Сила, простота и глубина молитвенного настроения «Отче наш» давно обратили на себя внимание русских писателей.
Попытки стихотворных и прозаических переложений его начинаются с XVIII в.
Они представляют интерес и сами по себе, как образчики выполнения очень трудной поэтической задачи — сохранить силу выражения при полной простоте и без изменения тона, и по именам авторов, и при сравнении разных приемов передачи, и по литературным судьбам, иногда очень оригинальным.
Первое из известных нам переложений принадлежит Сумарокову[1]:
Отче наш, небесный Царь,
Коему подвластна вся на свете тварь,
Коему послушны суша, море, реки,
Горы и леса,
Солнце и леса, звезды, небеса!
Да Твое святится, Боже, имя в веки,
Да приидет Царствие Твое,
И в Твоей да будет воле
Все селение сие
И Тебя увидит на Твоем престоле.
Хлеб насущный дай нам днесь
И оставь нам долги здесь,
Яко мы своих должников прощаем
И не отмщаем.
От искуса охраняй всяк час
И от зла избави нас.
Сколько лишних слов — в погоне за ритмом и рифмой, какой прозаизм местами!
В принадлежащем одному из московских букинистов (А. А. Астапову) рукописном сборнике отца митр. Филарета (Дроздова), по почерку — конца XVIII в., среди стихотворений Державина помещено другое стихотворное переложение — может быть, Державина же[2], еще более многосложное и растянутое:
Отче наш, всех благ податель,
Всей вселенныя Творец:
Ты — Господь наш и Создатель,
Царь наш, Бог наш и Отец!
Ты на небе пребываешь.
Ты всему кладешь предел,
Ты звездам повелеваешь,
Ты царей на трон возвел.
Да прославится во-веки
Имя, Господи, Твое;
Да познают человеки
Прегрешение свое.
Все в Твоей да будет воле,
Будь Господь и царь над всем.
Ни о чем не мысля боле,
Царства Твоего мы ждем.
Жизнью нашею управи,
Призри с высоты небес,
Все долги Ты нам остави,
Хлеб насущный даждь нам днесь,
Равно как и мы прощаем
Тем, что нам желают зла,
Злобы в нас не ощущаем,
Не виним других дела.
Ты нас, Боже, не остави,
Искушенью не предай,
От лукаваго избави,
В сеть его нас не ввергай.
Проще и сжатее переложение П. Голенищева-Кутузова (Стих. I, М., 1803, стр. 36):
О Отче, сущий в небесах!
Да Имя в-век Твое святится!
Да царствует во всех сердцах,
Твоя да воля совершится
В сем мире и во всех мирах.
Насущный хлеб нам даруй в подкрепленье
И наши долги нам оставь,
Как нашим должникам творим мы отпущенье,
Не ввергни нас во искушенье
И от лукавого избавь!
Очень многословен и шероховат по форме «Раздробительный смысл молитвы Отче наш» Николева («Творения», I, М., 1795, стр. 85—86):
Рода смертного Отец! Удостой вниманьем,
Буди ведом и любим, славим по вселенной,
Мудрым действием своим, дивным дарованьем!
Должен славить ввек тебя дух наш удивленной.
Небеса да чтут тебя, ад да устрашится;
Да с Тобою мы одно будем ввек любовью,
Жизнь и царствие Твое в нас да утвердится,
В час суда да воспоют все омыты кровью.
Да свершится на земли Отческая воля
С тем же духом правоты, в небе как свершилась,
Да закон Твой и совет наша будет доля,
Установят вечной путь, чтоб судьба решилась.
Даждь нам Свой насущный хлеб, жизнью нашей буди;
Мы не сыты без Тебя иль вкушаем яды,
А ко хлебу нам прибавь в пищу нашей груди
Слово, благодать Свою, тайныя отрады.
Отпусти нам долг, Господь, яко отпускаем;
Сотворенные грехи истреби забвеньем,
Как досады и Свои с сердца мы стираем:
Съедини сердца и дух сам Твоим прощеньем.
Плоть и ад, и мир, и грех душу соблазняют;
Кознь отрей их от ума, случаи от взора,
Да в призраках чувства в нас силы не теряют.
Коль соблазн неизбежим, будь душам подпора.
Свободи от лютых зол, что влечет природа,
И к чему прибавил ад злобу и гоненье,
Да над всем бы вознеслась благодать, свобода,
Претворя сердцам в венец лютое мученье.
Буди тако… Ваш Господь праведен и верен.
Дал молитву Иисус, вы ее свершите.
Нас к молению зовет дух нелицемерен,
Что противно рвенью есть, то и отвратите.
Изящно в своей простоте и очень близко к подлиннику прозаическое переложение гр. Д. Н. Блудова (Мысли и замечания гр. Д. Н. Блудова, СПБ., 1866, 12): «Отец наш Небесный! да будет свято имя Твое; да приидет Твое Царствие; да исполняется воля Твоя и на земле, как в небесах; даруй нам и в сей день наш хлеб насущный; и прости нас, Тебя прогневавших, как мы прощаем оскорбивших нас; и не введи нас во искушение, но избави нас от зла. Аминь».
Прекрасное прозаическое же переложение дает Сперанский («Дружеские письма графа М. М. Сперанского к П. Г. Масальскому», СПб. 1862, приложение): «Отче наш, Ты, Который владеешь и небом, и землею! Да будет священно и прославляемо имя Твое во век, да царствуешь Ты в сердцах, да исполняется везде воля Твоя; хлеб, нужный нам для подкрепления тела, Ты нам пошли и прости нам оскорбления, кои мы Тебе наносим, так как мы прощаем их нашим ближним; отдали от нас случаи ко греху и уклони от нас все душе нашей опасное».
Очень вольное стихотворное переложение дает Кюхельбекер (1832 г.)[3]:
Отец Ты наш, живый на небесах!
Не ты ли исполняешь все Собою?
Всем правишь Ты везде, во всех веках,
Премудрый, всемогущею рукою!
Вселенную призвал Ты в бытие.
Во всей вселенной с трепетом приято
Да будет имя дивное Твое,
И всем странам, и всем народам свято!
Во тьме стезею скользкою идем:
Спаси от искушенья нас, Хранитель!
И будь светилом нашим и вождем.
Из дому тлена в вечную обитель!
И от лукаваго избави нас,
И от всего строптиваго и злого,
И да почием каждый день и часъ
Под сенью Твоего щита святаго!
О Боже! Ты единый наш покров;
Ты царь во веки, власть Твоя и сила,
Твоя же слава до конца вековъ
И от начала их не заходила!
Настолько же далеко от подлинника и переложение неизвестного («Собрание стихотворений». М. 1892, стр. 35—36):
О Боже, Отче, в небесах,
Прими моление мое,
Да славе в славных чудесахъ
Святится имя ввек Твое!
Всеведущ Ты и всемогущ,
Трепещет пред Тобою все,
Всевидящ Ты и вездесущ —
Да придет царствие Твое!
Премудрости Ты, Боже, полн,
И в счастье мысль одна моя:
Пусть средь житейских бурь и волнъ
Да будет воля ввек Твоя!
Ты, всеблагий наш Богь и Царь,
Объемлешь, зиждешь мир Ты весь,
И вся к Тебе взываеть тварь:
Хлеб наш насущный дай нам днесь!
Ты милосерд, Ты справедлив:
Оставь долги Ты наши нам,
Как, гнев и злобу позабыв,
Прощаем мы своим врагам!
Кто без Тебя безгрешен былъ?
Во искушенье не введи!
Нас немощных, о Боже сил,
От злого духа огради!
Твое бо царствие, Твоя
И сила, мира Властелин!
Тебе и слава и хвала
Во веки вечные, аминь!
Прозаический перифраз «Молитвы Господней» гр. Л. Н. Толстого (О. Миллер, Русские писатели после Гоголя. П. СПб. 1886, стр. 417, со ссылкой на «Православное Обозрение» 1885, май — июнь, 327) носит на себе отпечаток его религиозных мнений и вобще отличается большим своеобразием: «Отец наш безначальный, как небо. Пусть будет будет свято Твое Существо, пусть будет власть только Твоя, так, чтобы воля Твоя совершалась безначально и безконечно на земле. Дай мне пищу жизни в настоящем. Ошибки мои прежния загладь и сотри, так же как я заглаживаю и стираю все ошибки братьев моих (и да не скрывают от нас истинной жизни ошибки и заблуждения прошедшаго). Чтобы я не попал в соблазн, избави меня от зла, потому что Твоя власть и сила, и Твое решение».
Особенно заметен интерес к этой молитве у Фета.
Н. Н. Черногубов, владеющий большим количеством материалов относительно этого поэта (его стихотворений, писем, записных книжек и пр.), любезно предоставил в наше распоряжение несколько очень ценных фактов.
В старой записной книжке поэта, без обозначения времени, написано:
«Вечный смысл Молитвы Господней: так как я один во вселенной сознаю Твою власть и недосягаемый идеал, то один я раздвоен и должен уже сознательно искать хлеба. Тем не менее зверь во мне сидит. Дай мне сегодня добыть хлеба, но так как это идет рядом со зверскими искушениями, которых в силу вечных Твоих законов не избежишь, то прости бессильному, если я забыл избавиться от лукавого соответственным его давлению противовесом, в виде надежной лестницы наказаний».
В его же бумагах сохранился листок, переписанный, по свидетельству близких к нему лиц, рукой мужа его сестры, пожелтевший от времени — по-видимому, конца 40-х или начала 50-х годов.
На нем написано стихотворение, которое много раз приписывалось Пушкину, но под которым стоит подпись «А. Фет». Его историко-литературные судьбы настолько интересны, что мы ниже остановимся на них подробнее, а пока заметим, что, по нашему мнению, подпись вполне решает вопрос, так как ни Фету, ни его шурину не было никаких оснований присваивать чужое стихотворение, в общем очень слабое.
Вот его текст:
1.
Я слышал в келии простой,
Старик молитвою чудесной
Молился тихо предо мной:
«Отец людей, Отец Небесный!
5.
«Да имя вечное Твое
«Святится нашими сердцами;
«Да прийдет царствие Твое,
Твоя да будет воля с нами.
«Как в небесах (sic) так на земли,
10.
«Насущный хлеб нам низпошли
«Своею щедрою рукою;
«И как прощаем мы людей,
«Так нас, ничтожных пред Тобою,
«Прости Отец Своих детей!
15.
«Не ввергни нас во искушенье,
«И от лукаваго прельщенья
«Избави нас!»…
Так он молился: свет лампады
Мерцал в потьмах издалека;
20.
И сердце чаяло отрады
От той молитвы старика.
А. Фет.
В этом стихотворении нельзя счесть удачными и уместными — эпитеты «простой» и «чудесный», мысль поэта заставить старика молиться тихо пред собой, рифмы: — «твое — твое» и пр.
По-видимому, недовольный первой переделкой, Фет вернулся к той же теме в половине 80-х годов, с бо̀льшим успехом[4]:
Чем боле я живу, чем больше пережил,
Чем повелительней смиряю сердца пыл,
Тем для меня ясней, что не было от века
Слов, озаряющих светлее человека:
«Всеобщий наш Отец, Который в небесах!
Да свято имя мы Твое блюдем в сердцах,
Да прийдет царствие Твое, да будет воля
Твоя как в небесах, так и в земной юдоли.
Пошли и ныне хлеб насущный от трудов,
Прости нам долг: и мы прощаем должников,
И не введи Ты нас, бессильных, в искушенье,
И от лукавого избави самомненья».
По указанию Н. Н. Черногубова, Фет в одном из своих писем (1888 г.) упоминает, как он, «проникнувшись глубоким нравственным и жизненным значением Молитвы Господней», «переложил ее стихами». Есть основания думать, что эти слова относятся ко второй переделке; о первой Фет в данном случае или забыл, или не хотел упоминать.
Выше мы указали уже на то, что стихотворение Фета: «я слышу в келии простой» не раз приписывалось, не смотря на неоднократные возражения, Пушкину.
Насколько нам известно, впервые это сделано в заграничном издании: «Русская Библиотека т. VIII. Новые (sic) стихотворения Пушкина и Шавченка (sic)». (Лейпциг, 1859, стр. 1—2)[5]
Сравнительно с приведенным выше рукописным текстом в печатном тексте встречаются следующие варианты:
1—2.
Я слышал — в келии простой
Старик и пр.
8.
Да будет воля Твоя с нами.
11.
Твое.
15.
Искушенья.
20.
Прибавлено: Перед крестом
19.
Чуть-чуть издалека.
20.
А сердце и пр.
В 1861 г. Русский (Гербель) издал в Берлине книгу: «Стих. Пушкина, не вошедшие в последнее собрание его сочинений». Между прочим, в ней перечислены «стихотворения, приписываемые Пушкину, но вовсе ему не принадлежащие, что доказано в последнее время критикою», и указано, «кто и где именно печатно признал их за Пушкинские, тогда как впоследствии обнаруживалось, что они были написаны совершенно другими лицами». На стр. IX в числе других подобных стихотворений указана и «Молитва», «стихотворение неизвестного», изданное Головиным («Стихотворения Пушкина и Шавченка»).
Это не помешало однако г. Чирикову («Заметки на новое издание сочинений Пушкина», «Русский Архив» 1881, I, 214 и П. И. Бартенев, «Пушкин». М., I, 1881, 125—126) приписать его Пушкину — со ссылкой на «два (?) заграничных издания 1859 и 1861 г. (?)»: «по стиху и манере, по всей вероятности» это стихотворение принадлежит Пушкину. П. И. Бартенев включил даже его в свое «общедоступное издание» стихотворений Пушкина (М., 1887, стр. 196—197).
С этим указанием посчитался в 1881 г. П. А. Ефремов («Соч. Пушкина», V, СПб., 1881, стр. 540): «По прочтении Байронова Каина и «Молитва» вовсе не имеют за себя никаких данных и засорять издание ими едва ли кто решится, тем более, что «Молитва» совсем напоминает Федора Глинку».
В своих «Этюдах об А. С. Пушкине» (П, Варшава, 1894, стр. 73—75) проф. Сумцов опять вернулся к прежней точке зрения и выдвинул против П. А. Ефремова ряд «возражений».
«Это замечательное стихотворение написано поэтом, вероятно, в конце жизни, может быть, в 1835 году, когда была написана молитва «Отцы пустынники», и представляет таким образом последний полный аккорд той религиозной симфонии, которая зародилась в душе Пушкина в детстве, звучала затем и в древнерусской, и во французской, и в магометанской форме, пока не получила окончательного своего завершения в связи с «Молитвой Господней»… На мой взгляд, «Молитва» — безусловно Пушкинское стихотворение, и вместо предполагаемого «засорения» внесение её в собрания сочинений Пушкина даст им лишь новое немаловажное украшение. Эта «Молитва», вероятно, написана одновременно с переложением известной молитвы Ефрема Сирина. В обеих молитвах («Я слышал» и «Отцы пустынники») обнаруживаются сходные приемы поэтического творчества; обе имеют в начале нечто в роде вступления, обе одинаково гармонируют с душевным настроением Пушкина. «Молитва воспроизводит… излюбленный Пушкиным мотив о ночной лампаде и стоит в близкой связи с …подражанием Корану».
Почтенный исследователь забыл, насколько могут быть опасны приемы таких чисто внешних сопоставлений и субъективных оценок: известно, что подражатели как раз перенимают внешние особенности, «излюбленные мотивы», и после этого любое подражательное произведение можно отнести — к первоисточнику этих «мотивов»…
Новое оживление внес в этот вопрос г. Острогорский. В 1898 году он посетил «Пушкинский уголок» и свои впечатления сначала изложил на страницах «Мира Божьего» (1898. сент.), а потом в отдельном издании (М., 1899). Из своего путешествия он вывез «неизвестное стихотворение будто бы Пушкина, найденное в альбоме покойной А. Н. Вульф, сплошь составленном из стихотворений Пушкина, но уже напечатанных». «В этот-то альбом и был вложен листочек с этим стихотворением, но без подписи Пушкина и без даты, когда оно написано». «Утверждать, что это стихотворение принадлежит непременно Пушкину, я, конечно, не могу; да и вовсе не утверждает этого и семья Вревских, но читал я его Е. И. Фок, тоже его не знавшей, и многим другим, и все говорят единогласно, что оно может принадлежать ему, как по поэтической силе, сжатости и стиху, так и по своему характеру, совсем Пушкинскому; а что до сего времени оно известно не было, в этом ничего удивительного нет. Пушкин, как и Лермонтов, писал очень много и в альбомах, и на клочках бумаги, даря свои экспромты тому или другому из знакомых или близких, и часто забывал о написанном. Мы уверены, что таких сюрпризов отыщется еще не мало. Если же стихотворение принадлежит в самом деле Пушкину (может быть, это только неотделанный набросок), то относится оно, по всей вероятности, приблизительно, к последнему периоду его деятельности (1834—1836 г.г.), когда, особенно, с 1834 г., начинает проявляться в поэте, под влиянием угнетающих обстоятельств жизни и всяких предчувствий, раздумья над прожитой жизнью, настроение религиозное. Оно-то и вызвало несколько чудных вещей в этом роде… Это же настроение легко могло вызвать и Отче наш, составляющее как бы pendant к предыдущему» (стр. 94—96).
Ряд сделанных в печати возражений не помешал г. Острогорскому перепечатать во втором издании своего «Пушкинского уголка» стихотворение — с следующим примечанием, которое очень мало вяжется с текстом: «стих. Отче наш приписывается также и Ф. Глинке; в Сборнике детских песен Г. Маренича оно напечатано с подписью Архимандрита (?) Анатолия; тем не менее (?) мы решились привести его».
Сравнительно с приведенным выше рукописным текстом г. Острогорский дает следующие варианты:
1. Я слышал — в келии простой.
3. Так передо.
14. Твоих.
17. Перед крестом.
19. Чуть-чуть мерцал.
20. А сердце.
Многие газеты (напр., «Астраханский Листок», 1898 № 204; «Одесские Новости», 1898, № 4400 и пр.) перепечатали эту «сорокалетнюю новость» с большим восторгом и без всяких оговорок. Г. Сумцов назвал в «Харьк. Губ. Вед.» (1898, № 239) это открытие «недоразумением или, правильнее, недосмотром» и прибавил при этом: «В 1894 году на страницах «Рус. Филол. Вестника» (№ 4) я сделал разбор этого стихотворения и пришел к тому мнению, что «Молитва» несомненно написана Пушкиным и принадлежит к числу весьма ценных его произведений».
Г. Драганов («Новое Время» 1898 № 8178) напомнил о г. Чирикове, привел прозаическое переложение «Отче наш» гр. Л. Н. Толстого, но в принадлежности этого стихотворения Пушкину не усомнился.
Скоро на страницах того же «Нового Времени» завязалась полемика, которая отчасти разъяснила вопрос, а в другом отношении еще более запутала его.
В заметке: «Разве это Пушкин?» («Новое Время», 1898, № 8179) г. А. С-н заподозрил принадлежность этого переложения Пушкину — на основании двух неудачных стихов: «как на небесах, так на земли» и «перед крестом так молился он», кстати ошибочно процитированных г. Драгановым в его заметке (там же, № 8178).
«Библиографическая заметка» г. А. Ф. П.: «О стихотворном переложении молитвы «Отче наш» («Новое Время», 1898, № 8185) указала два факта: «в моей записной книжке имеется это самое стихотворение, списанное мною лет 10 назад, не помню откуда, но с пометкою: «Пушкина» (судя по приводимым дальше вариантам, точная копия с заграничного издания[6]. Важнее было другое указание: «к этому считаю не безынтересным прибавить еще, что в одном из имеющихся в моей семье сборников песен для детей есть один, довольно обширный, но, к сожалению, без обложки, что не позволяет мне назвать имя его автора или издателя. В этом сборнике, на стр. 111—117, помещены ноты для двухголосного исполнения трех молитв: «Царю Небесный», «Отче наш» и «Владыко дней моих». Все три молитвы в стихотворном переложении, при чем в заголовке каждой молитвы напечатано имя автора переложения, именно для молитвы «Владыко дней моих» «слова А. Пушкина», для двух же первых молитв «Слова архиепископа Анатолия».
В конце быль поставлен библиографом вопрос: «почему переложение молитвы «Отче наш» буквально такое, как в моем списке, — приписано архиепископу Анатолию, тогда как другие приписывают это переложение А. С. Пушкину»?
В 8187 № «Нового Времени» г. П. Н. К. указал фамилию составителя Сборника — Г. Маренича и его заглавие: «Песни для школы, детские и народные, на один и на два голоса» (СПб., 1878; 2-ое изд. 1881 г.). В первом издании на стр. 108—9 помещена молитва Анатолия «Царю небесный», на стр. 109—110 «Отче наш» его же (во втором изд. стр. 115—116), на стр. 111 — «Владыко дней моих» Пушкина.
Сравнительно с рукописью Фета в самой молитве у Маренича мы заметили следующие варианты:
8. Да будет воля Твоя.
10. Хлеб наш насущный ниспошли.
11. Твоей нам щедрою.
14. Твоих.
17. От всяких бед избави нас.
С. П-в («Конечно, не Пушкин» — «Новое Время», 1898, № 8194) как будто бы окончательно решил вопрос.
«Никто из прежних редакторов (Плетнев, Анненков, Ефремов, Геннади, Гербель, Морозов и другие), никто из людей, понимающих поэзию, не приписывал Пушкину этого переложения. Разве Пушкин мог позволить себе рифмы — «твое» и «твое»? Разве он мог допустить неправильное ударение в стихе: «Да будет воля Тво̀я с нами?»[7] А слова «келия», «старик» (т. е. монах), «лампада» ясно дают понять, что это — монашеское изделие[8]… В России, сколько мне известно, в первый раз напечатано было это переложение в книге «Вера, Надежда и Любовь, А. А. М. М.» (т. е. Анатолия, Архиепископа Могилевского-Мстиславского). Ко второй части этой книги были приложены «Духовные стихотворения», отпечатанные еще ранее — в 1853, а цензурою дозволенные в 1850 г. И вот в этом приложении, на стр. 42, напечатан перифраз песни церковной «Отче наш», без келии, старика и лампады[9] и с мелкими вариантами. В 1867 г. вышло уже пятое, дополненное издание той же книги, и в приложении к ней, на стр. 32, напечатано то же самое переложение, с новым вариантом в последнем стихе. В обоих изданиях стихотворение это напечатано без подписи; но очевидно (?), что эту редакцию переложения, это уничтожение первых и последних стихов, одним словом — эту переделку мог по праву сделать только (?) автор, живший в 50-х годах (а не Пушкин, сконч. в 1837 году). И этим автором несомненно (?) был архиепископ Анатолий, поместивший его скромно (?) в своей книге и писавший тогда много духовных стихотворений, под псевдонимом Авдия Востокова, которые встречаем и в названной книге. Несмотря на недостатки переложения, надо сказать однако, что оно довольно близко к подлиннику, и в настоящем своем виде с пользою может обращаться в кругу любителей духовной поэзии. Прочтем его в последней редакции:
Отец людей, Отец небесный!
Да имя вечное Твое
Святится нашими сердцами;
Да придет царствие Твое;
Да будет воля Твоя с нами,
Как в небесах, так на земле[10];
Хлеб наш насущный ниспосли[11]
Твоей нам щедрою рукою;
И как прощаем мы людей,
Так нас, ничтожных пред Тобою,
Прости, Отец, Твоих детей;
Не ввергни нас во искушенье,
И от лукаваго прельщенья,
От всяких бед избави нас![12]»
Последнее слово как будто бы осталось за г. П-вым. Его мнение показалось настолько убедительным, что на него стали ссылаться, как на несомненный факт.
В заметке: «Сорокалетняя новость» («Рус. Вед.», 1899, № 30) П. А. Ефремов справедливо вооружился против легкомыслия некоторых газет и журналов: «в последнее время в наших газетах и в некоторых исторических журналах, к сожалению, начали печататься, как новость, давным-давно известные произведения наших лучших писателей прежнего времени, а иногда даже вовсе им не принадлежащие, не говоря уже о подделках». «Для примера достаточно указать… на мнимое стихотворение Пушкина «Отче наш», напечатанное, как новость, в прошедшем году в Мире Божьем только на том основании, что рукопись (неизвестной руки) найдена в альбоме, в котором были написаны рукою Пушкина некоторые из его стихотворений». «Что же касается до «Отче наш», то и это стихотворение было напечатано еще в 1881 г. в Русском Архиве, и тогда же была основательно заподозрена его принадлежность Пушкину. В прошлом году (1898) возникла целая литература за и против (всего до 10 статей), причем харьковский профессор Ф. Сумцов[13] даже похвалялся, что своим филологическим (помнится) разбором[14] в Воронежских Записках[15] он несомненно доказал принадлежность этих стихов Пушкину. Оказалось, однако, что «принадлежность» кому-нибудь какой-нибудь пьесы разбором, хотя бы и филологическим, доказывать трудно, потому что «Отче наш» было отыскано С. И. Пономаревым в издании сочинений архиепископа могилевского и мстиславского Анатолия».
Г. Сумцов, указав несколько мелких неточностей в этой заметке (они указаны и нами в примечании), прибавил в конце («Рус. Вед.», 1899, № 36): «проф. Сумцов, основываясь на внутренней связи молитвы «Отче наш» со многими другими Пушкинскими стихотворениями, и ныне продолжает считать его Пушкинским и по духу, и по форме».
В 47 № «Рус. Ведом.» 1899 г. П. А. Ефремов закончил эту полемику так: «при чем же тут Пушкин? Г. Пономарев указывает, что стихотворение это преосвященный перепечатывал в своих сочинениях[16] несколько раз и при том каждый раз[17] с новыми вариантами, которые мог сделать только автор, живший в 50-х годах, а не Пушкин, скончавшийся в 1837 г. Прибавлю еще, что даже «разбор по мотивам, по духу и по форме» должен бы был остановиться в недоумении перед началом и окончанием стихотворения: так, в начале говорится, что старик «молился так передо мною», а в конце: перед крестом так он молися». Пушкин подобного неряшества не оставил нам даже в своих «черновых» набросках!»
Обратимся теперь к вопросу об авторстве архиепископа Анатолия.
Мы уже видели раньше, что его доказывали следующими соображениями: 1) стихотворение «Отче наш» включено в его сборник «Духовных Стихотворений»; 2) Маренич прямо называет его автором этого стихотворения: 3) архиепископ Анатолий слегка варьировал стихотворение в разных изданиях и даже вносил более существенные перемены (отсечение начала и конца), что мог себе позволить только автор.
Все эти положения основаны на недоразумении или даже ряде недоразумений.
«Духовные стихотворения» преосв. Анатолия — сборник стихотворений разных авторов.
Под большинством стихотворений поставлены имена авторов: Ломоносов, Державин, Языков, Ф. Глинка, Мерзляков, Пушкин, В. А-ский (Аскоченский?) и пр. Иногда обозначено издание: «из журнала Маяк», «из книг Священные песнопения древнего Сиона». Под семью стихотворениями подпись А. или Авдий Востоков, которою, несомненно, собиратель хотел выделить свое авторство.
Из 146 стихотворений 44 остались анонимными — потому, что собиратель не хотел или не мог указать автора.
Мы убеждены, что, произведя тщательные сличения этого сборника с другими соответствующими, можно было бы установить авторов многих анонимных стихотворений. Что это так, видно из следующего примера.
У преосв. Анатолия на стр. 47—49 2-го издания его сборника напечатано анонимное переложение молитвы: «душе моя, душе моя! востани! что спиши?» Мы разыскали его в сборнике: «Для дней поста Святой Четыредесятницы» (М., 1868, стр. 3—5). На заглавном листе этой брошюрки сначала было напечатано: «Соч. Прот. Пл. Капустина», но потом это обозначение было заклеено особым листком с типографскими украшениями, хотя на свет его очень легко разобрать: автор сначала хотел было огласить свою фамилию, а потом передумал, но обложки не перепечатал. Любопытно, что в тексте сборника преосв. Анатолия сравнительно с текстом автора допущены некоторые варианты: вм. «во-век» — «во веки веков», вм. «непокорных» — «ослепленных», вм. «воздаяний» — «испытаний».
Вероятно, стихотворение прот. Капустина было напечатано где-нибудь раньше или попало в руки преосв. Анатолия в рукописном виде. Трудно, конечно, сказать, не имея под руками первоначальной редакции, чем объясняются варианты: особенностями той версии, которою пользовался собиратель, или его собственными поправками. Насколько свободно относился он вообще к тексту печатаемых произведений, можно видеть из того, что он, напр., отбросил начало стихотворения Пушкина: «Отцы и пустынники и жены непорочны» и оставил только одну молитву, т. е. сделал именно то, чем доказывалось его авторство переложения «Отче наш»… В том же стихотворении Пушкина вместо «Владыка» поставлено «Владыко».
Мы не видим затем оснований не верить собирателю, выделившему свои стихотворения особыми обозначениями, и предполагать, что ему могут принадлежать и стихи не подписанные (напр., «Царю Небесный», «Отче наш»): какая у него могла быть цель при таком разделении?
Маренич, зная, что сборник составлен преосв. Анатолием, приписал ему анонимные стихи, т. е. впал в ошибку, допущенную и новейшими библиографами. Между тем «Царю Небесный» очень нескладно, гораздо ниже обозначенных стихотворений Анатолия и нисколько не соответствует им ни по языку, ни по общему строю, так же как и «Отче наш». Среди анонимных стихотворений, судя по языку, много произведений XVIII и самого начала XIX в.; несомненно они принадлежат разным авторам, так как резко отличаются друг от друга фактурой стиха и свойствами стиля.
Г. Сумцов, таким образом, приведя высказанные выше соображения, легко мог бы обезоружить своих противников и, при желании, настаивать дальше на принадлежности злополучного переложения Пушкину.
Он предпочел более легкий путь: отделаться от возражений противников соображениями общего, очень не убедительного свойства — и повторением аргументации «Этюдов».
«П-в приводит переделку Молитвы Господней в сборнике духовных стихотворений могилевского архиепископа Анатолия в начале 50-х годов. Но это указание г. П-ва совсем неубедительно, так как указанное стихотворение имеет совершенно самостоятельный характер; нет в нем ни келии, ни старика, ни лампады, т. е. всего того, что̀ характерно для Пушкинского стихотворения, что̀ доказывает подлинность Пушкинского переложения «Молитвы Господней». Г. С-н и г. П-в в оценке Пушкинского стихотворения исходят, очевидно, из совершенно ошибочного предположения о существовании какого-то Пушкинского абсолюта, Пушкинского совершенства, и потому требуют полной безукоризненности в рифмах и ударениях. Точка зрения совершенно не научная. Ф. Е. Корш в своем разборе окончания Русалки прекрасно выясняет, что̀ нужно понимать под словами Пушкинский стих, Пушкинский язык, и как осторожно нужно в научном отношении трактовать о стиле Пушкина». (Проф. Сумцов, «Пушкин». Исследования. Харьков. 1900. Стр. 155).
Г. Сумцов, по-видимому, забыл о текстуальном совпадении молитв, при котором не может быть и речи о самостоятельности стихотворений, и не знал о сделанном преосв. Анатолием отсечении начала другого стихотворения Пушкина.
Кроме того, относясь вообще несочувственно к точке зрения Ф Е. Корша и неоднократно возражая против неё в своей книге, он в данном случае воспользовался ею для собственной аргументации.
На это противоречие обратил внимание г. Суворин («Новое Время», 1900, № 8591), при чем он очень внимательно разобрал художественную сторону спорного стихотворения.
«Переложение «Отче наш» напоминает только самые слабые лицейские стихи Пушкина, а хорошие из них гораздо лучше этого переложения. Три начальных стиха и четыре с половиною конечных, т. е. треть всего стихотворения, даже темноваты. «Старик молился молитвою чудесной»: «молиться молитвою» — разве это хорошо? «В келии простой (?) молился тихо предо мной». Перед кем? В конце стихотворения: «перед крестом так он молился». В начале «передо мной» молился, в конце «перед крестом» молился — это и понять невозможно. «Свет лампады мерцал чуть-чуть издалека́… А сердце чаяло отрады от той молитвы старика». Почему «издалека» мерцал «свет лампады» в «простой келии» («простой» не определяет кельи: эпитет только для рифмы, как келия для размера)? Келья — маленькая комната. Очевидно, «издалека» для рифмы «старика». Где был крест, где была лампада, где молился старик и где слушал его незнакомец? В этой декорации молитвы все сбивчиво до последней степени. Чье сердце «чаяло отрады», самого ли старика или того незнакомца, передкоторым старик молился молитвой? Когда такие недоуменные вопросы возникают при чтении стихотворения, то лучше отложить его в сторону. Пушкин, конечно, абсолют в сравнении и не с таким перелагателем. Возьмите самое переложение. «Отец людей», «прощаем мы людей» (вместо «должников»), «да имя вечное Твое святится сердцами», «да прийдет», «да будет воля Тво̀я с нами» (почему с нами: это не выражает подлинника, а только искажает его); «не ввергни нас во искушенья и от лукавого прельщенья избави нас» — все это ученически плохо и водянисто в сравнении с краткостью и выразительностью подлинника. Нет, «Отче наш» останется прекрасною молитвой, а переложение этой молитвы стихами останется плохим стихотворением».
Подобные простые и естественные соображения (высказывались они и до г. Суворина) не разрушили гипноза и не приостановили дальнейшего движения легенды. Она оказалась очень живучей и способной возрождаться, подобно фениксу, из пепла…
Свящ. Троицкий («Религиозный элемент в произведениях Пушкина». Киев, 1899, стр. 39—40) всецело присоединился к аргументации г. Сумцова — в его «Этюдах».
Г. Рождественский («Пушкин. Черты внутреннего облика». М., 1889, стр. 24—25, и «Вера и церковь», 1899, V, 851—2) пополняет ее и своими соображениями.
«Считая недоказанным еще принадлежность стих. арх. Анатолию, укажем данные для присвоения его Пушкину. 1) Оно сильно напоминает по манере известное Пушкинское переложение молитвы Ефрема Сирина: «Отцы пустынники и жены непорочны». Такая же (?) сжатость и близость к подлиннику, почти так же мало дополнений ради стиха, и они так же удачны[18]. 2) Переложение начинается и оканчивается рассказом о молящемся старике, который непонятен, если представляет цельное, произведение, но вполне возможен, как отрывок из поэмы[19]. 3) Образ подвижника, старца свойствен Пушкину[20]… 4) У Пушкина по нескольку раз повторяются раз употребленные, полюбившиеся выражения и слова[21]… Представление кельи и лампады любимое у Пушкина… Что некоторые выражения молитвы Господней[22] часто «приходили ему на уста», видно, напр., из… стих. «Родриг»: Но Твоя да будет воля… Срв. также «Короля в уединеньи стал лукавый искушать». О прощении срв. «Обиды, песни — все прощаю, а мне пускай долги простят»… «Царствие небес» («Родриг»)[23]. 5) Размер стих. — четырехстопный ямб, обычный у Пушкина для поэм[24]. Это, может быть, отрывок из недоконченного или уничтоженного произведения…[25] (стр. 25—26).
Такими чисто внешними сопоставлениями можно доказать все, что угодно — напр., что «Ветка Палестины» и «Три пальмы» написаны Пушкиным.
Кажется, с нашей стороны не будет слишком смелым утверждать, что это стихотворное переложение «Молитвы Господней» не может принадлежать ни Пушкину, ни арх. Анатолию, а написано Фетом в ранние годы его литературной деятельности.
Мы остановились так подробно на истории этого стихотворения не без задней цели. По нашему мнению, она чрезвычайно характерна для наших ученых нравов.
Характерно все — и периодическое воскресание ни на чем не основанной легенды, её исключительная живучесть, — и самая возможность неоднократных открытий «сорокалетних новостей», и самовнушение исследователей, принявших ни с того, ни с сего плохое юношеское стихотворение начинающего поэта за венец зрелого творчества Пушкина, уверивших себя в этом и пытавшихся уверить в этом и других…
Память у нас коротка…
Пройдет несколько лет, досужий журналист найдет, быть может, пожелтевший и запыленный листок все с тем же переложением и указанием на Пушкина, с радостью объявит о своей находке urbi et orbi, ее напечатают и перепечатают, начнутся комментарии, возникнет целая литература — одним словом, начнется опять все та же старая история…
Так было уже три раза, но на этом, вероятно, дело не остановится…
Puschkiniana / Сост. В. В. Каллаш. — Киев, 1902—1903. Вып. 2. — 1903. — С. 17—38.
Примечания
[1] Полное собрание всех сочинений Сумарокова I, М., 1787 стр. 228 из «Трудол. Пчелы» 1759 г.).
[2] В издании Я. К. Грота его нет.
[3] «Русск. Стар.» 1875, XIII, 497—8.
[4] Полное собрание стихотворений. СПб., 1901, II, 587.
[5] Срв. также «Стих. А. Пушкина», 2 изд. Лейпциг, 1879, стр. 507.
[6] В «Новом Времени» 1899 г. (№ 8201) г. А. Б. указал, что в детстве, в 50-х годах он учил это стихотворение, как Пушкинское. По пути он делает довольно любопытную общую характеристику переложения. «Единственная погрешность против версификации — в том, что 5 и 7 строки рифмуются одним и тем же словом — «Твое». Но эта «вольность» имеет себе некоторое оправдание: при помощи её получилась возможность передать слова молитвы почти буквально. В остальном версификация безукоризненна. «Прошение» молитвы: «и остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должником нашим» передано неудачно: «как прощаем мы людей» не передает мысли — прощать наших обидчиков; и стихи: «так нас, ничтожных пред Тобою, прости Отец, своих детей» — шероховаты… Можно найти дефект и в самой композиции стихотворения. Картина такая: старик молится у себя в келии, не замечая присутствия свидетеля поэта, который откуда то «подслушивает» молитву. «Луч лампады мерцал впотьмах издалека»: «издалека» — надо полагать, для поэта, ибо старик молился «перед крестом», где, следует думать, горела и лампада. Я не умею представить себе эту картину: «келия простая» (маленькая комната) и «издалека» — трудно совместно. Или поэт видел молящегося из другого помещения в открытую дверь келии? Но «издалека» не были бы «слышны» слова молитвы. Далее: «старик», «келия», «крест», «лампада» — все это отнюдь не усиливает, а скорее ослабляет впечатление молитвы: она сильнее в устах грешника, еще сильнее — в устах гонимого, чем в устах праведника в тишине келии (или, напр., младенца под диктовку няни). А главное, стихотворение производит такое впечатление, будто поэт умилен молитвой, которую слышит впервые («Отче наш»!!). Сопоставьте это с стихотворением: «Отцы пустынники и жены непорочны»; — молитву «Господи, Владыко живота моего» поэт, конечно, давно знает наизусть: она только чаще других ему «приходит на уста».
[7] Г. П-в не заметил, что это только один из вариантов — неудачный.
[8] Разве эти слова — монополия монахов? Тогда и «Ветку Палестины» за слова «свет лампады», «крест», «кивот» и пр. можно тоже счесть «монашеским изделием»…
[9] А их-то как раз и следовало ожидать в «монашеском изделии»!
[10] В первом издании: земли.
[11] В первом издании: низпошли.
[12] В первом издании: избави нас. В. К.
[13] Н. Ф.
[14] Разбором по мотивам.
[15] В «Рус. Филол. Вестн.» за 1894 г. (и отдельно).
[16] В составленном им сборнике.
[17] Это не точно: варианты, очень незначительные в общем, начинаются со второго издания; затем печаталось без перемен.
[18] Выше мы видели, насколько состоятельны все эти субъективные, ничем не обоснованные утверждения.
[19] Каким образом это может доказывать авторство Пушкина?
[20] Как и многим другим поэтам (напр., Федору и Авдотье Глинкам, Шаховой и пр.).
[21] А разве это составляет его исключительную особенность?
[22] Несомненно, он знал ее — с детства…
[23] Последние три цитаты представляют результат простого недоразумения: «лукавый искушал», «царствие небес» — обычные разговорные выражения; «прощать долги» — не совсем подходящий в данном случае каламбур…
[24] Ямб сделался любимейшим размером русских поэтов еще со времен Ломоносова.
[25] Одна гипотеза обосновывается другой: circulus vitiosus.
Комментировать