– Здравствуйте, в эфире передача «Мой путь к Богу» – о тех людях, для которых их приход в православие стал событием, которое делит жизнь на «до» и «после». О том, что движет этими людьми, что даёт им силы на их пути, мы беседуем с нашими гостями. Сегодня у нас в студии Илья Александрович Молев – инженер-физик, можно сказать, потомственный инженер-физик, поскольку и отец Ильи Александровича работал в атомной промышленности, также и в этой же сфере атомной трудится и наш гость. Собственно говоря, это такая среда инженеров, особенно конечно, в советское время – нельзя сказать, что она была особенно близка к Церкви, поэтому я рискну предположить, что в детстве Вы не были знакомы с верой, религией. Если это так, то как, собственно говоря, состоялось Ваше знакомство с православием?
– Конечно, среда такая, то есть институт, который я закончил – МИФИ, и отец мой его закончил, – раньше считалось, что это вообще цитадель атеизма, и это немыслимо, что там будет православие, как-то связана с православием. Хотя Курчатов, один из основателей нашего института, перед созданием атомной бомбы поехал в Новодевичий монастырь и молился перед Смоленской иконой Божией Матери. Атеисты говорят: там не понятно, что он делал, как бы он приехал, всего лишь стал на колени перед Смоленской иконой в Новодевичьем монастыре, может быть, он и не молился, может, просто разглядывал, культурно как-то хотел себя продвинуть. И, конечно, не было никакого преподавания религии, знакомства с религией. Мать у меня – школьный учитель начальных классов, и тоже понятно, как, в какой среде воспитывали учителей, что это всегда атеистическое, они должны были, наверное, и уроки атеизма давать. Но меня в детстве крестили все-таки, не смотря ни на что. И дедушка по линии отца – он тоже был инженер, и родители, помнится, очень боялись ему сказать, что меня крестили – среди инженеров это что-то немыслимое. У бабушки по материнской линии, мы у нее гостили иногда, я когда был молодой, играл с сыном священника, там все рядом, все близко, и рядом храм стоял, дедушка знал об этом. И вот мои родители приехали как-то, с дедушкой общаются, дедушка спрашивает: «Вы не крестили случайно сына?» Они так испугались, сказали: «Нет, конечно же!» (На самом деле крестили). А дедушка сказал: «Ну, что вы так – и зря, рядом храм у вас там есть». То есть, думаю, внешняя среда, конечно, была, навязывался атеизм, но внутренне все равно с православием были связи очень глубокие, как бы советская власть это ни стремилась скрыть. Ну, и вообще, в детстве может это крещение так сказалось на мне – у меня было сильное живое общение с Богом, только я не знал что это Бог, но когда мне мои сверстники говорили, что Бога нет, для меня это казалось совершенно дикостью: как может не быть Бога, если я знаю, что это есть? Действительно, какое-то живое общение с Богом, молитвенное общение, может – это молитва моего прадеда, который был священником, тоже по линии матери, – все совершилось. Но, конечно, никакого знания о вере, православии, ни чтобы пойти в церковь – никакой речи быть не могло. И так я прожил до поступления, наверно, в вуз, довольно дольше. В вуз я поехал в Москву, родители в другом городе остались, то есть молодой человек, который думает о себе слишком много, как и многие – уже вроде бы оторвались от родителей, но мы понимаем, что люди молодые ничего о себе не знают, не могут бороться с вызовами, которые там есть, которые существуют. И на этом поле орудуют секты очень активно. Пару раз я такие собрания посетил.
– Что это были за секты?
– Я затрудняюсь сказать: какие-то протестанты, какого толка – сложно сказать, я не видел, чтобы они молились харизматически, они просто собирались в одной из комнат общежития, изучали Священное Писание. Один из их членов был как раз студент МИФИ, жил у нас, он был старше нас. А если мы на первом курсе, то человек на четвертом или пятом курсе – это уже авторитет для нас. По правде сказать, авторитет плохой – то, что он вел себя крайне странно. Если он заходил к кому-то в гости, он садился, просто сидел, смотрел в одну точку, когда ему что-то предлагали делать – он не отвечал, как-то не реагировал, говорил: я просто посижу тут. Он тоже не внушал доверия к своей организации, скажем так, но мне на самом деле понравилось это изучение Священного Писания, то есть когда люди открывают Священное Писание, что его можно читать, вообще можно его разбирать. Они открыли Книгу Апокалипсис, как сейчас помню, и изучали фразу, тоже почему-то мне запомнилась, как Господь говорит: «Если бы ты был холоден или горяч, но так как ты тепл, то изрыгну тебя из уст Своих» – действительно очень сильные слова, до сих пор я их помню еще с тех времен. Но они их так странно разбирали, размусоливали каждое отдельное слово. Вот «изрыгну» – что это значит, это человек, например, напьется или еще что-то. И вот так, только одно слово, на нем зациклились, никакого духовного глубокого толкования не было, как-то его разбирали, разбирали…
– Это, конечно, очень профанирующее толкование, я бы сказал.
– Да, можно и так сказать. И в итоге очередное собрание когда у них было, меня тоже позвали, соседей моих звали тоже, всех первокурсников. Но был выбор: либо пойти с друзьями пить пиво, или пойти туда. Я выбрал первое, пиво мне оказалось интересней в тот момент, чем общение с этими людьми. Если забежать вперед, то интересно, что от такой привычки пить пиво я исцелился, когда уже стал православным, действительно, через то, что когда обычно собираются в пятницу вечером. Но в пятницу – это пост, как можно пост нарушать – нельзя; или в субботу вечером, когда выходной, поэтому в воскресенье, перед понедельником, тоже ты не будешь пить, а в субботу вечером служба, с утра в воскресенье тоже в храм идти – как-то уже не получается особенно. То есть реально истинная служба, истинное общение с Богом дает силы бороться со страстями. То есть общество друзей, которые пьют пиво – оно гораздо бесценнее по сравнению с Церковью, по сравнению с Богом, но оно лучше, чем общество протестантов. Потом я надолго тоже отошел вообще от каких-то связей с Церковью, связей с христианством. И родители у меня были невоцерковленные. У меня первой воцерковилась мать. Вот тоже довольно интересная история, если сказать вкратце: она была завучем тогда, и на одно из собраний учителей, завучей, пришел священник местный и говорит: «Господь заповедовал седьмой день посвящать Богу, в воскресенье, значит, надо быть в храме». И она одна из всего собрания говорит: «Ну, раз заповедал Господь – надо ходить!» И так начала воцерковляться через это. И мой приход Богу во многом обусловлен молитвами матери. Потом еще из таких шагов, которые помню на своем пути: мне подарили молитвослов. Причем сразу скажу: хотя православную жизнь не вел, было такое общение с Богом, но и понимание, что есть грех, тоже, что Бог его не любит – оно присутствовало во мне всегда. То есть я знаю, что если делаю что-то плохое, как-то просил у Бога прощения, как-то пытался какие-то, может, условия ставить Господу: «Господи, Ты мне сделай это, а я не буду грешить!» Были такие у меня диалоги. Но сил все равно не было бороться с грехом, тоже помню, хотя Господь всегда выполнял, что я у Него просил, но я не выполнял, потому что действительно грех невозможно было победить без таинств.
– Как, самый такой, более существенный шаг к Церкви у Вас произошел?
– У меня появился молитвослов: мне подарили его, наверное, вряд ли я сам купил его, или мама подарила, не знаю. И я смотрю: там утренние молитвы, вечерние молитвы. Я думаю: если я православный христианин (я себя таковым считал), то, наверное, утренние молитвы мне надо читать и вечерние надо читать, если они там есть. В течение полугода, не ходя в храм, я читал утренние и вечерние молитвы, просто через силу, мне было очень тяжело, церковнославянский язык, ничего не понятно. Вот через это, наверное, тоже Господь мне помогал. Сложно так вот описать в словах, но, наверное, это ощущение, которое в общении с Богом присутствовало, оно обострялась, конечно же, в молитве. Я понимаю, что молитва – это не есть нечто безответное. Действительно, мы обращаемся к Богу, Он это слышит, в ответ на молитвы. Общение с Богом, когда ты ходишь при Боге, когда Он тебя даже несет в руках, помогаете тебе в каких-то бедах. Можно обращаться к Нему и своими словами – всегда помогает. Он действительно рядом – это ощущение. И вот, такое одобрение совести, что то, что я читаю молитвы – это правильно, так и надо делать,– то есть еще не полная гармония, конечно, но вот это действительно одобрение совести. Мы часто испытываем муки совести, а это одобрение – то, что должно делать. И вот в чем помогло – это дальнейший, конечно, путь мой. На праздник Рождества Христова, я уже заканчивал институт почти, это было перед дипломом, я решил пойти в храм Божий – все-таки Рождество, все идут в храм, а что же я не хожу тогда. Если кто-нибудь знает географию Москвы, то общежитие МИФИ, в котором я учился (НИЯУ МИФИ сейчас), находится рядом с храмом апостола Фомы на Кантемировской, где служил как раз отец Даниил Сысоев, тоже известный, убиенный. И вот, на Рождество, иду в храм и попадаю на исповедь – все идут на исповедь, я тоже иду как раз к отцу Даниилу. Я мало помню, что он мне сказал на самом деле, вроде может, какие-то вещи банальные или неважные, и что я в нем увидел, что православному христианину действительно можно жить так, как написано в Евангелии, можно соблюдать заповеди. То есть до этого я жил, у меня был опыт борьбы с грехом – точнее, победы греха надо мной, что его невозможно победить. И как все живут, все грешат – ну, знаешь, так все и живут, значит, невозможно жить так, как говорит нам православная Церковь. А в отце Данииле я увидел, что этот человек не просто говорит от себя – он именно так живет, и это просто возможно, а если ему возможно, то и мне возможно – почему нет, – то эти требования соблюдаются. Вот это был такой переломный момент в моей жизни, хотя еще не завершающий мое воцерковление, но один из них. И, конечно, были грехи некоторые, было мое стремление к чему-то большему. После встречи с отцом Даниилом такое чудесное, наверное, событие в моей жизни произошло. Снится сон мне через некоторое время. Как будто все, к чему я стремлюсь в жизни, вообще все мирское, меня увлекает по горам каким-то; ну какой-то такой сон, причем он реальный очень был, как сейчас помню. Я это все догоняю и никак не могу догнать, я отчаиваюсь. И тут вот это все появляется в упор лицом к лицу ко мне и задает вопрос: знаешь, почему ты не можешь меня догнать? Потому что православный. Мне тут же приходит мысль, что у меня крест, если я его сейчас сниму, то я этого достигну. И понимаю, что надо что-то делать: я молитвы читаю, а там можно креститься, это я знаю; я решил перекреститься, но рука просто не поднималась, и я сам перекрестился. И вот «это» поменяло лицо свое прямо на бесовское, как сейчас помню, и исчезло.
– Бывают такие сны. Я сам по опыту знаю, что, конечно, бывают сны как обычные сны, бывают такие сны, которые святой Николай Сербский называл некими сигналами, через которые Господь тебе посылает какой-то сигнал. То есть какие-то сны такие, откровения, когда напрямую Господь говорит – это только святым людям дается. Но вот такие сны, через которые нам дается какой-то сигнал из божественного мира, в том числе даже через какое-то такое открытие подлинного лица того, кто борется с нами – конечно, это вполне возможно, и это нередко бывает в жизни православного христианина. Я могу предположить, что Вы, наверное, к этому отнеслись не просто как ко сну.
– Конечно, да. Это было таким решающим, что показывало, что все на свои места расставило. Потом начался период воцерковления. Под влиянием отца Даниила я стал прихожанином храма апостола Фомы, ходил к нему на беседы воскресные, тоже очень интересные. Отец Даниил толковал прекрасно Священное Писание, и мне вот дал вкус именно к чтению Священного Писания, Евангелия. Я до этого пытался читать Евангелие, но никогда не мог прочитать по причине того, я чувствовал, что это очень что-то высокое, я хоть читаю, я вижу какие-то буквы, вижу слова, но не понимаю истинной глубины, не могу ее понять, а какой смысл тогда ее читать? Это именно как некая святыня, которая мне недоступна. А вот отец Даниил, действительно, открыл глубину этой святыни, глубину святоотеческих произведений, например, «Лествица» Иоанна Синайского. Мне запомнились слова Господа: «Кто исповедает Меня пред людьми, того исповедаю и Я пред Отцем Моим Небесным; кто Меня постыдится, того Я постыжусь». Я смотрю на свою жизнь: я-то как вообще, объявляю себя православным христианином, или нет? Думаю, что как-то у меня тут все плохо, и в «Живом журнале» вижу у отца Даниила пост (нашел его «Живой журнал», тоже до этого не знал, что он есть), и вижу, что он объявляет набор в школу православных миссионеров. Решил туда записаться, пойти, хотя полностью, конечно, можно сказать, не было воцерковлен, был таким неофитом. Начал ходить туда, обучаться православной вере большей частью. Это, конечно, окончательно меня уже укрепило на пути.
– Знаете, у многих людей, которые находятся в таком положении, около Церкви, вот вроде бы, как бы, и недалеко от нее, но и внутренне не вошли, – бывает такое представление, может быть, даже опасение скорее, что начать вести такую серьезную церковную жизнь – это очень трудно. Было ли Вам это как-то неимоверно трудно: входить в церковную жизнь от той жизни обычной, студенческой, которую Вы вели до этого?
– Я бы не сказал, что это было трудно. Физически, может быть, да, иногда тяжело – себя в чем-то ограничить, но Господь давал столько благодати, действительно, Он давал гораздо больше, если тоже сравнивать с теми протестантами, то есть у них не было ничего такого, что я бы решился отбросить – все свое студенческое общение или еще что-то. А в храме Божием, в таинствах, Господь дает столько всего, что остальное просто меркнет на фоне этого. И тут нет выбора, можно сказать. Выбор, конечно, есть, но никто не знает: если тебе дают золото и простой металл, то все выберут золото – зачем какой-то блестящий металл смотреть? Так и здесь, конечно, это очевидно, что выбирать. Конечно, приходится бороться иногда со страстями своими, еще с чем-то – иногда падаем.
– Как Ваши соученики отнеслись: насколько понимаю, там вряд ли было большинство воцерковленных, кто Вас окружал, поэтому предположу, что может, не все отнеслись с пониманием.
– Я учился уже в таких годах, когда это было нормально. Действительно, в 90-е годы поколение, хотя из этого поколения многие, кто учился в МИФИ, стали священниками, и действительно, много православных людей в МИФИ до сих пор. Но в том числе, тогда было много сект, и у нас в МИФИ выступал лидер «Аум Синрике» Секе Асахара, ему громадный зал дали, там очень много было. У нас этого было меньше. И люди все-таки, уже под влиянием родителей, которые в Церковь входили, они тоже нормально относились к православию – поднимали глубокие философские вопросы мы иногда, и многие вопросы обсуждались. Потому что понятно, хоть мы и физики, но помимо материального мира что-то должно быть. Это не воспринималось как то, что материалистов не было среди нас. Были вопросы о реинкарнации: как это, насколько это возможно, или нет. Это все обсуждалось, споры велись, но в таком доброжелательном ключе. Единственной было помехой именно жизнь в общежитии, что у меня несколько соседей, мы в одной комнате живем, а молиться как «затвори дверь свою» – это очень тяжело, подгадать момент, когда либо нет соседей, либо уходить куда-то ванную, то есть читать молитвенное правило именно в общежитии не всегда просто. Но это проблема бытового характера, это не проблема психологического давления со стороны окружения.
– Я помню, несколько лет назад была целая такая кампания шумная в интернете о том, что люди атеистического склада мировоззрения возмущались, что там клерикализм наступает на МИФИ, что открыта была кафедра теологии, что это, можно сказать, ужасное попрание прав студентов, и вообще глумление над наукой точной. Если Вы застали эту историю, насколько это с точки зрения самих учащихся МИФИ выглядело, действительно ли они так сильно об этом переживали и горевали в связи с открытием кафедры теологии? Насколько я знаю, храм уже действует на территории МИФИ.
– Да, это конечно большая милость Божия, что у нас есть храм теперь. И инициаторами этого были выпускники МИФИ как раз, а не со стороны Патриархии. Это больше были проблемы согласовать все с Патриархией, с Церковью, что нам разрешили, но именно это движение было изнутри института. Конечно, при содействии администрации вуза, что тоже является довольно важным. Иногда администрация противилась этому, противились некоторые преподаватели старой закалки. Я бы не сказал, что студенты противились – может быть, один-два человека были против, и они раздували эту бучу в интернетах специально. Кто-то, может, работал под заказ, мы сейчас знаем, какие события на Украине происходят – это мы сейчас знаем, этого-то раньше не было. Но вот студенческий сайт МИФИ, который позиционирует себя как объединение студентов, неофициальный сайт, он зарегистрирован в Киеве, например, и понятно, кто на него влияет. То есть среди тех, кто его содержит, нет ни одного выпускника МИФИ, например.
– Именно на этом сайте были вот эти материалы.
– Против МИФИ, против того, чтобы там был храм. Сначала у нас поставили храм, благословили домовый храм на первом этаже в подвальном помещении, мы как первые христиане, ютимся. Потом на входе поставили крест как памятник погибшим в катастрофах техногенного характера: в первую очередь, Чернобыль, конечно. Против креста тоже писались всякие запросы в прокуратуру: почему это, что это. На его месте раньше стоял некий памятник такой, если можно сказать, что это памятник: какой-то такой оборванец с тросточкой идет и подпись «дорогу осилит идущий». Памятник этот тоже новодел, до креста он простоял-то, наверное, лет пять или шесть всего лишь. Те, кто поступил на первый курс, они только его и видели, не видели того, что было до этого, и они думали, что это было изначально здесь. Причем его не убрали, его принесли в другую сторону. Действительно странно: в таком ведущем вузе какой-то оборванец на входе. Крест, конечно, гораздо выгоднее выглядит с этой стороны. Действительно, вот эта кампания раздувалась совершенно конкретными людьми, изнутри это все видно было. Те, которые против этого, уже накручивали остальных людей. Но с другой стороны, тоже видна была и помощь Божия. То есть среди атеистов много такой помощи было. Сначала устроили храм, потом поставили крест, теперь кафедру теологии сделали, что тоже очень хорошо, потому что советское понимание об образовании инженерном нивелирует все творчество, в общем-то. То есть, если ты специалист, как вот ПТУ, когда ты можешь на станке что-то делать, а инженер то же самое, только он может начертить, спроектировать. А что-то большее, какая-то гуманитарная часть образования, ему как бы не и нужна. Хотя мы видим, что в мире это не так всегда. Есть университеты, в которых есть и гуманитарное образование, и есть техническое образование, друг друга дополняют всегда. И вот этот пробел, в том числе, кафедра теологии должна восполнить. Насколько у нее получится это сделать – посмотрим, надеюсь, это будет успешно.
– А как, в целом, Вы сейчас занимаетесь и научной работой, и соответственно, знакомы с научной средой, именно в таких точных науках, физике, был такой стереотип, конечно, в советское время более жестко звучало, что точные науки самодостаточны для объяснения мира, и поэтому не нужно нам никакого этого идеализма, как это называлось, не надо никакой веры. Это все только для людей, которые недостаточно научно образованы, и которые не знают, что наука уже все достаточно сама все объясняет. И сейчас тоже такие люди встречаются, которые говорят, что вот я научный атеист, хотя зачастую степень их собственной научности вызывает вопросы, но, тем не менее, они движимы убеждением, что наука все объясняет, все описывает, и, грубо говоря, никакого места для веры у серьезного человека в принципе оставаться не должно. Вы, как человек, который ведет научную работу, который знаком с этой точной наукой не понаслышке: насколько Вы согласны или не согласны, и почему (я, так предполагаю, не согласны)?
– У нас эта проблема советской школы, из которой мы тащим многие учебники, у нас советский принцип преподавания тоже. И проблема, что наше изложение материала действительно преподносит науку так, что наука все доказала уже, что в науке практически нет «белых пятен», если есть, то они скоро исчезнут совсем. Если почитать зарубежных ученых (Фейнмана или еще кого-то), у них обратная постановка. Они больше сосредоточены на том, что мы вот это можем объяснить, но это не до конца объяснение, а тут вообще непонятно что, а тут и непонятно, когда будет понятно. То есть они, во-первых, дают пространство для новых исследований, что человеку показать, куда можно двигаться, что можно изучать, что тоже очень хорошо. А с другой стороны, показывают, что такое наука на самом деле, на что она опирается, что она не может решить все вопросы, что тоже очень важно, особенно естественная наука. И вот ученые-естественники, сами того не подозревая, в принципе, даже и в советское время вдавались в оккультизм какой-то. Поэтому, кстати, среди старшего поколения очень популярны были Рерихи, Блаватская – то есть это такой некий оккультный синтез псевдонаучный, но он интеллектуалам как «Сатанизм для интеллигенции», очень хорошо книжка названа, – некая духовность, вакуум, который в душе у них, они стремятся какие-то вопросы предельные все-таки решить и не могут это сделать, что-то ищут. И, действительно, великие ученые, когда они доходят до пределов материального познания мира, физического познания, часто, даже сами того не зная – они начинают богословствовать, то есть они начинают разбирать такие метафизические уже вопросы, ненаучные по сути. И сейчас вот такие люди неправославные и, может быть, атеисты, приходят на кафедру теологии и советуются со священниками: вот моя книга, вот у меня такие то представления о мире, – это не наука уже, это не физические какие-то представления, но их это заботит, потому что они дошли до предела, дальше наука не может дать ответа, а душа интересуется.
– А душа интересуется…
– И даже не душа – разум интересуется. То есть ученый не терпит пустоты, для него интересно вообще все. То есть вот я могу объяснить, а что дальше-то? Есть какие-то данные, есть какие-то вопросы, надо их как-то решить, для себя хотя бы, пусть я это научно не решу, но как-то это объяснить должен. И такие вопросы всегда поднимаются и поднимались раньше. Если это раньше замалчивалось, просто объяснялось материализмом – сейчас на материализме никто не успокаивается, может, только отдельные люди.
– Чудо: доводилось ли Вам сталкиваться с ним в своей жизни?
– Я вспоминаю, когда прочитал один диспут со свидетелями Иеговы, по-моему, отца Олега Стеняева, у меня так тоже душа загорелась, что все так просто, надо просто об этом рассказать, и они станут православными, они все поймут, они все разберутся! Я, как выпускник школы научной, думаю, что если с человеком подискутировать, он честен предельно всегда сам с собой, то есть если дать ему некие логические аргументы, то, наверное, он их воспримет, он свое мнение поменяет. Я сейчас уже понимаю, что так не всегда бывает, к сожалению. А свидетелей Иеговы я никогда не видел, никогда с ними не встречался, и не знал, где их взять. Думаю: хорошо бы встретить, как-то эта отложилась мысль. И вот, в городе, в котором я учился в школе, я шел по улице и думаю: «Господи, ну пошли мне свидетеля Иеговы, чтобы я ему рассказал хотя бы!» В этом городе я вообще не знал, что они есть. И вот мне навстречу две женщины прямо в ответ на эту молитву подходят, говорят: «Хотите о Боге поговорить?» Я говорю: «Хочу!» Я спросил, кто они – они оказались как раз свидетельницами Иеговы. Потом задал несколько вопросов из этого диспута, они не смогли ответить, пошел к ним на собрание. Но, конечно, никто не обратился, никто не стал православным. Потому что помимо логики есть еще и желание грешить, есть еще нежелание знать истину, нежелание ее применять. Но вот такие ответы от Бога они были и до моего обращения, то есть как живое общение, и чувствуешь, что Господь отвечает тебе, вплоть через такие чудесные события, как с этими женщинами, которые прямо как ответ на молитву. Это внешне что-то происходит. Таких случаев, конечно, очень много.
– Господь говорит, что просите и дано будет вам. Если человек не просит, то Господь ему и не навязывает. Другое дело, что иногда человек просит того, что ему не полезно, и, в таком случае, конечно, Господь не выполнит такую неразумную просьбу. Как и мы не выполним просьбу ребенка, если он хочет потрогать горячую сковородку или еще что-нибудь сделать опасное для себя. Святой Иоанн Златоуст говорил, что если мы просим у Бога того, что обязательно полезно для нас, не может быть такого, чтобы Господь нам этого не дал, какие-то такие вещи, которые в любом случае всегда полезны для нас: победа над грехом или обретение добродетелей, научиться молитве, например. Это просто как примеры. Есть вещи, которые объективно полезны для любого человека, и в них Господь не может отказать на молитву, потому что это из Его же воли исходит. А если уже конкретно мы какие-то вещи спрашиваем: хочу купить машину или, допустим, хочу выйти замуж или жениться вот именно на этом человеке, или хочу обрести вот эту квартиру – то уже здесь Господь может и послать нам это, или не послать, в зависимости от того, полезно это будет нам или не полезно. Потому что, может быть, что, получив эту машину, мы собьем человека на следующей неделе и будем потом с этим всю жизнь жить, это нам поломает всю жизнь. Или женившись или выйдя замуж вот за этого человека, который кажется нам сейчас идеально подходящим, мы потом будем всю жизнь об этом сожалеть как о неправильном выборе. Или получив этот дом, через двадцать лет мы потом перегрызёмся со всеми родственниками из-за этого. Господь знает всё – и прошлое, и настоящее, и будущее, поэтому, конечно, Он видит, что касается таких временных вещей, насколько они полезны или вредны для нас. От этих вещей Господь нас оберегает. Он нам их не дает, даже если мы их просим – то, что приведет нас к гибели, а это происходит не от Бога, это происходит от нас, от злых сил, если мы с ними соглашаемся. А так, что можно, условно говоря, «локально не полезным» назвать – то, что может нас все-таки вразумить, конечно, такое может быть. Так, собственно, говоря поступил отец со своим блудным сыном, когда тот попросил у него свою часть имения. Отец прекрасно понимал, что ему это будет не полезно, потому это, конечно, не грех с его стороны, а то, что он так отнесся к своему отцу как уже к мертвому, попросив у него при жизни вот это имение, и растратил его. Конечно, отец это все понимал. Но он это дал ему для того, чтобы вкусив до конца этого пути, этот сын потом бы вернулся уже изменившимся, уже другим, уже покаявшимся, выросшим из этого. В таком случае, конечно, бывает, что Господь дает, если мы у него что-то тоже неразумно просим, чтобы мы увидели, к чему ведет этот путь, который мы для себя сами придумали.
– Хотел спросить, что Вы упомянули то, что начали посещать школу православного миссионера еще при жизни отца Даниила. На этой стезе как-то Вам довелось тоже открыть для себя что-то новое – на стезе православной миссии?
– Конечно. Тут, можно сказать, одно сплошное чудо, потому что еще при жизни отца Даниила, когда мы пошли в школу, я, неофит, в храм Божий ходить начал недавно и так регулярно приступать к таинствам. Но отец Даниил сразу же так: «Выбирайте себе страны далекие, вы поедете в них! Кто знает английский? Так, ты поедешь на острова, ты поедешь туда-то!» И при его жизни мы думали: мы сюда не за этим пришли, а просто узнать побольше о православии, действительно научиться как-то о своей вере рассказывать другим людям, что тоже очень важно, но чтобы куда-то ехать – это что-то очень далекое. А потом отца Даниила убили, и мы попали в такую ситуацию, что если раньше мы могли относиться только как к словам человека, то тут все, что он нам сказал, оказывается, сказал священномученик, и это было сказано нам лично. И мы потом думали, после его смерти, что он конкретно мне сказал, что он сказал, надо это выполнять завет его. Я помню, иду тоже в этих мыслях, что же отец Даниил говорил нам – некоторые вещи уже мы там доделали. А вот отец Даниил говорил: всем надо учить английский язык. И я вот с этой мыслью иду, как-то думаю на работе: ну это же невозможно, просто сейчас у меня работа и диссертация, и школа православного миссионера, надо ее завершать, когда время на английский найти, это немыслимо… С этой мыслью дохожу до рабочего места, сажусь, заходит коллега и говорит: «Илья, хочешь изучать английский язык бесплатно в рабочее время, как курсы повышения квалификации?» Я прямо не поверил, что настолько это все реально. Действительно, начали изучать английский язык. Потом к нам приехал отец Алексей Трубач из Монголии, тоже один из учащихся в школе православного миссионера, уже тогда при Синодальном отделе. Я спросил: «Батюшка, может к Вам приехать в качестве миссионера?» Кто из нас может поехать, у всех свои дела, все заняты, это тоже невозможно. Думаю: конечно, было бы неплохо, но не реально. И оказалось так, что в итоге через год я был тем из первых миссионеров, кто поехал в Монголию, потрудились там две недели, рассказывая о Христе. И это, конечно, не описать словами, то ощущение на миссии, когда ты делаешь дело Божие. Мне такое рассказывали потом те, кто занимаются социальной деятельностью, помогают бесплатно в больницах или еще что-то: жизнь научная, действительно, научная карьера, еще что-то, это тоже все интересно, то есть физика для меня – это прямо целый мир открытий интересных. Но это не идет ни в какое сравнение с тем, когда ты рассказываешь о Христе другим людям. И ощущение, когда ты на миссии, когда ты трудишься, особенно в других странах или в наших регионах, где люди о Христе не слышали – тут предельное ощущение реальности происходящего. По сравнению с этим все меркнет – все дела житейские, еще что-то.
– Действительно, буквально на днях я встречался с одним священником-миссионером, и он сказал такую вещь, что самое прекрасное, что он видел в мире – это когда ты проповедуешь слово Божие и видишь глаза людей, у которых сердце откликается на него. Это красивее всех видов прекрасных, восходов, закатов, и много чего другого. Но, конечно, нужно подчеркнуть, что это не просто от добрых дел, а это от тех добрых дел, которые делаются ради исполнения воли Христа и ради Самого Христа, тогда Господь дает такую благодать почувствовать и ощутить это. Тогда и в нашем сердце загорается любовь к Богу. Потому что у некоторых вера ограничивается только таким интеллектуальным отношением, они говорят: «Да, я верю во Христа, да, я все стараюсь делать» – но иногда он сам переживает, что в сердце не чувствует реальную любовь. Преподобный Амвросий Оптинский говорил, что надо действовать так, как если бы ты любил, то есть надо исполнять заповеди Божии, как Сам Господь Иисус Христос сказал: «Если любите Меня, заповеди Мои соблюдите». И когда человек начинает исполнять заповедь Божию «идите и научите все народы», или заповедь «в темнице Я был, вы посетили Меня», или заповедь «болен был и навестили Меня» – и тогда мы ощущаем, как в нашей душе, в нашем сердце, начинает разгораться огонь любви к Богу через это. Сидя на диване, конечно, это невозможно ощутить.
Спасибо большое за Ваш рассказ, дай Бог, конечно, чтобы на этом пути, который Вы для себя выбрали, Господь открывал Вам все больше и больше новых таких благодатных свершений. Дай Бог, чтобы и те из наших зрителей, которые близки к сфере ваших научных интересов, чтобы они тоже получили повод задуматься об этой сфере, об этой стороне нашей реальности.
Я хочу напомнить нашим зрителям, что вы можете присылать ваши вопросы, замечания, комментарии на наш электронный адрес. Желаю помощи Божией всем. Храни вас Господь.
Ведущий – иерей Георгий Максимов
Гость – Илья Молев, инженер-физик
Видео-источник: Телеканал СПАС
Комментировать