протоиерей Константин Кустодиев
Женщина в Ветхом Завете

От редакции

Мы публикуем эту работу более чем столетней давности не потому, что она демонстрирует какой-либо ценный специальный метод библеистики; она на это вовсе и не претендует. Но поскольку мнение о том, что христианство пренебрежительно относится к женщине, бездоказательно, но настойчиво распространяется в обществе, нам представляется полезным ознакомить читателя с этой малодоступной работой, автор которой дал себе труд выявить подлинную позицию Писания в этом вопросе. Обращает на себя внимание и авторская интонация, несомненно продиктованная уважением к женщине и мудрым ее пониманием, являющимся неотъемлемой характеристикой православного пастырства; достаточно будет указать, что, описывая столкновение Сарры и Агари, автор воздерживается от осуждения как той, так и другой.

Предисловие

В общей Библейской Истории обстоятельства, касающиеся женщины, как бы исчезают; библейская женщина остается в тени, выдаваясь только двумя очень видными фактами, стоящими на двух крайних рубежах Священной Истории: это — грехопадением по вине Евы и спасением через посредство Богоматери. Эти два факта, конечно, не представляют собою в истории Божественного Откровения только двух отрывочных фактов: они имеют посредствующие звенья. Начиная с нашей прародительницы Евы, которая тотчас же после грехопадения получила надежду в своем семени сокрушить главу змия-искусителя, женщина наряду с мужчиной принимала постоянное участие и имела важное значение в жизни народа Божия, пока, наконец, из своей среды не приготовила для Богочеловека чистейшего сосуда в лице Пречистой Девы.

Выделить из общей Библейской Истории обстоятельства, касающиеся собственно женщины, чтобы яснее представить и лучше оценить значение женщины в деле искупления и обновления человеческого рода, — чему служил народ Божий, — вот цель особенной истории собственно женщины библейской.

Другую цель она может иметь чисто воспитательную. Если Священная История кладется в основу нашего народного воспитания, то история библейской женщины в частности может иметь важное воспитательное значение для нашего женского пола, на образование которого у нас в настоящее время обращено особенное внимание. История постепенного приготовления того идеала женщины, который представляет собою Богоматерь и который останется всегдашним идеалом женщины, дает те начала, которые должны быть положены в основу христианского воспитания женщины и могут определить ее положение и значение в жизни христианских обществ и народов.

При рассказе истории ветхозаветной женщины, кроме Библии, мы пользуемся учеными топографическими и археологическими исследованиями, которые вполне подтверждают достоверность библейских сказаний и часто дают для них важные дополнения и пояснения.

Приводя по-русски текст Библии, мы пользуемся имеющимися у нас под руками переводами: Синодальным (прежним) — Пятикнижия; переводом архимандрита Макария, печатанным при журнале “Право­славное Обозрение”; переводом профессора Гуляева — исторических книг; переводами с еврейского на французский и английский языки. Каждый раз мы указываем перевод2.

Мадрид, 1870 г. 6 (18) апреля

Глава I. Женщины патриархального периода

I. Ева

Великое дело творения, по-видимому, закончено. Юная природа в своей красоте отражает бесконечную красоту Творца. Человек поставлен ее царем. Над ним раскидывается прекрасная небесная лазурь, ночью искрящаяся бесконечным множеством звезд, днем освещаемая великолепным светом солнца; его окружает роскошная растительность Едема, где все дышит миром, радостью и красотой; животные ему повинуются, вся тварь воздает ему почтение, Сам Творец нисходит к нему. И среди этой атмосферы мира, радости и красоты человек чувствует, что ему еще чего-то недостает. Нехорошо быть человеку одному. Бог, средоточие и источник могущества, разума и любви, восхотел, чтобы Его могущество отражалось в Его творении, — и Он создал мир; Он восхотел, чтобы свет Его разума просвещал живое существо, чтобы огонь Его любви согревал это существо, — и Он сотворил человека, одушевив его Своим бессмертным дыханием. Бог, Бытие от вечности существующее Само по Себе, Бытие нематериальное, довольное Само в Себе, не хотел господствовать над ничем. Он понял также, что и человек, бытие, произведенное из земли, бытие плоти и крови, способное мыслить и любить, может существовать только чувствуя свою жизнь в другом самом-себе.

Нехорошо быть человеку одному, сказал Господь Сам в Себе; сотворим ему помощницу, подобную ему (Быт.2:18 — S). Адам больше предчувствует появление своей помощницы, чем ожидает ее. Господь Бог, создавший всех зверей полевых и всех птиц небесных, приводит их к человеку, чтобы он посмотрел на них и нарек им имена. Из рассмотрения их человек вынес одно чувство, именно чувство своего одиночества: между ними для человека не нашлось помощницы, подобной ему (Быт.2:20 — S). Бог наводит крепкий сон на человека, берет из него ребро, из которого и создает ему помощницу. Ее, этот венец творения, Он приводит к человеку. При виде ее у человека вырываются слова, указывающие в нем чувство нечаянной радости и как бы изумление. Теперь он вдруг понял, почему он чувствовал себя одиноким в присутствии Бога и прекрасной природы.Вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей (Быт.2:23).

Человек, сотворенный по образу Божию, в своей помощнице узнал то святое дыхание, которое одушевляло его самого. Он называет ее именем, подобным собственному имени, которое в нем указывает отца, а в ней мать человечества (евр. иш — иша) и которое внушает ему постановление единственного общественного закона, который он передает своему потомству.

“Она будет называться женою, ибо она взята от мужа своего. Потому оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей; и будут два одна плоть” (Быт.2:23–24).

Помощница мужчины создается из части, выделенной из его собственного существа. Она должна восполнить его существование, отныне разделенное между двумя; только с нею человек будет истинным человеком. В мужчине — сила, которая покоряет, в его спутнице — красота, которая привлекает; первому свойственно быть покровителем, второй свойственна привязанность. Оба они вместе должны вникать в Божественный смысл их существования, почитать Того, Который из ничего произвел жизнь, и в Нем любить друг друга. Мужчина будет понимать больше, но женщина будет чувствовать лучше. Оба они вместе составляют одно: Бог отделил часть от мужчины, чтобы теснее соединить его с созданною из этой части женщиной; обе жизни их Он одушевил одним и тем же дыханием, обоих их Он создал для одной и той же цели; в теснейшем их единении, в нерасторжимости их союза, доходящей до отождествления их обоих в одной плоти, Он положил основание семьи и будущего общества <…>

Мы не можем сомневаться в том, что жизнь первых мужа и жены в состоянии невинности была полна блаженства и счастья и между ними было полное согласие. Это счастье возбудило ненависть того, кто сделался неспособен любить и для которого ненависть составляет теперь существенную особенность его характера и служит началом всей его деятельности, — ненависть сатаны. Он отравляет это счастье прежде всего внушением им нечестивого сомнения о настоящем их положении. “Подлинно ли, — говорит он жене, — сказал Бог: не ешьте ни от какого дерева в саду” (Быт.3:1)? Когда жена отвечает ему, что это неправда, что только к одному дереву Бог запретил прикасаться под опасением смерти, диавол старается внушить ей положительное неверие к заповеди Божией. “Нет, не умрете, — продолжает он лукаво уверять жену, — но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их <плодов дерева>, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло” (Быт.3:4–5). Теперь он уже возбуждает в жене гибельное честолюбие равенства с Богом. Мужчина и женщина созданы как с физическими, так и с духовными стремлениями <…> Удовлетворение этим стремлениям указано им в их Творце: следуя этим путем, они шли по пути добра. Но на этом пути их разумение имело пределы и никогда не дерзало равняться с разумением Божественным. Диавол пользуется естественным стремлением жены к разумению, но только указывает другой путь и средство к его удовлетворению: в нарушении заповеди Божией; на этом пути он обещает ей разумение, равное Божественному.

Ложь диавола была очевидна, сначала жена это видела и понимала. Но диавол затронул самую чувствительную струну ее души, ее жажду знания. Застигнутая врасплох, она поддалась обману, допустила обольстить себя: она падает сама, увлекает за собою и мужчину. “Увидела жена, что дерево хорошо для пищи, и что оно приятно для глаз и вожделенно, потому что дает знание; и взяла плодов его и ела; и дала также мужу своему, и он ел” (Быт.3:6). Бытописатель нам не говорит при этом ни о каких колебаниях, ни о каких возражениях со стороны мужа. Кажется, это последний раз было между мужем и женою полнейшее согласие, свойственное состоянию их невинности, согласие, которое отныне должно сделаться идеалом и достигаться необыкновенными усилиями: сначала сомнения, затем — неверие и честолюбие диавол, верно, заронил в душу мужа и жены совершенно одинаковым образом, если и не в одно и то же время; если жена и беседовала только одна со змием, то впечатления и мысли, возбужденные в ней этою беседой, непременно нашли полнейший отголосок в душе мужа. Иначе бы он не согласился последовать ее примеру. Только уже после нарушения заповеди Божией почувствовалось между ними разногласие; муж хочет сложить вину падения на жену: “жена, которую Ты мне дал, она дала мне <плодов> от дерева, и я ел” (Быт.3:12), говорит в свое извинение муж. Плохое извинение!

Наказание одинаково постигло и мужа и жену. Бог поразил жену в самых сладких ее радостях, в самых приятных ее надеждах; из супружества Он сделал для нее рабство, из материнства скорбь: умножая умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рождать детей; и к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою (Быт.3:16), сказал ей Господь. Муж, падший вместе с женою, узнает ту жизненную борьбу, о которой он едва подозревал, узнает смерть, которую он, считая себя в своей невинности бессмертным, едва ли понимал: за то, что ты послушал голоса жены твоей, сказал ему Господь, проклята земля за тебя; со скорбью будешь питаться от нее во все дни жизни твоей <…> доколе не возвратишься в землю <…> ибо прах ты и в прах возвратишься (Быт.3:17–19).

Но едва Бог произнес Свое справедливое осуждение, в потомстве той же жены, по вине которой пал человек, Он указывает дальнюю надежду на прощение, которая отныне смягчает всю горечь положенного Им наказания. Эту надежду Он подает в Своем определении против начальника зла. Вражду положу между тобою и между женою, сказал Он искусителю, и между семенем твоим и между семенем ее; оно будет поражать тебя в голову, а ты будешь жалить его в пяту (Быт.3:15).

Теперь первый человек дает своей жене другое имя: Ева, которое означает жизнь (Быт.3:20). Первое имя, которое он дал ей, указывало больше на отношение ее к мужу, теперешнее указывает на отношение ее к потомству, в котором отныне все надежды как для нее, так и для мужа.

Ева раждает первого сына и в нем она думает видеть того потомка, в котором ее спасение: она называет его Каином, выражая этим именем мысль, что в этом сыне она приобретала человека от Господа (Быт.4:1). Но за радостию рождения ей скоро пришлось испытать скорбь убийства: Каин умертвил брата своего Авеля. Это было первое преступление после грехопадения. От этой скорби Ева могла утешиться только тогда, когда, вместо Авеля, Бог дал ей другого сына, Сифа (Быт.4:25).

Вообще образ Евы рисуется пред нами в приятном и вместе печальном виде: Ева — источник всех человеческих радостей и вместе всех человеческих скорбей; она — мать семейства с кроткой улыбкой на губах и с грустной думой в выражении глаз.

II. Ада и Цилла

Ада и Цилла — жены Ламеха, ближайшего потомка Каина. Ада — прародительница пастушеских народов и тех, кому удалось первым извлечь из струн приятные звуки. Цилла была мать кузнеца Фовела и сестры его Ноемы, имя которой означает скорбь. Они выслушивают рассказ о другом преступлении, которое оскверняет землю. Пред ними убийца — их супруг Ламех, потомок Каина. Состояние своей души он открывает в одной поэтической строфе, которую сохранил нам священный Бытописатель. Голосом отрывочным, неровным, как бы задыхающимся он старается очиститься в собственных глазах от преступления, в которое был вовлечен правом законной защиты.

“Ада и Цилла! послушайте слов моих; жены Ламеховы! вслушайтесь в речь мою: я убил человека, который поранил меня, я убил отрока, который ударил меня” (Быт.4:23 — С)3.

Ада и Цилла выслушивают исповедь своего мужа в глубоком молчании. Ни слова, ни замечания с их стороны. Но муж произносит свою исповедь пред этими безмолвными судиями. В потомстве жены спасение для мужа. Ада и Цилла проходят мимо нас какими-то молчаливыми тенями; прежде чем мы успеваем всмотреться в их лица, их уже задернул темный покров. Но минутное, едва заметное появление их пред убийцей, их мужем, страшно тревожимым совестию, возбуждает в нас много дум. Мы как будто бы ждем, что вот они опять выйдут из-за темного покрова, и мы поверим свои думы, ближе познакомившись с их характерами.

III. Сарра и Агарь

От времен допотопных мы переходим к послепотопным. Историю женщин здесь начинает прародительница еврейского народа, Сара.

Сестра Лота, по иудейскому преданию4, Сара, вступая в супружество с Аврамом, соединялась с своим дядей. Это было в Халдее. Но Фарра, отец Аврама, скоро оставил халдейский город Ур, в сопровождении Аврама, Сары и Лота, и направился к земле Ханаанской. На перепутье в Харране, в Месопотамии, Фарра умер, и Аврам остался главой семьи. Повинуясь Божественному голосу, он направился в землю Ханаанскую, чтобы там явиться представителем и распространителем познания о Верховном Существе. Его сопровождали Сара и его племянник Лот.

Переселенцы остановились в долине Сихемской, роскошная растительность которой и всюду бьющие ключи доселе возбуждают удивление путешественников. Здесь Аврам призывал Единого Бога и ставил жертвенники как в самой долине, так и на горе, среди тучных пастбищ, к востоку от Вефиля.

С этого времени начинается для Сары жизнь трудов и опасностей, в которую она вступила по своей супружеской верности, вполне разделяя великую миссию своего мужа.

Голод принудил Аврама со всей семьей удалиться на время из Ханаанской земли в плодоносный Египет. Красота его спутницы показалась ему в этой стране опасной. Не смея называться супругом Сары, Аврам упросил ее называть его именем брата. Обманутый названием, фараон взял к себе женщину, которую он считал свободною. Может быть, он хотел уже украсить ее голову диадемой, но во внезапно постигших его несчастьях увидел заслуженное им Божественное наказание: его невеста оказалась супругою его гостя. Испуганный фараон зовет к себе Аврама, укоряет его за недоверчивость, за хитрость, к которой тот прибег и тем вовлек было его в преступление. Сара возвращается к своему мужу. Прощаясь с супругами, фараон снабдил их стражею, которая оберегала их путь из Египта. Арабское предание передает, что при этом царь дал Саре рабу-египтянку: это была Агарь5.

Аврам возвратился в Вефиль. Муж и брат Сары теперь были богаты, у каждого из них было множество стад; во избежание ссор между пастухами они должны были разделиться. Лот направился на равнину Иорданскую к городам Пятиградия6. Аврам утвердил свой шатер близ Хеврона, под тенью Мамрийской рощи.

К северу от Аравийской пустыни, среди гористой и сухой страны, лежащей к западу от Мертвого моря, как бы между двумя руками одной скалы, проходит долина, которая, выходя прямо с северо-запада, тянется и теряется на юго-востоке. Сначала широкая, проходит между обильными виноградниками, а затем, суживаясь, перерезывает город Хеврон. Почва здесь каменистая, но на склонах холмов и внутри долины растут старые оливы, раскинуты рощицы гранатов и фиг и прекрасные виноградники, где созревает самый лучший виноград Ханаана. Здешняя зелень отличается свежестью, которая столь редка в странах, где солнце сжигает все своими палящими лучами; склоны гор и холмов покрыты густою травой, которая представляет обильную пищу для стад — богатства древних пастырей.

В этом месте, полном величия и ясности, Бог, Который лицом к лицу беседовал некогда в Едеме с мужем и женою, опять является беседующим с человеком, его Утешителем. Здесь Он, пробудивши Аврама от сна, выводит его из шатра и предлагает в количестве звезд сосчитать количество его потомков; здесь Он обещает Авраму всю Ханаанскую землю. Здесь Сара помогает престарелому патриарху исполнять обязанности гостеприимства в отношении к посланникам Неба; здесь же Господь, угадывая тайную скорбь неплодной супруги, обещает ей Божественное материнство: материнство народа, который должен сохранить Его Откровение, материнство Слова, которое явит Откровение в человечестве. В долине Хевронской Господь предрек Авраму рождение сына от Сары <…>

Сара, не думая больше, что она должна быть матерью избранного народа, решилась на крайнее и достойное ее средство самоотвержения. Она, единственная подруга Аврама, властительная хозяйка шатра, решается принести свои права супруги и свою гордость царицы в жертву славе своего мужа, торжеству религиозной идеи, которую проповедывал Аврам и которую должно хранить его потомство. Внимание ее остановилось на Агари, ее рабе. Отказываясь от мечты сделаться матерью, она выговаривает слова, которых трогательное выражение скрывает мысль, в одно и то же время, и грустную и утешительную: “может быть, я буду иметь детей от нее” (Быт.16:2). С этими словами она сама передала служанку своему супругу.

Но натуры подвижные способны более следовать внезапному порыву благородства, чем склоняться пред долгим и терпеливым самопожертвованием. Они умеют минутно пожертвовать собою ради высокой цели, но не в состоянии посвятить себя ей навсегда. Им недостает постоянства в героизме. И Сара не замедлила раскаяться в своем самопожертвовании. Агарь почувствовала себя матерью; она возгордилась своим счастием; раба, может быть, возмечтала, что придет день, когда луч славы ее сына, отражаясь на ее челе, укажет в ней настоящую царицу патриаршего шатра.

Сара поняла все. Единственная спутница еврейского князя, она разделяла его миссию, а другая женщина хотела собрать плоды! В гневе и скорби она пришла к своему супругу и, укоряя его в принятии ее самопожертвования, осмелилась сказать ему: “В обиде моей ты виновен <…> Господь пусть будет судьею между мною и между тобою” (Быт.16:5). Аврам, уважая требование своей оскорбленной жены, отвечал ей: “Вот, служанка твоя в твоих руках; делай с нею, что тебе угодно” (Быт.16:6).

Ревность сделала Сару жестокою к слабой и оставленной женщине, которую она сама захотела сделать матерью; она заставила эту молодую и гордую голову нести тяжелое иго рабства. Униженная притеснениями своей госпожи, молчанием отца своего дитяти, Агарь бежала. Инстинктивно она направилась к своему отечеству. Она находилась уже близ источника на дороге к Суру, между Кадесом и Баредом (Быт.16:14), как вдруг слышит не человеческий голос: “Агарь, служанка Сарина! откуда ты пришла и куда идешь?” — “Я бегу от лица Сары, госпожи моей” (Быт.16:8). Таинственный голос приказал рабе возвратиться к госпоже. Испытания преодолевают, не уклоняясь от них, а подчиняясь им (Быт.16:9).

Мысль о долге подняла упадший дух Агари; надежда поддержит ее. Дитя, которое жило в ней, есть сын; он будет отцом многочисленного народа.

“Вот, ты беременна”, говорил ей Божественный вестник, “и родишь сына, и наречешь ему имя Измаил7, ибо услышал Господь страдание твое; он будет между людьми, как дикий осел; руки его на всех, и руки всех на него; жить будет он пред лицем всех братьев своих” (Быт.16:11–12).

В говорившем голосе Агарь признала голос Господа. Она могла слышать его не умирая. Источник, который был свидетелем ее видения, был назван источником, посвященным Живому, Который видел (Быт.16:13–14 — М)8.

Агарь возвратилась в шатер Мамрийский. Родился Измаил. История не говорит нам, как встретила Сара рождение сына своей рабы. Когда снова открывается пред нами Мамрийский шатер, мы видим там патриарха и его жену во всем блеске их новой славы. Бог, явившись патриарху, назвал его Авраамом —отцом множества, обещал произвести от него царей и народы и установил обрезание как знак союза, который Он заключал с потомками еврейского князя.

“Сару, жену твою”, прибавил Господь, “не называй Сарою, но да будет имя ей: Сарра; Я благословлю ее и дам тебе от нее сына; благословлю ее, и произойдут от нее народы, и цари народов произойдут от нее”.

Авраам пал на лице свое, но уста его выразили молчаливую улыбку. Ужели от четы постаревшей и слабой родится сын, в котором было отказано молодым супругам? Но Бог, читая мысль патриарха, объявил ему, что на Измаила Он смотрит милостиво, но Исаак, сын Сарры, наследует миссию отца. Сыну Агари благословение Господа, но сыну Сарры Его союз.

Был жаркий день. Авраам сидел при входе в свой шатер. Проходили три путника, патриарх побежал к ним и, склонив к земле свое благородное чело, умолял их отдохнуть под тению его рощи и принять его услуги гостеприимства. Путники приняли предложение Авраама. Когда патриарх угощал их под тению дуба, они спросили его:

“Где Сарра, жена твоя?” — “Здесь, в шатре” (Быт.18:9), отвечал Авраам. Тогда один из гостей сказал ему, что в следующий год, когда Он в это же самое время воспользуется его гостеприимством, Сарра будет уже матерью сына. Сарра подслушивала извнутри шатра. Та же самая недоверчивая улыбка, которой никогда не мог подавить сам Авраам пред лицем Господа, пробежала по лицу царицы. Господь угадал эту улыбку.

“Отчего это”, сказал Он, “рассмеялась Сарра, сказав: «неуже­ли я действительно могу родить, когда я состарилась»? Есть ли что трудное для Господа? В назначенный срок буду Я у тебя в следующем году; и будет у Сарры сын”.

“Я не смеялась”, оправдывалась Сарра, испугавшаяся выраженного ею сомнения. “Нет, ты рассмеялась” (Быт.18:13–15), сказал ей Господь.

Путники отправились в дорогу. Они направились к Содому, месту жительства Лота. Авраам сопровождал их. Господь возвестил ему, что жители Содома и Гоморры за свое развращение заслужили Божественный гнев. Наказание было близко. Заступничество Авраама не имело силы. Бог хотел спасти только Лота. Лот вышел из города с своею женою и двумя незамужними дочерьми; но в городе остались две замужние дочери. Может быть, недоверие словам Господа, может быть, сожаление о двух оставшихся дочерях заставили жену Лота, вопреки Божественному повелению, бросить последний взгляд на свое прежнее жилище, которое теперь истреблялось огнем и серой. Жена Лота оглянулась и превратилась в соляной столп.

После этого страшного события Авраам перенес свой шатер на юг, в страну Герар. Здесь еще раз имя сестры, которое он дал своей жене, ввело в заблуждение Авимелеха, царя Герарского, который взял к себе Сарру. Божественный голос во сне открыл Авимелеху его дурной поступок, и он возвратил Сарру ее супругу. Авимелех сделался верным союзником Авраама.

Господь, наконец, вспомнил о Сарре. В определенное время она уже кормила грудью сына своего, Исаака: улыбающаяся и смущенная, она, кажется, с приятною усмешкой жалуется на свое счастье. “Смех сотворил мне Бог, — говорила она, — кто ни услышит обо мне — рассмеется” (1940 г. до Р. X.).

В праздник, которым Авраам торжествовал отнятие от груди Исаака, царица была поражена лукавою усмешкой на лице Измаила. Униженная некогда в своем достоинстве супруги, она почувствовала себя оскорбленною в своей материнской гордости. Гнев, который она несколько времени сдерживала, теперь обнаружился с полною силой. Обращаясь к своему супругу, Сарра в раздражении говорит: “Выгони эту рабыню и сына ее, ибо не наследует сын рабыни сей с сыном моим Исааком” (Быт.21:10).

Авраама огорчила мысль удалить от себя дитя, которое первое дало ему имя отца. Но Господь явился ему и победил его противление. “Не огорчайся ради отрока и рабыни твоей, — говорил ему Господь, — что скажет тебе Сарра, слушайся голоса ее, ибо в Исааке наречется тебе семя; и от сына рабыни Я произведу великий народ, потому что он семя твое” (Быт.21:12–13).

Поутру Авраам встал рано, положил на плеча Агари мех воды и хлеба, отдал ей дитя и сказал ей последнее прости. Рабыня удалилась.

Без руководителя, без покрова она заблудилась в пустыне. Запас воды у ней истощился; сына ее стала мучить жажда; нигде не видно было источника. Пусть бы ее собственные губы, ее собственное горло сохло и палило, — неважно! Ее уморит гибель ее сына! Нет силы быть свидетельницей его страданий, которых она не может облегчить. В исступленном порыве отчаяния она бросает Измаила под дерево: Не хочу видеть смерти отрока, сказала она (Быт.21:16). Но она удалилась от него настолько, чтоб не слышать плача, села и разразилась страшными рыданиями. Между тем мучения малютки дошли до неба: Бог подкрепил и утешил Агарь.

“Встань, — сказал Он матери, — подними отрока и возми его за руку, ибо Я произведу от него великий народ” (Быт.21:18). Сквозь слезы Агарь заметила один из тех источников, отверстия которых жители Аравийской пустыни обыкновенно прикрывают весьма тщательно. Она наполнила мех свой водою, которая должна была спасти ее сына, смело подошла к нему и дала ему пить.

Для Агари теперь открылась новая жизнь. Будучи рабою в доме Авраама, она не принадлежала себе, не имела никакого права над своим собственным дитятей. Теперь она сама себе госпожа, сама отвечает за свои дела: она воспитала своего сына в уединении, в пустыне, где Единый Бог — Владыка, где те, которых притеснение людей унизило, умалило, поднимают голову, возвышают свой дух и чувствуют себя на широкой свободе. Измаил, дитя свободы, привыкшее бороться с сухою и знойною природою пустыни, натягивает свой лук (Быт.21:20); бедуины считают его своим родоначальником. Это племя называет Агарь своею матерью и почитает в ней одну из своих пророчиц. Библейские сказания, упомянув о том, что Агарь женила своего сына на египтянке, умалчивают о дальнейшей судьбе матери Измаила.

По удалении Агари Авраам призвал Господа в Вирсавии, насадил в этом месте рощу, под тенью которой раскинул свой шатер. Основывая свое жилище в этом месте, откуда неподалеку находилась Агарь, Авраам, казалось, не хотел выпускать из виду своего первого сына.

Здесь Сарре пришлось испытать жестокий удар, которым поражено было ее сердце — сердце матери единственного сына. Бог, искушая Авраама, приказал ему принести в жертву Исаака. Для этого он должен был пойти с своим сыном в землю Мориа (по преданию, здесь построен потом Иерусалим). Настоящую цель путешествия Авраам скрыл от сына и тем более должен был скрывать от его матери. Иудейское предание9 говорит, что Сарра узнала, однако, настоящую причину путешествия отца с сыном; верно, об этом сказало ей сердце. Мать побежала за Авраамом. Что она хотела сделать? Она не могла спасти свое дитя. Хотела ли она выразить Аврааму все свое негодование?.. Сарра уже достигла долины Хеврона, лежавшей на перепутьи от Вирсавии к Мориа и бывшей местом первых ее материнских надежд, но здесь скончалась, имея от роду 127 лет.

Когда Авраам, которого Господь вторично назвал праотцем Мессии, и Исаак, чудесно спасенный от смерти, пришли в Хеврон, они нашли там только бездыханное тело супруги и матери. Авраам оплакал здесь и похоронил в пещере Махпеле супругу, которая его любила до ревности. Сарра была одной из тех могущественных натур, высокая нравственная сила которых не могла еще развиться до всех требований нравственного закона. Впечатлительные, подвижные, властолюбивые, они предаются всем своим склонностям, благородным или грубым; они одинаково способны на благодеяние и на оскорбление; они горячи в благодарности, неумолимы в мщении; они сокрушают то, что становится на дороге развития их собственной личности; они раскаиваются как в своих добрых действиях, так и в своих недостатках; от смеха они переходят к ужасу, от радости к гневу, от веры дитяти к смешному недоверию; они умеют любить и ненавидеть, мучить врага и умереть смертью существа любимого. Они привлекают и отталкивают; они, наконец, интересуют, но не вызывают сочувственной любви, — и мы относимся к ним с сочувственным сожалением.

Нельзя не сказать, что некоторые из этих черт не могут не напоминать Сарры. Праматерь еврейского народа, несмотря на высоту своего характера, имела свои недостатки, которых не скрыла от нас Библия: они должны очиститься в Пречистой Матери Христа.

Чудное стечение обстоятельств! От Сарры, царицы, хозяйки шатра, должен был произойти Христос, Который возвратил жен­щине ее достоинство. От Агари, рабы, произошел лже-пророк ислама, Магомет, отнявший у женщины свободу, которая одна дает человеческому существу его нравственную силу.

Место погребения Сарры, пещеру Махпелу в Хевроне, близ Мамрийской рощи, с окружающими ее полями и деревьями, Авраам купил в собственность. И отныне могила Сарры делается могилою патриархов и первым наследием Еврейского народа.

IV. Ревекка

Три года прошло со времени смерти Сарры, а Исаак все еще плакал по своей матери10. Чтобы рассеять облако печали, которое омрачало жизнь Авраама и Исаака, нужен был луч юности, красоты и любви; нужно было, чтобы место, оставленное пустым Саррою, супругою и матерью, заняла девица, которую бы Авраам назвал своею дочерью, а Исаак своею женою. Но нужно было, чтобы супруга Исаака была достойна занять место Сарры, высокой и повелительной княгини патриаршего шатра, чтобы она вполне заменила хозяйку и мать того домашнего святилища, где все еще благоухало добродетелями покойной.

Сильное беспокойство сжимало сердце престарелого Авраама. Он как будто боялся за будущее.

Он зовет к себе Елиезера из Дамаска, своего старого слугу и верного друга (Быт.15:2; 24:2). Во имя Господа, Бога неба и земли, он берет с него клятву не передавать патриаршего шатра какой-нибудь из дочерей хананеев, в которых распространенный тогда в Ханаанской земле особенный род идолопоклонства11 развивал распущенность нравов; заставляет его поклясться избрать Исааку спутницу жизни в колыбели его племени, между его родными, в Месопотамии.

Но согласится ли молодая девица оставить свою родную страну, своего отца и мать, чтобы соединиться с женихом-чужеземцем, которого она знала только по имени? Такое опасение высказал Елиезер своему господину. Должен ли тогда сам Исаак оставить долины Ханаана и идти на равнины Месопотамии? Подобная случайность пугала патриарха. Что же значили бы тогда те Божественные обетования, которые уверяли его, что его потомству будет принадлежать земля Ханаанская?

“Берегись, не возвращай сына моего туда”, — говорил Авраам Елиезеру, когда тот намекнул ему о возвращении Исаака в Месопотамию, откуда пришел Авраам. “Господь, Бог неба и Бог земли, Который взял меня из дома отца моего и из земли рождения моего, Который говорил мне и Который клялся мне, говоря: тебе и потомству твоему дам сию землю, — Он пошлет Ангела Своего пред тобою, и ты возьмешь жену сыну моему Исааку оттуда; если же не захочет женщина идти с тобою в землю сию, ты будешь свободен от сей клятвы моей; только сына моего не возвращай туда” (Быт.24:6–8); — так, с какою-то особенною настойчивостью, Авраам умолял своего слугу.

Елиезер отправился с караваном. С ним было десять вьючных верблюдов и несколько слуг. Он достиг месопотамского города, где жил брат Авраама, Нахор. Под вечер Елиезер остановил верблюдов близ источника, находившегося вне города. Это был час, когда девицы выходили запасать воду в отеческие дома. Может быть, суженая Исаака находилась в их молодой толпе? По какому признаку мог бы узнать ее Елиезер? По тому, который всего приятнее видеть в женщине, — по человеколюбию! Между тем как девицы подходили к источнику, Елиезер молился. Он молил Господа, Бога Авраамова, оказать милость патриарху. Он молил Его, чтобы девица, которая по его просьбе наклонит к его устам кувшин с водою, почерпнутою из источника, была именно предназначена Провидением для его молодого господина. В этом он просил от Господа признака, который убеждал его, что Рука, поддерживавшая Авраама, не оставила его. Еще не перестал он произносить в уме слова молитвы, как из одного дома вышла прекрасная девица. На плече ее был кувшин, она шла к источнику. Когда она стала возвращаться назад, старик побежал к ней, остановил ее, попросил ее наклонить ему кувшин, который она теперь несла полный воды.

“Пей, господин мой” (Быт.24:18)! С этими словами девица спустила с плеча свой кувшин и наклонила его к устам Елиезера. Когда он утолил жажду, она обратила внимание на его верблюдов, которым пришлось пройти дальний путь по знойной стране. Вылив из кувшина оставшуюся воду в поилку, она побежала, живая и легкая, к источнику и стала черпать воду и поить верблюдов. Тронутый Елиезер в молчании созерцал при последних отблесках заходящего солнца молодую девицу, которой красота и целомудренный вид выражали девственную душу. Старик удивлялся ей. Не это ли та благородная и чистая женщина, которая под гостеприимным шатром будет помогать сыну патриарха угощать в лице странника гостя Божия, лить освежающую воду на его ноги, загрязненные в дорожной пыли, утолять его голод и жестокую жажду, приготовлять ему постель? Да, в этой прекрасной девице, предупредительная заботливость которой простерлась даже на животных, мысль Елиезера приветствовала истинную царицу патриаршего шатра!

Едва окончила она свое доброе дело, как получила из рук Елиезера часть приданого невесты. Он дал ей носовое кольцо из золота, весом в полсикля12, и два браслета для рук из того же металла, но в двадцать раз больше весом (Быт.24:22). При этом он спросил ее откровенно: “Чья ты дочь? скажи мне, есть ли в доме отца твоего место нам ночевать?” — “Я дочь Вафуила, сына Милки, которого она родила Нахору”, отвечала девица, не зная, какое глубокое впечатление произвели эти слова на Елиезера. Оказалось, что она была родственница Авраама, которую он и хотел в невесты для своего сына. Она прибавила: “У нас много соломы и корму, и есть место для ночлега” (Быт.24:23–24). Елиезер упал на колена, склонил лицо свое на землю пред Господом и благодарил Его (Быт.24:27).

Девица убежала, прибежала к своей матери и рассказала ей все случившееся. Лаван, ее брат, слышал ее рассказ, видел блестевшее на ее лице и руках золото, и тотчас же побежал к источнику, близ которого стоял незнакомец и покоились верблюды. “Войди, благословенный Господом, — сказал он ему, — зачем ты стоишь вне? я приготовил дом, и место для верблюдов” (Быт.24:31). Старик последовал за гостеприимным Лаваном. Ему и его людям были вымыты ноги, верблюды были расседланы. Наконец, ему предложили пищу, но он отказался принять ее, пока не объявит цели своего приезда.

Елиезер начал описывать могущество и богатство патриарха, своего господина. Единственный сын должен наследовать все, — и для этого-то сына он, Елиезер, просит руки молодой девицы, которую ему указал перст Божий. “И ныне, — продолжал он, — скажите мне: намерены ли вы оказать милость и правду господину моему или нет? скажите мне, и я обращусь направо, или налево”.

Господь указал; Вафуил и Лаван преклонились пред Его верховной волей. “Вот Ревекка пред тобою; возьми ее и пойди; пусть будет она женою сыну господина твоего, как сказал Господь” (Быт.24:49–51). Воздав благодарение Господу, Елиезер дополнил приданое невесты: он поднес ей сосуды золотые и серебряные и одежды, а также дал дары ее матери и ее брату Лавану.

Наутро Елиезер стал просить гостеприимных хозяев отпустить его. Братнее сердце Лавана и чувство матери Ревекки невольно сжались при мысли о такой скорой разлуке. И брат и мать просили отсрочки на десять дней. Елиезер не согласился: там, далеко, в стране Ханаанской, еще под впечатлением недавних скорбей, два человека в надежде и страхе ожидали возвращения своего посланника, который должен был принести им счастье.

“Призовем девицу и спросим, что она скажет”, — решились на последнее средство мать и брат. “Пойдешь ли с этим человеком?” — спросили ее. Спокойная и доверчивая невеста Исаака отвечала просто: “Пойду” (Быт.24:57–58). При прощании родственники невесты благословляли ее, желали ей всех радостей и преимущественно радостей материнских. “Сестра наша! да родятся от тебя тысячи тысяч, и да владеет потомство твое жилищами врагов своих!” (Быт.24:60).

Путешественники направились к югу, где жил тогда Исаак. Какой-то человек блуждал по полю; внимание его остановилось на караване. Это был Исаак, тот, для кого прекрасная молодая девица отказалась от радостей отеческого крова и решилась подвергнуться опасностям долгого пути в чужую сторону; это был ее супруг и отныне ее единственный покровитель. Ревекка скрыла свое смущение под покрывалом, которое она надвинула на свое лицо.

Исаак приблизился. Елиезер рассказал ему, как Бог благословил жилище патриарха, указав ему в Ревекке жену чистую и благородную. Черты ее лица Исаак, конечно, уже успел заметить, но рассказ Елиезера показал ему в ней еще нежную и любящую душу. Супруг взял супругу в шатер, где испустила последний вздох Сарра. “Он возлюбил ее: и утешился Исаак в печали по Сарре, матери своей” (Быт.24:67). Эта черта великой семейной картины есть первое явление в священных сказаниях истинной любви и истинного утешения!

Авраам взял себе еще жену, Хеттуру, родившую ему шесть сынов, от которых произошли некоторые арабские племена. Он видел рождение и рост детей Исаака; неплодная в продолжение двадцати лет, Ревекка, наконец, сделалась матерью: у ней родились два близнеца, Исав и Иаков. Детям Исаака было по пятнадцати лет, когда умер Авраам. Детей от Хеттуры Авраам при жизни своей отослал к востоку от Ханаана; только один сын Агари, Измаил, соединился с сыном Сарры для погребения останков Авраама вместе с прахом царицы в пещере Махпеле.

Любовь к Ревекке утешила Исаака в смерти Сарры. К этой любви присоединилась другая, которая должна была уменьшить скорбь о потере отца. Он имел сыновей: стало быть — жизнь, которую он получил от основателя племени, он мог передать.

Старший из сыновей Исаака был ему особенно дорог. Но нежнейшее предпочтение матери было на стороне Иакова. Ревекка находила в нем кротость своих привычек, подвижность своего характера, тонкость своего ума. Между тем как Исав рыскал по полям в поисках за дичью, которую он назначал для своего отца, Иаков любил оставаться в шатре с матерью, помогал Ревекке даже в ее кухонных занятиях. Между тем как старший из двух братьев, предаваясь охотничьей жизни, развивал только свои физические силы, Иаков, оставаясь дома сам с собою, сосредотачивал всю свою деятельность на развитии своих внутренних, душевных способностей. Ревекка поняла, что он будет лучшим хранителем Слова Божия.

Два воспоминания поддерживали убеждение матери. Она чувствовала их борьбу между собою до их рождения, еще во чреве. Вопрошая Господа, она узнала, что это была борьба князей двух народов и что больший послужит меньшему. Когда потом рождались близнецы, Иаков придерживался рукою пятки своего брата, и Ревекка чувствовала и надеялась, что Божественное избрание предоставит право старшинства второму сыну. Наступил день, когда право старшинства и было передано Иакову: его брат Исав, изнуренный усталостью, умирая от голода, продал ему это право за блюдо из чечевицы.

Голод побудил Исаака отправиться в Герар со своей семьей. Следуя примеру своего отца, он назвался там братом своей жены из-за того же личного опасения, чтобы не умертвили его за его прекрасную жену. Но царь Герарский, Авимелех, однажды, глядя из окна своего дворца, заметил обоих супругов вместе. По характеру их обращения он отгадал истину. Авимелех приказал, чтобы добродетель супруги была уважена, и грозил стро­гим наказанием тому, кто бы осмелился покуситься на честь его гостя.

Ропот жителей Герара, возбужденный богатством и силою Исаака, побудил его переселиться в Вирсавию, где он получил благословение от Господа и подтверждение обетований, данных Аврааму. Он раскинул свои шатры под тенью тех деревьев, под которыми укрывались его отец и мать, и здесь же выкопал колодец, может быть, один из тех, которые существуют на этом месте и теперь и окаймляются прекрасным лугом из дерна, усыпанным лилиями и шафраном.

Исаак не пользовался семейным спокойствием, на которое надеялся. Любимый сын его, Исав, женился на двух хананеянках, Иегудифе и Васемафе. Исаак, которому отец искал спутницу вдали и никак не хотел развратной хананеянки, со скорбью смотрел на этот брак, но от осквернения домашнего святилища больше всего страдала целомудренная мать. Ужели эти две женщины должны были наследовать ей в управлении домом? — Ревекка предупредила это несчастье и позор.

Исаак был уже стар и слеп; он позвал своего старшего сына, попросил его отправиться на охоту, принести дичи и приготовить. После этого он обещал ему дать то благословение, с которым соединялось и наследие Божественных обетований. Ревекка слышала все. Забота о славе дома, нежность, которую она питала к Иакову, скорбь, которую Исав причинил ей своими дурными браками, — все это на время заставило замолкнуть в ней даже разборчивость нравственного чувства. Когда Исав ушел, она сказала Иакову:

“Вот, я слышала, как отец твой говорил брату твоему Исаву: принеси мне дичи и приготовь мне кушанье; я поем и благословлю тебя пред лицем Господним, пред смертью моею. Теперь, сын мой, послушайся слов моих в том, что я прикажу тебе: пойди в стадо и возьми мне оттуда два козленка молодых хороших, и я приготовлю из них отцу твоему кушанье, как он любит, а ты принесешь отцу твоему, и он поест, чтобы благословил тебя пред смертью своею” (Быт.27:6–10).

На возражение Иакова (“Исав, брат мой, человек косматый, а я человек гладкий; может статься, ощупает меня отец мой, и я буду в глазах его обманщиком и наведу на себя проклятие, а не благословение”) Ревекка отвечает со всей непоколебимой решимостью, какую мы только можем вообразить. “На мне пусть будет проклятие твое, сын мой, только послушайся слов моих и пойди, принеси мне” (Быт.27:11–13).

Такому энергическому повелительному слову Иаков не мог противиться. Козлятам, которых он принес, Ревекка дала вкус дичи, его одела в самые богатые одежды Исава, покрыла его руки и шею кожею козла и дала ему похлебку и хлеб для Исаака. Спустя нисколько минут желание Ревекки исполнилось. Когда Исав, возвратившись с охоты, пришел к отцу, Исаак уже не мог благословить его как наследника дома. Скорбь растерзала грудь Исава, и гордый охотник зарыдал. Ужасные слезы, которые не успокаивали его ярости против брата, но только возбуждали ее в нем! Он любил своего отца и не хотел лишить его сына при его жизни; но лишь не станет Исаака, он проводит своего брата в могилу к отцу.

Ревекка поняла недобрые намерения своего старшего сына. Она боялась, нужно было предупредить первое обнаружение гнева, который позже не сможет долго действовать в благородном сердце Исава. Ревекка позвала Иакова, известила его о намерениях Исава и приказала ему идти в Месопотамию, к брату своему Лавану, и ждать там, пока она не известит его, что брат простил ему его обиду. Она относилась к Исаву еще сердцем матери: ей было страшно не одно только убиение Иакова, ей была страшна ссылка или смерть и братоубийцы. Нужно было все это предупредить. “Ибо для чего мне, — говорила она, — в один день лишиться обоих вас?” (Быт.27:45).

Об угрозах Исава Ревекка не сказала Исааку ни слова. Без сомнения, она не хотела опечалить старца, тем более отнять у лишенного наследства сына одного блага, которое ему оставалось: привязанности отца. Но она сказала мужу: “Я жизни не рада от дочерей хеттейских; если Иаков возьмет жену из дочерей хеттейских, каковы эти, из дочерей этой земли, то к чему мне и жизнь?” (Быт.27:46).

Исаак призвал Иакова, велел ему идти в Харран, в дом, откуда пришла Ревекка, и взял с него клятву жениться на одной из дочерей Лавана. Затем, понимая, что Бог был с юнейшим его сыном, он дал ему благословение, которое теперь уже не было выпрошено хитростью. Исаак просил Господа осуществить в семействе Иакова все те обетования, которые Он дал Аврааму.

Исав увидел, что его брат благословлен отцом и что он повиновался ему как сын, отправившись в страну далекую искать себе жену, которая бы не обесчестила патриаршеского шатра. Исав понял, какою острою скорбью должны были мучить его отца его браки с хананеянками. Он отправился к своему дяде Измаилу и женился на его дочери.

Мы уже не встретимся с Ревеккой, а позднее узнаем только о ее смерти. Ревекка была второй матерью еврейского народа: выдвигая Иакова вместо Исава, она вторично полагала основание народу Божию. Сарра содействовала распространению понятия об истинном Боге. Ревекка с настойчивою энергией продолжала утверждение этого понятия, — доверяя его, по намерениям Божиим, тому из своих сыновей, который казался ей и действительно был более способен передать его потомству. Конечно, средства, употребляемые ею для достижения этой цели, были не всегда такие, которые бы безусловно могла одобрить высокая и чистая нравственность Евангелия; но не забудем, что то были времена, когда питались только ожиданиями Евангельского благовестия. Но, следя за супругой Исаака от равнин Месопотамии до пустыни Вирсавии, мы не можем отказать ее целомудренной красоте, ее проницательному и твердому уму, ее добросердечию, ее симпатической и утешающей привлекательности в прощении того недостатка, который не был необходим для достижения Божественных намерений, но к которому ее увлекла необыкновенная горячность ее религиозных убеждений и непреодолимое предпочтение ее материнской любви.

V. Лия и Рахиль

Иаков направился в Месопотамию. Господь обнадежил его Своим покровительством в его странствовании, открыл ему тай­ну Своего благодатного смотрения о людях и подтвердил обетования, данные Им Аврааму. Иаков испытал то религиозное волнение, которое заставляет биться сердца тех, кому Бог открывает Свои намерения. Полный горячей веры и надежды, он пришел в Харран.

Мирная картина предстала его глазам. На поле вокруг источника лежали три стада овец в ожидании водопоя. Пастухи, отвечая на вопросы Иакова, известили его, что они знают Лавана и что живет он хорошо. Они указали ему на Рахиль, его дочь, которая также гнала свои стада к источнику. Пастухи ожидали, чтобы отвалить камень, закрывавший источник; приблизилась со своим стадом и Рахиль. Черты ее лица были чисты и правильны; ее красота поражала и привлекала (Быт.29:17,18). Иаков, удаленный от своей матери, своего лучшего друга, лишенный семейных привязанностей, в которых нуждалась его нежная и чувствительная натура, был увлечен порывом любви к этой племяннице своей матери, которую он и встретил в родной стране Ревекки и которая была на нее похожа. Его роду и племени принадлежала сверхъестественная слава будущего. Он думал об этом на дороге: не могло ли ему казаться теперь, что Сам Бог представляет ему невесту, которая станет разделять его надежду на Бога, — спутницу жизни, которая будет помогать ему? Иаков отвалил камень, закрывавший колодезь, и напоил овец Лавана.

Сердце Иакова глубоко волновалось. Его губы коснулись кроткого лица двоюродной сестры, и он залился слезами (Быт.29:11). Он сказал, кто он; извещенный дочерью Лаван выбежал из дома, обнял сына сестры своей, которую он некогда провожал с такой горечью: “Подлинно ты кость моя и плоть моя” (Быт.29:14).

Целый месяц Иаков посвящал своему дяде и свое время и свой труд. Лаван просил его назначить вознаграждение за труды. Иаков отвечал: “Я буду служить тебе семь лет за Рахиль, младшую дочь твою” (Быт.29:18). Лаван согласился на предложение племянника. Семь следующих лет пролетели для Иакова незаметно. Жених Рахили, живя около прекрасной девицы, чувствовал все упоение этой целомудренной близости, — и семь лет прошли для него, как семь дней (Быт.29:20). Но между тем как Рахиль ждала часа брака, ее старшей сестре, Лии, казалось, в этом было отказано навсегда. “Лия была слаба глазами” (Быт.29:17), говорит Писание.

Брак племянника и младшей дочери Лавана был отпразднован. Иаков был уверен в своем счастии: он получал дорогую плату за свой труд. Но на утро его ждало жестокое разочарование. Семь протекших лет он отдал за выкуп другой женщины, Лии, а не Рахили. На его негодование Лаван отвечал: “В нашем месте так не делают, чтобы младшую выдать прежде старшей” (Быт.29:26); он предложил ему на следующей же неделе соединить его с Рахилью, с условием работать за это еще следующие семь лет.

Иаков согласился. Рахиль сделалась его женою. Но истинная любовь неразделима; Рахиль одна была истинною подругою Иакова. Он был слишком оскорблен хитростью Лавана, чтобы простить женщине, которая захотела воспользоваться этой хитростью. Лия страдала. Скорбь ее страдания была искуплением; Бог сжалился над нею, послав ей в утешение четырех сыновей, и рождение этих сыновей подало ей надежду, что отныне имя ее будет вызывать в супруге больше радости, чем огорчения.

Между тем как Лия благодарила Бога за свое торжество, Рахиль, любимая Иаковом Рахиль считала себя несчастною и горько жаловалась на свою судьбу. Бесплодная, она завидовала сестре, и, в исступлении ревности, дерзнула даже сказать Иакову “Дай мне детей; а если не так, я умираю” (Быт.30:1). Эта жалоба рассердила Иакова; но самая жестокость его гнева свидетельствует о его любви к этой женщине, которую он видел страждущею, но не имел возможности утешить. “Разве я Бог, Который не дал тебе плода чрева?” (Быт.30:2), говорил с горечью Иаков.

Подобно неплодной Сарре, Рахиль соединила со своим супругом служанку. Она думала, что будет чувствовать себя матерью, держа в руках сына своей рабы. “Пусть она родит на колени мои, чтобы и я имела детей от нее” (Быт.30:3), говорила Рахиль. Служанка ее, Валла, родила одного за другим двух сыновей. В восторге Рахиль восклицала: “Борьбою сильною боролась я с сестрою моею и превозмогла” (Быт.30:8). Лия также хотела бороться. Сама она перестала рождать; но два сына родились и у ее служанки, Зелфы, и она была счастлива. И сама она еще три раза сделалась матерью. Окруженная шестью сыновьями и дочерью, она уже не завидовала своей сестре. Но на этом борьба не остановилась. Господь услышал молитву Рахили, пламенные желания ее исполнились: она держит в своих руках дитя, Иосифа, сына своей утробы, и приносит слова, выражающие все страдания, которыми она доселе мучилась: “Снял Бог позор мой” (Быт.30:23)13.

Прежде чем от Рахили родился Иосиф, Иаков уже прожил те семь лет службы, которыми он обязался своему тестю вторично. Но Лаван удержал его под своими шатрами, обещая ему отдать в собственность всех овец и коз и всякий скот черного цвета с пятнами и крапинками. Иаков хитростью умножил скот того цвета, которого ему обещал Лаван, и сделался очень богат. Братья Рахили и Лии негодовали на его богатство, которое возрастало им в ущерб; сам Лаван стал беспокоиться. Тогда Господь повелел сыну Исаака возвратиться на родину. Иаков сообщил женам свое желание повиноваться голосу Божию и оставить главу рода, который всегда предпочитал отеческой привязанности свой частный интерес.

Рахиль и Лия, которых также не могли не оскорблять поступки отца с их мужем, отвечали Иакову: “Есть ли еще нам доля и наследство в доме отца нашего? не за чужих ли он нас почитает? ибо он продал нас и съел даже серебро наше; посему все имение и богатство, которое Бог отнял у отца нашего, есть наше и детей наших; итак делай все, что Бог сказал тебе” (Быт.31:14–16).

Лаван в это время занимался стрижкой овец. Только через три дня он узнал, что его дочери, его зять, его внуки исчезли. Стада Иакова, все его богатство следовало с беглецами. Даже идолы Лавана оставили его кров и последовали за семьей Иакова. Лаван бросился в погоню. Идя по следам Иакова, он перешел Евфрат и уже настигал Иакова у горы Галаад. Здесь ему во сне явился Бог и повелел относиться к Иакову с почтением.

Первые слова, с которыми Лаван обратился к своему зятю, были укоризною, впрочем, более нежною, чем строгою. “Что ты сделал, — говорил Лаван, — для чего ты обманул меня, и увел дочерей моих, как плененных оружием? зачем ты убежал тайно, и укрылся от меня, и не сказал мне? я отпустил бы тебя с веселием и с песнями, с тимпаном и с гуслями; ты не позволил мне даже поцеловать внуков моих и дочерей моих” (Быт.31:26–28). Во всяком случае Лаван не хотел мстить: Бог ему запретил это; для поспешного удаления Иакова он даже сам находил извинения в том, что Иаков хотел быть в своем отечестве, где жили его отец и мать. Но для чего Иаков похитил его талисманы, которые покровительствовали его жилищу? Вот в чем обвинял Лаван Иакова.

Супруг Лии и Рахили признался, что он боялся сообщить ему о своем намерении, чтоб он не отнял у него его двух жен. В этом опасении было напоминание, которое должно было стать укоризною для Лавана. Что касается идолов его тестя, Иаков с негодованием отвергал всякое подозрение в краже. “У кого найдешь богов твоих, — говорил он Лавану, — тот не будет жив” (Быт.31:32). Их украла Рахиль; ее супруг не знал этого. И чем же угрожал он своей любимой супруге! Несмотря на страшную клятву Иакова, Лаван начал обыск. По всему было видно, что под нежную укоризною, с которою он обратился к Иакову сначала, Лаван только скрыл свою злобу. Виновница похищения не говорила ни слова. В молчании ее было ли баловство дитяти, или суеверие женщины, только она сумела сохранить секрет своей повинности. Спрятанные ею талисманы не нашлись. Не так прощалась со своей семьей Ревекка!

Настоящим расположением Лавана, которое обнаружилось в его розыске, Иаков был возмущен до глубины души. Скорбь и гнев, которые накопились в его сердце за двадцать лет пребывания в Харране, теперь были выше всяких пределов. Он жестоко укорял отца Лии и Рахили за хитрости и предательство.

Но Лаван вместо того, чтобы мстить за жестокие укоризны зятя, послушался своей совести и влечения сердца. Он подумал, что его могут заподозрить в том, что он хочет помешать счастью Лии и Рахили. Не были ли они его дочерьми, прежде чем сделались женами Иакова? Их дети не были ли его детьми? “Могу ли я что сделать теперь с дочерями моими и с детьми их, которые рождены ими, — говорил Лаван Иакову. — Теперь заключим союз я и ты, и это будет свидетельством между мною и тобою” (Быт.31:43–44).

Был воздвигнут столп. Почитание Иаковом Лии и Рахили и обещание не давать им соперниц — таковы были условия союза. Предложенные отцом, они были приняты зятем. Союз был подтвержден клятвою; его праздновали жертвоприношением и пиршеством. Наутро Лаван обнял своих детей и внуков, благословил их и пустился в обратный путь. Иаков следовал своею дорогой в землю Ханаанскую.

В радости возвращения на родную сторону одно смущало сына Исаака. Прощен ли он Исавом? Иаков отнял у брата благословение отца. Не будет ли Исав мстить ему за это, поражая его в самых дорогих его привязанностях, умертвив “мать с детьми”? (см. Быт.32:11)14.

Исав жил тогда в стране Сеир. Иаков направлялся туда. Вперед себя он послал многочисленные стада, назначая их в подарок брату.

С караваном впереди, Иаков с семьей вброд перешел поток Иавок. Теперь он ступал по земле, освященной стопами его отцов, по земле, на которой явятся победителями и владыками его дети, воины Господа. Мысль его занимало воспоминание его недостатков, сознание нравственно-религиозной миссии, которую он призван выполнить. Ему явилась Верховная истина и вступила с ним в борьбу. Наконец, он покорился Божественному Существу, Которому противился; и когда он почувствовал, что ветхий человек в нем побежден, он просил Господа благословить его в его возрождении. Отныне он не был Иаков — вытеснитель, но Израиль — борющийся или князь Божий.

И тут вдали показались четыреста человек и во главе их Исав.

Иаков боялся только за тех, кого любил. Доверяя детей их матерям, он на первом плане поместил Зелфу, служанку Лии, мать Гада и Асира, и Валлу, служанку Рахили, мать Дана и Неффалима; на втором плане — Лию и ее детей: Рувима, Симеона, Левия, Иуду, Иссахара, Завулона и Дину; на третьем, более удаленном от опасности, — Рахиль, свою возлюбленную жену, и Иосифа, своего последнего сына. Иаков боялся нападения Исава. Впрочем, сам он пошел вперед к Исаву и поклонился ему семь раз. Но Исав, подбегая к нему, бросился ему в объятия и заплакал. Слуги Иакова, затем жены с детьми приветствовали поклонами вождя пустыни, этого человека, который с силою льва соединял чувствительность женщины. Теперь благородство Исава и раскаяние Иакова установили между двумя братьями союз более крепкий, чем союз крови: союз любви.

Только после жестоких страданий Иаков, можно сказать, изгнанник, возвратился в свое отечество. Близ Сихема он купил себе землю и раскинул шатер. Дина, дочь Лии, вышла однажды из отеческой палатки посмотреть, каковы были женщины в ее новом местопребывании. Сихем, благороднейший (Быт.34:19) сын Эммора, князя этой земли, заметил молодую иностранку. Он ее похитил, но не замедлил раскаяться в своем оскорблении: он полюбил ее и, по словам Писания, “говорил по сердцу девицы” (Быт.34:3). Он упросил отца своего исправить свой поступок. В то время, как Сихем обесчестил Дину, братья девицы были в поле. Иаков знал все, но молчал. Но братья, лишь только узнали, какой стыд перенесла их сестра, воспылали страшным гневом и мщением. Впрочем, они на время скрыли свои настоящие намерения.

Два человека пришли к Иакову: это были отец Сихема, Эммор, в сопровождении самого похитителя. Во имя любви, которую дочь Лии внушила сердцу того, кто ее обесчестил, Эммор просил у отца и братьев невинной жертвы руки Дины для своего сына. Он приглашал их жить в его владениях, вступать в браки с жителями Сихема. А виновный, растерянный, умоляя, прибавлял: “Только бы мне найти благоволение в очах ваших, я дам, что ни скажите мне; назначьте самое большое вено и дары; я дам, что ни скажите мне, только отдайте мне девицу в жену” (Быт.34:11–12).

Дети Иакова, казалось, были тронуты. Пусть только жители Сихема согласятся принять знак Божественного завета — обрезание, — и дети Израиля составят с ними один народ. Условие было принято Сихемскими князьями с готовностью.

Спустя несколько дней бесчестие Дины было заглажено, только не браком, но мечом двух ее братьев. В то время, как жители Сихема были еще в болезни после обрезания, Симеон и Левий напали на город, истребили всех жителей мужеского пола, в том числе Эммора и Сихема, разграбили имущество, увели сирот и вдов убитых, в числе которых была их сестра. Иаков с негодованием отнесся к вероломству и дикому поведению этих убийц, запятнавших его имя на земле, которою должны были обладать его потомки. Лия была свидетельницей бесчестия своей несчастной дочери и страшного преступления своих двух сыновей.

Иаков надумал оставить окрестности Сихема. В минуту отправления он приказал, чтобы боги и талисманы, находившиеся в его шатрах, были выброшены, и чтобы все члены его семьи очистились от прошлых заблуждений. Он закопал под дубом15 последние остатки Арамейского суеверия. Тогда, без сомнения, он узнал, кто был виновен в похищении идолов Лавана, и сумел возбудить в сердце своей спутницы, своего друга, раскаяние в проступке, который она сделала.

Дошедши до Вефиля, Иаков направился к югу. Он шел, чтобы увидать своего отца, принять, может быть, последний вздох старца; утешить Ревекку в скорби, которую ей причинило его отсутствие, и, наконец, представить им обоим двух своих жен их крови, которые были продолжателями их потомства.

Он уже не увидел Ревекки. Едва он достиг Вефиля, как узнал о смерти матери избранного народа16.

Надежда облегчала жестокие удары, которые поражали Иакова: Рахиль ждала вторых родов. Караван находился на пути к Ефрафе. Но с радостью Иакова ждало опять и горе. Рахиль при родах чувствовала, что ее жизнь кончится с рождением этого дитяти. “Не бойся, — говорила ей повивальная бабка, — ибо и это тебе сын” (Быт.35:17).

Сын! Рахиль некогда родила сына: она его приветствовала словами, которые указывали на полноту жизни. Теперь, с скорбью кроткою и нежною, она принимала это новое материнство, высшее утешение в ее предсмертных страданиях.

“Бенони” (Быт.35:18), то есть сын моей скорби, — едва могла проговорить она — и умерла.

Проклятие, которое Иаков произнес некогда на похитителя идолов Лавана, пало на его дорогую любовь. На самой дороге в Ефрафу Иаков должен был похоронить останки женщины, которую он любил до того, что на выкуп ее посвятил четырнадцать лет жизни. Он поставил памятник на могиле своей подруги. Ее потомки ходили на поклонение ее гробу17.

Позднее, когда народные бедствия поразили израильтян, не Лия, мать шести их племен, мать самого могущественного их племени — Иуды, не Лия олицетворяла для них отечество. Это была Рахиль, тень которой они представляли выходящей из могилы, оплакивающей детей своих и молящейся за них (Иер.31:15–17, пер. архимандрита Макария).

Чем она заслужила такое почтение от тех, которые родились от ее соперницы? Ужели она больше, чем Сарра и Ревекка, почитала Господа и служила ему? нет: идолы Лавана, может быть, разделяли ее почитание с Богом Авраама, Исаака и Иакова. По крайней мере, подобно матери своего мужа, она употребляла гибкость своего ума на благо людей? Нет. Но она имела обольстительную прелесть красоты, она была страстно любима; ревнивая, она имела больше скорби, чем гнева. Она была впечатлительная и живая: ее скорби выражались как бы в каком-то отчаянии, ее радости — в каком-то опьянении. Она умерла молодою, она без горечи оплакала жизнь; умирая, она произнесла одно из тех слов, трогательное красноречие которых говорит о глубоко чувствительной душе. Одним словом: она была истинною женщиною! Поэтому-то ее меланхолический образ нас приковывает, нас привязывает; поэтому-то мы разделяем ее сокрушение, когда она в своем последне-рожденном приветствует сына своей скорби. В этом ее право на внимание ее соотечественников.

Иаков продолжал свой печальный путь. Он удалялся от бездыханного тела своей Рахили, но уносил воспоминание о подруге, и в детях, которых она ему оставила, находил главную из своих привязанностей. Он не имел мужества сохранить за последним своим сыном имя, которое дала ему, умирая, Рахиль; он назвал его Вениамином — сыном моей старости. Но дитя, едва открывшее глаза на свет Божий, не могло платить за любовь любовью. И самым дорогим утешением для Иакова был старший сын Рахили, Иосиф.

Дети Лии и служанок негодовали на предпочтение, которое Иаков отдавал сыну Рахили. Однажды платье Иосифа было принесено в крови его отцу. Престарелый патриарх подумал, что его дитя разорвал дикий зверь. Он потерял Рахиль во второй раз! Напрасно старались утешать его дети и “дочери” (Быт.37:35)18 его…

Землю Ханаанскую, как и другие, поразил голод. Только Египет был предохранен от этого бича предусмотрительностью одного мудреца, которого признательный фараон облек почти царскою властью. Сыновья Израиля пошли искать хлеба в эту страну. Но Вениамин остался с Иаковом: за смертью Иосифа он пользовался всем тем предпочтением, которое Иаков оказывал его брату. Десять остальных братьев отправились в Египет, но возвратились только девять. Человек, который спас египтян от бедствий голода, желал видеть Вениамина и, давая приказание детям Иакова привести его непременно, потребовал у них заложника, которым и остался один из братьев, Симеон.

Иаков противился. Он отказался вручить случайностям путешествия предмет своей последней любви, который ему оставила его дорогая спутница. Наконец, голод усилился; Иаков уступил, и Вениамин отправился в Египет вместе с братьями.

Это было последнее испытание Иакова. Когда возвратились его одиннадцать сыновей, он узнал, что жив и двенадцатый, которого он считал умершим. Он был спасителем Египта, он же хотел видеть сына своей матери. Иаков узнал, что, проданный братьями, он их простил, что он хочет обнять своего отца и что фараон ожидает всю семью Израиля. За ним самим, за женщинами и детьми его семьи были посланы царские колесницы.

Семнадцать лет прожили израильтяне в земле Гесем, которую Иосиф именем фараона отдал им в собственность. Иаков приближался к смерти и хотел благословить своих детей. Не одному кому-нибудь он хотел передать свою Божественную миссию, но всем своим сыновьям и двум наследникам, которых родила Иосифу Асенефа, дочь Гелиопольского жреца.

Сначала Иаков призвал к себе старшего сына Рахили. Он усыновил двух его детей, Ефрема и Манассию (Быт.48:5), исповедал пред ними скорбь, которую он испытал, оставляя тело своей любимой жены (Быт.48:7). После того его окружили все другие его дети. Престарелый Иаков был в том состоянии, когда душа, отвлекаясь от материи, препятствующей ей видеть небо, провидит тайны другой жизни. Бросая последний взгляд на прошедшее, он судит поведение своих детей; с горечью вспоминает о преступлении Рувима, дерзнувшего осквернить ложе своего отца; укоряет Симеона и Левия в убийстве жениха их сестры, в истреблении народа, которого она могла быть царицею. Затем внезапно печаль умирающего исчезает. В его голосе слышится Божественное вдохновение; пред ним восстают блестящие образы будущего; он приветствует последний отпрыск царского племени Иуды — Мессию, Искупителя.

Благословив каждого из своих сынов, он напомнил им о своем желании быть похороненным в стране своих отцов. Авраам, Сарра, Исаак, Лия19 ждали его в пещере Махпеле, неподалеку от Мамрийской рощи. Так и могила не соединила Иакова с подругой его четырнадцатилетнего испытания; он должен был опочить близ менее дорогой из двух. Может быть, в этом была награда за горькую жизнь Лии, бедной женщины, которая умела любить, не будучи любимой!

Глава II. Нравы женщины патриархального периода

I. Религиозные понятия женщины и служение ее Богу

Религия патриархальных времен не имела определенной формы Богослужения. Это была религия надежд. Этими надеждами питались столько же женщина, сколько и мужчина.

На первых библейских страницах женщина является совершенно равною мужчине, то есть таким же человеком в полном смысле слова. Та и другой были созданы по образу и подобию Божию (Быт.1:26–27). Пред Своим законом Господь дал им одинаковую свободу. Подобно мужчине, женщина могла выбирать между добром, которое истинно, и злом, которое ложно (Быт.2:16–17; 3:3)20; она — существо нравственное и способное к совершенствованию (Быт.3:6)21.

Женщине принадлежит первое преступление человека, его падение и изгнание из рая, но так, что мужчина в том, что он послушался женщины, находит для себя не оправдание, но обвинение (Быт.3:12,17). Пред нею и пред мужчиной затворились врата того Божественного отечества, где они были пробуждены к жизни и блаженству (Быт.3:22–24). Их печальным взорам представились неизвестные земли и та необработанная почва, которая отныне будет плодоносить ценою их пота и даст им только один верный покой — гроб (Быт.3:17–19).

Но из самого наказания их должно произойти и возрождение. В их борьбе с землею, отказывающеюся питать их, прикрыть их, они почерпнут силу, которая, развивая все их способности, заставит их лучше понять их истинное достоинство и величие. Упорство борьбы разовьет их энергию и покажет им торжество их могущества. Побеждая природу, они научатся побеждать самих себя. Бог принимает от них первородных из стад, которых они приносят ему в жертву; они приносят Ему начатки своих полевых трудов (Быт.4:3–4). Но Он с большей любовью примет от них как жертву отказ от страстей, свидетельство их добродетелей.

Таково должно быть служение падшего человечества. Но этому служению давала силу и оживляла его надежда, что в семени жены (Быт.3:15,20) найдутся средства окончательно победить те бедствия, которые навлекло на землю и человека его преступление. Впрочем, человечеству прежде угрожала окончательная гибель от женщин из более развращенного племени Каина. Бытописатель говорит, что вступление в брак потомков Сифа с дочерьми из племени Каина развратило человеческий род, и Бог поразил его ужасным бедствием — всеобщим потопом (Быт.6:1–7), память о котором сохранилась на пространстве всего древнейшего мира, от берегов Нила до берегов Ганга.

Как во время хаотического состояния природы, пока Бог еще не выделил сушу из воды (Быт.1:6), так и теперь вода покрыла всю землю. Но должен ли был вовсе исчезнуть человек, изгнанный из Едема? Возвратится ли природа к своему ничтожеству? На поверхностях вод плавает один ковчег, и в этом-то ковчеге с четырьмя четами плавает то, что осталось человечеству от истинных верований и добродетелей, про­несенных сквозь людской разврат.

Воды вошли в свои места. Ковчег остановился на верху Араратской горы, которая господствует над страною, где священные сказания помещают земной рай.

До самого нашего века какой-то суеверный ужас окружал таинственный пик, где, по преданию, остановился ковчег и где, как говорили, были еще его остатки. Никто не смел проникнуть туда. Теперь не то: ужас этот рассеялся, и попытки проникнуть до самой вершины Арарата сделаны. Теперь с вершины Арарата путешественник может наслаждаться тем самым зрелищем, которое открывалось некогда перед глазами Ноя и его семьи по мере того, как потоп приближался к концу. При подошве самой горы протекает река Аракс (Гигон или Геон Едема), которая здесь ускоряет свое течение, со страшным шумом ударяется о скалы.

На самой вершине Арарата был воздвигнут первый после потопа жертвенник, который человек посвятил Единому, Вечному, Бесконечному Богу. Там была принесена жертва благодарности за избавление от потопа; оттуда же вознеслась к Небу молитва тех, которые должны были снова населить опустошенную землю (Быт.8:20). И над этою-то вершиной, с благословения удовлетворенного Бога, простерся знак вечного союза Творца с тварью — радуга (Быт.9:13–17).

Это место было колыбелью возрождения человека. Бог дал ему землю и все, чем она питает и прикрывает, повторил ему заповедь размножения человеческого рода, дал ему, все кроме жизни ему подобных. За смерть человека Он угрожает мщением смерти, тогда как прежде жизнь убийцы Каина Он ограждает седмеричным мщением. Сначала Бог полагает наказание для преступника в мучениях совести, но с помрачением в человеке закона совести потребовалось внешнее наказание. “Кто прольет кровь человеческую, того кровь прольется рукою человека” (Быт.9:6), сказал Бог Ною.

Впрочем, совершенное возрождение человека было далеко впереди. Потомки Ноя успели скоро развратиться и, расходясь в разные стороны от подошвы Вавилонской башни, разнесли только слабые лучи того Божественного света, который ярко блестел взору человека, спасенного от потопа; и чем дальше шло время, тем больше помрачалось между ними Божественное ведение: слили Бога с природой, — и вышел пантеизм, почитали богами разные предметы природы, — и явилось многобожие22. Только в одном месте во всей чистоте один человек хранил истинное Боговедение и передал его своему потомству.

Недалеко от места рассеяния народов жил потомок Сима, одного из сыновей Ноя. Между тем как окружавшие его халдеи, первые наблюдатели небесного свода, в солнце почитали начало и творца мира, Авраам в огненном шаре видел только одно из проявлений Высшего Могущества, одну из естественных сил, которую Верховный Движитель поставил во вселенной. Голос Бога, Которого он почитает, выводит его из родной страны. Ему сопутствует одна женщина, которая первая умела понять и разделить миссию своего супруга. Оба они идут в землю Ханаанскую, чтоб распространять там и поддерживать понятие о Едином Боге. Союз завета, заключенный с ними, Господь возобновляет с их сыном Исааком и с их внуком Иаковом, — и отныне истина передается без перерыва от отца к сыну, от матери к дочери.

В понятиях Авраама и его племени идея Бога и идея человечества отличаются высшим характером чистоты и всеобщности. Творец всей природы, Бог поддерживает эту природу и одушевляет ее. По Его велению утро следует за вечером и вечер за утром23. Он начертывает путь шарам, которые Он повесил в пространстве. Он удерживает в его ложе море, стенающее как бы под игом держащего его и принужденное в своей бессильной ярости выбрасывать на берега беловатую пену. Бог говорит, и шум Его голоса, раскаты грома потрясают Его шатер из облаков, колеблющиеся занавеси которого разрывает молния (Иов.36–37)24. Он дает росу цветам полей, траве лугов. Он дает буйволу свободу, страусу — его быстрый бег, лошади — ее ржание и ее воинский пыл, орлу — его полет и проницательный взор, бегемоту и левиафану — их чудное устройство. Насекомым и животным Он дает инстинкт самосохранения и питания. Наконец, человеку Он дает разум и мудрость, которая его питает, которая одна есть для него сокровище более драгоценное, чем золото Офира, перлы, оникс, сапфир, топаз Ефио­пии (Иов.28).

В благоговении пред силою Господа, все сотворившего и все оживляющего, человек называет Его Адонаи — Господь; не зная начала этой благодеющей Силы, Которая предшествовала всему, сотворила поколения, видела их преемство, называет Его вечным без начала и конца.

Признавая всеобщность Божественного Провидения, которое всегда хранит и блюдет всех людей и весь мир, патриархи смотрели на себя как на священную ветвь единственного ствола человеческого рода. Адам и Ной, их отцы, вместе — отцы всего человечества; а чрез Христа, их Потомка, в них будут благословлены все народы (Быт.22:18).

Патриарх и его жена, эти князь и княгиня пастушеского шатра, живут под непосредственным, видимым покровительством своего верховного Владыки. Библия нам не говорит, присутствовала ли женщина в то время, когда патриарх ставил столп, насаживал рощу на том самом месте, где он призывал Господа, когда приносил жертву; но думаем, что это было так; Библия нам передает, что женщина благодарила Бога, когда Он благословлял ее рождением сына.

Провидение хранило жизнь патриархов. Но что Оно готовило им после смерти? Душа, дыхание Бога, возвратится ли к своему началу? Какая награда ожидала тех, которые служили Богу, любя человечество, тех, которые сохраняли уважение к родичам, защищали угнетенного, принимали в своем шатре странника и бедного, утешали вдову и поддерживали сироту? Патриарх, оплакивая спутницу своей жизни, надеялся ли видеть ее где-нибудь, кроме могилы? Будущее для патриарха было покрыто тьмою, рассеяния которой — просветления будущего — он ждал от семени жены25. Когда посреди нравственных скорбей и физических мучений Иов, переходя от самоотвержения к глубокой скорби и жалобам, казалось, спрашивал у верховной Правды основания незаслуженного наказания, видел ли он в смерти что-нибудь другое, кроме конца страданий? Он верил в Провидение, но ему недоставало того Христова света, с которым бы он нашел полнейшее успокоение в будущем: Иова мучила неизвестность будущего. В этом сомнении, в этой неизвестности будущего, должно быть, — самое жестокое наказание для сынов женщины. Для патриархов смерть была порогом преисподней, подземного обиталища, где блуждали тени. Там они должны были находиться в соединении со своими предками до того дня, когда Спаситель живых должен был стать также и Спасителем умерших!

II. Девица и брак

Большая часть девиц, которые вступали в брак с непосредственными потомками Авраама, воспитывались в Месопотамии. Здесь было отечество Авраама, откуда он был призван для распространения имени Господа в страну Ханаанскую; здесь умер его отец, здесь жили его брат и племянники, и в их семействе он намеревался находить для своих потомков жен, которые могли бы стать истинными помощницами своих мужей в деле миссии, к которой Бог призвал его потомство.

Таким образом, за первыми шагами женщин патриархального периода мы должны следить не в долине Хевронской, в Ханаане, где жили патриархи, но на равнинах Месопотамии. Страна эта, расположенная при подошве Арарата, в наших глазах имеет ту особенную прелесть, что среди чудной и необычайной для нас растительности Востока напоминает нам природу Европы. Правда, в Месопотамии мало чего-нибудь похожего на наши густые леса; но там и сям она усеяна рощами черных кипарисов, букетами тополей, груш и орешин, которые перемежаются обворожительными садами апельсинов, лимонов, вишен и гранатов. С роскошным видом сплошного сада эта страна соединяет уединение пустыни. Луга Месопотамии испещрены вен­чиками лилии, красными головками чертополоха, золотистыми цветами полыни и лазоревыми звездочками васильков. Овцы гложут здесь морские растения, которые теперь, удаленные от волн, некогда их обмывавших, сохраняют еще внутри оживляющую соль, которою они напитаны. Там же животные находят для себя душистые пастбища: тимьян, богородская трава, душица, шафран, цветок которого то белый, то красный или лиловый, выставляет свои красно-оранжевые пестики, наполняют воздух удивительным благоуханием.

Среди этой-то природы и с этою природой жила девица. Она жила не в затворе, но показывалась всюду с открытым лицом26. То с кувшином на плечах она выходила в поле к источнику черпать воду, назначенную для домашнего употребления (Быт.24:11–16), то ходила среди этих самых полей, надзирая за стадами своего отца (Быт.29:6–9).

Месопотамская девица была подчинена царской власти своего отца, которая ей и покровительствовала и грозила судом, могла мстить за ее оскорбления и наказывать ее за вину. Лишь только придя из Месопотамии в землю Ханаанскую, братья Дины страшно отомстили за свою оскорбленную сестру; а Иуда, сын Иакова, осудил на смерть свою виновную сноху, законно считавшуюся его дочерью (Быт.34; 38). Но редко случалось, чтобы отец употреблял право смерти, которое он по обычаю имел над своими детьми. Заботливость, с которой патриархи искали жен для своих сыновей в Месопотамии, среди своих родственников, свидетельствует о чистоте и скромности этих девиц, которые предназначались быть воспитательницами народа Божия.

Достигши возраста, в котором нужно жениться и исполнить первую обязанность главы племени — продолжить это племя, еврей помнил, что Бог, учреждая брачный союз, вместе с обязанностью воспроизведения рода человеческого полагал начало его совершенствования. Только в целомудренной арамеянке (Быт.31:20,24)27 он думал найти помощницу, которая бы, соединяя свою нравственную силу с его, сделала их общее шествие по пути долга более твердым и более спокойным; в арамеянке он искал туспутницу, которая бы разделила его радости и особенно его печали, увеличивала бы первые и облегчала вторые; в ней еврей искал эту часть самого себя, которая должна была восполнить его существование. С арамеянкой патриарх надеялся иметь то брачное единение, как бы единение в одной плоти, каковым представлял брачный союз первый человек. В ней он думал найти все, что должна иметь строгого и нежного супружеская привязанность; с нею он надеялся, что два сердца, объединенные брачным союзом, не будут больше одиноки и навсегда будут одно (Быт.24:67).

Когда для сына патриарха наступало время семейных радостей, о которых он мечтал, отец или посылал его самого искать счастья (Быт.28:2), или поверял слуге, своему другу, отыскать в Месопотамии и привести в Ханаан жену, которая бы осуществила надежды сына (Быт.24).

Об обрядах и церемониях браков патриархальных времен мы знаем очень мало. В это время девица не имела права выбирать себе супруга. Рука отца, располагавшего ее жизнью, имела право и на ее свободу: девица должна была следовать за своим супругом, даже неизвестным, если только его выбрал отец или ее старший брат28. От своего жениха она получала вено, которое составляло ее приданое и ее собственность; только по злоупотреблению отец ее мог воспользоваться ее приданым, которым наградил ее жених (Быт.31:14–16)29.

Вено, или выкуп невесты состоял или в службе ее отцу ее будущего супруга (Быт 29:18), или в драгоценностях, дорогих одеждах, в сосудах из золота и серебра (Быт 24:22,53). Дача вена невесте и дары родным ее составляли законное основание супружества. Самый брак торжествовался праздником, который продолжался целую неделю (Быт.29:27–28)30. А иногда, как это случилось в браке Ревекки, брачное торжество оканчивалось одним днем (Быт.24:54–55).

III. Супруга. Мать. Вдова

По шатру нынешних арабов31, сделанному из шерсти их черных коз, мы можем составить понятие о жилище еврейских патриархов. Внешние условия жизни, при которых жили древние патриархи, остались неизменными у арабов. Для пастушеской, бродячей жизни, которую ведут нынешние арабы и которую вели патриархи, шатер как нельзя более удобен. Вероятно, у патриархов он был тот же.

Если владелец небогат, он имеет один шатер, разделенный внутри занавескою из ковра на два отделения, из которых заднее составляет половину жены, а переднее — половину мужа. Но богатый владелец имеет целую группу шатров, так что каждая из его жен может иметь отдельное жилище.

Патриарх ставил свои шатры под тенью рощ и лесов. Здесь он был отцом, царем и судьею; отсюда он управлял своими детьми и слугами; отсюда он поднимал свою небольшую армию на защиту союзника, на которого сделано нападение; здесь его суд, как мы это видели, мог произнести определение смерти.

Рядом с ним стоит его жена. Она разделяет с мужем если не его верховное право суда, то по крайней мере авторитет царственности, и Господь назвал ее царицею, госпожею (Быт.17:15–16)32. Рабы окружают царицу; на свою рабу она может возложить даже такое важное дело, как кормление грудью ребенка (Быт.24:59,61)33. Сознавая свое достоинство, неумолимая, когда ей приходиться защищать свои права, важная в своем положении, она все заставляет преклоняться пред собою. Когда она произнесла слово об удалении рабы, хотя бы эта раба была мать сына патриарха, — раба, даже самый ее сын удаляются (Быт.21).

Госпожа своих слуг, она — спутница того, кого называет Баал — господин мой! Она ему советует (Быт.27:46), утешает его (Быт 24:67), ухаживает за ним. Он ее слушает, он ее любит (Быт.27:46; 28:1; 24:67). Впрочем, в уважении, которое он воздает ей, недостает того неизменного чувства покровительства, которое защищает достоинство супруги и поддерживает супружескую честь. Когда патриарх путешествует в сопровождении своей жены, он боится, чтобы какой-нибудь египтянин или филистимлянин не пожертвовал жизнью мужа красоте его супруги, — и он дает своей спутнице имя сестры (Быт.12; 20; 26).

Высокое положение госпожи, или царицы патриаршего шатра не освобождало ее от занятий домашней жизни. Она умела приготовить стол, придать молодому козленку вкус дичи (Быт.27:9). Когда патриарх, угощая странника, приказывает убить тельца и приготовить его, сам предлагает молоко и сыр, может быть, приготовленный его женою, собственно на хозяйке дома лежит обязанность замесить тесто из пшеничной муки и испечь в горячей золе пресные лепешки, которые до нашего времени едят арабы (Быт.18:6).

Но самое высокое положение женщина занимала как мать сыновей или сына. Женщина принесла смерть и растление на землю; она надеялась спастись, только продолжая жизнь на земле, приведя на землю Спасителя. И быть матерью — в этом она полагала свое возрождение.

Как она жестоко страдала и вместе какой решительный переворот обнаруживался в ней, когда природа отказывала ей в сыне, в котором она мечтала видеть одного из основателей благословенного народа, одного из предков Спасителя! Именно тогда эта властительная царица шатра, другой раз столь ревниво наблюдающая свои права, не только соглашается разделить их с другой женщиной, но даже сама представляет свою соперницу, чтобы хотя чрез рождение другой матери удовлетворить горячему желанию иметь потомство (Быт.16; 30). Быть или не быть матерью — это дело жизни и смерти, из-за которого завязывается борьба между двумя женщинами, между двумя сестрами, — борьба, в которой материнство считается победой, неплодие — поражением; в которой любимая супруга, не могущая быть матерью, в виду супруги презираемой, но окруженной детьми, в отчаянии вскрикивает: “Дай мне детей, а если не так, то я умру”; борьба, которая оканчивается только страшным криком неплодной женщины, наконец рождающей сына: “Снял Бог позор мой” (Быт.30).

Это стремление, это нетерпение быть матерью совершенно понятно в женах патриархов, от которых должен произойти народ Божий. Жена патриарха забывает о страшных болезнях рождения, о том, что происшедшее от нее племя будет бороться, страдать; она только помнит и верит, что чрез нее восторжествует целое человечество. Это предчувствует и понимает уже первая женщина, когда, рождая первого своего сына, Каина, восклицает: “Приобрела я человека от Господа” (Быт.4:1). Это желание патриархальной женщины быть матерью может быть самым очевидным, наглядным доказательством присутствия веры в Искупителя. В матери вера эта выражалась как нельзя яснее.

С именем матери женщина патриарха пользуется полным авторитетом супруги. Сын, которого она купила ценою своих страданий и слез, есть ее сын, принадлежит ей. Она называет его именем, которое выражает ее томления, ее испытания, скорби ее родов или радости ее материнства (Быт.4:25; 29; 30)34. Она напечатлевает ему свой характер, она вдохновляет его своими чувствами; для этого стоит только припомнить Иакова, в котором нельзя не заметить тонкости ума и чувствительности его матери Ревекки, который и благословение своего отца получил по ее побуждению и настоянию (Быт.27). В воспоминании потомков Израиля имя матери патриарха продолжает соединяться со славою ее сына. Сын платит матери любовью за болезни и страдания, которых он ей стоил. Он ей повинуется при ее жизни (Быт.27), он долго оплакивает ее, когда она сошла в могилу (Быт.24:67).

Иногда только мужчина забывает, на что он может надеяться чрез женщину-мать, а хочет видеть только то, что он унаследовал чрез нее. Он как бы негодует на самые болезни ее рождения в силу того, что с рождением она дала ему в наследство скорби и болезни, — этот яд, который отравляет его жизнь, бегущую, как тень, скоропреходящую, как цветок. И когда он на минуту поддается сомнению, не ничтожеством ли кончится эта жизнь, у него вырываются страшные слова: “Погибни день, в который я родился” (Иов.3:3; ср. 14:1; 15:14; 25:4).

По своему необычайному желанию быть матерью жены патриархов даже способствовали многоженству. Это мы видели в истории Сарры, в истории борьбы Лии и Рахили.

Оставшись вдовою, жена патриарха имела полное право на покровительство как своей собственной семьи, так и посторонних. Ее утешали в скорби, ей помогали в бедности (Иов.29:13; 31:16).

Если муж вдовы не оставил потомства, то брат умершего должен был соединиться с нею и восставить брату потомство, в котором бы ожило имя покойного (Быт.38). Состояние беременности, в котором находилась вдова, избавляло ее от обязанности соединяться с братом мужа (Быт.38:26).

Глава III. Женщины подзаконно-национального периода

I. Женщины, имевшие влияние на судьбу Моисея: дочь фараона. — ефиоплянка. — Сепфора. — Мариамна

Племя Авраамово возросло в Египте в целый народ. Как сам Авраам некогда удалился от своих родных, чтобы среди чуждого народа приготовиться к своей высокой миссии, так и его потомкам суждено было образовать целый народ под чужим владычеством, и его племя не только не смешалось со своими властителями, но в чужой стране еще больше обособилось, еще резче выказало свою самобытность. Мы встречаем уже тысячи потомков двенадцати сыновей Иакова. Мы не видим, чтобы они вступали в браки с туземцами. Та осторожность, какую выказал Авраам, — не брать жен между туземцами Ханаана, но скорее посылать за ними в далекую страну к своим родным, вероятно, строго сохранялась и здесь.

…На берегах Нила чего-то, по-видимому, ждала еврейская девица. Ее глаза были прикованы к тростнику реки, среди которого плавала корзина из папируса.

Группа женщин сходила к Нилу. Это была знатная молодая женщина из египтянок со своей свитой. Купаясь в реке, она заметила корзину. Тотчас же одна из ее служанок вынула корзину из воды и принесла госпоже. Молодая женщина открыла эту плавающую колыбель, и ее глазам представился прекрасный трехмесячный мальчик. Он плакал. Глядя на малютку, она сказала: “Это из еврейских детей” (Исх.2:6). Молодая женщина была дочь царя египетского, Рамзеса, известного у греков под именем Сезостриса35. Она знала, что ее отец, опасаясь семьи того самого Иосифа, которого египтяне некогда считали и почитали как своего спасителя, страхом был доведен до варварства, чуждого великой душе.

Рамзес помнил, что во время царей-пастырей дети Иакова поселились в земле Гесем; он хотел потушить в их потомках стремление к свободе, к которой их приучала независимость патриархального управления. Для достижения этой цели он подверг их изнурительным работам. Свободный труд развивает силы человека; труд насильный, лишающий его права на собственные способности, отнимает у него чувство собственного достоинства.

Евреи, не привыкшие к оседлой жизни и презиравшие искусство строить, царствовали в своих шатрах и на лугах, где паслись их стада. И вот их принуждают под надзором воздвигать те громадные постройки, которые до наших дней продолжают рассказывать нам историю их притеснителей. Руками евреев были воздвигнуты две сильные крепости: Пифон и Рамзес. Пирамиды, каналы и другие громаднейшие постройки произведены, конечно, не без участия евреев.

Рамзес успел стеснить евреев нравственно; но число их непрерывно умножалось. И вот жреческое пророчество дает знать царю, что между евреями родится человек, который вдохнет им народный дух, и они отмстят своим притеснителям36. Рамзес приказал умерщвлять всех детей мужеского пола, которые отныне будут рождаться у евреев. Поэтому-то дочь Рамзеса, смотря с участием на дитя, найденное в тростниках Нила, сказала: “Это из еврейских детей”. Все заботы матери пробудились в душе царевны. Она хотела бы воспитать малютку, но едва ли какая-либо египетская кормилица взяла бы его.

Девица, которая, до прихода царевны, казалось, наблюдала за плавающей колыбелью, подошла к дочери царя:

— Не сходить ли мне и не позвать ли к тебе кормилицу из евреянок, чтоб она вскормила тебе младенца?

— Сходи, — отвечала ей царевна.

Девица удалилась. По ее зову явилась евреянка.

— Возьми младенца сего и вскорми его мне; я дам тебе плату, — сказала ей царевна (Исх.2:7–9).

Еврейская кормилица взяла малютку, и он начал сосать молоко, которое ему предложили: он питался от груди матери. Никто и не подозревал ни того, что молодая посланница царевны была Мариамна, сестра малютки, брошенного в воду, ни того, что кормилица, приведенная ею, была Иохаведа, мать их обоих. В продолжении трех месяцев Иохаведа скрывала новорожденного малютку в своем доме, пока, наконец, доверила его Провидению, пустив в реку.

По вскормлении малютка был принесен Иохаведой к царевне. Она привязалась к нему как к сыну37. Мы любим дитя, потому что его душа свежая, как бы только вышедшая из рук Творца, еще не думала ни об одном из наших несчастий и еще не знает ни о чем, кроме любви. Мы любим дитя, потому что оно слабо и нуждается в нашей защите, чтобы противостоять первому дуновению, которое может унести его к небесному отечеству. Мы любим дитя, потому что, воплощенная и живая надежда, оно будет одним из борцов за дело Божие. Царевна следовала влечению своего сердца. Приемыша она назвала своим сыном. Правда, она не дала ему жизни, но она его спасла от верной смерти, — а это почти то же значило для нее, что быть его матерью. В память дня и обстоятельства, при которых была найдена эта отрасль отверженного племени, она назвала малютку Моисеем — спасенным от воды.

Со свободою, свойственною египтянкам того времени, для которых были доступны даже почести трона, равно как уважение и власть в семействе, царевна со своим сыном на руках приходит к своему отцу и передает на руки царя этот приятный подарок Нила38. Рамзес был еще не стар и на вершине славы после своих побед над ефиоплянами и хеттеями. В Луврском музее есть сфинкс, который изображает этого великого египетского завоевателя: прекрасная и величественная голова с отпечатком ума, откровенности и энергии, соединенной с кротостью, говорит нам о величии и красоте египетского царя. Именно таким мы представляем Рамзеса, когда он впервые обращает свой взор на малютку Моисея.

Однажды Рамзес, как свидетельствует предание, захотел померить свою диадему на чело Моисея, но тот бросил корону и затоптал ее ногами. Жрец, предсказавший, что между потомками Иакова родится дитя к славе Израиля и к стыду Египта, был тут же. При таком дерзком поступке приемного сына царевны, прилагая свое пророчество к Моисею, жрец начал настаивать, чтобы Рамзес тотчас же погубил маленького еврея. Но испуганная царевна, схватив дитя, бежала с ним. Уступая нуждам политики, Рамзес мог продиктовать смертный приговор невинным, которые были ему неизвестны; но мог ли он дозволить принести в жертву приемного сына своей дочери, дитя, которое играло на его коленах, которое он сам осыпал своими ласками?

Царевна сама направляла воспитание Моисея; она ввела его в жреческую коллегию Гелиополя, где он познакомился с философскими знаниями, хранителями которых были египетские жрецы (Деян.7:22). Таким образом еврейский законодатель вырос под двойным влиянием: религиозного верования, которым он был обязан своей матери, Иохаведе, и философских идей, которым он был обязан дочери Рамзеса. Избранник Божий делается сильным в слове и деле (Деян.7:22). Своей миссии он служит и своею душою, и своею рукою.

Ефиопляне в то время напали на Египет; их полчища доходили до пирамид Мемфиса и колоссального сфинкса, высеченного из Ливийских гор. Между тем таинственный голос возвестил, что только один иудей может спасти Египет. Внимание Рамзеса остановилось на приемном сыне дочери, и царь упросил царевну дать ему Моисея в предводители армии. Царевна уступила своего сына отечеству, но взяла со своего отца клятву, что ее сын не подвергнется другим опасностям, кроме опасности сраженья. Теперь она гордилась тем, что, спасая Моисея от верной смерти, сохранила в нем последнюю надежду своей страны. Обращаясь к жрецам, она сурово припоминала им время, когда они хотели погубить как врага Египта того человека, который был предназначен отмстить за их отечество.

Таково последнее появление дочери Рамзеса в преданиях иудейских. Она является в какой-то таинственной прелести. Библия не сохранила нам даже ее имени39. Принимая во внимание влияние, какое она имела на Рамзеса с самого начала его царствования, мы невольно припоминаем Атирту, ту дочь Сезостриса, которая, по словам Диодора Сицилийского, вдохнула в своего отца мысль сделать из Египта царство мира и указала ему даже средства осуществить этот план, исполненный фараоном только наполовину. Героиню Диодора, которая с силою воображения соединяла твердость характера, можно вполне отождествить с библейской дочерью фараона40, в которой мы находим тот же благородный порыв, то же постоянство в добре, тот же великодушный и гордый характер, который греческий историк приписывает первой. Мы находим даже больше: в нареченной матери Моисея мы находим женскую чувствительность, которая так хорошо идет мужественной смелости, какую Диодор приписывает дочери Сезостриса. Соединяя в одном лице черты этих двух портретов, мы получим один из самых величественных образов, которые когда-либо имели значение в судьбе израильского народа. Благородные и высокие черты ее показывают, что женщина, пытавшаяся поработить мир египетскому владычеству, спасая и воспитывая основателя и законодателя народа Иеговы, была орудием в руках Промысла, уготовлявшего спасение целого человечества. Не в этом ли должна была осуществиться та мечта о покорении вселенной, которую лелеяла дочь Сезостриса?..

Между тем Моисей, отбивши ефиоплян, перенес войну в их собственную страну. Осаждая город Сава, положение которого между тремя реками делало его неприступным, он досадовал на продолжительность войны. Однажды во время сражения с высоты стен его заметила Тарбис, дочь царя ефиопского. Тарбис, конечно, была восприимчива к прелести воинской славы. Ефиопских женщин одушевлял тот воинский дух, которым отличалось все их племя; они сами участвовали в битвах и были знакомы со всеми суровостями войны. Тарбис полюбила молодого начальника вражеской армии и выразила ему свое желание соединиться с ним браком. Сдача осажденной крепости — вот условие, на котором вождь египетской армии принял протягивавшуюся к нему руку. Ефиопская царевна вышла замуж за сына Израиля41. Торжествующий Моисей привел в Египет войска Рамзеса.

Но в то самое время, когда Моисей в палатах своей нареченной матери наслаждался своей зачинающеюся славой, он видел, что его братья находятся под игом того самого царя, которого он защитил. Однажды он увидел, что один египтянин бил израильтянина; в нем закипела благородная кровь сына Авраамова: чтобы спасти жертву, он убил обидчика. Рамзес узнал об убийстве и хотел наказать убийцу. Но Моисей по своей воле разорвал узы своего блестящего рабства: он бежал в пустыню. Он дошел до глубины Аравии, до той области, где жили мадианитяне, потомки четвертого сына Авраама от Хеттуры. Он остановился отдохнуть близь колодезя, и вот семь дочерей одного мадиамского патриарха42 пригнали туда стадо своего отца, чтобы напоить его; прибывшие другие пастухи начали их отгонять. Моисей, воспитанный между египтянами, которые окружали женщину должным уважением, не могший без негодования видеть унижение и страдание угнетенного, отогнал трусов, чувствовавших себя сильными только пред слабостью нескольких молодых девиц, и сам напоил их стадо. Благодаря такому вмешательству иностранца дочери патриарха пришли к своему отцу ранее обыкновенного.

— Что вы так скоро пришли сегодня? — спрашивал их отец.

— Какой-то египтянин защитил нас от пастухов, и даже начерпал нам воды и напоил овец наших, — отвечали они.

— Где же он? Зачем вы его оставили? Позовите его, и пусть он ест хлеб (Исх.2:18–21).

Моисею понравилась жизнь в доме мадиамского патриарха Иофора. Он женился на его дочери Сепфоре, одной из тех, которым он оказал покровительство. Дитя Израиля, он нашел у мадианитян пастушескую жизнь израильских патриархов. Он стал жить пастухом и этим восполнил свой опыт. Высотою своего ума он был обязан созерцательным наукам Гелиополя, своею храбростью и смелостью — воинским упражнениям; а его жизнь при дворе дала ему понимание людей и вещей. Уединение пустыни очистило, возвысило его мысль. И когда Иегова повелел ему освободить братьев и вывести их в землю, где покоился прах Авраама, Исаака, Иакова, он, несмотря на свое самоуничижение, на свои недостатки, оказался достойным сделаться посланником Господа, избавителем народа Иеговы.

Сопутствуемый женою и двумя сыновьями, Моисей направился к Египту (Исх.4:20)43. Аарон, брат его, встретил его в пустыне. По одному талмудическому преданию, указывая на Сепфору и детей, Аарон спросил Моисея:

— А это кто?

— Это моя жена, которую я взял в Мадиаме, а это мои дети, — отвечал Моисей.

— Куда ты ведешь их?

— В Египет44.

Аарон заметил, что и без того велики их скорби о несчастии их братьев в Египте, что его дети только увеличат число несчастных, а следовательно, и скорби двух братьев. Моисей понял своего брата. Он не хотел подвергать заразе языческого рабства свободное существование детей пустыни. Жертвуя своими семейными радостями спокойствию самого семейства, Моисей отослал свою жену и детей назад в шатер Иофора.

Моисей и Аарон пришли вместе в землю фараонов. Рамзес умер, ему наследовал сын его Менефта. Это именно тот фараон, который говорил одно, а делал другое, ныне говорил да, а завтра нет, тот ожесточенный эгоист и обманщик, с которым пришлось бороться освободителю Израиля. Во имя Иеговы Моисей и Аарон просили царя отпустить евреев в пустыню для принесения жертвы их Богу. Менефта отказал. Но рука Иеговы поразила притеснителей его народа.

Потомки Иакова направились к Красному морю. Господь их сопровождал днем столпом облачным, ночью столпом огненным. Евреи остановились станом при Пигахирофе. Шестьсот военных колесниц неслись в погоню за ними. Менефта понял, что путешествие его рабов в пустыню для жертвоприношения было только поводом к бегству; он сам бросился за ними в погоню. Запертые впереди морем, по сторонам горами, сзади египетской армией, евреи предались отчаянию; они воспылали гневом не против своих тиранов, но против своего освободителя. Моисей обратился к Господу. Наступила ночь. Огненный столп освещал путь израильтянам, но столп облачный скрыл их от египтян. По повелению Иеговы Моисей простер руку на море, и сильный ветер подул с востока; воды разделились, показалось морское дно, и евреи прошли по суше между двумя водяными стенами. Колесницы фараона устремились по этому новому пути. Моисей снова простер руку свою на море, и море погребло под своими водами египтян.

С наступлением дня евреи, находясь на другой стороне моря, не видя более врагов за собою, вздохнули дыханием свободы. Свои благодарственные клики они выразили в торжественнейшей песне Богу:

Вся песнь дышит религиозным восторгом человека, из мучительной тесноты вырвавшегося на свет Божий, в котором ожили все лучшие надежды, все благородные порывы, который чувствует себя уже не боязливым рабом чужеземцев, но сыном Божиим и владыкою мира. Мужскому хору отвечал более кроткий, но не менее вдохновенный хор женщин. Сестра Моисея, пророчица Мариамна, а вслед за нею все женщины Израиля, ударяя в тимпаны с ликованием, напоминали своим отцам, мужьям, братьям первую строфу благодарственной песни.

Впрочем, этот восторг был делом только скоропреходящего возбуждения. Продолжительное рабство ослабило в израильтянах мужественную силу, которая одна преодолевает все невзгоды; в препятствиях, которые воздвигла против них пустыня, они тратили остаток энергии не для того, чтобы побеждать трудности пути, но чтобы возмущаться против Моисея, своего великого вождя. Моисей дал им независимость, отдал им самого себя; и эти люди, с отолстевшей шеей рабов, плакали, вспоминая хлеб притеснителя. Даже при подошве Синая они дерзнули преклониться пред Аписом, для отлития которого послужили женские драгоценности.

Но Моисея ждали и другие скорби. Если народ сомневался в его миссии, то его родные, которые его понимали, ему завидовали. Мариамна также чувствовала себя одушевленной Божественным Духом. Она была пророчица. Пророк Михей считает ее вместе с Моисеем и Аароном освободительницей Израиля (Мих.6:4). Будучи старше Аарона и Моисея, Мариамна захотела быть равною спасителю Израиля. Дело было в Асирофе. Моисей был женат на ефиоплянке. Этим браком была недовольна Мариамна вместе с братом своим Аароном; даже больше, она упрекала за него Моисея. В разговоре с братом она сказала: “Одному ли Моисею говорил Господь? не говорил ли Он и нам?” (Чис.12:2).

Эти речи гордости услышал Господь и призвал к скинии всех троих. Он явился при входе и позвал к себе Аарона и Мариамну. Он дал им понять все различие между вдохновениями, которые Он сообщает им, и откровениями, которые Он доверяет Моисею. Высшая Истина открывается Мариамне и Аарону во сне; но Моисею она является в действительности. Мариамна побледнела. Аарон обратился к ней: она была в проказе. В словах, полных грусти и раскаяния, обратился Аарон к великодушию Моисея. Забывая оскорбление Мариамны и думая только о ее страданиях, Моисей считал ее уже достаточно наказанною. Мольба, с которой он обращается к Господу о спасении своей сестры, сама по себе уже говорит о его любви к той сестре, которая бодрствовала над его колыбелью и разделяла с ним опасности освобождения: “Боже, исцели ее!” (Чис 12:13). Мариамна на семь дней была удалена из стана. Народ оставался в Асирофе для того только, чтобы снова принять в свою среду свою пророчицу.

Евреи достигли Кадеса вблизи Мертвого моря. Пред ними было их отечество, прекрасное, плодоносное; правда жили там люди страшные. Но страшны ли опасности народу Иеговы? В глазах тех, кто был уверен в защите Бога, это отечество, которое им нужно было завоевать, должно было быть вдвойне привлекательным и своими красотами, и своими опасностями. Израильтяне должны были идти вперед и с торжеством приветствовать эту землю, где им нужно было бороться, победить и приобрести права гражданства. Но нет; они испугались за своих жен, за детей, которых не надеялись защитить, — и удалились растерянные с порога страны, которую им указывал перст Божий; они хотели опять в Египет, в цепи рабства (Чис.14:3–5). Это поколение, отупевшее и развращенное в рабстве, не было способно выполнить намерений Господа. Моисей в продолжение сорока лет странствования должен был воспитать новое поколение, которое сумело бы дать делу Иеговы людей вполне достойных и способных (Чис.14:26–34).

Почти до конца странствования евреев в пустыне Мариамна сопутствовала Моисею; без сомнения, она участвовала в воспитании нового поколения. Этим она, конечно, искупила свою слабость. По иудейскому преданию, она была женою Урия и бабушкой художника Веселиила, который был исполнен “Духом Божиим, мудростью, разумением, ведением и всяким искусством, работать из золота, серебра и меди<…> резать камни для вставливания и резать дерево для всякого дела” (Исх.31:3–5). Не может быть, чтобы воспитание этого великого строителя скинии прошло без влияния его великой бабушки. Но Мариамна не вступила в землю Ханаанскую. Своим ропотом против Моисея она показала слабость, общую всему старому поколению, вышедшему из Египта, и подверглась общей участи. Она умерла, когда новое поколение евреев готово было вступить в Обетованную землю и находилось в Кадесе (Чис.20:1). Умереть в ту минуту, когда дело, поддерживаемое ею всю жизнь, должно было, наконец, восторжествовать, — это было самое чувствительное наказание для восторженной и гордой натуры, которая сознавала свою миссию и даже превозносилась ею. Впрочем, Мариамна своею смертью упредила Аарона только четырьмя месяцами, а Моисея одиннадцатью. Во времена блаженного Иеронима еще помнили могилу Мариамны: ее указывали близь Петры, на восточной стороне от Мертвого моря.

II. Поступок Моисея с аморреянками и мадианитянками

Моисей надеялся на молодое поколение, но и в нем обнаружилось рабское влияние Египта: оно также стало возмущаться против своего вождя. Горько было Моисею испытать подобные огорчения от своих воспитанников: он усомнился во всем, даже в Провидении. Моисей не замедлил раскаяться, но за свое сомнение он был наказан тем, что не вступил в землю Ханаанскую (Чис.20:10–12).

Своими последними поступками Моисей показал Израилю, в чем его опасность и в чем его сила: допускать в семейство растленное влияние иных народов — опасность, блюсти чистоту семейной жизни — сила. Только этим может объясняться его грозный поступок с беззащитными семействами аморреев и мадианитян.

Аморреи вздумали заградить ход Израилю. За это еврейский народ под предводительством Моисея истребил всех их, со всеми женами и детьми (Чис.21).

Соседние народы, моавитяне и мадианитяне, испугались израильтян, но, не смея нападать на них с оружием в руках, хотели призвать на них проклятие неба. Впрочем, напрасно они призвали для этого Валаама: он мог только благословить народ, против которого призван был произнести проклятие: особенная нравственная сила евреев не укрылась от него. Да, евреи нового поколения, несмотря на свои великие недостатки, имели эту силу, сообщаемую верою в Божественные обетования. Чтобы погубить их, нужно было отнять у них и эту веру в Иегову, которая делала их непобедимыми. По советам Валаама, моавитяне и мадианитяне задумали привлечь евреев к своему нечистому божеству — Ваалу при посредстве женщин; в этом они преуспели.

Зараза поразила евреев. Народ раскаялся: окружая Моисея, он оплакивал свое развращение. Но были еще люди, которые даже в эту минуту народного раскаяния осмеливались предаваться развратным инстинктам. В виду плакавшего от раскаяния народа некто Зимрий из колена Симеонова провел в свою палатку Хазву, дочь начальника мадиамского. Народ вознегодовал. Внук Аарона, Финеес, тотчас же умертвил обоих виновных. Мадианитяне вздумали отмстить за свою сестру. Моисей предвидел их намерения, и двенадцать тысяч израильтян напали на них под предводительством Финееса. Они истребили все мужское поколение мадианитян, а их жен и сирот привели с собою. Видя пощаженных женщин, которые были причиною развращения и наказания израильтян, Моисей, жестоко укорив победителей, приказал умертвить и этих беззащитных. Жизнь была оставлена только девам (Чис.24; 25; 31).

Для того, чтобы Моисей принес в жертву суровым требованиям своей религиозной и народной миссии эти слабые существа, для которых самая слабость должна бы служить защитою, для этого нужно было, чтобы он испытал всю изменчивость характера Израиля, все его возмущение против Иеговы, так чудно ведшего его сквозь пустыню, — нужно было, чтобы он устрашился возвращения тяжких падений избранного народа Божия!

III. Раав

Моисей умер на горе Нево, не перешедши Иордана и не видевши близко земли Обетованной. Умирая, он назначил своим преемником Иисуса Навина. Еще при жизни Моисея колена Рувима и Гада и половина колена Манассии получили во владения тучные пастбища, отнятые у аморреев и находившиеся по сю сторону Иордана. Оставив в своих новых жилищах жен, детей и стада, мужчины этих колен готовились перейти Иордан, чтоб помочь своим братьям в завоевании страны, расположенной на западной стороне реки.

Иерихон, первый хананейский город, отделялся от Еврейского стана только Иорданом. Иисус послал в этот город двух соглядатаев.

На стене Иерихона был дом, в котором жила женщина, по имени Раав, дочь хананеянина, почитательница Астарты. Сладострастие религии Астарты, изнеженная красота страны — все эти опьяняющие влияния помешали Раав устоять против обольщений зла. Предаваясь страсти, она узнала, что некий народ готовится завоевать ее страну и что его ничто не останавливает: он прошел сквозь море, он сокрушил народы, преграждавшие ему дорогу. Им руководил Сам Бог, и этот Бог не из числа тех пустых и нечистых идолов, которых почитали хананеяне; это — Вечная Истина, Непреложное Совершенство. Жители Иерихона испугались, Раав разделяла их испуг, но вместе с этим предчувствовала величие Израиля и могущество Иеговы.

Пускай воспитание учит человека делать из своих пороков законы, даже божества45; оно не может никогда уничтожить в его совести понятия о добре и зле, и когда он увидит истину, он непременно признает ее, хотя бы даже для того, чтобы попирать ее ногами. Раав узнала истину. “Верою Раав блудница <…> не погибла с неверными” (Евр.11:31).

Раав находилась под впечатлением новости о приближении евреев. Вдруг входят к ней два молодых человека, а ночью присылает к ней вестника царь Иерихона. Молодые люди были соглядатаи, посланные еврейским вождем, и царь требует выдать их. Раав знала, кто были гости; она знала также, что, покровительствуя им, она рисковала своею жизнью. Она решилась идти навстречу опасности, потому что при ничтожном ее существовании ей теперь представлялся случай сделать высокое дело. Посланные Иисуса исполняли намерения Господа; Раав их спасала: она видела себя призванною служить этим намерениям, хотя и боялась их, будучи хананеянкой-блудницей.

Пред величием цели, указанной ей Божественным Духом, Раав вырвала свою душу из летаргии, в которую ее погрузила чувственная жизнь. Пробудившиеся в ней благородные стремления искупили прежние чувственные влечения. Женщина, которая чувствовала в себе силу принести себя в жертву делу Божию, была возрождена этим самопожертвованием. Блудница исчезла, появляется героиня.

Раав отвечала посланным царя, что действительно у нее были двое неизвестных, но с наступлением сумерек они ушли. “Не знаю, куда они пошли, — говорила она — гонитесь скорее за ними, вы догоните их” (Нав.2:5). Посланные царя думали догнать соглядатаев на дороге к Иордану. Раав поднялась на кровлю дома: там в снопах льна скрывались посланные Израиля. В словах Раав слышится внутреннее волнение. “Я знаю, что Господь отдал землю сию вам”, — говорила Раав (Нав.2:9 и др.). Она описала им ужас, наведенный на нее и ее сограждан израильтянами, покровительствуемыми Богом, в Котором она признала Господа, Бога неба и земли. Этот ужас должен был передать Иерихон народу Иеговы. Раав взяла с гостей клятву вспомнить о ней, когда израильский народ победоносно войдет в Иерихон. Раав рисковала своею жизнью, но она не могла пожертвовать жизнью отца, матери, сестер — всего своего семейства. Во имя Господа она просила своих гостей под клятвою обещать ей пощаду для дома ее отца.

“Душа наша вместо вас да будет предана смерти” (Нав.2:14), — отвечали ей посланные Иисуса, для исполнения обещания ставя одно условие: молчать и не выдавать их.

Они спустились с городской стены из окна дома Раав по веревке. По ее совету они должны были сначала пойти в горы и там скрываться три дня. В это время посланные в погоню за ними должны были непременно возвратиться в Иерихон; тогда израильские соглядатаи могли безопасно пробраться к Иордану и дать отчет о своей миссии. При расставании посланные Иисуса снова уверили свою благодетельницу в том, что жизнь ее семейства будет пощажена; только они советовали ей вывесить из окошка, чрез которое они спаслись, красную веревку, которая бы указывала израильским воинам ее гостеприимное жилище, и всем родным вместе собраться в ее доме. Без этой последней предосторожности они не могли отвечать за безопасность ее семейства. Оставляя Раав, они напомнили ей, что их верность зависит от ее верности. “Да будет по словам вашим!” (Нав.2:21), — сказала Раав и простилась со своими гостями.

В седьмой день осады Иерихона Раав слышала звуки воинских труб и страшный крик, раздававшийся в израильском войске. Стены пали, и евреи бросились в город, поражая и истребляя на пути все: мужчин, женщин, детей, животных. Посреди смятения Раав видит: к ней входят те два молодых человека, которых она спасла от верной смерти. Они предложили ей выйти из города со всеми ее родными. Пламя пожара охватило весь город.

Иисус достойно возблагодарил Раав: ее семейство отныне стало жить между израильтянами46. Сама Раав вышла замуж за Салмона, князя Иуды, праотца Иисуса Христа по плоти; может быть, он был одним из спасенных ею соглядатаев. Раав была праматерью Христа; она сделалась достойною быть между предками Воплощенного Слова: эта женщина содействовала спасению, которое предуготовлялось во Израиле и которое Христос должен был совершить и распространить на все человечество. Раав показала содействие языческих народов распространению религиозной идеи и всеобщность Евангельского закона. Она уже наперед воспользовалась тем милосердием, которое должно было оказать грешнице христианство. Евреи, обыкновенно безжалостные к бесчестию женщины, смягчили свою строгость пред блудницею, которая, соединяя с мужественною смелостью нежность своего пола, пожертвовала Богу своею жизнью, своим отечеством, всем, кроме тех, с кем она была связана узами крови. Евреи простили ей ее падение, уважая ее истинно и высоко доброе дело.

IV. Мать Михи

Завоевание Ханаана составляет одну из самых блестящих страниц еврейской истории. В стане евреев мы уже не слышим того ропота, тех возмущений, которые так часто усмиряла строгость Моисея, не видим падений, которые подвергали их обольстительным и гибельным влияниям. В них — горячая вера в Божественные обещания, они полны храбрости. Предпринятое со святым энтузиазмом дело завоевания продолжалось. Не ожидая окончательного покорения всей страны, Иисус разделил ее между Израильскими коленами. Скиния была утверждена в Силоме — в центре Ханаана.

Но вождь Израиля умер, не назначив преемника и предоставив каждому колену самому окончательно завладеть указанным ему уделом. Каждое колено теперь, действуя само по себе, обособлялось от других; затем в каждом колене не замедлили обособиться даже отдельные его племена. Живя среди хананейских народов, которые еще не были истреблены, израильтяне вступали с ними в смешанные браки и невольно подчинялись их гибельному влиянию. Они даже забывали свое центральное святилище и, начав извращением служения Иегове, оканчивали совершенным от него отступлением. Пример извращения служения Иегове представляет собою мать некого Михи (Суд.17–18), которая случайным образом заставила следовать своему примеру целое колено.

Женщина эта жила в Ефремовой горе, невдалеке от центрального святилища. Пропала у нее значительная сумма денег. В отчаянии от пропажи она проклинала всех и все. Наконец, вор открылся: это был ее собственный сын, Миха. В благодарность за находку часть денег она решилась потратить на статую Иеговы, невещественного Бога. Двести сиклей серебра она отдает для этой цели сыну, как главе своего дома. Тот отказывается исполнить поручение матери, и она сама отдает их плавильщику. И вот в доме Михи открывается кумирня и служение истукану; какой-то бродячий левит приглашается быть священником.

Колено Даново, ищущее своего удела, обращается чрез своих послов за божественным советом не в центральное святилище в Силом, но в дом Михи, к самозванцу-священнику. Мало этого: Данову колену так понравилось служение в доме Михи, что оно позаботилось украсть у Михи идолов и все принадлежности служения и увести самого левита, и с этими предметами открыло незаконное религиозное служение для целого колена.

С обособлением колен религиозное единство между евреями видимо слабело и, конечно, женщине должна была принадлежать немалая доля в уклонении их от правильного почитания истинного Бога, хотя женщина же могла и направлять их на путь истины.

V. Истребление колена Вениаминова за бесчестие одной женщины

Со временем евреи начали воздавать почтение ханаанским богам, Ваалу и Астарте. Их нравы развращались вместе с извращением их веры. И наступил день, когда Израиль ужаснулся той степени низости, до которой низошли некоторые из его сынов.

В этот день каждое из двенадцати колен получило по куску человеческого тела: это был труп женщины, которая стала жертвою насильственных истязаний сладострастия жителей города Гивы в колене Вениаминовом, а тот, кто, разрубив труп ее, разослал куски всем двенадцати коленам, взывая ко мщению, был муж ее, левит.

Совесть израильтян пробудилась. Они соединились “как один человек” (Суд.20:1,11). Четыреста тысяч народа собрались в Массифу, чтобы выслушать дело левита. Дело было таково, что “всякий, видевший это, говорил: не бывало и не видано было подобного сему от дня исшествия сынов израилевых из земли Египетской до сего дня” (Суд.19:30). Народ признал вину жителей Гивы и требовал у колена Вениаминова выдать виновных. Вениаминиты отказались и собрались в Гиве в тревожном ожидании. Во имя Господа первосвященник Финеес, неумолимый защитник нравственного закона, прославившийся еще в последние дни жизни Моисея, возбудил народ исполнить прискорбную миссию, к которой его призывал долг. Народ превратился в грозного судию: осудив собственных сынов, он поднялся исполнить свое определение, поразить всех, — и тех, кого он осудил, и тех, кто не уважил его суда.

Колено Вениаминово, упорно защищавшееся, было, наконец, истреблено со всеми своими женами и детьми. Только шестьсот его сынов, ускользнув от всеобщей резни, убежали в пустыню. Пережив свое колено, они впрочем, не могли продолжить его в Израиле, потому, что в Массифе евреи поклялись: “Никто из нас не отдаст дочери своей сынам Вениамина в замужество” (Суд.21:1). Не без боли смотрел израильский народ на поражение одного из своих колен. Когда он увидел почти окончательное его падение, в нем исчез грозный судия, в нем осталась только сердобольная мать. Народ зарыдал. Теперь евреи пожелали оживить это колено, но клятва мешала им выдавать своих дочерей за вениаминитов, спасшихся от мщения. Они вспомнили, что один из городов, Иавис Галаадский, не помогал им в наказании непокорного колена. Напав на этот город, истребив его жителей, они пощадили девиц и в них нашли жен для оставшихся вениаминитов. Отечество, принимая в свое недро отверженных членов, предложило им жен, которых оно завоевало собственно для них.

Но в Иависе нашлось только четыреста девиц, а вениаминитов от истребления осталось шестьсот. Неужели двумстам остаться без подруг? Евреи посоветовали им украсть тех жен, которых они не могли дать им по доброй воле. Приближалось время праздника при центральном святилище в Силоме, во время которого девицы собирались для хороводов. Вениаминиты должны были скрыться на это время в виноградниках и ждать удобной минуты, чтобы каждому украсть недостающую ему жену, а когда отцы и братья принесут собранию израильтян жалобу на такое похищение, собрание им объявит: “Простите нас за них, ибо мы не взяли для каждого из них жены на войне, и вы не дали им; теперь вы виновны” (Суд.21:22). Вениаминиты с успехом последовали совету их братий.

VI. Девора и Иаиль

Без центрального управления, без общения интересов и верований, израильские колена не раз подпадали чужеземному владычеству. В эти минуты стыда и унижения находились граждане, которые, верные духу Моисеева закона, понимали, что, погибая в раздроблении, израильтяне всегда найдут спасение в своем единении. Во имя Иеговы эти граждане, эти судьи призывали своих братьев к свободе, и народ Божий еще умел отвечать их зову. Но завоеванная свобода не замедляла делаться анархией, а последняя скоро вела за собой новое падение народа.

Израильтяне очутились под игом хананейского царя Севера, Иавина. Прежде израильтяне терпели рабство у моавитян и аммонитян, народов, соседних Ханаану. Но подпасть рабству хананеянина, при величайшем презрении израильтян к туземцам, — это было слишком жестоко. Двадцать лет терпели евреи. Наконец, тяжесть ига научила их вспомнить о Боге: они обратились к Нему со скорбною молитвой.

Тогда-то можно было видеть, как израильтяне пробирались на гору Ефремову под пальмовое дерево, находившееся между Рамою и Вефилем. Там жила женщина по имени Девора. Хранительница закона, она была его вдохновенною толковательницей. К ней приходили сыны Израилевы на суд. Она была пророчица и судия; она, пока в тишине, приготовляла дело избавления Израиля.

Но вот она призывает к себе Варака из колена Неффалимова. Ее устами говорит Дух Божий. Она приказывает Вараку собрать войско и отправиться с ним на гору Фавор, чтобы защитить и освободить народ Иеговы от позорного ига хананеянина. Варак не безусловно согласился исполнить приказание Деворы, прося, чтобы пророчица сама сопровождала его: Израиль внимает ее огненному слову. С нею он был бы уверен в воинственном энтузиазме евреев, но без нее сомневается, без нее он не пойдет. Этому человеку, который не умел верить в самого себя, пророчица сказала с гневом и презрением: “Пойти пойду с тобою; только знай, что не тебе уже будет слава на сем пути, в который ты идешь; но в руки женщины предаст Господь Сисару” (Суд.4:9).

Пророчица, военачальник и все войско направилось к Фавору. Израильтяне поднялись на вершину Фавора и остановились на овальной площадке, с которой можно обнять взором горизонт. Вся Обетованная земля если и не вся видна отсюда, то предчувствуется. Может быть, пророчица рассчитывала на то, что вид отечества, которое народ собрался теперь защищать, вдохнет ему недостающую силу и героизм.

Хананеянин ждал свою возмутившуюся жертву на равнине. Во главе войск Иавина, его девятисот железных колесниц, был его военачальник Сисара. “Встань, — сказала Девора Вараку, — ибо это тот день, в который Господь предаст Сисару в руки твои; Сам Господь пойдет пред тобою” (Суд.4:14).

По этому сигналу десять тысяч израильских воинов с полною верою в Бога, Который вел их к победе, бросились с Фавора на равнину. Ополчение Сисары пришло в смятение…

Близ Кедеша бежал один воин. Это был Сисара, вождь хананян. За рощей скрывался шатер бедуина Хевера47. Сисара один спасся от меча, которым израильтяне истребили все его войско. Он искал убежища у Хевера, союзника своего царя. Бедуина не было дома. Жена его Иаиль, видя бегущего и верная обычаям патриархального гостеприимства, вышла к нему навстречу. “Зайди, господин мой, зайди ко мне, не бойся!” (Суд.4:18), — говорила она Сисаре.

Шатер арабской женщины был неприкосновенным убежищем48. Хананейский военачальник вошел в жилище Иаили; он считал себя спасенным. Иаиль приняла его с тою нежною заботливостью, секрет которой понимает только женщина. Он был разбит усталостью, — она уложила его в постель и укрыла его ковром. Он почувствовал жажду и попросил немного воды, — она принесла ему молока в драгоценном сосуде и, напоив его, опять заботливо укрыла. Сисара просил ее наблюдать за входом в шатер; наконец, уступая изнеможению, которое давило его, он заснул с уверенностью в безопасности своей жизни под кровом благородной и гостеприимной хозяйки.

Тогда женщина подкралась к Сисаре. В правой руке у ней был молоток, в левой — кол, какие обыкновенно употребляют для поддержки шатра. Это была Иаиль. Она сама умертвила своего гостя, за которым несколько минут назад ухаживала.

Варак гнался по следам Сисары. Иаиль вышла и к нему навстречу, как к хананейскому военачальнику, и сказала: “Войди, я покажу тебе человека, которого ты ищешь” (Суд.4:22). Нельзя оправдывать убийство, которое мы теперь воспоминаем. Убивая Сисару, Иаиль с холодной жестокостью предавала не только гостя, несчастного, безоружного, сонного, но еще и друга своего дома. Пусть бы он был даже врагом ее семьи, обычаи ее племени должны бы предотвратить ее преступление: бедуин уважает своего врага под своим гостеприимным шатром. Аравитянка Иаиль даже не имела извинения патриотизма, убивая врага евреев, она не служила делу народа Иеговы, потому что оружие избранного народа уже восторжествовало над врагом и вероломство бедуинки поражало побежденного49.

Отвернемся от недостойного предательского убийства. В стане евреев мы слышим трубные блестящие звуки победного гимна. Пророчица и Варак пели и пересказывали свои действия. Девора прославляла народ Иеговы, потому что он своею кровью выкупил свою свободу. Она славила Бога Израилева, Бога Синая, потому что Он дал Своему народу вдохновение героизма и честь победы.

В упоении торжеством пророчица припоминает прошедшие опасности. Прежде еврей боялся выходить на равнину и идти по прямой дороге: за ним мог следить взор притеснителя. Леденея от страха, народ Божий пробирался по горным тропинкам до тех пор, когда, наконец, Девора на своей груди отогрела Израиля, свое дитя.

Народ заплатил рабством за неверность своему Богу. Не будучи больше поддерживаем Божественным Духом, он потерял силу, которая побуждала бы его действовать против опасности. Одинокий, он чувствовал себя слабым, он сделался трусом.

Пророчица была строга, даже сурова в тот час, когда Израиль омыл стыд своего прошедшего. Она, казалось, замечала это сама и с деликатностью, свойственной душам мужественным, выразила свою любовь и свое удивление начальникам, которые вели Израиля на путь победы:

Но послушайте, кому она приписывает превозносимую ею силу:

К торжеству победы она призывает весь народ, всех, которые теперь наслаждаются мирной безопасностью.

Наконец она доходит до изображения самой победы. Пред величием этого предмета она старается воодушевить себя еще больше:

Припоминая, как она звала еврейского военачальника, она восклицает:

Побуждаемые этими словами, евреи победили значительные силы царя хананейского. Своим торжеством над “храбрыми” (Суд.5:13) израильская армия была обязана пророчице. Девора, впрочем, хвалит всех тех, кто послушался ее голоса.

Но песнь звучит язвительною насмешкою когда пророчица поет о тех, кто не послушался ее зова. Она смеется над коленами, которые не пришли на поле битвы по нерешительности или по беспечности: над Рувимом, который сидя у своих ручьев со стадами, убаюкивает себя свирелью; над Гадом, который спокойно смотрит, как течет Иордан; над Даном и Асиром53, которые сладострастно отдыхают у своих морских берегов. Между тем в то же самое время Завулон и Неффалим составляют большую часть воинов израильской армии, готовы сразиться и умереть за свободу Израиля.

Девора припоминает впечатления битвы. Она видит идущих хананеян и называет их с ироническим презрением царями (Суд.5:19)для того, чтобы заставить их пасть с большей высоты. Они — многочисленные цари, а Израиль имеет мало и простых воинов; но Бог соратует своему народу и помогает ему истребить общего врага. Поток Киссон увлекает трупы хананеян. Пророчица, припоминая эту сцену, еще раз возбуждает свой поэтический порыв:

В побеге врагов Девора слышит, как ломаются о землю копыта их лошадей. Она произносит проклятие на израильский город Мероз, который отказался помогать восставшему отечеству. Наконец, она достигает конца своей картины: смерти Сисары. В изображении смерти хананейского военачальника язык Деворы — это уже язык не вдохновенной пророчицы, но человека в крайнем страстном увлечении. Оставленный, бегущий вождь олицетворяет для нее все страдания ее отечества, с жизнью этого побежденного она как бы связывает судьбу Израиля. Она с энтузиазмом хвалит предательство Иаили; с каким-то диким наслаждением представляет предсмертную агонию, последние конвульсии умирающего Сисары.

Представляя смерть хананеянина, Девора вспоминает о его матери. С каким-то злорадством она представляет, что мать Сисары сидит у окна в ожидании своего сына и, выглядывая сквозь решетку, спрашивает:

И окружающая ее свита и вместе она сама себе отвечают:

Но ужасен контраст между действительною судьбою Сисары и воображаемыми ожиданиями его матери. Девора восклицает:

В заключение снова является пророчица: ее мысль отражается в чистом и прекрасном образе Бога, помогающего любящим Его:

Мы остановились на изображении Деворы, потому что ее фигура есть олицетворение еврейского народа, каким его представлял Моисей. Девора — это Израиль, заботливо блюдущий закон, для распространения которого еще не пришло время; Израиль, по понятиям которого его национальность есть выражение его закона, который в хранении своего закона полагает сохранение своей независимости и в нарушителях своей свободы поражает врагов своей веры; это Израиль — орудие и жезл праведного Господа, — в сознании своего дела он почерпает свою геройскую храбрость, но со свойственным человеку увлечением доходит иногда до жестокости, которая вовсе не требуется Божественною правдою.

Девора есть один из тех типов, которые, представляя собою идею, не теряют своей индивидуальности. Она не только представляет собою идею народа Иеговы, она ее воплощает.

Глава IV. Нравы женщины подзаконно-национального периода

I. Женщина в отношении к религии вообще

а) Участие женщины в законодательстве Моисея, ее положение пред законом и ее религиозные верования

Когда израильтяне проходили к Египту через Аравийскую пустыню, Бог приказал Моисею приготовить весь народ к выслушанию Его Завета. После трехдневного очищения мужчины и женщины Израиля, дрожа от ужаса, выступили из своих палаток. По приказанию Моисея, весь народ столпился в долине. Над вершинами господствует одна скала, перпендикулярно поднимающая свое чело — эта-то скала и есть собственно Синай. При подошве этой скалы струились воды потока. И из этой грозной скалы должно низойти Божественное слово, имеющее питать душу народа! Среди этой грозной природы глас Бога говорящего должен был произвести потрясающее впечатление на упрямые натуры евреев, испорченных долголетним египетским рабством. Чтобы человек сделался достойным свободы, нужно научить его склониться под игом долга. Израильтяне и израильтянки выслушали из уст Господа Десять заповедей; но больше они не могли оставаться при Синае: они бросились к своим палаткам. “Говори ты с нами, — сказали они Моисею, — и мы будем тебя слушать: но чтобы не говорил с нами Бог, дабы нам не умереть” (Исх.20:19 — 54). Так велик был их страх! Не знаем, какое особое впечатление произвели слова Господа на женщин, которые, руководимые пророчицей Мариамной, следовали за своими отцами, братьями, супругами, разделяли их опасности, воспевали их торжества. Действовало ли это впечатление более глубоко на женщин, чем на мужчин, неизвестно. Но мы знаем, что вскоре народ израильский нарушил свой Завет с Богом: когда Моисей замедлил на горе, Аарон, по требованию народа, слил золотого тельца, материалом для которого послужили женские серьги (Исх.32:2). Матери, жены могли поддержать своих сыновей и своих мужей в исполнении Закона Божия, могли и увлечь их к уклонению от него. Женщина так же ответственна за нарушение закона, как и мужчина; если она уклоняется в идолопоклонство, ей грозит смерть, как и всякому мужчине, даже больше: жене, дочери грозит смерть рукой любящего их мужа и отца (Втор.13:6–9). За нарушение Завета, за уклонение к чуждым богам мужчине и женщине грозили одинаковые бедствия: только эти угрозы ближе касались сердца матери, потому что они направлялись против ее сынов — против материнской утробы. А что может быть для женщины горше несчастья ее детей? В той торжественной песне, которой Моисей, умирая, научил израильский народ, которая должна была навсегда остаться в его устах (Втор.31:19–22), которую женщины пели своим детям, а дети пели для своих матерей, женщина повторяла и слышала грозные слова:

И вот конец, какой песнь рисовала любящей матери участь ее детей, изменивших истинному Богу:

Песнь продолжает:

“О, если бы они сделались мудрыми, подумали о сем,
Уразумели, что с ними будет!” (Втор.32:24,25,29 — М).

Мать, которой так близка судьба ее детей, конечно, употребляла все средства для внушения детям этого спасительного ведения и разумения.

Закон у евреев был доступен каждому. Всякой женщине было открыто Божественное законодательство, которое видело в ней дочь Божию 55, почитало девицу в ее целомудрии и чистоте, супругу — в ее чести, мать — в ее власти, вдову — в ее беззащитности (Втор.27:16,19). В книге законоположений и священных сказаний, в этой книге жизни женщина научалась знанию и соблюдению истины, бывшей основанием закона, и исполнению правды, часто неумолимой, но не исключающей и мудрой любви. Молитва Моисея, как мы знаем, могла призвать милосердие Божие на преступную Мариамну. Внимая слову Божию, вдыхая с ним дыхание истинной свободы, согреваемая и оживляемая им, женщина питается здесь двумя чувствами, которые не оставляют ее никогда: страхом перед Богом и любовью к отечеству. Единение этих двух чувств заставляет ее видеть в независимости своей страны независимость веры; припомним Девору, Иудифь, мать Маккавеев.

Но особенно важно, что еврейская женщина подзаконного периода принимает участие в высокой миссии пророков. Замечательно, что Священное Писание впервые дает имя пророка Мариамне, сестре Моисея (Исх.15:20)56, как будто восприимчивая и восторженная женщина первая открыто и явно для всех делается орудием Божественного вдохновения; и пророк Михей не поколебался поместить Мариамну в числе трех освободителей, которых Бог послал Своему народу, порабощенному в Египте (Мих 6:4). Нося ли звание пророчиц, или только будучи причастными духу пророков, бывшему жизнью целого народа, женщины должны были помогать развитию и укреплению веры в грядущего Мессию, Которым имел исполниться Моисеев закон: они должны были помогать неприкосновенности сокровища, доверенного Иеговой Своему народу, и приготовить минуту, когда любовь должна будет на целый мир распространить сокровище, которое страхом было помещено под охранение только одного народа.

Первые пророчицы, Мариамна и Девора, воспитанные в правилах Моисеева закона, более характеризуют собой Ветхий Завет, чем предчувствуют Новый Завет любви. Явившись в минуту, когда Израиль направлял все усилия, чтобы создать свое отечество и утвердить свою национальность, Мариамна и Девора были скорее строгими хранителями настоящего, чем апостолами будущего: они прославляют в своих песнях Бога ревнителя и мстителя; их воображение рисует Его в Его грозном величии, в Его молнийном блеске, именно Таким, Каким Он явился Моисею в купине хоривской и Своему народу на Синае. С течением времени представление о Боге начинает рисоваться с неменьшим величием, но вместе и с кротостью, с неменьшей правдою, но правдою, растворенной милостью. Хватающая за сердце нежная дума Анны, матери Самуила, прославляет Бога милосердного, Опору слабого и Судию человечества, которое будет возрождено Христом (см. 1Цар.2). Во времена бедствий при царе Иосии, пророчица Гульда сумела показать в Иегове Бога, Который наказывает человека в его преступлениях, щадит и помогает ему в его несчастиях.

Как и в народных скорбях и надеждах, так и в своих личных страданиях и радостях женщины твердо помнили, что есть Провидение, которое испытует и милует, наказует и спасает (1Цар.2:5–8; Пс.148:12,13; Иоил 2:16). В общественных несчастиях они умоляли милосердие Божие и голоса их молитв переходили в стенания (Иез.32:16). При народных торжествах они приносили благодарение Богу воинств, Господу Саваофу и своими нежными голосами выражали все упоение победами народных вождей над врагами народа Божия (Суд.11:34; 1Цар.18:6,7).

Но пророки, особенно Исаия, в своих вдохновенных видениях выходили из тесных пределов национальности: их мысль обнимала все человечество. Когда они, читая в будущем наказание, угрожающее врагам Израиля, возвещают его им, их взор блещет святым негодованием, их голос звучит как труба последнего суда. Но когда они созерцают опустошения тех, кому они угрожали, этот молниеносный взор обливается слезами. Все пророки согласно делают иностранцев гражданами нового Иерусалима, в котором Господь будет управлять всеми народами (Ис.2; Иер.31:6; 50:5).

Женщина разделяла эти воззрения. Но она и сама выразила их задолго до того времени, когда они сделались преимущественным предметом речей пророков. Анна, мать Самуила, в своей песни ясно высказала, что некогда все народы земли соединятся в одной вере. Женщина ясно выражала веру в бессмертие души и в вознаграждающую правду Божию. Вечный для нее не есть Бог смерти, но Бог жизни. “Господь умерщвляет и оживляет”, — говорила мать Самуила (1Цар.2:6). “Хотя и восстал человек преследовать тебя и искать души твоей, но душа господина моего хранится в хранилище у Господа Бога твоего” (1Цар.25:29 — М), говорила Давиду Авигаиль, прежде жена жестокосердого Навала, а потом супруга царственного пророка.

б) Содействие женщины учреждению богослужения и ее участие в нем

Постоянное и видимое участие Иеговы в жизни еврейского народа налагало на него обязанность служить Ему не только духовно, но и внешним богослужением. Во времена патриархальные предки могли воздавать Творцу поклонение с высоты холмов, среди рощ, там, где ставился жертвенник. Но когда племя Авраамово развилось в народ, множество священных рощ нередко делалось для него источниками идолослужения. Отныне богослужение, посвященное Единому Богу, должно происходить в одном месте и должно сделаться связующим союзом, религиозным и политическим центром всего племени Израиля.

Прежде чем евреи могли утвердиться в Земле Обетованной и посвятить Господу постоянный храм, Моисей собирал все племена Израиля вокруг подвижного святилища. Это святилище, известное под именем скинии, послужило образцом для постройки впоследствии храма в Иерусалиме. Во время странствования израильтян по Аравийской пустыне, когда они располагались на стоянку, скиния ставилась среди стана. Этому храму женщины посвящали свои труды и богатства. Своими руками они пряли шерсть, лен, козлиный пух для покрывал и завес (Исх.35:25–26). Медный таз для омовений был сделан из тех женских круглых с рукоятками зеркал, любопытные образцы которых земля фараонов сохранила нам доселе (Исх.38:8). Разные предметы, нужные при богослужении, были отчасти обязаны своим происхождением женским украшениям. Дочери Израиля жертвовали Иегове драгоценности, которые они вынесли из дома рабства и которые, без сомнения, носили все отпечатки египетского искусства (Исх.35:22; 12:35).

Пред кучею золота и драгоценностей, принесенных для святилища дочерьми Израиля, законодатель должен был остановить благородную ревность этих жен (Исх.36:5–6), которые, лишаясь самых дорогих из своих украшений, может быть, нередко вручали для храма Иеговы даже материальные воспоминания их брачных торжеств — самой великой минуты в жизни женщины57. Они еще помнили, что так недавно, тут же, во время стоянки при Синае, их драгоценности служили на слитие золотого тельца. Не считали ли они теперешние приношения на служение истинному Богу искуплением своей вины?..

Патриархи воздвигали жертвенники в честь Адонаи (Господа) на неопределенных местах и воздавали Ему поклонение во всякое время. Но с учреждением центрального святилища Иегова установил определенные времена, когда дети Израиля, соединенные верою, должны были собираться для богослужения.

Десятисловие освящает только один обрядовый богослужебный закон: это соблюдение субботы58. Будучи символом окончания творения, суббота представляла покой Господа, когда сотворенная по Его слову вселенная вышла из хаотического состояния; суббота, таким образом, напоминала евреям, окруженным языческими народами, догмат Верховного Существа, отличного от Его творения. Хранение субботы имело еще другую цель, нравственную: облегчение работника, раба или даже домашнего скота, которые в этот день могли восстановить свои силы покоем после убийственного истощения их целодневным непрерывным трудом. “Помни день субботний, чтобы святить его. Шесть дней работай и делай всякие дела свои: а день седьмой суббота Иеговы, Бога твоего: не делай никакого дела ни ты, ни сын твой, ни дочь твоя, ни раб твой, ни раба твоя, ни скот твой, ни пришлец твой, который в жилищах твоих”. Эти слова слышал весь еврейский народ из уст Самого Господа, когда трепещущий стоял при Синае.

Когда израильтяне утвердились в Земле Обетованной, разные колена народа Божия должны были собираться к центральному святилищу, особенно три раза в году: в праздник Пасхи, Пятидесятницы и Кущей. Путешествия на эти три праздника женщинам не вменялись в непременную обязанность: одни не могли вынести труда трех ежегодных путешествий, особенно из мест самых отдаленных от святилища; других могли удерживать дома их обязанности хозяйки дома или матери семьи. Непременно Господь созывал к себе только мужское народонаселение (Исх.23:17; 34:23; Втор.16:16); но Он дозволял женщинам, кому было возможно, сопутствовать на эти народные праздники своим отцам и супругам59. На эти торжества приглашались даже вдова и раб, в память того времени, когда евреи, отверженные, без радости и утешения ели хлеб чужеземца (Втор.16:11–14).

Радостным воспоминаниям освобождения от египетского рабства был посвящен самый торжественный праздник: Пасха. Женщины допускались на этот праздник, напоминавший израильтянам их последний ужин в доме рабства: они вкушали пасхального агнца — символ их освобождения, — с горькими травами — символом их поспешного выхода из Египта. Пасха праздновалась весною, она начиналась в 14 день месяца авива, месяца колосьев. К этому времени в Палестине поспевал ячмень.

Спустя шесть недель после жатвы ячменя начинали жать пшеницу. В это время была Пятидесятница — воспоминание годовщины провозглашения закона на Синае. В этот праздник на алтарь приносились два хлеба из пшеничной муки. Соединяя этот обычай с воспоминанием Синайского Законодательства, Моисей хотел, кажется, еще раз научить евреев, что материальный хлеб не составляет единственного питания человека и что закон Божий есть истинная пища души.

Начинаясь религиозными праздниками, жатвы оканчивались самым радостным торжеством: праздником Кущей, или палаток. В пятнадцатый день субботнего месяца (нашего сентября), во время, когда хлеб был уже собран в житницы, виноград был в точилах, мужчины и женщины оставляли свои жилища; на улицах, на террасах крыш устраивали шалаши из листвы олив, мирты и пальм (Неем.8:15–16). В воспоминание пребывания в палатках пустыни евреи должны были провести семь дней в этих прохладных и легких помещениях. В субботний год праздник Кущей имел более важный характер: собравшемуся народу читали Закон, который руководил им во время странствований по Аравийской пустыне и исканий своего отечества. В этом году и женщины были обязаны отправляться к центральному святилищу и слушанием Закона укреплять в себе религиозные верования и надежды и свою нравственную силу (Втор.31:10–13).

Иегова, освящая жертвоприношения, соглашался теперь принимать их только и исключительно в центральном святилище. Он дозволил родившей матери в радости приносить для всесожжения однолетнего агнца и к этому жертвоприношению почитания присоединять еще приношение очищения: молодого голубя или горлицы (Лев.12:6–8). Господь требовал, чтобы женщина, раскаивающаяся в невольном грехе перед Ним или своими ближними, принося жертву за этот грех или преступление, соединяла с этим исповедь и исправление своего заблуждения (Чис.5:5–9; 15:22–29). Господь принимал начатки теста, которое замешивала хозяйка дома (Чис.15:18–21); Ему приятно было жертвоприношение, которое вследствие обещания приносили Ему девицы, супруги или матери. В минуту невольного ужаса или пламенной надежды женщина нередко клялась отдать Иегове или все свое богатство, или свою личность, или даже своего сына, если удалится от нее несчастье и посетит ее счастье. Если отец или супруг узнавали об этой клятве и не высказывали своего неодобрения, клятва женщины имела силу; в противном случае она не имела значения (Чис.30:4–17). Господь услышал молитву Своей рабы, и она, не желая отказаться от своего обета, приносила Иегове все свое богатство или, после соблюдения воздержания назорейства, приносила на алтарь всесожжения даже свои волосы (Чис.6:13–20)60, считающиеся во все времена лучшим украшением женщины, или, еще более ревностная, подобно матери Самуила, она посвящала Господу своего сына, который был ее гордостью и счастьем ее материнства.

Провозглашение Закона, устройство скинии, установление праздников и жертвоприношений предполагало особый класс людей, на которых лежала бы обязанность хранить святые предания, помогать народу понимать их, отправлять общественное богослужение в скинии и приносить на алтаре жертвы: всесожжения, о грехе и преступлении, и жертвы мира, — все те жертвы, которые должны были продолжиться до времени принесения великой Жертвы Крестной. Дети одного из сыновей Иакова, Левия, были посвящены на служение скинии, и в этом колене семья брата Моисеева, Аарона, получила высшее право священства. Дочери Левия не участвовали в религиозной миссии своих отцов и супругов. Женщины, впрочем, служили при дверях скинии (Исх.38:8)61 и могли оставаться при ней, как впоследствии и при храме, посвящая время молитвам и посту; так, мы встречаем в храме Анну Пророчицу и знаем по преданию о Пресвятой Богоматери. Жены из семьи Аарона и его рода имели только ту привилегию, что могли вкушать грудинку и бедра животных, приносимых израильтянами для жертвы мира. Вышедши замуж за мужчину не из рода священства, дочь священника теряла это право; но, будучи вдовой или отверженной, она получала его снова, если, не имея детей, возвращалась к своему отцу (Лев.10:14; 22:12–13; Чис.18:11). Но женщины из священнического рода должны были больше, чем другие, беречь свою честь. Бесчестная дочь священника сжигалась (Лев.21:9). Никакое подозрение не должно падать на мать священника; священник мог вступать в брак только с непорочную девицею или вдовой священника (Лев.21:7; Иез.44:22). Первосвященник же мог вступать в брак только с девицей: от нее не требовалось ни богатства, ни положения, от нее требовали только целомудренной печати девства (Лев.21:13–14). Колено Левия у евреев не было подобно жреческим, совершенно замкнутым кастам Египта или Индии: женщины из колена Левиина могли свободно выходить замуж за мужчин из других колен, равно как мужчины колена Левиина могли жениться на дочерях других колен.

Когда позже скинию заменил иерусалимский храм, женщины так же могли участвовать в богослужении. Во времена пророков в субботние праздники и новомесячия женщины отправлялись в религиозные и общественные собрания, которые бывали у пророков, где боговдохновенные проповедники объясняли закон и во имя Иеговы решали участь народов (4Цар.4:23). Женщины также ходили в Иерусалим издалека, когда три ежегодных торжественных праздника призывали верных в центральное святилище (Лк.2).

II. Девица и брак

В сороковой год странствования евреев по пустыне и последний год жизни Моисея Господь приказал сделать перепись Своему народу, раскинувшему палатки, на равнинах моавитских, близ Иордана, неподалеку от Иерихона. Пред Землею Обетования, кипящею молоком, медом и вином, стояло теперь новое поколение, которое или вышло из Египта детьми, или народилось в пустыне Аравии. Оно было свободно от прямых отпечатков египетского рабства: едва зная скорби прошедшего, оно всецело могло жить радостями будущего. Тех, которые страдали в рабстве и не могли переносить страданий ради свободы, теперь не было: их трупы были погребены в песках пустыни.

Моисей, первосвященник Елеазар, начальники колен находились при дверях скинии, окруженные всем собранием Израиля. Пред это важное судилище предстают пять молодых девиц. Это были: Махла, Ноа, Хогла, Милха и Фирца, дочери Салпаада, из колена Манассиина. “Отец наш, — говорили они Моисею, — умер в пустыне, и он не был в числе сообщников, собравшихся против Господа со скопищем Кореевым, но за свой грех умер, и сыновей у него не было; за что исчезать имени отца нашего из племени его, потому что нет у него сына? дай нам удел среди братьев отца нашего” (Чис.27:3–4).

Горячее почтение к отеческой памяти придавало трогательные и величественные черты просьбе этих сирот, в сознании своих личностей почерпавших силу и надежду достойно поддержать наследие своего племени и своей семьи. Моисей их понял, и их просьба была отдана на суд Божий. “Правду говорят дочери Салпаадовы, — сказал Господь Моисею, — дай им удел среди братьев отца их <…> и сынам Израилевым объяви и скажи: если кто умрет, не имея у себя сына, то передайте удел его дочери его” (Чис.27:7–8).

Это решение встревожило старейшин семьи Галаада, деда Салпаада; они изложили Моисею вред, могущий произойти для колена Манассиина, если наследницы Салпаада выдут замуж за членов других колен, и указали на запутанность, которая может произойти от этого при наделах, назначенных двенадцати ветвям ствола Израилева. Именем Господа Моисей решил, что всякая дочь-наследница обязана выйти замуж за того, “кто понравится глазам” ее, но непременно в колене ее отца. И дочери Салпаада вышли замуж за своих двоюродных братьев (Чис.36).

Когда была завоевана Ханаанская земля и каждое колено по жребию получало свой надел, дочери Салпаадовы опять явились пред народное собрание, которое некогда приняло их просьбу. Моисея уже не было; его место занимал Иисус Навин. Молодые женщины потребовали исполнения обещаний, данных им Иеговой, когда они были еще девицами. Им был дан надел на лесистых склонах Кармила, где жило западное подколено Манассиино (Нав.17:4–6).

Смелое требование этих пяти сирот, важность, какую придал их иску Моисей, нашедший даже нужным отдать их дело на суд Иеговы, наконец, решение Господа в их пользу — это особенности, которые указывают в дочери Израиля высокую степень нравственного воспитания, значительную степень свободы, которой она пользовалась в своих действиях, а главное — снисходительное уважение, которое девица возбуждала к себе в мужском роде. В самом деле, чувство снисходительного почтения, внушаемое еврею молодой девицей, было столь глубоко, что когда пророк хочет изобразить свое отечество свободным, почитаемым, он олицетворяет его в чертах девы. “Я снова устрою тебя, — говорит Господь Израилю устами пророка, — Я снова устрою тебя, и ты будешь устроена, дева Израилева, снова будешь украшаться тимпанами твоими и выходить в хороводе веселящихся” (Иер.31:4).

Еврейская девица с молоком матери (Дан.13:3) всасывала тот сок, который развивал в ее душе семя истины, влагаемое Богом во всякую душу при ее создании. В детстве, в отрочестве ее воспитывали на рассказах о тех случаях, которые указывали участие Иеговы в жизни избранного народа. Эти рассказы, одушевленные тем собственно библейским колоритом, который производит такое обаятельное впечатление и на нас, стоящих на расстоянии более чем двух тысячелетий, пламенными чертами отображали в ее сердце образ Вечной Красоты и правила нравственности и учили ее прилагать идеал, вынесенный оттуда, к своему поведению. В торжествах своего отечества девицы научались прославлять благодеяния Иеговы.

С изменением пастушеской жизни израильтян на жизнь оседлую изменяется и жизнь девицы. Во времена патриархов девица со стадами своего отца проводит время среди лугов и стремится к ручьям. Правда, и теперь мы видим, что она черпает воду из источников (1Цар.9:11), играет на улицах Иерусалима (Зах.8:5), веселится пляской близ виноградников Силома (Суд.21:21). Но теперь она живет в доме израильского города, привыкает к сидячей и домашней жизни.

Во времена патриархов, как мы видели, начальник семьи имел право жизни и смерти над своими детьми. Теперь дело уголовного суда принадлежало народному судилищу (Втор.21:18–21). Родители имели право наказывать своих детей в видах исправления, а осудить на смерть могли только старейшины народа. Оставалось одно жестокое право отца над своей дочерью — он мог продать ее в рабство еще в детстве. Но с каким-то особенным чувством нежности законодатель старается оградить покой и честь девицы, сделавшейся невольной рабой: возросши, она должна сделаться супругой своего господина и хозяйкой дома; если же не так, она, совершенно свободная, оставляла дом своего господина (Исх.21:7–9).

Моисей имел почтительное сострадание и к девице пленной, коль скоро она принадлежала к племенам, не осужденным на полное истребление62. Если юность и красота пленной трогали сердце израильтянина, он мог взять ее в свое жилище; но он не смел дать ей тотчас же титул супруги. Пленной дозволялось наперед оплакать свое прошедшее: в продолжение месяца она, сирота, сбросивши свои украшения, оплакивала свое отечество, отца и мать. Только после этого любовь супруга могла сделать для нее менее горьким воспоминание о своей семье (Втор.21:11–13).

Супружество, как и во времена патриархов, было народной и вместе религиозной обязанностью. Позор покрывал тех, у кого не было детей. Публичное осуждение падало на тех, кто осквернял чистоту племени народа Божия браками с иностранками. Только что рождающийся еврейский народ, естественно, ревниво старался оградить и поддержать особенность своего племени, избегая смешений с иностранцами.

Вместе с чистотой своего племени евреи стремились еще поддержать чистоту религиозных верований, которые им доверил Иегова. Они видели, что сыны Божии погубили себя тем, что вступали в брак с дочерьми проклятого племени (Быт.6). Домашние предания напоминали израильтянам ужас, какой внушали патриархам браки их детей с дочерьми туземцев, среди которых они жили, и скорбь, какую они испытывали, когда их дети вводили в их палатки хананеянок63. Мы видим, что сам законодатель склоняет свое высокое чело перед позором противонародного супружества: его брак с ефиоплянкой, не осужденный Господом безусловно, послужил, однако же, источником недовольств в его собственной семье (Чис.12). Стремления евреев, их национальные и религиозные идеи, их воспоминания — все возвышало стену разделения между ними и окружавшими их народами.

Впрочем, евреи могли принимать в свою среду иностранцев, которые не принадлежали к племенам хананейским и к аммонитянам и моавитянам. Идумеяне, эти дети пустыни, в которых текла благородная кровь Авраама и Исава, и египтяне, дававшие евреям гостеприимство в своей стране, принимая религию евреев, приобретали право жениться на дочерях Израиля; и в третьем поколении дети, происшедшие от этих браков, пользовались всеми правами сынов народа Божия (Втор.23:3–8)64.

Когда избранный народ был представлен одной арамейской семьей, от которой он получил свое начало, патриархи вынужденно искали себе жен в своем родстве, потому что одних арамеянок они считали достойными своего союза и врученной им Господом миссии. Таким образом мы видим Авраама состоящим в браке со своею родной племянницей, Иакова — с двумя двоюродными сестрами. Но браки в кровном родстве дозволялись только до тех пор, пока члены семьи Иакова не размножились до того, что между ними не оставалось другого родства, кроме родства одного народа. Моисей строго запретил браки в кровном родстве. Даже за такие браки, которые по необходимости допускались в период патриархальный, закон Моисеев грозил смертью. Смешения с матерью, с женой отца, с дочерью отца или матери, родившеюся в доме или вне дома, с дочерью сына или дочери, с сестрой отца или матери, с женой сына, с женой брата, с сестрой жены при жизни последней считались ужаснейшими преступлениями, за которые Господь устами пророка грозил страшнейшими бедствиями: “Рассею тебя по народам, и развею тебя по землям, и положу конец мерзостям твоим среди тебя” (Иез.22:15).

Причина, по которой Господь запрещал браки в кровном родстве, заключалась в том, что между привязанностью родства и привязанностью брака лежит глубокое различие, и смешение этих двух привязанностей не может произойти без серьезного потрясения той или другой из них. Отсюда в человеке естественно стремление очертить область родственных привязанностей гранью, за которой только и может быть вполне законной привязанность супружеская. Указывая на это стремление в человеке, Господь, кроме того, хотел поднять семейную жизнь Своего народа над уровнем всех окружающих его народов, которые оскверняли и губили себя браками кровосмешения. “По делам земли Египетской, в которой вы жили, — говорил Господь Своему народу через Моисея, — не поступайте, и по делам земли Ханаанской, в которую Я веду вас, не поступайте, и по установлениям их не ходите <…> Не оскверняйте себя ничем этим, ибо всем этим осквернили себя народы, которых Я прогоняю от вас” (Лев.18:3,24)65.

Брачные обряды и обычаи, которые мы видели в патриархальный период, остаются и теперь; только теперь мы можем представить их с большими подробностями и большею раздельностью. Еврейские обычаи, предшествующие браку, равно как и церемонии, сопровождающие сам брак, во многом общи евреям с другими восточными народами; в них найдется нечто даже обычное и для нас, русских.

Прежде всего, выбор невесты производился не самим женихом, но его родными или посланным для этого другом дома. Мы видели, что Авраам посылал своего друга Елиезера искать невесту для Исаака; Агарь выбирает жену для своего сына Измаила; Исаак указывает Иакову выбрать себе жену в Месопотамии, в доме дяди своего Лавана; Иуда выбирает жену для своего сына Ира (Быт.21:21; 28:2; 38:6). Из этого, впрочем, не следует, что, устраивая такое важное дело, родители не сообразовались с желаниями жениха; напротив, родители делали предложения по настоянию своих сыновей, как это мы видим в примере Сихема, который просил своего отца взять за него в жену Дину, дочь Иакова, и в примере Сампсона, который, чтобы жениться на одной женщине, просил о том своего отца и мать (Быт.34:4–8; Суд.14:1–10). Но брак, заключенный против воли родителей, был противен обычаю и, как мы видим в примере Исава, делался для них источником скорби (Быт.24:35; 27:46). Вообще предложение шло со стороны семьи жениха; но иногда, особенно при различии положения, делалось совершенно наоборот: невеста была предлагаема жениху своим отцом; так Иофор предложил свою дочь Моисею, Халев Гофониилу и Саул Давиду (Исх.2:21; Нав.15:17; 1Цар.18:17,21). Согласие девицы редко спрашивалось; но и тут оно, кажется, зависело от предварительного согласия ее отца и старших братьев (Быт.24:51–58; 34:11).

После выбора невесты следовало обручение, которое было не только взаимным обещанием, но формальным обязательством, которое заключал, с одной стороны, друг или законный представитель от имени жениха, а с другой — родственники невесты; оно утверждалось клятвами и сопровождалось подарками невесте. В истории бракосочетания Исаака мы видели, что Елиезер, чтобы заслужить расположение Ревекки, предварительно дарит ей золотое кольцо и два золотых браслета; потом, переговоривши с родителями и получивши формальное их согласие, он приносит невесте уже формальные и более ценные подарки, состоящие из золотых и серебряных сосудов и одежды; при этом менее ценные подарки он делает матери и братьям невесты (Быт.24:22,53). Сихем, желая жениться на дочери Иакова, Дине, говорит: “Наз­начьте самое большое вено и дары; я дам” (Быт.34:12), то есть вено невесте и дары родственникам. Предполагают, что вено — это просто цена, платимая отцу за продажу его дочери. Действительно, в некоторых странах Востока существовал и доселе преобладает обычай, что отец продает свою дочь мужу; но это не может быть применимо к свободным женщинам евреев. Дочери Лавана с негодованием жалуются, что их отец поступил с ними, как будто с чужими (Быт.31:15), продав их в руки Иакову за его службу; в законе Моисеевом право отца продать свою дочь ограничивается только продажей ее, в случае обеднения, в рабыни (Исх.21:7), после чего она могла сделаться женой своего господина только по его свободному изволению и любви; Давид жалуется сыну Саула на неисполнение его отцом брачного договора следующими словами: “Отдай жену мою, Мелхолу, которая обручена была мне за сто краев необрезанной плоти Филистимлян” (2Цар.3:14 — М). Давид говорит: обручена, а не куплена. Таким образом вено, даваемое за невесту или невесте, было ничто иное, как обеспечение на случай ее вдовства. Несомненно, что вено было соразмерно положению невесты, и бедняк поэтому не мог рассчитывать жениться на дочери богатых родителей. Когда слуги Саула по секретному наущению самого царя советуют Давиду просить руки царской дочери, он им отвечает: “Разве маловажным для вас кажется быть зятем царевым? Я же человек бедный и незнатный” (1Цар.18:23 — М). Впрочем, богатый отец сам наделял свою дочь, требуя за это от жениха какого-нибудь геройского подвига. Это известно из примера Давида, женившегося на дочери Саула; это мы видим еще прежде в примере Гофониила, женившегося на Ахсе, дочери Халева. Последний провозгласил, что он выдаст свою дочь за того, кто возьмет хананейский город Давир. Это сделал его племянник Гофониил. Халев, выдав за него дочь, наделил его землей; но в этом владении недоставало того, что особенно ценят на Востоке: воды. Молодая чета собиралась оставить Халева, чтобы жить отдельной семьей: Ахса стала побуждать Гофониила, чтобы он выпросил у ее отца полей, свежая зелень которых орошалась бы источником. Ахса сидела уже на осле, на котором она должна была ехать в свои безводные владения. Вдруг дочь Халева спрыгивает с осла со словами: “Дай мне благословение; ты дал мне землю полуденную, дай мне и источник вод” (Суд.1:13–15 — М)66. Халев исполнил ее просьбу.

Обязательства в новейшем смысле слова, то есть писанного документа, которым бы вено закреплялось за женою как ее собственность и обеспечение, мы не встречаем до времен после вавилонского плена. Первый раз такой документ упоминается в истории Товита, где Рагуил, выдавая свою дочь Сарру за Товию, сына Товитова, закрепляет за ней половину своего имения актом писанным и запечатанным (Тов.7:14; 8:21). Впрочем, здесь было не вено, которое дается со стороны жениха, а приданое. То, что вено состояло в известной сумме денег, мы знаем из Библии (Исх.22:17; Втор.22:29). Вено соразмерялось не с состоянием брачующихся сторон, а с положением невесты; сумма была больше, если невеста была девица, — и меньше, если она была вдова или разведенная жена; сумма увеличивалась тогда, когда невеста славилась красотою.

Между обручением и браком могли пройти различные промежутки времени: в патриархальные времена, как мы видели, проходило несколько дней (Быт.24:55), а в позднейшие времена промежуток равнялся целому году для девиц и месяцу для вдов. В этот промежуток избранная невеста жила в своей семье, и сообщения между нею и ее будущим мужем могли происходить только через посредство избранного для этого друга жениха (Ин.3:29). На невесту теперь смотрели как на действительную жену будущего супруга, потому что, по иудейскому закону, обручение было равносильно супружеству; поэтому неверность со стороны невесты наказывалась смертью (Втор.23:23–24), точно так же, как и неверность жены; впрочем, жених мог в таком случае отказаться от невесты (Мф.1:19), дав ей разводное письмо, если он не хотел подвергать ее смертной казни. Обручение не имело силы только в случае, когда невесту принудили к нему угрозами и жестокостями. Ничто не смущало тихой жизни невесты в родительском доме: по трогательной предупредительности, закон Моисеев освобождает от военной службы и жениха, который ждет счастья, и молодого супруга, который им наслаждается (Втор.20:7; 24:5).

Для совершения самого брака были назначены особые дни недели: четвертый день недели был назначен для брака дев и пятый для брака вдов. Библия не определяет точно религиозный акт брака, но можно думать, что его составляла та взаимная клятва, которая иногда произносилась при обручении, а иногда при самом браке, почему и сам брак в Писании называется заветом, заветом юности, заветом Божиим (Иез.16:8; Мал 2:14; Притч.2:17), — тем самым великим именем, которым обозначался союз Господа с Его народом; тот же религиозный акт нужно видеть в благословении, какое давали брачующимся родители, родные и старейшины (Быт.24:60; Руфь 4:11–12; Тов.7:13).

Праздничная церемония брака состояла в проводах невесты из дома ее отца в дом жениха или его отца. Невеста, накануне очистившаяся в бане67, в день самого брака, намащенная и надушенная драгоценными ароматами, окруженная своими родными и подругами, одевается в белые шитые золотом одежды (Иез.16:3; Песн.3:6; Откр.19:8; Пс.44:14–15); двойная туника, подпоясанная в несколько раз широким поясом (Иер.2:32), обрисовывает стан и живую красоту невесты, спускаясь на ее ноги, обутые в сандалии из тонкой кожи (Иез.16:10); длинное легкое покрывало, складки которого волнисто ниспадают, покрывает ее лицо и всю фигуру, служа символом ее покорности мужу (Быт.24:65; 38:14–15; 1Кор.11:10); браслеты окаймляют кисти рук, вокруг шеи вьется ожерелье, нос украшен кольцом, а уши — серьгами (Иез.16:11–12); на ее расплетенных68 волнистых волосах блестит золотая корона — главное украшение невесты, по которому она называется коронованной.

Солнце закатилось. Раздается шум голосов и инструментов. При свете факелов, которые несет свита, жених, сопровождаемый друзьями, приближается к жилищу невесты; ему предшествуют музыканты и певцы (Иер.25:10; Суд.14:11; 1Мак.9:39; Мф.9:15); на женихе самая лучшая одежда; на его голове брачная чалма, увенчанная короной (Ис.61:10; Песн.2:11). Жених входит в дом невесты, которая со своими подругами с нетерпением ждет его появления (Мф.25:6): жених берет (Чис.12:1; 1Пар.2:21)69 невесту при торжественных выражениях веселья (Пс.44:15). Отселе — это молодая чета. В сопровождении своих родных, друзей и подруг, молодые направляются в брачный дом жениха с веселой свитой факельщиков, музыкантов и певцов (Откр.18:22–23); девицы — подруги новобрачной — встречают жениха и провожают молодых со светильниками в руках, без которых они не могут быть допущены в число приглашенных (Мф.25); на улице теснятся любопытные зрители процессии (Песн.3:11); друзья жениха и подруги невесты поют брачную песнь (Иер.7:34), прославляя молодую супругу.

В доме жениха молодых ждал праздник, на который приглашались все друзья и соседи (Быт.29:22; Мф.22:1–10; Лк.14:8; Ин.2:2). Домохозяин снабжал своих гостей приличными (Мф.22:11) для праздника одеждами. Праздник продолжался семь, а иногда даже четырнадцать дней (Суд.14:12; Тов.8:19). Гости предавались увеселениям, особенно любимым на Востоке, а именно загадкам (Суд.14:12), всегда заключающим в себе практический смысл, равно как и другим забавам и развлечениям. Теперь жених входил в прямое сообщение со своей невестой и радость друга жениха была исполнена, потому что он слышал, как молодые беседуют между собой (Ин.3:29): значит дело, возложенное на него, приведено к доброму концу. В том случае, когда невеста была девица, гостям раздавались поджаренные колосья — символ многочадия и благополучия, которое призывалось на деву в ее супружеском жилище. Новобрачный был уволен в продолжение целого года от военной службы и вообще от всех общественных дел, которые могли бы удалить его из дома.

III. Супруга

В законодательстве Моисея относительно супруги нужно различать две стороны:существенную, дух законодательства, и случайную, то, что Моисей терпел или допускал между евреями “по жестокосердию” (Мф.19:8) их, как сказал Спаситель. Первая сторона наследована и развита христианством; по второй ислам, так унизивший женщину и супругу между народами Востока, может вполне хвалиться тем, что он служит продолжателем и усовершителем, конечно, не Моисеева закона, а только того, что допускалось, терпелось Моисеевым законом.

Передавая сказание о наших первых прародителях, великий пророк Божий в союзе мужа и жены видит единение двух полов в одно существо (Быт.2:24). Таким образом, по мысли Моисея, жена для мужа — это второй он сам, это неотделимая часть его собственной жизни и существа. Разрыв брачного союза в таком случае должен был казаться Моисею самоубийством, потому что муж, отвергая свою спутницу, уничтожал этим часть своей жизни, ту часть, которой он, может быть, отдал все лучшее своей души, свое доверие и свою любовь; он разрывал собственное существо. Господь наш Иисус Христос сказал против неограниченно допускавшихся во время Его земной жизни разводов: Сначала не было так (Мф.19:8). В начале была определена именно нерасторжимость брачного союза. Мудрые писатели и пророки отдавали свое предпочтительное внимание ограждению и поддержанию согласия и гармонии между двумя половинами, соединявшимися через брак в одно существо. Жена, по их учению, не должна тяготить мужа своим преобладанием; муж не должен смущать супругу своею ревностью (Сир.9:1–2); доверие супруга должно ограждать и поддерживать свободу супруги. Есть нечто в высшей степени трогательное в тех настояниях, с какими мудрые и пророки советуют супругу ограждать и заботиться о счастье своей супруги, — счастье, которое есть его собственное счастье: они боятся, чтобы голос клеветника или опасная красота чужой женщины не удалили супруга от его супруги (Еккл.9:9; Сир.7:21; 28:18–19; Мих.2:9)70; они напоминают мужу его прежнюю привязанность к подруге всей своей жизни, рисуют ему “жену его юности” прекрасную и любящую, какой она была в первый день брака, грациозную, как лань с благородной походкой и серна с черными мягкими глазами…Утешайся женою юности твоей, ланию любви и серною благодати; увлекайся постоянно ее любовию (Притч.5:18–19 — М)71.

И если воспоминание о счастье, какое даровала ему супруга “его юности”, не в состоянии остановить неверного супруга, его совесть говорит ему, что Сам Бог отмстит за оставленную супругу (Притч.5:20–23); неверный муж в самом своем преступлении, в самой своей бессмысленной любви к другой женщине найдет свое наказание, потому что чужая женщина — ловушка, ее сердце — сети, а ее руки — оковы (Еккл.7:26). Пророк Малахия представляет своим современникам алтарь, омоченный слезами отверженной супруги, на котором Господь не хочет принимать приношений виновного супруга; народ жалуется на то, что Бог его не слышит, и спрашивает: «“За что?” За то, — отвечает пророк, — что Господь был свидетелем между тобою и женою юности твоей, против которой ты поступил вероломно, между тем как она подруга твоя и законная жена твоя. Но не сделал ли того же один, и в нем пребывал превосходный дух? что же сделал этот один? он желал получить от Бога потомство. Итак берегите дух ваш, и никто не поступай вероломно против жены юности своей <…> говорит Господь, Бог Израилев» (Мал.2:14–16).

Но Моисей терпел разводы в семействе евреев по их жестокосердию, предоставляя Божественному Совершителю закона со временем уничтожить это беззаконие. Замечательно, что в Пятикнижии Моисея нет положительного узаконения разводов.Разводы берутся здесь как существовавший факт, да и его законодатель не делает нормой, а допускает, и, кажется, не без боли в сердце, только его случайную возможность, желая в то же время предупредить эту возможность наложением некоторых условий: муж, разведшийся со своею женою, не мог взять ее сновапосле развода ее со вторым мужем или после ее вдовства от второго мужа; он мог взять ее опять только в таком случае, если она после развода оставалась еще свободною (Втор.24:1–4; Иер 3:1). Но зато Моисей положительно запрещает развод в двух случаях: обольстивший девицу должен был жениться на ней и ни в каком случае не мог с ней развестись; муж молодой жены, если обвинял ее в нечестности и не доказал этого, а напротив, ее родственники доказали противное, должен был заплатить штраф отцу своей жены и уже никогда не мог развестись с нею (Втор.22:13–20 и 23).

По Моисееву закону супруга, нарушившая верность своему мужу, подвергалась смертной казни (Лев.20:10). Если муж только подозревал свою жену в неверности, но не знал этого наверное, дело отдавалось на суд Божий, и Сам Бог обнаруживал виновность или невинность подозреваемой жены (Чис 5:11–3172). По иудейскому преданию, муж имел право развестись со своей женою, если она была бесплодна в продолжение десяти лет, и такая жена после развода вступала во владение своим веном.

Для развода нужно было разводное письмо, которое муж давал своей жене. Это письмо писалось левитом и подписывалось двумя свидетелями. Брак считался разорванным, когда супруга получала этот формальный акт развода; жена тогда была свободна (Втор.24:1–4; Иер.3:8).

Как во времена патриархов, так и в период подзаконный между евреями было в обычае многоженство. Те же самые причины, которые послужили к введению его тогда, послужили к поддержанию его и теперь: преувеличенное желание быть отцом и матерью, стремление к распространению и возращению народа Божия и желание в своих потомках видеть исполнение своих религиозных надежд и верований. Многочадие и теперь считалось благословением Божиим и залогом единения с Иеговою отцов в детях (Втор.7:13,14). Впрочем, Моисей ограничивает этот обычай: он запрещает мужчине жениться на сестре своей жены при жизни последней (Лев.18:18), он дает равные права всем женам мужа, женатого на многих, вошли они под супружеский кров свободными или рабами (Исх.21:9,10); он запрещает предпочитать старшему сыну жены нелюбимой младшего сына жены любимой (Втор.21:16,17); будущего царя Израиля он предупреждает, что он не должен подчиняться влиянию гарема, с чем ему грозит опасность потерять чувство правды (Втор.17:17). В изображении доброй жены мы видим единственную супругу мужа, единственную мать семьи, единственную хозяйку дома, которая ни с кем не разделяет ни любви своего мужа, ни авторитета в своем доме73. Пророки, представляя союз Господа с Его народом под образом союза мужа и жены, совершеннейший образ союза находят в верности единого мужа единой жене и единой жены единому мужу (Ис 54; Иер.2; 3; Ос.1; 2; 3). Таким образом, если Моисеевым законом и допускалось многоженство, то идеалом совершеннейшего брака всегда было единобрачие.

При этом взгляде лучших людей на супругу как на подругу жизни, как на спутницу, которая составляет одно существо со своим мужем, при этом идеале единобрачия, присущем уму и чувству всех, кто жил духом закона, а не буквою только, бывшее в обычае многоженство никогда не могло довести еврейской супруги до того положения, до какого довел ее мусульманский гарем. У евреев супруга могла являться в скинию с непокрытым лицом, и никто не соблазняется, если посторонние мужчины видят ее лицо и вступают с ней в разговор (1Цар.1:13); она могла являться одна в судилище (Чис.27:2; Нав 17:4), могла даже принимать участие в делах общественного значения (Исх.15:20; 1Цар.18:7); она по своему желанию принимает к себе в дом гостей в отсутствии своего мужа (Суд 4:18); она в интересах своей семьи сносится и вступает в личные переговоры с посторонними мужчинами, даже вопреки желанию своего мужа (1Цар.25:14 и сл.); она распоряжается своим дитятей, иногда даже без предварительного сношения со своим мужем (1Цар.1:24); она иногда смеет строго осуждать поведение своего мужа (1Цар.25:25; 2Цар.6:20). Одним словом, в обыкновенной жизни еврейская супруга пользовалась почти такою же свободою, какою супруга пользуется в обществах христианских.

Мы видели жену патриарха настоящею царицею шатра. С заменою привычек пастушеской жизни упорядоченными учреждениями народа оседлого патриархальные нравы семьи не исчезли, но из шатра перешли в дом. Но и в доме богача, и в хижине бедняка мы узнаем одну и ту же еврейскую женщину, супругу своего мужа и царицу своего жилища.

Соломон и мудрый сын Сирахов доброй супруге противопоставляют супругу с ревнивым и бранчливым характером. Гнев несвойствен женскому полу (Сир.10:21)74, но никогда он так не опасен и не вреден, как в женщине. “Злой смерти горче женщина, коей сердце — сети и мрежи, коей руки — оковы” (Еккл.7:26 — М). Супруга злого нрава представляется мудрому мрачной, как вид власяницы (Сир.25:19 — по славянской Библии); она напоминает ему влияние греха первой жены, и пред нею он восклицает: “От жены начало греха, и чрез нее мы все умираем. Не давай воде прохода, ни злой жене власти. Если она не ходит в твоей власти, то отсеки ее от плоти твоей” (Сир.25:27–29 — С).

Мудрый предпочитает уединение верхней комнаты, уединение пустыни, даже сообщество дракона и льва сообществу злой жены (Притч.21:9,19; 25:24; Сир.25:18). Поразительна противоположность между несчастиями, которые навлекает на свою семью супруга ленивая и злая, и между благодеяниями, которые распространяет вокруг себя супруга деятельная и милосердная. Первая есть разрушение, бесчестие дома, путь крутой и песчаный, который заставляет супруга поскользаться и падать; это скорпион, который жжет его ядовитым угрызением, ее язык — копье, которое его пронзает (Притч.12:4; 14:1; Сир.25:11,15 и сл.; 26:1 и сл.). Но зато кто найдет добрую жену, — цена ее гораздо выше золота, жемчугов и всех сокровищ земли; она составляет славу своего мужа, она создательница его дома, она его богатое наследие, его радость, сила, светлость, долгота его лет, его корона, дар, которым Господь наградил и благословил его добродетели (Сир.7:21; 24:1–3,20; Притч.11:16; 12:4; 14:1; 18:22; 31:10).

“Миловидность — обманчива, и красота суетна; но жена, боящаяся Господа, достойна всякой хвалы. Дайте ей от плода рук ее, и да прославят ее у врат дела ее!” (Притч.31:30,31).

У ворот города, где производился народный суд и определялись нравственные суждения и осуждения, утверждалась слава о доброй жене, и оттуда слава о добрых делах ее разносилась во все семьи. Муж понимает и ценит добродетельную жену; вместе со своимидетьми он в почтении встает при ее появлении; в порывеудивления и любви отец и дети восклицают: Многие дщери (женщины) хорошо поступают, но ты превзошла всех их! (Притч.28 и 29).

IV. Мать

Супруга сделалась матерью. Ничего нет выше, ничего нет почтеннее для еврея материнской любви. Известен любопытный случай, послуживший поводом славного суда Соломона (3Цар.3:16–28). В строгом законодателе евреев нельзя не удивляться нежному сердцу человека, который требует, чтобы мать уважалась даже в бессловесных тварях. Путнику, который в листьях дерева или близ дороги в траве найдет гнездо, он приказывает дать свободу матери, если уж ему хочется взять яйца, которые она высиживала, или птенцов, которых она прикрывала своими крыльями (Втор.22:6,7). Моисей также запрещает убивать в один и тот же день тельца и ягненка и их матерей и варить козленка в молоке его матери (Лев.22:28; Исх.23:19; 34:26; Втор.14:21).

Еврейская мать питает дитя своим молоком (Исх.2:9; 1Цар.1:22–24); она присматривает за первыми шагами его жизни и, наконец, дает ему вторичное существование, воспитывая в нем ту нравственную жизнь, которую сама почерпнула из чистейших источников веры и любви к вере и отечеству. Строгое воспитание еврея всегда умеряется нежным и мягким влиянием матери, которое украшает его, как женщину украшает венец на голове и ожерелье на шее. “Сын мой, говорит премудрый, храни заповедь отца твоего; и не отвергай наставлений матери твоей. Навяжи их навсегда на сердце свое, обвяжи ими шею твою. Когда ты пойдешь, они будут руководить тебя; когда ляжешь спать, будут охранять тебя; когда пробудишься, будут беседовать с тобою” (Притч.6:20–22).

“Не отвергай завета матери твоей, потому что это — прекрасный венок для головы твоей и украшение для шеи твоей” (Притч.1:8,9).

Еврейские матери образовали граждан, героев, великих мыслителей и тех великих пророков, речам которых мы дивимся доселе; умея быть настоящими матерями, они умели быть матерями мучеников и рождать своих детей в жизнь вечную. Мать Маккавеев умела поддержать отеческую веру во всех своих сыновьях и умереть вслед за ними мученической смертью.

В силу этого двойного рождения детей матерью, то есть плотского рождения и нравственного воспитания, Господь требует от детей одинакового почтения к матери и к отцу. Почитай отца твоего и матерь твою, как повелел тебе Господь, Бог твой, чтобы продолжились дни твои, и чтобы хорошо тебе было на той земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе! (Втор.5:16). На почитании отца и матери, таким образом, Господь основывает долголетие человека, благосостояние его дома и страны. Сын может надеяться на спокойную и почетную старость только в таком случае, если он успокаивает и бережет старость своих родителей; только при сыновнем почтении сохраняются и продолжаются благородные предания семьи и народа; без почтения детей к родителям разлагаются семьи и таким образом уничтожается основа общественного порядка.

Еврей твердо верит, что мать от Бога получила власть, которую она имеет над своим сыном (Сир.3:2). Даже достигши зрелого возраста и сделавшись царем, сын почитает свою мать и слушает ее голоса, который удерживает его от увлечения страстями и указывает ему путь к нравственному спокойствию. Его увлекает вино, его увлекает опьяняющая красота чужой женщины, мать громко обращается к его совести: “что, сын мой? что, сын чрева моего? что, сын обетов моих? Не отдавай женщинам сил твоих, ни путей твоих губительницам царей. Не царям, Лемуил, не царям пить вино, и не князьям — сикеру57, чтобы, напившись, они не забыли закона, и не превратили суда всех угнетаемых. Дайте сикеру погибающему и вино огорченному душею; пусть он выпьет и забудет бедность свою и не вспомнит больше о своем страдании. Открывай уста твои за безгласного и для защиты всех сирот. Открывай уста твои для правосудия и для дела бедного и нищего” (Притч.31:2–9).

И чтобы заставить своего сына-царя устыдиться пустых идолов, которым поклоняется его любовь, она не рисует ему их с отвратительной стороны, не раскрывает ему опасности, которою они ему угрожают: она довольствуется только изображением идеала супруги, этого удивительного портрета доброй жены, пред которым мы невольно останавливаемся и который могла нарисовать только любящая мать. Добрая жена — это солнце, которое рассеивает мрак; молодой царь видит свет, и мрак пороков вокруг него рассеян: он спасен и евреи имеют одним мудрецом больше.

“Кто найдет добродетельную жену? цена ее выше жемчугов. Уверено в ней сердце мужа ее <…> Она воздает ему добром, а не злом <…> с охотою работает своими руками <…> Она встает еще ночью и раздает пищу в доме своем и урочное служанкам своим <…> Светильник ее не гаснет и ночью <…> Длань свою она открывает бедному, и руку свою подает нуждающемуся <…> Виссон и пурпур — одежда ее <…> Крепость и красота — одежда ее, и весело смотрит она на будущее. Уста свои открывает с мудростью, кроткое наставление на языке ее. Наблюдает за хозяйством в доме своем и не ест хлеба праздности” (Притч.31:10–27).

Никакая укоризна так жестоко не оскорбляла еврея, как укоризна, касавшаяся его матери (1Цар.20:30; Ис 57:3): если отец представлял собою честь его семьи, то его мать представляла чистоту. В воспоминание того, что мать страдала болезнями рождения, сын должен был почитать свою мать в ее немощах, в ее старости, даже при ее нравственных недостатках. Кто непокорен, оскорбляет свою мать, презирает ее, изгоняет из своего дома, тот есть стыд и бесславие человечества, тот проклят от Бога и, может быть, даже от своей матери (Сир.3:16; 7:29,30; Притч.15:20; 19:26; 23:22; 30:17). Проклят злословящий отца своего или матерь свою (Втор.27:16). Благословение отца утверждает дом детей, а клятва матери разрушает его до основания (Сир 3:9 — С). Кто в раздражении произносил анафему против своей матери или поднимал против нее свою святотатственную руку, тот, по закону Моисееву, подвергался смерти (Исх.21:15–17; Лев.20:9; Притч.20:20).

Перед законом мать разделяет над детьми ту власть, которую имеет над ними отец. В примере Анны, матери Самуила, мы видим, что она может посвятить своего сына на служение Богу, даже не испрашивая на это предварительного согласия отца (1Цар.1:22–28). Мать дает советы отцу относительно женитьбы сына (Быт.27:46). Провинившегося сына, если он не слушается советов и даже наказаний родителей, Моисей приказывает представить на суд старейшин города; такого сына ждало побивание камнями. Но для того, чтобы свидетельство отца получило законную силу, нужно было при этом свидетельство матери (Втор.21:18–21). Это помещало милосердие матери рядом со строгостью отца и давало сыну в другом и непременном свидетеле самого горячего защитника: Моисей сознавал, что если сердце отца могло принести в жертву строгому долгу свое дитя, мать едва ли легко согласится на подобную строгость. И если ослепленная гневом мать когда-нибудь могла помочь своему супругу вывести сына к воротам города пред судей, готовых произнести над ним смертный приговор, в минуту исполнения его отцу могло еще достать духу сказать: убейте! но от матери — Моисей это предвидел — нужно было ждать только сердечного вопля о помиловании. Замечательно: Библия не представляет нам ни одного примера приложения этого строгого закона.

Потеря матери для сына была предметом самой величайшей скорби. Я ходил скорбный, — говорит псалмопевец, — с поникшею головою, как бы оплакивающий мать (Пс.34:14). Эта скорбь по матери, конечно, соответствовала той величайшей скорби любви, которою в свою очередь мать оплакивала потерю своих детей. Именно эту скорбь материнской любви изображает пророк, когда говорит: Голос слышен в Раме, вопль и горькое рыдание; Рахиль плачет о детях своих и не хочет утешится о детях своих, ибо их нет (Иер.31:15).

V. Вдова

Вдова была окружена у евреев всеми нежными попечениями, которых требовало самое несчастие ее вдовства. Согласно еврейскому преданию, жена при своем вдовстве вступала во владение своим веном, за уплату которого отвечала вся собственность покойного мужа. Нечего и говорить о том, что все заповеди о почтении детей к матери оставались во всей силе и во время ее вдовства. Для вдовы все общество делалось ее родной семьей, и каждый член общества должен был заботиться о ней, как о своей супруге или матери. “Сиротам будь как отец, — говорит премудрый Сирах, — и вместо мужа — матери их. И сам ты будешь как сын Вышнего, и Он возлюбит тебя более, нежели мать твоя” (Сир.4:10,11 — С).

Еврей ежегодно приносил собственно две десятины от своих приобретений: одну он посвящал Господу в скинии или храме (Втор.16:16,17), другою он пользовался частью сам, приходя на поклонение Господу в скинию или храм (Втор.12:5–7), а частью предоставлял ее левитам (Чис.18:21) того округа, в котором жил (Втор.14:27). Именно на эту вторую десятину он должен был каждый третий год на каком-нибудь публичном месте своего жительства устраивать праздник, на который с левитами приглашались бедняки и вдовы (Втор.14:28,29).

Когда хозяин жал пшеницу, его серп должен был щадить колосья, которые вырастали на меже убираемого им поля; он не должен был возвращаться назад, чтобы подбирать те колосья, которые ускользнули из-под его серпа; когда он отрясал масличные деревья, его рука не должна была разыскивать между ветвями дерева тех маслин, которых не сбила его палка; когда он собирал созревший виноград, он не должен был пересматривать за собою ветку за веткой. Оставшиеся колосья, оставшиеся маслины, оставшиеся кисти винограда предоставлялись вдове и бедняку (Лев.19:9,10; Втор.24:19–22). В пользу вдов во времена Маккавеев отделялась часть военной добычи (2Мак.8:20–30).

Еврей был обязан заступаться за вдову, относиться к ней с полной справедливостью, если дело ее было право (Втор.27:19; Иер.7:6; 22:3; Зах.7:10; Ис.1:17–24; 10:1,2), — с милосердием и не удерживать в залоге ее одежды, если она даже была и не права (Исх.22:25–27). Исполнение этих заповедей Моисей и пророки ставят выше жертвоприношений. Обманывающий вдову и ее притеснитель нарушал естественный закон, требующий от нас пощады слабому и человеку без опоры, какою является вдова, и такого нарушителя ждало возмездие Божественной правды: Сам Господь, Сила слабого, является Мстителем за обиду вдовы (Мал.3:5; Пс.67:6; 145:9; Сир.35:15 — по славянской Библии). “Ни вдовы, ни сироты не притесняйте”, говорил евреям грозный голос Господа. “Если же ты притеснишь их, то когда они возопиют ко Мне, Я услышу вопль их; и воспламенится гнев Мой; и убью вас мечом, и будут жены ваши вдовами и дети ваши сиротами” (Исх.22:22,23).

Иногда нечестивец, обижающий вдову, думает про себя, что Господь не увидит его нечестия, и успокаивает себя следующими словами: “Не увидит Господь, и не узнает Бог Иаковлев”. — “Образумьтесь, бессмысленные люди, — отвечает таким людям псалмопевец, — когда вы будете умны, невежды? Насадивший ухо не услышит ли? и образовавший глаз не увидит ли? Вразумляющий народы неужели не обличит, — Тот, Кто учит человека разумению? Господь знает мысли человеческие, что они суетны” (Пс.93:6–11).

Молодая вдова, оставшаяся без детей, была обязана продолжить имя своего мужа, как это было и во времена патриархов. Брат покойного должен был жениться на его вдове, впрочем, только в таком случае, когда он жил в том же самом городе или месте (Втор 25:5). Если он не хотел исполнить этого предписания, то подвергался унизительной церемонии, описание которой сохранила нам книга Второзакония (Втор.25:7–10 — М). Если покойный не имел брата, обычай продолжить его имя приписывает это право его ближайшему родственнику. Но если этот родственник не хотел воспользоваться этим правом, он тоже должен был отказаться от него перед старейшинами; впрочем, здесь эта церемония не имела унизительного характера, а значила просто отречение от принадлежавшего ему права76. Если вдова, оставшаяся без детей, была вдовою первосвященника или разводною женою, брат ее покойного мужа не был обязан соединяться с нею браком.

---

Примечания:

Печатается с некоторыми сокращениями по изданию: Протоиерей К. Л. Кустодиев. Опыт истории библейской женщины. Ч. 1, 2. История ветхозаветной женщины. СПб., 1870.