Думается, что никого из здесь присутствующих не требуется убеждать, что Бог есть. Эту истину каждый может установить для себя только сам, ее никому совне не навяжешь. Век прямого богоотрицания постепенно прошел, так что даже те, кто ни к какой вере сознательно не склоняются, то и дело отмечают, что те или иные явления в окружающей нас жизни или в нас самих не могут объясняться только чисто материальными причинами, и тогда мы в задумчивости порой произносим: «Да, что-то есть…», подразумевая здесь несомненно Бога. У всякого человека со временем появляется хоть какое-то знание о Боге, или чувство Бога, рано или поздно надо понять всякому и свое отношение к Богу, к своей душе, к цели своей жизни.
Что же мы знаем о Боге до того, как начнем сознательно веровать? Свидетельство о Себе Сам Господь оставил и внутри нас, и вне нас, потому что и Сам Он есть везде, Он вездесущий.
Вне нас о Боге говорит вся окружающая нас природа, живая и неживая, все естествознание, на каком бы уровне ни изучали его люди. Биологи рассматривали строение живых организмов, химики исследовали молекулы и их превращения, физики научились расщеплять сами атомы, из которых эти молекулы состоят, астрономы же изучают целые звездные миры, — и на любом из этих уровней изучения природы видна поразительная стройность и согласованность ее законов. Эта стройность и сообразность, будучи помножена на величайшую сложность всякого создания природы, будь то бактерия, атом или человек, наводит на мысль, что это возникло не случайно, что здесь участвовал величайший разум, недоступный и человеческому постижению. Проходя мимо нашего заброшенного и разрушенного храма, многие удивлялись его былой красоте, но только одна женщина, художница, посмотрев, сказала: «Какой талантливый архитектор!». Примерно так и мы смотрим на весь окружающий мир. Кажется само собой очевидным то, что храм создан архитектором, а весь мир создан Богом, просто в том и в другом случае мы редко задумываемся о творце храма и Творце мира. Как известно, громадное большинство ученых, занимавшихся, кроме своих естественнонаучных изысканий, еще и философскими обобщениями, не были материалистами, хотя, может быть, не были и глубоко верующими, тем более церковными людьми. Свойство ученых — верить прежде всего в свою собственную науку, и вот, исходя из этого, они и пришли к выводу, что этот Высший Разум, установивший законы природы и управляющий миром, все же существует. Простому человеку достаточно бывает посмотреть на любую травинку, взглянуть в любой школьный учебник, чтобы увидеть во всей природе отпечаток Творящей десницы. А кое-кто подходил к этому вопросу с настолько предвзятым против Бога мнением, что ему требовалось сначала изучить глубоко и основательно современную науку, чтобы прийти к тому же выводу. Однако мы не будем долго задерживаться на этой теме, потому что все же не наука приводит человека к Богу, а нечто другое, что и составит предмет нашей беседы, а сказанное должно только помочь развеять тот предрассудок, некогда навязывающийся нам, якобы «наука доказала, что Бога нет». На самом деле наука почти доказала, что Бог есть, а как именно она его показывает, это тема особого длинного разговора.
Вне нас мир изобилует свидетельствами о том, что Бог есть. Но нас самих это интересовало бы мало, примерно так же, как вопрос, что есть свет: частица или волна? — если бы не было свидетельств о Боге внутри нас самих, и эти свидетельства гораздо важнее для нас, чем внешние. Они, пожалуй, даже менее заметны, чем внешние, потому что себя самих, свою душу, мы знаем гораздо хуже, чем внешний мир. Христианство учит нас, что душа наша есть образ Божий, т. е. как бы отражение Бога в зеркале, а зеркало это помрачено и разбито грехом, так что перестало отражать Бога полностью, а отражает только кое-что в отдельных своих законченных осколках. Постараемся собрать эти осколки.
Первый из них — чувство собственного ничтожества, незащищенности, зависимости. Наша жизнь, несмотря на обильное развитие ее вещественной стороны и благосостояния, действительно, как пар, который появляется на минуту и исчезает. Это чувствуют все, но одни пытаются отогнать это чувство внешней веселой рассеянной жизнью и ее удовольствиями, другие увлекаются самыми разными суевериями, третьи же понимают, что сам по себе человек без Бога ничто, и делают отсюда вывод, что надо обратиться к Богу. Это чувство часто воодушевляется у нас и надеждою, что хотя мы сами по себе вот такие ничтожные, но нам кто-то или что-то поможет, если мы попросим у него и сделаем ему что-то приятное. Поэтому-то и молитва первая из нас излилась сама, когда никто нас ей не учил, а просто внешние горести привели нас постепенно к этому смиренному чувству и воплю о помощи. К Кому мы молились тогда этой самой первой своей молитвой? — И сами не знаем Его, даже не совсем уверены, есть ли Он, слышит ли нас, но про себя называли Его Богом, сами не зная зачем, зажигали для Него свечку. Ни наши стоны, ни эта свечка сами по себе не могли дать нам ничего, и все же порой наши обстоятельства складывались благоприятно, так что на какое-то время мы становились благодарными Богу и ведующими, что всякое благо получаем от Него.
Второй осколочек отражения Божия в нас — это чувство какого-то неоплаченного долга, чувство своей вины, угрызения совести. Бывают у нас неприятные воспоминания, как мы сделали какое-то зло кому-то и, хотя дело давно прошло, обиженные нами все забыли, а может уже и умерли и последствий дела уже никаких нет и не будет, — а нам все же нехорошо, чувствуем мы, что где-то вне нас зло осталось как бы записанным, что Кто-то очень хорошо знает и помнит его и от нас ожидает чего-то соответствующего. Не есть ли это внутреннее обращение к Богу? Кто, кроме Него, станет будить нашу совесть, не взирая на все наши осознанные и неосознанные старания усыпить ее? Перед кем мы чувствуем вину за те дела, последствий которых уже нет?
Наша совесть не есть призрак или метание или галлюцинация, она в нас есть независимо от того, хотим мы этого, или нет, хотя увидеть или потрогать ее невозможно. Она и есть в нас голос Божий, одно из отражений Бога в нашей душе.
Вот и третий в нас осколок образа Божия — чувство красоты, той красоты, которая возвышает, поднимает, одухотворяет нас, а не просто удовлетворяет обычному, естественному, житейскому вкусу. Положим, смотрим мы сперва на чисто земную красоту, находясь где-то на природе, или слушаем хорошую музыку, или еще что подобное. И вдруг чувствуем, что эта красота растет и растет, вливается в нас самих, воодушевляет нас, и мы уже не помним никаких обид, житейских дел и забот, а только наслаждаемся этим созерцанием красоты. Те же картины природы, та же музыка и проч. в другое время не производили на нас такого впечатления, а тут мы как бы отрываемся от земли, так легко становится, так тепло, такая надежда появляется на некое, ни с чем не сравнимое счастье, что, если потом трезво сесть и рассудить, откуда все это взялось, что за красоту такую нам показали, то вывод будет один: это красота неземная, открытая нам через земную, но глубже, полнее и ближе к нам, чем земная. Мы давно уже вышли из детского возраста, но всякий раз, в первый погожий весенний день, взглянув за окно, мы радуемся, радуемся, сами не знаем чему; в душе появляется неожиданная легкость и бодрость, надежда, что все будет хорошо. Вот так, через наше естественное чувство красоты, нас каждый раз ласкает и призывает к себе голос Божий. Не пройдем же и мимо этого чувства, хотя оно так легко и нежно в нас, так мимолетно порой, как и всякое самое прекрасное и совершенное изделие чаще всего оказывается самым хрупким.
Еще одно чувство, приводящее нас к Богу, — чувство святыни, которое есть у всякого человека. Если у человека нет ничего святого, то про него так и говорят со страхом и стараются не общаться с ним, потому что такой человек поистине страшен. Святыня есть у всякого, все мы над чем-то никогда не шутим, о чем-то никогда не говорим без какого-то благоговения, нечто в душе содержим как бы во святом ее углу. Но наше время характерно тем, что чувство святыни постепенно отмирает у людей, ибо всякий предмет, бывший прежде святыней, оказывается то и дело вовсе недостойным названия святого. Когда-то величайшей святыней для многих из нас была, может быть, идея сытого будущего общества, состоящего из людей не пойми откуда взявшейся высокой нравственности. Теперь только каждому ясно, что поскольку эта высокая нравственность не может вырасти из этой сытости, то и сама идея не просто неосуществима, но в корне ложна, а потому и не может быть святою.
Подобны тому и все прочие социальные и политические идеи. Они чисто человеческие и направлены на чисто человеческие, чисто земные цели, осуществление их в истории никогда не обходилось без крови или тирании или чего-либо подобного. К тому же они постоянно меняются: сегодня шли на демонстрации и баррикады за одно, завтра за другое. Предмет же святыни должен быть по самой идее своей вечным и неподвластным никакому злу.
Что же тогда посчитаем святынею на земле? Познание внешнего мира, науку? Но она тоже дает весьма приблизительное, несовершенное, грубое знание о мире, в ней одни теории постоянно сменяются другими, а главное, она не удовлетворяет неких самых внутренних потребностей человеческого духа, не решает вопросы совести, добра и зла.
Можно ли признать святынею искусство? Но что есть предмет его? Опять-таки грешный несовершенный человек или же окружающий его мир, все изменчивое, гибнущее, тленное. Но ведь есть же, — возразят, — произведения искусства, созданные на все времена, как же их не почитать святыми? — Если такие и есть, то и святы они лишь постольку, поскольку отражают некие идеи, некие совершенно определенные духовные ценности. Свято, положим, не здание храма, которое не вечно, которое можно разрушить, а свят сам храм, и свят лишь постольку, поскольку пребывает в нем Сам носитель всякой святыни, который и есть Бог. Он один только свят по-настоящему, свят по естеству Своему, и в нас, в создания свои, вложил то же чувство святыни, которое должно отражать Его Самого.
Вот так и мы, поискав свою святыню на земле, на самом-то деле нигде не можем найти ее, пока не обратимся к Богу, к Его святости. Если мы устали от того, что вокруг нас все течет, все изменяется, все сегодня есть, а завтра нет, все сегодня доброе, а завтра другое, сегодня прогрессивное, а завтра реакционное, — если, короче, вся эта жизненная диалектика нам надоела, и хочется встать на какое-то вечное, крепкое, неизменное основание, то вот мы можем прийти к истинной вере в истинного Единого Святого Бога.
Пока мы искали свою святыню, то вместе с нею искали и смысл своей собственной жизни, цель ее, соответственно и род своей деятельности. Мечты детства и юности о будущем устройстве жизни, о своем т. н. призвании чаще не сбывались, но даже если и сбывались, то все же не могли удовлетворить нас до конца. Мы не смогли, скажем, получить профессию более романтическую, а приобрели, положим, более нужную окружающим нас людям, и ни та, ни другая все равно не удовлетворяют нас полностью, в том смысле, что мы чувствуем свое предназначение не только для этой работы, но и для чего-то еще.
Ведь смысл деятельности человека на земле, если проследить за результатом нашего труда до конца, — в основном разделяется на три главных части: на наши человеческие желудки, тряпки и жилища, потом на цели обороны, т. е. на убийство себе подобных и, наконец, куда-то в космос, на возвеличивание своего гордого человеческого «я», т. е. проще сказать, на ветер. И вся наша трудовая деятельность ныне оказывается в конечном счете подчиненной этим целям. Но неужели же мы должны не просто трудиться какую-то часть своего времени над этим, но и жить всецело для этого? Возразят: через это мы получаем средства к жизни, а живем для своей, скажем, семьи, для какой-то другой цели человеческой. Но ведь и вся семья, и все люди вообще, так или иначе затягиваются в тот же круговорот, и все человеческое общество в итоге занято этими тремя: желудком, братоубийством и космосом.
Но это никак не цель жизни. Ни каждый из нас, ни все мы вместе созданы не для этого. Если мы ищем и находим свою святыню, то вместе с нею должны найти и смысл своей жизни, и направление своей деятельности. Вот мы и находим ее здесь, в Боге.
Любой предмет всегда виднее со стороны. Точно также и жизнь наша, ее смысл, ее задачи и назначение наиболее ясно видны пред лицом смерти. Человек стареет, приближается к концу и ему все менее и менее становится нужным то, что составляло главную часть его жизни и привязанностей. Его ордена и почетные грамоты, его письма и деловые бумаги, даже фотографии, все то, что хранил он как самое ценное, будут сданы или выброшены если не им же самим, то детьми и внуками, прочие его вещи ему не понадобятся, как нагим пришел человек в мир, так нагим и уходит. Что оставит он после себя? Если он был поэт или ученый, или просто мастер, то что-то из его изделий люди быть может и сохранят, но ведь далеко не все из нас такие, Громадное большинство из нас исчезает совершенно бесследно. Значит, что же: жизнь всех из нас, за редким исключением, никому не нужна? Почему же тогда нет двух одинаковых людей ни по телу, ни по душе. Человек, каждый в отдельности, совершенно неповторим, он есть столь совершенное творение Божие, что трудно представить себе, чтоб он был создан для столь нелепой цели: промелькнуть кратким мгновением в тысячелетиях и исчезнуть бесследно. Каждый человек — будь то гений или простец, великий или малый, он неповторим, каждый есть личность. Потому-то мы и верим, что каждый из нас лично бессмертен. Верим, и в этой вере в жизнь вечную, в приготовлении к ней находим смысл и земной жизни.
Впрочем, эта вера наша, первоначально основанная на желании собственного бессмертия, на каких-то подсознательных пока чувствах и расположениях, о которых было сказано, получает в дальнейшем вполне реальное подтверждение. Если мы видели, например, смерть кого-либо из близких, или просто тяжелую болезнь его, то могли, наряду с чисто медицинскими явлениями, заметить в нем совершенно явные духовные, психические перемены. Человек порой начинает общаться с невидимыми для нас гостями, спрашивает их и отвечает им. Мы считаем это просто бредом, расстройством, но для него эти гости из мира невидимого совершенно реальны.
Как правило, мы наблюдаем эти явления у людей, далеких от веры и церкви, и тогда не можем не заметить, что все эти посещения весьма тягостны для умирающего. В его глазах и ужас, и тоска, и отчаяние, и все это явно не от телесных страданий. В другое время, при тяжелых приступах болезни, может быть, этот же человек хотел сам покончить с жизнью, а вот когда смерть пришла сама, он от нее в ужасе. Удивительно: жизнь на земле не дает человеку уже ничего, кроме страдания, а умирать он ужасается. Почему? Да потому, что со смертью ничего не кончается и это человек видит порой только при переходе из земной телесной жизни в жизнь новую, вечную.
Смерть же христианских подвижников, описанная, например, в житиях святых, совсем иная. Она для человека не внезапна. Он, конечно, страшится и смерти, и посмертного суда Божия, но никогда не оставляет надежды на его милосердие, умирает спокойно и часто просиявает лицом перед смертью, охотно предает Богу дух свой. А душа человека безбожного поистине исторгается из него кем-то как бы насильственно, против воли, со страхом, с терзанием и мучениями чисто духовными. Добрый христианин не теряет сознания перед смертью, некоторые даже предсказывают и свой час, и еще что-нибудь, ясным и свежим разумом и сердцем они всех прощают, сами просят прощения и отходят. А люди безбожные, напротив, почти никогда не умирают в сознании, а большей частью в беспамятстве.
Кому часто доводилось это видеть, тот или становился ведующим, или же окаменевал сердцем и упорно старался не замечать вообще никаких духовных явлений. Так, впрочем, и во всех вопросах веры, будь ли то вопросы: есть ли Бог, или есть ли душа у человека, смертна она или нет, или же иные вопросы, — нигде нет четкого ясного математического доказательства или ясной опытной проверки. Религиозные вопросы лежат в плоскости веры, во всяком случае, с веры они начинаются. Есть вот такие-то и такие-то свидетельства, такие-то факты и такие-то их объяснения, а, с другой стороны, у всякого человека есть свои духовные нужды, запросы и расположения, вот он сам и выбирает наконец: верить ему или не верить. Выбирает сам, верит или не верит только сам, хотя далеко не всегда и не сразу верует он (или не верует) осознанно и трезво. Конечно, истинно верующему Сам Господь дает подтверждение истинности веры, такое подтверждение, которое известно ему одному, — и это понятно: самые сокровенные тайны открываются всегда только близким друзьям, а не всем подряд. Цель жизни христианина вечное общение с Богом, уже не просто верою, а непосредственно и прямо, так что нет места никаким вопросам, и многие уже на земле начинали такое общение, но начинается оно только после долгих лет веры в Бога невидимого, после того, как вся жизнь была направлена к цели невидимой, но постигаемой верою.
Мы начали с тех расположений духовных, которые необходимы всякому верующему христианину. Без этих чувств и настроений вряд ли кто приходил к Богу и к Церкви Христовой. Повторим их кратко еще раз: чувство собственной ничтожности, недостоинства, чувство своей вины перед Богом (или, вообще, неизвестно пока перед кем), чувство красоты, скрытой в Боге, поиск святыни, причем поиск безуспешный в отношении святости земных предметов, наконец, чувство бессмысленности собственной жизни, тоска по жизни вечной.
Эти расположения в душе, если они есть у вас, вы должны узнать в себе сами. Каждый, кто пережил эти чувства, воспринимал их по-своему, а осознал их, скорее всего, только «задним числом», когда уже обратился к Богу, и все же, когда они названы, быть может среди вас найдется тот, кто мысленно воскликнет «Да, я все это сам перестрадал в себе, я сам это чувствовал и гораздо более подробно и живо, чем здесь было сказано. И я тоже вижу свою убогость, свое несовершенство, свою вину, мне тоже хотелось иметь помощь свыше и святыню, мне все время хочется найти смысл своей жизни и я уже понимаю, что он не на земле». Вот для этого-то человека и будет продолжаться наша беседа.
Может быть, эти чувства и живы в нас, но мы просто не обращали пока на них внимания. Для того, чтобы проверить их наличие в себе, необходимо некоторое, хотя бы не очень долгое уединение, устранение от обычных забот, размышление, воспоминание своей жизни, к чему и хочется вас призвать именно в эти дни. Необходимо просто, но серьезно задуматься о своей жизни и о ее отношении к Богу, к вечности, к совести. Дух нашего времени есть дух несерьезности, смеха и фальши. Следует сразу предупредить, что здесь, в церкви перед лицом Божиим всякая несерьезность абсолютно невозможна. Отношение человека к Богу — самое глубокое, самое серьезное в душе его, те чувства, с которыми мы должны приходить к Нему, должны быть совершенно свободны от всякого легкомыслия.
Человек, в котором перечисленные чувства все же есть, обычно и отличается этой серьезностью. Он, скажем, любит уединение, размышление, не любит шумной компании, любит природу, умеет видеть свою вину и искренне просит прощения, он вообще чаще плачет и реже смеется и любит читать скорее Достоевского или Андерсена, чем Джека Лондона и Конан Дойля. Впрочем, все эти выражения нашего чувства, приводящего нас к Богу, могут быть и иными, у каждого своими, — и все же это всегда бывает в духе серьезности, духовной трезвости, уединения, а не поглощенности нашей души телевизионно-газетной или житейской информацией.
Быть может, одно только устранение от телевизора и газет и прочих развлечений в эти дни и один только долгий, серьезный взгляд в себя приведет вас к этим чувствам и мыслям, хотя раньше вы и не задумывались об этом, а просто где-то внутри души что-то как бы болело.
Но, к сожалению, чаще случается иначе, все эти слова и призывы вызывают в человеке просто скуку или более и менее прикрытое отвращение, такому кажется, что у него отбирают его привычную легкомысленность и несерьезность, а с ними и те дела и удовольствия земные, любовь к которым превосходят всякое влечение к небу. Для такого человека свет благовестия Христова пока все-таки закрыт, и не Бог виноват в этом, а мы сами. Почему мы сами не любим видеть себя жалкими, ничтожными, виноватыми, почему мы безразличны к святому, почему поклоняемся предметам, недостойным того, почему мы живем только для земных дел и предприятий? Всем этим мы плотно закрываем для себя ставни души нашей от света Христова. Ко Христу и к церкви Его ни один человек не пришел без этих чувств и исканий. Как невозможно глядеть на солнце без черных очков, так невозможно приступить к Богу без чувства своей вины и своей ничтожности и неприкаянности. Сам Христос говорит: «Я пришел призвать не праведников, а грешников к покаянию». Стало быть, кто видит свою праведность и любуется ею, к тому Христос не приходит, точнее тот сам не может прийти ко Христу.
И при том следует иметь в виду, что Бог нелицеприятен. Если в нас есть подобные указанным чувства, то в нас несомненно появится и обращение к Богу, смиренный вопль: «Помоги, Господи», «Господи, помилуй», — и тогда Господь нас тотчас примет, не взирая при этом на то, умные мы или глупые, образованные или нет, эстетически развитые или нет, прожившие большую, долгую жизнь, или пока еще неопытные юнцы, не взирая даже на то, наконец, грешные мы или праведные люди по понятиям чисто человеческим. Главное, видеть свою неправедность и никчемность и желать помощи свыше, чтобы с ними расстаться. Поэтому, кто бы мы ни были, как бы нас ни воспитывали, сколько бы мы жизненного опыта ни набрали, ничто нам не мешает ныне взглянуть в свою собственную жизнь, в свою собственную душу и постараться узнать в себе эти самые боголюбезные чувства, не взирая на того, кто рассказывает вам о них. Это не есть мнение частного человека, но общее достояние всей христианской проповеди.
Приходящий к Богу непременно должен стать человеком, непохожим на других, человеком не от мира сего, Люди мира сего, лежащего во зле, любят настроение, противоположное тому, которое здесь описано. Они чувствуют себя самостоятельными, уверенными в себе, знающими себе цену, не задумываются о каком-то неземном смысле жизни, святынею почитают либо великих людей, либо еще какие-либо земные вещи, либо чаще просто не задумываются об этом. Глядя на них, даже те, у кого есть чувство собственного недостоинства, вины и все прочее, о чем мы говорили, начинают сами стыдиться этого доброго расположения души, стремятся избегать его. Действительно, кто похвалится тем, что видит свое убожество и несовершенство и, вдобавок не знает, для чего живет на земле? — никто. Но Богу легче всего приступить к сердцу именно такого человека, легче всего привлечь его к Себе. Поэтому и мы не станем стыдиться этого доброго расположения сердца, если оно в нас есть.
Итак, для тех, кто узнал в себе подобные чувства и свои духовные искания, для тех, кому все это не безразлично, кто хочет сам понять, почему эти чувства приводят нас к Богу и кто сам хочет прийти к Нему именно вот этим самоуничиженным путем (ибо другого пути к Богу нет), кто не стыдится хотя бы перед Богом и перед самим собою этих чувств, для тех будет наша вторая беседа, направленная уже не на нашу собственную душу, а на самое первоначальное благовестие христианское и учение св. Церкви.
Пока же, чтобы все-таки все было у нас чисто по-человечески, по-честному, не могу с вами расстаться, не сказав вам об обетах (обещаниях), которые даете вы при купели крещения, об обязанностях ваших перед Богом, которые вы тем сами берете на себя при крещении, чтобы постараться всячески развеять то ложное мнение, будто «всякий ребенок должен быть крещен».
По чину крещения священник спрашивает крестящегося: отрицаеши ли ся сатаны и всех дел его? И тот отвечает: отрицаюся. Потом спрашивает: «сочетаваешися ли Христу?». И тот отвечает: «сочетаваюся и верую ему, яки Царю и Богу». Тем самым вы даете Богу обещание, присягу на верность. В чем же смысл этого обещания? От кого мы отрицаемся и кому сочетаваемся?
Сатана — падший ангел, дух, сотворенный Богом так же хорошо, как и все прочие, но возомнивший о себе, что он равен Богу, и потому восставший на него и отпавший от Него, не сохранивший в себе уже никаких задатков к добру. Самое страшное, что мы чаще всего представляем его себе, как только некое безличное, абстрактное зло, а то и просто как символ зла, или как некое побуждение в душе ко злу, как просто, наконец, литературно-мифического героя. Между тем сатана — лицо реальное, дух, отличающийся от нас только тем, что не имеет нашего грубого тела и не имеет в себе уже никаких задатков к добру. Следует сделать небольшое, но важное отступление. Хотим мы того или нет, но в мире существуют духовные реальности, хотя они и не поддаются органам наших чувств. Бог Сам невидим и в сущности Своей непостижим, но Он есть и Он есть причина бытия всего прочего мира. Душа наша есть, хотя мы ее и не видим. Так и сатана тоже есть, и он есть самостоятельное реальное существо, но мы его обычно не ощущаем впрямую.
Бог создал и ангелов, и человека свободными, т. е. самостоятельно выбирающими между добром и злом, между послушанием Богу и самовольством. Часть ангелов во главе с сатаною сделала свой выбор против Бога. Сатана склонил к такому выбору и человека. Получилось, что великий дар Божий, данный человеку, тот обратил во зло. Свободная разумная воля — это действительно величайший дар человеку. Если бы мы не были свободными, то не могли бы быть и добрыми, были бы просто роботами или скотами несмышлеными. Добро тогда похвально, когда был выбор: делать его или не делать. Зло тогда предосудительно, когда был выбор: можно было не делать, а все же сделали.
Поэтому крайне безумно видеть в Боге источник зла. Зло в том, что человек, имевший сперва более ясное и прямое общение с Богом, не захотел Его слушаться, захотел жить сам по себе, своими руками ковать свое счастье. И к чему это привело? Захотев стать равным Богу, стать властелином, человек стал жалким рабом своего греха, своих страстей и самой природы. Прежде прекрасная природа человеческой души вся обезобразилась, повредилась грехом. Человек стал грехолюбив, смертен, подвержен всем бедам, болезням, потерял возможность столь прямого общения с Богом, как раньше.
Человек был создан для того, чтобы укрепившись самому в добре, в послушании Богу, получить в Нем жизнь вечную. Но сам человек избрал для себя иной путь, иное назначение жизни. Он забыл Бога, забыл о вечной, небесной духовной жизни и начал жизнь для целей земных, противоположных целям небесным. Если любое изделие используется не по назначению, то оно от этого портится. Вот так и испортилась душа человека, повреждение греховное затронуло и тело его, весь человек стал совсем не таким, как был создан. Если мы в себе уже почувствовали эту поврежденность, свое ничтожество, немощь, виновность перед Богом, то легко поймем и поверим всему сказанному; если же не чувствовали этого в себе, то никакими убеждениями и аргументами нам этого не докажешь.
Таким образом стали мы рабами сатаны, пребываем во всех делах его. Отрицаясь же от сатаны, тем самым признаем, что жизнь наша до сих пор была неправильной, погибельной, греховной, что мы действительно были в этом рабстве, ведь отречься можно только от того, кому принадлежал, на кого работал, и при этом сознании своей зависимости от сатаны желаем от его рабства избавиться.
Своими силами мы, конечно, никогда не могли бы этого сделать. Как связанному по рукам и ногам самому никак не развязаться и как смертельно больному без посторонней помощи самому не излечиться, так и грешному человеку нужна была Божия помощь, чтобы преодолеть и исправить греховное повреждение. И Бог даровал это человеку.
Он Сам, не перестав быть Богом, сделался и совершенным Человеком, пришел в мир в смиренном, униженном образе человека, во всем став таким же, как мы, кроме греха. Это и есть Господь наш Иисус Христос, Сын Божий, истинный Бог, Единосущный Отцу, ради любви к нам ставший и истинным Человеком, восприняв неповрежденную грехом человеческую природу. Научив сначала тех, кто хотел Его слушать, искренней любви к Богу и жизни ради Него, ради получения вечного нетленного царствия, Он был оклеветан и осужден на смерть иудейскими начальниками по их лютой сатанинской зависти. Единственно верное и подробное описание Его дел, Его жизни и смерти приводится в Евангелии, книгах, записанных Его ближайшими учениками, наставленными Самим Духом Святым. Нет нужды пересказывать здесь Евангелие, его каждый христианин должен читать сам постоянно и хорошо знать. Обратим внимание только на то, что Сам Спаситель принял смерть добровольно, зная о ней, предсказав заранее ее, имея возможность уклониться от Своих мучителей. Еще более важно то, что и саму смерть, самую мучительную и самую позорную — пригвождение на кресте после долгих истязаний принял Он так, как не умирал до Него никто другой. Принял ее, прощая Своих убийц, молясь за них, умер без страха и проклятий, не отрекаясь от Своего Божественного происхождения, и в то же время, не употребляя в Свою защиту Своего Божественного всемогущества. Сила смерти Его, которая воистину так велика, что полностью восстанавливает испорченное грехом человеческое естество, состоит именно в том, что она есть высшее выражение любви Бога к человеку, Божия милосердия к нам, растленным и погибающим.
Человек нарушил завет любви с Богом, отвратился от Бога. Бог, Сам став человеком, принимает на Себя наказание человеческое, Сам умирает за наши преступления. Так проста в словесном объяснении тайна нашего искупления, восстановления и спасения во Христе и так трудна она для многих в приятии ее, потому что принимается она не просто верою в то, что Бог есть, и что Христос приходил на землю, но прежде всего искренней сердечной любовию ко Христу, как своему личному Спасителю, а это возможно только при сознании, при чувствовании своей греховности.
Божие дело нашего спасения не ограничивается смертию Христовою. Он не просто принял мучительную смерть за нас, но и воскрес из мертвых, ожил и исчез из гроба Своего (пещеры, где был погребен). Иудеи, заранее зная предсказание Спасителя о Своем воскресении в третий день после смерти и погребения, поставили возле гроба стражу на три дня охранять его. Хотя они и не верили этому предсказанию, но боялись, как бы ученики не похитили тело Христово из гроба и не сказали бы про Него, что воскрес из мертвых. Думая замолчать и оклеветать дела Христовы даже после Его смерти, они тем самым против воли своей поставили только новых очевидцев этому величайшему и чудесному событию: во-первых, саму стражу, во-вторых, тех, кто приходил в это время к ней, привлеченный неожиданным событием. Это и впрямь выглядело весьма странно: охранять гроб только что казненного преступника. Так или иначе, но очевидцев воскресения Христова было несколько человек, и они, хотя и не все, уверовали во Христа, но оставили описания этого события, во всем совпадающие с Евангелием. На рассвете третьего дня над гробом действительно сделалось яркое сияние, камень с грохотом отвалился, стража в ужасе упала на землю, а когда все стихло и воины пришли в себя, то увидели, что мертвеца во гробе больше нет, а лежат только сложенные погребальные пелены Его. Вот об этом и повествуют разные древние очевидцы, разных религиозных взглядов и на разные языках, столь согласно и убедительно, что факт воскресения Христова под конец жизни признал даже основоположник атеизма Энгельс. Не менее очевиден он был и самим распинателям Христа, которые, однако, нисколько не покаялись, не приняли Христа с любовью, как своего Спасителя, а наоборот, ожесточились сердцем, озлобились, стали преследовать учеников Христовых. Не отсутствие или недостаток исторических свидетельств есть причина неверия во спасение наше во Христе, а именно сердечное ожесточение, неприязнь к Нему при полном равнодушии к собственной греховности. Та же причина и вообще у всякого безбожия — это очерствение души во грехе и оземленение человеческого сердца.
Но в чем значение, в чем смысл и спасительность воскресения Христова? Воскреснув из мертвых, Спаситель уже не был подвластен смерти не только как Бог, но и как человек. Он уже не умирал вторично, а вознесся на небо, не то чувственное небо, которое мы называем атмосферой и космосом, а в то превышенебесное недоступное чувствам Царство Отца Небесного, Бога Вездесущего, про которое мы даже не можем в наших земных понятиях спросить: где оно? Так во Христе весь человек, все человечество стало обоженным, причастным Божественной славы и апостолы, ученики Христовы, видевшие воскресшего Спасителя, осязавшие Его новое нетленное тело, как бы своими руками пощупали, своими глазами в упор увидели то новое состояние человека, в вечной нетленной жизни, которое даруется нам во Христе. Но чтобы принять этот дар вечного блаженства, который совершенно реальный, настоящий, а не просто мечта или красивое литературное иносказание, для этого необходимо горячее желание и вера каждого из нас, потому что как и прочие Божии дары и этот не навязывается человеку насильно.
И те, кто уверовали, что спасение нам необходимо, спасение именно от своего греха и именно во Христе, те, кто потрудились мыслью и сердцем и всею жизнью и самой смертью, чтобы воспринять, усвоить себе это спасение, в тех действительно изобразился Сам Христос. Они приобрели Его кротость, Его смирение, Его любовь к Богу и людям, к самим врагам своим, Его ревность о славе Божией, Его небесную, внеземную направленность всей жизни. И в жизни и в смерти их виден Сам Христос, Его жизнь, Его смерть. Дела и чудеса святых и при жизни и после смерти, то, что даже самые тела их оставались не подвластными тлению, — все это наглядно свидетельствует нам о том, как именно восстановлена человеческая природа во Христе. В этом и видим мы предвозвещение нами новой, небесной Божественной жизни, которая ждет после смерти всех, приобщившихся к ней на земле. Тех же, кто сам не захотел этой жизни, отверг великий дар любви Божией, от того естественно отнимается забота Божия, это будет вечное мучение, с которым несравнимо никакое земное страдание.
Дар любви принимается верою и любовью. Исполненный этой благодарной ответной любви ко Христу крестящийся и говорит Ему Самому перед всеми присутствующими: «Сочетаваюся Христу и верую Ему, яко Царю и Богу». Это значит: «не хочу впредь любить ничего на земле больше Христа, ничего не желаю больше, чем быть с Ним, всеми силами постараюсь соблюдать и исполнять Его заповеди».
Такое решение есть как бы сосуд, в который вкладывается благодать крещения. Ее, конечно, нельзя потрогать, увидеть, вложить в чувственном смысле. Но ведь вера, любовь, желание жить для Христа тоже вещи нематериальные. Так что речь идет о реальностях духовных. Но суть в том, что дар Божий, который называется благодатию крещения, надо и принять в некое соответствующее ему вместилище, которое и есть вера и любовь. Благодать не наденешь на шею на цепочке, как нательный крестик, ее нужно положить во что-то иное. Если вы придете за мешком муки в магазин и попросите насыпать его вам в карман, вам, по-видимому, откажут в этом. Если вы принесете мешок, но дырявый, вам может быть и насыплют туда муки, но предупредят, что вы ничего не донесете. Нечто подобное сему в духовном смысле хочется сказать вам и ныне относительно благодати крещения. Но здесь есть еще две важных особенности. Если обычную муку просыпать на пол, то это нехорошо. Если же несотворенную Божественную благодать крещения, которая есть не больше, не меньше, как присутствие Бога в нас, — если ее попрать ногами, то это уже гораздо хуже. Во-вторых, дар благодати крещения настолько полно обновляет человека, так истинно воссоздает его, что уже не остается другой такой возможности ко вторичному обновлению. Если человек потом падает в те или иные грехи, вплоть до отречения от Христа, ему еще остается возможность покаяния. Покаянием при усердии и сокрушении сердца можно восстановить много, но весь дар вернуть вряд ли удастся. Попробуйте собрать всю муку, просыпанную в грязь. Полностью вы ее никогда не соберете, а то, что даже собрали, надо просеивать, и при всех этих трудах мука будет все равно уже не та, что прежде. Тем в большей степени это относится к благодати крещения. Чаще же всего бывает так, что желающие креститься нисколько не понимают, как велик этот дар, а многие даже и не желают его принять. Как бы покупая тот же мешок, не хотят даже донести его себе до дому, а хотят просто забронировать его себе на складе, чтобы потом гордо заявить в светском разговоре: «Я крещеный». Но вечную жизнь нельзя забронировать, заказать на будущее. Забронированная жизнь не есть жизнь, это есть смерть. Потому-то и необходима вера крестящегося, его желание хоть что-нибудь изменить в жизни и во вкусах. Эта вера, конечно, несовершенна, она возрастает по ходу церковной жизни человека после крещения. Но хоть какой-то зачаток ее надо иметь уже сегодня, с надеждою, что сама благодать «уврачует немощная и восполнит оскудевающая». Но этого-то, как правило, у крестящихся и нет.
Многие думают про себя: «Мы крестимся не сами, а пришли крестить детей, к нам сказанное не относится, а дети несмышленые, какой с них спрос». Это заблуждение, в основе которого лежит неосознанное желание обхитрить Бога. Ясное дело, что это не удается. Для того-то и существуют крестные. Кто-то должен подставить свой сосуд для принятия благодати крещения, то есть свою веру и решимость жить по-Божии. Несмышленое дитя еще не может этого сделать. Это делает крестный. Он и называется восприемник, не только потому, что воспринимает, т. е. вынимает младенца из купели, а потому что воспринимает своею верою благодать, подаваемую ребенку, а потом помогает и ему самому принять этот дар. Крестный за ребенка дает обеты, участвует вместе с ребенком в самом крещении и потом становится ему духовным наставником, воспитателем, учит его основам веры, молитвы всей христианской жизни. Для всего этого он должен быть человеком не просто верующим, не просто иногда исполняющим «религиозные обряды», а человеком церковным, знающим свою веру и вдобавок достаточно близким к ребенку, имеющим к нему доступ. Крестный берет ответственность перед Богом и людьми за воспитание своего крестника.
Важно то, что само крещение детей совершается только по вере родителей и крестных восприемников. Без этой веры оно недейственно. Получится, что такой ребенок, крещеный в неверующей семье, ничего не получит от своего крещения, он будет как новорожденный, которого бросили в сугроб, чтобы погубить. Второй раз ему уже не родиться в купели крещения, взрослые, думая сказать ему благодеяние, лишили его этой возможности. Бывает, что взрослый человек, крещеный в детстве и ничего о вере не слыхавший, думает о вере, сам приходит к Богу в зрелом возрасте. Насколько же легче было бы ему, не будь он крещеным. Крестился бы он и перечеркнул бы, смыл бы всю прежнюю греховную жизнь в безбожии, вышел бы из купели, как из утробы матери. А теперь его нельзя сразу принять в Церковь, т. е. допустить к причастию. Ему необходимо покаяние, он должен почувствовать себя отступником от веры, блудным сыном, а при слабой его вере, только зарождающейся, ему трудно. И если мы веруем и знаем, какова возрождающая благодать крещения, то должны понять, что в данном случае, без этой благодати, человеку гораздо труднее.
Вместо того чтобы облечься духовно в новые светлые одежды, которые даются один только раз, ему приходится зашивать и стирать изодранные старые, и мало того, что здесь гораздо больше труда, главное то, что совсем новыми их никогда не удастся сделать. Даже при Божией милости и усердии самого кающегося они станут пусть как новые, но все же не новые. Если же человек не придет к вере и к Церкви, будучи взрослым, то ему еще хуже будет от того, что он крещен в детстве, потому что спрос с крещеного будет как с отступника от веры, а не просто как с чуждого Бога.
Скажете: но детей все же крестят? Да, но крещение возможно, оно действенно только в Церкви, т. е. когда родители и крестные сами являются членами Церкви, сами молятся, исповедаются, причащаются. Основой христианского воспитания ребенка является семья христианская, которая есть маленькая домашняя церковь, частица всей Христовой Церкви. Где нет такой семьи, там и крещение не приносит ожидаемых плодов духовных. Получается, что чаще всего приводя крестить детей, бабушки и родители на самом-то деле похищают у них возможность получить благодать крещения, похищают ее у ребенка на всю оставшуюся жизнь. Задумайтесь, как это страшно.
Говорят наконец: а вдруг ребенок умрет некрещеным, за него ведь даже молиться нельзя. Если вас беспокоит этот вопрос, то знайте, что молимся мы о получении усопшим Царства Небесного, а это невозможно без приобретения этого Царства в самом себе при жизни еще на земле, т. е. без церковной жизни, без постоянною причащения, без молитвы здесь на земле. Эго относится ко всякому крещеному, в т. ч. и к ребенку. Стало быть, чтобы молитва за внезапно погибшего ребенка дошла до Бога, надо чтобы он был не просто крещен, а чтобы уже приобщился к жизни Церкви по вере своих родителей и восприемников.
Наконец, мне скажут самые упорные: как же раньше нас крестили просто так, ничего не рассказывая и никакой веры не требуя. К вопросам, что истинно, что правильно и как надо делать, опаснее всего ссылаться на людские мнения. Верным и надежным здесь может быть только опыт вселенской православной Церкви, о котором необходимо, пусть очень вкратце, заметить следующее. Раньше крестили действительно не так, как ныне. Готовящиеся ко крещению, называемые оглашенными, несколько месяцев, а то и лет изучали свою веру, слушали поучения о вере, молились, постились, ходили в церковь, короче, проводили жизнь христианскую, только пока не причащались. Принимались они в Церковь крещением только после тщательного испытания их решимости начать новую жизнь во Христе, которую, так сказать, в зачатках они уже начали, а самой сладости ее вкусить пока не успели. Со временем, с общим духовным отступлением от Христа и забвением о Царстве Божием это все забылось, крестить начали всех подряд с пеленок. Но с учетом общей церковной обстановки во всем христианском царстве, в обществе, с учетом того, что все хоть редко, но в церковь ходили, исповедались и причащались, с учетом того, что детей обязательно обучали закону Божию, — все это было как-то оправдано. В советское время, когда за крещение ребенка родители нередко расплачивались работой, отношением к ним всех окружающих, которое резко ухудшалось, а порой расплачивались и свободой и жизнью, — тогда само по себе крещение было исповедничеством родителей и крестных, показателем их немалой веры, и эта вера могла дать в детях рано или поздно богатые плоды, даже если не было возможности сразу приобщить детей к церковной жизни. Нынче же, примерно с середины 60-х годов крестящий ребенка уже практически ничем не рискует, ничего с него не требуют, кроме разве что номинальной платы, поэтому он, как правило, совершенно не готов, чтобы дать возможность ребенку воспринять благодатные плоды крещения. Крестить стали всех подряд, и это «одешевление» крещения привело к тому, что люди перестали воспринимать его благодатную силу, а кроме того, в сознании даже церковных людей быстро исчезает понятие о крещении, как о начале нашего спасения во Христе, о той живой, нераздельной связи нашей церковной и молитвенной жизни с учением о спасении и Царстве Небесном. В настоящее время эту искаженность нашего церковного сознания и таинственной жизни церкви сознают многие и пытаются ее подправить путем обучения людей основам веры.
После сегодняшнего разговора и некоторого раздумья обо всем, сказанном во время второй нашей встречи, кратко поговорим об основах нашей православной веры, тех основах, которые должен знать всякий христианин. Учиться своей вере всякому из нас необходимо постоянно, но это обучение должно быть сопряжено с молитвенной и церковной жизнью. Ключ же и к этой жизни, и к этому обучению лежит в тех расположениях души человека, о которых мы начали. Вот поэтому-то и не следует нам продолжать дальше, пока сердце слушателя не ответит само на предложенное ему здесь испытание.
Комментировать