еще далее указывать на особенности отношения наших сельских (о городских мы меньше знаем и потому молчим о них) статистиков к своим обязанностям, когда нам известны такие, напр. (не единичные), факты: один псаломщик, на обязанности которого в свое время лежало «вести» метрические книги, позабыл отметить в них о рождении, крещении и пр. своего собственного сына и спохватился (невольно) тогда лишь, когда наступило время отправлять его в Духовное Училище, и т. д?1... И вот такого-то рода данные присылаются из различных уголков в известные центральные учреждения, где затем статистики с глубокомыслием делают из них «ужасные», как они говорят, выводы! Нет ничего удивительного, что иногда данные одного года касательно того или иного пункта до буквальности могут совпасть и совпадают с данными непосредственно следующего за тем года. Конечно, западная статистика ведется более просвещенными лицами и отличается большею точностью, но сказанное относительно нашей в известной мере все же приложимо и к той. – Но, впрочем, оставляем данный вопрос в стороне: признавая статистические данные, выставляемые крайними статистиками, вполне точными и верными, мы все же нимало не расположены принять делаемых этими учеными выводов по отношению к вопросу о человеческой свободе, ими отрицаемой.

Противники крайних поклонников статистики прежде всего весьма резонно отмечают то обстоятельство, что данная наука, в частности, статистика нравственная – совсем еще молода, что принципы ее еще не установлены более или менее окончательно, не проверены относительно строго, а тем более – безусловно строго. Правда, начало нравственной статистике положено давно: еще в 1741 г. немецким пастором Зюссмильхом, автором книги: «Божественный порядок в изменениях человеческого рода»... (Süssmilch: «Die göttliche Ordnung in den Yeränderungen des menschlichen Geschlechts an der Geburt, dem Tode und der Fortpflanzung desselben»). Но опыт Зюссмилъха оставался одиноким, строго говоря, до времен Кетлэ, из сочинений которого для нас имеют особенное значение следующее: «О человеке и развитии его способностей, или опыт социальной физики» (Quetelet: «Sur l'homme et le developpement des ses facultés, ou Essai de Physique sociale»; 1835 r. 2-е изд. от 1869 г.: «Physique sociale»), «Письма о теории вероятностей в применении к наукам – нравственным и политическим» («Lettres sur la tbéorie des probabilités, apliquée aux sciences morales et politiques»; 1846 г.), «О социальной системе и законах, которые ею управляют» («Du systéme sociale et des lois, qui le regissent»; 1848 г.), «Антропометрия»... («Antropometrie ou mesure des differentes facultés de l'homme»; 1870 r.) и друг. В первом из своих сочинений Кетлэ прямо заявляет: «до сих пор почти не занимались изучением прогрессивного развитая человека морального и интеллектуального, не исследовали, каким влиянием подвергается он в каждом возрасте со стороны человека физического, равно как, какое влияние оказывает сам он на человека физического. Этот предмет научных исследований оставался до сих пор, можно сказать, нетронутым»¹⁵. Отсюда неудивительно, если ученые говорят о Кетлэ, что собственно он лишь «создал так называемую моральную статистику»¹⁶, тем более, что «труды Зюссмильха» к эпохе Кетлэ были уже «забыты»¹⁷. Но и о значении трудов самого Кетлэ для нравственной статистики нужно говорить с большой осторожностью. Замечательнейший русский статистик Ю. Янсон (ум. в 1893 г.) в своем ученом исследовании: «Направления в научной обработке нравственной статистики (Введение в сравнительную нравственную статистику. Выпуск первый: Кетлэ-Вагнер. Дюфо-Герри. СПБ. 1871 г.), подвергнув положение Кетлэ обстоятельной оценке¹⁸, говорит: «все основания, принятые Кетлэ, для математического измерения нравственных свойств, для вывода формул энергии причин, не выдерживают строгой критики»¹⁹. Но желая быть многословными, не приводим частных соображений Янсона, отсылая желающих ознакомиться с ними к указанной нами его книги. Для нас важно было отметить положение, что и трудами Кетлэ дело развития нравственной статистики не далеко продвинулось вперед. Но может быть, оно успело продвинуться в дальнейшее время? Чего не удалось сделать Кетлэ, то, быть может, сделано его продолжателями? К сожалению, на эти вопросы приходится отвечать лишь отрицательно. Тот же Ю. Янсон в другом своем труде: «Теория статистики» (СПБ. 1891 г.) определенно заявляет: «после Кетлэ творческая деятельность в области статистики, можно сказать, остановилась. Вместо разрешения разных отвлеченных вопросов... ученые принялись за разработку ежедневно накопляющегося и огромного статистического материала... Скоро ли завершится она, скоро ли явится тот гениальный ум, который будет в состоянии обнять одним взглядом всю массу фактов...,– не наше дело: пока удел статистики – приготовление материала…, расширение наблюдений… Понятно, почему разработа теории статистики остановилась… Из всех статистиков, после Кетлэ писавших о методе или предмете и задачах науки, большинство повторяет Кетлэ» и т. д²⁰. А раз статистика еще слишком юна, раз она еще не утвердилась более или менее прочно, уже по этой одной причине представителям ее, т. е., статистики, надлежит, во-первых, не брать на себя пока решения важных (вроде вопроса о свободе человеческой воли) вопросов, а во-вторых, и при рассмотрении других вопросов вести себя с возможной сдержанностью. Все это сознают, впрочем, и наиболее откровенные из среды самих же статистиков и, при том, не какое-нибудь незначительные только адепты данной науки, голос которых, конечно, был бы малоценен, но даже и столпы ее. Известный берлинский статистик Адольф Вагнер, по мнению которого, «нет различая между законами мира физического и мира нравственного: оба подчинены одинаково законам необходимости»…²¹, тем не менее, смиренно заявляет: «до сих пор была возможность делать объектом исследования только обнаружения отрицательной нравственности»²². С одной стороны, хвастливое обещание «сжечь море», а с другой, сознание полной своей немощи! Не безызвестный германский же статистик Ваппэус «добросовестно сознается», что «нравственная область разрабатывалась доселе статистиками лишь поверхностно или же прямо исключалась из статистики, потому что считалось невозможным проявление духа и страстей подчинять исчислению. Даже уголовная статистика представляет доселе мало годного материала и страдает шаткостью в понятии о преступлении»²³. Подобным же образом сознаются и некоторые другие представители статистической науки.

При таких обстоятельствах представляется просто странным чье бы то ни было намерение обращаться к статистике за решением вопроса о нравственной свободе человека: статистический «факел» может завести в непроглядную глушь; «статистика – слишком молода», говорит Кирхнер, «чтоб ее числа могли доказывать» что-либо²⁴. Различают, так сказать, три периода роста статистики: первый – «низший», когда все дело ограничивают лишь «наблюдением и исчислением», – второй, когда имеет место уже «целесообразная группировка фактов с целью нумерического сравнения их друг с другом, будет ли то во временном или пространственном, или предметном отношении», и, наконец, третий – «высший», когда «на основании законов, найденных на второй ступени, заключают к причинной связи явлений»²⁵. Если мы припомним вышеприведенные слова Ю. Янсона о том, что «пока удел статистики – приготовление материала» и проч., то без труда поймем, что статистика еще не вступила в трети период своего развитая и что она, следовательно, еще не может быть признана «наукою совершенною».²⁶

Отметив, что рассматриваемая наука еще «слишком молода» для горделивого решения затрагиваемых ею важных, между тем, вопросов, защитники человеческой свободной воли идут дальше: изобличают статистику в односторонности ее точки зрения, с какой она созерцает подлежащую ее наблюдениям и изучению область. Эта односторонность проявляется во многих отношениях и поэтому кажется удивительной.

Прежде всего, надлежит обратить внимание на следующее явление. Как подмечено учеными исследователями²⁷, в каждом человеческом поступке имеют существенное значение следующих четыре главных фактора: «цель», какая обязательно имеется в виду приступающим к деятельности человеком, «мотив» или «побуждение», направляющее субъекта именно к известного рода поступанию, «желание» или «хотение» человека, откликающееся на призыв со стороны побуждений и проч., и, наконец, самое «осуществление» поступка, «совершение» ого. Если мы намерены рассмотреть тот или иной человеческий поступок всесторонне, при каковом условии только и можно говорить о правильности его оценки, то, разумеется, не должны игнорировать ни одного из указанных нами факторов. При этом, первые три из них естественно должны быть признаны наиболее важными, чем последний: этот сам по себе слишком мало может говорить о внутреннем существе поступка. Все это, конечно, понятно и не требует особых пояснений. – Что же делает статистика? Три первых, три самых существенных, как сказано, фактора ею игнорируются и по той очевидной всякому причине, что они лежат вне сферы, доступной ее наблюдениям. Статистикой отмечается только последний фактор, только одно исполнение поступка. Действительно, все это вполне естественно в положении статистика. Весь центр усилий статистиков, как уже было в свое время говорено нами, лежит в том, чтоб собрать по возможности большее число цифровых данных, в чем статистика и видит свое спасение, свой смысл. Конечно, безусловно не во власти статистики, собирающей отовсюду то множество различного рода числовых данных, узнать в каждом отдельном случае или даже хотя бы в более или менее значительном их количестве о цели поступка, его мотиве или мотивах, равно как и об элементе желания известного лица при совершении его. Если бы статистика захотела всюду подвергать своему изучению все те четыре фактора, то ей никогда не удалось бы собрать более или менее желательного количества цифровых данных. И так, статистика ограничивается обыкновенно тем, что видит только факт, как нечто данное уже, а все остальное ее по необходимости не интересует. Поясним дело несколько подходящим к нему примером. Вхожу с Обводного канала в академическую ограду и в правом углу последней вижу какое-то странное сооружение. Я в своем уме только констатирую факт существования этого сооружения; но причины, вызвавшая возникновение его, цели, преследовавшаяся здесь строителями, и проч. для меня непонятны. Предположим, я в этом случае могу навести справку у привратника, который скажет, что это – склад для керосина, отнесенный сюда в предупреждение могущего произойти пожара и т. п. Но, если бы у меня пред глазами проходило множество подобных фактов, наблюдений..., притом, таких, относительно которых я безусловно был бы лишен возможности навести где-либо соответствующая справки, помимо уже того обстоятельства, что для наведения последних не хватило бы и имеющегося в моем распоряжении времени, – то я, конечно, ограничился бы одним только констатированием их. Делать же какие-либо выводы, а особенно носящие характер определенный, положительный, я естественно воздержался бы по неимению необходимых для этого данных, подобно тому как, видя только одну сторону какого-либо предмета, но не видя трех остальных, при том, самых важных, я безусловно не мог бы произнести какого-либо окончательное о нем суждения, а ограничился бы при всей своей смелости только какою-либо догадкой – не больше. Крайние статистики, между тем, по рассматриваемому вопросу безумно смело заключают от одной четверти к целому. – И так, статистика, в виду отмеченной ее особенности, не может браться за решение вопроса о свободе человеческой воли: она слишком одностороння для этого.

Затем, односторонность статистики проявляется и в том еще обстоятельстве, что этой науке приходится иметь дело только с теми явлениями человеческой жизни, которые сделались известными той или иной части общества. Но всякому известно, что число таких явлений вообще ограниченно. О многих из них статистика безусловно ничего не знает, да и узнать не может, так как они происходят незаметно для окружающих и если иногда становятся общеизвестными, то лишь в силу каких-либо только случайных условий. Получается фундамент, слишком не прочный для того, чтоб можно было строить на нем какие-либо устойчивые и громкие положения и выводы. Возьмем, в частности, напр., уголовную статистику. На чем строит она свои заключения? На тех явлениях уголовного характера, которые констатированы полицией или которые вообще как-либо дошли до сведения существующих судебных лиц и судебных учреждений. Едва ли найдется такой наивный человек, который хоть на минуту согласился бы, что такими явлениями, которые бывают известны уголовной статистике, исчерпывается все (или почти все) действительное число подобного рода явлений, случающихся в жизни! Сколько преступлений, при том, ужаснейших, остаются скрытыми от более или менее официального глаза и иногда обнаруживаются лишь по истечение долгого времени и случайно?! Вообще количество достигающих официальной известности уголовных преступлений прямо пропорционально ловкости и искусству полицейских сыщиков и неуменью преступников схоронить концы. Кто поручится за то, что не изменились бы выводы (беспристрастной) статистики, если б для нее не существовало в данном случае препятствий узнавать все случающиеся в действительности уголовного преступления? Быть может, те из последних, которые не доходят до сведения полиции, иногда и наиболее характерны в том или ином смысле...

Далее, статистикой игнорируются или в лучшем случае недостаточно оттеняются некоторые важные, между тем, обстоятельства.

Так, самими же статистиками указывается, что «цифры уголовной статистики в различных странах различны, напр., если сравнить Англию и Турцию»²⁸. Далее и следовало бы, конечно, заняться рассмотрением вопроса: где лежит причина этого различия? Почему, напр., в Персии ежегодно совершается такое-то и такое-то число преступлений известного сорта, а в Росси – процентное количество последних за одинаковый же период времени – иное? Рассмотрев все такого рода причины, статистики должны были бы обсудить и то, от чего они зависят и о чем говорить? Вся «суть» здесь лежит, конечно, в условиях, какими обставлена и среди каких течет жизнь персов и русских. Пусть изменятся условия жизни в данных странах, в них неизбежно изменится и процентное количество известных преступлений, что действительностью и оправдывается. Чтобы в этом убедиться, стоить лишь заглянуть в многовековую историю Персии и России. Напр., в старину считавшиеся у нас – на Руси – редкими явлениями преступления против святости брака, против чужой собственности и проч., с течением времени, в непосредственной связи с изменением условий жизни нашего народа, сделались, к сожалению, довольно обычными, во всяком случае, не редкими. А кто изменяет эти условия? Сами же люди. Сами же они, следовательно, в конце концов заставляюсь изменяться и соответствующие цифровые данные. Сами люди являются виновниками таких изменений, хотя поводы для них в данном случай могут быть весьма различны: это – условия не только «политические, финансовые» и др., но и «физические»...²⁹ Напр., наша отечественная статистика отмечает, что в течении зимы (так называемого «рождественского мясоеда») 1892 года в некоторых губерниях было совершено браков (в крестьянской среде) в значительной степени меньшее количество, чем в другие (непосредственно) пред этим и после него годы. Причина явления лежит, конечно, в страшном неурожае хлеба летом 1891 года. Крестьянину – не до свадьбы, когда приходится все свои заботы сосредоточивать на том, чтоб как-либо удовлетворить более настоятельные потребности, – чтоб отыскать кусок хлеба. Это всякому известно. Но что же отсюда следует? Многие крестьяне не поженились потому ли, что встретили противодействие со стороны естественной – неотвратимой необходимости, или потому, что сообразили всю невыгодность, все неудобство заключения браков при наличных условиях и добровольно отложили это дело до более благоприятного времени? Всякий скажет, что следует остановиться на последнего рода причине. – Или: изменившиеся политические обстоятельства Европы в последние годы сильно повысили цифровые данные, касающиеся количества лиц, призываемых к исполнению воинской повинности. Но что же отсюда следует? Самые политические обстоятельства изменились не по желанию ли самих людей? В данном случай не в силу ли свободных желаний нескольких отдельных лиц, стремившихся к укреплению гегемонии Германии в Европе и проч.?

Статистики крайнего направления не хотят видеть или, по крайней мере, не хотят придавать надлежащего значения тому обстоятельству, что «число» данных «одной и той же категории колеблется в одном и том же году до такой степени, что совсем не может быть и речи о возбуждающей ужас правильности или об исполненном таинственности естественном законе»³⁰, о чем так любят в данном случае кричать эти quasi – ученые изыскатели. Напр., известны точные итоги количества преступников, приговоренных французскими законами к известным наказаниям в пятидесятилетний период времени. При этом наивысшим числом оказалось 8704, а наименьшим – 4154. Разница между числами, как отсюда видно, огромная. Конечно, иной мог бы возразить, что в течении пятидесяти лет население Франции могло возрасти вдвое, что отсюда вдвое же должно было возрасти и количество преступников, поставляемых Франциею же. Но возражение такое в данном случае неуместно, так как числовая линия шла за все рассматриваемое время не всегда правильно, не утолщалась со строгою постепенностью, но делалась иногда тоньше, иногда толще и наоборот, по-видимому, неожиданно и, во всяком случае, без особой регулярности. При этом разница между двумя смежными годами «иногда» определялась числами, доходившими до тысячи, каковое обстоятельство весьма многозначительно.³¹ – Или: указывают на Корсику, где, при существовании более слабых законов, налагавших сравнительно мягкие наказания на убийц, число убийств было значительно: напр., в 1849 г. оно было равно 236 – и; в 1860 же году это число «уменьшилось» сразу на 88 случаев, следовательно, более, чем на треть (что очень значительно!), и просто потому именно, что в течении последнего года впервые были применены более строгие наказания за убийство, сразу отбившие охоту у любителей этого рода преступлений...³² Данные, касающиеся числа самоубийств, колеблются не в меньшей степени. В течении шести, следовавших непосредственно друг за другом, лет число самоубийств в Дании колебалось, начиная от 340 и доходя до 426, и следовало в таком, в частности, порядке: 340, 401, 426, 363, 393 и 426³³. Эта разница здесь тем более имеет значение, что шестилетний промежуток времени – слишком тесный, так что условия жизни датчан, количество народонаселения Дании и проч. измениться существенно но могли, в общем оставаясь одинаковыми. Причина разницы лежит, очевидно, в человеческой свободе. – Даже в тех случаях, где колебание цифровых дат, по-видимому, весьма ничтожно, оно нередко оказывается чувствительным при более близком проникновении в дело. «В Англии и Уэльсе», говорят, количество преступлений будто бы вообще постоянно и если колеблется, то лишь в совсем незаметной степени, которой по этой причине и принимать в расчет будто бы не следует. В частности, это число: от 19 до 21 случая на одну тысячу жителей. Но здесь нельзя не отметить изумительной (не близорукости, конечно, а) хитрости и коварства адептов статистики, берущих намеренно (не иначе) тысячу – не больше, чтоб закрыть глаза простодушной публике. В самом деле, если вместо тысячи взять миллион, то число преступлений будет варьировать уже между 19 000 и 21 000³⁴. Получается уже немаловажное различие! Если же увеличим миллион в пять раз, чтоб приблизительно получить число жителей, напр., Лондона, то цифра преступлений рассматриваемого рода будет колебаться между 95 000 и 105 000. Разница становится более ощутительной и т. д. Словом, уловка статистики в настоящем случае похожа на то, как если бы кто-либо вздумал доказывать безвредность того или другого яда, ссылаясь на данные, свидетельствующие, что в известной (весьма незначительной) дозе он бывает иногда даже полезен (напр., мышьяк для малокровных и т. п.).

Что же касается тех случаев, приведенных в начале настоящей статьи, где вышеотмеченное колебание, по-видимому, не всегда уместно, то для объяснения их, помимо сказанного уже нами в целях истинного освещения данных статистики, должно принять во внимание также и следующее соображение. И обладая свободной волей, человек естественно «избирает более легкое, более приятное, лучшее или, однако, что кажется ему таковым». Против этого положения спорить, конечно, нет возможности. А «так как для известных классов населения более легкое, более приятное, лучшее приблизительно постоянно, то и свободный выбор изменяется в незначительной степени». Отсюда и получается разгадка, почему статистические данные, касающаеся человеческого поступания, иногда взаимно совпадают в отношении к их количеству. «Отдельный человек, конечно, может разнообразно изменять свои решения, несмотря» на вышеотмеченные моменты, «и фактически не всегда остается равным себе в своем поведении; при статистическом трактовании его свободных поступков, поэтому, могут встречаться отдельный отклонения от законосообразности». Все это – несомненно и понятно в силу того именно, что человеку присуща свободная воля. «Но, так как статистикою получаются постоянные числа только вследствие того, что ею берется за основание очень большое население и в течении очень длинного промежутка времени, то ясно, что уклонения от нормы» таким путем «выравниваются; в этом именно и лежит значение больших чисел. Этого выравнивания тем более должно ожидать, чем большее число свободных решений будут иметь у себя в виду», при рассматривании признанных судебными инстанциями преступлений за таковые. «Нерегулярность» коренится «именно не столь сильно в различном трактовании проступка судом, – потому что здесь дело совершается по определенным нормам, – сколько (и главным образом) в разнообразии свободных решений»... В виду всего сказанного становится вполне понятным, что «постоянство» некоторых числовых данных, указанных нами в начале настоящей статьи, напр., отмеченных судьями «преступлений» и проч., без труда «уживается со свободой» человеческих поступков, напр., „со свободой преступлений» и т. д.³⁵

Игнорируя или не желая правильно всмотреться в вышеотмеченные обстоятельства, статистики (по крайней мере, наиболее ретивые из них) продолжают идти по этому пути и далее. – Так, всякому, конечно, известно, что в решении вопроса: что должно считать преступлением в каждом отдельном случае? Многие из народов сплошь и рядом разногласят между собою: напр., многоженство, считающееся у христианских народов преступным явлением, у магометан считается нормальным, – месть, порицаемая моралью первых, у большинства диких народов окружается ореолом великой добродетели и пр. Статистика, желающая видеть пред собою только факты, рассматривающая их с точки зрения взглядов обыкновенно того только народа, к какому принадлежит данный ее адепт, и редко в этом отношении расширяющая свой кругозор, естественно может впадать и действительно впадает в большие ошибки. Иное же отношение ее к данной сторон дела повело бы иные за собою и последствия, несомненно повлиявшие бы на предлагаемый его цифровые данные.

Игнорируя одни вопросы, по другим статистика нередко высказывает весьма ошибочные взгляды. Таков, напр., ее взгляд на влияние, оказываемое на человека так называемою культурою. По мнению статистики, роль культуры будто бы сводится к постепенному ухудшению человека, что будто бы доказывается развитием пороков, идущим прямо пропорционально культурному росту человечества. То – правда, конечно, что параллельно с этим ростом действительно заявляют о себе более тонкие формы разврата [хотя в этом отношении с нашими современниками могут поспорить, напр., древние римляне (обрат, вниман. на помпейские раскопки) и друг.], всякого рода фальши и проч.; то – правда, конечно, что культура несет с собой и за собой усложнение различных условий человеческой жизни, умножает наслаждения и средства к достижению их, способствует усилению желаний, страстей, всякого рода искушений, созданию новых – соблазнительных представлений и пр., чего у некультурных народов встретить в таком виде и объеме безусловно нельзя; то – правда, что культурою вообще предлагается весьма и весьма много новых поводов и склонностей не только к добру, но и к злу и проч. и проч. Но нельзя опускать из вида того обстоятельства, что это – только одна сторона дела. Другая сторона показывает идущее параллельно культурному прогрессу сокращению грубейших пороков и преступлений, каковы: грабительства, убийства, насильственное обесчещивание женщин и т. д. Кроме того, если кого культура не задела только, если кто является действительно человеком культурным в истинном смысле слова, то такой, как мы постоянно видим, твердо и с успехом борется с различного рода обольщениями, предлагаемыми наружной стороной культуры, и ставить себя над ними, а не под. Не говорим уже о том, что в настоящем случае «многочисленные нравственные поступки остаются вне счисления», это – те, «которые ускользают от глаза статистика и людей вообще».³⁶

Правильно поставленная статистика, чуждая вышеотмеченных и подобных им недостатков, не может говорить и не говорить ничего против свободы человеческой воли.

Так, если, с точки зрения статистики, в духовном мире человека не имеют места никакие случайности, то это, по мнению здравых ее представителей, означает не то, что течение духовной человеческой жизни подчинено естественной необходимости, а лишь только то, что в основе проявлений нашей воли непременно лежать какие-либо внутренние или внешние побуждения, мотивы. Мысль – сама по себе безусловно верная и против человеческой свободы не говорящая ничего! Здравая статистика говорить только то, что всякий поступок человека прямо или косвенно, в значительной степени или в едва уловимой отражается на благосостоянии других, а через то и – всего известного госу­дарства или общества, – а также – что и последнее влияющим образом действует так или иначе в отношение к каждому ее члену, – что государству, усердно заботящемуся о Церкви, усердно насаждающему школы и образование, усердно стремящемуся к нравственному и др. усовершенствованию его членов, обратно пропорционально приходится заботиться об устройстве тюремных и иных в этом роде учреждений..., так что в некотором роде справедливо мнение, что «преступники – собственное государства преступление», – следовательно, и наоборот: добродетельные люди – добродетель, принадлежащая самому государству. Но из такого положения дела здравый статистик не сделает вывода, сколько-нибудь говорящего против свободы человеческой воли. Если государство вышеуказанным образом влияет на своих членов, то это не значить, с точки зрения здравой статистики, что ответственность за действия членов падаете только на государство, рассматриваемое в виде целого. Эта ответственность, напротив, лежит и на каждом отдельном человеке, поскольку он совершает данный поступок не под воздействием со стороны внешнего давления, а под воздействием со стороны его личного увлечения представляющимся ему в каждом отдельном случае соблазном, так что, в виду этого, хотя «каждый преступнике», по словам Эттингена, «в некотором смысле всегда – орган общества и выражение беззаконности последнего, но, тем не менее, как существо лично-свободное, прежде всего рассматривается в качестве самостоятельного создателя своего я... Словом, подобный взгляд на дело, разделяемый более умеренными и рассудительными статистиками, следует назвать резонным и ничего не говорящим против бытия в человеке свободы³⁷.

Если пойдем далее, то увидим, что здравая статистика не только ничего не говорить против человеческой свободы воли, как факта бесспорного, но, напротив, прямо признает последнюю за таковой факт. Чтобы убедиться в этом, стоить только разумно воспользоваться добываемыми статистикою данными.

Статистика говорить (см. выше: в начале статьи), что в Бельгии из 10 000 мужчин 25–30 лет от роду вступают в брак 884 человека, тогда как из такого же количества мужчин в возрасте 30–35 лет женятся 990 человеке. Объясняя все дело влиянием естественной необходимости, и в данном случае ближайшую причину, поясняющую различие указанных цифровых данных, Кетлэ видит в том, что будто бы в возрасте 30–35 лет половое влечете в человеке сказывается гораздо сильнее, чем в возрасте 25–30 лет и что, в силу этого, лица последнего рода не столь сильно стремятся ко вступлению в брак, как первая. Противники Кетлэ и его приверженцев, однако, справедливее смотрят на дело. Прежде всего, говорят они, целым рядом опытных наблюдений доказано, что половое влечете более сильно в человеке 25–30 лет от роду, нежели в имеющем 30-З5-ти летний возраст, когда порывы человека уже значительно уравновешиваются. Причина же данного процентного различия, говорят они, совсем иная. Дело в том, что при нынешних условиях жизни молодые люди нередко еще учатся в высших учебных заведениях дольше, чем до 25-ти лет от роду. Впрочем, это обстоятельство распространяется не на всех и отмечено нами не в смысле окончательно поясняющего дело момента. Таковым моментом будет то, что вообще молодые люди обыкновенно приобретают более или менее прочное (в смысле материального их обеспечения) положение, позволяющее им содержать не только себя, но и семью, не раньше 30-ти лет от роду. Отсюда и вступление в брак ими чаще откладывается до более позднего вообще времени, напр., до возраста в 80–35 лет, не смотря на сильные физиологические к нему побуждения. Таким образом, это последнее обстоятельство прямо говорить о бытии в человеке свободной воли, в силу которой человек, признав известное время наиболее подходящим для вступления в брак, согласно с этим и поступает, наперекор естественной необходимости. – Итак, из давнего рассмотрения указанных статистических цифровых дат явствуют факторы: разум и свободная воля, свободная решимость, но не другое что-либо. – Столь же мало говорят или точнее – нисколько не говорят в пользу выводов Кетлэ и К0 и данные, приводимые ими по вопросу о большей (в 5 раз) склонности природы мужчин к различного рода преступлениям, чем природы женщин. Здесь дело – не в природе, не в том, что мужская природа гораздо сильнее, чем женская, толкает человека к преступлениям, а просто – в том, что женщина, гораздо больше, чем мужчина, оставаясь дома, гораздо меньше встречает и поводов, и соблазнов, и средств к совершению известных преступлений, чем мужчина, почти постоянно действующий за пределами своего жилища, как принужденный бороться со всякими невзгодами в деле приобретения насущного куска хлеба и естественно постоянно наталкивающийся на такого рода соблазны и проч. – Такие же, лишенные психологической состоятельности, близорукие и наивные до смешного даты приводятся Кетлэ и его сторонниками относительно склонности известного рода лиц к сочинению стихов, к совершению определенных преступлений и т. д. Все эти и подобные им примеры, при ближайшем, не поверхностном их рассмотрении, опять – таки приводят к тем же факторам, какие указаны выше: к разуму и свободной решимости человека, а не к естественному принуждению, не к физической необходимости.³⁸

За свободу же человеческой воли высказывается статистика и другим манером. Как свидетельствуют все числовые данные статистики, последняя не есть наука точная в безотносительном смысле слова. Все ее даты всегда приблизительны, указывают лишь среднее число – не больше: Она «может только доказать, что при одних и тех же внешних обстоятельствах приблизительно (!!) одинаковое число представителей одной и той же генерации будет приступать к одному и тому же поступку». Вывод – настолько не блестящий, настолько мало дающий, что из за него не стоило, как говорится, и «огород городить». Констатирование «такой простой истины» – возможно без труда и помимо статистики. Последняя, если бы хотела на деле оправдать справедливость своих притязаний, «должна была бы доказать (чего доказать она, однако, не в состоянии), что именно такие-то и такие-то люди должны были бы совершить этот поступок». Не имея же возможности доказать этого, она не имеешь права и высказываться против бытия в человеке свободной вола. Впрочем, она, сама того не замечая, скорее высказывается за последнюю. Дело в том, что предлагаемыми статистикою цифровыми данными весьма красноречиво свидетельствуется, что число преступлений уменьшается прямо пропорционально развитию образованности, высоте уважения к религии, процветанию высоких и чистых нравственных принципов и т. д. Отсюда следует вывод: в виду того, что указанные условия уменьшения числа преступлений находятся, в свою очередь, в прямой зависимости от «этической саморешимости, последняя определяешь число преступлений по меньшей мере столько же, сколько и внешние обстоятельства. Статистика, следовательно, ясно доказывает влияние этических импульсов на народное благосостояние».³⁹

«Поэтому статистика прямо выступает в качестве свидетеля в пользу свободы воли. Так как одним из сильнейших этических факторов является дух времени, т. е., общественное мнение, то ни в каком случае не будет безразлично, за иллюзию, или нет считается в пароде свобода воли»... Если свобода воли – только иллюзия, если природное влечение, стремление, порывы... с неумолимой необходимостью ведут человека в ту или иную сторону, не подчиняясь его желанию или нежеланию, тогда дело ясно: раз человек не в силах стать вне зависимости, вне безапелляционной власти тех порывов, стремлений.., следовательно, нечего ему и бороться с ними, нечего и вести совершенно бездельную борьбу, – напротив, гораздо лучше плыть по течению, тем более, что результат, будет в обоих случаях один и тот же, но в первом случае, кроме того, превзойдут еще трудности и неприятности борьбы и проч. А каков был бы плод такого образа мыслей, ясно: за общественное благосостояние поручиться было бы невозможно. Все это в известной мере подтверждается следствиями сказывавшегося в течении некоторой части истекающего века влияния так называемого «материалистически-механического миросозерцания, к счастью» для всех, все более и более теряющего под собою почву⁴⁰...

Итак, к чему же привело нас ознакомление со статистикой и ее данными? Мы увидели, что 1) статистика еще настолько молода, что не может браться за решение вопросов в роде данного (т. е., о свободе человеческой воли): пока собирая только свой материал, она еще ждет появление того «гениального ума», который смог бы «одним взглядом обнять массу фактов», ею добытых и добываемых, и таким путем осветить те или иные (напр., и рассматриваемые) вопросы. 2) Во многих отношениях статистика является односторонней, вследствие чего и ее положения, именно стоящие в связи с этим ее существенным недостатком, оказываются в той пли иной степени ошибочными. 3) Статистикой без достаточных или даже без всяких оснований многие моменты или игнорируются, или оттеняются в неполной степени, или лишаются надлежащего их значения, вследствие чего ею ложно понимаются и ложно освещаются различные, трактуемые ею, данные, а через то ложно же решаются и те или иные вопросы и проч. 4) Статистикой проповедуется ложный взгляд на культуру, на ее значение для нравственной жизни человека. 5) Правильно поставленная статистика не могла бы ничего говорить против свободы человеческой воли, как неоспоримого факта. 6) Последнего рода статистика даже прямо высказывалась бы сама в пользу признания такой свободы, как бесспорной истины, и проч.

0ружее, поднимаемое ложью против истины, обращается на голову выступающих с ним!