Протоиерей Андрей Хвыля-Олинтер. Полковник милиции в отставке. Ученый, криминалист, религиовед. В прошлом заместитель начальника Центра криминальной информации Главного информационного центра МВД РФ. Один из ведущих специалистов в области нетрадиционных религий и деструктивных культов.
‒ Как произошло, что перспективный ученый, криминалист, полковник МВД Андрей Игоревич Хвыля-Олинтер превратился в «отца Андрея»? Чтобы так кардинально изменить жизнь…
‒ Это можно сравнить с рождением ребенка. С одной стороны, случилось как будто «вдруг». Как в роддоме женщина мучается, напрягается и «вдруг» рожает. А с другой стороны, рождению ребенка предшествовал длительный период каких-то событий.
У меня как-то так сложилось, что с детства была жажда истины, если хотите. Пусть даже она была облечена в форму официальной идеологии, марксизма-ленинизма. Я ведь прочитал не только те труды Маркса и Энгельса, которые обычно изучаются в институтах, но и многие другие. Особенно ранние работы Маркса. Сначала я шел в русле официальной идеологии, но при этом очень любил математику и философию. Тейяр де Шарден сыграл роль, Станислав Лем и другие такого рода философы. И я стал искать причину, смысл нашего существования, но, правда, в рамках рассудочной человеческой деятельности. Стал создавать гигантскую теорию, которая хотя бы для меня объясняла все, что происходит в мире. Да, появилась огромная эрудиция, но, сами понимаете, чтобы все это системно изучать, надо вариться в соответствующей среде. А поскольку я в основном все самостоятельно изучал, то была в этом и доля поверхностного, это был нескончаемый бег к горизонту.
Но была и другая сторона. Я рисовал (и отец у меня рисовал, он же член Союза художников СССР), и вот это ощущение красоты мира подталкивало меня к мыслям о том, что у данной красоты есть какая-то основа, некое Сверхначало.
‒ Точно так же, как физики видят невероятную разумность природы, даже человеческий организм, его тело ‒ удивительный супермеханизм…
‒ Да. И сначала все воспринималось, как некое свойство природы, но потом, когда я поглубже в это дело влез, некоторые известные принципы той же природы, скажем, принцип наименьшего действия Гамильтона, показали, что за всем этим явно стоит что-то еще, что выше природы. Мы кидаем камень ‒ и он изначально летит по траектории наименьшего действия, то есть он как бы знает, куда двигаться. А если уж рассматривать функционирование человеческого организма, мозга, если уж мы добираемся до таких высочайших естественных систем и причин… Понятно, что все это рано или поздно приводит к Богу.
Еще Френсис Бекон говорил (а он считается основателем современной науки), что частичные знания уводят от Бога, а вот такие полные, глубокие ‒ обязательно к Нему возвращают. Возьмите великих ученых, лауреатов Нобелевской премии, основателей квантовой механики: Вернер Карл Гейзенберг, Макс Планк ‒ они же все глубоко верующие люди. Не говорю уже о Ньютоне и так далее. Да и наши советские, по-настоящему великие, ученые: тот же академик Борис Викторович Раушенбах, разработчик систем управления советских космических аппаратов, один из основоположников советской космонавтики, пожалуйста ‒ глубочайший верующий человек. Написал, между прочим, интересные книги по православию. Авиаконструктор Игорь Иванович Сикорский, знаменитый и в царской России, и в США. Написал замечательные книги о молитве «Отче наш». Можно еще много примеров приводить. Дело в том, что среди ученных верующих ничуть не меньше, чем среди обычных людей.
И так мои увлечения стали приводить меня в тупик: то есть конструируя свою гигантскую теорию, я все время обнаруживал в ней дырки, слабые места. Значит, нужно было изучать новые научные труды и новые направления. Понятно, что в итоге эти бесплодные поиски могли бы привести в сумасшедший дом или в какие-нибудь исторические секты, что собственно одно и то же.
Но неожиданно мне повстречались люди, которые фактически заложили для меня фундамент, показали, где что. Однажды я пришел к одному из крупнейших наших ученых философов, руководителю Отдела проблем познания в Институте философии Академии наук СССР. Я пришел к нему со своими опусами по рекомендации Анатолия Гармаева (он тогда еще не был священником). И этот философ, Батищев Генрих Степанович, с большим интересом прочитал мой опус, в котором тезисно описывалась моя «теория» (с юмором говорю), и вдруг меня огорошил. «Вам нужно срочно креститься и идти в церковь», ‒ сказал он. И тогда же он познакомил меня с отцом Димитрием Смирновым.
Постепенно у меня появился совершенно новый круг знакомых: Анатолий Гармаев (он еще не был священником), философ Генрих Степанович Батищев (в крещении Иоанн), священник Даниил Сысоев (я с ним начал контактировать против сектантской деятельности, будучи еще офицером), протоиерей Феодор Соколов (он как раз курировал силовые структуры).
И вот отец Димитрий Смирнов пригласил меня как-то поприсутствовать на крещении. Приехал я к нему днем, в обеденный перерыв, и там бабуля привела крестить двух своих великовозрастных внука и внучку. Пустой храм, я стоял в сторонке, ничего не знал, ни чинопоследования, ничего не понимал. Стою, глазею, мне интересно. Когда началось крещение, вдруг на меня впервые нахлынуло странное, новое чувство ‒ я не понимал, что со мной происходит, но чувствовал, как будто крылья за моей спиной выросли… И когда крещение закончилось, я по идее должен был подойти к отцу Дмитрию, поблагодарить его, какие-то слова сказать ‒ а я молча выполз из храма и всю оставшуюся часть рабочего времени проходил по Москве, внутри у меня все звенело.
‒ А ведь Вы тогда были всего лишь зрителем.
‒ Только стоял сбоку у стены и ничего не понимал. В итоге я еще какое-то время по инерции шел по рациональному пути, я накинулся на христианскую литературу, стал еще больше читать. И так я укрепился именно в рассудочном, рациональном плане, что Бог есть, и всё.
Я начал ходить по разным культовым зданиям, к мусульманам заруливал, к протестантам, католикам, буддистам. Просто так, пройтись посмотреть. Но ощущение, что я «дома», возникало только в православном храме. Нигде больше. Так еще где-то год я проходил. В итоге, как снежный обвал ‒ я крестился в храме Николы в Кузнецах, отец Валентин Асмус меня крестил, полным погружением, как положено. Большую роль тогда сыграла моя крестная мать Валентина Федоровна Чеснокова, крупнейший в мире социолог (очень скромная, судя по всему она была тайная монахиня, работала в Институте социологии, у нее замечательные по социологии книги).
‒ Но Вы не остановились на крещении и, в конце концов, приняли священный сан. Как к этому отнеслись Ваши коллеги, да и семья тоже?
‒ Бог позвал. На все воля Божия. Хотя в период воцерковления это иной раз принимало анекдотичный оборот. У нас была такая категория офицеров, которые волочились за женщинами, при этом носили такие холеные бородки. И никто не протестовал против бородок. Но как только я стал отращивать свою бороду, «по религиозным соображениям» (она тоже была постриженная, короткая, то есть внешне почти не отличалась от этих донжуанов) ‒ начался прямо-таки натиск против моей бороды!
«Андрей Игоревич! Чтобы завтра вы пришли без бороды! Вы же офицер!»
И это при том, что там многие с бородами были, и никаких претензий к ним не предъявлялось. Были у меня и совсем смешные случаи: я выступал на Коллегии на Житной с серьезным докладом об информационно-оперативной системе, там были начальники всех управлений, генералы. И вдруг я вижу, они смеются, хихикают. А я серьезные вещи рассказываю. Потом с ужасом замечаю, что перешел на церковно-славянский язык. А я тогда ходил на курсы церковно-славянского языка, и мне надо было сдавать по нему экзамен, и в голове у меня был зацикл на этом.
‒ «Ибо», «поелику», «паки-паки, языками не владеем»?
‒ Вот, примерно так и было. Но я уже там притчей во языцех был, они знали, что я православный…
А если уже серьезно, то в моем принятии священства, конечно, была воля Божественная. Я это сейчас понимаю. Например, я зачем-то стал создавать у себя библиотеку священника, богослужебной литературы. Просто испытывал потребность изучения этого. Потом был момент: владыка Иоанн Белгородский (председатель Миссионерского отдела), когда я работал над справочником по деструктивным религиозным организациям, чтобы мне никто не мешал, отправил меня в «затвор». И наступает такой момент: справочник дописан, и владыка Иоанн вдруг мне объявляет: «Вас через три дня рукополагают в диаконы». Это 2002-й год.
Я съездил в Москву. Жена вначале подумала, что я в монахи подамся. Ну, можете себе представить, была паника: мол, развал семьи и так далее. Родственники заговорили, что я сейчас квартиру продам, возник ажиотаж. Но видите, как все повернул Господь.
В 2000-м году я уволился из МВД по возрасту, рукоположили меня в диаконы в 2002-м, а в 2004 году состоялось рукоположение в священники.
‒ Возможно, на тот момент Ваше внутреннее состояние было уже подведено к этому?
‒ Я же говорю, это все равно как стать матерью: девочка, девушка ‒ они что-то слышат о рождении ребенка, у них, конечно, складывается какое-то представление о материнстве, о рождении ребенка. Но когда это происходит на самом деле ‒ это качественный скачок! И он бесконечно отличается от всех теоретических представлений. Это совсем другое уже. Так и с рукоположением.
Когда человек становится священником, и, если это искренне происходит (бывает, конечно, и конъюнктура ‒ мало таких случаев, но бывают: когда папа-священник подталкивает и свое чадо к такому выбору), он становится совершенно другим человеком.
‒ Бывает, что священство принимают как одну из новых, популярных «профессий», как способ неплохо устроиться.
‒ Среди священников тоже живые люди. Поэтому по-разному бывает. Но все-таки основная масса священников ‒ это трудяги, это крест. А уж тем более архиереи, архиерейство ‒ это вообще тяжелейший крест.
Беседовал Александр Егорцев, Публикация в рамках проекта «Вера сегодня: лица современного православия» при поддержке Международного грантового конкурса «Православная инициатива 2016‒2017». Публикуется в сокращении.
Бесконечная радость бытия
Наша беседа со священником Андреем Хвылей-Олинтером, клириком Преображенского Кафедрального собора города Белгорода и проректором по научной работе Белгородской Духовной семинарии, состоялась накануне открытия Православного миссионерского форума, проходившего в нашем городе в декабре прошлого года в рамках IV Пименовских чтений. Отец Андрей стал почетным гостем этого форума, а также выступил с лекциями перед студентами Саратовского юридического института МВД и Саратовской академии права.
Выбор аудитории неслучаен: отец Андрей ‒ полковник министерства внутренних дел в отставке, криминалист, долгие годы изучавший деятельность деструктивных сект, кандидат юридических наук, доцент Белгородского государственного университета, автор книг и статей по сектоведению, ответственный секретарь Комиссии по духовной безопасности Экспертного совета по национальной, миграционной политике и взаимодействию с религиозными объединениями при полномочном представителе Президента Российской Федерации в Центральном федеральном округе.
Отец Андрей ‒ человек незаурядной судьбы и интересный собеседник, а потому наш разговор касался самых разных тем: личного опыта, который приобретает каждый верующий человек на своем пути к Богу, особенностей современного миссионерского служения, а также проблем сект и деструктивных религиозных культов, которые получили угрожающее распространение на территории нашей страны.
‒ У каждого священника ‒ свой путь к принятию сана, так же как у каждого человека ‒ свой путь к Богу. Как стали священнослужителем Вы?
‒ Потаенное желание стать священником появилось у меня достаточно давно ‒ я принял крещение в 1991 году, будучи офицером-криминалистом, но условия моей службы не благоприятствовали проявлению веры. Как у любого офицера, рабочий день у меня был ненормированный, однако я поступил на вечерние курсы церковнославянского языка, окончил их, а затем поступил в Свято-Тихоновский институт (тогда это был еще институт), проучился там четыре года, но, к сожалению, не смог завершить обучение ‒ не хватило времени. Вечерний и заочный режимы ‒ чудовищные по сложности, тем более что в последние годы своей службы мне приходилось активно заниматься противосектантской работой, что тоже отнимало массу времени.
Когда пришло время увольняться в запас, архиепископ Белгородский и Старооскольский Иоанн, с которым у меня сложились хорошие отношения во время работы в миссионерском отделе Московского Патриархата, пригласил меня читать лекции в Белгородской духовной семинарии, и почти сразу ‒ это было в 2002 году ‒ рукоположил меня во диаконы, а через два года ‒ во священники. В общем, все произошло достаточно быстро, и внешне я никаких действий для этого не предпринимал, хотя внутренне, конечно, готовился к этой стезе.
‒ То есть все далось так просто, или же все-таки были трудности, которые приходилось преодолевать?
‒ Трудности, конечно, были, особенно в период воцерковления. Но запомнились и хорошие моменты. Однажды ко мне обратился знакомый ‒ руководитель туристической фирмы ‒ и предложил поехать на Пасху на Святую Землю. Это был 1996 год. Я ‒ офицер, у меня есть доступ к секретным материалам, а потому выезжать за границу не имею права. Но, набравшись решимости, все-таки пошел к своему начальнику-генералу и спрашиваю:
‒ Может, Вы меня отпустите?
Он на меня посмотрел, как на сумасшедшего, и говорит:
‒ Идите, и я ничего этого не слышал.
Это было в конце рабочего дня. А утром он вызвал меня к себе и разрешил поехать. Что произошло за этот короткий период времени между вечером и утром ‒ для меня так и осталось загадкой. А самое интересное ‒ неожиданно нашлись деньги на дорогу. Я был обычный офицер, для меня 800 долларов были совершенно невозможной суммой. И вдруг турфирма соглашается оплатить поездку. Так, по Божиему Промыслу я побывал на Святой Земле и принимал в свои руки Благодатный огонь.
Хотя испытаний было много, не говоря уже о каких-то курьезах. Например, по уставу офицеры должны быть гладко выбриты и коротко стрижены. Поэтому, когда я стал ходить с бородой, началось настоящее преследование со стороны отдела кадров. Как это так, офицер, полковник ‒ и вдруг с бородой?
Но с самыми большими трудностями мне пришлось столкнуться, когда я вплотную занялся антисектантской работой. Я был консультантом депутата Госдумы, выступал на заседаниях комиссии по подготовке закона о свободе совести и религиозных объединениях, где развернулась нешуточная борьба. Ко мне домой засылали провокаторов, устраивали демонстрации протеста у храма, в котором я окормлялся, писали письма министру, вроде «полковник с воспаленным воображением борется против таких «хороших» кришнаитов, «добрых» мунитов и т. д. Судились со мной даже. Все было очень серьезно, но с Божией помощью удалось из этого выкарабкаться.
‒ Скажите, Ваш опыт работы в МВД помогает в Вашем служении?
‒ Помогает, конечно, ведь криминалистика ‒ это, прежде всего, сфера людских бед. Преступников злобных, сознательных очень мало. Более 80 процентов всех преступлений ‒ это так называемые бытовые преступления, совершенные в результате страстей. Как апостол Павел сказал: «Ибо не понимаю, что делаю: потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю» (Рим. 7:15). Если так апостол говорит, то что остается нам, грешным? Поэтому преступления нужно рассматривать как сферу наших бед, болезней, духовных и физических. И работа криминалиста, который должен все это исследовать, изучать, строить версии ‒ не для слабонервных. Но зато она помогает понять глубину жизни, и как ни странно ‒ учит любить людей. Начинаешь задумываться: сколько сил нужно человеку, чтобы совершить не злое, а доброе дело, и понимаешь цену этому поступку. Осознаешь истинный масштаб бед человеческих и уже более снисходительно относишься к людским недостаткам. Кто-то сказал: если хотите, чтобы люди были лучше, думайте о них лучше, чем они есть. И это на самом деле так.
Жизнь вообще напоминает классическую школьную задачку по физике: есть две трубы, через одну вода втекает, а через другую ‒ вытекает. Обычно задается вопрос: или когда наполнится сосуд, или когда вся вода выльется. Так вот жизнь ‒ это такой же сосуд. Одна труба, через которую вода втекает, ‒ это труба добра, а другая, из которой вытекает, ‒ труба зла. Если бы зла было больше, то жизнь бы вся вытекла, и на земле остался бы пустой сосуд. И то, что жизнь сохраняется многие тысячелетия, и люди рождаются, и солнце светит ‒ все это говорит о том, что вода не вытекла, а значит, добра на земле больше. Следовательно, с этой точки зрения основания для оптимизма есть.
Но больше всего оснований для оптимизма православным дает то, что Христос Воскрес! Ведь Православие ‒ это религия радости. Что бы ни произошло, в какую бы беду мы ни попали, какой бы грех мы ни совершили, Христос взял на Себя грехи всего мира, и это наполняет нас радостью, осознанием того, что по нашему искреннему покаянию Господь спасет нас и вытащит из любой ямы. Это дает нам бесконечную радость. И наша миссия как священнослужителей ‒ нести радость и любовь в этот мир. Как сказал преподобный Серафим Саровский: «Стяжи дух мирен, и вокруг тебя спасутся тысячи».
‒ То есть каждый священник должен быть миссионером?
‒ Я бы так сказал: если он ‒ не миссионер, то он не священнослужитель. Евангелие от Матфея заканчивается следующими стихами: «И приблизившись Иисус сказал им: дана Мне всякая власть на небе и на земле. Итак, идите, научите все народы, крестя их во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, уча их соблюдать всё, что Я повелел вам; и се, Я с вами во все дни до скончания века» (Мф. 28:18-20).
То есть, говоря буквально, если священник не будет «учить народы», то Христа с ним не будет. Конечно, формально он может служить и литургии, и требы, но их будет совершать Христос, а не этот священник, который не станет священником в полном смысле слова, если не будет одновременно и миссионером.
Сейчас наше церковное призвание в первую очередь ‒ это миссия на наших канонических территориях. Мы вынуждены проводить христианизацию там, где раньше Православная Церковь была полноценной духовной хозяйкой. В ХХ веке произошел страшный разрыв, воцарилось полнейшее духовное невежество. Иногда задаешь элементарные вопросы о Православии вроде бы в образованной и культурной среде и видишь полное непонимание.
Но непонимание ‒ это еще не самое плохое. У нас как у современных миссионеров вдвое больше трудностей, чем у первых христиан. Потому что христианина древние народы порой воспринимали как вестника «еще одного бога в их пантеоне», то есть положительно. Это уже потом они выясняли, что он говорит что-то, не соответствующее их религиозным представлениям, и начинали его гнать. А поначалу думали: «Ну вот, еще одного привели, вот там у меня есть алтарь, туда его и поставлю».
Сейчас ситуация иная. Современному миссионеру прежде всего необходимо сломать лед недоверия, броню каких-то невероятных слухов и предубеждений. И только расчистив этот завал, можно проповедовать слово Божие, потому что иначе тебя даже слушать не будут: будут смеяться, цинично улыбаться, но воспринимать не будут. Так что сложность миссионерства увеличилась вдвое: сначала счистить ложь, а потом уже лечить душевные травмы, ею причиненные.
К примеру, почему в мире так много сект и постоянно возникают новые? Потому что ложь даже о самой себе не может сказать правду, она рождает только ложь, и каждая новая секта приводит к появлению все новых и новых религиозных течений. Идет процесс постоянного дробления, который приводит к ложному разнообразию.
‒ Оправдались ли те надежды и ожидания, с которыми Вы принимали сан? Или есть какое-то неудовлетворение?
‒ Даже святые отцы, умирая, просили Господа дать им несколько минут, чтобы лишний раз покаяться. Не думаю, что в христианстве возможно состояние полного удовлетворения. И дай Бог, чтобы я никогда его не почувствовал, потому что это означает окончание движения.
Я увидел в Церкви много хорошего, но не только. Есть Церковь Небесная, а есть земная, где очень много борьбы и противоречий. И враг внедряется в человеческие души, и прежде всего в души церковных людей, пытаясь их зацепить. Можно жить в горной долине и никогда не знать, что такое кислородное голодание, оползни, трещины и ледники. Но если забраться на вершину, то все это испытаешь в полном объеме.
Видишь, как страсти порабощают людей и люди пытаются из этого выбраться. И тут нужно смотреть, что же в Церкви определяющее? Когда причащаешься сам, служишь литургию и причащаешь детей, которых недавно крестил, то это такая радость, которая перекрывает все неприятности, которые обнаруживаешь в земном церковном организме. И начинаешь понимать, что не этими неприятностями живет Церковь. Все это я наблюдаю и могу сказать, что я не жалею о том, что в меру мою ступил на этот путь, и у меня в душе все больше утверждается понимание христианского рая, когда ты знаешь, что Христос воскрес, и наша религия ‒ это религия радости.
Беседовала Ольга Новикова. Публикуется в сокращении.
Источники: Сайт «Рублев» / сайт «Православие и современность»
Комментировать