(28 голосов: 4.3 из 5)

Оглавление

Часть третья. Иди и буди!

Глава первая. Стас Монте-Кристо

И тут котенок своим мяуканьем сам подсказал ему выход…

Это город зимой встает трудно и долго. А деревня… Пропел петух. Замычала корова. Послышался скрип шагов и голоса под окном. И все!

Стас, проснувшись, машинально посмотрел на телефонные часы и, увидев, что еще совсем рано, собрался повернуться на другой бок. Но что-то помешало ему сделать это.

Под ним был не удобный знакомый диван, а узкая скрипучая кровать. На стене вместо привычного портрета Есенина без трубки темнели плохо различимые в полутьме пятна. Что это? Откуда?!

И тут вспомнилось: да ведь он в Покровке. И не вместе с родителями летом, а зимой, сам — три с половиной года спустя!

Подавившись зевком, он снова схватил телефон и посмотрел на экран.

Звонков по-прежнему не было.

Настроение сразу испортилось.

В ногах что-то заворочалось, зашевелилось…

Стас как ужаленный сел — сразу припомнились таджики, вчерашняя стычка с ними…

Но то, что было внизу, доверчиво поползло наверх и мяукнуло.

— Что — скучно стало или есть хочешь? — вспомнив и про котенка, улыбнулся Стас.

Котенок забрался к нему на грудь и замурчал.

— Ладно, не подлизывайся! И так покормлю… — ласково проворчал Стас.

Он осторожно положил живой пушистый комок на кровать и включил свет.

Затем подошел к зеркалу, заглянул в него и осторожно ощупал синяк. За ночь он стал уже не таким заметным. Но почему-то болел еще больше.

На полочке лежала старинная монета, на которой Георгий Победоносец вонзал в дракона копье. Побеждая зло, то есть грех, как сказал бы отец Тихон. На стуле возле кровати — тетрадь самого старца.

— Куда ни взгляни — везде на духовную тему! — усмехнулся Стас и нахмурился, вспоминая вчерашние беседы и встречи.

Все то, чему учили его с детства: дома, в школе, к чему так красиво призывали кинофильмы, книги, газеты, песни — все, чем он жил до этого — сводилось на нет! Превращалось в ничто.

И чем теперь заменить это?

Верой?

Но, если разобраться, и тут все было не так просто. Вон, взять, к примеру, Лену и Ваню. Одна осуждает всех подряд, причем язвительно, зло. А второй говорит одно, а делает совсем другое. И это когда оба при церкви. Что же тогда остается ему?

Василий Иванович Голубев — это понятно. Он будущий монах, старец. Ему и в личных дневниках положено так писать.

Обязанность у него такая — вести людей к Богу.

А где на самом деле правда — попробуй узнать! Ведь действительно слишком велика цена ответа на этот главный вопрос.

С чем — с чем, а с этим Стас был абсолютно согласен.

Оставался еще один человек, с которым он говорил во время прежнего приезда в Покровку. Директор школы Юрий Цезаревич.

Но что он еще мог сказать ему?

Помнится, уже тогда, три года назад, он говорил, что власть, деньги и жизненные блага — это не самое главное. То есть то, к чему он пришел сейчас. Правда, окончательные выводы его, особенно то, что человек смертен и покуда жив, должен делать больше добра, чтобы навсегда остаться в памяти благодарного человечества, не устроили Стаса еще тогда…

Но может, он за это время пришел к чему-нибудь новому?

Все же ведь поменялись.

«Нужно узнать, где он живет — в школе сейчас ведь каникулы — и сходить к нему! — решил Стас. — А пока в любом случае стараться делать это добро».

«Начнем с…» — Стас огляделся в поисках подходящего дела.

И тут котенок своим мяуканьем сам подсказал ему выход.

— Тебя!

Стас погладил котенка и задумался вслух:

— Только чем тебя накормить? Консервы кончились. Молоко, как деревенский житель, ты, конечно же, пить станешь! Может, у Ленки есть? Погоди, я сейчас!

Он быстро оделся, пробежал к дому друзей и, войдя к ним, с порога попросил у Лены:

— Лен, у вас молоко есть?

— Есть, только малоко, потому что его мало!

— А мне много и не нужно! Дай, а?

— Да ты что! Пост на дворе! — послышался возмущенный голос Вани. Очевидно, он совершал утреннее правило и находился на духовном подъеме. — До Рождества дотерпеть, что ли, трудно?

— Кто б говорил! Или забыл, что путешествующим можно? — усмехнулся Стас.

Ваня пробормотал что-то невнятное и замолчал.

И тогда Стас пояснил Лене, что молоко нужно не ему, а котенку.

— Понимаешь, вчера ко мне приблудился!

— Ой, котеночек? — обрадовалась Лена. — И как же ты его назвал?

— Да какая разница? — пожал плечами Стас. — Пусть будет Ваською или Тишкой!

— Разница есть! — снова крепчая голосом, принялся наставлять Ваня. — Нельзя животных называть человеческим именами, тем более, теми, которые есть в святцах. Грех. Это же глумление над святыми! Представь: у нас есть вселенский учитель святитель Василий Великий, а ты какого-то котенка хочешь назвать Васькой. Да это же просто насмешка над ним! И святых Тихонов, знаешь, тоже сколько?

— Ладно, пусть будет тогда Пушок! — не долго думая, согласился с такими доводами Стас.

— А если он окажется девочкой? — уточнила Лена.

— Тогда — Пушкой! — еще быстрее нашелся Стас и довольно усмехнулся: — Универсальная, между прочим, кличка!

Вернувшись домой, он налил молока в блюдечко и, наблюдая за тем, как котенок с жадностью принялся лакать его, вдруг ощутил какую-то теплоту в груди, там, где, как папа однажды объяснил ему, находилось сердце. Необычайно хорошо, сладостно стало на душе. Так хорошо, что Стас нисколько бы не удивился, узнав, что за окном вдруг растаял снег и взошли подснежники.

Поймав себя на этой мысли, он недоверчиво подошел к окну и пожалел, что за ним совсем темно, ничего не разглядеть. В Москве бы еще все было видно!

Вспомнив про Москву, Стас невольно вспомнил родителей, их непонятное молчание и то, что он натворил. Сразу вернулось прежнее состояние. Словно со света он вошел в темную комнату. Теперь казалось, что мороз за окном еще больше усилился.

И только в глубине души словно продолжал гореть лучик, слегка освещая и согревая ее в стужу.

Он прислушался к этому совершенно незнакомому для себя чувству и, видя, что оно несмотря ни на что не уходит, подумал:

«Да, действительно, добрые дела делают жизнь совсем другою!»

— Поругали за дело, и — задело! — заявила покрасневшему Стасу Лена.

Наевшись, котенок благодарно потерся головой о ноги Стаса, забрался на кровать и уснул с самой блаженной улыбкой на мордочке.

Стас даже огорчился. Ему хотелось сделать для него еще что-то хорошее. Но самое лучшее, что он мог для него сделать — это не мешать спать.

«Постой-постой! — вдруг подумал он. — Если так было после доброго дела какому-то котенку, то, что же будет, что если сделать что-нибудь хорошее — людям?! Вот бы, и правда, сделать! Но что?..»

«Игровой автомат!» — вдруг осенило его.

Он припомнил, как жаловалась Лена на то, что он обирает и без того бедных людей Покровки, да и Ваня становится из-за него сам не свой. К тому же, кажется, он обещал что-то придумать…

«Ну, конечно же, автомат!»

Не долго думая, Стас набрал номер того самого хакера, который научил его пополнять телефонный счет незаконным путем.

— Слушай, — услышав его голос, прямо спросил он, — ты не подскажешь, как можно обмануть игровой автомат?

— В казино?! — насторожился хакер.

— Нет, в магазине, — успокоил его Стас и торопливо уточнил: — Деревенском!

— А — ну это проще простого! Но зачем это тебе? — удивился хакер. — На этом деле много не заработаешь!

— Да это не мне! Просто я хочу восстановить справедливость! — ответил Стас и вкратце обсказал суть задуманного.

— А-а… Ишь, какой Робин Гуд выискался!

— Скорее, граф Монте-Кристо! — усмехнулся Стас, имея в виду, что готов отомстить за обиженных, но хакер понял его по-своему.

— Когда разбогатеешь, не забудь поделиться частью своих сокровищ за совет! — предупредил он и уже деловито спросил: — А теперь говори, что у вас за техника?

— А я откуда знаю? Автомат, как автомат! — пожал плечами Стас и описал все, что успел разглядеть в магазине.

— Типовой, значит! — подытожил хакер. — Будем надеяться, что там нет никаких примочек или дополнительной защиты.

— Да от кого тут его защищать — от собак, что ли? — засмеялся Стас.

Хакер одобрительно хмыкнул и кратко объяснил, что надо точно узнать в первую очередь.

— Потом на месте подключишься ко мне через Интернет, и получишь следующие указания!

— Есть, генерал! — шутливо вытянулся Стас, и в этой шутке была немалая доля правды — если бы среди хакеров были звания, то по своим познаниям, стратегическому мышлению и масштабам операций его знакомый был не меньше, чем генералом. А то и маршалом.

Стас быстро положил в портфель ноутбук, проходя через прихожую, поморщился, поглядев на себя в зеркале, и побежал к дому друзей.

Ваня, как всегда, был молитвенно закрыт в своей комнате.

Лена, напевая: «Всякое дыхание да хвалит Господа», готовила обед. Увидев Стаса, она почистила и бросила в суп еще пару крупных картофелин:

— Всякое дыхание — плюс один!

Стас благодарно кивнув ей, позвал Ваню и, отведя в сторону, без всякой подготовки сказал:

— Хочешь, наконец, обыграть свой автомат?

— Спрашиваешь! Конечно, хочу! — признался Ваня и вздохнул: — Да только разве его обыграешь? Нет, это никак невозможно!

— А моя техника на что? — многозначительно показал на портфель Стас.

— Как! Ты что-то придумал? На основе твоей идеи?! — ахнул Ваня.

— А что тут такого? Надо же когда-то начинать! Вот, думаю, почему бы не сделать это в Покровке?

— И, думаешь, получится?

— Уверен!

Глаза у Вани вспыхнули знакомым нездоровым огнем.

— Только уговор! — заметив это, предупредил Стас. — Играешь всего лишь один раз, набиваешь полные карманы — и завязываешь! Раз и навсегда! Клянись!

— Вообще-то православным людям клясться нельзя! — замялся Ваня. — Но я… клянусь! — и для убедительности перекрестившись, прижал ладони к груди.

— Тогда идем! — удовлетворенно кивнул Стас.

— Куда?

— В магазин! Будешь моим помощником. А если попадемся — подельником!

Ваня с опаской покосился на Стаса, но не стал ни о чем расспрашивать. Жажда обыграть автомат оказалась сильней любопытства и страхов. Он принес паяльник, нож, отвертку и еще несколько инструментов, которые велел раздобыть Стас. Затем заискивающе посмотрел на друга — может, еще что нужно? Но тот голосом начальника сказал:

— Всё. Как говорится, с Богом!

Они принялись одеваться, и тут раздался заботливый голос Лены:

— Стасик! А тебе не холодно в твоей кортке? Взял бы у Вани что-нибудь подлиннее!

— И правда! — ахнул Стас. — Как же это я забыл, что мне нужно выглядеть, как настоящему мастеру! — и, обращаясь к Ване, спросил: — У вас есть какая-нибудь спецодежда?

— Да, папкина! — с готовностью отозвался Ваня. — В которой он из тюрьмы, то есть, после зоны вернулся…

— Тьфу ты! — суеверно сплюнул Стас. — Только этого мне не хватало! Нет, тут нужен простой рабочий комбинезон.

— Есть и комбинезон. Тоже папкин — он ведь до того, как лесником стать, сначала на мебельный комбинат устроился. Комбинат разорился, а комбинезон остался. Только он большеват тебе будет! — оглядев Стаса, предупредил Ваня.

— Ничего! — успокоил его тот. — Поверх куртки и брюк получится в самый раз! Главное, чтобы вид был соответствующий.

Он надел комбинезон на свою короткую куртку и получилось что-то действительно наподобие мастера. Все портил только синяк. Пришлось надевать очки.

— А вы что, на маскарад идете? — увидев Стаса, удивилась Лена. На этот раз без ехидства, потому что была довольна, что с ней не стали спорить и сделали так, как она советовала.

— Нет, на дело! — страшным голосом ответил Стас.

— Зачем ты ей все рассказал? — ужаснулся Ваня, когда они вышли на улицу.

— Так ведь она все равно не поверит. А я зато правду сказал. Ты же сам говорил, что ложь — это грех.

— Да… но… А вдруг она помешает?

— Некогда ей мешать! Ей ужин готовить надо, — отмахнулся Стас. — Слушай лучше, что нам с тобой предстоит сделать…

По дороге он объяснил свой простой план. Ваня должен был сказать продавщице, что из города приехал мастер, посмотреть автомат.

— И все? — удивился Ваня.

— Все остальное я беру на себя!

Выполняя свою часть плана, в магазине Ваня подошел к продавщице и попросил ключи от игрового автомата.

— Что, за деньгами приехали? — насторожилась та и с подозрением посмотрела на Стаса.

— Нет! — поспешил успокоить ее тот. — Профилактический осмотр. И, если что, надо тогда будет кое-что в микросхеме подправить!

— А Владимир Петрович почему сам не приехал?

— Отдыхает! Все-таки Новый год… Меня как самого молодого послали!

Узнав, что это всего-навсего, не связанный с деньгами ремонт, продавщица сразу успокоилась и протянула ключи. Но черные очки на лице Стаса продолжали внушать ей недоверие.

Заметив это, он поправил их и сказал Ване:

— Отойди в сторону, ты без спецочков, а я все-таки с инфракрасным оборудованием буду сейчас работать. Технику безопасности надо соблюдать!

Ваня, поражаясь, с каким хладнокровием, когда у него самого тряслись поджилки, разговаривает с продавщицей его друг, отошел в сторону.

А Стас открыл автомат и почесал затылок, увидев множество проводов и микросхем.

— Да тут, как говорится, нашел драйвер на браузер! — громко произнес он бессмысленный набор слов и сделал вывод: — Надо проконсультироваться…

Достав ноутбук, он подсоединился к Интернету и набрал номер хакера:

— Алло, Владимир Петрович?

— Ты это чего? — опешил хакер.

— Для конспирации! — шепнул Стас.

— А-а, ну тогда говори, Александр Сергеевич, что ты там видишь? — засмеялись в трубке.

Стас стал подробно объяснять и выполнять то, что говорил ему хакер.

— Все ясно! Вот дельцы! — наконец, сказал тот. — На этом автомате просто невозможно было выиграть! Они перепрограммировали его, так сказать, на вечный проигрыш.

— И что, ничего нельзя сделать? — расстроился Стас.

— Ну почему? Это же всего-навсего техника! У нее мозги из проволоки. А у нас совсем другое дело! Слушай меня внимательно и выполняй!

— Есть, Владимир Петро… — с готовностью отозвался Стас и подавился на полуслове.

В магазин вошел участковый.

— Отвлеки его! — не раскрывая рта, сквозь зубы процедил он Ване. Но тот, побледнев, бочком-бочком протиснулся к выходу и вылетел из магазина.

Участковый недовольно оглядел очередь, зевнув, осмотрел прилавки и заметил, наконец, Стаса.

— Помощь не требуется? — очевидно, собираясь обложить данью стоящий на его территории автомат, привычно полюбопытствовал он.

— Зачем? — делая вид, что не отрывается от ремонта, каким-то чужим голосом спросил Стас.

— Ну, мало ли, ограбить его, например, захотят! Или вывезти, чтобы перепродать для установки в другом месте.

— Это невозможно! — сам не понимая, зачем ввязывается в опасный разговор, покачал головой Стас.

— Автомат сразу ослепит грабителей ультрафиолетом! — подсказала продавщица.

— Инфракрасным излучением! — вежливо поправил ее Стас. — А если его, как вы говорите, — обращаясь уже к участковому, добавил он, — захотят вынести, то он самоуничтожится.

— Как это? — не понял участковый.

— Очень просто: пш-шик! И на полу останется только горсть серого пепла. Этот автомат сделан на военном заводе, где раньше изготавливали стратегические ракеты. Вот на нем и стоит секретное оборудование. Я как раз сейчас его и проверяю! Вы бы отошли немного подальше, товарищ капитан. На всякий случай…

Участковый со словами: «А, ну тогда все понятно… Не буду мешать!» — последовал его совету.

Ему вдруг расхотелось что-нибудь покупать, и он быстро вышел из магазина. Несколько человек из очереди последовали за ним.

Стас с облегчением выдохнул и только тут заметил, что забыл отключить телефон.

— Ну что, продолжим, Владимир Петрович? — обретая прежний голос, как ни в чем не бывало, спросил он.

— Ну, ты даешь! Я все слышал! — с восхищением сказал хакер. — Вернешься в Москву, сразу зайди ко мне! Обязательно возьму тебя помощником! Будешь работать по-крупному. Мне такие отчаянные люди, ой, как нужны! Мы с тобой такие дела проворачивать станем!..

— Хорошо, Владимир Петрович! Я подумаю…

— Тогда начали!

Через полчаса все было готово.

Следуя быстрым и точным указаниям хакера, Стас перенастроил программу, отключил ноутбук и увидел, что Ваня снова стоит рядом.

— Друга оставил? — бросил он на него уничтожающий взгляд.

— Да ты что? — принялся оправдываться Ваня. — Я специально, чтобы на тебя тень подозрения не бросить!

— Да, чего-чего, а тени твоей, и правда, здесь не было видно. Но так уж и быть, теперь можешь сыграть!

— Что, уже… всё?! — не поверил Ваня.

— Проверь! — небрежно кивнул на автомат Стас.

И, купив у продавщицы, якобы для проверки, жетон, который, как оказалось, стоил двадцать рублей, протянул Ване.

— А хватит? — засомневался тот.

— Еще и останется! усмехнулся Стас.

— Тогда я начну, а то она опять помешает! — нетерпеливо облизнул губы Ваня, с опаской косясь на промтоварный отдел магазина.

Стас проследовал за его взглядом и увидел стоявшую там Лену. Судя по всему, она вошла сразу за участковым, все слышала и смотрела на Стаса с восхищением, как на рыцаря. Она ждала, когда от ненавистного автомата останется жалкая горстка пепла. Но вместо этого, к нему вдруг подошел ее брат, сунул в щель жетон и… раздался непрерывный звон монет, сопровождаемый громкой победной музыкой.

Ваня только успевал наполнять карманы жетонами…

Один из них он хотел вновь сунуть в щель. Но Стас был начеку.

— Всё! — остановил он его. — Меняй жетоны на деньги, которых вам теперь надолго хватит, и пошли домой!

— Но, Стасик! — взмолился Ваня. — Я столько ждал этого! Можно сказать, ночи не спал! Да и зачем мне тогда нужны деньги?!

— Ты дал слово! — строго напомнил Стас и, с трудом оттащив его за локоть от автомата, сделал радушный жест:

— Подходите, кто хочет сыграть, не стесняйтесь!

Покупатели, а следом за ними и продавщица, не замедлили воспользоваться этим приглашением.

И каждого из них автомат одаривал золотым водопадом новеньких, ни разу еще не использованных жетонов.

Слух о том чуде, который произошел в магазине, мигом разнесся по Покровке. У автомата образовалась очередь, которая вскоре выросла до самого входа…

Точнее, выхода, потому что запасы жетонов в автомате оказались не безграничными, и вскоре непрерывный звон прекратился.

Смолкла и торжественная музыка.

— Все! — объявил Стас. — Он вернул вам то, что отобрал у вас!

— И у меня закончилась вся выручка! — закричала продавщица. — Приходите завтра!

Стаса со всех сторон обступили люди.

— Вот спасибо, что вы, наконец, отремонтировали нам его!

— Приезжайте еще! — просили они.

Но он, поблагодарив всех, сказал, что больше его помощи не понадобится и, в лучах славы, о которой думал лишь вчера вечером, вместе с друзьями вышел из магазина.

Прощенный за предательство и обиженный за то, что ему не дали воспользоваться случаем насытиться до конца выигрышем, Ваня вновь осмелел и принялся срывать свое зло на Стасе:

— Ты-то уедешь! А мне теперь тут как? — ворчал он. — Ты хоть представляешь, что со мной этот Владимир Петрович сделает?!

— Да ничего он тебе не сделает! Это он пусть теперь тебя боится, потому что ты знаешь всю правду.

Стас приостановился, достал из портфеля лист бумаги, авторучку и несколькими штрихами набросал чертеж.

— Вот, держи! — протянул он его Ване.

— Что это? — просиял тот. — Подсказка, как снова можно выиграть?

— Нет — вещественное доказательство, — глядя на друга, безнадежно покачал головой Стас. — Преступная схема его аппарата. Если что, скажи, что оригинал у меня, и я передам его в Москве… помощнику генерального прокурора! — вспомнив тетрадь отца Тихона, приврал он и усмехнулся: — Да он теперь и сам, узнав, что тайна раскрыта, как можно быстрее постарается увезти его из Покровки! Навсегда!

Услыхав, что автомат в любую секунду может исчезнуть из села, Ваня пробормотал, что забыл купить хлеб и еще что-то на обед, почти бегом направился в обратную сторону.

— Ванька, стой! — закричала Лена, в готовности броситься вслед за братом.

— Пусть бежит! — остановил ее Стас.

— Но ведь он же опять в магазин! — простонала Лена. — Надеется, что автомат снова заработает.

— Зря надеется!

— Ты уверен?

— Да! Как и в том, что больше его у вас не будет. Так что просьбу твою я выполнил!

Стас ожидал признания его заслуги и благодарности, но вместо этого вдруг услышал:

— И все равно это нечестно!

— Что? — заморгал он.

— Ведь это же — воровство!

— Что-что?! А они у вас не воровали?

— Да при чем тут они? Они сами за это перед Богом ответят! Мне за тебя страшно: ведь делая это, ты становишься не лучше их!

— Главное, что не хуже! Теперь этого игрового автомата не будет у вас ни-ког-да! Ты же сама об этом просила! Или предпочла бы, чтобы я его, и правда, взорвал? Или топором — на мелкие кусочки? А может, просто выкинул из магазина? Или в комитет по защите прав потребителей написал, милицию вызвал: помогите, грабит честных граждан однорукий бандит? А так смотри — какой сегодня у людей праздник!

— Да что мне другие, когда ты натворил такое! Как ты не понимаешь, что это не проступок, а нарушение закона, и ты уже не проступник, а самый настоящий преступник? Не рановато ли начал?

— Да кто ты такая, чтобы осуждать и тем более учить меня? — возмутился Стас.

— Я — твоя совесть! — без стеснения заявила Лена. — И вообще давно хочу спросить — ты родителям хоть позвонил?

— У тебя забыл спросить! — буркнул Стас.

Лена била, что называется, не в бровь, а в глаз.

Если бы не злоба и язвительность, которые слышались в ее тоне, пожалуй, ему было бы совсем туго.

— Поругали за дело, и — задело! — посмотрев на покрасневшего от досады Стаса, подытожила, наконец, она.

— Ладно, услуга за услугу! — мстительно усмехнулся Стас.

Он решил убить двух зайцев одним разом: и Ванину просьбу повлиять на сестру выполнить, и ее на место поставить:

— Давно хотел тебе сказать, да все как-то жаль было. Может, хватит уже тебе осуждать всех?

— А я не осуждаю, а обличаю! — привычно начала Лена. — Со стороны ведь виднее!

— Вот и посмотри в первую очередь на саму себя! — посоветовал Стас.

— И что?

— А посмотри — увидишь, что язвой ты, Ленка, стала! Злой и желчной — язвой! Это я тебе тоже по дружбе скажу! Надеюсь, что после этого — не по бывшей дружбе!

Лена, оставшись при своем мнении, обиженно вздернув нос и — благо они дошли до ее поворота — повернула на свою улицу.

Стас остался один.

Люди вокруг него шли возбужденные, радостные.

Было видно, что в Покровке сегодня — праздник.

Но у него самого не было на душе даже тени того чувства, которое он испытал, когда приютил и накормил котенка.

«В чем же тогда дело? — недоумевал он. — Кто даст мне ответ? Отец Тихон? Он бы, конечно, дал. Но его давно уже нет… Постой-постой! А тетрадь?»

До этого Стас просто читал ее, как книгу, и теперь впервые подумал, что может получить от нее и пользу.

«Ну, конечно же, тетрадь!»

Стас теперь сам едва ли не бегом направился домой.

Ворвавшись в свою комнату, он схватил тетрадь и принялся листать ее, забегая вперед. Стас искал беседы Василия Ивановича со старцем, которые были записаны для памяти по свежим следам, жаждал найти ответ на взволновавший его вопрос. И, к счастью, вскоре нашел его. А заодно и на вопросы, о которых он до этого даже не подозревал…

— Кто ты? И кем был в жизни? — спросил он.

«… — Как-то раз один великий подвижник пришел со своим учеником в город, где как раз хоронили знатного богача. Похоронная процессия отличалась особой пышностью. Усыпанный цветами катафалк поражал своими размерами и дороговизной. Пронзительно, надрывая душу, пели свирели. Женщины-плакальщицы вопили на все голоса, раздирая себе лица ногтями и посыпая головы пылью. Чуть ли не весь город, во главе с его правителем, вышел проводить его в последний путь. И лица многих из них были покрыты печалью.

— Скажи, авва! — недоумевая, обратился к старцу ученик. — Все знают, что этот человек был великим грешником, не чтившим Бога, купался в золоте-серебре, предавался всевозможным наслаждениям и жил в свое удовольствие. Почему же он заслужил столь великие почести и его хоронят так пышно, а многие праведники не удостаиваются даже самых скромных похорон?

— Да, — ответил подвижник. — Этот человек действительно умер в нераскаянных грехах. Но справедливости ради, надо сказать, что он сделал немало добрых дел для этого города и многих живущих в нем людей. Поэтому-то мы видим их нелицемерно печальными. И за эти дела Господь попустил ему такие роскошные похороны. Но сразу же после них, прямо с этого катафалка душа его низринется прямо в ад!

— И даже множество сотворенных им добрых дел не спасет его от вечных мук?! — ужаснулся ученик.

— Запомни, — сказал ему старец. — Для спасения души и неизреченной радости, которая уже на земле является предвозвестником небесного блаженства, полезны только дела, которые человек делает ради Христа! Все остальное, что он творит для утоления своей гордыни и тщеславия, чтобы это заметили и одобрили люди, из сребролюбия, я уж не говорю о том, что делается греховным образом, все это временно и не пользует нимало! Вот за это земное он и получает сейчас земную славу и почести, которые совсем скоро закончатся для него навсегда.

Старец помолчал, провожая печальным — с сожалением за эту погубленную душу — взглядом похоронную процессию и закончил:

— А праведник же, наоборот, из убогой могилы, погребенный порой в ней даже без савана, вознесется из нее прямо в рай, к Самому Богу!..»

«Вот, что самое горькое и непонятное: Господь спасает человека, словно упавшую в пропасть овцу, а та, грязная, вся в колючках грехов, сопротивляется изо всех своих сил и, не веря, что ее спасают, еще и возмущается, что ее больно сжимают и ударяют о камни, таща наверх.

А, оказавшись наверху — опять бежит к своим любимым колючкам и снова беспечно резвится на самом краю пропасти…»

«Никогда, никогда, — как говорил в своих проповедях великий хирург и ученый с мировым именем, архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий), не забывайте о том, что жизнь земная дана только для того, чтобы достойно приготовиться к жизни вечной, ибо как проживете вы эту земную жизнь, такова будет и жизнь вечная для вас… дух бессмертен, дух будет жить вечно, и то направление, которое мы даем ему при жизни, — направление к добру или направление к злу, — будет постоянным направлением его. Дух людей праведных, возлюбивших Христа, возлюбивших истинное добро, будет беспрестанно совершенствоваться, приближаясь к совершенству Самого Бога, в постоянном общении с Богом в селениях райских. А дух грешников, который при жизни все больше углублялся во зло, обречен на то, чтобы продолжать в вечности и бесконечности это свое развитие в сторону зла, он обречен на постоянное общение с самим сатаной и в своей злобе безграничной будет все больше и больше приближаться к сатане.»

«Великий старец преподобный Макарий, идя по пустыне, задел случайно своим посохом лежащий на дороге человеческий череп и, будучи наделенным от Господа даром слышать то, что не слышат обычные люди, услышал его стон.

— Кто ты? И кем был в жизни? — спросил он.

— Я был главным жрецом идольского капища, находившегося неподалеку отсюда, — ответил череп.

— И каково же тебе сейчас, бывший языческий жрец?

— Плохо. Находясь в аду, вместе с другими отринутыми Богом душами я испытываю нестерпимые муки. И только когда ты, Макарий, молишься за всех живых и усопших, мы ненадолго получаем некоторое облегчение.

Святой Макарий прослезился, скорбя об участи тех, кто не только ничего не сделал, чтобы стяжать Небесное Царство, но, хуже того — сделал все достойное вечных мук, и спросил:

— А есть ли, бывший языческий жрец, такие души, которым еще хуже, чем вам?

— Да!

— И кто же эти несчастные?

— Христиане. Те, которые, крестившись, не исполняли обет святого крещения и ушли из жизни, не раскаявшись в своих грехах. Такие находятся в аду ниже нас и поистине испытывают нестерпимые муки…

С горестным вздохом от услышанного, преподобный Макарий закопал череп и продолжил свой путь, поведав эту историю для назидания своим ученикам, а они донесли ее до нас!»

Стас вдруг представил себя с копьем в руке, на коне…

— Да-а, — зябко передернул плечами Стас. — Это что ж получается? Выходит, мало называться христианином и носить крестик… А я-то после того, как отец Тихон сказал, что умереть, если бы я и захотел, не придется, потому что нас ждет вечная жизнь, успокоился и перестал бояться смерти… Вот когда он продолжил наш разговор и ответил на мой вопрос до конца! Хотя, оттуда, как говорил Василий Иванович, еще никто не возвращался, и это надо еще доказать, найти ту книгу, которую дал ему искусствовед…

Слегка успокоив себя этим, он продолжил перелистывать тетрадь, бормоча:

— И почему я ничего не испытал, отомстив игровому автомату и порадовав Покровку, тоже теперь ясно. Хотя и это тоже хорошо бы проверить!

Тетрадь отца Тихона, оказывается, хранила много подобных чудесных описаний. И, проглатывая их, Стас каждый раз удивлялся и… снова сомневался. Потому что все это напоминало ему сказку. Хотя и очень похожую на правду!

— А это что? Как раз для Ленки! — воскликнул он и зашевелил губами, стараясь запомнить прочитанное. — Посмотрим, что теперь она скажет, и будет ли после этого опять осуждать других? А то ведь у нее не то, что добро ради Христа, а самое настоящее зло!

Услышав жалобное мяуканье котенка, Стас оторвался от чтения, прошел на кухню и налил ему молока. Котенок стал жадно лакать, а он задумался вслух:

— Но как это — все дела делать ради Христа? Вот, я сейчас накормил котенка и что же — тоже Христа ради? И как в наше время можно не делать зла, когда все вокруг только его и делают! Одни ругаются, другие крадут, третьи пьют, четвертые обогащаются за счет и без того нищих людей, пятые и вовсе убивают… И это зло, как что-то хорошее показывают в кино, по телевизору, о нем пишут в книгах, газетах, дают красивую рекламу, оно вроде считается вполне нормальным и даже естественным!

— Зло… зло… — повторил он, машинально беря лежавшую на полочке перед зеркалом медную монету, которую прикладывал к синяку.

Георгий Победоносец верхом на коне вонзал длинное копье прямо в пасть поверженному на землю дракону.

— А ведь дракон — это и есть зло или, как бы сказал отец Тихон, — грех! — вдруг осенило его, и он подумал: — А почему бы и мне, как Георгию Победоносцу не начать убивать его в себе? Копьем! Копьем!! Копьем!!!

Он представил себя с копьем в руке, на коне… Посмотрел в зеркало и впервые увидел, какой есть на самом деле: всю жизнь творивший одно зло и — не то, что ради Христа — а просто так не сделавший ни одного доброго дела. «Разве что вчера с котенком да сегодня с автоматом? — с горечью подумал. — А из этого побега сюда что получилось? Родители вон до сих пор не звонят. Неужели я так их обидел, что их даже не волнует — где я и что со мной?! Нет! Нет! Такого просто не может быть! Они ведь любят меня! И я… тоже — их!»

Стас терялся в догадках. Обычно решение приходило к нему молниеносно и услужливо подсказывало выход из любого положения. А тут он не мог понять ничего.

«А может, они просто отказались от меня? Решили, коль я такой самостоятельный, то и пусть живу, как умею. Раньше вон на Руси в одиннадцать лет становились князьями и участвовали в битвах. И действительно, что хорошего я им сделал? Всё только: «Дай! Дай!» Нет, чтобы хоть раз сказать: «На!»

Чтобы не заплакать от жалости к родителям и к самому себе, Стас закусил губу и стал рассматривать другую сторону монеты.

— 1789 год, вензель Екатерины Второй — время, когда жили Суворов, Кутузов, адмирал Ушаков, — подражая молодому отцу Тихону, подумал он. — Ни их самих, ни тех, кто держал эту монету в руках — расплачивался ею с продавцами, давал в долг, прятал в клад, давно уже нет в живых… И если то, что говорил отец Тихон и о чем он писал в своем дневнике-тетрадке, когда сам еще был далек от веры, правда, то где их души теперь? В раю? Или на самом дне ада, ниже тех, кто и о Христе никогда не слышал? И… где будет моя душа, когда пройдет еще лет сто или двести, и кто-то будет держать в руках рубли и пятирублевики, которыми я расплачиваюсь сейчас в магазинах?..

Стас даже головой сокрушенно покачал от такой неожиданной мысли.

«А может, забыть про мой глобальный вирус и наоборот сделать что-то хорошее… вдруг подумал он. — А что? Например, глобальный антивирус! Причем, ради Христа, а не из-за славы, денег и жизни в свое удовольствие? Но… как… как сделать это?!»

И он, надеясь найти ответ и на этот вопрос, вновь углубился в чтение с того самого места, на котором остановился в последний раз…

«…Ведя сына по каменистому склону, Апамей слушал и подмечал то, творилось вокруг.

Иисус был распят на центральном кресте. Из-под гвоздей, которыми были прибиты к дереву Его руки и ноги, на землю струилась кровь.

— Э! Других спасал, а себя не можешь? — подбоченясь, вопрошал первосвященник, и пышная свита охотно поддакивала:

— Если Он царь Израилев, пусть сойдет с креста! Тогда и уверуем!

Поодаль голосили иудейские женщины. Одна из них, рыдая, билась в объятиях подруг.

— Глядите, глядите! — с сочувствием, любопытством, презрением гомонили в толпе: — Его мать!

Обходя гору, Апамей разглядел и других распятых. Один корчился на кресте. Он то открывал глаза, то, видя пронзенные гвоздями руки, в ужасе закрывал их. Второй без умолку ругал римлян.

— Э-э, не надоело еще висеть? — слышал Апамей.

— Я бы поверил ему, увидь сам хоть одно чудо!

— Нет — что он оставил после себя: скрижали, как Моисей? Пророчества, равные Исайе? Свою школу?

Устав от криков, жары, хныканья Теофила, Апамей потерял интерес к происходящему. Он помнил только о старшем сыне и, увидев, наконец, могучего воина, окликнул его:

— Келад! Ты Никодима не видел?

— Нет! — счищая пучком травы с рук кровь, легионер приветливо подмигнул Теофилу. — Найдется твой брат, никуда не денется!

Глаза мальчика распахнулись, он болезненно сморщился и юркнул за спину отца.

«Догадался, что это ты прибивал их к крестам!» — показал на сына глазами Апамей, хотел еще что-то спросить, как вдруг запела труба. Лонгин приказывал центурии покидать гору.

Нить, окаймлявшая место казни, привычно сложилась вчетверо. Легионеры строем потянулись к Эфраимским воротам Иерусалима. На вершине горы осталось лишь несколько воинов, во главе с самим центурионом.

— Еще немного, и мы тоже пойдем! — обещал Апамей измученному вконец сыну. — Во-он тех людей видишь? — Он показывал на спешащих по дороге паломников. — Только поглядим — нет ли среди них нашего Никодима!

Но иудеи шли, шли бесконечной чередой. Проходя мимо, они останавливались, читая титулум, прикрепленный к дощечке над головой Иисуса, одни злословили в его адрес, иные плакали… И Апамей никак не решался покинуть гору.

Наконец, мальчик уснул на коленях отца, и тот молча взирал на прохожих.

Распятые давно уже замерли на крестах. Было видно — любое движение причиняло им нестерпимую боль. Осыпавший в начале казни проклятьями римлян теперь изредка вторил иудеям. Второй лишь однажды, скосив глаза, зашевелил губами, Иисус повернул к нему голову, ответил. Бунтовщик, успокоенный, замолчал.

Подул резкий ветер, нагоняя тучи. Разом потемнело, словно наступил вечер. Воспользовавшись этим, на вершину поднялись женщины, ведя под руки мать Иисуса. Им помогал тот самый юноша, который разговаривал с антиохийцами на площади. Судя по всему, он так и не смог оставить Учителя.

Тьма сгущалась прямо на глазах. Размылись и пропали очертания города, дороги, старой крепостной стены. Потеряв надежду разглядеть в такой мгле сына, Апамей заерзал на камне.

Теофил проснулся и удивленно посмотрел на небо, отца:

— Разве уже ночь?

— Нет — день! Сам не пойму, что творится… — пробормотал антиохиец, с тревогой озираясь вокруг.

— А почему тогда так темно? Мне страшно!

— Не бойся! — прижав сына к груди, через силу улыбнулся Апамей. — Говорят, здесь бывает такое при ветре хасмит.

— Элои!.. Элои!.. — вдруг раздался с вершины голос, похожий на протяжный стон.

Он исходил от одного из распятых.

Апамей, движимый непонятным порывом, схватил сына за руку и поспешил наверх.

— Что тут? — спросил он у стоявшего перед центральным крестом иудея.

— Да вон! — показал тот пальцем на запрокинувшего к небу лицо Иисуса. — Илию пророка зовет.

— Скорее, Гелиоса![10] — поправил его эллин-прозелит.

— Шахена… — отчетливо, с еще большей мукой в голосе произнес Иисус.

Прозелит, не выдержав, крикнул беспечно играющим в кости легионерам:

— Дайте же ему пить! Он — жаждет…

Один из воинов встал, встряхнул кувшин, убеждаясь, что в нем еще есть поска[11], и, обмакнув губку, нацепил на палку иссопа.

— Постой! — окликнул его размешивавший в глиняном кубке игральные кости. — Давай лучше посмотрим, не придет ли этот пророк спасать Его?

Но легионер, подняв палку, уже дотянулся до лица распятого.

Иисус жадно припал пересохшим ртом к пахнущей уксусом губке. Затем, утолив жажду, обвел глазами притихшую, едва различимую в сгустившихся сумерках толпу. Взгляд Его остановился на маленьком щуплом сирийском мальчике, глядевшем на распятого с неподдельным участием.

Словно огромная, сильная волна окатила Теофила с головы до ног. Она была такая могучая и вместе с тем ласковая, эта волна, что он невольно зажмурился. А когда открыл глаза, то Иисус уже снова глядел на небо. Он вдруг громко произнес несколько слов на незнакомом Теофилу языке и, вскрикнув, уронил голову.

— Отец! Он узнал меня! — возбужденно заговорил мальчик, подумав, что распятый решил отдохнуть. — А что Он сказал?

Апамей не успел ответить, как земля вдруг дрогнула, и между камнями зазмеились трещины.

— Землетрясение! — хватая на руки сына, закричал антиохиец. — Прочь! Скорее бежим от этого проклятого самим Зевсом места!

Побросав игральные кости, вскочили с камней и перепуганные охранники. Один кинулся вниз, остальные последовали его примеру.

— Куда? — зарычал на них центурион. — Назад!!!

Покачнувшись от нового толчка, Лонгин оглянулся, глядя на заметавшихся, заголосивших людей. Затем поднял глаза на крест, где висел уже испустивший дух Иисус. И воскликнул:

— Клянусь Марсом и тем, к кому обратился этот человек, поистине, это был — Сын Бога!..»

Глава вторая. Первая молитва

Василий Иванович вдруг заметил, как округлились от ужаса глаза Насти…

«…Через несколько часов, когда тьма рассеялась без следа, и наступил настоящий, настоянный на розовых лучах солнца и запахах трав вечер, на дороге, ведущей к Эфраимским воротам Иерусалима, появился одинокий путник.

Это был худощавый мужчина, с небольшим шрамом на шее, удивительно похожий на Апамея, только моложе.

Он шел быстро, и по походке, уверенным взмахам посоха чувствовалось, что он исходил немало дорог.

Мужчина явно куда-то спешил, что было неудивительно: в святом городе начиналось время пасхального ужина. Привыкший к крестам, которые, словно колючки репейника, появлялись всюду, где ступала обутая в калигу нога римского воина, он скользнул глазами по возвышению у дороги, как вдруг табличка, белеющая на одном из крестов, заставила его остановиться и неверными шагами подойти поближе.

Оказавшись перед высоким крестом со следами запекшейся крови, мужчина сначала по-еврейски, потом на латыни и, наконец, по-эллински прочитал надпись. Он ошеломленно огляделся, видя вокруг безлюдную местность, затем опустился на камень и, обхватив голову руками, зарыдал:

— Прости за то, что я так долго шел к Тебе! Но если бы Ты знал, из какого я далека, и что мне пришлось для этого вынести…»

Пролог был готов.

Василий Иванович отпечатал его в двух экземплярах: один Соколову, второй на всякий случай себе. Чтобы не тратить время, которого, как он понимал, уже не оставалось на черновой вариант, он решил писать саму повесть прямо на пишущей машинке.

Услышав в его комнате наступившую тишину, Настя попросила разрешения войти и с восторгом сказала:

— Где ты купил такие продукты? Всегда теперь покупай их там! Даже живя в Москве и заходя в лучшие магазины, я не видела ничего подобного.

— Я тоже! — улыбнулся Василий Иванович, вспоминая келью старца.

— Ну, а как продвигается твоя работа? — вытягивая шею, с порога посмотрела на письменный стол Настя.

— Да вот, уже начисто закончил пролог!

Эта новость встревожила Настю, но она не подала виду и, словно ни в чем не бывало, похвалила мужа:

— Молодец!

И осторожно спросила:

— А о чем ты собираешься писать дальше?

— Как это о чем? — удивленно посмотрел на жену Василий Иванович и… замялся. За изучением материала и писанием пролога он совершенно забыл продумать сюжет самой повести. Этого ему еще только не хватало!

— Ты что-то собирался писать о кладах и путешествии своего главного героя по тем местам, откуда все эти монеты! — с еще больше тревогой заметив его состояние, напомнила Настя.

— Ну да, конечно! — подхватил Василий Иванович. — Действие начинается за несколько лет до событий, описываемых в прологе. В доме, где живет Апамей со своей женой, сыном Никодимом и племянником Келадом, его предками спрятан клад. Об этом, из найденного семейного архива, узнает его далекий родственник, живущий, скажем, в Синопе. Одна беда: он точно не знает, где именно находится этот клад. Приехав в Антиохию под видом иудейского купца, он пытается уговорить Апамея продать ему дом. Тот отказывается, так как предками завещано ни в коем случае не продавать его. После долгого торга Апамей готов уже согласиться с условием, что останется жить в небольшой сторожке-пристройке. Но остается одно препятствие: как они вчетвером смогут жить в тесноте, учитывая, что жена вот-вот родит еще пятого.

Василий Иванович замолчал, собираясь с мыслями.

— И что же, твой Апамей — так и не продает дом? — с каким-то по-особенному живым интересом спросила Настя.

— Почему? Лжекупец и на это предлагает выход. Он готов забрать вместе с собой в морское плавание Никодима, доставить его на остров Кос, где тот обучится на врача в знаменитой школе Гиппократа. Келад же вызывается ехать сам, так как мечтает стать воином или гладиатором. Апамей дает согласие. Он и сам даже не понял, как это случилось — лжекупец очаровал всех. Апамея — деньгами. Келада — боевым пиратским приемом, позволяющим перехватить руку нападающего и вонзить его кинжал в него же самого. Впечатлительного и набожного Никодима тем, что пообещал показать ему статую бородатой Венеры на Кипре. Одна жена Апамея была огорчена отъездом сына и племянника, и ей сразу не понравился этот купец. А тот — целую неделю под предлогом осмотра дома для его перестройки исследует каждую стену и пол и ничего не находит. Тогда он решает на время уехать из Антиохии, чтобы в том месте, где нашел архив, поискать новых записок, проливающих свет на то, где может находиться этот клад. Юноши отправляются вместе с ним…

— А дальше?

— Что дальше… В пути они случайно узнают, что купец, оказавшийся совсем не тем человеком, за которого выдавал себя, раздраженный неудачей, собирается продать их в рабство. С помощью могучего Келада, который, кстати, воспользуется приемом лжекупца, напавшего на них, против него самого, Никодиму удается бежать… После недолгих, но наполненных опасностями скитаний, оба они достигают своей цели. Келад, чтобы заработать им на жизнь и дорогу, становится сначала гладиатором, а потом воином. А Никодим оказывается на острове Кос. Благодаря деньгам Келада его принимают во врачебную школу. И здесь, впервые в жизни увидев распластанный труп, он приходит в ужас и задается вопросом: а что же его самого ждет после смерти? Олимпийские боги не дают ему успокаивающего до конца ответа. Тогда он начинает скитаться в его поисках по всей земле. Обращается к восточным божествам: Исиде, Сарапису. Проходит степени посвящения Митре. Знакомится с халдейской магией. Изучает все направления философии. То есть, проходит путь, который прошло человечество в поисках Бога. И никто не дает ему ответа на главный вопрос.

— И что он так нигде не находит его?

— Конечно, находит. Для того ведь и повесть! — улыбнулся Василий Иванович. — Только — не сразу. Видя, как много сделал император Октавиан Август: а он прекратил долгие войны, принес прочный мир, и, слыша повсюду пророчества о том, что в мир должен прийти Мессия, Никодим сначала решает, что этот Мессия и есть Август. Но… встреча с его преемником Тиберием убеждает моего героя в том, что императоры — никакие не боги, а, наоборот, сами бессильны перед смертью и Вечностью. И тут он узнает о том, что в Иудее появился великий пророк — Иисус из Назарета. Поспешив в Палестину, чтобы задать Ему свой вопрос, он идет по Его следам, убеждается в том, что это не пророк, а Сам Бог, пришедший в мир, чтобы спасти человечество. Он жаждет увидеть Христа, но… успевает только к Кресту на Голгофе…

— И это — все?

— Да нет… Можно еще дать, что он принял крещение и стал тем, кого теперь именуют — первые христиане.

— А как же клад?

— Клад? Прости, совсем забыл… Гм-м… клад… — на минуту задумался Василий Иванович и радостно воскликнул: — Ага! Вот! В то самое время, когда по земле ходит Спаситель и лучшие люди, в том числе Никодим, ищут небесный клад, лжекупец, вернувшись в Антиохию, будет занят поиском клада земного, причем, не жалея для этого даже жизни. Да и не только он один, а все, так или иначе, узнавшие об этом кладе. Например, меняла, знавший много языков, которого он попросил перевести текст завещания дальних предков. Тесть Никодима, выдававший себя за его раба… А найдет клад не кто иной, как родившийся после отъезда Никодима Теофил, которому постоянно сопутствовала удача. Собственно, вся его жизнь будет наполнена сплошными приключениями. Он окажется и среди грабителей пирамид, и в окружении самого императора Нерона. Великим опасностям будет подвергаться его жизнь. Но везде он будет храним Богом. И всю жизнь — христиане, начиная с Никодима, будут просить его рассказать, каким был Иисус Христос. А сам он все время будет вспоминать Его взгляд, но это никак не будет удаваться ему. Лишь уже в глубокой старости, оказавшись за проповедь Христа в медном быке, под которым палачи разведут огонь, он вспомнит его! Преступники, воры, убийцы, будут кричать, вопить на все голоса (благодаря специальному устройству, со стороны людям будет казаться, что это мычит бык!). А он, вновь став немым для мира, будет блаженно улыбаться, потому что, наконец, вспомнит этот кроткий, преисполненный любовью взгляд…

Увлекшийся рассказом Василий Иванович неожиданно заметил, как округлились от ужаса глаза Насти — такой огромный объем при столь малых сроках — и поспешил успокоить ее:

— Но о судьбе Теофила можно кратко дать в эпилоге! Совсем маленьком! Это даже хорошо, что я сейчас вспомнил о нем! Ведь раз есть Пролог, то обязательно должен быть и эпилог. А то бы меня и за это спросили!

— Все это, конечно, хорошо! Увлекательно, интересно! — одобрила Настя. — И с эпилогом мне все понятно. Но… когда ты успеешь написать о путешествиях Никодима?!

— А я и главки повести тоже сделаю маленькими! — пообещал Василий Иванович. — Тем более что сюжет уже весь продуман, и мне остается только записать его! — добавил он, сам еще не веря тому, что у него уже готов подробный план того, о чем предстояло писать.

И только тут до него дошло, что Настя не случайно спросила, о чем он собирается писать дальше. Ведь она помогла ему в считанные минуты разработать всю повесть!

Василий Иванович благодарно взглянул на нее. А она, понимая, как ему надо спешить, сославшись на неотложные дела, торопливо вышла из его комнаты…

Незнакомое — до сладкого трепета — чувство охватило Василия Ивановича.

Оставшись наедине с чистым листом бумаги, вложенным в пишущую машинку, Василий Иванович как бы с высоты птичьего полета оглядел весь сюжет, который только что рассказал Насте, и сокрушенно покачал головой. Только сейчас он понял, как правы были Володька и Настя, когда подгоняли его. Теперь уже он просто физически был не в состоянии качественно написать всю эту повесть или, сократив, сделать ее маленькой. При таком старательно написанном и большом прологе это сразу будет заметно даже неподготовленному читателю, а уж предвзято относящимся к нему Соколову с Градовым и подавно.

До сдачи заказа оставалась всего неделя. Точнее, уже шесть дней, с утра до вечера занятые работой в школе. На повесть оставались лишь ночи. И какими маленькими ни делать главки, даже если работать по два-три часа по ночам — больше не позволит ему сердце — все равно не успеть…

«Эх, мне бы всего несколько дней, которые я целиком и полностью мог посвятить повести! Тогда еще есть хоть какая-то надежда успеть…» — мечтательно подумал Василий Иванович и взмолился:

— Господи, если ты и правда есть, пожалуйста, дай мне три или, еще лучше, четыре дня!

Помолившись впервые в жизни, он вспомнил о домашнем задании, данном ему старцем, и достал из портфеля молитвослов. Это была небольшая, карманного формата, книжечка в очень приятном на ощупь коричневом кожаном переплете с золотым тиснением.

Она оказалась старинной, середины 19-го века.

Это порадовало Василия Ивановича.

Но не надолго.

Перелистав странички с вечерним правилом, он понял, что чтение его займет как минимум полчаса. И это когда у него нет ни одной лишней минуты!

«Какой же он старец, — с досадой подумалось ему, — если велел мне читать это правило именно сейчас? Неужели он не знает и не понимает, что любое промедление просто смертельно опасно для нас с Настей!»

Василий Иванович собрался уже отложить молитвослов и сесть за пишущую машинку.

Но какая-то неведомая сила, которой он не мог противиться, заставила его открыть нужную страницу и прочесть:

— Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь.

При этих словах ему вспомнилось то место в Евангелии, где было описано, как Спаситель крестился в Иордане. Как послышался Глас Бога Отца, и Дух в виде голубя сошел на Него…

— Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, молитв ради Пречистыя Твоея Матере, преподобных и богоносных отец наших и всех святых, помилуй нас. Аминь.

«Слово-то, какое красивое: «Аминь»! — невольно отметил Василий Иванович. — Звучное, сильное, невероятно утвердительное и, несомненно, обладающее огромной властью!»

Память мгновенно перенесла его в древнюю Палестину, по которой ходил, проповедуя и исцеляя людей, Христос, крики слепых и больных: «Иисусе, Сыне Давидов, помилуй нас!» Промелькнули картины Рождества Христова в яслях для скота, потому что весь Вифлеем был переполнен съехавшимися, по повелению императора Августа, на перепись людьми. И Мать Христа, сначала пеленавшая Богомладенца, а потом стоявшая недалеко от Креста, на котором распяли Ее сына. Вспомнились и лики в молельной комнате старичка-искусствоведа, так поразившие его…

Все эти события, о которых он знал из Евангелия, длились какие-то мгновения, а то и меньше, не отвлекая от самих молитв, а наоборот, наполняя их еще большей силой и убеждением.

«Удивительно: как много смогла уместить в себя эта, казалось бы, совсем небольшая молитва!»

Но надо было читать дальше…

— Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй! Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне и присно и во веки веков…

Василий Иванович читал старинный текст, напечатанный красивой вязью, с титлами и ударениями над словами, иногда с непривычки — давно уже не имел дела с древними текстами! — запинался. И уже не раздражался, а радовался тому, что читает эти молитвы.

«Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого.»

Из Евангелия Василий Иванович уже знал, что эту молитву дал Своим ученикам Сам Христос, когда те просили научить их молиться.

«Значит, — бросил он беглый взгляд на лежавшую на столе лепту Понтия Пилата, — ей почти две тысячи лет. И с тех пор она была на устах всех святых, царей, князей, поэтов, крестьян…»

Тем приятнее стало ему оттого, что и он сейчас прочитал эту молитву. Словно присоединился к бесчисленному собору всех своих верующих предков и тем, кто жил до них в жестоком Римском мире и в могучей Византии, сохраняя для потомков христианскую веру.

Незнакомое — до сладкого трепета — чувство охватило Василия Ивановича. Он даже приостановился, прислушиваясь к нему, и только собрался читать дальше, как из-за двери послышался голос Насти, очевидно, встревоженной тем, что уже давно не слышно стука клавиш пишущей машинки.

— Вася?

— Я… занят! — отозвался он, почему-то стыдясь признаться ей, что молится.

— А, ну обдумывай-обдумывай! — не буду мешать! — по-своему поняла то, чем он занимается у себя в комнате, Настя и, тихонько напевая одну из своих любимых песен, принялась за готовку.

Продолжая читать и слыша ее, Василий Иванович вдруг подумал, что музыка языка, на котором он сейчас читает, не сравнима ни с одной из самых красивых и прекрасных мелодий. Песен, вальсов, маршей, и даже классической музыки! Да и нельзя было и сравнивать это, до того прекрасен, полнозвучен и необычайно ёмок был церковнославянский язык!.

«Молитва 1-я, святого Макария Великого, к Богу Отцу», — прочитал он перед началом очередной молитвы, и знакомое имя заставило его приостановиться:

— Неужели того самого Макария, о котором сегодня рассказывал старец? Ну да, конечно — он же ведь называл его великим!

«Боже вечный и Царю всякого создания, сподобивый мя даже в час сей доспети…»

— То есть, давший мне дожить до этого вечера! — мысленно перевел Василий Иванович и даже головой покачал оттого, что все сразу стало тускло и немузыкально. До чего же перевод на современный язык уступал оригиналу!

«…прости ми грехи, яже сотворих в сей день делом, словом и помышлением, и очисти, Господи, смиренную мою душу от всякия скверны плоти и духа. И даждь ми, Господи, в нощи сей сон прейти в мире, да востав от смиреннаго ми ложа, благоугожду пресвятому имени Твоему, во вся дни живота моего, и поперу борющия мя враги плотския и безплотныя. И избави мя, Господи, от помышлений суетных, оскверняющих мя, и похотей лукавых. Яко Твое есть царство и сила и слава, Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков. Аминь».

Дальше шли еще более длинные молитвы: 2-я, святого Антиоха, ко Господу нашему Иисусу Христу, 3-я ко Пресвятому Духу, без указания имени автора, 4-я — снова святого Макария Великого:

«Что Ти принесу, или что Ти воздам, великодаровитый Безсмертный Царю, щедре и человеколюбче Господи, яко ленящася мене на Твое угождение, и ничтоже благо сотворша, привел еси на конец мимошедшаго дне сего, обращение и спасение души моей строя?..»

Потом еще молитвы, молитвы, от которых понемногу стал уставать Василий Иванович.

И, наконец:

«Исповедание грехов повседневное

Исповедаю Тебе, Господу Богу моему и Творцу, во Святей Троице Единому, славимому и покланяемому Отцу, и Сыну, и Святому Духу, вся моя грехи, яже содеях во вся дни живота моего, и на всякий час, и в настоящее время, и в прешедшия дни и нощи, делом, словом, помышлением, объядением, пиянством, тайноядением, празднословием, унынием, леностию, прекословием, непослушанием, оклеветанием, осуждением, небрежением, самолюбием, многостяжанием, хищением, неправдоглаголанием, скверноприбытчеством, мшелоимством («А это еще что такое — надо посмотреть в словаре!» — подумал Василий Иванович), ревнованием, завистью, гневом, памятозлобием, ненавистью, лихоимством и всеми моими чувствы: зрением, слухом, обонянием, вкусом, осязанием и прочими моими грехи, душевными вкупе и телесными, имиже Тебе Бога моего и Творца прогневах, и ближняго моего онеправдовах: о сих жалея, винна себе Тебе Богу моему представляю, и имею волю каятися: точию, Господи Боже мой, со слезами смиренно молю Тя: помози ми, прешедшая же согрешения моя милосердием Твоим прости ми, и разреши от всех сих, яже изглаголах пред Тобою, яко Благ и Человеколюбец.»

— Зачем, интересно, мне было все это читать? — недоумевая, подумал Василий Иванович. — Я ведь и так — не пил, не крал, не клеветал, не завидовал и уж тем более — не убивал!

И тут, словно дождавшись, когда он, наконец, закончит вечернее правило, раздался телефонный звонок.

— Васенька, тебя! — позвала его Настя, и когда он вышел из комнаты, тревожно шепнула: — Это Володька. Там, кажется, что-то случилось…

— Что же нам тогда делать? — огорченно уточнил Василий Иванович.

Владимир Всеволодович, зная, что другу нельзя волноваться, начал издалека и деликатно:

— Ты там осторожней со своим сердцем, — предупредил он. — Прими валидол или еще что… Я тут кое-что должен сообщить тебе!

— Говори, не тяни! — похолодев от предчувствия беды, остановил его Василий Иванович.

— Тут вот какое дело. Мне только что сообщили… Ну, словом — Ашота Телемаковича ограбили!

— Как ограбили?!

— А вот так!

— Кто?! Когда?!!

— Сегодня. Какие-то неизвестные в масках. Дождались, когда жена выйдет в магазин, ворвались в квартиру, привязали к унитазу и вынудили сказать, где он прячет свою коллекцию…

«Ашота Телемаковича ограбили!»

От этой новости сердце Василия Ивановича содрогнулось так, что в глазах потемнело, и он тяжело опустился на стул.

Но это было еще не все.

— Сам Ашот Телемакович в больнице, — продолжал Владимир Всеволодович. — От всего этого у него случился инфаркт. Врачи, как в таких случаях говорится, борются за его жизнь. Но, судя по всему, положение безнадежное…

«Это все Градов. Кто же еще? Телефон, конечно, ему дал другой. Но имя-то Ашота Телемаковича назвал я! И все началось с меня! А говорил — не убивал!..» — пронеслось в голове Василия Ивановича, а вслух он убежденно сказал:

— Это их рук дело.

— Я тоже так полагаю, — согласился Владимир Всеволодович. — Поэтому шутить с ними не стоит. Сколько там монет нам осталось добрать?

— Да штук десять… — с трудом приходя в себя, пробормотал Василий Иванович.

— Точнее! — с несвойственной для него требовательностью потребовал Владимир Всеволодович.

— Десять штук! Плюс нужен резерв, о котором ты говорил.

— Какой резерв?! — перебил Владимир Всеволодович. — Тут, как говорится, не до жиру, быть бы живу! Будем надеяться, что наш материал окажется все же лучше!

— В этом можешь не сомневаться. Я действительно успел скупить все самое лучшее, прежде чем появился конкурент.

— Тогда я опять подключу всех, кого только смогу. Но для этого тебе нужно расширить круг городов и стран, чтобы обусловить появление новых монет. Что можешь придумать?

— Сейчас, погоди! — задумался вслух Василий Иванович. — Можно Никодима — это главный герой повести — отправить еще в Набатею, страну, куда, помня пророчества Мессии, бежали христиане, когда римские войска окружили Иерусалим. Потом — хорошо бы найти город Эдессу. Именно туда царю Авгарю привезли Нерукотворный образ Иисуса Христа. Он висел над городскими воротами с надписью «Христе Боже, всякий уповая на Тебя, не постыдится!» Никодим, опоздавший увидеть живым Христа, придет и туда, чтобы поклониться хотя бы этому образу. Далее — можно денарий Нерона, который начал первое большое гонение на христиан. Я добавлю об этом в повесть небольшой эпизод. Собственно, можно сделать так, что Никодим и погибнет в садах Нерона. Его, завернув в пропитанную жиром медвежью шкуру, привяжут к столбу, причем, поставив под подбородок острое копье, не позволяющее опустить голову, чтобы Нерон мог всласть налюбоваться мучениями своих жертв. И подожгут вместе со свезенными со всех концов Римского мира христианами…

— Тебе можно уже докторскую на эту тему писать. Одна беда: защитить у нас ее не дадут! — несмотря на трагизм положения, усмехнулся Владимир Всеволодович и уточнил: Это все?

Василий Иванович вспомнил про эпилог с Теофилом и сказал:

— Нет! Можно еще дать упоминающиеся в Новом Завете: Эфес, Пергам, Тарс…

— Тарс-то тут при чем? Насколько я помню — это столица киликийских пиратов, к тому же, уничтоженных за несколько десятилетий до Христа.

— Это родина апостола Павла, — ответил Василий Иванович и, вспомнив про этого апостола, добавил: — Хорошо бы найти еще иудейскую монету времен царя Агриппы. Это время, когда Павел вместе с апостолом Варнавою совершили большое путешествие. К нему вполне мог присоединиться и Никодим…

— Хорошо, позвоню Исааку Абрамовичу. Но все равно это — только 7 монет! — прервал Владимир Всеволодович. — Давай, напрягай фантазию, куда можно еще отправить твоего главного героя! Может, твоя тетрадрахма Афин подойдет?

— Нет, что ты! — заступился за свою любимую монету Василий Иванович. — Она ведь пятого века до Рождества Христова и никак, ну совершенно никак не связана с христианством! Уж лучше и проще купить денарии Веспасиана с надписью «Иудея капитулировала» и его сыновей: Тита, войска которого сожгли иерусалимский храм, и Домициана, при котором в медном быке за проповедь Христа у меня в повести будет казнен младший брат Никодима — Теофил. Вот тебе и десять монет!

— Не мне, а Соколову! — проворчал Владимир Всеволодович и, очевидно, вспомнив его с помощником и то, что они сделали с Ашотом Телемаковичем, вздохнул: — И все-таки без резерва, ты прав, рискованно к ним являться…

— Что же нам тогда делать? — огорченно уточнил Василий Иванович и после долгой паузы услышал:

— А вот что: в резерв на всякий случай можно взять из моей коллекции ее украшение — отличные монеты Константина Великого, первым из императоров поддержавшего христианство, и православной уже Византии с изображением Христа и Божией Матери. Они будут у нас, если они оспорят какую-нибудь из основных монет.

— Хорошо! — подхватил Василий Иванович. — А я тогда пообещаю написать к ним отдельные рассказы, но уже как дополнение к заказу! Или, еще лучше, что я недавно придумал, сноски в повести!

— Отлично! — подытожил Владимир Всеволодович и перед тем, как закончить разговор, предупредил: — Ты главное, договорись с ним встретиться в это воскресение, как можно позднее, чтобы успели подойти все нужные нам люди. И назначь время сдачи заказа, скажем… на 12 часов. Еще лучше — на половину первого.

— Хорошо, доброй ночи! Хотя, какая она теперь добрая? — попрощался Василий Иванович и, глядя на побледневшую Настю, сокрушенно покачал головой.

— Что случилось? — не отводя от него испуганных глаз, спросила та.

— Они ограбили Ашота Телемаковича! — глухо сказал он. — От переживаний он сейчас умирает… Ведь он же как ребенок. Жить не мог без этих монет!

— О, Боже! — прижала ладони к щекам Настя. — Я так и знала, что все это так просто не кончится. И ведь эта жертва не последняя! — простонала она и закричала: — Подлецы! Негодяи! Ну почему они не хотят дать людям жить спокойно, как те сами хотят?!

Василий Иванович впервые услышал, как кричит Настя, и ему стало немного страшно.

А она не успокаивалась.

— Их нужно опередить! — горячечно, как в бреду, твердила она. — На них нужно натравить милицию или, еще лучше, таких же, как сами они. Устранить… уничтожить — на их же деньги! У меня остались кое-какие знакомые, которые и за меньшую сумму отца родного убьют!

— Настя! Настя! Откуда у тебя это? — поразился Василий Иванович, и та, словно очнувшись, неожиданно схватила его руку и стала покрывать ее частыми, мелкими поцелуями:

— Прости, прости, прости! Просто, услышав про Ашота Телемаковича, я очень испугалась за тебя! Ты же ведь сам как ребенок — чистый, наивный! И следующий удар они направят на тебя!

— Да почему они должны что-то на кого-то направлять, тем более, на меня?! — недоуменно взглянул на жену Василий Иванович. — Что я им сделал такого?

— Ну как ты до сих пор не понимаешь? — простонала та.

— А что, собственно я должен понимать? Объясни!

Василий Иванович даже удивился собственной решимости. И, предчувствуя, что лучше бы ему ничего не знать, все же решил идти до конца, чтобы не развязывать, а как Александр Македонский разом разрубить этот, и правда, слишком хитро запутанный для него Гордиев узел.

— Говори! — потребовал он.

Настя покорно отпустила его руку, сникла и собралась с духом, чтобы сказать то, о чем по чистоте своей души даже не подозревал ее муж.

Но тут сердце в груди Василия Ивановича снова содрогнулось, словно от удара током, а потом так зашлось в груди, что он, задыхаясь, протянул трубку Насте:

— Скорую! Вызывай!!! Скорее…

— Но я не хочу отсюда! — запротестовал Василий Иванович.

Сердечные приступы Василия Ивановича были чем-то сродни икоте. Как та, неожиданно начинаясь, неизвестно когда закончится, так и тут. С той лишь разницей, что если икота безопасна и длится считанные минуты, причиняя лишь некоторые неудобства, то от его аритмии можно было ожидать всего.

Сердце, вместо того, чтобы стучать спокойно и ровно, начинало метаться в груди, подпрыгивая и кувыркаясь, то на бешеной скорости, то, пропуская удары, отчего его стук напоминал быструю дробь начинающего барабанщика.

Скорая помощь на удивление приехала очень быстро.

— Ну, и что тут у нас? — послышался мелодичный голос, и на пороге появился красивый высокий мужчина, похожий на молдаванина. Из-за его спины выглядывала Настя, делающая ободряющие знаки — мол, теперь все будет в порядке!

Однако Василий Иванович, увидев врача, недовольно поморщился.

Тот, судя по его вытянувшемуся лицу, тоже не особо обрадовался этой встрече. Но — положение обязывало — раскрыл свой чемоданчик, пощупал пульс, послушал сердце, сделал ЭКГ и почему-то смущенно кашляя, предложил сделать укол.

— Спасибо, не надо! — вздрогнув, торопливо отказался Василий Иванович.

— Тогда поедем в больницу! — сказал, разводя руками, врач.

— Вы думаете, мне будет там лучше или в реанимации приступ снимут?

— Не знаю, но, во всяком случае, так положено!

— Я не поеду! — решительно отказался Василий Иванович.

— Тогда пишите расписку, что отказываетесь от госпитализации!

— Зачем расписку? — удивилась Настя. — Если нам будет хуже, мы приедем в больницу на автобусе или вызовем такси!

— Какое такси? Какой автобус?! — возмутился врач. — Вы что, не понимаете всей опасности положения? Да в таком состоянии, в каком находится сейчас ваш муж, по правилам мы должны унести его отсюда на носилках!

— Что… это действительно так серьезно?! — в ужасе прижала ладонь к губам Настя.

— Разве ты не видишь — доктор шутит! — попытался успокоить ее Василий Иванович, незаметно подавая врачу знаки, чтобы он не пугал жену.

Но тот словно и не заметил этого.

— Какие тут могут быть шутки? — возмутился он и категорично заявил: — Нет, я не хочу за вас отвечать: пишите расписку!

Настя принесла лист бумаги, Василий Иванович, даже не спрашивая, как нужно писать, привычно составил расписку. Врач взял ее и, оставив на столе длинную ленту ЭКГ, тут же уехал.

— Странный он какой-то! — вернувшись, пожала плечами Настя.

— Старый знакомый! — через силу усмехнулся Василий Иванович. — Если не ошибаюсь, третий раз уже приезжает. Но самое интересное было в первый. Он уговорил меня сделать какой-то радикальный укол, который сразу снимет приступ. Мне-то не все лекарства идут, но когда он сказал, что его делают даже беременным и детям, я согласился.

— И что — помогло?

— Если бы! — вздохнул Василий Иванович. — Ощущение в ногах сразу стало как у детской машинки, которой сделали полный завод. Так и хотелось бежать или крутить ими до конца. Но куда побежишь, когда все тело дугой выгнуло? А потом и язык изо рта полез…

— Почему?!

— Не умещался!

— А он?

— Что он… Посмотрел на меня, собрал как на пожаре свой красивый чемоданчик и вылетел из квартиры. Даже расписку не взял! Когда наш участковый терапевт — а это действительно врач, которому можно доверять, узнал, ЧТО он мне ввел в вену галоперидол — так называется это лекарство, то только за голову схватился. Его, оказывается, в психиатрических больницах колют и то в реанимации, под контролем врачей. С тех пор вот так мы с ним и встречаемся…

— Что ж ты мне сразу всего не сказал? — упрекнула Настя. — Я бы ему за это такое сейчас высказала!

— А толку? Что ему это — образования прибавит или опыта?

Говорить было трудно, и Василий Иванович попросил Настю уйти, пообещав ей, что он тут же постарается уснуть.

Но не тут-то было!

Настя после недолгого спора ушла. А вот сон не приходил. Страшно было засыпать от мысли, что он может уже не проснуться. Василий Иванович ворочался, мучился от изнуряющих перебоев. Но еще тяжелее было от страха почти вплотную подступившей к нему смерти.

«Может быть, зря я отпустил Настю?» — задыхаясь, подумал он.

Вдвоем с ней он хоть как-то отвлекался. Одному было страшнее. Страх не давал покоя. Но в конце концов усталость усилилась, он закрыл глаза и… сам не понял — то ли во сне, то ли наяву оказался на прекрасном лугу. Самое красивое место на земле, где он когда-либо был, не шло ни в какое сравнение с этим лугом.

Здесь было так хорошо! Тело совсем не ощущалось. Необычайная, ни разу не испытанная им на земле легкость охватила все его существо. Не было ни страха, ни боли, ни сердечных перебоев с их ужасными толчками и замираниями в груди. Была одна только радость и то, что можно объять одним только словом — блаженство!

— Видишь, что тебя ждет, если всю оставшуюся жизнь ты будешь стремиться сюда? — послышался вдруг откуда-то сверху необъяснимо ласковый и в то же время суровый Голос.

— Да, — не понимая, кто это говорит, но, почему-то всецело доверяясь, как ребенок матери, ответил он.

— Ну, а теперь иди обратно и помни об этом.

— Но я не хочу отсюда! — запротестовал Василий Иванович и вновь услышал Голос, которому, как он почувствовал, невозможно было сопротивляться:

— Ты еще ничего не сделал, чтобы остаться здесь навсегда. Видишь стену, окружающую этот прекрасный луг? Каждый человек рождается, чтобы положить в нее свой кирпичик. А вот место для твоего!

Василий Иванович даже не понял: подошел он или подлетел к стене, только сразу увидел в ней большую зияющую нишу.

— Такое большое?! — изумился он, и Голос ответил:

— Кому много дано, с того много и спросится. Но зато потом — дано будет еще больше. Неизмеримо больше, как ты сам только что видел. Иди!

Луг со стеной исчезли, и Василий Иванович снова открыл глаза.

Тело опять было тяжелым. Приступ продолжался. Не хватало воздуха… Страх умереть с новой силой охватил его. Леденил душу. Но после того, что он только что чувствовал, видел, слышал — во мраке этого страха будто бы появился светлый лучик. Он был совсем маленьким, тонким. Но, несмотря на это, чувствовалось, что он вошел в него навсегда.

И ему захотелось тут же, немедленно, поделиться всем этим с другими. Ближе всех сейчас была Настя.

Василий Иванович медленно поднялся с кровати. Пошатываясь, с трудом прошел по комнате. Открыл дверь и… ударил ею по спящей, свернувшись калачиком, на полу жене. Она дежурила у порога комнаты, прислушиваясь к его дыханию, и незаметно уснула.

Хорошо, что сил у него было мало, и удар получился совсем слабым.

Настя сразу вскочила и принялась его упрекать:

— Зачем ты встал? Я бы сама все сделала, что тебе нужно!

— Да ничего мне не надо! — улыбнулся Василий Иванович и сказал: — Ты знаешь, мне кажется, я сейчас был в раю!

— Ты бредил?! — не на шутку встревожилась Настя.

— Нет, это был не бред! Я действительно видел… — начал было объяснять Василий Иванович и замолчал на полуслове. Ему почему-то расхотелось рассказывать дальше. Да и потом у него все равно не хватило бы земных слов, чтобы описать небесное.

С помощью жены он снова добрался до кровати, лег.

И уснул уже без всяких видений.

— Это еще что такое? — мгновенно ворвалась в комнату Настя.

Проснулся Василий Иванович поздним утром.

«Жив!» — обрадовала его первая мысль. Но вторая — заставившая его прислушаться к сердцу, набежала на эту радость, как туча на солнце. Приступ продолжался. Правда, теперь сердце время от времени пыталось хотя бы несколько секунд удержать правильный ритм, но потом сбивалось на хаотичный, с пропусками ударов. И все начиналось сначала….

Вспомнилось ночное видение, и он протянул руку:

— Дай мне…

— Твою любимую афинку? — с готовностью предложила Настя.

— Нет… — отрицательно покачал он головой. Даже афинская тетрадрахма, без которой он не мог жить последнее время, разом поблекла и перестала его интересовать. Случись что — ведь ее, как и все остальное земное, невозможно было взять с собою…

— А что же тогда? — уточнила Настя.

— Молитвослов!..

— Тебе нельзя читать и напрягаться! — начала было Настя, но Василий Иванович настойчиво показал рукою на стол:

— Он такой маленький, в кожаном переплете.

— Хорошо, если ты так просишь — держи!.. Давай я помогу тебе лечь, чтобы удобнее было читать!

Василий Иванович приподнялся. Настя заботливо поправила под ним подушку, делая ее выше. Он с благодарностью кивнул ей и раскрыл молитвослов.

Настя была права. Напрягаться ему еще, действительно, было рано. Пальцы подрагивали, а вместе с ними и строчки. Но, преодолевая слабость и, стараясь не обращать внимание на рвущееся из груди сердце, он начал читать. Первые молитвы были теми же самими, что и в вечернем правиле. Потом пошли новые, короткие, ритмичные… Он быстро прочитал их, но следующая — ко Пресвятой Троице — поразила его.

В другой раз он, возможно, быстро бы прочитал и эту молитву. Но сейчас, после того как ночь могла действительно закончиться для него навсегда, и это утро могло уже не прийти, ее слова ощущались особенно остро…

«От сна востав, благодарю Тя, Святая Троице, яко многия ради Твоея благости и долготерпения не прогневался еси на мя, лениваго и грешнаго, ниже погубил мя еси со беззаконьми моими; но человеколюбствовал еси обычно и в нечаянии лежащаго воздвигл мя еси, во еже утреневати и славословити державу Твою.»

— …и в нечаянии лежащаго воздвигл мя еси… — перечитал он и почувствовал, как по щекам потекли слезы.

Настя тоже заметила это.

— Васенька, что с тобой? Так плохо?.. — рванулась она к нему.

— Да нет, скорее наоборот. Видать, нервы совсем расшатались…

— Это я, я во всем виновата! — коря себя, прошептала Настя.

— Ну при чем тут ты? — улыбнулся ей Василий Иванович. — Я ведь учитель. Кому как не тебе знать, что работа в школе подрывает нервную систему… Ох! Я же в школу сегодня не пошел! — неожиданно вспомнил он и попросил: — Вызови, пожалуйста, участкового врача! Чтоб он зафиксировал этот приступ…

— Хорошо, хорошо! Я заодно и завтрак сейчас приготовлю, — согласно закивала Настя. — Только если что, сразу зови!

— Конечно, позову! — пообещал Василий Иванович и, оставшись один, снова раскрыл молитвослов.

Следующие утренние молитвы, в отличие от вечерних, тоже были более энергичными. Они словно помогали проснуться, стряхнуть с себя сон и приниматься за работу!

И, кажется, не только за работу…

Закончив читать правило, Василий Иванович, веря и не веря, прислушался к сердцу, прошептал: «Неужели?..» И с надеждой принялся проверять свой пульс. Нет, он не ошибся: он был все таким же слабым, беспомощным, но… ровным, ритмичным — 5 секунд… 15… 30… целую минуту!

«Всё, — понял он и почувствовал, что у него не осталось даже сил, чтобы обрадоваться. — Приступ прошел! И на этот раз миновало…»

— Тогда, что ли, и правда, — за работу?

Опираясь слабыми руками о кровать, он встал, пошатываясь, сел за стол и напечатал: «Глава первая».

— Это еще что такое? — мгновенно ворвалась в комнату Настя и, увидев его за машинкой, ахнула: — Ты с ума сошел!

— Прошло! — опережая ее возмущение и протесты, сразу сказал он.

— Слава Богу! — с облегчением выдохнула она, тоже бессильно опустилась на кровать и заплакала.

— Что это ты? Раньше плакать надо было! — удивился Василий Иванович, и Настя, взглянув на него сквозь слезы, прошептала:

— Думаешь, у меня нервы крепче?

— Ладно, иди!

— Никуда я не пойду, — ласково, чтобы только не огорчить мужа и не спровоцировать повторения приступа, сказала она. — Ты же ведь опять за машинку сядешь!

— Сяду, — упрямо подтвердил Василий Иванович. — Разве ты не понимаешь, что я должен написать эту повесть к сроку?

— Понимаю… И что же нам тогда делать?

— Не знаю…

— Как жаль, что я на машинке не умею так быстро, как ты…

— Да что об этом теперь жалеть…

— А давай так, — предложила Настя. — Ты будешь мне диктовать лежа, а я записывать!

— Не знаю, я как-то не пробовал так писать… — замялся Василий Иванович.

— А мы сделаем только одно начало, — не отставала Настя. — Потом, когда ты совсем поправишься и окрепнешь, поверь, я сама усажу тебя за машинку!

— Ну хорошо, тогда пиши! — улыбнулся Василий Иванович подождал, пока Настя взяла авторучку и его исписанную дневниковыми записями, пометками для памяти, мыслями для их обдумывания и прологом тетрадь, и начал:

«… — Никодим!

Массивная, обитая позеленевшей бронзой, дверь открылась с поразительной для нее быстротой. На пороге подвала выросла долговязая фигура Апамея. Щурясь со света, он обвел взглядом столы, усеянные осколками дешевых поделочных камней, полки с запыленными глиняными богами, отыскал пятнадцатилетнего сына и заторопил его:

— Неси каламус, чернила, лист папируса, что поновей! А-а, Зевс тебя оживи! Келад, помоги ему!

Скользнув по отцу рассеянным взглядом, Никодим продолжал вырезать на желто-коричневой яшме голову Апполона. Зато широкоплечий, с косичкой под гладиатора парень, не столько полировавший, сколько пытавшийся удержать в грубых пальцах свинцовую печать, стряхнул с себя порошок из толченых раковин и бросился в угол, задевая стол с амулетами из александрийского стекла.

Не по годам рослый, больше трех с половиной талантов[12] весом, он даже не заметил помехи. Лишь услышав грохот, оглянулся и заморгал, видя, как разбегаются по полу разноцветные скарабеи, птицы и львы…

— Слон в лавке горшечника! — ахнул, бросаясь вниз, Апамей. — Стой! Куда?!

Остановив шагнувшего на помощь Келада, он сам собрал уцелевшие амулеты, вслух подсчитал убытки и стал благодарить богов, что они не позволили, пока его не было, разрушить подвал или сжечь мастерскую.

Келад морщился от каждого слова, как от удара. Никодим успокаивающе подмигнул ему: сейчас из отца, точно из откупоренной винной амфоры, выйдет едкий дух, и он станет таким, какой есть. И не ошибся.

— Мать дома? — поднимаясь с колен, спокойно спросил Апамей.

— Пошла в лавку, к зеленщику! — опередил Никодима Келад и досказал жалобным взглядом, что его могучее тело требует не моркови с сельдереем, а мяса.

В другой раз Апамей не преминул бы напомнить, что не в силах обеспечить семью даже необходимым — в Сирии перестали покупать его скульптурки, геммы и амулеты; может, в Тире, на родине Келада, людям есть еще, что опечатывать, и там верят — если не в богов, так хоть в злых духов.

Но сейчас он не обратил внимания на Келада и довольно потер ладони:

— Тем лучше — не будет причитаний из-за продажи нашей кладовки!

— Разве мы продаем ее? — рука Никодима дрогнула. В прическу Аполлона непрошенным волоском вкралась царапина.

— Не медля!

— Кому?

— Одному богатому иудею, который только что купил часть нашего дома!

— Как!.. — резец взвизгнул, грозя вконец погубить гемму. — Наш дом… продан?!

— Увы, сынок! Боги помогают лишь тем, кто в состоянии приносить им щедрые жертвы. А что можем дать мы, кроме собственных слез?

Горько вздыхая, Апамей сам направился за ларцом, где хранились письменные принадлежности.

— Это что же получается? — уставился на Никодима Келад. — Я прибыл из Тира в Антиохию на поединки лучших гладиаторов Сирии, вижу вместо них петушиные бои во дворе да этот проклятый подвал… А твой отец продал дом и говорит — нет даже меди на тессеру в амфитеатр?!

Вместо ответа Никодим поднял фигурку голубя с отбитым хвостом и принялся гладить его, как живого.

— Тебе что, ты в цирк не ходишь, ретиария от секурия не отличишь! — простонал Келад. — А я?..

Никодим равнодушно пожал плечами.

Келад выхватил амулет и швырнул в ящик со стеклянным боем:

— Клянусь дубиной Мелькарта, сбегу от вас! Арену наймусь чистить! Убитых крюками выволакивать! Сам, если что, вызовусь биться!

— Не надо! — поморщился Никодим и, опасаясь, что Келад снова начнет про крючья и кровь, торопливо шепнул:

— Отец не мог продать дом!

— Почему?

— Да потому, что почти весь он принадлежит сирийцу Гору!

— А чего он тогда сказал — нашего? — с вызовом спросил Келад.

— По традиции! — Никодим клятвенно прижал ладони к груди: — Когда-то дом, действительно, был нашим. Но предки распродали его по частям, и до нас дошла только комната с кладовкой да этот подвал…

— С кладовки хоть он даст на тессеру? — перебил Келад, но Никодим приложил палец к губам: отец, к которому вернулось прежнее настроение, уже подходил к столу.

Насвистывая, он принялся выкладывать содержимое из ларца. На столе появились обрывки папируса, похожий на львиную морду слиток воска, кусок пемзы для подчистки ошибок — им Апамей стал тщательно разглаживать отобранный лист.

— Вы даже не представляете, какую цену мне предложили за кладовку! — очинив ножиком тростниковый каламус, он воткнул его в глиняную чернильницу. — Как за целый дом! Ну, не дом… — перехватил он недоверчивый взгляд Келада. — Домик. Хорошо — комнату… Но никак не меньше, клянусь Тихэ!

— А почему не Фортуной? — послышался сверху насмешливый голос. — В Риме давно так зовут эту капризную богиню!

Все трое, как по команде, подняли головы.

В дверном проеме, заслоняя солнце, стоял невысокий, полный мужчина в дорогой одежде.

Багряная шелковая накидка, обшитая по краям голубыми кистями, была скреплена на его плечах фибулами с небесно-голубыми сапфирами. Белоснежный хитон перехватывал широкий, в тон накидке, пояс, приспустившийся под тяжестью кошеля. Голову покрывала белая, до лопаток, повязка с багряным обручем. К левой руке тонким ремешком была привязана кожаная шкатулочка. Поигрывая ею, мужчина нашел глазами Апамея и широко улыбнулся.

Келад ахнул, подталкивая Никодима:

— Гляди — зубы из золота! Вот бы встретить такого в темном проулке…

Никодим потеснился от твердого, как у статуи, локтя и, сгорая от любопытства, кивнул на шкатулку:

— А это у него зачем?

— Ты что — иудеев никогда не видел? — покосился на Никодима Келад и, встретив взгляд, вопрошавший: разве они подпускают к себе язычников? — пояснил: — Хранилище с листиками из священных книг! Они надевают их по утрам, когда молятся, на грудь и на лоб — сразу по два!

— А почему у этого днем и только одно?

— Чш-ш! — шикнул на парней Апамей и, скрывая волнение, зачастил: — Хаим! Проходи! Как говорится, все дороги ведут… из Рима!

— Эх — эх, ты даже не представляешь, насколько верна твоя шутка! Это только безумцев они ведут в Рим!

Не переставая показывать зубы, каждый из которых, отнеси его ювелиру, стал бы состоянием для Апамея, иудей стал спускаться по крутым ступеням. За ним проследовал сириец Гор, поглаживавший большой узелок, заткнутый за пояс.

— Кто будет составлять договор? — деловито спросил Хаим.

— Мой сын! — с гордостью отозвался Апамей, подталкивая Никодима к листу папируса и чернильнице.

Раскрасневшись от волнения, Никодим занял хозяйское место, осмотрелся и вдруг глаза его округлились от ужаса. На краю стола лежала недоконченная Келадом печатка. Это была свинцовая копия с купеческой геммы — фальшивая печать. Когда семье становилось особенно туго и не хватало даже обола на муку, отец брался за такие заказы для мошенников, занимавшихся подлогами. Работа была не только выгодной — платили, бывало, по пять драхм за штуку, но и очень опасной: в случае поимки изготовителю, как фальшивомонетчику, заливали горло расплавленным свинцом.

К счастью, иудея отвлек его раб — сутулый худой египтянин. Он только догнал своего господина и теперь что-то шептал ему. Сириец Гор, жмурясь, сидел на ступенях, предаваясь мечтам.

— Отец! — шепотом позвал Никодим, дрожащим пальцем показывая на край стола.

— О, боги! — лицо Апамея стало белее паросского мрамора. Он жестом подозвал Келада и прошипел: — Погубить меня захотел?

Парень охнул, сгреб печать в кулаке и метнулся к стене, из которой торчало бронзовое кольцо.

— Куда?! — в один голос вскричали отец с сыном.

Келад в растерянности остановился и, не зная, что делать, просто положил злополучную печать в рот.

Апамей с облегчением выдохнул и натянуто улыбнулся иудею:

— Прямо беда с ним! Семь амулетов разбил, и все ему мало!

— Все рабы одинаковы! — поморщился гость, принимая Келада за раба. — Думаешь, мой Сфинкс лучше? — поднял похолодевшие глаза на египтянина: — Иди… купи на дорогу лепешек!

— Ты уже посылал меня за ними! — осматривая запоминающим взглядом подвал, напомнил раб.

— Разве? — досадуя на себя, переспросил иудей. — А… мед?

— Ты ничего не говорил мне о нем!

— А сам не мог догадаться? — в голосе Хаима зазвучали торжествующие нотки, и Никодим понял, что он таким образом хочет на время избавиться от раба. — Ступай!

Египтянин недовольно подернул острым плечом и, бурча что-то под нос, вышел.

— Какой неприятный раб! — покачал головой Апамей.

— Увы — моя тень! — невесело пошутил иудей.

Желая поднять настроение гостю, Апамей принялся расспрашивать о семье, здоровье, новостях в мире. Тот с благодарностью ответил. Давний восточный обычай начинать любое дело издалека для обоих пришелся, как нельзя кстати.

О себе Хаим говорил без охоты. Родом из Синопы. Живет на острове Родос, у тестя. Сыну месяц. Жене восемнадцать лет. Здоровье? Откуда ему быть, если после изгнания цезарем Тиберием иудеев из Рима он три года служил в малярийной Сардинии…

— Кстати, о цезаре! — тут Хаим дал волю своему красноречию. — Недавно Тиберий едва не погиб! Да-да! Обрушился потолок виллы, где он пировал, и если бы его не прикрыл своим телом префект претория Сеян, как знать, чей профиль был бы теперь на монетах! Что еще нового? В Фиденах в разгар представления рухнул амфитеатр — пятьдесят тысяч трупов! В Риме дотла выгорел Делийский холм, уцелела лишь статуя Тиберия, из-за чего холм спешно переименовали в Священный. Понтий Пилат, назначенный недавно прокуратором Иудеи, учинил неслыханную резню близ Иерусалима. Несчастливый год! — заключил гость и, обведя помрачневшие лица, ловко пустил беседу в другое русло: — Одна радость — это твой дом! Мне так и не терпится купить его и осмотреть, чтобы сделать кое-какие перестройки…»

— Что ты задумал? — заметив это, с тревогой спросила Настя.

Звонок в дверь остановил Василия Ивановича на полуслове.

— Это участковый врач! — воскликнула Настя и остановила сделавшего попытку встать мужа: — Лежи-лежи, не вставай!

Всегда избегавшая открывать дверь кому-либо, кроме мужа, она сама бросилась в прихожую и вскоре вернулась с невысоким полным мужчиной, который с порога приветливо улыбнулся больному:

— Опять сердечные дела? — подходя, спросил он.

— Да, но уже все прошло…

— Сейчас посмотрим!

Врач, глядя на часы, проверил пульс Василия Ивановича, затем долго и внимательно слушал его стетоскопом.

— Вы правы — ритм, и правда, нормальный! — радостно, будто это у него самого прошла аритмия, наконец, согласился он.

— Но приступ, действительно, был, — виновато сказал Василий Иванович и осторожно спросил: — А освобождение на денёк можно у вас получить?

Врач взял со стола ленту ЭКГ, бегло пробежал по ней опытным взглядом и болезненно сморщился:

— М-да… Денёк, говорите?

Он раскрыл свою докторскую сумку, достал бланк больничного листа и, заполнив, протянул Насте:

— Минимум десять дней отдыха и покоя! Причем, первые три дня следите, чтобы он меньше у вас вставал!

— Какой приятный врач! Не то, что тот «красавец» со «скорой»… — проводив участкового терапевта, похвалила Настя. Затем взяла в руки отложенный карандаш, тетрадь и с готовностью взглянула на мужа: — На чем мы остановились?

Василий Иванович посмотрел на нее, на пишущую машинку и, подумав, сказал:

— Знаешь, кажется, мы делаем двойную работу. Мне все равно ведь потом все это перепечатывать.

— И что же ты предлагаешь? — насторожилась Настя. — Предупреждаю — садиться за стол я не дам. Слышал, что врач сказал?

— А я и не собирался садиться, — примирительно ответил Василий Иванович. — Я — лежа! Подушку повыше, машинку на живот. Отпечатаю то, что тебе надиктовал. И дальше пойду уже начисто.

— Ладно, — понимая, что другого им все равно ничего не остается, вздохнула Настя и, решив, чтобы хоть что-то было так, как она хочет, решительно заявила: — Но сначала я принесу тебе в постель чай с бутербродами!

Позавтракав, Василий Иванович, с помощью жены, устроился поудобнее, вложил в машинку два экземпляра и невольно усмехнулся:

«Надо же! Вымолил-таки время для повести! Причем, просил три-четыре дня, а получил целых шесть, включая сегодняшний!»

Но не прошло и минуты, как от шести дней осталось пять.

Виной тому был директор школы, который, позвонив, сначала осведомился, что случилось с его лучшим учителем, а потом сказал, что в пятницу приезжает комиссия во главе с замом министра.

— Скажи, что ты на больничном! — догадавшись, о чем идет речь, замахала руками Настя. И Василий Иванович послушным эхом ответил:

— Простите… Но я — на больничном…

— Ничего страшного! Я подменю вас, — обычно и слушать не желавший о внеурочных отпусках и отгулах, не стал возражать директор. — Но в пятницу, будьте добры, придите, пожалуйста, в школу хотя бы на один показательный урок и повторите свой прекрасный рассказ о Максимиане Фракийце!

— Максимине! — поправил Василий Иванович и с недовольством уточнил: — Но почему это о нем? У меня и без него есть о чем рассказать детям!

— Дело в том, что, на мой взгляд, это ваш самый удачный рассказ, и я не смог удержаться, чтобы не сказать заместителю министра, что вы прочитаете именно его! Ведь это — такая палитра красок! — восторженно объяснил директор, подменявший, очевидно, в этот день учителя рисования.

— Со мной бы хоть посоветовались! — проворчал Василий Иванович. — А впрочем… — он неожиданно улыбнулся и подмигнул жене. — Будет вам рассказ о Максимине Фракийце! И еще кое-что, о чем вы даже не подозреваете!

После разговора с директором Василий Иванович выдернул из машинки два экземпляра и добавил к ним третий.

— Что ты задумал? — заметив это, с тревогой спросила Настя. — И зачем тебе три экземпляра?

— Да так, — уклончиво от ответа на первый вопрос Василий Иванович, а на второй прямо сказал: — Чтобы читать эту повесть детям!

Настя с ужасом посмотрела на него:

— Ты с ума сошел! Да с тобой после этого, знаешь, что могут сделать? Ты что — хочешь, чтобы я передачи в тюрьму носила? Или чтобы тебе кололи галоперидол ежедневно?

— Теперь не те времена! — возразил Василий Иванович. — В этом году в нашей стране отмечается 1000-летие Крещения Руси! И, между прочим, государство не препятствует этому!

— Какой же ты у меня наивный!.. — с сожалением посмотрела на него Настя.

… И потекли дни.

Василий Иванович, сначала лежа, а потом, уговорив Настю, на второй день уже сидя, гнал и гнал вперед свою повесть.

Иногда он чувствовал, что источник его творчества иссякал, не было ни единой мысли, не хотелось ни о чем думать. Отчаяние охватывало его. И тогда на выручку приходила Настя.

Слыша, что машинка молчит 15… 20 минут, она под каким-нибудь предлогом заходила к Василию Ивановичу и словно невзначай спрашивала:

— Ну и где сейчас путешествует наш Никодим?

— В Эфесе… В Милете… В Пергаме… На Родосе… — хмуро, потому что не знал, о чем писать дальше, отвечал Василий Иванович.

— А что он там делает?

— Да ничего особенного!

— И все же?..

— Ну, например, на Родосе он мог встретить раба лжекупца и узнать, что тот никакой не раб, а его тесть, только выдававший себя за раба, чтобы зять не сбежал со всем кладом!

Василий Иванович сначала нехотя, а потом, все более увлекаясь, начинал отвечать на вопрос. Каждый раз это заканчивалось тем, что он снова знал содержание очередной главы.

А потом все опять начиналось сначала.

— Как там наш Никодим? — тут как тут появлялась Настя. — Что у него новенького?

— Сам не знаю пока…

— В каком он хоть городе?

— В Вавилоне.

— Как интересно! И чем же он там занимается?

— Да так… В олимпийских богах, как ты уже знаешь, он разуверился окончательно. Египетские и восточные божества тоже не дали ему ничего. Так он, представляешь, в поисках Истины, захотел освоить халдейскую магию. Или, говоря на современном языке, решил стать экстрасенсом. Но к счастью, вовремя понял, то есть, должен понять сейчас, что халдеи пытаются войти во дворец Бога не через парадную, а через черный вход, калеча и убивая свою душу. Погоди-погоди, сейчас я все это опишу!..

Василий Иванович закладывал новый листок бумаги. Настя на цыпочках выходила из комнаты.

Машинка оживала, пока путешествие Никодима снова не заходило в тупик.

Лишь один раз Василий Иванович отвлекся по другой причине. Заглянув в Евангелие, чтобы проверить одну цитату, он невольно зачитался и попросил вошедшую, как всегда, Настю немножечко подождать. Это «немножечко» протянулось до позднего вечера…

Отложив Евангелие, Василий Иванович прочитал вечернее правило и снова вернулся к нему…

Он читал:

«В последний же великий день праздника стоял Иисус и возгласил, говоря: кто жаждет, иди ко Мне и пей.

Кто верует в Меня, у того, как сказано в Писании, из чрева потекут реки воды живой.

Сие сказал Он о Духе, Которого имели принять верующие в Него: ибо еще не было на них Духа Святаго, потому что Иисус еще не был прославлен.

Многие из народа, услышав сии слова, говорили: Он точно пророк.

Другие говорили: это Христос. А иные говорили: разве из Галилеи Христос придет?

Не сказано ли в Писании, что Христос придет от семени Давидова и из Вифлеема, из того места, откуда был Давид?»

Дойдя до этого места, Василий Иванович только развел руками и невольно воскликнул:

— Так ведь Он же и есть из Вифлеема!

Воскликнул и с изумлением прислушался к самому себе…

Еще раз перечитал это место в Евангелии……

Посмотрел на лежавшие на столе монеты, которые всегда помогали ему поверить в реальность событий, происходивших много веков назад… На денарий Тиберия, на пруты прокуратора Иудеи Понтия Пилата, на две лепты если не самой бедной вдовы, так такие же, как те… на все эти монеты, которые держали в руках люди, знавшие и видевшие эту вдову, Пилата, апостолов, Самого Христа…

И вдруг понял, что из противника Евангелия он превратился в его горячего сторонника и защитника!

Да и как не превратиться? Слишком много свидетельств и совпадений, чтобы можно было говорить о случайности. А само Евангелие — разве это не основное доказательство? Прав, прав Володька: о существовании и факте Воскресения Христа гораздо больше надежных свидетельств, чем о многих известных людях истории, в существовании которых никто не сомневается.

Просто здесь действительно слишком велика цена ответа на главный вопрос человеческой жизни.

Из-за этого многое раньше подвергалось сомнению, многое не сходилось… И вот, наконец, всё сошлось!

И главное, сердце не препятствовало этому!!!

— Настя! — обрадованно закричал он.

— Что случилось? — испуганно вбежала к нему жена. А он вдруг подхватил ее и закружил по комнате.

— Ты что — закончил повесть? — с недоумением посмотрела на него Настя.

— Нет, — прокричал Василий Иванович. — Но зато нашел в Евангелии то, что, казалось, уже потерял навсегда — веру! Ты представляешь, все то, что написано в нем — правда!!!

Он смотрел на жену, ожидая, что она разделит его радость и как всегда поддержит его.

Однако Настя с прохладцей отнеслась к этому признанию. Более того, она с упреком посмотрела на мужа и сказала:

— А я-то было обрадовалась… Не понимаю, нам с тобой надо спешить, а ты только зря теряешь время!

— Зря? Да как ты не понимаешь! — с сожалением посмотрел на нее Василий Иванович и, закладывая в машинку новые листы, уверенно заявил: — Да я ведь теперь точно, слышишь — можешь даже не сомневаться в этом — точно успею!

Глава третья. Денарий кесаря

— Ох, ребята! А что если все это, действительно, так?..

«Так быстро поверил?! — изумился Стас, но, поразмыслив, согласился: А, собственно, что в этом удивительного? Ведь какой человек был! Он и солгал-то раз в жизни, и добрым был, и уважали его как, и вообще жил ради людей: Насти, учеников… Таких, как сказала ему старушка, Бог любит и сокращает путь к Себе. Пусть он и творил все это добро не ради Христа, но как только пришел к вере, сразу наверняка стал делать так, как спасительно. Я же ведь знаю, каким он стал после…»

Вспомнив свои встречи и разговоры с отцом Тихоном, Стас вздохнул и с завистью подумал:

— «Да, ему хорошо, а мне каково? Я ведь наоборот, только раз в жизни правду сказал, когда здесь, в этой комнате, три года назад, ответил отцу честно, что занимаюсь поиском смысла жизни. А добрых дел столько сделал, что пальцев на одной руке хватит. И то останется… Одно у меня преимущество: отцу Тихону было 35, когда он начал читать утреннее и вечернее правила и ходить в храм. А мне только 15…»

Стас отложил тетрадь и принялся метаться по комнате.

— А я ведь тоже хочу уверовать, как и он, но… как… как поверить — чтоб до конца, до самого донышка? Я вон даже до конца не уверен в том, что все прочитанное мной — правда. Ведь что творится и говорится вокруг? Ванька в алтаре прислуживает, куда уж кажется, ближе к Богу — а вон, что творит! Ленка в церковном хоре поет и всех осуждает. И отец Тихон, возможно, все это писал с художественным вымыслом. А в жизни все было иначе. Может, и этих монет не было вовсе, а он только готовил материал для будущей повести и использовал их для остроты сюжета? Он же монах, а монаху положено — писать только о вере и Боге!

Нет, что ни говори там Василий Иванович, а лично у него тут пока явно что-то не сходилось…

Не в силах больше в одиночестве решать свой неразрешимый собственным умом вопрос Стас торопливо оделся и помчался к друзьям, которые, к счастью, оказались дома.

— Вань! — с порога сразу спросил он. — А вдруг, действительно, эта правда — правда?

— Что? — не понял Ваня.

— Ну… про Бога и про святых, и что после жизни — рай или ад?

— Конечно, правда!

— Нет, я не о том! И не так… — не зная, как правильней выразить мысль, чего с ним практически не бывало, замялся Стас. — Вот я, например, никак не могу поверить в это до конца. А ты — так, чтоб до самого донышка?

— Не знаю… верю, наверное!

— А почему же тогда ты не живешь по этой вере? Вот я, например, не корчу из себя святошу. Что представляю из себя — то и есть. Подлец, так подлец. А вот ты — на словах одно, а на деле другое!

— Ну, значит, и я тогда не до конца верю! — со вздохом признал Ваня, но тут же заметил: — Зато, молюсь, пощусь и постоянно иду вперед!

— Ага, два шага вперед, три шага назад! — язвительно усмехнулась Лена и уверенно заявила: — Если кто по-настоящему верит из нас троих — так это я!

— А почему тогда всех осуждаешь? — спросил Стас и, не дожидаясь, пока Лена примется за свое обычное, что она не осуждает, а обличает, принялся пересказывать то, что прочитал в тетради отца Тихона. Вот послушайте:

«…В одной обители жил нерадивый монах. То к началу службы опоздает. То пост нарушит. То согрешит. Правда, конечно, потом покается. Когда он умирал, то был совершенно спокоен и даже радостен.

— Неужели тебе не страшно? — спросили его иноки.

— Нет, братья! — отвечал тот. — С тех пор как я поступил в монастырь, то, следуя завету Христа «Не судите, да не судимы будете», ни разу никого не осудил. Даже в мыслях. И — неложно слово нашего Господа! Вот, я уже вижу светлых ангелов, которые, радостные, пришли за мной и сейчас понесут мою душу к Богу, минуя все воздушные мытарства! А черные эфиопы стоят вдали и не могут предъявить мне никаких обвинений…»

Стас посмотрел на слушавшую сначала вполуха, а потом насторожившуюся Лену и добавил:

— И еще по этому поводу. Святитель Тихон Задонский сказал: «Какие грехи мы видим в людях, те и в нас есть.» То есть, все то греховное, что мы видим в людях, есть и в нас самих, может быть, в меньшей степени, но в сущности то же — та же нечистота сердца, проявляющаяся во лжи, оскорблениях, злобе…

— Откуда ты все это знаешь? — прошептала не пропускавшая ни одного слова Лена.

— От отца Тихона! Это он тебе передал! — улыбнулся Стас.

— Как? Когда?! — ахнула Лена.

— Ну, не сейчас, конечно, а когда тебя еще не было на свете. Да не смотри ты так на меня! — попросил Стас и, видя перед собой чистые, полные недоумения, совсем еще детские глаза, признался: — Я просто прочитал это в его дневнике-тетради, запомнил как смог, и вот пересказал тебе.

— Всё! — сжимая кулачки, чуть слышно прошептала Лена. — Никогда никого не буду теперь осуждать!

— Молодец! — незаметно для сестры показал большой палец Ваня. — Даже я б так не смог!

Но Стасу было не до похвалы. Его душа жаждала куда более важного. Он, словно не видя, посмотрел на него, на Лену и сказал самое главное, с чем, собственно, к ним и пришел:

— Ох, ребята! А что если все это, действительно, так? И весь смысл нашей жизни — спасение души! Вы представляете, какую ужасную ошибку мы тогда совершим, живя лишь одним земным?!

— Да, — согласился Ваня. — Ведь по сравнению с этим все остальное — второстепенное!

— Я думаю, даже миллионостепенное! — не соглашаясь, задумчиво покачал головой Стас.

— Эх, вы — бесконечностепенное! — поправила их обоих Лена. — Ведь речь-то — о Вечности!

Стас согласно кивнул Лене и просительно посмотрел на друга:

— Вань, а у тебя есть лишний молитвослов?

— Поищем, а что? — с интересом ответил Ваня.

— И молитвы в нем есть — утренние и вечерние? — вместо ответа уточнил Стас.

— Конечно!

— Дай мне его на время, пока я в Покровке!

Ваня теперь уже незаметно для Стаса торжествующе показал большой палец Лене: мол, видала? Вот что значит, со мной пообщался! Затем сбегал в свою комнату и вернулся с молитвословом.

— Вот, держи! Это тебе мой подарок…

— Наш, — поправила его Лена. — Ведь это же мой молитвослов!

— Ну хорошо, наш, — снисходительно согласился Ваня. — На Рождество!

Стас поблагодарил друзей и, вспомнив, что для спасения нужно еще обязательно ходить в храм, спросил:

— А когда у вас ближайшая служба?

— Сегодня вечером, через час! — опережая собравшуюся уже ответить сестру, ответил Ваня. — Мы как раз на нее собираемся.

— А что так рано?

— Да нужно помочь Григорию Ивановичу воду для завтрашнего водосвятного молебна натаскать!

Стас не любил никакой физической работы. Носить ведра с водой или вскапывать огороды — это было не для него. Иное дело, что-то придумывать, писать или сидеть за компьютером. Но на этот раз его вдруг почему-то пораньше потянуло в храм. И, несмотря на то, что еще около часа можно было посидеть дома, он попросил:

— А меня возьмете?..

На фоне таких грешников, как его друг и сестра, Ваня вконец возгордился. Приписав такой неожиданный духовный рост Стаса лично себе, он самодовольно поправил прическу перед зеркалом и покровительственно сказал:

— Ну, разумеется! Почему бы не взять? Поможешь нам помогать Григорию Ивановичу. А по дороге я объясню тебе, как нужно правильно входить и вести себя в храме!

«Стоп!» — вдруг мелькнуло в голове Стаса.

— Сегодня отстоишь всенощную, а завтра тебе нужно обязательно исповедаться и причаститься! — объяснив Стасу, какие молитвы читаются перед входом в храм, принялся настойчиво убеждать Ваня.

Стас не то, чтобы часто, но время от времени заходил в московские храмы. Ставил свечу, когда была надобность в Божьей помощи: будь то экзамены или олимпиада, где нужно было обязательно победить. Правда, честно говоря — на всякий случай, без особой веры: а вдруг поможет? Что же касается исповеди и причастия, то это казалось ему излишним. Как исповедовался три года назад у отца Тихона, так с тех пор больше ни разу его голову не покрывала епитрахиль священника.

Но сейчас после чтения дневника, у него уже не было такой уверенности.

— Ты считаешь, что это действительно нужно? — осторожно спросил он.

— Что?

— Ну… исповедываться, причащаться!

— А как же без этого?! — показалось, даже испугался Ваня.

— И что я для этого должен делать?

— Сначала исповедаешься, а потом получишь благословение на причастие у отца Михаила.

— Это что — руку у Макса целовать?! — даже приостановился Стас.

— Во-первых, не у Макса, а у отца Михаила! — поправил Ваня. — А, во-вторых, видимо целуя руку священника, мы невидимо прикладываемся к руке самого Христа. Преподобный Серафим Саровский, уж насколько великим был святым, а после службы всегда на паперти дожидался служившего Литургию священника. Чувствовал, какая благодать исходит в это время!

— Так то — Серафим Саровский, а я… я не смогу! — решительно заявил Стас. — Что хочешь со мной делай, а руку Макс… то есть отца Михаила целовать не буду!

— Ну смотри, как говорится: невольник не богомольник.

— Нет, молиться-то я как раз буду. Для того и в храм с вами иду! А благословение я у другого священника, в Москве возьму!

— Жаль, конечно! — вздохнул Ваня и успокаивающе заметил: — В духовной жизни ничего не делается сразу. Будем надеяться, что в следующий твой приезд, ты настолько преуспеешь в духовном росте, что только посмеешься над твоими сегодняшними страхами и сам подойдешь под благословение к отцу Михаилу!

— Ты так думаешь?

— Уверен! Думаешь, у меня все так сразу получилось?

Стас с уважением покосился на идущего плечом к плечу друга и невольно признался:

— Ох, и завидую я тебе, Ванька! Никому никогда не завидовал, потому что знал — всех обскачу. А тебе завидую. Такую веру имеешь. И в алтаре можешь бывать, рядом с Богом. Одно слово — спасаешься!

— Ничего! — довольно засопел Ваня и покровительственно положил ладонь на плечо друга. — Понемногу и ты до всего этого дойдешь!

Вчетвером с Григорием Ивановичем они быстро наполнили три больших бака водой. Григорий Иванович пошел по своим бесчисленным делам, а они сели на лавочку в ожидании начала службы.

Вскоре в храм понемногу потянулись люди.

Подъехал и роскошный джип, из которого водитель стал доставать кресло-каталку.

— А вот и Соколов пожаловал! — показывая на него глазами, сказала игравшая с кошкой Лена.

— Как Соколов? — не понял Стас. — Ты же его Коршуновым называла!

— Ты что, Ленку не знаешь? — засмеялся Ваня. — Лен, скажи, почему ты Соколовых называешь Коршуновыми?

— Не скажу. Я больше никого не осуждаю! — заявила та, продолжая играть с кошкой.

— Постой-постой! — насторожился Стас, вспоминая Соколовых из дневника-тетради. — А он не был министром?

— Может, и был, — равнодушно пожал плечами Ваня. — Видал, какая машина? А у его сынка даже самолет есть!

— Но вы же рядом живете!

— Рядом? — усмехнулся Ваня. — Да проще на Луну или Марс попасть, чем к ним на дачи!

— Все равно могли бы узнать…

— А зачем это нам, правда, Ленка?

Та промолчала.

— Ах, да, ты же ведь больше никого не осуждаешь! Теперь мы, наверное, и слова от тебя не услышим! — засмеялся Ваня и, обращаясь к Стасу, сказал: — Если тебе так надо, сам и спроси!

— А что — и спрошу!

Стас порывисто вскочил с лавки и решительными шагами направился к джипу.

— Простите! Я — сын профессора Теплова, известного кардиохирурга, — решив, что для весомости в разговоре с министром, нужно упомянуть отца, обратился он к старичку, которого только что опустили в кресло с колесами. И почему-то, словно тот был генерал, добавил: — Разрешите обратиться?

— С сердцем у меня, слава Богу, все в порядке! — делая знак охраннику, чтобы тот не вмешивался, с интересом посмотрел на Стаса Соколов. — Ноги вот только немного подкачали…

«Ничего себе «немного»» — с непривычной для себя болью за другого человека, покачал головой Стас, видя, что Соколов не может не то, что двигать — даже шевелить ногами.

— Слушаю вас, молодой человек, — заметив сочувствие в его взгляде, что не так часто замечал у нынешней молодежи, приветливо сказал он. — И вот что, давайте будем без этих церемоний. Мы ведь с вами здесь, так сказать, без галстуков! Оба — только братья во Христе!

— Спасибо! — улыбнулся Стас и уже совершенно без страха спросил: — Скажите, а вы были министром?

— Да-а, был, — густые брови Соколова поползли от удивления вверх. — А откуда вам, собственно, это известно?

— Я после… потом всё объясню! — пообещал Стас и, сгорая от нетерпения, выпалил: — Только пожалуйста… умоляю…скажите мне — а у вас и коллекция античных монет, связанных с христианством, была? Ну — подаренная вам на шестидесятилетие сыном?

— Почему это была? Она и теперь есть. Но… откуда вы все знаете? Можно подумать, что ваш отец не врач, а из органов госбезопасности!

— Да нет, — засмеялся Стас и, не зная, можно ли открывать всю правду о дневнике, тут же сообразил, как это лучше сделать: — Просто я… знал человека, который собирал для вас эти монеты!

— Да вы что? — удивился Соколов.

— Его звали Василием Ивановичем Голубевым. Он был учителем истории, почему ему и сделали этот заказ. А потом стал монахом, старцем. И, знаете, помог очень многим людям!

«Стоп!» — вдруг мелькнуло в голове Стаса. Он ясно вспомнил человека, бежавшего через заснеженное поле к опаздывавшему поезду. — Брение с могилки отца Тихона помогло мужчине, что успел на опаздывающий поезд, исцелиться от гангрены… У Соколова-старшего тоже больны ноги… И если он…»

— Вам надо обязательно взять земли с могилки этого старца, он в Покровке, здесь похоронен! — волнуясь, принялся объяснять он. — И помазать ей ноги! Недавно один мужчина — даже от гангрены исцелился и ненужные больше костыли у Григория Ивановича оставил. Поверьте, вам тоже сразу же станет легче! А, может быть, и совсем пройдет!

— Ну, чтобы совсем прошло — это невозможно! — вздохнул Соколов. — Испробованы все средства. Но попробовать можно. В Покровке, говорите? — уточнил он и вопросительно взглянул на охранника.

Тот утвердительно кивнул.

— Спасибо за информацию, молодой человек, — давая знак везти его к храму, поблагодарил бывший министр. — Я непременно воспользуюсь вашим советом и когда-нибудь съезжу туда!

— Зачем же когда-нибудь? — воскликнул Стас и, подхватывая с земли пустое ведро, сказал: — Я прямо сейчас принесу это брение, и мы после службы приложим его к вашим ногам!

Он и сам не знал — действительно ли хотел помочь страдающему человеку или решил таким образом попасть к нему на дачу и увидеть монеты. Ему очень хотелось, чтобы правдой было первое. Но и монеты он должен был увидеть, чтобы воочию убедиться, что все то, что в дневнике — не вымысел.

И тут пришла спасительная мысль.

«Помогу ему просто — ради Христа!» — даже улыбнулся ей он и помчался навстречу людям, которые шли в храм.

— Эй, куда? — прокричал ему вдогонку Ваня. Но Стас не остановился, и он авторитетно заявил сестре:

— Видал, как его нечистая сила из храма выталкивает? Нет, с ним еще надо работать и работать…

Отец Тихон смотрел на него ласковым, понимающим взглядом…

В кладбищенских воротах Стас едва не столкнулся с выходившей красивой женщиной, которая в первый день его приезда плакала у могилы отца Тихона. Ее глаза снова были заплаканы.

«А не Настя ли это? — подумалось вдруг ему. — И тогда тот мужчина, что так напугал тогда ее… Ну конечно же, он — Градов!!! Как я сразу об этом не догадался?!»

Поражаясь неожиданному открытию, Стас и не заметил, как подошел к ограде могилы отца Тихона. Отворил скрипнувшую металлическую дверцу. Осторожно прошел к бугорку к белым крестом.

Надо было помолиться, как это делали здесь другие. Но он не знал — как. И просто, глядя на фотографию, сказал:

— Здравствуйте, батюшка!.. Я тут вот за земелькой со снегом с вашей могилки пришел Целебное брение из них для Соколова сделать. Ну, тому самому, для которого вы собирали монеты. Он когда еще сюда заедет! А ноги-то его совсем не носят. Вы помогите, пожалуйста, если можно, ему…

Отец Тихон смотрел на него ласковым, понимающим взглядом. Стасу вдруг показалось, что он слышит, а может, и даже видит его.

— И мне тоже помогите, а? — невольно вырвалось у него, и он, словно живому, принялся объяснять старцу: — Я… я… очень обидел родителей… Сбежал от них. И не знаю, как теперь все исправить. И вообще я жил так, что если бы умер сейчас, то сразу — навеки в ад. А я не хочу… Слышите?! Не хочу этого! Я не хочу больше так жить! — Стас вдруг почувствовал, что у него у самого наволгли глаза и потекли по щекам теплые ручейки. — Я устал от такого себя! Помогите мне стать другим!

Фотография потеряла резкие очертания и размылась…

— Надумал какой-то глобальный вирус изобрести… — бормотал Стас. — Нет, нет, отец Тихон! Я уже не буду его создавать! — вскричал он и, протерев глаза, умоляюще посмотрел на фотографию. — Можно я вместо него сделаю что-то хорошее? Например, глобальный… антивирус! Чтобы из-за вирусов не портились больше компьютеры в больницах, в аэропортах, на железных дорогах… Вы мне поможете? Да? Правда?..

Отец Тихон молчал. И в то же время как будто бы отвечал ему:

«Конечно же, помогу. Ведь добро всегда делать сложнее, чем зло!»

За этим разговором Стас и не заметил, как стало совсем темно. Он посмотрел на часы и ахнул:

— Так ведь и служба может пройти! А Соколов — уехать! Простите, батюшка! — поклонился он и, царапая пальцы, чувствуя, как больно ногтям, и, тем не менее не прекращая делать это, набрал почти полное ведро промерзшей земли со снегом. — Я перед отъездом обязательно приду к вам еще!

— Н-не может быть! — повторил Соколов.

Служба и правда уже отошла. Но джип Соколова еще находился на месте. Стас успел как раз к тому моменту, когда охранник переносил бывшего министра из коляски в машину.

— А вот и я! — подбежав, сказал он и, стуча зубами, показал тяжелое ведро: — С бр-рением для ваш-ших н-н-ног!!

— Ты же совсем замерз! — глядя не столько на ведро с целебным брением, как на Стаса в коротенькой куртке, покачал головой Соколов и приказал: — Садись в машину!

— А м-можно? — не веря такой удаче, прошептал Стас.

— Нужно! Ты же ведь, наверное, хотел посмотреть эти монеты?

— Да… Но я думал, что вы покажете их мне, когда-нибудь потом, в Москве — наслаждаясь теплом, машинально ответил Стас и услышал совсем неожиданное:

— А зачем так далеко ездить? Они у меня здесь!

— Как… здесь?!

Сгорая от нетерпения увидеть коллекцию, Стас доехал до коттеджей, следом за Соколовым прошел в огромный, словно дворец, дом. Но, оказавшись в огромном зале с роскошной мебелью и камином, увидел в своих грязных руках грязное ведро и вспомнил, что ради Христа он в первую очередь хотел помочь Соколову.

— Давайте сначала помажем этим брением ноги! — предложил он.

Чувствовалось, что и бывшему министру не терпелось испробовать это новое средство.

— Хорошо! — охотно согласился он. — Но может, ты сначала руки помоешь?

— Зачем? — удивился Стас. — Все равно я сейчас их испачкаю!

И на правах сына врача, он — совсем еще юноша — приказал бывшему министру:

— Сидите смирно! А я все сейчас сделаю!

Стас закатал Соколову брюки повыше и, внутренне содрогаясь оттого, что видел перед собой белые, совершенно безжизненные ноги, принялся намазывать на них землю с еще не до конца растаявшим снегом.

— Ой, холодно ведь! — вздрогнул Соколов и неожиданно ошеломленно прошептал: — Что это? Этого ведь не может быть! Я…. чувствую их!!! Миша! Сюда! Скорее!!! — закричал он.

— Что случилось? — ворвался в зал охранник и грозно посмотрел на Стаса.

— Помоги мне…подняться… — обратил к нему взволнованное лицо Соколов. — Я, кажется… нет, точно — я могу встать!

Встать Соколов не смог. Он только лишь привстал. Совсем чуть-чуть, едва приметно для взгляда.

Но было видно, что он потрясен этим.

— Н-не может быть! — повторил он. — Ведь все мировые светила заявили, что я уже никогда не смогу чувствовать ноги и владеть ими! — пробормотал он и как-то беспомощно посмотрел на Стаса. — Это что — чудо?!

— Ну да, — словно речь шла о само собой разумеющемся, пожал плечами Стас, сам поражаясь своей уверенности. — Вы думаете, вы — первый? Знаете, скольким отец Тихон уже помог? Я вам сегодня уже рассказывал про мужчину с гангреной… Так я сейчас вам и его костыли принесу!

— Зачем? — не понял Соколов.

— А чтобы вы на них посмотрели, поверили, а там и сами ими воспользовались!

Стас бросился к дверям, но Соколов остановил его.

— Зачем идти, когда можно ехать? Миша, подвези его — туда и обратно!

…Ворвавшись без стука в дом соседа, у которого, к счастью, светились окна, Стас, задыхаясь, закричал:

— Григорий Иванович! Костыли! Скорее…

— Что — так не терпится посмотреть? — раздался знакомый голос, и вскоре появился Григорий Иванович с костылями в руках.

— Да нет! — сказал Стас, хотя и уставился на них с самым живым интересом. — Я не для того, чтобы на них смотреть. Они сейчас по прямому назначению нужны!

— Что, кто-то ногу сломал? — встревожился Григорий Иванович.

— Наоборот! — засмеялся Стас. — Это Соколову. Может, они ему скоро понадобятся!

— Это хорошо! — направляясь в свою комнату-келью, обрадовался Григорий Иванович. — Он мужик — ничего. И благотворитель нашего храма, и вообще… Держи! — вернувшись, протянул он костыли и потребовал: — А мне давай свой паспорт!

— Вы что — не доверяете мне?! — опешил Стас.

— Почему? Доверяю! Но ты же ведь сам просил меня взять билет! На какое число хоть его брать?

— А-а, вон что! — понял Стас и, доставая из куртки паспорт, сказал: — Если можно, на… завтра!

… Когда он вернулся с костылями, Соколов с благодарностью принял их, но подниматься с каталки не спешил.

— Не все сразу. Боюсь! — признался он, глядя на Стаса. — Надо же — на фронте ничего не боялся, хотя и был в дивизионной разведке, что означало почти верную гибель. Министром работал — не боялся, хотя и было чего бояться… А сейчас боюсь. Боюсь, что не удастся встать до конца. Боюсь поверить в то, что случилось — ведь ноги-то я уже до самых пальцев чувствую! А это — чудо! Одно дело, когда читаешь, как оно бывает с другими, и совсем другое — когда с самим тобой! Давай мы лучше пока с тобою монеты посмотрим! Ведь ты же это хотел?

— Да! — прошептал Стас.

— Ну так смотри!

Бывший министр дал новый знак охраннику, и на столе появился красивый ларец. Охранник открыл его и бережно выложил из него на стол три бархатных листа с ячейками.

Стас подошел к ним и замер.

Во все глаза он смотрел на монеты, которым было почти две тысячи лет. А некоторым даже больше. Вот они: денарии Августа и Тиберия, тетрадрахма Антиохии, большой «сребреник Иуды» и крошечные медные монетки древней Иудеи: Ирода Великого, Понтия Пилата, среди которых были и две лепты бедной вдовы… Те самые! Именно их, собирая коллекцию для Соколова, держал в руках, уверовавший благодаря этому в Бога, Василий Иванович Голубев, будущий старец отец Тихон.. А до него — великое множество людей, воочию видевших и слышавших Иисуса Христа.

Значит, все то, что было в тетради-дневнике — оказывалось правдой!

«Все сходится! И у меня всё сошлось!» — понял Стас и совсем тихо, хотя так и хотелось кричать от радости, сказал:

— Спасибо…

— За что? — удивился бывший министр. — Это я тебя должен благодарить! В Москве мы еще, разумеется, встретимся. Я с удовольствием познакомлюсь с твоими родителями и расскажу им, какой у них сын. А пока… — он поводил пальцем над монетами и остановился на той, что лежала в центре, на самом почетном месте. — Вот тебе от меня подарок!

— Зачем? Я же вам просто так, то есть ради Христа, безо всякого помогал! — сам не зная почему — ведь ему очень хотелось получить этот подарок, принялся отказываться Стас.

— Держи-держи! — протянул на вытянутой ладони монету Соколов.

Стас посмотрел на нее и ахнул:

— Да вы что?! Это же — денарий Тиберия! Ну, тот самый — денарий кесаря! Вы знаете, сколько он стоит?!

— Догадываюсь! — улыбнулся Соколов. — Но по твоим глазам вижу, что отдаю ее в хорошие руки! Тем более что это еще вопрос, какой денарий нужно считать тем самым, о котором говорится в Евангелии. У меня есть статья, где доказывается, что им, возможно, был денарий Августа, который остается у меня.

— Да-да, я знаю…

Стас мог рассказать бывшему министру печальную историю полученной им в подарок монеты. Но он не захотел портить ему настроения. К тому же он неожиданно понял, как надо поступить с ней по-честному: отыщет в Москве Владимира Всеволодовича, отдаст денарий ему, а он вернет его семье Ашота Телемаковича на память о нем. Все-таки это была его любимая монета…

Он не понимал, что происходит с ним. Но знал, что уже не сможет поступить иначе!

А Соколов сам вложил ему в руку денарий Тиберия и сказал:

— Бери и всегда, всю жизнь свою помни, что сказал Спаситель, когда иудеи, искушая Его, показывали Ему вот такую, а, может, именно эту — тут один шанс на несколько миллионов — монету:

— Отдавайте кесарево — кесарю, а Божие Богу!

— А ты что — и лошадей крал? — хитро прищурился Ваня.

— Вань! — снова ворвавшись в дом друзей, без подготовки, прямо с порога заявил Стас. — Я возьму благословение у отца Михаила! Что там еще надо делать?

— Что-что, — глядя на друга, довольно засопел Ваня. — Перво-наперво подготовиться к исповеди — Ленка, дай нам авторучку с бумагой! — а потом прочитать положенные перед Причастием молитвы.

Они взяли авторучку, бумагу и удалились в Ванину комнату, забыв плотно прикрыть дверь.

Лена хотела исправить это, но испугалась. Вдруг подумают, что она подходит к двери, чтобы подслушивать.

И она, чтобы не слышать, принялась напевать песенку. Но некоторые слова, как она ни старалась, все-таки долетали до нее.

— Зачем мне записывать? Я и так все помню! — громко возмущался Стас, и Ваня не оставался в долгу, повышая голос:

— Да у тебя сразу все выветрится из головы, как только ты подойдешь к аналою! И потом ты уверен, что помнишь все?

После этого наступила тишина, во время которой, как догадалась Лена, Ваня, помогая, негромко принялся перечислять все возможные грехи, которые вольно или невольно мог совершить Стас.

— Начнем с так называемых смертных! — строго говорил Ваня. — Это — гнев, гордыня, тщеславие, сребролюбие, чревоугодие, уныние, памятозлобие, блуд!

— А в блуде-то мне признаваться зачем? Я же ведь даже не целовался ни разу в жизни!

— А так называемые юношеские грехи? — переспросил Ваня и, очевидно, что-то прошептал Стасу на ухо.

— Как! — ошеломленно воскликнул тот. — Я и об этом должен рассказывать отцу Михаилу?!

— Не рассказывать, а исповедоваться, — поправил Ваня. — И не отцу Михаилу, а Самому Богу!

— Но это же стыдно!

— Тем важнее, как говорит Михаил, исповедовать все так называемые плотские грехи. Тогда и Бог пошлет помощь, чтобы нам справиться с искушениями. Ведь вокруг нас что творится? Сплошной разврат, соблазнительные фильмы, книги, картинки… А от нас, то есть, юношей и девушек, в первую очередь требуется чистота, даже в самом малом. Телесная чистота и послушание родителям. А теперь давай вспоминать твои грехи, связанные с побегом!

Снова последовала тишина, и, наконец, возмущенный возглас Стаса:

— Ну, нет!

Весь раскрасневшийся и взъерошенный — очевидно, ему пришлось немало почесать голову, слушая друга — он выскочил из комнаты. Следом за ним — еще более недовольный Ваня.

Лена взяла с полочки перед зеркалом расческу и сама причесала Стаса.

— Какие у тебя волосы непослушные! — удивилась она.

— Все в хозяина! — проворчал Ваня. — Представляешь, он отказался записывать свои грехи!

— Зачем? Я и так скажу: грешен во всем! — призывая Лену в защитницы, стал доказывать свою правоту Стас.

— А ты что — и лошадей крал? — хитро прищурился Ваня.

— При чем тут лошади? — недоуменно заморгал Стас. — Не крал я никаких лошадей!

— А что же тогда говоришь — грешен во всем?

— Ребята, ребята, ну зачем так? — напомнила Лена. — Скоро Христос родится, а вы ругаетесь!

— А с чего ты взяла, что мы ссоримся? — подавая другу шапку, сказал Ваня. — Мы со Стасиком Истину ищем!

— Конечно! — надевая куртку, охотно согласился он. — Тем более что Ленка как всегда права — скоро, и правда, Рождество.

— Конечно, Рождество! — подхватил Ваня.

И так, чтобы это было слышно взявшемуся за дверную ручку Стасу, едко добавил:

— Только что толку от этого тому, у кого Он не родится в душе!

Глава четвёртая. Иди и буди!

Прошло четыре дня.

Благодаря стараниям Василия Ивановича и ставшей уже необходимой для него помощи Насти, Никодим прошел всю Малую Азию, побывал в Афинах и Риме. Чудом избежав пыток и казни в Мамертинской тюрьме, он как философ (прежний был казнен за то, что пытался заранее узнать через слугу вопрос, который задаст ему Тиберий) оказался на Капри, где видел самого императора и беседовал с ним. Оставалась самая сложная и ответственная часть его путешествия — по древней Палестине, где только-только проходил до него Христос, и еще сделать небольшой эпилог.

Владимир Всеволодович тоже не терял времени даром. Ему удалось договориться со знакомыми нумизматами, которые пообещали принести в клуб все заказанные Василием Ивановичем монеты.

Молитвенное правило все эти дни совершалось неопустительно. Но то ли спешка по утрам, то ли усталость вечерами были тому виной — с каждым разом читалось оно все труднее и труднее.

Первый благостный порыв миновал, и теперь все чаще приходило раздражение, и одолевали мысли: зачем только время терять зря? Ведь за эти сорок минут можно написать как минимум две страницы!

Василий Иванович стал читать быстрее, так, что умещался в двадцать и даже в пятнадцать минут. Он уже не вникал в смысл прочитанного и от этого еще больше раздражался. Появилось желание вообще прекратить читать правило до окончания работы над повестью и нового разговора со старцем. Но каждый раз вечером или утром что-то мешало ему это сделать…

А потом наступила пятница — день открытого урока в школе.

В классе, что называется, яблоку негде было упасть.

Заместитель министра со свитой заняли места вдоль стен. Василий Иванович провел, как обычно, первую часть урока, и когда до его окончания оставалось пятнадцать минут, сказал, обращаясь к ученикам:

— Прошлый раз, читая вам рассказ об императоре Максимине Фракийце, я упустил главное. Сейчас мы восполним этот пробел…

— Сейчас будет самое интересное! — послышался громкий шепот директора заместителю министра.

— Да-да, я наслышан! — благожелательно кивнул тот.

Василий Иванович собрался с мыслями: того, о чем он собирался рассказывать, не было на бумаге, и начал:

— Перед тем, как отправиться к своему императору-дяде, как вы сами понимаете, на верную гибель, юноша должен был принять крещение. Тщетно христианский пресвитер пытался отговорить его от задуманного или хотя бы креститься перед отъездом.

— Представь, что будет с твоей душой, если с тобой что-нибудь случится в этой исполненной опасностями дороге? — втолковывал он.

— Да что теперь может случиться со мной? Я ведь отправляюсь к самому императору — моему дяде! — беспечно ответил юноша и умчался, как вы сами понимаете, на верную гибель.

После этого, из уважения к продолжавшей, по инерции, благосклонно улыбаться комиссии — насторожился пока только один только заместитель министра — Василий Иванович в нескольких словах повторил содержание рассказа. Затем уже для всех сказал, что, чудом оставшись в живых, племянник на этот раз уже ни на минуту не откладывал с принятием крещения. А потом — вместо всех земных благ: богатства, почестей, славы, выбрал небесные, приняв мученический венец за исповедание веры.

Рассказ был закончен. Василий Иванович взглянул на часы и достал из портфеля листки с прологом.

— А теперь, позвольте, я начну читать вам свою небольшую повесть под названием «Время Оно».

— Повесть — это уже не рассказы! Растем! — послышался довольный шепот директора, и краем глаза Василий Иванович заметил, что тот говорил это, наклоняясь ко все больше хмурившемуся заместителю министра.

Читая пролог, он смотрел на учеников, на их горящие глаза и только чувствовал, что вдоль стен растет недоумение и становится все напряженней.

Когда он дошел до того места, где Апамей разговаривал с учеником Христа, раздался звонок.

Василий Иванович с сожалением развел руками и принялся складывать листки в стопку.

— Еще! Еще!!! — словно очнувшись, принялись просить ученики.

— Достаточно! — властно останавливая их, поднял руку заместитель министра. — Перемена — не время для чтения. Тем более ТАКОГО!

Не удостоив на прощание Василия Ивановича даже кивка, он с недоступно поднятой головой вышел из класса. За ним, оглядываясь на Василия Ивановича и укоризненно качая головами, — члены его свиты. Те самые, что совсем недавно так хвалили его. Последним вышел директор.

Вскоре после начала следующего урока он ворвался в учительскую, где в одиночестве собирался домой Василий Иванович, и простонал:

— Василий Иванович! Вы что себе позволяете? Это же восстание Болотникова! Вольница Стеньки Разина! Пугачевский бунт!

Чувствовалось, что директор школы замещал сейчас учителя истории. То есть, Василия Ивановича.

Он посмотрел на него и повысил голос:

— Этой повести, чтобы на пушечный выстрел не было рядом с нашей школой! Приказ замминистра. Сам министр будет у нас через неделю. Отменить его приезд, увы, невозможно. Придумайте за это время что-нибудь просто историческое, без Бога, в Которого я, кстати, тоже верю, но только не афиширую это нигде! — оглянувшись на закрытую дверь, понизил он голос. — У меня Бог в душе!

— А когда душа в пятки уходит, как это было сегодня, Он у вас что — в пятке? — с насмешкой посмотрел на директора Василий Иванович.

— Ну что вы, право? Сейчас не время для дискуссий! — не зная, что и возразить на это, пробормотал директор и умоляюще посмотрел на своего учителя: — Договорились?

Василий Иванович только молча отрицательно покачал головой и, оставляя директора в полной растерянности, вышел из учительской комнаты.

Василий Иванович остановился, как вкопанный…

В ночь с субботы на воскресенье Василий Иванович поставил последнюю точку в эпилоге. Повесть была закончена. Настя, почти не выходившая из его комнаты с пятницы, пошатываясь, отправилась к себе — спать.

До утра оставалась пара часов, и Василий Иванович, загодя уложив папку с повестью и монеты в портфель, забылся коротким тревожным сном. Он так устал за это последнее время, что не услышал звонок будильника и чуть было впервые не проспал в клуб.

На его счастье, Настя от волнения за предстоявшую сдачу заказа так и не смогла уснуть. Она разбудила его. Заставила позавтракать и проводила, взяв слово, что он обязательно позвонит ей, как только все будет закончено.

Василий Иванович сел, по своему обыкновению, на первый автобус и, увидев старушку, вспомнил наказ старца обязательно ходить хотя бы на раннюю литургию. Снова он не смог противиться старцу и вместе со старушкой пошел в храм.

Служба тянулась бесконечно долго. Хотя — он то и дело посматривал на часы — продолжалась всего полтора часа. Беспокоясь о том, что его могут не дождаться люди, с которыми договорился друг, он с трудом дождался, когда люди станут подходить к кресту. Поцеловал его и бросился бежать на автобус. На вокзале его ждало еще одно разочарование. Ближайшая электричка уходила только через сорок минут. Тогда Василий Иванович взял такси — но все равно приехал в клуб к одиннадцати часам.

— Ты что?! — грозно встретил его у входа донельзя возмущенный Владимир Всеволодович. — Все дело решил испортить?

— Почему? — принялся слабо защищаться Василий Иванович. — Повесть в портфеле. Сейчас выкуплю монеты и можно сдавать заказ.

— Какие монеты?! — оборвал его друг. — Пока тебя не было, наш конкурент успел перехватить половину из тех, что тебе принесли. Хорошо, я вовремя сообразил, что к чему, и успел на свои деньги взять шесть монет. Но денарии Тита с Домицианом и Эдесса ушли безвозвратно!

— Это кому тут нужна Эдесса? — неожиданно послышался рядом вкрадчивый голос.

Друзья оглянулись и увидели стоявшего за ними Викентия.

— Нам! — в один голос вскричали они. — А у вас есть?

— Имеется, причем в такой сохранности, как вам нужна. И связана с историей христианства. Только, увы — дома! Если желаете, привезу в следующее воскресенье.

— Да нам она сегодня нужна… — поглядев на часы, вздохнул Василий Иванович. — Причем, только до двенадцати!

— Можно и сегодня! — согласился Викентий. — Я ведь тут неподалеку живу. Если оплатите такси туда и обратно, то как раз успею. Тем более что на двенадцать часов у меня тут тоже одно важное дело…

Василий Иванович тут же протянул Викентию деньги на такси, собрался расплатиться и с другом, но тот остановил его:

— После, после!

И протянул толстый научный журнал.

— Со статьей?! — обрадовался Василий Иванович.

— Ну не без нее же!

— Вот спасибо!

— И это тоже потом! — отмахнулся Владимир Всеволодович. — Ты лучше скажи, сколько монет нам еще нужно?

— Пятьдесят пять уже есть. Значит, четыре, не считая Эдессы… — быстро подсчитал Василий Иванович.

Владимир Всеволодович озадаченно покачал головой и махнул рукой:

— Все равно другого выхода у нас нет. Пошли скорее искать четыре монеты!

Времени оставалось все меньше…

…В помещении клуба было только и разговоров, что о трагедии с Ашотом Телемаковичем.

— Не хотел тебя огорчать, ты и так после приступа. Но все равно ведь узнаешь, — вздохнул Владимир Всеволодович и глухо сказал: — Словом — Ашота Телемаковича больше нет.

— Как это нет? Он что, решил после того, как потерял все монеты, расстаться с клубом? — не желая верить в самое страшное, ухватился за спасительную мысль Василий Иванович и услышал:

— Если бы это было так! Он умер…

Василий Иванович остановился, как вкопанный. Ноги сразу стали как ватные. В ушах зазвенело. Сердце снова предательски ворохнулось в груди. Владимир Всеволодович крепко поддержал его за плечо и сказал:

— Об этом мы поговорим и оплачем Ашота Телемаковича потом. А сейчас возьми себя в руки. Для нас жизнь продолжается. И сейчас мы должны бороться, если не хотим, чтобы с нами произошло то же самое.

— Да с тобой-то они что сделают? — успокаивающе взглянул на друга Василий Иванович и услышал в ответ:

— А ты что — думаешь, я останусь стоять в стороне? Времени-то совсем почти не осталось! Давай-ка мы с тобой вот как сделаем: разделимся, и один пойдет направо, другой налево. Я буду искать монеты Тита с Домицианом. А ты попробуй найти что-нибудь еще подходящее для твоей повести. Ты же ведь лучше знаешь, что тебе нужно!

Согласившись с этим разумным предложением, Василий Иванович пошел по рядам и — это было почти чудо! — почти сразу нашел отличную тетрадрахму Вавилона и великолепный кистофор[13] Эфеса.

Не успел он подивиться такому чуду, как к нему подошел Владимир Всеволодович и показал большую медную монету императора Тита. Она была очень красива, в зеленой патине:

— Вот, уже 56!

— Где ты достал ее? — ахнул Василий Иванович.

— Да я и сам глазам своим не поверил! — принялся радостно объяснять Владимир Всеволодович. — Тем более, что с этим Титом положение-то было очень серьезное. Я не хотел тебя пугать — но оно было как перед страшным извержением Везувия, которое произошло в его правление. Дело в том, что наш конкурент перехватил прекрасный его денарий с очень редким оборотом — Родосским Колоссом.

— Хоть и был этот Колосс на серебряных ногах, но все равно рухнул! — вкладывая монеты в альбом, благодарно взглянул на друга Василий Иванович. — Никакой денарий не может сравниться с хорошим ассом! Тем более таким… Римляне не случайно любили медные монеты. Это варвары, ослепленные блеском серебра, предпочитали денарии, о чем, если что, можно будет упомянуть при сдаче заказа. Кстати, могу и я тебя порадовать: у нас уже не 56, а 58 монет.

— Тогда что — давай опять разойдемся и быстренько найдем единственную недостающую монету?

— Давай! — в уверенности, что так оно и будет, охотно согласился Василий Иванович.

Но не тут-то было! На этом их везение и закончилось. Как ни старались друзья, ни у кого из пришедших в клуб больше не было такой монеты, которая могла бы подойти для коллекции Соколова.

Времени оставалось все меньше. 30 минут до сдачи заказа, 15, 10… Да и Викентий что-то опаздывал…

Спешащий, огорченный Василий Иванович не сразу и заметил, как его знаками подзывает к себе старичок-искусствовед.

— Третий раз проходите мимо меня и не видите! — сказал он. — Про Ашота Телемаковича уже знаете? Вот беда, так беда… Царство ему Небесное!

И протянул, судя по виду, тонкую дореволюционную книжку с цветной обложкой. — А это вам!

— Что это? — не понял Василий Иванович, лихорадочно соображавшего, как теперь быть со сдачей заказа, когда не хватает одной… даже пока двух монет?!

У него не было сейчас даже одной свободной секунды. Нужно было срочно искать, спрашивать, смотреть — вдруг в последний момент у кого-нибудь отыщется нужное… А старичок-искусствовед, не замечая этого, продолжал:

— Это — книга о воздушных мытарствах. Помните, вы просили? Удалось-таки все же вернуть. Поэтому и к вам просьба особо ее не задерживать. Мне нужно показать ее и другим. Как можно большему количеству других людей. Да и вы тоже говорите о ней людям. Нам-то, живым, хорошо, еще дается время на покаяние. А вот Ашот Телемакович, которого я не успел уговорить ее взять на время — а ведь сколько раз предлагал! — уже идет по этим мытарствам…

— Да-да, конечно! — рассеянно кивнул Василий Иванович, положил книгу в портфель…

И тут увидел бегущего к нему Владимира Всеволодовича.

— Пятьдесят девять! — издали кричал тот.

Еще одна медная монета императора Домициана легла в альбом.

— Пойдем теперь к выходу. Эти уже там! — сказал Владимир Всеволодович.

— А Викентий?

— Пока еще нет. Но будем надеяться, что не опоздает! В крайнем случае, попросим их подождать немного…

Чувствовалось что, Градов основательно подготовился к приему заказа.

К удивлению Василия Ивановича Соколов и, как ни странно, особенно Градов, охотно согласились подождать полчаса. Более того, Соколов поблагодарил за подсказку, где можно хорошо провести отпуск. Место это, как он сказал, понравилось им настолько, что они, очевидно, будут строить себе рядом с Покровкой дачи. Словом, начало сдачи заказа, вопреки всем опасениям, проходило вполне мирно.

Слушая Соколова, Василий Иванович нетерпеливо вглядывался в дорогу, ожидая Викентия.

Судя по беспрестанным посматриваниям по сторонам и поглядыванию на часы, Градов тоже явно кого-то поджидал.

И — странное дело! — как только перед клубом остановилось такси, и из него вышел Викентий, Василий Иванович с Градовым, увидев его, одновременно воскликнули:

— Ну, наконец-то!

Викентий слегка замялся, не зная, к кому из них идти в первую очередь, но, перехватив тайный жест Градова, направился к клубу.

Василий Иванович извинился перед Соколовым и бросился ему вслед.

Владимир Всеволодович опередил его буквально на пару шагов.

— Вот, пожалуйста, — сказал им Викентий, протягивая медную монету, на одной стороне которой был изображен Тиберий, а на другом — рог изобилия. — Коммагена. Первый век нашей эры!

— Как Коммагена? — ахнул Василий Иванович. — Мы же просили — Эдессу!

— Вот зарезал, так зарезал! — покачал головой Владимир Всеволодович.

— Ничего подобного, — возразил Викентий. — Поверьте мне на слово это — та самая монета, которая вам нужна. Можете взять ее на комиссию и отдать мне деньги потом, если вдруг окажется, что это не так. А сейчас, простите, меня ждут!

И он направился… к стоящим у мерседеса Градову с Соколовым.

Ничего не понимая, Василий Иванович тоже подошел к ним.

— Мы ничего не понимаем в античных монетах. И поэтому решили прибегнуть к помощи консультанта, — сразу же предупредил его Соколов и спросил, показывая на Викентия. — Надеюсь, этой нашей кандидатуре вы доверяете?

— Конечно! — улыбнулся Василий Иванович, приветливо кивая Викентию. Но тот почему-то закашлял и отвернулся.

— Вот и отлично! — подытожил Соколов и благодушно разрешил: — Ну, а если у нас возникнут спорные моменты, можете пригласить своего доверенного человека.

— Только не Владимира Всеволодовича! — подал голос Градов, и Василий Иванович внутренне сжался — что-то не то было в поведении Викентия и Градова…

Стараясь не обращать на это внимания — ведь, если разобраться, заказ был предназначен не для них, он достал из портфеля и протянул Соколову папку с машинописью повести.

Тот неторопливо развязал тесемки, полистал ее, шевеля толстыми губами, и одобрительно сказал:

— Ничего не скажешь — солидно. И — интересно. Надеюсь, моему отцу это понравится!

— Это еще надо доказать! — начал было Градов, но Соколов властно остановил его:

— Поверим, так сказать, на слово — писательское! — пошутил он и поинтересовался: — Ну, а что там у нас с монетами?

— Вот, пожалуйста! — с готовностью протянул альбом-кляссер Василий Иванович.

— Ничего не скажешь, хороши… — разглядывая монеты, похвалил Соколов.

И тут раздался возмущенный голос Градова:

— Позвольте! А почему здесь города и государства, упоминаний о которых нет в Евангелии? Так вы нам можете представить монеты со всего мира!

— А разве апостольская проповедь не обошла всю Ойкумену — как называли римляне и эллины тогдашний мир? И потом, вы ведь сами сказали собрать монеты, связанные с христианством.

— Но…

— Оставь, что ты придираешься к человеку? Надо было сразу давать точное указание! — поморщился Соколов. — Если что действительно не то или не так, давай по существу!

— Можно и по существу!

Градов неожиданно достал из сумочки маленький альбомчик и развернул его. В нем тоже оказались монеты.

— Наше условие было, чтобы это были лучшие монеты в стране. А тут, извольте полюбоваться! — сказал он и принялся показывать их Соколову. — Вот посмотрите на монету Тира, которую нам предлагает Василий Иванович, и сравните ее с этой?

— Да, вроде, обе хороши! — пожал плечами Соколов.

— Не скажите! — стараясь не смотреть на Василия Ивановича, подал голос Викентий, которого, незаметно подтолкнул в бок Градов. — На первой монете две буквы явно не прочеканены и трещина на гурте.

— Но стиль-то ведь лучше? — возмутился Василий Иванович. — Штемпеля для моей монеты явно резал талантливый эллинский мастер. А эту, наверное, делал какой-нибудь скифский раб из-под палки надсмотрщика!

— Может, и так, — уклончиво согласился Викентий. — Что касается стиля, это вопрос спорный. Тут, как говорится, на вкус и цвет товарищей нет! Но так как вторая монета бесспорно без дефектов, я считаю, что она превосходит по качеству первую…

Та же участь после этого постигла еще несколько монет. И только в одном случае можно было согласиться с Викентием.

Василий Иванович, ошеломленный таким предательством, даже не нашел, что возразить, но тут вспомнил про монету Эдессы, которую не успел положить в альбом и продолжал держать в кулаке.

— Что же вы тогда скажете по поводу этой монеты? — спросил он.

Викентий заметался взглядом с монеты то на Василия Иванович, то на Градова… И, очевидно, последний заплатил ему меньше, чем он мог получить за свою монету, а может, ученая совесть, наконец, подала в нем голос, сказал:

— Только то, что этот дупондий[14] Коммагены тематически и по времени гораздо ближе к христианской теме, чем то, что у вас! — кивнул он на желтевшую под пленкой монету в альбомчике Градова.

— А при чем тут Коммагена, когда в повести, как я смотрю, упоминается город Эдесса? — насторожился тот, внимательно изучая во время всего разговора текст повести.

Василий Иванович почувствовал, что внутри у него словно что-то оборвалось.

«Вот и все — проиграл! И зачем я только зашел в этот храм? — с досадой подумал он. — Что я скажу теперь Насте?»

Но Викентий неожиданно сказал:

— Дело в том, что Эдесса при императоре Тиберии входила в состав области Коммагена. Эта монета легко датируется по цифрам в его многочисленных титулах. Она девятнадцатого-двадцатого года нашей эры. И, собственно, вполне могла ходить в то время, когда царь Авгарь получил убрус с изображением Христа и приказал повесить его в городских воротах.

— Видишь, каково спорить с учеными? — усмехнулся Соколов, с упреком глядя на своего заместителя.

— Вижу! Но посмотрю, что они смогут возразить вот на это! — ответил тот, достал из нагрудного кармана пакетик, развернул его и, торжествуя, показал… денарий Тиберия. Тот самый — Ашота Телемаковича!

Первым желанием Василия Ивановича было броситься к телефону-автомату и вызвать милицию.

Но Градов быстро остудил его пыл.

— Вот, случайно приобрел у случайных людей! Не пожалел ничего, чтобы лично сделать подарок вашему отцу, — сказал он Соколову, и Василий Иванович понял, что никакая милиция тут не поможет. Попробуй теперь доказать, где он его взял…

Викентий же, мельком сравнив денарий Тиберия в альбоме Василия Ивановича с тем, что показывал Градов, твердо сказал:

— Этот на несколько порядков выше. И по сохранности, и по стилю. Тут не может быть двух мнений.

— Есть еще третье мнение! Научное! — весомо сказал Василий Иванович и, порывшись подрагивающими руками в портфеле, протянул Соколову журнал с книгой «Закон Божий»..

— Что это? — не понял тот.

— Статья, доказывающая, что денарием кесаря вполне мог быть, и даже наверняка был им денарий императора Августа.

Василий Иванович показал Соколову на денарий в своем альбоме и потом для сравнения дал посмотреть на его изображение в книге:

— Вот этот!

— Спорный вопрос! — заявил Градов.

— Возможно, — с трудом сохраняя спокойствие, пожал плечами Василий Иванович. — Но, тем не менее, с поддержкой такой статьи в авторитетном научном журнале я могу с равным правом утверждать, что денарием кесаря была не ваша, а моя монета!

И не давая Градову опомниться, с несвойственной для него настойчивостью, протянул Соколову переданный ему другом резерв:

— А это монеты взамен тех, что вам по каким-либо причинам не понравились. Вот — святой Константин Великий, его мать — святая Елена, и еще Византия, с изображением Иисуса Христа и Пресвятой Богородицы.

— Простите, — вмешался Градов. — А какое время описывается в вашей повести?

— Первый век! — с готовностью ответил Василий Иванович.

— А эти монеты какого времени?

— Четвертого и десятого!

Чувствовалось, что Градов основательно подготовился к приему заказа.

— И на каком же основании вы пытаетесь всучить нам эти совершенно не подходящие во времени монеты?

— А на основании моих сносок! — ответил Василий Иванович, взял повесть из рук Градова и показал: — Вот, вот и вот!

Изучив сноски, Градов дал знак Викентию, что его миссия закончилась, и обменялся с Соколовым заговорщицкими взглядами.

Наступила неловкая пауза, которую, кашлянув, нарушил сам Соколов.

— Все это, конечно, хорошо… И, тем не менее, в этом заказе есть некоторые пробелы! — сказал он.

— Серьезные упущения и явные неточности! — поддакнул Градов.

— Бесспорно, вы немало потрудились. Но поймите и нас. Мы не можем платить такие большие деньги за не до конца выполненный заказ! — продолжил Соколов, и Василий Иванович понял, что Градов, преследуя какие-то свои цели, чтобы лишить его квартиры, а может, и даже уничтожить, умело сыграл на скупости своего начальника. Судя по всему, тот решил сэкономить на оплате заказа. Но кто знал, насколько дальше пойдет Градов?..

И тут он увидел выходящего из клуба помощника генерального прокурора.

Спасительная мысль пришла ему в голову.

— Вы говорили, что я тоже, если у нас возникнут разногласия, могу позвать своего консультанта? — спросил он.

Градов собрался возразить, но Соколов великодушно наклонил голову:

— Говорили, не отрицаем. Приглашайте!

— Это уже кое-что! — заметил помощник генерального прокурора.

— Простите, вы разрешили обращаться к вам, если что… — подбежав к помощнику генерального прокурора, задыхаясь, сказал Василий Иванович. — Так вот, кажется, это «если что» наступило!

— Помогите! — тоже подойдя, попросил Владимир Всеволодович.

Помощник генерального прокурора был настоящим мастером своего дела. Он цепким взглядом обвел всех людей возле клуба и, остановившись глазами на мерседесе, около которого стояли Соколов с Градовым, чуть приметно кивнул на них:

— Эти?

— Эти!..

— Чего они от вас хотят?

Василий Иванович вкратце рассказал историю с заказом и его приемкой.

— Да, в неприятную историю вас впутали! — покачал головой помощник генерального прокурора. — Налицо явное мошенничество. Если не хуже. Скажите, а вы этого Градова раньше не знали?

— Нет, конечно!

— Может, он через ваших родственников или знакомых имеет к вам какие-либо претензии?

— Да у меня и знакомых-то нет! Тем более родственников…

— Странно… очень странно!

— Может, милицию позвать? — предложил Василий Иванович.

— И что вы ей предъявите? Слова ведь к делу не пришьешь! Они скажут, что пошутили. Или вы что-то напутали. А потом все равно заявятся к вам!

— И что же тогда делать?

— А вы ничего у них подозрительного не замечали? — подумав, спросил помощник генерального прокурора. — Или, может быть, слышали?

— Откуда? Хотя постойте! — в голосе Василия Ивановича появилась надежда. — Я видел за поясом у Градова пистолет!

— Боевой?

— Не знаю. Я в армии не служил…

— Плохо, молодой человек! Это ведь может быть стартовый пистолет, а то и просто детская игрушка. Подойдем, скажем, и… только спугнем! Нет, тут нужно что-нибудь посерьезнее.

— А помнишь, ты говорил, что они под видом горбыля из страны первосортную древесину вывозят? — напомнил Владимир Всеволодович.

— Да, — перехватив заинтересованный взгляд помощника генерального прокурора, подтвердил Василий Иванович. — Причем, ухитряются пломбировать вагоны в Москве, минуя таможню!

— Это уже кое-что! — заметил помощник генерального прокурора. — С такой уликой можно, пожалуй, и подойти к ним!

Выпрямившись — куда только старческая сутулость и доброжелательность делись — он, почти не опираясь на палку, решительным шагом направился к мерседесу.

— Вот, гляди, отец, да побыстрей, а то нам уже некогда! — бросил ему Соколов, протягивая альбом.

Но помощник генерального прокурора даже не стал смотреть на монеты. Он отвел рукой альбом и строго спросил:

— Вы что это, молодые люди, к человеку пристали?

— Чего-о? — не понял Соколов и недоуменно взглянул на Василия Ивановича. — Вы кого это к нам привели — консультанта или защитника?

— Да хватит с ним разговаривать! — вмешался Градов и презрительно посоветовал помощнику генерального прокурора: — А ты, отец, топай своей дорогой, пока я твою палку об тебя не обломал!

— Ты как со старшими разговариваешь, сопляк? — ничуть не смущаясь, ответил тот и вежливо попросил: — Отстаньте от человека, ребята. По-хорошему пока прошу. Иначе вы у меня через десять минут в отделении будете. Вместе с вашей машиной!

— Ха! Да он никак из милиционеров! — усмехнулся Соколов и картинно развел руками: — Тогда кому, как не тебе, надо знать, что для этого как минимум санкцию прокурора нужно иметь! Тем более, имея дело с такими людьми, как мы!

— Санкцию, говоришь? Считай, что ты ее получил!

С этими словами помощник генерального прокурора достал из кармана и протянул Соколову маленькую красную книжечку.

— Вот уж не думал, — усмехнулся тот, — что у нумизматов имеются свои удостоверения. Или это милицейское? Хорошо, покажем отцу. Кто ты у нас там — майор? Полковник?

И вдруг изменился в лице.

— Простите, мы… не знали, с кем имеем дело!

Градов обеспокоено заглянул через плечо Соколову и примирительно заметил:

— А в чем, собственно, дело? Мы с Василием Ивановичем друзья! Он меня на чай приглашал. Я даже адрес могу назвать и всю обстановку, что у них в доме! Врага б он не пригласил!

— Да! — благодарно взглянув на своего заместителя, подтвердил Соколов.

— Надеюсь, что вы скоро сможете описать мебель и в моем кабинете! — пообещал им помощник генерального прокурора. — Где мы побеседуем, скажем, на тему необъятных лесов нашей родины, которые почему-то тают, появляясь за границей!

— Что вы от нас хотите? — облизнув губы, быстро спросил Соколов.

— Только одного, чтобы вы отстали от этого моего хорошего знакомого!

— Да мы уже отстали! И заказ приняли. И вот, — Соколов подал нетерпеливый знак Градову, и тот с видимой неохотой протянул Василию Ивановичу пачку денег. — Оплатили ему за услуги! Всё, до копеечки! Больше, надеюсь, к нам претензий нет?

— Пока нет, — учтиво ответил генеральный прокурор и, не прощаясь, направился снова к входу в клуб, в надежде хотя бы в последние минуты приобрести какую-нибудь интересную монету.

— На службе стоял! — согласился старец. — Но в храме не был!

По дороге домой Василий Иванович захотел, как можно скорее, обрадовать Настю и, в ожидании электрички, позвонил ей прямо со станции.

Он уже собрался опустить в щель 15 копеек и сказать: «Все, мы свободны!», как неожиданно услышал короткие гудки.

— Занято?! — удивился Василий Иванович. — Странно…

Настя никогда никому не звонила, и он еще раз набрал номер.

На этот раз междугородняя связь, как это иногда бывает, преподнесла ему сюрприз. Телефон снова оказался занят, но в течение двух-трех секунд слышались голоса. Один из них — плачущий и повторяющий: «Нет, нет и нет!», был очень похож на Настин. А другой… на Градова!

«Нет, этого не может быть… Я просто ошибся номером!» — решил Василий Иванович и — электричка уже приближалась — не стал больше звонить.

Отыскав в вагоне свободное место, он сел, достал из портфеля полученную от старичка-искусствоведа книгу, раскрыл ее и… очнулся от объявления очередной остановки.

Поняв, что проехал свою станцию, он выскочил из вагона, пересел на встречную электричку, снова углубился в чтение. И — бывало, что он проезжал на автобусе мимо, но чтобы два раза подряд, такого еще не случалось — опять пропустил остановку!

Оказавшись, наконец, в своем городе, он, ни минуты не выбирая, куда идти в первую очередь, вышел на площади и пошел к храму.

Увы! Старца, с которым ему так нужно было побеседовать, судя по тому, что в церковном дворе было безлюдно, на этот раз, кажется, не было.

Вздохнув, Василий Иванович направился к воротам. И вдруг из окошка книжной лавки послышался женский голос:

— Простите, вы — Василий Иванович?

— Да… — недоумевая, ответил он.

— Историк?

— Историк!

— Ой, как хорошо, что я вас узнала! — Василий Иванович подошел ближе, и увидел в окошке радостно улыбавшуюся ему женщину. — Отец Пафнутий велел передать вам, чтобы вы зашли к нему в келью.

— Так он — здесь?!

— Да, батюшка немного приболел и никого сегодня не принимал. Но для вас сделал исключение! Вы заходите прямо без стука!

Василий Иванович, благодарно кивнув, быстро прошел к домику в углу двора и открыл дверь…

Старец лежал на своей узкой жесткой кровати.

— А, здравствуй-здравствуй! — слабым голосом сказал он. — Садись, отдохни! У тебя ведь сегодня был непростой день…

— Да, — уже не удивляясь тому, что старец знает, каково ему было в клубе, присел Василий Иванович. — Но утром, как вы и сказали, был в храме на службе.

— Все верно, на службе стоял! — согласился старец и вдруг, словно прислушавшись к чему-то, добавил: — Но в храме не был!

— Как это? — не понял Василий Иванович. — Да я до самого конца, пока не вынесли крест, не уходил!

— Это верно, — подтвердил старец. — Но был ты совсем не в храме.

Василий Иванович встревоженно посмотрел на старца — что это с ним? Может, он так болен, что у него — бред?

Но тот вдруг улыбнулся и сказал:

— Ты про Василия Блаженного знаешь, надеюсь?

— Да, но только лишь то, что в Москве есть храм, названный в честь него.

— Ну, хоть благодаря этому помнят о нем сейчас… А когда он хоть жил, тебе ведомо?

— Нет…

— А еще учитель истории! И чему сейчас только детей учат?.. Ну ладно, скажу. Он жил во времена Иоанна Васильевича Грозного. Однажды стоял царь на службе и размышлял о том, что хорошо бы начать большое строительство на Воробьевых горах. Клиросные уже Херувимскую песнь спели. Там есть такие слова: «Всякое ныне житейское отложим попечение». После них ни о чем строжайше нельзя думать, кроме, как о службе! А царь все думал о стройке. После службы встретил его Василий Блаженный и говорит:

— Что это ты, православный государь, в день Божий на службы не ходишь?

— Как это не хожу? — изумился царь. — Я и сейчас со службы иду.

Покачал с упреком головой святой Василий Блаженный:

— Все верно, государь, со службы ты идешь, а в храме-то и не был. А был на Воробьевых горах!

Старец посмотрел на Василия Ивановича и улыбнулся:

— Так и ты утром всю службу провел в своем клубе.

— Ваша правда! — со вздохом кивнул Василий Иванович и признался: — Непросто выполнять то, что вы говорите! Поначалу, правда, было легко. То же правило — читал, как на крыльях. А потом… Все хочется побыстрее его закончить, мысли стали одолевать, что только зря время теряю!

— Как это зря? Это лишь кажется, что, читая правило и посещая храм, ты что-то теряешь! Что за это время можно сделать что-то полезное, нужное. Полезное, может, и да. Но душеполезное ли? И потом, если внимательно посмотреть, то увидишь, что Господь сторицею восполняет затраченное тобой время. И все дела словно сами собой управляются, и весь день потом, как на крыльях летаешь. А что поначалу было легко, а потом стало сложнее — так и на это ответ есть. В начале Господь помогал тебе Своею благодатью, а потом дал возможность и потрудиться самому. Ведь Царство Небесное не лежа на печке-лавочке, а трудом берется.

Старец отпил глоток воды из стоявшей рядом на табурете кружки и со вздохом продолжил:

— Иной пять языков выучит, три института окончит, ночи не спит — диссертации пишет — чтобы преуспеть в земной, временной жизни. А тут речь о Небесном и вечном! Разве для этого не стоит потрудиться?

— Конечно, стоит! И я, как бы это трудно и, простите, иногда нудно не было — продолжу читать правило и ходить в храм, — согласно кивнул Василий Иванович.

— Правильно! — с одобрением посмотрел на него старец. — И вот тебе еще одно мое домашнее задание: в следующее воскресенье, а еще лучше раньше, да-да, в среду, — подумав, уточнил он, — тебе непременно следует исповедаться и причаститься!

— Зачем? — удивился Василий Иванович. — Я, вроде, и так, без грехов — честно живу!

Старец даже приподнялся, услышав эти слова.

— Так ты у нас святой? — шутливым тоном спросил. — Тогда мы давай тебя в храме вместо иконы поставим! А что, люди будут креститься и молиться перед тобою! Нет, дорогой! — обрывая себя, уже серьезно продолжил он. — Не правильно мыслишь. А чтобы ты мыслил правильно, я расскажу тебе такую историю.

Старец снова лег поудобнее и начал:

— Умер один человек. И вдруг воскрес, и в гробу уже, весь в слезах, дрожа от ужаса, говорит: «Позовите скорее священника!» Пришел священник, и тот ему: «Батюшка, исповедуй меня скорее, а то бесы пришли за мной и стоят сейчас с хартией, на которой записаны все мои грехи». Прочитал батюшка положенные молитвы и говорит: «Кайся, сын мой!» Начал тот каяться и тут лицо его стало просветляться. Слезы высохли, а на губах появилась улыбка. «Что с тобой? Что ты видишь и почему радуешься?» — спросили его люди. «Да как же не радоваться? — ответил он. Какой грех я ни называю, он тотчас исчезает из хартии. Сказал: «Лгал» — и нет слова «ложь». Назвал «воровство», и его тоже словно и не было! Вот теперь бесы стоят с пустой хартией и не знают, что с ней делать. Предъявить-то мне больше нечего! Сказал он это, лег и со счастливой улыбкой и светлым лицом уже навечно отошел к Господу…

Старец помолчал и вопросительно посмотрел на Василия Ивановича:

— Ну, а ты как думаешь пройти воздушные мытарства и предстать пред Господом на Страшном Суде, не исповедуясь и не причащаясь?

— Да, ничего я уже не думаю — конечно же, исповедаюсь и причащусь! — улыбнулся Василий Иванович и вздохнул: — Знаете, я ведь сегодня всю дорогу читал об этих воздушных мытарствах! Читал и думал: чему мы учим детей? На что тратим целые уроки, четверти, полугодия, годы?! Вот чему учить надо!!!

— Так ты и учи! — удивился старец.

— Я попробовал. Не дают. Запрещают в школе говорить о Боге.

— А ты все равно говори! И детям, и взрослым! А ну-ка, возьми листочек, что на столе лежит!

Василий Иванович взял лист, заметив, что, судя по коротким строчкам, на нем было написано стихотворение, и протянул старцу. Но тот остановил его и, удобней устроившись на кровати, сказал:

— Читай!

Василий Иванович кивнул и начал:

Пусть ноги устали, болит твоя грудь,
И спину ты можешь едва разогнуть,
И пусть бы хотелось тебе отдохнуть,
Работы так много еще впереди,
Иди и буди!
Иди и буди ты уснувших людей,
Скажи им, что враг среди Божьих полей,
Их хочет засеять травою своей…
Когда их разбудишь, тогда отойди…
Иди и буди!
Иди и буди равнодушных людей,
Глаголом их жги вдохновенных речей,
Зови их к подножью святых алтарей…
Буди равнодушных, их сна не щади…
Иди и буди!
Пока еще враг ожидает зари,
Пока не погасли совсем алтари,
Пока не свалился, иди, говори…
Работы так много еще впереди,
Иди и буди!

— Все прочитал? — увидев, что Василий Иванович замолчал, спросил старец.

— Да! — показывая листок, подтвердил тот.

— Надо же, когда я сам себе читаю, то оно мне кажется намного длиннее! — усмехнулся тот и сказал: — Положи этот стих себе в карман и читай всегда, когда трудно или не хочется делать что-нибудь для спасения своей души или назидания ближнего. Ну а теперь иди!

Василий Иванович поклонился старцу, открыл дверь и замялся на пороге, увидев небо, которое все, казалось, состояло из огромной, низко нависшей над городом тучи.

— Что там такое? — окликнул его старец.

— Кажется, сейчас будет сильный ливень!

— Не будет, — улыбнулся старец и уверенно добавил: — Пока ты в дороге, дождя не будет!

Он взял с полочки свернутую шелковую ленту и протянул ее Василию Ивановичу:

— Вот, возьми!

— Что это? — не понял тот.

— Нательный пояс с 90-м псалмом. Он начинается словами «Живый в помощи Вышняго в крове Бога Небесного водворится!», из-за чего бабушки зовут его «Живые помощи». Конечно, лучше знать этот псалом на память и читать в час опасности или беды. Но пока ты не знаешь его наизусть, носи хотя бы так. Ну, а теперь иди! Иди — и буди!

Василий Иванович послушно вышел во двор, подставил ладонь и увидел, как на нее упали три крупные капли.

— А говорит, не будет! Вот тебе и старец… — разочарованно подумал он и вышел за ворота. Туча по-прежнему тяжело нависала прямо над ним. Но дождя, как ни странно, пока еще не было.

Дошел до остановки. Пока автобуса не было, позвонил Насте. На этот раз сразу пошли длинные гудки, и трубку взяла Настя. «Мы — свободны!» — сообщил он, наконец, ей. Но она почему-то даже не обрадовалась. И голос у нее почему-то был грустный… «Ты как будто даже не рада?» — спросил он. «Нет, что ты! — вздохнула в ответ Настя. — Просто устала от всего этого!» И посоветовала как можно скорее зайти куда-нибудь, а то вот-вот начнется сильный дождь.

Но дождя не было!

Василий Иванович сел в автобус, проехал почти полчаса…

Не было дождя!!

Прошел еще минут пятнадцать от остановки до дома…

Дождя не было!!!

И только когда зашел под козырек подъезда, за спиной раздался страшный удар грома, и сплошной стеной пошел дождь. Туча, словно мстила за то, что ее так долго заставили ждать. Вода низвергалась на землю сплошным потоком. Засверкали молнии. Загрохотал, почти не переставая, гром. Началась страшная гроза. И такой грозы он еще не видел в своей жизни.

— Ай-яй-яй! — сокрушенно покачал головой старец.

В среду старец сам исповедал Василия Ивановича, а настоятель, причастивший его после этого, в проповеди сказал, что, наконец, в храм пошли и ученые люди, учителя…

Исповедь шла долго, трудно. Но людей было совсем немного, и Василий Иванович без спешки мог основательно вспомнить свои грехи, начиная с детства. Старец помогал ему вопросами и наводящими рассказами.

— Неужели ты никогда никого не осуждал? — спрашивал он, и Василий Иванович даже удивлялся такому вопросу:

— Почему? Еще как осуждал!

— Значит, каешься в этом грехе?

— Да, батюшка, да! Осуждал…

— И не лгал?

— Да, вроде, и нет! Хотя — было дело. Когда дети уронили на пол мою любимую серебряную монету, я сказал им, что не буду показывать ее, так как она может разбиться. Хотя это просто невозможно!

— Вот видишь, тут оказывается сразу три греха: ложь, сребролюбие и жадность! Ты согласен со мной?

— Да, и — каюсь…

— Ну, а то, что все эти годы без Бога жил, разве это не гордыня? Мы ведь ничего не можем без Бога. Это нам только кажется, что мы представляем что-то из себя!

— Каюсь, батюшка! Еще один грех вспомнил!

— Какой?

— В детстве я помогал взрослым сорвать с храма крест!

— Тяжелый грех… Потом тебе надо будет искупить его делом. Поставить новый крест на восстановленном храме. А сейчас Господь отпустит тебе все грехи. Наклони голову!

На голову Василия Ивановича легла епитрахиль. Следуя указаниям старца, он поцеловал Крест и Евангелие, в знак того, что дает обещание постараться не совершать впредь эти грехи. И почувствовал вдруг необъяснимую легкость. Все его существо как будто разом освободилось от множества тяжелых пут, каких он и не ощущал раньше, и незримо вышло на тот простор, который он видел в видении во время сердечного приступа….

А потом было причастие, проповедь. И снова разговор со старцем, теперь уже снова в его келье.

Василий Иванович рассказал про свою болезненную любовь к старинным монетам, про майора, пытавшегося убежать с рублем Петра Первого, про свою любимую афинскую тетрадрахму и спросил, как ему теперь быть, если он только что исповедовал грех сребролюбия и в то же время не может без клуба…

— Ай-яй-яй! — выслушав его, сокрушенно покачал головой старец. — Это же — страсть!

— Но что в моем увлечении плохого? — попытался защититься Василий Иванович. — Ведь оно помогает мне в работе!

Старец поглядел на Василия Ивановича и, видя, что тот не до конца понимает его, сказал:

— Любая страсть, в чем бы она ни проявлялась, будь то, как у тебя, монеты или у других: необузданная любовь к концертам, песням, танцам, к телесериалам, да и к самому телевизору, к моде и многому-многому другому, я уж не говорю о пагубных пристрастиях к вину, наркотикам и сигаретам — это плохо. Больше скажу — губительно! Однажды, уже давно, к одному известному старцу подошли три девушки. Они спросили у него: «Скажите, а на танцы, или про кино они говорили, не помню уже, можно ходить?» Девушки думали, что старец-монах скажет «Нет» и начнет осуждать, отговаривать их. Но он вдруг сказал: «Можно, — и добавил: — Но это отдалит вас от Бога».

— И что же девушки? — невольно вырвалось у Василия Ивановича.

— Две все же пошли на это, как ты говоришь, увлечение, а третья призадумалась…

Старец помолчал и сказал:

— Все дело в том, что человек создан для того, чтобы после жизни вечно быть с Богом. А если в его душе по каким-то причинам этого нет, то вакуум начинает заполняться другим. Причем, до конца утолить это практически невозможно. Как, например, в случае с вашим майором из клуба. То, что произошло с ним и что, в меньшей степени, происходит с тобой — это крайняя степень возобладания страсти над человеком, когда он уже не в состоянии контролировать себя и свои поступки. До Бога ли, скажи, человеку, когда предназначенное для Него место в душе заполонила страсть?

— Конечно же, нет, — чуть слышно отозвался пораженный тем, что услышал, Василий Иванович.

Старец неожиданно улыбнулся и положил ему руку на плечо:

— Но, это, как и все в нашей жизни, пока мы живем, поправимо! У меня ведь тоже была своя страсть!

— У вас?!

— Да, и еще какая! Однажды, это было уже давно, один очень состоятельный человек, из моих духовных чад, подарил мне на именины золотые часы с будильничком. Казалось бы — ну что в этом плохого? И мысли, вроде, благие пришли: мол, тем больше — на вес золота — стану ценить теперь время… дескать, по будильнику просыпаться буду и не опоздаю уже никуда… да и не обижать же дающего от чистого сердца человека? Словом, от других подарков я категорически отказался, а часы взял. Взял и… потерял покой. Начал брать их на службу, так стал замечать, что принялся наблюдать, сколько осталось до конца времени. Хотя раньше за мной никогда не водилось такого… Стал оставлять их в келье, так сделалось еще хуже. Всю службу только и думал: не украл бы кто их. Возвращаясь, первым делом проверял и радовался: вот они, целы и невредимы, дорогие! Прошла неделя, другая, и как только приехал тот человек, который подарил мне эти часы, в монастырь, я взмолился: «Ради Христа, забери их обратно!» Он забрал, и страсть перестала меня мучить. Снова освободилось в душе место для Бога, и на службах я отныне только молился и думал только о Нем. Кстати, для того человека, от которого я не утаил тогда правды, это тоже сделалось неплохим уроком.

Старец прищурился, словно припоминая своего благотворителя, и как-то особенно по-хорошему улыбнулся.

— Он весь, как еж иголками, был покрыт страстями. Но после этого уже всерьез начал молиться, ездить по святым местам, прося заступничества угодников Божьих. Постепенно он стал жить совершенно иным. А перед кончиной прособоровался и причастился. И как мне, убогому, мнится, спас свою душу.

Старец посмотрел на старавшегося не пропустить ни слова Василия Ивановича и сказал:

— И тебе советую: молись, проси Бога о помощи. Сам прикладывай усилия, чтобы от нее освободиться. Да и я за тебя помолюсь. И Господь поможет тебе так, как ты даже не ожидаешь. Причем, как мне почему-то кажется, очень и очень скоро!

— Осторожнее! Разобьется!!! — раздалось сразу несколько детских голосов.

Наконец, наступил день прибытия в школу министра просвещения.

Выйдя из дома, Василий Иванович привычно опустил ключи в карман пиджака и неожиданно обнаружил в нем подаренный старцем пояс.

«Надо же, совсем забыл про него! — удивился он. — Может, надеть или… не надеть?»

— Надену! — вслух решил он и повернул обратно домой.

— Зачем ты вернулся? — встревожилась, увидев его, Настя. — Удачи не будет! Да и как бы не опоздал…

— Ничего, без меня все равно не начнут! — улыбнулся Василий Иванович.

Постеснявшись объяснять причину возвращения, он молча прошел в свою комнату и, надев пояс, и бегом — Настя была права, он действительно мог опоздать! — направился на автобусную остановку.

…Желающих попасть на открытый урок, где будет присутствовать сам министр, было столько, что, наверное, нужно было попросить учеников выйти из класса, чтобы уместить всех!

И хотя пропустили только избранных, все равно помещение оказалось переполненным.

Министр, решив, очевидно, показать образец зарождавшейся в стране «демократии», занял место на самой последней парте.

— Давненько я тут не сидел! — благодушно заметил он и подмигнул вынужденному уступить ему почти все место ученика: — Что, двоечник?

— Нет, отличник! — с гордостью ответил тот.

— А в мое время на «камчатке», как мы называли последнюю парту, сидели одни только двоечники!

— И вы тоже? — простодушно спросил ученик.

— С чего ты взял? — нахмурился министр, заметив невольные улыбки на лицах слушавших этот разговор.

— Так вы же сами сказали, что давно не сидели на последней парте!

Министр кашлянул в кулак, будто поперхнулся, и взглядом разрешил расположившемуся через проход директору школы начинать.

Тут же раздался показательно долгий, громкий звонок, и Василий Иванович, поздоровавшись с гостями и учениками, начал урок.

За двадцать минут он кратко и емко изложил весь учебный материал и сказал:

— Остальное вы можете прочитать в учебнике. А я поведаю вам то, чего пока нет в школьной программе.

— Интересно-интересно! — в полной тишине прозвучал голос министра. — И что же это мы, по-вашему, не доработали?

— Самое главное! — ответил ему Василий Иванович и, обращаясь к классу, продолжил:

— Очевидно, не многие из вас знают, я сам только недавно узнал об этом, что в нынешнем году исполняется 1000 лет, как была крещена Русь. Окончание этого урока мне и хотелось бы посвятить этому великому историческому событию. Сейчас я передам вам византийскую монету того самого времени. Подержав ее в руках, вы сможете как бы прикоснуться к тем далеким годам, когда ее держали современники великого князя Владимира, а значит, и лучше поверить в то, что тогда происходило на берегах седого Днепра!

Василий Иванович говорил о том, что выйдя из Днепра, как из купели святого крещения, русский народ получил от Бога величайший дар — крепкую, или как говорили тогда, неблазненную, живую веру в Него. Эта вера передавалась из поколения в поколение. Только о ней и думали, только ею и жили русские люди. Она помогала им переносить величайшие страдания и несправедливости: междоусобицы, татаро-монгольское иго, смуту начала 17-го века…

— Без нее невозможно понять нашей истории! — сказал он и увидел, как вдруг похолодели глаза продолжавшего еще благодушно улыбаться министра. — Вот эта монета!

Василий Иванович пустил по рядам медный фоллис конца 10-го века. Ученики, внимательно разглядывая его, бережно передавали дальше. Так он дошел до последней парты и отличник с уважением протянул его министру. Министр взял монету, посмотрел на нее и, словно обжегшись, отдал ее директору школы. Тот замешкался, и фоллис упал на пол.

— Осторожнее! Разобьется!!! — раздалось сразу несколько детских голосов.

— Ничего страшного! — успокаивающе улыбнулся Василий Иванович. — Честно говоря, в прошлый раз, когда вы уронили афинскую тетрадрахму, я… обманул вас, за что и прошу сегодня прощения. Такие монеты не разобьются, даже если уронить их с пятого этажа. Но к этой, вы правы, нужно действительно относиться осторожно и даже с благоговением — ведь на ней изображен Иисус Христос!

Стараясь поменьше смотреть на министра, который уже с нескрываемым недовольством взирал на него, Василий Иванович продолжал:

— Итак, наши предки на протяжении этих столетий, трудились, неопустительно ходили в воскресные дни и по великим праздникам в храм, воевали, когда нужно было отстоять свою родину, снова трудились. А каким же у них был отдых? Чем жили они, когда не было ни телевизора, ни кинотеатров?

— Ни футбола! — подсказал один из самых бойких учеников.

— Да, тогда играли в лапту! — согласился Василий Иванович. — Так чем?

И сам же ответил:

— Любимым занятием наших прапрадедов и прапрабабушек было святоотеческое чтение. Летом, в страдную пору, им было, конечно же, некогда. Но в долгие зимние вечера они собирались вокруг лучины и тот, кто был обучен грамоте, читал или пересказывал по памяти жития святых и другие духовные книги.

Василий Иванович поднял с учительского стола и показал классу полученную от старичка-искусствоведа книгу.

— Одну из них мне удалось недавно достать на недолгое время. Я постараюсь вкратце прочитать ее вам, и, надеюсь, вы поймете, почему. Она называется «Житие преподобного Василия Нового и видение ученика его Григория о мытарствах преподобной Феодоры».

На последних партах началось какое-то шевеление.

Стараясь не обращать на это внимания, Василий Иванович раскрыл книгу и, выбирая основное, стал то читать, то пересказывать:

— В царствование благочестивых византийских императоров Льва Премудрого и брата его Александра — это конец девятого-начало десятого веков — в далекой уединенной пустыне проводил подвижническую жизнь преподобный Василий Новый. У него был ученик — Григорий. А еще — прислужница Феодора. Приняв иноческий чин, она умерла, точнее, мирно отошла ко Господу. Все, знавшие ее, были огорчены этой кончиной — так много добра сделала она в жизни. А Григорию очень захотелось узнать, какой участи удостоилась Феодора и причислена ли она к лику святых праведников или нет… Будучи мучим таким вопросом, он обратился с ним к преподобному Василию. Тот внимательно выслушал его, помолился Богу и сказал: «Ты увидишь ее сегодня, если с верою просишь и не сомневаешься в возможности исполнения просимого!»

И было после этого Григорию следующее видение….

Ему явилась Феодора и стала рассказывать, что с ней произошло после смерти. Светозарные Ангелы приняли ее на свои руки и начали возносить на небо. Оглянувшись назад, она увидела тело свое, лежавшее неподвижно. Бездушное и бесчувственное, оно лежало, словно одежда, когда ее бросают, раздевшись, и потом, став перед нею, смотрят на неё.

Когда святые Ангелы несли Феодору, то приступили злые духи и, показывая свои хартии, закричали: «Отдайте ее нам, потому что у нее много грехов! Она — наша!» В ответ на это Ангелы предоставили все те добрые дела, которые когда-либо совершила Феодора: когда дала бедному хлеба, или напоила жаждущего, или посетила больного, или в темнице заключенного… когда с усердием ходила в церковь, или дала путникам покой в своем доме… когда примирила кого-либо из враждовавших, или пролила слезы на молитве… когда переносила с терпением неприятности, или утвердила в вере людей маловерующих… когда постилась, исповедовалась и причащалась Христовых Таин… когда старалась не слышать празднословия, клеветы и лжи…

Все эти добрые дела были противопоставлены грехам, записанным в хартии, и превозмогли их. Ангелы понесли Феодору дальше вверх на небеса, как бы восходя по воздуху. Но тут одно за другим им стали встречаться мытарства…

— Это нечто вроде застав или таможен, которые встречают на своем пути души умерших людей, — объяснил Василий Иванович, благодаря книге уже точно знавший, что такое мытарства. — Мытарями у древних евреев назывались лица, назначаемые римлянами для сбора податей и пошлин. Стараясь извлечь для себя большую выгоду, они прибегали иногда даже к истязаниям. Эти мытари собирали пошлины с привозимых товаров на особых таможнях, или заставах, которые назывались мытницами, или мытарствами. Отсюда христианские писатели позаимствовали наименование для мест воздушных истязаний душ умерших.

Василий Иванович оглядел учеников — некоторые слушали его, что называется, с открытыми ртами — и продолжил:

— Первым мытарством, встретившимся Феодоре, и с которым неминуемо столкнется каждый из нас — было мытарство празднословия и сквернословия. Здесь злые духи потребовали отчета за каждое праздное и тем более ругательное слово, за дурные песни, неприличный смех и насмешки… Многое из этого было давно забыто Феодорой, но злые духи помнили всё! К счастью, Ангелы сумели защитить каявшуюся в жизни в этих грехах и вообще не отличавшуюся многословием Феодору, и они продолжили путь…

— До второго мытарства? — нетерпеливо воскликнул кто-то из девочек.

— Да, — подтвердил Василий Иванович. — Оно называется — мытарством лжи. Я думаю, мне не стоит долго останавливаться на нем. Вы сами хорошо знаете, что такое ложь. Но отныне теперь помните, насколько она опасна для человека! Далее шло мытарство осуждения и клеветы. За ним — объядения и пьянства. Потом — пятое мытарство лености. И шестое — воровства…

— Это что такое! — неожиданно прервал чтение возмущенный голос министра. — Думаете, раз в этом году 1000-летие крещения Руси, так вам уже все позволено?!

Василий Иванович оторвал глаза от книги и увидел, что на последней парте было уже не шевеление, а движение. Шторм! Цунами!!!

Ставший уже багровым, министр наклонился к директору школы и о чем-то грозно вопрошал его. Тот виновато разводил руками.

— Скажите, — грозно обратился тогда уже напрямую к Василию Ивановичу министр. — И сколько у вас этих, так называемых, мытарств?

— Двадцать! — с готовностью ответил тот.

— И вы что, все их собираетесь освещать?!

— Да, если, конечно, успею!

— А если нет?

— Тогда продолжу в конце следующего урока!

— А-а, ну-ну! — ничего хорошего не предвещающим тоном гневно бросил министр, поднялся из-за маленькой парты и тяжелыми шагами направился вон из класса.

Следом за ним — директор и вся свита.

— Чего это они? — после того как Василий Иванович разрешил классу сесть, спросил бойкий ученик.

— Наверное, думают, что их самих минуют эти мытарства! — пожав плечами, задумчиво ответил он. — А может, просто неинтересно…

— А нам — интересно! — закричали ученики.

— Продолжайте!

— Пожалуйста…

В любой момент в класс мог ворваться директор…

Хорошо! — согласился Василий Иванович.

И тут прозвенел звонок.

В коридоре послышался топот множества ног.

Василий Иванович с сожалением развел руками и закрыл книгу.

Он уже собрался положить ее в портфель, но его остановили ученики.

— Василий Иванович! — загомонили они. — Мы еще посидим — продолжайте!

— Этот урок — последний!

— Последний, говорите? — рассеянно переспросил Василий Иванович.

Ему невольно вспомнился вид министра, и он неожиданно подумал: а вдруг, и правда, этот урок для него последний?

«Тем более нужно успеть дочитать до конца!» — решил он и, снова раскрывая книгу, сказал:

— Хорошо! Только, если кому из вас тоже неинтересно или кто-нибудь очень торопится, пожалуйста, я не задерживаю!

— Мне на тренировку, простите! — тут же поднялся и выбежал из класса бойкий ученик.

— И я тоже спешу! Но я обязательно достану эту книгу и сам прочитаю — потом! — с неохотой взяв портфель, тоже покинул класс отличник.

Следом за ним вышло еще несколько учеников.

Большая часть осталась в классе.

Василий Иванович, одобрительно кивая, оглядел их и с сожалением покачал головой:

— Жаль, что остальные ушли… И я, словно нарочно, торопясь, пропустил очень важное место в книге! А ведь его тоже следовало бы знать каждому человеку, неважно — министр это или пока еще ученик!

— Какое место? — заволновались дети и принялись упрашивать:

— Так прочитайте!

— Пожалуйста…

— Вы же сами сейчас сказали, что мы тоже должны знать!

— Конечно! — улыбнулся Василий Иванович. Перелистнул страницу назад и прочитал:

«— Видишь, Феодора, — сказал один из Ангелов, — что приходится испытывать душе умершего, когда она проходит все эти мытарства и встречается со злыми духами и князьями тьмы?

— Да, — отвечала Феодора. — Я видела и ужасно перепугалась. Мне думается: знают ли находящиеся на земле люди, что ждет их здесь, и с чем они встретятся по своей смерти?

— Да, они знают, — сказал Ангел. — Но наслаждения и прелести жизни так сильно действуют на них, так поглощают их внимание, что они невольно забывают о том, что ждет их за гробом. Добро тем, которые помнят Священное Писание и творят милостыню, или совершают какие-либо другие благодеяния, которые впоследствии могут искупить их от вечных мук ада. Тех же людей, которые живут небрежно, как будто бессмертные, думая только о благах чрева и гордости, — если их внезапно застигает смерть, то окончательно погубит, так как они не будут иметь в защиту себя никаких добрых дел. Души тех людей темные князья сих мытарств, сильно измучив, отведут в темные места ада и будут держать их там до пришествия Христова…»

Василий Иванович, оторвавшись от текста, посмотрел на учеников: все ли понятно? И, не слыша вопросов, вернулся к тому месту, на котором остановился до этого:

— Седьмым было мытарство сребролюбия и скупости. Его Феодора прошла без задержания, потому что, по милости Божией, никогда в жизни не заботилась о многом приобретении и не была сребролюбива, довольствуясь тем, что давал Бог. Наоборот, усердно делилась всем, что имела, с нуждающимися людьми. Далее шли мытарства: восьмое — лихоимства, то есть грехов взяточничества и лести; девятое — тщеславия, десятое — зависти.

— Что и завидовать тоже грех? — поднимая руку, невинно спросила сидевшая на первой парте красивая ученица.

— Конечно! — воскликнул Василий Иванович и с жаром принялся объяснять: — Даже по земным понятиям, зависть — это порок. Из-за нее начинается вражда, споры, возникают страшные войны…

Он хотел продолжить, но у задавшей вопрос ученицы были свои причины задать его.

— А что же тогда Семенова, завидует мне, что я лучше нее учусь? — перебивая учителя, спросила она, победно косясь на свою соседку по парте.

— А ты вечно лжешь и за это останешься навсегда на втором мытарстве! — не осталась в долгу та. — Так что мы еще и в аду вместе будем!

Василий Иванович огорченно покачал головой и сказал:

— Только тот, кто не знает правду об аде, может так беспечно говорить о нем!

— А вы там были, что так говорите? — снова подняла руку красивая ученица.

— Нет, — честно признался Василий Иванович. — Но о его существовании и о том, что он из себя представляет, знаю из таких источников, которые достовернее всех школьных учебников и пособий для учителей, вместе взятых! А им же вы доверяете?

— Да не слушайте вы их, Василий Иванович! — послышались голоса. — Им бы все только хихоньки, да хаханьки!

— Продолжайте!

— Пожалуйста…

— Хорошо, — улыбнулся просящим ученикам Василий Иванович. — Следующим на пути Феодоры было одиннадцатое мытарство — гордости. Она, как монахиня, стяжавшая подлинное смирение, и постоянно помнившая о Боге, прошла его совершенно без остановки. Но, — он поднял глаза от текста и внимательно посмотрел на учеников. — Сможем ли мы так легко пройти его? С детства нам внушают: ты у меня самый красивый, самый лучший, стань первым, опереди всех, не уступай, победи… В итоге человеческое «я» в сердце вырастает до таких размеров, что в нем уже не остается место для того, Кто должен всецело его занимать, — для Бога!

Василий Иванович оглядел притихший класс. В глазах одних учеников была задумчивость, другие явно не соглашались с тем, что только услышали, третьи тянули руки, чтобы что-то спросить. Но времени уже не было. В любой момент в класс мог ворваться директор и прекратить урок. А ему нужно было успеть сказать — всё. И, уж если останется несколько минут, остановиться на частностях!

И он, словно не замечая этих рук, снова углубился в книгу:

— Далее шло мытарство гнева. Счастлив человек, который, живя, не испытал его. Как вы на собственном опыте знаете, скорее, бывает наоборот. Старейший из злых духов, находившийся здесь и сидевший на престоле, исполненный ярости и гордости, с гневом приказал находящимся тут слугам мучить и истязать Феодору. Ее обвиняли в каждом слове, которое она когда-либо произносила с гневом и яростью, в каждом гневном поступке. Но к счастью, Ангелам удалось защитить ее, и, поднявшись еще выше, они встретили тринадцатое мытарство — злопамятства. Только то, что Феодора при жизни питала любовь ко всем: и к великим, и к малым — и никогда не мстила другим за зло, помогло ей, и она без задержки пошла дальше.

«Умоляю тебя, — обращаясь к сопровождавшему ее Ангелу, осмелилась спросить Феодора, — скажи мне, откуда эти злые духи знают, кто и что сделал в жизни дурного?»

«Всякий христианин при святом крещении приемлет Ангела Хранителя, который невидимо оберегает его от всего греховного и наставляет на все доброе, записывая все добрые дела, совершенные этим человеком, — ответил Ангел. — С другой стороны, злой ангел в течение всей жизни следит за злыми делами человека и записывает их в своей книге, или, как называли ее раньше, — хартии. Он записывает все грехи, в которых, как ты могла убедиться сама, испытываются люди, проходящие мытарства и направляющиеся на небо. Грехи эти могут возбранить душе вход в рай и низвергнуть прямо в бездну, в которой живут и сами злые духи. Там эти души будут жить до второго пришествия Господа нашего Иисуса Христа, если не имеют за собой благих дел, которые могли бы вырвать их из этого вечного плена…»

— После четырнадцатого мытарства — разбойничества, в котором также испытываются и те, кто с гневом толкал или бил кого-либо — Феодора внезапно оказалась в мытарстве чародеяния. Она прошла его без труда. Но горе тем, кто обращается за помощью к так называемым экстрасенсам, колдунам и бабкам, кто пользуется астрологическими прогнозами и магией. Если не исповедать этот грех священнику и после этого больше не делать его, то можно остаться там навсегда! Следующими тремя мытарствами были мытарства блуда…

После этих слов, в классе послышались покашливания, перешептывание и вообще началось оживление.

— А почему их так много на одну тему? — спросил, прячась за спины сидящих впереди, кто-то с последних парт, и Василий Иванович ответил:

— Потому что, к сожалению, человечество буквально погрязло в этих плотских грехах. Пока мы не будем подробно говорить о них. Вам нужно только знать, что необходимо стараться держать себя в телесной чистоте и избегать всяких развратных, порочных фильмов, книг и разговоров. А еще помнить то, что сказал Ангел Феодоре после того, как они миновали эти мытарства:

«Знай, Феодора, — сказал он, — что редкая душа проходит свободно мимо этих мытарств. Большая часть, дошедши сюда, погибает. Власти блудных мытарств хвалятся, что они одни более всех прочих мытарств пополняют число душ во аде!»

— Следующим было девятнадцатое мытарство, которое носит название — «идолослужение и всякие ереси». Здесь Феодору не в чем было обвинить, и она скоро миновав его, дошла до последнего мытарства.

— Слава Богу! — обрадовались ученики.

— Наконец-то!

— Ну, уж теперь все ее страхи позади!

— Не скажите! — возразил Василий Иванович. — Это было мытарство немилосердия и жестокосердия. Здесь записаны все немилостивые, жестокие, суровые и ненавидящие других люди. Когда кто не следует заповеди Божией и немилосерд, то душа этого человека, придя в это мытарство, будет подвергнута различным истязаниям и брошена в ад. Такую душу Бог не помилует, так как она ни убогому не подала кусок хлеба, ни нищего не успокоила, ни болящего не посетила, не помиловала слабого и обиженного, если не делом, то хотя бы словом утешительным, и в его горе не поскорбела вместе с ним, но, наоборот, совершала все противоположное.

Василий Иванович перевел глаза от текста на класс и, сам ужасаясь выводу, тихо спросил:

— Представляете, как это страшно — пройти все мытарства и погибнуть на самом последнем от того, что не имели в своем сердце любви к ближнему?…

— Да-а! — покачала красивая ученица и примирительно тронула локоть соседки: — Нет, давай лучше жить дружно!

— Давай! — кивнула та и тоже тихонько пожала ей локоть…

Василий Иванович улыбнулся, глядя на них, и сказал:

— Ну вот, собственно, и все, что я хотел вам сегодня сказать.

В классе воцарилась полная тишина. Молчали даже две соседки на первой парте. И только одна из девочек, которая особенно просила его продолжать, порывисто встала и буквально так и впилась глазами в учителя:

— Василий Иванович! — пролепетала она. — То, что вы нам рассказали, это так ново и страшно… Но что же может спасти нас от этих воздушных мытарств? Скажите! Пожалуйста…

— Да! Что? — раздались взволнованные голоса.

— Скажите!

— Пожалуйста…

Василий Иванович закрыл книгу и высоко поднял ее над головой:

— Покаяние!

— Покаяние?

— А что это такое?

В коридоре послышались шаги. «Директор?» Нет — прошли мимо…

Но все равно нужно было спешить… И Василий Иванович решил довести ученикам только суть этого слова.

— Если обратиться к первоисточнику, — сказал он, — и перевести это слово с греческого, то оно означает «изменение» или, я бы добавил, «исправление». Следовательно, покаяние должно быть не только в одном желании и словах, но и на деле. Желаю вам всем самым серьезным образом подумать над этим и — сотворить достойные плоды покаяния! Вот, собственно, и все, что я хотел вас сегодня сказать…

— А оценки…

— Оценки за эту тему вы будете ставить?

— Нет, — покачал головой Василий Иванович. — Оценки вам буду ставить уже не я…

— А кто же?

— Сам Бог!

Василий Иванович еще раз внимательно оглядел учеников — все ли они поняли? — и, видя задумчивые лица, сказал:

— До свидания!

Открытый урок был окончен.

Отпустив учеников, Василий Иванович направился в учительскую. Преподаватели смотрели на него со страхом. Причину этого он понял, когда в учительскую вошел весь какой-то поникший директор и сказал:

— Ну что, Василий Иванович, доигрались? Вы уволены! Трудовую книжку можете получить, как только в ней будет сделана соответствующая запись!

— А кто же теперь будет преподавать историю — вы? — еще не понимая до конца услышанного, машинально уточнил Василий Иванович.

— Увы! — развел руками директор школы.

— Но почему?

— А потому что я тоже уволен!

«Что это — конец?» — только и успел подумать Василий Иванович.

Из школы, несмотря на то, что все кончилось так плачевно, Василий Иванович вышел в приподнятом настроении. Ноги сами понесли его в храм, к старцу.

Он вошел в церковный двор, и тут из окошка киоска, где продавались иконы и книги на духовные темы, его вновь окликнула женщина.

— Вы к отцу Пафнутию?

— Да! Можно идти прямо к нему? — обрадовался Василий Иванович, но та вдруг ответила:

— Батюшки сегодня нет. Но он велел передать вам вот это!

И, выйдя из киоска, протянула Василию Ивановичу… носовой платок.

— Зачем? — недоумевая, посмотрел на него тот и услышал.

— Не знаю. Только отец Пафнутий ничего зря не дает! Может, простуда у вас будет, а может, чтобы слезы вытирать!..

Продолжая размышлять, что бы все это могло значить, Василий Иванович дошел до площади, сел в автобус, доехал до своей остановки… И тут с ним едва не случилась беда.

Когда он переходил дорогу, из-за поворота неожиданно вылетела легковая машина. Увеличиваясь в размерах, она понеслась прямо на него, и… Василий Иванович даже опомниться не успел, со страшной, жесткой силой ударила его в бок, и он покатился по грязному, мокрому асфальту…

«Что — конец? — только и успел подумать он и удивился: — Неужели все это так быстро и просто?»

Но это был не конец. К нему подбежали люди, помогли подняться. Они о чем-то расспрашивали. Кто-то советовал вызвать скорую помощь… кто-то милицию…

— Да нет-нет! Все в порядке! — поднявшись, поблагодарил он и, прислушавшись к себе, с удивлением понял, что у него и впрямь ничего не отбито и не поломано.

«Жив! Жив!!!» — блаженно улыбаясь, продолжил он путь, и вдруг ему показалось, что в глубине поворота, откуда вылетела сбившая его машина, тронулась с места и нырнула в проулок еще одна — очень похожая на машину Градова.

Вернувшись домой, он решил ничего не говорить обо всем Насте и на все ее охи и ахи сказал, что, поскользнувшись, упал в лужу.

— Ох, горе ты мое, рассеянное! — покачала головой Настя и, помогая ему снять грязный пиджак, спросила: — Ну, и как твой урок?

— Не хочу хвастать, — ответил Василий Иванович. — Но, по-моему, это был лучший урок в моей жизни!

— Правда?!

— Да, это была прекрасная лебединая песнь!

— Почему лебединая? — не поняла Настя, и тогда он прямо сказал. — Потому что меня уволили и, как я понимаю, с «волчьим билетом», то есть, без права больше преподавать в школе.

Оставив застывшую посреди коридора Настю, Василий Иванович прошел в свою комнату. Здесь он принялся раздеваться, размышляя, как бы незаметно принести теперь из аптечки на кухне йод или зеленку, и вдруг с изумлением обнаружил, что на теле нет ни единой царапины! Была лишь одна крошечная ссадинка на коленке — как свидетельство того, что происшедшее было на самом деле.

А сам удар, как он понял только теперь, пришелся точно в то место, где был шелковый пояс.

«Неужели это он спас мне жизнь?» — ахнул Василий Иванович. Но тут раздался звонок, и вслед за ним — голос Насти:

— Это тебя! Володька…

Василий Иванович быстро оделся и выбежал в коридор.…

«Хорошо, когда у тебя есть друг, с которым можно поделиться всем!»

Унеся телефон к себе в комнату, он все равно, прикрывая трубку рукой, чтобы не слышала Настя, тихонько рассказал ему все: про увольнение, и министра, о том, случившемся на дороге, и что, кажется, видел машину Градова…

— Да-а… — внимательно выслушав его, протянул Владимир Всеволодович. — Как бы все это не кончилось плачевно! Ведь так могут и в психбольницу забрать! Но больше всего мне не нравится эта машина… Вот что, спрячу-ка я тебя в Крым!

— Куда-а?!

— В археологическую партию. Недалеко от Корсуня, где был крещен великий князь Владимир. Сам я поехать туда пока не могу. Но возглавляет ее Исаак Абрамович. Да-да, тот самый золотой жук, что поставлял нам монеты! Я предупрежу, чтобы тебя там не ставили на тяжелые работы, и ты будешь у него под надежной защитой. Если только… Впрочем, не стоит об этом по телефону! Тем более что я через полмесяца приеду в качестве его заместителя, и ты будешь под крылышком уже у меня!

— Но погоди, зачем уезжать так далеко и надолго! Я ведь и дома могу отсидеться!

— Тут все знают, где ты: дома или в клубе, а там — ищи ветра в поле!

— Ну, нет… — вспомнив про клуб, расстроился Василий Иванович. — Да как же я без него столько времени?

— Ничего, — успокоил его Владимир Всеволодович. — На раскопках у тебя каждый день вместо клуба будет. Знаешь, сколько монет там можно найти!

— Но ведь все их придется сдавать?

— Разумеется!

— Вот видишь… И потом, ты, кажется, забыл, что я не один! — ухватился за спасительную мысль Василий Иванович. — Что скажет по этому поводу Настя?..

— Скажу, что не против! — раздался вдруг за дверью голос Насти. — Прости, я проходила мимо, услышала фамилию Градова, остановилась и… все слышала! — входя, виновато сказала она и вздохнула: — Поезжай! Иначе тебя, и правда, упекут в тюрьму или психбольницу. А то, не дай Бог, и еще хуже может случиться…

— Да что может быть хуже?

— А то! Думаешь, с машиной все было случайно?

— Ну, не буду мешать Насте вразумлять тебя, а тебе самому — собираться! — с усмешкой сказал Владимир Всеволодович и, уже не терпящим возражений тоном, предупредил: — Выезд сегодня вечером. Билет куплю. С Исааком Абрамовичем тоже договорюсь. Телефона у него нет. Но рация, на всякий случай — все же иногда находим ценные вещи и нужна связь с милицией — имеется!

Глава пятая. С чистого листа

Стас раскрыл молитвослов…

«А отчаянный был все-таки этот Василий Иванович — отец Тихон! — с восторгом подумал Стас. — Тихоня-тихоней, а надо же — не побоялся самого министра!»

«Ох!.. — вспомнив про то, что говорилось на открытом уроке о воздушных мытарствах, вдруг похолодел он. — Так они же и меня не минуют! И что — мне, как и всем, предстоит проходить все эти двадцать мытарств?! Но я ведь завалюсь на первом же мытарстве! Добрых, творимых ради Христа, дел нет… Грехов через край — один только побег от родителей чего стоит!»

Стас озадаченно почесал висок и задумался:

«Постой-постой… После исповеди названные грехи исчезают из хартий злых духов… Завтра в храме исповедь…и если я… Ну, конечно! И как это я сразу не догадался?! Вот он выход — от воздушных мытарств! Исповедь и покаяние!»

Только тут оценив совет Вани, Стас положил перед собой чистый лист бумаги и вывел: «Согрешил и каюсь».

Затем записал несколько грехов: лгал, осуждал, ругался, поссорился с родителями…

Потом остановился и задумался — «Грехов, вроде, не счесть, точно знаю, а что дальше писать — не пойму…»

Ни одна мысль не шла больше в голову. И это после всего того, что стало известно ему из дневника-тетради отца Тихона! Впрочем, одна была:

«Пожалуй, и правда, нужно начинать постоянно ходить в храм и читать молитвенное правило… Правило?»

Стас бросился за молитвословом, который был у него в куртке и в полутьме больно ударился об угол стоявшей в коридоре обувной полки…

Хромая, он вернулся в свою комнату и со стоном опустился на стул.

— Да… пробормотал он. — Все у меня не как у людей! Положено, конечно, читать правило, стоя, но первый раз хоть сидя его почитаю…

Стас раскрыл молитвослов, но тут к нему подбежал и запрыгнул на колени, спавший до этого на кровати, котенок.

— А ты куда? Только тебя не хватало! — возмутился он. — Разве не видишь, что мне правило надо читать?

Но котенок, не обращая внимания на хозяина, лег прямо на больную ногу, немного поскребся по ней коготочками и уснул… Как ни странно, коленка после этого немного утихла. Стас хотел даже подняться из-за стола, но жаль было сбрасывать на пол котенка. Так, сидя, он и прочитал все вечернее правило. А когда дошел до повседневного исповедания грехов, то воскликнул:

— Так вот же они, все грехи!

Не долго думая, он переписал в листок все грехи из молитвослова, и удовлетворенно потер ладони:

— Ну вот, теперь тем, кто обманывал меня и записывал все это в свои хартии, нечего будет предъявить мне. То-то вытянутся их физиономии, или что там у них, когда они заглянут в них после завтрашней исповеди! А я начну свою жизнь — с чистого листа!

Стас аккуратно сложил листок и посмотрел на тетрадь:

— Как жаль, что у меня с самого первого класса не было такого учителя, как Василий Иванович! А то ведь попадаются все такие, которые, наоборот, только уводят от Бога!

Тут неожиданно пришла на ум стихотворная строчка. За ней вторая… третья… четвертая… Стихи, словно бы сами, полились из него, и он, чтобы не забыть, принялся записывать:

Как уводили нас от Бога —
За годом год, десятки лет,
Уча со школьного порога,
Что Бога не было, и нет!..

Написав стихотворение, Стас поднялся из-за стола и удивился тому, что ушибленная нога совсем перестала болеть. Он слышал, что бывают кошки, которые лечат. Но чтобы котята… «Что ж из него дальше тогда будет?» — покачал головой он и осторожно положил котенка на кровать. Затем лег сам, но спать не хотелось.

И тогда он прибегнул к давнему испытанному средству: снова включил свет и взял тетрадь…

Исаак Абрамович подвел Василия Ивановича к месту раскопа…

Лагерь археологической партии располагался в двух-трех километрах от ближайшего села.

Исаак Абрамович встретил Василия Ивановича с распростертыми объятьями:

— Знаю! Предупрежден! Добро пожаловать! — обрадованно затряс он руку бывшего учителя и, словно это было в клубе, шепнул: — Есть очень интересная монета. Сохранность, правда, не очень, к тому же еще не чищенная. Но зато чеканка города Корсунь времен крещения Руси — как раз по вашей теме! Не желаете?

— Да я, собственно, заказ уже сдал! — виновато улыбнулся Василий Иванович и, подумав, добавил: — Разве что для себя…

— Ну, если, это лично для вас, то я и цену сбавлю. Всего тридцать рублей! — сказал Исаак Абрамович, протягивая мелкую медную монету, на которой было что-то похожее на якорь или крест. Точнее определить было нельзя — слишком она оказалась затертой и грязной.

«Ничего себе «всего»! Ей же красная цена полтора рубля, а то и того меньше!» — возмущенно подумал Василий Иванович, но, не желая с первого дня спорить со своим новым начальником, взял монету и протянул деньги.

— Только меньше показывайте ее здесь! — оглядевшись, не заметил ли кто этого, предупредил Исаак Абрамович. — А то по грязи и патине сразу поймут, что из нашего раскопа.

— А что — она, и правда, из нашего? — насторожился Василий Иванович.

— Пошутил-пошутил! А заодно, простите, и вас на честность проверил, — сразу заулыбался Исаак Абрамович и успокоил: — Конечно же, нет! Здесь, в селе, местные жители, знаете, сколько таких во дворах и огородах находят? Но все равно лучше молчать — мало ли что наши подумают…

Продав монету, начальник экспедиции показал Василию Ивановичу лагерь:

— Здесь столовая, тут жилые палатки, — объяснял он. — Туалет, простите, пока еще вон за теми кустами. Но будет и деревянный. Мы ведь еще только разворачиваемся. В прошлом году прямо в селе копали. А это — командирская палатка. Будете жить в ней вместе со мной на месте Владимира Всеволодовича. А когда он приедет, что-нибудь придумаем. Если трудно будет в походных условиях — снимите себе за копейки комнату в деревенском доме! Видите — все условия для вас!

Исаак Абрамович подвел Василия Ивановича к обширному месту раскопа, где на приличном расстоянии друг от друга работали несколько человек, и уже начальственным тоном сказал:

— Все, что найдете, складывайте под навес около столовой. Но если попадется что-то особенно ценное, то немедленно несете его лично мне!

— Простите, — уточнил Василий Иванович. — А что вы конкретно имеете в виду под особенно ценным?

— Ну, например, это может быть золотая монета или бронзовая статуэтка! — охотно ответил Исаак Абрамович, и в глазах его появился жадный блеск. — Накладки с драгоценными камнями, любые предметы из золота и серебра, подвески, перстни, геммы — это такие прозрачные агатовые или сердоликовые вставки в перстни с изображениями…

— Я знаю! — вежливо заметил Василий Иванович.

— Ах, да! Владимир Всеволодович говорил, что вы кандидат исторических наук, — вспомнил Исаак Абрамович и, подводя нового работника к месту раскопа, где трудилось несколько человек, усмехнулся: — Тогда коллега, мне нечего объяснять вам! Берите лопату и — начинайте!

Так началась работа Василия Ивановича в археологической партии. С юности он мечтал стать археологом, но даже и помыслить не мог, чтобы эта мечта осуществилась таким образом!

Утром, после легкого завтрака, все принимались за работу. Рабочие и младшие научные сотрудники копали землю, тщательно исследуя каждый ее комок, осторожно счищали щетками с находок пыль и грязь. А Исаак Абрамович изучал их под навесом за большим столом.

Потом был обед. Причем, узнав, что красивые глиняные тарелки, из которых едят бывалые археологи — из недавно раскопанной могилы времен Древнего Рима, Василий Иванович попросил для себя обычную эмалированную миску. Куда только его любовь ко всему старинному подевалась!

По вечерам у костра, после ужина, вспоминали прежние раскопки, рассказывали разные страшные и смешные истории.

Однажды, когда зашла речь о древнем обычае — тризне, Василий Иванович спросил, а нет ли в этих краях курганов.

— А это ты у Семеновича спроси! — с какой-то загадочной усмешкой подсказали ему, и он, не замечая этого, простодушно обратился к рослому мужчине, который был у Исаака Абрамовича, помимо основной работы, еще и завхозом:

— Простите, Андрей Семенович, я насчет курганов хотел спросить…

— Что? — вздрогнул тот.

— Курганы здесь, говорю, поблизости есть? — повторил Василий Иванович, чувствуя себя почему-то неловко.

— А как же не быть!

— И вы их тоже раскапывали?

Андрей Семенович как-то странно посмотрел на новенького, зябко повел плечами и ушел куда-то — посидеть один.

— Что это с ним? — удивился Василий Иванович. — Я его чем-то обидел?..

— Да нет! — засмеялся Исаак Абрамович, строго грозя пальцем тому, кто посоветовал ему обратиться с этим вопросом к его завхозу. — Просто однажды он решил попытать счастья на этих курганах. Ручищи у него, сами видели, какие. Докопался однажды вечером до главного. То есть, до места захоронения скифского царя или его вельможи. Собрался поутру продолжить работу, да ночью они вдруг явились к нему.

— Кто?!

— Кто-кто… Скифы!

— Как это явились?

— А вот так. Как живые. А может, и правда, живые… И строго-настрого запретили ему копать дальше!

— Да разве такое может быть? — засомневался Василий Иванович. — Может, это он пошутил?

— Да вы что! Лучшее подтверждение его правдивости — он сам! Видели, как среагировал только на один ваш вопрос о курганах?

— А как мы проезжаем мимо них, так вообще закрывает глаза! — принялись на все голоса подтверждать археологи.

— И с тех пор он не то, что видеть курганы — слышать не может о них!

Только тут до Василия Ивановича дошло то, что ему предлагалось…

Прошло несколько дней. Василий Иванович познакомился со всеми участниками экспедиции. Ему очень хотелось найти что-то особенное. Но попадалось, несмотря на все старания, самое простенькое: глиняные черепки, осколок ключа, дешевые бусинки, которые он все равно фотографировал на память прихваченным из дома фотоаппаратом.…

Он по-прежнему утром и вечером читал молитвенное правило. Два воскресенья подряд, отпросившись у Исаака Абрамовича, ходил в храм.

И, наконец, когда казалось, что так и будут попадаться все эти, потерявшиеся еще при жизни их владельцев предметы, на которые Исаак Абрамович не обращал никакого внимания, произошло долгожданное…

Среди небольших глыб, бывших когда-то фундаментом каменного дома, вдруг что-то блеснуло. Очевидно, там был подвал, и хозяин вполне мог спрятать здесь что-нибудь ценное.

Василий Иванович, поднатужившись, отодвинул глыбу, достал что-то металлическое, плоское, очистил от земли и… на солнце вспыхнул и засиял большой золотой крест с рубиновыми камнями!

Сфотографировав его, он, как было приказано, сразу понес находку начальнику партии.

— Ух ты! Вот это да… — позабыв про начальственную стать и ученую важность, ахнул тот, мгновенно положил крест под лист бумаги и протянул Василию Ивановичу великолепную медную монету Пантикапея. На одной ее стороне был изображен кудрявый Пан с рожками, на обороте — лук со стрелами. — А это — вам!

— Что это? — не понял Василий Иванович.

— Вознаграждение. Премия!

— За что?

— За такую прекрасную находку. И — за молчание! — многозначительно добавил Исаак Абрамович, красноречиво прикладывая к губам палец.

Только тут до Василия Ивановича дошло то, что ему предлагалось. Он вспомнил слова друга о начальнике экспедиции. Про золотого жука и так далее… И понял все.

— Простите, Исаак Абрамович, но я так не могу! — протягивая монету обратно, сказал он. — И участвовать в этом не буду!

Начальник экспедиции отвел его руку и недоуменно спросил:

— Да в чем, собственно, вы не хотите принимать участие?

— В воровстве. И если хотите — в преступлении.

— Да какое же здесь преступление? — засмеялся Исаак Абрамович.

— Крест найден в земле и по праву должен принадлежать государству!

— Ах, вот оно что! Но тогда, простите, вынужден вас поправить: у нас не государство, так как нет государя, а страна. Которая, обобрав до нитки, столько задолжала народу, в том числе и мне — у моего деда, между прочим, была фабрика, известная теперь всей стране — столько, что этот крест — просто мелочь!

— И все равно это не дает вам право… — горячо начал Василий Иванович, но Исаак Абрамович перебил его:

— Поймите, молодой человек! Этот крест отсюда попадет в музей, где просто пропадет. Он будет пылиться в запасниках и в лучшем случае его выставят в том разделе, который называется «Религия — опиум для народа!» А так он достанется людям, которым будет дорог! И как знать, может, в итоге, попадет к игумену или священнику. То есть, все вернется на круги своя! Неужели для вас, верующего человека, это безразлично?

— Все равно воровство — это грех, раз уж вы заговорили о вере! — упрямо стоял на своем Василий Иванович.

— Да ладно вам! Какое же тут воровство? Этот крест еще веками мог лежать в земле! И потом — ведь никто же, кроме нас двоих, не видел, как вы его нашли!

— Почему? Видел!

— Кто?!

— Бог!

— Уф-ф! — с облегчением выдохнул Исакак Абрамович и с сожалением посмотрел на подчиненного. — Я-то думал, что с вами можно договориться. А вы… — голос его неожиданно стал начальственным. — Вы крест сдали? Сдали. Ну и ступайте работать дальше!

— Хорошо, — согласился Василий Иванович. — Я пойду. Но предупреждаю: если его не будет при сдаче материала, я сообщу об этом в милицию!

И, с чувством исполненного долга, пошел на свое рабочее место.

Исаак Абрамович сузившимися глазами посмотрел ему вслед и, на что-то решившись, прокричал:

— Подождите!

Василий Иванович вернулся и увидел, что начальник экспедиции протягивает ему несколько сторублевых бумажек.

— Я же сказал, что не согласен! — напомнил он. — И не возьму от вас никаких денег.

— Эти возьмете! — сказал начальник экспедиции и усмехнулся: — Потому что это — расчет.

— Что? — не понял Василий Иванович.

— Расчет! — повторил Исаак Абрамович. — Вы уволены!

Василий Иванович посмотрел на него недоуменным взглядом и вдруг догадался…

— А-а, понимаю! — протянул он. — Хотите удалить меня отсюда и присвоить себе крест? Не выйдет! Все равно, оказавшись в селе, я первым делом позвоню Володьке…простите — Владимиру Всеволодовичу и расскажу ему о находке. И не я, так он вызовет сюда милицию! К тому же, должен вас предупредить, что, прежде чем нести его вам, я сфотографировал этот крест. Так что счастливо оставаться!

— Ну что ж, до свидания! — особенно выделяя последнее слово, ответил начальник экспедиции и напомнил: — Только не забудьте сдать лопату и спецодежду завхозу. Прямо сейчас!

Глядя на Василия Ивановича, который пошел в палатку завхоза, он злобно прошептал:

— В милицию, говоришь? Ну что ж, будет тебе милиция!

И метнулся к своей командирской палатке…

— Какие действия? Какое следствие?! — простонал Василий Иванович.

Василий Иванович подходил к селу, когда навстречу ему показался мотоцикл. В нем сидели трое — за рулем милиционер, позади него мужчина и рядом в люльке женщина. Поравнявшись с ним, милиционер затормозил и встал перед Василием Ивановичем, явно преграждая ему дальнейший путь.

— Участковый инспектор лейтенант Сысоев! — козырнув, представился он и требовательно протянул руку: — Попрошу ваши документы!

— Пожалуйста, — недоуменно пожав плечами, достал из нагрудного кармана паспорт Василий Иванович.

— Голубев Василий Иванович, все сходится! — изучив документ, удовлетворенно кивнул лейтенант.

— Что сходится? И в чем, собственно, дело? — насторожился Василий Иванович.

— А это мы сейчас и узнаем! — пообещал милиционер и, обернувшись, крикнул: — Понятые, подойдите поближе!

— Понятые?.. — вконец растерялся Василий Иванович, глядя на лейтенанта ничего не понимающими глазами, а тот привычно продолжал:

— Вы с раскопок?

— Да…

— В село по своим надобностям направляетесь или как?

— Нет, я уволен и хотел сесть на автобус, чтобы добраться до станции.

— Понятно. И за что же вы, если не секрет, уволены?

— За то, что отказался принимать участие в похищении ценной находки!

— Гм-мм… хм-мм… — замялся лейтенант и хитро взглянул на задержанного. — А сами случайно ничего ценного с собой не прихватили?

— Да вы что?!

Василий Иванович от неожиданности даже отпрянул, и мужчина сделал шаг вперед с явным намерением броситься за ним, если он вдруг вздумает бежать.

— Нет, конечно!

— И вы можете это нам доказать?

— Разумеется!

Положив на дорогу сумку, Василий Иванович выложил на нее все, что было в карманах пиджака и брюк: ключи от квартиры, деньги, носовой платок и два пакетика. В одном была монета, купленная у Исаака Абрамовича. В другом — афинская тетрадрахма, с которой он не смог расстаться, даже отправляясь в поездку.

— Простите, а здесь у вас что? — тут же нагнулся к пакетикам милиционер и, развернув первый, показал Василию Ивановичу и понятым медную монетку: — А говорите, ничего не прихватили!

— Конечно же, нет — я приобрел эту монету на законных основаниях, заплатив за нее деньги!

— Вы только мне этих сказок не рассказывайте! — поморщившись, попросил лейтенант. — Я наши здешние монеты из всех прочих по земле на них и патине сразу узнаю! Не понимаю только, как это вы, с виду такой серьезный человек, позарились на такую мелочь?

Он развернул второй пакетик и, увидев заблестевшую на солнце тетрадрахму, нахмурился:

— О! А это уже посерьезнее!

— Это моя! Я купил ее в московском клубе! — бросился к любимой монете Василий Иванович, но лейтенант мигом убрал руку за спину. Лицо его стало строгим и недоступным.

— Я вынужден осмотреть и вашу сумку, — жестко сказал он и чуть улыбнулся одними губами: — Буду очень признателен, если вы сами поможете мне сделать это. Такие действия будут квалифицироваться как помощь следствию!

— Какие действия? Какое следствие?! — простонал Василий Иванович и, опустившись на корточки, стал показывать содержимое сумки: — Вот спортивный костюм, вот полотенце, туалетные принадлежности, фотоаппарат… Постойте, а это что?

Василий Иванович, не веря себе, посмотрел на невесть откуда взявшийся в его сумке пакет из газетной бумаги и с недоумением поднял глаза на лейтенанта:

— Откуда он взялся?

— Это вы у меня спрашиваете? — удивился тот и потребовал: — Разверните!

— Пожалуйста!

Василий Иванович послушно стал разворачивать пакет. Милиционер подался вперед. Понятые вытянули шею. Пакет развернулся, и все увидели золотой крест, усыпанный большими рубинами.

— Ничего не понимаю… — уставился на него Василий Иванович и как откуда-то издалека услышал голос лейтенанта:

— А это уже совсем серьезно! Поедемте в отделение, гражданин. Там во всем разберемся!

«Отец Пафнутий! — мысленно взмолился он. — Помогите! Беда!..»

Василий Иванович сидел в небольшой душной комнате.

На столе лежали две монеты и рубиновый крест.

Лейтенант, позвонив своему начальству начал докладывать, что задержан рабочий из археологической партии, у которого обнаружены две монеты, но не успел сказать про крест, как связь оборвалась. Уставший тщетно набирать по телефону один и тот же номер, он устало откинулся на спинку казенного стула.

— Можно я позвоню в Москву? — осторожно попросил Василий Иванович, решив, что ему, во что бы то ни стало, нужно дозвониться до помощника генерального прокурора.

— Какая Москва? Не видите, я даже до райцентра дозвониться не могу! — возмутился лейтенант. — Да и не положено! Это только в фильмах про заграницу задержанные сразу требуют личного адвоката.

— Да никого и ничего я не требую, кроме одного: позвонить в Москву и… поверить мне! Ведь здесь явно какое-то недоразумение!

— Все поначалу так говорят! Даже когда нет улик, — усмехнулся милиционер. — А у вас их — вон сколько!

— Да я вам уже десятый раз говорю: медную монету я купил у Исаака Абрамовича, а серебряную у одного известнейшего ученого. Хотите, я при вас ему сейчас позвоню, и он подтвердит это?

— А крест?

— Вот, чего не знаю, того не знаю!

Выдержав пристальный взгляд участкового, Василий Иванович вынул из кармана платок, чтобы вытереть лоб, узнавающе посмотрел на него и вдруг вспомнил старца… Перед глазами встала женщина, которая просила благословить ее в опасную поездку, чтобы не случилось беды… Другие люди, которые обращались к нему за помощью… И сам, до конца не отдавая отчета в том, что делает, взмолился:

«Отец Пафнутий! Помогите! Беда!..»

Прошла минута. Другая. И тут произошло неожиданное.

То ли то, что задержанный честно выдержал его взгляд, то ли что-то в его тоне удовлетворило лейтенанта. Но он вдруг взял телефонный аппарат и переставил его ближе к Василию Ивановичу:

— Ладно, звоните! Только недолго…

— Спасибо!

Василий Иванович схватил дрожащими руками трубку и набрал номер помощника генерального прокурора. Послышались бесконечно длинные гудки. Набрал номер старичка-искусствоведа — последовало то же самое…

— Не отвечают… — беспомощно сказал он и попросил: — Можно я еще раз попробую?

— Пожалуйста! — пожал тот плечами.

Василий Иванович набрал номер Володьки и почти тут же услышал знакомый голос:

— Да-а?

— Володька! — обрадовался он. — Как хорошо, что хоть ты оказался дома!

— А где же мне еще быть? Я как галерный раб прикован к своей диссертации! Даже на обед некогда отойти. Ну, а ты как — небось, загорел, окреп на природе?

— Какое там загорел? Тут такое… такое…

— Что случилось? — сразу посерьезнел Владимир Всеволодович.

— Да в милицию я попал! Улики, говорят, серьезные! — и рассказал все, начиная с разговора о кресте с Исааком Абрамовичем и заканчивая тем, что произошло после того, как ушел из лагеря. Лейтенант слушал его, удивленно наклонив голову, и постукивал по столу авторучкой.

— Тебя уже увезли в райцентр? — обеспокоенно уточнил Владимир Всеволодович, как только Василий Иванович замолчал.

— Нет, я еще тут. Участковый никак не может дозвониться до райцентра… — начал объяснять Василий Иванович, но друг перебил его:

— Как его звать?

— Не знаю.

— Ну какой он хоть из себя?

— Молодой такой, симпатичный, с усиками… Ах, да, лейтенант Сысоев! — вспомнил, как представлялся участковый, Василий Иванович.

— Сысоев? Лешка? — обрадовался Владимир Всеволодович. — А ну-ка, дай мне его на минутку!

— Простите, вас! — виновато улыбнулся Василий Иванович и протянул трубку лейтенанту.

Тот, ничего не понимая, взял ее и сказал:

— Здравия желаю…Кто это? Какой еще Владимир Всеволодович?.. Володя, ты, что ли? Здорово! Рад, рад тебя слышать! Ты что это не едешь? Тут, брат, такая сейчас рыбалка! Что значит, и твоего друга заодно на блесну поймал? Не на блесну, а на рубиновый крест. И не я, а сам он попался. А если серьезно, то с ним не до шуток! Да слышал, слышал я все, что он тебе говорил… Верю, конечно! Как это отпустить? Да ты что?! Пока Исаак Абрамович сам на попятную не пойдет, я ничего не могу сделать. Даже для тебя! Что? А вот это могу! Для тебя — хоть час!

Лейтенант положил трубку на рычаг и доверительно сказал:

— Просил подождать несколько минут… Зная Володю и еще кое-что, о чем слышал от него в свое время, хочу надеяться, что он сможет повлиять на вашего бывшего начальника!

Он с интересом посмотрел на Василия Ивановича и спросил:

— Что же это вы сразу не сказали про Владимира Всеволодовича и что вы — кандидат наук?

— А разве бы это что-нибудь изменило? — вопросом на вопрос ответил лейтенанту Василий Иванович и кивнул на разложенные на столе улики.

— Выходит, вы и правда спасали этот крест, а я вас… Ну уж мне этот Исаак Абрамович! — проворчал тот. — Неоднократно поступали на него сигналы, но каждый раз он уворачивался, как угорь! Никак не ухватишь за жабры!

Не успел он договорить, как раздался телефонный звонок.

— Исаак Абрамович? — взял трубку, переспросил участковый и подмигнул подавшемуся вперед Василию Ивановичу. — Здравствуйте! Что вам угодно? Голубев? Да, у меня, здесь! Нет, сидим, мирно беседуем… Что — прощения хотите у него попросить? И у меня? Это за что же?

Лейтенант подмигнул Василию Ивановичу и, оторвав трубку от уха, протянул ее так, чтобы было слышно обоим.

— Да дело в том, что я, кажется, его очень подвел! — услышал Василий Иванович взволнованный голос начальника партии. — И вас — тоже… Я ведь совсем забыл, что попросил его отвезти только что найденный крест в Керченский музей на консультацию! Совсем замотался с делами и только что вспомнил. Простите, простите меня за прежний звонок!

— Хорошо! Крест я сегодня же сам привезу вам, но взамен вы дадите мне письменное подтверждение только что сказанным словам! — сухо сказал лейтенант и, положив трубку, сплюнул: — Я же говорил, угорь!

Он посмотрел на ожидающего своей участи задержанного и подбадривающее улыбнулся:

— Ну вот теперь, кажется, все в порядке. Протокол я перепишу. Понятые потом его подпишут. Они у меня энтузиасты, сами за правду борются.

Сказав так, участковый быстро переписал протокол, попросил Василия Ивановича подписать его и уже дружеским тоном предложил:

— А давайте я вас сам до станции довезу? И билет помогу купить. В Крыму с этим делом не так-то просто! Все-таки же начало сезона…

— Спасибо! — поблагодарил Василий Иванович и потянулся к афинской тетрадрахме, но лейтенант тут же прикрыл ее рукой.

— Простите, но эти монеты я вынужден оставить у себя!

— Как это?! — ахнул Василий Иванович и услышал безжалостное:

— С крестом, слава Богу, все обошлось. Теперь он наверняка будет сдан государству. Но с монетами я ничего не могу поделать, так как успел сообщить о них по инстанции. Вы, конечно, можете написать заявление с точным указанием — где, когда и у кого приобрели их. Но вряд ли это поможет. По крайней мере, на моей памяти такого еще не случалось…

Страдальчески поглядывая на афинку, Василий Иванович все же написал заявление и, выйдя из отделения вместе с лейтенантом, сел в люльку мотоцикла.

Понятые, не знавшие ничего, проводили его суровыми взглядами.

А он ехал, подставляя лицо встречному ветру, и думал о том, что без любимой монеты вся коллекция разом потускнела и стала неинтересной. Как-то сразу, вдруг расхотелось ездить в клуб. И тут он понял, что это был как раз тот случай, когда его услышал и помог Сам Бог! Услышал и — таким вот образом, после которого до сих пор были слабыми колени и подрагивали пальцы — помог избавиться от, казалось бы, неисцелимой страсти!..

«И потом — у меня ведь Настя есть! — неожиданно вспомнил Василий Иванович и заулыбался от радости: — Конечно же, Настя!!! Она мне сейчас как никогда нужна! Скорее, скорее домой! — мысленно заторопил он и без того мчавшегося на предельной скорости лейтенанта. — Она и поймет, и утешит, и поможет как можно быстрей забыть потерю самой любимой на земле вещи…»

И тогда он понял всё…

Добравшись до своего города, Василий Иванович первым делом позвонил Насте с вокзала.

Телефон не ответил.

«Возможно, решила не брать трубку, пока меня нет!» — подумал он и, торопясь, сел в уже отходивший автобус.

Выйдя на своей остановке, он, снова рискуя попасть под машину, перебежал через дорогу. Прыгая через ступеньки, поднялся на свой этаж и нажал на кнопку звонка в ожидании знакомо приближающихся шагов.

Дверь не открылась.

Вспомнив, что Настя никогда без предупредительного звонка не подходила к двери, он открыл ее своим ключом и, ворвавшись в коридор, радостно крикнул:

— Настя!

Ответа тоже не было!

«Странно, — подумал Василий Иванович. — В магазин, что ли, пошла?»

На кухне, куда он заглянул в первую очередь, было как-то не по-жилому пусто. Ни одной тарелки на столе. В хлебнице он не нашел хлеба, да и чайник оказался совсем холодным.

Заподозрив неладное, Василий Иванович, шепча: «Прости, Настенька, я только на секунду!», метнулся в Настину комнату и обнаружил, что здесь не осталось ничего из ее вещей.

Не понимая, что бы все это могло значить, он прошел в свой кабинет и сразу увидел вложенный в пишущую машинку лист бумаги. На нем было напечатано:

«Прости. Я вынуждена уехать. Это был — он».

Ниже, чтобы у него не оставалось сомнений, что письмо от Насти — стояла ее подпись…

И тогда он тяжело опустился на стул.

И понял всё…

Сколько он так просидел — час или год — спроси кто у него, и он бы не знал, что ответить.

Его охватило чувство, похожее на то, что было с коллекцией, после того, как у него отобрали афинку. Только на этот раз пустым и ненужным показалось — все… Даже сама жизнь.

Он остался без любимой работы, без любимого занятия и вот, наконец, без любимой…

«Зачем тогда куда-то ходить, есть, дышать? Зачем вообще — жить?» — подумал он вдруг. И, придя к такому выводу, тяжело поднялся со стула, вышел из квартиры, снова сел на автобус, доехал до площади, вошел в храм. Не отдавая отчета в том, что делает, купил свечу. И спросил у женщины из киоска, которая почему-то сегодня работала внутри храма:

— Скажите, а где здесь свечу за упокой можно поставить?

— Вон там, — показала она на горящие перед Распятием свечки и с участием спросила: — У вас кто-то умер?

— Да нет, — потерянным голосом отозвался Василий Иванович. — Я хочу поставить ее по самому себе!

И было в его глазах и тоне что-то такое, что женщина всплеснула руками и выбежала из храма.

Василий Иванович поставил свечу. Попросил прощения у Бога, потому что понимал, что собрался сделать то, чему нет оправдания ни в этой жизни, ни в Вечности. И еще не решив, как он сделает это, низко опустив голову, медленно направился к выходу.

Дойдя до открытой двери храма, он скорее почувствовал, чем увидел, что впереди кто-то есть, понял голову и замер.

Перед ним, загораживая, как недавно участковый дорогу, стоял… отец Пафнутий.

— Ну, и что хорошего ты надумал? — строго спросил он. — То зовет: «Беда, помогите!», а то сам в такую беду лезет, в которой ни я, ни кто-то другой уже никогда не смогут тебе помочь! Надо же, до чего додумался: свечку за упокой по живому себе ставить! А ну-ка пошли ко мне! — строго приказал он и, повернувшись, вышел из храма.

Василий Иванович послушно последовал за ним…

В келье старца было тихо и мирно.

Горела перед образами лампада.

Отец Пафнутий, скрывая стон от какой-то жившей в нем боли, присел на краешек своей кровати и с таким участием посмотрел Василия Ивановича, что тот, едва удерживая слезы, принялся жаловаться ему на то, что лишился всего самого дорогого в жизни…

— Да и раньше эта жизнь не особо баловала меня — одна болезнь сердца чего стоит!.. Ведь я всегда ходил под угрозой приступа. Чуть поволнуешься, не доспишь, побежишь и сразу толчок в груди: стоп! Ни куда пойти, ни что-то особо сделать — и так все время, сколько себя помню… Я даже на танцах и в ресторане не был ни разу в жизни! Ну, скажите, за что… за что это всё мне?!

— Болезнь, говоришь? — переспросил старец, не обращая внимания на упоминание Василием Ивановичем школы, монет и даже Насти, сам же ответил: — Так болезнь эта была тебе во благо!

— Во благо?! — опешил ожидавший обычных сочувственных слов Василий Иванович.

— А ты как думал? Не случайно святые люди говорят: «Здоровье — дар Божий, а болезнь — это величайший дар Божий!» Вот и тебя она уберегла от множества падений и соблазнов. Тебе и стараться не нужно было, как другим, чтобы не пить, не блудить, не впадать в какие-то другие грехи и пороки. Все шло как бы само собой: нельзя, а то будет приступ. Так?

— Так…

— Поэтому твоя болезнь — это величайшая милость Божия, а ты — за что она мне? Не за что, а для чего! Для защиты от вечной погибели и твоего же спасения!

— Ясно… — глядя на огонек лампадки, и правда, слегка успокоившись от таких слов, кивнул Василий Иванович.

Этот старец опять удивительным образом ставил все с головы на ноги!

Ну как было не согласиться с ним? Непонятно было другое. И он спросил:

— Ну и что мне теперь делать? Как жить?..

— Что я могу тебе на это ответить? — сказал задумчиво старец. — Увольнение из школы, неприятности на новой работе, потеря интереса к самой сильной страсти, наконец, уход жены — всё это словно освобождало тебя от земных уз. И открывало путь — в монастырь!

— Куда?! — не поверил Василий Иванович, ожидавший всего, чего угодно, только не этого…

— В монастырь! — повторил отец Пафнутий.

— Но я совершенно не приспособлен к нему! — воскликнул Василий Иванович. — Я еще не могу подолгу молиться, часто отстаивать церковные службы. Наконец, у меня больное сердце! Я же ведь вам сказал — чуть перегрузка, и сразу приступ!.. Кто меня с таким возьмет в монастырь?

— А это уже мои заботы, — улыбнулся старец и серьезно добавил: — А что касается сердца, то пока ты будешь в монастыре, у тебя не будет ни одного приступа!

Отец Пафнутий сказал это тем же уверенным тоном, как и тогда, когда обещал, что пока он будет в дороге — дождя не будет.

И Василий Иванович не нашел, что возразить на это.

И только, согласно наклонив голову, слушал и запоминал то, что говорил ему старец: квартиру и все, что остались, монеты продать, деньги, чтобы не было вины перед Ашотом Телемаковичем, передать семье покойного в возмещение похищенной коллекции… И, окончательно освободившись от всего земного, от всех привязанностей и долгов, снова прийти к нему…

— Но почему, почему?! — простонала Настя.

Стас проснулся оттого, что в комнате было совсем светло.

«Что это — я проспал?!» — не понял он и ужаснулся от мысли, что опоздал в храм, а значит, и на исповедь.

Но нет. За окном было темно. Это он просто вчера так и уснул с включенным светом.

Стас посмотрел на часы и с облегчением выдохнул: всего шесть утра. Можно еще немного поспать.

Он закрыл глаза, но весь сон как рукой сняло от испуга!

Тогда он взял тетрадь — в ней оставалась еще одна, сделанная в самом конце, приписка, на которую вчера уже не хватило сил. И просто стал читать, больше не представляя себе, как это могло быть на самом деле…

«Завтра у меня постриг. А сегодня приезжала… Настя.

Святые отцы говорят, что перед совершением любого богоугодного дела, а уж перед принятием монашества особенно, нужно ожидать искушений.

Вот и на меня, как только была пошито облачение и назначена дата пострига, со всех сторон начали сыпаться самые лестные предложения.

Сначала позвонили из школы и принялись уговаривать вернуться. За три года, что я провел в монастыре, многое изменилось в стране к лучшему. Стали открываться храмы, монастыри. На верующих людей перестали смотреть с непониманием и озлоблением.

Только я отказался, как Володька выхлопотал мне местечко в таком месте, о котором я раньше не смел и мечтать! Докторская диссертация и звание академика были там просто вопросом времени.

Удалось убедить и его (а заодно, и себя), что это мне больше не нужно.

А потом мне вернули и тетрадрахму Афин. Снова открылась заманчивая возможность ходить в клуб. Пришлось срочно ее продать и деньги отдать одному очень нуждавшемуся в них человеку».

Последние слова о помощи были зачеркнуты, и Стасу пришлось приложить немало усилий, чтобы разобрать их.

«Оказавшись после бесконечно долгого перерыва в клубе, я снова увидел майора, — продолжил он чтение. — На этот раз он был счастлив, купив-таки этот вожделенный рубль Петра Первого. Я попытался объяснить ему, что смысл жизни совсем в другом, что эта пагубная страсть не приведет ни к чему хорошему ни в этой жизни, ни после нее, но он как-то дико взглянул на меня и, если не побежал, как это было в прошлый раз, то пошел прочь быстрыми шагами, очевидно боясь, что я отберу у него этот рубль…

Потом были еще искушения, но, с Божией помощью, с ними мне удалось справиться без особого труда, И когда я уже решил, что больше препятствий нет, когда до пострига оставались считанные часы, случилось это…

Всенощная служба уже отошла. Ворота монастыря были закрыты. Я даже сразу и не понял, о чем идет речь, когда послушник Илья, крепкий, любящий пошутить, чтобы, как он говорил, не дать унывать братии, сказал:

— Там тебя какая-то матушка спрашивает. Точнее, не матушка, а… русская иностранка!

Недоумевая, я подошел к воротам и сразу узнал ее… Настя заметно повзрослела, но стала еще красивее. Она бросилась навстречу, однако, увидев на мне подрясник, остановилась и не знала, как быть дальше.

— Как… ты уже? — только и спросила она.

— Нет еще, — ответил я.

— А когда?

— Завтра.

Странно, за время разлуки мы научились понимать друг друга без лишних слов. Раньше такого у нас не было.

— Слава Богу! — с облегчением выдохнула она. — Успела…

Какое-то время мы стояли молча, разглядывая друг друга. Да, это было самое тяжелое испытание перед постригом. В какое-то мгновение я готов был бросить все и бежать с ней. Но удержался. А она вдруг сказала:

— Ты должен знать, почему я тогда ушла…

Я попытался остановить ее, но она умоляюще попросила:

— Прошу тебя, выслушай до конца! Для меня это очень важно! Все дело в том, что Градов был моим первым мужем. Это он задумал всю ту затею с коллекцией, чтобы лишить тебя квартиры, и я вновь осталась бы без крыши над головой. Когда у него это не вышло, когда он понял, что я люблю тебя и осталась бы с тобой даже в шалаше, он решил погубить тебя. И погубил бы. Тот случай с машиной, о котором ты мне не рассказал — его рук дело. Это даже хорошо, что ты ушел в монастырь и никому, кроме Володьки не сказал об этом.

— Почему? В школе тоже узнали, где я, — возразил я. — Год назад сюда приезжала экскурсия из нашего города!

— Это потом! — согласилась Настя. — А тогда — здесь он не догадался тебя искать… А еще раньше, после твоего отъезда в археологическую партию явился ко мне и дал слово убить тебя, если я не поеду с ним. Ну что мне еще оставалось делать? Я и поехала. Надеялась на то, что сама, когда у меня появятся деньги, смогу устранить его. Да-да, не смотри на меня так! Как говорится, с волками жить, по-волчьи выть! И убила бы! Но он все время был начеку. А потом у нас родился сын… И вот только недавно, когда он немного подрос, я сбежала от него. Поменяла фамилию, имя, отчество, гражданство — теперь, если есть деньги, это совсем несложно, как видишь, перекрасила и вообще изменила свою внешность. И вот я здесь…

— Думаешь, он больше уже не найдет тебя?

— Надеюсь…

Настя умоляюще посмотрела на меня и, вкладывая в свои слова всю силу убеждения, всю свою любовь, с отчаянием сказала:

— Поедем со мной, а?

— Нет, — ответил я. — Завтра я умираю для мира, и даже имя у меня будет другое.

— Но почему, почему?! — простонала она. — У меня есть большой дом, скорее, даже небольшой дворец. Там будет место для твоей кельи!

— Настя, Настя! — пытался остановить ее я, но она горячечно продолжала:

— Ты не можешь жить без православного храма? Так я построю для тебя храм! И ты будешь проповедовать о Христе там, где о нем совсем ничего не знают! Разве это плохо?

— Нет, — ответил я. — Но у меня другой путь. Новым твоим соотечественникам можно для начала приобрести наши духовные книги и читать их. Прости меня, но, что бы ты сейчас ни предлагала, ты все равно не можешь мне дать больше, чем Бог!..

Наутро мы снова встретились. Уже в храме. На службе.

Увидев меня в клобуке и мантии, она низко поклонилась мне и спросила:

— Как звать-то тебя теперь?

Я не успел ответить, потому что меня начали приветствовать проходящие мимо монахи:

— Здравствуй, отче Тихоне! С постригом, отец Тихон! С началом новой жизни, отец Тихон!

— Значит, ты теперь — Тихон? — с полными слез глазами, догадалась Настя и, перед тем как уйти, прошептала: — Ну что ж, прощай…те!»

— Мам, здравствуй! Это я… — сказал он.

В церковном дворе Стаса остановил Григорий Иванович и протянул ему паспорт и билет:

— Держи и поезжай с Богом! Ангела Хранителя тебе в дорогу. Поклон родителям. Уверен, что все у вас будет хорошо.

— Спасибо! — обрадовался Стас, хотел сказать, что деньги за билет вышлет сразу же, оказавшись в Москве. Но Григорий Иванович не дал ему и рта раскрыть.

— Во славу Божию! — не заученно, а с особым чувством сказал он. И Стас понял, что все это сделано соседом не просто так. Может, и денег ему самому еле-еле хватало — он ведь пенсионер, и вставать ни свет ни заря не хотелось. Но он встал и купил этот билет, делая добро ближнему, как бы сделал это для Самого Христа!

Стас невольно даже порадовался за Григория Ивановича — ведь это же для его спасения, но деньги решил все-таки выслать.

В храме он с радостью увидел Соколова-старшего, который стоял, опираясь на костыли. На всякий случай позади него стояло кресло-каталка. Он хотел подойти к нему, но увидел отца Михаила и, побежав, протянул тетрадь.

— Ну что, изучил? — спросил тот.

— Да и, кажется, много понял!

— Ну, тогда иди и буди! — напутствовал его отец Михаил, и Стас во все глаза уставился на него:

— Как… вы ее тоже читали?

Священник с улыбкой взглянул на него:

— Конечно! А иначе ты думаешь, почему я не Макс, а отец Михаил?

— Тогда вы меня сразу поймете… — почувствовав, что теперь отцу Михаилу ничего не нужно долго объяснять и сбивчиво принялся умолять: — Я не хочу оставаться навсегда на мытарствах, я хочу исповедоваться — можно?

— Конечно! — разрешил тот. — Сам Господь сказал: грядущего ко Мне не изжену вон! То есть, идущего ко Мне не прогоню от Себя. Для этого и спрашивать не надо было, а сразу становиться в очередь. Вон за твоим другом!

Стас посмотрел в ту сторону, куда показывал священник и увидел стоявшего у аналоя, на котором лежали Крест и Евангелие, Ваню. Позевывая, он ждал начала исповеди.

Стас пристроился к нему и, в который раз, проверил: в кармане ли листок с грехами?

«Здесь!» — успокоился он. А то ведь уже и некогда было бы бежать за ним домой: отец Михаил вышел из алтаря, прочитал несколько молитв и кивком разрешил Ване подходить.

Тот подошел к аналою и начал перечислять свои грехи, виновато разводя руками, а потом, когда священник стал ему что-то выговаривать, оправдывался, еще больше помогая себе жестами…

Благословившись, наконец, у отца Михаила, Ваня направился к свечному ящику за записками о поминовении.

— Фу-фф! Еле допустил до причастия! — тяжело выдохнул он, поравнявшись со Стасом, и шепотом пожаловался: — Придирается ко мне отец Михаил… А ты что стоишь? Иди скорей, а то ведь уйдет!

— Вот это да! — ужаснулся Стас. — Если Ваньку еле-еле допустили, то что же будет со мной?..

Он поднялся на ступеньку, подошел к аналою и, почему-то глядя не на отца Михаила, а на небольшое распятие, на Христа, Который даже на Кресте раскрывал для него Свои объятья, не в силах ни лгать, ни изворачиваться, застыл…

Земля ушла из-под ног Стаса. Все смешалось у него в голове. Какое-то мгновение он даже не мог понять, где он, в каком веке и вообще — Никодим, Апамей, Теофил, Владимир Всеволодович, старичок-искусствовед, Викентий, Ваня, Лена, он сам — всё перемешалось… А когда вспомнил, что находится в храме, в двадцать первом веке, то не мог понять, кто перед ним — отец Тихон или отец Михаил…

Наконец, Стас словно очнулся и, не поднимая глаз, прошептал:

— Я очень грешен и не достоин причащаться. Потому что я… я… я и правда — подлец!

Выдавив из себя это, он перевел взгляд на отца Михаила и поразился.

Вместо гнева, брезгливости, осуждения и всего того, чего был он достоин после такого признания, его лицо было необычайно приветливо. А в глазах даже что-то похожее на ласку.

Тогда он достал свою записку с грехами и приготовился читать. Но отец Михаил неожиданно отобрал листок и, пробежав по нему глазами, сказал:

— Это, конечно, хорошо, что ты так старательно подготовился. Для памяти даже полезно держать такую шпаргалку. Но сейчас мне бы хотелось услышать от тебя в первую очередь то, что болит у тебя в душе, что ты осознал и возненавидел, с чем готов бороться, чтобы расстаться с ним навсегда!

Стас немного подумал — ему и память-то не нужно было напрягать — и стал говорить о том, что, сколько он помнит себя — лгал, спорил, хитрил, мстил, гордился, грубил родителям и теперь вот даже сбежал от них…

Исповедь шла так долго, что, наверное, многие в храме устали ждать. Даже Соколов-старший опустился в кресло-каталку. Но зато, когда отец Михаил опустил на его голову епитрахиль и прочитал разрешительную молитву — на душе стало так легко, что хотелось кричать и плакать от счастья. Стас сложил руки, как учил Ваня: правая ладонь на левую, чтобы благословиться у отца Михаил. Но тот вдруг спросил:

— А ты готовился к Святому Причастию?

— Да, я вычитал все положенные молитвы.

— И со всеми людьми ты в мире?

— Как это? — не понял Стас и услышал:

— Прежде чем подойти к Святой Чаше, ты должен примириться со всеми тебя огорчившими и, уж тем более, с теми, кого огорчил ты! Подумай и вспомни — нет ли у тебя таких?

— Есть… — прошептал Стас.

— Кто?

— Мои родители! Они сейчас далеко…

Он поднял глаза на отца Михаила и с надеждой сказал:

— Но я могу позвонить им и помириться с ними!..

— Так что ж ты тогда медлишь? Иди! — разрешил отец Михаил. — У меня еще несколько человек на исповедь. Так что успеешь благословиться!

Стас бросился к выходу, на ходу думая:

«Надо же, совсем как у отца Тихона! Как ему Бог помог, когда не было сил расстаться с любимой монетой, так и тут. Не смог позвонить сам, так помогает Господь!»

Выйдя из храма, он достал телефон и — словно с обрыва ныряют в ледяную реку, быстро набрал самый родной на земле номер…

— Да? — почти тут же отозвалась мама.

— Мам, здравствуй! Это я… — радуясь и в то же время, ворочая слова, словно тяжелые глыбы, сказал он и услышал в ответ сначала громкое: «Ой, Стасик! Здравствуй!» — А потом чуть потише, это мама кричала отцу: «Сережа, это — сынок!»

— Ну, как ты? — снова обращаясь к нему, спросила мама.

— Все хорошо! Сегодня выезжаю домой! — сглотнув мешавший говорить комок, сказал Стас и спросил первое, что пришло в голову:

— А почему вы мне не звонили?

— А зачем? — удивилась мама. — Мы и так знали, что у тебя все хорошо!

— Как это знали? Откуда?!

— Так ведь Леночка чуть ли не каждый час нам звонила и даже телеграмму дала, что у тебя все в порядке. Вот мы и не хотели тебя беспокоить. Хотелось, чтобы ты, как следует, отдохнул. В том числе и от нас. Нам же ведь главное знать, что ты жив, здоров и все у тебя в порядке!

— Вы это… мам… пап… вы простите меня! — попросил Стас, которому трудно было дышать, но легко стало на душе, и услышал взволнованное:

— Да что ты, сынок? Конечно, конечно! Ты случайно не болен?

— Да нет — скорее, наоборот! — засмеялся он и пообещал: — Я дома… дома все расскажу!

Выключив телефон, Стас направился к храму и вдруг приостановился.

«Леночка? — озадаченно хмыкнул он. — Звонила?!»

И только тут до него дошло! Он вспомнил то, как Лена обнулила его счет… как, не желая лгать, уклонилась от ответа, кому звонила… как вдруг перестала просить его дать знать о себе родителям… Ай, да Ленка! Ну, конечно же, это ее рук дело!

«Только откуда у нее деньги на междугородние переговоры и телеграмму? — вдруг, недоумевая, подумал Стас. — Не иначе, как последние, что в доме были, на них пустила… И телефон, наверное, за что-нибудь у подруги брала!»

Времени для ответа на эти вопросы уже не было. Надо было спешить, пока не закончилась исповедь.

Войдя в храм, Стас нашел взглядом стоявшую на клиросе Лену и, увидев, что она тоже во все глаза смотрит на него, шутливо погрозил ей телефоном. Она сразу обо всем догадалась и заулыбалась так, что он без всяких слов понял — мир полностью восстановлен и здесь!

— Ну вот и я тоже исповедовал Бога! — прошептал Стас.

Все дальнейшее происходило, словно во сне.

Стас благословился у отца Михаила на причастие. Отстоял всю службу как будто на одном дыхании, причастился, на этот раз перед Ваней, потому что тот держал красный плат. И, поцеловав Крест в руках священника, вышел из храма.

Друзья встали рядом.

— Ты прямо на станцию? — деловито спросил Ваня.

— Нет, мне сначала на могилку отца Тихона надо зайти! — ответил Стас.

— А не опоздаешь?

— Ничего! И на опаздывающие поезда тоже опаздывают! — усмехнулся Стас. — Сам видел!

— Я бы тебя проводил, но мне нужно еще отцу Михаилу помочь! — виновато сказал Ваня.

— А у меня на клиросе спевка перед Рождественской службой! — вздохнула Лена.

— Да ладно вам! Не на век же прощаемся! — успокоил друзей Стас и попросил: — Вы лучше вот что сделайте! Ты, Вань, скажи таджикам, пусть они в наш дом перебираются и там спокойно живут. Да скажи, чтобы свет больше не боялись включать! А ты, Ленка, отдай моего котенка дяде Андрею.

— Да ты что? Он же не возьмет, скажет: аллергия от него, блохи…

— А ты скажи, что он целебный, — сказал Стас и, перехватив недоверчивый взгляд Лены, объяснил: — Правду говорю! Он вчера мне коленку вылечил! Да и еще! Это тебе… вам! На память…

И протянул Лене свой телефон.

— Да ты что, Стасик! — даже испугалась она, но он сам вложил ей его в руку:

— Держи-держи! Как обращаться с ним ты уже знаешь, сотрешь все ненужное. А я тебе сразу же из Москвы позвоню!

Стас попрощался с друзьями и вышел из церковной калитки. Ваня был прав, нужно было спешить. Поезда не всегда ведь опаздывают! Но, увидев проходящего мимо храма Юрия Цезаревича, он приостановился и вежливо поздоровался с ним.

— Стас? — сразу узнал его директор школы.

— Он самый!

— Ну, как живешь? Как учеба?

— Лучше всех! — улыбнулся Стас.

— Это хорошо! Помнится, ты еще в первый раз произвел на меня самое лучшее впечатление, — одобрил директор и, заметив, где они стоят, поморщился: — Только не понимаю, зачем тебе нужно ходить в храм? Ваня и Лена — понятно. Не совсем благополучная семья, нищета. Отец выпивает. Низкий уровень развития. Но ты ведь — очень разумный, подающий большие надежды юноша! Ну, право, зачем это тебе?

Стас молча посмотрел себе под ноги, а потом смело поднял глаза на Юрия Цезаревича и сказал:

— Я тут недавно стихотворение сочинил. Помните, вы мне когда-то говорили, что жить нужно для того, чтобы оставить свой след на память людям?

— А-а, да-да! — важно закивал директор.

— Вот я и решил оставить! Можно, я вам вместо ответа его прочту?

— Конечно! — охотно согласился Юрий Цезаревич. — Люблю поэзию. Ведь это — высшая форма организации человеческой речи! Вершина, так сказать, словесности!

— Вы случайно не учителя литературы сейчас подменяете? — невольно улыбнулся Стас.

— Нет, а что? — не понял его директор. — И вообще сейчас ведь каникулы. Так что двоек ставить не буду — читай!

— Хорошо, стихотворение называется «Обман!», кивнул Стас и начал:

Как уводили нас от Бога —
За годом год, десятки лет,
Уча со школьного порога,
Что Бога не было, и нет!

Принявший позу, чтобы удобней было слушать, директор насторожился, а Стас продолжал:

Как уводили нас от веры,
Икон, молитвы и Креста,
Считая дни от новой эры,
А не от Рождества Христа!..

Улыбка медленно сползла с лица директора. Он уже с ужасом смотрел на Стаса. «Совсем, как министр на Василия Ивановича!» — невольно подумал тот и с болью продолжил:

И мы без истинного Света,
Взрослея, становились злей…

Юрий Цезаревич, резко отвернувшись, зашагал прочь. И Стас прокричал ему вслед:

О, Господи, прости за это
Обманутых учителей!

Не оборачиваясь, директор школы скрылся за поворотом.

— Ну вот и я тоже исповедовал Бога! — прошептал Стас и уже почти бегом направился по дороге, ведущей на кладбище…

Стас опустился на колени и прошептал…

На могилке отца Тихона горели свечи.

Поблагодарив старца, Стас хотел сразу уйти, но тут появился Соколов-старший с охранником. Охранник снова вез его, но в руках бывшего министра были костыли. Опираясь на них, он сошел с коляски, и пока охранник набирал в ведро землю со снегом, неотрывно смотрел на фотографию отца Тихона… Заметив Стаса, он с доброй улыбкой многозначительно поднял палец:

— Помни, Божие — Богови!

Едва они ушли, как в калитку вошла Настя. И почти сразу за ней — Градов. Вместе с ним ворвался порыв ветра, резкий, колючий, который погасил все свечи.

— Ах, вот оно что! — увидев на фотографии лицо отца Тихона, сразу догадался обо всем он и злобно прошипел:

— Ничего! Я его и здесь уничтожу!

И схватив красивую женщину за руку, насильно потащил за собой.

Будь Стас постарше и крепче, он обязательно вступился бы за Настю. Но чем он пока мог помочь ей?..

Чем?

Стас опустился на колени и прошептал:

— Отец Тихон! Не за себя — за нее прошу… Помогите ей! И вообще, если можно, остановите вы этого Градова! Ну сколько уже можно ему сеять вокруг себя зло?..

Попросив отца Тихона, он стряхнул с колен снег, поднял глаза и изумился:

Свечи горели!

Стас постоял еще немного: свечи продолжали гореть!

Посмотрев на часы, дошел до калитки, оглянулся: свечи горели!

А у ворот кладбища его ждало еще одно чудо.

Здесь, словно дожидаясь его, стояла машина Ника.

— Эй! — прокричал он. — Давай подвезу!

— Давай! — обрадовался Стас, причем, неизвестно чему: тому, что теперь он уже точно не опоздает на поезд или этому новому чуду.

Опоздать он, и правда, не опоздал. Только вот чудо оказалось совсем не чудом. Стас даже разочаровался тому, что все оказалось так просто.

— Вот, — сказал Ник, — Ленка мне позвонила и попросила, чтобы я подбросил тебя до поезда. А то, говорит, опоздаешь!

И они помчались к станции…

* * *

В уютном и теплом двухместном купе — вот уж действительно постарался Григорий Иванович, делая для Христа все самое лучшее! — находился только один мужчина.

Стас вежливо поздоровался с ним, постелил постель и ахнул: надо же, совсем забыл поздравить друзей с Рождеством Христовым!

Тут он заметил лежавший на столике мобильный телефон попутчика и, прижав ладонь к груди, сказал:

— Простите! А нельзя ли с вашего телефона послать смску моим друзьям? Совсем короткую…

— Почему бы и нет? Можете и поговорить с ними, пока есть связь! — великодушно разрешил мужчина, беря телефон.

— Да нет, хватит и смски! — боясь, что связь в любую секунду прервется, замахал рукой Стас.

— Ну, тогда диктуй! — включил телефон мужчина.

— С Рождеством Христовым! — по слогам проговорил Стас и, дождавшись, когда попутчик наберет это, попросил: — И добавьте, пожалуйста, еще два слова: «Он родился!» Он — обязательно с большой буквы.

— И все? — удивился мужчина.

— Да! — благодарно улыбнулся ему Стас. — Они поймут!

Связь прервалась сразу же после того, как пришло извещение о том, что сообщение благополучно передано и принято.

Стас, с облегчением выдохнув, сел у окна.

Поезд мчался вперед. За стеклом проносились заснеженные сосны, сияло солнце, плыли светлые облака… Вагонные колеса радостно стучали в такт его сердцу и мыслям одно и то же:

«Он — родился! Он родился!! Он родился!!!»

И время от времени к ним добавлялся гудок электровоза, который протяжно и призывно добавлял:

«Иди и буди!»

[10] Имя Илии пророка произносилось иудеями, как Элиягу, Гелиос или Элиос — бог Солнца у древних греков.

[11] Поска — разбавленная уксусом вода, которую римские воины обязаны были носить в любом походе.

[12] Талант — греческая мера веса, равная приблизительно 26 кг.

[13] Кистофор — название крупной серебряной монеты, которую чеканили в 3-1 вв. до Рождества Христова некоторые греческие города Малой Азии.

[14] Дупондий — древнеримская монета, которая равнялась двум ассам.

Пред. глава Оглавление След. глава

Комментировать

Отменить ответ

2 комментария

Наталья, 17.05.2020

Очень понравилась. Спаси Господи.

Ответить »
Надежда, 21.06.2020

Читаю с удовольствием продолжение предыдущей книги. Спаси, Господи!
Ответить »

Часть третья. Иди и буди!

Глава первая. Стас Монте-Кристо

Глава вторая. Первая молитва

Глава третья. Денарий кесаря

Глава четвёртая. Иди и буди!

Глава пятая. С чистого листа

Рекомендуем

Комментировать

Отменить ответ

2 комментария