(28 голосов: 4.3 из 5)

Оглавление

Часть вторая. Прозрение

Глава первая. Крушение надежд

— Ник?! И, правда, ты! — ахнул Стас.

В картины и голоса древней Иудеи ворвался и загулял по комнате один из самых привычных звуков начала 21-го века — сигнал мобильного телефона. Стас радостно подскочил на кровати, услышав мелодию, которая так понравилась Лене. Что Ленка — ему самому она еще никогда не была так приятна!

— Ну наконец-то!

Стас бросился к телефону, схватил, взглянул на цветной экранчик — и лицо его разочарованно вытянулось:

— Ничего не понимаю…

Это были не родители.

Да и сам номер оказался незнакомым. Мало того, что не московским, так еще и международным. Судя по нему, очень даже международным! Звонили не меньше, чем из Англии или Америки…

«Неужели у Ленки есть подруги в дальнем зарубежье, и они тоже решили ее поздравить? — мелькнуло в голове Стаса, и он мстительно ухмыльнулся: — Ну сейчас я им такой юный Новый год покажу — до Старого в себя приходить будут!»

Стас нажал на кнопку принятия вызова и удивился еще больше. Вместо девического голоса он вдруг услышал юношеский басок с небольшим акцентом:

— Алло-у! Стас?

— Да… — растерялся Стас. — Кто это?

— А ты угадай!

— Что я бюро прогноза погоды? — буркнул Стас, но в трубке не унимались:

— И все-таки попробуй с трех раз: кто я и где? Спорим, что не сумеешь? На один рубль!

— Это я не сумею?

Стас сдвинул брови, прикидывая, кому бы мог принадлежать этот голос. Что-то было в нем знакомое, совсем из недалекого детства, причем, он слышал его именно здесь, в Покровке… Но мешал этот басок и акцент…

— Ну что-у, сдаешься?

— Я?!

Стас быстро просчитал в уме все возможные ситуации и, почти не думая, выпалил:

— Это ты, что ли, Ник?

— Да… — растерянно пробормотали в трубке. Но тут же опять оживились: — А — где?

— В Америке? Нет… В Англии? Погоди, сейчас скажу точно!

Стас снова наморщил лоб, но тут распахнулась дверь, и в прихожую ворвался загадочно улыбающийся Ваня, из-за спины которого привычно выглядывала Лена.

— Постой, не до тебя! — отмахнулся от него Стас. Но тот, сбрасывая на ходу валенки, подскочил ближе и закричал:

— Здорово мы тебя разыграли?

— Вы? — с изумлением посмотрел на него Стас. — Так это вы мне сейчас звонили?!

— Нет! — аккуратно сняв валеночки и поставив на пол сумку с едой, ответила за брата Лена. — Для нас телефон — это недоступная роскошь! Да и зачем он нам, если на почте есть? И в медпункте обещают скоро поставить…

— Ага, уже третий год! — оборвал ее Ваня и с нетерпением оглянулся: — А звонил тебе…

Дверь снова открылась, и на пороге появился молодой человек.

— Ник?! И, правда, ты! — ахнул Стас.

— Он самый — в России — Никита Игоревич. А там и здесь для друзей — Ник! — подтвердил тот, взглянул на часы и деловито сказал: — У меня ровно 17 минут!

— Какой же ты стал… Ник! — покачала головой Лена.

— А ты как думала? — с уважением глядя на Ника, оборвал ее Ваня. — У Никиты Игоревича…

— Да будет тебе! — снисходительно остановил его тот.

— Вот я и говорю, у Ника Игоревича каждая минута больших денег стоит! — поправился Ваня. — Понимать надо!

— Кстати, о деньгах! — Стас порылся в кармане и протянул Нику рубль. — Держи, выиграл!

— Только наполовино-у! — возразил Ник и тоже достал из кармана мелкую монетку.

— Что это? — не понял Стас.

— Сдача. Два евроцента. Ведь ты же определил, что я — это я! Держи — новенький! Как раз в твою коллекцию!

— Да я только старенькое собираю!

— Давай тогда мне! — попросил Ваня и, получив монетку, с уважением стал ее разглядывать. — Это ж сколько на наши?

— Всего-навсего пятьдесят копеек! — пренебрежительно махнул рукой Стас. — Зачем они тебе?

— Все равно — валюта! Как говорится, евроцент — доллар бережет! А тут целых два! — важно заметил Ваня и бережно спрятал монетку.

— Осталось 15 минут! — напомнил о себе Ник и с сочувствием посмотрел на Стаса: — Говорят, ты от своих сбежал? Может, помочь чем?

— Да чем ты можешь помочь? — бросив на Ваню укоризненный взгляд, отмахнулся Стас. — Хотя… можешь! Купи этот дом!

— Зачем? — не понял Ник. — У меня есть. Как бы это сказать по-русски… А! Более чем предостаточно! Даже один здесь! Помнишь, как мы с тобой его три года назад покупали?

Он вздохнул, вспомнив, как покупал, будучи наркоманом, тот дом из-за того, что его двор зарос коноплей, которую за ночь выполола хозяйка, чтобы все было в порядке, и снова стал деловитым:

— Больше мне такого не надо! А помочь я тебе могу, доставив обратно в Москву самолетом, на котором мы сюда прилетели.

— Да нет, — посмотрев на снова замолчавший телефон, вздохнул Стас. — Я собственно, пока не так тороплюсь, чтобы так сразу — самолетом… А ты здесь какими путями? Тоже — сбежал?

— Нет, я здесь с отцом, — то ли не понимая, то ли не принимая юмор, серьезно ответил Ник. — У нас очень серьезный контракт. Решили заключить его вдали от шума, чтобы все хорошо-у обдумать. А заодно встретить на природе Новый год и отдохнуть! Между прочим, с этого контракта хороший процент и мне положен!

— Да, здорово ты изменился! — покачал головой Стас. — Весь в делах, в бизнесе! Даже иностранный акцент появился!

— Акцент… евроцент… процент… Да что вы все о валюте! — возмутилась Лена. — Неужели о чем-то другом поговорить нельзя?

— Почему? — усмехнулся, поддевая девушку, Стас. — Есть еще доцент, пациент, коэффициент…

— Официант! — поддакнул Ваня, но, сообразив, что сказал что-то не то, сконфуженно замолчал.

— Холодно здесь! — точно выручая его, зябко передернула плечами Лена и с упреком взглянула на Стаса: — Ты что, холодовку решил объявить?

И не дожидаясь ответа, принялась умело растапливать печь.

— Растет молодежь! — улыбнулся Ник и, повернувшись к Стасу, продолжил то, с чего начал: — А ты со своими зря так! Пока не оперились — куда мы от них? Они ведь только для нас и живут! Вон, мой отец — заработал уже столько, что человеку за десять жизней не потратить. Даже если очень постараться! Спрашивается, для кого? Для меня! Так мало этого — еще и графом стал.

— Зачем? — от удивления едва не выронила полено Лена.

— Чтобы в большой свет меня вывести. Так что теперь я виконт! — степенно поклонился Ник и, видя, что Ваня не совсем понял его, пояснил: — Ну, у Дюма еще роман такой есть: Виконт де Бражелон!

— Выбражелон! — фыркнула Лена. — Ну и воображала ты, Ник!

— Вот что могут делать деньги! — невольно вырвалось у Стаса, подумавшего, что если не власть, так деньги будут продолжать оставаться для него главным в жизни.

При этих словах Лена с Ваней переглянулись. Одна с выражением негодования, другой — с восхищением. А Ник, снова становясь тем самым Ником, которого они знали три года назад — даже акцент куда-то девался — только поморщился.

— Давайте хоть здесь не будем о деньгах!

— А что так? — не понял Стас.

— Да надоели они мне! Хоть у вас от них отдохнуть!

— Разве деньги могут когда-нибудь надоесть? — изумился Ваня.

— Да, — подтвердил Стас. — Тем более, если они большие?

— Вот большие как раз и могут! Ну что мы видим с отцом? Эти миллионы? Миллиарды? Да мы их и в глаза-то не видели! Все время: перелеты, переговоры…

— Приговоры! — подсказала Лена.

— И не без этого тоже! — кивнул Ник. — Разве это жизнь? Да каждый такой евроцент столько сил, чтобы его заработать, таких нервов стоит, что даже не знаю, как после этого его и назвать!

— Очень просто — нервоцент! — подала голос Лена.

— Во-во! — одобрительно кивнул ей Ник. — Вот и сейчас, все люди Новый год встречают, а мы с отцом должны сидеть и обдумывать такой бизнес-план, по которому вести переговоры, чтобы…

— Не попасть в бизнес-плен! — снова послышался голос Лены.

— Что, сложная сделка? — понимающе посмотрел на Ника Стас.

— В том-то и дело, что нет — сплошные плюсы!

— В чем же тогда проблемы?

— Так вот это как раз и настораживает! Сам партнер-то, вроде, ничего. Проверенный человек в большом бизнесе. Но помощник у него, если что будет не так хоть на каплю с нашей стороны — не пощадит. Говорят, умный в гору не пойдет, умный гору обойдет. А этот просто берет и сравнивает любую гору, как бульдозер. Мертвая хватка!

— Все ясно — бульдогзер! — зевнула Лена и, видя, что ее не до конца понимают, пояснила: — Смесь бульдога с бульдозером!

— И знаете, сколько с этим бизнесом трудностей и проблем? — с горечью усмехнулся Ник. — В каждой стране, в каждом городе! Так что все это наше богатство… Ленка, молчи, я и так знаю, как правильно его называть, — остановил он уже раскрывшую рот Лену, — нам давно уже не в радость, а в тягость! Да мы с отцом, если честно, просто в рабстве у этих больших денег, будь они трижды прокляты! И рады бы избавиться от них — да как? Это ведь даже страшнее наркотиков! Поверьте мне, хорошо знавшему и то, и другое!

Озадаченный Стас хотел было расспросить Ника подробнее, так как то, что он сказал, обеспокоило его. Но тот, снова делаясь деловым и строгим, показал часы и сказал:

— Всё-у! Мое время вышло-у! Через пять минут я должен быть в вашем магазине.

— Ты что и у нас решил бизнес делать? — с уважением посмотрел на него Ваня.

— Нет, мы договорились встретиться там, чтобы купить мясо на шашлык.

— Какой шашлык? Пост ведь! — возмутилась Лена, но брат остановил ее.

— Они путешествующие. Таковым пост послабляется! — весомо сказал он и, просительно заглядывая в глаза Нику, зачастил: — Да разве мясо на шашлык для таких людей в магазине покупают? Хочешь, я покажу вам, где настоящего барашка можно достать.

— Конечно, обещаю тебе за это свой процент!

— Тогда что же мы тут стоим? — засуетился Ваня, чуть ли не запрыгивая в свои валенки. — Ленка, ты здесь остаешься или как?

— Или как!

— Тогда что ты там копаешься?

— Я девушка порядочная — я порядок люблю! — отозвалась Лена, проворно наводя чистоту около растопленной печи и возле вешалки.

Ваня, угодливо распахнув дверь перед Ником, засеменил следом.

— Смотреть противно! — проворчала Лена, и Стас увидел ее наполненные болью глаза. — Все время говорит одно, а делает… Недавно вон захотел в разгар поста скоромным полакомиться. Так знаешь, что сделал? Накупил колбасы, сыра, молока и купил билет на поезд в райцентр туда и обратно. Сам слышал — путешествующим ведь можно! Сел в вагон, разложил все. Не смог даже дождаться, пока поезд тронется — сразу набросился на все это… А тут Григорий Иванович! Он отцу Михаилу, конечно, ничего не сказал. Только мне, чтобы я с братом поговорила. Но меня он даже слышать не хочет! Ты бы хоть поговорил с ним, что ли… Друг называется!

— Так откуда ж я знал? — развел руками Стас.

— Не знал, так вот теперь знаешь!

В глазах Лены снова загорелись гневные искорки.

Стас хотел тоже резко ответить ей, но окном нетерпеливо засигналила машина. Раз… другой… третий…

Не успел угаснуть последний гудок, как в двери показалась голова Вани.

— Ну, скоро вы там?

— Сейчас-сейчас! Подождет твой Никонт Выбражелон! — отозвалась, неторопливо надевая шапочку, Лена.

— Ты смотри только при нем его так не назови! — ужаснулся Ваня.

— Конечно, не назову — много чести! — согласно кивнула девушка и глаза ее стали такими насмешливыми, что Стас понял — она уже придумала, как ей назвать Ника, когда они сядут в машину!

— Что ты! Что ты! — в ужасе посмотрел на Стаса дядя Андрей.

— Нет, ты слыхал, как она назвала Ника — «маллионер»! — возмущался Ваня, идя к магазину.

— А как еще его называть, если, сколько он ни зарабатывает, все ему мало! — пожала плечами Лена и мечтательно вздохнула: — Эх, нам бы один из его миллионов! Хоть самый маленький!

Стас с друзьями — Ник остался в машине дожидаться отца — вошел в магазин и замер, не видя и не слыша больше ничего.

В магазине была его первая любовь — Нина. Она стояла рядом с отслужившим в горячей точке сержантом, которого Лена за то, что ему пришлось повоевать, прозвала сражантом, и так смотрела на него, что все и без слов было понятно…

— А писал, что она ни с кем не встречается! — с горьким упреком шепнул Ване Стас.

— Так то когда было? — напомнил тот. — И не встречалась действительно. Точно говорю. Сам первый раз ее рядом с ним вижу!

Нина помогла выбрать сражанту продукты. Она была так занята, так увлечена им, что вышла из магазина, даже не обратив внимания на Стаса.

— Да-а, дела! — проводил он ее потерянным взглядом. И, хотя между ними все закончилось три года назад, так и не успев начаться, мстительно процедил сквозь зубы: — Никогда не женюсь!

— Я тоже! — поддакнула, успевшая все подметить, Лена.

— Ты-то еще почему? — уставился на нее Стас, и она с вызовом ответила:

— А потому что я замуж выйду. К счастью, не за тебя!

Нина ушла, и Стас увидел в магазине все остальное.

Около прилавка стояла очередь из нескольких незнакомых ему людей.

В углу, около игрового автомата суетились две старушки. Оттуда послышалось несколько звонких ударов.

— Это автомат так людей поначалу заманивает! — пояснила Лена. — А потом, когда они голову потеряют и уже не могут остановиться в надежде снова выиграть, да побольше, отбирает у них и последнее. А вон — дядя Андрей! Что не здороваешься?

— Где? — не понял Стас, оглядывая очередь.

— Вон, в кроличьей шапке!

— Да ты что…

Стас смотрел и не верил своим глазам. Из самого могучего мужчины в Покровке дядя Андрей превратился в какого-то жалкого — не то, чтобы старика, но явно доживающего свой век человека. Плечи его сузились, он весь как-то высох и уменьшился в росте.

Даже голос у него изменился. Это Стас понял, когда очередь дошла до дяди Андрея, и тот слабо, слегка задыхаясь, стал говорить:

— Мне пакетик кефира. Нет, нет, не жирного — однопроцентного! А он у вас не просроченный? И сухариков бы еще. Только таких, что без всякой сдобы!

Придирчиво выбрав самые простые продукты, дядя Андрей стал расплачиваться, и Стас с жалостью заметил, что его руки, которыми он три года назад мог убить быка, мелко-мелко дрожали.

С тощей сумкой он выбрался из очереди и направился к выходу.

— Здравствуйте, дядя Андрей! — подошел к нему Стас.

Тот хотел было пройти мимо, но что-то в лице Стаса вдруг остановило и даже обрадовало его:

— Постой-постой! А ты… не сын ли московского врача, который гостил здесь однажды?

— Он самый! — приосанился Стас.

— И отец тоже приехал? — обрадовался дядя Андрей.

— Нет, они с мамой в Москве остались!

— Жаль! А то посмотрел бы меня… Помнишь, как я к вам на прием приходил?

— Еще бы! Вы нам тогда такую сырокопченую колбасу принесли! Такие бутерброды из ветчины делали! А теперь, что — уже их совсем не едите?

— Что ты! Что ты! Какая ветчина?! Какие колбасы?!! — в ужасе посмотрел на Стаса дядя Андрей. — Это же — мучения и верная гибель!

Стас в свою очередь сам, холодея от подозрения, что, кажется, ломалась еще одна стена прекрасного здания, которое он собирался построить и в нем жить, взглянул на него и пробормотал:

— Но вы же сами учили меня, что нужно жить только в свое удовольствие и наслаждение…

— Может, и учил, но теперь сам не рад, что так жил! — проворчал дядя Андрей. — От того моего удовольствия и наслаждения теперь и страдаю!

— Может, это вы только поститесь? — с последней надеждой уточнил Стас и услышал:

— Какой еще пост? Пост это на время. А у меня теперь диета. Причем, на всю оставшуюся — если только еще что осталось — жизнь!..

— Дела-а-а… — проводив его взглядом, только и покачал головой Стас.

Дядя Андрей вышел, и в магазин вошли трое мужчин.

Рядом с одним был Ник. Но Стас и без этого узнал бы его отца. Того самого Игоря Игоревича, благодаря которому три года назад здесь он понял, что большие деньги вместе с властью и наслаждениями составляют главную цель человеческой жизни.

Вторым мужчиной был высокий толстый человек с полными добродушными губами.

— У-у, Коршунов! — прошипела, увидев его, Лена и принялась объяснять Стасу: — Это его дом самый большой в коттеджном поселке. Отец его еще ничего. Ты его в храме сегодня видел, в инвалидной коляске. А этот… За наш счет жирует. У-у, ненавижу!

Около богатого толстяка стоял энергичный мужчина с цепкими холодными глазами. Его Стас уже видел сегодня. На кладбище. Это он так напугал своим появлением стоявшую у могилы отца Тихона красивую женщину.

Четвертый мужчина — его Стас как-то и не заметил сразу — тенью прошел в самое темное место магазина и замер там.

— Это охранник! — шепнул Ваня Стасу.

— Это?! — удивился тот. — А что он такой хилый и маленький?

— Зато метко стреляет!

Было видно, что Ваня о многом успел расспросить Ника даже за такое короткое время. Да и пообещать тоже. Во всяком случае, Ник что-то сказал отцу, тот кивнул и жестом подозвал Ваню.

Тот просиял и бросился к бизнесменам.

Они коротко переговорили и направились вслед за Ваней к выходу. Охранник снова тенью метнулся вперед, опережая их.

— Куда вы его? — придержала за локоть Ника Лена.

— Показывать настоящего барашка! — засмеялся тот. — Отец за это обещал ему тысячу рублей заплатить.

Услыхав про такую сумму, Лена заметалась между прилавком и выходом.

— Мне и домой нужно кое-что купить и его оставлять с такими деньгами нельзя… Нам они, знаешь, как пригодятся! Целый месяц на них можно жить! — жалобно сказала она и с надеждой взглянула на Стаса.

— Ладно! Я пойду с ними. Верну тебе в целости и сохранности и брата, и деньги! — все поняв, пообещал тот.

И с видом заговорщика кивнул на автомат, который на этот раз молча глотал жетоны, которые бросали в него старушки. Продавщица только и успевала продавать им вне очереди новые…

— Спасибо тебе, Стасик… — чуть слышно прошептала девушка, глядя в спину решительно толкнувшему дверь Стасу.

Если бы он оглянулся, то сразу бы понял, что прощен, и мир с Леной восстановлен, даже… более чем восстановлен.

Но он не оглянулся. Поспешил выручать друга. И его сестру. Неизвестно еще — кого из них больше! Да и у него самого был свой интерес во всем этом деле.

С минуту Стас наслаждался произведенным эффектом.

«Свой интерес» Стаса заключался в том, чтобы переговорить с Коршуновым и уговорить его купить дом. Под дачу или хотя бы сарай.

Но едва он назвал его фамилию охраннику, как тот так свирепо взглянул на него и прищурился, а потом даже полез в карман, где что-то щелкнуло, будто взвели курок, что оставалось только попросить прощения и попятиться.

Не вышло ничего и с хозяином баранов.

Узнав от Вани, что это самый богатый человек в Покровском, он предложил купить дом и ему. Но в ответ услышал насмешливое:

— Я что, по-твоему, похож на своих баранов? Ты, наверное, нашу Покровку со своей Москвой перепутал. Это у вас цены на недвижимость. А у нас — тьфу — и ломаного гроша за нее никто не даст!

От двойной неудачи Стас разозлился не на шутку.

Ваня напротив был чрезвычайно доволен. Мало того, что Ник дал ему тысячу рублей, так еще и хозяин баранов в благодарность за выгодную сделку добавил сотню.

— Ласковый теленок двух маток сосет! — объявил Ваня, пряча деньги. Но Стас остановил его.

— Тысячу давай! — требовательно протянул он руку.

— Что? — заморгал Ваня.

— Тысячу рублей, говорю, давай сюда — я Ленке обещал их доставить целыми и невредимыми. Они вам в хозяйстве сгодятся! А сто рублей можешь оставить себе.

Как ни медленно соображал Ваня, но тут быстро понял, что Стас прав.

Он отдал тысячу рублей Стасу, а сторублевую бумажку не стал прятать, а просто нетерпеливо зажал в кулаке.

— Мне и ее хватит, чтобы, наконец, выиграть! — пообещал он, и в его глазах появился знакомый уже Стасу нездоровый азартный блеск.

Да и сам он чувствовал, что выглядел со стороны не лучше.

Злоба так переполняла Стаса, что хотелось отомстить прямо здесь и сейчас. Коршунову, понятное дело, он не мог это сделать ни с какой стороны. Но тут на глаза попался огромный стог сена перед домом владельца баранов.

— У тебя спички есть? — мстительно сощурившись, спросил он у Вани.

— Только зажигалка! — с готовностью отозвался тот.

— Ты что — куришь?

— Нет — чтобы лампады и свечи зажигать! А зачем тебе?

— Зачем-зачем… Чтоб эту солому поджечь!

— Да ты что? — испугался Ваня, оглядел стог и отрицательно покачал головой: — Во-первых, это не солома, а сено. А, во-вторых… нет, это никак невозможно!

— Что, участкового испугался?

— Участковый тут ни при чем, — покачал головой Ваня. — Он сам сейчас боится, чтобы у нас чего-нибудь не случилось, а то в райцентр не переведут. Ходит сейчас, сражанта уговаривает, чтобы тот в участковые подался. А то сказали, не отпустят, пока он себе в этой дыре, то есть у нас, замены себе не найдет!

— Так зачем же тогда дело? — услышав про сражанта, еще больше нахмурился Стас.

Но Ваня даже не заметил этого, а серьезно сказал:

— Знаешь, сколько надо работать, чтобы такой стог получился? Ты сам попробуй целый луг травы сначала накосить, потом просушить, сметать — тогда сразу поймешь, в чем дело! Между прочим, он и денег немалых стоит. И коровкам бедным — что потом есть?

— Ладно! — насмешливо остановил его Стас. — Пусть стоит. А то вы без молока останетесь!

Молча, думая каждый о своем, они дошли до магазина, где Стас терпеливо подождал, пока Ваня проиграет свои сто рублей. И — возвратились домой.

Ужинали тоже поначалу молча.

Но ужин оказался таким вкусным, а Лена благодарно-приветливой, что Стас постепенно пришел в себя, смягчился и принялся говорить о том, что стоит на пороге великого открытия.

— Ты? — недоверчиво посмотрел на него Ваня.

— А ты как думал? Все то, что кажется нам теперь огромным — телевидение, интернет, да хотя бы та же книга дурацких рекордов Гиннеса — выросло до нынешних размеров из крошечного зерна идеи.

— И у тебя есть такая идея?

— Ну, идея не идея, — деланно поскромничал Стас. — Но правильно сформулированная и поставленная задача имеется.

— Какая? — в один голос спросили Ваня с Леной.

Стас с упреком посмотрел на них и сказал:

— Некорректный вопрос. Но вам, как друзьям, так уж и быть… скажу. Такая — что даст мне власть над миром!

Стас хотел лишь приоткрыть часть своей тайны, но так увлекся, что рассказал всё, вплоть до самой идеи глобального вируса.

С минуту он наслаждался произведенным эффектом.

Друзья, и правда, были ошеломлены услышанным.

— Завидую я тебе, Стасик! — произнес, наконец, с чувством Ваня.

Но Лена была прямо противоположного мнения.

— А я так думаю, что ничего из этого дела не выйдет! — решительно заявила она. — Все то, что ты сейчас сказал — просто бред! И в данном случае ты не изобретатель, а уж прости меня неученую — изобредатель.

— Это еще почему? — покосился на нее Стас. — Ты, видно, не вникла во всю глубину вопроса.

— В глупину вопроса! Ну сам подумай: кто сегодня позволит тебе сделать это незамеченным и безнаказанно?

— А ты считаешь, я об этом не думал? Не волнуйся, что-нибудь да придумаю!

— Да как же не волноваться… — уже чуть не плача, проговорила Лена. — Ты что не слышал, что совсем недавно про деньги говорил Ник? А удовольствия? Да стоит только посмотреть на дядю Андрея — так сразу тошно от них станет. Про власть же ты с Григорием Ивановичем поговори. Лучше его о ней тебе никто не скажет! Ну, допустим, даже если у тебя все и получится — зачем это тебе, Стасик?

— Как это зачем? — возмутился Стас, даже не заметив, что Лена назвала его обычным в их отношениях именем. Он хотел привычно начать не просто о власти и деньгах, а о сверхвласти, сверхбогатстве, о жизни в такое удовольствие, какое еще никому не снилось… и замолчал, словно споткнувшись о невесть откуда взявшийся камень на знакомой дороге….

Беседа сразу скомкалась, стала неинтересной.

Ваня с Леной, быстро засобиравшись, ушли домой.

И Стас снова остался один.

И только тут Стас понял, что бежал сюда не от родителей, а от себя самого…

Темнело так быстро, как может темнеть только в деревне.

Это в Москве со светящимися допоздна окнами многоэтажек, яркими рекламами и хорошо освещенными улицами и проспектами можно не дождаться темноты до самого рассвета. А тут, где на весь квартал единственный фонарь, да и тот где-то у колодца, вечер такой короткий, что ночь почти без предупреждения вступает в свои права.

Стас сидел, не включая света. И не потому, что опасался быть обнаруженным. Дом никто не хотел купить. Да если бы и захотел — все равно он не смог бы этого сделать… Чего ему теперь было бояться?

От тишины звенело в ушах. Ничто не мешало думать. А думать было, о чем.

Разговоры с Григорием Ивановичем и дядей Андреем, которым подвела итог Лена, никак не шли из головы. И родители как назло не звонили… А он, вспомнив свою реакцию на недавний звонок, понял, что, оказывается, ждет их звонка. Ждет и…боится его! Даже думать о том, что он теперь скажет им, было страшно. И Стас снова переключился на мысли о своей идее, здание которой, совсем недавно казавшееся ему незыблемым и прекрасным, разваливалось прямо на глазах.

Оно дало трещину в самом фундаменте, уже после разговора с Григорием Ивановичем. Потом, после того, как Ник сказал всю безжалостную правду о больших деньгах, поехали стены. И, наконец, после того, как он пообщался с дядей Андреем, стала рушиться крыша…

«Все как три года назад, с точностью, как теперь любят говорить, до наоборот!» — с горечью усмехнулся Стас. Сначала разговор с Григорием Ивановичем, потом с Ником, затем с дядей Андреем. Не хватало только Юрия Цезаревича. Помнится, директор здешней школы тогда сказал, что жить нужно для того, чтобы оставить добрую память, а еще лучше славу в потомках.

Ну, потомкам, понятно, хорошо и удобно от того, что сделали для них предки. А им-то самим каково при жизни, да и потом, после нее?

Всё, абсолютно всё перед лицом Вечности теряло свой смысл. То, что казалось крайне важным, незыблемым, главным — на самом деле не выдерживало проверки одним-единственным вопросом: а что потом?

Да, действительно, можно построить роскошный дом… написать классическую книгу… сколотить несметное состояние… А потом? Ведь через сто лет об этом никто и не вспомнит. А через тысячу и следа от тебя не останется на земле. А через миллион лет? Через миллиард?..

Зачем же тогда жить? И почему до сих пор молчат родители? Ну не могут они так просто молчать!!!

Зачем, зачем, зачем? Сто зачем и одно почему.

И это одно «почему», как только он снова вспомнил о нем, перевесило все сто «зачем».

«Может, в Москве что? Или с самой Москвой?! — неожиданно с тревогой подумал Стас. — Да нет — об этом бы сразу стало известно! Хотя откуда? У Ленки «елевизор», Григорий Иванович вообще наверняка не смотрит его. Ну и что? В магазине бы только об этом и говорили!» — принялся успокаивать себя Стас и ахнул:

«Стоп! Совсем я одичал в этой деревне! А интернет?»

Он торопливо включил ноутбук, подключился через телефон к интернету и с облегчением выдохнул:

— Слава Богу! Стоит златоглавая!

Но не успел он порадоваться этому, как новые сомнения стали одолевать его: а вдруг с мамой на нервной почве что? Но тут папа поможет! Он все-таки светило в медицине. А если что с ним самим? Помнится, мама говорила, что в последнее время у него начало пошаливать сердце…

Стас вскочил и бросился включать свет: во всех комнатах, по всему дому.

Теперь он был бы рад, если бы вдруг пришел участковый и, увидев его, позвонил родителям. Сам-то он никак не мог позвонить им первый…

Это неожиданно напомнило ему давний случай, когда он, еще трехлетним ребенком, случайно запер на защелку маму в ванной и потом не открывал, боясь, что она накажет его. Так они сидели оба весь день и плакали, пока не вернулся с работы папа…

— Что же мне теперь делать? — чуть было не застонал Стас, но тут новая спасительная мысль осенила его:

«Постой-постой… Я не могу позвонить им… Но у меня В Москве есть приятель, сосед, которого я могу попросить зайти и узнать, как там они… Ну, конечно! И как я сразу до этого не додумался?!»

Стас покосился на черное окно.

«А не поздно ли уже? — машинально подумал он и тут же усмехнулся: — Какое поздно? Это тут уже ночь, а для Москвы — еще рано!

Торопясь еще больше, чем когда подключал ноутбук, он набрал номер, поздравил приятеля с Новым годом и осторожно спросил, не видел ли тот его родителей.

— Нет, — отозвалось в трубке. — А что?

— Да погоди ты! Лучше скажи — сегодня ночью или днем ничего такого в подъезде шумного не было?

— Как это не было? Все-таки Новый год! Пели, пили, стреляли, дрались…

— Да я не о том! Я о чем-нибудь необычном… Ну… скорая помощь к кому-нибудь не приезжала?

— Да стояла, вроде, сегодня одна. А что?

«Нет! Только не это…» — похолодел Стас.

— Слушай, будь другом! — взмолился он. — Сходи ко мне домой!

— Зачем?

— Да просто разведай. Посмотри на моих, как там они — и сразу же сообщи мне!

— А чего это я туда ни с того, ни с сего пойду?

— Ну… будто ко мне!

— А ты что — не дома? — только теперь сообразил приятель.

— Нет! Я… далеко!

— Вот новости! Что у тебя там случилось? — заинтересовался приятель. — Ты вообще где?

— Потом, потом объясню! — пообещал Стас. — Скорее иди! Только, смотри, аккуратней, не выдай! И не вздумай говорить, что это я тебя попросил!

— Ладно… хорошо… — озадаченно хмыкнул приятель, хотел было еще что-то спросить, но Стас, опережая его, отключил телефон.

Минуты, которые потекли, как это ни банально звучало, показались для него вечностью.

Он снова выключил свет… Прижался разгоряченным лбом к холодному стеклу, за которым было видно светящееся окошко в доме Григория Ивановича. Очевидно, он читал или молился.

«Хорошие они у тебя!» — вспомнились вдруг его слова.

Еще бы не хорошие! Если разобраться, то за все время они ни разу даже не выпороли его! Хотя и было за что. Взять хотя бы эту Покровку. После того, как он, нарушив запрет отца не ходить на карьер, чуть было не погиб на нем во время обвала, а потом и мама учуяла, что он покурил, порки, казалось, было не избежать. Но обошлось. Да и потом, когда он закурил уже всерьез, другие родители так бы поговорили с ним, что он на все жизнь забыл бы про сигареты. А они как поступили?

Память услужливо подсказала еще один эпизод, уже не из далекого детства, а из совсем недавней юности…

Над диваном Стаса несколько лет висел портрет Сергея Есенина. Родители купили его сыну, когда тот начал писать стихи. На этом портрете во рту великого поэта была курительная трубка.

Но вот однажды, проснувшись, он привычно обвел глазами стену и… подавился зевком. Зажмурился, открыл глаза и ему стало не по себе от того, что он продолжал видеть. Во рту Есенина не было трубки!

Стаса, словно пружиной, подняло с дивана.

— Мам! Пап! — врываясь к родителям, закричал он. — Там… У меня в комнате… Идите скорее!!!

Не смотря на то, что отношения родителей с сыном были натянуты с того дня, когда мама в очередной раз обнаружила в его карманах сигареты, родители охотно последовали за ним.

— Глядите! Есенин… — показывая пальцем на стену, начал объяснять Стас.

— Ну да, — поглядев на портрет, как ни в чем не бывало, пожал плечами отец. — Сергей Александрович Есенин!

— Да нет же! Нет! — закричал Стас. — Он всегда был с трубкой, а теперь видите — ее нет!!!

— Вот видишь, Есенин — и тот бросил курить! — учительским тоном сказала мама, а папа довольно усмехнулся.

И тогда Стас понял, что это он купил новый, очень похожий, портрет Есенина и, пока сын спал, повесил его вместо прежнего…

— Ну вы даете! — только и смог тогда вымолвить он.

И с того часа раз и навсегда бросил курить!

…Звонок телефона мигом вернул его из далекой во времени и пространстве Москвы в — увы! — близкую нынешнюю Покровку.

— Ну? — заторопил он приятеля. — Как они? Где?

— Дома. Здоровые. Только немного грустные… Будто и не Новый год на дворе! — отчитался приятель. — Бросились на звонок так, будто под дверью стояли. Наверное, тебя ждут! Ну, теперь-то ты можешь мне все рассказать?

— После, когда приеду! — усмехнулся Стас и — приятель уже больше был не нужен ему — жестко отрезал: — Все, конец связи!

«Ждать-то, конечно, они ждут, — бросив на кровать телефон, подумал он. — И Григорий Иванович прав — на радостях сразу простят. Но… почему не звонят? Обиделись? Конечно, обиделись! Ну, а как на такого не обидеться?!»

Стас стал припоминать, каким он был со своими родителями. Да и разве с ними одними? Память теперь крутилась перед ним, как калейдоскоп. И с каждым новым воспоминанием ему все яснее становилось, что — сколько он ни жил, что бы ни делал — все делал только для одного себя, в своих интересах. Даже эта его идея с глобальным вирусом, осуществи он ее, и правда, была бы за счет не то, что нескольких других — а всех остальных людей! Ведь всё теперь на этих компьютерах! И что было бы тогда с людьми в самолетах, в больницах, да просто в своих домах?..

Запоздало пожалев, что грубо обошелся и с так выручившим его приятелем, Стас озадаченно покрутил головой….

И только тут понял, что бежал сюда, в Покровку, не от родителей, а от себя самого…

Эта мысль словно обожгла Стаса.

Не отдавая отчета в том, что делает, он машинально оделся, вышел на улицу, долго бродил по темным закоулкам и пришел в себя лишь у того самого единственного фонаря — около колодца.

Очнулся, услышав мяуканье.

Маленький пушистый котенок стоял у колодца и словно звал его.

— Брысь! — по привычке цыкнул Стас, не любивший, когда ему мешают думать и вообще отвлекают.

Но котенок не испугался. Наоборот, замяукал еще громче.

Стас пригляделся внимательно и только тут понял, что котенок не может бежать. Он вообще не мог идти, потому что примерз ко льду!

Незнакомое чувство жалости неожиданно охватило Стаса.

Он подбежал к котенку, опустился на колени и, с помощью домашних ключей осторожно принялся отдирать его ото льда, приговаривая:

— Ты что, тоже от мамы сбежал? Зря! Это я тебе, брат, по своему собственному опыту скажу! И Ник тоже вон правильно говорил. Они же ведь только для нас и живут! Погоди, сейчас мы тебя освободим! И как ты это совсем не замерз-то? Ну, а, если бы я сюда не пришел?

Странное дело — котенок, словно понимая, слушал его и, даже не дергаясь, не мяукая, терпел, пока Стас освободит его из ледяного плена.

— Ну, и куда ты такой теперь? — оглядел он дрожавший от головы до лап живой, пушистый комок. — Замерзнешь же ведь совсем! А вот куда! Ко мне домой! Там я тебя и отогрею! И накормлю! Если, конечно, найду чем…

Дома, к счастью, среди принесенных на завтра Леной продуктов, оказалась банка рыбных консервов. Стас открыл ее, положил в блюдце. Котенок набросился на консервы с такой жадностью, что стало ясно — убежал он от своих родителей гораздо раньше, чем Стас от своих!

— Все, а теперь — спать! — раздеваясь, скомандовал Стас.

И до чего же понятливым оказался этот котенок!

Он тут же забрался на кровать и, деликатно свернувшись в калачик у самых ног Стаса, быстро уснул.

Самому же Стасу спать не хотелось. Он потянул к себе тетрадь и, поглядев на спящего котенка, вдруг усмехнулся от мысли, что хоть кому-то в Покровке было хорошо от его приезда…

«…Особенно старался смуглолицый мужчина в недорогом, запыленном халате. Отчаянно помогая себе локтями, он пядь за пядью пробивался вперед, волоча за собой мальчика лет пяти.

— Дайте пройти… Пропустите же! — слышались эллинские, с сирийским акцентом, слова.

Вдогонку ему неслось недовольное:

— Куда лезешь?

— Сам на крест захотел?!

— Хоть бы ребенка пожалел, сирийское чучело!

— Я не сириец! — возражал с виноватой улыбкой мужчина.

— А кто же: вавилонянин? Эфиоп?!

— Я — грекос!

— Собираясь с силами перед последним броском, мужчина оглянулся и подбадривающе крикнул:

— Держись, Теофил!

Однако, передние ряды были спрессованы, как кирпичи в крепостной стене. Убедившись, что дальше не проскользнула бы даже ящерица, мужчина стал что-то жестами объяснять мальчику, словно тот был глухой, потом вдруг хлопнул себя ладонью по лбу, поднял его на плечи и замер:

— Ну?!

Мальчик бойко завертел грязной шеей, увидел кресты, воинов…

— Отец, — испуганно закричал он. — Там — Иисус! Весь в крови, избитый! За что они так его?!

Мужчина больно ущипнул сына за пыльную пятку:

— Я для чего тебя поднял? Никодима… брата своего — видишь?..

Теофил изогнулся, прищурился от старания, разглядывая несущих кресты:

— Нет!

— Хвала богам! — с облегчением выдохнул мужчина. — А дядю Келада?

— Вижу, вон он! — Теофил показал пальцем на могучего легионера, идущего в первой шеренге. Того самого, на которого делал ставку центурион. — Сказать ему, что мы тут?

Вместо ответа мужчина опустил сына на мостовую и задумался вслух:

— Где же нам теперь искать нашего Никодима? Иерусалим, что пшеничное поле перед жатвой: попробуй отыщи нужное зернышко… Но мы точно знаем, что он должен был искать встречи с Иисусом. Пять дней мы ходим по пятам за этим пророком. Вчера, правда, потеряли его, но, хвала Тихэ[5], снова нашли. Так проследуем же за ним до конца!

Мужчина напряг спину, точно выталкивая сползшую в канаву повозку, отчего лицо его и впрямь почернело, как у эфиопа, и потянул за собой сына назад.

Когда они добрались до края площади, центурия уже сворачивала на одну из ничем не примечательных улиц. Иисус, пытаясь удобнее перехватить тяжелый крест, приподнял голову, и все увидели титулум на его шее.

Площадь в один голос на еврейском, латинском и эллинском выдохнула:

— «Иешуа… Иезус… Иисус Назорей Царь Иудейский!»

— Отец! — воскликнул Теофил. — У нас только рабов распинают. А здесь — слыхал — царей!

— Чш-шш! — в испуге зашикал мужчина. — Как бы они за такие слова и тебя на мне не распяли!

К счастью, голос мальчика утонул в новой волне шума. Потрясая посохами, грозя кулаками, иудеи призывали на голову так надсмеявшегося над ними прокуратора гнев своего Бога.

Молчал, казалось, лишь один человек: кудрявый юноша, лет пятнадцати, в красной накидке поверх зеленого хитона. Он стоял в отдалении от толпы и смотрел на шествие полными слез глазами.

— Послушай! — подходя, окликнул его мужчина. — Ты молодого антиохийца не видел, похожего на меня, только со шрамом на горле?

Юноша отрицательно покачал головой.

Мужчина, догадавшись, что он не в силах выдавить ни одного слова, со вздохом кивнул на кресты:

— И ты паломник к Иисусу? Не бойся нас! Я — Апамей из Антиохии-на-Оронте. Мы ведь тоже приехали к нему. Подумать только: всего несколько дней назад как пышно встречал его этот город! Даже мы с сыном кричали ему «Осанна!». Я голосом, а он пока еще знаками.

— Вот так! — подтвердил Теофил, показывая жестами, как он приветствовал Иисуса.

— Он его от глухоты исцелил! — дрогнувшим голосом объяснил мужчина. — Тебе тоже помог?

Юноша посмотрел на сына, отца. Улыбнулся, словно вспоминая что-то радостное, но утраченное безвозвратно. Наконец, проглотил ком, мешавший ему говорить:

— Нет! Я… его ученик.

— Иоанн! — послышался негромкий окрик.

Из-за угла ближнего здания выглянуло обрамленное бородкой лицо:

— Что там? Как Учитель?

— Ведут на распятие! Говорят, бичевали…

— М-мм… — простонал бородатый, и лицо его исказила болезненная гримаса. — Все пропало!

— Постой! — видя, что юноша собирается уходить, спохватился мужчина. — Ученик Иисуса, ответь мне: а много ли было у твоего учителя учеников?

— Таких, как мы с Петром — нет. Но тех, кто приходили и уходили — сотни, а может, тысячи! — подумав, ответил юноша.

— И сколько времени ученики проводили с ним?

— Кто как! Мы три года, иные — три дня…

— Три дня! — обрадовался мужчина. — А не было ли среди них антиохийца со шрамом? Я говорю о своем сыне! Он… гм-м… потерялся в дороге…

— Отец проклял и выгнал его, за то, что он изменил нашим богам! — вставил Теофил, не пропускавший из разговора ни слова.

— Да, это так, — сникая, признался мужчина и быстро добавил: — Но — простил! Теперь вот хочу сказать ему об этом. Но как найти его, где?..

Мужчина, схватив юношу за рукав, стал описывать одежду сына, другие приметы, как вдруг имя, произнесенное невдалеке, заставило его смолкнуть на полуслове.

— Теофил, ты слышал? — спросил он.

— Да, — кивнул мальчик. — Кто-то позвал Накдимона.

— Так ведь это на иудейском. А по-нашему — Никодим! Это — он!

— Хоть вам повезло! — грустно улыбнулся юноша. — И мне пора. Петр прав, надо бежать. Но как… как покинуть Учителя в такую минуту?..»

Глава вторая. Божий дар

Старушка даже руками всплеснула…

…И уступила зима весне.

Все тот же первый автобус принял Василия Ивановича и покатил по широкой сухой дороге.

Та же кондукторша дремала на своем сидении, держа на коленях кожаную сумку, из которой серпантином свисали билеты.

Только старушек на этот раз было не две, а одна. Та самая — добрая. Она улыбнулась Василию Ивановичу, как старому знакомому. Он тоже приветливо кивнул ей и, порывшись в карманах, достал металлический рубль. С недавних пор у него почти совсем не стало водиться мелочи. Хорошо хоть этот рубль оказался… Помня, как ошибся в прошлый раз, он внимательно посмотрел на монету — афинская тетрадрахма была размером как раз с нее — и стал ожидать, когда подойдет кондуктор.

Та тоже сразу узнала его и, еще внимательней, чем он, оглядела плату за проезд. Придраться было не к чему, разве к тому, что в такое раннее время ездят с крупными деньгами, и она, поворчав себе под нос по этому поводу, протянула Василию Ивановичу билет и сдачу.

Машинально проверив еще раз, на месте ли афинская монета — он теперь и ночью не расставался с ней, кладя под подушку — Василий Иванович принялся за изучение списка дел, которые ему предстояло сделать в Москве.

Его рукой был написан только один пункт: «Купить монеты для Соколова».

Зато Настя постаралась. В перечне заказанных ею покупок значились:

«1. Колбаса копченая.

2. Сыр голландский.

3. Две банки сгущенного молока.

4. Банка тушенки.

И, конечно же:

5. Пачка самого лучшего чая».

Василий Иванович, запоминая, сложил листок и спрятал его. Внимание его переключилось на старушку. Все последние дни он провел за изучением Евангелия. Оно казалось ему простым и надуманным, едва ли не сказочным. И он никак не мог понять, что именно в нем вот уже почти два тысячелетия пленяет людей так, что они и слышать ничего не хотят, кроме как о Христе! Шли на костер, подставляли головы под меч, претерпевали бесчисленные муки, о чем свидетельствуют надежные источники — доклады наместников провинций римским императорам и подробные судебные протоколы.

«Как, — недоумевал он, — горстка неученых галилейских рыбаков смогла покорить этой Благой Вестью — ведь именно так называется в переводе Евангелие — весь мир?!»

В итоге повесть шла намного медленнее, чем ожидали того Володька и Настя. Он утаивал от них, что написано всего две странички. Его мучило совсем другое…

И он, глядя на старушку, неожиданно почувствовал, что она знает то, что почему-то закрыто, не ведомо для него. Иначе, зачем было ей месяцами, годами каждый воскресный день вставать ни свет ни заря и, преодолевая недуги и старческую слабость — ведь подруга даже поддерживала ее в последний раз — ехать в храм.

Только ли страх перед предстоящей скорой смертью гнал ее туда?..

Не отдавая себе отчета в том, что делает, быть может, втайне надеясь получить ответ на свой вопрос, Василий Иванович пересел на соседнее со старушкой кресло и спросил:

— А где же ваша соседка — заболела?

— Наоборот, болела она здесь. А теперь — выздоровела! — придавая своим словам какое-то особое, радостное значение, ответила старушка. — Навсегда!

— Как это? — недоуменно посмотрел на нее Василий Иванович.

— Да давление у нее было высокое. Доктора говорили ей, лежи, не вставай! А она — да разве я могу не встретить Господа, как положено? Вот и стала готовить Пасху, куличи, красить яйца… Приготовила и преставилась — аккурат, на самую Пасху!

— То есть, она умерла?! Вот горе!

Старушка даже руками всплеснула от непонимания того, что, очевидно, ее наоборот, только радовало:

— Что вы! Это величайшее счастье, когда верующий человек уходит из жизни в этот День! Говорят, такой идет прямо в рай, минуя воздушные мытарства!

— Простите, минуя — что? — не понял Василий Иванович.

Старушка посмотрела на него так, как, наверное, он смотрит на ученика, не сумевшего ответить ни на один из вопросов на экзамене.

— Как? Вы не знаете, что ждет нас после смерти?!

Василий Иванович с присущей ему честностью и открытостью хотел сказать, что после смерти он, собственно, вообще не ожидает ни хорошего, ни плохого, то есть совсем ни-че-го. Но в чистых, светлых глазах старушки — был такой ужас за него, а главное уверенность в том, что она говорила, что он промолчал. И старушка, словно обо всем догадавшись, продолжила:

— И вас, и меня ждет одно и то же. К нам сразу подойдут два ангела. Один Ангел светлый — с правой стороны. И другой — бр-р! — страшный, черный слева. И поведут нас по мрачным коридорам, где множество комнат. И в каждой из них нам будут предъявлены обвинения. В одной комнате — за всю нашу ложь, которую мы допустили в жизни. В другой — за злые и праздные слова. В третьей — если мы осуждали или клеветали на других. И таких комнат — двадцать. И в каждой мы будем судиться за наше зло и вообще за все греховные и нераскаянные дела. И если мы не сумеем оправдаться, то даже светлый Ангел не сможет ничем нам помочь. И мы останемся в одной из них на веки вечные. Навсегда…

Василий Иванович невольно улыбнулся, пряча улыбку в кулак, чтобы не обидеть эту наивную старушку.

Но она и не смотрела на него. Приближалась ее остановка. Нужно было вставать и идти к выходу. А это было — ой, как непросто!

Старушка с огромным трудом встала, но тут автобус качнуло, и она вновь упала на свое сидение.

— Вам помочь? — невольно вырвалось у Василия Ивановича. Он надеялся, что, проявив обязательную для воспитанного человека в таких случаях вежливость, он услышит и вежливый отказ. Ведь видно было, что он торопился, если ехал в такую рань и мог и так не успеть на первую электричку! Но старушка неожиданно согласилась.

— Да, если можно! — виновато улыбнулась она и при этом почему-то загадочно улыбнулась.

Василий Иванович помог старушке сойти с подножки автобуса. Она не выпустила его руки, и они медленно — «Какое тут на первую, на вторую бы электричку не опоздать!» — досадой думал он, направились в сторону видневшегося между двумя высокими зданиями купола храма с крестом.

Старушка продолжала говорить что-то о мытарствах. Потом сказала, что сегодня после обеда у входа в храм будет принимать старец. Он очень редко приезжает из своего монастыря, и это такая радость, такая радость! Было бы очень хорошо, если бы Василий Иванович — «Надо же с одного раза, в таком возрасте, запомнила мое имя-отчество!» — несмотря на возрастающее раздражение, удивленно покачал головой он, — побеседовал с ним или хотя бы благословился.

— На что? — не понял Василий Иванович.

— Да на всю последующую жизнь. Ведь это же — старец!

— Ну и что?

— Так он на любой вопрос может ответить! А то даже и спрашивать ничего не надо! Человек к нему только войдет, а он уже знает о нем все — и что ему сказать, и чем помочь. Господь открывает! Я сама не раз видела, как он вызывал кого-нибудь из толпы народа по имени-отчеству, хотя ни разу в жизни не видел его! Человек лишь стоит перед ним, глазами моргает, не веря чуду, которое с ним произошло и тому, что его сам вызвал старец, к которому стоит множество людей. Ведь иные к нему месяцами, годами пробиваются, просят, умоляют принять, да так и не могут попасть. Ведь это великое счастье даже одну минуту, одну секундочку побеседовать со старцем!

Василий Иванович слушал старушку вполуха. Раздражение начало охватывать его. Какое ему дело до каких-то старцев и этих сказкок вокруг них, когда он опаздывает, точнее, уже опоздал к началу клуба! А старушка, словно нарочно, шла все медленнее и медленнее. То ли устала. А может, хотела успеть рассказать ему как можно больше об этом старце.

У широко открытой в церковный двор калитки она, наконец, отпустила руку Василия Ивановича.

— Спасибо, сынок! У тебя доброе сердце. А таких любит Господь. И, бывает, сокращает им путь к Себе. Я бы и сама дошла! — на прощанье вдруг призналась она и снова знакомо улыбнулась: — Да уж прости, не захотела отказываться. Ведь этим ты не столько мне, сколько себе самому помог!

Василий Иванович, не столько соглашаясь, сколько вежливо кивнул и, в который раз, незаметно посмотрел на часы.

Так он ничего и не узнал от старушки. Только лишь столько времени потерял. Хотя, как было ей не помочь?.. И, молча, проводив ее разочарованным взглядом, чуть ли не бегом направился к своей остановке…

В клубе только и обсуждали происшедшее…

Как ни торопился Василий Иванович на вторую электричку, но успел лишь на третью. В итоге он опоздал в клуб на целых полтора часа и сразу же стал очевидцем
вопиющего происшествия!

Едва дежурный начал вписывать данные его паспорта в ведомость, как на лестнице началось какое-то несвойственное размеренному течению клуба движение, и послышались громкие крики:

— Держите его! Украл!!

— Где? Кто?!

— Да вон он, держите!!!

Какой-то военный — Василий Иванович плохо разбирался в воинских званиях — сбегал по ступенькам со второго этажа, где стояли столики с особенно дорогими монетами. За ним, потрясая увесистым кляссером, гнался возбужденный мужчина.

Оба дежурных — один на входе, другой, принимавший деньги и записывавший посетителей — бросились наперерез военному и сбили его с ног.

Подбежавший мужчина заломил ему руку и, разжав кулак, восторженно показал большую серебряную монету:

— Вот он!

Дежурные подняли и повели не сопротивлявшегося больше военного к руководству клуба. За ними, припадая на хромую ногу и опираясь на палку, засеменил помощник генерального прокурора. Вскоре один из дежурных вернулся и, как ни в чем не бывало, продолжил записывать данные Василия Ивановича.

— Что там случилось? — спросил он, получая обратно паспорт и протягивая входной рубль.

— Да вон, у майора «крыша поехала»! Увидел редкий рубль Петра Первого. Денег на него не хватило, а приобрести хочется. Ничего лучшего не придумал, как схватил и бежать! Да разве отсюда убежишь? Тем более что этот случай не первый, и нам дана инструкция быть всегда наготове!

Вскоре вернулся и второй дежурный. Он подвел поникшего офицера к выходу и демонстративно закрыл перед ним дверь, которая тут же открылась перед очередными посетителями.

— Ну, и чем там дело закончилось? — спросил, не переставая заполнять ведомость, его коллега по дежурству.

— Легко отделался майор! — весело отозвался тот. — Отобрали кляссер, что у него при себе был, и отпустили. Решили ни милицию не вызывать, ни в его часть сообщать не будут. Хотели еще на год запретить посещать клуб, но решили, что это слишком жестоко и ограничились одним месяцем.

— Что, председатель сегодня в хорошем настроении? — удивился дежурный.

— Нет, этот выручил! — с уважением показал глазами его напарник на также возвращающегося в зал помощника прокурора. — Пару слов председателю сказал, и тот чуть ли не по стойке смирно вытянулся. Не смотри, что он такой маленький и хромой. Так, оказывается, умеет поговорить, что даже у свидетелей, не то, что виновных, мороз по коже.

Василий Иванович тоже с благодарностью за майора посмотрел на опиравшегося на палку человека.

Действительно, спас майора от жестокого наказания. Страшно представить себе — пропустить даже одно воскресенье. А тут — целый год! Конечно, можно встречаться и на стороне. Но разве сравнишь это с клубом, где собирается общество единомышленников, с которыми тебе интересно и которые могут понять тебя, потому что живут одними с тобой интересами?

Василий Иванович только головой покачал от этих мыслей и прошел в помещение кинотеатра. Пора было начинать заниматься делом!

В клубе только и обсуждали происшедшее. Как часто бывает в таких случаях, новость обрастала все новыми подробностями, и буквально через полчаса рубль стал альбомом с золотыми монетами, а майор вырос до полковника. Причем, почему-то танковых войск.

Но Василию Ивановичу было уже не до этого.

Как оказалось, ему и не нужно было ходить вдоль столиков и спрашивать, нет ли у кого хороших античных монет. Его собственный, а точнее, предназначенный для монет отца Соколова кляссер, только и успевал пополняться новым материалом. Володька поработал на славу. Ему сами принесли и продали, правда, значительно дороже, чем они того стоили: еще две монеты — только других годов — Понтия Пилата, крошечную лепту Ирода Великого, палестинскую монету Октавиана (тогда еще не Августа) с тетрархом Зенодором на обороте, великолепнейший денарий Октавиана, теперь уже Августа…

— Тридцать вторая… тридцать третья, тридцать четвертая… — только и успевал запоминать Василий Иванович.

— Почем опиум для народа? — послышался вдруг рядом громкий насмешливый голос.

Василий Иванович оглянулся и увидел невысокого полного мужчину. В кругу нумизматов это был просто Викентий. Кем он был на самом деле, в клубе не знал никто, за исключением разве что председателя. Зато он знал все обо всех. И не только в клубе. Он обладал поистине энциклопедическими знаниями, что, в сочетании с завидным для любого ученого исследовательским складом ума, помогали ему неплохо зарабатывать на перепродаже монет. Покупая какую-нибудь почти ничего не стоящую монетку, он изучал ее в библиотеках и архивах, определял, что она собой представляет — зачастую это оказывались раритеты — Викентий мог определить, что на обычном ассе Римской республики одно из лиц двуликого Януса представляет из себя портрет Помпея Великого… что на ничем не примечательной медной монете изображен сидящий Гомер… что на, казалось бы, обычной тетрадрахме Александра Македонского — профиль полководца со скульптуры Лисиппа, которому только позволял изображать себя Александр…

Монеты с такой «родословной», мертвым капиталом лежавшие в кляссерах других нумизматов годами, сразу же покупались за любую названную сумму.

«За знания надо платить!» — довольно приговаривал при этом Викентий. И с этим Василию Ивановичу трудно было поспорить. В конце концов, каждый зарабатывает, как умеет. Ведь и он тоже принимает от опытных коллекционеров монеты за услуги. Не нравилось ему в Викентии лишь то, что за его учтивостью и вниманием постоянно чувствовалась какая-то неискренность и фальшь.

Вот и сейчас, услышав его, он невольно нахмурился и с упреком спросил:

— Что за шутки?

— Не принимайте близко к сердцу, вам вредно волноваться! — тут же притворно забеспокоился Викентий. — Это, так сказать, пережиток настоящего и для конспирации! В клубе только и говорят о том, ЧТО вы собираете! Смотрите, как бы об этом не шепнули председателю!

— А что тут такого? — удивился Василий Иванович. — Насколько я знаю, в клубе существует лишь два строжайших запрета: приходить сюда выпившим и даже с запахом спиртного и покупать-продавать современные ордена и медали. Даже воровство и то вон прощают.

— Три запрета! Вы забыли про монеты с изображением фашистской символики, — улыбаясь, уточнил Викентий и, становясь покровительственно-строгим, шепнул: — Смотрите, как бы благодаря вам не ввели еще и четвертый: на монеты, связанные с христианством! Церковь ведь у нас до сих пор отделена от государства! А, следовательно, все, связанное с ней, находится, если уже не вне закона, то, как минимум, под запретом! Но, — снова учтиво заулыбался он, — мое дело лишь предупредить вас, чтобы вы были осторожней и… предложить вам вот этот денарий!

— Качество подходящее! — осмотрев протянутую ему серебряную монету, одобрил Василий Иванович и с надеждой посмотрел на Викентия. — А она как-то связана с христианством?

— А разве бы я подошел к вам с ней, если бы это было не так? — нарочито ужаснулся тот и сказал: — Во-первых, эта лучшая из всех монет императора Александра Севера, которую я видел за все время и по стилю, и по содержанию в ней настоящего серебра!..

— Это, конечно, хорошо… Но Александр Север жил два века спустя после Христа! — недоуменно протянул Василий Иванович.

— Правильно, — согласился Викентий и, приторно похвалив: — Приятно иметь дело с историком! — зачастил: — Но все дело в том, что он первым из императоров стал почитать христианского Бога! Среди статуй других божеств, которым он поклонялся, находилось и скульптурное изображение Иисуса Христа. Разве вам не важно свидетельство того, что изображения Иисуса Христа существовали уже в первые века христианства? Вот ссылки на первоисточники по этому вопросу!

Василий Иванович изучил несколько ровных строчек на листке бумаги и согласился:

— Да, это совсем другое дело…

— Цена — сущий пустяк, по сравнению с теми баснословными суммами, которые вы платите за менее интересные вещи, — подмигнул Викентий и назвал цену, которая раз в десять превосходила стоимость монеты.

Делать было нечего.

В особенности характера Викентия входило и то, что он никогда не снижал названную цифру.

Пришлось Василию Ивановичу молча купить монету. Ну и что, что о ней не будет в повести? Ведь она связана с христианством. В крайнем случае, можно вскользь упомянуть ее в сноске о том, что уже в самые ранние времена существовали изображения Иисуса Христа!

— Тридцать пять! — отметил он про себя, кладя оказавшуюся действительно подходящей монету в карман.

И тут, очевидно, терпеливо дождавшись, когда он, наконец, останется один, к нему подошел помощник генерального прокурора.

— Простите, — с необычайной учтивостью — трудно было поверить в то, что этот человек мог напугать всесильного в этом клубе председателя — сказал он. — Я вижу, вы собираете монеты древней Иудеи и прилегающих к ней государств в отличной сохранности. Может, купите и мою тетрадрахму?

Заместитель генерального прокурора достал из кармана и показал действительно великолепную большую серебряную монету.

— Вот, царь Птолемей Второй, город Сидон, третий век до нашей эры. Стиль и качество — лучше не бывает!

— Да мне, собственно, нужно только то, что после рождества Христова! — замялся Василий Иванович.

— Но взяли же вы только что лепту Ирода Великого!

«Ничего не может утаиться в этом клубе. Или… от этого человека?» — поежился Василий Иванович.

Он собрался осторожно, чтобы не портить отношений с таким человеком — все-таки второй раз не уступает ему — отказать, как вдруг натренированная память ученого подсказала: «При Птолемее Втором Библия была переведена на древнегреческий язык. А город Сидон упоминается в Евангелии! И, наконец, кажется, в пророчествах еще сказано: «Из Египта Я воззвал Тебя!»»

— А вы знаете, это, кажется, как раз то, что мне нужно! — сказал он. И из уважения к этому человеку, который, как он и до этого слышал, не раз спасал клуб от опасности быть разогнанным, и из благодарности за майора, да к тому же все равно деньги были не его, — назвал неслыханную — двойную! — сумму:

— Пятьсот рублей!

А про себя подумал:

«Тридцать шестая!»

— Спасибо, спасибо, молодой человек! — обрадовался помощник генерального прокурора, протягивая монету и получая деньги. — Отныне я ваш должник! Если что — моя визитка у вас есть. Обращайтесь, не стесняясь!

— Да я, хоть и собираю античные монеты, но живу, как в Древней Руси — по правде и совести! — улыбнулся Василий Иванович.

— Похвально! — одобрил помощник генерального прокурора. — Но мало ли что в жизни бывает… Времена сейчас непростые. Особенно для тех, у кого на руках такие деньги. К тому же, сегодня я вижу, вас что-то очень серьезно мучает!

Василий Иванович только головой покачал — да от такого, действительно, не укроешься. И не стал отпираться:

— Да, есть немного. Но меня, как вы сказали, мучает то, в чем вы как раз и не сможете помочь!

— Да? — удивился помощник генерального прокурора, очевидно, привыкший к тому, что многое, если не все в этой стране подвластно его должности. — И если не секрет, то — что же?

— Понимаете, я изучаю сейчас Новый Завет, — сам не зная с чего, стал откровенничать Василий Иванович и рассказал о том, что пытается понять сейчас Евангелие, но это никак не дается ему. В частности, потому, что их четыре и в них много противоречий. Один евангелист, например, дает одни подробности события, а другой — на то же самое событие — совсем другие, порой прямо противоположные!

Василий Иванович, давая понять, что на этом в разговоре можно поставить точку, посмотрел на помощника генерального прокурора, но тот неожиданно улыбнулся:

— Ну, этому вашему горю легко помочь! Вы знаете, возможно, тут как раз вам и нужен именно я! Да-да, молодой человек! — посмотрел он на изумившегося Василия Ивановича. — Хотя я от веры и далек, но — услуга за услугу! Давайте проведем небольшой следственный эксперимент!

Помощник прокурора неожиданно строго, так что по спине Василия Ивановича и впрямь пробежал холодок, словно на допросе, спросил:

— Недавно на ваших глазах был задержан преступник. Как он выглядел? Во что был одет?

— Ну… невысокий такой, худощавый. Одет в шинель. С погонами.

— Цвет волос? Глаз? — быстро продолжил помощник генерального прокурора.

— Волосы не помню, он был в шапке. А глаза, кажется светлые. Да-да, голубые!

— Прекрасно! — похвалил помощник генерального прокурора, подвел Василия Ивановича к скучающему в ожидании, когда подойдет очередной посетитель, дежурному и сказал:

— Тут вы недавно задержали майора. Нет-нет, не беспокойтесь, все было сделано абсолютно законно! Я просто хотел уточнить некоторые детали. Не подскажете, как он выглядел?

— Как? — задумался дежурный. — Да офицер, как офицер. Крепкий, рослый! Я бы сказал, даже спортивный.

— А волосы у него были какого цвета?

— Сейчас припомню! Когда мы сбили с него фуражку…

— Фуражку? — оглядываясь на Василия Ивановича, уточнил помощник генерального прокурора.

— Ну да! Он же ведь был в фуражке и плаще… То волосы у него были короткие. Темные.

— А глаза?

— И глаза тоже темные. Да-да — карие глаза! Это я точно помню.

— Вот видите! — поблагодарив дежурного, снова отвел Василия Ивановича в сторонку помощник генерального прокурора. — И это всего через час после разбираемого события. А Евангелия, насколько мне помнится из университетского курса по научному атеизму, писались десятки лет спустя! Поэтому стоит ли удивляться обилию в них противоречий. Я полагаю, что — все эти разногласия наоборот как раз свидетельствуют в пользу достоверности рассказов евангелистов! Гм-м… А тут ведь и впрямь есть над чем серьезно подумать!

Было видно, что он и сам удивлен и озадачен тем выводом, который следовал из всего этого. А именно: что Евангелию можно и даже нужно верить!

Но Василий Иванович пока не мог понять, какое все это имеет отношение к нему самому?

Помощник прокурора взглянул на него и сказал:

— Знаете, в судебной практике есть одно поучительное дело. Однажды одному человеку предъявили якобы подписанные им векселя. Казалось бы, проигрышное дело. Подписи, как ни крути — его, чего он и сам не отрицал. Но один адвокат взялся за это дело и убедительно доказал невиновность своего подзащитного. Все его основания были основаны на том, что все векселя были подписаны абсолютно идентичными, то есть одинаковыми подписями. А такого просто не может быть. Их просто скопировали с имевшейся у них подписи того человека. Так и здесь. Ну, а что касается ваших остальных претензий к так называемым священным книгам, то, я слышал, на эти Евангелия есть специальные толкования. Но, сами понимаете, в магазинах их не продают, и в библиотеках их тоже не бывает. Вот тут уже я действительно вам не помощник!

— Что ты хочешь этим сказать? — насторожился Василий Иванович.

Помощник генерального прокурора, снова становясь учтивейшим человеком, с улыбкой развел руками и отошел. К Василию Ивановичу, с опаской оглядываясь на него, подскочил юркий парень:

— Вы, говорят, тут то, что связано с верой, скупаете? — уточнил он и, приоткрывая полы плаща, шепнул: — Вот смотрите!

— Что это? — не понял Василий Иванович, видя заткнутые за пояс парня небольшие черные доски с ликами.

— Не видите ли что ль? Иконы! Тринадцатый век! Школа Андрея Рублева.

Василий Иванович хотел сказать, что великий иконописец жил в конце четырнадцатого — начале пятнадцатого веков, а его школа была и того позже, но заметил, что его торопливыми знаками подзывает к себе сидевший за столиком старичок-искусствовед.

— Простите, я собираю только монеты! — в радостном предвкушении, что у того есть что-то еще наподобие так полюбившейся ему афинской тетрадрахмы, с несвойственной для него резкостью отказался он и быстрым шагом направился к искусствоведу.

Увы! Тот хотел лишь предупредить его.

— Ни в коем случае не имейте дело с этим мошенником! — прошептал он. — Он уже подходил ко мне. Все его «иконы» — написаны где-то в кустарной мастерской и искусственно состарены.

— Да я бы у него все равно не купил их. Зачем мне иконы? — равнодушно ответил Василий Иванович, разочарованный тем, что так ошибся.

Старичок-искусствовед внимательно посмотрел на него:

— А знаете, что? Поедемте-ка после окончания работы клуба ко мне домой! Я вам покажу настоящие иконы, такие, после которых вы уже не сможете… слышите — никогда в жизни не сможете так равнодушно отзываться о них! Да почитать не просто полезные — а душеполезные книги!

— Книги? — оживился Василий Иванович. — А… толкования на Евангелия у вас есть?

— Найдутся и толкования! Ну так что, договорились?

— Конечно! — охотно согласился Василий Иванович, не успевший даже удивиться тому, что так быстро нашлись только что упомянутые помощником генерального прокурора книги.

Он сам захотел пройтись, как обычно, по рядам, но тут к нему подбежал Володька.

— Вот ты где! Никуда не уходи! — предупредил он. — Сейчас мой начальник приедет. Он тебе что-то из ряда вон выходящее принести обещал!

— Вот! — не заставив себя долго ждать, вскоре появился и сам Исаак Абрамович. Маленький, коротконогий, с портфелем под мышкой, он как-то незаметно оказался рядом с ними и показал блестящую монету в прозрачном пакетике. — То, без чего ваша подборка не имеет права на жизнь, будь в ней хоть тысяча монет! Сребреник Иуды к вашим услугам!

Полновесная, изготовленная талантливым резчиком, отчеканенная не заношенными штемпелями, вряд ли успевшая побывать в обращении и попавшая сразу в клад тетрадрахма города Тира с первого же взгляда понравилась Василию Ивановичу. Финикийский Мелькарт и орел на ней были, словно живые!

Но на пояснительную записку, прикрепленную скрепкой к пакетику, он уставился, как на действительно нечто из ряда вон выходящее.

— Ты только погляди, что тут написано! — пока Исаак Абрамович принялся искать что-то еще в своем портфеле, шепнул он другу: — «Этой монетой расплатились с Иудой древние иудеи». — Нет, чтобы написать, что монетой такого типа древние иудеи могли расплатиться с Иудой…

— А может, она ему по наследству досталась! — зевнув, предположил Владимир Всеволодович, и Василий Иванович только головой покачал:

— Ну и язык у тебя — острее римского гладиуса![6]

— Боюсь, что мне сейчас придется им немного поранить и тебя!

— Что ты хочешь этим сказать? — насторожился Василий Иванович.

— Пока, надеюсь, ничего страшного, — поспешил успокоить его Владимир Всеволодович.

И пока Исаак Абрамович бормоча «Неужели забыл его дома?» — рылся в портфеле, кивнул на сновавшего между столиков парня:

— Видишь во-он того молодого человека с носом, как флюгер?

— Допустим! Он тут давно уже суетится.

— Так вот спешу сообщить тебе пренеприятнейшую новость: это наш конкурент!

— С чего ты взял?

— Да он сам пять минут назад хотел перекупить у меня монету, которую сегодня мне принесли для тебя. Предлагал сумму, которая тебе и не снилась! Да и другие уже успели передо мной извиниться, что несли монеты тебе, а уступили ему!

— И что бы это могло значить? — недоуменно посмотрел на друга Василий Иванович.

— Одно из трех, — принялся рассуждать тот вслух. — Первое — случайность. Но это исключается сразу. Второе — более вероятное. Почуяв выгоду, он скупает эти монеты, чтобы потом предложить их тебе же еще дороже. И, наконец, третье, во что хотелось бы меньше всего верить. Твои заказчики делают все для того, чтобы ты не сумел выполнить их заказ.

— Да зря ты так о них думаешь! Ну крутится парень, может, и правда, хочет перепродать потом это все мне!

— А если нет? Условие-то было предоставить самые лучшие монеты. И что, если благодаря ему они смогут доказать, что на одну и ту же тему и них есть нечто лучшее? Поэтому мы должны на всякий случай иметь не 60, а 70, и еще лучше 80 монет. То есть десяток-другой в резерве, чтобы заменить с их точки зрения «не самые лучшие». И вообще…

— Нашел! — оборвал его торжествующий вскрик Исаака Абрамовича. Тот показывал непрозрачный на этот раз пакетик.

— Нашел, так показывай! — нетерпеливо потянул руку к нему Владимир Всеволодович.

Но его начальник по археологической партии проворно спрятал пакетик себе за спину.

— Нет, только одному ему! — предупредил он и, отведя недоумевающего Василия Ивановича подальше в сторону, зашептал:

— Мне рекомендовали вас как порядочного и умеющего хранить чужие тайны человека. Так вот, дайте мне честное слово, что никому… слышите никому, кроме того, для кого готовите коллекцию, не покажете эту монету!

— Даже Володьке?

— А Владимиру Всеволодовичу — в первую очередь!

— Ну хорошо, — подумав, что все равно монета не предназначена для друга, а она, возможно, очень нужна, если не в основную партию, то в предложенный им резерв, согласился Василий Иванович. — Даю!

— Прекрасно! — обрадовался Исаак Абрамович. — Тогда смотрите! Нет — любуйтесь и наслаждайтесь! Такого дарика, заверяю вас, нет ни в Эрмитаже, ни в Русском музее. Нечто подобное я видел только в каталогах Британского музея!

Первый раз Василий Иванович держал в руках золотую античную монету. Она, и правда, была прекрасная — маленькая, толстенькая, изумительного качества.

— Видите, царь на одном колене. Самая удобная поза для стрельбы. В руке лук, — ворковал над его ухом Исаак Абрамович. — Оборотной стороны нет, просто грубая вмятина, но это не должно смущать вас. Ведь перед вами — одна из самых первых монет на земле, и тогда еще не умели делать реверс. Как-никак начало пятого века до нашей эры!

— Пятого?! Но это для меня очень рано! — огорчился Василий Иванович. — Мне нужны только монеты, связанные с Христом…

— А я вам что предлагаю? — изумился Исаак Абрамович и значительно поднял короткий пухлый указательный палец. — Именно за пятьсот лет предсказал Его приход в мир пророк Даниил. Причем, с точностью едва ли не до года, если не месяца! Указанный им срок так и назывался в тогдашнем мире: «данииловы седьмины». Слушайте и запоминайте! Это не просто царь, а сам Дарий Первый, при котором и жил пророк Даниил. Понимаете, куда я клоню?

— Да! — обрадовался Василий Иванович.

— И надеюсь, не будете возражать, если я назову цену, совершенно недостойную для этих прекрасных монет!

— Конечно же, нет! — пообещал Василий Иванович и, несмотря на то, что названная сумма была просто баснословной, не переставая радоваться, протянул Исааку Абрамовичу деньги.

У него даже мелькнула мысль: а не оставить ли эту монету себе? Пока она единственная из всех достойна была лежать рядом с его любимой афинской тетрадрахмой…

Исаак Абрамович торопливо положил деньги в портфель, потом, передумав — в нагрудный карман и быстрыми шажками ушел из клуба.

— Ну, и что такого тайного он принес нам? — полюбопытствовал, подходя, Владимир Всеволодович.

— Да так… Дарик! — замялся Василий Иванович.

— Дарик?! Неужели наш золотой жук начал нести золотые яички? Ну-ка, ну-ка, дай посмотреть!

— Не могу! — виновато посмотрел на него Василий Иванович. — Я… обещал ему не давать его тебе!

— А ты и не давай! Я — сам возьму! — охотно согласился Владимир Всеволодович.

И не успел Василий Иванович глазом моргнуть, выхватил у него из руки непрозрачный пакет и развернул его.

— Так я и думал! — невесело усмехнулся он. — Одна из тех монет, которые мы нашли во время раскопок в Крыму! И, конечно же, самая лучшая!

— Так вот почему он не хотел, чтобы ты увидел его…

— Еще бы! Тут, как говорится, можно сразу звать его, — кивнул на помощника генерального прокурора Владимир Всеволодович. — И открывать дело. Как говорится, в особо крупных размерах. Свидетелей, видевших, как нашли этот дарик, я могу найти сколько угодно!

— Но я же ведь дал ему честное слово! — умоляюще посмотрел на друга Василий Иванович.

— Ладно. Пусть скажет за это тебе спасибо! — хмуро ответил тот. — Иначе бы мы с ним разговаривали совсем в другом месте!

Чувствовалось, что вид краденного дарика задел его за живое, давно уже не дававшее ему покоя. И он, действительно, только чтобы не подвести друга, не стал выводить Исаака Абрамовича на чистую воду.

Только, сославшись на неотложные дела в клубе, неожиданно заторопился и ушел.

Василий Иванович вздохнул, провожая его взглядом и — увидел входящего в клуб Ашота Телемаковича. С радостью он бросился к нему. Однако тут его ждало горькое разочарование.

Ашот Телемакович наотрез отказался уступать денарий Тиберия не то, что за очень большие, — огромные деньги.

— Даже и не просите! — испуганно замахал он руками. — Я даже и слышать об этом не хочу!

Увидев огорченное лицо Василия Ивановича, он поспешил успокоить его:

— Единственное, чем я могу вас утешить, так это тем, что готов продать свой прежний денарий Тиберия. Поверьте, если он и уступает тому, что я получил через вас, то совсем ненамного. А уступлю я его за обычную цену.

Вздохнув, Василий Иванович купил монету. Но, вглядевшись в нее, с облегчением увидел, что этот денарий тоже очень хорош. Правда, не такой выпуклый, отчего на прежнем император был как живой. И оборотная сторона другая. Но в целом — она становилась одной из самых лучших во всей подборке. Да это и не удивительно. В коллекции Ашота Телемаковича не было не то что плохих, а даже средних монет.

Теперь оставалось только ждать, как отнесется к такой замене Соколов, а самое главное, его помощник — Градов.

Такая возможность представилась ему гораздо раньше, чем он ожидал.

Выйдя после окончания клуба, он стал ждать старичка-искусствоведа, которому еще нужно было сдавать свой столик, огляделся по сторонам и вдруг увидел… машину Градова.

Сам Градов стоял рядом с тем самым конкурентом, который скупал предназначенные для Василия Ивановича монеты и даже разговаривал с ним.

Или это ему показалось?

Во всяком случае, когда Градов увидел, что Василий Иванович заметил его, тот, словно по команде, отошел в сторону, делая вид, что прогуливается в одиночку.

Градов же невозмутимо подошел и одними губами — глаза продолжали оставаться чужими — улыбнулся:

— А я вот мимо ехал, думаю, дай-ка сюда заверну! Что — отвезти вас домой?

— Нет, — отрицательно покачал головой Василий Иванович. — У меня сегодня еще одна встреча в Москве.

— Жаль! — искренне огорчился Градов и тут же спросил: — А это надолго?

Очевидно, почувствовав, что его могут неправильно понять, он сбивчиво пояснил:

— Я это к тому, что если не очень долго, то мог бы подбросить к месту встречи и там подождать вас!

— Да нет, спасибо! — уже решительно отказался Василий Иванович.

Беседа явно затягивалась и становилась напряженной.

К счастью, быстро нашелся повод выйти из этого, не очень приятного для обоих положения.

— Как там наша коллекция монет? Надеюсь, пополняется? — деловито осведомился Градов.

— Конечно!

И Василий Иванович, протянул ему только что приобретенную у Ашота Телемаковича монету.

— Что это? — посмотрев на нее, вопросительно взглянул на Василия Ивановича Градов.

— Новый денарий Тиберия!

— А где прежний? — недоуменно спросил Градов, и Василию Ивановичу показалось, что в его глазах промелькнуло торжество.

— Увы! С тем у нас ничего не получится! — безнадежно развел руками Василий Иванович.

— Как это? Ведь мы же утвердили его!

— Вы-то утвердили, но хозяин категорически отказался продавать его! Поверьте, я предлагал ему любые деньги!..

С минуту Градов помолчал, словно обдумывая сложившуюся ситуацию, и, наконец, сказал:

— Ну ладно, так уж и быть. Если у вас не получилось, давайте я, как более деловой и настойчивый человек, помогу вам!

— Каким это образом? — не понял Василий Иванович.

— Очень просто! Вы только дайте мне телефон или адресок хозяина монеты. А там уж мои проблемы!

Василий Иванович недоуменно посмотрел на Градова:

— Да вы что! В клубе не принято давать номера телефонов и уж тем более, квартирные адреса!

— Ну хорошо… хорошо! — успокаивающе согласился Градов. — Скажите мне хотя бы, как звать его!

— Ашот Телемакович! — пожал плечами Василий Иванович. — Но… зачем это вам? Он не идет ни на какие контакты с незнакомцами. И денарий не отдаст даже за миллион рублей!

— Ну, это мы еще поглядим! — снова усмехнулся одними губами Градов, сел в машину и уехал.

Проводив его взглядом, Василий Иванович, сам не зная зачем, дошел до угла и увидел, что метрах в ста Градов остановился, и к нему подбежал конкурент. О чем они говорили, разумеется, услышать было невозможно. Но конкурент вскоре вернулся к клубу и стал о чем-то расспрашивать нумизматов, собиравших античные монеты и хорошо знавших друг друга.

— Чего ему от вас было нужно? — после того, как конкурент снова побежал к Градову, спросил Василий Иванович у одного из них.

— Да попросил дать ему телефончик Ашота Телемаковича! — беспечно отмахнулся тот.

— И ты… дал?! — ужаснулся Василий Иванович.

— А почему бы и нет? Он у меня сегодня за бешеные деньги асс императора Августа купил! Глядишь, теперь и Ашота Телемаковича порадует!

— Порадует?.. — рассеянно переспросил Василий Иванович. Что-то больно кольнуло ему в самое сердце.

Он снова зашел за угол и увидел, что ни машины Градова, ни конкурента уже не было. Судя по всему, они уехали вдвоем.

«Володька, кажется, был прав, — подумалось вдруг тревожно. — Здесь, и правда, что-то не то. Но что именно? Почему? Зачем?»

Он искал и никак не мог получить ответа на эти вопросы…

— Так это — вы?! — ошеломленно взглянул на хозяина Василий Иванович.

Квартира старичка-искусствоведа, как и ожидал Василий Иванович, была похожа на музей.

Чего только в ней не было!

Прямо с прихожей начинались полки с книгами прошлых веков, большие напольные старинные вазы, бронзовые канделябры, картины с удивительными по красоте пейзажами и портретами аристократов, с глазами и лицами, которых теперь уже и не встретишь…

Единственное, что выбивалось из всего этого, подобранного с изысканным вкусом, обилия старины — современные награды на комоде: Золотая звезда Героя Социалистического Труда, ордена, ордена… среди которых даже орден Боевого Красного Знамени и медаль «За отвагу».

— Как! Вы и награды собираете? — с удивлением оглянулся Василий Иванович и услышал в ответ то, что меньше всего ожидал услышать:

— Нет, простите, это — мои.

— Ваши?!

— Да вот, — словно извиняясь, ответил искусствовед. — Так государство отметило мои скромные заслуги. Сначала военные, а потом и трудовые.

В кабинете все стены были тоже заставлены книгами — но, в основном, уже современных авторов. Как минимум на пяти языках, включая китайский. Василий Иванович обратил внимание, что на одной полке, тоже на разных языках, были книги одного и того же автора. Фамилия его была более чем знакома. Труды этого ученого он неоднократно использовал и, помнится, чуть было даже не срезался на экзамене в университете, неточно процитировав одно из его крылатых выражений.

Василий Иванович хотел сказать, что тоже высоко ценит труды этого ученого, хотя и не во всем с ним согласен. Но тут увидел, что над полкой висят дипломы авторитетнейших академий мира, где крупным шрифтом стояла та же фамилия. И еще — фотографии, на которых рядом с известнейшими учеными, президентами, писателями стоял не такой еще старый, но легко узнаваемый хозяин этой квартиры…

— Так это — вы?! — ошеломленно взглянул на него Василий Иванович.

Хозяин квартиры-музея тоже, словно впервые, посмотрел на книги, дипломы, фотографии и уже знакомым тоном извинился:

— Да, ваш покорный слуга…

Старичок-искусствовед, оказавшийся живым классиком современной науки, смущенно покашлял. Было видно, что он чувствовал неловкость за свою знаменитость.

— Однако я обещал показать вам иконы! — как нельзя для себя кстати, вдруг вспомнил он и сделал радушный жест следовать за ним: — Воздадим, как это и положено, сначала Божие Богови, а уж потом — чай или кофе, что пожелаете. То есть, кесарю — кесарево!

Хозяин подвел Василия Ивановича к двери, на которой на церковнославянском языке была прикреплена записка «Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, спаси нас!» Словно скрывая то, что делает, он встал спиной, перекрестился, что, тем не менее, не осталось незамеченным Василием Ивановичем, и, открывая дверь, тихо сказал:

— Это молельная комната еще моей покойной матушки. После смерти отца — его расстреляли только за то, что он был из дворян и не скрывал этого, она приняла тайный постриг…

Понимающе кивнув, Василий Иванович переступил порог полутемной комнаты, в которой были задернуты шторы и красновато-золотисто теплилась лампадка.

— Не боитесь оставлять ее без присмотра? — спросил Василий Иванович. — А то мало ли что может случиться! Все-таки открытый огонь. И все это, — кивнул он на дверь, за которой находился домашний музей с бесценными, по его мнению, экспонатами, — может тогда сгореть!

— Наоборот! Мне так намного спокойнее. Ведь зажигая ее, я оставляю квартиру под защитой самого Бога! А это куда надежнее, чем самые хитрые замки и модная теперь сигнализация! — улыбнулся хозяин.

И раздвинул шторы.

В комнате стало светло, и Василий Иванович увидел… глаза. Потом он уже разглядел и лики, и одежды, и кресты, даже какие-то сюжеты с пейзажами на больших старинных темных иконах.

Но первое время он видел только глаза. Они были такими глубокими, так неуловимо манили к себе или, точнее, в себя, что он просто застыл на месте и так стоял, не в силах пошевелиться…

Спроси кто у него, сколько это продолжалось — миг или час, и он бы не знал, что ответить!

К счастью, искусствовед словно понимал его состояние. Судя по тому, что в молельную донесся ароматный запах заваренного кофе, он на какое-то время выходил из нее. А если и находился здесь, то ухитрялся даже не покашливать, без чего обычно не мог и минуты.

Не понимая, что это с ним, Василий Иванович смотрел в эти глаза, не в силах отвести от них взгляда. Он не знал, что такое молитва. Он не умел молиться. Креститься и то не знал как. И, тем не менее, вдруг почувствовал, что между ним и изображенными на этих иконах установилась какая-то необычайно прочная — до сладостного томления в сердце — связь.

Казалось, скажи он им только слово, и они тут же ответят ему. Придут на любую помощь. Сделают все, что он ни попросит.

Но такого слова он не находил в своей душе. Она, как вдруг стало понятно ему, оставалась безответной на этот безмолвный вечный зов.

Может, это продолжалось бы еще весь день или даже год. Но старичок-искусствовед вдруг закашлялся — громко и долго, очевидно, выбивая из себя кашель, накопившийся за это время в груди.

— Ч-что это?.. Я такого не ощущал ни разу в жизни! — очнувшись, беспомощно посмотрел на него Василий Иванович и услышал в ответ уверенное.

— Как что? Действие Божией благодати!

Василий Иванович недоверчиво прищурился.

Одно дело слышать от Володьки или читать в библиотеке фамилии веривших в Бога великих ученых, старинные портреты и полувыцветшие фотографии которых он видел в энциклопедиях и научных книгах. И совсем другое — получить это признание от стоящего перед тобой академика множества академий, ученого с мировым именем.

И он, пользуясь таким редкостным случаем, не преминул тут же задать ему вопрос:

— Так вы действительно верите в Бога?

— А как же в Него не верить? — даже растерялся старичок-искусствовед. Казалось, он даже испугался такого вопроса.

И эта растерянность, этот его испуг больше любых подробных и долгих, самых аргументированных объяснений убедили Василия Ивановича в том, что его собеседник действительно верит в Бога.

— Но почему?.. Нет-нет, я не про вас, — опережая протестующий против такого вопроса жест, быстро поправился Василий Иванович. — Почему я не верю и никак не могу поверить! Не просто поверить, а понимаете — до самого донышка сердца!

Искусствовед внимательно посмотрел на него и вздохнул:

— Что я могу вам сказать… Мне ведь намного проще! Я воспринял веру с самого рождения, впитал ее, как говорится, с молоком матери. С детства знал, что такое пост и молитва. Что грех — это плохо и, если согрешишь, надо сразу же слезно каяться, чтобы не отдалиться от Бога. Сколько помню себя, всегда меня окружали эти иконы с их всепонимающими и прощающими глазами. Мама только радовалась, что первое слово, которое я произнес, было не «мама», а «Бог»! И когда началась священная война, она не причитала, не голосила, а просто удалилась сюда. Я с двумя братьями воевал, а она здесь молилась. Ночами не вставала с колен, после чего уже так и не смогла до конца распрямиться. Но — вымолила нас. Трудно поверить, но мы прошли всю войну, что называется от звонка и до звонка, причем, один в танке, другой в пехоте, один я ординарцем, зато — боевого комбата, и вернулись домой без единой царапины! Между прочим, они тоже до сих пор еще жи…

Искусствовед вдруг остановился на полуслове и виновато взглянул на затаившего дыхание от такого рассказа гостя:

— Но что это я все о себе, да о себе? Наверное, потому что не знаю, что ответить на ваш вопрос, и в итоге как быть вам, по словам одного поэта, — поколению, не отстоявшему Литургий. Да, — пожевал он губами. — Не знаю. В одном лишь уверен: хотите вы того или не хотите, а отстоять их придется! Если, конечно, хотите спасти свою душу.

— Спасти? От чего?

— Как от чего? От ада, конечно! Чтобы вечно быть с Богом — в раю!

Василий Иванович был не на шутку озадачен. Странно было слышать от ученого такого уровня, и даже не уровня, а — масштаба сказанные всерьез слова: «рай», «ад». Одно дело слышать их от какой-то старушки. Но чтобы всерьез рассуждал о них человек, обладающий беспощадно критическим и умеющим проникать в самую суть любой проблемы его науки аналитическим умом! Конечно, он тоже уже доживал свой век, и ему утешительней было верить в загробную жизнь, чем отрицать ее. Но ведь он только что сказал, что такая вера у него с раннего детства! Все это как-то не укладывалось в голове у Василия Ивановича.

И он, забывая о своем недавнем вопросе и уже полученном на него ответе, воскликнул:

— Вы что, и правда, верите в это?

— Верю? — на этот раз удивился ученый. — Я этим живу!

— Чем?

— Тем, что я бессмертен и душа моя — вечна!

— Ну а чем вы можете доказать это? В то, что невидимое и неслышимое существует! Этот ваш рай, ад… — перечислил Василий Иванович и выпалил самый главный, неоспоримый, с его точки зрения, аргумент: — Что после смерти нас ждет жизнь… Ведь ОТТУДА еще никто не возвращался!

— Вы в этом уверены? — так тихо и спокойно спросил искусствовед, что Василий Иванович даже растерялся. Таким тоном обычно говорят люди, абсолютно и самым надежным образом — благодаря лично пережитому опыту — уверенные в своей правоте. Но, тем не менее, он не думал сдаваться.

— Вы мне еще про воздушные мытарства расскажите! — усмехнулся он, вспоминая свой утренний разговор в автобусе.

Но ученый собеседник не принял его иронии. Наоборот, впервые, сколько он с ним общался, упрекнул его:

— Напрасно вы с такой беспечностью говорите о них. Поверьте, там нам уже будет не до улыбок!

— Но почему вы так говорите? На каком основании? — воскликнул Василий Иванович. — Вы что — действительно верите всерьез, что после смерти нас ждет коридор с комнатами, где сидят судьи и палачи?

— Насчет коридора не знаю… — покачал головой ученый. — В переводе на современные понятия, это, наверное, скорее, что-то наподобие таможни, где будет проверяться весь набранный за жизнь багаж, с которым мы направимся в Царство Небесное. Там ничего уже нельзя будет декларировать или припрятать! Хорошо, если у нас найдут одни добродетели. Ну, а если это будут одни нераскаянные грехи?

Василий Иванович слегка растерянно посмотрел на собеседника, которому трудно было не верить, и осторожно спросил:

— Вы знаете, пока все это так бездоказательно… А у вас первоисточника по этому вопросу нет?

— Есть и первоисточник! Небольшая, но весьма душеполезная книжечка о прохождении этих мытарств блаженной Феодорой. Сейчас я дам вам ее почитать на время!

Старичок-искусствовед подошел к книжной полке, на которой, судя по надписям на корешках, стояли церковные книги, и виновато развел руками:

— Ах, досада! Уже отдал! Но ничего — попрошу вернуть. Или найду новую у знакомого букиниста. Последнее, по опыту, будет гораздо проще! — пообещал искусствовед и стал доставать с полки толстые книги, приговаривая:

— Вот вам обещанные мною толкования святых отцов на Евангелия. Вот тоже дореволюционное, разумеется, издание о посмертных чудесах и явлении уже умерших людей. Все они засвидетельствованы учеными, врачами и просто благочестивыми людьми, которые лучше умрут, чем солгут. Это к вашему замечанию, что оттуда никто не возвращался. Вот — переписанная от руки копия одного отчета академика Александра Ивановича Белецкого, которого я знал лично, в ЦК компартии Украины. Надеюсь, она раз и навсегда отобьет у вас желание читать все наши антирелигиозные книги и, тем паче, ссылаться на них![7] Даю вам ее с просьбой никому не показывать. А то мы оба можем оказаться в местах не столь отдаленных или одной палате психиатрической больницы. А это — книга, которую изучали наши предки с самого детства. Сегодня ее полезно изучать в любом возрасте!

— «Закон Божий»? — переспросил Василий Иванович, беря объемную книгу в красивом твердом переплете, и, по привычке, пролистал ее. В ней было множество черно-белых иллюстраций. Одна из них привлекла его внимание. Он перелистал несколько страниц назад, снова нашел ее и увидел, что не ошибся при беглом прочтении текста под рисунком монеты.

Это был денарий кесаря. Только почему-то вместо Тиберия на нем был изображен император Октавиан Август. Причем, совсем еще молодой.

«Странно! Ведь Август жил раньше Тиберия, за несколько десятилетий до предполагаемого распятия Христа, и вероятности, что денарием кесаря была монета последнего — намного больше!» — удивился он и рассказал о своем недоумении ученому:

— Может, тогда еще не знали точно, каким именно мог быть денарий кесаря?

— Вряд ли! — с сомнением покачал головой тот. — Я доверяю этой книге гораздо больше, чем всем измышлениям нынешних ученых, вместе взятых! Знаете, как сказал однажды святитель Филарет? Великого, между прочим, ума митрополит, возглавлявший нашу Церковь в первой половине прошлого века! Он даже с Пушкиным имел, можно сказать, равноценную стихотворную переписку. Это ему посвящены знаменитые строки: «И внемлет арфе Серафима В священном ужасе поэт»! Между прочим, первоначально вместо слова Серафима стояло: «Филарета!» И вся строфа, что мало кто теперь знает, звучала так:

Твоим огнем душа согрета.
Отвергла мрак земных сует.
И внемлет арфе Филарета
В священном ужасе поэт.

Было видно, что искусствовед с удовольствием прочитал бы все стихотворение Пушкина, но, понимая, что гость устал после клуба и может торопиться, вернулся к теме разговора:

— Так вот, однажды, возражая на чьи-то сомнения в вопросах доверия к Священному Писанию, Филарет сказал: ««Если бы в Библии было сказано, что не кит проглотил пророка Иону, а Иона кита, — то я в равной степени поверил бы и в это!»

Василий Иванович покосился на вдохновенно говорившего хозяина этой удивительной квартиры и неожиданно подумал: а ведь счастлив этот человек! Так ли или нет — все то, во что он верит, но в любом случае ему хотя бы умирать с такими мыслями будет легче! Не то, что всем неверующим людям…

«В том числе, и мне!..» — вздохнул он и поспешно захлопнул книгу, закрывая изображение денария кесаря. Какая разница, кто был изображен на нем — Август или Тиберий? Главное, что этот денарий напомнил ему недавний разговор с Градовым. И тягостное чувство тревоги вдруг охватило его, разом испортило настроение и заставило, скомкав беседу, наскоро попить кофе и распрощаться…

Василию Ивановичу вдруг стало страшно…

Всю обратную дорогу Василий Иванович долго и трудно читал то, что по великому секрету дал ему искусствовед.

Обычно на книгу даже весьма большого объема ему требовалось не больше двух-трех часов. А тут за это же самое время он никак не мог осилить аккуратно исписанную тонкую школьную тетрадку, которая начиналась так:

«По поручению ЦК Компартии Украины мною были рассмотрены книги, брошюры и статьи по антирелигиозной пропаганде. Мне было настоятельно предложено высказать свои суждения о нашей антирелигиозной литературе, причем, сделать это со всей определенностью и решительностью.

Должен сказать, что внимательное ознакомление с весьма многочисленной антирелигиозной литературой привело меня к следующим выводам…»

Выводы были такие, что Василий Иванович по несколько раз перечитывал их и сидел потрясенный. Ведь они противоречили всему тому, чему учили его, и чему учил он сам…

Судя по безбожному времени написания статьи (приблизительно 1960 год) в обязанности академика входило защитить антирелигиозную литературу. Однако он подошел к этому вопросу честно и непредвзято. И мало того, что камня на камне не оставил от всех этих книг и их авторов, зачастую скрывавших свои имена за красивыми русскими фамилиями, но и убедительнейшим образом доказал истинность того, что они подвергали язвительной критике — Евангелия!

Стало страшно…

Василий Иванович начинал понимать, какую великую ошибку он, кажется, совершил в своей жизни. Но понимал он это одним лишь умом. Сердце по-прежнему упорно молчало.

«Какая нелепая, дикая, жуткая раздвоенность. От такой, и правда, недалеко до палаты в больнице, о которой упоминал искусствовед! Что же мне теперь делать? Как дальше жить?»

И тут он вспомнил утренние слова старушки, когда он вел ее в храм.

«Старец! — внезапно осенило его. — А что если и правда он сможет помочь?»

Все тревоги из-за денария кесаря отошли на задний план. Он с трудом дождался, когда автобус подвезет его к остановке на центральной площади, за которой находился храм.

Дорогу, которую они одолели со старушкой за четверть часа, он преодолел не больше, чем за минуту.

В церковном дворе действительно было множество людей. И они — на многие голоса звали… его!

— Василий Иванович! Учитель! — кричали они. — Где тут Василий Иванович — учитель?

— Это я! А что? — подходя, сказал Василий Иванович, который сразу даже не понял, что зовут именно его.

— Здесь он, батюшка! Здесь! — обрадованно загомонили люди и заторопили. — Идите скорее! Вас — старец зовет!

Ошеломленный Василий Иванович прошел по почтительно расступившемуся перед ним живому коридору и увидел перед собой… того самого старенького священника, который подарил ему Евангелие.

— Ну, здравствуй, здравствуй! — ласково сказал он. — Давно тебя жду!

— Да я после клуба к одному академику заехал! — виновато ответил Василий Иванович, чувствуя, что нет необходимости объяснять, что это за клуб и кто такой академик. По глазам старца было видно, что ему это и не нужно.

— Ну, я знаю, что ты у него был! — нетерпеливо сказал он и попросил: — Ты тут постой рядышком — у меня есть еще несколько важных дел. А потом мне надо с тобой поговорить!

Василий Иванович поймал на себе завистливые взгляды окружавших старца людей и, сам не зная почему, послушно поставил тяжелый портфель на землю. А старец продолжил приветливо разговаривать с солидным мужчиной в дорогом костюме и галстуке. Когда тот ушел, сразу же раздались возмущенные голоса:

— Отец Пафнутий! А вы знаете, кто он?

— Это же тот самый, который сделал все для того, чтобы закрыть этот храм. Да Господь не дал! Так он тогда милицией его окружал! Несовершеннолетних на Пасху запрещал в Божий храм пропускать! С работы приказывал выгонять тех, кто венчался и крестил детей!

— Гнать надо было его, а не разговаривать с ним!

— Гнать? — задумчиво переспросил старец и, немного помолчав, сказал: — Вот что я читал в «Отечнике», составленном святителем Игнатием Брянчаниновым… Давным-давно, больше полутора тысяч лет назад, жил в египетской пустыни великий старец — преподобный Макарий. Поднимаясь однажды на гору, он велел сопровождавшему его ученику пойти впереди себя. Тот пошел и вскоре встретил идольского жреца, который спешил куда-то, неся большой обрубок дерева.

«Куда бежишь, демон?» — воскликнул ему ученик.

Жрец рассердился, а был он весьма сильным, и жестоко избил ученика. Оставив его едва дышавшим, он поднял свою ношу и продолжил путь. Пройдя немного, он встретился с преподобным Макарием, который приветствовал его так:

«Здравствуй, трудолюбец!»

Удивился жрец.

«Что нашел ты во мне доброго, чтобы приветствовать меня?»

«Я сделал тебе приветствие, — отвечал старец, — потому что увидел тебя трудящимся и заботливо спешащим куда-то!»

И тут произошло удивительное.

«От приветствия твоего я пришел в умиление и понял, что ты — великий служитель Бога! — воскликнул он и добавил: — В отличие от того, кто повстречался мне до тебя. Этот, не знаю какой, окаянный монах, повстречавшись со мной, обругал меня, за что я и побил его!»

С этими словами он пал к ногам Макария, обнял их и воскликнул:

«Не оставлю тебя, доколе не сделаешь меня монахом!»

Жрец бросил свою ношу и отправился с преподобным Макарием. Вместе они подняли избитого монаха и на руках отнесли в церковь. Братия горы, увидев, что идольский жрец идет вместе со старцем, очень удивились этому. А жрец после этого принял христианство, а потом и монашество. Более того — увлеченные его примером, многие из идолопоклонников обратились ко Христу! А преподобный Макарий по этому случаю сказал:

«Слово гордое и злое направляет к злу и добрых людей, а слово смиренное и благое обращает к добру и злых…»

Старец замолчал, словно возвращаясь из тех давних времен. И тут к нему, пробившись сквозь толпу, подошла женщина и сказала:

— Батюшка! Благословите меня в дорогу! У меня дома такая беда! Такая беда! Надо ехать и не знаю, вернусь ли обратно живой.

— Бог благословит. Поезжай! — кивнул ей старец.

Но женщина, не отставая, принялась умолять:

— Нет, вы благословите меня так, как только вы можете!

— Ну, хорошо, хорошо! — пообещал старец и, подумав, осенил ее крестным знамением. — Поезжай. Всё будет у тебя хорошо! И все дела твои успешно решишь и вернешься целой и невредимой.

Женщина просияла и отошла.

А Василий Иванович незаметно посмотрел на часы и не поверил своим глазам. Времени было намного больше, чем он ожидал.

Все то, что говорил старец, конечно, было интересно и необычно. Но его наверняка уже заждалась Настя. Да и пролог нужно было закончить непременно сегодня, чтобы назавтра приняться за саму повесть. Володька прав — иначе можно и не успеть… И он собрался было потихоньку уйти. Старец, словно опасаясь, что он, и правда, сделает это, неожиданно ухватил его за пуговицу на пиджаке и принялся крутить ее, обращаясь к стоявшему рядом мужчине:

— Вот недавно была Пасха. Кому-то праздников Праздник, а кое-кто говорил: «И зачем только она нужна? Из-за нее кинотеатр закрывают, любимым занятием не дают заниматься!»

— Какой кинотеатр, батюшка? — удивился мужчина. — Я ведь на Пасху в храме был! И радовался вместе со всеми!

А тот продолжал:

— Вот ты, говоришь, учился и учишь совсем не тому. И даже теперь, когда перед тобой открылись двери Истины, веры в тебе не хватает. А как ты хотел? Вера — это дар Божий! И как ни тужься, хоть подпрыгни, больше в тебе ее от одного лишь твоего желания не станет!

Мужчина недоуменно смотрел на старца. На его лице было написано: да я, вроде, и об этом тоже не говорил, хотя, конечно, оно и так…

«Так ведь это он обо мне! Клуб же — в кинотеатре!!!» — вдруг понял Василий Иванович и, поразившись прозорливости старца, сумевшего прочитать его тайные мысли, стал жадно слушать, стараясь не пропустить ни слова.

А тот продолжал:

— Хотя вера — это дар, надо потрудиться, чтобы его заслужить. А как потрудиться? Каждый день утром и вечером читать молитвенное правило. Поститься, молиться. И, конечно, по воскресеньям ходить в храм. То есть, начинать отстаивать свои литургии!

После этого старец, называя соседа Василия Ивановича полковником, сказал, чтобы тот не беспокоился, ибо тоже возвратится из опасной командировки целым и невредимым.

Затем не благословил изможденной женщине делать операцию, несмотря на то, что, по ее словам, у нее был рак.

Коротко, порой односложно, ответил еще на несколько вопросов.

И, наконец, вспомнил о Василии Ивановиче.

— Ну вот, — снова обратился он к нему: — А теперь пойдем ко мне в келью, чайку попьем!

Ловя на себе завистливые взгляды, Василий Иванович машинально взглянул на часы и ахнул. День давно перевалил за половину, а он даже Насте позвонить не успел! И самое главное — заказ ее купить на неделю продукты не выполнил! Не в Москву же теперь возвращаться! Да и сбегать к телефонной будке, позвонить ей тоже было нельзя — старец-то ждать не будет…

И Василий Иванович с понурым видом побрел за старцем, поведшим его к маленькому домику в глубине церковного двора.

Люди только смотрели ему вслед и недоумевали: радоваться надо такому счастью, а этот идет, словно в воду опущенный!

Василий Иванович даже похолодел, слушая мелодичные удары боя часов…

Келья старца была тоже совсем маленькая. В ней едва умещались застеленный шинельным сукном топчан, небольшой стол, наполовину заставленный пакетами, старенький комод и пара стульев. На стене висели часы с боем.

«Молитвами святых отец наших, Господи Боже наш, помилуй нас!» — послышался из-за двери женский голос.

— Аминь! — громко отозвался старец.

Дверь открылась, и в келью с подносом, на котором стоял чайник, тарелочка с пряниками и конфетами, вошла одетая во все черное женщина. Поставив поднос на стол, она поклонилась и вышла.

Старец заглянул в пакеты, достал из них печенье, конфеты, и положил на тарелку. Затем разлил по чашкам, неожиданно громко, так, что показалось вздрогнули стены, прочитал молитвы и снова слабым, тихим голосом пригласил Василия Ивановича разделить с ним скромную трапезу.

С минуту или две они пили чай молча.

— Ну и о чем ты хотел меня спросить? — медленно перебирая пальцами левой руки четки, наконец, нарушил молчание старец.

— Да вы, собственно, уже ответили на мой вопрос! — благодарно улыбнулся ему Василий Иванович. — Точнее, дали совет, как жить, чтобы поверить в Бога. Одно мне не ясно. Почему так? Вроде бы, за веру — то есть существование Бога и посмертной жизни — все «за» и ни одного «против». А до конца все равно не могу поверить! Нет, умом я уже и сейчас готов поверить и… верю — доказательств, как я уже сказал, для этого более, чем достаточно. А сердце сомневается. Не верит. И в итоге всё сводится на нет! — закончил он и беспомощно развел руками.

— Ох, уж мне эти ученые! — покачал головой старец. — Все им нужно знать: что, как да почему! То ли дело старушки да простецы! Вот у кого самая крепкая вера! Им и доказательств никаких не надо. Они без них убеждены в том, что Бог есть. И, чтоб ни было, какие бы болезни и скорби не встречали их, тихо, покорно идут к Нему. Вот им объяснять ничего не надо. Ну, а тебе, так уж и быть, скажу.

Старец жестом показал Василию Ивановичу, чтобы тот не стеснялся и брал конфеты с печеньями, а сам не притрагиваясь к ним, отхлебнул меленький глоточек чая и отставил чашку.

— Слишком старательно долгие годы — и дома, и в школе и потом в институтах в нашей стране из умов и сердец людей вытравлялась всякая память о Боге. Да и только ли у нас? И только ли после 1917 года? Ты, как ученый историк, должен знать, что тысячи лет все люди на земле были верующими! Атеист считался, вроде как, вышедшим из ума. И был, самое большее — один на целое государство, если не на несколько государств. А так — верили все! Иное дело в кого и как, этого мы сейчас не будем касаться. Только заметим, что не всех устраивала эта вера. Она не утоляла духовный голод людей. Почти все человечество в итоге стало изнывать в духовной тоске. И тогда в мир пришла Истина, Солнце Правды — Христос! Одни сразу поверили и рванулись к долгожданному Свету. Иные — и, увы, таких было большинство — предпочли тьму. И они стали надвигать ее на это Солнце. С каждым веком все сильнее и сильнее. Вот, например, ты учишь детей, что эпоха Возрождения — это хорошо. А если посмотреть на нее с духовной точки зрения, то это — самая настоящая эпоха затемнения. И завершилась она уже ничего не стыдящимся и не боящимся воинствующим атеизмом. С помощью весьма сомнительных ученых теорий, псевдокультуры, подмены истинных ценностей на ложные, он начал бессовестно воровать из сердец самое ценное богатство на земле — веру. Поэтому так трудно сейчас человеку уверовать всем сердцем, как верили наши предки. Так сразу это сделать невозможно. Веру нужно теперь возвращать, проливая пот, по крупицам. Отвоевывать каждую пядь захваченной неприятелем земли.

Старец посмотрел на Василия Ивановича каким-то особенным, пронизывающим взглядом, словно прикидывая, готов ли тот начать эту борьбу и, удовлетворенно кивнув, продолжил:

— К тому же, следует помнить, что сердце сопротивляется еще и потому, что уж слишком велика цена ответа на этот вопрос. Ведь что важнее, ближе, дороже человеку, чем то — вечен он или исчезнет навсегда? Вот бедное, обманутое сердце и боится еще раз ошибиться и окончательно потерять хотя бы тлеющую в ней, как искра, надежду… Но самое важное — это то, как сказал один старец, что дьявол стучится в мозги, а Христос — в сердце. Конечно, человеку совершенно далекому от веры, необходима определенная правдивая информация. Но главное подается посредством Божией благодати. А для этого необходимо ходить в храм, прибегать к таинствам и молиться. Можно и иногда даже нужно молиться своими словами. Но нельзя пренебрегать составленными святыми отцами молитвами, утренним и вечерним правилом. Это тоже источник для получения Божией благодати, без которой мертв человек!

Четки в руке старца заструились быстрее…

— Кстати, о смерти. Каждый боится умереть не до конца, то есть очнуться под землей, в гробу. И правда, что может быть страшнее? Сам Николай Васильевич Гоголь в одном из пунктов своего духовного завещания строго-настрого запретил хоронить его, пока не появятся явные признаки разложения его тела. И все равно, как бы это жутко не было, но если и очнешься, то временно. Все равно задохнешься — и все! А тут — очнешься после смерти, и еще хуже. Мрак, враждебность злых духов, тоска по Богу, с Которым ты должен бы быть вечно, но не можешь соединиться из-за нераскаянных грехов и старых земных привычек… Вот о чем надо помнить всегда. Но — увы! — в жизни все делается наоборот и в первую очередь — чтобы не думать об этом! Люди не хотят молиться, соблюдать посты, каяться, ходить в храм! Да… А ведь признак омертвения души — это когда человек не хочет ходить в храм. Но вот он преодолевает духовную лень и ложные представления, начинает ходить на службы. И постепенно начинает оттаивать, оживать его душа. Оживать — для вечной блаженной жизни. Ну, а если не оживет? Что тогда? Страшно даже подумать, не то, что сказать…

Старец помолчал, поглядел на иконы, перебирая пальцами четки и, как бы подытоживая, сказал:

— Поэтому, давай отныне стараться смотреть на всё через призму Главного. Если бы жизнь заканчивалась смертью, то тогда трудно было бы возразить тем, кто призывает жить в свое удовольствие. Хотя это и напоминает пир во время чумы, их можно было бы хоть как-то понять. Но так как после смерти все только начинается, то, может, есть смысл прислушаться к тем, кто предупреждает об этом? Иначе — представляешь, какую непоправимую ошибку можно совершить в жизни?..

Василий Иванович, слушая, невольно думал: кто он, этот сидящий перед ним старец? Кем он был до принятия священнического сана? Судя по его замечаниям и ответам, он прекрасно разбирается в истории, литературе, медицине и множестве других наук…

Часы, обрывая его на полумысли, отсчитали — Василий Иванович даже похолодел, слушая их мелодичные удары — семь часов! Но, к счастью, беседа, кажется, подходила к концу.

Старец, словно почувствовав его состояние, подошел к комоду и достал из него маленькую книжечку.

— Ну, а теперь от слов перейдем к делу! — сказал он, протягивая ее Василию Ивановичу. — Церковнославянский язык, надеюсь, знаешь?

— Изучал в институте! Да и потом приходилось использовать при писании диссертации.

— Тогда вот тебе мое домашнее задание. Не все ведь тебе других учить, пора и самому начать учиться главному! Это — молитвослов. В нем есть утреннее и вечернее правило. Старайся читать их постоянно или, говоря на церковном языке, к которому пора тебе привыкать — неопустительно! Читай не просто так, а помня, что молитва — это величайшая милость, о которой многие люди не знают, а некоторые, даже зная, часто не ценят. Это разговор человека с Самим Богом, перед Которым трепещут Херувимы и Серафимы, Ангелы и Архангелы — все Небесные Силы! А мы, земные и грешные, можем разговаривать с Ним!..

Старец замолчав, отвернулся, и Василию Ивановичу показалось, что он смахнул слезу.

— А еще, — добавил он, — если хочешь обрести веру и спастись — не пропускай церковные службы. Чти праздники. И — вечером в субботу и утром по воскресеньям обязательно ходи в храм.

— Как по воскресеньям?! — ахнул Василий Иванович. — По воскресеньям я очень занят!

— Что значит — занят?! — не меньше его изумился старец. — Да разве может быть на земле что-нибудь важнее Литургии?

— Да-да, я понимаю! — примирительно согласился Василий Иванович. — Но, поверьте, для меня это тоже действительно важно! Сейчас я выполняю в клубе нумизматов один очень ответственный заказ. Между прочим, собираю для одного министра коллекцию монет, связанную с христианством. И потом — благодаря тому материалу, что я там приобретаю, мне удается давать дополнительные исторические сведения своим ученикам! — стал горячо доказывать он и, видя, что старец неодобрительно качает головой, прибегнул к последнему аргументу: — Теперь вот буду говорить им и о Христе!

Старец внимательно посмотрел на него и понимающе улыбнулся:

— Ну ладно. Хорошо… Детям о вере говорить очень похвально. А к этой теме мы с тобой после вернемся. Вижу, пока ты еще не готов. Старайся тогда ходить хоть на раннюю Литургию. Чтобы успеть в этот твой клуб! А теперь…

Старец освободил один из лежавших на столе пакетов и стал накладывать в него из других пакетов — продукты.

— Дай-ка я тебя угощу!

— Да что вы! Зачем? — попытался остановить его Василий Иванович. Но старец, не слушая, строго сказал:

— Так надо. Сам мне после спасибо скажешь. А еще лучше, спаси Господи, как говорим мы, монахи!

— Так вы — монах? — удивился Василий Иванович.

— Да, и надеюсь, что ты тоже… А впрочем, и об этом еще рано! — оборвал себя на полуслове старец, как-то по-особенному ласково взглянул на него и протянул полный пакет. — Вот тут я гостинчик приготовил. Бери-бери, не стесняйся — мне принесли, и я с тобой поделюсь. Тем более, что монахам мясного не положено. А тебе пока еще можно. Ну, а теперь ступай! А то там тебя супруга совсем уже заждалась! Места, бедняжка, себе не находит!

— Ничего! Я позвоню ей из первого же телефонного автомата! — сказал Василий Иванович и, поблагодарив старца, вышел из его кельи.

Но Насте он так и не позвонил.

Выйдя за церковную ограду, он быстрым шагом направился было к остановке, где была телефонная будка, но, машинально заглянув в пакет, остановился. Что-то вдруг насторожило его, и он начал выкладывать полученные от старца продукты на ту самую лавку, где впервые читал Евангелие.

Выложил и прошептал:

— Этого не может быть! Откуда он мог знать?!

На лавке лежали:

Палка копченой колбасы.

Большой кусок голландского, судя по этикетке, сыра.

Две банки сгущенного молока.

Банка говяжьей (Настя не выносила свиную!) тушенки.

И пачка отличного, ее любимого, индийского чая — со слоном.

Василий Иванович на всякий случай — хотя прекрасно помнил, что там написано — сверил все это со списком и в изумлении опустился на лавку.

И долго сидел, не в силах постичь разумом, как все это могло получиться…

Положение казалось безнадежным…

Домой Василий Иванович вернулся совсем уже затемно.

— Где ты был?! — прямо с порога накинулась на него Настя.

— Лучше спроси, где я только не был! — попытался отшутиться он.

— И где же ты не был?

— Дома. С самого утра!

— Нашел время шутить! — возмутилась Настя. — Я тут места себе не нахожу!

— А что, собственно, случилось? — не понял Василий Иванович, обращая внимание на то, что старец буквально дословно воспроизвел ее состояние.

— Как это что? Во-первых, тебя нет и нет! А, во-вторых, опять звонил этот Градов!

— Сказал, что привезет еще денег? Очень кстати! Я сегодня очень потратился на их заказ!

Настя с упреком посмотрела на мужа:

— Рано радуешься! Он просил передать, что разговаривал с Соколовым, и тот наотрез отказался принимать заказ без какой-то главной монеты. Говорила тебе: откажись от этого заказа! Ты хоть представляешь, что теперь будет?

Первый раз за все время их совместной жизни Настя до того, как накормить его, заговорила о делах.

Ощущение близкой беды, о которой он почти успел забыть за время обратной дороги и совсем забыл у старца, снова охватило его.

— И почему ты не позвонил мне? — продолжала упрекать его Настя.

— Сначала забыл, а потом — не смог! — виновато ответил он, и тут уже Настя не на шутку рассердилась:

— Я тут места себе не нахожу! А он — забыл! — с вызовом передразнила она. — И что значит не смог? Ты что — на Луне был?

— Нет, в клубе, у одного академика-искусствоведа, а потом в церкви, у старца.

Василий Иванович хотел поделиться всем тем, что сегодня узнал, но Настя, взяв себя в руки, извинилась и принялась собирать на стол.

— Да что ты так тревожилась? Я что — маленький, что ли? — примирительно заметил он, и Настя снова разволновалась.

— Как ты не понимаешь? Они же ведь не отстанут! Не успокоятся, пока не отнимут тебя у меня или меня у тебя… — с болью голосе проговорила она и вдруг предложила: — Васенька, родненький! Давай отсюда уедем, а? Поменяем твою квартиру на другую. Тоже в Подмосковье. Новых жильцов строго-настрого предупредим, чтобы не выдавали, где мы будем. Хорошенько заплатим за это…

— Да где ж деньги на все взять? — недоумевая, о чем это говорит Настя, сказал первое, что пришло на ум, Василий Иванович.

— Так ведь у нас что-то еще осталось от заказа. Ты передашь собранные монеты Соколову через Володьку. А деньги за работу пустим на обмен и переезд. Не хватит — продашь свою тетрадрахму!..

— Афинку?! — Василий Иванович крепко сжал монету в кармане и наотрез отказался. — Да ты что! Не собираюсь я ее продавать! И потом, это квартира моих родителей. Она — как память о них… Почему это я должен менять ее? Уезжать из этого города! Здесь — школа, где меня уважают, ценят и понимают, наконец! Нет, я даже думать ни о каком обмене не хочу!

— Ну, хорошо, хорошо! — торопливо согласилась Настя. — Давай тогда просто уедем — на время! На полгода, на год!

— Но куда?

— Да как можно подальше. Хотя бы на Сахалин! У меня там родственники!

— На Сахали-ин?!

Василий Иванович вдруг подумал, что тогда он не сможет бывать в клубе все это долгое время, хотел отказаться, найдя честные и убедительные причины: мол, когда, наконец, докторскую соберусь писать, как тогда без московских библиотек и архивов?.. Но, к счастью, Настя опередила его. Она вдруг как-то сразу сникла и сама отказалась от своего предложения.

— Хотя они и там нас найдут… — прошептала она и обреченно махнула рукой.

Василий Иванович посмотрел на жену и успокаивающе положил ей ладонь на плечо:

— Мне кажется, что ты сильно преувеличиваешь опасность! В конце концов, есть милиция! Зачем нам их так бояться?

— Как зачем? Ведь от этих людей можно ожидать всего. Понимаешь — всего!

— Да будет тебе! — через силу улыбнулся непослушными губами Василий Иванович. — В конце концов, что я им такого сделал? И тем более — ты!

Он действительно не чувствовал за собой никакой вины. Совесть его была спокойна. И, тем не менее, настроение испортилось окончательно…

Отказавшись от ужина, он перенес телефон в свою комнату и, набрав номер Владимира Всеволодовича, сразу сказал:

— Кажется, они нас все-таки перехитрили!

— Что ты хочешь этим сказать? — насторожился Владимир Всеволодович.

Василий Иванович подошел к двери, плотнее закрыл ее и принялся объяснять:

— Во время первой встречи я показал им денарий кесаря, который привез тогда для Ашота Телемаковича. Они утвердили его, как основную монету коллекции. Думали, тот продаст его за две или за три цены. А Ашот Телемакович категорически отказался продавать за любые деньги!

— Да, дела-а-… — озадаченно протянул Владимир Всеволодович. — А может объяснить ему все и сказать, что тебя убить могут за этот денарий?

— Ты что, Ашота Телемаковича не знаешь? — с горечью усмехнулся Василий Иванович. — Он скорее умрет вместо меня, но денарий не отдаст!

— И это правда…

Положение казалось безнадежным. Даже Владимир Всеволодович молчал и уже ничего не мог придумать. Василий Иванович вздохнул и с досадой сказал:

— И дался же им этот денарий кесаря! Ведь если разобраться, то до революции вообще считалось, что на нем был изображен не Тиберий, а Октавиан Август!

— Как ты сказал — Август? Откуда знаешь?! — сразу насторожился Владимир Всеволодович.

— Не знаю — а видел!

— Где?!

— В книге — «Закон Божий»

— И ты знаешь, где эту книгу можно достать?

— Еще бы не знать! — усмехнулся Василий Иванович. — Из моего портфеля! Я ее на время взял почитать! А ты все это — к чему? — в свою очередь насторожился он и услышал оживающий голос:

— К тому, что надо показать им эту книгу и предоставить на ее основании другой денарий — Августа. Насколько я помню, ты, словно специально для этого приобрел сегодня такой великолепный денарий.

— Бесполезно! — вздохнул Василий Иванович. — Градов может сказать, что у нас устаревшие данные. Что теперь наука считает, что на денарии должен был быть изображен именно Тиберий. Вот если бы это была статья в современном журнале или хотя бы заметка…

— Я как раз готовлю сейчас небольшое сообщение в один солидный исторический журнал. Вот уже гранки вычитываю, — задумчиво проговорил Владимир Всеволодович. — Но разумеется на другую тему.

— А что если вместо него срочно написать и поставить в номер нужную нам статью?

— Написать можно… И номер выходит за день до срока сдачи нашего заказа. Но кто же согласится в научном журнале опубликовать материал на христианскую тему?!

— В другое время, может, это было бы невозможно. Но сейчас ведь — год тысячелетия крещения Руси!

— Да ну? Так ведь это совсем другое дело! — сразу оживился Владимир Всеволодович. — У нас любят юбилеи! А главному редактору я все это так преподам, что он просто ухватится за нашу статью!

— Только подписана она должна быть — тобой! — предупредил Василий Иванович. — Иначе все будет шито белыми нитками. Они ведь знают мою фамилию.

— Само собой разумеется. И о денарии кесаря по этой же причине тоже нельзя писать напрямую. Лучше начать с того, о чем говорил сегодня Исаак Абрамович — что наиболее правильным следует считать сребреником Иуды не тетрадрахму Тира или последнего Селевкида, а гораздо ближе по времени к тридцатым годам — серебряную монету Антиохии. Тем более, что Иудея находилась в ее подчинении. А о денарии кесаря дать лишь, как противопоставление — мол, а тут, наоборот, нужно больше доверять дореволюционным данным. Обмолвиться вскользь. Но и этого будет более чем достаточно, чтобы они вынуждены были уступить нам!

— Ну так что, тогда за дело? — обрадовался Василий Иванович и услышал уже окончательно решительный голос друга:

— Да! Я начинаю срочно писать статью, а ты…

— Знаю-знаю! Можешь не напоминать: заканчивать повесть! Могу порадовать — сегодня уже допишу пролог!

— Как — только пролог?! — ахнул Владимир Всеволодович.

— А ты как думал? — упрекнул его Василий Иванович. — Сам виноват! Настроил меня, чтобы все было строго по Евангелию. Вот я так и делаю. Но ты не беспокойся! Основная часть уже вся продумана-передумана, и ее можно написать за три-четыре дня, максимум за неделю. Самое сложное это пролог, потому что в нем — о Христе!

Положив трубку, он посмотрел на монеты, подложил к ним новые и взялся за авторучку…

«…Помахав на прощанье юному ученику Христа, отец с сыном бросились к толпе. Но когда они дошли до двух иудеев, один из которых называл другого Накдимоном, мужчина от разочарования едва не выпустил руку сына:

— О, боги! Это не он…

Иудей в богатой одежде с широкими воскрилиями, заметив язычников, взял собеседника под руку и понизил голос, с горечью говоря:

— Кто, ответь, кто после такого позора поверит, что уверовавшие в него не погибнут, но будут иметь жизнь вечную? Ведь закон гласит: проклят всяк, висящий на древе!..

Видя, что чужестранцы не уходят, Накдимон-Никодим развязал кошель. Не желая оскверняться прикосновением к язычникам, он бросил монетку прямо на мостовую.

Теофил нырнул за ней и, надкусив, сунул за щеку.

— Прости! — с улыбкой извинился за него мужчина. — Мы не нищие. Я — Апамей из Антиохии-на-Оронте. Дома у меня своя камнерезочная мастерская. Просто я принял тебя за старшего сына…

— Как ты смеешь, сириец! — с гневом вскричал собеседник Накдимона. — Спутать какого-то бродягу с уважаемым всеми фарисеем, с нашим учителем?!

— Я — грекос! И мой сын не бродяга, он имеет римское гражданство! — с вызовом заявил мужчина. — А что касается ваших учителей — вижу я, как вы обращаетесь с ними! Сегодня пальмовые ветви под ноги, а завтра — на крест!

Он резко показал рукою в сторону центурии и, не увидев ее, ахнул:

— Однако, заболтались мы тут, Теофил… Идем!

Не теряя достоинства, антиохиец вежливо поклонился Накдимону, ухватил крепче за руку точно скопировавшего каждое его движение сына и снова заспешил из толпы.

— Мне что? Я живу по закону!.. — доносилось справа.

— …распнут, и можно праздновать пасху, воссылать молитвы Богу! — слышалось слева.

— А что я? Что сказал священник, то и прокричал!..

Когда Апамей с сыном вышли на улицу, по которой, все также уныло звякая доспехами, брели воины, то увидели, что даже опередили их.

В этом не было ничего удивительного. Легионеров сдерживал выбившийся из сил Иисус. Как ни торопили Лонгина священники, тот лишь разводил руками и красноречивыми жестами предлагал им самим понести за Него крест.

Улица была узкой и грязной. Кое-где, спасая прохожих от палящего солнца, между домами были натянуты циновки. Под ними, лениво переговариваясь, сидели старики. Нарядно одетые люди с торжественными лицами несли по направлению к храму годовалых агнцев.

Столица Иудеи жила обычной предпраздничной жизнью. Показательная казнь, введенная римлянами именно для таких дней, вплеталась в нее так же привычно, как лишняя лента в косу вдовицы.

— Мессию! Мессию ведут!.. — кричала бежавшая перед процессией иерусалимская детвора.

Старики, прохожие грозили им палками и громко возмущались:

— Разве такого Мессию заповедовали ожидать нам пророки?

— Жалкий, избитый, оплеванный язычниками!

— Обратите внимание, он же едва держится на ногах — тьфу!

Лишь немногие взирали на Иисуса с надеждой.

— Яви свою силу, и все поверят, что ты — Мессия! — с болью в голосе кричали на арамейском — иудеи.

— Что ты — Христос! — переводя еврейское слово на эллинский, вторили им прозелиты[8].

Иисус поднял глаза, обвел измученным взором легионеров, священников, кричащих людей… покачнулся… Если бы не грубая помощь римского воина, Он наверняка бы упал, придавленный тяжестью креста.

— Вот и вся его сила! — послышался чей-то язвительный возглас. — Рака![9]

Жующий старик с криком: «Правильно, что на крест — на такого и камень тратить жалко!» бросил в Иисуса огрызок сушеной смоквы. В шествие полетели черепки битых кувшинов, кости, палки… Самые отчаянные иудеи, дрожа от ярости, старались дотянуться посохами хотя бы до края креста, который, теряя последние силы, нес Иисус.

— Центурия! — обнажая меч, прорычал Лонгин. — К бою!

Легионеры с готовностью выставили перед собой копья. Успевшие получить предназначавшиеся Иисусу плевки и удары не преминули воспользоваться случаем, чтобы больнее отомстить обидчикам.

Иудеи, давя друг друга, хлынули назад.

— Да что это делается?! — хватая сына, заметался в поисках безопасного места антиохиец.

Лишь прислоняясь к стене не так облепленного иудеями дома, они, наконец, смогли отдышаться. Крепко обнимая Теофила, мужчина скользил расширенными глазами по обезумевшим людям: какое тут старшего найти — младшего бы не потерять!

Медленно, словно в тягучем сне, прошла мимо них центурия. В просветах между идущими воинами были видны три, несущие кресты, фигуры. Два бунтовщика еще кое-как плелись, согнувшись в три погибели. Зато Иисус… Он все ниже и ниже клонился под тяжестью креста. И крест этот был похож на тень огромного орла — священной птицы главного бога язычников — распростершего крылья над своей жертвой.

Позади центурии шли плачущие женщины и простолюдины. Антиохийцы пристроились к ним. Здесь уже не ругали Иисуса. Наоборот, называя пророком, Мессией — жалели. Апамей, невольно расположившись к ним, стал расспрашивать о старшем сыне.

— Смотрите! — вдруг пронзительно закричал кто-то. — Крест!..

Апамей посмотрел вперед и вместо трех крестов увидел лишь два.

— Эй, кто-нибудь, посмотрите, что там случилось! — взмолился пожилой ремесленник, один из тех, кто просил Иисуса доказать, что он — Мессия.

Самый расторопный из мальчишек бросился к ближайшему дому, ловко взобрался по щербатой кладке на крышу.

— Упал! — сложив ладони рупором, сообщил он. — Книжники обступили центуриона! Тот остановил бедняка с мотыгой, приказывает ему что-то… Ага! Поднять и понести за Учителя крест!

— А что сам Учитель?

— Встал! Говорит… Да тихо, вы! — мальчишка замахал рукою на женщин.

— Что Он сказал? Что?! — заволновались люди, и вскоре, по живой цепочке, из уст в уста понеслось:

— Говорит, не плачьте, дочери иерусалимские, обо мне! О себе плачьте. О детях ваших!

При этих словах женщины подняли такой душераздирающий вой, что Апамею пришлось, как раньше, знаками объяснять сыну, что сказал Иисус.

Шествие снова тронулось в путь. Воины пошли намного быстрее, и сразу стало заметно, как устал Теофил.

Когда они вышли из города, люди уже облепили голое, без единого деревца возвышение у дороги, рядом со старой крепостной стеной.

Центурия, рассыпавшись цепью, красной полосой окаймляла место казни. На самой макушке горы — Теофил до боли вцепился в локоть отца — высились три креста с распятыми…»

[5] Богиня судьбы и случая, культ которой особенно почитался в столице древней Сирии — Антиохии.

[6] Короткий, обоюдоострый римский меч.

[7] Теперь эту статью можно прочитать в книге протоиерея Стефана (Ляшевского) «Библия и наука»

[8] Прозелит — язычник, обращенный в иудейскую веру.

[9] Рака — сирийское слово, означавшее «пустой, негодный человек», было одним из самых обидных ругательств 1-го века.

Пред. глава Оглавление След. глава

Комментировать

Отменить ответ

2 комментария

Наталья, 17.05.2020

Очень понравилась. Спаси Господи.

Ответить »
Надежда, 21.06.2020

Читаю с удовольствием продолжение предыдущей книги. Спаси, Господи!
Ответить »