Владимир Гурболиков: Cтрадание ‒ не нормальное состояние, это нас не Господь заставил страдать. Господь ‒ он не заставлял страдать, Он предупреждал, наоборот: не делайте такого, что вас может привести к страданию. «Вот, ваш Господь так жесток, Он создал такой мир!» ‒ А я им отвечаю: «А вам не кажется странным, что в этом мире приходится, например, дышать воздухом, и если я несколько минут не буду дышать, я умру; или, что нельзя не пить воду?» Мы живем в падшем мире. Сам Бог нам говорит: «Дорогие мои, где же вы оказались, в каком ужасном месте вы оказались, как мне вам помочь, ведь вы же свободные, вы выбираете такую жизнь».
В.: Он сам тоже не сразу выбрал правильный путь. В юности журналист Владимир Гурболиков понимал свободу по-своему: был анархистом и атеистом. Его поиски начались еще в детстве, когда он впервые узнал о существование смерти. Для маленького Володи это стало тяжелейшим потрясением.
Его с детства стал беспокоить вопрос о смерти, именно с мысли о ней началась его духовная жизнь. Он до сих пор считает, что взрослые тогда поступили с ним жестоко, когда сказали, что жизнь временна, он умрет и на этом все закончится.
В детстве же живешь первые несколько лет с полным убеждением, что мир вечный, то есть, в принципе, ты считаешь нормальным то, что нет болезни и смерти. А потом, вдруг, где-то года в 4-5, вот в этом возрасте, ты вдруг осознаешь, что оказывается все неизбежно умрут, и это было тяжелейшее потрясение, я его на всю жизнь запомнил. Я считаю, что, вообще, вот так вот философствовать с ребенком ни коем случае не надо. Лучше сказать: мы не знаем никто, говорят, что Бога нет там.
Любимая прабабушка Серафима, в отличие от родителей Володи, была более религиозной и по большим праздникам ходила в Елоховский собор рядом с домом, но тайно. К моменту его рождения в их доме уже не висело икон и про Бога с внуком никто не заговаривал. Но атеистическая картина мира и замалчивания пытливого ребенка никак не устраивали, он пытался самостоятельно найти ответы, в том числе, погружаясь в учебники истории и в мир научной фантастики.
Моя двоюродная сестра, покойная, она философ была очень хороший, умная очень, умнейший человек, она пыталась подойти с другой стороны: но когда-то тебя не было. Ну, разные, в общем, подходы. В результате мы опирались в основном на научную фантастику, и этим определялось вообще восприятие жизни. То есть поехал новый троллейбус по улице какою-то, новой марки, ‒ это мы ближе к коммунизму, а коммунизм ‒ это полеты к звездам, а звезды ‒ это совершенно другое измерение, другая жизнь. А значит что-то может произойти.
От фантастики к философии и восточным религиям с их идеями кармы и реинкарнации. В студенческие годы он увлекся всем и сразу, и при этом считал себя материалистом и атеистом. Но в армии вдруг впервые почувствовала себя верующим. Военную службу выпускник исторического факультета Владимир Гурболиков проходил в ансамбле песни и пляски МВД.
В хоре одновременно был там заместителем командира взвода, младшим сержантом. Там я столкнулся уже с верующими людьми, но вера в тот момент была очень синкретичная, то есть люди хватали все-все-все подряд: и Толстого, и Рерихов, и Евангелие.
Нашел там для себя товарища, очень такого любопытного человека, который явно был аскет, и меня он поражал тем, что какие книги он читал в перерывах между репетициями и как он питался (он, в основном, вегетарианствовал).
Аскетизм армейского товарища Владимира поразил. Тот был непохож на других: много читал и молился. Однажды, доверившись, Владимир излил ему душу. До армии он пережил несчастную любовь и сильно переживал.
Я стал говорить о том, что, вот, я признавался ей в любви, но она, в принципе, мечтала о другом человеке, я это знал, но все равно, это же чувства, это так сильно, я звонил ей, а она очень ко мне по-доброму отнеслась и стремилась, чтобы мы были друзьями, но во мне горел пожар, и так далее. И вдруг услышал от него такой вопрос: «А кто виноват?»
Такая постановка вопроса страдающего юношу сбила с толку. Он ждал, если не утешения, то понимания.
Для меня вопрос был абсурдный. То есть я рассказывал романтическую историю, которая вызывала во мне искренние переживания. Я говорю: «А при чем тут этот? Ну просто вот так жизнь складывается». Он сказал: «Да, нет, не просто так жизнь складывается, вот у тебя был друг, у тебя был человек, которого ты любишь. По идее, человек которого ты любишь, ты желаешь счастья, ты желаешь, чтобы у него все было хорошо, чтобы у него все сложилось, ты думаешь о нём. Ты думал об этом человеке или ты думал о своих переживаниях и культивировал их? Так кто виноват?» И тут вдруг я задумался и сказал: я виноват. Я виноват… и с этого моменты я сразу понял, что есть Бог.
Но несмотря на это осознание Бога, до крещения он тогда так и не созрел. Еще несколько лет блуждал, то ударяясь в анархизм, то в толстовство.
‒ А чем было для вас привлекательно толстовство, например?
Гуманизмом. Гуманистичностью, таким радикальным неприятием, как мне казалось, лжи такой, то есть вот, на самом деле, я не верил, как я понимаю, в общем вот такими категориями я не мыслил: греха и благодати… Я ничего не понимал. И церковь я тогда не ходил, и я был не крещен, и как бы зачем штамп в паспорте, и все-все, вот все те стереотипы, которые мне приходится объяснять людям ‒ я все это прошел сам.
Мне кажется, сейчас для большинства людей единственный путь ‒ храм, и это и это трудность составляет большую; не через семью, к сожалению, не через приход, потому что общины приходские очень трудно формируется, в семье нету традиции, восстановить уклад некий, но он был разрушен еще в 17 веке…. Вот. Мы живем в светской парадигме все равно, культурной… Только остается священник, священнослужитель, то есть встреча с ним. И если она складывается удачно, то, как бы, это единственная дверка сейчас.
У него, как он думаю тогда до крещения, сложилось все удачно ‒ он встретил хорошего священника. Отец Андрей Хохлов стал тем человеком, после знакомства с которым молодой журналист решил креститься.
А почему вы некрещены-то тогда, почему вы не крестились до сих пор? Почему вы не крестились, если вы сами понимаете, что вы православный, верующий человек. Я стал объяснять что-то про книжки, и он у меня поспрашивал немножко, какие книги я читал, что я думаю о вере и прочее, и сказал, что вы планку поставили некую ошибочную. В общем, вы как почувствуете, что пришел момент ‒ просто приходите и я вас крещу. Вы готовы. Книжки дадим, в чем вопрос? Но я же вижу, что вы готовы.
За несколько лет до крещения ему приснился очень яркий сон, который он пронес через годы и никогда прежде не придавал ему религиозного значения. В этом сне приснился храм, в которым потом произошло таинство.
Все время находишься внутри какой-то ямы, пытаешься идти, и у тебя груз вины, наделанных, жутких каких-то, невероятных ошибок, ‒ и я обречен. Вот я иду, в затылок бьет солнце, я все время иду по этим камням каким-то и не понимаю, что это духовная какая-то катастрофа, то есть я погиб, вот я погибаю, я не могу это всё терпеть. И вдруг мне то ли во мне, то ли внутри меня, такое вот, слышу слова, что: не переживай, все окончено, конец света наступает. И я так я удивился очень и почувствовал, что что-то изменилось, а что ‒ я не понимаю. Я повернулся в сторону солнечного света и увидел, что на небе горит крест, христианский крест. Я начинаю двигаться дальше ‒ синее небо, и я вдруг из вот этой вот постоянного провала вот этого вдруг выбираюсь наверх, передо мной открывается, можно сказать, весь мир.
Он крестился в 23 года в храме Иоанна Богослова на Бронной. К этому времени Владимир уже был женат, но супруга Катя, будучи некрещёной, не торопилась креститься вслед за мужем, сильно переживала за случившееся, все пыталась понять, что же такое произошло, что он решил стать православным христианином.
Она не понимала что это ‒ увлечение? Для каждого какой-то свой путь и каждый при этом совершает ошибки. Ну, вот не мог я объяснить жене родной любимой, почему и как все это произошло со мной, но она понимала, что это серьезно. И чем больше она понимала, тем больше переживала, вот и сама она шла еще, в общем, два года к крещению и через 2 года она крестилась, и стала вместе со мной ходить в храм.
Крещение кардинально перевернуло жизнь молодой семьи. Друг за другом в очень короткий период времени случились события, которые изменили всю их дальнейшую жизнь. Сначала в 1994-м случилось венчание, а в 96-м у молодых супругов родилась двойня, хотя до этого они пять лет безуспешно ждали детей. И наконец, состоялось знакомство с тезкой ‒ журналистом Владимиром Легойдой, а вслед за этим ‒ создание журнала «Фома», который станет не только их любимым детищем, но и миллионов читателей по всему миру. Название родилось после долгих совместных раздумий, участие в которых приняла и жена Владимира Гурболикова.
«Преображение» ‒ например, такая была идея. Я объяснял, что не может, что должны быть, есть ряд правил, по которому название строится, оно трудно произносимо. А если мы к нецерковному человеку обращаемся, для него это очень все сложно. Ковчег ‒ хорошо. Вдруг оказалось, что есть такой журнал еврейской культуры ‒ «Ковчег». Утром Катя мне говорит: ты знаешь, мне приснился ваш журнал, уже выпущенный, у него название таким полукругом, как бы образуя холм внизу, но называется «Фома». И тут меня пробивает, что это единственное возможное название, потому что вот этот упрямый Фома, Фома неверующий, «пока не увижу, не осяжу, ‒ не поверю». Здесь все то, что мы хотим. Я при этом думаю, ну нас же сейчас убьют за такое название. Позвонил Легойде, говорю: Володя, ты сейчас первое, что скажешь ‒ нет. Он говорит: ты же понимаешь, что это провокативное название. И минут через пятнадцать он перезвонил и говорит: Володь, «Фома».
Найти нужные слова и быть интересным для своего читателя: верующего, иноверца, скептика, атеиста, ‒ на первый взгляд, неподъемная задача. Быть миссионером сложно в любое время, здесь важно не перейти грань, не проповедовать, а исповедоваться и, конечно, любить своего читателя.
Он и здесь в коротком двухнедельном отпуске не может без работы. Вырваться в подмосковный санаторий на Истре получилось с трудом, но год случился очень тяжелым, он сам понимал ‒ нужна передышка. За год от Covid-а ушли несколько родственников, и в сам съемочный день ‒ новые известия о трагедии.
Буквально сегодня у меня ушел из жизни дядя Лёша, мой родственник, Алексей Кириллович Вронский. Если оставите, то пусть зрители помянут его за упокой. Это уже четвертый родственник за этот год, двое стали жертвами короновируса. Вот у нас в семье много, кто переболел и есть те, кто ушел из жизни.
Он по-прежнему часто думает о смерти. Думал о ней и когда новорожденные дочки-двойняшки лежали в кювезе на ИВЛ, и когда узнал, что у него рак в последней стадии.
Где-то детям было 4-5 лет, у меня обнаружилась онкологическая опухоль. Я ее еще долго, пока я добирался, пытался понять, как вообще добираться до врача, пока я решался, в общем, я просто, когда уже врач-онколог меня осматривал, женщина очень хорошая, просто я увидел, как у не изменилось выражение лица, то я за нее испугался. Но если надо, если вот так близко встреча с Богом, значит, поэтому приблизилось Царство Небесное. Шел, как бы, думал об этом, страшновато, но, так вот. Потом были операции, химиотерапии, и прочее-прочее. Мне сказали, что агрессивная форма онкологии, и профессор говорит: Владимир Александрович, у вас рецидив почти неизбежен, анализы плохие, тяжелая полостная операция требуется. И что моральных сил у меня на нее нет. Но сделать с этим все равно ничего нельзя.
Обреченный он вспомнил о владыке Пантелеймоне Шатове, который крестил его дочек. У него уже много лет служит врачом детской паллиативной службы при Марфо-Мариинской обители супруга Владимира. Владыка Пантелеимон давно его звал на соборование.
Вспомнил, Владыка Пантелеимон звонил, буквально, там, говорил все время: «Володь, ты где? Соборуйся!» Я такой непослушный все откладывал. Поехал с другом, пособоровал меня священник тамошний. Перед тем как идти к врачу, я сдал анализа еще раз. Я пришел к нему, в общем, положил эти анализы. Он на них посмотрел ‒ круглые глаза, говорит: «Вы что за это время принимали?» Я говорю: «Ничего. Я вот сходил в церковь, соборвался там». ‒ «Вам здесь делать нечего, вы только проверяйтесь, пожалуйста. Какая операция? Не нужна вам операция никакая».
И когда я шел, в том числе собороваться, я шел не с просьбой об излечении. Я шел с тем, чтобы, вот, как Господь хочет ‒ пусть так оно будет.
После того страшного известия прошло уже около 20 лет. И хотя онкологии отступила, здоровье дает сбои, но Владимир Гурболиков благодарит Бога за все испытания и скорби, за каждый новый день, пусть и ненастный. Осень ‒ любимое время года.
Чаще всего в отпуск, кстати, мы с семьей выбирались именно тогда, когда все идут школу, а мы как-то никогда не мучились этим вопросом и ехали в сентябре часто. Я люблю дожди, хотя это такое, это романтика горожанина. Для меня здесь рай, здесь потрясающе, прекрасно, несмотря на то, что скорби посещают. Сейчас сам воздух живительный.
Живительный воздух в православии для него ‒ это радость, когда несмотря на всю свою греховность тебя принимают и любят.
Для меня все перекрывает радость. Вот, представьте себе, вы ‒ ребенок, у многих такие ситуации были: вот, ребенком, не знаю, наполучали двоек либо накуролесили, разбили любимую мамину чашку. А потом ‒ раз, и ты сказал матери или отцу: мам-пап, вот так и так. Они говорят: родной, ну, ничего, ты же справишься, все будет хорошо, ты же не будешь так делать. И ты прям кидаешься к нему, плачешь может быть даже. И у тебя на сердце такая радость, тебя переполняют такие светлые чувства. И эта радость и есть христианская радость, и она как раз приходит оттого, что есть всепрощение и есть возможность самое главное осознать не только свою вину, потому что, осознав вину, Иуда повесился, а осознать и то, что есть Тот, Кто способен все это развязать, что ты можешь быть счастлив.
Видео-источник: Телеканал СПАС
Комментировать