Роман И. С. Шмелева занимает в русской литературе особое место. В фокусе внимания писателя — судьба трёх главных героев: Виктора Алексеевича Вейденгаммера, Дарьи Королёвой и Дмитрия Вагаева. Центром этого межличностного треугольника является Дарья, сирота, бывшая насельница монастыря. Оба мужчины испытывают к ней глубокие чувства: от пылкой, чувственной страсти и обожания до искреннего трепета, благоговения и любви.
Дарья — юное создание. С одной стороны она тянется к Богу, стремится отгородиться от греховных соблазнов окружающего её мира. С другой стороны, её многое манит и чарует, и она, словно забывая о своём христианском долге, предаётся сладостным греховным искушениям. В её душе происходит непрерывная борьба.
Одной из важнейших особенностей романа является та, что при описании внутреннего душевного состояния героев, особенно Даши Королёвой, используется не только язык психологии, но и язык православной аскетики. Такие понятия как «прелесть», «воздействие темных сил», «дьявольское поспешение», «искушение», «грех», «молитва», раскрытые на конкретных примерах, сотавляют неотъемлемую часть авторского языка. Главная линия, раскрывающая нравственные переживания героев, строится на строго очерченных автором противоположностях: добро — зло; грех — раскаяние; откровение — прелесть; послушница — блудница; знамение (чудо) — случайность.
В целом же язык сочинения отличается художественной образностью, красотой слога и высокой поэтичностью.
Роман «Пути небесные» широко известен в России, в том числе православной читательской аудитории. В отношении этого труда высказываются разные оценки. Одни читатели озвучивают восторженные отзывы, другие — совершенно противоположные. Одни полагают, что роман может служить своего рода учебным пособием по нравственно-христианскому воспитанию и самовоспитанию, другие, наоборот, утверждают, что он вводит читателя в искушение и соблазн. В чём же дело?
Пожалуй, первое, что может вызвать у православного читателя диссонанс, — завязка сюжета о развитии близких отношений между главными героями: Д. Королевой и В. Вейденгаммером. Ведь она — насельница монастыря, а он связан узами брака, имеет детей, хотя и не живёт совместной супружеской жизнью с законной женой.
Казалось бы, чему учит писатель? С одной стороны он артикулирует их отношения как взаимную любовь. С другой, не раз и не два убеждает, что они живут в страсти, живут во грехе. Особенно выразительно греховность их отношений проявляется в раскаянии главной героини. Но, казалось бы, о каком раскаянии Дарьи можно говорить, если она, будучи монашкой, в нарушении обетов живет блудной жизнью? Ведь в случае искреннего раскаяния она должна была бы немедленно возвратиться в обитель и с головой погрузиться в монашескую жизнь, а если не возвращается, то об искреннности её покаянных ахов, вздохов и слёз не может быть речи.
Здесь есть на что возразить. Собственно, «монашкой» Дарью могли называть за глаза посторонние люди, плохо разбиравшиеся в тонкостях организации монастырской жизни; ведь она сбежала именно из монастыря, и значит — монашка.
Так, например, называл её сладострастный барон, восхищенный и очарованный её «чистотой»: «Она — пре-ле-стна, твоя монашка! Она — жемчужина… с чудотворной иконы Страстной Богоматери… я ее сразу выделил». (Глава XII). Так называли её родственники Виктора Алексеевича, желая побольнее его уколоть и подчеркyть глубину её падшести: «Они кричали о разврате, о притоне, о «монашке-развратнице», о «подлой интриганке» (Глава X). Но ведь и сам Виктор Алексеевич, хорошо знавший детали пребывания Дарьи в монастыре, называл её милой монашкой: «…В церковь пошла, должно быть, милая моя монашка» (Глава IX).
Стало быть, читатель романа может склониться к мысли, что она и действительно является монахиней ввиду того, что по ходу повествования автор неоднократно использует это обозначение и не акцентирует внимания на обратном.
На самом деле из слов адвоката, выражавшегося более точным, юридическим языком, следует, что Дарья, до своего бегства из обители, была лишь послушницей, то есть не была связана благодатными узами монашеских обетов: «“В конце марта — двухлетие их встречи — адвокат по разводным делам сообщил, что, ознакомившись с делом, он пришел к выводу, что развода добиться не удастся. Противная сторона заявляет, что супружескую верность нарушил истец: бесспорное доказательство — открытое его сожительство с бывшей послушницей Страстного монастыря, цеховой Дарьей Королевой”» (Глава XXXIII).
Заметим, что само поступление Дарьи в Страстной монастырь имело ближайшей, непосредственной причиной не столько призвание Божье к подвижничеству, сколько ситуативное желание обрести кров, поддержку и защиту от покушавшегося на её честь нечестивца, господина Канителева: «от хозяина нет житья, проходу не дает… не к кому ей идти, только матушка Агния ее жалеет, монахиня в Страстном, знакомая теткина» (Глава II).
Этим объяснением снимается и негодования читателей, изумленных неожиданным для них указанием старца Варнавы, который, во время беседы с Дарьей, к тому времени уже испытавшей удовольствия и тяготы внебрачного сожительства, «почему-то» не настоял, чтобы она возвратилась в обитель, но рекомендовал остаться при возлюбленном и направить их отношения по правильному руслу. Вот его слова, обращенные к главной героине: «”Хорошая какая, а сколько же у тебя напутано! — сказал он ласково и жалея. — Дарья… вот и не робей, п о б е д и ш ь”. Даринька поняла батюшкино слово: Дарья означает — побеждающая, говорили в монастыре. “Всю жизнь распутывать, а ты не робей. Ишь, быстроглазая, во монашки хочешь… а кто возок-то твой повезет? Что он без тебя-то, победитель-то твой?”» (Глава XXX).
Много возражений вызывает проходящая сквозь всё сочинение идея о нравственном преображении человека через грех. Положим, в главе V, автор пишет о Викторе Алексеевиче, соблазнителе Дарьи: «Если бы ему тогда сказали, что через грех прозреет, он бы посмеялся над такой “мистикой” “Что-то уж очень тонко и… приятно: грешками исцеляться!” Невер, он счел бы это за кощунство: осквернить невинность, юницу, уже назначенную Богу, беспомощную, в тяжком горе, — и через надругательство прозреть!.. Много лет спустя старец Амвросий Оптинский открыл ему глаза на тайну» (Глава V).
Это и подобные ему выражения могут подтолкнуть к ложному выводу, будто Бог — виновник человеческого греха, будто могущественная Десница невидимо влечет человека ко греху ради его же собственного блага, мол, где нет греха, там нет покаяния и страдания, нет и очищения. Вот характерный пассаж: «Рассказывая о “петербургской истории”, Виктор Алексеевич не оправдывал себя, а, напротив, — подчеркивал преступное свое поведение, даже “упоение грязью”… Во всем, что случилось с ним и с Даринькой, виделся ему как бы П л а н, усматривалась “Рука ведущая”, — даже в грехопадении, ибо грехопадения неизбежно вели к страданиям, а страдания заставляли искать п у т е й. Но, не щадя себя, он горячо оправдывал Дариньку и всегда молитвенно говорил о мученичестве и светоносном подвижничестве ее» (Глава XXXIII)
Для того, чтобы не соскользнуть в заблуждение, следует учитывать, что многое из изложенного И. Шмелевым передается словами или со слов участников описываемых событий. И эти слова, даже если они и казались им верными, могут не соответствовать христианскому учению. Да и разве сам автор произведения, И. С. Шмелев, был застрахован от ошибок? Правильный вывод должен звучать так: Бог и действительно заботится о грешниках; в целях Промысла Он может обращать злые дела к добрым последствиям.
Много вопросов вызывает обозначение Дарьи как чистой и даже пречистой, святой. С одной стороны, эта оценка связана с её поведением: она много думает о Боге, рвётся в храм, молится, льёт слёзы покаяния. Вот, к примеру, что говорит о ней её сожитель: «Этот единственный е е взгляд всегда вызывал во мне неизъяснимое чувство… святости? …Я мог на нее молиться» (Глава IX).
Но разве святость и незаконное сожительство совместимы? Что можно на это сказать? Подобные слова следует объяснять субъективностью представлений окружавших её людей. Поскольку сами они много грешили, постольку более чистое, чем они, создание казалось им чистым, лучистым, святым. Кроме того, чрезмерно завышенные оценки нередко ставятся людьми, охваченными пылкою страстью, идеализирующими или даже обожествляющими объект своего греховного вожделения. Такой страстью пылал В. А. Вейденгаммер. Нечто подобное испытывал и её пылкий поклонник, Д. Вагаев, которому, кстати, несмотря на все его ухаживания, она отказывала в интимной близости.
Вот более трезвая и осмысленная оценка нравственного состояния главной героини, Дарьи, сделанная ею самой: «Грех входил в меня сладостной истомой. И даже в стыде моем было что-то приятное, манившее неизведанным грехом. Ослепленная, я не хотела видеть з н а к о в оберегающих. А они посылались мне. Я чувствовала их, но не хотела видеть, мне было неприятно видеть. До сих пор не могу забыть того купца в лисьей шубе, который все повторял: „А вот попомните мое слово… бу-дет!“ Это было предупреждение, но оно мне было неприятно, и я отвернулась от него» (Глава XIII).
Вопрос о том, насколько уместно рекомендовать эту книгу широкой православной не находит единодушного ответа. Понять это можно. Много из того, о чём писал И. Шмелев, возможно интерпретировать по-разному: любовь, как страсть, а страсть как любовь; заботу, как желание удержать возле себя, а желание удержать возле себя, как искреннюю заботу; откровение, как демоническое наваждение, а бесовские искушения, как результат Божьего Промысла. Автор, словно нарочно даёт возможность читателю самостоятельно разобраться, приглашает задуматься.
По нашему представлению, если читать эту книгу, то нужно читать с рассуждением.
Леонов А.М.,
преподаватель СПб Православного Института
Религиоведения и Церковных Искусств
Комментировать