Триадологические и христологические споры IV века

Значение свт. Александра Александрийского в истории арианских споров очень велико и в определенном смысле является решающим. Свт. Александр является первым значительным оппонентом Ария; он в немалой степени сформулировал основные идеи антиарианской полемики, перенятые у него свт. Афанасием Александрийским и другими православными богословами; важно также, что свт. Александр играл значительную роль на I Вселенском соборе, на котором было осуждено учение Ария.

Свт. Александр родился около 250 г. Он был любимым учеником св. Петра, патриарха Александрийского¹⁵³, который стал мучеником в 311 г. Известно, что свт. Александр установил день памяти Петра¹⁵⁴; сохранился панегирик свщмч. Петру, приписываемый свт. Александру¹⁵⁵, дошедший на коптском языке¹⁵⁶. После смерти св. Петра Александрийская кафедра какое-то время оставалась вдовствующей, и затем, после недолгого правления свт. Ахиллы, в 312 г. патриархом Александрийским стал свт. Александр.

Почти ничего не известно о деятельности свт. Александра до возникновения арианских споров. Когда споры об учении Ария стали охватывать народ Александрии, свт. Александру Александрийскому был сделан донос на Ария¹⁵⁷. Сначала свт. Александр не воспринял это обвинение всерьез и занял нейтральную позицию, посчитав данный вопрос одним из тех, которые могут обсуждаться в Церкви и относительно которых возможны публичные диспуты¹⁵⁸. Затем, когда Арий обвинил свт. Александра в савеллианстве из-за слов, произнесенных последним: «Святая Троица есть в Троице Единица», утверждая, в противовес свт. Александру, что было, когда не было Сына, – Александр окончательно встал на сторону осуждающих учение Ария и запретил ему проповедовать свое учение¹⁵⁹. Однако Арий, который был весьма популярен в александрийской среде, не внял запрещениям свт. Александра. Испробовав все возможности устного и письменного убеждения ариан, свг. Александр созвал собор с участием около ста епископов Египта, Ливии и Пентаполя (320–321 гг.) и отлучил от Церкви Ария и его сторонников (двух епископов, шесть пресвитеров и шесть диаконов), а также в окружном послании объявил об этом всем Церквам¹⁶⁰. В этом послании свт. Александр пишет об осуждении Ария и его последователей и просит не принимать их в церковное общение. Он кратко излагает учение Ария и кратко опровергает его. Это отлучение послужило распространению споров по всему христианскому Востоку и допустило придание арнанским спорам общецерковного значения.

Партия, сформировавшаяся вокруг Ария, была достаточно сильна, чтобы созвать собственный собор, что и произошло в Вифинии¹⁶¹. Епископату Римской империи были разосланы послания, в которых излагалось учение Ария и требовалось принять Ария и ариан в церковное общение¹⁶². Свт. Александр, в свою очередь, рассылал по епископиям обличения ариан. Когда беспорядки достигли значительной степени, свт. Александр написал «Окружное письмо», адресовав его Александру Фессалоникийскому, где он подробно излагает и опровергает учение Ария¹⁶³.

После собора в Вифинии, созванного Арием и его единомышленниками, свт. Александр составил томос («окружной свиток») с обличением учения ариан и разослал его по епископиям. Извлечения из томоса, направленного к Мелетию еп. Севастопольскому, сохранились на сирийском языке и изданы Питрой с параллельным латинским переводом¹⁶⁴. Эти извлечения содержат заголовок, начало изложения веры и подписи о согласии. Насколько можно судить, томос по своему содержанию был близок к приведенному у Феодорнта посланию свт. Александра Александрийского свг. Александру Фессалоникийскому¹⁶⁵ где свт. Александр Александрийский подробно излагает учение Ария и опровергает его. Он сообщает, что Арий и его сподвижник Ахилла обратились к другим епископам и нашли у них поддержку. Свт. Александр жалуется на нехорошее положение дел; он уверен в правоте своей позиции и готов piepeib и претерпеть мучения, отстаивая православие и опровергая арианское учение.

Вскоре арианами был собран Палестинский собор во главе с Евсевием Кесарийским. На этом соборе за отлученными собором свт. Александра клириками были признаны иерейские и диаконские права и им было предписано возвращаться в Александрию, чтобы совершать богослужения под началом свт. Александра. Свт. Александр удовлетворил требованиям Палестинского собора. Однако вскоре в Aнтиохии собрался собор сторонников свт. Александра из 56-ти восточных епископов, на котором Арий опять был осужден. В Символе веры, принятом на этом соборе, утверждалось, в противовес учению Ария, что Сын рожден не из не-сущего, а из Отца.

Император Константин отправил в Александрию исследовать, что там происходит, и достичь мира Осию, еп. Кордовскского, передав с ним послание, в каковом признавал споры вокруг учения Ария, из-за которых был нарушен церковный мир, маловажными и незначительными по сравнению с миром в Церкви и призвал противоборствующие стороны к примирению¹⁶⁶. Примирить противников еп. Осии не удалось, однако он понял, что спор между Арием и свт. Александром не о пустяках, но о сути христианской веры. Находясь в Александрии, еп. Осия решил также больной для свт. Александра вопрос с Коллуфом, который, будучи пресвитером, отделился от Александра, стал сам рукополагать в пресвитеры и создал таким образом свою «коллуфианскую» иерархию¹⁶⁷. Осия разрешил эту проблему в пользу того, чтобы признать рукоположенных Коллуфом в пресвитерский сан простыми мирянами¹⁶⁸.

Возвратившись в 324 г. к императору, еп. Осия разъяснил ему серьезность вопросов, которые затрагиваются в арианских спорах, в результате чего было решено созвать собор («Никейский собор»), который стал в истории Церкви первым Вселенским собором. На этом соборе было осуждено арианское учение и принят знаменитый Никейский Символ веры, явивший торжество православия, в котором было провозглашено «единосущие» (όμοούσιος) Бога-Сына Отцу, а также то, что Сын – «из сущности» (сх του ούσιлς) Отца; свт. Александр сыграл в этом одну из важнейших ролей.

Умер свт. Александр в 326/328 г.¹⁶⁹, не застав времени, когда арианство вновь набрало силу. Перед смертью свт. Александр оставил в качестве своего преемника свт. Афанасия¹⁷⁰.

Кроме указанных сочинений свт. Александра известны два отрывка из его послания к Еглону Кинопольскому против ариан, которые приводит прп. Максим Исповедник¹⁷¹, а также сочинение «Низложение Ария и сущих с ним»¹⁷². В своей основной части это сочинение представляет собой окружное послание свт. Александра, приведенное у Сократа. Также на сирийском языке сохранилась гомилия «О душе и теле, и о страданиях Господа»¹⁷³, приписываемая свт. Александру, однако в грузинской и арабской версиях она надписана именем свт. Афанасия Александрийского, так что окончательно решить вопрос о ее авторстве не представляется возможным. Эта гомилия представляет собой переработку гомилии св. Мелитона Сардского, носящей то же название.

Сочинения свт. Александра особенно интересны еще и потому, что он писал их до Никейского собора, и поэтому в его сочинениях находит свое выражение позиция одного представителя Никейской партии, который еще не опирался на выражения Никейского Символа веры. Действительно, в дошедших до нас сочинениях свт. Александра термин ομ,οούσιος (единосущие) не встречается¹⁷⁴; вероятно, появление этого термина в тексте Никейского Символа веры связано с влиянием Осии Кордовскского¹⁷⁵.

Собственно, Арий в письме к Евсевию Никомедийскому излагал взгляды свт. Александра, обвиняя его, следующим образом:

Бог всегда, Сын всегда; вместе Отец, вместе Сын; Сын сосуществует ( συνυπάρχει) Богу нерожденно (άγεννήτως); Он есть всегда рождаемый и нерожденно-рожденный ( αγεννητο–γενης); Бог ни в примышлении, ни каким-либо неделимым ( ατόμ,φ) не предшествует Сыну; Бог всегда, Сын всегда; Сын из ( εζ) Самого Бога¹⁷⁶.

Это изложение Арием учения свт. Александра в общих чертах верно, хотя, конечно, Арий в целом искажает терминологию свт. Александра, а когда Арий приписывает свт. Александру учение о «нерожденно-рожденном» Сыне, то здесь, вероятно, имеет место некоторая ирония¹⁷⁷, сам же свт. Александр Александрийский отрицал, что учит о нерожденности Сына:

Посему и мы веруем, что Сын всегда от Отца; ибо Он есть «сияние славы и образ ипостаси» Отчей (Евр. 1, 3). Но да не принимает никто слова «всегда» в смысле нерожденности, как думают люди с поврежденными чувствами души: ни «был», ни «всегда», ни «прежде век» – не одно и то же с нерожденностью¹⁷⁸.

Приписывание Арием свт. Александру представления о «нерожденно-рожденности» Сына связано с непониманием Арием основного момента богословия свт. Александра, а именно его учения о «безначальном рождении» ( τ·ην ανα ρχον ykvvqaiv)¹⁷⁹ Отцом Сына, в противовес сотворению Богом всего тварного сущего, заключенного в рамки времени, из ничего¹⁸⁰. Сама эта формула «безначальное рождение» для Ария представлялась бессмысленной и парадоксальной: согласно арианской логике, любое происхождение, и в частности рождение, предполагает начало во всех его смыслах, в том числе и в квазивременном, из чего следует, что если для Сына характерно «рождение», то «было, когда Его не было». В своем учении о вечном, вневременном рождении Сына свт. Александр, вероятно, опирается на Оригена¹⁸¹, однако, в отличие от Оригена, который считал, что Бог производит вечно не только Сына, но и весь космос, свт. Александр делал акцент на том, что во вневременном, безначальном рождении – специфика бытия Сына как «сущего» (τό ον), но ни в коем случае не тварного мира как «происшедшего»¹⁸² (из ничего). В связи с этим свт. Александр различает сыновство по природе (κατά φύσιν), свойственное для Сына Божиего, и сыновство по положению (Βέσει), характерное для усыновленных Богом христиан¹⁸³. В противовес учению Ария свт. Александр настаивал на том, что Сын Божий – Сын по природе – природно неизменяем¹⁸⁴.

Богословский язык свт. Александра приспособлен скорее для выражения мысли о различии Отца и Сына как отдельных бытийных реальностей, чем для указания на их единство по природе. Это связано с тем, что в рамках богословского языка свт. Александра не различаются понятия «ипостась» (ύπόστασις), «сущность» (ουσία) и "вещь» (πράγμα) и они используются чаще всего для выражения единичного самостоятельно существующего бытия: Сын Божий отличается от Отца как ипостась и как природа, и слова Христа: «Я и Отец – одно» (Ин. 10,30) не означают, что Отец и Сын, будучи двумя природами, существуют в одной ипостаси (τάς rjj ύπο–στάσει 8 ύο φύσεις μίαν)¹⁸⁵; Сын и Отец есть две неотделимые вещи (αχώριστα πράγματα δύο)¹⁸⁶. Однако свт. Александр может использовать слово «природа» и в обобщающем смысле, например, когда говорит, что Слово Божие не может быть одной природы с тем, что оно произвело¹⁸⁷, так же как и слово «ипостась» он может употреблять в отношении мира в целом¹⁸⁸. Аспект же единства Сына с Отцом свт. Александр выражает, ведя речь о подобии Сына Отцу во всем по самой природе¹⁸⁹.

Чтобы указать на полноту Божества Сына, свт. Александр говорит, что Сын есть неотличимый (άπαράλλακτος) образ Отца¹⁹⁰ и отпечаток (χαρακτηρ) Первообраза¹⁹¹. Сын есть Собственная Премудрость Бога, Его Сила и Слово – не в смысле некоего качества, но как отдельное нпостасное бытие; по всей видимости, здесь сказывается влияние богословского языка Оригена¹⁹². Между Богом и Сыном, согласно свт. Александру, отсутствует какой-либо «промежуток» (διάστημα)¹⁹³, даже и такой, который можно представить мысленно.

Для богословского языка свт. Александра характерен также акцент на непостижимости не только Отца, но также «ипостаси Сына» и способа происхождения Его от Отца. Ипостась Сына непостижима и превышает мысль не только людей, но и ангелов¹⁹⁴. В этом отношении можно усмотреть влияние на свт. Александра либо свт. Иринея Лионского ¹⁹⁵’, либо – что скорее всего – Оригена¹⁹⁶. Неизреченна, согласно свт. Александру, и нетождественна по значению с какнм-либо другим понятием и особенность Бога-Отца – «нерожденность»¹⁹⁷.

Несмотря на то что богословие свт. Александра направлено на то, чтобы показать, что Сын обладает «высшей и изначальной Божественностью»¹⁹⁸, у свт. Александра сохраняются и субордиционистские элементы. Так, он ведет речь о Сыне как о «посредствующей единородной природе» (μεσιτ εύουσα φύσις μονογενές)¹⁹⁹, через которую Бог сотворил все из не-сущего, но которая сама родилась от Отца. Также он говорит о том, что свойство (ιδίωμα) нерожденности есть «собственная честь» (οικεϊον αξίωμα) Отца, в то время как ν Сына – Своя (т. е. меньшая?) честь²⁰⁰.

Интересно, что свт. Александр использует язык «особенностей» (ιδίωμα): нерожденность и рожденность есть природные «особенности» Отца и Сына²⁰¹, – в чем он является предтечей позднейших церковных авторов и, в частности, Каппадокийских отцов.

Как замечает Льюис Айрес²⁰², свт. Афанасий заимствует у свт. Александра множество различных тем его богословия (тему Сына как образа Отца, Его Премудрости и др.), однако он опускает тему Сына как посредника между Богом и сотворенным миром, имевшую место в писаниях свт. Александра²⁰³.

В целом из сказанного видно, что довольно ощугамо влияние на свг. Александра элементов системы Оригена²⁰⁴ – в той его части, которая может быть заимствована православным богословием для выстраивания учения о совершенном Божестве (учение о вечном рождении Сына, учение о Сыне как ипостасном Слове и Премудрости Божией), в то время как другие элементы учения Оригена (именование Сына «тварью», полемика против понятия ομ,οούσιος) могли быть заимствованы представителями арианской партии. Конечно, можно говорить об использовании в богословском языке свт. Александра аспектов не только оригеновской доктрины: как мы отмечали, возможно влияние свв. Иринея Лионского , Мелитона Сардского. Л1арио Симонетти²⁰⁵ также указывает в качестве источника для выражения свт. Александра: «Святая Троица есть в Троице Единица»²⁰⁶, приводимого у Сократа²⁰⁷, изречение свт. Дионисия Александрийского, которое цитирует свт. Афанасий Александрийский: «Нераздельную Единицу мы распространяем в Троицу и неумоляемую Троицу опять сводим в Единицу»²⁰⁸.

Александру, почтеннейшему и единодушному брату, Александр желает здравия о Господе. Воля беспокойных людей – властолюбивая и сребролюбивая, обыкновенно наветует на епархии, кажущиеся большими, и под разными предлогами нападает на церковное их благочестие. Возбуждаемые действующим в них дьяволом к предположенному удовольствию, они теряют всякое чувство благоговения и попирают страх суда Божия. Страдая от них, я признал необходимым известить ваше добротолюбие, чтобы вы остерегались их – как бы кто-нибудь из них не дерзнул войти в ваши епархии либо сам собою, либо через других (ведь обманщики умеют прикрывать свое лукавство), либо через послания, которыми, выставляя ложь в благовидном свете, они легко могут ввести в заблуждение человека, внимающего им с простою и чистою верою. Вот именно Арий и Ахилла недавно задумали дружно подражать любоначалию Коллуфа и простерлись еще гораздо далее его: потому что Коллуф, который и сам обвиняет их, по крайней мере имел некоторый повод к лукавому своему предприятию; а они, увидев его христопродажничество, даже не захотели оставаться под властию Церкви, но, построив себе разбойнические вертепы, непрестанно днем и ночью собираются в них и вымышляют клеветы на Христа и на нас. Осуждая все апостольское благочестивое учение и, подобно иудеям, составив христоборственное сборище, они отвергают Божество Спасителя нашего и проповедуют, что Он равен всем людям. Собирая все места Писания, в которых говорится о спасительном Его домостроительстве и уничижении ради нас, они этими местами стараются подтверждать нечестивую свою проповедь, а от выражений, говорящих об исконной Его божественности и неизреченной славе у Отца, отвращаются. Таким образом, касательно Христа, усиливая нечестивое мнение эллинов и иудеев, они более всего гоняются за их похвалами, подтверждают все то, за что мы подвергаемся их насмешкам, и ежедневно воздвигают против нас возмущения и гонения: то влекут нас в судилища по жалобам беспорядочных женщин, которых сами они же и подговорили; то бесславят христианство, позволяя у себя девицам бесстыдно бегать по окрестностям. Словом, они осмелились разодрать тот нешвенный хитон Христов, которого не хотели разделить на части и самые воины-распинатели. Посему, узнав о жизни их и нечестивомпредприятии, хотя то сведение, по причине скрытности их, получено нами и поздно, мы с общего согласия изгнали их из Церкви, поклоняющейся Божеству Иисуса Христа. Но они ради нас стали везде бегать, начали обращаться к единомысленным с нами сослужителям нашим, показывая вид, будто хотят мира и согласия, в самом же деле под образом благожелания стараясь увлечь некоторых между ними в болезнь свою. От этих последних они испрашивают многословных изложений веры, чтобы, прочитывая их тем, которых обманули, сделать их нераскаянными в своем заблуждении и укоренить их в нечестии, и утверждают, будто бы на их стороне есть и епископы, держащиеся того же образа мыслей; а между тем не открывают им, чему у нас лукаво учили, что делали и за что извержены из Церкви: об этом они молчат либо оставляют это в тени посредством нарочито вымышленных речей и писаний. Прикрывая, таким образом, гибельное свое учение убедительными и вкрадчивыми беседами, они увлекают к себе того, кто податлив на обман, и в то же время не упускают случая оклеветать перед всеми и наше благочестие. Вот почему некоторые подписались под их изложениями и приняли их самих в Церковь, хотя сослужители, дерзнувшие сделать это, подвергаются, как я думаю, величайшей укоризне, тем более что и апостольское правило не позволяет этого, да и то еще, что своим поступком они увеличивают действующую в еретиках против Христа силу дьявола. Посему, возлюбленные, я нимало не медля решился известить вас о неверии этих людей, говорящих, что было некогда время, когда не было Сына Божия, что Он родился после, не существовав прежде, и что когда бы то ни было, но только Он сотворен, как и всякий человек. Бог, говорят они, все сотворил из не-сущего, причисляя, таким образом, к созданию всех разумных и неразумных тварей и Сына Божия, а вследствие этого утверждают, что природа Его изменчива и может воспринимать добро и зло. Затем, предположив, что Сын Божий – из не-сущего, они извращают места Божественного Писания, в которых говорится, что Он имеет бытие всегда, и которые показывают неизменяемость Слова и Божество Премудрости Слова, то есть Христа. И мы, равно как Он, говорят эти нечестивцы, можем сделаться сынами Божиими; ибо написано: «сыны родих и возвысих» (Ис. 1, 2). А когда им приводили, что сказано далее в том же стихе: «тииже отвергошася мене», что не естественно Спасителю, имеющему природу неизменяемую, то они, отложив всякий стыд, отвечали, будто Он избран из всех сынов, ибо Бог по предведению и предусмотрению знал о Нем, что Он не отвержется. Не потому, говорят они, Бог избрал Его, что Он по естеству имеет нечто особенное и преимущественное пред прочими сынами по естеству, говорят, Он не Сын Божий, и не по особенному какомунибудь существенному отношению Его к Богу, но потому, что, несмотря на изменяемость своей природы, Он, через упражнение Себя в нравственной деятельности, не уклонился к худшему. Так что, если бы равную силу в этом показали Павел или Петр, то их усыновление нимало не отличалось бы от Его усыновления. В подтверждение сего безумного учения они, издеваясь над Священным Писанием, предлагают следующие слова псалмопевца, сказанные о Христе: «Возлюбил еси правду и возненавидел еси беззаконие: сего ради помаза тя, Боже, Бог твой елеем радости паче причастник твоих» (Пс. 44, 8). Но что Сын Божий не произошел из не-сущего и что не было времени, когда бы не было Сына Божия, – этому достаточно научает евангелист Иоанн, говоря о Нем: «единородный Сын, сый в лоне отчи» (Ин. 1,18). Божественный учитель, желая показать, что два предмета – Отец и Сын нераздельны между собою, наименовал Сына «сущим в лоне отчи». А что Слово Божие не принадлежит к числу тварей, созданных из ничего, – тот же Иоанн доказывает словами: «вся тем быша»; ибо своеобразную ипостась Слова Божия Иоанн обозначил так: «В начале было Слово, и Слово было к Богу, и Бог был Слово. Вся тем быша и без него ничтоже бысть, еже бысть» (Пс. 1,1–3). Если же все Им сотворено, то каким образом Тот, Кто дал бытие всем сотворенным существам, Сам некогда не существовал? Творческое Слово отнюдь не может быть одинаковой природы с сотворенными существами, как скоро Оно само было в начале и все произвело, все сотворило из не-сущего; ибо сущее противоположно тому, что произошло из не-сущего, и далеко отстоит от него, тогда как приведенные слова показывают, что между Отцом и Сыном нет никакого промежутка и что душа даже простою мыслью не в состоянии представить его. Выражением «мир сотворен из не-сущего» означается последующее и недавнее происхождение существа, когда все получило свое бытие от Отца через Сына. Посему, глубоко созерцая бытие Бога-Слова, недоступное для ума существ сотворенных, божественный Иоанн признал недостойным назвать Его произведением и созданием и не дерзнул Творца и тварь означать одними и теми же именами – не потому, чтобы Слово не родилось (ибо один Отец не рожден), но потому, что неизъяснимая ипостась единородного Сына Божия превышает понятие не только евангелистов, но и ангелов. Вот почему я не думаю причислять к благочестивым людям того, кто дерзает простирать свою пытливость даже до этого вопроса. Он не слушает слов Писания: «Высших себе не ищи, креплыиих себе не испытуй» (Сир. 3, 21). Если знание и многих других предметов, которые несравненно ниже этого, сокрыто от человеческого ума – как, например, читаем у Павла: «Их же око не виде, и ухо не слыша, и на сердце человеку не взыдоша, яже уготоват Бог любящим его» (Кор. И, 9); или, как Бог говорит Аврааму: «Человек не изчислит звезд» (Быт. 15, 5); или еще: «Песка морского и капли дождевые кто изочтет» (Сир. 1, 2), то кто стал бы исследовать ипостась Слова Божия, кроме сумасшедшего? Пророческий Дух говорит о ней: «Род же его кто исповесть» (Ис. 53, 8)? Да и Сам Спаситель наш, благодетельствуя богоглаголивым апостолам, столпам всего сущего в мире, поспешил удалить от них, как бремя, познание об этом предмете. Он сказал, что разумение сей божественнейшей тайны выше природы всех их и что ведение о ней пребывает в одном Отце: «Никто же знает Сына, говорит Он, токмо Отец, ни Отца кто знает, токмо Сын» (Мф. 11, 27). О том же, думаю, говорит и Отец в следующих словах: «Тайна моя мне [и моим]». А что безумно мыслить, будто Сын Божий произошел из не-сущего и, значит, имеет бытие временное, видно само собою даже из выражения: «производит из не-сущего», хотя несмысленные и не понимают безумия своих слов. Выражение: «некогда не существовал» должно относить или ко времени, или к какомунибудь продолжению вечности. Если же справедливо, что «вся тем быша», то есть если через Него произошла и целая вечность, и время, и отделы времен, и самое некогда, в котором содержится несуществование, то не нелепо ли говорить, будто Тот, Кто сотворил времена, вечность и лета, в которых содержится несуществование, Сам некогда не существовал? В самом деле, было бы крайне бессмысленно и невежественно полагать, что виновник какой-нибудь вещи получил свое бытие после происхождения сотворенной им вещи. По мнению еретиков, продолжение времени, в которое, как они говорят, Сын еще не произошел от Отца, предшествует бытию все сотворившей Премудрости Божией. Значит, Священное Писание несправедливо называет Сына Божия перворожденным всея твари (Кол. 1, 15; Сир. 24, 5). Но эти слова Писания подтверждает велегласнейший Павел, когда говорит о Сыне Божием: «Его же положи наследника всем, Им же и веки сотвори» (Евр. 1, 2). И еще: «Тем создана быша всяческая, яже на небеси и яже на земли, видимая и невидимая, аще власти, аще господства, аще престоли: всяческая Тем и о Нем создашася и Той есть прежде всех» (Кол. 1, 16–17). Итак, очевидно, что мнение о сотворении Сына Божия из не-сущего есть самое нечестивое, посему Отцу необходимо быть всегда. Но Отец всегда есть Отец, поскольку всегда имеет Сына, по Которому и называется Отцом. Если же Отец всегда имеет Сына, то Он всегда есть Отец совершенный, чуждый недостатка по отношению к добру и родивший единородного Сына не во времени, не в продолжение времени и не из сущего. Не нечестиво ли также говорить, что Премудрость Божия некогда не существовала, когда она свидетельствует о себе: «Аз бех при нем [Боге], вся устрояя; Аз бех, о ней же веселяешеся» (Притч. 8, 29–30)? Или что силы Божией некогда не было, что Слово Божие когда-то безмолвствовало, или что в Боге когда-то не было и других свойств, по которым узнается Сын и качествуется Отец? Кто говорит, что нет сияния славы (Евр. 1,3), тот отвергает бытие и первообразного Света, от которого происходит сияние. Если не всегда существовал образ Бога (2Кор. 4, 4; Кол. 1, 15), то, очевидно, не всегда существовал и Тот, Чей это образ. Если не было отпечатка ипостаси Божией (Евр. 1, 3), то не было и Того, Чья ипостась вполне им определяется. Отсюда можно видеть, что сыновство Спасителя нашего не имеет ничего общего с сыновством людей. Как неизреченная Его ипостась, сказали мы, несравненно выше всех тварей, которым Он дал бытие, так и Его сыновство, по естеству участвующее в Божественности Отца, неизреченно выше сыновства людей, которые получили через Него дар усыновления. Так как природа Его неизменна, то Он всесовершен и ни в чем не нуждается, а они, подлежа перемене к лучшему и худшему, всегда имеют нужду в Его помощи. Да и в чем усовершенствоваться Премудрости Божией? В чем получать приращение самоистине или Богу Слову? Как улучшаться истинной жизни и истинному свету? Если ж это невозможно, то во сколько раз неестественнее Премудрости Божией принимать в себя когда-нибудь глупость, или Силе Божией соединяться с слабостию, или Разуму помрачаться неразумием, или истинному Свету примешивать к себе тьму? Апостол прямо говорит: «Кое общение свету ко тьме; кое же согласие Христови с Велиаром?» (2Кор. 6, 14–15). А Соломон находит невозможным даже помыслить, чтобы «след змея нашелся на камне», который, по учению Павла, «есть Христос» (Притч. 30, 19). Между тем люди и ангелы, будучи тварями Его, получили от Него благословение усовершенствоваться через упражнение в добродетели и исполнение заповедей закона для избежания грехов. Посему-то Господь наш, будучи Сын Отца по естеству, приемлет от всех поклонение, а люди получают «духа усыновления» только тогда, когда освобождаются от «духа работы» посредством добрых дел и самоусовершенствования и, таким образом облагодетельствованные Сыном по естеству, становятся сынами по усыновлению. Истинное, собственное и преимущественное Его сыновство Павел выразил, когда сказал о Боге: «Иже своего Сына не пощаде, но за. нас», то есть за сынов не по естеству, «предал есть Его» (Рим. 7, 32), где Сыном Своим или собственным он назвал Его в отличие от сынов несобственных. Да и в Евангелии читается: «Сей есть Сын мой возлюбленный, о Нем же благоволих» (Мф. 3,17). А в псалмах Спаситель говорит: «Господь рече ко мне: Сын мой еси ты» (Пс. 2, 7; Евр. 1, 5), и, этими словами выражая сыновство истинное, показывает, что, кроме Него, нет других истинных и естественных сынов Божиих. Притом, что значат и следующие слова: «Из чрева прежде денницы родих тя?» (Пс. 119, 3). Не ясно ли указывается ими на естественное сыновство Отчего рождения, которое Он получил не за чистоту нравов и усовершенствование себя в добродетели, а по особенности естества? Отсюда единородный Сын Отчий имеет сыновство непреложное, между тем как сыновство разумных тварей, которое они получают и по естеству, и по чистоте нравов и дару Божию, в слове Божием почитается изменяемым: «Видевше, – говорит оно, – сынове Божии дщери человечи, пояша себе жены», и проч. (Быт. б, 2). Мы знаем также, что Бог изрек через Исайю: «Сыны родих и возвысих, тииже отвергошася Мене» (Ис. 1, 2). Многое мог бы я сказать вам, возлюбленные, но оставляю, считая излишним делать подробные напоминания учителям, которые мыслят одинаково со мною. Вы сами научены от Бога и знаете, что вновь восставшее против церковного благочестия учение первоначально принадлежало Евиону и Артеме и есть подражание ереси Павла Самосатского, который был епископом в Антиохии, соборным судом всех во вселенной епископов отлучен от Церкви и которого преемник Лукиан в продолжение многих лет не имел общения с тремя епископами. Их-το нечестия осадок заимствовали явившиеся ныне у нас изнесущники, и их-το тайною отраслью должны быть почитаемы – Арий, Ахилла и собор прочих лукавствующих. Я не знаю, как это произошло, что рукоположенные в Сирии три епископа приняли их образ мыслей и тем самым еще более разожгли их к худшему. Суд над этими епископами пусть будет основываться на вашем исследовании. Твердо содержа в памяти те места Писания, в которых говорится о страдании Спасителя, о Его смирении, уничижении, так называемой нищете и о всем, что Он претерпел за нас, они приводят их для опровержения высочайшего и изначального Его Божества, а выражений, свидетельствующих о естественной Его славе, величии и пребывании у Отца, не помнят. Таковы, например, слова: «Аз и Отец едино есма» (Ин. 10, 30). Господь выражает ими не то, что будто Он – Отец или будто две природы существуют в одной ипостаси, но что Сын Отчий с точностью сохраняет Отчую природу, что имеет в себе отпечатленное самым естеством совершенное сходство с Отцом и есть подобие Отца, от Него неотличимое, есть образ самого первообраза. Господь наш вполне открыл это Филиппу, когда он желал видеть Отца Его. Филипп сказал: «Покажи нам Отца»; но Господь отвечал ему: «Видевый Мене, виде Отца» (Ин. 14, 9); ибо в чистейшем и одушевленном зерцале Божественного образа созерцается Сам Отец. Подобно тому и святые говорят в псалмах: «Во свете Твоем узрим свет» (Пс. 35, 10). Посему-то, кто чтит Сына, чтит Отца – и справедливо; ибо всякое нечестивое слово, которое дерзают произносить на Сына, относится и к Отцу. После этого удивительно ли то, о чем я намерен далее писать вам, возлюбленные, – удивительна ли ложь и клевета еретиков на меня и благочестивейший наш народ? Вооружившиеся против Божества Сына Божия, конечно, не откажутся неблагодарно злословить нас. Они даже и древних не удостаивают сравнения с собою и не терпят, чтобы их уподобляли тем лицам, которые были нашими в отрочестве наставниками. По их мнению, ни один и из нынешних во всей вселенной сослужителей наших не достиг в меру мудрости. Они только себя почитают мудрецами, нестяжателями и изобретателями догматов, говорят, что только им одним открыты такие тайны, которые никому из всех людей в подсолнечной и на мысль не приходили. О нечестивая надменность и безмерное безумие! О суетное славолюбие, приличное сумасшедшим! О гордость сатанинская, ожесточившая нечестивые души их! Не стыдятся они боголюбезной ясности древних писаний. Согласное всех сослужителей наших благочестивое учение о Христе не обуздало дерзости их против Него. Да такого нечестия не терпят и демоны, ибо произносить хульные слова на Сына Божия опасаются и они. Мы должны были, по силам, сказать это против тех, которые подняли невежественную пыль против Христа и решились поносить нашу благочестивую веру в Него. Они, изобретатели нелепых басен, говорят, будто отвращаясь от их нечестивого и ни на каком свидетельстве Писания не основанного богохульства, производящего бытие Христа из не-сущего, мы допускаем два нерожденных существа. Эти невежды утверждают, будто необходимо быть одному из двух: или мыслить, что Сын Божий из не-сущего, или непременно признавать двух нерожденных. Но, неучи, они не знают, что велико различие между Отцом нерожденным и созданным Им из не-сущего разумными и неразумными тварями и что между ними должно было посредствовать естество единородное, через которое Отец Слова Божия все сотворил из не-сущего и которое родилось от самосущего Отца. Так, в одном месте и Сам Господь говорит: «Всяк, любяй рождшего, любит и рожденного от него» (1Ин. 5,1). Касательно этого предмета мы сохраняем ту же веру, которую сохраняет вся апостольская Церковь: мы веруем во единого нерожденного Отца, не обязанного никакому виновнику своим бытием, непреложного и неизменяемого, всегда тожественного и одинакового, не получающего ни приращения, ни уменьшения, дарователя закона, пророков и евангелий, Господа патриархов, апостолов и всех святых; и во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, единородного, рожденного не из не-сущего, а из сущего Отца, не по подобию тел, – через отделение или истечение по частям, как учат Савеллий и Валентин, а неизреченно и неизъяснимо, как говорят приведенные выше слова пророка: «Род же его кто исповесть?» (Ис. 53, 8). Ибо ипостась Его непостижима ни для какого сотворенного естества, равно как непостижим и Сам Отец; потому что природа разумных тварей не может вместить ведение об Отчем Богорождении. Впрочем, люди, движимые духом истины, не имеют нужды учиться этому у меня, когда оглашает нас и предваряет учение Христа, который говорит: «Никто же знает Отца, токмо Сын, ни Сына кто знает, токмо Отец» (Мф. 11, 27). Мы знаем, что Сын Божий непреложен и неизменяем, как и Отец, ни в чем не имеет нужды и есть Сын совершенный, подобный Отцу, и только одною рожденностью отличающийся от Него. Сын Божий есть самый точный и ни в чем не отличный образ Отца, потому что этот образ вполне обладает всем, чем выражается наибольше Его подобие Отцу. Так учил и Сам Господь: «Отец Мой, – говорит Он, – 6олий Мене есть» (Ин. 14, 28). Посему и мы веруем, что Сын всегда от Отца; ибо Он есть сияние славы и образ ипостаси Отчей (Евр. 1, 3). Но да не принимает никто слова «всегда» в смысле нерожденности, как думают люди с поврежденными чувствами души: ни «был», ни «всегда», ни «прежде век» – не одно и то же с нерожденностью. Для означения нерожденности человеческий ум не в состоянии и изобрести никакого слова. Я думаю, что и вы согласны в этом со мной, и даже совершенно уверен в правом суждении всех вас, что указанные слова отнюдь не означают нерожденности. Они не что иное, как только представление времен, и потому не могут достойно выражать Божественности и как бы древности Единородного. Впрочем, слова эти были употребляемы святыми мужами, когда они пытались, по мере сил своих, объяснить сие таинство, но, употребляя их, они просили у своих слушателей извинения и в оправдание себя говорили, что речь их могла вознестись только до этого. Если же есть люди, которые из уст человеческих ожидают некоторых слов высших, заключающих в себе более, нежели сколько доступно для человека, и считают недостаточным известное им отчасти, то ожиданиям таких людей, разумеется, далеко не удовлетворят слова: «был, всегда и прежде век». Несомненно, однако ж, что они, каковы бы ни были, никогда во всей точности не выразят нерожденности. Итак, нерожденному Отцу мы должны приписывать особое достоинство, говоря, что Он не имеет никакого виновника Своего бытия, а Сыну уделять опять особую, приличную Ему честь, усвояя Ему безначальное рождение от Отца и, как выше сказано, принося Ему поклонение, так чтобы слова: «был, всегда и прежде век» применять к Нему лишь благочестно и благоговейно, отнюдь не отвергая Его Божества, но в образе и выражении Отца видя по всему самое точное с Ним сходство, нерожденность же почитать свойством, принадлежащим только Отцу, как сказал и сам Спаситель: «Отец Мой болий Мене есть». Кроме этого благочестивого мнения об Отце и Сыне, основанного на учении Божественного Писания, мы исповедуем равным образом единого Святого Духа, обновлявшего как святых людей Ветхого Завета, так и божественных наставников Завета, называемого Новым. Исповедуем вместе одну и единственную, кафолическую, апостольскую Церковь, никогда неодолимую, хотя бы вооружился против нее и весь мир, всегда победоносно отражающую всякое нечестивое нападение еретиков; ибо Домовладыка ее одобрил нас таким воззванием: «Дерзайте, яко Аз победих мир» (Ин. 16,33). Наконец, мы признаем и воскресение мертвых, которого начатком сделался Господь наш Иисус Христос, имевший от Богородицы Марии тело истинное, а не призрачное, и в конце веков нисшедший к роду человеческому, чтобы снять с него грех, распятый и умерший, через что, однако ж, не уменьшившийся в Своем Божестве, восставший из мертвых, вознесшийся на небеса и сидящий одесную величия. Это начертал я в послании только отчасти, признав, как сказано выше, излишним писать к вам о каждом предмете во всей подробности, потому что все это не скрыто и от вашей священной ревности. Так мы учим, так проповедуем, таковы апостольские догматы Церкви, за которые готовы мы и умереть, нисколько не обращая внимания на тех, которые нудят нас отказаться от них, хотя бы принуждение сопровождалось лыткою, и не отвергая заключающейся в них надежды. Воспротивившиеся им Арий, Ахилла и другие с ними враги истины как чуждые благочестивому нашему учению изгнаны из Церкви, сообразно с словами блаженного Павла: «Аще кто вам благовестит паче, еже приясте, анафема да будет», хотя бы этот благовестник притворялся «ангелом с небесе» (Гал. 1, 32); еще: «Кто инако учит и не приступает к здравым словам Господа нашего Иисуса Христа и учению, еже по благоверию, тот разгордеся, ничтоже ведый…» и проч. (1Тим. 6,3; 4). Этих-то от всей братии преданных анафеме людей никто из вас да не приемлет и никто да не допускает того, что ими пишется или говорится, ибо они, обманщики, все лгут, правды у них нет. Они ходят по городам с тем только намерением, чтобы под видом дружества и под именем мира лицемерно и льстиво раздавать и получать письма, и этими письмами утвердить в заблуждении обманутых ими и утопающих во грехах женщин и т. д. (2Тим. 3, 6). Итак, возлюбленные и единодушные братья, отвращайтесь этих людей, которые обнаруживают столь великую дерзость против Христа и частью всенародно осмеивают христианство, частью бесчестят его в судебных местах, которые во время мира, сколько могут, воздвигают на нас гонение и ослабляют силу неизреченного таинства рождения Христова. Удаляйтесь от них и изъявите нам свое согласие к подавлению неистовой их дерзости, подобно тому как и многие другие сослужители наши изъявили нам негодование на этих отступников от веры и, подписав наше послание, отправляемое теперь к вам с сыном моим, диаконом Апионом, подтвердили это своими собственными письмами. А подписали его все сослужители наши, египетские и фиваидские, ливийские и пентапольские, сирийские, ликийские и памфилийские, азийские, каппадокийские и прочие из областей сопредельных. Надеюсь, что по примеру их и вы удостоверите меня посланием. Между многими средствами, предпринятыми мною для исцеления заразившихся, вероятно, спасительным окажется и то, что обольщенные уверятся в согласии с нами сослужителей наших и таким образом поспешат раскаяться. Приветствуйте друг друга, вместе с находящеюся при вас братиею. Желаю вам здравствовать, возлюбленные! Дай Бог мне получить плод от вашей христолюбивой души. Вот преданные анафеме еретики: из пресвитеров – Арий; из диаконов – Ахилла, Евзой, Анфалий, Люций, Сарматий, Юлий, Мина, другой Арий и Элладий.

Арий родился ок. 256 г.; по происхождению он был ливийцем. Арии учился в богословской школе св. Лукиана в Антиохиин, но с начала IV в. жил в Александрии, где стал пресвитером и даже был кандидатом на епископскую кафедру Александрии, однако отказался от епископства в пользу свт. Александра Александрийского²¹¹. В Александрии пресвитер Арий обращал на себя внимание как своим внешним видом (он был худощав, высок ростом и производил впечатление аскета), так и склонностью к искусству диалектики²¹² и экзегезы²¹³. Объясняя известное место из книги Притч: «Господь создал меня в начале путей Своих»²¹⁴, Арий начал развивать свое учение о тварной природе Логоса (Бога-Сына) и о том, что «было, когда Сына не было», ставшее впоследствии камнем преткновения в церковной среде.

Важнейшим источником для прояснения специфических моментов богословского и философского учения Ария является его пропзведенне, называемое «Талия» («Пир»), хотя Арин написал его в целях популяризации своих идей (и потому оно составлено в стихотворной манере²¹⁵). Большой отрывок из «Талии» приведен свт. Афанасием Александрийским в «Послании о соборах» (15); другие отрывки приводятся им в сочинениях «Против ариан» (1.5–6, 9) и «К епископам Египта и Ливии» (12) (см. тексты ниже).

Вопрос об идейных предпосылках арианского движения довольно запутанный и весьма интересный с историко-философской точки зрения. Он вызвал множество споров и до сих пор не получил однозначного разрешения среди исследователей. Еще в русском дореволюционном научном сообществе активно обсуждалось, какая богословская школа сыграла решающую роль в формировании арианского учения²¹⁶. Надо сказать, что факты биографии Ария, а именно то, что он имел отношение как к Антиохийской школе (учась у св. Лукиана Антиохийского), так и к Александрийской (живя и служа в Александрии долгое время), принуждают исследователей искать в учении Ария следы обеих школ. Говоря об отечественной литературе, следует отметить, что А. П. Лебедев в докторской диссертацпн, посвященной связям различных догматических движений и богословских школ в древней Церкви, делая акцент на ученичестве Ария в школе антиохийского мученика Лукиана, сформулировал тезис, согласно которому никейское направление богословской мысли относится к Александрийской школе, а антиникейское – к Антиохийской²¹⁷. С этой точкой зрения соглашались А. А. Спасский²¹⁸ и В. В. Болотов²¹⁹. Позиция А. П. Лебедева вызвала критику со стороны А. М. Иванцова-Платонова²²⁰, считавшего, что арианство имеет свои истоки в Александрийской школе. Близкой позиции придерживались В. Дмитриевский²²¹ и Б. М. Мелиоранский²²², который говорил, что Арий, так же как, впрочем, и Афанасий Александрийский, опирался в первую очередь на Оригена. Однофамилец П. А. Лебедева – Д. А. Лебедев утверждал, что «в основе арианства через посредство лукианизма лежит оригенизм»²²³, хотя вместе с тем он доказывал, что на Ария, опять-таки через св. Лукиана, повлияло учение Павла Самосатского, подразумевающее изменяемость Христа²²⁴.

Представления зарубежных ученых относительно вопроса происхождения и бэкграунда арианства также весьма неоднородны²²⁵.

А. Гарнак считал св. Лукиана Антиохийского «Арнем до Ария» и относил важнейшие особенности арианской системы к св. Лукиану, принимая таким образом, что арнанство имело в качестве своего источника Антиохийскую богословскую школу²²⁶. Подобную точку зрения разделяли Р. Сэдлере²²⁷ и Б. Лонерган²²⁸. Доказывая антиохийские истоки арианства, Т. Поллард делал акцент на том, что арианское движение получило поддержку именно среди «лукианистов». Поллард считал, что экзегетический метод Ария основан на буквалистском подходе к экзегезе, принятом в Антиохийской школе. На счет антиохийского влияния Поллард относил и концепцию Ария о различии между внутренним Логосом Бога и Христом как Логосом по причастности, а также Ариево учение о трансцендентности Бога, противоречащее, по мнению Полларда, тринитарному плюрализму Оригена и александрийцев²²⁹.

С другой стоны, еще Ф. Грин предполагал, что арианство имеет своим источником оригенизм²³⁰. Позицию Т. Полларда оспаривал М. Уайлз, настаивавший на вкладе Александрийской школы в учение Ария²³¹. Вслед за Уайлзом, Т. Рикен²³² и К. Стэд²³³ рассмотрели арианство с точки зрения учения Александрийской школы, делая акцент на оригенистических и платонистических моментах в доктрине Ария (в их исследованиях доказывается, что Арий радикализировал оригенистический субордицианизм). Оба автора пришли к выводу, что среди философских школ наиболее вероятный источник арианства – это средний платонизм. М. Симонетти утверждает, что противостояние Ария и Александра Александрийского представляет собой борьбу умеренного оригенизма в лице Александра и крайнего оригенизма в лице Ария²³⁴. Тезис М. Симонетти разделяет и А. Луибхайд^{235 .} Это понимание характерно также и для В. Аёра, который доказывает, что позиции и Ария, и свт. Александра Александрийского имеют своим основанием оригенизм; собственно в учении Ария, согласно В. Лёру, это проявляется в отрицании материалистических коннотаций при речи о происхождении Сына, в использовании языка «славы» и «прославления», а также в употреблении «ипостасыьтерминологни (‘hypostasis’-terminology)²³⁶. Истоки арианства в Александрийской школе – у Климента Александрийского, Оригена, св. Дионисия Александрийского и Феогноста – попытался обнаружить Л. Барнард. По мнению Барнарда, Арий синтезировал различные элементы учения, заимствованные им у этих учителей, и свел их в органическое целое. Барнард отстаивает тезис, согласно которому среди раннехристианских писателей имела место некая протоарианская тенденция со свойственным ей философским дуализмом, находившая свое выражение по преимуществу в Александрийской школе, хотя и не только в ней²³⁷. Э. Буларан, попытавшийся синтезировать и найти компромисс между имеющимися взглядами на проблему, рассмотрел арианство в контексте 1) смысла соответствующих мест из Писания, 2) возможных философских источников, 3) богословия Александрийской школы и 4) Антиохийской традиции²³⁸. Буларан соглашается с Т. Поллардом относительно того, что учение Ария о трансцедентности Бога противоречит оригеновскому тринитарному плюрализму и, по мнению Буларана, это учение могло зависеть от монархистских тенденций, свойственных Антиохийской школе.

В целом можно сказать, что арианство – многофакторное явление, совмещающее в себе элементы различных школ и учений. И если, например, принципы экзегезы, прослеживаемые в текстах Ария²³⁹, можно отнести к влиянию Антиохийской богословской школы с ее буквалистским экзегетическим метолом, то общий стиль богословской и философской аргументации Ария (его монадология, учение о трансцендентности Бога и пр.), на наш взгляд, отсылает к платонической традиции и Александрийской школе. Однако то, что не даег отнести учение Ария к традиционной оригеннстнческой мысли и что отличает его от оригенистского мифа – это акцент на библейском креацнонизме, приведший ариан к провозглашению учения о сотворении Сына «из ничего» и, соответственно, к утверждению, что «было, когда Сына не было».

После того как Арий с соратниками был осужден св г. Александром Александрийским²⁴⁰, он отправился на Восток и остановился в Кесарии Палестинской, найдя благожелательное отношение со стороны известного церковного историка и интеллектуала Евсевия Кесарийского. Арий написал письмо Евсевию Никомедийскому, призывая его как «солукианиста», т. е. соученика по школе Лукиана, вступить в борьбу. Остановимся на положениях этого письма чуть подробнее.

Итак, в письме к Евсевию Никомедийскому Арий обвиняет свт. Александра в том, что, согласно ему, «Сын сосуществует Богу нерожденно; Он – всегда рождаемый и нерожденно-рожденный (άγεννητογενης)». Собственное учение Арий излагает следующим образом: Сын и не нерожден, и ни в каком смысле не есть часть Нерожденного, и не произошел из чего-либо предсущесгвовавшего, но по воле и совет) [Божию] был прежде времен и прежде веков совершенный Бог, Единородный, неизменяемый. Однако Его не было прежде, чем Он был рожден, или сотворен, или определен, или основан, ибо до рождения Он не существовал²⁴¹.

Арий здесь отвергает (ложно толкуемое им) учение свт. Александра Александрийского о том, что «нерожденность» относится не только к Богу-Отцу, но и к Сыну, и настаивает на том, что «нерожденность» относится только к Отцу, в то время как Сын – рожден, или сотворен (в действительности свт. Александр учил о том, что Отец всегда рождает Сына²⁴²). Тем не менее, как видно из данной цитаты, согласно Арию, Сын – «совершенный Бог», однако Бог не в онтологическом смысле, но по чести, т. е. по сравнению с другими тварями²⁴³. Арий отсгаивает волюнтаристское понимание способа происхождения Сына: Сын не «рождается» Богом, но Он сотворен Его воленнем. В словах: «…Он был рожден, или сотворен» проявляется важный момент для всей истории арианских споров. Два греческих слова: γεννητός (от γεννάω: производить, рождать) и γενητός (от γίγνομαt: возникать, становиться) могут пониматься как синонимично, так и нет. Общеарианская тенденция заключается в том, чтобы отождествлять, когда речь идет о Сыне, γεννητός и γενητός, что подразумевает тварность Сына (т. е. если Сын «рожден», то значит – «сотворен»)²⁴⁴. Тенденция православных церковных писателей в ходе полемики с арианством заключалась в разотожлествленин этих понятий и в употреблении γεννητ ός для указания на вечное рождение Сына Богом-Отцом, не допуская приложения этого понятия к тварному миру, а γενάτος – для указания на тварное сущее, не прилагая Его к Богу-Сыну.

В словах Ария о том, что, с одной стороны, Сын произошел «прежде времен», а с другой – «Его не было прежде, чем Он был рожден», не г противоречия, г. к. Арий, видимо, следовал взгляду, выраженному в «Тимее»²⁴⁵, но, как замечает К. Стэд²⁴⁶, легко гармонизируемому с Писанием²⁴⁷, согласно которому физическое время зависит от движения небесных тел. Отметим, однако, что Р. Грегг и Д. Гроу придерживаются иной, чем К. Стэд, точки зрения относительно утверждения Ария, что Сын произошел прежде времен. Они считают, что это указывает на учение Ария о том, что Христос избран Отцом в качестве Единородного до начала времен по предведению Отца о неизменной благой воле Христа²⁴⁸ (об этом см. ниже). Однако нам представляется более удачной трактовка К. Стэда, учитывающая акцент на космологической функции Сына в доктрине Ария.

В письме к Евсевию Нпкомеднйскому Арий проясняет и свое учение о творении Сына Богом «из не-сущего», которое также было предметом горячих споров:

Нас преследуют за то, что мы говорим: Сын имеет начало, тогда как Бог безначален. Нас преследуют за то, что мы говорим: Сын из не-сущего. Но говорим мы это потому, что Он не есть часгь Бога ( μέρος Э’ εοΰ) и не происходит из чего-либо предсуществовавшего ( εξ υποκειμένου τίνος) ^{249 .}

Как отсюда видно, для Ария является равно неприемлемым и положение, согласно которому Сын рождается непосредственно от Бога (что означало бы, что Сын – Его часть²⁵⁰), и положение, согласно которому Сын произведен из некоего бесформенного подлежащего субстрата; следовательно, по мысли Ария, Сын произведен «из не-сущего (έξ ούχ ον των)"²⁵¹.

После арианского собора в Вифинии сторонники Ария собрали еще один собор, во главе с Евсевием КесарГшским, на котором были признаны недействительными прещения собора свт. Александра. Вероятно, тогда было написано послание Ария и его клира св г. Александру²⁵² – в целях примирения с ним. В этом письме ариане несколько смягчают прежние резкие выражения и делают акцент на неизменности Сына²⁵³.

Новый масштаб арианские споры приобрели с вмешательством в церковные дела имп. Константина Великого (прав. 306–337 гг.), инициатора христианизации Римской империи. Константин был уверен, что Церковь является важнейшей опорой для благополучного функционирования государства; поэтому мир в Церкви для Константина был важен не менее, чем мир в жизни государства. Когда Константин прибыл на Восток империи и узнал о имевших место церковных раздорах, он, по словам Евсевия Кесарийского²⁵⁴, почел это за собственное несчастье и немедленно стал принимать меры для их устранения. Послав своего посланца Осию Кордовского прояснить ситуацию и убедившись в серьезности обстановки, Константин решил собрать Вселенский собор для разрешения спорных церковных вопросов и достижения церковного единства. Изначально этот собор намеревались собрать в Анкире Галатийской, однако затем из соображений удобства решили собрать его в городке Никея. Собор состоялся в 325 г.

Из числа участников Никейского (I Вселенского) собора можно выделш 1) партию сторонников Ария во главе с Евсевием Никомедийским; 2) партию противников Ария и арианского движения, в которую входили свт. Александр Александрийский, Осия Кордовский, Маркелл Анкирский, а также молодой диакон Афанасий, секретарь Александра, будущий знаменитый еп. Александрийский; и 3) партию епископов, чья позиция могла совмещать как элементы арианского учения, так и неарианского, во главе с Евсевием Кесарийским. Итогом заседаний собора было осуждение учения ариан, и Арий вместе с главными его сторонниками среди епископов, отказавшимися подписать анафематствования собора²⁵⁵, были отправлены в ссылку²⁵⁶. Собор издал Никейский символ веры, в котором утверждалось, что Сын «единосущен» (< ομοούσιος) Отцу и происходит «из сущности» (εκ του ουσίας) Отца. Согласие на введение в Символ понятий «сущность» и «единосущный» далось отцам собора непросто, т. к. эти понятия не употребляются в Писании, но относятся к философской терминологии; тем более что понятие «единосущный» представлялось весьма подозрительным из-за споров вокруг учения Павла Самосатского в III в.²⁵⁷

Слова Никейского символа: «Сын из сущности Отца» противопоставлялись арианскому учению о том, что Сын произведен из не-сущего. Первоначальный вариант, предназначавшийся для выражения этой мысли: «Сын от Бога», – оказался не подходящим, т. к. выяснилось, что ариане, используя 1Кор. 8, б²⁵⁸, трактовали эти слова в том смысле, что Сын от Бога так же, как и все творение от Бога²⁵⁹. Понятие же «единосущный» возникло в Никейском символе, чтобы указать на то, что «Сын не только подобен» – это могли признать и ариане, – «но и тождественен с Отцом в своем подобии Ему»²⁶⁰.

Однако вскоре после Никейского собора наступила арианская реакция. К 328 г. императором из ссылки возвращены были сначала Арий, а потом его сторонники²⁶¹, в то время как на православных епископов (Евстафия Антиохийского и Афанасия) под предлогом различного рода нарушений были произведены гонения. Готовилось воссоединение Ария с Церковью, и по требованию Константина Арий (совместно с Евзоием, будущим еп. Антиохийским) составил исповедание веры, состоящее из весьма общих определений. В этом исповедании нет понятия «единосущие» и формулы «из сущности», но говорится о Сыне как о Боге, рожденном прежде веков, Который воплотился, страдал и воскрес²⁶². Однако решение собора, созванного в Иерусалиме и постановившего восстановить Ария в церковном общении, осталось неосуществленным по причине смерти Ария (336 г.)^{263 .}

В «Талии» Арий формулирует свое учение о тварной природе Сына и, соответственно, Святого Духа на среднеплатоническом философском языке, а именно на языке монадологии:²⁶⁴

Таким образом, есть Троица, но славы неподобны, и несмесны между собою их ипостаси, одна до бесконечности преславнее другой по славе. Отец по сущности чужд Сыну, потому что существует безначально. Разумей, что была Монада, Диады же не было, пока не осуществилась²⁶⁵.

Как справедливо отмечает К. Стэд²⁶⁶, Диада (ή δυάς) в данном случае не означает совокупности двух единичностей – Отца и Сына, подобно тому, как «Троица» обозначает три единичности – Отца, Сына и Духа; но Диада указывает здесь именно на Сына, Которого не было, когда Монада пребывала одна. В платоническопифагорейских кругах Диада указывает на неполноту, несовершенство, материю²⁶⁷. В частности, Филон отождествляет Диаду со «становящимся», в противовес Монале, которая является в отношении нее «солелывающей» (о πεποιηκώς)²⁶⁸. К. Стэд²⁶⁹ сближает понимание «Диалы» в данном фрагменте из «Талии» Ария с местом из Нумения, которое приводит Евсевий Кесарийский: «Второй Бог, будучи двойным, как Демиург творит сам свои идеи и мир²⁷⁰"²⁷¹, считая, что космоцентричность нумениевского «двойного» второго Бога соотносит его с Сыном-Диадой, являющимся творцом космоса, в учении Ария. Однако едва ли стоит сближать монадологию Ария с Нумепневон. В платоническо-пифагорейских спорах о том, следует ли постулировать один исходный принцип, из которого происходит все – Монаду, которая производит и Диаду, или два принципа – Монаду и неопределенную Диаду-материю, из которых происходит остальное сущее²⁷², Нумений занял дуалистическую позицию и критиковал Модерата за то, что в его учении Диада происходит из Монады²⁷³; Арий же исходит, разумеется, из монистических предпосылок. Скорее всего, монадология Ария, так же как и его учение о Премудрости (софиология), – плод влияния Филона, который принадлежал к той пифагорейской традиции, для которой Диада есть второе начало после Монады, не противопоставленное ей.²⁷⁴

Космоцентризм Ариева учения ярче всего виден из цитаты, приводимой свт. Афанасием, приписываемой им Арию, Евсевию и Астерию: Бог, восхотев создать тварную природу, видел, что она не может принять на себя ничем не умеряемой Отчей руки и Отчей зиждительной силы ( δυναμένην), поэтому, будучи первоначально един, производит и творит единого и именует Его Сыном и Словом (Λόγον), чтобы, при его посредстве (μέσου), через него а υτοΰ) могло уже стать ( γενεσлαι) и все прочее²⁷⁵.

Этот акцент на посредс гвующей роли Сына-Творца между Богом и миром свидетельствует о том, что Арий не просто заимствовал некоторые приемы у средних платоников, но что сама его доктрина близка к среднеплатонической системе, также подразумевающей промежуточные, посреднические сферы между высшим началом и чувственным миром (Нумений, Альбин)²⁷⁶, и это позволяет утверждать о сущностном влиянии среднего платонизма на философские основания Ариева учения²⁷⁷. Опираясь на А. Грилльмайера, К. Шёнборн, указывая на эту посредническую функцию Сына в арианстве, говорит даже об эллинизации христианства, проявляющуюся в арианском движении²⁷⁸.

С указанной космологической функцией Сына связана особая роль Сына среди тварей в системе Ария. Сын – особая тварь, Он – первый среди тварей; эта выделенность Сына среди прочих творений выражается в том, что Он называется в Писании «Единородным»²⁷⁹ из всех тварей, хотя произошел не из природы или сущности Бога, но посредством Его воли:.

Ведаем единого Бога… прежде времен вечных породившего Единородного Сына… Собственным изволением поставившего… тварь Божию совершенную, но не как одну из тварей; рождение, но не как одного из рожденных²⁸⁰.

Говоря о происхождении Сына, Арий и ариане отвергают какие бы то ни было материалистические коннотации:

…Рождение (γέννημα), но не как одного из рожденных (των уьуг ννημειωι); не исторжение (προ3ολην), каково Отчее рождение по учению Валентина; не единосущную часть (μέρος όμοούσιον), каково Отчее рождение по изъяснению Манихея.<… >Если же сказанное: «из Него» (Рим. 11, 36), «из чрева» (Пс. 109, 3), «исшел от Отца и иду к Отцу» (Ин. 16, 28), иными разумеется так, что Сын есть часть единосущного (μέρος όμ,οουσίου) и исторжение (προβολή), то Отец будет, согласно им, сложным (σύνθετος), делимым (διαιρετός), изменяемым; бесплотный Бог, вследствие положения их, потерпит все сообразное телу²⁸¹.

Таким образом, согласно Арию и его сторонникам, единосущие Отца и Сына предполагало бы наличие некой общей сложной составной – а значит, и материальной – сущности, и рождение Сына приводило бы к отделению части ( μέρος) этой сущности, из чего арнане заключали, что у Бога и Христа разные сущности, а значит, последний является тварью. Позиция, согласно которой Бог и Христос являются единосущными, приписывалась Арием манихейской доктрине, и, соответственно, признающие единосущие обвинялись арианами в манихействе²⁸². Характер аргументации ариан относительно единосущия практически совпадает с традиционной платонической критикой манихейской доктрины; например, Александр Ликопольский критикует учение манихеев, используя понятие «единосущной части» ( μέρος ομοούσ ιον)²⁸³.

Однако, на наш взгляд, имеется напряжение между арианским учением о тварной природе Христа, Который произошел из не-сущего посредством воли Бога, и тем акцентом на космологической роли Христа в творении, которое делает Арий. Тварность Христа подразумевает Его изменяемость, Его способность к выбору зла, и Арий признает это. Признание этого необходимо также исходя из сотериологических соображений – потому, что Христос как Спаситель должен быть «одним из нас», чтобы мочь спасти тех, кто одной с Ним природы. С другой стороны, как космический посредник и представитель Божией воли в тварном мире, Христос должен быть благим. Эта дилемма разрешается в учении Ария несколько искусственным путем: Арий признает, что Сын предузнан Богом в качестве имеющего постоянство благой воли, т. е. по Своей природе Сын изменяем ко злу, по Своему же реальному волевому устремлению, поскольку Бог предвидел неизменность воли Сына, – Он неизменно благ.

…Само Слово по природе изменяемо, по собственной же свободе, пока хочет, пребывает совершенным; а если пожелает, может измениться, потому что Оно, как и мы, изменяемой природы. Потому Бог, предуведав, что Слово будет совершенным, предварительно даровал Ему ту славу, какую человек стал иметь впоследствии за добродетель; поэтому из-за дел Его, которые предуведал ( προεγνω) Бог, сотворил таковым, каким стало Оно ныне²⁸⁴.

«Человеческое измерение» христологии Ария, находящееся в некотором напряжении в его системе с «космологически?! измерением», не менее важно для Ария, чем последнее, так как оно является залогом арианской сотериологии. На эту сотериологическую составляющую арианского учения исследователи долгое время не обращали должного внимания²⁸⁵. Лишь начиная с исследований С. Мённиша²⁸⁶ и Р. Грэгга с Д· Гроу²⁸⁷ эта тема стала входить в научный оборот. О сотериологической подоплеке арианского учения упомннает свт. Александр Александрийский в своем письме к Александру Константинопольскому:

…Они отвергают Божество Спасителя нашего и проповедуют, что Он равен всем людям. Собирая все места из Писания, в котором говорится о спасительном Его домосгроительстве и уничижении ради нас, они этими местами стараются подтверждать свою нечестивую проповедь ²⁸⁸.

Эта подоплека становится видна, в частности, из описаний свт. Афанасием соборных заседаний, на которых ариане могли соглашаться с возможностью приписывания Сыну определенных предикатов на том основании, что они «общие и нам, и Сыну»²⁸⁹. Итак, насколько можно судить, арианская сотериологня основывалась на следующих положениях: в Сыне, Который 1) имеет «нашу природу» и Который 2) от века обожен Богом-Отцом, 3) открыт путь к Богу и «верным». Причем непонятно, можно ли, как это делают Р. Грэгг с Д. Гроу²⁹⁰, исходя из арианского дискурса, говорить именно об «обожении» христиан через Сына, – вероятно, все же нельзя.

Таким образом, если принять взгляд Р. Грэгга с Д. Гроу на арианское учение как на сотериологическое в своем основании, и учитывая, что этот сотериологический дискурс ариан основан на провозглашении единства природы Сына с людьми, то учение о Сыне как о (со)творце тварного мира следует признать с трудом совместимым с указанным взглядом. Совмещение этих двух положений позднее будет корректно произведено в синтезе св. Афанасия и Каппадокийских отцов, различивших во Христе две составляющие – «по Божеству» и «по человечеству»; пока же монофизитские тенденции Ариева учения не позволяли сделать это.

Эта двойственность взгляда на Христа у ариан проявляется в специфике их христологического учения, а именно в так называемой «Логос-саркс (Λόγος–σάρξ) христологии»²⁹¹. Согласно этой христологии, человеческая плоть во Христе соединена с Логосом (Сыном) непосредственно, без посредства души. У свт. Епифания имеется сообщение, что это учение было характерно в целом для школы св. Лукиана Антиохийского, а в частности и для ариан:

…В этом показаны нам разрешения всех спорных мнений еретиков.<…>Затем разрушено заблуждение лукианистов и ниспровергнута сила Ария; ибо Лукиан и все лукианисты отрицают принятие Сыном Божиим души и говорят, что Он имел только плоть – конечно, чтобы приписать Богу-Слову человеческую страсть, жажду и алчбу, утомление и плач, скорбь и смутнение и все то, что соединяется с пришествием Его во плоти²⁹².

Подобное же свидетельство, но персонально об Арии, имеется у св. Афанасия:

Арии же признает, что одна плоть служила к прикровению Божества; а вместо внутреннего нашего человека, то есть души, было во плоти Слово, и таким образом осмеливается понятие страдания и воскресение из ада приписывать Божеству²⁹³.

Принятие этой «Логос-саркс христологии», подразумевающей отсутствие у Христа человеческой дутии, делало сам божественный Логос субъектом неутсоризненных страстей и крестных страданий, что служило залогом спасения страстного и страдающего человечества. Однако внутренняя логика этой позиции нару²⁹⁴шается за счет того, что в системе Ария нельзя говорить о воплощении Божества в собственном смысле: Христос не есть истинный Божественный Логос (Слово). Арий различал Слово и Премудрость, свойственную) Богу, которуто Бог имеет всегда, и Слово, произведенное этой Премудростью, которое является Словом и Премудростью по причастности к первому’. Это и есть Христос:

Две есть Премудрости: одна собственная и сосуществующая ( συνυπάρχουσ αν) Богу; Сын же рожден этой Премудростью и как причаствующий (μβτέχοντα) ей лишь наименован Премудростью и Словом. Ибо Премудрость от Премудрости осуществилась волей премудрого Бога… В Боге есть другое Слово кроме Сына, и Сын как причаствующий Его наименован по благодати Словом и самим Сыном²⁹⁵.

Исходя из этого, нельзя согласиться с о. Г. Флоровским²⁹⁶, согласно пониманию которого Бог Ария является неким безжизненным высшим принципом, о каковом известно лишь то, что он спровоцировал творение мира. С другой стороны, не стоит, как это делает А. Грилльмайер²⁹⁷, утверждать, что Арий относил к Богу понятие бесконечности, т. е. абсолютной полноты бытия. Очевидно, что учение Ария о том, что Богу внутренне присуще некое божественное Слово, Премудрость, которое является таковым не по причастию, как в случае Христа, но в собственном смысле, – подразумевает определенное учение о внутрибожественной жизни, которое доктрина Ария подразумевает, хотя Арий и не делает на ней акцент.

Будучи творением Божиим, Христос не знает Бога таким, каков Он есть в Себе, но как Сын есть Слово и Премудрость по причастности истинному Божиему Слову и Премудрости, так же Сын знает Отца, «насколько позволительно», по приобщению к созерцанию Богом Себя:

Достаточным же доказательством, что Бог невидим для всех, есть то, что Он невидим и для тех, что через Сына, и для Самого Сына. Скажу точнее о том, как Невидимый бывает видим Сыном: по той же силе, по какой может видеть Бог, в своей мере доступно Сыну видеть Отца, сколь позволительно²⁹⁸.

Можно согласиться с Р. Вильямсом²⁹⁹ в том, что здесь под словами: «…по той же силе, по какой может видеть Бог…», имеется в виду самосозерцание Бога, т. е. имеется в виду: «…может видеть Бог [Себя]».

То, что Сын не может в полноте знать Бога, Арий доказывает исходя из того, что произведение не может охватить умом свою причину, свое основание бытия, тем более что эта причина сама является беспричинной, не имеющей для себя начала; тому, кто имеет начало, тем более невозможно ухватить такое свое начало, которое не имеет начала для себя. Вероятно, по этой же причине, замечает В. Лёр³⁰⁰, Арий утверждает, что Сын не может знать и Своей сущности – потому, что она произведена Отцом как бытийным началом, не охватываемым умом:

Ибо невозможно Ему [Сыну] исследовать Отца, каков Он Сам в Себе. Ибо Сын не знает и Своей сущности: будучи Сыном, истинно осуществился по изволению Отца. И как возможно, чтобы сущий от Отца знал Породившего через постижение? Явно, что имеющему начало невозможно ухватить или объять умом Безначального, каков Он есть³⁰¹.

В целом в учении Ария о познании Бога усматриваются платонические тенденции. Его учение о непознаваемости Бога Сыном и людьми отсылает к отталкивающейся от платоновского «Тимея» (28с) традиции учения о непознаваемости Бога в платонизме и, в частности, в христианском платонизме³⁰². Предпосылки аргументации Ария относительно того, почему Сын не может охватывать умом Бога – Свою причину, в определенном отношении схожи с учением Платона³⁰³ о беспредпосылочном начале, аналогичному Солнцу в чувственном мире, коснувшись которого душа способна обозреть низлежащие в онтологическом плане области, в то время как самого его душа обозреть не может, но может лишь «коснуться» вследствие того, что это начало не имеет посылок для своего существования.

Итак в системе Ария, как нам представляется, имеется напряжение между взглядом на Сына как на демиурга и посредника между тварным миром и Богом и учением о Сыне, исходящем из сотериологической перспективы, подразумевающей, что все, что относится к Сыну, относится ко всем христианам, и Сын лишь первый «богосоделанный», т. е. первый из усыновленных Богу людей.

В философском отношении учение Ария находится в русле платонической доктрины. Особую роль в его системе играют элементы среднего платонизма (в том числе христианского). Это проявляется, во-первых, в интеллектуализме Первоначала в доктрине Ария, в противовес неоплатоническому акценту на том, что Бог-Первоначало – выше ума и бытия³⁰⁴; во-вторых, в учении о непознаваемости и невыразимости Бога, разрабатываемом в среднем платонизме; и в-третьих, в том, что для Ария между Божеством и миром имеется промежуточное звено – Христос, исполняющий демиургические функции (посредник-демиург – также отличительная особенность систем Нумения и Альбина³⁰⁵), поэтому происхождение мира в системе Ария не может объясняться при помощи концепции излияния, эманации Божества (как в неоплатонизме), что также сближает учение Ария с со средним платонизмом, хотя, конечно, в данном отношении определяющую роль играет иудео-христианское учение о креационизме.

В целом же, вероятно, можно согласиться с мыслью А. Грилльмайера о том, что в арианском движении проявляется тенденция к эллинизации христианства.

От избранных Божиих по вере³⁰⁹, богоразумных, святых чад, правоверных³¹⁰, приявших Святого Божия Духа, причастников премудрости, мужей образованных, богоучимых и во всем премудрых научился я сему. По их единомысленно шествуя следам, пришел я, оглашаемый всюду, много пострадавший за Божию славу, и от Бога научившись мудрости, уведал я ведение (yvcocrtv εγώ εγνων).<…>³¹¹ Бог не всегда был Отцом, но было, когда Бог был один, и не было еще Отца; впоследствии же соделался Он Отцом. Не всегда был Сын. Поскольку все произошло из не-сущего и все происшедшее есть тварь и произведение, то и самое Божие Слово произошло из не-сущего; и было, когда не было [Слова], и не было, пока не произошло, и Оно имело начало создания. Один был Бог, и не было еще Слова и Премудрости. Потом, восхотев сотворить нас, создал одного некоего, и наименовал Его Словом, Премудростью и Сыном, чтобы посредством Его сотворить нас.<… >Две есть Премудрости: одна собственная и сосуществующая (την Ιδιαν καί συνυπάρχουσαν) Богу; Сын же рожден этой Премудростью и как причаствующий (μετέχονта) ей лишь наименован Премудростью и Словом. Ибо Премудрость от Премудрости осуществилась волей премудрого Бога. В Боге есть другое Слово кроме Сына, и Сын как причаствующий Его³¹² наименован по благодати Словом и самим Сыном.<…>Много есть сил, и как одна по природе (φύσει) собственно (ιδία) есть Божия и вечная сила, так Христос есть не истинная Божия сила, но Он есть одна из названных сил, между которыми и жуки, и гусеницы называются не только силою, но и силою великою (Иоиль 2, 25). Есть много и других сил, и они подобны Сыну, о которых воспевает Давид, говоря: «Господь сил» (Пс. 23, 10). И подобно всем этим силам и само Слово по природе изменяемо, по собственной же свободе, пока хочет, пребывает совершенным; а если пожелает, может измениться, потому что Оно, как и мы, изменяемой природы. Потому Бог предуведав, что Слово будет совершенным, предварительно даровал Ему ту славу, какую человек стал иметь впоследствии за добродетель; поэтому из-за дел Его, которые предуведал (προέγνω) Бог, сотворил таковым, каким стало Оно ныне.<…>Слово – не истинный Бог; а если и называется Богом, то не истинным, а по причастности благодати; как все иные, так и Оно по имени только сказывается Богом. И как все чужды и неподобны (άνομοίων) Богу по сущности, так и Слово по всему неподобно Отчей сущности и свойств ( ιδιότητάς); состоит же в свойстве ( ίδιος) с произведенным и тварным, и находится среди них.<…>То как Отец существует ( υπάρχει) невидимо (αόρατος) для Сына, и Слово не может совершенно и в точности ни видеть, ни знать Своего Отца; а что познает и видит, то знает и видит сообразно ( άναλόγως) мерам Своим, как и мы познаем согласно собственным силам. Ибо и Сын не только не знает Отца в точности, ибо немощен, чтобы постигнуть ( καταλαβειν) [Его], но даже не знает Своей сущности Сын³¹³.<…>Разделены по природе, разобщены, разлучены, чужды и непричастны ( αμέτοχοι)³¹⁴ одна другой сущности (αί ούσίαι) Отца, Сына и Святого Духа, и до бесконечности (επ’ άπειρον) во всем неподобны между собою по сущностям и по славам. По крайней мере, Слово, что касается подобия славы и сущности, совершенно чуждо тому и другому – и Отцу, и Духу Святому.<…>Сын существует отдельно (διлρημένον) Сам по себе и совершенно непричастен (άμέτοχον) Отцу.

Бог не всегда был Отцом, но стал Им впоследствии; не всегда был Сын, Его не было, пока не рожден. Он не есть от Отца, но произошел из не-сущего, не есть собственно от Отчей сущности, потому что тварь и произведение. Христос – не истинный Бог, но Он обожен (έΒ’εοποιηΒ’η) по причастности (μετοχγ?). Сын не знает в точности Отца; Слово не видит Отца в полноте; Слово не разумеет и не познает Отца в точности. [Христос] не есть истинное и единственное Отчее Слово, но по имени только нарицается Словом и Премудростью и по благодати нарицается Сыном и Силою. Он не есть неизменяем, как Отец, но изменяем по природе, как и твари, и немощен, чтобы совершенно постигать Отца.

Сам Бог, поскольку Он таков, для всех неизречен. Он один не имеет ни равного, ни подобного, ни подобославного Себе. Именуем же Его нерожденным ради рожденного по естеству; песнословим Его безначальным ради имеющего начало; чествуем Его вечным ради рожденного во времени. В начало созданного положил Сына Безначальный и, чадотворив Его, приял Себе в Сына. Ему [Сыну] несвойственно ничто из ипостасно свойственного Богу (του ЪъоЪ каУ ύπόστασιν ίδιότητος), потому что не равен и не единосущен (όμοούσιος) Ему. Премудрый же есть Бог, поскольку Он учитель премудрости. Достаточным же доказательством, что Бог невидим для всех, есть то, что Он невидим и для тех, что через Сына, и для Самого Сына. Скажу точнее о том, как Невидимый бывает видим Сыном: по той же силе, по какой может видеть Бог, в своей мере доступно Сыну видеть Отца, сколь позволительно. Таким образом, есть Троица, но славы неподобны, и несмесны (άνεπίμικτοι)³¹⁵ между собою их ипостаси, одна до бесконечности преславнее другой по славе. Отец по сущности чужд Сыну (ξένος του υιοϋ хат ουσίαν)³¹⁶, потому что существует безначально. Разумей, что была Монада, Диады же не было, пока не осуществилась. Первоначально, когда нет еще Сына, есть Бог-Отец. Потому Сын, не быв (ибо Он осуществился по Отчему изволению), есть Единородный Бог (μονογενής Β’εός) и чужд тому и другому³¹⁷ (έκατέρων άλλότριος). Премудрость осуществилась как Премудрость по изволению премудрого Бога. И таким образом примышляется под многими таковыми примышлениями – Духом, Силою, Премудростию, Славою Божиею, Истиною, Образом, Словом. Разумей также, что примышляется и Сиянием, и Светом. Совершенный может родить равного Сына; но превосходнейшего, или более совершенного, или большего не может. Каков Сын, как велик, с какого мгновения, из чего и как скоро произошел от Бога – Он есть по Божиему изволению; Бог сый крепкий прославляет в Свою меру Совершенного. Кратко сказать: Бог существует неизреченным для Сына, потому что несказанно то, что есть Он Сам для Себя; и потому ни единого из сказуемых не постигает Сын и не может изречь. Ибо невозможно Ему исследовать Отца, каков Он Сам в Себе. Ибо Сын не знает и Своей сущности: будучи Сыном, истинно осуществился по изволению Отца. И как возможно, чтобы сущий от Отца знал Породившего через постижение? Явно, что имеющему начало невозможно ухватить или объять умом Безначального, каков Он есть.

Бог не всегда был Отцем; не всегда был Сын; но как все сущие из не-сущего, так и Сын Божий из не-сущего; и как все сущие суть твари, так и Он – тварь и произведение. Как все сущие не были прежде, но появились, так было некогда, что и само Божие Слово не было, и Оно не было, пока не рождено, и имеет начало бытия. Ибо тогда появилось, когда угодно стало Богу сотворить Его; ибо и Оно в числе остальных дел [Божиих]. И хотя Оно – изменяемо по природе (тй μβν φύσει τρεπτός), но, по собственной свободе, насколько хочет пребывает совершенным. Но если бы пожелало, то может и Оно измениться, как и все прочее. Потому-то Бог по предуведению, что Оно будет совершенным, предварительно даровал Ему ту славу, какую впоследствии стало бы иметь за добродетель; посему за дела свои, которые предуведал Бог, и стало Оно ныне таковым.<…>Христос – не истинный Бог, но Он, как и все другие, именуется Богом по причастности (μετοχή).<…>[Сын]³¹⁸ не есть по природе во Отце, и собственное Слово Его сущности, и собственная Его Премудрость, Которою и этот мир сотворен³¹⁹, но иное есть в Отце собственное Его Слово, и иная есть в Отце собственная Его Премудрость, каковою Премудростью сотворил и Слово сие. Сам же Господь сей называется Словом по примышлению (κατ επίνοιαν), по причине словесных [тварей], и Премудростью называется по примышлению же, по причине [тварей,] одаренных мудростью.<…>Как все существа по сущности далеки от Отца и чужды Ему, так и [Сын] во всем далек от сущности Отчей и чужд ей, состоит же в свойстве (ϊδιος) с существами возникшими и тварными и среди них, потому что Он – тварь, произведение, дело.<…>Бог не нас создал для Него, но Его для нас, потому что один был Бог и не было с Ним Слова, а потом, восхотев нас сотворить, создал уже и Его, и как скоро Он появился, наименовал Его Словом, и Сыном, и Премудростию, чтобы через Него и нас создать. И как все не существовавшее прежде состоялось Божиею волею, так и Он, не прежде быв, волею Божиею произведен. Ибо Слово не есть собственное по природе рождение Отца, но произошло само по благодати. Сущий Бог создал не-сущего Сына тем же изволением, которым и все сотворил; произвел и создал, ибо восхотел, чтобы было произведено.<…>Христос не есть природная и истинная сила Божия, но как гусеница и жук называются силою (Иоиль 2, 25), так и Он именуется силою Отчею.<…>[То, как] Отец существует (υπάρχει), – неизреченно (άρρητος) для Сына, и Сын не может ни видеть Отца, ни знать Его совершенно и в полноте, потому что, имея начало бытия, не может познавать Безначального, и даже то, что познает и видит, знает сообразно (άναλόγως) своей мере, как и мы познаем и видим согласно собственным силам.<…>Сын не только не знает в полноте Своего Отца, но даже не знает и собственной Своей сущности.

Блаженному Папе и Епископу нашему Александру пресвитеры и диаконы желают о Господе радоваться.

Вера наша, принятая от предков, какой научились и от тебя, блаженный Папа, такова: ведаем единого Бога, единого Нерожденного, единого Вечного, единого Безначального, единого Истинного³²¹, единого Имеющего бессмертие³²², единого Премудрого³²³, единого Благого³²⁴, единого Властителя, всех Судию³²⁵, Правителя, Домостроителя; Непреложного и Неизменяемого, Праведного и Благого, – сего Бога Закона, Пророков и Нового Завета, прежде времен вечных породившего Единородного Сына, Которым Он сотворил и веки, и всяческая, породившего же не мнимо ( δοκιησε ι), но истинно. Собственным изволением поставившего (ύποστησαντα) непреложную, неизменяемую (ατρεπτον) тварь Божию совершенную, но не как одну из тварей; рождение (γέννημα), но не как одного из рожденных (των γεγεννημένων); не исторжение (προβολήν), каково Отчее рождение по учению Валентина; не единосущную часть (μέρος όμοούσιον), каково Отчее рождение по изъяснению Манихея; не Сыноотца, как наименовал Савеллий, разделяя Монаду; не светильник от светильника или свеча, разделенная на две, как говорил Иеракас, и не прежде сущего, впоследствии же рожденного, или возведенного в Сына – как и сам ты, блаженный Папа, среди Церкви и на Соборе многократно охуждал дающих эти толкования; но как мы говорим, по воле Божией прежде времен и веков сотворенного, и жизнь и бытие приявшего от Отца, Который поставил (συνυποστησαντος) вместе с Ним и Его славу. Ибо Отец, дав Ему все в наследие, не лишил Себя того, что имеет в Себе нерожденно, потому что есть источник всего. Посему три Ипостаси. И как Бог, Причина всего, единственно безначален (άναρχος), так Сын вне времени (άχρόνως) рожденный от Отца и прежде веков сотворенный и положенный в основание (θεμελιωθείς), не был, пока не рожден, но вне времени рожденный прежде всего один есть от Отца. Ибо Он не вечен, или не совечен, или не сонерожден со Отцом; и не вкупе со Отцом имеет бытие, как отношение (τά πρός τι)³²⁶, что утверждают иные, вводя два нерожденных начала; напротив того, Бог есть, как Монада и начало всего, так же и до всего, а потому и до Сына, как мы научены этому тобою, проповедавшим среди Церкви. Поскольку [Сын] от Бога имеет бытие, от Бога преданы Ему и слава, и жизнь, и все, поскольку Бог Его начало. Ибо начальствует над Ним, как Бог Его и сущий прежде Его. Если же сказанное: «из Него» (Рим. 11, 36), «из чрева» (Пс. 109, 3), «исшел от Отца и иду ко Отцу» (Ин. 16, 28) иными разумеется так, что Сын есть часть единосущного и исторжение, то Отец будет, согласно им, сложным (σύνθετος), делимым (διαιρετός), изменяемым; бесплотный Бог, вследствие положения их, потерпит все сообразное телу.

Фигурой, переходной между представителями первой фазы арианскнх споров и неоарианами является т. н. Астерий-софист³²⁷. Астерия обычно не относят к движению неоариан, однако именно в его системе появляются моменты, характерные для неоарианской доктрины. То переосмысление и тот синтез, который осуществил Астерий в отношении доктрины Ария, пытаясь, с одной стороны, смягчить радикализм в понимании стату са Христа, который был характерен для Ария, и с другой – более четко сформулировать специфические положения неоарианства, – очевидно, в той или иной мере послужил для представителей второй волны арианского движения, Аэция и Евномия, базисом для выстраивания своей системы.

Астерий родился в Каппадокии между 260 и 280 гг. По профессии он был ритором. Подобно Арию, Астерий, вероятно, учился у св. Аукиана Антиохийского. Во время гонений императора Диоклетиана Астерий стал отступником и принес жертву, в итоге чего по канонам он считался недостойным священнического и епископского сана. Однако он имел большое влияние на многих представителей арианского движения.

Астерий был главным адвокатом ариан на первой стадии арианских споров. Ок. 325 г. он, по настоянию Евсевия Никомедийского и Ария, написал свое сочинение «Синтагматион»³²⁸, а в 327 г. письменно выступил в защиту положений осужденного на Никейском соборе письма Евсевия Никомедийского Павлину Тирскому. Отрывки из «Синтагматиона» сохранились у свт. Афанасия, а также в отрывках и в пересказе Маркелла Анкирского. По свидетельству свт. Афанасия, Астерий разъезжал с этим произведением по городам и зачитывал его в церквях³²⁹, вероятно, имея успех. В своем «Синтагматионе» Астерий пытался сгладить острые углы учения Ария. Против писаний Астерия выступил Маркелл Анкирский. В 336 г. Маркелл передал свое сочинение, посвященное опровержению Астерия, имп. Константину; в итоге Маркелл был низложен, а против его воззрений Евсевием Кесарийским, который нашел их саввелианскими, был написан труд «Против Маркелла» (полемика с Маркеллом ведясь Евсевием также в сочинении «О церковном богословии»), в котором и сохранились свидетельства о полемике Маркелла с Астерием³³⁰.

Астерий известен также как плодотворный толкователь Писания. Он создал толкования на Евангелия и на Послание к Римлянам, которые до нас не дошли. Сохранились «Толкования на псалмы»³³¹, авторство Астерия относительно которых установлено не твердо, хотя это весьма вероятно³³².

Укажем на основные положения системы Астерия-софиста³³³. Астерий отказался от Ариева различения двух Слов Божиих – Слова по причастию (Христос) и Собственного для Бога; Слово Божне для Астерия это только Христос. Однако, согласно Астерию, Богу присуща внутренняя Премудрость и Сила, посредством Которой Он сотворил тварный мир.

Видимо, Астерия не совсем устраивала позиция Ария относительно того, что Бог является непознаваемым и невыразимым, а Сын – не может знать Свою сущность. Вместе с тем, Астерий стремился оспорить слова свт. Александра Александрийского:

Но да не принимает никто слова ннкогда в смысле нерожденности, как думают люди с поврежденными чувствами души: ни «пребыл», ни «всегда», ни «прежде век» – не одно и то же с нерожденностью. Для указания на нерожденность человеческий ум не в состоянии и изобрести никакого имени³³⁴.

Астерий считал, что если свт. Александр, как ему казалось, делает акцент на невозможности обретения в речи, невозможности установления точного значения того существенного признака, который отличает область Божественного от сотворенного, то необходимо провести работу над рационализацией, определением этого признака. Астерий следующим образом определяет нерожденное:

Нерожденное есть то, что не сотворено, но всегда существует³³⁵. Нерожденное есть то, что не имеет причины бытия, но само является для возникшего [­ рожденного] причиной их возникновения³³⁶.

Таким образом, соглашаясь некоторым образом с пониманием свт. Александра Александрийского, что понятие «нерожденности» не тождественно просто представлению об отсутствии начала во времени, Астерий добавляет некий положительный признак для определения нерожденности, а именно, что в отношении нерожденного нельзя говорить о его создателе, т. е. что нерожденное не имеет причины для своего существования, но само является причиной для иного. Однако «нерожденность» для Астерия не представляет собой существенный признак Бога как единичного существа, как это впоследствии будет у неоариан. Как мы отмечали, согласно Астерию, Богу присуща зиждительная Премудрость и Сила, и понятие «нерожденности» может быть отнесено и к Премудрости, Которой Бог соделал Христа:

Есть иная собственная Сила самого Бога, Ему врожденная и нерожденно соприсущая (συνυπάρχουσαν αύτψ aytvy τως); и она-то есть родившая Христа и творнтельница всего космоса³³⁷.

Как мы видим, так же как и у Ария, у Астерия имеется представление о некоей полноте Божественной жизни, проявляющееся в его учении о сонерожденной Богу Его Премудрости и Силе. Говоря о Божией Премудрости в качестве Творительницы космоса, Астерий развивает взгляд Филона³³⁸ и Климента Александрийского³³⁹ на Божию Премудрость как помощницу и устроительницу в творении космоса³⁴⁰. Однако в другом свидетельстве об учении Астерия, приводимом у св. Афанасия, говорится, что Бог, захотев сотворить космос, но, увидев, что космос не сможет вынести мощи Божественной руки, сотворил Христа как посредника между Собой и космосом – этот взгляд, согласно св. Афанасию, разделяли Арий, Евсевий Никомедийский и Астерий³⁴¹. Возможно, Астерий учил, что Божественная Премудрость сотворила мир посредством Христа. В любом случае, согласно Астерию, из всего тварного только Христос сотворен непосредственно Богом, остальной же мир приведен в бытие Христом как Помощником Бога – Первородным из всей твари³⁴²; как и все тварное сущее, Сын (Слово) чужд Отчей сущности, Он называется Богом по причастию благодати (фр. 63 (Vinzent)), однако один лишь Сын непосредственно причаствует Отцу, остальные же тварн, согласно Астерию, причаствуют Сыну (фр. 31 (Vinzent)).

Астерий не делал акцента на учении об изменяемости Сына, характерном для Ария, которое вносило сотериологический элемент в доктрину последнего (поскольку, согласно Арию, если Сын изменяем, то Он в определенном смысле равен остальным людям), но разрабатывал космологическую составляющую хрпстологической концепции Ария. В системе Астерия элиминируется представление о Сыне как о существе, по особенностям своей природы близком ко всем людям, и, хотя Астерий говорит о Сыне как об одном из людей, он рассматривает Его в качестве первой из тварей по чести и близости к Богу; специфика понимания Астерием этого первенства и первородства позволяет ему сравнивать Сына с солнцем, осиявающим видимый мир: «[Сын] первый из созданных и один из умных природ (των νοτ)των φύσεων). И как солнце в видимом мире есть одна из вещей видимых и по повелению Божию сияет всему миру, так Сын, будучи одной из умных природ, и Сам светит и сияет для всех сущих в умном мире (έν τω νοητφ κόσμψ)"³⁴³. Здесь мы встречаемся с парафразой из Оригена³⁴⁴, но и, в целом, с влиянием на Астерия платонической традиции³⁴⁵ в плане философского языка и аллюзий.

Важной является специфика переосмысления Астерием арианского понимания применения понятия «отцовства» в отношении Бога, что связано также и с пониманием Христа как Сына Божия. Арий утверждал, что Бог не может называться Отцом до того, как Он создал-родил Сына, и потому Бог был Отцом не всегда: «Бог не всегда был Отцом; но было, когда один был только Бог и не было еще Отца; впоследствии же соделался Он Отцом»³⁴⁶. В понимании Астерия хотя и «было, когда Сына не было», но Бога и до рождения Сына (Христа) можно называть Отцом, т. к. существование Сына, когда Его актуально еще не было, имело место в замысле Отца вследствие полноты Божественной жизни, могущей распространиться в направлении дарования бытия Сыну³⁴⁷:

Отец до рождения Сына имел предварительное знание (επιστήμην), как рождать, потому что и до врачевания имеет знание, как врачеать.<…>По благотворной щедрости создан Сын и по избытку сил сотворил Его Отец³⁴⁸.

Учение о том, что Бог является Отцом и до рождения Сына (Христа), рожденного «из ничего» посредством воли Отца, Астерий разделял со своим товарищем по братству лукианистов Феогнисом Никейским^{349 –} видимо, это учение было популярно в школе Лукиана.

Представление Астерия о том, что Бог был Отцом и до рождения Сына, свидетельствует о различных тенденциях в арианском лагере относительно понимания статуса Сына: более радикальную позицию в плане отделенности Христа от Бога разделял сам Арий; несколько же смягченный вариант, подразумевающий определенную внутреннюю связь Бога и Христа (Сына), пусть и проявляющуюся в представлении о потенциальном бытии последнего в замысле Отца, был характерен, в частности, для Астерия. Соответствующее учение Астерия позволило ему не разделять положение учения Ария, согласно которому Сын по Своей природе изменяем, но в отношении Его постоянства в благой воле Он является предузнанным Богом прежде век (в этом проявляется элиминирование Астерием того антропологического измерения в христологии, которое присутствовало в системе Ария). Важнейшие же общие моменты для христологии Ария и Астерия, определявшие принадлежность их к единой церковной партии, это формула: «Было, когда [Сына] не было» и акцент на понимании происхождения Сына по воле Отца в противовес пониманию рождения Богом Сына по природе, развиваемого свв. Александром Александрийским и Афанасием³⁵⁰.

Это большее, по сравнению с учением Ария, сближение, связывание Христа (Сына) с Богом (Отцом) в системе Астерия выражается также и в том, что Астерий, в отличие от Ария, не делал акцента на изменяемой природе Христа, из чего для Астерия следовало и положение о тождественности по воле между Богом-Отцом и Сыном, поскольку Сын совершенно послушен Отцу и с необходимостью всегда следует и исполняет Его волю. Траюуя Ин. 10, 30 («Я и Отец – одно»), Астерий следует пониманию Оригена³⁵¹, согласно которому это место из Пнсания указывает на единство в воле Бога-Отца и Сына. Астерий пишет:

Поскольку чего хочет Отец, того хочет и Сын, и Он не противоречит Отцу ни в волениях, ни в помыслах ( τοινοημασιν), но напротив того, во всем с Ним согласен ( σύμφωνος), соблюдая тождество волений и преподавая учение сообразное и тесно соединенное с научением Отца, то в этом смысле Он и О гец – одно³⁵².

О том же имеется свидетельство у Маркелла:

Ведь Астерии доказывал, что Отец и Сын одним и тем же являются только потому, что Они во всем согласны. Ведь Он говорил так: изза полного согласия в словах и делах, «Я и Отец – одно»³⁵³.

Фактически, это Астериево понимание роли Сына означает, что Сын есть орудие Отца, посредством которого последний исполняет Свою волю в отношении сотворенного Им космоса³⁵⁴.

В этом же смысле Астерий понимает и другое речение Христа, приводимое евангелистом Иоанном, опираясь на которое свт. Афанасий и его православные современники говорили о природной связи Отца и Сына: «Я в Отце и Отец во Мне» (Ин. 14, 10). Астерий толкует это выражение следующим образом:

Явно, что и Себя наименовал в Отце, и также Отца в Себе, означая тем, что и слово, Им преподаваемое, есть не Его Собственное, но Отчее, и дела суп» не Его собственные, но Отца, давшего Ему силу³⁵⁵.

Представление о единстве воли Сына с Отцом, преломленное через учение апостола Павла о том, что Сын – «сияние славы и образ ипостаси» Отца (Евр. 1, 3) и «образ Бога невидимого» (Кол. 1,15), позволило Астерию развить важное в контексте арианских споров учение о Сыне как образе Отца. Свидетельства об этом учении Астерия сохранились во фрагментах из сочинений Маркелла:

Целесообразно, полагаю, сказать вкратце и об образе. Ибо он пишет: другим [, чем Отец,] является от Него рожденный, «Который есть образ Бога невидимого» (Кол. 1, 15). Астерии упомянул об образе невидимого Бога для того, чтобы показать, что Бог настолько отличен от Слова, насколько и человек кажется отличающимся от своего образа³⁵⁶.

Он [Астерий] говорит, что Оно [Слово, т. е. Сын] есть образ их всех³⁵⁷ [из контекста понятно, что – сущности, воли, силы и славы Отца. – А. b.]³⁵⁸.

Имеется также свидетельство у Филосторгия о том, что, согласно Астерию, Сын есть неотличимый образ сущности Отца³⁵⁹.

Отсюда становится ясной специфика астериевого понимания «образа»: это понятие Астерий использует, чтобы выразить, во-первых, тождественность воли Сына с волей Отца, наподобие тождественности положении тела у человека и его точного живописного или скульптурного образа, или, более точно, наподобие тождественности движений у человека и его тени – в этом проявляется неотличимость Сына от Отца как Его образа; и, во-вторых, это позволяет Астерию иллюстрировать положение, согласно которому Сын отличен по сущности от Отца так же, как различны, например, сущность человека и сущность статут его изображающей, – это различие по сущности обусловлено, согласно логике Астерия, тем, что Сын есть образ сущности Отца, а значит, не тождественен с Ним в Своей сущности и обладает сущностью, которая «шгже», чем сущность Отца.

В учении Астерия о Сыне как неотличимом образе, очевидно, проявляется влияние традиции лукиановской школы. В т. н. «Лукиановском символе», принятом на Антиохийском соборе 341 г., говорится о Сыне как о «неотличимом образе сущности, силы и славы Отца³⁶⁰"³⁶¹. Исследователи признают, что этот символ, вероятно, действительно восходит к Лукиану и его школе³⁶². Таким образом, Астерий использовал формулу: «Сын есть неотличимый образ Отца», восходящую к школе Лукиана, для обоснования своего учения, предполагающего, что Сын выступает в роли орудия Отца, имея волю, во всем тождественную с волей Отца.

Переосмысление роли и функции Христа в тварном миропорядке, которое произвел Астерий, разумеется, сказалось на сотериологической аргументации в его системе. Как показывает М. Уайлз, у Астерия отсутствует тот акцент на «общности нам» природы Христа, который имеет место на первоначальной стадии арианских споров, из чего следовала возможность «усыновления нао>подобно Христу, но, в случае Астерия, в системе которого Сын более приближен и связан с Отцом, чем у Ария, речь идет скорее об обожении христиан вследствие воплощения Первородного Сына Бога и Его крестной смерти³⁶³.

Некто же Астерий из Каппадокии, многоглавый софист, один из последователей Евсевия, поскольку в прежнее гонение при деде Констанциевом принес жертву и не мог быть ими введен в клир, то, с согласия последователей Евсевия и в угоду им, пишет сочинение, равняющееся по дерзости его жертвоприношению, – потому, что приравнял в нем ко Христу, и даже предпочел Ему гусеницу и саранчу, и говорит, что кроме Христа есть в Боге иная Премудрость, Творительница Христа и космоса! Он обошел сирийские и другие Церкви по распоряжению евсевиан, чтобы, однажды решившись отречься, и теперь дерзко восставать против истины. Так, этот предерзкий во всем человек проникал в места недозволенные для него и, сидя на месте клириков, читал всенародно свое сочинение, хотя иные и негодовали на него. В этом сочинении написано многое; часть же его составляет следующее: «Не сказал блаженный Павел, что проповедует Христа – Собственную Его, то есть Бога, Силу или Премудрость; но говорит без этого добавления³⁶⁵: «Божию силу и Божию премудрость» (1Кор. 1, 24), проповедуя тем, что есть иная Собственная Сила самого Бога, Ему врожденная и нерожденно соприсущая (συνυπάρχουσαν σ,ύτφ άγενήτως), и она-то есть родившая Христа и Творительница (δημιουργικών) всего космоса; о ней уча в Послании к Римлянам, апостол сказал: «Невидимое Его, вечная Сила Его и Божество, от создания мира через рассматривание творений видимы» (Рим. 1, 20). Как никто не скажет, что названное здесь Божество есть Христос, но, напротив того, это есть сам Отец, так, думаю, и вечная Его Сила есть не Единородный Бог, но рождающий Отец. Учит же апостол, что иное есть Сила и Премудрость Божия[, чем Христос], а именно, являемая через Христа и проявляющаяся через сами дела Его служения».

И еще: «Хотя вечная Его Сила и Премудрость, Которая по доводам истины является безначальной и нерожденной, без сомнения, может быть одна и та же, но многие, отдельно Им сотворенные силы, из которых Христос является Первородным и Единородным, – все подобным образом зависят от Создавшего и все справедливо именуются силами Самого сотворившего и приводящего их в действительность. Например, пророк говорит, что саранчу, посылаемую Богом в наказание за грехи человеческие, Сам Бог называет не только силою Божиею, но и «силою великою» (Иоиль 2, 25). И блаженный Давид во многих псалмах не только ангелам, но и силам повелевает хвалить Бога и, всех приглашая к песнословию, изображает их множество, не отрекается именовать их служителями Божиими и учит их творить волю Божию³⁶⁶».

И отважившись так хулить Спасителя, не удовольствовался он тем, но простер хулы на Него еще далее, говоря, что Сын есть один из всех; потому что Он «первый из созданных и один из умных природ (των νοητών φύσεων). И как солнце в видимом мире есть одна из вещей видимых и по повелению Божию сияет всему миру, так Сын, будучи одной из умных природ, и Сам светит и сияет для всех сущих в умном мире (έν τω νοητψ κόσμψ)"³⁶⁷. И еще говорит он, что было, когда Сына не было, пиша так: «Отец до рождения Сына имел предварительное знание (επιστήμην), как рождать, потому что и врач до врачевания имеет знание, как врачевать». И еще говорит: «По благотворной щедрости создан Сын и по избытку сил сотворил Его Отец». И еще: «Если воля Божия простерлась на все по порядку творения, то явно, что и Сын, как тварь, по изволению Божию соделан и сотворен». Все это написал один Астерий; но с ним разделяли мудрование его и сообщники Евсевиевы.

Маркелл Анкирский – один из крупнейших богословов и церковных деятелей первого периода полемики против арианства. Однако долгое время его значение для понимания важнейших аспектов становления христианского учения недооценивалось, несмотря на то, что православные ересиологи (Епифаний Кипрский) задались вопросом о характере его веры практически сразу же после его смерти (374 г.). Еще для современников Маркелла представлялось спорным, можно ли отнести его учение к еретическим или нет, современные же ученые, например Клаус Зайбт³⁶⁸, пытаются доказать эволюцию взглядов Маркелла в сторону Афанасия и Рима. Следует отметить, что авторы, писавшие в непосредственной временной близости к Маркеллу, никак не могли соединить между собой его взгляды непосредственно в посленикейский период с его взглядами во время Сардикийского собора (342 г.) и после него.

Так, например, для Епифания Кипрского, составлявшего список ересей, представлялось трудным как умолчать о столь важном деятеле арианских споров, так и оправдать его или обвинить. Проблема, с которой мы сталкиваемся, читая Епифания, состоит в том, что в его «Панарионе» свидетельства, приводимые против Маркелла, принадлежат исключительно еретикам-арианам и полуарианам, например Евсевию Кесарийскому или его ученику Акакию Кесарийскому, которого Епифаний и цитирует³⁶⁹, а свидетельства за Маркелла – православным. Епифаний пересказывает, в частности, ответ Афанасия Великого, чье православие сомнению не подлежит, на вопрос, заданный ему о Маркелле: «Некогда я сам спрашивал блаженного папу Афанасия о том, какого он мнения об этом Маркелле. Он и не защищал его и не отнесся к нему враждебно, но только, улыбнувшись, тайно высказал, что он не далеко ушел в заблуждении, и считал его оправданным»³⁷⁰.

В то же время, сам Епифаний утверждает, что Маркелл – еретик, продолжатель Савеллия и Новата³⁷¹, и обвиняет его, в частности, в том, что он не исповедует трех ипостасей в Боге. Тут же Епифаний приводит список письма Маркелла к папе Юлию (принявшему, как известно, это исповедание как православное³⁷²), в котором Епифаний не указывает на какую-либо ересь. Таким образом, соответствующая глава «Панариона» – «Против маркеллиан» есть свидетельство того, что даже современники не могли четко определиться в своей позиции относительно вероисповедания Маркелла.

Проблема осложняется еще и тем, что еретиком называет Маркелла и такой выдающийся православный автор, как Василий Великий. В своем письме к Афанасию Александрийскому он заявил, что Маркелл «обнаружил в себе нечестие, противоположное Ариеву, нечестиво учил о самом осуществлении Божества в Единородном и неправо принимал наименование Слова. Он говорит, что хотя Словом наименован Единородный, изошедший по необходимости и на время, однако же опять возвратился в Того, из Кого изошел, и как прежде исхождения нет Его, так и по возвращении Он не существует»³⁷³. Таким образом, имеет место противоречие между двумя крупнейшими православными богословами IV в. – Афанасием Великим и Василием Великим. Чтобы понять, чем было вызвано это противоречие, необходимо исследовать биографию Маркелла в контексте арианских споров, а также его вероисповедание, опираясь на тексты, написанные им самим.

Впервые имя Маркелла Анкирского появляется в списке членов собора, проходившего в Анкире в 314 г. Собор разбирал проблему покаяния и возвращения в лоно Церкви тех, кто во время гонений на христиан отрекся от веры (lapsi)³⁷⁴. Существует два различных списка членов этого собора: согласно одному, председателем собора является епископ города Анкиры Маркелл, согласно другому – Виталий Антиохийский. Клаус Зайбт отдает предпочтение Маркеллу³⁷⁵, в то время как Эдвард Шварц, наоборот, – Виталию³⁷⁶. В период между собором 314 г. и I Вселенским собором (325 г.) конкретных сведений о Маркелле у нас нет, однако Клаус Зайбт заявляет, что в это время тот имел сильное влияние на имп. Константина³⁷⁷, объясняя это тем, что изначально Вселенский собор, прошедший в Никее, должен был пройти в Анкире. Итак, следующая важнейшая дата в биографии Маркелла – 325 г., Вселенский собор в Никее. На этом соборе Маркелл входил в партию, противостоявшую арпанам, т. е. был союзником Александра Александрийского с Афанасием и противником Евсевия Кесарийского. По мнению Айерса, Маркелл, наряду с Евстафием Антиохийским и Александром Александрийским, был одним из трех ключевых фигур из тех, что выступали на этом соборе против ариан³⁷⁸. О своем участии в Никейском соборе Маркелл упоминает и в своем письме к папе Юлию; вот как он гшшет о своих противниках: «…некоторые из осужденных прежде за неправую веру, которых я обличил на соборе Никейском…»³⁷⁹. Несмотря на то что формально на этом соборе единосущники возобладали над арианами, последние вскоре после него смогли сплотиться и усилиться.

В 327 г. из ссылки вернулся Евсевий Никомедийский и объединил вокруг себя всех ариан. К этому же времени относится письмо Астерия, написанное в защиту сторонников Евсевия, с которым в дальнейшем полемизировал Маркелл в своем труде «Против Астерия» («Contra Asterium»). Усилившимся арианам в 326 г. удалось изгнать Евстафия Антиохийского и Асклепия Газского³⁸⁰, в 335 г. по решению собора в Тире был низложен Афанасий Александрийский, однако Маркелл отказался подписывать постановление этого собора. В 336 г. Маркелл представил свое сочинение «Против Астерия» императору Константину и в том же году на соборе в Константинополе он был отлучен и изгнан по обвинениям в ереси, ведь против него сплотилось большинство восточных епископов, во главе которых встал Евсевий Кесарийский. Несмотря на то что их вероисповедание могло отличаться друг от друга, они были согласны в одном – в своем противостоянии Маркеллу³⁸¹. Его место во главе анкирской епархии занял Василий Анкирский, будущий лидер подобосущников.

Произведение «Против Астерия» – главный источник по вероисповеданию Маркелла, однако, к сожалению, оно дошло до нас только во фрагментах. Эти фрагменты являются цитатами из Маркелла, приводимыми Евсевием Кесарийским в двух его сочинениях, а именно в «Против Маркелла» и «О церковном богословии» – ответах на сочинение Маркелла. Основа вероисповедания Маркелла заключается в том, что Бог един и неделим; для него главным принципом является верность монотеизму, сочетающаяся с верой в Троицу – Бог, Слово и Святой Дух. Вот как Маркелл описывает сотворение мира:

Прежде бытия вселенной существовало Слово в Отце. Когда же Бог Вседержитель решил сотворить небесное и земное, для образования вселенной потребовалась творящая энергия. И поэтому тогда, поскольку не было никого, кроме Бога (ведь общепризнано, что все возникло благодаря Ему), Слово, выступив вперед, стало Творцом вселенной, прежде приготовив ее умозрительно внутри Себя³⁸².

Такая концепция Слова явно унаследована Маркеллом от апологетов, а именно от Феофила Антиохийского, учившего о Слове в двух аспектах: Λόγος ένδιάθετος (присущее) и Λόγος προφορικός³⁸³ (произносимое); в свою очередь, Феофил унаследовал это учение от стоиков, у которых Λόγος ένδιάθετος означает мысль, а Λόγος προφορικός – высказывание. Исходя из этого, как считает Айерс, «богословие Маркелла нельзя приравнять к монархианскому богословию – по крайней мере, в том виде, в каком его описывают его противники, – в одном важном отношении. Маркелл рассматривал Слово как вечно существующее с Отцом и использовал это утверждение, чтобы отличить свое учение от того, что он считал учением Савеллия, который, как утверждалось, не верил в Слово Отца. Таким образом, Маркелл, возможно, представлял богословскую традицию, которая в течение долгого времени спорила с «монархианами», одновременно отвергая некоторые их положения и принимая другие»³⁸⁴.

Бог для Маркелла – это «Монада, расширяющаяся в Троицу и не терпящая никаким образом разделения»³⁸⁵; он отрицает как три ипостаси³⁸⁶, так и липа (προσώπα)³⁸⁷ в Боге. После того как Слово стало Λόγος προφορικός, именно оно доносит волю Бога до людей, например, «глаголет Моисею: «Я есть Сущий». Глаголет, очевидно, через Слово»³⁸⁸. И только после Домостроительства Слова во плоти «Он провозглашается и Христом, и Иисусом, и Жизнью (Ин. 11, 25; 14, 6), и Путем (Ин. 14, 6), и Днем (ср.: Ин. 8,12; 9,4–5; 11,9; 12,46), и Воскресением (Ин. 11, 25), и Дверью (Ин. 10, 7; 9), и Хлебом (Ин. 6, 33; 35; 41; 48; 50–51; 58)»³⁸⁹.

Важным также является то, что Маркелл не считает Слово образом Божиим: «Очевидно, что до принятия нашего тела Слово Само по Себе не было образом невидимого Бога. Ибо образу подобает быть видимым, чтобы посредством его могло быть видимым то, что нельзя было увидеть прежде»³⁹⁰. И только после принятия плоти, которая была сотворена по образу и подобию Божиему, Слово стало образом Божиим, Его Сыном, т. к. человеческая плоть была сотворена по образу и подобию Бога; плоть же имеет свою собственную волю, помимо Божественной – т. е. Маркелл, как и Евстафий, является диофелитом³⁹¹, хотя напрямую формулы двух воль у него, конечно, еще нет.

Маркелл объясняет свое учение о Святом Духе, отвергая учение Астерия о трех неединосущных ипостасях в Боге. Для него Святой Дух исходит от Монады, а не только от Отца или только от Сына (Астерий утверждал, что Святой Дух исходит от Отца, ипостасно отделенного от Сына)³⁹².

Важным в вероисповедании Маркелла является его учение о конце царствия Христова, за которое Василий Великий впоследствии обвинял его в ереси в своем письме к Афанасию. Маркелл так комментирует строки из послания к Коринфянам апостола Павла:

«А затем конец, когда Он предаст Царство Богу и Отцу, когда упразднит всякое начальство, и всякую власть, и силу. Ибо Ему надлежит царствовать, доколе низложит всех врагов под ноги Свои.<… >Сам Сын покорится Покорившему все Ему, да будет Бог все во всем» (1Кор. 15, 24–28) – заявляет, что царствию Сына придет конец, и Сын-Слово вернется в Отца уже не во плоти³⁹³.

Во фр. 37–38 Маркелл, полемизируя еще с одним арианином – Павлином, обвиняет его в том, что тот использует Оригена как бесспорный авторитет, приравнивая его этим к апостолам, в то время как и он может ошибаться. Маркелл полагает, что Ориген (против которого ко времени написания трактата «Против Астерия» выступал и Евстафий Антиохийский³⁹⁴) «безрассудно рассуждает о Слове» и «не желает узнать о Его вечности».

Итак, в сочинении Маркелла «Против Астерия» можно найти достаточно полную картину его вероисповедания, из которой следует, что Маркелл во время его написания действительно имел взгляды по ряду пунктов отличные от православного учения, каким оно утвердилось позднее.

После смерти имп. Константина все отлученные епископы, в их числе и Маркелл Анкирский, были восстановлены в своих епархиях, однако ненадолго, и Маркелл вновь был отлучен в конце 338 г. или в начале 339 г.³⁹⁵ В марте 339 г. Афанасий Александрийский также был отлучен, после чего он отправился в Рим, а вскоре туда последовал и Маркелл. В Риме папой Юлием была предпринята попытка созвать Вселенский собор, однако восточные епископы-ариане отказались приехать и собор был проведен без них.

К этому времени относится письмо Маркелла папе Юлию, в котором он желает оправдаться перед последним и вновь объясняет свое вероисповедание. Однако оно за прошедшие два года изменилось по ряду основных πλήκτοβ. Так, в частности, Маркелл объеднняет Слово и Сына: «Следуя же Божественным Писаниям, верую, что существует один Бог и Его единородный Сын-Логос, всегда присущий Отцу и никогда не имеющий начала бытия, истинно от Бога начало имеющий, несозданный, несотворенный, но всегда сущий, всегда соцарствующий Богу и Отцу, Его же царствию, как свидетельствует апостол, не будет конца (Лк. 1, ЗЗ)»³⁹⁶ – характерно, что раньше все это говорилось только о Слове, но не о Сыне. Также Маркелл отрекается от своей теории о конце царствования Иисуса Христа. Поскольку задача Маркелла – не просто объяснить свое вероисповедание, но и защититься, он приводит в своем письме отрывок из Никейского символа веры, показывая свою верность ему. И все же основные положения своей веры Маркелл не оставляет, а именно – он продолжает отрицать существование отличной от Отца ипостаси Сына; вот в чем он обвиняет своих противников: «Говорят, что Он, после того как явился, назван от Отца Логосом, и мудростью, и силой, и соответственно этому умствуют, что Он – иная ипостась, отличная от Отца»³⁹⁷.

Такая разница между двумя сочинениями 336 и 339 гг. может иметь различные объяснения. С одной стороны, возможно, что Маркелл писал письмо к папе Юлию, руководствуясь исключительно целью быть возвращенным в лоно Церкви, а не своими истинными верованиями, с другой же стороны, он действительно мог поменять свои взгляды, ведь в течение нескольких месяцев Маркелл тесно общался с Афанасием Александрийским³⁹⁸, который, возможно, и повлиял на него.

Многие ученые полагают, что примерно в это время Маркелл написал еще одно произведение, «О Святой Церкви», пущенное в обращение в виде письма епископа Анфима некоему Феодору³⁹⁹. Впервые об этом сочинении упомянул Джованни Меркати⁴⁰⁰, усомнившись в том, что его автором действительно является Анфим, епископ Никомедии, ставший мучеником во время Диоклетиановых гонений. Он разделил произведение на четыре части: первая часть (гл. 1–3) представляет собой введение, вторая (глл. 4–7) – каталог еретиков, начиная с саддукеев и заканчивая манихеями, в третьей части (гл. 8–18) – основной, автор пытается показать, что «ариоманиты», а именно Евсевий Кесарийский и Астерий, получили свое учение от Гермеса Трисмегиста и Платона через гносгика Валентина; в четвертой же (гл. 19) подводится итог: все эти еретики следуют за ересиархами, а не за святой Церковью. Понимая, что третья часть никак не согласуется со временем смерти Анфима, Меркати предположил, что она является позднейшей интерполяцией. Однако Гарнак доказывал, что письмо – это цельное произведение, но автор его не Анфим⁴⁰¹. Его идею развил Марсель Ришар⁴⁰², предложив две теории: либо письмо полностью принадлежит Маркеллу Анкирскому, но было позднее ошибочно приписано Анфиму, либо ученики Маркелла скомпилировали два текста – Маркелла и Анфима. С ними согласились еще несколько ученых: Мартин Тетц⁴⁰³ и Манлио Симонетти⁴⁰⁴. Однако Ричард Хэнсон выступил против них⁴⁰⁵, обосновывая это тем, что произведение написано скорее против неоариан (обращение к Аристотелю, а также теория о Святом Духе – слуге Бога), что, по его мнению, исключает возможность расценивать его как принадлежащее Маркеллу. Его опровергли Аластер Аоган⁴⁰⁶ и Клаус Зайбт⁴⁰⁷, указывая на то, что имя Аристотеля только лишь обозначено, но полемика вокруг него не развита, и что идея трактовки Святого Духа как слуги присутствовала уже у Евсевия Кесарийского. Таким образом, оба этих автора приходят к выводу, что это произведение было написано между 340 и 350 гг.

С богословской точки зрения данное сочинение может принадлежать Маркеллу по двум признакам: полемика с Астерием и Евсевием, а также категорическое отрицание трех ипостасей. Вот как автор описывает историю развития этого учения:

Итак, они [ариоманиты] учат о трех ипостасях, как первый придумал Валентин, ересиарх, в своей книге, названной им «О трех природах». Ибо сам первый выдумал три ипостаси и три Лица Отца, Сына и Святого Духа, и обнаруживается, что он похитил это от Гермеса и Платона.

Также стоит отметить, что Пс. – Анфим с самого начала делает основной упор на единобожии, что очень характерно для Маркелла. Рассматривая это сочинение Маркелла с текстологической точки зрения, еще Аластер Логан отметил⁴⁰⁸, что термин «Сын» используется у Маркелла исключительно в цитатах из Писания или в церковных формулах, как в письме к Юлию, и что выражение «СынСлово» употребляется в сочинении без артикля, что характерно для Маркелла того периода. Таким образом, можно принять, что у нас имеется еще одно произведение Маркелла Анкирского, которое хоть и не содержит новых знаний о его вероисповедании, однако чрезвычайно интересно в плане того, что автор пытается возвести истоки богословия ариан к древнегреческой философии и гностической традиции.

Итак, весной 342 г. в Риме был проведен собор, на котором присутствовало более 50-ти епископов, и Маркелл был реабилитирован⁴⁰⁹. Об этом пишет и сам папа Юлий в послании к восточным епископам: «А когда потребовали мы, чтобы он изложил веру, – с великим дерзновением отвечал он сам от себя, и мы признали, что ничего не исповедует он чуждого истине»⁴¹⁰. Однако папа также пишет, что Маркелл «подтвердил, что не ныне только, но издавна таков образ его мыслей; а равно и наши пресвитеры, бывшие тогда на Никейском соборе, засвидетельствовали об его православии»⁴¹¹, что противоречит сопоставлению текстов двух сочинений: «Против Астерия» и письма к папе Юлию. Возможное объяснение этому – то, что на Никейском соборе не упоминались те аспекты вероисповедания, которые у Маркелла потом были осуждены как ересь. Ответом на письмо папы Юлия стал собор, созванный в Антиохии восточными епископами в 341 г., где был подвергнут анафеме как Арий, так и Маркелл (его обвинили в приверженности ереси Павла Самосатского). Оправдание Маркелла перед собором в Риме встречается и у Афанасия Александрийского: «Он, прибыв в Рим, оправдался, и по требованию их дал письменное исповедание своей веры, которое принял и собор Сардикийский»⁴¹².

Сардикийский собор, о котором говорится в этой цитате, состоялся осенью 342 г.⁴¹³ и был созван по настоянию имп. Констанция для восстановления согласия в Церкви, переживавшей раскол. Однако организовать второй Вселенский собор не удалось из-за несогласия сторон по поводу участия Маркелла и Афанасия в нем. Это привело к тому, что западные епископы во главе с папой Юлием, поддерживающие Маркелла и Афанасия, все-таки собрались в Сардине, восточные же туда не приехали, а созвали свой собор в Филиппополе, где очередной раз анафематствовали и Маркелла (это была уже пятая анафема⁴¹⁴), и Афанасня⁴¹⁵. В Сардпке Маркелл, Афанасий и Асклепий Газский были вновь оправданы: «Мы возлюбленных братьев своих и сослужителей – Афанасня, епископа Александрийского, Маркелла Анкиро-Галатийского, Асклепу Газского и всех, служащих с ними Господу, объявляем чистыми и невинными…»⁴¹⁶. Очевидно, что собор разбирал вероисповедание Маркелла и отдельно: «Мы прочитали также сочинение сослужителя нашего Маркеллаи коварство евсевиан открылось само собою; ибо что высказывал Маркелл только в виде изыскания, то самое они клеветливо сочли за его исповедание. Да, мы прочитали как начала, так и следствия в изысканий Маркелла, и правая вера этого мужа оказалась видною»⁴¹⁷. Под сочинением, прочитанным епископами, может подразумеваться как труд «Против Астерия»⁴¹⁸, так и письмо, написанное к папе Юлию немногим ранее (возможно, это и имеет в виду Афанасий Великий в приведенном выше фрагменте). С богословской точки зрения Сардикийский собор в своем вероопределении провозглашает те же догматы, что были у Маркелла в письме к Юлию, а именно, что «ипостась – одна, или, как называют это сами еретики, существо (ούσίαν) Отца, Сына и Святого Духа – одно», и что «Сын царствует со Отцем всегда, безначально и бесконечно, царство Его не определено никаким временем и никогда не прекратится»⁴¹⁹. В целом в вероопределении Сардикийского собора ощущается сильное влияние двух текстов Маркелла: «Против Астерия» и письма к Юлию, т. е. велика вероятность, что оно по большей части было подготовлено самим Маркеллом⁴²⁰.

Около 345 г. между Афанасием Александрийским и Маркеллом произошел разрыв из-за того, что Фотин, ученик Маркелла, был признан Афанасием еретиком⁴²¹, Маркелл же ни разу публично Фотина не анафематсвовал⁴²² – видимо, потому, что в какой-то мере сочувствовал его теориям (точно определить вероисповедание Фотина невозможно, т. к. от него не осталось ни одного письменного свидетельства, однако можно сделать предположение, что Фотин развил раннее богословие Маркелла в сторону динамизма (адопционизма)⁴²³, в то время как для того, чтобы доказать принадлежность самого Маркелла к этой ереси, недостаточно письменных доказательств). Афанасий мог не вполне понимать вероисповедание Маркелла из-за различия в употреблении терминов, ведь для Афанасия всегда характерно употребление слова «сущность» там, где Маркелл написал бы «ипостась». Кроме того, хотя Афанасий сам не использовал язык «трех ипостасей», но, в отличие от Маркелла, он не считал, что этот язык заведомо неверен, т. е. допускал православное его истолкование⁴²⁴.

Далее до самой смерти Маркелла нам ничего о нем не известно. Умер Маркелл Анкирский в 374 г. (Епифаний написал около 376 г., что «он умер немного более, или немного менее двух лет назад»⁴²⁵). Однако нам известно достаточно много о дальнейшей полемике вокруг его вероисповедания. Избранный епископом Кесарии Каппадокийской в 370 г. Василий Великий еще при жизни Маркелла попытался объединить не во всем согласных между собой православных на Западе и на Востоке и привлечь к ним подобосущников и колеблющихся; для этого ему понадобилось полное признание всеми Маркелла еретиком. Особенно важно было такое признание получить от Афанасия Александрийского, что Василий и попросил у него сделать в приведенном выше письме, т. к. считал, что только это может примирить с Церковью тех на Востоке, кто ни в коем случае не хотел согласиться с отрицанием Маркеллом трех ипостасей. Само взаимопонимание православных на Востоке и на Западе, по мнению Василия Великого, должно было основываться не только на признании единосущия (в терминологии Маркелла – одноипостасности), но и на исповедании трех единосущных ипостасей Троицы. Но именно этого исповедания ν Маркелла не было, и поэтому требовалось его осудить. Как бы то ни было, Афанасий Великий оставил письмо Василия без ответа⁴²⁶. Видимо, узнав о планах Василия, на них отреагировал верный богословию Маркелла анкирский клир во главе с диаконом Евгением; от его лица было написано апологетическое письмо Афанасию.

В этом письме развито вероисповедание Маркелла, отраженное в послании к папе Юлию. Последователи Маркелла окончательно уходят от идеи того, что Сын получил свое бытие от Марии, и заявляют, что «Сын Божий и является Словом»⁴²⁷; более того, они принимают постулат, что Сын-Логос является образом Божиим (приводится цитата из апостола Павла: «Будучи образом Божиим, принял образ раба» (Флп. 2, 6–9)). Подвергнута анафеме не только «арианская ересь» (стоит отметить, что ранее этот термин у Маркелла не появился), но и Савеллий, Павел Самосатский и даже Фотин (подписи самого Маркелла под документом нет, хотя он во время его написания был еще жив). При этом надо отметить, что вопрос о числе ипостасей в Боге в послании нигде не затрагивается, само же слово «ипостась» упоминается один раз: ού γαρ άνυπόστατον την τριάδα Λέγομε ν, άΛΛ έν ύποστάσει αύτήν γινώσκομεν, что можно перевести как: «…ибо мы не говорим, что Троица не существующая, но в бытии ее познаем», так и: «…ибо мы не говорим, что Троица безипостасная, но в ипостаси ее познаем». Во втором переводе понятие «ипостась» упоминается, но смысл его не вполне понятен. Однако можно предположить, что под этими словами Евгений, ученик Маркелла, имеет в виду одновременное, точнее – извечное, нераздельное бытие Отца, и Сына, и Святого Духа. Но нельзя ли это понять так, переведя на язык Василия Великого, что здесь признается бытие трех единосущных ипостасей, хотя выражение это не употребляется? В самом конце письма последователи Маркелла отрекаются также и от термина Λόγος προφορικός как относящегося исключительно к слову, произносимому человеком, но не к Слову Божиему, Которому они дают другие эпитеты: ζών (живое) и ενεργής (действенное).

Для судьбы наследия Маркелла имело значение отношение к нему двух находившихся в расколе партий в Антиохии, с которыми были в общении те или иные православные. Одна партия – это те, что последовали за Мелетием, с которым был близок Василий Великий; представители этой партии исповедовали три ипостаси и отвергали Маркелла. Другая партия представляет собой последователей Павлина, которого поддерживали западные епископы и который отказывался признавать Маркелла еретиком. Дабы примирить две враждующие партии, Василий Великий написал папе Дамасу, обращаясь тем самым к западному епископату, чтобы епископы сами отреклись от Маркелла и уговорили Павлина сделать это же, причем на этот раз Василий обвинил Маркелла, в частности, в том, что тот «исповедует Сына не в собственной ипостаси»⁴²⁸, чего не было в его написанных ранее письмах к Афанасию⁴²⁹. Василию Великому при жизни так и не удалось убедить ни Афанасия Великого, ни западных епископов осудить Маркелла.

Существует еще одно свидетельство о богословии последователей Маркелла, однако, в отличие от послания, написанного диаконом Евгением, послание «пресвитеров Анкиры» «почтеннейшим и святейшим епископам, сосланным в Диокесарию за православную веру…»⁴³⁰ не может считаться отражением вероисповедания Маркелла в конце его жизни, т. к. оно составлено уже после его смерти, в 375 г.⁴³¹ Все же необходимо отметить, что исповедание, отраженное в этом послании, отличается от маркелловского по одному важному пункту, а именно его авторы признают под Святой Троицей «самостоятельно существующие три Лица (τιρώσοτια)"⁴³². Видимо, Василию Великому было известно это письмо и то, что епископы в Диокесарии «вступили в сношение и допустили их [маркеллиан] до церковного общения», и написал им в 377 г., что «последующих ему тогда уже надлежит принимать в общение, когда придадут проклятию ересь сию»⁴³³, т. е. учение Маркелла.

Вероятно, линия Василия Великого в отношении последователей Маркелла все же победила, т. к. в 381 г. на II Вселенском соборе «маркеллиане», наряду с «фотинианами», были осуждены (1-й канон). Сам Маркелл в церковном предании со временем стал однозначно вспоминаться как еретик. В современной же патрологии предпринимаются попытки если не церковной «реабилитации» (на что патрология не уполномочена) ⁴³⁴, то восстановления значения Маркела Анкирского как одной из важнейших фигур в христологических спорах IV в.

3. Ныне же мы рассмотрим одно из высказываний, записанных Астерием. Ибо он говорил: «Ведь иной есть Отец, родивший из Самого Себя единородное Слово, рожденное прежде всякой твари». Соединив и то и другое, он написал: «единородное и первородное», хотя в этих именах и присутствует противоречие, что легко понять даже очень неразумным людям. Ведь очевидно, что единородный, если он действительно единородный, уже не может быть первородным, а первородный, поскольку он – первородный, не может быть единородным.

4. Стало быть, если Он – «рожден прежде всякой твари», и «в Нем все сотворено» (ср.: Кол. 1, 15–16), то нам следует знать, что апостол здесь упоминает о Его домостроительстве по плоти.

8. И пусть Астерий не считает невероятным, что тело Господа, будучи молодым, могло относиться к столь великой древности. Пусть он имеет в виду, что, несмотря на молодость человеческой плоти, Слово, решив принять посредством святой Девы эту плоть, соединив с нею то, что принадлежит Ему, не только сотворенного в Самом Себе человека превратило в «рожденного прежде всякой твари», но и желает, чтобы Он был началом всего, – не только земного, но и небесного.

10. Итак, творение отличается от Него деятельностью, присущей человеку. Поэтому говорит: «Господь создал Меня началом путей Своих для дел Своих». Ясно, что создал посредством Девы Марии, посредством Которой Бог решил соединить Свое Слово с человеческой плотью.

11. Итак, поскольку дело обстоит таким образом, нужно в соответствии с разумом рассмотреть этот стих, изреченный иносказательно: «Господь создал Меня началом путей Своих для дел Своих». Ибо Владыка наш Бог, сотворив, воистину создал нечто, не имевшее бытия; ведь Он «создал началом путей Своих» не существовавшую [всегда] плоть, воспринятую Словом, но плоть, не имевшую [ранее] бытия.

18. Ибо поскольку Астерий сказал, что Слово было рождено прежде веков, это его высказывание уличает его как лжеца: он погрешил не только против смысла, но и против буквы. Ведь если Притча гласит: «До века Он основал Меня», как он может говорить, что Христос был рожден прежде веков? Ибо одно – быть основанным прежде века, другое – быть рожденным прежде веков.

24. Разумеется, Владыка через пророка Соломона, глаголющего: «Прежде появления источников вод», говорит о плотском рождении.

26. Совершенно очевидно, что пророк иносказательно назвал святых апостолов и источниками.

33. Итак, святой апостол и ученик Господа Иоанн, упомянув о Его вечности, стал истинным свидетелем Слова, глаголя: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Не упоминая здесь ни о каком рождении Слова, но пользуясь одним за другим тремя свидетельствами, он подтвердил, что Слово было в начале.

37. Павлин написал сие, не сославшись на евангельское учение, но признав, что одни к этому приходят сами, другие же движутся в этом направлении благодаря чтению проповедовавших ранее мужей. Затем, словно поставив заключительный знак в изложении, он в своем письме сделал приписку из высказываний Оригена как человека, который более [других] способен убедить [в чем-либо] вопреки евангелистам и апостолам. Высказывания же эти суть таковы: настало время, пересмотрев учение об Отце и Сыне и Святом Духе, немногое из оставленного тогда пропущенным обстоятельно изложить. [Сказать] об Отце, что Он, будучи неделимым и нераздельным, становится Отцом Сына, не исторгая Его из Себя, как полагают некоторые. Ибо если Сын является тем, что было отторгнуто от Отца, и Его порождением, каковы бывают порождения живых существ, то неизбежно исторгнувший и исторгнутый будут телом.

38. Так написал Ориген; не пожелав узнать о вечности Слова от святых пророков и апостолов, но доверившись позднейшему предположению, он дерзает безрассудно рассуждать о Слове.

39. Тот факт, что Ориген, написав это, руководствовался собственными мнениями, очевиден из частых опровержений им своих слов. Следует упомянуть все, что он говорил о Боге в еще одном отрывке. Он пишет так: ведь Богу стать Отцом не препятствовала невозможность достижения отцовства, как это бывает у становящихся отцами людей. Ибо, если Бог всегда совершенен и у Него есть власть быть Отцом, и Отцом прекрасным такого же Сына, почему Он медлит и лишает Себя прекрасного и, можно сказать, не становится Отцом с того момента, с какого может Им быть? То же самое следует сказать и о Святом Духе. Каким образом Павлин, осчастливленный написавшим это Оригеном, счел не безопасным, с одной стороны, эти слова утаивать, с другой стороны, воспользоваться для подтверждения собственного мнения противоположными, смысл которых, как мне представляется, не способен объяснить сам Ориген?

40. И Павлин, его⁴³⁶ [духовный (?)] отец, убежденный этими высказываниями, не боится говорить и писать то же самое⁴³⁷, то заявляя, что Христос второй Бог и что Он сделался Богом весьма сходным с человеком, то определяя Его как творение. Что это так, что Христос является творением, он стал утверждать однажды и у нас, прибыв в Анкиру.

42. Ибо Слово «было в начале» (Ин. 1, 1), и не было ничего другого, кроме Слова. Родился же соединенный со Словом Человек, Которого прежде не было, как учит нас Иоанн, говоря: «И Слово стало плотью» (Ин. 1, 14). Поэтому, очевидно, он упоминает только о Слове: ведь если в Священном Писании упоминается имя Иисус или Христос, то ясно, что речь идет о Слове Божием, соединенном с человеческой плотью. Если же кто-нибудь заявит, что может показать [употребленное] до Нового Завета в отношении единственного Слова имя Христос или Иисус, обнаружит, что это было сказано пророчески, как следует из слов: «Восстали цари земли, и князья собрались на одно и то же дело против Господа и против Христа Его» (Пс. 2,2).

43. Совершенно очевидно, что никакое другое имя не подходит для вечного Слова, кроме того, что изрек в начале Евангелия пресвятой ученик Господа и апостол Иоанн. Ведь когда после принятия плоти Он провозглашается и Христом, и Иисусом, и Жизнью (Ин. 11, 25; 14, 6), и Путем (Ин. 14, 6), и Днем (ср.: Ин. 8, 12; 9, 4–5; 11, 9; 12, 46), и Воскресением (Ин. 11, 25), и Дверью (Ин. 10, 7; 9), и Хлебом (Ин. 6, 33; 35; 41; 48; 50–51; 58), и может быть назван Священным Писанием как-нибудь иначе, нам не следует на основании этого забывать первое имя, что оно было – Слово. Поэтому пресвятой евангелист и ученик Господа, побужденный могучим Духом, упоминая лишь о самом начале и не о чем более позднем, говорил: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» (Ин. 1,1), дабы показать, что если [имеется] какое-нибудь новое или более позднее имя, то оно появилось у Него из-за нового, последующего домостроительством по плоти.

44. Ибо Савеллий, отпав от правой веры, не познал в совершенстве ни Бога, ни Его святое Слово. Ведь, не познав Слово, он не познал и Отца. Ибо «никто не знает Отца, кроме Сына» (ср.: Мф. 11,27), то есть Слова. Ведь Слово посредством Самого Себя дает познание Отца. Так и тем иудеям, которые думали тогда, что знают Бога, но отвергли Его Слово, посредством Которого только и познается Бог, [Господь] говорил: «Никто не знает Отца, кроме Сына и того, кому Сын откроет» (Мф. 11, 27). Так как невозможно было познать Бога иначе, Он учит людей познавать Его через Свое Слово, а потому и он [Савеллий] впал в заблуждение, не познав в совершенстве Отца и Его Слово.

52. Чтобы в речении: «В начале было Слово» показать, что Слово есть в Отце потенциально⁴³⁸, ибо началом всего возникшего является Бог, «из Которого всё» (1Кор. 8, 6); в речении же «и Слово было у Бога» показать, что Слово пребывает у Бога в действии, ибо «все через Него начало быть, и без Него ничего не начало быть» (Ин. 1,3); в речении, что Слово есть Бог, [показать,] что Божество нераздельно, поскольку и Слово в Нем, и Он в Слове; ибо [Господь] говорит: «Отец во Мне и Я в Отце» (Ин. 10, 38).

60. Прежде бытия вселенной существовало Слово в Отце. Когда же Бог Вседержитель решил сотворить небесное и земное, для образования вселенной потребовалась творящая энергия. И поэтому тогда, поскольку не было никого, кроме Бога (ведь общепризнано, что все возникло благодаря Ему), Слово, выступив вперед, стало Творцом вселенной, прежде приготовив ее умозрительно внутри Себя, как учит нас пророк Соломон, говоря: «Когда Он уготовлял небо, я была с Ним и Когда укреплял источники под небом, когда полагал основания земли, я была при Нем художницей» (Притч. 8, 27–30). Ибо Отец по справедливости радовался вместе с мудростью и силой, творя все посредством Слова.

61. Как все возникшее возникло благодаря Отцу посредством Слова, так и изреченное Отцом проявляется через Слово. Ибо святейший Моисей называет здесь Слово вестником: ведь Оно было явлено ему для возвещения того, что, как Ему было известно, приносило пользу сыновьям Израилевым. Было же Ему известно, что полезно для них почитать Бога как единственного. Поэтому и говорил ему: «Я есть Сущий» (Исх. 3, 14), чтобы он познал, что нет никакого другого Бога помимо Него. Думаю, это легко понять здравомыслящим людям даже на незначительном и несовершенном, рассчитанном на нас примере. Ведь нельзя человеческое слово⁴³⁹ отделить от некоей имманентной [человеческой] сущности: ведь слово⁴⁴⁰ составляет одно целое с человеком и отличается оно лишь от совершаемого действия.

62. Здесь Отец глаголет Моисею: «Я есть Сущий». Глаголет, очевидно, через Слово. Ибо все, что бы ни глаголал Отец, ясно, что Он всегда глаголет через Слово. Это видно из нашего собственного опыта, если мы уподобим малое великому и божественному: ведь все то, что мы желаем, насколько это в наших силах, сказать и сделать, мы делаем благодаря нашему слову⁴⁴¹.

63. Кто же, по мнению Астерия, сказал: «Я есть Сущий», – Сын или Отец? Ибо он, обращая взгляд на человеческую плоть, которую приняло Божественное слово, и из-за нее так фантазируя, сказал, что имеются две ипостаси: Отца и Сына. Он так отделяет Сына Божиего от Отца, как кто-нибудь, пожалуй, отделит сына человеческого от [его] природного отца.

66. Ибо невозможно, чтобы три сущие ипостаси были соединены в одной Монаде, если прежде Троица не получила начало от Монады. Ибо святой Павел сказал, что соединяется под одной главою (Еф. 1, 10) в Монаду то, что в единстве [благодаря единству] ничем не отличается от Бога. Ибо в единстве только Слово и Дух отличаются от Бога [сохраняют Свою индивидуальность].

67. Если Слово кажется изошедшим из Самого Отца и пришедшим к нам, а Святой Дух, как признал и Астерий, «исходит от Отца» (Ин. 15, 26), а Спаситель со Своей стороны говорит о Духе, что Он «не от Себя будет говорить, но будет говорить то, что услышит, и грядущее возвестит вам. Он прославит Меня, потому что от Моего возьмет и возвестит вам» (Ин. 16, 13–14), то не ясно ли и явно здесь неизреченным Словом изображается Монада, расширяющейся в Троицу и не терпящая никоим образом разделения? Ведь если Слово исходит от Отца, да и Сам Дух считается исходящим от Него, а Спаситель говорит о Духе: «Он от Моего возьмет и возвестит вам», то разве не очевидно, что [здесь] открывается некая скрытая тайна? Ибо, если Монада, будучи неделимой, расширяется в Торицу, как он может то говорить о Духе, что Тот исходит от Отца, то говорить: «Он от Моего возьмет и возвестит вам», то, дунув на учеников, изрекать: «примите Духа Святого» (Ин. 20, 22)? Если Дух исходит от Отца, каким образом объявляется, что Он от Сына принимает это служение? Ведь если, как говорил Астерий, имеется два раздельных лица, необходимо, чтобы или Дух, исходящий от Отца, не нуждался в получении от Сына служения (ведь все исходящее от Отца неизбежно является совершенным и никоим образом не нуждается в помощи другого), или чтобы, если Он получает благодать от Сына и из Его силы извлекает и распределяет ее, Он уже не исходил от Отца.

68. Если же Евангелие [сообщает], что [Господь], дунув, сказал ученикам: «Примите Духа Святого», то очевидно, что Дух исходит от Слова. Но как тогда, если Дух происходит от Слова, Он вновь исходит от Отца?

69. Следовательно, не правильно и не подобающим образом он сказал, что есть три ипостаси, заявив это не однажды, а дважды.

72. Ведь Астерий доказывал, что Отец и Сын одним и тем же являются только потому, что они во всем согласны. Ведь он говорил так: из-за полного согласия в словах и делах Я и Отец – одно (Ин. 10, 30).

73. Следовательно, если Он глаголет: «Я от Отца изошел и пришел» (Ин. 8, 42), а также: «И слово, которое вы слышите, не Мое, но пославшего Меня Отца» (Ин. 14, 24) и: «Все, что имеет Отец, Мое» (Ин. 16,15), то вполне ожидаемо было Его утверждение: Отец во Мне и Я в Отце (Ин. 10, 38), дабы Слово, изрекающее это, было в Боге, в Слове же – Отец, потому что сила Отца – Слово. Ибо Он – «Божия сила и Божия мудрость», как сказал заслуживающий доверия свидетель (1Кор. 1, 24). Не из-за полного согласия⁴⁴² во всех словах и делах, как говорил Астерий, Спаситель изрек: «Я и Отец – одно», но из-за невозможности для Слова быть отделенным от Бога или для Бога-от Своего Слова. Поэтому, если Астерий, желая узнать истину без обращения ко второму домостроительству [по плоти], полагает, что Спаситель изрек это из-за [Своего] согласия во всем [с Отцом], необходимо напомнить ему, каким образом иногда можно видеть бросающуюся в глаза несогласованность [между Ними]. Это нам показывают и речения [Спасителя]. Какое согласие [с Отцом может быть] в час страстей у Того, Кто говорит: «Отче, если возможно, да минует Меня чаша сия», прибавляя: «Впрочем, не как Я хочу, но как Ты» (Мф. 26, 39). Ибо слова «да минует Меня чаша сия» не характеризуют сказавшего их как единодушного [с Отцом], а следующее за ними высказывание не содержит, как кажется, ничего, что указывало бы на согласие [между ними]. Ведь Он говорит: «Да будет не Моя, но Твоя, Отче, воля» (ср.: Мф. 26, 42; Лк. 22, 42). Ты слышишь, что буква указывает на бросающееся в глаза несогласие желающего и нежелающего. Ибо тот факт, что Отец желал, ясен из того, что случилось желаемое Им; а то, что Сын не желал, явствует из того, что Он просил об избавлении [от этого]. И вновь Он говорит: «Не ищу Моей воли, но воли пославшего Меня Отца» (Ин. 5, 30). Каким же образом [Астерий] может утверждать, что Спаситель изрек: «Я и Отец-одно», подразумевая [Свое] согласие во всем [с Отцом]?

75. Ведь Он Сам признает, говоря: «Отец во Мне и Я в Отце». То, что Он изрек это не по простодушию и не опрометчиво, ясно и из другого изречения. Ибо апостол, сказав: «один Господь, одна вера, одно крещение», продолжил: «один Бог, Который над всеми и через всех и во всех» (Еф. 4,5–6). Ты видишь, что и здесь не отрицается согласие [между Отцом и Сыном], но удостоверяется [Их] тождество. Ведь, сказав: «один Господь», потом добавил: «один Бог», дабы всякий раз, когда он будет упоминать одного Господа, подразумевался и Отец, и когда он будет говорить об Отце, свидетельствовалось о том, что Слово Божие не вне [Отца].

80. Так что если кто-нибудь такое скажет, утверждая, что имеется первый и второй Бог, как написал воспользовавшийся этими словами Наркисс (ведь даже [пророк,] говорящий: «сотворим человека по нашему образу и подобию», избегает [этих слов]), что Он и Отец Его суть двое, то мы слышали свидетельство и Самого Господа, и Священного Писания. Итак, если на этом основании Наркисс желает разделять в потенции Слово от Отца, пусть он знает, что пророк, написав о словах Бога: «сотворим человека по нашему образу и подобию», добавил: «и сотворил Бог человека».

85. Каким образом они, свернув на тот же самый путь, что и внешние, – на путь наихудший, намеревались учить и писать иначе[, нежели те]? Ведь Евсевий говорил так же, как Валентин и Гермес, а Наркисс – как Маркион и Платон.

88. Однако, если необходимо сказать правду об Оригене, следует заявить, что он, отойдя от философских учений и решив обратиться к рассмотрению божественных вопросов до того, как основательно постиг Писание, приступив к сочинительству из-за большего, чем подобало, честолюбия и приверженности языческому образованию, был увлечен философскими положениями и неправильно написал из-за них некоторые вещи. Это очевидно: ведь Ориген, помня об учении Платона и о различии у него начал, написал книгу о началах и назвал так свое сочинение. Убедительнейшим же доказательством этого служит тот факт, что начало своего изложения он составил не из чего другого, как из высказываний Платона. Ведь, начиная, он написал так: «Уверовавшие и убежденные». Точно такое же речение ты можешь найти в «Горгии» Платона⁴⁴³.

92. Итак, очевидно, что до принятия нашего тела Слово Само по Себе не было образом невидимого Бога. Ибо образу подобает быть видимым, чтобы посредством его могло быть видимым то, что нельзя было увидеть прежде.

94. Поэтому совершенно очевидно, что образом невидимого Бога святым апостолом была названа присоединенная к Слову плоть, дабы через видимое было явлено невидимое. «Образ, – говорит апостол, – есть Бога невидимого». Теперь понятно, что, когда [Слово] приняло плоть, созданную по образу Божиему, Оно поистине стало образом невидимого Бога. Ибо, если мы удостоены через этот образ познать Божие Слово, мы должны верить этому Слову, говорящему посредством образа: «Я и Отец – одно». Ведь никому невозможно познать ни Слово, ни Отца Слова без этого образа.

103. Ибо прежде, чем что-либо было сотворено, существовал некий покой, естественно, когда Слово пребывало в Боге. Ведь если Астерий считает, что Бог является Творцом всего, ясно, что он согласится с нами, что Бог, никогда не получая начало [Своего] бытия, был всегда; сотворенное же Им возникло из не существовавшего. Ибо я не думаю, что Астерий, если кто-нибудь скажет, что имеется нечто извечное, поверит этому, будучи полностью убежденным, что и небо, и земля, и все находящееся на небесах и на земле сотворено Богом. Если он так считает, то ему придется согласиться и с тем, что, кроме Бога, не было ничего другого. Итак, Слово, пребывая в Отце, обладало собственной славой.

111. Сойдя и приняв плоть от Девы, Он стал Царем над Церковью, конечно, чтобы с помощью Слова человек, прежде лишившийся Царствия Небесного, смог получить царствие. Итак, Бог, пожелавший, чтобы человек, прежде лишившийся царствия из-за непослушания, стал Господом и Богом, осуществил это домостроительство. Святейший пророк Давид пророчески глаголет: «Господь воцарился, да радуется земля» (Пс. 97/96, 1).

114. Здесь апостол открывает нам величайшую тайну, заявляя, что у царствия Христова будет конец (1Кор. 15, 24); конец же будет тогда, кода всё будет подчинено под ноги Его.

116. Итак, представляется, что лишь действием⁴⁴⁴ под видом плоти [Слово] было отделено от Отца до тех пор, пока не открылся грядущий час суда, чтобы, когда пронзившие во время оно увидели по пророчеству Пронзенного (Откр. 1, 7; ср.: Ин. 19, 37; Зах. 12,10), так [же] и остальное оказалось соединенным и подчиненным. Ибо когда в час конца все покорится Христу, как говорит апостол, тогда «Он Сам покорится Покорившему все Ему» (1Кор. 15,28). Но что мы узнаём [из Писания] о человеческой плоти, которую ради нас приняло Слово четыреста неполных лет назад? Будет ли и в грядущих веках Слово обладать ею, или только до момента суда? Ведь необходимо, чтобы исполнилось сказанное пророком. Он говорит: «Ибо воззрят на Того, которого пронзили»; пронзили же, разумеется, плоть.

128. (Составив одно некое сочинение, [Маркелл] говорит, что сделал это) потому, что познал единственность Бога.

1. Как Бог – один и один Сын Божий, и Дух Святой один⁴⁴⁶, так и человек от Бога, и мир – один, и одна кафолическая и апостольская Церковь, и одно крещение⁴⁴⁷ во всем мире, как и говорит Павел: «Бог один, вера одна, одно крещение» (Еф. 4, 5).

2. Итак, во всей вселенной⁴⁴⁸ кафолическая и апостольская Церковь одна, которая, переняв от апостолов, сохраняет веру и доныне. Она зовется кафолической⁴⁴⁹ [или: всеобщей], так как она распространена по всему миру, как сказано: «По всей земле проходит звук их, и до пределов вселенной слова их» (Пс. 18, 5) и «На всяком месте будут приносить фимиам имени Моему, чистую жертву: велико будет имя Мое между народами» (Мал. 1, 11), и снова пророчество Сыну, как будто от лица⁴⁵⁰ Бога и Отца: «Вот, – говорит, – Я сделаю Тебя светом народов, чтобы спасение Мое простерлось до концов земли» (Ис. 49, 6).

3. Ереси же не получили [происхождения] ни от апостолов, ни от их учеников, ни от наследовавших [им] епископов (поскольку они, пожалуй, и не звались бы ересями, ибо зовутся ересями потому, что избирают (αίρέω) что-то свое особенное и следуют ему⁴⁵¹). И опять же они существуют не повсюду, но ограничены очень небольшим пространством, где диавол силен обманывать неких [людей] пустым властолюбием и поставить их во главе своих обманов – поэтому и не зовутся ими [созданные] церкви кафолическими.

4. Итак, следует сказать, откуда и от кого еретики взяли свои основные идеи⁴⁵², и как они были низведены еретиками в трясину гибели. Ибо есть обычай у еретиков похищать друг у друга и изобретать сверх того новое – утверждая, что они являются учителями друг у друга.

5. Сперва по попущению Божиему саддукеи из иудеев⁴⁵³ провозгласили, что нет ни Воскресения, ни Святого Духа, исповедуя, что нет ни ангелов, ни пророков⁴⁵⁴. От них, немного изменив, Керинф⁴⁵⁵ передал это эвионитам⁴⁵⁶.

6. И опять же ученики Симона, называемые гностиками, Менандр, Сатурнин и Василид⁴⁵⁷, Марк, и Колорвас, и остальные придумывали [каждый] новое друг [по сравнению] с другом и передавали тем, кого этим и обманывали, отсюда и звали самих себя гностиками⁴⁵⁸. Офиты⁴⁵⁹ и Каиниты⁴⁶⁰, Сифиты⁴⁶¹ и последователи Гермеса и Селевка⁴⁶² и остальная толпа еретиков, несших этот вздор, переняли его от них, как и ученики Николая: Карпократ⁴⁶³, Продик и Епифаний, и они сами добавили от себя новое. Или как Маркион и Лукиан⁴⁶⁴, опиравшиеся на Кердона⁴⁶⁵, от коих манихеи взяли свои основные идеи⁴⁶⁶, добавив новое.

7. Все они взяли основные идеи своей нечестивости от философов: Гермеса, Платона и Аристотеля⁴⁶⁷.

8. И поскольку ересь ариоманитов⁴⁶⁸ разорила Церковь Божию, следует и о ней сказать, дабы ты мог увидеть, что вместе с искусной⁴⁶⁹ софистикой они переняли и учения⁴⁷⁰ древних.

9. Итак, они учат о трех ипостасях⁴⁷¹, как первый придумал Валентин, ересиарх, в своей книге, названной им «О трех природах»⁴⁷². Ибо сам первый выдумал три ипостаси и три лица Отца, Сына и Святого Духа⁴⁷³; и обнаруживается, что он похитил это от Гермеса и Платона.

10. Поэтому, опять же, измыслили, что прежде веков Отцом был создан второй Бог, как сказал Астерий⁴⁷⁴, избранный среди них, обученный Гермесом, прозванным «Трижды Величайшим». Ибо он так говорит врачу Асклепию: «Так вот, слушай, Асклепий. Господь и Творец всего, Коего мы имеем обыкновение называть Богом, создал еще и второго Бога видимого и осязаемого»⁴⁷⁵. Поэтому он приходит к Единородному Богу, вместо Единородного Сына, о Коем сказано у Иоанна (Ин. 1, 18; 3, 16 и 18).

11. Позже Трижды Величайший снова говорит: «И когда Он Его сотворил первого, единственного и одного, то Он показался Ему прекрасным и исполненным всяких благ, и Он восхитился Им и полюбил Его, как собственное детище»⁴⁷⁶.

12. Итак, с того времени у них возобладало мнение, что есть первый и второй Бог. Поэтому Евсевий Кесарийский и написал: «нерожденный»⁴⁷⁷.

13. Платон же так говорил Горгию: «Все вышеназванные вещи, рожденные в то время под воздействием необходимости, взял в свои руки демиургсамой прекрасной и лучшей из возникшихвещей, вознамерившись породить самодовлеющего и совершеннейшего сына⁴⁷⁸"⁴⁷⁹, и опять же в том же труде говорит: «Если все это так, приходится признать, во-первых, что есть тождественная идея, нерожденная и негибнущая, ничего не воспринимающая в себя откуда бы то ни было и сама ни во что не входящая, незримая и никак иначе не ощущаемая, но отданная на попечение мысли. Во-вторых, есть нечто подобное этой идее, носящее тоже имя – ощутимое, рожденное, вечно движущее»⁴⁸⁰.

14. Такова причина их заблуждения, и они отпали от истинного благочестия, не посвятив себя ему. Откуда же они взяли, что Слово Божие существует по воле Бога⁴⁸¹? Не от Трижды Величайшего ли они этому научились?

15. Ведь после первого Бога он, рассуждая о втором, сказал так: «Мы увидим предзамысленного⁴⁸² Бога, во всем подобного тому, которого возжелал, недостает же ему двух вещей: быть телесным и существовать видимым [образом]».

16. Последовав этому, они далеко отошли от истинного знания, хвалясь тем, что являются учениками Гермеса, Платона и Аристотеля более, чем Иисуса и Его апостолов.

17. Вторую же причину, Сына – Слово⁴⁸³, которое они считали вторым началом, они взяли у Апеллеса, ученика Маркиона⁴⁸⁴, который, вступив в спор со своим учителем, сказал так: «Ошибается Маркион, говоря, что есть два начала. Я говорю – одно, кое сотворило второе».

18. Опять же они хулят Святой Дух, говоря, что не надо ни поклоняться, ни почитать Его, ведь называют Его слугой и рабом⁴⁸⁵, и, взяв это безбожное учение от Досифея, ересиарха из саддукеев, они потонули в пучине безбожия.

19. Следует знать и это, ведь одновременно с тем, как кто-то уходит, восстав на Церковь и апостольскую проповедь, тотчас же введенные в заблуждение пожинают имя отколовшегося ересиарха⁴⁸⁶, утратив имя взрастившей их святой и апостольской Церкви.

Блаженнейшему сослужителю Юлию Маркелл во Христе желает здравия. Поскольку некоторые из осужденных прежде за неправую веру, которых я обличил на соборе Никейском, осмелились написать твоему богочестию против меня, будто я мыслю неправильно и несогласно с Церковью⁴⁸⁸, стараясь свою вину сложить на меня, то я признал необходимым, отправившись в Рим, убедить тебя, чтобы ты писавших против меня вызвал к себе, с тем чтобы, как только они прибудут, я мог изобличить их в том, что написанное ими против меня ложно, что они и до сих пор остаются в прежнем своем заблуждении и допустили страшную дерзость против церквей Божиих и нас, их предстоятелей. Но так как они не захотели прийти, хотя ты и посылал к ним пресвитеров, и я прожил в Риме год и целых три месяца, то я, прежде чем отправиться отсюда, счел за нужное дать тебе письменное изложение своей веры, написанное собственноручно со всею истиною, как я узнал и как научился из Божественных Писаний, и напомнить тебе то, что ими худо толкуется, дабы ты знал, какими словами пользуясь для обольщения слушателей, они хотят скрыть истину.

Ибо они говорят, что Сын Божий Господь наш Иисус Христос не есть Собственное и истинное Слово Вседержителя, но что Он отличное от Него Слово и иная мудрость и сила. Говорят, что Он, после того как явился, назван от Отца Словом, и Мудростью, и Силой, и соответственно этому умствуют, что Он – иная ипостась, отличная от Отца⁴⁸⁹. Из того, что они пишут, открывается, что Отец существовал прежде Сына и что последний не есть истинный Сын от Бога, но точно так, как и все сотворенное. Еще они осмеливаются утверждать, что было время, когда Его не было, что Он – тварь⁴⁹⁰, произведение, отделяя Его, таким образом, от Отца. Итак, я убежден, что говорящие это чужды кафолической Церкви.

Следуй же Божественным Писаниям, верую, что существует Один Бог и Его единородный Сын-Слово, всегда присущий Отцу и никогда не имеющий начала бытия, истинно от Бога сущий, несозданный. несотворенный, но всегда сущий, всегда царствующий вместе с Богом и Отцом, «Его же царствию», как свидетельствует апостол, «не будет конца» (Лк. 1, ЗЗ)⁴⁹¹. Он – Сын, Он – Сила, Он – Мудрость, Он – Собственное и истинное Слово Божие, Господь наш Иисус Христос, нераздельная Сила Божия, чрез которую произошло все сотворенное, как свидетельствует Евангелие, говоря: «В начале было Слово, и Слово было к Богу, и Бог был Слово» (Ин. 1, 1 и сл.). Он есть Слово, о котором и евангелист Лука свидетельствует, говоря: «Как передали нам исперва самовидцы и служители бывшие Слова» (Лк. 1, 2). О Нем и Давид сказал: «Отрыгну сердце Мое слово благо» (Пс. 44,2). Так и Господь наш Иисус Христос учит нас в Евангелии: «Изыдох от Отца… и иду» (Ин. 16, 28). Он, в последние дни нисшедши нашего ради спасения и родившись от Девы Марии, соделался человеком.

Итак, верую в Бога Вседержителя и во Христа Иисуса, Сына Его единородного, Господа нашего, рожденного от Духа Святого и Марии Девы, при Понтии Пилате распятого и погребенного, и в третий день воскресшего из мертвых, вознесшегося на небеса и сидящего одесную Отца, откуда придет судить живых и мертвых; и в Духа Святого, в святую Церковь, оставление грехов, воскресение тела, жизнь вечную⁴⁹².

А что божество Отца и Сына нераздельно, мы научились этому из Божественных Писаний. Ибо если кто отделяет Сына, то есть Слово Бога Вседержителя, тот необходимо должен или допустить, что два Бога⁴⁹³, что признается противным Божественному учению, или признать, что Слово не есть Бог, но и это оказывается противным правой вере; потому что евангелист говорит: «И Бог был Слово». Я же верно научен, что Сын есть сила Отца, неразлучная и нераздельная. Ибо Сам Спаситель Господь наш Иисус Христос говорит: «Отец во мне и Я во Отце» (Ин. 14, 10), «Я и Отец едино есть» (Ин. 10, 24), и еще: «Видевший Меня видел Отца» (Ин. 14,9). Принявши эту веру от Божественных Писаний и научившись ей от предков наших по Богу, я проповедую ее в Церкви Божией и ныне написал тебе, оставивши список этого у себя. И прошу тебя копии с него вписать в письме к епископам, дабы те, которые не знают меня близко, не поверили писанному о мне теми и не введены были в заблуждение. Прощай.

Святейшему и блаженнейшему епископу Афанасию Евгений диакон⁴⁹⁵.

Клир и остальные в Анкире, что в Галатии, вместе с отцом нашим Маркеллом, собравшись, послали нас к Твоему Благочестию с рекомендательными письмами от епископов Эллады и Македонии. Когда же мы приехали, то узнали, что нас обвиняют в неправославии. Ты же хорошо сделал, когда захотел узнать, как мы думаем о почитании Господа нашего Иисуса Христа. Смиренно и ревностно пишем мы это Твоему Почтению, дабы ты понял, что обвиняющие наговорили на нас напрасно, и вера наша – общая [кафолическая] с [верой] Церкви. Мы же говорим [это], посоветовавшись между собой и со всеми пославшими нас людьми⁴⁹⁶. Ибо нас не мало, но неисчислимое множество.

Итак, приступая, мы анафематствуем арианскую ересь, верим же в то, что исповедовали отцы наши на Соборе, бывшем в Никее: что Сын «из сущности Отца и единосущен Отцу» и что Он ни тварь, ни создание, однако через Него пришло в бытие все возникшее. Ведь мы и не думаем, что одно – Сын, а другое – Слово⁴⁹⁷, как кое-кто нас обвинял, но [верим], что Слово – это Сын, Мудрость, Сила Отца, «в коей вся, – как учил апостол, – видимое и невидимое: престолы ли, господства ли, начальства ли, власти ли – все Им и для Него создано» (Кол. 1, 16). Думая так, мы анафематствуем, и [причем] по имени, нечестивейшего Савеллия и вместе с ним тех, кто думает так же, как он, и говорят, что Сам Отец и есть Сын. Ибо когда Он – Сын, тогда Он не является Отцом; когда же Он – Отец, Он не является Сыном⁴⁹⁸. Ибо мы исповедуем, что Отец вечен, притом что и Сын сущий и вечный, а также и Дух Святой вечно сущий. Ибо мы не говорим, что Троица не существующая [безыпостасная], но в бытии [ипостаси] ее познаем.

И хотя этого достаточно для того, чтобы показать единомыслие с отцами нашими, однако, поскольку некоторые лицемеры из пообещавших не обращаться к арианству говорят, что Сын не подобен Отцу и что Дух Святой – создание и находится среди сотворенного, мы и пославшие нас и эти ереси анафематствуем⁴⁹⁹. Ведь Сын отнюдь не неподобен Отцу, но единосущен, и Дух Святой не создание и не среди сотворенного, но [из] Святой Троицы. И мы уверены, что нет в Троице никого введенного или сотворенного. Ибо Дух есть [Дух] Святыни (ср.: Рим. 1, 4 по ц. – сл.), и не освящаем, но в Нем освящается все святое. Ибо наше совершенство в Отце и Сыне и Святом Духе дается и рождается, и одна вера в единого Бога через Сына во Святом Духе. Поэтому по более значительному свидетельству мы анафематствуем тех, кто думает и говорит: была когда-то Единица, пока не было Сына, и была когда-то Двоица, пока не было Святого Духа. Ибо мы думаем, что Святая Троица вечна и вечно совершенна, и так оно и обстоит⁵⁰⁰. Из-за этого мы считаем врагами Церкви тех, кто думает и говорит: было когда-то, когда не было Сына, и что Дух Святой произошел из не-сущего.

А дабы нас никто, болтая попусту, не обвинил когда-нибудь по поводу пришествия Спасителя нашего во плоти, смиренно напишем и об этом, что Господь и Спаситель наш Христос не так, как это происходило в пророках родился, или, что в конце веков вошел в святого человека, но что, как по Иоанну: «Слово стало плотию» (Ин. 1, 14), и по апостолу: «будучи образом Божиим, принял образ раба» (Флп. 2, 6–9), и рожденный по плоти от Марии человек ради нас, «дабы, – как сказал Он Сам, – совершить дело Отца» (Ин. 4, 34), и так в Нем род человеческий усовершив и сочетав с Божеством, Он ввел в Царствие Небесное⁵⁰¹. И хотя и этого опять достаточно, дабы показать веру в Господа нашего Иисуса Христа, однако, повторяя для большей уверенности, скажем это, и анафематствуем тех, кто думает и говорит, что когда-то был Отец без Сына и что когда-то был Сын без Святого Духа, ведь Дух – Божий и Троица совершенна и вечна. Анафематствуем и ныне вышедших и говорящих: «неподобен», и с ними безумие Самосатского [Павла]⁵⁰², и Фотина⁵⁰³, и тех, кто думает то же самое, что они, так как они не говорят, что Слово Божие – живое Слово и действенное, и через Него все произошло, но [говорят] лишь, что оно подобно произносимому слову человека; и так как они не думают, что Сын Божий Сам и является Словом, но безрассудно разделяют их и началом [бытия] Сына делают рождение Марией по плоти, кощунствуя, и верят в то, что Он не является истинным Богом⁵⁰⁴.

Так вот, думая так и исповедуя, подтвердив письменно то, как мы думаем, мы считаем достойными пославших нас того, чтобы Твое Благочестие не верило наговаривающим на нас, но более того сделало известным это пославшим нас и написало тем епископам, о коих ты знаешь, что они православные⁵⁰⁵, дабы если случится и у них обвинение против нас, узнав об этом нашем исповедании, поняли, что теми, кто хочет осудить нас, просто движет зависть. Феодул, епископ Оксиринха, Плен, епископ Ермофисский, Исхирий, епископ Леонта, епископ Исаак. Аминь.

Афанасий Александрийский, или Афанасий Великий, – один из самых выдающихся святых отцов IV в., прославленный защитник Никейского исповедания, чья жизнь и писания неотделимы от истории Церкви и по праву составляют в ней целую эпоху. Впрочем, величие св. Афанасия не должно затмевать для нас других выдающихся церковных деятелей этого периода (как это нередко происходит в «школьном» изложении церковной истории); его значение ничуть не меркнет, но становится еще яснее на фоне выдающихся современников.

Родился Афанасий ок. 295–299 гг. в Александрии; о ею происхождении, как и о полученном им начальном образовании, ничего доподлинно не известно. Вероятно, еще в юном возрасте он оказался под покровительством св. Александра, папы Александрийского, который и руководил образованием юноши. Сочинения св. Афанасия свидетельствуют о его прекрасном знании Св. Писания (которое он не просто знал, но над которым много размышлял) и Александрийской традиции богословия, включая сочинения Оригена. С юных лет он был знаком с монахами Фиваидской пустыни. В 319 г. он был рукоположен в сан диакона, и вскоре стал секретарем св. Александра Александрийского. Он сопровождал св. Александра на Никейский собор (май-июль 325 г.), а вскоре, после его кончины (17 апреля 328 г.), когда Афанасию едва исполнилось тридцать лет, унаследовал кафедру одного из самых больших, богатых и влиятельных городов империи. Александрийский папа возглавлял Церковь не только самой Александрии, но и всего Египта, Ливии и Пентаполиса. В наследство молодому епископу досталось множество церковных проблем, из которых наиболее существенными были мелетианский раскол (наличие параллельной иерархии, возникшей еще во время гонений на Церковь, отчасти по причине этих гонений из-за нужды в клире, а отчасти из-за различного понимания покаянной дисциплины для отступавших во время гонений) и арианская партия в самой Церкви. Эти две оппозиционные Александрийскому папе силы вскоре будут смыкаться в своих действиях против св. Афанасия, хотя мелетиане в целом в богословском отношении были сторонниками Никейского исповедания. Борьба св. Александра Александрийского с мелетианским расколом, как и с Арием, поддержанным многими влиятельными епископами империи, и в первую очередь Евсевием Никомедийским и Евсевием Кесарийским, была гой историко-церковной ситуацией, в которой происходило становление Афанасия и с которой ему пришлось иметь дело, когда он сменил св. Александра на кафедре столицы Египта⁵⁰⁶.

Заняв Александрийскую кафедру, Афанасий предпринял ряд поездок в Фиваиду, Пенгаполь, оазисы Аивийской пустыни, регионы дельты Нила, стремясь, в первую очередь, найти поддержку в формировавшемся тогда монашеском движении⁵⁰⁷. Как теперь считается большинством исследователей (вопреки мнению, царившему в XIX в.), в этот же период, т. е. уже после Никейского собора, св. Афанасий, не в последнюю очередь имея в виду полемику с Арием, пишет два своих классических сочинения: «Слово на язычников» и «Слово о Воплощении Бога-Слова»⁵⁰⁸, в которых он, хотя и не упоминает Ария, однако, энергично отстаивая Божественность (в по. шом смысле этого слова) Сына Божия, фактически вступает в полемику с арианами. Нет сомнений и в том, что эти сочинения св. Афанасия были задуманы и фактически стали основой для катехизации при вступлении в Церковь, поскольку в них формулировавшись и подробно разъяснялись главные положения христианского учения, как их понимал Александрийский предстоятель. Именно в этих сочинениях был подготовлен, хотя еще и не сформулирован, главный сотериолошческий аргумент против арианства: спасение, понимаемое как обожение, может быть подано только Самим Богом, а значит, Божественность Спасителя – необходимое условие нашего спасения.

Когда после Никейского собора арианство начало снова набирать силу и главным защитником православия на Востоке выступил св. Афанасий, то из 47 лет своего епископства 15 с лишним ему пришлось провести в изгнании. Вначале св. Афанасия оклеветали мелетиане, причем их клевета была принята на соборе в Тире в 335 г., когда противники св. Афанасия и его богословской позиции (он сам их называл «евсевианами»), не упоминая, однако, ни о каких расхождениях в вероучении, обвинив его ложно во всевозможных злоупотреблениях, низвергли его, а вскоре имп. Константин Великий отправил его в ссылку на Запад, в Трир в Галлии.

После смерти Константина в 337 г. св. Афанасий смог вернуться в Александрию и на свою кафедру. Тогда же, по дороге в Александрию, проезжая Сирию, св. Афанасий встретился с радушно принявшими его Аполлинарием, будущим епископом Лаодикийским, и его отцом – Аполлинарием Старшим. Между ними завязались близкие отношения, свидетельствовавшие о единстве в вере⁵⁰⁹. Когда св. Афанасий вернулся в Александрию, народ встретил его с ликованием. Однако его противники из арианской партии обвинили его на соборе в Антиохии в том, что он вернулся на кафедру незаконно, так как не были отменены решения собора в Тире. На его место был прислан арнанский пресвитер Пист, рукоположенный в епископа арианином Секундом Птолемаидским, но он был предан анафеме египетским епископатом на поместном соборе 338 г. Поддержал св. Афанасия и папа Римский Юлий, не признавший назначение Писта из-за его прежней поддержки Ария. Вероятно, тогда же св. Афанасию удалось заручиться публичной поддержкой прп. Антония Великого, который явился – возможно, по просьбе Афанасия – в Александрию и публично объявил себя приверженцем Никейского вероисповедания и осудил тех, кто учил по-арианскн о тварности Сына Божия. Это было важным событием, поскольку ариане ссылались на Антония, авторитет которого был уже тогда велик, как на своего сторонника⁵¹⁰.

Несмотря на единодушную защиту св. Афанасия духовенством и народом в Египте, на Антиохийском соборе 339 г. он был низложен все под тем же предлогом – что был отстранен от кафедры собором в Тире и вернулся на кафедру незаконно. На Александрийскую кафедру с помощью военной силы 23 марта 339 г. был возведен Григорий Каппадокиец. Св. Афанасий был вынужден удалиться из Египта и отправиться в Рим. Здесь он встретился с другим защитником Никейской веры, вынужденным искать поддержки в Риме; это был Л1аркелл, епископ Анкирский. Его еще раньше, чем Афанасня и, в отличие от Афанасия, по эксплицитно вероисповедальным причинам лишили кафедры на Константинопольском соборе 335 г. Именно Маркелл, а не Афанасий претерпел первые гонения от «евсевиан» за веру⁵¹¹. Мы не будем здесь подробно останавливаться на вопросе о вере Маркелла Анкирского и его полемике с софистом Астерием и Евсевием Кесарийским (см. об этом в статье «Антологии», посвященной Маркеллу Анкирскому); факт тот, что Маркелл был осужден на Востоке за савеллианство – это было стандартным обвинением никейцев со стороны ариан (или «евсевиан») еще со времен спора Ария с Александром Александрийским.

Богословие Астерия, которое по ряду пунктов существенно модифицировало учение самого Ария, стало для св. Афанасия, наряду с учением Ария, важным объектом полемики в написанных в римском изгнанни трех «Словах против ариан» (339–343 гг.)⁵¹². Что касается богословия св. Афанасия, то он никогда не заходил так далеко в своей полемике с арианами, как Маркелл, который поначалу даже отказывался говорить о Сыне Божием как об «образе» Отца⁵¹³ (понятие «образа» ν евсевиан служило основанием для утверждения о не-еднносущии Сына Отцу⁵¹⁴). Что касается св. Афанасия, то он находил средний· путь, с одной стороны, утверждая полную Божественность Сына Божия, а с другой – Его истинное бытие в качестве «образа» Отца. Впрочем, понятия о Сыне Божием как иной ипостаси или лице, нежели Отец, мы не встретим в это время не только у Маркелла, но и у св. Афанасия⁵¹⁵.

Как бы то ни было, св. Афанасий, как и папа Юлий, вероятно, оказали определенное влияние на Маркелла Анкирского, и тот изложил свою веру в более приемлемых и менее компрометирующих его формулировках. После этого на поместном соборе в Риме в 341 г. и Маркелл Анкирский, и св. Афанасий были приняты в общение собором западных епископов, а св. Афанасий еще и был оправдан от возведенной на него клеветы. Папа Юлий I призывал восточных епископов принять участие в разбирательстве «дела Афанасия», но они отвергли это предложение на том основании, что все уже было решено на соборе в Тире и пересмотру не подлежит. Однако папа Юлий, ссылаясь на мнение египетской Церкви, поддержавшей св. Афанасия, не считал, что собор в Тире имел право без учета мнения поместной Церкви его лишать кафедры, и, в свою очередь, обвинял «восточных» в том, что они пересматривают дела арианских епископов, осужденных на соборе в Никее, восстанавливая их на кафедрах.

Как бы то ни было, разрыв между Западом и Востоком в этот период все более углублялся. В вероисповедном отношении он соответствовал тому, что на Западе и папа Юлий, и св. Афанасий, и Маркелл Анкирский, говоря об Отце и Сыне, подчеркивав единство бытия Сына с Отцом (различия между понятиями «ипостась» и «сущность» при этом еще не проводилось) и совершенную Божественность Сына, а на Востоке использовали язык «трех ипостасей», подчеркивая (в полемике с модалпзмом) конкретную индивидуальную бытийственность Отца, Сына и Святого Духа, не признавая, однако, единства бытия этих трех ипостасей или как минимум обходя проблему необходимости выразить это единство терминологически (единой признавалась обычно лишь воля Сына и Отца). Именно такую тенденцию можно увидеть в формулах, изданных Антиохийским собором 441 г., который, впрочем, в вероисповедном отношении все же был шагом в направлении отхода от жесткого арианства, поскольку отказывался от утверждения Ария, что Сын был создан «из ничего» как все остальные твари. Тем не менее онтологический статус Сына Божия оставался не проясненным.

Между тем папа Юлий предпринял новую попытку примирения с восточными, желая рассмотреть заново «дело Афанасия» с участием восточных епископов. Он пригласил последних в 343 г. на собор в Сардику (ныне София). Однако, прибыв на собор, группа восточных епископов, уполномоченных заниматься «делом Афанасия», потребовала в качестве условия исключения из списка участников собора св. Афанасия и Маркелла (последнего обвиняли в ереси, а Афанасия только в нарушении канонов). Не дождавшись согласия на это требование от папы Юлия, под благовидным предлогом, что им нужно срочно отправиться поздравить имп. Констанция с победой над персами, они удалились из Сардики в Филппопполь, где на собственном соборе анафематствовали Афанасия, Маркелла и папу Юлия, а заодно и Осию Кордовского – одного из инициаторов осуждения Ария на Никейском соборе.

Что касается самого собора в Сардине, то на нем права св. Афанасия на кафедру были подтверждены, как и православность св. Афанасия и Маркелла. По мнению ряда современных исследователей⁵¹⁶, собор в Сардине в целом проходил под большим влиянием Маркелла Анкирского, и вероисповедание этого собора имеет много сходства с исповеданием самого Маркелла, представленного папе Юлию⁵¹⁷. В это время, как мы видим, св. Афанасий находится в общении с Маркеллом и подписывается под одними вероопределениями с ним, более того, многими исследователями сейчас признается, что не только св. Афанасий в это время оказывал влияние на Маркелла, но существовало и обратное влияние, которое можно заметить в трех «Словах против ариан»⁵¹⁸. Все это особенно интересно подчеркнуть имея в виду, что впоследствии Василий Великий, а за ним и II Вселенский собор, объявят «маркеллиан» еретиками, т. е. по вопросу о Маркелле будет принята, скорее, точка зрения на него «восточных» епископов, выраженная нзначально на полуарнанских соборах IV в., чем точка зрения св. Афанасия и св. папы Юлия.

Спустя некоторое время, в результате дипломатических усилий западного имп. Констанса, симпатизировавшего св. Афанасию, после личной встречи с восточным имп. Констанцием и после смерти Григория Каппадокийца (345 г.), Констанций позволил св. Афанасию вернуться в Египет, и в 346 г. он возвратился, был торжественно встречен народом и снова занял свою кафедру.

Тем не менее, когда Констанс был убит (350 г.), а Констанций после успешной борьбы с узурпатором Магненцием стал единоличным властителем империи, возобновилась активность арианской партии. В присутствии императора был созван собор в Сирмии (551 г.), издавший т. н. Сирмнйскую формулу, в которой осуждалось исповедание единосущия Сына с Отцом⁵¹⁹. С этого момента св. Афанасий уже куда более явно, чем прежде, начинает защищать формулу «единосущия» (см. его сочинение «О соборах» 552–553 гг.)⁵²⁰, отстаивая безупречность Никейского вероисповедания. Констанций ответил на оппозицию со стороны св. Афанасия и части западного епископата беспрецедентным давлением на Церковь, и на соборах в Арле (353 г.) и Милане (355 г.) по его указанию уже и на Западе приняли смещение св. Афанасия и вероисповедные формулы, противоречащие Никейскому собору. В начале 356 г. в Александрию был прислан военачальник Сириан с приказанием арестовать св. Афанасия, но тот скрылся и удалился в египетскую пустыню (изгнание длилось с 356 по 362 г.), где им были написаны многие труды в защиту Никейской веры и своей позиции. Для дальнейшего усмирения Египта был прислан комит Ираклий с императорскими посланиями сенату и народу. Император объяснял, что раньше он терпел Афанасия ради своего собрата-императора. Теперь Афанасий объявляется «врагом народа», которого надо найти. 24 февраля 357 г. вступил в Александрию «преемник» – Георгий Каппадокиец, поставленный в Антиохии, который прежде был в Константинополе видным чиновником по министерству финансов.

Александрия между тем становится неоарианским центром – здесь начинают свою проповедь Аэций и Евномий. Появление аномейской партии весьма обострило ситуацию, но и способствовало ее разрешению, т. к. заставило многих епископов на Востоке, до этого мысливших в обтекаемых терминах, более четко определиться в своей позиции относительно «единосущия» или «гетеросущия» (т. е. иносущия) Сына в отношении Отца. В качестве реакции на аномеев в самом, доселе консолидированном на позициях общего противостояния Маркеллу Анкирскому (а заодно и Афанасию) лагере, появилось разделение. Так, Василий Анкирский, ставший лидером подобосущников, на соборе в Анкире в 558 г. сформулировал вероисповедание, которое было явным шагом по сближению с позицией св. Афанасия, точнее, отходом от «неподобников», хотя прежде не кто иной, как Василий входил в число епископов, отказавшихся на соборе в Сардике от вступления в общение с Афанасием и Маркеллом Анкирским (а также всеми «западными» во главе с папой Юлием). Началось постепенное сближение подобосущников, из числа которых впоследствии вышел и молодой Василий Великий с единосущниками, возглавляемыми св. Афанасием. Тем не менее поначалу подобосущники под покровительством имп. Констанция, отмежевавшегося под влиянием Василия Анкирского от гетеросущников, сами попытались стать объединяющей силой в Церкви, предложив средний путь между единосущием (которое они считали слишком похожим на моноипостасность Маркелла Анкирского и потому не приняли) и гетеросущием аномеев. Было созвано несколько соборов, призванных достичь этой цели. Однако формулы этих соборов, на которых мы не будем здесь подробно останавливаться, все время подвергались изменению под влиянием той или иной группировки (кроме «подобосущников» заметную силу на Востоке представляли собой «подобники»), и твердого и окончательного догмата, который бы удовлетворил даже самих «восточных», не говоря о западных епископах, выработать так и не удавалось.

Св. Афанасий между тем пребывал в изгнании, продолжая отстаивать Никейское исповедание. В этот период им были написаны многие важнейшие сочинения, в том числе и пространное сочинение, посвященное последним триадологическим формулам («О соборах, бывших в Аримине Италийском и Селевкии Исаврийской»; лат. название: «De svnodis»). В этом сочинении св. Афанасий со своей стороны высказывается в том смысле, что триадология Василия Анкирского, хотя он и не употребляет термина «единосущие», по своей сути весьма близка к его собственной⁵²¹. К этому же времени относится сочинение в защиту единосущия Отцу Святого Духа⁵²², написанное против новой ереси, т. н. «тропиков», учивших о тварности Св. Духа, говорить о божестве в отношении Которого можно, согласно «тропикам», лишь в переносном смысле.

Церковно-политическая ситуация изменилась после смерти Констанция в 361 г., когда Георгий Каппадокиец был убит 23 декабря того же года, а новый император Юлиан (Отступник) позволил сосланным епископам вернуться. 23 февраля 362 г. св. Афанасий торжественно возвращается в Александрию и в этом же году собирает в Александрии собор, на котором осуждается арианство. Важнейшим шагом в направлении будущего Ннкео-Цареградского исповедания были деяния собора в отношении примирения двух партий в Антиохии, одна из которых (сторонники Павлина, верные памяти и богословию Евстафия Антиохийского) была традиционно связана со св. Афанасием и Римом (т. е. держалась терминологии моноипостасности и единосущия, подразумевая под этим единство бытия Сына с Отцом), а другая (сторонники Мелетия Антиохийского) исторически вышла из партии подобосущников (и даже подобников) и в первую очередь отстаивала учение о трех ипостасях. Александрийский собор 362 г. провозгласил, что обе формулы правомочны, если только те, что говорят о трех ипостасях, не отрицают единства Божества, а те, что говорят об одной ипостаси, признают реальное различие между Тремя. Этот собор также анафематствовал учащих, что Святой Дух – тварь, и утвердил, что Логос воплощенный имел человеческую душу и ум. Деяния собора 362 г. ознаменовали собой победу линии св. Афанасия. В свою очередь, это стало возможно благодаря его открытости к той истине, которая содержалась в учении о трех ипостасях, в том самом учении, которое для него самого, как и для Запада, в единстве с которым он все это время пребывал, не было характерно. Состоялось первое, пока еще не очень устойчивое и больше теоретическое, чем практическое (поскольку Антиохийский раскол фактически так и не был уврачеван и после собора) примирение двух подходов к триадологии, один из которых сформировался во многом в полемике с учением Маркелла Анкирского, а второй – в полемике с теми, кто считал Маркелла еретиком, поскольку именно против него, а не против Афанасия, было направлено большинство вероопределений соборов «восточных» начиная с 336 г.

Юлиан Отступник не был доволен усилением св. Афанасия и его успехами по консолидации христиан, которая способствовала и успеху христиан в обращении язычников. В том же году 23 октября св. Афанасий был изгнан как «нарушитель мира и враг богов». Святитель снова удалился в верхний Египет и должен был пробыть там до смерти Юлиана (363 г.). После предварительного свидания с новым имп. Иовианом, который признал верным Никейское исповедание, св. Афанасий прибыл в Александрию в 364 г. Еще раз ему пришлось удалиться отсюда в 365 г., в силу указа имп. Валента о ссылке всех, кто был сослан при Констанции и вернулся при Юлиане. Св. Афанасий поселился в загородном доме недалеко от Александрии. Однако по настоянию народа это приказание было отменено через 4 месяца, и 1 февраля 366 г. св. Афанасий снова вернулся на кафедру. Остаток своих дней он провел в Александрии, в литературных и пастырских трудах. Св. Афанасий почил 2 мая 373 г., незадолго до кончины рукоположив своего преемника епископа Петра. На настоятельные обращения к нему св. Василия Великого, просившего его согласия анафематствовать Маркелла Анкирского, св. Афанасий так и не ответил. Боле того, известно, что до этого он отнесся вполне благосклонно к последователям Маркелла в 360-е гг., приняв их в общение⁵²³.

Среди многочисленных творений св. Афанасия философской и богословской глубиной среди ранних его произведений выделяется более всего «Слово о Воплощении Бога-Слова». Оно написано сразу вслед за «Словом на язычников»; блаж. Иероним соединяет их под общим именем: «Два слова против язычников». Среди догматикополемических творений первого периода споров с арианами выделяются «Три слова против ариан» (ок. 339–446 гг.). Хотя некоторые из ученых считают, что эти сочинения не принадлежат св. Афанасию, традиция и современный патрологический консенсус приписывают их ему.

Остановимся кратко на некоторых идеях этих сочинений. Самой знаменитой богословской формулой св. Афанасия, которая стала своего рода «лозунгом» православия, была формула из «Слова о Воплощении Бога-Слова» (54): «Оно [Слово] вочеловечилось, чтобы мы обожились», или в другой, более афористической форме: Бог стал человеком, чтобы человек стал Богом. Между тем понятие обожения как таковое занимает в «Слове» далеко не центральное место, хотя нельзя не признать, что вместе с такими святыми отцами до него, как св. Ириней Лионский, Климент Александрийский, и после него – великие Каппадокнйцы и многие другие отцы, св. Афанасий, конечно, разделял учение об обожении как цели христианской жизни и С)ти спасения. Тем не менее в «Слове» намного больше внимания уделяется иному аспекту искупления, впрочем, связанному с обожением, а именно бессмертию (греч. αθανασία). В самом деле, в начале трактата, описывая положение человека после падения, св. Афанасий ссылается на слова псалма: «Я сказал, вы – боги и сыновья Всевышнего все вы; но вы умираете как люди и падаете как любой из князей» (Пс. 81, 6–7). Человек призван быть богом, но он смертен – вот тот отправной пункт, с которого св. Афанасий начинает свой ответ на вопрос, почему Бог стал человеком. Впрочем, не сама смертность, если внимать словам псалма, является препятствием для того, чтобы быть богом. Человек, призванный быть богом и сыном Всевышнего, «умирает как [все] люди и падает как любой из князей». В своем «Слове» св. Афанасий описывает, как умирают христианские мученики – они умирают не так. Следовательно, не смертность является препятствием для обожения. Более того, смерть за Христа становится зримым свидетельством единства со Христом и обожения. Но сама эта возможность – умирать не как умирают все – даруется во Христе благодаря вере в Него как в Спасителя, т. е. Того, в Ком совершается воскресение и даруется вечная жизнь. Чтобы сформулировать учение св. Афанасия о Боговоплощении более развернуто, необходимо начать с описания им первоначального состояния человека. Человек был сотворен из ничего, он был вызван Богом из небытия, и сам этот факт свидетельствует о тварности человека. Для св. Афанасия эта тварность выражается в том, что человек был смертен – в том смысле, что если он не устоит в заповеди Божией, то умрет. Человек был поставлен в момент творения на грань бессмертия и смерти, и смерть стала после грехопадения его уделом. Само же грехопадение произошло, согласно св. Афанасию, как утрата видения Бога, знания Его, что привело к смерти. Вместе со смертью в род человеческий вошло и тление. Тленность и смертность человека, в свою очередь, вели к приумножению греха. Таково было положение человека после грехопадения.

Далее св. Афанасий, утверждая, что Бог не мог оставить свое создание по благости и милости Своей в таком состоянии, задается вопросом о том, как Он мог восстановить человека? В качестве первой возможности рассматривается покаяние. Но покаяние, как замечает св. Афанасий, не могло бы изменить самого положения человеческого рода, т. е. нависшую над всем родом угрозу смерти и тления. Вместе с тем святитель замечает, что Бог не мог и отменить Своего наказания, ставшего законом, а именно передачу смертности и тленности из рода в род людей вследствие греха Адама. Из всего этого следует, считает св. Афанасий, что спасение должно было, с одной стороны, служить искуплением греха человека, а с другой – стать исполнением закона, наложенного на человеческий род и упразднением смерти как платы за грех. Всего этого не мог совершить ни один из людей. Но только Сам первообраз человека, сотворивший Его Божественный Логос, мог, восприняв нашу природу, умереть не в наказание за грех, а ради нашего спасения, и, умерев, силою Своего Божества – воскреснуть. Отныне вера во Христа как Спасителя, Христа, победившего смерть, служит тому, что ни смерть, ни тление, ни действовавший с их помощью дьявол больше не властны над человеком. Смертность не является препятствием к обожению, более того, сама смерть христиан становится зримым свидетельством уподобления человека Богу. Таков первый ответ, данный св Афанасием на вопрос о смысле Воплощения.

Вторая причина Воплощения, тесно связанная с первой, согласно св. Афанасию, состоит в том, что Бог через Сына дал людям истинное Богопознание, утраченное в грехопадении. Сын – истинный образ Отца, в Сыне для людей стало возможным познавать Отца. Боговоплощение стало откровением Святой Троицы. Именно необходимостью сообщения людям богопознания св. Афанасий объясняет пребывание Христа на земле в течение некоторого времени до Креста, Его проповедь и творение чудес; все это было зримым свидетельством о Боге. Через Сына Божия воплотившегося, т. е. ставшего Своим образом, людям открывался Бог. Богопознание, вкупе с благодатью, сообщаемой верой во Христа Спасителя, победившего смерть и тление, и составляют для св. Афанасия суть боговоплощения.

Кроме указанных вопросов, раскрываемых в сочинении, в нем даются ответы и на отдельные вопросы, связанные со смертью Христа: почему Христос не мог бы умереть просто от болезни; почему, если Он умер насильственной смертью, то именно такой, позорной, смертью на Кресте. Св. Афанасий уделяет особое внимание доказательству действенности Христа после Его смерти и Воскресения. Упразднение идолослужения во всем мире для него яркое доказательство, что Христос, будучи даже вне зримого присутствия в мире для неверующих, в действительности остается живым и действенным, причем не только в верующих, но и в мире, где, благодаря ширящейся вере во Христа, упраздняется идолослужение.

Особый интерес представляет ответ св. Афанасия на вопрос о возможности Воплощения бесконечного и беспредельного Бога в ограниченного и конечного человека, что, безусловно, являлось вызовом для эллинского сознания не меньшим, чем ученне о смерти Бога. Отвечая на вопрос о возможности конечному вместить бесконечное, св. Афанасий замечает, что Бог Своими силами присутствует во всем творении, которое можно назвать в этом смысле «телом Бога». Далее святитель прибегает к следующей аналогии: pi человека некоторым образом присутствует во всем теле, т. е. в каждом члене тела, через управление им (также и Бог присутствует своими силами во всем творении), тем не менее именно слово, речь, через один член тела – язык является преимущественным выражением ума (так и Бог преимущественно явился в человеке). Эта иллюстрация примечательна тем, что говорит о вочеловечении Логоса, с одной стороны, как одном из откровений Божиих, наряду с откровением Бога во всем творении, а с другой – устанавливает некую уникальность этого откровения как собственного откровения Отца в Сыне-Слове воплотившемся и вочеловечившемся. Кроме того, как замечает св. Афанасий, само вочеловечение Логоса вовсе не прекращает Его пребывания во всем. Отвечая же на вопрос, почему из всех частей тварного мира Бог выбрал для Своего особого явления именно человека, св. Афанасий обращает внимание и на то, что именно человек, а не солнце или луна нуждались во врачевании и спасении после грехопадения, а вместе с тем именно человек был сотворен по образу Логоса, и Первообраз выбрал для Своего особого явления именно его. Во Христе человеку возвращен образ и подобие Богу, и то, что произошло в Нем, имеет последствия для всего человечества, поскольку теперь каждый человек верою во Христа через действие в нем благодати сам становится подобным Ему, т. е. обоживается.

Обратимся теперь к основным идеям св. Афанасия, высказанным им в «Словах против арнан». В этом сочинении св. Афанасий последовательно разбирает основные аргументы ариан против единосущия Сына Божия Отцу, изложенные, в частности, в «Талии» Ария. Исходным для св. Афанасия является утверждение принципиального отличия между нетварным порядком и тварным, которое он проводил уже в «Слове о Воплощении». Бог-Сын и Святой Дух принадлежат порядку нетварному. Сын – Премудрость Отца, Его Слово, а не рожденный (в смысле – сотворенный) из ничего какой-то иной, всегда присущей Отцу премудростью и волей, как это утверждал Арий. Даже если считать, что утверждение Ария относительно того, что было, когда Сына не было, не относится ко времени, поскольку время было сотворено Им же, и Арий это признавал, то все равно аргумент св. Афанасия относительно невозможности помыслить такое, чтобы Отец был без Своего Слова и Сына, остается в силе. Весьма остроумно св. Афанасий парирует аргумент Ария относительно того, что, если бы Сын Божий был единосущен Отцу, то Он стал бы Ему братом. Св. Афанасий замечает, что братом Он Ему был бы в том случае, если бы у них был еще какой-то общий Отец, но такого нет. Пожалуй, наиболее существенным для св. Афанасия аргументом в пользу единосущия Сына Божия Отцу является его положение о том, что Сын Божий – единственный единородный Сын Отчий, все же остальные становятся причастниками Божественного естества и получают усыновление Отцу через Сына в Духе. Вот что пишет об этом св. Афанасий:

Необходимо сказать: что – от Отчей сущности, то – совершенно есть собственный Отчий Сын. Ибо выражение: Бог дает Себя во всецелое причастие, равнозначно сему: Бог рождает; а словом «рождать» что обозначается, как не Сын? Все существа по благодати Духа, даруемой Сыном, делаются причастниками Самого Сына; и из этого явно следует, что Сам Сын не есть чей-либо причастник; но чего причащаются другие от Отца, то и есть Сын. Ибо о причащающихся Самого Сына говорим, что они причастники Бога. И это-то означает сказанное Петром:<Дд будете Божественного причастницы естества» (2Пет. 1, 4)⁵²⁴.

Св. Афанасий замечает также, что если Сын Божий не вечно существует с Отцом и Святым Духом, то сама вера во Святую предвечную Троицу разрушается, а значит, разрушается и вся христианская вера. Важным аргументом против арианства для св. Афанасия является и утверждение о том, что для Бога Отца более подобающим именем является «Отец», а не «несозданный», каковое предлагали ариане, чтобы противопоставить Отца Сыну будто бы «созданному», согласно их отождествлению Сына с Премудростпю из Прем. 8, 22; 25 (которая «создается в начало путей» Божиих). Св. Афанасий замечает, что Богу Отцу более подобает имя «Отец», поскольку Он как Отец рождает Сына, и это рождение изначально и никак не зависит от творения, в слове же «несозданный» уже подразумевается какое-то противопоставление нетварного Бога и тварного мира, т. е. имя Божие оказывается соотнесенным с миром. Имя же «Отец» первично и изначально, и никак не соотносится с миром, т. к. Отец всегда рождает Сына. Итак, именно начиная со св. Афанасия можно говорить о том, что появляется представление об «имманентной Троице», в отличие от представления о Боге, действутощем в мире. Это, как заметил еще о-. Георгий Флоровский, является важнейшим богословским достижением св. Афанасия. Разумеется, его троическое богословие еще не приобрело такой законченности и философской выверенности, как умение о Троице Каппадокийцев. Выражение св. Афанасия о том, что Сын рождается «из сущности» Отца, как и неразличение в его богословии «ипостаси» и «сущности» – это те черты богословия св. Афанасия, от которых пришлось в дальнейшем отказаться, или же их уточнить. В целом, однако, богословие св. Афанасия было в его время наиболее точным изложением веры Церкви и исходило из хранимой с первого века веры во Святу ю Троицу, запечатленную в крещальной формуле: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа», которая является отправной для св. Афанасия, о чем он сам и пишет в своей полемике с Арием, выставляя эту формулу главным аргументом от Писания и Предания.

<…>10. В чьих речениях заключается богословие и доказывается, что Господь наш Иисус Христос есть Бог и Сын Отца? В тех ли, которые изблевали вы⁵²⁶, или в тех, которые мы привели и предлагаем из Писаний? Если Спаситель – не Бог, не Слово, не Сын, то пусть, как язычникам, а ныне иудеям, так и вам дозволено будет говорить все, что угодно. Если же Он – Отчее Слово и истинный Сын и Бог от Бога, «и над всеми благословен во веки» (Рим. 9, 5), то иные речения и Ариева «Талия» как образец худого и как исполненная всякого нечестия, не того ли стоят, чтобы уничтожить их и изгладить? Кому и попадает в руки эта «Талия», тот «не весть, яко земнороднии у нее погибают, и во дне ада обретаются» (Притч. 9, 18).

11. Вы сказали, как внушено вам диаволом, и думаете, что было, когда не было Сына. Ибо прежде всего должно совлечь с вас этот покров вашего вымышления. Скажите же вы, хульники и злочестивцы: что было, когда не было Сына? Если наименуете Отца, то вящая ваша хула. Ибо непозволительно сказать, что был Он некогда, или этим некогда означить и Его. Он всегда есть, Он есть и ныне, Он есть и при бытии Сына, Он есть Сый и Отец Сына. Если же скажете, что Сын был и в это некогда, когда Его не было, то ответ неразумен и бессмыслен. Ибо каким образом и был Он, и не был? Почему, чтобы выйти из этого затруднения, необходимо уже вам сказать: было некогда время, когда не было Слова. Ибо в существе дела это означает и самое ваше наречие: некогда. А что еще сказали вы, написав: не было Сына, пока не рожден, – это то же значит, что и сказанное вами: было некогда, когда Его не было. Ибо и первое и последнее изречение означает, что было время прежде Слова. Где же вами отыскано это?

Если же Писания употребляют эти выражения о тварях, о Сыне же – речение: всегда, то значит, богоборцы, что Сын произошел не из ничего, Сын вовсе не из числа существ сотворенных, но Он – Отчий Образ и вечное Отчее Слово, не когда-либо не существовавший, но всегда Сый, как вечное Сияние вечного Света. Почему же воображаете себе времена прежде Сына? И для чего, по прошествии времен, хулите Слово, Которым и веки произошли? Как же время или век состоялись, когда еще, по вашему мнению, не явилось Слово, Которым «вся быша, и без Него ничтоже бысть»? Или почему, подразумевая время, не говорите ясно: было время, когда не было Слова, но именование «время» закрываете к обольщению простодушных, вовсе же не скрываете своей мысли, даже и скрывая не можете утаиться? Ибо опять означаете времена, говоря: «было, когда не был; не был, пока не рожден».<…>

14. После этих доказательств еще с большим бесстыдством говорят они: «Если не было, когда бы Он не был, но Сын вечен и пребывает со Отцом, то этим утверждаете, что Он уже не Сын, а брат Отцу». О неразумные и упорные! Если бы мы называли Его только вечно соприсущим Отцу, а не Сыном, то была бы еще несколько правдоподобна притворная их богобоязненность. Если же, именуя вечным, исповедуем Его Сыном от Отца, то каким образом Рожденный может быть почитаем братом Родшему? И если вера наша – в Отца и Сына, то какое между Ними братство? Или как может Слово нарицаться братом Тому, Чье Оно Слово? Это возражение делается ими, не как неведущими; потому что и сами видят истину. Но это – иудейский предлог, предлог, как сказал Соломон, хотящих отлучится от истины (Притч. 18,1). Не от какого-либо предсуществующего начала родились Отец и Сын, чтобы именоваться Им братьями; но Отец есть начало и родитель Сына, и Отец есть отец, ничьим не был сыном, и Сын есть сын, а не брат. Если же нарицается вечным Рождением Отца, то прекрасно нарицается; потому что сущность Отца не была когда-либо недовершенною, так чтобы собственно ей принадлежащее привзошло к ней впоследствии. Сын рожден не как человек от человека, так чтобы явился позднее Отеческого бытия; Он Божие есть Рождение, и как собственно сущий Сын всегда сущего Отца, существует вечно. Людям свойственно рождать во времени по несовершенству природы; Божие же Рождение вечно по всегдашнему совершенству естества.

Посему если Он – не Сын, но произведен из не-сущего, то пусть сперва докажут это, и потом, представляя Его себе тварию, вопиют: было некогда, когда Его не было, потому что твари, не имев прежде бытия, приведены в бытие. Если же Он – Сын (ибо сие глаголет Отец, о сем взывают Писания); Сын же не иное что есть, как рождаемое от Отца, и рождаемое от Отца есть Его Слово, Премудрость и Сияние: что должно сказать? Не то ли, что утверждающие: было некогда, когда не было Сына, подобно каким-то разбойникам, похищают у Бога Слово, и прямо против Него говорят, что был Он некогда без собственного Своего Слова и без Премудрости, что был некогда свет без луча, был источник безводный и сухой? Хотя, притворно боясь употребить именование времени, во избежание укоризн, и говорят, что Сын – прежде времен; однако же, допуская какую-то продолжительность, в которую представляют Его не существовавшим, не иное что разумеют, как время, и приписывая Богу бытие без Слова, страшно нечествуют.

15. Если же, не желая, чтобы все явно их осуждали, исповедуют также и имя Сына, но отрицают, что Он есть собственное рождение Отчей сущности, как будто невозможно сему быть без предположения частей и разделений; а тем не менее также отрицают и то, что Он есть истинный Сын, нарицая Его Сыном только по имени: то не тяжко ли погрешают, о Бесплотном представляя свойственное телам, и по немощи своей природы отрицая, что по естеству собственно принадлежит Отцу? Остается им не разумея, как существует Бог и каков Отец, отрицать и Его; потому что Отчее Рождение по себе измеряют неразумные. Но хотя за такое расположение духа и за то, что почитают невозможным бытие Сына Божия, достойны они сожаления; однако же справедливость требует спросить и обличить их, что, может быть, и приведет их в чувство.

Если, по вашему мнению, Сын из не-сущего и не был, пока не рожден, то, без сомнения, Он по причастию наименован и Самим Сыном, и Богом, и Премудростию; потому что по причастию и все другие существа и освящаются, и прославляются как освященные. Посему необходимо вам сказать: чей Он причастник? Все прочие существа суть причастники Духа; чьим же причастником, по вашему мнению, будет Сын? Причастником ли Духа? Но сам Дух приемлет паче от Сына, как сказал Сын (Ин. 16, 14); и неразумно утверждать, будто бы Сын освящается Духом. Следовательно, Сын причастник Отца; это одно остается сказать по необходимости.

16. Поскольку же таковые умствования нелепы и явно противны истине, – необходимо сказать: что – от Отчей сущности, то – совершенно есть собственный Отчий Сын. Ибо выражение: «Бог дает Себя во всецелое причастие» равнозначно сему: «Бог рождает»; а словом «рождать» что обозначается, как не Сын? Все существа по благодати Духа, даруемой Сыном, делаются причастниками самого Сына; и из этого явно следует, что Сам Сын не есть чей-либо причастник; но чего причащаются другие от Отца, то и есть Сын. Ибо о причащающихся самого Сына говорим, что они причастники Бога. И это-то означает сказанное Петром: «Да будете Божественного причастницы естества» (2Пет. 1,4), как говорит и Апостол: «Не весте ли, яко храм Божий есте» (1Кор. 3, 16); и – мы бо есмы «церкви Бога жива» (2Кор. 6, 16). И взирая на самого Сына, видим Отца, потому что уразуметь и постигнуть Сына значит приобрести ведение об Отце, так как Сын есть собственное рождение Отчей сущности.

17. Хотя и сего одного достаточно к низложению арианской ереси, однако же неправомыслие ее можно видеть всякому и из следующего. Ежели Бог есть Творец и Создатель, созидает же твари чрез Сына, и невозможно увидеть что-либо приведенное в бьпие иначе, а не Словом, то не хула ли, когда Бог есть Творец, утверждать, что некогда не было зиждительного Его Слова и Премудрости? Это значит то же, что сказать: Бог не Творец, не имеет собственного от Себя зиждительного Слова, но отвне привзошел, чужд Ему и неподобен по сущности Тот, Кем Бог созидает.

Потом, пусть скажут нам, или лучше, пусть хотя из сего увидят свое злочестие, с каким говорят: было, когда не был, – и не был, пока не рожден. Если Слово не вечно соприсуще Отцу, то не вечна и Троица, но прежде была Единицею, и чрез присовокупление впоследствии сделалась Троицею, и только с продолжением времени возрасло и составилось ведение богословия. И еще: если Сын не есть собственное рождение Отчей сущности, но произошел из не-сущего, то и Троица составилась из не-сущего, и было, когда не было Троицы, но была Единица, и некогда была неполная Троица, некогда же стала полною, и именно – Она неполна, пока не происходит Сын, стала же полною, когда произошел. И уже сотворенное сопричисляется к Творцу, не существовавшее некогда делается предметом боговедения и спрославляется вместе с вечно Сущим, и, что еще важнее, Троица оказывается неподобною Себе Самой, составляемою из сторонних и чуждых между собою естеств и сущностей! А это значит то же, что Троицу назвать сотворенною.

Сущий Бог был ли когда без Слова? Сущий Свет был ли без Сияния? Или: Бог всегда ли был Отцем Слова? Или еще и так: сущий Отец сотворил ли не-сущее Слово, или всегда имеет с Собою Слово, Собственное рождение Своей сущности? Тогда видно будет, что входят они в пытливые исследования и осмеливаются умудряться собственно о Боге и о Сущем от Него. Ибо кто позволит им сказать, что Бог был некогда без Слова?<…>

34. Посему не благочестивее ли и не согласнее ли с истиною – дать имя Богу от Сына и назвать Его Отцом, нежели именовать Его от одних дел и называть «несозданным»? Ибо это последнее наименование, как я сказал, указывает только на каждое в отдельности и на все вообще дела, по воле Божией сотворенные Словом. А имя «Отец» получает значение только от Сына, и Им ограничивается. Но сколько Слово превосходит сотворенные вещи, столько, и еще в большей мере, название Бога Отцом будет превосходнее названия несозданным. И как последнее именование взято не из Писания, подозрительно и имеет различные значения, почему спрашиваемый о нем носится мыслию туда и сюда: так имя Отец просто, употребительно в Писании, гораздо вернее и указывает только на Сына. И слово: «несозданный» изобретено язычниками, незнающими Сына; имя же: Отец познано от Господа нашего и Им даровано. Ибо Сам, ведая, Чей Он Сын, сказал: «Аз во Отце, и Отец во Мне есть» (Ин. 14, 10), и: «видевый Мене, виде Отца» (Ин. 14, 9), и: «Аз и Отец едино есма» (Ин. 10, 30). И нигде не видно, чтобы назвал Он Отца несозданным, но и научая нас молиться, не сказал: когда молитесь, – говорите: Боже несозданный, а напротив того – говорить: «Егда молитеся, глаголите: Отче наш, Иже на небесех» (Лк. 11, 2). И к сему восхотел направить главнейшее в нашей вере, повелев креститься нам не во имя Несозданного и созданного, не во имя Творца и твари, но во имя Отца и Сына и Святого Духа. Так тайноводствуемые и мы – твари – наконец всыновляемся Богу и, произнося имя Отца, познаем из этого имени и сущее в самом Отце Слово. Итак, доказано, что напрасно их предприятие – ввести речение: «несозданный», и не имеет иного основания, кроме их произвола.

1. А если Бог, изволяя, чтобы имело бытие и то, что вне Его, и что прежде не существовало, и зиждет сие, и делается Творцом сего, то гораздо прежде может Он быть Отцом Рождаемого от Собственной Его сущности. Если приписывают Богу изволение о бытии не-сущего, то почему же не признают в Боге того, что предваряет сие изволение? Предваряет же сие изволение – иметь Богу сродное естеству и быть Отцом собственного Своего Сына. Поэтому если бы, по их неразумному рассуждению, не было в Боге первого, что – от естества, то как могло бы в Нем быть второе, что – от изволения? Первое же есть Слово, а второе – тварь.

Но, хотя злочестивые осмелятся еще больше вопиять против сего: у Бога есть Слово – потому что Словом приведена в бытие тварь. И явно, что Бог, как Творец, имеет и зиждительное Слово не отвне, но собственно от Себя. Ибо опять должно повторить тоже. Если Бог имеет изволение, и изволение Его есть творческое, и одного изволения Его достаточно, чтобы состоялись твари, Слово же Его есть творческое и зиждительное, то несомненно, что Слово сие есть живая Отчая воля, существенная действенность, истинное Слово, Которым все и состоялось, и прекрасно управляется.<…>

10. Рассмотрим наконец и сказанное в Притчах: «Господь созда Мя начало путей Своих в дела Своя» (Притч. 8, 22); хотя доказанным уже о Слове, что Оно – не произведение, всего более доказывается, что Оно – и не тварь, потому что речения: «произведение» и «тварь» – тождезначущи; почему и доказательство, что Слово – не произведение, служит также доказательством, что Оно – и не тварь. И иной подивится, что еретики вымышляют себе предлоги к нечестию и не приходят в стыд после каждого сделанного им обличения. Сперва умыслили они обольщать людей простых, спрашивая их: не-сущего ли из не-сущего, или сущего сотворил Сущий? И имел ли ты сына, пока не родил его? поскольку же оказалось это непрочным, изобрели новый вопрос: одно ли Несозданное, или их два? Потом обличенные и в этом присовокупили тотчас: свободен ли Сын, и изменяемого ли Он естества? Но когда и это отвергнуто, придумали еще сказать: «толико лучший быв Ангелов». Поскольку же истина обличила и это, то теперь уже, сводя вместе все сие, думают утвердить ересь свою речениями: произведение и тварь. Ибо снова указывают на это, и не отступаются от своего зломыслия, различно изменяя и превращая одно и тоже, чтобы обольстить им кого-нибудь аотя этим разнообразием. Правда, что сказанное доселе всего более показывает, сколько напрасен и этот их умысел: однако же, поскольку повсюду повторяют они изречение, взятое из Притчей, и многим незнающим христианской веры кажется, будто бы слова их не без значительности, то необходимо особо исследовать речение: «созда», как рассмотрели изречение: «верна суща Сотворшему Его», и тем показать, что как во всем, так и в этом, нет у них в основании ничего, кроме одной мечты.<…>

21. Если же, что делает Отец, то делает и Сын, и что созидает Сын, то есть и Отчее создание; но Сын есть дело и создание Отца: то Сын, или будет сам Себя производить и сам Себя творить (потому что то же самое, что делает Отец, есть дело и Сына), а это нелепо и невозможно, – или, творя и делая, что делает Отец, Сам не будет ни делом, ни тварию, чтобы Ему, будучи творящею причиною, в числе прочего творимого не оказаться творящим и то, чем соделался сам Он, вернее же сказать, чтобы не оказаться неспособным творить. Ибо если, по словам вашим, произошел Он из не-сущего, то как возможно Ему соделывать сущим не-сущее? Если же созидает тварь, Сам будучи тварию, то и о каждой твари должно будет представлять то же, а именно, что и она может созидать. Но если соглашаетесь на это, то какая потребность в Слове, когда низшие твари могли получить бытие от тварей высших, или и вообще, каждая созданная вещь могла вначале услышать от Бога: да будет! или: да созиждется! – и таким образом создалась бы каждая тварь? Но этого нет в Писании; это и невозможно, потому что ничто созданное не есть причина творящая. Все приведено в бытие Словом, но и Слово не произвело бы всего, если бы Само было в числе тварей. Не могут созидать и Ангелы, потому что и они – твари, хотя и держатся такой мысли Валентин, Маркион и Василид, и вы делаетесь их ревнителями.<…>

41. Но поскольку Сын есть Божие Слово, собственная Божия Премудрость и, будучи Отчим сиянием, всегда есть со Отцом, то по сему самому Отцу, преподающему благодать, не иначе можно преподавать ее, как в Сыне, потому что Сын во Отце, как сияние во свете. Бог, не как недостаточествующий, но как Отец, «Премудростию» Своею «основа землю» (Притч. 3, 19), все сотворил сущим от Него Словом, и святую купель утверждает Сыном же. Где Отец, там и Сын, как и где свет, там сияние. И как, что ни делает Отец, делает чрез Сына, и сам Господь говорит: что вижу творящего Отца, то творю и Я (Ин. 5, 19) – так и в преподаваемом крещении, кого крещает Отец, того крещает Сын, и кого крещает Сын, тот святится Духом Святым. И еще, как при явлении солнца можно сказать, что светит и сияние, потому что свет один и не может быть разделяем и разлучаем: так опять, где есть или где именуется Отец, там, без сомнения, пребывает и Сын. Но в крещении именуется Отец; потому, необходимо именоваться вместе и Сыну.

42. Ариане преподают крещение не во Отца и Сына, но в Творца и тварь, в Создателя и в произведение. Как иное есть тварь и иное Сын, так и крещение, мнимо ими преподаваемое, есть иное и не истинное, хотя наружно произносят они, по написанному, имя Отца и Сына. Не тот преподает, кто говорит только: Господи! но кто с этим именем соединяет и первую веру.

1. <…>Начали уже порицать сказанное Господом: «Аз во Отце, и Отец во Мне» (Ин. 14, 10), говоря: «Как может вмещаться и Сын во Отце, и Отец в Сыне? Или вообще, как может Отец, Который больше, вмещаться в Сыне, Который меньше? Или, что удивительного, если Сын во Отце, когда и о нас написано: в «Нем живем, и движемся, и есмы"» (Деян. 17, 28)?

Они впадают в это вследствие своего злоумия, думая, что Бог есть тело, и не понимая, что такое истинный Отец и истинный Сын, что такое невидимый и вечный Свет и невидимое Сияние Его, что такое невидимая ипостась, бесплотное начертание и бесплотный образ. А если бы знали, то не стали бы осмеивать и хулить Господа славы, и бесплотное понимая телесно, перетолковывать сказанное в добром значении. Слыша это, достаточно было бы знать, что говорит Господь, и веровать, ибо вера в простоте лучше излишних словопрений. Но поскольку вознамерились они к утверждению своей ереси ругаться и над сим, то необходимо обличить их злоумие, и для ограждения верных показать истинный смысл.

Слова: «Аз во Отце и Отец во Мне» не означают, как думают еретики, будто бы Они один в другого перемещаются, подобно пустым сосудам наполняемые друг другом, так что Сын наполняет пустоту в Отце, а Отец наполняет пустоту в Сыне, каждый же из Них неполон и несовершен. Ибо это свойственно телам, потому даже и говорить это совершенно нечестиво. Отец полон и совершен, и Сын есть полнота Божества. И еще, Бог в Сыне не так, как бывает Он во святых, сообщая им крепость, потому что Сын есть Отчая сила и Премудрость. Существа созданные освящаются Духом чрез общение с Сыном, а Сам Сын не по причастию Сын, но есть собственное рождение Отца. И еще, не в таком смысле Сын во Отце, в каком мы в «Нем живем, и движемся, и есмы» – потому что Сын есть, как из источника, из Отца льющаяся жизнь, которою все животворится и существует. А жизнь живет не другою жизнью, иначе – не была бы она и жизнь, напротив же того, Сам Сын все раждает в жизнь.<…>

3. Поскольку бытие Сына есть Отчий образ и Отчее Божество, то следует, что Сын во Отце, и Отец в Сыне. Поэтому Спаситель справедливо, сказав прежде: «Аз и Отец едино есма» (Ин. 10, 30), присовокупил: «Аз во Отце, и Отец во Мне», чтобы показать тождество Божества и единство сущности.

4. Они едино не в том смысле, что одно разделено на две части, которые из себя составляют одно, и не в том смысле, что одно поименовано дважды, так что один и тот же иногда есть Отец, а иногда Сын Самого Себя; так думавший Савеллий признан еретиком. Напротив того, два суть по числу, потому что Отец есть Отец, и не С л же есть Сын, и Сын есть Сын, и не Он же есть Отец – но естество одно; потому что Рождение не неподобно Родившему, и есть Его образ, и все, что принадлежит Отцу, принадлежит и Сыну. Поэтому Сын есть не другой Бог, ибо не совне примышлен. Иначе, без сомнения, было бы много богов, если бы примышлено было чуждое Божество, кроме Божества Отчего. Если Сын есть иное, как рождение, то Он то же самое, как Бог. Он и Отец суть едино, как сказано, по свойственности и сродствлнности естества и по тождеству единого Божества. Ибо и сияние есть свет, а не второе что по солнце, не иной свет, не свет по причастию света, но всецелое собственное его порождение. Таковое же порождение по необходимости есть единый свет, и никто не скажет, что это суть два света; но хотя солнце и сияние суть два, однако же один от солнца свет, в сиянии светящий повсюду. Так и Божество Сына есть Божество Отца, а потому оно и нераздельно, и таким образом, един Бог, и нет иного кроме Его.<…>

25. Итак, Спаситель, говоря о нас: «Якоже Ты, Отче, во Мне и Аз в Тебе, да и тии в Нас едино будут», не означает этим, что будем иметь с Ним тождество, ибо примером Ионы доказано и это. Но это есть моление ко Отцу, как написал Иоанн, чтобы чрез Него подавался верующим Дух, чрез Которого и надеемся быть в Боге и сочетаться с Ним. Поскольку Слово во Отце, а Дух дается Словом, то хощет, чтобы прияли мы Духа и чтобы, когда приимем Его, имея в себе Духа Слова, сущего во Отце, оказались и мы по Духу соделавшимися едино в Слове, а чрез Слово и во Отце. Если же говорит: «как мы», то это не иное что значит, как следующее: таковая данная благодать Духа да соделается в учениках неутратимою и непреложною. Ибо что, по сказанному прежде, Слову во Отце естественно, о том желает, чтобы и нам чрез Духа дано сие было непреложно. Зная это, Апостол сказал: «Кто ны разлучит от любве Христовы» (Рим. 8, 35)? «Нераскаянна бо дарования» (Рим. 11, 29) Божия и благодать призвания. Следовательно, Дух пребывает в Боге, а не мы сами по себе. Как мы – сыны и боги по сущему в нас Слову, так будем в Сыне и во Отце, и будем почитаемы соделавшимися едино в Сыне и во Отце: потому что в нас тот же Дух, Который и в Слове, сущем во Отце.

Партия подобосущников (омиусиан) и богословский язык, устоявшийся в документах, составленных подобосущннкамн, сыграли существенную роль в формировании положений неоникейского течения, представленного такими именами, как свт. Василий Великий (который, вероятно, был выходцем из подобосущников), свт. Григорий Нисский, св г. Григорий Богослов, – течения, которое и было признано в конце выразителем православного богословия. Партия подобосущников сформировалась из представителей антиникейскоп коалиции, однако ее деятельность связана с противодействием неоарианскому движению (в первую очередь, в лице Аэция), и по этой причине она сыграла большую роль для формирования неоникейского течения. Предпосылки возникновения этой партии связаны с тенденцией к разделению и дифференциации в антиникейском движении по причине отсутствия в этом движении объединяющей всех едннон догматической программы. Выделившись из общего антиникейского течения, представители радикального арианства объединились вокруг Аэция и Евномня, в результате чего образовалось неоарианское течение; часть более консервативных епископов, некоторые из которых двигались в сторону православия, в свою очередь, сгруппировались вокруг партии подобосущников.

Предводителями и лидерами омиусианской партии были епископы Василий Анкирский и Георгий Лаодикийский. Георгий Лаодикийский был родом из Александрии; он был рукоположен в пресвитеры в 320-е гг. еще свт. Александром Александрийским. Во время начала арианских споров он занял промежуточную позицию между Арнем и свт. Александром⁵²⁷. Будучи изгнан из Александрии, Георгий удалился в Антиохию. При помощи евсевиан он был рукоположен в епископы на кафедру сирийской Лаодикии⁵²⁸. Георгий был активным участником соборов антиникейской направленности, в частности, осуждавших свт. Афанасия Александрийского, из-за чего свт. Афанасий называет его убежденным арианином⁵²⁹. Однако когда Аэцни под покровительством епископа Антиохнн Евдоксия развернул свою проповедь в Антиохии, Георгий отдалился от своих соратников по антиникейскому движению и написал послание к восточным епископам, призывая содействовать изгнанию Аэция и низложить клириков, рукоположенных Евдоксием⁵³⁰.

Другим лидером подобосущников был Василий, епископ Анкиры в Галатии. По сообщению Иеронима, изначально Василий был медиком⁵³¹. После осуждения Маркелла Анкирского в 336 г., Василий был избран на его кафедру. Он считался весьма ученым человеком и блестящим ритором, что находило свое проявление и в нередко случавшихся в то время диспутах о вере. В частности, Василий имел публичный диспут с учеником Маркелла Фотином и вышел из него победителем⁵³²; в диспуте же Василия с Аэцием, в котором его поддерживал Евстафий Севастийский, Василий, если можно верить арианскому историку Филосторгию⁵³³, уступил предводителю неоарианской партии. Вероятно, Василий был аскетически настроенным человеком, о чем, кажется, может свидетельствовать дошедший до нас трактат «О девстве», приписываемый ему⁵³⁴ . Сюзанна Элм недавно проанализировала этот трактат в своей книге, посвященной аскетическим движениям в раннем христианстве⁵³⁵, и пришла к выводу, что идеи этого сочинения связаны с линией Евстафия Севастийского, что неудивительно, имея в виду дружеские отношения, связывающие Василия Анкирского и Евстафия.

Деятельность Василия Анкирского на богословском поле кроме борьбы с неоарианами была связана с полемикой с Маркеллом Анкирским. Василий заменил Маркелла на епископской кафедре в Анкирах, и, если бы никейское движение восторжествовало, ему пришлось бы опять уступить эту кафедру Маркеллу. Однако, вероятно, не это побуждало его бороться против Маркелла и даже написать книгу, опровергающую его воззрения⁵³⁶, но то, что он искренне считал, что Маркелл – продолжатель савеллианской ереси.

Епифаний обвиняет Василия и Георгия в духоборчестве и говорит, что они утверждают, что Дух чужд Отца и Сына и является тварью⁵³⁷ (македонианская ересь). О том же свидетельствует и Иероним⁵³⁸. Из содержания двух основных дошедших до нас сочинений – послания Анкирского собора и «Памятной записки», исходя из которых нам известны взгляды лидеров партии подобосущников, – насколько мы можем судить, нельзя сделать вывода о духоборчестве Василия и Георгия. Возможно, обвинение лидеров подобосущников в духоборчестве связано с тем, что на них пала тень Евстафия Севастийского, который был другом Василия и присут-ствовал на Анкирском соборе, на каковом было обнародовано программное послание партии подобосущников, в то время как именно Евстафий известен своими духоборческими взглядами.

Когда Георгий обратился к восточным епископам с посланием, призывающим дать отпор неоарианам, Василий Анкирский сразу откликнулся на него. Поводом для собрания епископов послужило то, что к Пасхе 358 г. в Анкирах был достроен новый храм, и в связи необходимостью его освящения Василий созвал в Анкиры епископов для обсуждения церковных дел⁵³⁹. На Анкирском соборе присутствовало немного епископов – всего двенадцать, в числе которых был и Евстафий Севастийский⁵⁴⁰, однако прояснение положении веры и вероучительные формулировки, выработанные на этом соборе, нашли поддержку у большинства восточных епископов и приобрели большое значение в тогдашней церковной среде.

Анкирский собор издал послание, целью которого было в противовес активно заявившему себя неоарианскому движению прояснить некоторые положения веры, выработанные ранее на различных соборах. Автором этого послания является, вероятно, Василий Анкирский. В послании делается акцент, в частности, на том, что Отец и Сын подобны по сущности. Другим важнейшим документом, отражающим взгляды подобосущников, является т. н. «Памятная записка» (Ύπομνηματισμός), написанная, возможно, летом 357 г. Автором «Записки», вероятно, также является Василий Анкирский. Цель написания «Записки» заключается в том, чтобы показать, что формулу «подобие по всему» (όμοιος κατά πάντα) следует понимать так же, как формулу «подобие по сущности» (όμοιος κατ ούσίαν). Еще одним дошедшим до нас документом, в котором выражены взгляды подобосущников, является сохранившаяся у Епифания⁵⁴¹ проповедь Мелетия еп. Антиохийского. Мелетий был ставленником омиев («неподобников»), но тяготел к омиусианству. На встрече проариански настроенных епископов в 360 г. в Константинополе он произнес в присутствии епископов и императора Констанция проповедь, в которой он, прямо не используя омиусианские формулировки, приближается тем не менее к выражению взглядов, характерных для омиусианской доктрины, из-за чего Мелетий и был обвинен омиямн в омиусианстве.

Сделаем краткий обзор идей, изложенных в послании Анкирского собора и в «Памятной записке».

В начале послания говорится, что оно направлено против тех, которые отрицают родственность (γνησιότητος) Сына Божия с Отцом⁵⁴² (т. е. против неоариан). Для этого епископы, прочитав послание Георгия Лаодикийского, решились разъяснить веру кафолической Церкви согласно с исповеданиями веры бывших прежде соборов – Антиохийского собора на обновление храма (341 г.)⁵⁴³, а также Сардикийского (341 г.) и Сирмийского (351 г.).

Вера, переданная отцами с апостольских времен и выраженная в Писании, есть вера во Отца и Сына и Святого Духа, но не в бесплотного и воплотившегося, бессмертного и претерпевшего смерть, нерожденного и рожденного, – здесь, очевидно, имеет место полемика с учением Аэция, согласно которому «нерожденность» и «рожденность» – понятия, соответствующие сущностям Отца и Сына. Сама крещальная формула: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа» – подразумевает, что Отец есть причина подобной Ему сущности (τον πατέρα αίτιον όμοιας αύτού ουσίας)⁵⁴⁴. Далее в послании весьма подробно объясняется, в чем заключается специфика имен «Отец» и «Сын», что стоит за этими именами.

«Отец» и «Сын» – не то же, что «Творец» и «тварь». Вместе с тем нельзя представлять Бога-Отца и Бога-Сына, заимствуя представление об отце и сыне из материального, тварного мира. Чтобы получить совершенное понятие об Отце и Сыне, нужно проделать следующую процедуру: свести представления о твари и Творце, а также сыне и отце к их логическим основаниям, удалнв все материальные коннотации и выделив положительные, не связанные с материальной реальностью моменты этих концептов, а затем – объединить их. А именно из представления о рождении отцом сына следует удалить свойственные для телесных отцов, порождающих сыновей, моменты страстности, истечения, происхождения посредством семени, развитие через телесные природные силы, способствующие возрастанию и убыванию, и тогда придем к представлению о происхождении бестелесного Сына от бестелесного Отца. Затем из представления о творении Творцом твари следует удалить вещественность твари, ее существование «вне» Творца. Далее, в представлении о Творце и твари следует оставить момент непретерпеваемости (ή απαθής)⁵⁴⁵ Творца, т. е. независимости Его от творения, моменты совершенства (τελεία) твари и произведенности ее волею Творца, а также момент устойчивости (πάγιος)⁵⁴⁶ в бытии творения, произведенного Творцом. Соответственно, в представлении об Отце и Сыне остается мысль о происхождении путем рождения одного живого существа от другого, притом что происшедшее существо подобно по сущности своей причине, т. е. имеет сущность такую же, как она, поскольку отец всегда является отцом сына, имеющего сущность подобную отеческой. Таким образом, каждая из этих парадигм: «Творец – тварь» и «отец – сын» для составления совершенного представления о Боге-Отце и Боге-Сыне подходит своей одной стороной: парадигма «Творец – тварь» привносит представление о непретерпеваемости производящего и о произведении посредством воли производящего – произведения, которое существует согласно с волей произведшего его; также эта парадигма указывает на отсутствие в произведенном развития в плане возрастания и убывания. Парадигма же «отец – сын» привносит представление о происхождении одного существа от другого, притом что первое подобно по сущности последнему и является живым. Важно, что в послании сказано о том, что если удалить представление о подобии по сущности производящего существа и производимого, то останется лишь представление о Творце и твари, но не об отце и сыне, что, конечно, недопустимо в плане речи о Боге-Отце и Боге-Сыне⁵⁴⁷. Чтобы еще глубже прояснить отличие Сына от тварного мира, в послании эксплицитно различаются две энергии Бога – творческая энергия, которой Бог творит тварный мир, и энергия, согласно которой Бог мыслится как Отец единородного Сына⁵⁴⁸.

Итак, Отец особым и, так сказать, единородным образом (ιδίως καί μονογενώς) рождает Сына⁵⁴⁹. Если Христос – не Сын, то Он будет всего лишь первым из тварей и орудием Творца (Который в этом случае не был бы Отцом)⁵⁵⁰, что утверждать нечестиво, – здесь мы опять встречаем аргументы полемики против доктрины неоариан.

Только Христос в собственном смысле Сын Божий, в то время как тварные существа могут называться сынами Божиими в переносном смысле⁵⁵¹.

В послании критикуется силлогистический и диалектический метод богословствования в пользу ведающей веры⁵⁵²; очевидно, имеется в виду характерный для Аэция метод выстраивания силлогизмов для познания положений христианского учения. Представление о совершенном и бесстрастном рождении Отцом Сына следует из Писания, исходя из которого мы прикладываем к Сыну имена Премудрости, Жизни и т. д. Если Сын есть Премудрость, происходящая от премудрого Бога, то нелепо приписывать этой Премудрости какую-либо страстность⁵⁵³. В этом плане в послании развивается оригинальное учение об именах Сына в их отношенин к свойствам Отца. Автор послания имеет в виду, что то свойство Отца, которое выражается в языке посредством прилагательного, в отношении Сына являет существительное, т. е. свойства Отца гипостазнруюся в Сыне. А именно: Отец есть премудрый, причем премудрый не по причастию (μήτε μεθέξει) и не как то, что Отец мог бы в Себя воспринять, но Он премудрый в самой Своей сущности. Сын же является Премудростью⁵⁵⁴ и как сущность происшедшая от сущности, причем подобная произведшей ее сущности, Он есть Премудрость не как некое свойство, не имеющее своей ипостаси, но Он – ипостасный Сын⁵⁵⁵.

Автор послания не преминул разъяснить, что такое «подобие»: «Подобное (όμοιον) не может быть тождественным (όμοιον) с тем, чему оно подобно»⁵⁵⁶. Затем приводится несколько странный пример, поясняющий сказанное: как говорится в Писанин, Сын сделался «подобным человекам» (Флп. 2, 7), – это значит, что Он был не тождественным всем людям, но именно подобным, что проявляется в том, что Сын хотя и «находился в страстях» (γενέσθαι εν τοίς πάθεσι) – претерпевал голод, жажду, необходимость во сне, – но опять-таки, согласно сказанному в Писании, Он был « в подобии плоти греховной» (Рим. 8, 3), т. е. – не был в тождестве с плотью греха⁵⁵⁷, через претерпевание страстей не совершал движения ко греху. Т. е. пример, приведенный в послании, подразумевает, что как Сын по Своему человечеству подобен, но не тождественен человеческой природе, так же по Своему Божеству Он не тождественен Отцу. Что же стоит за этим странным примером? Это тем более важно понимать в связи с тем, что, судя по т. н. 19-й анафеме – анафеме на исповедующих единосущие, для подобосущников «тождесущие» (ταύτοούσιος) и «единосущие» (όμοούσιος), очевидно, представляют собой синонимы⁵⁵⁸, а значит, понимая, что в доктрине подобосущников стоит за представлением о тождественности по сущности, мы будем знать, как они понимали «единосущие».

Джеффри Стинсон обращает внимание на то, что в данном случае «быть тождественным по сущности» означает не нумерическую тождественность (как нередко понимают представление подобосущников о «тождественном по сущности»), но единый способ происхождения⁵⁵⁹. Действительно, как пишет автор послания, «Слово стало плотью» (Ин. 1, 14), однако Христос «не по всему» (ού κατά πάντα) стал человеком – по той причине, что Он был рожден не от семени и совокупления, без истечения, страсти и вожделения⁵⁶⁰. Рожден Он был чудесным, не поддающимся рациональному пониманию человека образом и, аналогично способу рождения Сына по Его человечеству, способ рождения Сына Отцом, по Божеству Сына, как об этом говорится в «Памятной записке» – «до всякой мысли и рассуждения (προ πάσης έννοιας καί πάντων Λογισμών)"⁵⁶¹. В «Памятной записке» акцент на способе происхождения Сына делается в большей степени; там говорится, что по Своему человечеству Сын Божий воспринял плоть от Девы, которая по этой причине у него та же, что и у всех людей. Однако Сын подобен людям, поскольку родился не от мужского семени и совокупления; также и от Отца Сын рождается без истечения, претерпевания и разделения (άνευ άπορροίας καί πάθους καί μερισμού), и потому подобен Отцу, а не тождественен Ему⁵⁶². Указывая на то, что тождественность по сущности в доктрине подобосущников предполагает единый способ происхождения, Стинсон отмечает, что это понимание предполагает материалистические импликации (the materializing implication)⁵⁶³, но не уточняет, в чем эти импликации находят свое проявление.

Однако, может быть, противопоставляя подобие по сущности, которое имеет место у Сына по человечеству с людьми и по Божеству с Отцом, тождественности по сущности (которое, вероятно, подобосущники понимали как единство по сущности, единосущие), имеющей место у индивидов человеческого рода, автор послания под тождественностью по сущности имеет в виду не только единство индивидов одной сущности по способу происхождения, но и обладание частью сущности – в том смысле, что когда земной сын происходит от земного отца, он буквально обладает частью сущности, материального подлежащего отца (как и вообще родителей). Подобным образом понимали «единосущие» Арий и ариане⁵⁶⁴, и такое понимание не противоречит, а скорее находит свое согласие с текстами подобосущников. Этот взгляд на понимание подобосущникамн тождества по сущности, в его отличии от подобия по сущности, позволяет разрешить противоречие, которое, казалось бы, имеет место в послании. Действительно, сначала приводится пример сына, порожденного отцом, как сущности живой и подобной сущности отца (см. выше), имея в виду, что у всех человеческих сынов сущность подобная сущности их отцов, затем же проводится различие между тождественностью по сущности, характерной для людей, и подобием по сущности, которое имеет Сын Божий в отношении человеческого рода, индивиды которого являются тождественными между собой по сущности. Понимание тождественности по сущности в учении подобосущников лишь как единого способа происхождения не разрешает этого противоречия, поскольку не позволяет провести границу между так понимаемой тождественностью по сущности в его противопоставлении подобию и тем, что говорилось о подобии по сущности между отцами и сынами.

Разрешение этого противоречия может заключаться в том, что, вероятно, в рамках доктрины подобосущников предполагалось, что земные, «материальные» отцы и сыны – и подобны, и тождественны по сущности друг другу: «подобны» в смысле того, что имеют сущность такую же по виду, как их отцы, и «тождественны» – в том смысле, что каждый человек обладает частью материального подлежащего отца. В то же время Сын Божий – подобен, но не тождественен по сущности другим человеческим индивидам: Он не тождественен по сущности в том смысле, что в отношении происхождения Его по человечеству нельзя говорить об отце, «истечение», или «разделение» которого привело бы к Его рождению; Сын подобен, но не тождественен по сущности Богу-Отцу, поскольку рождается Отцом без какого-либо разделения, непредставимым для нас (знакомыми только с рождением через «истечение», или «разделение») образом.

Это понимание согласуется и с фрагментом из Созомена, на который обращает внимание Стинсон⁵⁶⁵. Созомен следующим образом говорит про понимание подобосущниками понятий «подобосущный» и «единосущный»:

Между тем евсевиане и некоторые другие из епископов, славившихся тогда на Востоке красноречием и жизнью, стали, как известно, различать выражения: «единосущный» и «подобный по сущности» (κατ ουσίαν όμοιον), что называлось у них «подобосущие» (όμοιούσιον), – на том основании, будто «единосущный» относится собственно к существам телесным, например, к людям и прочим живым существам, к деревьям и растениям, которые получают бытие и сущность из подобного (έξ όμοιου), а «подобосущие» относится к существам бестелесным (άσωμάτων), например, к Богу и ангелам, из которых каждое мыслится само по себе, в собственной сущности (κατ ιδίαν ουσίαν)^.566

Итак, по сообщению Созомена, подобосущники относили единосущие к вещам материального мира, для которых характерно обретение бытия и сущности «из подобного», в то время как для существ мира нематериального это невозможно, и такие существа являются «подобосущными». Однако похожее понимание телесного и бестелесного мира было и у неоариан: Евномий, ученик Аэция, по сообщению свт. Григория Нисского, утверждал, что «умные существа» (ангельские силы) отличны одна от другой по своим природам и не имеют между собой какой-либо общности⁵⁶⁷. Тем не менее есть основания утверждать, что имеется существенная разница между позицией неоариан и подобосутцников. Позиция неоариан, насколько можно судить, основана на том представлении, что какая-либо общность харакгерна в первуто очередь для материального мира и чем выше по иерархии бытия, тем в меньшей мере возможна общность⁵⁶⁸, именно поэтому природы умных сил отличны одна от другой. Позиция же подобосущников заключается в том, что имеется некий видовой признак для существ как области телесного, так и бестелесного. В отношении последнего об этом ярче всего свидетельствуют места из «Памятной записки», где говорится об Отце как духе и Сыне как духе, происшедшем от Отца: «Сын, будучи духом и от Отца духовно рожденный, по ду’ху есть одно и то же с духом.<…>Сын как дух происходит от Отца, и на основании понятия о дугхе одно и то же с Отцом»⁵⁶⁹, т. е. подразумевается, что у Лиц Троицы есть некое общее свойство. Когда же идет речь о «собственной сущности» ангельских существ (о чем сообщает Созомен), очевидно, имеется в виду, что каждое из них есть особый индивид, объединенный с другими сутцествами того же рода определенным обобщающим признаком, так же как в случае Лиц Троицы.

Заканчивается послание Анкирского собора 19-ю анафематствованиями, часть из которых направлена против учения Маркелла Анкирского (который понимался как еретик, следующий учению Савеллия) и в целом против савеллианского понимания соотношения Лиц в Троице; другая часть анафематствований направлена против неоарианской триадологии.

В заключение укажем на один из важнейших аспектов учения подобосущников, выраженный в «Памятной записке». В целом подобосущники не различали понятий «сущность» и «ипостась». Эти понятия у них близки и указывают на некую единичную бытийственность, хотя «сущность» может указывать и на то, что свойственно для множества индивидов, а для понятия «ипостаси» характерно употребление в контексте, когда речь идет о трех Лицах Святой Троицы⁵⁷⁰. В этой связи в плане истории развития богословского языка важно отметить, что в «Памятной записке» вводится представление об ипостасных свойствах (идиомах), отличающих каждую ипостась от других:

Восточные для того говорят об ипостасях, чтобы прояснить существенные и действительно существующие особенности (тас ιδιότητας) Лиц.<…>Особенности самостоятельно и реально существующих Отца и Сына и Святого Духа восточные справедливо называют ипостасями Лиц, самостоятельно существующих, не признавая этих ипостасей тремя началами или тремя богами⁵⁷¹.

Таким образом, принимается, что каждому Лицу Троицы соответствует своя особенность, отличающая Его от других Лиц. Причем три Лица, различающиеся посредством особенностей, не являются тремя самостоятельными началами, тремя богами, но «Божество едино, Которое объемлет все через Сына во Святом Духе»⁵⁷². Этот богословский язык лег в основу новопикейского богословия и прочно утвердился в православной богословской традиции.

Завершим данный очерк словами В. П. Виноградова, посвященными этому крайне важному моменту учения подобосущников: «У староникейцев акт рождения является основанием для раскрытия мысли в общности Сына Отцу по сущности. Омиусиане удерживают эту старую позицию, но одновременно сильно выдвигают новую позицию, где акт рождения берется как момент, обусловливающий именно ипостасное различие Сына от Отца, как ίδιότης Лица Сына в отличие от Лица Отца»⁵⁷³.

2. Святой собор, собравшийся в Анкире незадолго до Пасхи из различных епархий, почтеннейшим господам и единодушным сослужителям, сущим в Финикии и прочих местах, мыслящим одинаково с нами, желает о Господе здравия.<…>

3. У нас есть вера во Отца, и Сына, и Святого Духа. Ибо так научил своих учеников Господь наш Иисус Христос, сказав: «Шедше научите вся языки, крестяще их во имя Отца и Сына и Святого Духа» (Мф. 28,19). Посему возрожденные в сию веру мы должны благочестиво разуметь понятия, выраженные сими именами. Ибо не сказал: крестяще их во имя бесплотного и воплотившегося, или бессмертного и испытавшего смерть, или нерожденного и рожденного, но во имя Отца и Сына и Святого Духа, дабы слыша сии наименования, изъятые от естественных предметов, мы представляли Отца виновником подобной Ему сущности, и слыша наименование сына, разумели Сына подобным Отцу, Которого Он – Сын. Итак, мы веруем во Отца, и Сына, и Святого Духа, не в Творца и тварь. Ибо иное есть Творец и тварь, и иное – Отец и Сын; потому что каждое из сих названий различается в понятии. И поскольку говоря: тварь, я тем самым говорю, что прежде ее существует и Творец, то и слово: Сын, заимствованное от предметов телесных, по очищении нашего представления о страстях и истечениях, свойственных телесным отцам и сынам, дает нам понятие о существовании бестелесного Сына от бестелесного Отца. Поэтому Георгий присовокупил понятие и о твари, перенесенное от телесного, и поскольку одно понятие твари не дает представления о Сыне, то, отличая нечто в понятиях Творца и твари, именно в понятии Творца сравнительно с тварью – бесстрастность, а в понятии твари – нечто дебелое, произведенное бесстрастным Творцом по Его хотению, он из понятий Отца и Сына, Творца и твари образовал для нас совершенное и чистое понятие об Отце и Сыне. Ибо, по отъятии от твари существования во вне, вещественности и прочего, что заключает в себе наименование телесной твари, – от твари останется, говорю, одно чистое и совершенное понятие о твари и творимом, по которому Творец восхотел создать Творимое. Итак, если отделить от понятий Творца и твари все это, мы получаем одно понятие о бесстрастном и совершенном Творце, и о дебелом, какова есть тварь, которую восхотел Он привести в бытие; следовательно, от наименований отца и сына, поскольку мы научены веровать преимущественно в Отца и Сына, нам должно благочестиво принять это единое понятие.

4. Посему, если и в этом случае в представлении об Отце по отношению к Сыну отвлечем страстность и истечение и если помыслим, что Сын произошел не посредством семени и совершенствуется не телесными силами природы, направляемыми всегда к возращению и убавлению, каковые свойства имеет все телесное, – тогда получится одно понятие о подобном. Ибо как по отвлечении всего от понятия твари, скажем опять, получается бесстрастность Творца, а в твари, согласно с Его волею, совершенство и дебелость: так точно и в понятиях Отца и Сына, по отвлечении всего телесного, получится одно происхождение, путем рождения, существа подобного и по сущности живого; поскольку всякий отец мыслится отцом подобной ему сущности. Но если вместе со всеми признаками, отвлеченными от телесных наименований отца и сына, отвлечена будет и имеющаяся в уме нашем мысль о подобии по сущности живого существа с отцом, то не останется предметом мысли ни Отец, ни Сын, но Творец и тварь, или другие какие-либо наименования, которые сами от себя ничего объясняющего не доставляют. И будет, таким образом, Бог-Творец, но никак не Отец, потому что отцом называется отец не действия, но подобной ему сущности, происшедшей вследствие такового действия, как это ясно видно из естественных понятий. И Бог, совершающий многие действия, по одной деятельности мыслится Творцом неба и земли и всего, что в них, равно как есть Творец и невидимого, а Отец Единородного мыслится не как Творец, но как Отец родивший. Если же кто-нибудь вследствие предположения относительно телесных отцов и сынов, опасаясь, чтобы бестелесный не потерпел чего-либо, рождая так, чтобы рождаемое было несовершенным, и имея в виду прочее, что бывает с телесным отцом и сыном, отверг бы родственное отношение в понятии об Отце и Сыне, то он назвал бы Сына таким, как всякое иное творение, но уже никак не истинным Сыном. Таковой хотя бы назвал Его превосходящим все по своему величию, как, например, небо превосходит горы или холмы, он тем не менее низвел бы Его в род тварей, хотя бы и представлял Его превосходящим их по своему величию. Хотя бы представлял Его соделавшимся по необходимости первым, хотя бы послужившим в создании всех прочих тварей, тем не менее этим он не выделил бы Его из понятия творений. Это похоже на то, будто нет никакой разницы в том, если кто-нибудь берет с жертвенника уголь клещами, а не самою рукою, посредством которой искусство кузнечное выковывает железо (ибо и клещи и выкованное рукою железо относятся к роду творений). Так ничем ни будет отличаться от тварей Тот, чрез Которого все сотворено, если Он не Сын: так учит естественный разум. Будучи же сотворен, Он будет первым из тварей и орудием для Творца, посредством Которого Творец все делает.

5. И да не подумает кто-либо ложно производить понятия об Отце в собственном смысле и о Сыне в собственном смысле от так называемых обыкновенных сынов, поскольку в таком смысле будет много сынов Божиих. Так говорится: «Сыны родих и возвысих, тии же мене отвергошася» (Ис. 1, 2); и еще: «Не отец ли един всех вас» (Мал. 2, 10)? И опять: «Елицы прияша Его, даде им область чадом Божиим быти; иже не от похоти плотския, ни от похоти мужеския, но от Бога родишася» (Ин. 1, 12, 13). Кроме того, говорится и о неодушевленных предметах: «Родивый капли росныя» (Иов. 38, 28).

Сим-то еще более доказывается, что Он есть Сын Божий не по общему наименованию, точно так, как и те, будучи тварями, не имеют участия как таковые, в особом, единственном наименовании Сына. Церковь же верует, что Бог есть не только Творец тварей (ибо это признают и иудеи, и эллины), но что Он есть и Отец Единородного, имеющий не только творческую деятельность, по которой мыслится Творцом, но и особою силу, рождающую Единородного, по которой Он мыслится нами как Отец Единородного. Сему научая нас, блаженный Павел пишет: «Сего ради преклоняю колена моя ко Отцу, из Него же всяко отечество на небесех и на земли именуется» (Еф. 3, 14). Ибо как земными отцами именуются те, которые имеют сынов по подобию собственных сущностей, так именуется Отцом и Отец на небесах, от Которого получили название по сущности отцы на земле, поскольку имеет Сына, рожденного от Него вполне, по подобию Его сущности. И не может быть применено к Единородному в переносном смысле одноименно понятие так называемых сынов Божиих. Ибо подобно тому, как ящиком в собственном смысле называется сделанное из бука вместилище, в общем же и несобственном смысле это название переносится и на ящики, сделанные из свинца, меди и иного какого-либо вещества; так и слова: «Родивый капли росныя» не должно понимать в существенном смысле (ибо наименование рождения употреблено здесь в несобственном смысле о творении); точно то же и в выражении: «Сыны родих и возвысих» (ибо и здесь это наименование употреблено в несобственном смысле для обозначения благорасположения и почести); то же и в выражении: «Даде им область чадом Божиим бытии» (ибо и это принимается в смысле добродетели и подражания Богу со стороны твари). Не так должно разуметь о Единородном, но Он назван так в собственном смысле, как Единый от Единого, подобный по сущности Отцу, от Которого рожденным Сыном и именуется и мыслится.

6. А если бы кто-либо по невозможности постигнуть это разумом, будучи не в состоянии сделать умозаключение, возымел мысль приписать Отцу страдание, или разделение, или истечение, и отвергнув веру, которая содержит благочестивую мысль об Отце и Сыне, стал бы требовать от нас разумных оснований, то и от него можно потребовать объяснений, как мог быть распят на кресте Бог? И каким образом «буйство» евангельской проповеди при отсутствии в ней силлогистики, как думают мнящиеся быть мудрыми сего мира, «мудрее человек есть», которых блаженный Павел не удостаивает даже словом? Этою силою, чуждою диалектического искусства, он посрамил мудрость сильных в диалектике: ибо сказал: аз приидох возвещая вам тайну Божию не в премудрости слова, да не упразднится крест Христов (1Кор. 1, 17; 2, 1). Посему кто требует тайны в премудрости слова и имеет участие в объюродевшей мудрости, тому не должно поверять тайны, так как Павел верует не в премудрости слова, «да не испразднится крест Христов». А если он в этом случае и отвечает что-либо, то отвечает не в премудрости слова, но силою, чуждою диалектики, изобличая всякую умозаключающую мудрость, как безумие, признает одну только веру ведущею ко спасению приемлющих проповедь. Он не отвечает на вопрос: каким образом Отец бесстрастно рождает Сына, дабы не испразднилась тайна сыновства Единородного от Отца, но изобличает объюродевшую мудрость разумных, как написано: «Где премудр, где книжник, где совопросник века сего» (1Кор. 1, 20)? И говорит он не в премудрости слова, дабы чрез предположения от разума не испразднилось благочестивое понятие об Отце и Сыне, но проповедует верным без диалектических предположений, что Отец и Сын – бесстрастны, что Отец из Себя Самого без истечения и страсти родил Сына, – Сына, подобного Отцу по сущности, Совершенного от Совершенного и Единородного. Ибо нелепо, чтобы тот, кто слышит, что премудрость происходит от премудрого Бога, равно как и знает, что Он есть Отец рожденной от Него премудрости, приписал самой премудрости какую-либо страстность, когда сам же хочет представлять премудрость по сущности подобною Премудрому. Ибо если Премудрый Бог не достигает премудрости и не мыслится нами, как соделавшийся премудрым, но есть Сам безусловно – премудрый в самой сущности, то и Сын есть такая Премудрость, которая мыслится не как способность, но как сущность сама по себе, происходящая от сущности Премудрого. Эта Премудрость есть Ипостасный Сын, сущность, подобная по сущности Премудрому Отцу, от Которого произошла Премудрость-Сын.<…>

8. Итак, смотри, как и он передал в проповеданном нам от него Евангелии то, чему научен был от Премудрости. Ибо, тогда как Премудрость говорит: «Созда мя начало путей своих», он употребил слово «в начале», говоря: «В начале бе Слово», вместо же «созда мя» – «Бог бе»; дабы не словом произносимым, а самостоятельною ипостасью мы разумели бесстрастного от Отца Бога Слово. Вместо же «с Ним бех» (Притч. 8, 27) – «к Богу»; вместо «Мною [от века]» – вся Тем быша и без Него ничтоже бысть»; вместо «основа-еже бысть, в Том живот бе», – с чем равны слова: «Тем создана быша всяческая»; вместо: «премудрость созда себе дом» – «Слово плоть бысть»; вместо: «бех при Нем устрояя» (Притч. 8, 29) – «не может Сын творити о Себе ничесоже, аще не еже видит Отца творяща, яже бо Он творит, сия и Сын такожде творит» (Ин. 5,19). Таким образом, в доказательство подобия по сущности Сына Отцу мы имеем свидетельство «при устех двою и триех свидетелей», ибо один называет Сына Премудростию Премудрого, другой – Единородное Слово Божие – Богом, а третий Сына Божия – образом, так что понятия: «Слово Божие», и «Премудрость», и «Образ» совершенно одинаковы, как выше сказано, и всеми ими обозначается по сущности Сын Бога и Отца. Сверх того, слово Божие приводит нас так же, как Фому, до осязания действительности подобия Сына Отцу по сущности, когда говорит: «Якоже Отец имать живот в Себе, тако и Сынови даде живот имети в Себе» (Ин. 5, 26). Ибо если слова: «Якоже Отец имать» понимаются так, что Он имеет живот не в другом (ибо не есть иное – Отец, и иное – жизнь в Нем, так чтобы одно понималось имеющим, другое – имеющимся; но Сам Отец нераздельно есть жизнь, и как имеет ее Сам, так дал и Сыну, то есть нераздельно, как Отец), то очевидно, что Сын, имеющий таким образом жизнь, имеет ее не без рождения и не раздельно, но одинаково во всем по сущности, и нераздельно, как Отец. При этом ясно, что подобное отнюдь не может быть тождественным с тем, чему подобно: доказательством сего служит то, что Сын Божий «в подобии человечестем быв»; хотя и соделался человеком, но соделался не во всем тождественным человеку, «быв по подобию плоти греха» (Рим. 8, 8); Он, хотя и находился в страстях, которые служат причиною грехов плоти, каковы, например, голод, жажда и прочее, однако же не был в тождестве с плотью греха. Таким образом, и сими апостольскими свидетельствами возвещается подобие Сына с Отцом по сущности.

9. <…>Ибо как «в подобии человечестем» бывший, Он хотя и человек был, но человек не по всему, – человек по восприятию человеческой плоти, поскольку «Слово плоть бысть», – однако же не был человеком, поскольку был рожден не подобно людям, то есть не от семени и совокупления. Таким образом, Он – предвечный Сын – есть Бог, поскольку Он – Сын Божий, а вместе с тем Он и человек, поскольку Он – сын человеческий. Он не одно и то же с Богом Отцом родившим, равно как не одно и то же с человеком, поскольку родился без истечения и страсти, без семени и вожделения. Он был и «в подобии плоти греха», поскольку терпел во плоти голод и жажду и сон – каковыми страстями возбуждаются ко греху тела. Однако же подвергаясь вышесказанным страстям плоти, Он не возбуждался от них ко греху. Таким образом, будучи и Сыном Божиим, и «во образе Божии сый», и равен будучи Богу, Он имел свойства Божества, по существу будучи бестелесным и подобным Отцу по Божеству, и по бестелесию, и по действиям; но вместе с тем подобен был плоти, поскольку был плотию и подвергался страданиям плоти. Однако же, Он не был одно и то же с нею; поскольку, будучи Богом, Он не есть образ Бога, но Бог, не равен Богу, но Бог, не будучи, однако же, самодержавным, как Отец. Итак, Он не был человеком относительно склонности ко греху, но был подобен человеку по деятельности: «Яже бо Отец творит, и Сын такожде творит». Посему во время здешней жизни Он подобно живущим во плоти приходил в движение, но не греховное. Ибо нелепо представлять, будто бы Он перешел от состояния естественного в состояние противное природе, то есть из Бога, соделавшись сыном человеческим, стал подобен сынам природы, т. е. людям естественным, в том, что в Нем Самом было выше естества, а в том, что в Нем Самом было естественно, не был подобен Отцу по естеству, будучи Богом, рожденным от Бога. И очевидно, что не признающие Сына подобным Отцу по сущности признают Его уже не Сыном, а только тварью, и Отца – не Отцом, но Творцом; так как понятие «подобный» приводит не к тождеству Сына с Отцом, а к представлению о подобии по сущности и о неизреченном бесстрастном с Ним родстве. Итак, скажу опять, как выражения: «В подобии человечестем и в подобии плоти греха» приводят, на основании сказанного, к понятию не о тождестве с человеком, но о подобии по сущности, так точно и Сын, подобный Отцу родившему, будет иметь сущность свою не в тождестве с Отцом, но только в подобии.

10. А если кто, внимая мудрости мира, которую посрамил Бог, не будет внимать премудрой проповеди Слова и с верою не исповедует подобия по сущности Сына с Отцом, и только лжеименно называет Отца и Сына, но в действительности не исповедует ни Отца, ни Сына, а только Творца и тварь, кто обобщает понятие об Отце и Сыне с понятием прочих тварей и хочет мудрствовать, что Сын есть первая из тварей или по необходимости, или по превосходству величия, и не исповедует церковной веры в Отца и Сына, и решается благовествовать вопреки тому, как о сем благовествовали нам апостолы – анафема да будет! И следуя блаженному Павлу: «Мы предрекохом и ныне паки глаголем» (Гал. 1, 9) и вынуждаемые необходимостью говорим: если кто, слыша о едином премудром Отце и Премудрости – Его Единородном Сыне, считает Премудрость за одно и то же с единым Премудрым, отрицая бытие Сына, – анафема да будет! И если кто, слыша о премудром Отце и Премудрости – Сыне Его, сию самую премудрость признает по сущности не подобною премудрости премудрого Бога, таковой как не почитающий Премудрого истинным Отцом премудрости – анафема да будет! И если кто, разумея Отца Богом, а сущего в начале Бога-Слово представляет тождественным с тем Богом, у Которого Он был Словом и Богом, таковой как не признающий Его истинным Сыном – анафема да будет! И если кто, слыша о Боге – Слове, Единородном Сыне Бога, у Которого есть Слово и Бог, сего Бога и Слово Отчее почитает по сущности не подобным Богу и Отцу, у Которого в начале был Единородный Бог-Слово, таковой как не почитающий Его истинным Сыном – анафема да будет! И если кто, слыша, что Сын есть образ Бога невидимого, почитает этот образ тождественным с Богом невидимым, таковой, как не исповедующий Его истинным Сыном – анафема да будет! И если кто, слыша о Сыне Единородном, что Он есть образ Бога невидимого, будет Сына, Который есть образ Бога невидимого, Которого Он умопредставляется образом по сущности, признавать неподобным по сущности, таковой как не признающий истинного Сына – анафема да будет! И если кто, слыша Сына, говорящего: «якоже Отец имать живота в себе, тако даде и Сынови живот имети в себе» (Ин. 5, 26), почитает принявшего от Отца живот и исповедующего: «Аз живу Отца ради» (Ин. 6, 57), тождественным с Тем, Который дал живот, – анафема да будет! И если кто, слыша слова: «Якоже Отец имать живот в Себе, тако и Сынови даде живот имети в Себе», почитает Сына не подобным по сущности Отцу, свидетельствуя, что он так понимает, как сказано, – анафема да будет! Ибо очевидно, что так как жизнь, мыслимая в Отце, обозначает сущность, и так как под жизнью Единородного разумеется сущность, рожденная от Отца, то частица «тако» означает подобие сущности с сущностью.

11. И если кто, слыша слова Его: «Созда Мя» и еще: «Рождает Мя», думает, что и те и другие относятся не к одному и тому же по сущности, но почитает тождественными слова: «рождает Мя» с словами «созда Мя», таковой как не признающий на основании этих двух выражений «созда Мя» и «рождает Мя» Сына бесстрастно совершенным, а исповедующий Его только тварью, а отнюдь не Сыном, вопреки благочестивой мысли, переданной премудростью в сих двух выражениях, – анафема да будет! И если кто слышит, что Сын открывает нам Свое по сущности подобие Отцу в сих словах: «Якоже бо Отец имать живот в себе, тако даде и Сынови живот имети в Себе», а о подобии по действию учит в таких словах: «Яже бо Отец творит, сия и Сын такожде творит», и между тем допускает одно подобие по действию, а подобие Сына по сущности, которое есть главнейший член нашей веры, отвергает, таковой как лишающий себя вечной жизни, состоящей в познании Отца и Сына, – анафема да будет! И если кто, извещая, что верует в Отца и Сына, Отца почитает Отцом не сущности Ему подобной, а действия, таковой как дерзающий произносить относительно сущности Сына Божия «скверныя суесловия» (1Тим. 6, 20) и отрицающий, что Он есть истинный Сын, – анафема да будет! И если кто, мысля, что Сын по сущности подобен Отцу, Сыном Которого разумевается, признает Сына или тождественным со Отцом, или частью Отца, бестелесного Сына почитая происшедшим от бестелесного Отца чрез истечение или страсть, подобно телесным сынам, – анафема да будет! И если кто по той причине, что Отец никогда не мыслится Сыном и Сын никогда не мыслится Отцом, почитает Сына иным в отношении к Отцу, потому будто, что Иной есть Отец и Иной есть Сын, как сказано: «Ин есть свидетельствуяй о Мне» и еще: «Свидетельствует пославый Мя Отец» (Ин. 5, 32), и если таковой на основании благочестивого церковного понятия о свойстве лиц Отца и Сына, опасаясь, чтоб Сын не мыслился тождественным со Отцом, говорит, что Сын по сущности не подобен Отцу, – анафема да будет! И если кто Отца Единородного Сына мыслит Отцом во времени и не верует, что предвечно и вопреки всяким человеческим представлениям о времени Единородный Сын бесстрастно произошел от Отца, таковой как преступающий апостольскую проповедь, отвергающую времена относительно Отца и Сына и верно научающую нас: «В начале бе Слово и Слово бе к Богу и Бог бе Слово», – анафема да будет! И если кто Отца признает по времени старейшим Единородного, от него происшедшего, Сына, Сына же юнейшим Отца по времени, – анафема да будет! И если кто вечность Ипостаси Единородного Христа, происшедшего от Отца, переносит на нерожденную сущность Бога, таковой как допускающий сыноотца – анафема да будет! И если кто признает Отца Отцом Единородного Сына только по власти, а не по власти и вместе по сущности, таковой как принимающий только власть и обобщающий Его с прочими тварями, а не признающий Его истинным, родным Сыном от Отца, – анафема да будет! И если кто, признавая Отца и по власти и по сущности Отцом Сына, не почитает, однако же, Сына единосущным и тождесущим со Отцом – анафема да будет!

Подписали: Василий, Евстафий, Иперехий, Аэций, Еортик, Гимнасий, Мемнон, Евтих, Северин, Евтихий, Алкимид, Александр: так верую, как написано и подтверждаю подписью.

Здесь конец.

12. Наименование сущности не встречается ни в Ветхом, ни в Новом Завете, но смысл его всюду встречается, и прежде всего в тех словах, которые сказал Бог, посылая Моисея: «Тако речеши сыном израилевым: Сый» (Исх. 3,14). Здесь прежде всего разумеется Отец, «из Него же всяко отечество на небеси и на земли именуется» (Еф. 3, 15). Он ни от кого не произошел, но есть виновник всего существующего. Но поскольку и Сын есть «Сый» и принял в сем общение, то Павел Самосатский и Маркелл в словах Евангелия от Иоанна: «В начале бе Слово» нашли повод к тому, чтобы не признавать Сына Божия истинно Сыном, но, получив повод в наименовании: «Слово», захотели сказать, что Сын Божий есть речение и звук из уст исходящий. По этому вопросу, дабы доказать, что Сын имеет ипостась, есть действительно существующий и есть «Сый», а не речение, отцы, осудившие Павла Самосатского, принуждены были назвать Сына сущностью, показывая этим наименованием сущности различие между несуществующим само по себе и существующим. Ибо речение само по себе есть нечто несуществующее и не может быть Сыном Божиим, – поскольку в таком случае было бы много сынов Божиих: ибо известно, что Отец многое говорит Сыну, например, «да будет твердь, да будут светила, да изведет земля», и еще: «сотворим человека». Итак, Отец говорит Сыну, и слова Божии, которые говорит Сыну, не суть сыны. Но Сын, с Которым говорит Отец, между прочим, благочестиво называется хлебом, и жизнью, и воскресением, именуется еще и Словом, поскольку есть истолкователь воли Божией. Итак, дабы еретики, обольщая простецов, не почитали Сына тождественным с словами от Бога глаголанными, Отцы, показывая различие между Сыном Божиим и словами Божиими, назвали Сына, как я сказал, сущностью. Таким образом, они установили различие, что хотя и Бог есть «Сый», и слова, которые Он говорил, существуют, но они не сущности Бога, а словесные действия. Сын же, будучи Словом, есть не словесное действие Бога, но, будучи Сыном, есть сущность. Но хотя и Отец – «Сый», и Сын – «Сый», однако же Сын есть «Сый» таким образом, что имеет от Бога родственное бытие, и Сын мыслится Словом не как слова, от Бога глаголемые; ибо те имеют бытие в говорящем, а Он имеет бытие в том, что рожден от Отца, слушает Отца и служит Отцу. Итак, сию ипостась Отцы назвали сущностью.

13. Поэтому мы разумеем Сына подобным Отцу во всем, борясь с возникшею в Церкви в наши дни ересью. Ибо и нынешняя ересь объявляет, что Сын подобен Отцу хотением и действием, но в других отношениях не подобен Отцу. У нынешних новых еретиков определяется, что хотение Сына и действие Сына подобны хотению Отца и действию Отца, но Сам Сын не подобен Отцу. И посему хотение Сына и действие соглашаются признать подобным хотению Отца и действию, но Сына не соглашаются признать подобным Отцу, поскольку утверждают, что Сын не был от Бога рожден, но есть только тварь и от прочих тварей различествует тем, что превосходит их величием, и что произошел первым из всех, и что служением Его пользовался в создании прочих тварей Бог. Поскольку, говорят еретики, прочих тварей создал Бог чрез Сына, Самого же Сына не чрез кого-либо, но Сам Его создал и сотворил его превосходящим по величию и силе всех тварей, по сей причине назвал Его Единородным Сыном.

14. Мы же, последователи Кафолической Церкви, приняв исповедание веры от Божественных Писаний, содержим так, что Отец есть Отец подобного Ему Сына, и Сын – подобен Отцу, Которого Отца Он мыслится Сыном. Сие постановляем и таким образом очищаем ум наш от заблуждений Савеллия и прочих, и думаем, что ни Сын не может быть Отцом, ни Отец не может быть Сыном, но Сын есть Сын и Отец есть Отец, а не Сын. Ибо в сем состоит точное различение лиц, по которому Отец есть всегда Отец бесплотный и бессмертный; а Сын есть всегда Сын и никогда не есть Отец; говорим: «всегда» в том смысле, что Его Ипостась не подлежит ограничению времени и непостижима; по воле же Отца Он принял плоть и за нас подвергся смерти. Несмотря на такое правильное разграничение, эти странные поборники ереси стараются пустить в ход два положения: во-первых, не употреблять названий «Отец» и «Сын», но «нерожденное» и «рожденное», думая таким образом ввести еретическое мудрование в Церковь. Знают же эти мудрецы в делах божественных, что наименование «нерожденный» ниже наименования «Отец», потому что под «нерожденным» разумеется то, что не родилось⁵⁷⁵, но отнюдь оно не обозначает, есть ли оно – Отец. Наименование же «Отец» полнее наименования «нерожденный». Ибо в нерожденном, говорю, не выражается сила Отца, а в наименовании «Отец» выражается вместе и то, что Отец не есть Сын, если выражение Отец понимать в собственном смысле, и то еще, что Он есть виновник подобного Ему Сына.<…>

15. <…>Но тем, которые пишут, что Сын подобен хотением и не подобен сущностью, скажем наперед: если они без коварства и чистосердечно признают Сына подобным во всем, то, когда они стараются изгнать из употребления наименование сущности, их покушение окажется совершенно пустым. Они ничего не выиграли, когда были поставлены в необходимость исповедовать Сына во всем подобным Отцу. Ибо если Сын, как они признали, во всем подобен Отцу, как и действительно подобен, значит, подобен не хотением только и действием, как определяют они, но и существованием, и Ипостасью, и бытием, как Сын. Это выражение: «во всем" сразу объемлет собою все и не допускает никакого различия, когда признано всеми, что ни Сам Отец не подобен Себе Самому, ни Сын не подобен Себе Самому, но Сын подобен Отцу, и тем самым, что Он подобен Отцу во всем, Он есть Сын, а не Отец. Как совершенный от совершенного Отца, Он прежде всякого представления и всякой мысли, прежде времен и веков рожден по подобию Отца так, как знает о сем только Отец, бесстрастно родивший Его из Себя Самого, и Сын, от Него имеющий бытие, и тот, кому откроет Он, то есть кому из нас дарует в созерцании Его Самого достойно уразумевать Его Отца.

16. И да не смущает кого-либо наименование ипостасей. Восточные для того употребляют наименование ипостасей, чтобы объяснить существенные и действительно существующие свойства лиц. Ибо хотя дух – Отец, дух – Сын, дух и Святой Дух: однако же отсюда не мыслится, что Сын есть Отец. Существует и Дух, который не мыслится Сыном, каков и не есть, но существует самостоятельно, как Дух Святой. И Святой Дух не есть ни Отец, ни Сын, но Святой Дух, от Отца чрез Сына даруемый верным. Посему свойства самостоятельно и действительно существующего Отца и Сына и Святого Духа, как мы сказали, восточные справедливо называют ипостасями лиц, самостоятельно существующих, не признавая этих ипостасей тремя началами, или тремя богами. Ибо они анафематствуют тех, которые говорят, что три бога. Они не признают Отца и Сына за двух богов, но исповедуют, что Божество едино, которое объемлет все чрез Сына во Святом Духе; исповедуют едино Божество, и едино царство, и едино начальство. Вместе с тем они благочестиво различают лица в свойствах ипостасей, то есть представляют Отца самостоятельно существующим с отеческою властью, и признают Сына не частью Отца, но чисто родившимся от Отца, совершенным от совершенного, и существующим самостоятельно. Исповедуют и Святого Духа, Которого Божественное Писание именует Утешителем, и признают, что Он самостоятельно существует от Отца чрез Сына. Как Утешитель, Дух Истины учит нас истине, которая есть Сын (ибо «никто же может рещи Господа Иисуса точию Духом Святым» (1Кор. 12,3)), так и Сын, Который есть истина, научил нас благочестно знать, что истинный Бог есть Отец Его, когда сказал: «Видевый Мене, виде Отца» (Ин. 14, 9). Посему во Святом Духе мы достойно уразумеваем Сына, а в Единородном Сыне достойно и благочестно прославляем Отца; и это есть печать веры, с каковою печатью повелел крестить Спаситель и Господь Иисус Христос, говоря: «Шедше научите вся языки, крестяще их во имя Отца и Сына и Святого Духа» (Мф. 28, 19).

17. Хотя выше нами пространнее сказано о подобии Сына со Отцом во всем, впрочем, мы не поставим себе в труд и теперь кратко заметить, что апостол, назвавший Сына образом невидимого Бога и сим научивший, что Сын подобен Отцу, – в другом месте передал нам, как должно мыслить о Сыне. В послании к Филиппийцам он говорит: «Иже во образе Божии сый не восхищением непщева быти равен Богу, но себе умалил, зрак раба приим, в подобии человечестем быв» (Флп. 2, 6–7); а в послании к Римлянам говорит: «Немощное бо закона, в немже немоществоваше плотию, Бог Сына своего посла в подобии плоти, и о гресе осуди грех во плоти» (Рим. 8, 3). Таким образом, сими двумя свидетельствами из двух посланий мы научены от понятия о телесном благочестивому понятию о подобии в бестелесном Отце и Сыне. Ибо выражения «зрак раба приим» и «в подобии человечестем быв» показывают, что Он восприял плоть от Девы; посему плоть, которую восприял Сын Божий, одинакова с плотию человеческою. Выражение же «в подобии человечестем» означает, что Он родился не от семени, подобно людям, и не от совокупления мужеского. Равным образом и Сын, будучи духом, и от Отца духовно рожденный – по духу есть одно и то же с духом, как по плоти – происшедший от плоти Марии, есть одно и то же с плотью. Но поскольку Он родился от Отца без семени, страдания и разделения, то Он подобен Отцу и не тождествен, равно и Сын по плоти есть только в «подобии человечестем», но не во всем одно и то же с человеком.

18. Таким образом, в послании к Филиппийцам апостол научил нас, как ипостась Сына подобна ипостаси Отца. Ибо Он, как дух, происходит от Отца: и на основании понятия о духе Он одно и то же со Отцом, так же как и на основании понятия о плоти Он одно и то же с человеком, впрочем, не тождествен, а подобен, потому что тот дух, который есть Сын, не есть Отец; равно и плоть, которую восприяло Слово, произошла не путем семени и похоти, но так, как учит нас Евангелие. Чрез сие именно, как сказано было прежде, Сын научил нас, каким образом Сын по бытию своему и по самостоятельности своей во всем подобен Отцу. А как Он подобен хотением и действием и делами, мы научаемся из послания к Римлянам, где говорится: «В подобии плоти греха осуди грех во плоти» (Рим. 8, 3). Ибо сия плоть, которую восприял Сын Божий, хотя была одинакова с плотью греха и подобно ей расположена к алчбе, к жажде и ко сну, как и всякая плоть, однако же не возбуждалась чрез то ко греху. Посему и сказано: «в подобии плоти греха», что сходно с следующим изречением: «Яже бо Отец, сия и Сын такожде творит». Ибо Отец, будучи духом, творит самовластно, а Сын, будучи духом, творит не самовластно, как Отец, но подобно. Таким образом, как плоть, Он одно и то же с человеком, а как дух – одно и то же с Отцом; поскольку же Он родился бессеменно, то Он не одно и то же с человеком, но подобен; точно так же поскольку Сын произошел не путем истечения и страсти, то Он не одно и то же с человеком, но подобен. Поскольку же Он находится «в подобии плоти греха», то Он не одно и то же с движениями плоти, но подобен. Поскольку как Сын, находясь в подобии движения, Он действует служебно, а не одинаково со Отцом, который действует самовластно: «Яже бо Отец творит, сия и Сын творит», но не так, как Отец, а подобно. И явно отсюда, что Сын по всему подобен Отцу, именно как сын бывает похож на отца, от которого законно рожден. Ибо нелепо, чтобы Он, Сын Божий, существующий прежде веков и по естеству Бог от Бога-Отца, когда преестественно соделался человеком от Марии, стал подобен естественным людям в том, что имеет в себе преестественно; вопреки природе было бы то, что когда Он, будучи Богом, соделался человеком, не был бы по естеству своему подобен Отцу, Его родившему. Ибо если в том, что у Него преестественно, Он подобен тем, у которых это естественно; то тем более в том, что в Нем естественно – Он подобен Отцу Своему, от Которого по естеству и законно родился. Итак, что Сын по всему подобен Отцу, это предложено в Писании. Подобным же Он мыслится соответственно тому понятию подобия, какое раскрыл в прежде указанных местах апостол. Он подобен, поскольку есть Жизнь от Жизни, Свет от Света, Истинный от Истинного, Премудрость от Премудрого. Одним словом, из Писаний видно, что Он подобен не действием и хотением только, но и самым бытием, и сущностью, и существованием, по всему подобен Отцу, Его родившему, как сын отцу.

19. Если новые еретики, рассуждая с нами, употребляют выражения «нерожденный» и «рожденный», то на это скажем им: поскольку вы злонамеренно не принимаете употребляемого у отцов наименования сущности, как не содержащегося в Писании, то и мы не примем наименования «нерожденный», не содержащегося в Писании.

О нетленном, невидимом и бессмертном говорит апостол, но нигде Писание не именует Его нерожденным. Сверх того, как было выше сказано, наименование «нерожденный» отнюдь не обозначает еще понятия Отца, и наименование «рожденный» отнюдь не обозначает собственно Сына, но дает общую мысль о всем рожденном. Ибо кто сказал «рожденный», тот указал этим, что что-то произошло, но отнюдь не выразил мысли о Сыне, Который мыслится происшедшим от вечности. Посему мы, представляя Сына Божия существующим от вечности, не принимаем сего наименования, потому что наименование Отца и Сына обозначает другого рода отношение. Поэтому если мы только употребим наименование Отца, мы уже имеем в наименовании Отца вместе с тем подразумеваемое понятие о Сыне, ибо отцом называется отец сына. И если бы мы наименовали только Сына, мы имеем уже мысль об Отце, потому что сыном называется сын отца. Ибо одно связано с другим, и отношение между ними неразрывно. Если только мы произнесли одно из них, то вместе с тем привходит мысль о другом: и не наименование только, но с наименованием и сродство по естеству. Представляя в уме Бога Отцом, мы представляем Отца Божия, и представляя Сына Божия, представляем Бога, называемого Сыном Божиим, подобного по естеству Тому, Которого Сыном Он представляется. А нерожденный не называется нерожденным рожденного, ни рожденный – рожденным нерожденного.

20. Итак, поскольку наименования «нерожденный» и «рожденный» не выражают ни отношения их между собою, ни их природы, а между тем свойство Сына обобщают с прочими произведениями, то мы не принимаем сих наименований, чтобы посредством этого ухищрения не впасть в нечестие, но всегда будем свято употреблять наименования Отца и Сына. И это потому, во-первых, что мы, призванные из язычников, не были крещены в «нерожденного и рожденного», но в «Отца и Сына»; затем, потому, что нигде в Писании не встречается, чтобы Сын называл Отца своего нерожденным, но всегда называет Бога Отцом, а Себя Самого всегда-Сыном Божиим.<…>

21. Но дабы изобретатели этой новой ереси сделались известными из их собственных показаний, – мы из многого, что написали они по этому предмету, укажем для краткости немногое. На основании этого православные, уразумев весь смысл ереси, как я полагаю, по необходимости составят такое решение, чтоб написавшие сие предали это анафеме и извергли свое учение из области апостольской веры, равно как присудят к анафематствованию и тех, кто одинаково с ними мудрствует и учит.<…>

22. Теперь против нынешних еретиков мы скажем следующее: вы написали, что Сын подобен хотением и неподобен сущностью. Поэтому мы вопреки сему написали, что подобен не по подражанию только, но и по сущности. Итак, поскольку вы первые сделали упоминание о сущности, говоря, что Он неподобен по сущности, и для сего стараетесь уничтожить наименование сущности, дабы вам можно было говорить, что Сын подобен только хотением, то, если вы действительно согласны, что Сын во всем подобен Отцу, предайте анафеме тех, которые признают различие в подобии, и напишите так: если кто говорит, что Сын не во всем подобен Отцу, как сын отцу, но подобен только хотением, а сущностью не подобен, – анафема да будет! Кроме того, если они хотят упоминать наименование сущности и изменяют собственным своим подписям, то, повсюду упоминая наименование сущности, пусть вместе с Отцами исповедуют, что не хотением только, но и по бытию, и по ипостаси, и по существованию – словом, по всему Сын подобен Отцу, как сын отцу, как говорят Божественные Писания.<…>

Аэций – представитель и один из лидеров, вместе с его учеником Евномием, церковно-политической партии аномеев, пли неоариан, игравшей одну из важнейших ролей на второй стадии арианских споров в середине – последней половине IV в. Неоариане⁵⁷⁶ продолжили, развили и в чем-то изменили учение, выработанное на первой стадии арианских споров (320–340-е гг.) Арием и его последователями. Так же как их предшественники, неоариане утверждали, что Христос не является истинным Богом и не обладает природой (сущностью) такой же, как у Бога-Отца, но имеет тварную природу. Однако, в противовес Арию, неоариане развивали рационалистическое течение в богословии IV в. Как справедливо замечает Роналд Хейне⁵⁷⁷, вероятно, отчасти это было связано с тем, что Арий настаивал на непознаваемости Бога, и это предоставляло их соперникам оружие, которое ставило ариан в затруднительное положение; а именно, принимая, что Божественная природа является непознаваемой и неизреченной, можно было настаивать на возможности вечного рождения Сына от Бога и Его единосущия с Богом и говорить, что как Сын рождается Отцом и каким образом Он является единосущным Отцу – это выше человеческого понимания. Поэтому неоариане нуждались в формализации дискурса, оперирующего с понятием Божественной природы (сущности) и природы Сына. Они настаивали на том, что христианину необходимо знать, чему он поклоняется, какова сущность поклоняемого; если же христианин не может выразить эту сущность, значит, он не знает, чему поклоняется⁵⁷⁸. В связи с этим методология, принятая в учении неоариан, в отличие от арианского учения времени первого этапа арианских споров, указывает на преобладающие рационалистические мотивы в их доктрине – в смысле акцента на знании и выражении в языке образа бытия Бога и Христа. Таким образом, Аэций и Евномий, лидеры неоарианского движения, ставили в соответствие с сущностью Бога и сущностью Сына (Христа) фиксированные понятия – «Нерожденный» и «Порождение» – и, опираясь на них, пытались обосновать положения своей системы в соответствии с логическими законами.

Аэций родился, вероятно, в 290-х гг. По сообщению Филосторгия, его отец погиб на войне, когда сын был в младенческом возрасте. Будучи юношей, Аэций, чтобы выбраться из нужды, занимался ювелирным мастерством, но затем стал изучать риторику. Он слушал уроки Павлина Тирского в Антиохии, а затем, когда умерла его мать, стал все время посвящать словесным наукам. Отправившись в Аназарб, Аэций учился грамматике, а после – толкованию Евангелий у Афанасия Лназарбского, ученика свт. Лукиана Антиохийского. Затем Аэций прибыл в Таре, где учился толкованию апостольских посланий у другого ученика свт. Лукиана – пресвитера Антония. Вернувшись в Антиохию, Аэций слушал толкования пророков, и особенно Иезекииля, у еще одного ученика Лукиана – епископа Леонтия, который рукоположил его в диаконы⁵⁷⁹. Таким образом, на Аэция повлияла лутшановская богословская школа. Неоарианский историк Филосгоргий сообщает также, что, будучи в Александрии, Аэций диспутировал там с представителем манихейского учения и победил его, в результате чего то г умер от огорчения⁵⁸⁰. Путешествуй, Аэций не то. чько вступал в публичные диспуты, но и врачевал дутиевные и телесные болезни. Епифаний добавляет к свидетельствам Филосторгия об Аэции следующее: «Он учился в Александрии у одного аристотелика философа и софиста и, изучив диалектику, вздумал изложение учения о Боге представлять в фигурах.<… >Он занимался и сидел над этим непрерывно с утра до вечера, изучая и стараясь достигнуть того, чтобы говорить о Боге и составлять о Нем определения посредством геометрии и фигур»⁵⁸¹. Затем Аэций перебрался в Александрию и приобрел там ближайшего в булдутцем ученика – Евномия. Из Александрии Аэций с Евномием отправились в Антиохию, где Аэций имел публичные дебаты с Василием Анкирским, на которых он, если можно верить Филосторгию, победил Василия⁵⁸². По сообщению Филосторгия, Василий Анкирский восстановил против Аэция императора Галла, старшего брата знаменитого императора Юлиана Отступника, и Галл приказал отыскать его и сломать ему две ноги; однако Леонтий Антиохийский попытался выставить перед Галлом Аэция в наилулчшем свете, в итоге Галл сам познакомился с Аэцием и подружился с ним. Галл даже сделал Аэция своим наставником в духовных вопросах, а также наставником для своего брата Юлиана, когда тот, став язычником, убеждал Галла склониться к языческому мировоззрению. Как известно, Аэций не обратил Юлиана в христианство, однако между ними, вероятно, сохраняюсь дружеские отношения⁵⁸³.

После смерти Галла Аэций с Евномием вернулись в Антиохию, где сдружились с епископом Антиохии Евдоксием. По свидетельству Феодорита, когда новый император Констанций вызвал к себе главнейших епископов империи на Константинопольский собор 359 г., Василий Анкирский начал обличать изложение веры Евдоксия, в котором говорилось: «Неподобное по проявлению неподобно и по существу; един Бог-Отец, из Него же все, и един Господь Иисус Христос, Им же все (1Кор. 8, 6); но «из Него же» неподобно тому или не то значит, что «Им же», следовательно, Сын неподобен Богу-Отцу»⁵⁸⁴. Констанций разгневался из-за доктрины неподобия, содержащейся в этом символе, и Евдоксий отрекся от него, указав, что автором символа является Аэций. В итоге Констанций отправил Аэция в изгнание в Монсвестию и приказал издать постановление об осуждении и низложении Аэция⁵⁸⁵. На этом же соборе Аэций имел диспут с Василием Анкирским и, по свидетельству Филосторгия, выиграл его (свидетелем чему был и молодой свт. Василий Кесарийский)⁵⁸⁶. Примерно в это время были изданы «Синтагматион» Аэция и «Апология» Евномия.

Во время царствования Юлиана Аэций пытался примириться в Константинополе с церковными иерархами, однако эти попытки не удались, и Евномий с Аэцием стали самостоятельно рукополагать епископов для юрисдикции т. н. евномиан⁵⁸⁷. Аэций умер около 366 г.

Основным сочинением, в котором излагаются взгляды Аэция, является его «Синтагматион», изданный в конце 359 г. «Синтагматион» дошел до нас в двух редакциях: одна в составе «Панариона» свт. Епифания Кипрского⁵⁸⁸, причем часть «Панариона» Епифания, содержащая «Синтагматион», сохранилась также в составе «Сокровища» Никиты Акомината⁵⁸⁹; другая версия «Синтагматиона» сохранилась в составе «Диалогов о Троице» Пс. – Афанасия⁵⁹⁰. Эта версия независима от той, что представлена у Епифания, и в ней недостает некоторых секций. Современное критическое издание «Синтагматиона» было осуществлено в первой половине XX в. Г. Барди⁵⁹¹, а также в составе издания «Панариона» свт. Епифания Кипрского, К. Холлем и сотрудниками⁵⁹². Затем, в 1968 г. «Синтагматион» Аэция издал Л. Уикхэм с учетом всех доступных в то время рукописей⁵⁹³. Издание Л. Уикхэма, кроме собственно критического издания, предисловия и переводя «Синтагматиона» на английский язык, сопровождено обширными комментариями к каждой секции; иногда прочтение Л. Уикхэма некоторых выражений Аэция отличается от прочтения Г. Барди и К. Холля. Также имеет некоторую ценность перевод «Синтагматиона» на английский язык в составе относительно недавнего нового перевода «Панариона», осуществленного Ф. Уильямсом⁵⁹⁴.

Т. Копечек справедливо отмечает⁵⁹⁵, что если свт. Афанасий отдельно подвергал критике тезис ариан о неподобии сущности Сына Божией сущности и отдельно тезис о том, что понятие «нерожденность» выражает бытийное отличие Сына от Бога, причисляя первого к тварной сфере, и не делал акцента на связи между этими положениями, то Аэций стремился установить логическую связь между ними. Основная цель его «Синтагаматиона» – доказать, что «нерожденноел» является истинным именем Божией сущности, а «рожденность» – сущности Сына и, таким образом, если Бог не просто не рожден, но по Своей сущности является нерожденным, и Сын не просто рожден, но и по самой сущности своей является таковым, то, значит, Бог и Сын – иносущны, а не единосущны (единосущие отстаивал свт. Афанасий и его сторонники), и не подобосущны (на подобосущии Отца и Сына делали акцент подобосущники во главе с Василием Анкирским и Георгием Лаодикийским).

Рассмотрим наиболее важные темы, затронутые в «Синтагматионе».

Как мы уже отмечали, дискурс Ария предполагает, что Божественная сущность является непознаваемой и неизреченной, и хотя, согласно Арию, Бог есть нерожденный, это не является характеристикой Его сущности, но «нерожденность» представляет собой предикат, относимый к Богу наравне со многими другими⁵⁹⁶. Мало того, понимание Арием Божественных имен, насколько можно судить, таково, что любое имя, сказываемое о Боге, может быть высказано только в плане противопоставления Божественного бытия свойствам тварного мира, и в частности, Бог, согласно Арию, именуется «нерожденным» по противопоставлению «рожденности» Сына⁵⁹⁷, – это одно из проявлений апофатической тенденции в богословии Ария. В этом плане учение Астерия выступает в качестве промежуточного звена в отношении доктрин Ария и Аэция. У Астерия, насколько можно судить по сохранившимся фрагментам, отсутствуют элементы апофатики, столь важные для Ария, однако еще нет акцента на рационализме в богословии, который являлся главнейшим моментом в подходе Аэция. Итак, Аэций, переосмыслив учение Ария, отверг аспект непознаваемости и неизреченности сущности Бога, который имел место в Ариевой системе. Можно согласиться с Т. Копечеком⁵⁹⁸, что, вероятнее всего, акцент на понятии «нерожденности» Аэций заимствовал у Астерия, который пытался осмыслить и определить это понятие⁵⁹⁹.

Свое опровержение единосущия Бога и Сына посредством выделения «нерожденности» как истинного имени сущности Бога Аэций в своем «Синтагматионе» производит при помощи разнообразной аргументации.

Аэций исходит из того, что нерожденный Бог не может родить, т. е. распространить свое бытие на некое другое существо. Нерожденный Бог может только волить, и именно так произвести нечто. Ведь если бы Бог разделил Свое бытие с кем-либо, специфическая особенность Божественного бытия – а именно то, что Бог не имеет для Себя причины (т. е. нерожден), – перешла бы на это другое существо и, значит, имело бы место два нерожденных, что нелепо. Таким образом, Аэций отталкивался от онтологической предпосылки, заключающейся в том, что Божественная сущность есть простая, единичная и «всецелая», не допускающая сосуществования в ней различных качеств или состояний (см. секции 4, 7, 8 (Wickham)). Эти секции, и особенно секция 8, иллюстрируют несколько необычный ход мысли Аэция: к Божественной сущности не может быть применимо понятия «рождения» – в том смысле, что она не может «рождать», потому что если бы Божественная сущность была рождающей, то наличие состояния порождения в ней вступило бы в противоречие с тем, что она по своему образу бытия есть «нерожденная»; а так как Божественная сущность может быть чем-то лишь «всецело», то если о ней и можно сказать, что она «рождает», то рождает она не «существенно», а лишь «по власти», т. е. посредством воли. Таким образом, Божественная сущность может производить что-либо только путем воления, а потому в случае Божественной сущности, согласно Аэцию, воля не являет и не проявляет природу⁶⁰⁰; это отражается и в его учении о том, что Бог не является причиной Самого Себя (см. ниже).

Аргументация Аэция в плане отвержения единосущпя и подобосугция в отношении Божественной реальности такова, что первое предполагало бы сосуществование двух различных качеств во всецелой сущности Бога, что невозможно, а второе означало бы, что Божественные сущности, будучи подобосущными, одинаково являлись бы нерожденными; поэтому Бог и Сын, согласно Аэцию, неизменно пребывают каждый в Своем чине.

В секциях 2 и 3 Аэций говорит, что поскольку Бог выше всякой причины, то Он и не получил бытия от какой-либо природы, и Сам Себе не дал бытия. Таким образом, насколько можно понять мысль Аэция, он утверждает, что нельзя считать, что Бог Сам Себе дал бытие, т. е. что Он есть причина Своего существования, causa sui. Как проницательно замечает Л. Уикхэм⁶⁰¹, для Аэция принять, что Бог есть причина Себя, значило бы допустить, что Его сущность имеет некоторое подобие с сущностью Сына (определяющей особенностью которой является то, что она есть порожденная, т. е. «причиненная», или следствие некоторой причины) – подобие в том отношении, что оба имеют для себя причину, даже если, в случае Бога, этой причиной является Он Сам.

Здесь опять находит свое проявление тот факт, что система Аэция основана на несколько иных философских предпосылках, нежели доктрина Ария. У Ария совершенства Сына объясняются тем, что они суть таковые по причастию Божиим совершенствам: Сын есть Слово и Премудрость по причастию к собственному Слову и Премудрости Бога; Сын знает Бога «насколько возможно» по причастию к Его самосозерцанию. Дискурс же Аэция в целом направлен на то, чтобы совершенно исключить для Сына возможность причаствовать или участвовать в Божественном бытии, а в отношении Бога – возможность даровать Сыну участие в Своем бытии в какомлибо отношении.

Итак, хотя Аэций утверждает, что Бог не есть причина Самого Себя, однако процедура самообращенности, согласно Аэцию, осуществлется длл Божественного бытия в ином плане – не в онтологическом, но в гносеологическом: Бог может знать Самого Себя. Аэций недоумевает: если бы Нерожденный и Порождение обладали одной су щностью, то как бы Бог знал, что Он – Бог, а не Рожденный, а Рожденный – что Он таков? Ведь обладая единой сущностью с Рожденным, Бог либо будет знать Себя то рожденным, то нерожденным, либо Его знание Себя будет не всецелым по той причине, что Он будет «отвлекаться» на иное в Себе (см. секции 11, 31–32). Помимо того что здесь, возможно, имеет место определенная ирония, отметим, что едва ли в данном случае можно говорить о мотивах, связанных со среднеплатоннческим учением о Высшем Уме или о влиянии на Аэция учения Аристотеля о высшем начале как самомыслящем Уме⁶⁰². В отличие от учения Стагприта, в доктрине Аэция не имеется акцента на том, что знание Себя Богом есть некий непрерывный процесс самомышления; тем более Аэций не учит о том, что это знание, или мышление Богом Себя, является конституирующим и направляющим для сущих, которые суть вне этого Божественного самомышления, как это имеет место у Аристотеля. Скорее здесь можно говорить о психологизме, т. е. о психологических коннотациях, которые допускает Аэций при описании Божественной жизни. Таким образом, доктрина Аэция предполагает скорее не Божественный Ум, но Божественное Сознание, (не)способное «отвлекаться» на знание другого как Себя или сознавать Себя как другого. Тот факт, что более философски традиционная доктрина Ария, которая в определенном смысле следует аристотелевской парадигме Ума, допускает самомышление Бога как процесс, связан с возможностью в системе Ария причастности Христа (Сына) Богу (Божественному мышлению), пусть и в весьма несовершенной степени. Система Аэция же этого не допускает. Можно сказать, что это также свидетельствует о более радикальном отрицании участия Сына в Божественном бытии у Аэция, чем у Ария.

Единственное, в отношении чего Аэций, кажется, допускает подобие Сына некоему свойству Бога, есть природная неизменяемость Христа. Однако здесь позиция Аэция неоднозначна. Насколько можно понять его мысль, с одной стороны, Христос неизменяем – в соответствии со Своим чином, как Первородный из твари (см. секции 15, 32)⁶⁰³, с другой же стороны, иногда Аэций относит «неизменяемость» только к Богу как причине «инакового» Ему, а значит «изменяемого», к которому относится и бытие Сына: сам факт порождения Сына, его прихода в бытие, Аэций связывает с некоей бытийной изменяемостью (см. секцию 22). В этом плане проявляется двойственность дискурса Аэция: кроме собственно богословского взгляда, подразумевающего неизменяемость Сына, имеет место еще и другой, философский взгляд – учитывающий метафизические основания специфики бытия Сына, с точки зрения которого к Нему приложимо понятие изменения.

Чтобы более подробно раскрыть позицию Аэция относительно понятия «нерожденности», очертим кратко полемический контекст «Синтагматиона». Как показал Т. Копечек⁶⁰⁴, «Синтагматион» заострен против позиций двух церковных течений середины IV в., представлявших наибольшую опасность для Аэция и его партии, а именно партии омиусиан, или подобосущников, в лице Василия Анкирского и Георгия Лаодикийского, и партии единосущников, главным представителем которой был свт. Афанасий Александрийский.

Более-менее аргументированная критика Василием Анкирскиим и Георгием Лаодикийским доктрины неоариан высказана в основном в т. н. «Памятной записке Василия, Георгия и их приверженцев» (358 г.), приводимой ν свт. Епифания⁶⁰⁵. В числе прочего в этом документе опровергается возможность применения понятий «нерожденность – рожденность» к Лицам Божества и доказывается необходимость использования понятий «Огец» и «Сын»; эту позицию омиусиане аргументируют, в частности, исходя из того, что имя «нерожденный» указывает на то, что «еще не родилось»⁶⁰⁶.

В свою очередь, свт. Афанасий Александрийский в сочинении «О постановлениях Никейского собора», изданном в 359 г., однако до «Синтагматиона» Аэция, перечисляет различные значения, в которых может употребляться понятие «нерожденность»:

[Нерожденность есть] то, что еще не было рождено, но может быть рождено, и еще то, что не существовало и не может родиться в бытие, и, в-третьнх, обозначается этим словом то, что хотя существует, однако же не рождено, не имеет начала бытию, но бессмертно [или: нетленно] и пребывает вечно⁶⁰⁷.

Затем свт. Афанасий говорит, что и ариане, вероятно, должны отвергнуть первые два из перечисленных значений этого понятия, но, принимая третье значение нерожденности, указывающее на то, что нечто не имеет причины для своего бытия, они нечестиво и несправедливо относят Сына к сфере рожденного, а значит, сотворенного. В итоге свт. Афанасий предлагает еще одно значение «нерожденности» – «по делам», т. е. когда нечто, будучи противоположно «рожденному», является источником его бытия; в этом отношении и Сын как Творец тварного мира также в определенном смысле есть нерожденный:

…Кто таким образом называет Бога нерожденным, тот именует Его по самим делам, означая, что Он не то<и>ко не рожден, но что Он – Творец вещей рожденных [или: созданных], тот знает, что Слово – инаково относительно таковых, и есть единственное собственное Отчее порождение, Которым все родилось и состоится⁶⁰⁸.

Таким образом, со стороны противников Аэция имели место две – равно неприемлемые для него – полемические трактовки нерожденности: 1) как понятия, которое указывает на то, что нечто еще не пришло в бытие, не «родилось», и 2) как понятия, которое определяется и конструируется в противовес «рожденному (отварному), т. е. отталкиваясь от представления о тварном бытии.

Аэций отвергает положения своих противников, согласно которым «нерожденность» указывает на нечто не-сущее или на лишение, либо обладание. С утверждением, что «нерожденость» является лишением, Аэций полемизирует, используя предпосылки учения Хрисиппа о языковой аномалии, заключающейся в том, что отрицающее имя может выражать некоторое положительное свойство и наоборот⁶⁰⁹ (см. секции 20, 24, 25). Также Аэций использует предпосылки учения, бытовавшего, по всей видимости, у стоиков в их полемике с перипатетиками, о том, что отрицательное высказывание не может подразумевать несуществование денотата этого высказывания, т. к. любое высказывание – утвердительное или отрицательное – являет собой просто фиксирование некоего положения дел⁶¹⁰; разделяя это положение, Аэций доказывает (вероятно, в противовес утверждению подобосутцников и свт. Афанасия о том, что «нерожденное» – это то, что еще не родилось), что предицирование Богу «нерожденности» не может подразумевать Нго несуществовання⁶¹¹, но оно указывает, скорее, на образ существования Божественного бытия (см. секции 19, 23)⁶¹².

В рамках аргументацнн Аэция подразумевается, что высказывание «Бог есть нерожденный» не тождественно высказыванию «Бог не есть рожденный», т. е. до этого дискурса S есть не-Р ф S не есть Р. Ведь если бы это было так, то «нерожденность» не указывала бы на некий положительный момент в Боге, на чем настаивал Аэций, но, предполагая «рожденность», согласно «Синтагматиону», имела бы ее относительно себя в качестве лишения, сама будучи обладанием; либо наоборот, «нерожденность» выступала бы как лишенность «рожденности», которая в этом случае была бы обладанием (см.: секцию 20). Оба эти вывода не устраивают Аэция.

Таким образом, Аэций допускает лишь дискурс, подразумевающий экзистенциальное значение копулы «есть» в высказываниях о Боге (т. е. когда подлежащему и сказуемому в высказывании необходнмо соответствуют реальные денотата), и для его доктрины является неприемлемым дискурс, согласно которому копула выражает реальность суждения о Боге; несколькими годами позже свт. Василий Кесарийский, критикуй и опровергая сочинения ученика Аэция – Евномия, обсуждая статус понятия «нерожденность», будет использовать два дискурса: один, подразумевающий экзистенциальное значение копулы «есть» в речи о Боге, другой – и важность этого дискурса свт. Василий будет всячески подчеркивать⁶¹³ – не подразумевающий ее экзистенциального значения, но указывающий на реальность суждения о Боге⁶¹⁴. То же самое касается и речи о сущности в богословском языке Аэция и свт. Василия. Свт. Василий, в зависимости от стоявших перед ним целей, то ведет речь о сущности в рамках аристотелевского дискурса, отождествляя сущность Бога и Его бытие и подразумевая, что это может быть выражено в речи⁶¹⁵, то, делая акцент на непознаваемости Божией сущности, противопоставляет неизреченную сущность и изрекаемое бытие⁶¹⁶, в то время как для усиологии Аэция характерен лишь тот дискурс, в рамках которого сущность отождествляется с бытием⁶¹⁷. Эта слитность, нерасчленимость сущего и его выраженности в речи, схлопывание бытия и речения, проявляющаяся в том, что копула «есть», выражающая определенное бытие, имеет только экзистенциальное значение, но не может выступать в рамках модуса истинности, – характерна для дискурса Аэция, как и в целом для богословского языка неоарианства. В противовес данной интуиции, для богословского дискурса свт. Василия Кесарийского, как и для Каппадокийских отцов вообще, характерен разрыв, промежуток между сутцнм и его выражением в речи, проявляющийся в активном использовании копулы «есть» в рамках модуса истинности, что сочетается у них и с использованием ее в экзистенциальном смысле.

Аэций отрицает и то, что «рожденность» и «нерожденность» суть качества, выступая против доктрины подобосущников, согласно которой Аица Троицы можно описать при помощи языка ипостасных особенностей (соответствующих качеству, или обладанию⁶¹⁸). Аэций утверждает, что если бы «нерожденность» и «рожденность» были обладаниями (качествами), то это подразумевало бы изменяемость Сына и Бога, т. к. Бог, по сущности родив Сына, Сам приобрел бы свойство рожденности, а Сын мог бы обрести обладание нерожденностью, т. е. это означало бы, что рожденность и нерожденность могут свободно переходить от одной сущности к другой, что Аэцию представляется нелепым (секции 8, 20). В конце концов Аэций указывает, что если считать «рожденность» и «нерожденность» обладаниями (или качествами), то получится, что обладания предпочтительнее сущностей, в то время как общеизвестно, что сущности первее обладаний (секция 21).

Здесь, как видится, мы сталкиваемся не только с аристотелевской парадигмой, подразумевающей, что сущность онтологически первее, чем все остальные категории⁶¹⁹, но и, скорее, с проявлением позиции, актуальной для всего корпуса «Синтагматиона», в рамках которой вообще запрещена речь о категории качества, – по крайней мере для той области, где все есть сущность (или природа), т. е. для Бога, Сына и умных сил^{620 .} Эта позиция напоминает и даже, возможно, заимствована у Плотина, с его критикой учения Аристотеля о сущности и качестве в приложении их к умному миру. Если ν Аристотеля сущность – а именно вторая сущность – фактически тождественна с существенными качествам⁶²¹, то Плотин оспаривает подобное понимание соотношения сущности и качества – по крайней мере для умного мира, где качества, согласно Плотину, суть после сущностей, случайны по отношению к ним, и потому сущности в качествах не нуждаются⁶²². Подобное понимание сущности развивал и Аэций в контексте своих богословских построений.

Таким образом, данная позиция Аэция в философском отношении означает уход от аристотелевской субъект-предикатной схемы высказываний, в которой субъект на онтологическом уровне соответствует подлежащему, а предикат – качеству, находящемуся в подлежащем, – уход к дискурсу, описывающему некое наличествующее обстояние, не разлагающееся на составляющие в виде подлежащего и качества⁶²³.

© Д. С. Бирюков, перевод, примечания, 2009.

2. Если бы нерожденный Бог существовал высшим всякой причины, то Он был бы выше и рождения. Если же Он и есть выше всякой причины, ясно, что [Он выше] и Порождения. Ибо Он ни получил бытия от другой природы, ни Сам Себе не дал бытия.

3. Если же Он Сам Себе не дал бытия, и не по немощи естества, но потому, что Он превосходит всякую причину, то кто допустит, что гипостазирующая (την ύποστάσαν) природа неотличима (άπαράλλακτον) по сущности от гипостазируемой, когда таковая природа [т. е. первая] не допускает рождения?

4. Если Бог пребывает в нерожденной природе нескончаемо и Порождение нескончаемо есть рожденное, то злочестивое мнение о единосущном и подобосущном будет забыто; но так как та и другая природа постоянно сохраняют собственное природное достоинство, то они пребывают несравнимыми (άσύγκριτον) по сущности.

7. Если Бог не есть нерожденный всецело, то ничто не препятствует Ему родить сущностно. Если же [Он] есть всецело нерожденный, то Он не исторгается сущностно в рождении, но поставил Порождение [по Своей] власти.

8. Если нерожденный Бог есть всецело рождающий, то рожденное было рождено не сущностно, так как всецелая сущность Его⁶²⁵ обладает [способностью] порождать, а не рождаться.

Если же сущность Бога была видоизменена (μετασχηματισΒ’είσα) и называется «Порождением», то сущность Его не неизменна, потому что видообразование (ειδοποίησιν) Сына совершено через изменение.

11. Если Бог-Вседержитель, существующий как нерожденная природа, не знает Себя как рожденную природу, а Сын, существующий как рожденная природа, знает Себя таким, каков Он есть, не будет ли тогда единосущие ложью, когда один знает (γινώσκοντος) Себя нерожденным, а другой – порождением?

13. Если нерожденность рассматривается в отношении Бога как внешнее, то рассматривающий ее превосходнее рассматриваемого⁶²⁶, давши Ему имя, превосходящее Его природу⁶²⁷.

15. Если Порождение неизменно по природе из-за Породившего, то Нерожденный есть неизменяемая сущность, – не по воле, но по достоинству сущности.

16. <… >Если «нерожденный» как произнесенное слово ( προφορά) противопоставляется произнесенному слову «рожденный», то изза того, что за произнесением этого слова наступает молчание, надежда христиан то появляется, то исчезает, будучи основана на том или ином произнесении, а не на природе вещей (έν φύσεσιν οϋτως)⁶²⁸, обозначаемой (σημασία) именами⁶²⁹.

19. Если нерожденность указывает относительно Бога на лишение (στερησεώς) и нерожденность есть ничто (μηδέν), то какой разум станет отнимать от не-сущего ( του μη οντος) ничто (τό μηδέν)? А если означает сущее (ον)⁶³⁰, то кто может отделить сущего Бога, Того, Который есть⁶³¹, от Него Самого?

20. Если лишение есть отъятие обладания (στέρησις εξεως αποβολή έστιν)⁶³², то нерожденность в Боге есть или лишение обладания, или обладание лишения. Но если она есть лишение обладания, то каким образом то, что не присуще (μη προσόν) Богу, будет к Нему прибавлено?

Если же нерожденность есть обладание (εξις), то необходимо положить рожденную сущность, которая, получивши это обладание, могла именоваться нерожденной. Если же рожденная сущность была бы причастна (μετέσχεν) нерожденной, то претерпев утрату того, чем она обладала, она лишилась нерожденности⁶³³. Эта сущность была бы рожденной, нерожденность же есть обладание.

Если же «Порождение» (то γέννημα) указывает на переход (παρόδου) [из небытия в бытие⁶³⁴], то, очевидно, оно означает известное обладание, будет ли оно преобразованием из какой-либо сущности, или же будет тем, чем называется, [то есть] порождением.

21. Если нерожденность есть обладание и рожденность – обладание, то хотя сущности первее обладаний⁶³⁵, обладания, будучи вторыми, тем не менее [оказываются] предпочтительнее [сущностей].

Если Нерожденное есть причина Рожденного, то «Порождение», обозначая бытие (то είναι) и заключая [Свою] причину в Своей сущности, указывает на сущность, а не на обладание. И так как нерожденная природа ничего не привносит в себя, то каким образом [нерожденная природа] является не сущностью, а обладанием?

22. Если всякая сущность есть нерожденная, подобная сущности Бога-Вседержителя, то как можно называть одну сущность претерпевающей (παητην), а другую – не претерпевающей (απαίή)? Если же в нерожденной природе одна сущность пребывает выше количества, и качества, и просто какого-либо изменения (μετα βολής), а другая должна быть претерпевающей, и в то же время она неотличима в сущности [от первой], то необходимо допустить, что вышеуказанное различие – случайно, или же, что более сообразно, назвать соделывающую (την ποιούσαν) сущность нерожденной, а изменяемую – рожденной.

23. Если нерожденная природа есть причина рожденной, в то время как нерожденное есть ничто (μηδέν), то каким образом ничто может быть причиной рожденного?

24. Если нерожденность есть лишение (στέρησις), и лишение есть утрата обладания, а утрата совершенно уничтожает [вещь] или изменяет в другую, то как же можно тогда, допуская изменение или уничтожение, именовать Божию сущность посредством названия «нерожденность»?

25. Если нерожденность указывает на лишение, [то есть на] не присущее (μη προσουσαν) Богу, то как мы можем говорить, что Он есть нерожденный, а не – есть рожденный?

26. Если нерожденность есть только имя по отношению к Богу и это – то, что лишь простое речение – возвышает ипостась Бога над всеми рожденными, значит, человеческое наречение почетнее ипостаси Вседержителя, так как оно украсило Бога-Вседержителя несравненным превосходством [над сущими].

31. Если никакое из невидимых [существ] не предсуществует в семени (σπερματικώς), но пребывает в определенной природе, то каким образом нерожденный Бог, будучи свободным от попадания [в какой-либо подкласс природ]⁶³⁶, видит в Порождении Свою сущность то как вторую, то как первую в нерожденности, сообразно с порядком «первый-второй»?

32. Если Бог пребывает в нерожденной природе, то необходимо исключить, что у Него имеется знание Самого Себя в рожденности и нерожденности. Если же допустить, что Его сущность распространилась на нерожденное и рожденное, то Он не будет знать Своей сущности, постоянно возвращаясь (περιαγόμενος)⁶³⁷ к порождению и нерожденности. Если же рожденное, хотя бы и будучи причастно (μετουσίας) к нерожденному, нескончаемо пребывает в природе рожденного, то Оно знает Себя исходя из природы, в которой Оно пребывает, не зная, что причастно нерожденному. Ибо невозможно знать себя и как нерожденную, и как рожденную сущность. Если же [говорят, что] рожденное есть нечто презренное по причине склонности к изменению, то [, конечно,] неизменяемость сущности [рожденного] есть достоинство [Его] природы, нерожденная же сущность признается высшей всякой причины⁶³⁸.

Евномий родился, вероятно, в 20-х гг. IV в. Будучи юношей, он учился на переписчика. После смерти родителей Евномий, желая изучать риторику, отправился в Константинополь, а затем – в Антиохию, оттуда он был послан Секундом Птолемаидским в Александрию для того, чтобы быть секретарем и учеником арианина Аэция. После смерти имп. Галла Аэций с Евномием вернулись в Антиохию, где сдружились с епископом Антиохии Евдоксием. После Константинопольского собора 359 г. император Констанций отправил Аэция в ссылку. К этому собору Евномием была написана его «Апология». В «Апологии» Евномия, так же как в «Синтагматионе» Аэция, был заявлен новый, по преимуществу рационалистический подход в русле арианского движения.

Вскоре отношение Констанция к арианам переменилось и Евномий стал епископом Кизическим. Принимая епископство, Евномий взял с Евдоксия слово возвратить Аэция из ссылки и походатайствовать об отмене определения относительно его низложения. Из-за того, что Евдоксий не выполнил этого обещания и из-за недовольства взглядами Евномия его паствы, он покинул Кизик и основал собственное церковное сообщество⁶³⁹. Во время царствования императора Юлиана Аэций пытался примириться в Константинополе с церковными иерархами, однако эти попытки не удались и Евномий с АэциехМ стали самостоятельно рукополагать епископов для своей юрисдикции⁶⁴⁰. В конце 370-х гг. Евномий, в качестве ответа на сочинение свт. Василия Великого «Против Евномия», стал издавать книги своей «Апологии на Апологию». После смерти императора Валенса в 378 г. Евномий был вызван в Константинополь, где представил символ веры, в результате чего император Феодосий издал декрет относительно его нзвержении из Церкви⁶⁴¹.

Следует отметить, что, по свидетельству Филосторгия, Аэций с Евномием довольно серьезно относились к вопросу литургического общения с инаковерующими. Вот сообщение Филосторгия в пересказе Фотия:

Говорит также, что последователи Ария, хотя и не соглаиались в мнениях с исповедниками единосущия, однако имели с ними общение и в молитвах, и в песнях, и в совещаниях, кроме таинственной жертвы. Когда же пришел Аэций и положил начало разногласию между ними, тогда распалось единомысленное собрание, расторглись всякие узы дружбы и обычая, которыми они были соединены с единоверными, и образовалась партия враждебная⁶⁴².

Отличие неоариан от остальных партии в литургическом отношении проявилось в том, что у неоариан практиковалось крещение в одно погружение, символизирующее смерть Христову⁶⁴³. С этим связан и тот факт, что когда в правилах II Вселенского собора говорится о чине принятия из ереси, утверждается, что ариан необходимо принимать только через миропомазание, евномиан же – «как язычников», через полный чин оглашения и крещение⁶⁴⁴.

Евномий умер около 396 г. Что касается движения, которое он возглавлял, то есть вероятность, что евномианскпе общины существовали до сер. VIII в.⁶⁴⁵

Обратимся к структуре и содержанию сочинении Евномия. Общая задача написания «Апологии» состояла в том, чтобы опровергнуть тех, кто утверждает, что Христос подобен по сущности или единосутден с Отцом, и показать, что Сын является тварным. По собственным словам Евномия, в «Апологии» он намерен прояснить христианскую веру и дать верну ю интерпретацию богословской терминологии; также Евномий хочет оправдаться от клевет, будто бы он учит, что Сын не подобен Отцу⁶⁴⁶, в то время как, согласно воззрениям Евномия, Сын не подобен Отцу только по сущности, но подобен по воле (Евномий также принимает формулу «Сын подобен по Писаниям»).

Доктрина Евномия, представленная в «Апологии», основывается на противопоставлении Бога как Высшего начала, не имеющего причины для Себя, и того, что произведено, которое вследствие самого факта его произведенное™, обусловленности его бытия определенной причиной, не может иметь способ существования такой же, как его Первопричина⁶⁴⁷. Чтобы выразить эту уникальность бытия Высшего начала, Евномий, вслед за своими предшественниками Астерием-софистом и Аэцием, делает утюр на нерожденной (αγέννητος) сущности этой первой причины. Специфичность способа бытия Бога, согласно Евномию, обусловливает тот факт, что произведенное Им должно существовать вне Его природы, т. к. в противном случае либо свойство нерожденности должно было бы перейти на Его порождение, что невозможно, либо нерожденный должен был бы принять свойство произведенности, таким образом, перестав быть Богом, что также невозможно⁶⁴⁸. Так как Бог прост, нерожденность является единственной Его существенной характеристикой, и какая-либо общность сущности с кем-либо лишала бы Его и божественности, и простоты⁶⁴⁹. Соответственно, простота Бога предполагает, что Его действие (энергия) является внешней по отношению к Его сущности, имеет волевой характер и, в противовес вечной сущности Бога, имеет начало и конец во времени⁶⁵⁰. Христос, или Единородный, – произведение Божиего действия, Он пришел в бытие во времени и обладает инаковой Богу сущностью, т. е. тварен⁶⁵¹. Он – единственная, уникальная тварь, произведенная непосредственно Богом, остальной же мир был сотворен Единородным согласно с волей Бога, поэтому Христа можно называть Единородным Богом и Он не равен по чину остальной твари⁶⁵². Третьим по порядку в триаде Евномия является Дух, произошедший вследствие повеления Отца и действия Сына и призванный освящать творение и укреплять верных⁶⁵³. В целом, как и в случае Ария, триаду Евномия по определенным признакам можно поместить в русло идей среднего платонизма: Бог находится во главе иерархии бытия, удаленный от низших чинов иерархии и непосредственно не соприкасающийся с ними, но имеющий отношение к миру через посредников. Волевой н, по выражению М. Барнеса⁶⁵⁴, морально-политический язык властвования, который Евномий часто использует, когда говорит об отношении Бога к Единородному и к миру, берущий свое начало в платоновском «Государстве» (509), сближает построения Евномия, по мнению Барнеса⁶⁵⁵, с трактатом «О мире» Пс. – Аристотеля. Говоря о триаде Бог-Сын-Дух, Евномий использует понятие τάξις⁶⁵⁶ – «порядок», или даже «иерархический порядок». Хотя Бог, Сын и Дух представляют собой определенный иерархический порядок, Бог является установителем этого порядка⁶⁵⁷.

Методологическая база, на которой Евномий строит положения, развиваемые в «Алологии», состоит в следующем. Евномий проводит различие между двумя путями (богословского) анализа: во-первых, когда делаются выводы исходя из знания о сущностях, или, как еще говорит Евномий, – «закона природы»⁶⁵⁸, и, во-вторых, когда судят о природе субъекта исходя из знания о его действиях. Каждый из этих путей, согласно Евномию, приводит к пониманию, что Сын не подобосущен и не единосущен Богу. Первый – потому, что сущность Бога в том, что Он нерожденный, т. е. не имеет причины и начала для Себя, а Сына – в том, что Он есть порождение, т. е. имеет начало и причину, а значит, «нерожденное» и «порождение» не могут являться одной сущностью или обладать сущностями, подобными друг другу. Второй пуп» – от деяний к сущностям, согласно Евномию, демонстрирует неподобосущие и неединосущие Сына Богу на основании того, что поскольку Сын есть творение Бога, а Дух – Сына, то из этого следует, что Дух не может быть одной сущностью с Сыном, а Сын – с Богом, так же как они не могут иметь и подобные сущности.

Обратим внимание на то, что специфика Евномиева понимания триады сущность– сила-энергия (действие) такова, что для него действие простой сущности (каковые есть сущности Бога, Сына и Духа) мыслится в контексте воли, а не естественного движения природы, т. е. как нечто внешнее по отношению к сущности, как низшее и слабейшее; а потому и произведения, «дела» этой сущности, тождественные по статусу с действиями, являются низшими и слабейшими относительно Первопричины. Согласно пониманию Евномия, это так именно из-за простоты сущности, ибо в противном случае произведения сущности были бы равными с ней и сущность не была бы простой⁶⁵⁹. М. Барнес, исследуя взгляды некоторых представителей философского окружения Евномия в отношении понимания соотношения последовательности дщность-сила-энергия (ουσία–δύναμιςένέργεια), обращаясь к трудам Галена, Климента Александрийского, Оригена, императора Юлиана и Ямвлиха, пришел к выводу, чго Евномиево понимание этого вопроса нестандартно в отношении его окружения. Барнес отмечает, что специфика понимания Евномием соотношения сущности Бога и Его действия проявляется в философском языке, используемом Евномием, в виде отсутствия опосредующего звена между сущностью и энергией – силы (δύναμις), когда речь идет о действии Божией сущности, и этим как бы разрывается связь энергии и сущности⁶⁶⁰. Однако можно сказать, что на месте понятия «силы» (δύναμις), которое используется обычно у древних авторов (особенно у платоников) чтобы показать, что энергия (ενέργεια) являет сущность (ουσία), в системе Евномия находится понятие «власти» (εξουσία) (которое имеет очевидные коннотации к «воле»), обеспечивающее разрыв между ουσία и ενέργεια.

С этим связана и специфика осмысления Евномием христологической проблематики. Евномий утверждает, что Сын, будучи неподобным Отцу по сущности, подобен с Ним по воле⁶⁶¹. Евномий подразумевает, что энергия простой сущности может быть только «волей», и эта «воля» не способна являть сущность. Подобие воления Сына волению Отца заключается в том, что Сын есть исполнитель воли Отца, Его орудие. Так как Бог не действует непосредственно в мире, ибо, как объясняет Евномий во второй «Апологии», мир этого не выдержал бы, то Сын является исполнителем Его воли в отношении тварного мира. И поскольку Сын относится к тварной сфере, но тем не менее является исполнителем воли Бога, то можно сказать, что в христологии Евномия, заключающейся в концепции Сына как «орудия» Бога, мы как раз сталкиваемся с проявлением принципа, согласно которому имеется разрыв между ουσία и ενέργεια, т. е. в нашем случае между сущностью (Бога) и Его деятельностью, которая, с одной стороны, есть Сам Сын, а с другой – деятельность Сына в тварном мире.

Немалое внимание Евномий уделяет в «Апологии» вопросам осмысления языка. В этом отношении Евномий, во-первых, настаивает на природном соответствии истинного имени и именуемого, во-вторых, указывает на методологический принцип, по котором, зная природу подлежащего, необходимо искать и находить это естественное имя⁶⁶², в-третьих, в «Апологии» имеются зачатки учения, согласно которому имена (предикаты), прилагаемые к Богу, не могут считаться имеющими статус продукта человеческой фантазии или «примышления» (επίνοια), и в качестве истинных имен, не измышленных человеком, все Божественные имена имеют одно значение, т. е. в действительности значат одно и то же – «нерожденность»⁶⁶³.

Вторая апология Евномия, носящая название «Апология на Апологию», была написана как ответ на сочинение свг. Василия Кесарийского «Опровержение на защитительную речь злочестивого Евномия», которое тот написал в качестве опровержения Евномиевой «Апологии». К сожалению, вторая апология Евномия сохранилась лишь во фрагментах (как правило, небольших) или в пересказе в сочинениях свт. Григория Нисского «Против Евномия» и «Опровержение Евномия»⁶⁶⁴. Скажем сначала о структуре этого сочинения.

Свт. Григорий Нисский⁶⁶⁵ и Фотий⁶⁶⁶ упоминают, что «Апология на Апологию» состоит из трех книг, олнако историк Филосторгий, который принадлежал к евномианской общине (и даже лично в молодости видел Евномия), упоминает о пяти книгах. Вероятно, всетаки, что Евномий написал пять книг в ответ на сочинение свт. Василия, однако свт. Григорий отвечал на три из них, и таким образом отрывки только из трех книг дошли до нас⁶⁶⁷. Евномий начал издавать книги своей второй апологии примерно четверть века спустя после издания свт. Василием своего сочинения; первые книги стали появляться около времени смерти свт. Василия Кесарийского – в самом конце 370-х гг.

Насколько можно реконструировать на основании пересказа и сохранившихся отрывков, первая часть первой книги второй апологии Евномия посвящена истории опубликования им первой апологии. Во второй части первой книги Евномий защищает положение первой апологии (Апология 7.3–15), заключающееся в представлении о том, что истинное имя сущности Бога – нерожденность, и вообще касается темы усиологин в ее приложении к Отцу, Сыну и Духу, а также рассуждает о природе ангельских чинов. Опровергая возможность приложения понятия «еднносущне» к Святой Троице, Евномий утверждает, что в области Божественного, и в меньшей мере в сфере умного мира, не может идти речь о какой-либо общности, тогда как общность возможна только для мира материального⁶⁶⁸⁶⁶⁹. Кроме того, Евномий в первой книге «Апологии на Апологию» развивает учение о путях познания: от сущностей – к делам и наоборот⁶⁷⁰. Вторая книга «Апологии на Апологию» посвящена критике утверждения свт. Василия, что все имена, прикладываемые к Богу, суть человеческие «примышления» (επίνοια), т. е. представляют собой плод человеческой мысли. Евномий противопоставляет этому учению положение, согласно которому все Божественные имена имеют одно значение, а также развивает учение о богоданности человеческого языка. Также в этой книге обсуждается вопрос, разобранный еще Аэцием в «Синтагматионе», о том, что «нерожденность» не есть лишение. Третья книга «Апологии на Апологию» – последняя, фрагменты из которой до нас дошли, – посвящена обсуждению природы Сына и теме воплощения.

Остановимся на специфике христологии Евномия и на его понимании воплощения. В отличие от Ария, Евномнй не считал, что Сын сотворен из ничего, тем не менее он делал акцент в первой апологии на том, что «было, когда Сына не было»⁶⁷¹. По всей видимости, положение, согласно которому Сын не является сотворенным из ничего, в представлении Евномия связано с тем, что Сын сотворен непосредственно Богом, в то время как остальная тварь создана Сыном как орудием Бога в делах творения. В своей второй апологии Евномий развивает те моменты христологии, которые остались за рамками первой апологии. Согласно Евномию, Сын есть Вестник, Ангел Бога⁶⁷² – Ангел, отличающийся по своей природе от остальных умных сил⁶⁷³. Он есть их Творец, так же как и Творец остального мира, и в качестве Творца Он является Богом для тварного сущего и Ему поручено примышление о нем⁶⁷⁴. Таким образом, для Евномия является актуальной парадигма: «Бог» в отношении какого-то сущего есть тот, кто его сотворил; поэтому Всевышний Бог есть Бог для Сына и мира (т. к. посредством Сына именно Он сотворил мир), и в то же время Сын есть Бог для мира. Бога, сотворившего Сына, Евномий называл Богом в собственном смысле, Богом истинным (ср.: 1Ин. 5, 20), в то время как Сыну, согласно Евномию, свойственно имя «Бог» без прибавления: «истинный»⁶⁷⁵. Таким образом, в системе Евномия Христос, оставаясь по природе тварью, является Богом по имени в отношении тварного мира.

Евномий не мог принять учения об истинном Боговоплощении. Согласно его мнению, истинный Бог – Бог Всемогущий, Творец и законоустроитель тварного мира, конечно же, не может принять плоть и подчиниться тварным законам. Критикуя аналогию, приводимую свт. Василием, согласно которой Отец и Сын подобны свету нерожденному и рожденному, Евномий пишет:

Если [Василий] может доказать, что и Бог всех, Который и есть свет неприступный (1Тим. 6, 16), был или мог быть во плоти, прийти под власть, повиноваться повелениям, подчиняться человеческим законам, понести крест, то пусть говорит, что свет равен свету⁶⁷⁶.

В доктрине Евномия невозможно нарушение онтологического порядка, нисхождения онтологически высшего к низшему; несмешанный и неизменяемый Бог не может претерпеть смешения с тварным и изменяемым началом – но существо, принадлежащее к определенному порядку, может претерпеть трансформации внутри этого порядка. Таким образом, место Боговоплощения у Евномия занимает явление тварного Сына в тварный же мир⁶⁷⁷. Этот акцент на жестком, ненарушаемом онтологическом порядке триады высших существ, делающим невозможным истинное Боговоплощение, – акцент, отсутствующий у Ария и в раннем арианстве (где невозможность истинного Боговоплощения принималась по умолчанию, не оговариваясь специально), – является наследием интуиций античной философии, и платонической мысли в первую очередь.

Согласно Евномию, Сын, в противовес Отцу, изменяем, смешан и подвержен претерпеваниям⁶⁷⁸. Противопоставление непретерпеваемого Бога претерпевающему Сыну – не только аллюзия на крестные страдания Сына, но и продолжение неоарианской линии, намеченной у Аэция, который подразумевал, что Бог, будучи Причиной Сына, не есть претерпеваемый, в то время как Сын именно из-за того, что Он имеет причину для Себя, – претерпеваем⁶⁷⁹.

Крестные страдания Сына, как считает Евномий, никак не связаны с Его волей, с волевым преодолением искушений и мучений; Евномий утверждал, что это был естественный процесс, необходимо предуготованный для сущности Сына⁶⁸⁰, – здесь мы можем наблюдать, как акцент на нерархпзации в богословии Евномия приводит к отрицанию основных предпосылок христианской сотериологии, основанной на представлении о вольных страданиях Спасителя. То, что страсти Христа, согласно Евномию, не есть вольные страсти, имеет отношение к тому, что Евномий, следуя за Арием⁶⁸¹ развивал «Логос-саркс христологию», т. е. он считал, что Христос не имел человеческой души, но единичная сущность Христа восприняла бездушную плоть⁶⁸².

И хотя не просто делать выводы относительно сотериологнческих представлений неоариан, в частности, о том, насколько они совпадают или расходятся с сотериологией первого арианства, – в целом можно сказать, что для неоарнанства Евномия не является характерным мотив «общего Христу и нам», имевший место в сотериологии Ария.

Обратимся теперь к вопросу о богопознании в учении Евномия. Утверждение о том, что Аэций с Евномием – рационалисты в богословии стало общим местом⁶⁸³, и обычно это связано с представлением, согласно которому неоариане учили о совершенной познаваемости Божества⁶⁸⁴. Однако это мнение основано на не совсем твердых предпосылках. Помимо общей для неоариан тенденции делать акцент на познаваемости Божественной сущности, в пользу мнения, что, согласно неоарнанам, Бог является познаваемым, казалось бы, говорят известные свидетельства православных церковных писателей. Приведем их. Свидетельство свт. Епифания об Аэцин:

…С этого началась ересь, и от одного предположения поднявшись мыслью к большему произведению зла, Аэций страшно уязвил и свою душу, и ему поверивших. Он после того так увлекся мечтанием, что и сам он, и наученные нм стали говорить: «Я знаю Бога совершенно, и так знаю и мыслю Его, что себя не столько знаю, сколько знаю Бога». Многое и другое мы о нем слышали, именно как страшно ухищрялся дьявол посредством его погубить души людей, им уловленных⁶⁸⁵.

Свидетельства Сократа и Феодорита о Евномии следующие. Сократ приводит слова Евномия:

О своей сущности Бог знает нисколько не больше, чем мы. Нельзя сказать, что Он знает ее больше, а мы меньше, но – что знаем о ней мы, все то же знает и Он; и наоборот, что – Он, то самое, безразлично, найдешь и в нас⁶⁸⁶.

Феодорит пишет о Евномии таким образом:

Он осмеливался угвержлать такие вещи, чего ни один из святых не разделял: что он в точности знает сущность Божию, и что он такое же имеет знание о Боге, каковое Бог имеет о Себе⁶⁸⁷.

М. Альбертц утверждал, что фрагменты, приписываемые Евномшо Сократом и Феодорнтом, суть пересказ того, что Епифаний говорит относительно Аэция⁶⁸⁸. Однако Р. Вэжжьон убедительно показал, что это не так⁶⁸⁹. Действительно, во фрагменте из свт. Епифания идет речь о знании человеком Бога лучше, чем знании себя, в то время как во фрагменте из Сократа и Феодорита говорится о знании человеком сущности Бога так же, как ее знает Сам Бог, – очевидно, что интенции в этих фрагментах различные. Непохоже, что свт. Епифаний цитирует Аэция, ведь после слов, приписываемых Аэцию, Епифаний говорит: «Многое и другое мы о нем слышали…»; в «Синтагматионе» Аэция, который свт. Епифаний приводит в этом же разделе «Панариона», данные слова отсутствуют. Все это позволяет сделать вывод о том, что Епифаний именно слышал нечто об Аэции и привел его слова в соответствии со своим пониманием. Гораздо более вероятно, что именно Сократ Схоластик приводит настоящие слова Евномия, либо выражение, близкое к тому, что Евномий действительно мог говорить, поскольку целью Сократа было верифицировать учение Евномия, а не просто пересказать его; он приводит слова Евномия именно в качестве цитаты, а не как пересказ услышанного. Важно, что во фрагменте, приводимом Сократом, речь идет не о знании Бога человеком, но о знании сущности Бога. Фрагмент из Феодорита, так же как и в случае Епифания, представляет собой пересказ, причем пересказ примерно того же положения, о котором повествует Сократ. С другой стороны – и этого не отмечает Р. Вэжжьон, – фрагмент из Епифания, пересказывающий утверждение Аэция, коррелирует с языком аргументации самого Аэция, который использовал язык «осознавання» в некоторых секциях «Синтагматиона»⁶⁹⁰. Таким образом, этот фрагмент, вероятно, передает мысль, высказывавшуюся Аэцием, в определенном отношении искажая ее.

Поэтому можно сделать вывод, что именно фрагмент из Сократа Схоластика в наибольшей степени претендует на аутентичность и именно его содержание – в смысле акцента на знании сущности Бога – согласуется с общей интенцией учения неоариан. Принципиальным является тот факт, что неоариане делали акцент именно на знании и выражении в слове сущности Бога, а не на познании Самого Бога; из их сочинений нельзя однозначно вывести, что, посредством именования сущности Бога, они претендуют на мистическое соединение с Ним⁶⁹¹. Можно указать лишь на один фрагмент из Евномия, который можно понять как указание на мистическое восхождение к Богу, и в нем не используется язык познания сущности⁶⁹².

Следует обратить внимание также на тот факт, что понятия «нерожденность» и «порождение» неоариане использовали с целью выражения специфики, соответственно, бытия Бога как существа, принадлежащего к нетварной реальности, и Христа как существа, принадлежащего к реальности тварной; в связи с этим основная интенция неоариан была направлена на то, чтобы посредством языка «сущности» выразить в речи различие между тварной реальностью и нетварной, что не подразумевает обязательное мистическое общение с Божеством. По этой причине в неоарианском дискурсе понятие «сутцность» нередко (но не всегда) приобретало категориальные коннотации, отсылающие к «сущности» в смысле второй сущности по Аристотелю как инструмента для выражения в речи что-бытия, или образа бытия (в рамках доктрины неоариан – для сутцеств, единственных в своем роде (Бога и Сына))⁶⁹³. Отметим, что сказанное не отрицает того, что неоариане могли признавать возможность и собственно мистического приобщения к Богу⁶⁹⁴ (не подразумевающего знание Его в полноте).

Кроме того, утверждение о совершенном познании Бога как такового было бы странным и если смотреть изнутри арианства. Как мы уже отмечали, одна из важнейших интуиций арианства заключается в отрицании возможности соприкосновения Бога с тварным миром: в доктрине ариан и Евномия невозможно нарушение онтологического порядка, нисхождения онтологически высшего к низшему. По этим причинам можно сказать, что аргументация Евномия против возможности истинного Боговоплощения, его настаивание на том, что Бог есть «свет неприступный.», что подразумевает пропасть между Богом и тварным миром и необходимость посреднической сферы, – указывает на то, что распространенное представление, согласно которому Евномий учил о полной познаваемости Бога (а не Его природы), представляется не вполне убедительным, поскольку, если исходить из него, неоарианская доктрина оказывается самопротиворечивой.

1. Чернить и поносить кого-либо из-за распущенного языка и безрассудного ума⁶⁹⁷ – это дело, воистину, порочных и склонных к брани; напротив, когда клевета затронула честь, стараться со всей решимостью удалить ложь опровержением – вот дело людей благоразумных и тех, кто вместе с заботой о себе старается обеспечить безопасность многих⁶⁹⁸. Имея понятие и о том, и о другом, воистину хотели бы мы, как в первом никогда не принимать участие, так избежать и опыта второго.

Вышло, однако, все не так, как мы замышляли; многоразлично и разнообразно посредством слов и дел многими были возведены на нас ложные обвинения, болезненные для нас, пагубные для тех, кто в них поверил. [Сделали же] это некие нечестивцы, которые не стесняются никаким [дурным] словом или делом; а простецы, оценивая истину, исходя из обвинений наших противников, приняли без рассуждения возводимую на нас клевету⁶⁹⁹. Мы же сочли и ради нашей пользы, и ради безопасности тех, кто без исследования принял сказанное против нас, выступить с защитительным словом [апологией] и изложить вам в письменном виде⁷⁰⁰ исповедание нашей веры. Не сможем ли мы [таким образом] отвратить, благодаря этому [исповеданию] вышеназванную хулу, а кроме того, [сделать] скверных [людей] не такими наглыми, а легкомысленных – куда более осторожными, показав первым бесполезность распространения лжи, вторым же – небезопасность веры в нее, явив, таким образом, как истинность нашей [веры], так и исправление для тех и других. Ибо общность во лжи вызывает необходимость и в общем исправлении⁷⁰¹.

2. Прежде же всего мы просим вас, и слушающих ныне, и тех, кто впоследствии прочтет, отличать истину от лжи не исходя из количества, примыкая к стороне более многочисленной, считая ее лучшей. Мы просим не затемнять свой ум из-за значительности или бахвальства некоторых и не давать преимущества тем, кто опередил [в своих доводах], и не запирать свой слух к последующим⁷⁰². Предпочитайте учение нашего Спасителя Иисуса Христа всему множеству людей, всякой любви к почестям и спорам, близости и родству, короче говоря, всему, что обычно затемняет способность суждения, и судите о сказанном, будучи [всецело] расположенными к истине. Ведь наибольшее значение для распознания истины [имеет] усвоение ее.

3. Кроме того, [просим вас,] чтобы вы не гневались на нас, если, пренебрегая гордыней и страхом, мы предпочитаем безопасности и милостям настоящего [века] избавление от наказаний в будущем и, рассудив, что угроза, объявленная нечестивым страшнее всякого земного злострадания и временной смерти, предлагаем истину, обнаженную от всякого покрова⁷⁰³. Ибо, согласно сказанному апостолом: «Нынешние временные страдания ничего не стоят в сравнении с тою славою, которая откроется в нас» (Рим. 8, 18). Даже и весь мир со своими наслаждениями и властью [над ним] не является равноценным возмещением за душу каждого человека⁷⁰⁴, поскольку, что касается обоих – блаженства и наказаний, – то ожидаемые [в будущем веке] несравненно больше настоящих.

4. Однако, чтобы, задерживаясь на этом, не удлинять чрезмерно наше слово, обратимся теперь к исповеданию веры, откуда желающие могли бы легко и без труда составить представление о нашем мнении. Ибо необходимо, чтобы те, кто говорит об этих вещах и отдает отчет в своей вере, не предали бы себя по небрежению мнению многих, но чтобы они приняли прежде издавна имеющее у отцов силу благочестивое предание как указатель и правило и пользовались этим точным образцом для проверки при рассуждении о высказываемом⁷⁰⁵.

5. Веруем во Единого Бога Отца Вседержителя, «из Которого все» (1Кор. 8, 6), и во Единого Единородного Сына Божия, Бога Слова, Господа нашего Иисуса Христа, «Которым все» (1Кор. 8, 6). И во Единого Духа Святого, Утешителя, в Котором совершается раздаяние всякой благодати каждому из святых, соразмерно их пользе (ср.: 1Кор. 12, 7)⁷⁰⁶.

6. Это самая простая и общая вера для всех, кто заботится, чтобы казаться или быть христианином, если нужно коротко сказать о самом главном, опуская сейчас второстепенное⁷⁰⁷, упоминать которое было бы излишне, поскольку до сих пор оно было неоспоримо. Что до нас, то если бы мы могли видеть, что с необходимостью тот, кто однажды принял эти слова, неукоснительно соблюдал бы вместе со словами и правильное понимание, или же, что те, кто обвинял нас в нечестии, после этого исповедания оставили бы свои обвинения и очистили свой разум от всякого подозрения в наш адрес, то мы бы приняли это исповедание в качестве меры и предела наших собственных слов, поскольку оно доставило бы нам безопасность и тишину. Поскольку же этого не достаточно для подтверждения истины людям, которые из-за враждебности или какого-то иного извращения ума пытаются искажать это исповедание или изменять его смысл – иначе бы ни ливиец Савеллий, ни галат Маркелл, ни Фотин⁷⁰⁸, ни кто-либо иной, кто разделял подобное безумие, не был бы исключен из священных собраний, от общения таинств и стен церковных, – то и в нашем случае [этого исповедания] не достаточно для устранения обвинений, выдвинутых против нас, и необходимо тщательно раскрыть его, чтобы объяснить нашу мысль. Итак, мы постараемся, насколько сможем, разъяснить свое понимание этих вещей, либо сначала формулируя веру, а потом истолковывая смысл сказанного, либо подбирая формулу для идей уже представленных, но так, что перемена порядка нисколько не повредит истине.⁷⁰⁹ Ясно, что этого будет достаточно и для апологии, и для опровержения наших обвинителей.

7. Итак, согласно естественному пониманию⁷¹⁰ и по учению отцов, нами исповедуется Один Бог, не происшедший ни от Себя, ни от другого. Ибо то и другое равно невозможно, потому что, в соответствии с истиной, производящее должно существовать прежде происшедшего, а производимое быть вторым по отношению к производящему. Но поскольку ничего не может быть прежде или позднее себя самого, то и ничто иное не может быть прежде Бога, иначе бы это иное вместо второго имело бы достоинство Божества⁷¹¹. Ведь если о чем-то можно сказать, что оно произведено другим, то это значит поместить его среди произведенных, что значило бы, на самом деле, причислить его к существам произведенным Богом. Поэтому, если доказано, что ни Сам Он прежде Себя, ни другое что-либо прежде Него не существует, но Он Сам – прежде всего, то сопутствует Ему нерожденность, лучше же сказать – Он и есть нерожденная сущность⁷¹². Кому-то может показаться ненужным и излишним подтверждать то, что всеми признается, как будто это вызывает сомнение. Нет, [не вызывает], но нам кажется правильным из-за тех, кто почитает мудростью сражаться против очевидного, как и из-за тех, кто всегда готов бранить и клеветать, рассмотреть этот вопрос тщательней.

8. Думаем же, что, именуя [Бога] нерожденным, должны мы превозносить [Его] не одним именем, по человеческому примышлению⁷¹³, но воздавать Ему из всех необходимейший Богу долг, то есть исповедание Бога тем, что Он есть [действительно]⁷¹⁴. Ибо то, что говорится по примышлению, имея свое бытие в одних именованиях и их произношении, обычно вместе с произнесенным словом и рассеивается⁷¹⁵. Но Бог, молчим ли мы или говорим, и по возникновении сущего и прежде [возникновения его] был и есть нерожденный. Но не в смысле лишения, если только под лишениями понимать лишения каких-либо естественных [свойств], и притом вторичных по отношению к обладанию⁷¹⁶. [Ведь] и по природе у Бога не было происхождения, не было и такого, что Он, сначала имея происхождение, впоследствии, по лишении его, стал нерожденным, поскольку это было бы весьма нечестиво и пагубно для истинного понятия о Боге и Его совершенстве, более же всего, для изобретателей таких мнений, то есть говорить, что Бог вообще может чего-либо лишиться – того, что принадлежит Ему по природе, ибо ни один здравомыслящий человек не скажет, что кто-либо лишился чего-то из с самого начала несвойственного ему. Итак, если [Он] – нерожденный ни по примышлению, ни по лишению, как это показало только что сказанное слово, ни какой-то частью (потому что неделим), ни как что-нибудь иное в Нем самом (потому что прост и не состоит из частей), не как что-нибудь иное с Ним (потому что нерожденный один и единственен), то это и будет нерожденная сущность⁷¹⁷.

9. А будучи нерожденным, по доказанному выше, [Бог] никогда не допустит рождения, так чтобы рожденному сообщить собственное естество, и избежит всякого сравнения⁷¹⁸ и общения с рожденным⁷¹⁹. Ибо, если бы кто-либо захотел, чтобы эта сущность была общей с другим, или чтобы она передавалась кому-то другому, он бы вводил это либо через разделение и отделение, либо через сравнение. Но что бы из этого мы не предположили, такое учение было бы странно, а скорей нечестиво⁷²⁰. Ибо если бы [Бог] разделился или отделился [Сам от Себя]⁷²¹, Он бы уже не был нерожденным, став через разделение тем, кем не был прежде⁷²². Но тогда бы Он уже не был бы нетленным, ибо разделение разрушает нетление. Если же Он допустил бы сравнение с другим, то сравнение было бы не по несообщаемым [свойствам], но общность достигалась бы по [одному и тому же] достоинству сущности, а если так, то и имени. Так что по необходимости те, кого одолевает это слово или кто хочет сохранить именование несообщаемым, должны вместе с тем сохранить и несообщаемость сущности; или же, если попытаются [помыслить это] через передачу [сущности], то [необходимо], чтобы была передача и имени, как и сущности. Если только именем одно превосходнее, а другое – ниже [его], то станет для них препятствием расточительность, доставляющая другой части недостающую благодать, в то время как словесное различие [тоже] не окажется достаточным (если они употребляют именования в строгом смысле). Если же логическое рассуждение принуждает сообщить одно и то же именование, то пусть они сообщат также [Сыну] и великую честь, и равенство [Отцу], поскольку не найти места для превосходства [Отца в отношении Сына]⁷²³.

10. Ибо, конечно, не скажем, что у обоих общая сущность и только по порядку и по преимуществу!, относящемуся ко] времени, один – первый, а другой – второй. Ибо должна у имеющих превосходство предсуществовать и причина превосходства. А с сущностью Божией не сопрягается ни время, ни век, ни порядок. Ибо порядок вторичен в отношении того, кто его учреждает; но ничего из того, что в Боге, не учреждается другим. Время же есть какое-то качественно определимое движение звезд; звезды же получили бытие позднее не только нерожденной сущности и всего умного [мира], но и после первых тел⁷²⁴. А о веках нужно ли говорить, когда Писание ясно возвещает, что Бог существует прежде веков (Пс. 54, 20)⁷²⁵, и общие рассуждения о том же свидетельствуют? Ибо не только нечестиво, но и совершенно нелепо со стороны тех, кто признал Единого Нерожденного, говорить, что что-то существует прежде Него или сосуществует с Ним. Ибо если бы что-либо существовало прежде, то это бы по справедливости и называлось нерожденным, а не вторым; а если бы сосуществовало, общностью существования одного с другим отнималось бы от [Бога] и то, что Он один, и то, что Нерожденный, так как вместе с сущностью совводилось бы некое распределение или ограничение между этими двумя [т. е. Отцом и Сыном], или же сложение и, кроме того, – причина сложения.

11. Но невозможно, чтобы было что-нибудь в сущности Божией, например, вид или объем, или количество, потому что Бог совершенно свободен от сложности. Если же ничего из этого и подобного этому не соединено с Божией сущностью, и даже непозволительно думать, чтобы когда-либо с ней соединилось, то на каком еще основании дозволено будет нерожденное уподоблять рожденному? Потому что подобие или сравнение, или общение по сущности не оставит места никакому превосходству или различию, но явно произведет равенство, а вместе с равенством покажет, что уподобляемое или сравниваемое – нерождено. Никто же не безумен и не смел в нечестии до такой степени, чтобы назвать Сына равным Отцу, когда Сам Господь говорит ясными словами: «Отец Мой», пославший Меня, «более Меня» (Ин. 14, 28)⁷²⁶, или же объединить одно с другим оба эти именования, тогда как каждое несет в себе свой смысл и не допускает общности с другим. Ибо либо Он Нерожденный и не Сын, либо Сын и не Нерожденный. Но оставив многие другие доводы в пользу того, что Бог всяческих один нерожден и несравним, достаточным для доказательства считаю и сказанное.

12. А чтобы показать, что есть один Сын, ведь Он – Единородный, я мог бы представить речения святых, возвещающие, что Сын есть порождение (γέννημα) и творение (ποίημα)⁷²⁷, самим различием наименований указывающие на различие сущности [Отца и Сына], и таким образом избавился бы от [дальнейших] забот и трудов⁷²⁸. Но из-за тех, кто понимает рождение по-плотски и претыкается об омонимию⁷²⁹, необходимо также сказать кратко и об этом. Итак, по учению Писаний, мы говорим, что Сын – порождение, разумея под этим, что сущность не есть что-нибудь одно, а означаемое именем – что-нибудь другое, отличное от нее, но что означается именем, то и есть сама ипостась⁷³⁰, ибо название по самой истине соответствует сущности. Эта сущность Сына, не существовавшая прежде своего составления, рождена; впрочем, рождена прежде всех по воле БогаОтца⁷³¹.

13. Если же это высказывание покажется дерзким, пусть сам рассмотрит, верно оно или ложно. Ведь если – первое, то дерзновение будет безупречным, по его же суждению, поскольку ничто истинное, сказанное вовремя и в [должной] мере, не подлежит порицанию. Если же – ложно, то, конечно, необходимо, чтобы истиной почиталось противоположное этим взглядам, то есть то, что Сын был рожден, когда Он уже существовал, что не только странно или нечестиво, но нелепее всего, что можно предположить; ибо для чего существующему рождение, если только он не изменяется во что-то другое, согласно природе тел одушевленных и неодушевленных, о чем можно было бы правильно сказать, что они становятся, поскольку, будучи тем, что они есть, они не те, чем становятся. Ведь и семя не человек, и камень – не дом, но они становятся – один человеком, а другой – домом. Если же благочестивее всего на свете сравнивать с этими случаями рождение Сына, то – [при том что] каждое из них [т. е. семя и камень] становится тем, чем оно не было изначально – какое нужно лекарство тому, кто утверждает, что Сын был рожден, когда Он уже существовал?⁷³² Ибо если Он был прежде Своего рождения, то был нерожден.

14. Однако издавна уже прекрасно исповедуется, что нет никакого иного нерожденного, кроме Бога. Итак, либо они изменяют это исповедание, вводя еще одного нерожденного, или, если они все же придерживаются его, пусть откажутся говорить, что Сын был рожден тогда, когда уже был, поскольку именование Сына порождением никоим образом не согласуется с нерожденностью. Ибо иначе произошло бы полное смешение слов и вещей: притом что одна сущность и есть и называется нерожденной, вводилась тем же определением [т. е. «нерожденный"] сверх этого еще иная сущность, которая бы называлась «рожденной». Так что, согласно им, Сын бы именовался «нерожденным», а Отец – «не рождающий» (если бы Сын не был рожден).

Разве что кто-то, по пословице, желая излечить зло – злом, меньшее – большим⁷³³, помыслит происхождение посредством приращения или изменения, не поразмыслив хорошо и над этим, вдобавок ко всему предыдущему; ведь если что-то прирастает, то прирастает через прибавление чего-то внешнего. Откуда же возьмется это добавляемое, если мы не предположим [существование чего-то] другого? Но если так, необходимо примыслить много существ, и притом нерожденных, для восполнения одного. Но если приращение происходит из ничего, то, что лучше, исповедать, что все не-сущее порождается по воле приводящего [в бытие Бога] или сказать, что [эта] сущность составлена из сущего и не-сущего? А если бы оно изменилось, то поскольку нет того, во что бы оно изменилось, то по необходимости изменение произошло бы в не-сущее. И разве это не нелепость, если не нечестие – говорить, что сущее изменилось в несущее?⁷³⁴ Однако необходимо отбросить эту полную нелепицу, если не сказать – безумие, и придерживаться с рассудительностью истины.

15. Но люди, ответственные за эти и еще более многочисленные нелепицы, забыли о себе; [это] не нас следует осуждать за дерзость, а их самих обвинить в нечестии. Мы же, держась доказанного и в прежние времена святыми, и теперь нами, и находя, что ни Божия сущность не допускает ни рождения (как нерожденная), ни разделения [в Себе], ни разделения [на части] (как нетленная), и не существует ничего другого, что могло бы служить подлежащим⁷³⁵ для рождения Сына, говорим, что Сын родился не бывши прежде, при этом сущность Единородного мы не делаем общей с теми вещами, которые из небытия пришли в бытие, ибо не-сущее не есть сущность⁷³⁶.

На основании же воли Сотворившего⁷³⁷ мы определяем различие [между Единородным] и всеми остальными [тварями] и отдаем Ему столько превосходства, сколько необходимо иметь Творцу пред Своими тварями. Все ведь было сотворено «через Него» (ср.: Ин. 1, 3), мы это исповедуем согласно с блаженным [апостолом] Иоанном, поскольку Его зиждительная сила была порождена свыше тогда же, когда и Он, так что Он стал Богом Единородным в отношении всего, что было сотворено после Него и через Него. Один ведь, будучи рожден и сотворен силою Нерожденного, Он стал совершеннейшим служителем для [исполнения] всякого созидания и воли Отца⁷³⁸.

16. Если же из-за [именований] «Отец» и «Сын» мы должны представить себе рождение [Сына] человеческим и телесным и если, делая наведение от рождений людей, придавать Богу имена, означающие участие⁷³⁹ и страсти⁷⁴⁰, тогда, поскольку Бог также и Создатель, необходимо предположить материю для создания [творения], согласно заблуждению греков. Ибо человек, который рождает из своей сущности, ничего не может и создать без материи. Но если они это отвергают, не заботясь о буквальности имен, поскольку хотят сохранить только понятия, подобающие Богу, считая, что Он творит только Своею силой [не пользуясь материей], то почему тогда имя «Отец» дает у них место в Боге страстям и участию? Ибо какой здравомыслящий человек не согласится, что из имен некоторые имеют общее только в звучании и произношении, но не в значении? Например, когда мы говорим об «оке» применительно к человеку и к Богу, в одном случае оно означает некий член [тела], в другом – иногда защиту и сохранение праведников, иногда – знание дел [человеческих].

17. Однако многие имена, различные по звучанию, имеют одно значение, например: «Сущий» (Исх. 3,14) и «Единый истинный Бог» (Ин. 17, 3). Итак, когда мы говорим о Боге как Отце, не следует думать, что Его действие общее с действием человека, или же в обоих случаях подразумевать течение или страсть, поскольку Один – бесстрастен, а другой [рождает] со страстью. Или когда мы говорим о Нем как о Духе, [не следует думать,] что Он имеет природу духов. Во всех случаях мы сохраняем аналогию, и, слыша, что Сын есть тварь, пусть никто не оскорбляется этим, как будто через общность имен делается общей и сущность. Он ведь – порождение и творение нерожденного и нетварного, а небо, и ангелы, и все остальное творение – творение этой твари, созданное через Него повелением Отца. Именно так мы сможем сохранить истинный смысл Писаний, говорящих о Сыне как о порождении и творении, чтобы нам не сойти с пути трезвого рассуждения и – ни приписать Богу разделение на части, ни [положить] Его собственной сущности в качестве основы для появления [Сына], ни представить какой-либо материи для творения; из чего и происходит, по сути, различие имен⁷⁴¹.

18. Итак, поскольку Бог и рождая не передает Своей природы рождаемому по подобию людей (ибо Он нерожденный) и, творя, не нуждается ни в какой материи (будучи самодостаточным и могущественным), совершенно неразумно отрицать, что [Сын] – тварь. Поскольку было показано из этого доказательства и из других подобных, что мы не должны пытаться установить полное соответствие между именами и значениями, ни пытаться отличить различное, но [необходимо] обращать внимание на понятия подлежащих и приводить в соответствие [с ними] наименования (поскольку природа вещей ни в коей мере не следует звукам, но необходимо, чтобы смысл имен приспосабливался к вещам в их значении), то достоин порицания тот, кто, будучи убежден, что Сын – произведение и творение, и понимая, что Бог нерожденный и нетварный, противоречит предыдущим исповеданиям, добавляя нечто другое и вводя подобие сущностей⁷⁴². Хотя им, если только они заботятся об истине, надлежало при разнице имен признать и разницу сущностей⁷⁴³, ибо так и только так они сохранят правильный порядок, воздавая каждой из этих [сущностей] подобающее исповедание. Но если они не придерживаются такого учения, то пусть хотя бы сохранят последовательность в своем предположении (έπινοίας), и если не отказываются от тождественности природ, то пусть лишат наименований, которые им подходят, поскольку мы показали в предыдущем слове, что именования обозначают сами сущности.

19. Но, может быть, кто-нибудь охочий до споров скажет: если верно, что нужно придавать значение словам и с их помощью подходить к пониманию подлежащих, то мы утверждаем, что нерожденный и рожденный [как таковые] различны, но что свет и свет, жизнь и жизнь, сила и сила – сходны⁷⁴⁴. Мы ответим [на это] не заменяя посохом ответ на вопрос, по слову поклонника Диогена⁷⁴⁵, – ибо кинизм далек от христианства, – но, усердно следуя блаженному Павлу, учащему, что нужно терпеливо наставлять противников (ср.: 2Тим. 2,25), [ответим], что один – свет нерожденный, а другой -рожденный. Когда мы говорим о Нерожденном, означает ли свет нечто иное, чем [Не]рожденный, или же один и другой [т. е. свет и Нерожденный] – тождественны⁷⁴⁶? Если один свет есть нечто иное с другим, то очевидно, что состоящее из того и другого сложно, но сложное не есть нерожденное. Если же они тождественны, то насколько отличаются рожденное с нерожденным, настолько же необходимо отличаться свету от света, жизни от жизни и силе от силы⁷⁴⁷. Ибо есть одно правило и один способ разрешения подобных [вопросов]. Итак, если все то, что говорится для обозначения сущности Отца равно по смыслу значения с «Нерожденным», из-за того, что эта сущность неделима и несложна, по той же причине то, что говорится о Единородном, [говорится] и о «Порожденном», но даже они говорят, что эти [вещи⁷⁴⁸] следует различать. Какой тогда еще может быть аргумент, приводящий к подобию сущностей, или что бы могло ограничивать превосходство [Божие] чем-то большим, когда всякое протяжение, всякое время и подобное этому исключаются, поскольку сущность [Божия] проста и едина, и такою мыслится?

20. Во-первых же, кажется мне, что осмелившиеся никому не подвластную, высшую всякой причины, свободную от всех законов сущность сравнить с сущностью рожденной и подчиненной отеческим законам или вовсе не вникали в природу всего, или не с чистою мыслью судили об этом⁷⁴⁹. Ибо проложены для нас два пути, чтобы найти искомое: один, это когда мы обозреваем сами сущности и судим о каждой из них посредством их чистого логоса [или: определения], другой же [состоит] в исследовании действий, когда мы различаем [сущности] исходя из созидательной деятельности и результатов. Итак, ни один из этих двух путей не может обнаружить подобие сущностей [Отца и Сына].

Ведь если начать рассмотрение исходя из сущностей, то [стоящая] превыше царства и вовсе не допускающая рождения сущность, научая этим ум, который приближается к ней с благим расположением, повелевает по закону естества как можно дальше устранить сравнение с иным и нам указывает представлять себе ее действие подобающим и сообразным достоинству этой сущности⁷⁵⁰. Если же кто-либо начинает рассмотрение с созданий и от них возводится к сущностям, то, находя, что Сын есть творение Нерожденного, а Утешитель – Единородного, и из превосходства Единородного удостоверяясь в различии действия, получает он несомненное доказательство и разности по сущности⁷⁵¹; не говоря уже о третьем [аргументе], что действующий самовластно совершенно отличен от того, кто действует повелением Отчим и исповедует, что Он «ничего не творит Сам от Себя» (Ин. 5, 19), [отличен] как поклоняемый от поклоняющегося.

21. Итак, если они считают, что не нелепо приписывать равенство одного с другим во всем этом, как то – сущности, действии, власти и имени, устраняя различие в именах и вещах, то пусть ясно скажут, что есть два Нерожденных. Но если это явное нечестие, пусть они не пытаются под покровом слова подобие ввести то, что все исповедуют нечестием. Однако чтобы не казалось, что мы насилуем истину собственными вымыслами и доводами (согласно клевете, которая на нас возводится и повсюду распространяется), мы приведем доказательства из Писаний. Один Бог возвещается и законом и пророками. Что Он же Бог Единородного, исповедует и Сам Спаситель: «Ибо Я восхожу», – говорит, – «к Моему Богу и Богу Вашему» (ср.: Ин. 20, 17). Есть только один истинный Бог (ср.: Ин. 17,13), единый мудрый (ср.: Рим. 16, 27), единый благой (ср.: Мф. 19, 17), единый всемогущий (1Тим. 6, 15), единый имеющий бессмертие (1Тим. 6, 16). И пусть никто не смущается и не приходит в смятение от этой мысли. Ведь мы высказываем это не для того, чтобы отрицать божественность Единородного, или Его мудрость, или Его бессмертие, или Его благость, но чтобы отличить превосходство Отца. Ибо мы исповедуем Единого Бога Единородного, нашего Господа Иисуса, нетленного и бессмертного, мудрого и благого. Однако относительно Его возникновения и того, что Он есть, мы говорим, что причина Его – Отец, Тот, Кто как Нерожденный не имеет причины для своей сущности или Своей благости; таково понимание, к которому приводит нас все сказанное выше.

22. Однако же, если один Бог истинный и мудрый – поскольку и Один Единородный Сын (так как Едино порождение Нерожденного), – то не был бы Он [т. е. Бог Отец] чем-то единственным, если бы Его природа делалась бы общей с другим через подобие. Итак, необходимо отвергнуть подобие по сущности и принять подобие Сына Отцу по [Его] собственному слову⁷⁵² и поистине отнести причину и начало всего к Одному и Единственному, Сына же ясно подчинив Отцу, понятия обо всем этом тщательно очистив, и признать, что Его [т. е. Отца] образ действия не человеческий, а легкий и божественный, и не считать, что Его действие [при рождении Сына] это какое-то разделение [на части] или движение сущности, как это вынужденно примышляют те, кто введен в обман софизмами греков, объединяя с сущностью действие [энергию] и объявляя из-за этого, что мир совместно с Богом [всегда существует]; [они] никоим образом не избегают этой нелепицы. Необходимо ведь, в самом деле, чтобы свидетельствующие о прекращении творения не отрицали и его начало⁷⁵³. Ведь ничто из приходящего к концу не [может не быть] подвигнутым от начала.

23. Но отвергнем их, не способных здравым взором постичь разницу в сущих и вынести правильное суждение об этих вещах, так как из-за их враждебности к истине Суд сокрыл от них правду. Мы же, согласно сказанному немного выше, судим по действию, исходя из соделанного, и полагаем, что небезопасно связывать его с единством сущности, ибо мы знаем, что она [сущность] без начала, простая, и без конца, а действие – не без начала (ибо тогда и соделанное было бы без начала), и что оно не без конца, ибо невозможно, чтобы, когда творение прекратится, действие бы не прекратилось. Ибо было бы весьма наивно и даже по-детски говорить, что действие нерожденное и не имеет конца, полагая его тем же, что и сущность, тогда как ничто содеянное не может быть нерожденным или не иметь конца. Ибо это бы влекло за собой одно из двух: или действие Божие было бы бездействущим, или же содеянное было бы нерожденным. Но если и то и другое мы признаем нелепым, остается истинное: поскольку творение началось, действие – не без начала, поскольку оно кончится, и оно – не без конца. Итак, не следует нам доверять мнениям других, без исследования соединяющих энергию с сущностью, но [следует] считать волю Божию истиннейшим действием, наиболее подобающим Богу, и что ее достаточно для того, чтобы все существовало и сохранялось, как свидетельствует и слово пророка: «Все, что захотел, сотворил» (Пс. 113, 11). Ибо Он не нуждается ни в ком, чтобы создать то, что Он хочет, но тогда же, когда хочет, появляется то, что Он захотел.

24. Итак, если это слово показало, что воля [Божия] – это Его действие, а Его действие не есть Его сущность, и если Единородный подчинен воле Отца, то необходимо, чтобы Сын сохранял подобие не в отношении сущности, но в отношении действия, которое есть и воля. К этому же нас приводит и то, что мы должны сохранять истинное учение об образе. Его же провозглашает блаженный Павел: «Который есть образ Бога невидимого, перворожденный всякой твари; ибо в Нем создано все, что на небесах и что на земле, видимое и невидимое» (Кол. 1, 15–16)⁷⁵⁴. Почему Он и образ. [Слова]: «в Нем создано все», как и «перворожденный» – не характеризуют нерожденную сущность, ибо не сущность имеет отношение к ним [т. е. тварям], но действие, посредством чего [и] Сын, в Котором все [создано]. «Образ» несет в себе подобие не сущности [Сына Отцу], но действия, которое было сокрыто как [еще] нерожденное в предведении Отца еще до образования перворожденного и всего того, что было сотворено в Нем. Ибо кто же, зная Самого Единородного и исследуя все, что в Нем было создано, не исповедует, что в Нем созерцается вся сила Отца? Зная это, блаженный Павел не сказал: «Им», но «в Нем [создано все]», впрочем[, сказав] и «перворожденный», чтобы, включая Его в число тварей, сотворенных через Него, сделать понятным для тех, кто может это охватить взглядом, действие Отца.

Итак, мы именуем Его «образом Отца» не сравнивая Порождение с Нерожденным, ибо это было бы невозможно и несообразно, но сравнивая Сына Единородного и перворожденного с Отцом, поскольку имя Сын указывает на сущность и действие Отца, Который Его породил⁷⁵⁵. Но если кто-то из-за пристрастия к спорам остался при своем [мнении], не придавая значения всему сказанному, и настаивает, что именование «Отец» означает сущность, пусть он и Сыну сообщит то же имя, которому он уже приписал подобную сущность.

Лучше же пусть он это сделает для обоих из них, дав имя Отца – Сыну и Сына-Отцу. Ибо подобие сущностей принудит тех, кто придерживается таких взглядов, именовать их одинаковыми именами.

3. О Святом Духе Утешителе

25. Поскольку достаточно этого для нас [было сказано] о Единородном, то кстати будет сказать теперь и об Утешителе, не следуя принятым без исследования мнениям многих, но соблюдая во всем учение святых, от которых узнаем, что Дух есть третий по достоинству и порядку⁷⁵⁶, почему веруем, что Он третий по естеству⁷⁵⁷. [Между Отцом, Сыном и Духом] не существует перестановки в достоинстве и природах, по образу подобного изменения положений у людей на гражданской службе; не меняется и порядок творения в противоречии с природами, но он остается в согласии с природами так, что никогда первый в порядке не будет вторым по природе или же первый по природе не получит второго или третьего [места]. Итак, поскольку это лучший порядок созидания духовных существ, третий по порядку Святой Дух не может быть первым по природе, каким является Бог-Отец. Было бы и нелепо и излишне, если бы один и тот же занимал то первое, то третье место или чтобы двое были одним существом, поклоняемым, и тем, в ком [происходит] поклонение, по слову Господа: «Бог есть Дух, и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в Духе и истине» (Ин. 4,24). Не одно и то же Он [т. е. Дух] с Единородным, иначе бы Он не перечислялся после Него, как имеющий собственную ипостась, о чем достаточно [привести] слово Господа; Он ясно говорит, что есть «Другой», Которого Он пошлет для напоминания и научения апостолов (ср.: Ин. 14, 16; 15,26).

Нет никакого второго по числу рядом с Отцом, кто бы был нерожденным (ибо есть Один и Единственный Нерожденный), «из Которого все» (1Кор. 8, 6), или же [второго] порождения рядом с Сыном (ибо Он – Единородный), Господь наш, «Которым все» (Там же), но есть третий по природе и по порядку, происшедший повелением Отца и действием Сына, почтенный третьим местом, как первое и высшее всех тварей, единственное в своем роде творение Единородного, не имеющий Божества и зиждительной силы⁷⁵⁸, но исполненный силы освящающей и научающей. Опровергать же теперь тех, кто верят, что Утешитель – это некая энергия Божия и [при этом] причисляют Его к сущностям, как нечто нелепое и весьма далеко отстоящее от истины, потребовало бы слишком много досуга.

4. Заключение

26. Но чтобы не приводить в смущение слушающих продолжительностью нашего слова, изложим основную мысль всего вышесказанного кратко. Итак, мы говорим, что Бог всего [творения] есть один и единственный истинный Бог, нерожденный, безначальный, несравнимый, превышающий всякую причину; что Он причина [существования] всего существующего; не через общность с кем-то другим Он образовал все существующее творение; Он не получает первенство по порядку или по сравнению лучшего [с худшим], но по превосходству несравнимой сущности и силы и самовластия^{759 л} Он родил и сотворил прежде всего Бога Единородного, Господа нашего Иисуса Христа, «Которым все» было сотворено (1Кор. 8, 6), образ и отпечаток Его собственной силы и действия, но несравнимый по сущности ни с произведшим Его, ни с Тем, Кто появился через Него, Духом Святым. Одного Он ниже как Его творение, а другого выше как Творец. А то, что Он был сотворен, говорит свидетель, достойный веры, о котором Сам Господь засвидетельствовал, что Он получил знание от Бога (см.: Мф. 16, 17), – Петр: «Итак твердо знай, весь дом Израилев, что Бог соделал⁷⁶⁰ Господом и Христом Сего Иисуса, Которого вы распяли» (Деян. 2, 36), а вот, что говорится от имени Господа: «Господь создал⁷⁶¹ меня началом пути Своего, прежде созданий Своих, искони» (Притч. 8, 22), а то, что Он сотворил Святой Дух, [засвидетельствовал апостол Павел], говоря: «…один Бог Отец, из Которого все, и мы для Него, и один Господь Иисус Христос, Которым все, и мы Им» (1Кор. 8, 6) и блаженный Иоанн, говоря: «Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть» (Ин. 1, 3). Исходя из этого, следовало бы сказать, что либо [Дух] – нерожденный, что нечестиво, либо, если Он появился, то появился через Него [т. е. Сына]. Ибо мы исповедуем, что только Сын был рожден Отцом, подчиненный Ему сущностью и волей; Он ведь и Сам исповедует, что «живет Отцом» (см.: Ин. 6, 57) и что не делает ничего Сам, а также и то, что Он ни единосущный⁷⁶², ни подобосущный Отцу, поскольку одно означает рождение и разделение сущности, а другое – равенство.

27. [Мы исповедуем, что] ни Отец – рожденный, ни Сын – нерожденный, но Тот, кто не имеет конца, то есть, говоря по истине – порождение [Отца], Сын подвластный, Служитель совершеннейший всякого отеческого творения и намерения относительно создания и поддержания в бытии сущих, утверждения законов у людей, Домостроительства и всякого предведения; пользующийся как помощником Утешителем для освящения, для наставления, для укрепления верных. Он в последние дни родился от Святой Девы, непорочно пожил⁷⁶³ по законам человеческим, был распят, умер и воскрес на третий день, взошел на небеса и придет судить живых и мертвых, справедливо воздавая за веру и дела. Он будет править вовеки, сохраняя превосходство и монархию⁷⁶⁴ Бога во всем и на все времена, так что и Святой Дух, как очевидно, подчинен Сыну вместе со всем [остальным творением], Сам же Сын – Богу и Отцу, по учению блаженного Павла, который сказал: «Когда же все покорит Ему, тогда и Сам Сын покорится Покорившему все Ему, да будет Бог все во всем» (1Кор. 15, 28).

Все эти вопросы мы разъяснили ясно и более пространно в других местах [этого сочинения], теперь же мы хотим кратко исповедать вам; мы умоляем вас, находящихся с нами, и тех, кто пребывает с нами в общении таинств, не бояться поношения людей, не обманываться софизмами и не прельщаться лестью, но судить о сказанном по истине и правде, конечно, отдавая во всем преимущество лучшей стороне, чтобы правильное суждение возобладало у вас над учинившими эту смуту; мы молим вас избежать всех ловушек и сетей, которые изобрел дьявол против людей, пытаясь многих запугать или прельстить тех, кто не предпочтет тому, что полезно то, что приятно, не почитает грядущие блага более надежными, чем нынешние. И если даже над кем-то и победит худшее – да не попустит Бог искушения! – ибо много тех, кто покоряется лжи, отделяется от истины и предпочитает безопасность и славу настоящего тому, что угодно Богу и приносит общую пользу, мы умоляем хотя бы тех, кто следует нам, храня твердой и неколебимой свою веру такой, какой она им передана в ожидании суда Господа нашего Христа, на котором гордыня и слава и ложь будут искоренены, на котором судимые будут обнажены от всякой власти, почета и лести, на котором множество рабов и богатств [бывших при жизни] бессильны [спасти] ст позора даже тех, кто был окружен почетом у людей.

Ибо множество знатных людей не равноценны одному благочестивому бедняку в заступничестве, когда судит Истина. Благочестие тех, кто почитает ныне, что для них и сама «смерть приобретение» (см.: Флп. 1, 21), будет ходатайствовать о воздаянии, ведь Христос, раздаятель наград, и прежде и ныне воздает каждому подвизающемуся награду по заслугам: тем, кто больше претерпел за правду, – истинную свободу и Царствие Небесное, а тем, кто исказил ее из-за порочности своих умов, – неотвратимые наказания. Мы сказали вам о том и о другом, достигайте же того, что получат лучшие.

28. Есть один Бог, нерожденный и безначальный, нет никого иного, существовавшего до Него (ибо никого не может быть прежде Нерожденного), нет и никого вместе с Ним (ибо Нерожденный – один и единственный Бог), нет никого [кто был бы] и в Нем (ибо Он прост и несложен). Будучи Один, Единственен и всегда Тот же, Он – Бог, Творец и Создатель всего, прежде же всего и исключительным образом – Единородного, особо от всего, что было создано через Него.

Ибо одного Сына Он родил, и сотворил, и создал прежде всего творения Своей силой и действием, но не передав рожденному Своего бытия⁷⁶⁵ (ибо Бог нетленен, неразделен и не делим на части; нетленный же не передает Свою сущность (ούσία) [никому]). Нет никого, кто бы существовал как Он (Он ведь один нерожденный, и невозможно рожденному по сущности быть таким, как Нерожденный). Итак, Отец не употребил [для создания Сына] Свою сущность, но одну волю, и Он не родил Его Своею сущностью, но только восхотев. И через Него [Сына] Он сотворил Святого Духа, первого из всех и лучшего, Своею властью и Своим повелением, но действием и силой Сына. И после него Он создал через Сына все остальное, все, что на небе и на земле, все видимое и невидимое (см.: Кол. 1, 16), телесное и бестелесное. «Ибо у нас один Бог Отец, из Которого все, – говорит апостол, – и один Господь Иисус Христос, Которым все» (1Кор. 8, 6).

Итак, есть один Бог нерожденный, несотворенный, несозданный. И один Господь Иисус Христос, Сын Божий, порождение Нерожденного (не как другие порождения), творение нетварного (не как другие твари), создание Несозданного (не как другие создания), как о Нем говорит Святое Писание: «Господь сотворил Меня началом пути Своего, прежде веков утвердил Меня, прежде всех гор родил Меня» (Притч. 8, 22; 25 по LXX). И есть один Дух Святой, первое лучшее из всех дел Единородного, созданный повелением Отца, но действием и силой Сына.

Все наше догматическое учение состоит в превысшей (τής άνωτάτω)⁷⁶⁷ и в собственном смысле сущности, и еще той, которая от нее существует, и после нее первенствует над всеми иными, и наконец, третьей, которая не состоит в одном ряду ни с одной из этих, но подчинена одной как причине, а другой как энергии (την ενέργειαν), которой была произведена.<…>Поскольку каждая из этих сущностей абсолютно проста, и в собственном своем достоинстве и есть, и умопредставляется совершенно одной, а энергии соопределяются делами, и дела соизмеряются энергиями действующих, то необходимо, чтобы энергии, следующие за каждой из сущностей, были одни меньше, другие больше, и одни состояли в первом, другие во втором чину и, вообще говоря, доходили до такой разности, до какой могут доходить дела, потому что непозволительно говорить об одной и той же энергии, которой сотворил ангелов, или звезды, или небо, или человека; но сколько одни дела превосходнее и досточестнее других, столько и энергия выше другой энергии, как скажет иной благочестиво рассуждающий, так как одни и те же энергии приводят к тождеству в делах, а разные дела показывают разность энергий. Поскольку же это действительно так, и взаимным отношением одного к другому соблюдается непременная связь, то производящим исследование в сродном не надлежит смешивать всего вместе и усиливаться слить это; и если поднят будет спор о сущностях, то из первых и соединенных с сущностями энергий производить удостоверение в доказываемом и разрешение спорного, а при разрешении сомнения об энергиях из сущностей самым приличным и для всех полезным почитать нисхождение от одних к другим.

Так, думаю, всякий здравомыслящий легко может видеть, что его [Евномия] мнение… будто все, что объединяется понятием сущности (τώ τής ούσίας λόγω), непременно должно быть телесным и сопряженным с тлением, – само мертво и бессмысленно. Ибо кто не знает, что душ человеческих неограниченное множество, а сущность у всех подлежит одна, и их единосущное подлежащее (τό όι.ιοούσιον ύποκείμενον) чуждо телесного тления? Так что и детям ясно, что тела истлевают и разрушаются не вследствие единосущия, но потому, что они получили сложное естество. Понятия сложной (του συνθέτου) и общей (του κοινού) сущности вообще различны, так что сказать, что тленные тела единосущны – согласно с истиной, сказать же наоборот: если что единосущно, то все есть непременно и тленно – с истиной не согласно, как это оказывается относительно душ, у которых сущность одна, но которым тление, несмотря на общность сущности, не свойственно. То, что сказано о душах, одинаково относится и ко всем умным существам (περί πάσης νοεράς ύτιοστάσεω), усматриваемым в творении. Ибо приведенные Павлом названия премирных сил не означают, как думает Евномий, какихто природ, отличных одна от другой, но значения наименований ясно показывают не различия природ, но выражают различные особенности действий небесного воинства.

Свт. Василий Кесарийский (Василий Великий) родился в 329/ 330 г. в Кесарии Каппадокийскоп в богатой благочестивой семье. Его отец, Василий Неокесарийский, – профессиональный ритор, был из семьи богатых понтнйскнх землевладельцев. Мать, Эммелия, происходила из благородного каппадокийского рода. Кроме Василия в семье было еще четыре мальчика и пять девочек. Мы знаем имена братьев Василия – Навкрагия, Григория (в будущем еп. Нисского) и Петра (в будущем еп. Севастийского), а также его сестры Макрпны Младшей. Особенное влияние на развитие Василия, кроме родителей, оказала сесгра Макрина, а также бабка, св. Макрина Старшая, но преданию ученица свт. Григория Чудотворца.

В Кесарии Василий посещал грамматическое училище, где впервые встретился с Г ригорием⁷⁶⁸ (свт. Григорием Богословом), будущим епископом в Сасимах и Константинополе и одним из великих Каппадокинцев⁷⁶⁹. После училища свт. Василин поехал продолжать образование в знаменитой Афинской академии (350–351 гг.), где изучал главным образом риторику и софистику. Там произошло его тесное сближение с Григорием⁷⁷⁰. После окончания Академии обоим было предложено остаться в ней в качестве преподавателей риторики. Василий уговорил Григория остаться (тот остался, но ненадолго), сам же, вероятно втайне, уехал из Афин⁷⁷¹ (355 г.), после чего короткое время был учителем риторики в Кесарии (355–356 гг.).

Ок. 356 г. Василий был крещен и вскоре посвящен в чтецы еп. Дианнем Кесарийским. Сопровождая Евстафия Севастийского, Василий предпринял пугешесгвие по монашеским поселениям Сирии, Месопотамии, Палестины и Египта (весна-лето 356 г., лето-осень 357 г.), по причине проблем со здоровьем задержавшись в Александрии. После возвращения в Кесарию, Василий, вдохновленный идеалами монашества, уединился в своем фамильном поместье в Аннеси, в окрестностях Понта, на берегу реки Ирис⁷⁷².

27 сентября 359 г. был собран собор в Селевкии, на котором Василий присутствовал вместе с Василием Анкирским, Евстафием Севастийским и свт. Кириллом Иерусалимским. В первых числах января 360 г. собрался Константинопольский собор, отмеченный триумфом омиев. На этом соборе Василий имел дебаты с Аэцием и, возможно, с Евномием, что сподвигло его немного позднее к написанию трактата «Против Евномия». Константинопольский собор издал формулу, выражающую омийскую позицию; эту формулу подписал епископ Василий, Дианий Кесарийский, и свт. Василий из-за этого порвал с ним отношения.

К этому времени намечается некоторая перемена в интересах Василия от риторики к философии, о чем свидетельствует его письмо к Григорию⁷⁷³. В конце 350 – начале 360 гг. свт. Василии переписывался с Аполлинарием Лаодикийским, в частности, выясняя и обсуждая с ним значение термина «единосущный»⁷⁷⁴.

В 361 г. Василий и Григорий опять соединились в Аннеси. Помимо аскезы, они занимались в Понтийской пустыне литературной деятельностыо. Они читали Священное Писание и систематически изучали труды Оригена; из фрагментов сочинений Оригена ими был составлен сборник под названием «Филокалия» («Добротолюбие»). Ориген интересовал Каппадокийцев не столько как богословдогматист, сколько как апологет и экзегет. Григорий помогал Василию в составлении нравственных и аскетических правил. Независимо от пахомиан, Василием были организованы общежительные братства; для них он и написал свои «Краткие» и «Пространные правила». Основываясь на представлении об общественной природе человека, Василий рассматривал общежительные братства христиан, связанных обетами аскезы, как воплощение нормы христианской жизни. Братства представляли собой объединенные общим распорядком жизни мужские и женские общины, имеющие общее руководство. Василий писал, что отшельнический образ жизни для христианина чреват различными опасностями, поэтому предпочтительным является общежительный образ подвизания⁷⁷⁵.

В 362 г. умер, примирившись с Церковью, еп. Дианий Кесарийский, и Василий присутствовал на его похоронах. После смерти Диания епископом на Кесарийскую кафедру был избран из мирян Евсевий. Нуждаясь в опытном и влиятельном помощнике, Евсевий примерно в сентябре 364 г. рукоположил Василия в пресвитеры. Однако вскоре между ними произошел разрыв⁷⁷⁶, обусловленный, возможно, успехом Василия в качестве проповедника и его популярностью среди монахов. Чтобы избежать схизмы, Василий удалился сначала к Григорию в Назианз, а затем на Понт.

В 364 г. в течение двух месяцев происходили заседания Лампсакского собора⁷⁷⁷, на котором омиусиане пытались укрепить свое положение. В подготовке этого собора принимает участие и свт. Василий. Примерно в это время он пишет первые три книги трактата «Против Евномия», где пытается опровергнуть положения доктрины неоариан.

В октябре 365 г. над Кесарией нависла угроза визита покровительствующего неоарианам императора Валента и насаждения там арианства. Это заставило еп. Кесарии Евсевия обратиться через Григория Богослова к Василию; Василий вернулся в Кесарию. Во время голода, грозившего этому городу, он убедил состоятельных граждан делиться продовольствием и сам продал часть своего имущества, устроив для голодающих бесплатные столовые⁷⁷⁸.

В июне 370 г. еп. Евсевий умер. Наиболее вероятным кандидатом на архиерейский престол мог быть Василий, поскольку он и при жизни Евсевия фактически управлял епархией. Но немало епископов, от которых зависело избрание, не симпатизировало богословской позиции Василия, поэтому за Василием не было большинства в Кесарии. Написав Григорию Богослову, что он тяжело болен, Василий вызвал его в Кесарию. В дороге Григорий, узнав об этой хитрости, повернул назад, обидевшись на Василия. Однако он отправил от имени своего отца, еп. Назианского, два письма, в которых поддерживалась кандидатура Василия. В конце концов при незначительном перевесе голосов Василий был избран архиепископом Кесарии Каппадокийской⁷⁷⁹ (сентябрь 370 г.).

В 372 г. имп. Валент, несмотря на протесты свт. Василия, в целях экономической выгоды разделил Каппадокию на две части. Столицей вновь образованной провинции становится город Тианы, и его епископ, Анфим, объявил себя независимым по отношению к своему архиепископу, присвоив для своей кафедры права митрополии. Свт. Василий решил умножить количество подчиненных ему епископов увеличением числа епископий, в результате чего он основал новую кафедру в г. Ниссе, определив туда своего брата свт. Григория Нисского, и кафедру в г. Сасимы, на которую он поставил епископом своего друга свт. Григория Богослова. Это послужило источником недоразумений между ними⁷⁸⁰.

К началу 370-х гг. около свт. Василия стала образовываться партия неоникейцев, желавшая восстановления статуса Никейского символа, но использовавшая современный времени богословский язык. Важнейшим вкладом свт. Василия в раскрытие православного триалологического учения является то, что он способствовал совмещению языка «единосущия» (όμοούσιος), заявленного в Никейском символе веры и развиваемого свт. Афанасием, и языка «трех ипостасей» Троицы, каждой из Которых соответствует «ипостасная особенность», – заимствованного свт. Василием, вероятно, у подобосущников⁷⁸¹, но восходящего к Оригену. Также свт. Василий обновляет терминологический аппарат – он вводит понятие «тропоса (способа) существования» ( τρόπος της ύπάρξεως)⁷⁸²: Каждой ипостаси соответствует свой способ существования⁷⁸³. Еще одним важнейшим моментом, характерным для богословия свт. Василия, как и вообще Капнадокнйского кружка, является акцент на «горизонтальном» способе общности Лиц Троицы, понимаемой наподобие общего для индивидов вида⁷⁸⁴ (для обозначения общего здесь говорится о «логосе сущности» ( λόγος της ουσίας)⁷⁸⁵, или «бытия» ( τον efvai)), в то время как в докаппадокийском богословии нормативной была речь об общности Отца и Сына, исходящая из представления о рождении Сына Отцом, что подразумевает «вертикальное» поннманпе общности⁷⁸⁶–⁷⁸⁷. Оба этих выражения: λόγος της ουσίας и τρόπος της ύποστάσεως впоследствии стали общераспространенными в византийском богословии для выражения общности бытия и способов единичного существования⁷⁸⁸.

Умер свг. Василин, по всей видимости, осенью 378 г., не дожив до триумфа неоникейства на II Вселенском соборе.

Ниже представлены фрагмента из «Апологии» Евномия и отрывки из опровержения свт. Василием положений Евномия в трактате «Против Евномия»^{789 –} важнейшем полемическом сочинении свт. Василия, а также наши комментарии к этим текстам⁷⁹⁰⁷⁹¹. В комментариях мы попытались осмыслить в первую очередь философскую подоплеку рассматриваемой полемики.

[Бог] есть нерожденная сущность ( ουσία αγέννητος).<…>Но Бог, молчим ли мы или говорим, и по возникновении сущего и до, был и есть нерожденный. Но не в смысле лишения (κατά στέρησιν), если только под лишениями понимать лишения каких-либо природных [свойств] (των κατά φυσιν), [т. е. понимать лишения как] вторичные по отношению к обладаниям (των εξεων).

Нет ни одного имени, которое бы, объяв всю Божию природу, достаточно было вполне его выразить. Но многие и различные [имена], взятые в собственном значении каждого, составляют понятие, конечно, темное и весьма слабое в сравнении с целым, но для нас достаточное. Из имен же, говорящихся о Боге, одни показывают присущее (των προσόντων) Богу, а другие, напротив, неприсущее (των μη προσόντων). Ибо посредством этих двух рождается в нас как бы некое отпечатление ( χαρακτηρ) Бога – отрицанием нелепого и исповеданием существующего (των υπαρχόντων). Например, когда именуем нетленным, это означает, что говорим себе или слушающим: «Не думай, что Бог подлежит тлению», а когда [именуем] невидимым: «Не предполагай, что Он схватывается чувством зрения», а когда бессмертным: «Не думай, что смерть может прикоснуться к Богу». А также, когда [именуем] нерожденным, говорим: «Не считай, что бытие Божие (τό είναι του Θεοΰ) зависит от какой-нибудь причины или начала». И вообще, каждым из них научаемся в предположениях о Боге не впадать в неуместные понятия. Поэтому, чтобы узнать особенное свойство (τό εξαίρετον ιδίωμα) Божие, запрещаем друг другу в речах о Боге переносить мысль куда не должно, чтобы люди не думали, будто Бог существует (ύπάρχειν) в ряду тленных, или видимых, или рожденных. Таким образом, всеми этими защитительными (των απαγορευμένων) именами производится как бы некое отрицание того, что чуждо [Богу], по мере того, как проясняется наша мысль и устраняет предположения о неприсущем Богу. Опять, сказываем о Боге как о Благом, Праведном, Творце, Судье и подобном. Как прежде слова означали некое устранение и запрещение чуждого Богу, так здесь означают установление (лέσιν) и существование ( υπαρξιν) свойственного Богу и подобающим образом о Нем умопредставляемого. Поэтому каждый вид наименований (των προσηγοριών) научает нас или о присущем, что [оно] есть (περί των προσόντων, οτι πρόσεστιν), или о неприсущем, что [оно] не есть (περί των μη προσόντων, οτι μη πρόσεστι). А «нерожденность» обозначает неприсущее, ибо показывает, что Бог не есть ( μη προσειναι) рожденный. Назвать ли это отнимающим ( αφαιρετικόν), или запрещающим (άπαγορευτικόν), или отрицающим ( άρνητικόν), или чем подобным – не будем спорить. Но о том, что «нерожденность» означает несуществующее ( ου των υπαρχόντων) в Боге, думаю, представлено достаточно объяснений. Сущность же не есть что-либо из неприсущего Богу, но самое бытие ( αυτό τό είναι) Божие, и причислять ее к не-сущему в Боге – крайнее безумие. Ибо если сущность в числе не-сущих (τοΐς μη ουσι), то едва ли что-либо другое из сказуемых о Боге будет быть ( εϊη). Но доказано, что [слово] «нерожденность» – для [выражения] неприсущего (τοίς μη προσουσι) составлено ( συντεταγμένον); поэтому лжет утверждающий, что слово это указывает на саму сущность.

Евномий настаивает в «Апологии» на тварности Сына и Духа и иносущии Их Отцу, исходя из факта различия имен Лиц Троицы, которые, согласно Евномию, соответствуют сущностям Лиц⁷⁹². Предпосылки аргументации Евномия сводятся к следующему: 1) сущности Бога, Сына и Духа являются познаваемыми для человека и выражаемые в слове; 2) абстрагирующая способность человеческого ума (επίνοια) не может быть использована с целью познания Бога⁷⁹³. Ответ свт. Василия будет строиться на следующих положениях: 1) в Своей сущности Бог непознаваем; 2) Бог отчасти познаваем, отчасти – нет и 3) для познания Бога может использоваться рассудок (абстрагирующая способность): человек формирует представление о Боге в своем уме из размышления о Нем посредством суждений относительно различных предикатов, прикладываемых к Нему⁷⁹⁴. Одним из важнейших моментов в аргументации свт. Василия против указанных положений Евномия является учение о двух способах речения о Боге – утвердительном и отрицающем, являющееся провозвестником учения об апофатическом и катафатическом богословии в православной традиции.

Свт. Василий подразумевает, что ИхМена, прилагаемые к Богу, необходимо несут в себе некую пропозицию, суждение. Положительные имена предполагают суждение о том, что нечто Богу присуще, отрицательные – о том, что нечто не присуще. Совокупность этих суждений оставляет в душе некое понятие (τήν έννοιαν), отпечатление ( χαρακτηρ) Бога. Термин χαραχτήρ, понимаемый здесь, как и в следующем отрывке из «Против Евномия», как некое отпечатление, образующееся в душе из совокупности «мыслей» о некоем предмете, – возможно, имеет в этом значении стоические коннотации. Согласно Зенону, Клеанфу и некоторым другим стоикам, впечатление (φαντασία) есть «отпечаток (т ύπωσις) в душе», подобный тому, какой получается от печати на воске⁷⁹⁵. Филон, когда говорит об этом отпечатке, использует слово χαρακτηρ и отмечает, что отпечатления воспринимаются умом и сохраняются в памяти⁷⁹⁶. Арним помещает этот фрагмент из Филона в свое собрание стоических фрагментов⁷⁹⁷, однако, как отмечает Е. Матусова, филоновский язык являет собой уже ассимиляцию стоических идей⁷⁹⁸, и поэтому в данном случае возможно влияние на свт. Василия словоупотребления не столько собственно стоиков, сколько Филона. Тем не 1менее и стоики, и Филон, в отличие от свт. Василия, говорили об отпечатке в душе от восприятия чувственных объектов.

В плане гносеологической процедуры в данном отрывке свт. Василий, с одной стороны, говорит об отпечаглении как о статическом аспекте в мышлении о Боге, являющем собой совокупность отрицающих и утверждающих суждений, а с другой стороны – как о постоянном проясненин, продвижении мысли в процессе отбрасывания нелепых имен Бога в отрицающих суждениях, что представляет собой динамический аспект в мышлении о Боге. В этом проявляется еще один важный момент противостояния позиций Василия и Евномия относительно познания Бога через Божественные имена: Василий подразумевает необходимость динамики в богомыслии.

Обратим внимание на следующий факт: в конце разбираемого фрагмента свт. Василий, как кажется, допускает непоследовательность. Весь ход его рассуждений строится на том, что понятие «нерожденность» указывает на суждение, согласно которому «рожденность» Богу не присуща. Однако в конце приводимого рассуждения он говорит, что если допустить, как эго делает Евномий, что сущность Бога выражается посредством понятия «нерожденности», в то время как сущность есть само бытие, то из этого следует, что мы, таким образом, причисляем сущность к числу не-сущих. Однако, согласно логике свт. Василия, которую он проводил выше, говоря о «нерожденности» Бога, мы относим к числу не-сущих «рожденность» в Нем, собственно же «нерожденность» имеет место в Боге; поэтом)’, говоря о нерожденности сущности, мы относим к не-сущим не саму сущность, но – «рожденность».

Важно отметить, что этот полемический ход свт. Василия представляет фундаментальную длл него тему, связанную с аристотелизацней понятия сущности; вероятно, здесь мы имеем свидетельство размышлений свт. Василия над этим понятием. Вообще говоря, в «Против Евномия» свт. Василия четко просматриваются два различных дискурса, связанных с пониманием «сущности». Иногда, в противовес заявлениям Евномия о том, что имя сущности Бога – «нерожденность», свт. Василий доказывает непознаваемость Божественной природы (сущности), в философском отношении опираясь зачастую на стоическую концепцию бескачественной сущности, иногда же его дискурс построен в направлении формализации понятия сущности в соответствии с аристотелевской усиологией (учением о сущности) в связи с необходимостью выражения учения о единой сущности и трех ипостасях Святой Троицы; эта формализация понятия «сущности» свт. Василием посредством использования аристотелевского дискурса проявилась, в частности, в том, что он использовал в богословии фундаментальное для Аристотеля выражение «логос сущности» (λόγος τ·ης ουσίας), отражающее единство сущности ипостасей Троицы.

Итак, вначале свт. Василий говорит о том, что Божие естество ( την του θεου φύσιν) нельзя ухватить посредством какого-либо имени, а совокупность имен являет его всегда лишь частично, но никогда не в полноте. Потом он с целью опровержения Евномиевой позиции, согласно которой использование абстрагирующей способности ума недопустимо для познавания Бога, развивает учение о том, что Божественные имена представляют собой суждения о Боге, говоря, таким образом, на формализованном языке философии об известной в общем-т о теме непознаваемости Бога. Но затем он ведет речь о том, что сущнос ть ( ουσία) Бога если и может быть выражена, то только через утвердительные суждения, и что сущность Божия есть само Божие бытие (то είναι). Эго имеет очевидные коннотации с аристотелевским учением о сущности.

Исходная интуиция для определения Стагиритом смыслов «бытия» состоит в следующем: «Сколькими способами делаются высказывания, в стольких же смыслах обозначается бытие»⁷⁹⁹. В этом отношении в дискурсе Аристотеля, с одной стороны, «бытие» и «небытие» могут определяться в рамках модуса «истинное/ложное» (здесь «бытие» соответствует истинному, а «небытие» – ложному⁸⁰⁰), который отражает реальность суждения, где копула «есть» может не иметь экзистенциального значения⁸⁰¹, а с другой стороны, «бытие» и «небытие» могут определяться в соответствии со способами категориального высказывания, где копула «есть» имеет лишь экзистенциальное значение, т. е., связывая субъект и предикат высказывания, отражает связь подлежащего со свойством, или качеством (которое может быть и существенным), в реальности. В этом случае связка «есть», различение способов употребления которой дает нам различение значений «бытия», выражает некоторое положение дел в реальности, способ существования вещей: «то-то есть так-то», и это положение дел отражается в суждении в соответствии с системой категорий. Поскольку значения «бытия» соответствуют способам говорения «есть», отражающим некоторое положение дел, для данного дискурса запрещены суждения в форме «не есть», т. е. отрицающие суждения, ибо для того, что «не-есть», нет бытия, для него отсутствует какое-либо положение дел. Предельным и собственным смыслом для области «бытия» в системе Аристотеля, относительно чего «бытие есть само по себе и в действительности»^{802 л}, является сущность (что-бытие). О сущности Аристотель говорит как о «το τί ην είναι», буквально: «то, что было быть». Сущность вещи в аристотелевской системе – это и есть ее способ бытия. «Означать же сущность чегото имеет тот смысл, что бытие нм не есть нечто другое ( ούκ αλλο τί то είναι)"⁸⁰³. Определение сущности ( λόγος της ουσίας) не может состоять из отрицающих высказываний, т. к., согласно Аристотелю, когда хотят узнать сущность вещи, задают вопрос: «что есть?» (τί εστι;), и ответ на него не может содержать высказываний о том, что не-есть: «…Если же он [спорящий] в своем ответе на прямо поставленный вопрос [о сущности] присовокупляет и отрицания, то это не будет ответ на вопрос»⁸⁰⁴.

Итак, возвратимся к обсуждаемому фрагменту. Сначала свт. Василий говорит, что естество Божие не выражаемо посредством высказываний, но затем, следуя дискурсу аристотелевской усиологии, утверждает, что сущность Бога есть Его бытие и в отношении сущности могут сказываться утвердительные высказывания. О том же понимании «сущности» свидетельствуют и другие случаи употребления свт. Василием онтологической терминологии в указанном техническом философском смысле. Выражение «логос сущности» ( λόγος της ουσίας) относительно Святой Троицы свт. Василий употребляет синонимично с «логосом бытия» (τον του εϊναι λόγον); причем выражение «логос сущности» играет у свт. Василия роль подобную той, что у Аристотеля, – оно подразумевает сказывание предикатов, обозначающих существенные качества, общие единичным сущим⁸⁰⁵. Другой пример: ведя речь об ипостасях Святой Троицы, свт. Василий говорит о бытии рожденном (у БогаСына) и нерожденном (у Бога-Отца)⁸⁰⁶. Здесь, когда свт. Василий ведет речь о единичном, соответствующем в рамках аристотелевского языка «первой сущности», речь об этом единичном ведется через указание на его особенный способ бытия (указание на способ бытия для единичного сущего нехарактерно для Аристотеля, для которого нормативным является определение подлежащего через его способ бытия, общий с другими сущими). Однако в этом и в подобных случаях свт. Василий употребляет «нерожденность» и «рожденность» уже в ином значении, чем в вышеприведенном отрывке, – не как понятия, подразумевающие суждения о Боге, но как то, что являет способы бытия (ипостасей Святой Троицы)⁸⁰⁷. «Нерожденность» в этом случае сказывается не о Боге вообще, но указывает на способ бытия, или образ существования Бога-Отца, наравне с «рожденностью» для Бога-Сына. Исходя из этого, можно продолжить наблюдения относительно присутствия у свт. Василия аристотелевского дискурса.

У Стагирита можно различить два случая понимания бытия в связи с формой высказывания (т. е. того, каким образом сказывается

S есть Р). В одном случае в высказывании посредством копулы «есть» ухватывается «положение дел»; высказывания строятся в соответствии с системой категорий, из них важнейшими являются высказывания о сущности; в модусе бытия-как-истинного здесь допускаются только утвердительные высказывания (даже если утверждается некое отсутствие: S есть не-Р), а отрицающие (. S’ не есть Р) будут соолветствовать небытию⁸⁰⁸. В другом случае в высказывании посредством копулы «есть» выражается суждение об этом положении дел; в модусе бытия-как-истинного здесь возможны как утверждения (в ситуации связанности в реальности денотатов субъекта и предиката высказывания), так и отрицания (в ситуации их разъединенности)⁸⁰⁹; в этом случае отрицание вида «S есть не-Р" тождественно отрицанию вида «S не есть Р».

То же самое мы находим у свт. Василия. Когда он ведет речь о двух способах говорения о Боге – утверждающем и отрицающем, он подразумевает, что каждое высказывание выражает рассуждение ( διανοία) о Боге – о том, связан ли данный предикат (имя) с Богом, или нет. Высказывание вида «S есть не-Р» («Бог есть нерожденный») в рамках данного дискурса тождественно суждению вида «S не есть Р» («Бог не есть рожденный»). Этому способу речения о Боге соответствует такое понимание «бытия» Бога, где оно противопоставляется «сущности», выражая реальность суждений о Боге: немного далее после разбираемого фрагмента свт. Василий пишет: «Станем у него [Евномия] допытываться, как он достиг уразумения сущности? Неужели из общего понятия ( εκ ΎΎ)ς κοινής έννοιας)? Но оно открывает нам только бытие Божие (то ειτον Θεόν), а не что-бытие ( ού το τι είναι) [т. е. сущность]»⁸¹⁰. Но затем в обсуждаемом фрагменте свт. Василий переходит к тактике именования Бога, которая исключает отрицающие высказывания и признает лишь высказывания, указывающие на способы бытия. В плане формы суждения это означает, что возможными в этом случае являются только высказывания в форме "S есть…», и потому высказывания с отрицающей частицей перед и после копулы нетождественны, т. е. «S есть не-Р» Ф «S не-есть Р». Следуя именно этому дискурсу, свт. Василий подразумевает, что копула необходимо должна иметь экзистенциальное значение, и по этой причине утверждает, что предикат «нерожденности» не может сказываться о сущности Бога, а также отождествляет бытие Бога с Его сущностью.

Таким образом, эта странная, казалось бы, оговорка свт. Василия в конце обсуждаемого фрагмента о том, что сущность Бога есть Его бытие и что сущность не может быть выражена посредством отрицания и поэтому понятие «нерожденность» не может указывать на сущность, – можно объяснить тем, что свт. Василий использует здесь в полемических целях элементы того аристотелевского дискурса о сущности, который он более подробно развивает в других местах «Против Евномия», употребляя при этом в данном случае понятие «нерожденности» в том значении, которое удобно для опровержения Евномия, т. е. в рамках которого «нерожденность» понимается как подразумевающее отрицающее суждение, в то время как в нном контексте свт. Василий мог использовать это понятие в другом смысле⁸¹¹.

Итак, есть один Сын (ибо «Единородный»), о Котором мог бы я представить слова святых, в которых они говорят, что Сын есть порождение и творение⁸¹² (самим различием имен (των ονομάτων) показывая разницу в сущности [Отца и Сына]), и таким образом избавился бы от забот и трудов. Но из-за тех, кто понимает рождение по-плотски и претыкается об омонимию (όμωνυμίαις), необходимо также сказать кратко и об этом. Итак, по учению Писаний, мы говорим, что Сын – порождение (γέννημα), разумея под этим, что сущность не есть нечто одно, а нечто другое, чем она – означаемое (τό σημαινόμενον), но то и есть сама ипостась, что означает имя, названием удостоверяя сущность⁸¹³⁸¹⁴.

Но кто из здравомыслящих согласился бы, что у тех, у кого имена (τά ονόματα) различны, и сущности с необходимостью также должны различаться? Названия (προσηγορίαι) Петра и Павла, и вообще у всех людей разные, но сущность у всех одна. Много в чем мы одинаковы друг с другом, но отличаемся один от другого только свойствами ( τοϊς ίδιώμασι), которые усматриваются в каждом особо; поэтому названия (προσηγορί at) означают не сущности, а характеризующие (χαρακτηρίζουσιν) каждого свойства. Так, услышав «Петр», мы не разумеем из этого имени сущности Петра (сущностью же называю здесь материальное подлежащее (τό ύλικόν υποκείμενον)), которого это имя вовсе не означает (σημαίνει), а только запечатлеваем понятие об особенных свойствах, в нем усматриваемых. Но при этом слове тотчас мыслим Петра, сына Ионина, из Вифсаиды, брата Андреева, из рыбаков призванного на служение апостольское [и] за превосходство веры принявшего на себя созидание Церкви. Ничто из этого не есть сущность, которая могла бы мыслиться как ипостась (ύπόστασις). Таким образом, имя (τό όνομα) выделяет (άφορίζει) для нас характер (τον χαρακτήρα) Петра, но никоим образом не представляет его сущности. Также, услышав «Павел», мыслим совокупность (συνδρομήν) других особенных свойств (ιδιωμάτων) – тарсянина, еврея, согласно закону фарисеев, ученика Гамалиила, по ревности гонителя Церквей Божиих, страшным видением обращенного к познанию, апостола язычников. Ибо все это обнимается одним словом: «Павел». Кроме того, если бы это было истинно, что те вещи, имена (τά ονόματα,) которых различны, имеют и сущности противоположные, то надлежало бы и Петру, и Павлу, и вообще всем людям быть иносущными ( ετερουσίους) друг другу. Но поскольку не найдется ни одного человека, который бы был настолько груб и несведущ об общей всем нам природе ( της κοινής φύσεως), чтобы решился сказать это; ибо сказано: «Из брения сотворен ты, как и я» (Иов 33, 6), и эти слова означают не иное что, как единосущие (то όμοούσιον) всех людей, – то лжет тот, кто умствует, будто из различия имен (των ονομάτων) необходимо выводить и различие сущности. Ибо не за именами следует природа вещей, но имена изобретены после вещей. Иначе, если бы первое было истинно, то было бы необходимо согласиться, что вещи, которые имеют одни и те же названия, имеют и сущность одну, и поэтому так как совершенные в добродетели удостоены названия богов (Ин. 10, 35), то люди были бы единосущны Богу всего.

Евномий считал Христа (Сына) творением, но творением единственным в своем роде. Сын – единственная, уникальная тварь, произведенная непосредственно Богом, причем, в отличие от остальной твари, не из не-сущего; остальной же мир сотворен Единородным согласно с волей Бога, и потому Христа можно называть Единородным Богом и Он не равен по чину другому тварному сущему⁸¹⁵. Сами же понятия «Сын» и «Отец», согласно Евномию, в богословии не могут употребляться в собственном смысле, т. к., во-первых, их легко понять «по-плотски», т. е. согласно омонимии с привычным нам страстным телесным способом отцовства и сыновства, и во-вторых – поскольку эти понятия не выражают специфику сущностей Бога и Христа, которые противоположны, ибо сущность первого в том, что Он нерожденный, а второго в том, что Он – порождение.

Важным представляется характер аргументации Евномия «от имен». Евномий говорит, что не может расходиться имя сущности (Сына) и «означаемое» (то σημαινόμενον)⁸¹⁶ . Эта аргументация, восходящая к платоновскому «Кратилу», очевидно, опирается на представлення, распространенные в эллинистическую эпоху, о мудрецах, которые знают природу вещей и названия, подходящие к вещам, соответствующие их природе⁸¹⁷. Особенно это заметно из другого места «Апологии», где Евномий говорит, что «необходимо обращать внимание на понятия (εννοιαις) подлежащих и приводить в соответствие с ними названия ( τής προοτηγορίας)"⁸¹⁸ . Таким образом, можно сказать, что Евномий следует одной из стоических практик: посредством τό σημαινόμενον он именует то, природа чего представляется ему известной (Бога и Сына). Позиция Евномия относительно механизмов функционирования языка соответствует стоической установке «формального натурализма»⁸¹⁹: с одной стороны, для него имя однозначным образом указывает на обозначаемое, а с другой – Евномий отрицает принцип, согласно которому на основании звучания слова делаются выводы о природе того, на что оно указывает: описывая свой метод, Евномий пишет, что «природа вещей ни в коей мере не следует звукам»; также он отвергает позицию тех, кто считает, что «нужно обращать внимание на имена и с их помощью приходить к понятиям о подлежащих»⁸²⁰. Евномий здесь имеет в виду омиусиан, которые из того, что Бог и Сын именуются светом, жизнью и силой, выводят то, что Они подобны⁸²¹. Отсюда видно, что аргумент, выдвигаемый свт. Василием с целью опровержения позиции Евномия: «Ибо не за именами следует природа вещей, но имена изобретены после вещей», – некорректен, т. к. и сам Евномий разделял это положение.

Свт. Василий противопоставляет Евномиевой доктрине, как ни странно, также стоический дискурс: его возражения основаны на парадигмах стоической физики. Свт. Василий обращается к области материального мира; понятие «сущности» соотносится им с материальным подлежащим, которое невозможно ухватить умом⁸²². Лица Божества свт. Василий ставит в соответствии с человеческими индивидами – апостолами Петром и Павлом. Таким образом, тактика Василия в его опровержении подхода Евномия к именованию, предполагающего установление жесткой связи между именем, значением, мыслью и предметом, заключается в переходе от Евномиева дискурса, подразумевающего работу с нарицательными именами (предполагающими аспект «значения»), в область имен собственных – лексических единиц, не допускающих применения концепта значения по отношению к себе, и в этом отношении она направлена на избегание дискурса значения», делая акцент на когнитивных процессах. В то время как Евномий использует восходящее к стоикам⁸²³ четырехчастное деление языка (обозначающее- обозначаемое – представление – предмет) для доказательства однозначного соответствия имени и сущности, позицию свт. Василия в плане понимания языка в данном отношении можно охарактеризовать как близкуто к аристотелевской. Действительно, в его аргументации нет ничего, что указывало бы на понятие «значения», но в ней задействована трехчленная схема: обозначающее (имяг) – представление (мысль) – предмет, характерная для аристотелевского представления о языке. Это позволило свт. Василию строить свою критику доктрины Евномия на расшатывании той жесткости связи слова, значения, мысли и предмета, на которой настаивал Евномий.

Имена, возражает свт. Василий Евномию, не обозначают сущности, ибо подлежащая сущность – общая для всех индивидов и в качестве подлежащего непознаваема. Имена указывают на доступные познанию свойства: за каждым именем стоит некое схождение свойств, и именно свойства и познаются нами, поэтому из различия имен нельзя делать выводы о различии сутцностей. Утверждая, что имена обозначают не сущности, а свойства, свт. Василий следует соответствующей теме в учении стоиков⁸²⁴, либо идеям александрийских грамматиков, у которых эта тема получила развитие⁸²⁵, а также, вероятно, опирается на соответствующее место из сочинения Оригена «О молитве»⁸²⁶.

Стратегия свт. Василия двояка и в этой двоякости несколько расплывчата. С одной стороны, дискурс Василия предполагает, что имеется материальный субстрат – сущность всех людей, и свойства Петра и Павла как бы оформляют его – подлежащую сущность⁸²⁷. С другой стороны, эти свойства в описании свт. Василия совершенно не тождественны физическим свойствам (которые только и могут оформлять материю); свг. Василии делает акцент на их умопредставляемости и, по сути, их призвание – в своей совокупности представить нарратив, повествование о каждом индивиде. В этом, как справедливо отмечает Каллигас, и заключается новизна подхода свт. Василия⁸²⁸. Эта двоякость отражается в функции слова χαρακτήρ в данном отрывке. Совокупность стоящих за каждым именем свойств, возникающих в нашем уме, образует это отпечатление/характир человека. С одной стороны, тема характира-отпечатления, указывающего на единство, возникающее в человеческой душе от множества мыслей или представлений о чем-либо, знакома нам по предыдущему фрагменту из свт. Василия. С другой стороны, иная функция этого понятия здесь – как бы указать на «индивидуальность» человека, проявляющуюся в том, что с ним «случается», на историю его судьбы⁸²⁹.

Обратим внимание также на тему «схождения свойств» (συνδρομήν Ιδιωμάτων) в обсуждаемом отрывке. Здесь находит свое выражение различие между аристотелевским и стоическим дискурсом у свт. Василия. Если аристотелевский дискурс предполагает определение сущности (λόγος της ουσίας) как речь об общем бытии для некоторых единичностей, то в данном случае, на примере представления о схождении свойств, мы обнаруживаем нечто подобное определению особенного⁸³⁰. Сама же тема схождения свойств восходит к стоическо-неоплатонической традиции⁸³¹.

Итак, в предыдущем обсуждаемом фрагменте из свт. Василия, как мы видели, его интенция состояла в том, чтобы понять сущность поаристотелевски – как общее для некоего единичного, являющее нам его бытие; в данном же фрагменте явлен противоположный полюс усиологии свт. Василия – когда сущность понимается как неформализуемое для ума и невыразимое в слове «подлежащее» (в отличие от «подлежащего» высказывания в первом случае), для тварного мира рассматриваемое в духе оформляемого качествами бескачественного субстрата физической доктрины стоиков, а в случае нетварной реа. и>ности – по аналогии с этим пониманием; свт. Василию это необходимо для того, чтобы навести читателя на мысль о невыразимости в речи и непостижимости в мысли Божественной сущности – наподобие того, как невыразима и немыслима первоматерия в противовес явленности для мысли качеств⁸³².

Собственно на присутствие дискурса стоической усиологии у свт. Василия, насколько нам известно, впервые обратил внимание Р. Хюбнер, который и отметил, что для обоих онтологических порядков, различаемых свт. Василием (для тварного и нетварного бытия), он использует стоическую модель в отношении сущности; в случае нетварного бытия – по аналогии с тварным⁸³³. Можно согласиться с Р. ХюбнерОхМ при той оговорке, что это лишь один из дискурсов усиологии у свт. Василия⁸³⁴ наравне с аристотелевским⁸³⁵. Однако Хюбнер неправ, утверждая⁸³⁶, что этот субстрат, материальное подлежащее (το ύλικόν υποκείμενον) для всех людей, упоминаемое свт. Василием в обсуждаемом нами отрывке, соответствует «общему качеству» ( κοινώς ποιόν) стоиков⁸³⁷, т. к. общее качество не могло рассматриваться стоиками в «родовом» отношении ни в каком смысле. По всей видимости, Хюбнера сбили с толку слова свт. Василия о том, что все люди сотворены «из брения», т. е. из глины, и именно эту глину Хюбнер ставит в соответствие с «общим качеством». Но свт. Василий в данном случае просто цитирует книгу Иова, понимая глину метафорически – как то, что указывает на бескачественное первовещество, подлежащее оформлению, и вовсе не имеет в виду, что все люди состоят непосредственно из глины (это было бы нелепо), т. е. что глина реально присутствует в них как некое общее для каждого качество. Отождествление свт. Василием в обсуждаемом отрывке понимаемой таким образом «сущности» и «ипостаси»⁸³⁸ свидетельствует лишь о том, что он опровергает здесь тезис Евномия, используя его же терминологию⁸³⁹.

Обратим внимание, что свт. Василий, говоря о том, что собственным именам соответствуют качества, а общая для всех людей сущность есть материальное подлежащее, использует элементы стоического учения лишь как инструмент для иллюстрации своих положений. Это выражается в том, что он, обращаясь к стоическому дискурсу, не реципирует стоическую систему в ее полноте, поскольку для стоической доктрины характерно не только учение о сущности как о бескачественном общем подлежащем субстра те, но и представление о единичной сущности, являющейся «частью» подлежащего субстрата⁸⁴⁰. Стоическое учение о единичных сущностях, индивидуализируемых особенным свойством, доступным для познания ⁸⁴¹, свидетельствовало бы скорее в пользу позиции Евномия, поэтому свт. Василий в обсуждаемом фрагменте делает акцент на сущности как бескачественном подлежащем и индивиде как описываемом через собрание качеств, но не упоминает о нормативном для стоиков способе рассмотрения человеческих индивидов как единичных сущностей.

Дабы избежать возможности однозначного указания на индивида, что свидетельствовало бы в пользу аргументации Евномия, свт. Василию приходится отказаться от стоического представления об особенном существенном качестве человека^{842 л}, характерного для фрагмента из Оригена, на который он, вероятно, опирался ⁸⁴³, так же как и от оригеновской идеи, согласующейся с философской позиции стоиков, согласно которой при перемене особенной качественности апостолов и других библейских лиц изменяется их имя. Обходя этот острый вопрос, свт. Василий вообще не упоминает о факте перемены имени ап. Павлом⁸⁴⁴⁸⁴⁵.

…Но кому не известно, что те имена, которые произносятся отрешенно ( άπολελυμένως) о подлежащих самих по себе (ха, У εαυτά των υποκείμενων), действительно обозначают соответствующие им вещи, а те, которые сказываются относительно других, показывают только отношение ( τ ην σχεσιν) одного к другим, относительно которых сказываются? Так, «человек», «конь», «вол» представляют самих именуемых. А «сын», или «раб», или «друг» показывают только соприкосновение ( συναφείας) одного связанного имени с другим. Таким образом, кто слышит: «порождение», тот не умопредставляет какую-либо сущность, но понимает только, что одно имеет связь с другим, ибо о порождении говорится как о чьем-нибудь порождении. Потому не крайнее ли это безумие – устанавливать, чтобы признавали сущностью то, что не приводит к мысли о какой-нибудь самостоятельности (ύποστάσεώς), а означает только отношение одного к другому? Да и отрешенные имена (τα άπολελυμενα των ονομάτων), хотя и кажутся лучше других указывающими на какое-нибудь подлежащее, однако, как показали мы это немного выше, не представляют самой сущности, а только отграничивают ( άφορίζει) некоторые свойства ( ιδιώματα).

Последний фрагмент из свт. Василия представляет собой часть опровержения на то же место из «Апологии» Евномия, которое мы приводили в предыдущем фрагменте. Б. Сесбойе и Т. Дреколл в своих комментариях к этому месту»⁸⁴⁶ указывают в качестве его предпосылок на улчение Аристотеля о соотнесенном (Категории баЗб-Ы, Ы5–27, 8а17–24). Д. Робертсон считает⁸⁴⁷, что в плане возможных источников для данного фрагмента может рассматриваться «Искусство грамматики» Дионисия Фракийского, где Дионисий говорит об имени «относящемся к чему-нибудь» и «абсолютном»⁸⁴⁸, а также Scholia Vatdcana, в которой утверждается, что «отношение» не имеет самостоятельного существования, ибо, например, отец воспринимается только в связке с сыном⁸⁴⁹. Однако ни Б. Сесбойе, ни Т. Дреколл, ни Д. Робертсон не говорят о конкретных источниках для используемой свт. Василием терминологии.

Указывая на то, что имя, которое Евномий усвояет Христу, – «порождение», есть имя «относительное», Василий приводит аргумент, исходя из представления о приемлемости только «абсолютных», т. е. безотносительных, имен, в противоположность своей позиции, представленной в предыдущем фрагменте, где относительные и безотносительные имена (обозначающие свойства) имели равный статус, представляя Петра или Павла, и вообще – в противоположность характеру своей аргументации в других местах «Против Евномия»⁸⁵⁰, строившейся на заимствованной у свв. Александра Александрийского и Афанасия Александрийского идеи о том, что наиболее предпочтительные имена для ипостасей Святой Троицы – именно имена относительные, в частности, «Отец» и «Сын», т. к. сама соотнесенность этих имен указывает на взаимосоотнесенность и потому единоприродность Отца и Сына.

Действительно, специфика данного фрагмента из свт. Василия прояснится, если принять, что выбранный им в данном случае дискурс основан на аристотелевских предпосылках. Согласно Аристотелю, в собственном и изначальном смысле существует именно сущность; категория сущности онтологически первее, чем все остальные категории⁸⁵¹. Размышляя над вопросом, может ли какая-либо сущность (первая или вторая) быть соотнесенной, Стагирит приходит к выводу, что в качестве сущности – не может⁸⁵². Взгляд свт. Василия подобен аристотелевскому: денотат относительных имен не имеет самостоятельности, т. к. таковые не указывают на подлежащие сами по себе, но могут указывать лишь на акциденции подлежащих. Таким образом, именно тем, что свт. Василий, настаивая на относительности имени «Порождения» (имени Сына), использует в данном случае дискурс Аристотеля и в соответствии с ним понимает слово «сын» в смысле акциденции, – можно объяснить тот факт, что в данном фрагменте говорится, что «сын» не указывает на какую-либо самостоятельность, в то время как во многих других местах «Против Евномия» свт. Василий настаивает на том, что имя Сына наиболее подходяще для выражения особенности существования Христа, – в этом случае это имя понимается как собственное в отношении ипостаси Троицы и не рассматривается как акциденция сущности.

Свт. Григорий Богослов занимает особенное место в истории христианского богословия. Его сочинения рассматривались в Византии как образец и мерило православия, что видно хотя бы из самого факта нарицания свт. Григория «Богословом», или «вторым Богословом» (после ап. Иоанна Богослова). Слова свт. Григория сыграли очень важную роль для становления как догматической, так и литургической мысли в православной Церкви. Догматика в творениях свт. Григория не облечена в форму богословских трактатов; богословские Слова свт. Григория являют собой не систематическое, но скорее – «поэтическое» догматическое богословие, что не лишает, но наоборот, насыщает их крайне богатым богословским и философским содержанием.

Свт. Григорий Назианзин (Богослов) родился ок. 325–330 гг. в имении отца, недалеко от города Назианза. В молодости отец свт. Григория свт. Григорий Назианзин Старший⁸⁵³ принадлежал к секте т. н. ипсистариев, в которой немаловажную роль играли элементы иудаизма⁸⁵⁴, но затем под влиянием жены он обратился к ортодоксальному христианству, был крещен, а потом и рукоположен в епископы Назианза.

Григорий получил очень хорошее образование. Сначала он учился в Назианзе, затем – в Кесарии Каппадокийской, где встретился впервые с будущим святителем Василием Великим. Учился Григорий также в Кесарии Палестинской и Александрии. Из Александрии он в 348 г. отправился в Афины, где в знаменитой Афинской академии изучал софистику, риторику и философию. В Афинах свт. Григорий окончательно сблизился с Василием⁸⁵⁵; там же Григорий познакомился с будущим императором Юлианом Отступником⁸⁵⁶. Григорий проучился в Афинах около восьми лет. В Академии Григорию предложили остаться в качестве преподавателя риторики; поддавшись на уговоры Василия, он сначала остался в Афинах, но затем вернулся в родные места. Возвратившись из Афин, Григорий принял крещение.

В 361 г. отец свт. Григория Богослова – свт. Григорий Старший, в то время епископ Назианзский, подписал омиусианскую формулу. Это привело к отделению назианзских монахов, ревнителей чистоты веры. В декабре 361 г. свт. Григорий Старший, нуждаясь в помощнике и встав перед фактом назианзской схизмы, рукоположил своего сына в священники. Свт. Григорий Богослов, тяжело переживая факт своего рукоположения, не послушавшись отца, удалился к своему другу свт. Василию в Понтийскую пустыню. Вернувшись оттуда спустя несколько месяцев, на Пасху 362 г., свт. Григорий произнес свое знаменитое Слово 2^{857 –} итог его размышлений о смысле священства.

В этом Слове свт. Григорий свидетельствует, что он предпочитает уединенную жизнь какой-либо другой; говоря о философском пути, он различает уединенную жизнь, ведущую к обожению путем отрешения от всего внешнего⁸⁵⁸, и жизнь в уединении для «занятий науками» – словесностью и собственно философией. На протяжение своей жизни свт. Григорий старался совмещать эти пути. Для свт. Григория словесность и философия (т. е. христианская философия⁸⁵⁹) занимали очень большое место в жизни⁸⁶⁰; и воспитание, и склад характера располагали его к тому, что его тексты стали рассматриваться в качестве примера образцовой работы со словом. В своем Слове 2 свт. Григорий говорит о необходимости для священника уединения для ведения философской жизни – именно с той целью, чтобы потом вести жизнь публичную; это обусловлено одним очень важным для свт. Григория фактором: во времена церковных разделений и ересей хорошему пастырю недостаточно, подобно свт. Григорию Старшему, оставаться в простоте⁸⁶¹ (по крайней мере по части вопросов вероучения), но пастырь должен быть, с одной стороны, простым, а с другой – «многосторонним и сведущим во многом», чтобы мочь вести к обожению души всех – и тех, что ничего не понимают в догматических вопросах, и тех, которые «имеют нужду… в пище высшей и более твердой»⁸⁶², а также потому, что некоторые заблуждающиеся «со временем могут еще переувериться и перемениться по той же заботливости о благочестии, по которой они противились»⁸⁶³. Таким образом, свт. Григорий оправдывает свое бегство в пустыню стремлением к аскетической практике, чтобы быть способным наставлять в этом других, а также необходимостью в большей мере преуспеть в словесности и философии в целях проповеди и для того, чтобы занимать правильную церковную позицию.

Действительно, 360–370-е гг. были очень напряженными для партии никейцев в восточной части империи. Ведущую роль в церковно-политическом отношении в это время в основном играла партия омиев («подобников»), по своим воззрениям близкая к арианству. Неоариане (во главе с Еномием и Аэцием), радикализируя арианскую доктрину и перекладывая ее на язык философии, оттачивали свою аргументацию и богословско-философские формулировки. Лидерам новоникейской партии – Каппадокийским отцам приходилось вести крайне напряженную интеллектуальную и практическую деятельность, направленную на противодействие арианству и другим неортодоксальным течениям, чтобы восторжествовала никейская позиция.

В 371 г. имп. Валент разделил Каппадокию на две области, в связи с чем прежде подчинявшийся свт. Василию Великому епископ города Тианы Анфим, не замеченный в стойкой приверженности никейству, стал митрополитом и вышел из подчинения свт. Василию. Чтобы противодействовать этому, свт. Василий решил создать новые епископские кафедры на территории, формально входящей в ведомство Анфима, и поставить туда своих сторонников. Одну из таких кафедр свт. Василий создал при городе Сасимы, и в 372 г. поставил туда епископом свт. Григория. К этому времени свт. Григорий имел опыт фактического управления назианзской епархией; данный шаг свт. Василия привел к невозможности для свт. Григория стать епископом Назианза, поскольку епископ одного города, согласно 15-му правилу I Вселенского собора, не может принять управление другим городом. Несмотря на то, что сначала свт. Григорий согласился быть епископом Сасим, в конце концов он не был согласен с тем, что ради церковной политики свт. Василия ему нужно было принимать епископский сан в Сасимах. Фактически он был епископом в Сасимах только номинально, не служил там служб и не рукополагал клириков.

В 379 г. на императорском престоле Валента сменил Феодосий, который был расположен к сторонникам никейства. Тогда же к свт. Григорию обратилась группа православных из Константинополя, не желавших быть под началом еп. Демофила, предводителя партии омиев, с той целью, чтобы свт. Григорий возглавил православных в Константинополе. Свт. Григорий прибыл в Константинополь и начал служить в небольшом домовом храме. Противники свт. Григория всячески старались изгнать его из Константинополя; они обвиняли его в убийстве и говорили, что его учение о Троице является учением о трех богах⁸⁶⁴. В начале 380 г. император Феодосий начал подготовку ко II Вселенскому собору и единственным достойным кандидатом на место еп. Демофила Феодосий посчитал свт. Григория. В итоге на II Вселенском соборе свт. Григорий участвовал в качестве архиепископа Константинопольского. Немного спустя после начала собора умер его председатель свт. Мелетий Антиохийский, и свт. Григорий занял его место. После того как свт. Григория обвинили в нарушении 15-го правила I Вселенского собора за то, что он, будучи епископом Сасим, стал архиепископом в Константинополе, он попросил об отставке, каковая была принята собором и императором. Однако одной из важнейших причин сложившейся ситуации, в результате которой свт. Григорий подал в отставку на II Вселенском соборе, как он считал, является тот факт, что он настаивал на признании божественности Святого Духа⁸⁶⁵.

Возвратившись из Константинополя в Назианз, свт. Григорий по-прежнему осуществлял фактическое управление Назианской епархией, не будучи формально епископом Назианза. В 383 г. он отошел от дел и уединился в своем фамильном имении. Умер свт. Григорий между 389 и 391 гг.

До нас дошло 45 Слов (гомилий) свт. Григория. Важнейшими из догматических слов свт. Григория являются т. н. «Пять слов о богословии» (Слова 27–31⁸⁶⁶), произнесенные в 380 г. Эти слова направлены против неоариан (в первую очередь Евномия) и македониан. В них рассматриваются вопросы, связанные с пониманием того, каким должен быть богослов, как необходимо мыслить о сущности и свойствах Бога, а также вопросы, связанные с Божественной и человеческой природами Сына, развивается богословие Божественных имен и имен Сына. Особенный акцент свт. Григорий делает на учении о Божестве Святого Духа (Слово 31). Все эти темы обсуждаются свт. Григорием и в других Словах. Например, в Слове 20 свт. Григорий ведет речь о триадологии, опровергая арианство и савеллианство; в том же Слове 20, а также в Слове 32 говорится об условиях, необходимых для богословствования; в Словах 22, 23 также излагается учение о Троице. Другой цикл составляют похвальные и надгробные Слова свт. Григория. К числу таких слов принадлежат, в частности: Слово 7, надгробное брату Кесарию; Слово 11, приветственное к свт. Григорию Нисскому; Слово 18, надгробное отцу; Слово 13, Евлалию, произнесенное по случаю его хиротонии; Слово 25, похвальное к Ирону (Максиму-кинику); особенно важно Слово 43, надгробное, свт. Василию Великому. Также имеется множество Слов, сказанных на разные случаи, в частности автобиографические и защитительные Слова. Особенную важность представляют праздничные слова свт. Григория: Слово 1 и 45, на Пасху; Слово 38 на Богоявление; Слово 39 на Святые Светы; Слово 40 на Крещение; Слово 41 на Пятидесятницу; Слово 44 на Фомину неделю. Эти слова характеризует исключительное богатство богословского и литургического содержания. Также сохранилось множество стихотворных произведений свт. Григория и его письма.

Полемизируя с Евномием, настаивавшим на возможности знать сущность Бога, свт. Григорий делает акцент на непознаваемости Бога и особенно Его сущности. Тем не менее свт. Григорий считает, что в речи о Боге должен иметь место синтез апофатического и катафатического богословского языка, т. е. необходимо показывать не только, что Бог не есть, но и что Он есть⁸⁶⁷. Таким образом, у свт. Григория присутствует и тема познания Бога через имена Его сил, когда речь идет о Домостроительстве Бога⁸⁶⁸, но также и недоверие к именованию и языку, когда язык пытается описать нетварную реальность⁸⁶⁹.

Перефразируя знаменитое место из платоновского «Тимея»⁸⁷⁰, свг. Григорий говорит, что постичь и изречь Бога – невозможно⁸⁷¹.

Хотя Бог все в этом мире пронизывает, не смешиваясь⁸⁷², нельзя сказать, что Он – где-либо или даже что Он всюду, поскольку тогда Он был бы ограничен⁸⁷³. Собственно, Бог потому и непостижим человеческим разумом, что в случае постижимости Он был бы ограниченным⁸⁷⁴. Опять-таки, следуя платоническому философскому языку⁸⁷⁵, свт. Григорий ведет речь о том, что сущность Божия превыше всего сущего⁸⁷⁶.

Ведя речь о непостижимости Бога, свт. Григорий использует тему, которая является одной из центральных у другого великого Каппадокийского отца, свт. Григория Нисского. Он указывает, что Божество непостижимо из-за того, что Бог является беспредельным, и в Нем совершенно постижимо только одно – Его беспредельность⁸⁷⁷. Вместе с тем свт. Григорий допускает знание Бога по сущности человеком в будущей жизни, когда ум соединится со сродным себе в Боге, и человек как образ Божий, в этой жизни стремящийся к Первообразу, взойдет к Нему⁸⁷⁸; говоря о возможности для человека знания Бога по сущности в будущей жизни, свт. Григорий опирается на слова апостола Павла: «…тогда познаю, подобно как я познан»⁸⁷⁹. Тот факт, что свт. Григорий допускает знание сущности Бога в будущей жизни, связан с его пониманием материальности и телесности человека; это понимание основано на платонических интуициях. Согласно свт. Григорию, люди, пребывающие в плоти, – как «узники земные»⁸⁸⁰, неспособные вырваться, так же как нельзя обогнать свою тень. Для человека, пребывающего в земном теле, характерно то, что между ним и Богом пребывает земная мгла, и поэтому «находящемуся в теле нет ннкакой возможности быть в общении с умосозерцаемым без посредства чего-либо телесного»⁸⁸¹.

Говоря о возможных богословских позициях, свт. Григорий, с одной стороны, различает «три самых древних мнения о Боге»: безначалие («анархия»), многоначалие («полиархия») и единоначалие («монархия»). Анархия (предполагающая бесчинство) и полиархия (предполагающая раздор), согласно свт. Григорию, характерны для мировоззрения эллинов⁸⁸². Христиане же исповедают Божественную монархию, понимаемую как единоначалие Бога-Отца, сопрягаемое с равночестностью природы и единством воли Лиц⁸⁸³. Вместе с тем, согласно свт. Григорию, существуют три фундаментальные богословские ошибки: атеизм, иудейство и многобожие. Учение Савеллия, сливающее ипостаси Троицы, равноценно атеизму, поскольку там, где утверждается, что Три суть одно – каждое есть ничто. Арианское учение соответствует иудейству, поскольку ограничивает Божество одним нерожденным, т. е. одним Лицом Отца – в понимании ариан, из зависти ограничивающим в Себе божество. Многобожие опять-таки характерно для эллинского учения⁸⁸⁴. В Слове 20 свт. Григорий включил в обсуждаемые им в этом Слове уклонения от истины не только ереси хорошо знакомые – арианское подчинение Отцу неподобного Ему Сына и савеллианское их смешение, – но и учение о трех богах и трех началах, т. е. «троебожие»⁸⁸⁵, которое, как видно из другого Слова⁸⁸⁶, являя собой крайнюю реакцию на неоариан и македониан, было распространено среди «через меру православных»⁸⁸⁷.

Основной упор в триадологической полемике свт. Григорий делает на опровержении неоарианского учения, в первую очередь учения Евномия, настаивавшего на тварности Сына и Духа. Следуя дискурсу, общему для Каппадокийских отцов, свт. Григорий ведет речь о свойствах (особенностях), характеризующих Каждую ипостась Троицы, и Божественной природе, общей для Трех ипостасей⁸⁸⁸. Особенность – это то, что неизменно, то, что необходимым образом отличает ипостась⁸⁸⁹. Божественные ипостаси не сливаемы, но они и не раздробляют Божественную природу. Особенность Отца в том, что Он безначален и является Началом для ипостасей Сына и Духа. Особенность Сына – в том, что Он рождается, а Святого Духа – в том, что Он исходит от Бога-Отца⁸⁹⁰; или, если выразить ту же мысль в терминах происхождения, то Сын происходит от Отца «рожденно», а Дух – «исходяще»⁸⁹¹. Вопросу о божественности Святого Духа свт. Григорий уделяет особенное внимание. В то время как свт. Василий из дипломатических соображений настаивал на том, чтобы присоединяющиеся к православию только лишь не называли Духа тварью⁸⁹², свт. Григорий всегда однозначно настаивал на Божественности Святого Духа. Полемизируя с македонианами и неоарианами, свт. Григорий доказывает, что Дух не является ни тварью, нн произведением, нн чем-то служебным, но Он представляет Собой самостоятельную ипостась Святой Троицы⁸⁹³.

Полемизировал свт. Григорий и с представлением неоариан о том, что Отец больше Сына по сущности. В «Апологии» Евномий, опираясь на Ин. 14, 28 («Отец Мой более Меня есть»), писал, что только безумный может называть Сына равным Отцу⁸⁹⁴. Свт. Василий Великий в трактате «Против Евномия» указывает, что слово «более» в Ин. 14, 28 следует понимать в том смысле, что Отец есть Причина Сына⁸⁹⁵. Вероятно, уже на эти слова свт. Василия последовали возражения неоариан в том смысле, что Отец «причина Сына по природе»⁸⁹⁶, из чего они выводили, что Отец больше по природе, т. е. имеет другую, более превосходную, чем Сын, природу. Соответственно свт. Григорий использует один из важнейших аргументов Каппадокийских отцов, восходящий в своей философской основе к аристотелевским «Категориям»⁸⁹⁷: два сущих одной природы не могут быть сравниваемы в отношении того, что из них больше и что меньше по природе. Он также указывает на то положение силлогистики, согласно которому не все, что говорится о сущем, сказывается о его природе, так что из положения, согласно которому Отец больше Сына как Его Причина, не следует, как утверждают неоарнане, что Отец больше Сына по природе⁸⁹⁸.

Итак, угверждая, что невозможно, чтобы одно Лицо Троицы было но природе больше какого-либо другого, свт. Григорий допускает речь о том, что среди равных Лиц Троицы Отец «больше» Отца и Сына, как Их Начало⁸⁹⁹. Проясняя, что же означает, что Отец есть Причина Сына и Духа, свт. Григорий указывает, что Отцу прилично быть Причиной того, что божественно (т. е. Сына и Духа), через которое, как через некое посредство, Он нисходит к тварному миру⁹⁰⁰. Именно то, что Отец есть Причина Сына и Духа (но не Самого Себя⁹⁰¹), обуславливает единство Бога⁹⁰², из чего следует единая воля и власть Лиц, воспринимаемая в единстве⁹⁰³. Для арианского богословского мышления из признания Бога-Отца безначальным следует известная формула, согласно которой «было, когда [Сына] не было». Свт. Григорий, опровергая это представление, указывает, что хотя Отец безначален по отношению к Сыну и Духу, Которые имеют Отца Своим Началом, или Причиной, Сын и Дух также в определенном смысле безначальны – по отношению ко времени, поскольку’ никогда не было, чтобы не было Сына и Духа⁹⁰⁴.

Говоря о Святой Троице, свт. Григорий может отталкиваться как от единства в Троице, так и от троичности – это равноправные принципы⁹⁰⁵’. В первом случае свт. Григорий может использовать язык Монады-Диады-Триады, либо говорить, что Лица Троицы, «в Которых» Божество, – суть «от» Причины (­Божества)⁹⁰⁶. Во втором случае свт. Григорий сравнивает Лица Троицы с тремя солнцами, заключенными одно в другом и имеющими одно растворение света⁹⁰⁷, и говорит о бесконечной сращенности Трех бесконечных⁹⁰⁸.

Язык Монады свт. Григории использует в Слове 23: «Монада [или: Единица] подвиглась по причине богатства, Диада [или: Двоица] же была преодолена (потолгу что [Божество] выше материи и формы, из которых состоят тела), и Триада [или: Троица] определилась вследствие совершенства»⁹⁰⁹, а также в Слове 29: «…поэтому Монада [или: Единица], от начала подвигнутая в Диаду [или: Двоицу], [дойдя] до Триады [или: Троицы], остановилась. И это у нас – Отец, Сын и Святой Дух»⁹¹⁰. Согласие этих двух мест не столь очевидно. В самом деле, если в последнем говорится, что Монада подвиглась «к Диаде», и фаза, соответствующая<лДиаде», вполне определенно обозначена, то в первом отрывке идет речь том, что «Диада была преодолена», само же понятие<лДиады» соотносится отнюдь не с Отцом и Сыном, но с материальной двоицей – матерней и формой. Позже в истории византийской богословско-философской мысли отрывок из Слова 29 свт. Григория неоднократно комментировался, и в первую очередь обсуждался вопрос: следует ли понимать его в том смысле, что в нем говорится о движении Бога в Себе, либо речь идет о движении ума человека относительно Бога⁹¹¹.

Нужно сказать также о предпосылках понимания богословского языка в антиарианской полемике свт. Григория. Ф. Норрис показывает, что понимание свт. Григорием природы языка, выраженное в его богословских трактатах, написанных в основном в полемике с неоарианами, подразумевает уверенность, что значение слова определяется в первую очередь контекстом его употребления⁹¹². Это становится ясным на основе анализа языка Писания и обыденного языка, осуществляемого свт. Григорием в целях полемики. Приведем один из множества примеров. Одним из аргументов неоариан относительно того, что Сын не единосущен Отцу, был следующий: в Писании говорится об Отце как родившем, а о Сыне как о рожденном, и поскольку в Писании о рождении Сына говорится в прошедшем времени⁹¹³, то из этого следует вывод о временном характере происхождения Сына, а значит, Сын – творение Бога, а не Бог. Отвечая на это, свт. Григорий указывает, что из грамматической формы глагола нельзя делать однозначных выводов о его значении, т. к. в Писании нередко для слова, стоящего в каком-то определенном времени, контекст определяет значение, не соответствующее его временной форме⁹¹⁴. Как пишет Ф. Норрис, интерпретация неоарианами Священного Писания потому и потерпела поражение, что они не понимали, что необходимо учитывать контекст толкуемых пассажей⁹¹⁵. Итак, делает вывод Ф. Норрис, с точки зрения свт. Григория, дело не обстоит так, что значение существует до слова или того денотата, который это слово именует, но контекст употребления слова детерминирует его значение⁹¹⁶.

<…>Итак, мы поклоняемся Отцу и Сыну и Святому Духу, разделяя личные свойства и соединяя Божество. Не смешиваем трех (ипостасей) в одно, чтоб не впасть в недуг Савеллиев, и единого не делим на три (сущности), разнородные и чуждые друг другу, чтобы не дойти до Ариева безумия. Ибо для чего, как растение, скривившееся на одну сторбну, со всем усилием перегибать в противную сторону, исправляя кривизну кривизной, а не довольствоваться тем, чтобы, выпрямив только до середины, остановиться в пределах благочестия? Когда же говорю о середине, имею в виду истину, которую одну и должно иметь в виду, отвергая как неуместное смешение, так и еще более нелепое разделение. Ибо в одном случае, из страха многобожия сократив понятие о Боге в одну ипостась, оставим у себя одни голые имена, признавая, что один и тот же есть и Отец, и Сын, и Святой Дух, и утверждая не столько то, что все Они одно, сколько то, что каждый из Них ничто, потому что, переходя и переменяясь друг в друга, перестают уже быть тем, что Они сами в Себе. А в другом случае, разделяя Божество на три сущности, или (по Ариеву прекрасно так называемому безумию) одна другой чуждые, неравные и отдельные, или безначальные, не соподчиненные и, так сказать, противобожные, то предадимся иудейской скудости, ограничив Божество одним нерожденным, то впадем в противоположное, но равное первому зло, предположив три начала и трех богов, что еще нелепее предыдущего.

Не должно быть таким любителем Отца, чтобы отнимать у Него свойство быть Отцом. Ибо чьим будет Отцом, когда отстраним и отчуждим от Него вместе с тварью и естество Сына? Не должно быть и таким христолюбцем, чтобы даже не сохранить у Него свойства – быть Сыном. Ибо чьим будет Сыном, если не относится к Отцу, как виновнику? Не должно в Отце умалять достоинства – быть началом, принадлежащего Ему как Отцу и Родителю. Ибо будет началом чего-то низкого и недостойного, если он не виновник Божества, созерцаемого в Сыне и Духе. Не нужно все это, когда надобно и соблюсти веру в единого Бога, и исповедовать три ипостаси, или три Лица, притом – каждое с личным Его свойством. Соблюдается же, по моему рассуждению, вера в единого Бога, когда и Сына и Духа будем относить к единому Виновнику (но не слагать и не смешивать с Ним), – относить как по одному и тому же (назову так) движению и хотению Божества, так и по тождеству сущности. Соблюдается вера и в три Ипостаси, когда не будем вымышлять никакого смешения или слияния, вследствие которых у чествующих более, чем должно, одно могло бы уничтожиться все. Соблюдутся и личные свойства, когда будем представлять и нарицать Отца безначальным и началом (началом как Виновника, как источник, как присносущный Свет); а Сына – нимало не безначальным, однако же и началом всяческих.

Когда говорю – началом, ты не привноси времени, не ставь чеголибо среднего между Родившим и Рожденным, не разделяй естества худым вложением чего-то между совечными и сопребывающими. Ибо если время старше Сына, то, без сомнения, Отец стал Виновником времени прежде, нежели – Сына. И как был бы Творцом времен Тот, Кто Сам под временем? Как был бы Он Господом всего, если время Его упреждает и Им обладает? Итак, Отец безначален, потому что ни от кого иного, даже от Себя Самого не заимствовал бытия. А Сын, если представляешь Отца Виновником, не безначален (потому что началом Сыну Отец, как Виновник); если же представляешь себе начало относительно ко времени – безначален (потому что Владыка времен не имеет начала во времени).

А если из того, что тела существуют во времени, заключишь, что и Сын должен подлежать времени, то бестелесному припишешь и тело. И если на том основании, что рождающееся у нас прежде не существовало, а потом приходит в бытие, станешь утверждать, что и Сыну надлежало из небытия прийти в бытие, то уравняешь между собой несравнимое – Бога и человека, тело и бестелесное. В таком случае Сын должен и страдать, и разрушаться, подобно нашим телам. Ты из рождения тел во времени заключаешь, что и Бог так рождается; а я заключаю, что Он рождается не так, из того самого, что тела так рождаются. Ибо что не сходно по бытию, то не сходно и в рождении; разве допустишь, что Бог и в других отношениях подлежит законам вещества, например, страждет и скорбит, жаждет и алчет, и терпит все, свойственное как телу, так вместе и телу и бестелесному. Но этого не допускает твой ум; потому что у нас слово о Боге. Поэтому и рождение допускай не иное, как Божеское.

Но спросишь: если Сын рожден, то как рожден? Отвечай прежде мне, неотступный совопросник: если Он сотворен, то как сотворен? А потом и меня спрашивай: как Он рожден? Ты говоришь: «И в рождении страдание, как страдание в сотворении. Ибо без страдания ли бывает составление в уме образа, напряжение ума и представленного совокупно разложение на части? И в рождении также время как творимое созидается во времени. И здесь место, и там место. И в рождении возможна неудача, как в сотворении бывает неудача (у вас слышал я такое умствование); ибо часто, что предначертал ум, того не выполняли руки». Но и ты говоришь, что все составлено словом и хотением. «Ибо Он сказал, – и сделалось; Он повелел, – и явилось» (Пс. 32,9). Когда же утверждаешь, что создано все Божиим словом, тогда вводишь уже не человеческое творение. Ибо никто из нас производимого им не совершает словом. Иначе не было бы для нас ничего ни высокого, ни трудного, если бы стоило только сказать, и за словом следовало исполнение дела. Поэтому если Бог созидаемое Им творит словом, то у Него не человеческий образ творения.

<…>Непостижимым же называю не то, что Бог существует, но то, что Он такое. Ибо не тщетна проповедь наша, не суетна вера наша; и не о том преподаем мы учение. Не обращай нашей искренности в повод к безбожию и к клевете, не превозносись над нами, которые сознаются в неведении! Весьма большая разность – быть уверенным в бытии чего-нибудь, и знать, что оно такое. Есть Бог – творческая и содержательная причина всего; в этом наши учителя – и зрение, и естественный закон, – зрение, обращенное к видимому, которое прекрасно утверждено и совершает путь свой или, скажу так, неподвижно движется и несется; естественный закон, от видимого и благоустроенного умозаключающий о Началовожде его. Ибо вселенная как могла бы составиться и стоять, если бы не Бог все осуществлял и содержал? Кто видит красиво отделанные гусли, их превосходное устройство и расположение, или слышит саму игру на гуслях, тот ничего иного не представляет, кроме сделавшего гусли или играющего на них, и к нему восходит мыслью, хотя, может быть, и не знает его лично. Так и для нас явственна сила творческая, движущая и сохраняющая сотворенное, хотя и не постигается она мыслью. И тот крайне несмышлен, кто, следуя естественным указаниям, не восходит до этого познания сам собой.

Впрочем, не Бог еще то, что мы представили себе под понятием Бога, или чем мы Его изобразили, или чем описало Его слово. А если кто когда-нибудь и сколько-нибудь обнимал Его умом, то чем это докажет? Кто достигал последнего предела мудрости? Кто удостаивался когда-нибудь столь многого дарования? Кто до того «открыл уста» разумения и «привлек Дух» (Пс. 118, 131), что, при содействии этого Духа, «все проницающего» и знающего, даже «глубины Божии» (1Кор. 2, 10), постиг он Бога, и не нужно уже ему простираться далее, потому что обладает последним из желаемых, к чему стремятся и вся жизнь, и все мысли высокого ума? Но какое понятие о Боге составишь ты, который ставит себя выше всех философов и богословов и хвалится без меры, если ты вверишься всякому пути умозрения? К чему приведет тебя пытливый разум?

Назовешь ли Божество телом? Но как же назовешь бесконечным, не имеющим ни пределов, ни очертаний, неосязаемым, незримым? Ужели таковы тела? Какая произвольность! Естество тел не таково. Или Божество – тело, и вместе не бесконечно, не беспредельно и прочее, так что Оно ни в чем не имеет преимуществ перед нами? Какое грубое понятие! Как же Божество досточтимо, если Оно имеет очертание? Или как избежит Оно того, чтобы не слагаться из стихий, опять на них не разлагаться и вовсе не разрушаться? Ибо сложность есть начало борьбы, борьба – разделения; разделение – разрушения, а разрушение совершенно не свойственно Богу и первому естеству. Итак, в Нем нет разделения, иначе было бы разрушение; нет борьбы, иначе было бы разделение; нет сложности, иначе была бы борьба. Поэтому Божество не тело, иначе бы в Нем была сложность. На этом останавливается слово, восходя от последнего к первому. Притом Божие свойство – все проницать и все наполнять, по сказанному «небо и землю не Я ли наполняю», глаголет Господь (Иер. 23, 24), и еще: «Дух Господа исполняет вселенную» (Прем. 1, 7), – как сохранится, если Бог иное ограничивает Собой, а иным Сам ограничивается? Или будет Он проницать ничем не наполненный мир, и у нас все уничтожится к поруганию Бога, Который сделается телом и утратит все, Им сотворенное; или будет Он телом в числе прочих тел, что невозможно; или взойдет как в сопряжение, так и в противоположение с телами; или смешается с ними, как жидкость, и иное будет делить, а иным делиться, что нелепее и бессмысленнее Эпикуровых атомов; а таким образом распадется у нас учение о телесности Бога и не будет иметь ни плотности, ни связности.

Если же скажем, что Бог есть тело невещественное, и притом, как думают некоторые, пятое и круговращающееся (пусть будет допущено и невещественное, и пятое, а если угодно, даже бестелесное тело; так как у них слова носятся и составляются произвольно, а у меня теперь спор не об этом), то к какому роду движимых и переносимых будет принадлежать это тело? Не говорю, как оскорбительно предположение, будто бы Сотворивший с сотворенным и Носящий с носимым движутся одинаково, если только они и это предполагают. Но что же опять Его движет? Чем движется все? Чем приводится в движение и то, от чего все движется? А потом, что движет и это самое? – и так далее до бесконечности. Притом как же Ему не заключаться необходимо в месте, если только есть нечто переносимое?

Но если скажут, что Бог есть иное какое-нибудь тело, кроме пятого, хотя, например, ангельское, то откуда известно, что ангелы телесны, какие у них тела, и чем выше ангела будет Бог, Которому служебен ангел? А если тело выше ангельского, то опять введется неисчислимый рой тел и такая глубина пустословия, в которой нигде нельзя будет остановиться. Из этого видно, что Бог не есть тело. Да этого не говорил и не допускал никто из мужей богодухновенных, такое учение не нашего двора. А потому остается предположить, что Бог не телесен.

Но если не телесен, то это не изображает и не объемлет сущности, равно как не объемлют сущности слова: нерожден, безначален, неизменяем, нетленен, и что еще говорится о Боге и о принадлежащем Богу. Ибо в Нем – Сущем выражает ли естество и самостоятельность то, что Он не имеет начала, не изменяется, не ограничивается? Напротив, кто имеет истинно ум Божий и усовершенствовался в умозрении, тому остается еще продолжить свои умствования и исследования и постигнуть все бытие. К изображению и изъяснению того или другого из предметов твоего рассуждения недостаточно сказать: «это тело» или «это рожденное»; напротив, если хочешь совершенно и удовлетворительно определить мыслимое, то должен наименовать подлежащее этих сказуемых (ибо это телесное и рожденное и тленное есть или человек, или вол, или конь). Так и здесь изведывающий естество Сущего не остановится, сказав, чем Он не есть, а напротив к тому, чем Он не есть, присовокупить и то, что Он есть (тем более что легче обнять умом что-нибудь одно, нежели отрицать поодиночке все); присовокупить, чтоб через исключение того, чем не есть и через положение того, что есть, мыслимое сделалось удобопонятным. А кто, сказав, чем не есть, умалчивает о том, что есть, тот поступает почти так же, как если бы на вопрос: сколько составит дважды пять? отвечать: не составит ни двух, ни трех, ни четырех, ни пяти, ни двадцати, ни тридцати, короче же сказать, ни одного из чисел, заключающихся в десятке или в десятках, а между тем не сказать: это составит десять, то есть не остановить мысли спрашивающего на самом искомом. Ибо, как всякий ясно видит, гораздо легче и скорее посредством того, что есть, объяснить о предмете и то, чем он не есть, нежели исключая то, чем он не есть, показать, что он есть.

Поскольку же Божество у нас не телесно, то продолжим несколько свое исследование. Нигде или где-либо Бог существует? Ежели нигде, то иной слишком пытливый спросит, как же может и существовать? Ибо как того, что не существует, нигде нет; так может быть и то, что нигде, вовсе не существует. А если Бог где-нибудь, то потому уже, что существует, без сомнения, Он или в мире, или выше мира. Но если в мире, то или в чем-нибудь, или повсюду. И если в чем-нибудь, то будет ограничиваться малым чем-нибудь. Если же повсюду, то более, нежели чем-нибудь, а и иным многим, то есть как содержимое содержащим, так что весь Бог всем миром будет ограничиваться, и ни одно в Нем место не останется свободным от ограничения. Таковы затруднения, если Бог в мире! И еще вопрос: где Он был прежде, нежели произошел мир? А и это затруднит также немало. Если же Бог выше мира, то ужели нет ничего, что отделяло бы его от мира? Где это нечто высшее мира? Как представить себе превышающее и превышаемое, если нет предела, который бы разделял и разграничивал то и другое? Или обязательно должна быть среда, которой бы ограничивался мир и то, что выше мира? А это что же иное, как не место, которого мы избегали? Не говорю еще о том, что Божество необходимо будет ограничено, если Оно постигается мыслью. Ибо и понятие есть вид ограничения.

Для чего же я рассуждал об этом, может быть, излишне, нежели сколько нужно слышать народу, и держась ныне утвердившегося образа речи, в котором отринуто благородное и простое, а введено запутанное и загадочное, чтобы дерево можно было узнать по плодам, то есть по темноте выражений – ту тьму, которая внушает подобные учения? Не с намерением подать о себе мысль, будто бы говорю необычайное «и преизобилен» мудростью, связуя «узлы и изъясняя сокровенное», что составляло великое чудо в Данииле (Дан. 5,12), но желая объяснить то самое, что сказать предполагалось словом моим в самом начале. Что же именно? То, что Божество непостижимо для человеческой мысли, и мы не можем представить Его во всей полноте.

И Оно пребывает непостижимым не по зависти. Ибо зависть далека от Божия естества, бесстрастного, единого благого и господственного, особенно зависть к твари, которая для Бога драгоценнее других, потому что для Слова что предпочтительнее словесных тварей? Притом и само сотворение наше есть верх благости. А также причина этому не собственная честь и слава Того, Кто «исполнен» (Ис. 1, 11), как будто бы непостижимость может придать Ему досточтимости и величия. Ибо пролагать себе путь к первенству тем, чтобы препятствовать другим до него достигнуть, свойственно одному софисту, чуждо же не только Богу, но и человеку сколько-нибудь благонравному. Но ежели есть на это другие причины, то, может быть, знают их наиболее приближенные к Богу, презирающие и углубляющиеся умом в неисследимые судьбы Его, если только найдутся люди, до такой степени преуспевшие в добродетели и, по сказанному, «входящие в исследование бездны» (Иов 38, 16). Сколько же можем постигать мы, которые не удобосозерцаемое измеряют малыми мерами, это нужно, может быть, для того, чтоб удобство приобретения не делало удобной и потерю приобретенного. Ибо обыкновенно, как с трудом приобретенное всего скорее презираем, по самой возможности приобрести снова. А потому имеющие ум почитают благодеянием саму трудность получить благодеяние. Может быть, нужно это и для того, чтобы не потерпеть нам одной участи с падшим ангелом, чтобы, прияв в себя всецелый свет, «не ожесточить выи перед Господом Вседержителем» (Иов 15, 25) и не пасть от превозношения самым жалким падением. А может быть, нужно и для того, чтобы здесь очистившимся и терпеливо ожидавшим исполнения желаемого и там оставалось нечто в награду за трудолюбие и светлую жизнь. Поэтому-то между нами и Богом стоит эта телесная мгла, как издревле облако между египтянами и евреями. Ибо это-то значит, может быть, «мрак сделал покровом своим» (Пс. 17, 19), то есть нашу дебелость, через которую прозревают немногие и немного.

Но кто озабочен этим, то пусть и любомудрствует, пусть и восходит на верх размышления. А «нам, узникам земным», как говорит божественный Иеремия (Плач Иер. 3, 34), нам, покрытым этой грубой плотью, известно то, что как невозможно обогнать свою тень, сколько бы ни спешил, потому что, она настолько же подается вверх, насколько бывает захвачена, или как зрение не может сблизиться с видимыми предметами без посредства света и воздуха, или как породы плавающих в воде не могут жить вне воды, так и находящемуся в теле нет никакой возможности быть в общении с умосозерцаемым без посредства чего-либо телесного. Ибо всегда превзойдет что-нибудь наше, сколько бы ни усиливался ум прилепиться к сродному и невидимому, как можно более отрешаясь от видимого и уединяясь сам в себя. И это увидим из следующего. Дух, Огонь, Свет, Любовь, Мудрость, Ум, Слово и подобное этому – не наименования ли Первого естества? И что ж? Представляешь ли ты себе или дух без движения и разлияния, или огонь не в веществе, без движения вверх, без свойственного ему цвета и очертания, или свет не в смешении с воздухом, отдельно от того, что его как бы рождает, то есть что светит? А каким представляешь ум? Не пребывающим ли в чем-то другом? И мысли, покоящиеся или обнаруживающиеся, по твоему мнению, не движение ли? Представляешь ли какое слово кроме безмолвствующего в нас или изливаемого (помедлю говорить, исчезающего)? Да и мудрость, в твоем понятии, что кроме навыка рассуждать о предметах Божественных или человеческих? А также правда и любовь – не похвальные ли расположения, которые противоборствуют – одно неправде, а другое ненависти, и как сами бывают напряженнее и слабее, возникают и прекращаются, так подобными и нас делают и изменяют, производя в нас то же, что краски в телах? Или надобно рассматривать Божество, сколько возможно, Само в Себе, отступившись от этих образов и собрав из них какое-то единственное представление? Но что ж это за построение ума, которое из этих образов собрано, и не то, что они? Или как единое, по естеству своему несложное и неизобразимое, будет заключать в себе все эти образы, и каждый совершенно? Так трудно уму нашему выйти из круга телесности, доколе он, при немощи своей, рассматривает то, что превышает его силы!

Поскольку всякая разумная природа, хотя стремится к Богу и к Первопричине, однако же не может постигнуть ее, по изъясненному мной, то, истаивая желанием, находясь как бы в предсмертных муках и не терпя этих мучений, пускается она в новое плавание, чтоб или обратить взор на видимое и из этого сделать что-нибудь богом (по худому, впрочем, расчету, ибо что видимое выше и богоподобнее видящего, и притом в такой мере, чтоб видящий поклонялся, а видимое принимало поклонение?), или из красоты и благоустройства видимого познать Бога, употребить зрение руководителем к незримому, но в великолепии видимого не потерять из виду Бога.<…>

Повторим же сказанное сначала. Бога, что Он по естеству и сущности, никто из людей никогда не находил и, конечно, не найдет. А если и найдет когда-нибудь, то пусть разыскивают и любомудрствуют об этом желающие. Найдет же, как я рассуждаю, когда это богоподобное и божественное, то есть наш ум и наше слово, соединится со сродным себе, когда образ взойдет к Первообразу, к Которому теперь стремится. И это, как думаю, выражается в том весьма любомудром учении, по которому познаем некогда, насколько сами познаны (1Кор. 13, 12). А что в нынешней жизни достигает до нас, есть тонкая струя и как бы малый отблеск великого света.

Поэтому если кто познал Бога, и засвидетельствовано, что он познал, то познание это приписывается ему в том отношении, что, сравнительно с другим, не столько просвещенным, оказался он причастником большего света. И такое превосходство признано совершенным, не как действительно совершенное, но как измеряемое силами ближнего.

Три древнейших мнения о Боге: безначалие, многоначалие и единоначалие. Два первых были (и пусть остаются!) игрой ума сынов эллинских. Ибо безначалие беспорядочно, а многоначалие возмутительно; вследствие же этого и безначально, и беспорядочно. То и другое ведет к одному концу – к беспорядку, а беспорядок – к разрушению; потому что беспорядок есть упражнение в разрушении. Но мы чтим единоначалие; впрочем, не то единоначалие, которое определяется единством лица (и одно, если оно в раздоре с самим собой, составит множество), но то, которое составляет равночестность единства, единодушие воли, тождество движения и направления к единому Тех, Которые из Единого (что невозможно в естестве сотворенном), так что Они, хотя различаются по числу, но не разделяются по власти. Поэтому Единица, от начала подвигшаяся в двойственность, остановилась на троичности. И это у нас – Отец, и Сын, и Святой Дух. Отец – родитель и изводитель, рождающий и изводящий бесстрастно, вне времени и бестелесно; Сын – рожденное; Дух – изведенное, или, не знаю, как назвал бы это тот, кто отвлекает от всего видимого. Ибо не дерзаем наименовать этого преизлиянием благости, как осмелился назвать один из любомудрых эллинов, который, любомудрствуя о первом и втором Виновнике, ясно выразился: «Как чаша льется через края». Не дерзаем из опасения, чтоб не ввести непроизвольного рождения и как бы естественного и неудержимого исторжения, что всего менее сообразно с понятиями о Божестве. Посему, не выходя из данных нам пределов, вводим Нерожденного, Рожденного и «от Отца Исходящего», как говорит в одном месте Сам Бог – Слово (Ин. 15, 26).

«Но когда это рождение и нахождение?» – Прежде самого «когда». Если же надобно выразиться несколько смелее: тогда же, как и Отец. Но когда Отец? – Никогда не было, чтоб не был Отец. А также никогда не было, чтоб не был Сын и не был Дух Святой. Еще спросишь меня; и опять отвечу тебе. Когда родился Сын? – Когда не родился Отец. Когда исшел Дух? – Когда не исшел Сын, но родился вне времени и неизглаголанно, хотя не можем представить себе того, что выше времени, даже желая избегнуть выражений, озна! ающих время, потому что слова «когда», «прежде», «после», «сперва» не исключают времени, как ни усиливаемся в этом; разве возьмем вечность, то есть продолжение, которое простирается наравне с вечным, а не делится на части и не измеряется ни каким-либо движением, ни течением солнца, что свойственно времени.

«Но если Сын и Дух совечны Отцу, то почему же не собезначальны?» – Потому что они от Отца, хотя не после Отца. Правда, что безначальное вечно; но вечному нет необходимости быть безначальным, как скоро возводится к Отцу, как к началу. Итак, Сын и Дух не безначальны относительно к Виновнику. Известно же, что Виновнику нет необходимости быть первоначальнее Тех, для Кого он Виновник; потому что и солнце не первоначальнее света. И вместе Сын и Дух безначальны относительно ко времени, хотя ты и пугаешь этим людей простодушных. Ибо не под временем Те, от Которых время.

«Каким же образом рождение бесстрастно?» – Таким, что оно не телесно. Ибо если телесное рождение страстно, то бестелесное – бесстрастно. Но и я спрошу у тебя: каким образом Сын есть Бог, если Он тварь? Ибо творимое – не Бог. Не говорю уже, что и в творении, если оно берется телесно, имеет место страдание, как-то: время, желание, образование, забота, надежда, скорбь, опасность, неудача, поправка; все это и еще многое другое, как всякому известно, бывает при творении. Но дивлюсь, что ты не отваживаешься придумать каких-нибудь сочетаний, сроков чревоношения, опасностей преждевременного рождения и даже признать рождение невозможным, если бы Бог рождал иначе, или еще, перечислив образы рождения у птиц на суше и на воде, подчинить которому-либо из этих рождений рождение Божеское и невысказанное или, вследствие нового своего предположения, вовсе уничтожить Сына? И ты не можешь приметить того, что Кто по плоти имеет отличное рождение (ибо где нашел ты по своим началам Богородицу Деву?), для Того иное и духовное рождение. Лучше же сказать, Кто имеет не такое же бытие, Тот имеет и отличное рождение.

«Какой отец не начинал быть отцом?» – Тот, Которого бытие не начиналось. А у кого началось бытие, тот начал быть и отцом. БогОтец не впоследствии стал Отцом, потому что не начинал быть Отцом. Он в собственном смысле Отец; потому что не есть вместе и Сын; равно как и Бог-Сын в собственном смысле. – Сын, потому что не есть вместе и Отец. Ибо у нас отцы и сыны не в собственном смысле, но каждый и отец, и сын, и не в большей мере отец, чем сын, и мы происходим не единственно от отца, но от отца, который вместе и сын, а потому и сами делимся, постепенно становимся людьми, но какими не желали бы и рождающие и рождаемые, так что у нас остаются одни отношения, лишенные действительности.

Но ты говоришь: «Сами слова: «родил» и «родился» что иное вводят, как не начало рождения?» Что ж, если не скажем: «родился», но – рожден от начала, чтобы удобнее было избежать твоих тонких возражений, в которых ты везде отыскиваешь время? Ужели будешь обвинять нас, что перетолковываем сколько-нибудь Писание и истину? Но всякому можно видеть, что в выражениях, выражающих время, нередко ставятся времена одно вместо другого, особенно это употребительно в Божественном Писании, и не только в рассуждении времени прошедшего, или настоящего, но и будущего. Например, сказано: «зачем мятутся народы» (Пс. 2, 1), когда еще не метались; и еще: «через реку перешли стопами» (Пс. 65, 5), когда уже прошли. Продолжительно было бы перечислять все подобные выражения, которые замечены людьми трудолюбивыми.

Таково рассмотренное нами их возражение. Каково же следующее? Не до крайности ли привязчиво и бесстыдно? Они говорят: «Отец, восхотев ли, родил Сына, или не хотя?» Потом оба случая, как представляется им, завязывают в узел, впрочем, не крепкий, но слабый, и продолжают: «Если не хотя, то по принуждению. Кто ж принудивший, и как принужденный – Бог? А если по хотению, то Сын есть сын хотения. Как же Он от Отца?» И вместо Отца выдумывают какую-то новую матерь – хотение. У рассуждающих таким образом приятно слышать одно, а именно, что, отступившись от страдания, прибегают к воле; но воля уже не страдание. Посмотрим же затем, как твердо их рассуждение. И всего лучше наперед сойтись с ними как можно ближе. Ты, который без затруднения говорит все, что захочется, сам от какого родился отца – от хотящего, или от не хотящего? Если от не хотящего, то ему сделано принуждение. Какое насилие! И кто ж принудивший его? Верно, не скажешь, что природа; ибо в природе – быть и целомудренным. А если от хотящего, то за несколько слогов пропал у тебя отец; ты стал сыном хотения, а не отца. Но перехожу к Богу и к тварям, и вопрос твой передаю на суд твоей мудрости. Бог сотворил мир по хотению, или принужденно? Если принужденно, то и здесь насилие и насильственно действующий. А если по хотению, то лишены Бога, как прочие твари, так больше всех ты, изобретатель таких умозаключений, вдающийся в подобные мудрования; потому что между тварями и Творцом становится преградой посредствующее хотение. Но думаю, что иное есть хотящий и иное – хотение, иное рождающий и иное – рождение, иное говорящий и иное – слово, если только мы в трезвом уме. Первый есть движущий, а последнее – род движения. Поэтому то, чего хотелось, не от хотения, потому что не всегда следует за хотением, и рожденное – не от рождения, и слышимое – не от произношения, но от хотящего, рождающего, говорящего. А что в Боге, то выше и этого всего. В Нем хотение рождать есть уже, может быть, само рождение, а не что-либо посредствующее; если только вполне дадим место хотению, а не скажем, что рождение выше хотения. Хочешь ли, сделаю применение к Богу-Отцу? У тебя заимствую такую дерзость. Отецхотящий или не хотящий Бог? И как избежать обоюдного твоего довода! Если хотящий, то когда начал хотеть? Не прежде, чем существовать. Ибо прежде ничего не было. Или в Нем одно хотело, а другое определялось хотением; и потому состоит Он из частей. Не будет ли и Он, по-твоему, плодом хотения? А если не хотящий, что принудило Его быть [Богом]? И как Он – Бог, если принужден, и принужден не к иному чему, а к тому самому, чтобы быть Богом?

Спрашиваешь: как Сын рожден? – Но как Он и сотворен, если, потвоему, сотворен? И здесь затруднение тоже. Скажешь, может быть, что сотворен волей и словом. Но ты не все еще сказал, ибо остается договорить одно: откуда воля и слово имеют силу исполнения, потому что человек не так творит. Как же Сын рожден? – Не важно было бы Его рождение, если бы оно было удобопостижимо и для тебя, который не знает собственного своего рождения, или и постигает в нем нечто, но не многое и такое, что о сем стыдно и говорить, а потом почитаешь себя всезнающим. Тебе надобно приложить много труда, прежде чем откроешь законы отвердения, образования, явления на свет, союз души с телом, ума с душой, слова с умом, движение, возрастание, претворение пищи в плоть, чувство, память, припамятование и прочее, из чего состоишь ты, а также прежде чем найдешь, что принадлежит обоим – душе и телу, что разделено между ними и что они заимствуют друг у друга. Ибо в рождении положены основания всему тому, что усовершенствуется впоследствии. Скажи же, что это за основания? Но и после этого не любомудрствуй о рождении Бога, потому что это небезопасно. Ибо если знаешь свое рождение, то из этого не следует, что знаешь и Божие. А если не знаешь своего, то как тебе знать Божие? Ибо сколько Бог неудобопознаваем в сравнении с человеком, столько и горнее рождение непостижимее твоего рождения. Если же Сын не родился потому только, что для тебя это непостижимо, то кстати тебе исключить из ряда существ многое, чего ты не постигаешь, и притом прежде всего Самого Бога. Ибо при всей своей дерзости, как ни отважно пускаешься в излишние исследования, ты не скажешь, что такое Бог. Отбрось свои течения, отделения, сечения и что еще представляешь о нетелесном естестве, как о теле, и тогда, может быть, представишь нечто достойное Божия рождения. Как родился? – Опять с негодованием скажу то же: Божие рождение да почтено будет молчанием! Для тебя важно узнать и то, что Сын родился. А как? Не согласимся, чтоб это разумели и ангелы, не только ты. Хочешь ли, объясню тебе, как родился? – Как ведают это родивший Отец и рожденный Сын. А что кроме этого, закрыто облаком и недоступно твоей близорукости. «Существовавшего ли Сына родил Отец или несуществовавшего?» – Какое пустословие! Такой вопрос идет ко мне и к тебе, которые, хотя были чем-то, как Левий «в чреслах» Авраамовых (Евр. 7, 10), однако же родились, а потому составились некоторым образом из сущего и не-сущего. Противное этому должно сказать о первобытном веществе, которое явным образом сотворено из не-сущего, хотя некоторые и представляют его не начавшим бытия. Но здесь рождение сливается с бытием, и оно «от начала» (1Ин. 1, 1). А потому, где найдет себе место твой отовсюду обрывистый вопрос? Есть ли что старее этого от начала, чтоб нам в этом старейшем положить бытие или небытие Сына? Ибо в обоих случаях уничтожится у нас от начала; если только, когда спросим и об Отце: из сущих Он или из не-сущих? – и тебе не угрожает опасность согласиться, что или два Отца, один предсуществовавший и другой существующий, или Отец терпит одно с Сыном, то есть Сам из не-сущих, вследствие твоих ребяческих вопросов и этих построек из песка, которым не устоять и при слабом ветре. А я не принимаю ни того, ни другого, и говорю, что нелеп вопрос, а не ответ труден. Если же тебе, по правилам твоей диалектики, кажется необходимым, во всяком случае, одно из двух признавать истинным, то дай место и моему не важному вопросу: в чем время – во времени или не во времени? Если во времени, то в каком? Что это за время сверх времени, и как содержит в себе время? А если не во времени, что за чрезмерная мудрость вводить невременное время? И в этом предложении: «Я теперь лгу», – уступи что-нибудь одно только, то есть признай его или истинным, или ложным (а того и другого вместе мы не уступим). Но это невозможно, ибо, по всей необходимости, или лгущий скажет правду, или говорящий правду солжет. Что ж удивительного, как здесь сходятся противоположности, так и там обоим положениям быть ложными? А таким образом, и мудрое твое окажется глупым. Но реши мне еще один загадочный вопрос. Находился ли ты сам при себе, когда рождался, находишься ли при себе и теперь, или и тогда не находился и теперь не находишься? Но если находился и находишься, то кто находящийся и при ком находится? Как один стал тем и другим?.. А если не находился и не находишься, то как отделяешься от самого себя? И какая причина этого разлучения? Скажешь: глупо и допытываться об одном, находится ли он при себе или нет; так можно говорить о других, а не о себе. Так знай же, что еще глупее доискиваться о Рожденном от начала, существовал ли Он, или не существовал до рождения. Ибо так можно говорить о вещах, разделенных временем!

Но ты говоришь: «Нерожденное и рожденное не одно и то же. А если так, то и Сын не одно с Отцом». Нужно ли говорить, что по этому умствованию явно отъемлется божество у Сына или у Отца? Ибо если нерожденность есть сущность Божия, то рожденность уже не сущность; а если последняя есть сущность, то первая – не сущность. Кто оспорит это? Итак, новый богослов, выбирай какое угодно из двух нечестивых положений, если у тебя непременная мысль нечествовать. Потом и я спрошу, в каком смысле взяв нерожденное и рожденное называешь их нетождественными? Если в смысле несозданного и созданного, то и я согласен, ибо безначальное и созидаемое нетождественны по естеству. А если называешь нетождественными родившего и рожденного, то положение несправедливо, потому что они по всей необходимости тождественны. Само естество родителя и его порождения требуют, чтобы порождение по естеству было тождественно с родившим. Или еще так: в каком смысле берешь нерожденное и рожденное? Если подразумеваешь саму нерожденность и рожденность, то они не тождественны. А если тех, кому принадлежит нерожденность и рожденность, то почему же им не быть тождественными? Глупость и мудрость не тождественны между собой, однако же бывают в одном человеке, и сущность ими не делится, но сами они делятся в той же сущности. Ужели и бессмертие, и непорочность, и неизменяемость составляют сущность Божию? Но если так, то в Боге сущностей много, а не одна, или Божество сложено из них; потому что не без сложения они в Боге, если только составляют сущности Его. Но этого не называют сущностью Божиею, потому что оно бывает принадлежностью и других существ. Сущность же Божия есть то, что единому Богу принадлежит и Ему свойственно. Правда, что нерожденность приписывать Единому Богу не согласились бы те, которые вводят и нерожденное вещество, и нерожденную идею (а манихейская тьма да не приближается и к мысли нашей!); впрочем, пусть она будет принадлежностью одного Бога. Что же скажешь об Адаме? Не он ли один – Божие создание? – Без сомнения так. Но он ли один – человек? – Нимало. Почему же? Потому что сотворение не единственный способ к произведению человека; и рожденное есть также человек. Подобно этому не одно нерожденное есть Бог, хотя нерожденность и принадлежит единому Отцу. Напротив, хотя ты и чрезмерный любитель нерожденности, допусти, что и Рожденное есть Бог, потому что и Оно от Бога. Кроме того, почему называешь сущностью Божиею не положение существующего, но отрицание не существующего? Ибо слово «нерожденный» показывает только, что в Боге нет рождения, а не объясняет, что такое Он по естеству, не сказывает, что такое не имеющий рождения. Итак, что же есть сущность Божия? Твоему высокоумию – отвечать на это, потому что ты любопытствуешь о рождении. А для нас велико, если узнаем это и впоследствии, когда, по обетованию «Неложного» (Тит. 1, 2), рассеется в нас мгла и дебелость. Об этом да помышляют, на это да надеются очистившиеся до такой степени. Мы же осмелимся сказать одно: если велико для Отца – ни от кого не происходить, то для Сына немаловажнее – происходить от такого Отца; потому что как произошедший от Безвиновного участвует Он в славе Безвиновного, но к этому присовокупляется и рождение, которое само по себе велико и досточтимо для умов не вовсе пресмыкающихся по земле и оземленевших.

Но говорят: «Если Сын тождествен с Отцом по сущности, а Отец нерожден, то и Сын будет нерожден». – Это справедливо, если нерожденность есть сущность Божия. Тогда Сын будет новое смешение – рожденно-нерожденное. Но ежели эта разность не в самой сущности, то почему ты выдаешь свое умозаключение за твердое? Ужели и ты отец своему отцу, чтоб тебе, будучи тождественным с ним по сущности, ни в чем не отставать от своего отца? Не очевидно ли лучше искать нам, что такое сущность Божия (если только найдем), оставляя непереходящими личные свойства? Еще и так можешь удостовериться, что нерожденность и Бог нетождественны. Если бы они были тождественны, то следовало бы, поскольку Бог есть Бог некоторых, и нерожденности быть нерожденностью некоторых, или, поскольку нерожденность не есть нерожденность некоторых, и Богу не быть Богом некоторых; потому что о совершенно тождественном и говорится подобно. Но нерожденность не есть нерожденность некоторых. Ибо чья она? А Бог есть Бог некоторых, потому что Он Бог всех. Следовательно, как же Богу и нерожденности быть тождественными? И еще: поскольку нерожденность и рожденность противоположны между собой, как обладание и лишение, то необходимо будет ввести и противоположные между собой сущности; а этого никто не допускает. Или еще, поскольку обладание первоначальнее лишения, а лишением уничтожается обладание, то сущность Сына, вследствие твоих предположений, не только первоначальнее сущности Отца, но даже уничтожается ею.

Основным источником по антиарианской полемике свт. Григория Нисского⁹²¹ является его весьма объемное сочинение «Против Евномия»⁹²², а также трактат «Опровержение исповедания Евномия». В своих антиарианских сочинениях свт. Григорий продолжает и развивает полемику с Евномием, начатую его братом свт. Василием Кесарийским. Антиевномианский корпу с текстов свт. Григория Нисского состоит из четырех трактатов, но также он разбит на книги (это разбиение сделано после смерти свт. Григория)⁹²³.

Сочинение «Против Евномия» состоит из трех трактатов. В конце 370-х гг. Евномий издал свое сочинение «Апология на Апологию» – как ответ на трактат свт. Василия, направленный против «Апологии» Евномия. Евномий издавал это сочинение частями. Вскоре после издания Евномием «Апологии на Апологию» ее список попал к свт. Григорию Нисскому, однако ненадолго, так что свт. Григорий не смог с ним достаточно ознакомиться или сделать копию. Тем не менее свт. Григорий успел составить критические записки на первую книгу сочинения Евномия, которые он затем обработал и издал. Этот первый трактат антиевномианского корпуса свт. Григория написан им вскоре после смерти свт. Василия по просьбе Петра, брата свв. Василия и Григория, ок. 380 г. Данный трактат составляет первую книгу сочинения свт. Григория «Против Евномия» по изданию Миня⁹²⁴. В его первой, меньшей части защищается память свт. Василия, вторая часть посвящена опровержению триадологии Евномия. Вскоре свт. Григорий издает второй трактат, являющийся продолжением первого, в котором опровергается вторая книга «Апологии на Апологию» Евномия. Этот трактат составляет вторую часть двенадцатой книги «Против Евномия» по изданию Миня⁹²⁵. В трактате обсуждается статус и значение имен «Рожденный» и «Нерожденный», поднимаются вопросы, связанные с теорией имен и представлением о природе языка⁹²⁶. Еще позже, в 382–383 гг., свт. Григорий обнародовал еще один трактат, посвященный опровержению третьей книги «Апологии на Апологию» Евномия, изданной Евномием, вероятно, после первых двух. В данном трактате рассматриваются вопросы, связанные с христологией и триадологией, а также ведется полемика о библейских цитатах, на которые опирались ариане. Этот трактат составляют книги с третьей по первую половину двенадцатой по изданию Миня⁹²⁷. Четвертый трактат свт. Григория Нисского, посвященный полемике с Евномием, – независимый от остальных, – представляет собой опровержение «Исповедания веры», которое было представлено Евномием императору Феодосию на Константинопольском соборе 383 г. Этот трактат составляет вторую книгу в издании Миня антиевномианского корпуса свт. Григория⁹²⁸.

Полемизируя с Евномием о статусе Сына Божиего, свт. Григорий опровергал его мнение относительно того, что Сын есть тварь и «орудие» Отца, и доказывал, что Сын во всем равен Отцу и единосущен Ему. Тезис Евномия, так же как и его предшественников ариан, заключался в том, что акт рождения Сына подразумевает, что «было, когда Сына не было». Свт. Григорий, в свою очередь, утверждал, что «рождение» (γέννησις) в отношении Сына нельзя понимать по аналогии с человеческим рождением. В отличие от человеческого рождения, сопровождаемого страданием и появлением из небытия, «рождение» Сына от Отца не подразумевает всего этого, поскольку Сын неизменяем и вечен. Понятие γέννησις в отношении Сына указывает лишь на то, что Сын неким непостижимым способом имеет бытие от Отца. Имена «Отец», «Сын» и понятие «рождение» указывают лишь на то, что Сын имеет в Отце причину Своего бытия, в то время как Отец не имеет такой причины, но не указывают на то, что Сын сотворен во времени или тварен⁹²⁹. В качестве примера, поясняющего специфику рождения Сына Богом-Отцом, свт. Григорий приводит рождение слова умом⁹³⁰.

На аргумент Евномия, согласно которому то, что имеет рождение, прежде него не существует⁹³¹, – свт. Григорий отвечает учением о безначальном рождении Бога-Сына. Свт. Григорий утверждает, что, поскольку’ для Божества характерна неизменность, Бог-Отец всегда является Отцом вечного Сына⁹³². Поясняя то, что Сын вечно рождается Отцом и сосуществует с Отцом, свт. Григорий приводит образ луча, который имеет бытие не после солнца, но вместе с ним⁹³³. С другой же стороны, замечает он, если говорить об отношении Лиц в Троице, следует использовать иную метафору; в этом случае речь может идти не о луче и солнце, но о нерожденном солнце и другом, рожденно совоссиявающем от нерожденного, во всем с ним одинаковом – по величине, силе, красоте и т. п.⁹³⁴

Евномий, вслед за Арием настаивая на том, что Бог привел Сына в бытие волевым актом, утверждал, что для Бога не может быть какойлибо внешней необходимости в плане произведения Им Сына⁹³⁵. Св. Афанасий Александрийский в своей полемике с арианством разрешил дилемму о способе рождения Отцом Сына – по воле или по необходимости – так, что Бог рождает Сына и не по воле, и не по необходимости, но по природе. Свт. Григорий же в своей антиарианской полемике признает, что Сын рождается посредством воли Отца, однако, согласно святителю, в Боге воля не предшествует действию – поскольку только для человеческой эмпирически данной природы характерно различие между желанием и имением, но для простой Божественной природы желание и имение есть одно и то же; по этой причине рождение Сына Отцом имеет место не после воления Отца, но одновременно с ним, и поскольку Отчее воление к рождению Сына вечно, то Сын рождается Отцом от века⁹³⁶.

Приводя примеры, иллюстрирующие отсутствие расхождения между желанием и обладанием, свт. Григорий не боится обращаться к явлениям неодутневленной природы. Он пишет, что если бы пламя могло обладать желанием, то оно желало бы воссиявать светом; таким образом, если бы можно было бы допучггить в пламени движение воли, то имела бы место неотделимость друт от друта огня, его желания светить и самого света. Точно так же, если мыслить происхождение Сына от Отца в понятиях воли, можно говорить о природном (или «бытийном») волении Отца к рождению Сына, в котором воля явллется тождественной действию («природному движению»)⁹³⁷. Полемизируя с Евномием о том, что энергия Бога-Отца, производящая Сына, имеет место «после» сущности Отца и является как бы опосредующей между Отцом и Сыном, свт. Григории развивает дискурс природного действия, неотделимого от движущейся – т. е. производящей это действие – сущности⁹³⁸. Говоря о такой природной энергии (Бога-Отца) в контексте рассмотрения о внутритроических отношений, свт. Григорий отрицает, что энергия может пониматься как «привходящее» (συμβεβηκός) в отношении сущности; энергия и субъект действия в этом случае, согласно свт. Григорию, едины «по логосу>>(κατά ό Λόγος)⁹³⁹ – т. е., с одной стороны, в плане речи, которая может сказываться о них, с другой же стороны, здесь имеет место аллюзия к формуле, активно используемой Каппадокийскими отцами, согласно которой у Лиц Святой Троицы – Отца, Сына и Святого Духа – один «логос сущности» (Λόγος τής ούσίας). Иллюстрируя эту неразрывность природной энергии и самой природы (сущности), свт. Григорий снова приводит несколько необычный пример: когда мы говорим, что некто кует или плотничает, то мы в одном слове сообозначаем и образ действия, и субъекта действия⁹⁴⁰; т. е. ковать или плотничать, подразумевает свт. Григорий, является природным действием для природы кузнеца или плотника.

Имея в виду, с одной стороны, учение никейцев о порождении Сына Богом-Отцом, а с другой – учение Каппадокийских отцов о единосущии Лиц Троицы, Евномий критиковал своих оппонентов, утверждая, что, поскольку они допускают, что безначальная сущность одна, но распространяют ее на Отца и Сына, то у них получается, что Божественная сущность порождает сама себя⁹⁴¹. Поясняя, почему речь о единосущии Отца и Сына не противоречит учению о рождении Бога-Сына Богом-Отцом, свт. Григорий приводит классический для Каппадокийцев пример порождения одним человеком другого, тождественного ему по природе (сущности). Как Адам породил Авеля, тождественного с ним по природе, но при этом по отношению к нему может быть назван нерожденным, так же и БогОтец рождает единосущного Ему Сына⁹⁴². Таким образом, именно создание и использование Каппадокийскими отцами понятийного аппарата, позволяющего разграничить логос сущности, единый для Лиц Троицы, от способа существования ипостасей позволяет разрешить эту предложенную Евномием апорию.

Немаловажную роль в триадологической полемике свт. Григория с Евномием занимает тема приложения принципа «больше-меньше» к категории сущности. В первой книге «Против Евномия» свт. Григорий приводит пространную цитату из «Апологии на Апологию»⁹⁴³ (см. в рубрике «Тексты» в разделе по Евномию). В этой цитате Евномий говорит об иерархии трех простых сущностей высшей триады (Отце, Сыне и Духе), в которой высшая сущность первенствует над низшей и каждая из них не находится в одном ряду с остальными. Однако когда свт. Григорий далее в своем сочинении обсуждает отдельные положения из приведенного им отрывка, он вместо слов Евномия: «Необходимо, чтобы энергии, следующие за каждой из сущностей, были одни меньше, другие больше», – приводит слова: «По необходимости должно полагать, будто бы сущности (τάς overt ας) одни меньше, а другие больше»⁹⁴⁴. Возможно, это связано с тем, что свт. Григорий Нисский, по своему же собственному признанию⁹⁴⁵, писал свое опровержение второпях, хотя, может быть, Евномий гдето в другом месте своего сочинения, не дошедшем до нас, пишет о необходимости быть большим и меньшим сущностям в триаде. Ведь для свт. Григория Нисского этот Евномиев принцип, неизвестный ему из других источников⁹⁴⁶, является довольно важным, он часто об этом говорит и строит немалую часть своей аргументации оспаривая его; э го также скорее свидетельствует в пользу того, что данное представление все-таки присутствовало в текстах Евномия⁹⁴⁷.

Исследователи не склонны замечать указанное расхождение⁹⁴⁸; Д. Балас даже отмечает непоследовательность Евномия в том, что он, с одной стороны, прилагает принцип «больше-меньше» к трем сущностям высшей триады, а с другой – настаивает на простоте каждой из них⁹⁴⁹. Балас следует в этом понимании Евномия свт. Григорию, который критиковал позицию Евномия исходя из трактовки ее в духе неоплатонической доктрины Плотина, имея в виду, что только высшему началу, находящемуся на вершине онтологической иерархии, присуща простота, в то время как нисхождение по онтологической лестнице предполагает все большую сложность и множественность⁹⁵⁰. Аргументация свт. Григория такова: простота предполагает несоставность, т. е. отсутствие различения на субъект и предикат, который причаствует субъекту. Количественность, которая подразумевается там, где есть нечто большее и меньшее, предполагает это различение и, соответственно, количественность несовместима с простотой. Божие естество просто и благо, и поскольку оно просто, его благость не количественна, т. е. она не может увеличиваться и уменьшаться, а значит, Божественная природа беспредельна. Евномий же, согласно свт. Григорию, вводя иерархию в свою триаду сущностей, делает этим сущность Сына уже не в точности простой, но с примесью сложности, а сущность Духа еще более сложной (то σύνθετον)⁹⁵¹.

Если Евномий действительно учил о «больших» и «меньших» сущностях, то это можно связать с влиянием неоплатонического учения о сущности⁹⁵², в рамках которого была переосмыслена аристотелевская усиология, в то время как свт. Григорий Нисский, вслед за свт. Василием, в своей критике этого принципа опирался на позицию, выраженнуто в аристотелевских «Категориях», утверждая, что сущнос гь не допускает большей или меньшей степени⁹⁵³, в то время как качества могут изменяться⁹⁵⁴.

Развивая этот дискурс и оспаривая атомарный характер онтологии Евномия, проявляющийся в его представлении о том, что на высших онтологических уровнях (а именно на уровне высшей Триады – Бога, Сына и Духа, а также в определенной мере в сфере ангельских чинов⁹⁵⁵) имеются толъко единичные сущности (природы), в то время как общность возможна лишь на уровне тварного и телесного порядка бытия, – свт. Григорий противопоставляет этому взгляду свое умение о разделении бытия на классы, подчиняющиеся определенной онтологической иерархии. В «Против Евномия» свт. Григорий различает умнуто, или умопостигаемую⁹⁵⁶, природу и природу чувственную (само это различение говорит о платонических интуициях), а в умной – нетварное и тварное (в этом моменте проявляется принципиальное отличие умения свт. Григория от платонизма)⁹⁵⁷. Говоря о том, что относится к чувственному, свт. Григорий использует аристотелевскую тему речи о «большем» и «меньшем» в отношении качеств. Переходя же к тварной умной природе (очевидно, имеются в виду ангельские силы и умная способность как составляющая человеческого существа), свт. Григорий указывает, что в этом случае речь о «большее и «меньшем» может идти не в отношении степени присутствия качеств, но исключительно в плане большей или меньшей устремленности к высшему благу в зависимости от расположения воли и, соответственно, большей или меньшей мере причастности к Божественной сущности, понимая процесс этой причастности как беспредельный⁹⁵⁸; собственно же в Божестве, как в Свершенном бытии не может быть «большей» или «меньшей» причастности⁹⁵⁹. Это связано с тем, что у Божественной природы, так же как и у других классов сущего, имеется свой логос сущности, не допускающий «большего» и «меньшего».

Дискурс «причастности», развиваемый свт. Григорием, подразумевает принципиальный зазор, непреодолимый для человека, между причастностью Божественной природе, возможной для стремящихся к истинному Благу христиан, и обладанием ею, которое имеет место только для Лиц Святой Троицы⁹⁶⁰. Акцент на том, что причастность Божественной природе возможна лишь для людей, имеющих соответствующее произволение, весьма важен для учения свт. Григория, развиваемого им в «Против Евномия»: он опровергает представление, согласно которому все тварное сущее причастно Божественной природе, понимая его как пантеистическое и приписывая его древним нехристианским народам⁹⁶¹. Причаствование Божественной сущности, согласно свт. Григорию, представляет собой беспредельный процесс, и это имеет отношение к тому, что, в его понимании, сущность Божия, будучи причаствуемой, остается непознаваемой для человеческого ума, поскольку как нетварная она беспредельна⁹⁶². Непознаваема, согласно свт. Григорию, и нетварная Божественная сила, соответствующая сущности⁹⁶³, в то время как познаваемыми в Божестве являются нисходящие к нам Божественные энергии⁹⁶⁴.

Таким образом, обобщая, можно выдвинуть тезис: в Каппадокийском богословии дискурсы причастности и познания не являются тождественными; язык «энергий» в связке сущность (природа) – энергия предназначен у Каппадокийских отцов в первуто очередь для использования в гносеологическом контексте⁹⁶⁵, а не в онтологическом (который подразумевает дискурс причастности)⁹⁶⁶: познаваемые энергии противопоставляются непознаваемой сущности⁹⁶⁷, однако не делается акцента на противопоставлении непричастной сущности причаствуемым энергиям, как в позднейшем богословском языке⁹⁶⁸.

Меньшую ли имел сущность, чем Авраам, явившийся на свет через четырнадцать родов Давид? Изменилось ли сколько-нибудь в нем человечество, так что Давид был в меньшей мере человеком, потому что жил позднее по времени, чем Авраам? И кто столько тупоумен, чтобы мог сказать это? Ибо логос сущности (τής ούσίας ό λόγος) один и тот же для обоих, и он не изменился с течением времени. И никто не скажет, что один в большей мере человек, потому что предшествовал по времени, другой же менее причастен [человеческой] природе (μετέχειν τής φύσεως) потому, что вступил в жизнь после других, как будто или растрачена природа предшественниками, или время истощило его силу в живших прежде.<…>

Из какой мудрости узнал он [Евномий] о большем и меньшем относительно сущности? Какое определение установило это преимущество, что какая-нибудь сущность больше другой сущности – по самому значению, думаю, «сущности»? Ибо пусть не представляет нам тех разностей в качествах или особенностях, которые по правилу примышления понимаем как постигаемые около сущности, существующие подле подлежащего.

<…>Потом [Евномий] говорит: «Без сомнения же, берутся вместе и энергии, последующие за сущностями, и сродные им именования». Смысл этих слов не очень ясен, будучи прикровен великим мраком нечестия; сколько иной может проразумевать по догадке, он таков: энергиями сущностей Евномий, как думаю, именует производящие Сына и Святого Духа силы, которыми первая сущность [т. е. Отец] произвела вторую [т. е. Сына], а вторая – третью [т. е. Святого Духа], и говорит, что наименования совершенных дел составлены сродно с делами.<…>

А теперь стоит рассудить: как за сущностями следуют энергии? Что они есть по своей природе (κατά την ιδίαν φύσιν)? Что-то иное в отношении сущностей, за которыми следуют, или часть их и их природы? И если иное, то как или от чего происходят? Если то же самое, то как «отделяются», и вместо того чтобы сосуществовать, «следуют» за ними «совне»? Не просто познать что-либо из спрашиваемого. Природная ли необходимость непроизвольно вынуждает энергию, какая она ни есть, следовать за сущностью, как следуют за огнем сгорание и пары, и испарения – за телами, от которых они происходят? Я не думаю, что он [Евномий] утверждает, что чемто многообразным и сложным следует почитать Божию сущность, имеющей энергию неотделимой (άχώριστον) и совместно с ней созерцаемой, подобной некоему привходящему (συμβεβηκός) для подлежащего. Напротив того, говорит он, что произвольно и свободно движущиеся сущности (κινουμένας τάς ούσίας) сами производят желаемое. Но если это так, то кто о том, что совершается произвольно по промышлению, скажет, что оно следует как нечто извне сопровождающее? Ибо не знаем, чтобы по общему словоупотреблению в подобных случаях обычным является такой образ выражения, чтобы об энергии производящего нечто говорить, что она следует за производящим. Ибо нельзя отделить одно от другого и постигнуть оставшееся само по себе; но кто сказал: «энергия», тот в слове этом сообъял и движущееся сообразно с ней [т. е. сущность], и кто упомянул о действующем, тот, конечно, вместе с тем молча сообозначил и энергию. Но сказанное яснее будет в примерах. Говорим, что такой-то кует или плотничает или действует как-то по иному. Итак, одним словом (μιά φωνή) и согласно одному и тому же логосу (κατά ταύτόν ό λόγος) представляются вместе и выделывание, и совершающий ремесло, так что если отделим одно, то не будет существовать и другого. Посему если эти два – сама энергия и движущееся согласно с ней [т. е. сущность] – мыслятся одно с другим вместе, то как в этом случае может говориться, что за первою сущностью следует энергия, которая производит вторую сущность, как бы посредничая между обеими, не состоя в согласии по природе с первою и не будучи связанной со второю? Ибо отделена от первой тем, что оно не есть сама природа, но движение природы; не согласуется же с тем, что после нее потому, что осуществляется не чистая энергия, но действующая сущность.

Самое высшее разделение (διαίρεσις) всех существ – делить все на умное и чувственное (τό νοητόν και τό αίσθητόν).<…>Но разум и понятие [умного] делит на два: нетварное, и следующее вслед за ним усматривается тварное; нетварное производит тварь, а тварное в нетварной природе имеет причину и силу бытия (την δύναμιν τού είναι). Потому к [существам] чувственным принадлежат все те, которые постигаются телесными чувствами и в которых различия качеств (αί των ποιοτήτων διαφοραι) допускают понятие о большем и меньшем, и в них усматривается различие по количеству, качеству и прочим отличительным свойствам. А в умной природе – имею в виду сотворенное – не имеет места такое понятие о различии, какое отмечено в чувственном, но отыскивается другой способ (τρόπος), обнаруживающий различие большего и меньшего. Поскольку источник, начало и подаяние всякого блага усматривается в нетварной природе (τή άκτίστω φύσει) и вся тварь к ней обращена и по общению (τής κοινωνίας) в первом Благе касается и причаствует (εφαπτομένη και μετέχουσα) высшей природы (τής ύ ηλής φύσεως)⁹⁷³'⁹⁷⁴; и необходимо, что причастность высшим дарам соразмерно свободе произволения одни принимают в большей, другие в меньшей мере, так что в тварном [умной природы] познается большее и меньшее соответственно вожделению каждого. Ибо умопостигаемая тварная природа находится на границе между Благом и противоположным ему, как способное к свободному приятию обоих, в зависимости от наклонности воли, как познали мы из Писания; а потому мы можем сказать, что «более» и «менее» в случае превосходной добродетельности говорится как об удалении от худшего и приближении к прекрасному. Но нетварная [умная] природа (ή άκτιστος φύσις) далеко отстоит от такового различия (διαφοράς), потому что не имеет приобретенного блага, и не по причастности (ούδέ κατά μετοχήν) какой-либо сверхлежащей красоты прияло в себя красоту, но само в себе, по природе (τή φύσει) есть благо⁹⁷⁵, и умопредставляется благом, и составляет источник блага, и просто, и единовидно, и несложно. Имеет же в себе различие, соответствующее величию природы, усматриваемое не в большем и меньшем, как думает Евномий.

Ибо вводящий понятие меньшего блага в какое-либо из Лиц, признаваемых верою в Святой Троице, без сомнения, ведет к той мысли, что в обнаруживающем в себе недостаток блага примешано нечто от противоположного состояния, думать же это о единородном и о Святом Духе неблагочестиво. Напротив, [нетварная природа,] созерцаемая в высочайшем совершенстве и непостижимом превосходстве, по отличительным свойствам каждой ипостаси Святой Троицы имеет неслитное и особенное различие: согласно общности в нетварности [ипостась] обладает неизменностью, согласно же особенностям свойств – несообщимостью.<…>

<…>Ибо пока [сущее] в малой мере обладает благом естества, так как высшее естественно в недостаточных влагает непрестанное некое влечение к Нему, никаким образом не прекратится желание большего, но при напряженном всегда вожделении еще не полученного, обладающее меньшим будет вожделевать большего и большего, постоянно изменяться в высшее и никогда не достигнет совершенства, потому что не найдет предела, за которым могло бы остановиться в восхождении. Поскольку первое благо по природе беспредельно (άπειρον τή φύσει), то по необходимости беспредельной также будет и причастность (ή μετουσία) наслаждающегося благом, ибо всегда объемлет [его] в большей мере, чем прежде, и всякий раз еще находит необъятный избыток, и никогда не может сравниться с ним, потому что и причаствуемое (μετεχόμενον) не имеет предела, и возрастающее от причастия не престает возрастать⁹⁷⁶.

Так бывает с железом, которое, долго оставаясь в огне, принимает в себя качество теплоты, продолжая быть и железом; если же будет в снегу или во льду, то изменяет качество это в другое, которое берет над ним верх, в собственные свои части принимая холод снега. Потому как не по усматриваемому в железе качеству называем это вещество, не именуем его ни огнем, ни льдом, когда оно приняло в себя качество одного из сих веществ, так если по учению нечестивых допущено будет о животворящей силе, что не по сущности пребывает (μή κατ’ ούσίαν ένυπάρχειν) в ней благо, но происходит от приобщения (έκ μετουσίας), то уже не в собственном смысле будет именоваться благом, напротив того, такое предположение принудит представлять себе нечто иное, а именно нечто такое, в чем благо не вечно усматривается и что, взятое само по себе, не заключается в естестве блага, так что никогда в этой силе не было блага и никогда опять не будет. Ибо если что по причастии лучшего делается благом, то явно, что оно до причастия не было таковым. И если что, будучи иным, в присутствии блага приняло на себя его цвет, то, без сомнения, как скоро разлучится с благом, признаваемо будет за нечто другое, а не за благо. И если эта мысль одержит верх, то Божественная природа (ή θεία φύσις) будет почитаема настолько раздаятелем благ, сколько сама имеющей нужду в снабдителе благами. Ибо как сообщит кто другому то, чего не имеет сам?⁹⁷⁷⁹⁷⁸

<…>Потому есть такая сущность (ή ούσία), в которой, как говорит апостол, «все стоит» (Кол. 1, 17), и [которой] мы, каждый особым образом причаствуя бытия, «живем, и движемся, и существуем» (Деян. 17, 28), и она выше всякого начала, не представляет знаков особенности своей природы (τής ιδίας φύσεως), познается же только из того, что она не может быть постигнута. Ибо наиболее особенный признак ее тот, что природа ее выше всякого представления о какойлибо характеристике. Потому тварное, поскольку не имеет одного и того же логоса, что и нетварное, не входит в смешение и общение (συγκρίσεώς καί κοινωνίας) с Сотворившим – имею в виду различие согласно сущности, и это объясняется тем, что тварное принимает свой логос природы, не имеющий какой-либо общности с тем, от чего произошло.

<…>Кроме того, они [вавилоняне] признали за истину, что самый эфир, и разлитый под ним воздух, и земля, и море, и подземная часть, и на самой земле все, что есть полезного и необходимого для человеческой жизни и все прочее не является непричастным Божественной природы; одно что-нибудь, прежде поразившее их взоры в твари, подавало повод к служению всем остальным частям творения, и они преклонялись пред каждым из этих предметов, так что если бы и им от начала показалось непозволительным обращать с благоговением взоры на тварь, то они не впали бы в такое обольщение многобожия. Тем более не должно бы страдать этим недугом нам, Божественным Писанием научаемым взирать на истинное Божество и наставленным все сотворенное почитать внешним для Божественной природы (εξω τής θείας φύσεως), а служить и чтить одну нетварную природу, особенность и признак которой в том, что она никогда не имела начала бытия и не будет иметь конца.

Что есть по природе (κατά την φύσιν) исповедуемый нерожденно сущим, и что есть Рожденный – этого мы не узнаем из значения слов «быть рожденным» и «быть нерожденным». Ибо, сказав, что этот или рожден, или не рожден, мы сказанным выражаем двоякую мысль: указательным словом обращаем внимание на подлежащее (πρός τό ύποκείμενον), а словами «рожден» или «не рожден» показываем, что должно быть умопредставляемо при этом подлежащем, так что иное нечто должно мыслить о сущем (περ᾿ι τού όντος), а иное о том, что умопредставляется около сущего (τι περ᾿ι τού όντος).

Так и при всяком имени, которое употребляется в нашей речи для обозначения Божественной природы – например, «праведный», «нетленный», «бессмертный», «нерожденный» и других, непременно подразумевается слово «есть» (τω έστί), хотя бы это высказывание и не сопровождалось звуком слова. Но разум говорящего или слушающего непременно связывает эти имена со словом «есть», так что если бы не прибавлялось этого слова, то название относилось бы ни к чему. Например (ибо пример лучше объяснит наши слова), когда Давид говорит, что «Бог – Судия Праведный, и Крепкий, и Долготерпеливый» (Пс. 7, 12 по LXX), то если бы при каждом из заключающихся здесь имен не подразумевалось слово «есть» (то έστί), то мысль была бы пуста и перечисление наименований, не прикрепленное ни к какому подлежащему, было бы несостоятельно (ανυπόστατος). Но когда при каждом имени подразумевается слово «есть», то вышесказанные имена, конечно, будут иметь значение, будучи мыслимы о сущем. И как мы, сказав, что Бог есть Судия, при слове «суд» разумеем некую энегрию (ένέργειαν) Его, а при слове «есть» обращаем мысль на самое подлежащее и тем ясно научаемся, что не должно мыслить энергию тем же, что и логос бытия (τον τοϋ είναι λόγον), так и в выражениях «рожденный» и «нерожденный» мы разделяем мыслью два понятия: под словом «есть» разумеем подлежащее, а под словами «рожденный» и «нерожденный» понимаем то, что относится к подлежащему (τό προσόν τω ύποκειμένω). Таким образом, как научаемые Давидом, что Бог есть Судия или долготерпеливый, мы познаем не Божескую сущность, но нечто из того, что созерцается при ней, так и здесь, слыша слова «быть нерожденным», мы из этого объяснения не узнаем подлежащего предмета, но только получаем руководство, чего не должно мыслить о подлежащем; что же оно есть по сущности – это тем не менее остается неизвестным.

Св. Иоанн родился в Антиохии между 344 и 354 гг. в христианской семье, принадлежавшей к высшей военной аристократии. Его отец, Секунд, умер вскоре после рождения сына; мать, Анфиса, не стала более выходить замуж и отдала все силы воспитанию Иоанна. Юноша учился у лучших философов и риторов, в частности у знаменитого Ливания, от которого воспринял традиции эллинского красноречия не только с его внешней стороны, но и как умение дойти словом до сердец слушателей.

По достижении восемнадцатилетнего возраста св. Иоанн, как пишет Палладий, «сбросил ярмо знатока словесных ухищрений и, будучи мужем по уму, возжелал священных занятий». Крещение Златоуст, как и многие его современники, принял уже в сознательном возрасте после обстоятельного изучения Священного Писания и учения Церкви, когда ему уже было за двадцать лет. Своему духовному образованию будущий святитель обязан «аскитериону» – богословской школе-монастырю, которую возглавлял Диодор, будущий епископ Тарса. Таким образом, св. Иоанн является представителем т. н. Антиохийской школы богословия и в круг его общения в молодости входил, между прочим, и будущий столп этой школы, ответственный за ересь несторианства, Феодор Мопсуестийский; сам же Златоуст счастливо избежал крайностей Антиохийской школы⁹⁷⁹. Огромное влияние на формирование пастырской личности Златоуста оказал св. Мелетий, епископ Антиохийский (361–381 гг.), ревностный защитник веры двух первых Вселенских соборов.

По свидетельству Палладия, молодой Иоанн сначала в течение восьми лет предавался монашескому подвигу под руководством некоего сирийского старца в монастыре, и еще два года он провел в крайнем аскетическом подвиге в уединении пещеры. После этого св. Иоанн вступает на путь церковного и пастырского служения. Не позднее 372 г. он был поставлен чтецом, а затем проходил церковное служение в сане диакона (381–386 гг.) и пресвитера (386–397 гг.). Причем в период диаконского служения св. Иоанн еще не проповедовал. Во пресвитера Златоуст был рукоположен сменившим св. Мелетия свт. Флавианом еп. Антиохийским (с 381 по 404 г.). После рукоположения во пресвитера на св. Иоанна была возложена обязанность проповедовать Слово Божие. Св. Иоанн оказался блестящим проповедником, и за редкий дар боговдохновенного слова он получил от паствы именование «Златоуст». Двенадцать лет Златоуст при стечении народа, обычно дважды в неделю, а иногда ежедневно, проповедовал в храме, производя сильнейшее впечатление на слушателей. В этот период он в виде проповедей, которые записывались во время их произнесения, составил толкования на многие книги Св. Писания и множество бесед на отдельные библейские тексты, а также поучения на праздники, в похвалу святых и апологетические слова. Именно к этому периоду относится и публикуемое ниже в отрывках сочинение «Против аномеев» – одно из немногих у св. Иоанна Златоуста сочинений на догматическую тему.

Слава замечательного пастыря и проповедника росла. В 397 г., после кончины Константинопольского архиепископа Нектария, получившего кафедру после св. Григория Богослова, св. Иоанн Златоуст был вызван из Антиохии придворным евнухом Евтропием, знавшим его как выдающегося проповедника и подвижника, для поставления на Константинопольскую кафедру. Здесь Златоуст начал проводить самостоятельную церковную политику, стараясь оздоровить церковную жизнь, пришедшую в некоторое запустение при Нектарии, поставленном в архиепископы прямо из сенаторов. Златоуст начал с главного – с духовного усовершенствования священства. И здесь лучшим примером был он сам. Средства, которые предназначались для архиепископа, святой обратил на содержание нескольких больниц и двух гостиниц для паломников. Много трудов положил Златоуст на устроение благолепного богослужения. Проповедь аскетизма, обращение церковных средств на цели благотворительности, строгость в отношении клира и обличение распущенности столичных нравов, в том числе императорского двора, вскоре поставили Златоуста в сложное положение, хотя у своей паствы св. Иоанн завоевал огромную популярность.

Вскоре начались прямые столкновения Златоуста с двором. Далее, по одной версии, когда императрица Евдоксия, жена императора Аркадия (395–408 гг.), распорядилась о конфискации собственности у вдовы и детей опального вельможи, святой встал на их защиту, а гордая императрица не уступила и затаила гнев на архипастыря. По другой версии, знать и императрица ополчились на святителя за решение построить больницу для прокаженных. Точно известно, по крайней мере, что ненависть Евдоксии к святителю разгорелась с новой силой, когда недоброжелатели сказали ей, будто он в своем поучении о суетных женщинах имел в виду ее. В самом ли деле св. Иоанн публично назвал ее «Иезавелью» или нет, точно неизвестно (например, Палладий это отрицает), тем не менее в вину Златоуст)' это впоследствии вменили.

Не менее сложные, чем с двором, сложились отношения Златоуста и с епископатом. Ярым противником святителя выступил Александрийский папа Феофил, который, с одной стороны, питал ревность к растущему могуществу Константинопольской кафедры, а с другой – будучи предстоятелем кафедры Александрийской, всячески стремился избежать усиления влияния антиохийцев на Константинополь. Масло в огонь подлило и дело т. н. «оригенистов». Речь идет о египетских монахах, обвиненных (в их отсутствие, как замечает Палладий) на соборе 399–400 гг. в ереси оригенизма и вначале вынужденных бежать из Египта в Палестину, а затем прибывших в Константинополь и искавших заступничества у Златоуста. До столицы добралось около пятидесяти из них. Здесь они были приняты св. Иоанном, хотя из уважения к решениям собора 399–400 гг. Златоуст, как замечает Палладий, не вступил с ними в литургическое общение, но лишь дал им возможность проживать в столице и посещать богослужения. Вместе с тем св. Иоанн обратился к Александрийскому папе с просьбой пересмотреть их дело. Все это не могло не вызвать гнева св. Феофила, т. к. для него гонения на оригенистов были вопросом принципиальным и он не терпел хоть какого-то вмешательства в дела своей кафедры.

Вопрос о том, были ли монахи, изгнанные из Египта, действительно ерегиками-оригенистами – сложный. Возможно, часть из них в той или иной степени были заражены этой ересью. В любом случае, мы можем утверждать с абсолютной уверенностью, что сам св. Иоанн Златоуст был совершенно свободен от какого-либо налета оригенизма. Достаточно сказать, что в оригенизме евагрианского толка (а именно таким он мог быть в Египте) в конце концов достигается то, что Евагрий называл «сущностным ведением» т. е. такое познание, при котором ум сливается с сущностью Божией. Всякому, кто прочтет трактат Златоуста «Против аномеев», будет ясно, что для Златоуста не может быть и речи о стирании различия между Богом и тварью, что было характерно для оригенистов. Св. Иоанн подчеркивает это различие даже более настоятельно, чем, например, Каппадокийцы, да и Александрийцы. Поэтому заподозрить его в сочувствии к оригенизму мы никак не можем.

Как бы то ни было, обострение отношений с двором, епископатом и самим влиятельнейшим в то время папой Александрийским, привело к тому, что враги Златоуста в результате ряда интриг добились его низложения. Феофил прибыл в столицу на собор, призванный снова рассмотреть дело изгнанных египетских монахов, о чем те ходатайствовали перед императрицей. Он должен был предстать на соборе как обвиняемый в злоупотреблении властью и нарушении канонов, но сумел повернуть дело в свою пользу, сыграв на том, что отношение императрицы, да и большинства епископов к Златоусту было уже испорчено. Св. Феофил привлек на свою сторон)' престарелого св. Епифания Кипрского, тоже бывшего рьяным борцом против оригенизма. В результате на т. н. «Соборе под Дубом» (сентябрь 403 г.) Златоуст был обвинен в ереси и нарушении церковных канонов, т. к. якобы принял в общение отлученных от Церкви; св. Иоанн был вынужден покинуть столицу. Однако далее испуганная чем-то Евдоксия, видя к том)' же, что народ остался на стороне своего пастыря, просила императора срочно вернуть св. Иоанна.

Тем не менее уже через два месяца новый донос, о том, что св. Иоанн обличал установку статуи императрицы рядом с церковью, пробудил гнев Евдоксии. В марте 404 г. состоялся собор, постановивший изгнать св. Иоанна, причем вменили в вину ему в первую очередь то, что он вернулся на кафедру по решению императора, а не после пересмотра его дела собором епископов, до этого осудившим его.

Так враги Златоуста в результате ряда интриг добились окончательного его низложения и ссылки в город Кукуз в Армении. Вскоре после низложения Златоуст отправил Римскому папе Иннокентию письмо, в котором информировал о происшедшем. Папа поддержал его, однако это ни к чему не привело, кроме ужесточения мер против святителя. Златоуста перевели из Кукуза в более отдаленный Питиунт, по дороге в который св. Иоанн скончался 27 сентября 407 г. в Команах, в Абхазии, где он был погребен. В 438 г. по инициативе св. Прокла, патриарха Константинопольского (434–447 гг.), мощи святителя были перенесены в столицу.

Среди небольшого числа сочинений догматического характера, оставленных св. Иоанном, имеются двенадцать проповедей, составивших две книги, под общим названием «Против аномеев»⁹⁸⁰. Первая состоит из пяти проповедей, произнесенных в Антиохии ок. 386–387 гг., т. е. сразу после рукоположения св. Иоанна в сан пресвитера. Они направлены против т. н. «аномеев» – наиболее радикальной постарианской партии, представители которой, как это понимали православные⁹⁸¹, учили, что знание Бога так, как Бог знает Самого Себя, т. е. знание сущности Божией, – вполне возможно, и более того, сущность Божия вполне определима человеческим словом, а именно словом «Нерожденный». Исходя из этого, имея в виду, что Сын рожден от Отца, аномеи делали вывод, что Христос не только не единосущен Отцу, но и не подобен Ему. Основателем ереси был Аэций, а ее главным распространителем Евномий, по имени которого еретики именовались также «евномианами».

Проповеди Златоуста против аномеев были произнесены уже после того, как эта ересь была обличена Каппадокийцами и осуждена на II Вселенском соборе. Сам характер полемики Златоуста, его аргументы во многом совпадают с аргументами Каппадокийцев. В первую очередь, он подчеркивает непостижимость сущности Божией для тварей, в том числе и высших ангелов, на что указывал уже Филон Александрийский, а за ним повторяли практически все отцы Церкви. Впрочем, Златоуст замечает, что речь должна идти даже не о непостижимости, ибо последнюю можно понимать как возможность познавать при неисчерпаемости познания (как мы, например, говорим, что наука может познавать мир, но познание это неисчерпаемо); Бог по Его сущности не просто не познаваем, Он – неприступен для познания в силу радикального онтологического отличия Бога и твари. Если же Писание говорит о некоей форме познания Бога тварями, в частности ангелами и пророками, то речь идет не о познании Божественной сущности и даже – это важно отметить! – не о познании славы Божией, но о знании тварью Бога в соответствии со «снисхождением» Божиим, т. е. с тем, как Сам Бог открывается твари. Существо этого познания, согласно Златоусту, в первую очередь, в самом познании неприступности Божией.

Таким образом, Златоуст выступает против претензий аномеев на возможность знания сущности Божией, вместе с тем утверждая, что Сын Божий всецело знает Отца и, таким образом, – единосущен и равночестен Ему. Источником идей Златоуста, помимо Св. Писания и Филона, могли быть Каппадокийцы, в частности, свв. Василий Великий и Григорий Нисский.

Как замечает в своем вступлении к критическому изданию сочинения Златоуста Жан Даниэлу⁹⁸², особенностью проповедей великого антиохийца является то, что, в отличие от Каппадокийских отцов, он обращается не столько к богословам, сколько к простому народу и апеллирует в большой степени к религиозному чувству слушателей. С этим связано, очевидно, появление в аргументации Златоуста темы «божественного трепета», или страха Божия, который характеризует и пронизывает отношение к Богу даже ангелов и свидетельствует о трансцендентности Бога, т. е. абсолютной непостижимости Его сущности для твари. Это позитивно понимаемый «страх», или «священный трепет», который, как замечает Даниэлу, ссылаясь на религиоведа Рудольфа Отто, лежит в основе подлинной религиозности; в подчеркивании этого момента – одна из особенностей мысли Златоуста. Учение о страхе, который не преходит и в Царствии Небесном, встречается впоследствии у ряда святых отцов, например, у прп. Максима Исповедника, который, в частности пишет: «Бог является страшным для всех, кто окрест Его, как бы примешивая страх к любви у тех, кто любит Его и окажется окрест Его. Ибо любви самой по себе, без страха, присуще становиться презрением, как то часто бывает если близость, естественно рождаемая ею, не сдерживается уздой страха»⁹⁸³. Чуть выше этого места прп. Максим поясняет, что речь идет не о страхе наказания (которого у ангелов быть не могло), а о благоговении перед беспредельным⁹⁸⁴. По слову же Златоуста, даже ангелы славят Бога с великим трепетом.

Таким образом, Златоуст связывает между собою онтологию и религиозный опыт; вместе с тем главным аргументом для него всегда является Св. Писание. Следует отметить и то, что даже в проповедях, посвященных догматическим вопросам, он не забывает о христианской любви. Так, и в «Словах против аномеев» св. Иоанн постоянно призывает свою паству молиться о еретиках, к тому времени уже поверженных, но, видимо, еще многочисленных, чтобы они обратились к истине.

2.8. Какой же это корень всех зол? Поверьте, ужас объемлет меня, когда я намереваюсь назвать его; не решаюсь языком произнести то, что они постоянно держат в уме. Какой же корень этих зол? Человек дерзнул сказать: я знаю Бога так, как Сам Бог знает Себя⁹⁸⁶. Нужно ли обличать это? Нужно ли доказывать? Не довольно ли только произнести такие слова, чтобы показать все их нечестие?<…>

3.2 Итак, приступим теперь к самым доказательствам, обратившись пред речью опять к молитве; потому что самое упражнение в молитве может доставить нам доказательство в пользу искомого. Призовем же «Царя царствующих и Господа господствующих, единого имеющего бессмертие и живущего во свете неприступном, Его же никтоже видел есть от человек, ниже видети может, Ему же честь и держава вечная, аминь» (1Тим. 6,15–16). Это не мои слова, а Павловы; ты же обрати внимание на благочестие души его и укоренившуюся в ней любовь. Вспомнив о Боге, он позволил себе приступить к изложению учения не прежде, как воздал Ему должное, заключив речь славословием. Если «память праведнаго с похвалами» (Притч. 10, 7), то тем более воспоминание о Боге – с благохвалением. То же Павел делает и в начале посланий; часто, начиная послание и вспомнив о Боге, он не прежде приступает к учению, как воздав Ему должное славословие. Послушай, как говорит он в Послании к Галатам: «Благодать вам и мир от Бога отца нашего и Господа Иисуса Христа, давшаго себе по гресех ваших, яко да избавит нас от настоящаго века лукаваго, по воли Бога и Отца, Ему же слава во веки аминь» (Гал. 1, 3–5). И еще в другом месте: «Царю же веков нетленному, невидимому, единому премудрому Богу честь и слава во веки, аминь» (1Тим. 1, 17). Но, может быть, он делает так только в отношении к Отцу, а в отношении к Сыну не так? Послушай, как он и в отношении к Единородному делает то же самое, сказав: «Молилбыхся сам аз отлучен быти от Христа по братии моей, сродницех моих по плоти», он присовокупил: «Ихже всыновление и завети, и законоположение, и служения, и обетования, от нихже Христос по плоти, сый над всеми Бог благословен во веки, аминь» (Рим. 9,3–5). Как Отцу, так и Единородному он сначала воздал славословие, а потом и приступил к продолжению речи; потому что слышал слова Христа: «Да вси чтут Сына, якоже чтут Отца» (Ин. 5, 23). А чтобы вы убедились, что самая молитва может доставить нам доказательство, теперь и представим это. «Царь царствующих, – говорит он, – и Господь господствующих, един имеяй безсмертие и во свете живый неприступнем» (1Тим. 6,15–16). Здесь остановись и спроси еретика, что значит: «во свете живый неприступнем», и обрати внимание на точность выражений Павла. Не сказал он: сущий светом неприступным, но: «…во свете живый неприступнем», дабы ты знал, что если жилище неприступно, то гораздо более живущий в нем Бог⁹⁸⁷. Это сказал он не для того, чтобы ты подразумевал жилище и место у Бога, но чтобы ты с большим убеждением признал непостижимость Его. Притом не сказал: во свете живый непостижимом, но – неприступнем, что гораздо больше непостижимости. Непостижимым называется то, что хотя исследовано и найдено, но остается непонятным для ищущих его; а неприступное – то, что не допускает и начала исследования и к чему никто не может приблизиться. Например, непостижимым называется то море, в котором погружаясь водолазы, даже спускающиеся в далекую глубину, не могут достигнуть конца, а неприступным называется то, чего и в начале невозможно ни искать, ни исследовать⁹⁸⁸. 3.3. Что ты скажешь на это? Для людей, скажешь, Он непостижим, но не для ангелов, не для вышних сил. Итак, ты ангел, скажи мне, и принадлежишь к сонму бестелесных сил? Разве ты не человек и не одной со мною природы, или ты забыл и о своей природе? Положим, что Бог неприступен только для людей, хотя этого не прибавлено, и не сказал Павел: для людей во свете живый неприступнем, а для ангелов не в неприступном; однако, если угодно, допустим это; но ты сам разве не человек? Хотя бы Он и не был неприступным для ангелов, как это относится к тебе, который состязаешься, исследуешь и утверждаешь, что Его существо постижимо для человеческой природы? А чтобы ты убедился, что Он неприступен не только для людей, но и для вышних сил, послушай, что говорит Исаия; когда же я называю Исаию, то привожу изречение Духа, ибо пророк вещает все по внушению Духа. «И бысть в лето, в неже умре Озиа царь, видех Господа сидяща на престоле высоце и превознесение, и серафими стояху окрест Его, шесть крил единому и шесть крил другому, и двема убо покрываху лица своя, двема же покрываху ноги своя» (Ис. 6, 1–2). Почему, скажи мне, они покрывают лица и ограждаются крыльями? По чему же иному, как не потому, что не могут выносить блеска и лучей, исходящих от престола? Между тем они созерцали еще не самый свет беспримесный и не самую сущность чистую, но созерцаемое ими было только снисхождением.

Что такое снисхождение? То, когда Бог является не так, как Он есть, но показывает Себя столько, сколько имеющий созерцать Его способен к этому, приспособляя явление лица к немощи созерцающих. А что это было снисхождение, видно из самых слов: «Видех, – говорит пророк, – Господа седяща на престоле высоце и превознесение»; но Бог не сидит, потому что это положение свойственно только телам; и на престоле, но Бог не объемлется престолом, потому что Божество неограниченно. Однако серафимы не могли сносить и снисхождения, хотя стояли близко: «…серафимы стояху окрест Его». По тому самому они и не могли взирать, что были близко; впрочем, словом окрест не место означается, но этим словом Дух Святый благоволил показать, что серафимы находятся ближе нас к существу Божию, однако и они не могут созерцать Его; поэтому пророк и говорит: и серафимы «стояху окрест Его», означая этим не место, но близостью по месту выражая, что они ближе нас к Богу; ибо мы не так знаем непостижимое, как небесныя силы, насколько они чище и мудрее и прозорливее человеческой природы. Как нестерпимость солнечных лучей не столько известна слепому, сколько зрячему, так и непостижимость Божию не столько знаем мы, сколько они; ибо как велико отличие слепого от зрячего, таково же различие между нами и ими. Таким образом, слыша слова пророка: «видех Господа», не предполагай, что он видел самое существо Его, но только снисхождение, и притом темнее, нежели вышние силы, так как он не мог видеть столько, сколько херувимы⁹⁸⁹. 3.4. Но что я говорю об этом блаженном Существе, когда для человека невозможно без страха взирать и на существо ангельское? Чтобы вы убедились в справедливости этого, я представлю вам человека, друга Божия, имевшего великое дерзновение по мудрости и праведности и прославившегося многими другими совершенствами, святого Даниила. Когда я скажу, как он изнемогал, ослабевал и падал при появлении ангела, то никто пусть не думает, будто он испытывал это по причине своей греховности и нечистой совести; но если несомненно душевное его дерзновение, то ясно обнаруживается в том немощь природы. Даниил «постился три седмицы дней, хлеба вожделенного не ел, и мясо и вино и сикера не входили в уста его, и мастию не мазался» (Дан. 10, 3). Когда же душа его, сделавшись посредством поста легче и духовнее, стала более способною к принятию явления, тогда он и увидел видение. Что же говорит он? «Воздвигох очи мои, и видех, и се муж облечен в ризу льняну, то есть в одежду священную, и чресла его препоясана златом светлым, тело же его аки фарсис, лице же его аки зрение молнии, очи же его аки свещы огнены, и мышцы его и голени аки зрак меди блещящияся, глас же словес его аки глас народа. И видех аз един явление, а мужи иже со мною не видеша, но ужас великий нападе на них, и отбегнуша в страсе, и не оста во мне крепость, и слава моя обратися в разсыпание» (Дан. 10, 5–8). Что значит: «…слава моя обратися в разсыпание»? Даниил был благообразный юноша, но страх при появлении ангела так изменил его, как изменяются обмирающие, произвел великую бледность и уничтожил здоровый цвет и всю свежесть лица его; почему он и говорит: «…обратися слава моя в разсыпание». Когда возница испугается и выпустит вожжи, то все лошади несутся стремглав и самая колесница опрокидывается; так обыкновенно бывает и с душею, когда ею овладевает страх и ужас; испугавшись и как бы опустив вожжи своего влияния на каждое из телесных чувств, она оставляет эти члены свободными, и они, не сдерживаемые ее силою, падают и изнемогают, как случилось тогда и с Даниилом. Что же ангел? Он поднял его и сказал: «Данииле, мужу желаний, разумей в словесех сих, яже аз глаголю к тебе, и стани на стоянии своем, яко ныне послан есмь к тебе» (Дан. 10, 11). Он встал в трепете. Когда же опять ангел стал говорить ему и сказал: «от дне, в оньже подал еси сердце твое еже трудитися пред Богом, услышана быша словеса твоя, аз же приидох в словесех твоих» (Дан. 10, 12), то он снова упал на землю, как случается с обмирающими. Обмершие, пробудившись, пришедши в себя и увидев, что мы держим их и окропляем лицо их холодною водою, часто опять обмирают на руках наших; так случилось и с пророком. Душа его от страха не могла снести даже вида явившегося [небесного] сослужителя⁹⁹⁰ своего и вынести этого света, смутилась и порывалась освободиться от уз плоти, как бы от каких оков; но он еще удержал ее. Пусть выслушают это те, которые исследуют Владыку ангелов. Даниил, который смущал глаза львов и в человеческом теле имел силу выше человеческой, не вынес присутствия небожителя, но повергся бездыханным: «Обратися, – говорит он, – утроба моя в видении моем, и дыхание не оста во мне» (Дан. 10, 16–17). А те, которые столь далеки от добродетели этого праведника, хвалятся, что они со всею точностью познали самое Существо высочайшее, начальное и сотворившее мириады этих ангелов, из которых даже одного созерцать Даниил не имел силы. 3.5. Но обратим речь к прежнему предмету и покажем, что Бог недоступен взорам и вышних сил, даже и в своем снисхождении. Почему, скажи мне, серафимы ограждаются крыльями? Этим своим действием они возвещают апостольское изречение: «Во свете живый неприступнем» (1Тим. 6, 16), и не только они, но и высшие их – херувимы. Серафимы стоят вблизи, а херувимы служат Богу престолами; это сказано о херувимах не потому, чтобы Бог нуждался в престоле, а чтобы отсюда ты уразумел достоинство этих сил. Послушай, что говорит о них и другой пророк: «И бысть слово Господне ко Иезекиилю, сыну Вузиеву, при реце Ховар» (Иез. 1,3). Иезекииль стоял тогда при реке Ховар, а Даниил при реке Тигре. Когда Бог намеревается показать рабам своим какое-нибудь дивное видение, то выводит их из городов на место, удаленное от шума, чтобы душа не развлекалась ничем, ни видимым, ни слышимым, но, наслаждаясь спокойствием, вся занялась созерцанием видения. Что же видел он? «Се облак, говорит он, грядяше от севера, и свет окрест, и огнь блистаяйся, и посреде его яко видение илектра, и свет в нем, и посреде подобие четырех животных: сие видение их, подобие человека в них. И четыри лица единому, и четыри крила единому. И высота бяше им, и страшны были, и плещы их исполнены очес, окрест четырем, и подобие над главою их яко твердь, яко видение кристалла страшное, простертое над главою их свыше, и крила их комуждо два, прикрывающе телеса их. И над твердию яко видение камене сапфира, и подобие престола на нем, и на подобии престола подобие якоже вид человечь сверху. И видех яко видение илектра от видения чресл и выше и от видения чресл даже до долу, видение огня, и свет его яко видение дуги, егда есть на облацех в день дождя» (Иез. 1,4–6; 18–28). И после всего этого пророк, желая показать, что ни он сам, ни небесныя силы не приближались к чистому Существу, говорит: «Сие видение подобие славы Господни» (Иез. 11, 1). Видишь ли и там и здесь снисхождение? Однако и эти силы закрывают себя крыльями по той же причине, хотя они суть мудрейшие, разумнейшие и чистейшие силы. Откуда это видно? Из самых названий их. Как ангел называется так потому, что возвещает людям повеления Божии; и архангел называется так потому, что начальствует над ангелами, так и те небесные силы носят названия, показывающие нам их мудрость и чистоту; и как вообще крылья показывают высоту естества, – Гавриил представляется летящим не потому, чтобы у ангела были крылья, но чтобы ты знал, что он является человеческому роду из высочайших мест и вышних обителей, – так и у них крылья означают не что иное, как высоту естества их. Итак, крылья означают высоту естества, престол – то, что на них почивает Бог, глаза – прозорливость, присутствие близ престола и непрестанное славословие Бога – неусыпность и бодрость; точно так же и названия одних означают мудрость, а других – чистоту. Что значит херувим? Полное ведение. А что – серафим? Пламенные уста. Видишь ли, как названия выражают и чистоту и мудрость? Если же те, которые обладают полным ведением, не могут ясно созерцать даже снисхождения Божия, а имеют частное знание, как говорит Павел: «от части разумеваем, и зерцалом, и в гадании» (1Кор. 12, 12), то какое было бы безумие – считать для себя известным и явным то, что и для них незримо? 3.6. Я желал бы теперь доказать, что Бог непостижим не только для херувимов и серафимов, но и для начал, и властей, и всякой сотворенной силы; но ум наш утомился, не от обилия, но от страшного содержания предметов речи. Душа трепещет и ужасается, долго занимаясь вышними созерцаниями. Низведем же с небес и успокоим ее, объятую ужасом, обратившись к обычному утешению. В чем это утешение? В молитве о том, чтобы страждущие этою болезнью когда-нибудь выздоровели⁹⁹¹.<…>

4.2 Осталось доказать, что ни начала, ни власти, ни господства, ни какая-либо другая сотворенная сила не имеет точного понятия о Боге. Есть и другие силы, которых мы не знаем и по именам. Представьте же безумие еретиков: мы не знаем даже имен рабов, а они исследуют самое существо Владыки. Есть ангелы и архангелы, престолы и господства, начала и власти; но не одни эти сонмы существуют да небесах, а бесконечные полчища и неисчислимые племена, которых не может изобразить никакое слово. Откуда же известно, что кроме этих сил есть много других, которых мы не знаем и по именам? Павел, сказав о первых, упоминает и о вторых, выражаясь о Христе так: «Посадил Его превыше всякаго начальства и власти и силы и всякаго имене, именуемаго не точию в веце сем, но и во грядущем» (Еф. 1,21). Видите ли, что есть некоторые имена, которые будут известны там, а теперь неизвестны? Поэтому Павел и сказал: «Не точию в веце сем именуемыя, но и во грядущем». И удивительно ли, что они не имеют точного понятия о существе [Божием]? Это доказать нисколько не трудно; так как и о многих из дел домостроительства Божия не знают вышние силы, начала, власти, господства. А это я докажу словами апостола, что некоторые из них вместе с нами узнали о делах домостроительства Его, о которых раньше нас не знали, и не только узнали вместе с вами, но и чрез нас⁹⁹². «Во инех родех не сказася, говорит апостол, якоже ныне открыся святым Его апостолом и пророком, быти языком снаследником и стелесником и спричастником обетования Его, – а обетования даны были иудеям, – благовествованием, ему же бых аз Павел служитель» (Еф. 3, 5–7). Откуда же видно, что вышние силы узнали об этом только ныне? Приведенные слова относятся к людям. Послушай. «Мне меншему всех святых, – говорит апостол, – дана бысть благодать сия, во языцех благовестити неизследованное богатство Христово» (Еф. 3, 8). Что значит «неизследованное»? То, что не может быть найдено, и не только не может быть найдено, но даже и изследываемо. Пусть эти [еретики] опять послушают, как часто и непрерывно он бросает в них стрелы. Если богатство «неизследимо», то как может быть не неизследимым Податель богатства? «И просветити всех, что есть смотрение тайны сокровенныя в Бозе, да скажется ныне началом и властем церковию многоразличная премудрость Божия» (Еф. 3, 9–10). Слышишь ли, что небесные силы узнали все это теперь, а не прежде? Что замышляет царь, того не знает щитоносец. Да скажется ныне началам и властям Церковью многоразличная премудрость Божия. Посмотри, какая честь оказана человеческому роду: вместе с нами и чрез нас вышние силы узнали тайны Царя. Но откуда видно, что апостол говорит здесь о небесных силах? Началами и властями он называет иногда и демонов: «Несть наша брань к крови и плоти, но к началом и ко властем и к миродержителем тмы века сего» (Еф. 6,12). Не о демонах ли и здесь говорит он, что они тогда узнали об этом? Нет, он говорит о вышних силах; сказав: «началом и властем», он присовокупил: «на небесных». Эти начала и власти – небесные, а те начала и власти поднебесные, поэтому он называл последних и миродержителями, выражая, что небо для них недоступно и что всю свою власть они обнаруживают в здешнем мире. 4.3.]Видишь ли, что небесные силы узнали это вместе с нами и чрез нас? Но теперь я поведу речь в уплату долга и покажу, что существа Божия не знают ни начала, ни власти. Кто говорит об этом? Уже не Павел, не Исаия, не Иезекииль, но другой святой сосуд, сам сын грома, возлюбленный ученик Христов Иоанн, возлежавший на персях Господних и почерпавший из них божественные струи. Что же говорит он? «Бога никтоже виде нигдеже» (Ин. 1, 18). Поистине – сын грома: издал голос громче трубы, который может пристыдить всех прекословящих. Однако обратим внимание и на то, что, по-видимому, противоречит этому. Что, скажи мне, вещаешь ты, Иоанн? «Бога никтоже виде нигдеже»? Что же нам думать, когда пророки говорят, что они видели Бога? Так Исаия говорит: «Видех Господа седяща на престоле высоце и превознесение» (Ис. 6, 1); также и Даниил: «Зрях, дóндеже престоли поставишася, и Ветхий денми себе» (Дан. 7, 9); и Михей: «Видех Господа Бога Израилева, седящаго на престоле своем» (3Цар. 22, 19); и еще другой пророк: «Видех Господа, стояща на жертвеннице, и рече [ми]: порази очистилище» (Ам. 9, 1). И много можно собрать таких свидетельств. Как же Иоанн говорит, что «Бога никтоже виде нигдеже»? Нужно знать, что он говорит о точном понятии и ясном видении. А все, виденное пророками, было снисхождением, и никто из них не созерцал чистого существа Божия, как видно из того, что каждый из них созерцал Бога различным образом. Бог есть существо простое, не сложное и не имеющее образа; а они все видели Его под различными образами. Это также объявляет Бог чрез другого пророка, и удостоверяя, что пророки видели не чистую сущность, говорит: «Аз видения умножих и в руках пророческих уподобихся» (Ос. 12,10); не самую сущность Мою показывал Я, говорит Он, но снисходил приспособительно к немощи созерцавших. Притом Иоанн говорит не о людях только, что «Бога никтоже виде нигдеже»; это известно было и из вышесказанного, то есть из пророческого изречения, в котором говорится: «Аз видения умножих и в руках пророческих уподобихся, и из ответа, данного Моисею; именно, когда Моисей желал видеть Бога лицем к лицу, то Он сказал ему: не узрит человек лице Мое, и жив будет» (Исх. 33, 20). Таким образом, это уже было известно нам и не подлежало сомнению. Итак, не об одном нашем роде, но и вышних силах говорит Иоанн: что «Бога никтоже виде нигдеже»: поэтому о» и указывает на Единородного как на учителя этого догмата. Чтобы ктонибудь не сказал: откуда это известно? – он присовокупляет: «Единородный Сын сый в лоне Отчи, той исповеда» (Ин. 1, 18), приводя достоверного свидетеля и учителя этого догмата. Если бы он хотел объяснить нам изречение Моисеево, то излишне было бы говорить, что Единородный исповедал это; не сказал бы он: «Единородный, той исповеда», потому что еще прежде, нежели произнес это Иоанн, наученный Единородным, возвестил нам о том же пророк, наученный Богом. А так как Иоанн хотел открыть нам нечто большее сказанного прежде, именно то, что и вышние силы не видят Бога, то он и приводит учителем Единородного. Под видением же здесь разумей знание; у бестелесных сил нет ни зрачков, ни глаз, ни ресниц; но что у нас видение, то у них знание. Таким образом, когда ты слышишь, что «Бога никтоже виде нигдеже», разумей то, что никто не познал Бога по существу, во всей точности. И когда услышишь о серафимах, что они закрывали глаза и отвращали взоры, и о херувимах, что они делали то же самое, не думай, что у них есть глаза или зрачки – это принадлежности тел; но веруй, что чрез это пророк указывает на их знание. Когда пророк говорит, что они не могли видеть снисходящего Бога, то разумеет не что иное, как то, что они не могут воспринять ясного знания о Нем и точного постижения и не дерзают пристально смотреть не только на чистое и совершеннейшее существо, но и на самое снисхождение Его. А пристально смотреть значит знать. Поэтому евангелист, признавая, что человеческой природе несвойственно знать это и что Бог непостижим даже для вышних сил, выставляет нам учителем этого догмата Самого сидящего одесную Бога и знающего это в точности. Притом он не просто сказал: Сын, хотя и этого слова было бы достаточно для того, чтобы заградить уста бесстыдных; ибо как много называвшихся христами, но истинный Христос один, и много называвшихся господами, но Господь один, и много называвшихся богами, но Бог один; так многие называются и сынами, но Сын один, и прибавка члена (б) достаточно может показать преимущество Единородного. Однако евангелист не удовольствовался этим, но, сказав: «Бога никтоже виде нигдеже», присовокупил: «Единородный Сын, сый в лоне Отчи, той исповеда». Сначала он сказал: Единородный, а потом: Сын; потому что многие по общности этого названия уничтожают Его славу, почитая Его одним из многих [сынов], так как название Сын есть общее всем. Посему апостол сначала поставил название Единородный как принадлежащее Ему исключительно, собственно и несвойственное никому другому, чтобы ты был уверен, что и то общее название [Сын] не есть общее, но Его собственное, исключительное и никому другому не свойственное так, как Ему. 4.4. Чтобы пояснить сказанное мною, я раскрою то же самое полнее. Название сын принадлежит и людям, принадлежит и Христу, но нам не собственно, а Ему собственно; название же. единородный принадлежит только Ему, никому другому не принадлежит даже и несобственно. Итак, чтобы из названия, не принадлежащего никому, кроме Его одного, ты заключил, что и другое название, принадлежащее многим, есть Его собственное, апостол сначала сказал: Единородный, а потом: Сын. Если же для тебя недостаточно и этого, говорит он, то я приведу еще третье [понятие], хотя простое и человеческое, однако такое, которое может и пресмыкающихся по земле возвести к мысли о славе Единородного. Какое же это? «Сый в лоне Отчи». Выражение простое, но достаточное для означения близости, если мы будем понимать его богоприлично. Как слыша о престоле и сидении одесную, ты представляешь не престол, не место и не очертание, но под названием престола и общением в сидении разумеешь одинаковость и равенство чести, так и слыша о лоне, представляй не лоно и не место, но под названием лона разумей близость и дерзновение Сына в отношении к Родившему. Пребывание в лоне гораздо яснее, нежели сидение одесную, открывает и изображает нам близость Его к Родившему, потому что ни Отец не мог бы иметь Сына в своем лоне, если бы Он был не одного и того же с Ним существа, ни Сын не перенес бы пребывания в лоне Отчем, если бы существо Его было ниже. Посему, так как Сын и Единородный, пребывающий в лоне Отчем, в точности знает все Отчее, то евангелист и употребил эти слова, чтобы представить точное знание Сына об Отце, потому что речь была о знании, а если это не так, то для чего упомянуто лоно? Если Бог не есть существо телесное, как и действительно Он не таков, и если приведенное выражение не указывает ни на сродство, ни на близость к Родившему, то оно поставлено без причины и напрасно, не доставляя нам никакой пользы. Но оно поставлено не напрасно, – нет, Дух ничего не вещает напрасно, а показывает близость Сына к Отцу. Евангелист, изрекая ту великую истину, что и вышние твари не видят Бога, то есть не знают Его в точности, и желая представить достоверного учителя этой истины, употребляет приведенные слова, чтобы ты верил во всем Ему как Сыну, как Единородному и как пребывающему в лоне Отчем и ни в чем уже не сомневался. Если бы никто не оказался столь бесстыдным, чтобы спорить, то я сказал бы, что это слово доказывает и вечность. Как в словах, сказанных Моисею: «Аз есмь сый» (Исх. 3, 14), мы разумеем вечность; так и в этом изречении: «Сый в лоне Отчи» можно разуметь вечное существование Сына в лоне Отца. Итак, всем этим у нас доказано, что существо Божие непостижимо для всякой твари; затем остается доказать, что только Сын и Дух Святой знают Его со всею точностью.<…>

5.3 Сказав, что он знает Отца с точностью, Христос вместе с тем привел и причину, почему Он знает. Какая же эта причина? Бытие от Него; а доказательством бытия от Него служит опять то, что Он знает Отца с точностью; ибо потому Он знает Отца совершенно, что имеет бытие от Него; признаком же бытия от Него служит совершенное знание Его. Никакое существо не может хорошо знать высшего существа, хотя бы между ними было и малое расстояние. Послушай, что говорит пророк об ангелах и человеческом роде, как не велико различие между ними. Сказав: «Что есть человек, яко помниши его, или сын человечь, яко посещаеши его?» – он присовокупил: «Умалил еси его малым чим от ангел» (Пс. 8,5–6). И однако так как несомненно есть между ними некоторое расстояние, хотя и малое, мы не знаем с точностью существа ангелов и не можем узнать его, сколько бы ни размышляли о нем. 5.4. Но что я говорю об ангелах, когда мы не знаем хорошо, или, вернее, нисколько не знаем даже сущности нашей души?⁹⁹³ А если те будут спорить, будто знают ее, то спроси, что такое душа по существу: воздух ли, или дыхание, или ветер, или огонь? Они скажут, что душа не есть ни одна из этих вещей, потому что все они телесны, а душа бестелесна. Итак, они не знают ни ангелов, ни собственных своих душ, а утверждают, будто знают с точностью Владыку и Создателя всего? Что может быть хуже такого безумия? Но для чего я говорю: что такое душа по существу? Даже и того нельзя сказать, как она находится в нашем теле. Что можно сказать об этом? То ли, что она распростирается по составу тела? Но это нелепо потому, что это свойственно телам, а к душе это не относится, как видно из того, что часто и по отсечении рук и ног она остается целою и нисколько не сокращается от искажения тела. Или она не находится во всем теле, а сосредоточена в какой-нибудь его части? В таком случае прочие части необходимо должны быть мертвыми; потому что бездушное совершенно мертво. Но и этого сказать нельзя. Таким образом, то, что душа существует в нашем теле, мы знаем, а как она существует, этого не знаем. Познание о ней Бог сокрыл от нас для того, чтобы сильнее заградить нам уста, удержать нас и заставить оставаться внизу, а не любопытствовать и не исследовать того, что выше нас. Впрочем, чтобы нам не доказывать этого соображениями разума, мы опять обратимся к Писанию. «Не яко Отца видел есть кто, говорит [Господь], токмо сый от Бога, сей виде Отца» (Ин. 6,46). Что же из этого? – скажут, – этим изречением еще не приписывается Сыну совершенное знание. То, что тварь не знает Отца, Он выразил в словах: «Не яко Отца видел есть кто», и то, что Сын знает Его, Он также выразил в прибавлении: «…токмо сый от Бога, сей виде Отца»; но что Он знает Отца совершенно и так, как Самого Себя, это еще не доказано. Можно думать, скажут, что вполне не знает Его ни тварь, ни Сын, и что Сын, хотя имеет понятие об Отце более ясное, нежели тварь, но также несовершенное. То, что Он видит Отца, каков Он есть, и знает Его, Он сказал; а что Он знает Его совершенно и так, как самого Себя, этого еще не объявил. Но хотите ли, я докажу и это Писаниями, и именно изречением самого Христа? Послушаем, что говорит Он к иудеям: «Якоже знает Мя Отец, и Аз знаю Отца» (Ин. 10,15). Какого еще хочешь ты знания совершеннее этого? Спроси возражающего: совершенно ли Отец знает Сына и точно ли имеет всякое знание о Нем, так что ничто не сокрыто от Него касательно Сына, но Ему принадлежит полное знание? Да, скажет он. Итак, когда ты услышишь, что и Сын знает Отца так, как Он – Сына, не ищи больше ничего, когда знание их совершенно одинаково. То же самое выражает Он и в другом месте, когда говорит: «Никтоже знает Сына, токмо Отец, ни Отца кто знает, токмо Сын, и ему же аще волит Сын открыти» (Мф. 11, 27). А открывает Он об Отце не столько, сколько Сам знает, но сколько мы вмещаем. Так поступает не только Христос, но даже Павел, который говорит своим ученикам: «Не могох вам глаголати яко духовным, но яко плотяным, яко младенцем о Христе: млеком вы напоих, а не брашном: ибо не у можасте» (1Кор. 3, 1–2). Но, скажут, он говорил это только коринфянам. А что, если я докажу, что он знал и нечто другое, чего не знал никто из людей, и умер, зная это один из всех людей? Где же сказано об этом? В Послании к коринфянам, где он сам говорит: «Слышал неизреченны глаголы, ихже не леть есть человеку глаголати» (2Кор. 12, 4). И однако тот самый, который слышал тогда неизреченны глаголы, «ихже не леть есть человеку глаголати», имел знание частное и гораздо меньшее будущего. Сам он, сказав то, сказал и это: «от части разумеваем, и от части пророчествуем», и еще: «егда бех младенец, яко младенец глаголах, яко младенец мудрствовах, яко младенец смышлях», и еще: «вижу ныне яко зерцалом в гадании, тогда же лицем к лицу» (1Кор. 13, 9–12). Из этого открывается нам вся лживость еретиков; если самое существо неведомо не в том, что оно существует, а в том, каково оно, то было бы крайне безумно давать ему название⁹⁹⁴. Даже если бы оно было известно и познано, и тогда нам было бы не безопасно самим от себя давать наименование существу Владыки. Если Павел не осмелился дать названия вышним силам, но сказав, что Бог посадил Христа «превыше всякаго началства и власти и силы, и всякаго имене именуемаго не точию в веце сем, но и во грядущем» (Еф. 1,21), и научив нас, что есть такие названия сил, которые мы узнаем только в будущем, не дерзнул сам заменить их другими и даже исследовать их, то какого прощения или какого оправдания могут удостоиться те, которые дерзают поступать так в отношении к существу Владыки? Если самое существо [Божие] неведомо, то надобно удаляться от них, как от сумасшедших. То, что Бог не рожден, известно; а что это название есть название Его существа, этого не сказал никакой пророк, не открыл никакой апостол, никакой евангелист⁹⁹⁵. И это вполне понятно, потому что, не зная самого существа, как они могли бы назвать его по имени? 5.5.<…>Но чтобы нам не пустословить, выставляя на вид не нуждающееся в опровержении, окончим теперь речь против них и всецело обратимся к молитве; и чем более они оказывают нечестия, тем более мы будем просить и молиться о них, чтобы они когда-нибудь оставили свое безумие. «Сие бо приятно пред Спасителем нашим Богом, иже всем человеком хощет спастися и в разум истины приити» (1Тим. 2, 3–4).

Исследования последних двух столетий со всей ясностью показывают, что Аполлинарий, епископ Ааодикии, является одной из ключевых фигур в истории догматики и христианской мысли в целом. Без обращения к его наследию невозможно понягь не только процесс становления православной христологин, сформировавшейся во многом в борьбе с учением Аполлинария и его явных и неявных последователей (к последним можно причислить и монофизитов, и монофелитов), но и историю становления православной триадологии, в которой Аполлинарий сыграл, несомненно, важную роль.

Значение Аполлинария не только в истории христианского учения, но и в истории христианской мысли и культуры признавалось и его противниками. Так, св. Епифаний Кипрский называет его «ученейшим мужем… получившим образование не случайное… искушенным во всяком виде диалектики и софистическом искусстве», говорит он и то, что Аполлинарий «и в других отношениях был по жизни честнейшим, и у православных пребывал всегда в любви, будучи поставляем в число самых первых до самого проповедания этого [т. е. того, которое и составляет ересь апо. члинарианства] учения»⁹⁹⁶. Тот факт, что молодой Василий Великий, придерживавшийся сначала учения подобосущников, обращался за разъяснением термина «единосущный» к Аполлинарию Ааодикийскому, бывшему тогда известнейшим борцом с арианством, прославленным своими трудами, другом и соратником св. Афанасия Александрийского, говорит о многом. Вскоре после переписки с Аполлинарием (она датируется 359–362 гг.) св. Василий тоже стал «единосущником», так что вполне можно говорить о влиянии на него Аполлинария⁹⁹⁷, как и на становление триадологии Каппадокийцев в целом. О масштабе Аполлинария как мыслителя говорит то, что он, видимо, первый из христианских писателей, вступил в явную полемику с неоплатонической мыслью, написав сочинение в 30 книгах против философа Порфирия, к сожалению, не дошедшее до нас. Некоторые произведения Аполлинария или отрывки из них (как, например, публикуемое ниже «Подробное изложение веры») веками распространялись в христианской среде, подписанные именами православных святых – св. Григория Чудотворца, св. Афанасия Великого, и далеко не все подобные псевдоэпиграфы были распознаны как подлог аполлинариан, вероятно, в силу весьма тонкого, порой не уловимого различия между его мыслью и мыслью православных отцов. Это тоже делает изучение Аполлинария весьма важным.

Прежде чем перейти к обзору учения лаодпкийца, приведем его краткую биографию⁹⁹⁸. Родился Аполлинарий ок. 310–315 гг. Его отец, в честь которого и был назван Аполлинарий-младший, был родом из Александрии; он переселился оттуда сначала в Верит (Бейрут), а потом осел в Ааодикин Сирийской (морской порт, к югу от Антиохии); по профессии он был грамматиком. С детства Аполлинарий-младшии имел возможность изучать литературу и искусство красноречия, среди его учителей был знаменитый ритор из язычников Епифаний. Однако отец-христианин способствовал не только светскому обучению сына, но и его воцерковлению: продолжая учебу у Епифания, Аполлинарий становится чтецом в церкви Лаодикпи, где его отец был пресвитером.

Важными в жизни Аполлинария были его близкие, можно сказать дружеские, отношения со св. Афанасием Александрийским. Когда начались эти отношения, точно не известно. Известно лишь то, что, когда в 345 г. умер арианский епископ Александрии, в связи с чем восточный император Констанций позволил вернуться св. Афанасию на свою кафедру из ссылки, где он находился с 339 г., и на следующий год, по пути домой, св. Афанасий проезжал через Ааодикию, то, хотя Георгий Лаодикийский категорически запретил своим клирикам вступать в общение с Афанасием (он обвинял его в савеллианстве и считал лишенным епископства), Аполлинарий вместе со своим отцом радушно встретил его, вступил с ним в общение, за что подвергся отлучению. Не исключено, однако, что Аполлинарий (может быть, благодаря александрийским связям отца) переписывался со св. Афанасием уже и до этого. Как бы то ни было, они стали соратниками в борьбе с арианской ересью и, вероятно, поддерживали постоянную переписку в течение долгого времени⁹⁹⁹.

Сведения о жизни и деятельности Аполлинария с 346 по 362 г. весьма скудны. Известно, однако, что во время царствования Юлиана Отступника, а может и до этого, Аполлинарий вместе со своим отцом осуществили грандиозный проект по переложению книг Ветхого и Нового Заветов с использованием литературных форм ах-ггичности (поэзии Гомера и Пиндара, трагедии Еврипида, диалогов Платона), таким образом, «вокулыгуривая» христианское учение в формах, знакомых просвещенным современникам, и доказывая, вопреки Юлиану, что языческое наследие принадлежит христианам не меньше, чем язычникам. К сожалению, из этих сочиненнй Аполлинариястаршего и младшего до нас практически ничего не дошло, однако в свое время они принесли Аполлинарию широкую известность.

Кроме того, Аполлинарий активно выступал как богослов и церковный полемист. В разное время им были написаны сочинения полемического характера, направленные против ариан, аномеев, Оригена; позднее же ему пришлось защищать свое христологическое учение против критики его Каппадокийцами. Одной из важных сторон богословской деятельности Аполлинария являлась его явная и неявная полемика с Маркеллом Анкирским, который, как известно, был тоже долгое время близок со св. Афанасием Александрийским¹⁰⁰⁰, но в своей триадологии, да и в христологии был «по другую сторон)» от св. Афанасия, чем Аполлинарий. Мы еще обратимся к этому вопросу ниже. Как бы то ни было, в 360-е гг. у Аполлинария была стойкая слава выдающегося церковного писателя, защитника Никейской веры и друга св. Афанасия, и не случайно именно к нему обратился молодой Василий за разъяснением термина «единосущие». Трудно сказать когда именно, но еще до 362 г. Аполлинарий стал епископом Лаодикии у христиан, стоявших на позициях Никейского вероисповедания и находившихся в общении с Римом и св. Афанасием. Посланцы Аполлинария участвовали в Александрийском соборе 362 г., собранном по инициативе св. Афанасия, где, в частности, решалась проблема уврачевания Антиохийского раскола. Экклесиологическая ситуация в Лаодикии осложнялась тем, что там было два епископа – Пелагий, исторически связанный с партией полуарианской, но постепенно сдвигавшийся в своей вере к принятию «единосущия» (его признавали Каппадокийцы, и впоследствии он принял участие во II Вселенском соборе), и Аполлинарий, который находился в общении со св. Афанасием; ситуация напоминала ту, что сложилась в Антиохии после ссылки Евстафия Антиохийского, когда там, помимо арианской, образовались две не-арианских группы: твердых «староникейцев», последователей Евстафия, возглавляемых Павлином (она неизменно находилась в общении со св. Афанасием и с Римом), и группа Мелетия Антиохийского, имевшая на разных этапах своего становления контакты с полуарианами, компрометировавшие ее в глазах «староникейцев», а по своей вере пришедшая в конечном счете к тому же, что и Каппадокийцы, которые были в общении с Мелетием. Что касается Лаодикии, то, возможно, образование там группы последователей Аполлинария было связано с тем, что Пелагий, как происходивший от полуарианского епископата, несмотря на свою приверженность «единосущию», не был там принят некоторыми православными, так что образовалось две партии, каждая из которых имела общение с весьма авторитетными православными иерархами – борцами с арианством. Все эти подробности важны, поскольку наличие в Антиохии и близлежащей Лаодикии нескольких партий, исповедавших «единосущие» и признававших Никею, но не признававших Друг друга, подталкивало их к постановке вопроса о догматической чистоте каждой и углублению, иногда чрезмерному, в догматические тонкости для доказательства своей исключительной правоты. Какую именно политику проводил Аполлинарий в отношении антиохийского раскола после 362 г., точно неизвестно, хотя наиболее вероятно, что он, как и св. Афанасий, до определенного времени поддерживал партию Павлина.

О деятельности Аполлинария и его месте в церковно-политической борьбе в период с 362 по 373 г. точных сведений нет. Вероятней всего, он продолжал укреплять свои позиции в качестве выдающегося писателя и церковного деятеля, стоящего на позициях Никейского исповедания. Всплывает имя Аполлинария в следующий раз лишь в 373–375 гг. в связи с полемикой вокруг обвинения Евстафием Севастийским Василия Великого в общении с савеллианами, к числу которых Евстафий приписал и Аполлинария. Обвинение Аполлинария в савеллианстве было совершенно несправедливым (это понятно всякому, кто прочтет публикуемое ниже «Подробное изложение веры»). Тем не менее следует иметь в виду, что в «савеллианстве» обвиняли своих противников не только ариане и полуариане, но в пылу полемики такой ярлык могли вешать и сторонники Мелетия (и те, кто находился с ним в общении) сторонникам Павлина, т. е. «староникейцам». Факт тот, что св. Василий, который в те годы пытался безуспешно привлечь Евтафия Севастийского (некогда своего учителя) в союзники, не стал опровергать обвинения Аполлинария в савеллианстве. Письмо 131 св. Василия Евстафию¹⁰⁰¹ свидетельствует одновременно о том, что между св. Василием и Аполлинарием связь не прерывалась, и о том, что в это время, т. е. ок. 373 г., их отношения явно охладились. Вероятнее всего причиной тому было то, что Аполлинарий в конфликте в Антиохии не поддерживал партию Мелетия и не вступал с ней в общение; все же «никейцы», отвергавшие Мелетия, автоматически оказывались «савеллианами». Как бы то ни было, ничего определенного о заблуждениях Аполлинария св. Василий в это время еще не пишет¹⁰⁰²'. Однако во внутреннем конф. шкте в Лаодикии св. Василий в то время, судя по всему, занял сторону Пелагия; к которому как епископу Лаодикийскому обращено его письмо 254 (ок. 376 г.). Характерно, что в то время, когда св. Василий безуспешно пытался привлечь Евстафия в ряды своих союзников, и тот все более склонялся к ереси македонян, т. е. к отрицанию Божественности Святого Духа¹⁰⁰³, сам св. Василий хотя и отвергал ересь Македония, но по икономии не называл Святого Духа Богом, однако Аполлинарии, напротив, в это время уже ясно исповедовал Святого Духа Богом (возможно, первым из никейской партии, т. е. еще и до св. Григория Богослова), что видно и по публикуемому ниже «Подробному изложению веры».

Ситуация во взаимоотношениях всех вовлеченных в антиохийский конфликт сторон еще более осложнилась, когда на церковнополитическую арену в 376 г. вышел ученик Аполлинария Виталий. Пресвитер Виталий, известный своей аскетической жизнью и популярный как пастырь, принадлежал церковной группе Мелетия, но по неизвестной пр1гчине разошелся с его учеником Флавианом и порвал с мелетианами. В 376 г. он предпринял путешествие в Рим, где получил подтверждение православности своего исповедания от папы Дамаса. Трудно сказать, ради чего было предпринято это путешествие Виталя в Рим и что имел в виду папа, давая это подтверждение¹⁰⁰⁴, несомненно, однако, что Виталий и Аполлинарий употребили его ради своих целей. В том же 376 г. Аполлинарий поставил Виталия епископом Антиохии. Причина такого шага не вполне понятна, т. е. ясно, что «мелетиане» не признавались и прежде Аполлинарием, но постановка Виталия в епископы Антиохии была, безусловно, шагом, направленным и против церкви Павлина, которуто Аполлинарий до сих пор признавал. Ниже мы еще вернемся к гипотезе относительно того, чем сам для себя оправдывал Аполлинарий такой шаг, в самом же общем виде можно сказать, что, вероятно, в области вероучения он считал «староникейца» Павлина не достаточно определенно исповедующим Три Лица (или ипостаси) во Святой Троице; кроме того, возможно, Аполлинарий и Виталий счигали, что сам Павлин не способен стать силой, консолидирующей всех неариан в Антиохии, тем более таким центром не мог для них быть Мелетий и его ученик Флавиан, унаследовавший кафедру от него. Не исключено, что уже тогда Аполлшнарий и Виталий считали себя единственными хранителями истинного православия в Антиохии из-за особенностей своего христологического учения, в правильности которого они были убеждены. Есть вероятность и того, что это Павлин не принял в общение Виталия, заподозрив его в христологической ереси, характерной позднее для аполлинариан, и вследствии этого Виталий, уже отделившийся от Мелетия, оказался отделен от всех. Факт тот, что именно поставление Виталия епископом Антиохии стало началом создания отдельной «аноллинарианской» иерархии, которая распространилась не только в Антиохии, но и во многих других местах, в частности в Бейруте. Аполлинарий, таким образом, взял на себя смелость стать лидером целого направления в одном из церковнополитических движений того времени. Фактически он создавал свою Церковь, точнее, раскол, усугу бив антиохийскую схизму. Обладая поэтическим талантом, он писал новые церковные песнопения, в которых отражались особенности его догматического учения, вводил новые догматические формулы в церковные мольбы.

Не удивительно, что именно с этого времени св. Василий Великий начинает свое жесткое обличение Аполлинария (см.: Письма 263, 265 и 214), затем к борьбе с Аполлинарием подключились и два других Каппадокнйца. Другим противником Аполлинария стал св. Епифаний Кипрский, который, видимо, в 376 г. специально приехал в Антиохию, пытаясь примирить Виталия, которого он уважал как подвижника, с Павлином, но достичь мира не смог, а вместо этого убедился в том, что Виталий действительно отрицает у Христа наличие человеческого ума. Вопрос о христологической «ереси Аполлинария», который на Востоке до этого времени, по крайней мере в ннкейской партии, широко не обсуждался, со времени образования аполлинарианской иерархии стал весьма актуален. Св. Василий настоял, чтобы ересь Аполлинария, т. е. непризнание во Христе полноты человеческой природы (исключение из нее ума), была осуждена в Риме. В результате Аполлинарий был анафематствован, как и его ученик Тимофей, епископ Бейрута, на соборе в Риме в конце 377 или в начале 378 г., в котором участвовал и Петр Александрийский. Это осуждение было подтверждено на соборах в 378 г. в Александрии, в 379 г. в Антиохии, на II Вселенском соборе в Константинополе (381 г.) и еще раз в Риме (382 г.). В декабре 383 г. и январе 384 г. аполлинарианам было официально запрещено властью собираться для богослужения и поставлять своих клириков. Нет сомнений, однако, что Аполлинарий продолжал активную деятельность, отстаивая свое учение, а аполлинарианские общим продолжали собираться – в том числе и в Назианзе, о чем св. Григорий Богослов сообщает в письме Нектарию Константинопольскому¹⁰⁰⁵. Умер Аполлинарий в преклонном возрасте, так и не примирившись с Церковью, не позднее 392 г.; однако влияние его богословия, его догматических формулировок и идей (во многом унаследованных монофизитами и монофелитами) сказывалось в христологической полемике еще как минимум до VII в., а его трнадологическое учение как важный этап в становлении православной триадологии и по сей день привлекает внимание патрологов и историков Церкви. Обратимся теперь кратко к богословию Аполлинария.

Вопрос о вкладе Аполлинария в триадологию тесно связан с церковно-политической борьбой вокруг Антиохии. Здесь, согласно гипотезе Келли Маккарти Шпоерл, многие годы плодотворно занимающейся наследием Аполлинария¹⁰⁰⁶, важную роль могло сыграть противостояние Аполлинария Маркеллу Анкирскому, т. е. внутренний спор в лагере друзей и соратников св. Афанасия. До его кончины (т. е. до 373 г.) авторитет Афанасня все же сдерживал Аполлинария от внесения раскола внутрь никейской партии. Однако уже после кончины св. Афанасия поставление Виталия в Антиохии, скорее всего, было внутренне мотивировано для Аполлинария несогласием с богословием Маркелла, к тому времени повсеместно осуждавшимся на Востоке – не только арианамн, евномианами и подобосущниками, но и, например, Каппадокийцами. Павлин находился в общении с Маркеллом и тем самым компрометировал себя в глазах, с одной стороны, сторонников Мелетия (гак, для св. Василия Великого это было одной из причин весьма сдержанного отношения к Павлину, несмотря на то что последнего признавал св. Афанасий и Рим¹⁰⁰⁷), и с другой – Аполлинария. А поскольку последний не признавал и Мелетия из-за его контактов с полуарианами, то Аполлинарий и счел себя вправе поставить своего сторонника в Антиохии в пику как мелетианам, так и партии Павлина. Под этим углом и следует, очевидно, рассматривать особенности богословия Аполлинария, предложившего свой вариант творческого развития Никейского вероисповедания, в котором бы сочеталось учение о единосущии с четким и недвусмысленным исповеданием различия Аиц, извечно пребывающих тождественными в Своем не сводимом друг к другу существовании, т. е. ипостасей. Исповедание, в котором выражалась эта вера, Аполлинарий и сформулировал в публикуемом ниже «Подробном изложении веры» (Κατά μέρος πίστις), написанном, вероятно, еще до конфликта Аполлинария (и Виталия) с Павлином, но проливающим свет на возможные причины этого конфликта¹⁰⁰⁸.

Что касается его повода, то, как известно, св. Афанасий до самых последних диен, несмотря на настояния св. Василия Великого, отказывался анафематствовать Маркелла Анкирского и вступил в 371 г. в общение с диаконом Евгением, представавшим сторонников Маркелла¹⁰⁰⁹. В общение с Маркеллом, очевидно, в это же время или чуть позднее вступил и Павлин, и хотя учение «маркеллиан» претерпело серьезные изменения со времен полемики Маркелла с Астерием, на Востоке его однозначно считали еретиком, неосавеллианином, упраздняющим различие ипостасей Троицы и несводимость Их друг к другу. Апол, ишарин неоднократно обвинял Павлина в склонности к савеллианству и симпатиях к Маркеллу¹⁰¹⁰.

Разумеется, в первую очередь в «Подробном изложении веры», написанном в период арианских споров, анафематствуются мнения, так или иначе ассоциирующиеся с арианством или его разновидностями, но наряду с этим Аполлинарий явным образом анафематствует и тех, кто исповедует одно Лицо (τιρόσωπον) в Боге, и здесь наиболее вероятно, он имеет в виду Л1аркелла, который, например, писал в полемике с арианином Астерием: «Если же он хочет услышать и другое его пророчество, дающее нам подтверждение того, что Бог – один, [вот оно]. Он говорит: «Я – первый, и в предстоящем Я есмь» (Ис. 41, 4). Ведь [местоимение] «Я» указывает на одно лицо (πρόσωπον); два слова свидетельствуют нам об одном лице. Ибо, сказав «Я», он прибавляет «есмь», чтобы посредством двух частей речи, местоимения и глагола, удостоверить божественную Монаду»¹⁰¹¹. Нет сомнений, впрочем, что Маркелл в этом фрагменте рассматривает не «внутреннее устроение» Троицы, но лишь настаивает на том, что Бог – Единица. Проблема в том, однако, что соответствующего понятийного языка для описания троичности у него нет, а язык трех ипостасей, или трех Лиц, он не принимал.

В своей полемике с Маркеллом Аполлинарий, судя по всему, широко использует «наработки» Евсевия Кесарийского в его антимаркелловских трактатах. Однако если Евсевий критикует Маркелла с полуарианских позиций, то Аполлинарий делает это с позиций единосущия. Это касается, в частности, критики учения Маркелла, встречающегося в его трактате «Против Астерия», в рамках которого можно понять, что Логос для него – своего рода сила Отца, реализующаяся в творении мира как энергия, наподобие слова внутреннего, становящегося словом произносимым, а не самостоятельлая ипостась (или Лицо), существующая с Отцом предвечно.

Что касается христологии, то, по мнению Шпоерл¹⁰¹², формулы Аполлинария, направленные против учащих о двух Лицах во Христе и двух природах (как, очевидно, и двул волях), имеют свое происхождение не в связи с полемикой с умением Диодора Тарсского (как считалось прежде)¹⁰¹³ – учением, которое в будутцем станет характерно для антиохийской школы и выльется в несторианство, – а в связи с полемикой с Маркеллом Анкирским и Фотоном Сирмийским, подозревавшимися в адопционизме. Эта гипотеза требует еще тщательной проверки. Как бы то ни было, не приходится сомневаться, что если Аполлинарий всячески отстаивал единство Лица Сына Божия воплощенного, в том числе и за счет упразднения в Нем разумного, человеческого, волевого начала, то у Маркелла мы находим прямо противоположную тенденцию. Маркеллу, в частности, ничего не стоило написать, что воля Христа противостояла воле Отца в Гефсимании¹⁰¹⁴, Аполлинарий же категорически исключает такое противостояние и полностью подчиняет плоть во Христе Его Божеству: «Ведь Бог, воплотившись в человеческой плоти, сохранил Свое Собственное действие [энергию] нетронутой, поскольку Его ум оставался непобежденным душевными и плотскими страстями и управлял плотью и движениями плоти божественно и безгрешно, и не только не был порабощен смертью, но и разрешил [узы] смерти»¹⁰¹⁵.

Весьма вероятно, что одной из главных причин появления того, что составляет ересь аполлинарианства, и было желание обеспечить невозможность во Христе противоречия воле Божией, поскольку’ Аполлинарий, в отличие от Маркелла, очевидно, хорошо понимал, что такого противоречия не только не было, но и быть не могло. В самом деле, если верить фрагменту из Κατά μέρος πίστις, сохраненному в списке, приводимом Леонтием Византийским, то Аполлинарий именно так и ставил вопрос: «Целый [т. е. имеющий ум] человек не чист от греха в настоящей жизни, согласно Писаниям, посколькул он не может согласовать свои действия с действиями Божиими, и из-за этого не свободен от смерти»¹⁰¹⁶. Именно после этого утверждения Аполлинария в списке Леонтия следует приведенное чуть выше «моноэнергистское» исповедание. Наконец, сразу за этим утверждением о божественном у правлении во Христе следует эксплицитное утверждение о том, что в Нем не могло быть ни двух Лиц, ни двутс природ (ού δύο πρόσωπα ουδέ δύο φύσεις).

На друтой возможный источник специфичного для Аполлинария улчения об отсутствии у Христа человеческого ума и замещении его Божеством указывает св. Епифаний Кипрский. Рассказывая о своей беседе с учеником и ставленником Аполлинария Виталием в Антиохии, св. Епифаний, среди прочего, сообщает, что Виталий, как выяснилось в их беседе, считает, что ум тождественен ипостаси, т. е. что если бы у Христа был человеческий ум, то это означало бы, что помимо ипостаси Логоса во Христе была бы еще другая, человеческая ипостась. Именно этого, т. е. наличия двух Сынов в одном Христе – Сына Божия (Логоса) и Сына Человеческого (Иисуса), скорее всего, и хотели избежать Аполлинарий и Виталий, и, чтобы достичь это, они и ставили на место человеческого ума во Христе Божественный Логос, что сразу решало все проблемы – и проблему упразднения возможности «борьбы воль», и проблему наличия двух субъектов или двух лиц (или ипостасей). Однако, как замечает св. Епифаний: «Ни я, ни кто-либо из сынов Церкви не почитает наш ум ипостасью, но считаем некоторою силою, от Бога нам данною и в нас существующею»¹⁰¹⁷. Таким образом, в основе ереси Аполлинария лежало вполне традиционное для платонизма, но не принятое христианской мыслью отождествление «личности» с разумной душой¹⁰¹⁸. Что же касается проблемы диоэнергизма, а именно того, как обеспечить, чтобы наличие во Христе двух природных воль не привело к тому, что в Нем могла возникнуть внутренняя борьба, т. е. грех, то эта проблема была решена лишь в VII в. в спорах прп. Максима Исповедника с моноэнергистами и монофелитами.

Мы не можем здесь останавливаться на всех аспектах учения Аполлинария; некоторые из них, впрочем, обсуждаются в статье, посвященной полемике с его учением. Здесь же, предваряя публикацию русского перевода единственного полностью сохранившегося богословского трактата Аполлинария, отметим его вклад в становление православной триадологии, который не отрицает и св. Епифаний. Замечательно и исповедание Аполлианарием, возможно первым из всех христианских авторов IV в., Божества Святого Духа; впрочем, позднее св. Григорий Богослов высказывал мнение, что Аполлинарий хоть и исповедал, что Святой Дух – Бог, но все равно сохранил черты субординационизма, т. е. св. Григорий не признавал троическое учение Аполлинария вполне православным¹⁰¹⁹. Безусловно, однако, что на тот момент, когда писалось Κατά μέρος πίστις, это произведение (за вычетом сомнительных христологических пассажей) представляло собой важный шаг в истории раскрытия Никейской веры.

1. Ненавистны и чужды апостольскому исповеданию те, кто говорят, что Сын – [нечто] присоединенное к Отцу, [возникшее] из ничего или из исторгнутого [Отцом] начала (άρχής), и кто также думает и о Святом Духе; и говорящие, что Сын делается Богом и Святой Дух освящается по дару и благодати; кто Имя Сына делает общим с [именем] рабов, «перворожденным из тварей» (Кол. 1, 5), тем самым говоря, что Он подобно [им] из не-сущего, и что Он был первым создан; и не исповедующие единственного Единородного Сына, сущего с Отцом, предавшего Себя, чтобы быть сопричтенным к смертным, и потому считающегося «первородным»; описывающие рождение Сына от Отца, наподобие человеческого [рождения] посредством измеримого отрезка времени и не исповедующие безначальным эон Родителя и Рожденного; те, кто вводят три разобщенные и чуждые [друг другу] поклонения, хотя есть лишь одно и единое законное служение, которое мы имеем, получив его свыше через Закон и Пророков, и которое было подтверждено Господом и проповедано апостолами. Не менее чужды [истинной вере] те, кто не исповедуют Троицу из Трех Лиц (προσώπων), согласно истине, но нечестиво воображающие в Единице (μονάδι) [нечто] тройственное, [образованное] составлением и считающие, что Сын в Боге [является] мудростью, подобно человеческой мудрости, благодаря которой люди и мудры, и представляющие Его Словом по образу слова произносимого или мыслимого, а не единой и уникальной ипостасью (ύποστάσει).

2. Церковное же исповедание и спасающая мир вера о воплощении Слова [состоит в том], что Он предал Себя человеческой плоти, которую воспринял от Марии, оставшись в [Своей] тождественности и не переменившись в Божестве и не претерпев [в Нем] никакого изменения. Он соединился с плотью, уподобляясь людям, так что плоть была соединена с Божеством, а Божество восприняло страдательность плоти в исполнении таинства. После же разрушения [уз] смерти святая плоть [Его] была облечена в постоянное бесстрастие и неизменное бессмертие, поскольку изначальная человеческая красота была воспринята божественной силой и предоставлена всем людям в усвоении веры.

Если же некие и здесь фальсифицируют святую веру, либо присваивая человеческое (как то преуспеяние и страдание, и приложение славы) Божеству, либо отделяя преуспевающую и страдающую плоть от Божества, словно она существует сама по себе, таковые также вне церковного спасительного исповедания.

2. Итак, никто не может знать Отца, если не признает Сына, ибо Сын – это Премудрость, посредством Которой все было сотворено. Твари открывают Премудрость, и Бог познается в Премудрости. Однако Божия Премудрость не такая, какой обладает человек, но совершенная, происшедшая от совершенного Бога, и пребывающая вовеки, не так, как человеческая мысль, которая преходяща, и его слово, произнесенное, а потом не сущее. Потому-то Он не только Премудрость, но и Бог, не только Слово, но и Сын. Если же кто-либо познает Бога из [рассмотрения] тварей или узнает Его из божественных Писаний, то невозможно без Премудрости Его познать или услышать о Нем, и тот, кто правильно призывает Бога, совершает это через Сына, и тот, кто приближается к Нему надлежащим образом, делает это через Сына. Но невозможно приблизиться к Сыну без Духа, ибо Дух – это и жизнь, и святая форма¹⁰²¹ (μόρφωσις) всего, и, посылая Дух через Сына, Бог уподобляет творение Себе.

3. Итак, один – Бог [и] Отец, один – Сын, Слово, один – Дух, жизнь, освящение всего. И нет иного Бога, кроме Отца, ни иного Сына, кроме Слова, ни иного Духа, кроме животворящего освящающего. Если святые и называются богами, и сыновьями, и духами, они не исполняются [всем] Духом и не уподобляются [во всей полноте] Сыну и Богу.

4. Но если кто-либо говорит так, что Сын – Бог, поскольку Он тоже получил полноту Божества, а не потому, что Он был рожден от Божества, то он отрицает Слово, отрицает Премудрость, разрушает знание о Боге, [таковой] впал в поклонение твари, принял нечестие эллинов, вернулся к [этому] нечестию, стал подражать неверию иудеев, которые, принимая, что Сын, Который был от Бога, был сыном человеческим, не поверили, что Он – Бог, и не испоьздали Его Сыном Божиим. Нечестиво ведь думать, что Слово Божие, как слово человеческое, и что дела Его пребывают, а Он Сам – нет.

5. Но если кто-то говорит, что Христу Слово повелевало совершить все дела[, которые Он совершил], таковой делает и Слово Божие бездеятельным, и чин Господина переменяет на [чин] раба. Ибо все, чему повелевают, и все тварное не способно творить. Ибо все тварное никоим образом не может сделаться равным Творцу так, чтобы оно могло сотворить другие вещи так же, как оно было сотворено Им.

6. Далее, если кто-либо говорит, что Святой Дух – тварь освященная, то он не сможет помыслить, что все освящается Духом. Ибо Тот, Кто освящает что-либо одно, освящает и все. Таким образом, лишающий Святого Духа Его освящающей силы, отрицает и источник освящения и не сможет сопричесть Его вместе с Отцом и Сыном. Таковой отвергнет святое крещение и не будет уже исповедовать Святую и поклоняемую Троицу.

7. [Необходимо] либо всю Троицу мыслить согласно с естественным и истинным мнением, либо мы принуждены будем сказать, что это Единица, а не Троица, либо мы должны будем сопричесть тварное вместе со Творцом и твари вместе с Господином всего и освящаемое вместе с Освящающим, хотя ничто тварное не может быть сопричтено к Троице. Но ведь крещение, призывание и поклонение совершается во имя Святой Троицы. Ибо если славы три, то пусть будет и три поклонения у тех, кто нечестиво почитает твари. Если разделены те, кто относятся к поклоняемой природе, пусть и поклоняемые будут разделены ими. Но вечное не должно быть поклоняемо вместе с «новым» (πρόσφατα). Ибо все имеющее начало – новое, поскольку Сущий прежде веков – всемогущ и неизмерим.

8. Таким образом, предполагающий, что жизнь Сына и Святого Духа имеет начало во времени, тем самым отделяет Сына и Духа от счисления их с Отцом. Ибо необходимо, чтобы, как мы исповедуем одну славу, так исповедовать и одну сущность (ούσίαν) или Божество и одну вечность Троицы.

9. Воплощение Слова – главизна нашего спасения. Итак, мы верим, что в то время как Божество [Слова] осталось неизменным, воплощение Его совершилось ради обновления человечества. Ибо ни изменения, ни преложения, ни ограничения не возникло в Духе, в отношении<святой>силы Божией, но та же самая сила сохранилась и исполнила дело воплощения ради спасения мира. Пожив на земле как человек, Слово Божие сохранило такое же божественное присутствие во всем. Он исполнил все, будучи смешан (συγκεκράμενος) с плотью особым образом, и Его сила сохранила бесстрастие, когда возникали страдания, относящиеся к плоти.

10. Итак, тот, кто относит страдания к [Божией] силе, нечестив. Ибо Господь славы явился в человеческом облике (σχήματι), показав воочию на земле человеческое домостроительство. Своими деяниями Он исполнил Закон за человечество, Своими страданиями Он разрешил [узы] страдания, Своею смертью Он разрушил смерть и Своим воскресением Он воздвиг жизнь. Мы чаем Его славного пришествия с небес ради жизни и суда над миром, когда совершится воскресение мертвых, чтобы совершилось воздаяние всем по достоинству [каждого].

11. Некие же люди заняты страшными упражнениями [ума, направленными, по сути,] против Святой Троицы, отрицая, что есть Три Лица (πρόσωπα), то есть вводя безыпостасное лицо (άνυπόστατον πρόσωπον). Из-за Нее [Троицы] мы бежим [ереси] Савеллия, утверждающего, что тождественны Отец и Сын. Савеллий говорит, что Произносящий – это Отец, а Сын – это Слово, пребывающее в Отце и появляющееся в определенное время творения, а затем, после исполнения всего, Оно возвращается в Бога.<И то же самое он говорит и о Духе.>

12. Мы же верим, что три Лица (πρόσωπα), Отец, Сын и Дух, были явлены как имеющие единое Божество. Ибо Божество, засвидетельствованное как одно по природе в Троице, подтверждает единство природы, поскольку это Божество собственно для Отца, согласно сказанному: «Один Бог Отец» (1Кор. 8, 6), и [Оно же -] отцовское наследие Сына, согласно реченному: «и Слово было Бог» (Ин. 1,1), и существование Духом Божиим свойственно по природе Духу, как и сказано Павлом: «Вы храм Божий, и Дух Божий живет в вас» (1Кор. 3, 16).

13. Ведь, с одной стороны, лицо (πρόσωπον) показывает, что каждый [т. е. Отец, Сын и Святой Дух] как таковой есть и существует (ύφεστάναι), с другой же стороны, Божество – собственно Отцу, и когда говорится, что Божество Трех одно, [Павел] свидетельствует, что собственное (ίδιον) Отцу присуще Сыну и Духу. Итак, если будет сказано, что в трех Лицах одно Божество, то и Троица со всею силою подтвердится, и Единое [Существо] не рассечется, и природное единство Сына и Духа с Отцом будет исповедано. Но если кто-то говорит об одном Лице как об одном Божестве, то ведь двое [Лиц, т. е. Сын и Дух] не [нечто] одно в одном [Отце].

14. Ибо Павел провозглашает, что Отец – один в отношении Божества, о Сыне же говорит об одном в отношении Господства: «Но у нас один Бог Отец, из Которого все, и мы для Него, и один Господь Иисус Христос, Которым все, и мы Им» (ср.: 1Кор. 8, 6). Итак,<если>, с одной стороны, один Бог, а с другой – один Господь, но только одно Лицо, в соответствии с одним Божеством Господства, то как же верить в «из Которого» и «Которым», как сказано выше?

15. Итак, мы ни отделяем Господства от Божества, ни отчуждаем одного от другого, но соединяем их так, как это соответствует делу и истине, именуя Сына Богом, по свойственному Отцу, поскольку Он – образ Отца и порождение, и обращаясь к Отцу как к Господу, по имени единого Господа, поскольку Отец – начало (αρχήν) и родитель Господа. То же мы говорим и о Духе, поскольку Он обладает тем же единством с Сыном, каким Сын обладает с Отцом. Итак, пусть Ипостась (ύπόστασις) Отца признается по именованию: «Бог», но пусть и Сын не будет отделен от этого имени, поскольку Он от Бога. И также пусть признается Лицо Сына по именованию: «Господь», но пусть и Бог, Который Господь, поскольку Он – Отец Господа, не будет отделен от этого имени. Поскольку господствовать – это свойство Сына, ибо Он сотворил через Себя и правит всем, что создал, то «господствовать» свойственно Отцу в высшем смысле, так как Он – Отец Господствующего.

18. Итак, мы говорим и то, что Троица – один Бог, но не так, будто мы понимаем это в том смысле, что Один составлен из трех (ибо часть, осуществляемая (ύφεστάμενον) из составления, несовершенна), но в том смысле, что, как Отец – начало и Родитель, Сын – образ и Порождение Отца. Если бы кто-нибудь сказал: «Как же может быть один Бог, если Сын действительно Бог от Бога?», мы бы ответили: «По причине принципа, согласно которому Отец – одно начало», а если кто-то [снова] спросит: «Как это, что один Господь, если Отец тоже Господь?», дадим опять тот же ответ: «Поскольку Он – Отец Господа», и эта трудность для нас больше не возникнет.

19. Опять же, если нечестивые скажут: «Как это три Лица – не три бога, если предполагается, что они обладают одним Божеством?», мы ответим: «Поскольку Бог – начало и Отец Сына, а Тот – образ и порождение Отца, а не Его брат, и также и Дух – Дух Божий, по написанному: «Дух есть Бог» (Ин. 4, 24).

20. Это было открыто свыше и пророком Давидом: «Словом Господа сотворены небеса, и духом уст Его – все воинство их» (Пс. 32, 6), было написано и то, что в начале творения «Дух Божий носился над водою» (Быт. 1, 2), и Павел писал к римлянам, говоря: «Вы не по плоти живете, а по Духу, если только Дух Божий живет в вас» (Рим. 8, 9).

21. Опять же, Павел говорит: «Если же Дух Того, Кто воскресил из мертвых Иисуса, живет в вас, то Воскресивший Христа из мертвых оживит и ваши смертные тела Духом Своим, живущим в вас» (Рим. 8, 11), и снова: «Ибо все, водимые Духом Божиим, суть сыны Божии. Потому что вы не приняли духа рабства, [чтобы] опять [жить] в страхе, но приняли Духа усыновления, Которым взываем: «Авва, Отче!"» (Рим. 8, 14–15), и опять: «Истину говорю во Христе, не лгу, свидетельствует мне совесть моя в Духе Святом» (Рим. 9, 1).

22. И снова: «Бог же надежды да исполнит вас всякой радости и мира в вере, дабы вы, силою Духа Святого, обогатились надеждою» (Рим. 15,13), и опять же в Послании к тем же Римлянам Павел говорит: «Но писал вам, братия, с некоторою смелостью, отчасти как бы в напоминание вам, по данной мне от Бога благодати быть служителем Иисуса Христа у язычников и [совершать] священнодействие благовествования Божия, дабы сие приношение язычников, будучи освящено Духом Святым, было благоприятно [Богу]. Итак я могу похвалиться в Иисусе Христе в том, что [относится] к Богу, ибо не осмелюсь сказать что-нибудь такое, чего не совершил Христос через меня, в покорении язычников [вере], словом и делом, силою знамений и чудес, силою Духа Божия» (Рим. 15, 30).

23. Так было написано в Послании к Римлянам, а в Послании к Коринфянам [Павел] снова говорит, что «слово мое и проповедь моя не в убедительных словах человеческой мудрости, но в явлении Духа и силы, чтобы вера ваша [утверждалась] не на мудрости человеческой, но на силе Божией» (1Кор. 2, 4–5), и снова он говорит: «Но, как написано: не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его. А нам Бог открыл [это] Духом Своим; ибо Дух все проницает, и глубины Божии. Ибо кто из человеков знает, что в человеке, кроме духа человеческого, живущего в нем? Так и Божьего никто не знает, кроме Духа Божия. Но мы приняли не духа мира сего, а Духа от Бога, дабы знать дарованное нам от Бога, что и возвещаем не от человеческой мудрости изученными словами, но изученными от Духа Святого, соображая духовное с духовным» (1Кор. 2, 9–11).

24. Видишь, во всем Писании возвещается, что Дух – Бог, и нигде Он не именуется тварью. Почему же нечестивые так говорят, хотя Господь послал учеников «крестить во имя Отца, и Сына, и Святого Духа» (Мф. 28, 19)? Следует бесспорно исповедовать, что Они имеют общность (κοινωνίαν) и единство, поскольку не может быть трех Божеств, Господств или Святынь, но истинно следует исповедовать Три Лица, постоянно остающиеся [Тремя], как и единство Трех.

Ибо так и можно правильно веровать о Посылающем и Посылаемом, поскольку как Отец посылает Сына, так и Сын посылает Духа. Но одно Лицо само по себе не может послать Себя. Ибо никто ведь не скажет, что Отец воплотился.

Ибо [истинное] исповедание веры не следует смешивать с ложными мнениями ересей. Необходимо, чтобы наши мысли следовали за божественными и апостольскими учениями и чтобы наши бессильные фантазии не терзали учения божественной веры.

25. Но если они скажут: «Как это три Лица и одно Божество?» – мы им ответим, что Три суть Лица, потому что одно [Лицо] Бога и Отца, одно [Лицо] – Господа, Его Сына, и одно – Святого Духа, но Божество одно, поскольку Сын – образ Отца, то есть Бог от Бога, и что Святой Дух подобным же образом зовется Богом, и это по природе, по самой сущности [Божией], а не причастию Ему. [А еще мы скажем], что сущность Троицы одна, не та, что у тварей.

26. Ибо не одна сущность у Бога и тварей, поскольку никто из тварей не Бог по сущности. Но также никто из них и не Господь по сущности, но Бог и Отец – один, и Сын, наш Господь – один, и Святой Дух – один. И мы также говорим, что Троица – одно Божество, одно Господство и одна Святыня, потому что Отец – начало Господа, родивший Его [пред]вечно, а Господь – прототип Духа. Ибо так [именно] Отец – Господь, а Сын – Бог, и как было сказано о Боге: «Дух есть Бог» (Ин. 4, 24).

27. Итак, мы исповедуем одного Бога истинного, одно начало, и одного Сына – Бога истинного от Бога истинного, имеющего Божество Отца по природе, то есть единосущного Отцу, и [мы исповедуем] одного Святого Духа по причине Его истинной природы, освящающего и животворящего все, получающего Свое существование из сущности Бога. Мы анафематствуем тех, кто говорит, что Сын или Святой Дух-твари, и мы исповедуем, что все остальное было сотворено как тварное и служебное Богом через Сына<и>было освящено Святым Духом.

28. Далее, мы исповедуем, что Сын Божий стал Сыном человеческим, не по имени [только], но поистине, восприняв плоть от Девы Марии. И мы исповедуем, что Тот же – совершенный Сын Божий и Тот же – Сын человеческий, одно Лицо, и что поклонение Слова и плоти, которую Оно восприняло, – одно. И мы анафематствуем разделяющих поклонение на одно божественное, а другое – человеческое и поклоняющихся Человеку, рожденному от Марии, как будто Он отличен от Бога, рожденного от Бога. Ибо мы знаем, что «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» (Ин. 1,1), и мы поклоняемся тому, кто стал Человеком ради нашего спасения, не как тому, кто равным стал в равном [Ему] теле, но как Господу, принявшему зрак рабий.

29. Мы исповедуем страдания Господа по плоти, воскресение силою Его Божества, восхождение на небеса и Его славное пришествие, когда Он придет судить живых и мертвых и ради вечной жизни святых.

30. Поскольку же некоторые, пытаясь опрокинуть нашу веру в Господа нашего Иисуса Христа, сильно удручили нас, исповедуя, что Он был не Богом воплощенным, но Человеком, соединенным с Богом, из-за этого мы формулируем это исповедание в связи с вышесказанной верой, отвергая возражения неверия. Ведь Бог, воплотившись в человеческой плоти, сохранил Свое собственное действие [энергию] нетронутой, поскольку Его ум оставался непобежденным душевными и плотскими страстями и управлял плотью и движениями плоти божественно и безгрешно, и не только не был порабощен смертью, но и разрешил [узы] смерти.

31. Не имеющий плоти, явившийся во плоти – истинный Бог, совершенный истинным и божественным совершенством, ни два Лица, ни две природы (ού δύο πρόσωπα ούδέ δύο φύσεις). Ибо мы не говорим, что поклоняемся четырем Лицам: Богу, и Сыну Божиему, и Человеку, и Святому Духу. Так что мы анафематствуем тех, кто столь нечестив, что в божественное славословие включает Человека. Ибо мы говорим, что Слово Божие стало человеком ради нашего спасения, чтобы мы могли получить подобие небесного человека и быть обожены по подобию истинного Сына Божия по природе и по плоти Сына Человеческого, Господа нашего Иисуса Христа.

32. Итак, мы веруем в одного Бога, начало, Бога Закона и Евангелия, справедливого и благого, и в одного Господа Иисуса Христа, истинного Бога, то есть истинный образ истинного Бога, Творца всего видимого и невидимого, Сына Божия Единородного Рожденного и вечное Слово, живого и существующего (ύφεστώτα) и действенного всегда со-сущего с Отцом, и в одного Святого Духа. И мы веруем в славное пришествие Сына Божия, воспринявшего плоть от Девы, претерпевшего страдания и смерть ради нас, воскресшего в третий день, взятого на небеса; веруем в Его славное будущее пришествие, и в одну Святую Церковь и в прощение грехов, и в воскресение плоти и вечную жизнь.

33. Мы веруем, что Сын и Святой Дух единосущны Отцу, и что сущность Троицы одна, то есть одно Божество, поскольку Отец по природе нерожден, а Сын рожден Отцом в истинном рождении, а не в творении по воле Отца, а Святой Дух из сущности Отца вечно посылаем через Сына как освящение всего творения.

34. Исповедуем и то, что Слово воплотилось и явилось через плотское рождение от Девы, не как действие [Божие], действующее в человеке. Считаем, что общники с отрицающими «единосущие» как чуждое Писанию, и говорящие, что нечто в Троице тварно и отделяющие [это] от Божества, то есть одной природы, чужды [Церкви], и у нас нет общения ни с кем из таких людей.

35. Один Бог Отец, единое Божество, и Сын тоже – Бог как истинный образ Единого, и единое Божество по причине Его рождения и природы, которую Он имеет от Отца. Сын – один Господь, как и Святой Дух, ниспосылающий господство Сына освящаемому творению. Сын пребывал в мире, восприняв плоть от Девы, которую исполнил Святым Духом ради освящения нас всех. Предав Свою плоть на смерть ради всеобщего воскресения, Он разрушил смерть Своим воскресением. Он взошел на небеса, вознося и прославляя человека в Себе Самом, и придет во второй раз, чтобы восстановить вечную жизнь в нас,<хранящих и исполняющих Его заповедих.

36. Один и тот же Сын и до воплощения, и после воплощения, человек и Бог, каждый как Один. Не так, что Бог Слово – одно Лицо, а человек Иисус – другое, но Сам предсуществующий Сын пришел, чтобы соединиться с плотью, взятой от Марии, составив Себя как совершенного и святого и безгрешного человека и домостроительствуя ради обновления человечества и спасения всего.

37. Бог-Отец – совершенное Лицо – имеет Сына совершенного, поскольку Он истинно рожден Им, не как произносимое слово, не как сын по усыновлению, как ангелы и люди зовутся сыновьями Божиими, но как Сын, Бог сущий по природе. Святой Дух тоже совершен, поскольку Он подается Богом через Сына тем, кто усыновляются как сыновья, живой и животворящий, святой и освящающий тех, кто приобщается Ему, не как дуновение, выдыхаемое человеком, безыпостасное (άνυπόστατον)¹⁰²², но как имеющий жизнь от Бога. По этой причине Троица поклоняется, прославляется и почитается, и Ей воздается служение, поскольку Отец постигается в Сыне, ибо Сын из Него, а Сын прославляется в Отце, поскольку Он от Отца и является во Святом Духе освящаемым.

38. Что Троица почитается без разделения или отчуждения [Лиц], Павел учит во Втором Послании к Коринфянам, говоря так. «Благодать Господа нашего Иисуса Христа, и любовь Бога-Отца, и общение Святого Духа со всеми вами» (2Кор. 13, 13). Он опять указывает на это в Послании, говоря: «Утверждающий же нас с вами во Христе и помазавший нас [есть] Бог, Который и запечатлел нас и дал залог Духа в сердца наши» (2Кор. 1,21–22). Еще яснее в этом же Послании он пишет так: «Доныне, когда они читают Моисея, покрывало лежит на сердце их; но когда обращаются к Господу, тогда это покрывало снимается. Господь есть Дух; а где Дух Господень, там свобода. Мы же все открытым лицем, как в зеркале, взирая на славу Господню, преображаемся в тот же образ от славы в славу, как от Господня Духа» (2Кор. 3, 15–18).

39. Снова Павел говорит: «…чтобы смертное поглощено было жизнью. На сие самое и создал нас Бог и дал нам залог Духа» (2Кор. 5, 4–5), и снова он говорит: «Но во всем являем себя, как служители Божии, в великом терпении, в бедствиях, в нуждах, в тесных обстоятельствах» и так далее, а затем продолжает: «в благости, в Духе Святом, в нелицемерной любви, в слове истины, в силе Божией» (2Кор. 6,4–7). Видишь, даже здесь святой различает Святую Троицу, именуя Бога, и Слово, и Святого Духа.

40. И снова он говорит: «Разве не знаете, что вы храм Божий, и Дух Божий живет в вас? Если кто разорит храм Божий, того покарает Бог» (1Кор. 3, 16–17), и снова: «И такими были некоторые из вас; но омылись, но освятились, но оправдались именем Господа нашего Иисуса Христа и Духом Бога нашего» (1Кор. 6, 11), и снова: «Не знаете ли, что тела ваши суть храм живущего в вас Святого Духа, Которого имеете вы от Бога, а думаю, и я имею Духа Божия» (1Кор. 6, 19; 7, 40).

41. Опять же говоря о том, как сыны Израилевы были крещены в облаке и в море, [Павел] также говорит, что «все пили одно и то же духовное питие: ибо пили из духовного последующего камня; камень же был Христос» (1Кор. 10, 4), и снова он говорит: «Потому сказываю вам, что никто, говорящий Духом Божиим, не произнесет анафемы на Иисуса, и никто не может назвать Иисуса Господом, как только Духом Святым. Дары различны, но Дух один и тот же; и служения различны, а Господь один и тот же; и действия различны, а Бог один и тот же, производящий все во всех. Но каждому дается проявление Духа на пользу. Одному дается Духом слово мудрости, другому слово знания, тем же Духом; иному вера, тем же Духом; иному дары исцелений, тем же Духом; иному чудотворения, иному пророчество, иному различение духов, иному разные языки, иному истолкование языков. Все же сие производит один и тот же Дух, разделяя каждому особо как Ему угодно. Ибо как тело одно, но имеет многие члены, и все члены одного тела, хотя их и много, составляют одно тело – так и Христос. Ибо все мы одним Духом крестились в одно тело, Иудеи или Еллины, рабы или свободные, и все напоены одним Духом» (1Кор. 12,3–13).<…>¹⁰²³. Видишь, Дух неотделим от Божества, и что никто, мыслящий благочестиво, не предположит, что Он – тварь.

42. В Послании к Евреям Павел опять же пишет так: «то как мы избежим, вознерадев о толиком спасении, которое, быв сначала проповедано Господом, в нас утвердилось слышавшими [от Него], при засвидетельствовании от Бога знамениями и чудесами, и различными силами, и раздаянием Духа Святого по Его воле?» (Евр. 2, 3–4), и снова в том же Послании он говорит: «Почему, как говорит Дух Святый, ныне, когда услышите глас Его, не ожесточите сердец ваших, как во время ропота, в день искушения в пустыне, где искушали Меня отцы ваши, испытывали Меня, и видели дела Мои сорок лет. Посему Я вознегодовал на оный род и сказал: непрестанно заблуждаются сердцем, не познали они путей Моих; посему Я поклялся во гневе Моем, что они не войдут в покой Мой» (Евр. 3, 7–11). И пусть ни в коем случае не думают, что Павел здесь отделяет Святой Дух от Божества Отца и Сына, но он ясно показывает, что произносимое Святым Духом происходит от Лица Бога, как если бы это произносилось Богом, как это и передано в приведенной выше цитате.

43. Следовательно, по этой причине веруем, что Святая Троица – Один Бог, поклоняемый в соответствии со свидетельствами Божественного Писания, впрочем, у нас есть бесчисленные свидетельства отовсюду в Священном Писании, которые свидетельствуют все вместе о церковной и апостольской вере.

27. Итак, мы исповедуем одного Бога истинного как одно начало, и одного Сына – Бога истинного от Бога истинного, имеющего Божество Отца по природе, то есть единосущного Отцу, и [мы исповедуем] одного Святого Духа по причине Его истинной природы, освящающего и животворящего все, получающего Свое существование из сущности Бога<через Сынах Мы анафематствуем тех, кто говорит, что Сын или Святой Дух – твари, и тех, кто утверждает, что было, когда Сын или Святой Дух не существовали. Мы исповедуем, что все остальное было сотворено и освящено как тварное и служебное Богом через Сына во Святом Духе.

28. Далее, мы исповедуем, что Сын Божий стал Сыном человеческим, не по имени [только], но поистине, восприняв плоть от Девы Марии. И Он – один совершенный, а не два совершенных, соединенных, – Сын Божий и Сын человеческий. Мы исповедуем одну Ипостась и одно Лицо и одно поклонение Слова и плоти. И мы анафематствуем говорящих о двух и разделяющих формы поклонения на одно – божественное, а другое – человеческое и поклоняющихся Человеку, рожденному от Марии, как будто Он отличен от Бога, рожденного от Бога.

29. Мы исповедуем страдания Господа по плоти, воскресение силою Его Божества, восхождение на небеса и Его славное пришествие, когда Он придет судить живых и мертвых и ради вечной жизни освященных.

30. Поскольку же некоторые, пытаясь опрокинуть нашу веру в Господа нашего Иисуса Христа, сильно удручили нас, исповедуя, что Он был не Богом воплощенным, но Человеком, соединенным с Богом, из-за этого мы формулируем это исповедание в связи с вышесказанной верой, отвергая возражения неверия и лицемерные доводы, утверждающие, что Он был Богом, воспринявшим всего человека. Ведь целый человек не чист от греха в настоящей жизни, согласно Писаниям, поскольку он не может согласовать свои действия с действиями Божиими, и из-за этого не свободен от смерти; Бог же, соединившись с человеческой плотью, сохранил Свое собственное действие [энергию] нетронутой, поскольку Его ум оставался непобежденным душевными и плотскими страстями и управлял плотью и движениями плоти божественно и безгрешно, и не только не был порабощен смертью, но и разрешил [узы] смерти.

31. Не имеющий плоти, явившийся во плоти – истинный Бог, совершенный истинным и божественным совершенством, ни два Лица, ни две совершенные в себе природы. Ибо незаконно говорить о двух сыновьях или поклоняться четырем: Богу, и Сыну Божиему, и Сыну человеческому и Святому Духу, ни прославлять человека прежде Святого Духа. Так что мы анафематствуем как нечестивых тех, кто в божественное славословие включает Человека, наряду с Богом и Сыном перед Духом. Но мы говорим о целом человеке, воспринятом Богом ради спасения каждого из нас, освященных и уподобившихся небесному человеку и обоженных по подобию Того, Кто истинный Бог по природе и Кто Человек – Господь наш Иисус Христос по плоти.

Хотя период между I и II Вселенскими соборами обычно связывается с триадологическими спорами, с полемикой против ариан и аномеев, не менее существенной была развернувшаяся в это же время полемика христологическая. Особенно серьезные последствия для дальнейшего становления догматического учения Церкви и христологической полемики V-VII вв. имели споры вокруг учения Аполлинария Лаодикийского¹⁰²⁵. Поскольку в споре с Аполлинарием речь шла о соотношении Божественной и человеческой природы во Христе, то в ходе его прямо или косвенно должны были решаться важнейшие проблемы, причем не только богословского характера, но и антропологические, т. е. относящиеся к учению о человеческой природе и человеке как таковом. Причем, что особенно важно, антропологическое учение отцов Церкви развивалось в тесной связи с проблематикой христологических споров. Учение о человеке должно было формулироваться так, чтобы можно было исповедать во Христе всю полноту человеческой природы, при этом не допуская в Нем наличия двух лиц – Сына Божия и Сына человеческого. Кроме этой постановки вопроса, в ходе христологических споров IV в. прямо или косвенно обсуждалась и проблематика, ставшая потом центральной во время полемики вокруг моноэнергизма и монофелитства в VII в. Споры о двух или одной воле во Христе, разворачивающиеся, как правило, в контексте толкования Гефсиманского моления, начались задолго до прп. Максима Исповедника, и первый всплеск этих споров был вызван полемикой с учением Аполлинария, хотя и сам Аполлинарий начинал не с чистого листа. На формирование его учения повлияли, с одной стороны, споры с оппонентами внутри его же лагеря еднносущников: Маркеллом Анкирским, которого он обвинял в ереси, близкой к адопционизму Павла Самосатского, и позднее с Диодором Тарсским, разделявшим, по мнению Аполлинария (сходную оценку повторил впоследствии св. Кирилл Александрийский¹⁰²⁶), Христа на два лица. С другой стороны, сам Аполлинарий, как ему, очевидно, представлялось, в сфере христологии шел вслед за св. Афанасием Александрийским и общим направлением Александрийской школы богословия, в которой Воплощение скорее мыслилось в рамках диады «Логос-плоть», а не «Логос-человек», что стало характерным для Антиохийской школы, какой она сформировалась, начиная с Диодора Тарсского.

Тем не менее само это хорошо известное в «школьном» богословии деление на «Александрийское» и «Антиохийское» направления¹⁰²⁷, как всякая схема, не отражает всей сложности и реальности догматических споров IV в., не говоря уже о том, чго Аполлианарий жил близ Антиохии, а полемизировавшие с ним Каппадокийцы, как и св. Епифаний Кипрский, ни географически, ни по их учению не могут быть однозначно отнесены ни к александрийцам, ни к антиохийцам.

Что касается полемики против христологического учения Аполлинария, которую прежде приписывали св. Афанасию Александрийскому (две книги против Аполлинария), то в современной патрологии выражаются серьезные сомнения относительно принадлежности соответствующих сочинений св. Афанасию, как, впрочем, и относительно антиаполлинарианского толкования ряда пассажей в его подлинных сочинениях¹⁰²⁸. Сам вопрос о том, верил ли св. Афанасий в наличие у Христа разумной души, точнее, ставил ли он для себя этот вопрос и давал ли на него определенный ответ, считается в настоящее время дискуссионным¹⁰²⁹. Как бы ни решался этот вопрос в дальнейшем, мы можем с уверенностью сказать, что антиаполлинарианская полемика и четкая постановка вопроса относительно учения Аполинария и его последователей встречается у Каппадокийцев и близкого к ним св. Епифания Кипрского, к сочинениям которых мы и обратимся.

Первым из Каппадокийцев христологическое учение Аполлинария осудил св. Василий Великий (см. его письма 263,265 и 214), однако св. Василий не успел развернуть критику Аполлпнария в пространное опровержение, и его дело продолжили два других Каппадокийца. У св. Григория Богослова полемике с Аполлинарием посвящены три Послания (первое и второе «Послания к пресвитеру Кледонию» и «Послание к Нектарию, епископу Константинопольскому’»); у св. Григория Нисского этой полемике посвящено два сочинения: «Опровержение мнений Аполлинария (Антирритик)» и «Против Аполлинария, к Феофилу, епископу Александрийскому». У св. Епифания Кипрского опровержению христологического улчения Аполлинария и его последователен (главным образом, аполлннарианского епископа Антиохии Виталия) посвящена отдельная глава в «Панарионе», где аполлинарнанство числится по общему счету 77-й ересью.

Читатель вышеупомянутых полемических сочинений сразу сталкивается с рядом пассажей, ставящих в тупик, где утверждается, что Аполлинарии учил о том, что Логос нисшел на землю с плотью, которая у Него предвечно была на небе. Св. Григорий Богослов так пишет Нектарию Константинопольскому: «У меня есть Аполлинариево сочинение… в нем утверждается, что плоть, принятая Единородным Сыном Божиим в деле домостроительства для обновления естества нашего, не впоследствии приобщена, но от начала была в Сыне»¹⁰³⁰. Подобного рода пассажи заставляют усомниться, действительно ли Аполлинарий мог исповедовать такое умение, не является ли это утверждение искажением его мысли, так что, скажем, о. Сергий Булгаков, посвятивший защите Аполлинария целую главу в своей книге «Агнец Божий» (1933 г.), выражает сомнение относительно адекватности понимания Аполлинария его критиками¹⁰³¹. Сомнения в адекватности критики Аполлинария Каппадокийцами выражали и некоторые патрологи¹⁰³². Тем не менее при несомненном наличии в борьбе против Аполлинария полемических передержек, в целом основная направленность этой полемики говорит о правильном понимании, если не по бу́кве, то по сутцеству, православной стороной его концепции.

Причина же того, что стороны могли не вполне адекватно понимать идеи друг друта, состояла не только в увлечении полемикой, но и в том, что каждая из сторон имела в виду свой собственный крут идей, с которым полемизировала. Так, для Аполлинария главными оппонентами в христологии были, как он сам свидетельствует, Павел Самосатский, Маркелл Анкирский и Фотин Сирмийский¹⁰³³. Именно им он приписывал (друтой вопрос, справедливо или нет¹⁰³⁴) учение о том, что Христос – «божественный человек», т. е. человек, несущий в себе Божество, а не Сям Сын Божий, Логос, воспринявший человеческую природу. Именно в полемике с этим учением, каким оно представлялось Аполлинарию, он прежде всего и развил свою христологию, в том числе и учение о Христе как о «человеке с неба», стремясь этим выражением подчеркнуть, что у Христа в Его земной жизни не было никакой иной ипостаси, кроме ипостаси предвечного Сына Божия, как и то, что Его человеческая природа составилась на основе Божественного Ума, т. е. Логоса (соединившего с собой плоть). Каппадокийцев же полемика с адопционизмом представлялась либо мало актуальной, либо искусственной, поскольку во второй половине IV в. этого учения уже практически никто не придерживался. Точнее говоря, св. Григорий Богослов в христологическом учении, развертываемом в споре с Аполлинарием, старается сохранить баланс, т. е. так сформулировать учение о соотношении двух природ во Христе, чтобы не скатиться в противоположную крайность по сравнению с адопционизмом; учитывает он, впрочем, и третью опасность, реализовавшуюся впоследствии в несторианстве.

В этом контексте полемика вокруг приписываемого Аполлинарию учения о том, что Христос сошел на землю с плотью, бывшей у Него на небе, при всех передержках буквального понимания этой фразы, не лишена глубокого смысла, поскольку в ней содержится вопрос о единосущии Христа по плоти нам. В самом деле, если Христос не обладает человеческим умом, а имеет ум Божественный, каковым является Божественный Логос, то Его человеческая природа не полна и говорить о Его единосущии нам просто невозможно. Так, концепция «небесного человека» или «человека с неба» Аполлинария действительно входит в противоречие с православным учением о единосущии Христа Богу по Божеству и нам по человечеству¹⁰³⁵. В целом же спор вокруг выражения «небесный человек» отчасти предваряет полемику V-VI вв. вокруг учения об «индивидуальной» человеческой природе у Христа, развитого в лагере монофизитов, у которых, впрочем, не было учения о замещении ума Логосом, но человеческая природа Христа все равно изымалась из общей для всего человеческого рода природы по причине принадлежности этого человечества Ипостаси Логоса¹⁰³⁶. У Аполлинария плоть Христа, восполненная не человеческим умом, а Божественным Логосом, оказывалась тоже чем-то вроде «индивидальной» человеческой природы, существующей исключительно во Христе, но отличной от других людей. В этом смысле она и оказывалась «небесной», так что полемика Каппадокийцев с этим выражением, точнее, с идеями, стоявшими за ним, вполне оправданна.

Кроме того, что христологическое учение Аполлинария представляло собой полемику с «адопционизмом» Маркелла и Фотина, оно было направлено против двухсубъектной христологии, в которой во Христе различаются Сын Божий и Сын человеческий. Уже в относительно раннем своем сочнненнн «Подробное изложение веры» (31) Аполлинарий писал, что во Христе не могло быть ни двух лиц, ни двух природ (ού δύο πρόσωπα ούδέ δύο φύσεις). С кем именно спорил по этому пункту Аполлинарий в этом сочинении – с Маркеллом Анкирским или с Диодором Тарсским, сказать наверняка нельзя, но факт тот, что впоследствии двух субъектная христология была осуждена как еретическая на III Вселенском соборе, и это осуждение было подтверждено на последующих соборах, так что сам пафос полемики Аполлинария, его чувствительность к опасности заблуждения такого рода вполне оправданны. Ошибочным оказалось то, что он противопоставил двухсубъектности; вместо «двухсубъектной» терминологии, в рамках которой одни действия приписываются Сыну Божию, а другие Сыну человеческом, так что получалось: Один и другой, т. е. два лица, Аполлинарий, смешивая порядок природный и ипостасный, замещением во Христе человеческого ума Логосом приходит невольно к тому, что Божество у него претерпевает страдания (ведь, по Писанию, скорби Христос претерпевал и разумной душой, а ею у Аполлинария оказывалось Божество); это и отмечает в полемике с ним св. Григорий Богослов¹⁰³⁷.

Как известно, вместо двухсубъектной христологии Каппадокийцы предложили другую формулу: «иное и иное». Во Христе две природы, Божественная и человеческая, но это не «иной и иной», т. е. два лица, но «иное и иное» – две природы Одного и Того же Сына Божия¹⁰³⁸, при этом каждая из природ совершенна, т. е. содержит в себе всю полноту, никоим образом не превращаясь в другую, не входя в нее частью (как предложил Аполлинарий в своем учении о замещении ума Логосом) и не сливаясь с ней. Онтологическое различие природ абсолютно неустранимо, но природы во Христе не представляют собой ипостасей, или лиц (мы видим, что Аполлинарий в формуле «ού δύο πρόσωπα ούδέ δύο φύσεις» употребляет эти понятия тождественно), а принадлежат одному Лицу, или одной ипостаси.

Св. Григорий Богослов отвечает и на другое опасение Аполинария, выраженное уже в «Подробном изложении веры», относительно раздельного поклонения Сыну Божию и Сыну человеческому в случае исповедания во Христе двух лиц. Св. Григорий смело говорит, что поклонение подобает не только Сыну Божию в славе, но и Распятому; но это не какое-то отдельное ноклонение, поскольку Тот, Кто претерпел распятие, – это Сам Сын Божий, ставший Человеком. Объясняя свое учение, св. Григорий формулирует то, что называется взаимообменом в ипостаси Сына Божия свойств природ и соответствующих имен: «Соединяются как естества, так и наименования, переходя (περιχωρουσών) одно в другое по закону теснейшего соединения (συμφυϊας)"¹⁰³⁹. Фактически здесь уже закладывается развитое впоследствии прп. Максимом Исповедником и прп. Иоанном Дамаскиным учение о перихоресисе природ во Христе.

Самым знаменитым аргументом св. Григория Богослова против учения Аполлинария об отсутствии во Христе человеческого ума, на место которого стал Божественный Ум, т. е. Логос, был сотериологический: «Невоспринятое не уврачевано, но что соединилось с Богом, то и спасается»¹⁰⁴⁰. Между тем св. Григорий в этой мысли как раз не особенно оригинален, ее можно найти у ряда авторов до него¹⁰⁴¹. Важным является акцент св. Григория на том, что именно наш ум, которым человек собственно и пал, в первую очередь и требует исцеления, что могло произойти только через соединение его с Божеством. Для Аполлинария превратность и изменчивость человеческих помышлений, склонность ума человека ко греху являлась препятствием тому, чтобы у Христа, Который по правильному понимаю Аполлинария не мог согрешить, был такой же ум, как у каждого человека. Напротив, св. Григорий исходит из того, что плох не ум, но лишь то, что он оказался отъединен от Бога. Во Христе же, будучи соединен с Умом небесным (т. е. Божеством) в нераздельном и неслиянном единстве в одной ипостаси, он является обоженным и совершенно бесстрастным, поэтому опасения Аполлинария были напрасны.

Важным, хотя и простым и, казалось бы, по-детски непосредственным, является «антропологическое» возражение св. Григория Богослова на утверждение аполлинариан, согласно которому в природе, воспринятой Христом, была «животная душа» («животная», очевидно, в смысле Аристотеля), но не было человеческого разума, и тем не менее «животная душа» была именно человеческая. Богослов на это возражает, что «животной души» в качестве «человеческой» без наллчия человеческого ума просто не бывает, целостную природу человека составляют ум, душа и тело; если же речь идет у них только о животной душе, то «необходимость потребует допустить, при образе и покрове человеческом, душу какого-нибудь коня, или вола, или другого животного неразумного»¹⁰⁴².

Существенно и возражение св. Григория Богослова на обвинение Аполлинария в адрес учения Каппадокийцев о том, что Христос был совершенный Бог и совершенный человек. Человеческое совершенство (или полнота) здесь понимается не только в моральном смысле безгрешности, но и в смысле полноты природы, включающей ум, душу и тело. Аполлинарий, как свидетельствует св. Григорий, обвинял Каппадокийцев в том, что они «вводят два естества, совершенные или противоборствующие, и разделяют сверхъестественное и чудное единение»¹⁰⁴³. Т. е. речь идет о том, что полнота человеческой природы Христа, наличие в ней ума, делает возможным противоборство этой природы природе Божественной. Так мы сталкиваемся с проблемой возможной несогласованности Божества и человечества во Христе при наличии в Нем умной, самоопределяющейся природы. Аполлинарий, видимо, ясно представлял, какая здесь возникает проблема. Св. Григорий Богослов, не вдаваясь в детали, эту проблему снимает, указывая на то, что человеческий pi был соединен с Умом, т. е. обожен. Тем не менее, как мы увидим ниже, разбирая полемику́ с Аполлинарием св. Григория Нисского, определенная проблема здесь все же остается. Но прежде чем обратиться к ней, кратко скажем об одном важном моменте в полемике с Аполлинарием св. Епифания Кипрского, посетившего Антиохию и лично пытавшегося примирить аполлинариан с православными сторонниками Павлина.

Здесь-το и выяснились возможные мотивы Аполлинария и его последователей, по которым они пришли к концепции замещения во Христе ума Логосом; эти мотивы обнаружились в аргументации, относящейся не только к сфере «моральной», но и «онтологической», что лучше всего прояснилось в разговоре св. Епифания Кипрского с аполлинарианским епископом Антиохии Виталием и его соратниками. Св. Епифаний замечает, что по крайней мере некоторые из аполлинариан отождествляли ум с ипостасью¹⁰⁴⁴. Если это так, то это многое объясняет, и в частности то, почему аполлинариане отказывались признавать ум во Христе, видя в этом утверждение двух лиц – Сына Божия и Сына человеческого. Поскольку же лицо должно быть одно, как они справедливо считали, то и человеческого ума, тождественного ипостаси, у Христа не должно было быть, а на его месте должен стоять в качестве Ума Логос. Курьез в том, что точно то же отождествление ума (или духа) человека с ипостасью мы находим у о. Сергия Булгакова, защищавшего Аполлинария от «не понявших» его православных отцов¹⁰⁴⁵. Ответ св. Епифания на такое отождествление ума с ипостасью (отождествление, характерное для платонизма) известен: ум – это лишь одна из «сил» человеческого устроения, но никто из святых отцов не отождествляет ум и ипостась¹⁰⁴⁶. Похоже, что и оппоненты Аполлинария, в частности Диодор Тарсский, мыслившие в терминах двухсубъектной христологии, повторяли ошибку Аполлинария, т. к. из наличия у Христа человеческой природы выводили наличие в Нем человеческого лица, откуда и получалось два субъекта. Если это верно, то и «монофизитство», и «несторианство» своим зарождением обязаны неумению различить природу и ипостась (или лицо). Напротив, Каппадокийцы и св. Епифаний пользовались главным достижением триадологических споров: различенные в отношении Лиц Троицы общая природа и ипостаси различались у них теперь и в христологии, где вся полнота как Божественной, так и человеческой природы могла рассматриваться в одном и том же Христе, т. е. одной ипостаси Сына Божия.

Обратимся, наконец, к проблеме «морального единства» Сына Божия в контексте полемики с Аполлинарием св. Григория Нисского¹⁰⁴⁷. Поскольку Аполлинарий отвергал наличие человеческого ума у Христа, то «моральное единство» достигалось у него «слишком просто» и приводило к явным противоречиям. На одно такое противоречие указывает св. Григорий Нисский, который приводит фразу Аполлинария, свидетельствующую, что он приписывал всякое изволение Христа Его Божеству: «Здесь речь идет о собственном изволении не человека от земли, как они думают, но Бога, сшедшего с небеси»¹⁰⁴⁸. На это утверждение Аполлинария св. Григорий замечает, что тот попадает в явное противоречие, если его «монофелитство» проверить на словах Христа: «Не Моя воля, но Твоя да будет» (Лк. 22, 42). Как пишет св. Григорий Нисский, Аполлинарий, с его учением об одной воле во Христе, а именно воле Логоса, не может без противоречия ответить, «кто же молится, человек или Бог? Если он думает, что молящийся есть Бог, то усматривает в Нем немощь, одинаковую с человеческою.<…>Далее, как Божество осуждает собственное изволение?<…>К какой же цели будет вести такое моление: хочу, чтобы не исполнилось то, чего хочу?<…>Чтобы Он ни сделал, но исход молитвы всегда будет несогласен с хотением молящегося».

Сам св. Григорий, критикуя «монофелитство» Аполлинарня, приходит к толкованию, которое можно было бы назвать «диофелитским»:

Может существовать одно разрешение – истинное исповедание тайны, а именно, что страх страдания составляет принадлежность человеческой немощи, как и Господь говорит:<Дух бодр, плоть же немощна» (Мф. 26, 41), а подъятие страдания, по домостроительству, есть дело Божия хотения и могущества. Итак, поскольку иное – хотение человеческое, а иное – хотение Божеское, то усвоивши себе наши немощи, одно говорит как человек – то, что свойственно немощи естества, а другое за тем речение присовокупляет как восхотевший, Для спасения людей, привести в исполнение высокое и достойное Бога хотение, превысшее [хотения] человеческого. Сказав: «не Моя» [воля], Он означил этим словом [хотение] человеческое; а прибавив: «Твоя», указал на общее с Отцем Его собственного Божества, у Которого по общению естества нет никакого раз. шчия в изволении; ибо, говоря о воле Отца, этим означил и волю Сына¹⁰⁴⁹.

В этом учении св. Григория Нисского явно говорится о налнчии во Христе двух природных воль, притом что ипостась Сына Божия, Которой принадлежат обе природы, – одна. Следует отметить и то, что именно в полемике с Аполлинарием св. Григорий Нисский развивает многие важные для будущих споров моменты учения о волевом акте¹⁰⁵⁰ – техма, которую впоследствии разовьют Немесий Эмесский¹⁰⁵¹ и прп. Максим Исповедник¹⁰⁵². Тем не менее один момент в полемике св. Григория Нисского с Аполлинарием оказался еще не достаточно продуман. В самом деле, как пишет св. Григорий, добродетель не бывает невольной, поэтому являемая Христом в Его земной жизни добродетель должна была предполагать свободу, невозможную без наличия у Христа человеческого ума. У Аполлинария же получается, что, с отсутствием во Христе человеческого ума, Он лишается и свободы, а значит, являемая Им добродетель не такова, коль скоро она – результат принуждения. Но, выдвинув этот неоспоримый аргумент против Аполлинария, св. Григорий тут же добавляет:

Итак, каким образом сочинитель приписывает непринужденность тому, что лишено возможности делать выбор (τώ άπροαιρέτω), в чем нет никакого собственного размышления, которое руководило бы его к добру? Ибо безгрешность, зависящая не от произволения (προαιρέσεως), конечно, не заслуживает и похвалы¹⁰⁵³.

Из этого отрывка, как из ряда других мест у св. Григория, видно, что он приписывает человеческому уму Христа произволение, или свободу, понимаемую как свобода выбора. Но наличие произволения и выбора как раз и является признаком тварной ипостаси, поэтому получается, что, хотя св. Григорий Нисский и отрицал, что во Христе есть тварная ипостась Сына человеческого, но, приписывая тварному уму Христа произволение и выбор, он невольно вводил нечто, являющееся существенным признаком такой ипостаси. Во всей полноте эта проблематика была прояснена только в VII в. в полемике прп. Максима с монофелитами, в которой прп. Максим со всею ясностью сказал, что хотя у Христа, безусловно, был человеческий ум и свойственная человеческой природе природная воля, но о произволении и выборе, т. е. о так называемой «гномической воле» Христа, ни по Божеству, ни по человечеству говорить нельзя¹⁰⁵⁴.

Подводя итог краткому разбору полемики православных отцов против ереси Аполлинария, можно сказать, что в ней были сформулированы многие важнейшие положения как христологии, так и антропологии, которые впоследствии стали основополагающими для учения Церкви. Это 1) учение о двух совершенных природах во Христе; 2) учение об их взаимном проникновении (перихоресисе), об обмене свойств и «имен», характеризующих две природы в одной ипостаси; 3) учение о тождественности с предвечной ипостасью Логоса ипостаси Христа, т. е. о том, что человеческая природа была воспринята в ту же предвечную ипостась Сына Божия; 4) учение о том, что по. шота человеческой природы – это ум, душа и тело (или же разумная душа и одушевленное тело¹⁰⁵⁵), и никакая часть этой природы, без других частей, не может считаться человеческой; 5) учение, различающее ипостась от природы (или природ), идет ли речь о Лицах Троицы, Христе или любом человеке; 6) учение о том, что ни одна часть человеческой природы, в том числе и «ум», ни все они вместе не могут считаться ипостасью или лицом и отождествляться с ними; 7) учение о двух природных волях во Христе и, наконец, 8) учение о том, что человеческая воля, начало которой в уме, во Христе не вступала и не могла вступить в противоречие с Божественной в силу обожения в Нем нашего тварного ума по восприятии его в ипостась Логоса.

<…>От нашего может быть смирения не безвременно будет твоей пречестности услышать, что в руках у меня есть Аполлинариево сочинение, в котором излагаемое превосходит всякое еретическое учение. Ибо в нем утверждается, что плоть, принятая Единородным Сыном Божиим в деле Домостроительства для обновления естества нашего, не в последствии приобщена, но от начала было в Сыне сие телесное естество, и в доказательство таковой нелепости, худо воспользовавшись одним изречением евангельским, Аполлинарий приводит: «Никто же взыде на небо, токмо сшедый с небесе Сын человеческий» (Ин. 3, 13) – как будто Он был уже Сыном человеческим еще до снисшествия на землю, и снисшел, принеся с Собою собственную плоть, ту, которую имел на небе, предвечную и принадлежащую к сущности. Приводит еще и апостольское одно изречение, оторвав оное от целого состава речи: «вторый человек с небесе» (1Кор. 15, 47). Потом доказывает, что сей приходящий свыше человек не имеет ума и Божество Единородного, восполняющее в Нем место ума, составляет часть человеческого состава, и именно третью, потому что в Нем есть душа и тело по человечеству, а ума нет, но место ума восполняет Божие Слово. И это еще не самое худшее; напротив того, всего нестерпимее, что, по рассуждению Аполлинария, Сам Единородный Бог, Судия всех, Начальник жизни и Истребитель смерти, смертен, приял страдание собственным Божеством Своим, и во время тридневного умерщвления плоти соумерщвлялось и Божество и, таким образом, воскрешено опять от смерти Отцом.

Да не обольщают они других и сами да не обольщаются, приемля, что Человек Господень, как они говорят, лучше же сказать, Господь наш и Бог, не имеет ума [т. е. ума человеческого]. Мы не отделяем в Нем человека от Божества, но учим, что один и тот же – прежде не человек, но Бог и Сын Единородный, предвечный, не имеющий ни тела, ни чего-либо телесного, а наконец, и человек, воспринятый для нашего спасения, подлежащий страданию по плоти, бесстрастный по Божеству, ограниченный по телу, не ограниченный по духу, один и тот же – земной и небесный, видимый и умопредставляемый, вместимый и невместимый, чтобы всецелым человеком и Богом воссоздан был всецелый человек, падший под грех. Если кто не признает Марию Богородицею, то он отлучен от Божества. Если кто говорит, что Христос как через трубу, прошел через Деву, а не образовался в ней Божески вместе и человечески: Божески – как родившийся без мужа, человечески – как родившийся по закону чревоношения, то и он также безбожен. Если кто говорит, что в Деве образовался человек, потом уступил место Богу, то он осужден, ибо это значит не рождение Бога признавать, но избегать рождения. Если кто вводит двух сынов – одного от Бога и Отца, а другого от Матери, а не одного и того же, то да лишится он усыновления, обещанного правоверным. Ибо хотя два естества – Бог и человек (как в человеке душа и тело), но не два сына, не два Бога (как и здесь не два человека, хотя Павел (см.: 2Кор. 4, 16) наименовал человеком и внешнее, и внутреннее в человеке). Короче говоря, в Спасителе есть иное и иное (άλλο και άλλο), потому что не тождественно невидимое с видимым и довременное с тем, что под временем; но не имеет в Нем места иного и иного (άλλος και άλλος). Сего да не будет! Ибо то и другое вместе – и Бог очеловечился, и человек обожился, или как ни наименовал бы кто сие. Когда же говорю «иное и иное», понимаю сие иначе, нежели как нужно понимать Троицу. Там Иной и Иной, чтобы не слить ипостасей, а не иное и иное, ибо три ипостаси по Божеству суть едины и тождественны. Если кто говорит, что во Христе Божество, как в пророке, благодатно действовало, а не существенно было сопряжено и сопрягается, то он да не будет иметь в себе лучшего вдохновения, а напротив, да исполнится противного! Если кто не поклоняется Распятому, то он да будет анафема и да причтется к богоубийцам. Если кто говорит, что Христос стал совершен через дела и что Он или по крещении, или по воскресении из мертвых удостоен усыновления (подобно как язычники допускают богов сопричтенных), да будет анафема, ибо то не Бог, что получило начало, или преуспевает, или совершенствуется, хотя и приписывается сие Христу (см.: Лк. 2, 52), относительно к постепенному проявлению. Если кто говорит, что теперь отложена Им плоть и Божество пребывает обнаженным от тела, а не признает, что с воспринятым человечеством и теперь пребывает Он и придет; то да не узрит таковой славы Его Пришествия! Ибо где теперь тело, если не с Воспринявшим оное? Оно не в солнце, как пустословят манихеи, положено, чтобы прославиться бесславием; оно не разлилось и не разложилось в воздухе, как естество голоса, и излияние запаха, и полет неостанавливающейся молнии. Иначе как объяснить то, что Он был осязаем по воскресении (см.: Ин. 20,27) и некогда явится тем, которые Его распяли (см.: Ин. 19, 37)? Божество само по себе невидимо. Но, как думаю, Христос придет, хотя с телом, впрочем, таким, каким явился или показался ученикам на горе, когда Божество победило плоть.

Но как сие говорим в отклонение подозрения, так и следующее пишем в исправление нововведения. Если кто говорит, что плоть сошла с Неба, а не от земли и не от нас, да будет он анафема. Ибо слова Писания: «вторый человек… с небесе», и «яков… небесный, тацы же и небесный» (1Кор. 15, 47–48), и «никтоже взыде на небо, токмо сшедый с небесе Сын Человеческий» (Ин. 3, 13) и тому подобные; нужно разуметь сказанными по причине соединения с небесным; так же как и сказанное, что все стало Христом (см.: 1Кор. 8, 6) и что Христос вселяется в сердца наши (см.: Еф. 3, 17), относится не к видимому, но к умосозерцаемому в Боге, потому что соединяются как естества, так и наименования, и переходят одно в другое по закону теснейшего соединения. Если кто понадеялся на человека, не имеющего ума, то он действительно не имеет ума и не достоин быть всецело спасенным, ибо не восприятие не уврачевано, но что соединилось с Богом, то и спасается. Если Адам пал одной половиной, то воспринята и спасена одна половина. А если пал всецелый, то со всецелым родившимся соединился и всецело спасается. Посему да не завидуют нам во всесовершенном спасении и да не приписывают Спасителю одних только костей, жил и облика человеческого. Если он человек, не имеющий души, то сие говорят и ариане, чтобы приписать страдание Божеству, так как что приводило в движение тело, то и страдал Он, человек, имея душу и не имея ума, как мог быть человеком? Человек не есть животное неразумное. И необходимость потребует допустить, при образе и покрове человеческом, душу какого-нибудь коня, или вола, или другого животного неразумного. А таково будет и спасаемое. Итак, я обманут самой Истиной и превозношусь, когда почтен другой. Если же Он – человек разумный, а не лишенный ума, то да умолкнут безумствующие. Но говорят: «Вместо ума достаточно Божества». Что же мне до этого? Божество с одной плотью еще не человек, а также и с одной душой или с плотью и душой, но без ума, который преимущественно отличает человека. Итак, чтобы оказать мне совершенное благодеяние, соблюди целого человека и присоедини Божество.

Но говоришь: «Он не совмещал в Себе двух совершенных». Не совмещал, если представляешь сие телообразно. Сосуд величиной в один медимне не вместит двух медимнов; также и место, занимаемое одним телом, не вместит двух или более тел. Если же представляешь сие как мысленное и бестелесное, то смотри: и я вмещаю в себе душу, и слово, и ум, и Духа Святого; и еще прежде меня мир сей, то есть сия совокупность видимого и невидимого вмещала в себе Отца и Сына и Святого Духа. Такова природа всего умопредставляемого, что оно не телообразно и неразделимо соединяется и с подобным себе, и с телами. И многие звуки вмещаются в одном слухе, и зрение многих помещается на одних и тех же видимых предметах, а обоняние – на тех же обоняемых; но чувства не стесняются или не вытесняются одно другим, и ощущаемые предметы не умаляются от множества ощущающих. Притом как ум человека или ангела можно назвать совершенным в сравнении с Божеством, так чтобы присутствием большего вытеснялось другое? Нельзя назвать совершенным какое-нибудь освещение в сравнении с солнцем и небольшую влагу в сравнении с рекой. Возьмем для примера что-нибудь маловажное – освещение дома и влагу земную, чтобы таким образом совместились предметы большие и совершеннейшие. Ибо как совместят в себе две совершенные вещи: дом – освещение и солнце, а земля – влагу и реку? Рассмотрим сие, потому что предмет сей действительно достоин великого внимания. Разве не знают, что совершенное относительно к одному может быть несовершенным относительно к другому, как, например, несовершенны холм относительно к горе, зерно горчичное относительно к бобу или к другому какому из больших семян, хотя само оно и называется большим в сравнении с семенами однородными, или, если угодно, ангел относительно к Богу, и человек к ангелу? Посему наш ум есть нечто совершенное и владычественное, но только относительно к душе и телу, а не просто совершенное, относительно же к Богу он есть нечто рабское и подчиненное, а не равновладычественное и не равночестное. И Моисей – бог фараону и раб Божий, как написано (ср.: Исх. 7, 1; Чис. 12, 7). И звезды светят ночью, но при солнце скрываются, так что днем нельзя их и заметить. И небольшой светильник, поднесенный к большему горящему костру, не исчезает, и невредим, и неразличим, но все представляется одним костром, потому что побеждает превозмогающее. Но ты говоришь: «Ум наш осужден». Что же плоть? Разве не осуждена? Иди, отринь и плоть – по причине греха или допусти и ум – ради спасения. Если воспринято худшее, чтобы оно освятилось воплощением, почему не быть воспринятым лучшему, чтобы оно освятилось очеловечением? Если глина приняла в себя закваску и сделалась новым смешением, то как же, о мудрые, не принять в себя закваску образу и не соединиться с Богом, обожившись через Божество? Присовокупим и следующее. Если ум как греховный и осужденный совершенно презрен, и потому воспринято тело, а ум оставлен, то извинительны погрешающие умом. Ибо, по словам твоим, Божие свидетельство ясно показало невозможность уврачевать его. Скажу еще более: ты, превосходнейший, как кланяющийся плоти, тогда как я кланяюсь человеку, бесчестишь мой ум для того, чтобы с плотью связать Бога, как будто бы ни с чем иным не связуемого, и для этого отъемлешь средостение. А как рассуждаю я – человек нелюбомудрый и неученый; Ум соединяется с умом, как с ближайшим и более сродным, а потом уже с плотью, при посредстве ума между Божеством и телом.

Какую же у них видим причину очеловечения, или (как они говорят) воплощения? Если ту, чтобы вместился Бог, иначе невместимый, и во плоти, как бы под завесой, беседовал с людьми, то это будет у них одна нарядная личина и зрелищное лицедейство. Не говорю уже о том, что можно было иначе беседовать с нами, как прежде в купине огненной и в человеческом образе. Если же ту, чтобы разрушить осуждение греха, освятив подобное подобным, то нужны были Ему как плоть ради осужденной плоти и душа ради души, так и ум ради ума, который в Адаме не только пал, но, как говорят врачи о болезнях, первый был поражен. Ибо что приняло заповедь, то и не соблюло заповеди, и что не соблюло, то отважилось и на преступление, и что преступило, то наиболее имело нужду в спасении, а что имело нужду в спасении, то и воспринято. Следовательно, воспринят ум. Итак, сие против их воли доказано теперь с геометрической, как говорят они, необходимостью и строгими доводами. А ты поступаешь подобно тому, как если бы у человека, который повредил себе глаз и потом повредил еще ногу, вылечил ты ногу, а глаз оставил невылеченным, или если бы когда живописец написал чтонибудь худо, написанное заменил ты другим, а живописца не тронул, как сделавшего свое дело. Если же, вынужденные сими умозаключениями, прибегают они к той мысли, что Богу, и не восприняв ума, можно было спасти человека, то скажем: конечно, Ему можно было спасти человека и не восприняв плоти, единым хотением, так как и все прочее Он производит без тела. Посему вместе с умом отними и плоть, чтобы тебе в своем безумии дойти до совершенства.<… >Поскольку же, гордясь книгой своею о Троице, они клевещут на нас, будто бы вера наша не здравая, и многих обольщают, то необходимо знать, что Аполлинарий, хотя присвоил Святому Духу именование Божества, однако же не сохранил у Него силы Божества. Ибо составлять Троицу из великого, большего и величайшего, как бы из сияния, луча и солнца (то есть из Духа, Сына и Отца), что ясно написано в его книгах, есть такая лестница Божества, которая не на небо ведет, но низводит с неба. Но мы знаем Бога Отца и Сына и Святого Духа; и это не голые именования, которыми различается неравенство достоинств и сил, но единое и то же как наименование, так и естество Божества, единая сущность и сила. Если же кто полагает, что говорим сие правильно, а между тем обвиняет нас в общении с еретиками; то пусть это будет доказано кем-нибудь из наших: тогда или оправдаемся, или отступим от общения. А прежде суда небезопасно вводить новое как в другом чем, так в деле, столь важном и касающемся таких предметов.

<…>Поскольку же предлагается вопрос и о Божием очеловечивании, или воплощении, то уверяй всякого о мне, что Сына Божия, рожденного от Отца и потом от Святой Девы Марии, свожу воедино и не именую двумя сынами, но поклоняюсь единому и тому же в нераздельном Божестве и в нераздельной чести. Если же кто или теперь не согласен, или после не будет согласоваться с сим, то он даст перед Богом ответ в день Суда. Таково в кратких словах и тахой силы мое возражение и противопоставление на безумное их мнение касательно ума: ибо почти одни они чему учат, то на самом деле претерпевают, по безумию отсекая ум. А чтобы не обвиняли меня в том, что прежде принимал, а теперь отвергаю веру возлюбленного Виталия, которую он изложил письменно, по требованию блаженного Дамаса, епископа Римского, то и о сем объяснюсь кратко. Когда они богословствуют при искренних своих учениках и посвященных в их тайны, подобно как манихеи при своих так называемых избранных, тогда, обнаруживая перед ними весь свой недуг, едва присваивают Спасителю и тело. Но когда общими понятиями об очеловечении, какие представляет Писание, бывают обличены и приведены в затруднение, тогда исповедуют благочестивые речения, но касательно ума прибегают к хитрости: не говорят, что Христос есть человек, не имеющий души, слова и ума и несовершенный, но вместо души, слова и ума вводят самое Божество, будто бы соединено было с плотью Оно одно, а не что-либо ваше и человеческое, хотя безгрешное, выше нашего естества и есть очищение наших немощей. Таким образом, и сии слова: «Мы же ум Христов имамы» (1Кор. 2, 16) толкуют они худо и весьма нелепо, под «умом Христовым» разумея Божество, а не как мы понимаем, что имеющими ум Христов называются очистившие свой ум через подражание тому уму, какой ради нас воспринят Спасителем, и по возможности сообразующиеся с этим умом; равно как можно было бы сказать, что имеют плоть Христову те, которые обучили плоть свою и в этом отношении стали «стелесником и спричастником о Христе Иисусе» (Еф. 3, 6). И «якоже облекохомся во образ перстнаго», так сказано, «да облечемся и во образ небесного» (1 Кор, 15,49). Равным образом они учат, что совершенный человек не есть человек, искушенный по всяческим, что только сродно нам, грехам (см.: Евр. 4, 15), но соединение Божества и плоти – это, говорят они, совершенно. Ухищряются они также в объяснении слова «очеловечивание». Очеловечился, толкуют они, не значит – был в человеке, которого теснейшим образом соединил с Собой, по сказанному: «Сам бо ведяше, что бе в человеце» (Ин. 2, 25), но значит, говорят и учат они, что Он беседовал и жил вместе с людьми; и в подтверждение этого прибегают к изречению: «Посем на земли явися и с человеки поживе» (Вар. 3,38). К чему еще спорить с ними? Отвергая человека и внутренний образ через вводимую ими новую и только видимую личину, они очищают одно внешнее наше, до того противореча самим себе, что ради плоти иногда и другое объясняют грубо и плотски (отсюда произошли у них новое иудейство, тысячелетнее, ни на чем не основанное наслаждение в Эдеме, и мнение, что мы опять воспримем почти то же и для того же употребления, что имеем теперь), а иногда вводят более призрак плоти, нежели действительную плоть, вводят такую плоть, которая не испытывает ничего свойственного нам, даже и того, что свободно от греха; и в подтверждение этого берут апостольское слово, только не по апостольски понимаемое и изрекаемое, а именно, что Спаситель в нашем подобии человеческом был «и образом обретеся якоже человек» (Флп. 2, 7), как будто сими словами означается не человеческий образ, но какое-то обманчивое представление и призрак. Итак, поскольку те же слова, если понимать их хорошо, согласны с благочестием и если толковать худо, заключают в себе злочестие, что удивительного, если и Виталиево писание я, убеждаемый в том собственным желанием, принимал в благочестивом смысле, а другие оскорбляются смыслом написанного? Мне кажется, что и сам Дамас, рассмотрев дело вновь и вместе услышав, что они остаются при прежних толкованиях, отлучил их от Церкви и письменное изложение веры их изгладил с произнесением анафемы, огорчившись на них за самый обман, какому подпал по простоте. Посему, будучи так ясно обличены, пусть не гневаются, но усрамятся и сотрут с дверей это свое великое и удивительное предначертание и воззвание Православия, и не станут уже входящих встречать прежде всего вопросом и различением, что должно поклоняться не человеку-Богоносцу, но Богу-плотоносцу. Может ли что быть безумнее сего, хотя и высоко думают о сем речении эти новые проповедники истины? Оно не более как софистическая забава, состоящая в быстроте превращения, проворное перекидывание камней, увеселяющее невежд; на самом же деле оно есть нечто из смешного смешное, из неразумного неразумное. Ибо если кто-нибудь, изменив слова «человек» и «плоть», из которых первое нравится нам, а второе им, в слове «Бог» потом употребит это чудное и боголюбезное превращение, что тогда выйдет? То, что должно поклоняться не плоти богоносной, но Богу-человеконосцу. Какая нелепость! Сегодня только возвращают нам мудрость, сокровенную от времен Христовых, что подлинно достойно слез! Ибо если вера началась только за тридцать до этого лет, а почти четыреста лет протекло со времени явления Христова, то в продолжение столь долгого времени суетно было наше благовествование, суетна была и вера наша, напрасно мученики приняли мученичество, напрасно столь многие и великие предстоятели управляли людьми, и благодать состоит в стихах, а не в вере. Но кто не подивится их учености? Сами они ясно различают касающееся Христа и то, что Он родился, был искушен, алкал, жаждал, утруждался, спал, приписывают естеству человеческому, а то, что Он был прославлен ангелами, победил искусителя, накормил народ в пустыне, и накормил чудесно, ходил по морю, присваивают Божеству; также говорят, что слова: «Где положили Лазаря?» (Ин. 11,34) – свойственны нашему естеству, и сказанное: «Лазаре, гряди вон» (Ин. 11,43), и воскрешение четверодневного мертвеца, принадлежит тому, что выше нас, равным образом то, что Он скорбел, был распят и погребен, относится к завесе, а то, что Он уповал и воскрес, и восшел на небо, относится к внутреннему сокровищу. После этого обвиняют они нас, будто бы вводим два естества, совершенные или противоборствующие, и разделяем сверхъестественное и чудное единение. Им надлежало бы или не делать того, в чем обвиняют других, или не обвинять в том, что сами делают, если бы только умели быть верными сами себе, а не высказывали вместе и собственного мнения, и мнения противников. Таково неразумие: оно в противоречии и само с собой, и с истиной, так что они или не понимают, или не стыдятся своего затруднительного положения. И если кто думает, что пишу и говорю это добровольно, а не по крайнему принуждению, и что отвращаюсь единения, а не особенно о нем стараюсь, тому да будет известно, что он превратно рассуждает и не угадал моего желания. Для меня нет и не было ничего предпочтительнее мира, в чем уверяют самые дела; хотя единомыслие совершенно преграждается тем, что делают и предприемлют против меня.