Оглавление
Предисловие
Эта малая книжица была написана пятнадцать лет назад, но не отдана в печать в свое время из-за слишком личного подхода к теме. Страшно было обнажать свою душу перед читателями.
Когда недавно перечитала старую рукопись, то оказалось, что описанный в ней опыт теперь стал уже «делами прошедших дней» и для автора является воспоминаниями о «церковном детстве». Потому ни о каком «обнажении души» уже нет и речи, между тем как для многих людей, недавно ставших постоянными прихожанами (в этом меня уверили свечницы разных храмов, с которыми по роду службы имею широкое общение), такой рассказ о личной исповеди, о личном опыте подготовки к исповеди был бы очень полезен. Потому выпускаю книгу в печать. Тем более что у моей подруги-паломницы, известного фотографа Людмилы Ивановой нашлись фотоэтюды по теме.
Как исповедоваться?
Моя подруга рассказала мне, как однажды она стояла в очередь на исповедь в монастыре и держала в руках листочки с записями о своих грехах. К ней подошла женщина и попросила: «Дайте почитать. Я не знаю, в чем исповедоваться». На это ей было сказано, что сейчас существует множество брошюр на тему «Как приготовиться к исповеди». Но потом, когда мы вместе с под-ругой задумались, правильно ли был дан ответ, мы поняли — нет.
Для того чтобы понять, как исповедоваться человеку, только что переступившему порог церкви, действительно лучше всего было бы прочитать чью-то конкретную исповедь, с описанием конкретных прегрешений. Конечно, такое невозможно. Но ведь есть исповеди давно отшедших людей, есть художественные произведения исповедального толка.
По своему опыту скажу: для меня в ранней юности самым большим потрясением после Евангелия и Посланий апостольских было чтение «Исповеди» блаженного Августина. Потрясло, как откровенно он пишет о своих грехах, как он не боится признаться в самом постыдном. Потом, по мере открытия все новых и новых «исповедальных текстов», стало ясно: конкретность и открытость — это и есть главное качество всякой искренней исповеди.
В этой книжке собраны те примеры подлинного покаяния, которые потрясли ее автора. Это и примеры из жизни, из собственного опыта, из опыта близких людей, из наблюдений над церковной жизнью. Это и примеры из книг. Кого-то может смутить эмоциональность, исповедальность книги — но тема обязывает.
Простое перечисление смертных грехов и их разновидностей, на мой взгляд, может только испугать человека, ввергнуть его в уныние. А для того чтобы хотя бы потихонечку начать исправляться, мы должны не унывать и не ныть, а просить помощи Божией.
Исповедь — жизнь души
«Блаженны алчущие и жаждущие правды, яко тии насытятся» — думаю, что эти евангельские слова можно отнести к исповеди. Нас гнетет неправда, мы мучаемся от тяжести нашей собственной неправды, и каждый церковный человек знает, как жаждет исповеди душа. Но уверена, что чувство это знакомо и нецерковным людям. Исповеди жаждет всякая душа, хотя человек может и не осознавать этого.
Так было с нашим поколением, чьи юные годы совпали с окончательным «кризисом советского общества» в 1980-е годы. Я хорошо помню, что в это время меня и многих моих друзей даже в минуты бурной радости не покидало чувство неправоты жизни, пустоты.
Господь послал мне удивительную встречу, которая — теперь уже вижу ясно — предопределила всю мою жизнь. В 17 лет я повстречалась с теми, кто стал моими «названными бабушками», — бывшими членами православных братств 1920-х годов. Меня потрясла удивительная свежесть души и духа этих немощных телесно людей. «Да они более молодые, чем все мои сверстники!» — сделала я для себя открытие в то время. А потом поняла, где был источник этой молодости: их душа не была обременена неисповеданными грехами. Именно накапливание грехов, именно неумение или незнание того, как нужно освобождаться от них на исповеди, и делают нас стариками прежде времени. Или прожженными циниками и иронизирующими надо всем на свете интеллигентами.
Бабушки были первыми моими «исповедальными учителями». «А как надо исповедоваться, а в чем?» — спрашивала я. И они мне не давали тогда никаких духовных книжек, хотя книжки у них были, а отвечали просто: «Читай Евангелие каждый день. Особенно пятую главу Евангелия от Матфея. И посмотри на себя, что в тебе не так, в чем ты нарушаешь заповеди». Благодарю Господа за то, что Он послал мне таких мудрых советчиц, которые не стали забивать юному созданию голову массой советов, нравоучений и обличений, а дали возможность душе самой потрудиться. И этот труд был радостным. Благодаря «самостоятельной работе» было сделано открытие (о котором уже потом пришлось прочитать в книгах): заповеди евангельские и десять заповедей — это не «воспитательные меры» для непослушных детей; в них запечатлены законы мироздания. Если ты будешь их нарушать, тебе будет очень плохо, ты будешь мучаться, никакого счастья, никакого покоя тебе в этой жизни не видать.
Потом, уже после «самостоятельной работы», бабушки дали мне в то время еще нелегально (за это могли и наказать) размноженный на машинке «Опыт построения исповеди по заповедям блаженств» старца Иоанна (Крестьянки — на). Теперь эта книга уже не раз переиздавалась, но и сейчас для только что вошедшего в церковь человека многое из сказанного отцом Иоанном прозвучит как откровение. Мне же мои дорогие бабушки на всю жизнь оставили завет: исповедуйся по Евангелию, взирая на тот образ Христа, который в нем — живой. И тогда уходят лишнее самокопание, «оцеживание комара», ты видишь главное — что недостоин называться великим именем христианина, потому что разве ты Христов — по жизни своей?
Был в моей неофитской (и по возрасту, и сути) жизни страшный случай, о котором хочу рассказать. Может быть, для кого-то он послужит предостережением. В первый раз я поехала в П. монастырь и попала там на исповедь к молодому незнакомому приезжему священнику. Он заставил меня подробно описывать мои грехи, держал у аналоя больше часа и просто вытягивал подробности. Как плохо мне было после такой исповеди! Я не понимала, что со мной происходит. Почему после великого таинства, которое должно облегчать душу, у меня такое чувство, что я вывалялась в помойке?
Когда я вернулась в город, мои бабушки объяснили мне (и книги отцов показали, где про это написано), что так исповедоваться — неправильно. Подробности греха, обстоятельства, детали его вспоминать нельзя, так ты волей или неволей впадешь в «грех мысленный». И ведь самое страшное для меня было то, что грех, от которого я была свободна долгое время, вернулся ко мне после такой «исповеди»! И сколько пришлось с ним бороться, и только духовник, его сугубая молитва спасла меня и защитила от его повторения.
Я благодарю Господа за то, что послал мне бабушек. И благодарю за то, что послал мне духовника — замечательного священника, рано от нас ушедшего (всего в возрасте 53 лет) — протоиерея Александра Козлова.
Батюшка «признал» меня еще до знакомства моего с бабушками, а я, уже посещая вместе с ними храм, где он служил — Князь-Владимирский собор — от него сторонилась: мне больше нравился седобородый, с длинными волосами по плечам и красивым вышитым поясом строгий отец Владимир. Бабушки (мои мудрые наставницы!) все были чадами отца Александра, но опять-таки ничего не навязывали. Вокруг батюшки вообще не было никакой «женской истерии», какая сейчас сопровождает некоторых духовников. Бабушки не расхваливали мне отца Александра, не говорили о его мудрости и прозорливости. Это потом уже, когда мои «глаза откроются», они расскажут мне о многом.
Но вернусь к рассказу о том, как батюшка сам меня «признал». Душа жаждала исповеди, сама того не зная. В тоске от «неправильности жизни» (точнее сказать, неправедности) меня вдруг стали постоянно посещать картины воспоминаний счастливого детского переживания церковной службы. Я и до сих пор помню то детское чувство «сакрального пространства» за Царскими вратами, которое не давало мне покоя в юности. «Я хочу найти, где это было!» — сказала я сама себе. И стала «путешествовать по храмам Петербурга». Конечно, легче было бы спросить у родителей, где меня крестили, куда водили в храм в детстве, но юность живет независимостью и не контролируемыми со стороны взрослых порывами. Я стала искать «мой храм». Обошла все действующие в то время храмы города. И почему-то именно в последнюю очередь пришла в Князь-Владимирский собор. И как только увидела витраж Спасителя в алтаре, сразу узнала — это Он. В тот момент, когда я вошла в храм, шла исповедь. Я встала рядом с очередью и с интересом и удивлением наблюдала, как меняются лица людей, отходящих от исповедального аналоя. «Что тут происходит? Я тоже так хочу. А что для этого нужно сделать?» — проносились в голове вопросы. И тут из алтаря вышел отец Александр, направился прямо ко мне и сказал: «Ну, здравствуй!» Меня как громом поразило: «Что мне нужно сказать? А почему он со мной здоровается? Откуда он меня знает?» А батюшка посмотрел на меня проникающим «во внутренняя» взором (этот взгляд я потом буду постоянно чувствовать на себе во время службы, где бы я ни стояла) и ушел в алтарь. С этой первой встречи прошел почти годдо того момента, когда я стала называть его духовным отцом и действительно узнала великое чувство «отцовского покровительства», которое давал отец Александр. И до сих пор мне иногда так не хватает его большой отеческой длани (батюшка вообще был очень величественный — почти два метра ростом — и от болезни сердца очень большой), которая лежит у тебя на плече во время исповеди и иногда даже прижимает твое заплаканное лицо к своей груди. А еще благословляя он всегда клал руку на голову, — и ты лаже физически чувствовала, как эта большая, но не тяжелая, а благостная, благодать передающая рука защищает тебя, «покрывает от всякого зла».
Как исповедовал батюшка? Он не давал много говорить. Не любил, когда приносили «простыни», в которых было написано «где, когда, зачем и почему ты так поступил и как на это отреагировали окружающие». Он все и так знал — без лишних слов. И это чувствовали все его чада. Он знал не только то, что ты уже натворила, но что готовишься натворить, а потом будешь расплачиваться. При этом он не ругал, не обличал. Он просто констатировал факт: «Если ты сделаешь так, то будет то-то и то-то». Многоглаголания отец Александр не любил, хотя постоянно напоминал, что к исповеди надо готовиться. Иногда даже гневно и обличительно, глядя на женщин, окруживших аналой, говорил: «Вы что думаете, так можно — сходил на рынок, накупил продуктов, а потом с кошелками пришел на исповедь, чтобы потом опять пойти по магазинам? Кому нужна такая исповедь? Идите и готовьтесь». Хотя когда кто-то приходил с настоящим горем, с сокрушением, батюшка даже после общих молитв перед исповедью во время службы мог выйти из алтаря к опоздавшему человеку, чтобы исповедовать сокрушенного душой. Батюшка не был «требоисполнителем».
Читать на первых порах после Евангелия отец Александр советовал только святителя Игнатия (Брянчанинова). Говорил, что у него мы находим правильное понимание того, что такое покаяние. И надо сказать, оно полностью противоположно тому, что преподносят нам некоторые современные «Пособия по подготовке к исповеди». В одном из них я нашла такое перечисление грехов: «Игра в шахматы, шашки, смотрение зрелищ, слушание (кино, радио, магнитофон, видео, театр, телевизор и пр.), слушание музыки, мирских песен, а также пение, игра, чтение мирских книг, газет, путешествия, походы, хождение в гости, празднование мирских торжеств, лечение у безбожников, желание мирского образования (себе или детям), ношение спортивной обуви с рекламными надписями, ношение модной одежды», и т. д. и т. п.
Прочитает такую книгу человек, который пришел в первый раз на исповедь в церковь, или уже церковный, но молодой человек, а не какой-нибудь пенсионер, который знает только дорогу в храм и домой, и скажет: «А как же жить? Как же существовать в миру, когда ничего нельзя?»
Мне приходилось в то время встречаться и с такой реакцией церковных людей «со стажем» на подобные поучения: «Детей надо спасать. В школу отдавать нельзя. Образование не нужно. Вообще нужно как можно меньше давать им соприкасаться с внешним миром — а то стоит только на улицу выйти, тебя уже со всех сторон окружает грех…» А как жили первохристиане? Как же им удавалось быть даже военачальниками, сенаторами, ораторами, учеными? А мир тогда был не менее страшный.
У святителя Игнатия мы находим постоянные призывы к тому, чтобы не заниматься «самоедством»: «О таковых ежедневных и ежечасных падениях не должно безмерно печалиться: ибо это хитрость врага, хотящего безмерною печалию ввести в душу расслабление. О таких-то прегрешениях говорит Серафим Саровский, что не должно себя осуждать, когда случится преткновение, но, думая о себе, что мы способны ко всем грехам, что наше преткновение не есть новость и необычность, ходить пред Богом в сокрушении духа, исполненного мыслей покаяния. Это-то Бог не уничижит, то есть сердце сокрушенное и смиренное поставит превыше преткновений». «Не должно с души своей, со своего сердца требовать больше, чем они могут дать…» «За все слава Богу — за самые немощи наши; потому что лучше быть грешником и видеть себя таковым, нежели быть по наружности праведником и почитать себя таковым». В этих коротких цитатах из писем святителя Игнатия дается правильный «покаянный настрой». Да, мы должны плакать (внутренне, никак это внешне не демонстрируя) о том, что мы такие злые, тщеславные, раздражительные, завистливые, суетливые, но не надо «дергать себя», а главное духовника, по пустякам.: «Батюшка, простите, я сейчас Н. плохое слово сказала». Через пять минут опять подходит к аналою: «Батюшка, простите, забыла сказать: я сейчас М. в очереди на исповеди толкнула». Еще через пять минут: «Батюшка, главное: простите, мне кажется, что вы на меня сердито смотрите и со мной разговаривать не хотите». Прошу извинить, что описываю такую полуанекдотическую ситуацию, но знаю ее по личному опыту.
После того как ушли в Вечность мои бабушки и отец Александр, пришлось становиться взрослой. Пришлось научиться тому, что нельзя всю ответственность за свои дурные поступки и слова перекладывать на других людей, а иногда и помучаться надо от своей греховности — когда нет возможности часто исповедоваться.
В моем «исповедальном рассказе об исповеди» я вовсе не стремилась к тому, чтобы чему-то научить. Просто хотелось вспомнить о тех людях, которые жили в традиции, которые из поколения в поколение воспитывались в правильном понимании того, что такое «спасение в миру».
Теперь же могу сказать, что исповедь — это творчество и труд. Учиться исповедоваться мы будем всю жизнь. И все равно настоящее покаянное сокрушение и очищение нам может дать только Господь.
Каждый верующий знает, как это бывает: напишешь целую тетрадку с перечислением грехов, подходишь к аналою, а сердце — камень. Тогда приходится каяться только в этом: «Прости меня, Господи, за окамененное нечувствие». В молитве перед Причащением есть такие слова: «Яко несть во мне умиления, несть покаяния, несть слезы утешительныя…» Значит, и святые знали такое состояние, когда хочешь «слезно покаяться», а не можешь.
Но это не значит, что нужно ждать, когда тебя посетит «умиление сердечное», и только тогда идти на исповедь. Так можно бесполезно прождать всю жизнь. И по окружающим, и по себе знаешь, что есть такой духовный закон: чем дольше ты не каешься, не открываешь свои грехи, тем труднее и труднее пойти на исповедь. Известно же, что люди, которые исповедовались, например, только в детстве или ранней юности, а потом вели жизнь нецерковную, не знают, в чем каяться, не могут «собраться в церковь», и душа их, видимо, так крепко спит, что у нее уже и нет жажды исповеди.
Вспомню одну историю, описанную в прочитанном несколько лет назад на эту тему рассказе (увы, забыла имя автора): у его героя террористы убили жену и двоих детей, и он восстал на весь мир, его мучил вопрос: за что, в чем он виноват, что ему выпало такое? И только когда он понял, что сам заслужил такую муку (когда он, говоря языком художественным, «простил Бога»), когда он вслух исповедовал свою вину, то демон, который незримо сопровождал его повсюду и праздновал победу над его душой, был посрамлен.
Так и нам, когда души наши спят, Господь посылает серьезные испытания: войны, болезни, смерть близких, ненависть человеческую, клевету и прочее. Но надо помнить, что все это дается нам именно для самоиспытания, для осознания того, что мы все это заслужили.
В конце концов учит нас правильно исповедоваться Сам Господь, а духовник помогает справляться (или управляться) с собственной душой. И тут не надо много слов. Помню, отец Александр в ранней юности сказал мне всего одну слишком простую на первый взгляд фразу, но она ведет меня по жизни и очень помогает, потому что сказано это было с духовной властью: «Чего нам гордиться: ни ума у нас нет, ни красоты».
Еще одной столь же короткой фразой он умел быстро приводить в чувство: «Ну что там, опять осуетилась? А потом говоришь: батюшка, почему так плохо на душе?»
И еще он сказал удивительные слова прощания: «Я прошу тебя, береги себя». И я поняла — это значит, надо остерегаться от того зла, которое и извне, и изнутри будет стараться разрушить душу.
Вот такой был «пастырский стиль» у дорогого батюшки — приснопоминаемого протоиерея Александра. Хотя он, конечно, мог и поругать, и обличить иногда с помощью своих неповторимых шуток. Но главное, конечно, было не в словах, а в той незримой защите, которую давала молитва духовного отца. А наставления от него все мы в основном получали не через пространные поучения, а как-то ненарочито, в простом общении. Глядя на батюшку, ты постепенно начинала видеть, что в тебе не так — и старалась хоть немножко начать исправляться. А это и называется у святых отцов «плодами истинного покаяния». Не хочу сказать, что я стала намного лучше с тех пор, как встретилась с батюшкой, просто хочу поблагодарить его за «жизненные уроки». Так же как и теперешнего моего духовника, о котором я, конечно же, писать не буду.
Потому что рассказывать можно только о том, что уже в прошлом. А раскрывать свою душу в тиражируемых писаниях относительно того, что происходит «здесь и сейчас», представляется духовно опасным. Исповедь прежде всего — Таинство. И существует запрет на то, чтобы кому-либо рассказывать, в чем ты конкретно исповедовался и что сказал тебе батюшка. Так же как и священники не имеют права разглашать тайну исповеди.
Надеюсь, что в этой книжке я не переступаю допустимую границу откровенности. Просто хочу рассказать о тех случаях, жизненных обстоятельствах, встречах с людьми и книгах, которые «зацепили», — которые привели к новому самосознанию, а значит — помогли исповедоваться, помогли увидеть в себе что-то такое, что нужно искоренять, в чем нужно каяться.
Подарок от Бога
«Подарок от Бога» — так назвал свою книгу воспоминаний приснопоминаемый протоиерей Димитрий Дудко. Но это не просто воспоминания, это внимательное всматривание в свое прошлое, с тем чтобы принести покаяние. Больше всего меня потрясли первые страницы книги с рассказами о детстве. Прочитав о чудовищных с точки зрения взрослого человека, живущего в мирное и относительно сытое время, детских поступках, я ужаснулась и спросила себя: «Зачем он об этом рассказывает?» Судите сами.
Отец Димитрий описывает свое голодное деревенское детство. В то время каждый колосок, каждый выросший овощ был драгоценностью. И вот однажды маленький Митя увидел, что его старшая сестра, которая жила отдельно и страдала не только от голода, но и оттого, что не могла накормить грудного ребенка, проходя мимо их огорода, наклонилась, чтобы что-то сорвать. И он — семилетний ребенок — набросился на нее и ударил палкой по голове. Второй случай — с родной бабушкой. Она зашла на маленькое ржаное поле семейства Дудко, и внуки стали выгонять ее, швыряя камнями. «Как страшно!» — скажете вы, как и я. Но если разобраться, то на совести каждого из нас немало таких детских проступков. Только они зависели от условий жизни, в которых протекало наше детство. Великий старец Амвросий Оптинский, например, рассказывал, что в дет-стве его оставляли за няньку — он должен был качать колыбель с младшей сестрой. Так он дожидался момента, когда никто его не видел, и убегал в окно, чтобы не слышать детского плача. Старец Нектарий Оптинский рассказывал, как в раннем детстве однажды «ради эксперимента» он чуть не выколол глаза котенку. А вспомнил он об этом, когда ему самому в скиту острым ковшом у колодца чуть не выкололо глаз.
Вот так и бывает: что-то вроде бы незначительное произойдет с нами, и вдруг встанут перед нами картины наших детских прегрешений. А каяться в них нужно обязательно. Потому что это воспоминание послал тебе Бог.
Глядя на детей, вспоминая себя в детстве, убеждаешься, что у большинства детей вообще нет чувства греховности, они скорее готовы в другом видеть плохое, а в себе видят грех (или, скорее, на словах соглашаются с тем, что говорят им папы и мамы) с большой неохотой. Потому в зрелые годы, когда мы уже «вменяемы», то есть несем ответственность за всю свою жизнь, нужно покаяться во всем, что вспомнится.
В своей жизни я получила удивительный «подарок от Бога», за который очень благодарна. В школе, особенно в последних классах, я была «неугомоном». Учителям немало пришлось помучиться со мной. А особенно изводила я учительницу литературы — предмета, который больше всего любила! Но в этом-то и была загвоздка: я никак не могла согласиться, что лучший писатель на свете — это Николай Островский, а лучший роман — «Как закалялась сталь». А потом, лет через десять после окончания школы, меня почему-то постоянно стали посещать воспоминания об этом грехе гордыни, попросту говоря, хулиганства и издевательства над человеком. Я, например, выискивала стихи поэтов, которых учительница не знала, и вставляла их в свои сочинения, не указывая имени, а потом бра-вировала своей «просвещенностью», или, когда она задавала выучить из Есенина «Край ты мой березовый…», декламировала поэму «Черный человек».
И вот Господь мне помог принести покаяние за все это безобразие. Однажды в нашем храме я увидела мою школьную «литераторшу» (в первый и последний раз, больше ее там не видела), я подошла к ней и попросила у нее прощения. И какой же удивительный ответ я услышала: «А я ничего не помню, все дети у меня были такие прекрасные!» Это был урок незлобия и незлопамятливости.
Вообще это очень важно — не только сказать на исповеди про то, «какая я нехорошая», но и при возможности попросить прощения у того, кого ты обидел. А это иногда даже труднее, чем «покаяться по всем правилам». Между тем всякий православный знает главное условие, которое ставит нам Бог при принесении нашего покаяния: «Первее примирися тя опечалившим».
Воспоминания о «грехах юности моей» имеют отношение к такому понятию, как «генеральная исповедь». Человек, который наконец осознал, что жизнь в Церкви, вера в Бога — это не кратковременное действие: зашел в храм, написал записку, поставил свечку, постоял на «общей исповеди», причастился раз в год, — а действительно жизнь, прежде всего должен положить доброе начало. То есть вспомнить о всем том зле, которое имело власть над его душой и привело к дурным поступкам, и принести покаяние за всю прошедшую жизнь.
Старец Силуан Афонский
Помню, каким потрясением для нас, впервые прочитавших «Записки» старца Силуана в машинописных копиях еще в семидесятые годы, были слова: «Скучаетдуша моя о Господе и слезно ищу Его…» Это был язык XX столетия, на котором говорилось о вековечном опыте покаяния. Потом пришла весть о канонизации преподобного Силуана, а позднее был услышан призыв современных афонских подвижников: постоянно читать и перечитывать писания величайшего святого XX века, потому что в них — « благовест — вование нашему времени», благовествование о покаянии. В чем же суть этого благовествования?
Выражено оно на свитке, который держит преподобный на иконе: «Молю Тебя, Господи, да познают Тебя народы земли Духом Твоим Святым». Это благовествование о любви Божией к людям, о возможности прощения всякого кающегося, как бы ни страшны были совершенные им грехи. К этому старец призывает с пророческим дерзновением: «О, народы земли!» Или: «Детки мои, дети земли!»
Старец обращается к богоборцам и равнодушным, к формалистам в вере и «ревнующим не по разуму» — ко всем людям, прошедшим страшные испытания, страшный опыт катастроф XX века. Именно этот опыт, — не устает говорить нам преподобный Силуан, — дает ощущение близости Христа Спасителя в обыденной человеческой жизни. Именно этот опыт открывает, что такое настоящее покаяние. « Вот знак прощения грехов: если ты возненавидел грех, то простил тебе Господь грехи твои». Настоящее покаяние даруется Духом Святым, и об этом надо просить, надо молиться. «Господи, даруй мне слезы покаяния… ибо покаяния нет во мне, душа моя окамененна», — эти слова постоянно встречаются в церковных молитвах. « Если бы все люди покаялись, — пишет преподобный Силуан, — и хранили заповеди Божии, то рай был бы на земле» (можем добавить: и в Отечестве нашем).
Особым благовествованием людям «последних времен» звучат неоднократно повторяемые слова старца о том, что такое подлинная свобода. «О, все люди на земле, молитесь и плачьте о грехах своих, чтобы Господь простил их. Где прощение грехов, там свобода совести и любовь, хотя бы и малая». «Господь хочет, чтобы мы любили друг друга; в этом свобода — в любви к Богу и к ближнему. В этом и свобода, и равенство. А в земных чинах равенства быть не может».
Преподобному Силуану было дано мистическое чувство единства всего человечества, «всего Адама». Старец на основе своего опыта дает утешительный и во многом нетрадиционный совет: молитва за других людей (в первую очередь, а о себе — во вторую), и прежде всего за умерших, дарует человеку покаяние, плач о своих грехах. И это есть самый краткий путь к покаянию, а значит — ко спасению.
Совет этот исходил из постоянно проповедуемого в «Записках» духовного закона: «Если ты прощаешь, это значит, что и тебя Господь простил. Но если увидишь грешащего человека и не по-жалеешь его, то благодать оставит тебя». Возможность исполнить этот закон дается хранением памяти о том, что «у каждого человека своя мера» и «надо изучить свою душу, что ей полезно: одному полезно больше молиться, другому — читать или писать».
Главный дар, который мы получаем от чтения писаний старца Силуана, независимо от темы, — неисчерпаемый источник для нашего покаяния. Когда читаешь старца, с горечью осознаешь, как далек ты от христианского устроения души и жизни, как бывает трудно исполнить такие простые, казалось бы, советы святого в своей жизни.
Мука покаяния
Настоящее покаяние в духовном смысле можно сравнить с родовой мукой. Настигает нас это состояние внезапно: душа начинает болеть, мучиться, скорбеть. Это значит, что в ней зреет что-то новое, что хочет, разорвав путы, выйти наружу. Так в нас действует благодать Божия.
Архиепископ Феофан (Быстров) в своих проповедях начинает разговор о благодати с неожиданного открытия, которое для всех «скорбящих, озлобленных, обремененных» может стать великим утешением. Наше томление, наша внутренняя утесненность, наше, говоря мирским языком, плохое настроение, нежелание, неохота чем-либо заинтересоваться и увлечься может быть действием благодати в нас. Через эту тяготу душевную мы начинаем постигать пустоту, ничтожность всего, что нас так увлекало ранее, наша душа жаждет чего-то иного. Это зовет ее к Себе Бог. Это Он насылает на нее родовую муку, так душа наша в муке движется к тому, чтобы народиться в новую жизнь. И такие состояния могут (а если душа жива, то и должны) сопровождать нас всю нашу жизнь. Если мы их правильно поймем, а не начнем пить успокоительное или не побежим тут же к аналитикам, то эта мука нас многому научит, многое даст.
По словам святителя Феофана, состояние опустошенности, если мы его правильно понесем и исповедуем, в конце концов даст нам «небесный свет, который разгонит тьму неведения и сомнений, откроет обман призраков, которые погрязший в чувственности разум принимает нередко за истины; даст видеть себя самого в наготе растленной природы, познать мир в отношении к душе и ошутить присутствие Бога как Источника света». Одним словом, душу посетит истинное покаяние. Покаяние не как порыв, эмоциональная впечатлительность и слезливость, а как внутренняя собранность, желание новой жизни и отвращение от всего мелкого, пошлого и злого, чем ты жил, и слезное прошение у Господа об исправлении.
Однако святитель Феофан предостерегает от мечтательности, взвинченности и пустой надежды, что если мы покаялись в грехах, нам всегда будет хорошо. Благодать не подчиняется нашим желаниям: «Единое нераздельное действие Святого Духа, которое, однако, в человеке начинается и прекращается, уменьшается и возрастает, длится и ускоряется, приемлет различные направления и виды; всегда соответствует готовности приемлющего, но никогда не зависит от его произвола; сопровождается ощутительными следствиями, но убегает от рассудка, желающего взойти к его началу». К тому же наша «естественная добродетель», то есть все доброе, чего мы пытаемся достичь своими усилиями, как говорит святитель Феофан, «нечиста в своем источнике», так как питает тщеславие. Поэтому Господь опять посещает нас чувством опустошенности, беспричинно плохим настроением, и мы опять пытаемся вырваться из духовной тяготы, но опять осознаем, что наш «путь добродетели» есть нечистота пред Господом. Значит, пора очищаться, пора бежать на исповедь. Так рождается смирение. По словам святителя Феофана, «дух смирения и среди богатства благости Божией усматривает в себе одну бедность и недостоинство». И потому когда «отымется на время от душ наших вожделенный Жених, то лишение духовных утешений очистит нашу веру, возвысит любовь, утвердит терпение, изощрит молитву, изгонит опасное самоуслаждение, приготовит сугубое блаженство».
Так что, простите, приведу каламбур из песенки: «Это даже хорошо, что пока нам плохо». Не надо пугаться, если нам не по себе, надо верить, что после зимы будет весна, после ночи утро. Или, как сказал великий русский писатель Пришвин, «если тебе не спится, если по ночам свербит душа, знай — что это внутри тебя делается ход к неведомому другу». Значит — к само-му себе, к твоей сокровенной глубине (а ведь мы всегда живем более-менее на поверхности), к людям, к Богу.
Нужны ли нам писатели?
По образованию своему и по двадцатилетней работе в музее А. Блока я филолог, специалист по русской литературе начала XX века. Как и перед всяким церковным человеком, передо мной в свое время встал вопрос о соотношении моей веры и моей профессии. Тем более что было тогда (в конце 70-х — начале 80-х гг.) принято среди православных проповедовать «фамусовские принципы»: «Собрать все книги бы, да сжечь». В музее мне приходилось водить много экскурсий, особенно много для школьников. И вот на одну из таких экскурсий пришел мой старый знакомый, ставший к тому времени батюшкой. Он прослушал все, что я говорила, и сказал вразумившие меня (при моем тогдашнем стремлении к «культуроборчеству») слова: «Оказывается, так можно будить совесть!»
Да, вся русская литература (и поэзия Александра Блока, при всей ее духовной неоднозначности) проникнута этим «совестным порывом». Значит, и у писателей мы можем поучиться тому, как и в чем нам надо исповедоваться.
Подкрепим это утверждение цитатой из многотомника «Православие и русская литература» профессора М. М. Дунаева: «Наша литература запечатлела в слове и образе религиозный опыт русского человека: и светлый, и темный, и спасительный, и опасный для души. Опыт веры и опыт безверия.
И тот и другой опыт необходимы для самопознания и самосознания. Истина дана в Откровении. Но раскрыть Ее для себя без познания в себе образа Божьего невозможно. Как невозможно без познания собственной греховной поврежденности…
Литература способна обогатить немалым опытом, опытом всечеловеческого постижения бытия, опытом самосознания человека, ничем не заменимым. Тот, кто хочет таким всеобщим опытом пренебречь, — не друг себе».
Если и эти слова покажутся кому-то «всего лишь философией», приведу в пример старца Нектария Оптинского. Живя в скиту, в затворе, он очень много читал, в том числе и произведения классической литературы. А уже в годы революции просил своих духовных чад привезти ему современные литературные журналы и читал в них стихи Ходасевича, Ахматовой, Вяч. Иванова, Блока. Своих собеседников старец мог удивить и тем, что в подлиннике мог читать Шекспира, Данте, Мильтона.
Старец Варсонофий Оптинский еще в миру хорошо изучил мировую классику. И в своих знаменитых «Беседах» он постоянно цитирует Лермонтова, Тютчева, Пушкина, Диккенса.
Почти все наши писатели знали глубокое раскаяние и отразили его в своих стихах и прозе. Классический пример, как всегда, — Пушкин. Его поздние стихи полны покаянным исповеданием. И потому в конце жизни, несмотря на дуэль, Господь дал ему возможность принести предсмертное покаяние — исповедоваться и причаститься. Да еще как исповедоваться! После этой исповеди батюшка говорил, что дай Бог ему самому принести такое предсмертное покаяние.
Как исповедальное можно рассматривать знаменитое стихотворение «Пророк». В нем даны духовно точные характеристики покаяния: «Духовной жаждою томим, в пустыне мрачной я влачился». Именно духовная жажда может вызвать настоящее покаяние, как и ощущение того, что душа твоя (ее «внутреннее пространство») — это «мрачная пустыня», и в ней можно дойти до такого перепутья, когда обязательно нужно будет выбирать: «налево пойдешь — убит будешь», «направо пойдешь — спасен будешь».
И дальше у Пушкина все духовно достоверно. Помогает нам покаяться только благодать. Избранным же она посылается иной раз через бесплотных духов: «И шестикрылый серафим на перепутье мне явился».
Дальше описан болезненный, таинственный и страшный момент внутреннего преображения души от покаяния как перемены сердца, его устремлений, его ценностей и привязанностей: «И он мне грудь рассек мечом, и сердце трепетное вынул, и угль, пылающий огнем, во грудь отверстую водвинул». Так «ветхий человек» умирает и рождается новый.
Как покаянное приношение можно рассматривать все «Маленькие трагедии» Пушкина. В них изобличаются человеческие страсти: скупость, гордость, блуд, зависть — показана их гибельность; рукою мастера изображен неизбежно погибельный конец служителей страстей. В «Маленьких трагедиях» прямо не говорится: «Покайтесь, ибо приблизилось Царствие Небесное!» Но ценности мира сего изображены так, что видна вся их тщета.
Здесь вспоминается лагерная история, которую рассказал автору этих строк батюшка, исповедник Христов — протоиерей Иоанн Конюхов (+ 2000). В общей сложности пробыл он в сталинских лагерях 34 года (а дожил до 94 лет). И однажды от неминуемой смерти его спас именно Пушкин. Был он назначен бригадиром к зекам, которые перед этим «порешили» уже трех бригадиров. Батюшка окончил в Москве не только Богословский институт, но и театральную студию, был учеником великого декламатора П. Яхонтова. И вот зеков он «взял» тем, что стал читать им при встрече стихи. А потом, когда начальство разрешило, приготовил с ними постановку пушкинской трагедии «Моцарт и Сальери». На репетициях батюшка обсуждал с «артистами» проблемы больной совести, совестного наказания за преступление. Многие из подопечных отца Иоанна приняли от его рук Святое Крещение, многих после смерти в лагере он тайно отпел и поминал потом всю жизнь. Какую великую службу сослужил Пушкин людям, попавшим в тюремное заключение, в лагерные испытания, рассказывает не только отец Иоанн — таких рассказов немало в опубликованных воспоминаниях узников 1930—1950-х годов.
Пушкин! Тайную свободу
Пели мы вослед тебе.
Дай нам руку в непогоду,
Помоги в немой борьбе! —
восклицал Александр Блок в 1921 году. Так и во все времена лучшие произведения наших писателей помогают нам в борьбе с грехом, с несвободой греховной, будят нашу совесть.
Дверь покаяния
«Покаяния отверзи ми двери, Жизнодавче», — поем мы Великим постом. Что же может помочь нам отрыть эти двери, подобные порой «вратам железным с вереями медными», которые замыкают нас в аду уже на земле? Господь посылает иногда неожиданные ключи, для того чтобы эти двери отомкнулись.
Когда мне сказали: «Посмотри фильм “Адвокат дьявола”, очень полезно», — я была шокирована. Как и многие православные, я вообще старалась не смотреть никаких современных триллеров. Но совет мне дал человек, который для меня много лет является духовным авторитетом, и я решила его исполнить. И не пожалела. Я смотрела в этот фильм как в зеркало (как смотришь всякий хороший художественный фильм, как читаешь всякую хорошую книгу). «Тщеславие — это мой самый любимый грех», — рефреном повторяется в картине. А произносит их сам господин Д., и весь фильм — демонстрация того, как легко попасть в его власть, предаваясь страстям. Фильм в этом смысле поставлен мастерски, в нем значима каждая деталь: каждое наше легкомысленное слово или поступок могут незаметно наложить на нас путы господина Д. И постепенно, чем больше мы будем говорить (и писать) таких слов и совершать таких поступков, тем скорее Д. станет нашим настоящим господином. Фильм «Адвокат дьявола» — яркое свидетельство того, что происходит с человеком, который идет на сговор с собственной совестью. Ради чего? Ради денег, карьеры, славы, удовлетворения похоти. Но все-таки совесть (через заученные в детстве слова из Священного Писания) постоянно напоминает о себе.
Фильм, названный триллером, православным человеком может восприниматься как самая реалистическая картина. «“Остановись, мгновенье, ты прекрасно!” — меж нами дьявол бродит ежечасно и этой фразы ждет», — это знает каждый верующий. И, пожалуй, полезно увидеть то, что происходит на незримом уровне (конечно, в этом есть особое дерзновение постановщиков, но они-то, может быть, и воспринимали это все как сказку), узреть воочию, как «сатана правит бал» в современном мире. Как он старается завладеть «всяким изобретением человеческим», всяким талантом, да и вообще всякой человеческой душой.
«Двери покаяния» открываются после просмотра этого фильма, потому что ты получаешь напоминание, как все серьезно, жизнь — не игра, а поединок. И последний бой — впереди (в фильме говорится о появлении антихриста).
Правда, в «Адвокате дьявола» совсем нет света. Показанные в нем две церкви — с «Аллилуйа» в ритме блюз и танцами (для бедных) и с органом и купленным священником, говорящим с амвона страшную ложь (для богатых), — не могут защитить человека от страшной силы, которая искушает человечество всю его историю. Но у нас другая Церковь, вернее, у нас единственно и есть Церковь, поэтому мы не должны страшиться. Недаром русский народ (еще до того, как изобрели кино и телевидение) придумал поговорку: «Не так страшен бес, как его малюют». Но, повторюсь, иногда полезно и испугаться, чтобы вспомнить слова апостола: «Блюдите, како опасно ходите».
Получилось так, что в то самое время, когда я смотрела «ужастик», в руки попала книга Г. К. Честертона, западного христианина, у которого есть чему поучиться православным: уме-нию всегда видеть «свет во тьме». Он писал о преступлениях, о падениях человека, но в конце концов всегда прославлял Творца. И он хорошо чувствовал, что происходит с человечеством в «последние времена», но не унывал.
Тучи окутали души людей, тучи над нами плыли,
Да, темный туман окутал умы,
но мы мальчишками были.
Наука пела бессмыслицу, искусство — радости тьмы,
Мир устал и состарился, но молоды были мы.
Когда солидные люди, надменные, как всегда,
Развратничали без радости, трусили без стыда.
Причесаны под Уильстера, снобы с высоким любом,
Люди гордились подлостью,
как прежде гордились гербом.
В жизни разочарованы, смертью уязвлены —
Да, очень, очень состарился мир, когда мы были юны.
Любовь обратилась в гнусный порок,
скука грызла умы,
Люди стыдились совести, но не стыдились мы.
Глупы мы были, слабы мы были, но не пожались им,
Когда их темный Ваал покрыл все небо, как дым.
Мы были мальчишками. Форт из песка
осыпался под рукой,
Но мы не хотели, чтоб землю залил
их темных волн прибой.
…И весело, смело, просто, как птица поет сквозь даль
Сквозь ложь проступала правда,
и радость — сквозь печаль…
В этих стихах из романа «Человек, который был Четвергом» (советую прочесть, он о реалиях нашего времени — о столкновении людей с террором) говорится о вечной молодости, которая только и может спасти душу человека в этом старом, уставшем от порока мире. Эту вечную молодость мы видим в 86-летнем апостоле Петре и почти 100-летнем апостоле Иоанне. Она отмечает всех истинных старцев. Я ее видела в моих бабушках, переживших весь страшный и трагический XX век.
А в душе людей искусства, отшедших и ныне здравствующих православных художников, ведется мучительное противоборство: что выбрать, искусство или молитву, талант или смирение?
В чем и как должен каяться современный человек?
По «Творениям» митрополита Антония Сурожского
Священники-духовники свидетельствуют: современные люди не умеют каяться. Не знают, в чем и как нужно каяться. Это относится не только к тем, кто только что вошел в церковь, только начал, что называется, воцерковляться, но даже и к тем, кто десятилетиями посещает храм и исповедуется «своему духовнику». Признаюсь честно, что и я, читая огромный том «Творений» митрополита Антония (Блума), пережила потрясение. Главное, что открыл владыка: наше отношение к Богу — потребительское. И не только на плотском, материальном уровне: «Дай счастье мне, а значит, дай покой. А значит, дай успех, здоровье, внимание и уважение людей ит. п.». Но и, что гораздо незаметнее, на уровне духовном. Как пишет владыка: «Я вспо-минаю одного человека, который был очень правдив и мне так и сказал: “Бог мне нужен не Сам по Себе, Он мне нужен только для того, чтобы заполнить ту пустоту, которая качествует в моей душе”. Если у нас такое отношение к этой пустоте, то, конечно, нам придется и ждать, и искать, потому что встреча с Богом в этом смысле подобна встрече с человеком, от которого мы ищем собственной выгоды, а не потому, что наше сердце открыто этому человеку и мы хотим войти в общение дружбы, любви, взаимного уважения, сотрудничества с ним».
Страшно читать эти строки, потому что это правда. Мы грешим не только против людей, но и против Бога по существу. Мы всю жизнь относимся к Нему как к богатому Хозяину, Который может нас наградить за хорошее поведение и наказать за плохое. И мы забываем слова: «Я уже не называю вас рабами, но друзьями»…
В этом же ряду и откровения владыки, обращенные прежде всего к верным прихожанам, которые он выражает неожиданным термином: «религиозная интоксикация» или «религиозная токсикомания». И поясняет это столь знакомыми нам всем примерами: «Меня поражает, что у верующих есть злосчастная тенденция уходить от трудностей и проблем жизни в “благочестие” в кавычках». То есть то, что нам кажется нашей добродетелью, нашим достоинством — любовь к храму, желание днями простаивать на службе, некое успокоение, получаемое от этого присутствия, не всегда бывает спасительным, оно нас только «успокаивает», но не изменяет. Более того, ведь часто бывает и так: когда нас домашние обстоятельства не пустили в храм, мы становимся невменяемыми, — и это митрополит Антоний называет «зависимостью», которая сродни даже наркотической зависимости: «Есть люди, “мистическая жизнь” которых выражается в одурманенности пением, церковной обрядностью или другими внешними проявлениями, и в таком случае у нее все признаки токсикомании: у нее те же самые внешние проявления, она длится столько же, сколько продолжается внешнее действие, она не приносит никаких плодов, оставляет после себя воспоминание и голод, и жажду, потребность, она никак не меняет природу человека, он только все жаднее ждет религиозного переживания и становится все более эгоцентричным, вместо того чтобы открыться другому… когда Бог и религия — только повод замкнуться на себе, питаться только собой, заниматься “самоедством”, все это глубоко разнится от мистического опыта в том виде, каким мы его видим у подлинных мистиков». Не знаю, как другие «прихожане со стажем», но когда я прочитала эти строки, мне стало стыдно и страшно: «Да, все именно так».
А дальше у митрополита Антония мы находим еще более страшные откровения: «…мы уходим в мир безответственной молитвы, вместо того чтобы действовать». Какое потрясающее определение — «безответственная молитва». Вокруг все рушится, наши ближние требуют конкретной помощи, а мы бежим в храм, нам кажется — мы совершаем подвиг, мы делаем то, чему нас учат — «непрестанно молитесь». Здесь встает вопрос о том, как мы воспринимаем то, чему нас учат, — о нашем восприятии прочитанного митрополит Антоний говорит тоже вещи нелицеприятные: «…вырасти в меру этих людей (первых веков христианства), которые сумели думать и имели мужество думать, имели мужество все поставить подвопрос: в первую очередь себя, своих богов, все. Они нашли и проповедовали, возвестили истины — истины, пленниками которых мы стали, тогда как эти истины должны бы быть для нас — открытые окна, открытые двери, должны помогать нам прозревать и видеть, а не оставаться пленниками чужих мыслей и чужого опыта, жить заимствованным, вместо того чтобы просто жить».
Кто-то скажет: о чем митрополит Антоний тут говорит? Что же плохого в том, чтобы следовать учению святых отцов? Но в том-то и дело, что в жизни мы реально не следуем тому, чему они учили. Зато напичканы цитатами, которые не являются нашим личным опытом, а значит — мы обманываем самих себя.
Митрополит Антоний, девяностолетний старец, являлся обличителем молодых «старичков и старушек» в том, что они не знают «динамики жизни», боятся идти вперед, сосредоточены только на прошлом. Между тем как «Бог современен всякой человеческой исторической эпохе. И для того, чтобы строить Царство Небесное, не надо оглядываться на прошлое, — надо вместе с Богом всматриваться в настоящее и вместе с Богом строить из того, что есть, настоящее, которое вырастает в будущее». В большинстве своем мы — православные — действительно стараемся «сузить видение вещей», стараемся избежать «оттенков основных идей в зависимости от обстоятельств, от контекста, совершающегося в мире и с отдельными людьми». Нам нужны единообразные четкие рецепты, подходящие ко всем случаям жизни, иначе мы, как страус, прячем голову в песок или разжигаем истерию по поводу «апокалиптических времен».
Книга митрополита Антония — итог всей его долгой и яркой жизни — учит нас покаянию в подлинном смысле этого слова, как «метанойе» — перемене ума.
Дисциплина покаяния в Церкви
Вынесенный в заголовок термин звучит странно для современного уха. Покаяние у нас в основном воспринимается только как психологическое личностное состояние. То есть покаяние, исповедь понимается как «мое личное дело». Не так было в древней Церкви. Там действительно существовала строгая дисциплина покаяния. И это было общим, соборным делом.
В таких тяжких грехах, как убийство, идолослужение и блуд, совершивший их должен был каяться публично. До начала прошлого столетия это правило сохранялось в отношении тех людей, кото-рые давали повод к народному соблазну. Этим правилом объясняется история отлучения от Церкви Льва Толстого. В тексте отлучения говорилось о соблазне, «который распространяют вероучительные произведения Толстого», а также утверждается, что в случае его публичного покаяния он будет снова принят в общение с церковным народом. Тот, кто публично грешил — соблазнял многих (хулил Евангелие, Таинства Церкви), должен был принародно покаяться в своем заблуждении. Этим объясняются и предсмертные метания Толстого.
В древности «покаянная епитимья» могла продолжаться от нескольких недель до нескольких лет, а в некоторых случаях полагалось строгое наказание в течение всей жизни, и только перед смертью разрешалось такого человека приобщить Святых Таин.
Публичность, лучше сказать — соборность покаяния выражалась в том, что кающиеся были разделены на несколько степеней. Относилось это к совершившим тяжкие смертные грехи.
Слушающие — могли присутствовать только на Литургии оглашенных, за совершенные грехи они не могли называться верными. Коленопреклоненные (или припадающие) могли оставаться до причащения. Стоящие с верными и плачущие могли присутствовать на всей службе, молиться, но не приобщаться. Верные же постоянно молились о тех своих собратьях, которые проходили подвиг публичного покаяния. А покаянные пресвитеры — в древности существовал такой особый чин священства — следили за соблюдением описанной выше дисциплины.
О соборности сознания людей церковных свидетельствовал и распространенный в древности обычай принимать во внимание ходатайства духовников за своих исповедников и сокращать им срок покаяния, воссоединять с Церковью через разрешительные молитвы, допускать к причащению Святых Таин. И доселе над головой кающегося звучит молитва: «Примири и соедини его Твоей Святей Соборней и Апостольской Церкви». Эти слова раскрывают перед нами глубинный смысл таинства: это не какое-то моральное поучение, а путь к Богу вместе с людьми в Церкви. Великий богослов XX века архимандрит Иустин (Попович) писал о покаянии следующее: «Это протест против ложного себя и ложного в другом человеке… Покаяние ищет подлинного видения мира, Бога, человека, ищет правую веру». Итак, покаяние требует мужества и дисциплины, а не только сентиментальных порывов. Человек поднимается на борьбу.
«Не препятствуйте детям приходить ко Мне»
«Не препятствуйте им (детям) приходить ко Мне», — сказал Господь ученикам. И, думается, эти слова могут быть обращены ко всем нам — взрослым христианам, почитающих себя учениками Господними.
Мы на самом деле, сами того не сознавая, часто препятствуем (мешаем) детям подойти ко Господу. Мешаем прежде всего тем, что говорим одно — делаем другое. Мешаем и тем, что пытаемся их детское восприятие подогнать под наше «благочестие». В этом родительском грехе виноваты многие, «от них же первая есмь аз».
У К. Льюиса кроме его знаменитых сказочных «Хроник Нарнии» есть замечательная притча-сказка о судьбе ребенка, у которого были «благочестивые родители». Эта сказка — предостережение «ревнующим не по разуму» родителям на все времена. Называется она «Кружной путь, или Блуждания паломника». Герой ее — мальчик Джон — родился в стране Пуритании. И вот чему его учили в детстве: «…управитель снял с гвоздя большой лист бумаги, исписанный сверху донизу, и сказал: “Все это Хозяин запретил нам. Прочти-ка”. Джон взял список, но о половине запрещенных вещей он никогда не слыхал, а другие совершал каждый день и представить себе не мог, как их избежать. Всего же правил было столько, что всего не упомнишь. “Надеюсь, — спросил управитель, — ты еще не нарушил ни одного?” Сердце у Джона сильно забилось, и он бы спятил от страха, но управитель снял маску и сказал: “Аты солги, солги, всем будет легче!” — и снова в мгновение ока ее надел. Джон поспешил ответить: “Конечно, нет!” “Смотри! — сказал управитель. — А то Хозяин бросит тебя навеки в черную яму, где кишат змеи. Кроме того, Он так милостив, так бесконечно милостив, что тебе самому больно Его огорчить”… “Аесли я все-таки нарушу одно… ну, случайно… Неужели прямо и в яму?” — “Так…” — протянул управитель. Правда, под конец выяснилось, что Хозяин очень добрый и мучит своих подданных за малейшую ошибку. “И не тебе Его судить, — сказал управитель. — Это Его страна, и еще спасибо, что Он не гонит отсюда таких… да, таких, как мы”».
Не правда ли, знакомые речи? Не так ли мы «воспитываем в вере и благочестии» своих детей? Не такие ли поучения они слышат подчас в православных гимназиях и на приходе? И к чему это приводит? У Льюиса это тоже блестяще описано. Мальчик из страны Пуритании попадает в большой мир, где ему говорят, что Хозяина вообще нет — и он воспринимает это открытие как весть о долгожданной свободе. Потом его ждут соблазны Духа Времени, тяжелый путь блужданий и ошибок, разочарований. Правда, кончается все благополучно, как в сказке: Хозяин Сам обретает заблудившегося паломника, и тот возвращается домой. Но ведь в жизни не всегда так бывает.
А теперь я вспоминаю свой печальный опыт преподавания в православной гимназии: я с воодушевлением рассказывала детям о новомучениках, а они потихоньку писали друг другу записочки и вообще слушали «с переменным успехом». Как меня это возмутило! Каких слов я тогда им наговорила! Как упрекала за то, что они «не чтут память тех, кто за нас пострадал». Теперь мне стыдно. И я понимаю, что не детям надо было просить у меня прощения, а мне каяться в том, что я взялась не за свое дело (хорошо, что я скоро это поняла и покинула преподавательскую кафедру).
Но те же ошибки можно повторять и в семье и не замечать их. Так скоро для собственных детей мы превращаемся в «зануд», и вера наша начинает ими восприниматься как что-то скучное и занудное. А ведь за то, что «не воспитали своих детей в вере», священник призывает приносить покаяние за каждой исповедью. И каяться, убеждена, надо не только в том, что «не заставляла молиться, не заставляла поститься, не заставляла в церковь ходить», но и в том, что только и делала, что заставляла, заставляла и заставляла, тем самым развив какую-то «духовную аллергию».
Детская исповедь
В предисловии мы сказали о том, как трудно подготовиться к исповеди взрослому человеку, что уж говорить о детях. Для детей сейчас тоже написано и переиздано немало пособий, рассказывающих о том, какие они «великие грешники». Но даже назвав себя «великим грешником» и перечислив те грехи, которые он, сообразуясь с книгой, нашел в своей жизни, будет ли ребенок действительно раскаиваться?
Как же его задеть за живое? Тут я хочу (как родитель) низко поклониться издательству «Отчий дом», создавшему «Православную библиотеку для детей», в которую вошли художественные произведения, зачастую не посвященные сугубо религиозной тематике. Замечательные сборники: «Добрые уроки», «Друзья», «Золотая чашка» — это просто рассказы о детской жизни. Но все события, слова и поступки героев оцениваются, что очень важно, без ложной назидательности, не «в лоб», но с точки зрения христианской.
Читали мы с сыном рассказ о мальчике, которому очень трудно было в школе, и нашел он там для себя пример достойного поведения и, одновременно, укор для себя. Читали о том, как человек за один свой буйный поступок, за неумение себя сдерживать попал в тюрьму — и мальчик задумался. Читали об умирающем ребенке — и испытал настоящее горе, и т. п.
Интересно вообще, как дети реагируют на читаемые им рассказы (и важно даже подросшим детям — подросткам — все-таки читать вслух такие книжки, как те, что издал «Отчий дом»): «Зачем ты опять про меня читаешь плохое?» Так обличает маленького человека совесть. Или: «Это что, ты про меня читаешь? Там правда это написано, или ты сама в книжки вставляешь такое?» Честно говоря, иногда, правда очень редко, я действительно вставляла в сюжет рассказа что-то от себя — когда мне было надо, чтобы сын увидел в себе что-то такое, что он усердно не хочет замечать.
И надо сказать, «эффект» от такого чтения «рассказов из жизни», да еще и с незаметными вставками, был гораздо большим, чем от чтения «нравоучительных книжек» или, тем более, от нравоучительных бесед.
Также подспудно назидательны и исторические повести, изданные «Отчим домом». Особенно «Исидоровская прорубь» — в ней о «мучениках юрьевских» рассказывается через канву повествования о дружбе двух мальчиков. И это — пример верности, честности, храбрости, ума и смышлености.
Особое место занимают в детской серии книги современного писателя Владимира Малягина «Повесть об Алеше» и «Первая исповедь». И хоть мой мальчик жил совсем в иной обстановке, чем герой повести, он сопереживал ему так, как будто и с ним все это было. И рассказ о подготовке Алеши к исповеди слушал так, как будто и сам только в первый раз собирался исповедоваться.
Да, для детей образы — это все, а «головные сентенции» — ничего. Вот уже он сам читает книгу и кричит в восторге: «Мама, послушай, как красиво тут про рай написано, а про ад сказано, что это как мрачное подземелье. Это ведь для детей так написано, чтобы они все представить могли?» Также с увлечением были прочитаны книги Ю. Литвака: «Теперь я знаю, кто такие Бэтмен и Человек-паук, знаю, откуда они взялись».
Православные должны реагировать на реалии жизни, объяснять детям на их языке, из какого мира пришли все те игры, игрушки, герои, с которыми им в их «детском мире» постоянно приходится сталкиваться. И покаяние детское искренним будет только тогда, когда будет исходить из этих реалий, а не из тех нотаций, которые прочли родители в качестве «подготовки к исповеди».
И еще: детям страшно быть плохими. Их нужно подбадривать. Не нужно говорить: «Как ты грешишь, ты неисправим!» В книге отца Димитрия Дудко «Подарок от Бога» рассказано о страшных детских судьбах — о том, как родители довели своих детей постоянными упреками до полного отчаяния. Поэтому помогать ребенку готовиться к исповеди нужно очень осторожно и обдуманно. Еще раз повторю, не надо помогать так, чтобы за ребенка называть все его (с нашей точки зрения) прегрешения и давать строгий наказ: «Обо всем этом расскажи батюшке». Дети потом начинают этим пользоваться. Им даже удобно так исповедоваться, они не берут труд на свою душу. «Мама, а скажи, что мне еще написать? Что я еще плохого делал?» — «Сам вспоминай». — «Но ты же лучше знаешь». Ну, если уж такой разговор начнется, то отвечать надо не механически, а конкретно рассмотреть ту или иную ситуацию, поступок и спросить: «Как ты думаешь, ты правильно тут поступил?» И опять — таки для примера можно вспомнить похожие истории из прочитанных книг или даже из своей жизни.
В конце концов, правильное отношение к исповеди ребенок может получить только тогда, когда такое отношение есть у родителей. Когда он увидит, что родители относятся к этому великому таинству с благоговением и трепетом, то и ему передастся такое отношение.
Наша Ксеньюшка
«Всем вся была еси Ксения блаженная» — эти слова из акафистного пения напоминают нам о великом, воистину равноапостольном служении блаженной Ксении Петербургской. Тысячи верующих со всех концов земли притекают из года в год к маленькой часовне на Смоленском кладбище, для того чтобы отслужить молебен и панихиду — помолиться о своих родных и близких. Сотни писем получает настоятель храма — протоиерей Виктор Московский. Многие из них изданы отдельными книгами, в них собраны свидетельства о благодатной помощи блаженной в различных бедах житейских.
Но мы хотим напомнить о том особом служении Ксеньюшки, которое свойственно именно ей — молиться о скончавшихся без исповеди и приобщения Святых Христовых Таин. Дан ей этот дар (об этом тоже поется в акафисте) за то, что сама она испытала муку расставания с нераскаявшимся грешником. Муж ее, которого она, по свидетельству жития, очень любила, скоропо-стижно скончался на царском балу. Подвиг юродствования блаженной Ксении начался именно как подвиг принесения покаяния за трагически скончавшегося мужа. Она надела на себя его мундир и стала называться его именем — Андрей Петрович. И несла подвиг молитвы и поругания за усопшего до тех пор, пока его одежда на ней не истлела. Тогда она опять стала Ксенией.
Самое тяжкое для верующего христианина — узнать, что твой близкий умер без покаяния. Или более того, провести последние минуты у постели умирающего и так и не дождаться от него со-гласия на исповедь и причастие. Всем нам в таком случае утешительница — Ксения Блаженная. Ей мы должны молиться на ее могилке, служить панихиды о наших усопших. Но еще и брать с нее пример: понести какой-то подвиг за наших нераскаянных родственников (подавать милостыню, творить добрые дела). И еще в утешение скажу: предание православное хранит немало примеров того, как подвиги и молитвы близких помогали умершим без покаяния грешникам. Подвижники получали уверения (во сне) об облегчении загробной участи тех, за кого они «заступались».
Аз грешная могу сказать, что и в моей жизни были такие случаи: не раз приходили ко мне во сне мои неверующие родственники и благодарили за то, что «покормила и одела их». Одежда и еда для душ усопших — это церковные молитвы и милостыня.
Бог наш — Бог милости. Для усопших покаяние за гробом уже невозможно, но мы можем им помочь, мы можем принести за них деятельное покаяние — и не только сами молясь, но подавая на «вечное поминовение» в монастыри и жертвуя на храмы Божии.
Это так утешительно!
Спасение Руси в вере православной
Многие наши святые, предсказавшие гонения на веру и Церковь, предсказавшие и «весну духовную» — возрождение православия в нашем Отечестве, — говорили и о том, что только вера, обретенная через покаяние, спасет Россию от еще большего зла, чем то, что она пережила в XX столетии.
Преподобный старец Серафим Вырицкий, описывая одно из своих духовных созерцаний, говорил: «Я побывал во всех странах. Лучше нашей страны я не нашел и лучше нашей веры не видел. Наша вера — выше всех. Это вера православная, истинная. Из всех известных вероучений только она одна принесена на землю вочеловечившимся Сыном Божиим. Прошу тебя, матушка Серафима, говорить всем, чтобы от нашей веры никто не отступал». Но в то же время старец предсказывал, что это отступление будет происходить, и вернуться русским людям к подлинной живой вере будет очень трудно: «Придет время, когда не гонения, а деньги и прелести мира сего отвратят людей от Бога, и погибнет куда больше душ, чем во времена открытого богоборчества. С одной стороны, будут воздвигать кресты и золотить купола, а с другой — настанет царство лжи и зла. Истинная Церковь всегда будет гонима, а спастись можно будет только скорбями и болезнями. Гонения же будут принимать самый изощренный, непредсказуемый характер. Страшно будет дожить до этих времен. Мы, слава Богу, не доживем, но тогда же из Казанского собора пойдет крестный ход в Александре-Невскую Лавру».
В ряде предсказаний вырицкого старца звучат весьма тревожные нотки: «Если русский народ не придет к покаянию, может случиться так, что вновь восстанет брат на брата… Если бы люди всего-всего мира, все до единого человека, в одно и то же время встали бы на колени и помолились Богу, хотя бы только пять минут, о продлении жизни, дабы даровал всем Господь время на покаяние…»
Итак, настоящую веру можно обрести только через покаяние. Иначе это останется только модным поветрием, или даже «профессиональным занятием», или сиюминутным настроением, или знанием, полученным из книг. Это и есть ответ на вопрос, как стать верующими, который очень часто задают священникам, да и простым мирянам, люди внецерковные. А батюшки отвечают: «Повторяй почаще самую короткую молитву: “Господи, помилуй!”, но не механически, а осознанно, и ты увидишь, что в твоей жизни мешало тебе поверить в Бога, что мешает тебе и сейчас войти в Церковь и приобщиться к ее таинствам».
Покаяльная семья
В древние времена, когда еще сильны были связи между людьми, существовало такое понятие и такая реальность, как «покаяльная семья». То есть люди одного прихода, те, кто исповедовался у одного священника, воспринимали себя членами одной семьи. Так как жизнь их протекала на виду друг у друга — даже города тогда были маленькие, — грехи каждого были хорошо известны, и покаяние было общим. Как вместе приходилось грешить, так вместе и каялись. И епитимьи духовники накладывали на согре-шивших общие. В случаях же неисправления при всей «покаяльной семье» человек «окаявал себя» и получал еще более строгую епитимью.
Вы скажете: «Сейчас иные времена, иные нравы, все это к нашей жизни неприложимо». Конечно, жизнь у нас совсем другая, и мы страшно разобщены даже с самыми близкими по крови людьми. Но в хороших приходах — знаю это и по собственному опыту — есть ощущение единой семьи. Особенно это чувство переживается во время постов, когда все готовятся к исповеди. Когда мы все вместе стоим на исповедь к батюшке, мы знаем: у нас один духовный отец, значит мы — братья и сестры. И, скажу по себе, реальное (а не отвлеченно-книжное) чувство, что мы все друг другу — братья и сестры, пришло ко мне только после постоянного, совместного с одними и теми же прихожанами говения и исповедования грехов. В этот момент все становятся родными, потому что ты делишь с людьми свои самые сокровенные переживания и мысли. И пусть это словесно не выражается — общая исповедь у нас ушла в прошлое, — но незримо совершается единение в Таинстве.
Помню, в ранней юности я в первый раз попала на богослужение в католический храм, где находится наша православная святыня — икона Божией Матери Остробрамская. «Какие они индивидуалисты! — сказала я себе тогда. — К иконе подходят, поднимаясь по высокой лестнице, попадая в огороженное пространство, где только один человек может поместиться, приложиться к иконе нельзя (слишком высоко висит). В храме каждый стоит сам по себе и читает по книжке молитвы, на исповедь тоже “прячутся” в специальную исповедальню. То ли дело у нас! В тесноте, да не в обиде — все вместе!» Конечно, в нашей давке, толкучке в храме хорошего мало, сказала бы я теперь, но по сути так и есть — нам необходимо чувство «плеча друга», нам так важно, чтобы «нас понимали».
«Покаяльная семья» в наши дни — это, в конце концов, и наши «разговоры на кухне». Столько важных вопросов обсуждается в такие часы! И если удастся удержаться от пустых пересудов, то очень много друг от друга получишь, делясь жизненным опытом. Ведь и у апостола мы находим совет — «скажи братии», и у святых отцов находим благословение о «советовании с едино-мысленными». Батюшка не всегда доступен, и не всегда нужно его «дергать» по пустякам. А «со своими» посоветоваться можно о многом, поплакаться можно и порадоваться тоже. В этих раз-говорах получаешь и новый опыт самопознания, который может помочь на исповеди.
Бог часто дает и такое чувство, когда слушаешь другого человека или смотришь на него: «Вот какая она (или он)хорошая. Какая послушная, какая щедрая, какая добрая, какая внимательная. А я — совсем не такая. У меня нет таких качеств души. Моя душа связана окамененным нечувствием».
«Разговоры на кухне» помогают нам преодолевать свою замкнутость, одиночество, помогают что-то осознать и из прошлого. Рассказывая друг другу о своей «прошлой жизни» — до крещения или до воцерковления, мы начинаем вспоминать свое детство и юность и открываем прегрешения, о которых забыли, и если бы не было этого разговора, то, может быть, никогда бы и не вспомнили.
«Покаяльная семья» — это и общая работа на приходе, где неизбежны искушения. Но, как сказал один поэт: «Это даже хорошо, что нам есть за что прощать друг друга». Это значит — мы теперь родные. Чужих людей не за что прощать, ты с ними «детей не крестил». Поэтому — то батюшки и не приветствуют обычай в Прощеное воскресенье просить прощения у тех, кого ты не знаешь. Чем ты перед ними виноват? А вот перед теми, с кем приходилось вместе посидеть за столом, вместе поработать, а тем более рядом пожить какое-то время — конечно, вины хватает. На то она и «покаяльная семья», чтобы учиться друг у друга тому, чего у тебя нет. А в работе это очень хорошо проявляется. Один — расторопный и смышленый, другой — аккурат-ный и основательный, третий — прекрасно готовит, четвертый вышивает. Очень важно, чтобы наши дети — те, кто от младенчества вошел в Церковь, новое поколение, — воспитывались не только в малой семье (что, конечно, первостепенно), но и в большой «покаяльной семье». Важно, чтобы они росли в церкви среди сверстников и у них были бы здесь «свои дяди и тети», которых они знают по именам, а в идеале — и по жизни, по общему делу.
«Покаяльная семья» в наши дни — особый дар Божий. И создает ее, конечно же, настоятель. Только он по-настоящему может сплотить приход так, чтобы это были не случайно заходящие время от времени в церковь люди, а настоящая «покаяльная семья».
Мы знаем, что были и есть особые священники, «исповедники», на исповеди у которых люди особенно легко могли раскрыть свою душу. Философ-монах Константин Леонтьев в свое время заметил, что и священникам Господь дает не все дары сразу, а каждому особый: кому-то дар проповедника, кому-то дар катехизатора, кому-то дар советчика, а кому-то — исповедника. Но люди, простые прихожане, особенно ценят батюшек, облагодатствованных последним даром. В каждом городе вам по именам назовут таких батюшек, вокруг которых всегда «толпится народ». Но, еще раз напомню, от нас требуется труд. Не все батюшка должен на себе «тащить», и мы действительно должны быть не «толпящимся народом», а «покаяльной семьей».
Божия Матерь и отодвинутые сроки
О конце света ныне пишут и глаголят многие. Часто таким образом нагнетаются тревога, беспокойство, страх. Мы же хотим напомнить, что нам — православным христианам — надо не унывать и страшиться, а надеяться и просить Царицу Небесную умолить о нас Господа еще раз отодвинуть время Страшного Суда, дать нам время на покаяние. Только Она одна может «связывать Своими молитвами праведный гнев Господа Иисуса Христа, Которого некогда на земле связывала пеленами, ибо когда Он, прогневан-ный нашими грехами, хочет нас казнить, Она простирает к Нему умоляющие руки Свои», — как сказал святитель Димитрий Ростовский.
XX век — эпоха отодвинутых сроков, об этом есть немало свидетельств святых подвижников. Разные старцы, святители, блаженные в один голос, независимо друг от друга, говорили о том, что конец наступит в 20-х годах XX столетия. Потом таким сроком считали начавшуюся Вторую мировую войну.
В 1940 году инок Валаамского монастыря сподобился видения, Господь назначил время Суда Своего, и Божия Матерь трижды молила Его помиловать Россию. И сроки были отодвинуты.
В наше время появилось множество мироточащих, плачущих икон Божией Матери — так посылается нам знамение о том, что плачет Царица Небесная о всех нас, о всем мире, о России. В XX веке были сложены особые молитвы к Надежде всех христиан — о продлении времени на покаяние, о Ее защите и заступничестве, о Ее честном Покрове в дни последних земных испытаний.
Особо чувствуют связь заступничества Божией Матери и наступления конца мира на Святой Горе Афонской. Здесь уже много веков бытует предание, что перед концом икона Иверской Святой Вратарницы оставит Афон. В 1854 годумножество иноков ушли с Афона, опасаясь голодной смерти. Тогда Божия Матерь явилась пустынножительствующим старцам и сказала: «Чего вы испугались? Все пройдет, и Гора опять наполнится мона-шествующими. Пока икона Моя будет находиться в Иверском монастыре, ничего не бойтесь и живите в своих кельях. Когда же я изыду из монастыря Иверского, тогда каждый да возьмет свою суму и да грядет, куда кто знает!» По преданию, после ухода братии земля поколеблется и Святая Гора уйдет под воду, ибо Божия Матерь не допустит поругания обителей Ее Первого Вселенского Жребия.
В соборном храме Иверского монастыря напротив красиво украшенных врат висит большая неугасимая лампада, которую называют «лампада Вратарницы». Она качается ритмично по горизонтали в определенные дни: по великим праздникам во время богослужения, а по будням — чаще всего неожиданно и необъяснимо. Движение по праздникам усиливается во время всенощного бдения. А в монастыре самопроизвольное движение лампады во время службы объясняют так: «Несомненно, что Всесвятая, находясь в тот час в Своем храме, обращается к предстоящим: “Вот знамение, которое вы видите: Я нахожусь вместе с вами, участвую в празднике и сорадуюсь монахам и остальным гостям — христианам, как Мать детям…”» А движением по будним дням Она показывает, что надвигается бедствие с глобальными потрясениями для мира, например землетрясение, война или смертоносная эпидемия. И это движение лампады — знамение Божественного Промысла по молитвам Богородицы, своевременное предупреждение, чтобы нам выстоять под натиском надвигающегося зла, насколько хватит сил, с покаянием и молитвой, и быть искупленными перед Богом.
Иверские иноки внимательно следят за положением лампады. Когда она начинает раскачиваться в непраздничное время особенно сильно, об этом сообщают во все монастыри Святой Горы.
И сразу начинаются соборные моления о милости и заступничестве Пречистой. Передают об этом событии и отшельникам афонским с просьбой усилить молитвы и усугубить пост, ибо Сама Божия Матерь извещает о беде, пришедшей на землю или в Церковь Божию.
Эта лампада Вратарницы — поистине одно из самых дивных свидетельств того, что Божия Матерь пребывает постоянно с нами. Через нее становится зримым на Святой Горе, как бьется пульс жизни мира.
Афон называют «садом Пресвятой Богородицы». Божия Матерь хранит Свой земной удел. И в наши дни на Святой Горе было и есть много святых старцев. Они предупреждают нас о том, что Божия Матерь ждет от нас покаяния, и о том, что время сокращается, но бояться и унывать не надо.
Вот слово одного из приснопоминаемых афонских старцев, ватопедского старца Иосифа, ученика знаменитого Иосифа Исихаста, сказанное русским паломникам и записанное ими на аудиокассету (даем в переводе дьякона В. Василика):
«Сейчас мы переживаем действительно последние дни, и существует много обманов, обольщений, подмен. И поэтому надо постоянно напоминать народу, что христианство — это Откровение, Апокалипсис, и не требует ни приложения, ни развития, ни изъятий. Ведь пришел Тот, в Котором все и через Которого все. И поэтому народ православной страны не нуждается ни в каких иноземных пропагандах. Именно это нужно изъяснять людям в первую очередь. Мы не учим человеческими учениями и не выдвигаем на первый план человека. Мы возвращаемся к Тому Богу, Который был, есть и будет. Мы умоляем Его: “Оставь нам грехи. Даруй нам благодать и соедини нас с Тобою”.
Говоря об этом постоянно, можно защитить народ, чтобы он не поддался уловкам нынешнего века. Главным делом монаха, всякого христианина является сохранение и спасение своего ближнего. Наши отцы сказали нам, а мы сейчас издали книгу о последних временах, с недавними пророчествами об антихристе современных греческих отцов: мир почти в стадии окончания времен, многое уже начинает проявляться. Мы, конечно, не сосредоточены на этом, нас прежде всего должно интересовать не это. Главным для нас всегда должна быть борьба с грехом, чистота нашего сердца и жизнь со Христом.
Не стоит специально готовиться к концу мира, думать, где бы спрятаться от антихриста. Подготовиться очень легко: в этот час мы должны обратиться ко Христу, просить Его, чтобы Он про-стил нам наши ошибки, наши грехи и помог нам все претерпеть. То же самое было с мучениками: приходили мучители, хватали их, а они исполняли заповедь: “Положите на сердце не думать заранее, что отвечать, ибо Господь даст вам”. И так было. В ответственные моменты та благодать, которая есть внутри нас, дает нам силу. И надо помнить, что христианство всегда, во все времена — это исповедание. Греховность повсюду разливается в мире, верующих совсем мало. Быть верующим в наше время — уже это требует постоянного исповедания.
Конечно, последние дни придут. Но, однако, не бойтесь, не трепещите — с нами Бог!»
В святогорском Отечнике мы находим зримый образ призывания Божией Матери к покаянию и трезвению.
«Был некий монах, который был нерадив. Божия Матерь разбудила его, когда он спал. И он имел видение: поле, на нем пасется много-много овец. И они почти всю траву съели. И он увидел, что над этой равниной — полянка. Там было мало овец. И трава была, и вода была. И он сам себя спросил: почему эти овцы не поднимаются на ту полянку? И тут он взглянул на вершину — там были деревья, очень много травы и очень чистый воздух, источники. И там было еще меньше овец. И он говорит себе: почему же туда не взбираются овцы? После этого он очнулся. И стал думать: что бы это значило? Может быть, Пресвятая Богородица показала это для меня? Потому что я подобен тем овцам, которые пасутся внизу, я не заставляю себя подниматься выше. Значит, я должен подвизаться, чтобы исправиться».
Молитвами Пресвятой Богородицы, Христе Боже, помилуй нас и даруй нам покаяние.
Аминь.
Комментировать