Настоятель Вознесенско-Пантелеймоновского храма ‒ о подводных лодках и пути к священству
Протоиерей Владимир Пархоменко служит в саратовском селе Усть-Курдюм. Кроме саратовских семинаристов, которых он растит в будущих пастырей, воспитывает и семеро своих собственных детей. Восьмой ребенок ‒ младенец Иоанн, или попросту Ваня, родился совсем недавно. Отец Владимир – человек неординарной судьбы. Выпускник Нахимовского военно-морского училища, бравый моряк, владеющий приемами рукопашного боя и болеющий флотом, он бросил все и посвятил свою жизнь священству. В этом интервью ‒ немного о том, как это произошло.
Эсминец «Окрыленный»
‒ Батюшка, Вы окончили Нахимовское училище. Вы были офицером?
‒ Нахимовское, а потом еще высшее морское училище подводного плавания, штурманский факультет. Учился на штурмана подводной лодки. Офицером не стал, за веру мы были едва не отчислены из училища.
‒ За веру? А какие это были годы?
‒ 91-й. В стране начиналась перестройка, но в армию она, видимо, на тот момент еще не дошла. С нас крестики командиры срывали. Была такая идея – верующих к серьезным объектам не допускать. Поскольку мы готовились служить на атомных ракетоносцах, с носителями ядерного оружия, нам впрямую говорили, что некоммунистов к управлению не допустим. Все наши аргументы, что коммунист не обязательно будет лучше родину защищать и больше ее любить, не имели значения ‒ была идеология. И когда узнали, что нас во взводе трое стало верующих, затаскали по всяким особым отделам. Это было целое ЧП!
Нас готовили к отчислению, и не просто хотели отчислить, а послать дослуживать в самые злачные места морского флота – на плавмастерские. Это такие плавающие заводы – суда ремонтного назначения. Это были подразделения, чем-то похожие на стройбат, где нет власти офицеров, процветает землячество и дедовщина в жесточайшей форме. А в результате Господь все устроил нормально – мы отслужили на лучших кораблях Северного флота. Я попал на один из лучших в то время эсминцев 53-й бригады 7 оперативной эскадры Северного флота эсминец «Окрыленный».
‒ Красивое название!
‒ У моряков вообще очень красивые названия, у эсминцев, наверное, самые красивые. Окрыленный, Стерегущий, Расторопный, Сметливый…
‒ Сколько вы прослужили?
‒ На эсминце год, а в сумме, если считать с училищем, лет пять.
Я вообще не собирался священником быть. Я очень любил флот и сейчас его люблю. И когда произошла ситуация, после которой мне стало понятно, что мне надо свою жизнь посвятить священству, для меня это была проблема, которую я не знал, как решить. Но потом со мной стали происходить изменения, когда любовь к флоту не то чтобы исчезла, а стала затухать, а необъяснимая тяга к будущему священническому служению стала разгораться огнем.
‒ А что это за ситуация, которая все переломила?
‒ У меня все случилось за одну ночь. Была ночь, в которой было то ли полувидение, то ли тонкий сон, где было сказано, что я должен поступить в семинарию. Это не был простой сон. Если вы когда-нибудь влюблялись, то Вы знаете ощущение жжения в сердце, которое при этом чувстве возникает. Вот такое же чувство было и у меня к будущему священническому служению, которое я представлял себе только теоретически.
‒ Но ведь православная Церковь относится к снам скептически и не советует им верить.
‒ Православная церковь не относится к снам скептически, она относится к ним трезвенно. Это разные вещи. Это значит, не доверять безосновательно. А если есть основания, то почему бы не доверять? Мы знаем много примеров, когда во снах люди получали откровения. Господь иногда именно через сон вразумляет человека. У меня было именно так. Проснулся после этого сна совершенно другим человеком. Когда пришли ко мне мои друзья сослуживцы, я им заявил: все, наверное, буду в семинарию поступать. Они так и сели в шоке. А потом Вы же понимаете, что если бы после этого сна со мной не стало бы происходить перемен, от меня не зависимых, то ничего бы не произошло – сон бы просто забылся.
С чем это можно сравнить? Вот я, например, не могу объяснить точно, почему у меня в 4 классе родилась тяга к военному флоту, к морю. Меня с детства палеонтология интересовала, может быть, я был бы неплохим палеонтологом, в Москве были для этого возможности. И пару раз мама меня возила в 4 классе в музей палеонтологии и хотела записать в кружок. Но он то закрыт был, то еще что-то не складывалось. А с флотом все само сложилось. С Нахимовского училища у меня была мечта стать командиром подводной лодки. Вопрос: может ли это просто исчезнуть? Нет.
Моряки вообще такие ребята ‒ романтики. Сколько у меня друзей, не могу назвать ни одного, кто бы пошел на флот служить из-за денег. Недавно я ездил в Питер на двадцатилетие выпуска, у всех в душе сохранилась вот эта нематериальная любовь к морю, к кораблям, к флоту. Как это может уйти из человека? А у меня это стало происходить. Я сам себе удивлялся. Как-то сердце стало охладевать. Но почему охладевать? Потому что параллельно стала расти вот эта тяга к священству.
Через Бхагавадгиту – к вере
‒ Вы говорите, Вас собирались отчислить. Почему не отчислили?
‒ А путч случился. Мы как раз тогда были в Ирландии, в учебном походе, и наш командир, вице-адмирал Тамков, который был главным противником веры в армии, поддержал путч. Когда мы из Ирландии возвращались, с путчем уже разобрались, а заодно и с нашим командиром. Наш корабль загнали в Рижский залив, окружили эсминцами, за адмиралом пришел катер, под ручки его увели, и больше мы его не видели. А вопрос с отчислением завис.
После путча стало многое меняться, от нас уже не требовали так жестко в партию вступать. А потом случилось то, о чем я вам сказал, поэтому мы сами ушли.
‒ А к вере Вы как пришли?
‒ Это был целый процесс, который начался еще с Нахимовского училища. У меня он начался рационально, с вопросов о смысле жизни. Мне было лет 15, впервые о Боге я задумался на уроке обществознания, был такой предмет у нас в училище, вела его Тамара Павловна. И была тема — разделение людей на идеалистов и материалистов. Рассказав вкратце, в чем суть идеализма, что есть идея Бога, идеального начала, она бросает фразу: «Ну, понятно, что они заблуждаются, потому что Бога нет». И кто-то из класса выкрикнул: «А почему это нет? Докажите!»
Сказано это было не из желания отстоять идею бытия Божия, а просто курсанты народ такой: урок сорвать — хлебом не корми. Учительница, как сейчас помню, попыталась отшутиться: ну нет, потому что нет. Но тогда еще кто-то из ребят выступил: «Подождите, что это за доказательство? Вы по-нормальному докажите!» В общем, бедную Тамару Павловну довели до того, что она в слезах выбежала из класса. Человек просто растерялся, она не готова была к такой реакции. Как преподаватель она бессильна, потому что невозможно ничего на самом деле доказать, это вопрос вековечный.
Потом через минут десять пришел командир роты Строганов Виктор Иванович и отправил нас всем взводом на неделю на картошку, чтоб мы знали, как родине служить и как вопросы задавать. Я тогда в дискуссии не участвовал, но вся эта коллизия мне в душу запала, я тогда подумал: а правда, интересно, есть Он или нет? У меня математический склад ума, я очень любил физику, высшую математику, у меня пятерки всегда были. И я для себя решил, что надо с этим вопросом как-то разобраться. Если Его нет, то надо этот вопрос закрыть раз и навсегда и жить дальше, исходя из того, что Его нет. А если есть…
‒ И как же Вы определялись?
‒ Дело в том, что это был Питер конца 80-х – начала 90-х годов, когда в стране появилась различная духовная литература и разные духовные практики. Поскольку у нас военное училище, то нам преподавали различные единоборства, от рукопашного боя до бокса. А еще есть восточная борьба виньчунь, ею в частности Брюс Ли занимался. На корабле узкие коридоры и рукой боксера особо не размахнешься или, как каратист, ногу до потолка не задерешь. И поэтому нам преподавали такую школу, которая предполагает эффективное сражение с противником без длинных ударов, что полезно в замкнутых пространствах – узких коридорах корабля или подводной лодки. А тренер был продвинутый, в Китае какой-то вес имел, вид у него был тоже китаеобразный, с бородочкой он такой ходил и усиками. И он потихонечку давал нам духовный восточный самиздат – книжки по дзен-буддизму, чань-буддизму, ламаизму. Нам-то были интересны всякие приемы поначалу, а он нам вталкивал, что за этим стоит определенная философия и что ее надо понимать. Так в нас, простых советских ребятах, проснулся интерес к духовным практикам, о которых мы впервые услышали. Я занимался интегральной йогой и даже конспектировал Бхагавадгиту!
‒ Да Вы что, она же толстенная!
‒ Совершенно верно, но меня это тогда не останавливало. Потом я довольно продолжительное время участвовал в теологических дискуссиях с уже крещеными ребятами, иногда их побеждал, но они бегали в город, где у них был знакомый священник, и он им все очень грамотно отвечал. В результате возникла ситуация, когда я уже пошел напрямую беседовать с ним. Прекраснейший священник, сейчас он епископ Геннадий, служит в Казахстане. Он же меня и крестил потом, тогда он еще был отцом Михаилом.
Так началось мое серьезное знакомство с христианством, я впервые прочитал Евангелие. И, конечно, Евангелие меня поразило. Это как ты идешь по лесу с фонариком, вокруг темно и вдруг свет. И все ясно, все понятно, все встало на свои места. Такое впечатление было серьезнейшее. Никакая Бхагавадгита не сравнится. И никакой Коран, который я к тому времени уже тоже прочитал.
‒ И что было дальше?
‒ Дальше мы с Божией помощью нашли церковь, я крестился и думал, буду просто верующим офицером, мне моя военно-морская жизнь очень нравилась. То есть крещение и священство для меня совершенно разные этапы.
«Никуда мы не поедем…»
‒ Как Вам кажется, почему Господь Вас призвал к священству, заставив так круто изменить свою жизнь?
‒ На этот вопрос вам не ответит ни один священник. Господь призывает не по каким-то видимым причинам или заслугам. В каждом Он усматривает что-то свое. Я, например, про себя не могу сказать, что такого во мне узрел Господь. И любой нормальный священник не скажет, потому что понимает, что мы плохие, живем не так, как нужно жить, не соответствуем тому идеалу священства, которому должны соответствовать. У нас с головой все нормально, мы все трезвые люди и понимаем, что не достойны. Но вот Господь призвал и поэтому служим.
‒ Перед поступлением в семинарию Вы ушли с флота?
‒ Да, ушел. Поступал и думал так, что если не поступлю, значит, это будет знаком о том, что я ошибся или прельстился, и обратно выйду на флот. Но я сразу поступил – московская духовная семинария, Сергиев Посад, Троице-Сергиева Лавра.
По окончании служил сначала в Костроме, был проректором по воспитательной и учебной работе. Потом Воронежская епархия, тоже проректором. Ну и сейчас я до сих пор в семинарии преподаю.
‒ А Владыка Лонгин Вас в Саратов как позвал?
‒ Очень просто. Иду, помню, вечером детский садик освящать ‒ звонок. Поднимаю трубку ‒ секретарь Саратовской епархии, сейчас с Вами будет говорить епископ Лонгин. Владыка со мной переговорил. Он возглавил епархию в 2003 году, ему нужны были помощники.
‒ И Вы сразу согласились?
‒ Ни в коем случае! Я в Саратов заехал с Заводского района, и это для меня была такая тоска! В Воронеже все цветет, а здесь все показалось как-то мрачно. По пути заехал в храм – было такое впечатление, что церковная жизнь в Саратове отстала от общероссийской лет на 8-10. С Владыкой мы очень тепло побеседовали, но уезжал я со стойким убеждением: я сюда никогда не поеду. Воронеж моя малая родина, я сам с Дона, у меня родители в Воронежской области живут, я рад был жить рядом с ними и думал, что уже отсюда никуда не уеду. Жене приехал и сказал: я все посмотрел, никуда мы не поедем.
‒ А что потом?
‒ Недели через две появилось непреодолимое желание ехать в Саратов. Я думаю, да что ж такое?! Прямо тянет и все. Я не могу объяснить почему, с точки зрения логики это непонятно. Как это уехать от родителей? У нас в Воронеже было все обустроено, мне все нравилось. Посоветовался с духовником, он говорит, хочешь – езжай. Вот я и приехал в Саратов, и здесь уже живем одиннадцатый год, слава Богу.
‒ Если проследить ход Вашей жизни, то получается, что Вы все время пытались прислушиваться к тому, чего хочет от Вас Господь и не сопротивлялись Его голосу?
‒ Я не сопротивлялся, но я все равно ко всем своим внутренним призывам критически относился. По учению отцов Церкви воля Божия по-разному познается. Она может познаваться аналитически, из заповедей, может из обстоятельств жизни, в которые тебя Господь ставит, когда человек фактически лишается выбора и становится понятно, что Бог тебя подталкивает к какому-то решению. Воля Божия может познаваться из советов с духовно мудрыми людьми, а может через вот такие внутренние призывы.
‒ В этих внутренних призывах легко запутаться. Ненадежный ведь источник.
‒ Конечно. Так бывает в ситуации выбора супруга или супруги. Влюбилась девушка – а мой или не мой? Как к этому чувству отнестись? Тут трезвенность должна быть. И в моем случае она мне помогла. Я же в Саратов не просто поехал по этому призыву, я посоветовался с духовником, мы все обсудили. Не я, а он подтвердил, что этот выбор был бы для меня правильным.
Беседовала Елена Балаян
Источники: газета «Саратовская панорама» № 25 (2009) / информационно-аналитический портал «Православие и современность»
Комментировать