О том, как военный переводчик стал священником, о настоящих христианах сказочной Индии, а также о том, какие открытия для себя может сделать для себя при чтении Библии человек, профессионально занимающийся переводом, о свободе и послушании, о духе и букве, о «комарах» и «верблюдах» зашла речь в беседе с архангельским священником иереем Михаилом Юровым, заместителем руководителя епархиального отдела религиозного образования и катехизации.
Индия – страна чудес
– Отец Михаил, до священнического служения вы были военным переводчиком. Расскажите об этом.
– Если совсем точно, то я был военно-техническим переводчиком, работал в сфере военно-технического сотрудничества на предприятии «Севмаш». Это был крупный международный проект по переоборудованию и модернизации авианосца, который впоследствии передавался военно-морским силам Индии. На производстве приходилось много переводить, этим я и занимался.
– Вы бывали в Индии в связи с работой?
– Да. Я бывал в этой стране не раз. Какое-то время жил там. Она оставила в моем сердце самые хорошие и теплые воспоминания. Индия – это в каком-то смысле страна чудес. Совершенно иная культура, иной менталитет, мировоззрение. Но есть и точки соприкосновения, благодаря которым возможен диалог. Я смог познакомиться и с религиозной культурой индийцев. Для теолога знание религиозной картины мира очень важно, а мне удалось приобрести, что называется, полевой опыт. Я это видел вживую: храмы, святилища, людей. Удалось пообщаться с приверженцами других религиозных систем, совершенно не похожих на привычные нам авраамические традиции, и это, конечно, ценный опыт.
Индийцы – это народ-праздник. Они его могут сделать из всего. В любой ситуации они найдут, чему порадоваться, как повеселиться. Культура фестиваля у них очень развита. Повторюсь, это совсем иной мир, другая цивилизация. Индийцы не потеряли своей самобытности.
– Удалось ли Вам встретить в Индии православных людей, есть ли там христианские храмы, общины?
– Я познакомился с несколькими христианами, в основном, это были католики и протестанты, но был и один представитель восточнохристианской традиции. Конечно, это не то Православие, о котором мы говорим здесь. Это Маланкарская Сирийская Православная Церковь («христиане апостола Фомы»), прямого канонического общения с которой у нас нет. Догматика близка, но есть ряд принципиальных разногласий. Тем не менее, увидеть там представителя восточнохристианского мира – с одной стороны, знакомого, с другой же, столь экзотичного – для меня было большим откровением. До этого я думал, что христианство восточной традиции там не представлено вообще.
– Делает ли Церковь поправку на местные обычаи и национальный колорит в странах с принципиально иной культурой?
– Разумеется. В том-то и дело, что православное христианство не идет беспощадным катком по тем территориям, где проживают его новые приверженцы. Оно использует ряд местных традиций, вписывается в общую культурную среду, творчески «переквашивает» опыт человека и встраивает его в русло своей традиции. Сколько мы ни возьмем разных Православных Церквей, в каждой всегда будет сохраняться определенный национальный колорит.
Традиция танца в храме
– То есть индийцам восточнохристианской традиции остается место для карнавала?
– Смотрите: наше богослужение очень красивое, торжественное, величественное, но при этом довольно консервативное, сдержанное. У христиан Ближнего Востока – совершенно другой обряд. Возьмем, к примеру, традицию исполнения псалмов. Мы обычно читаем их речитативом, а кто-то поет, как в древности.
Помните, ветхозаветные иудеи исполняли псалмы под музыкальное сопровождение? Вероятно, это было «синтетическое искусство». Искусство голоса, музыки и даже танца. Такая литургическая традиция для нас совсем не привычна. Она может даже шокировать. Но нам и не нужно пытаться ее скопировать. У нас есть своя оригинальная богослужебная практика, которая не выходит из общего русла церковного Предания, и вместе с тем ручеек которой можно легко выделить из общего потока.
На Ближнем Востоке во время схождения Благодатного огня человек может выкрикнуть что-то или даже устроить «мини-перформанс», и это не будет расценено как нарушение благочиния. И так с любым народом. Главное, чтобы не было искусственного насаждения: вот, мы увидели, что в такой-то Церкви делается так, давайте пересадим этот обычай на нашу почву! А он, как растение, не приживается, засыхает. В конечном итоге мы сами не получим плода.
У нас есть своя, красивая, древняя, богатая традиция церковной жизни. Мы ее не должны никому навязывать и не должны от нее отказываться. При этом она может и в определенной мере развиваться.
Роль духовника исключительна
– Получается, вы окончили иняз, работали переводчиком, путешествовали, более того, как я слышала, играли рок-музыку – это довольно богатый опыт для молодого человека. Ожидали ли вы когда-нибудь от себя, что станете священником?
– Такую возможность я допускал всегда. Вера в бытие Божие была у меня с самого детства. И несмотря на то, что глубокого воцерковления долгое время не было, эту мысль я никогда не отметал.
Окончательный выбор был сделан после знакомства с духовником – отцом Евгением Соколовым. Это случилось на пятом курсе университета. Отец Евгений нашел нужные ответы на мои вопросы, это способствовало моему воцерковлению и переходу к практическому христианству. Вообще роль духовника в Православии исключительна. И хотя сегодня опытных духовников немного, они все же есть, в том числе и в нашей епархии. Роль духовного наставника заключается в том, чтобы вовремя сориентировать человека. Не довлеть над ним, не указывать ему, не приказывать, а помочь лучше разобраться в ситуации, сделать правильные выводы и правильный выбор. Прежде всего, выбор жизненного пути. Здесь роль духовника трудно переоценить.
– Можно ли сказать, что Ваша прежняя деятельность нашла свое продолжение в сегодняшнем церковном служении? Это продолжение линии или абсолютно новая дорога?
– Какого-то радикального жизненного переворота не случилось, я не могу сказать, что полностью порвал со своей прошлой жизнью. Наоборот: тот опыт, который я получил на «Севмаше», органично вписался в мою церковную жизнь. Я могу отозваться об этой структуре, о коллективе, с которым я работал, только положительно: это была команда настоящих профессионалов, людей компетентных, интересных, целеустремленных. Я многому у них научился и благодарен Богу за то, что Он свел меня с ними.
– У Вас есть и церковное образование?
– Я окончил Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет, богословский факультет. Сейчас это образование стало не только церковным, но и светским, потому что дисциплина «теология» признана Высшей аттестационной комиссией Минобрнауки России. Так что это вполне полноценная специальность, которая объединяет самых разных людей – как в священном сане, так и мирян. Тема моего диплома – концепция святости в Законе Моисеевом; это относится к библеистике.
Крайности перевода
– Библия – это во многом поэтический текст. Мы знаем, что поэзию невозможно перевести дословно, перевод не будет точным аналогом. Сделали ли Вы для себя какие-нибудь открытия, когда изучали Писание как профессиональный переводчик? Были ли моменты, когда Вы, читая другие источники, глубже или даже по-другому осмысляли текст Синодального перевода?
– Чем больше я читаю самые разные переводы (славянский, современный русский, английский, немецкий и другие), тем больше убеждаюсь в красоте и силе Синодального перевода. При ряде объективных недочетов и неточностей, по моему мнению, это все же лучший на сегодняшний день русский перевод Священного Писания.
Вообще, говоря о библейских переводах, необходимо в очередной раз повторить банальную истину: любой перевод – это комментарий. Стопроцентно соблюсти букву оригинала никак не получится, при этом содержание, смысл и дух Писания могут и должны передаваться читателю. Здесь переводчику нужно быть предельно осторожным и не впасть в крайности, т.е. не позволить себе неоправданных вольностей и в то же время не жертвовать всем и вся, создавая некий подстрочник.
Так, согласно базовой переводческой установке, при работе с сакральным текстом основной единицей перевода служит слово. Некоторые же современные переводчики предлагают иную концепцию: сделать преимущественными единицами перевода словосочетание и предложение, как это обычно делается с художественной литературой. Такая стратегия при переводе Библии не всегда эффективна. Здесь порой каждый отдельный графический знак может быть критически важен, и за адекватную его передачу стоит побороться.
– Приведите, пожалуйста, какой-нибудь пример.
– Приведу пример не столько из области перевода, сколько из области текстологии. Он очень показателен и позволяет затронуть определенную проблематику, сложившуюся вокруг научного изучения Писания. Возьмем первую главу Евангелия от Иоанна. Она открывается довольно пространным и богословски насыщенным прологом. Он длится восемнадцать стихов и оканчивается так: «Бога не видел никто никогда, Единородный Сын, сущий в недре Отчем, Он явил». Текстологический анализ рукописи, который проводится весьма авторитетными независимыми исследователями, показывает, что самым древним вариантом этого стиха, по всей вероятности, было: «Единородный Бог, сущий в недре Отчем, Он явил». То есть, не просто Сын, а Бог. Это отражено и в списках Вульгаты. А у нас в переводе написано «Единородный Сын». Да, во многих рукописях встречаются эти слова, но, тем не менее, ряд ученых считает, что магистральным, первичным, древним звучанием был именно текст «Единородный Бог». Это отражено в самом авторитетном в мире библеистики критическом издании новозаветных текстов Нестле-Аланда, в 28-м издании – последнем, которое на данный момент вышло.
Соответственно, когда кто-то будет приступать к делу перевода, какой рукописной традиции он будет отдавать предпочтение? Мы еще не начали перевод, а у нас сразу на повестке такой важный вопрос.
Вообще Традиция (Предание) – это русло, по которому происходит диалог между Богом и человеком, Богом и Церковью. Если мы выходим за пределы этого русла, то рискуем получить уже «недоброкачественный» религиозный опыт.
Стать хозяином своих эмоций
– Вы говорили, что радикальной перемены с Вами после прихода в Церковь не произошло. Как Вы думаете, насколько человек, приходя в Церковь, может ожидать, что он сохранит свою свободу самоопределения?
– Хотя страх потери свободы распространен, нужно понимать, что все преподаваемое нам в Церкви способствует именно обретению человеком полной свободы бытия, которая заключается, прежде всего, в свободе от греха. В Церкви человек должен стать полным хозяином своих эмоций, желаний и порывов. Он должен положить руки на штурвал своей жизни. Человек, направляемый промыслом Божиим, должен выстроить всю свою жизнь согласно замыслу Божию о нем.
Дело в том, что наилучший замысел о человеке есть только у Бога. Бог знает, для чего Он каждого из нас призвал в этот мир. И каждому предстоит разгадать главную загадку своей жизни: почему Бог наделил меня именно этими дарами и талантами, и как их нужно раскрыть и реализовать, иными словами, каково мое предназначение? Именно эти вопросы должен перед собой поставить человек, приходя в Церковь. И в Церкви по мере своего духовного возрастания, происходящего в неразрывной связи со Христом, посредством Святого Причащения, человек может найти ответы на эти вопросы. Господь ему откроет эту тайну, постепенно, плавно, чтобы его не ошарашить. А все те заповеди, которые в Церкви даются, – это, если хотите, ступеньки, по которым и совершается духовное восхождение от меры к мере, от ведения к ведению и от осознания к воплощению в жизни.
Вот простой пример. Возьмем две семьи, в одной из них ребенку с малых лет прививали культуру заповедей Божиих, которая должна быть высшим нравственным ориентиром, ибо все остальное, как показывает практика, не может иметь абсолютной ценности. Да, скажем мы ребенку: «Меня ты можешь обмануть, закон обойти, с людьми договориться, а вот с Богом так не получится, от Него ты ничего не утаишь, Его ты не обманешь никогда и в нехорошие дела не вовлечешь». И вот ребенок, усваивая этот урок, понимает, что заповедь Творца незыблема и непреложна, значит, на нее можно опереться.
Заповедь – это ответственность человека даже не перед другими людьми, а в первую очередь перед Богом. Отныне ребенок знает, что брать без спроса чужого нельзя, это закон. Мое «хочу» здесь на втором месте. Вот, скажем, на столе лежат деньги. А ребенку так хочется новую игрушку или что-то еще. Но если он усвоил заповедь, этих денег самовольно он не возьмет. В этой семье они могут лежать на виду, и даже если что-то потеряется, то родители не будут подозревать ребенка, они пойдут искать, заглянут под стол: а вот и потерянная купюра, нашлась! В другой же семье этой культуры нет, там возмущались церковными бременами: зачем еще нагружать ребенка какими-то заповедями, это такой гнет, насилие! Достаточно этикета и норм внешнего приличия. В результате ребенок неплохо ориентируется в жизни: здесь я могу немного схитрить, здесь – недосказать, здесь никто не увидит. И вот запретный плод, который всегда сладок, привлек внимание ребенка. Тут и оказывается, что деньги надо уже прятать, запирать на замочек, ключик класть в сервант, сервант закрывать и так далее. В какой семье будет больше свободы? Ответ очевиден. Там, где не надо ни прятать, ни подозревать, ни допрашивать. Страсть порабощает человека, ужасно ограничивает его, а заповедь освобождает.
Другой вопрос, что человек, являясь неофитом, стремится сразу исполнить все и вся и нередко начинает оцеживать комара, пропуская при этом верблюда. Христианин все-таки больше ориентируется на дух, а не на «букву». А если мы делаем ставку только на «букву», то здание, построенное на «букве», рухнет с грохотом.
Церковные «верблюды» и «комары»
– Какого «верблюда» может пропустить человек, который поймал всех «комаров», стал внешне благочестив и соблюдает все церковные предписания?
– «Верблюда» лицемерия и фарисейства, например. Человек пришел в храм какое-то время назад, не вчера и не позавчера. Он уже освоился и ревностно соблюдает все традиции, все заповеди и посты и начинает смотреть на людей вокруг с осуждением: я-то здесь, Господи, пощусь, читаю правило, читаю Писание, я не таков, «якоже прочии человецы». Он забыл, что в его жизни тоже был долгий период без Церкви. Это и есть «верблюд». «Верблюд» постоянного сравнивания себя с другими людьми и укорения ближних в том, что они не такие, как мы.
– Может ли быть таким «верблюдом» нежелание, как вы выразились, положить руки на штурвал своей жизни?
– Может. Некоторые люди, приходя в Церковь, с большой охотой готовы переложить ответственность за свою жизнь на кого-то другого: на духовника, на члена общины. Если что-то плохо, то это ты отвечаешь, ты виноват. А между тем, главную ответственность за свою жизнь несем мы сами. И прежде чем принести и бросить все к ногам другого человека, нужно понимать, что ответственность за твою жизнь с тебя никто не снимал. Тем паче, что это не ситуация с монашествующими, где речь идет об отсечении своей воли. Если человек остается мирянином, то у него всегда будет присутствовать своя воля.
Как писал свт. Игнатий (Брянчанинов) еще в XIX веке, сегодня духовничество выражено в жизни по совету. Не по строгой команде, не по жесткому руководству, а по совету. Следовать ли этому совету, решаешь ты сам. И если ты не доверяешь этому человеку, то какой это для тебя духовник? И потом, по слову Иоанна Лествичника, прежде чем вручить себя в руки духовнику, ты должен присмотреться к нему. Прежде чем ты доверишь ему хотя бы одну руку положить на штурвал твоей жизни, ты должен узнать, не является ли он сам неискусным рулевым. Ты ему доверял как кормчему, а он и не знает, куда плыть.
Тут нужно быть очень осторожным. Нельзя приходить с такой установкой: вот сейчас мне дадут четкое руководство к действию, и я полностью отключу свою голову, не буду ни о чем думать. Это не путь христианства в современном мире. Есть монашеский путь, но это совершенно другое дело. А мы говорим о мирянах.
– Мы часто встречаем ориентиры для монашеской жизни и гораздо реже – свидетельства о жизни мирян. Например, в любом православном календаре будет указан монашеский устав поста. Нужно ли современным мирянам соблюдать его?
– Монашество – это локомотив церковной традиции и духовной жизни. Это те люди, которые всю свою жизнь принесли в жертву Христу. И Христос им за это многое дает. Но заимствуя что-то из монашеской жизни, надо трезво рассуждать: хорошо это будет для меня или плохо?
Допустим, мы примеряем на себя устав монастырей Средиземноморья. Там совершенно другой климат, совершенно другие условия поста. Мы с вами живем на Севере, поэтому у нас есть послабления. Например, если соблюдать Великий пост по всей строгости, мы увидим, что очень часто из рациона исключается и масло, и даже горячая пища, а у нас дается благословение вкушать рыбу по субботним и воскресным дням. Пост в плане пищевых ограничений в различных климатических зонах будет разный. «Буква» подгоняет всех под один шаблон, делает нас заложниками. А дух заставляет «букву» играть разными красками.
Беседовала Екатерина Суворова
Источник: «Вестник Архангельской митрополии»
Комментировать