Май

Когда в Россию пришел татарский царь Батый, тогда на место русских князей он поставил во многие города своих властителей, которые назывались баскаками. Дед святого Пафнутия был одним из этих властителей; он принял христианскую веру, крестился и был назван Мартыном. У него был сын Иоанн, отец Пафнутия, который наречен был во святом крещении Парфением. Святой отрок рос в отеческом имении, в сельце Кудинове, невдалеке от города Боровска. В двенадцатилетнем возрасте он покинул родителей и пошел в Боровский Покровский монастырь. Там он постригся в иноки и был назван в монашестве Пафнутием. Настоятель монастыря Маркелл поручил его наставнику священноиноку Никите, бывшему некогда учеником преподобного Сергия. Семь лет Пафнутий с сыновней любовью служил сему старцу Божию, лишенному зрения, пока он не ушел в Серпухов. Пафнутий проходил иноческие подвиги со всяким прилежанием, все братия любили и почитали его за добродетели. Так прошло всего двадцать лет. Когда настоятель той обители скончался, тогда святой Пафнутий был избран игуменом обители. В то время городом владел князь Симеон Владимирович; преподобный не мог ослушаться его, принял игуменство и был рукоположен митрополитом Фотием. Он трудился целый день на службах монастырских, а ночью пребывал в молитве. Господь украсил его дарованиями Святого Духа и удостоил его откровений в сонных видениях. Так, один из братий был послан из обители в селение ради нужды монастырской; там он впал в плотский грех. В ту же ночь преподобный Пафнутий увидел во сне прекрасный сад с красивыми деревьями, он радовался при виде превосходных, плодовитых деревьев, но вдруг самое лучшее дерево упало на землю. Преподобный опечалился; он поднял и стал укреплять упавшее дерево, но оно упало опять. Он снова посадил дерево, окопал и утвердил его. Проснувшись, преподобный понял смысл видения. Сад означал его обитель, прекрасные деревья – иноков, а упавшее дерево – согрешившего брата. Когда возвратился согрешивший брат, то покрытое стыдом лицо его обнаруживало грех его, но он стыдился исповедаться в грехе своем и не мог глядеть на преподобного. Угодник Божий, видя его смущение, сказал ему с отеческой любовью: «С тобой случилось искушение?» И когда брат не мог слова вымолвить от стыда, игумен рассказал ему свое видение и убедил его исповедаться во грехе.

Пробыв игуменом обители около тринадцати лет, преподобный заболел продолжительным недугом и возложил на себя схиму.

После болезни святой Пафнутий оставил игуменство и, желая уединенной и безмолвной жизни, ушел из обители с одним иноком в избранное, пустынное место, между двумя реками; густые леса осеняли это место. Это было в 1444 году. Поселившись там, преподобный проводил постническую жизнь. К нему стали приходить братия и, по его благословению, стали строить себе келлии и селиться при добром своем наставнике. Когда ученики умножились, тогда братия просили преподобного создать церковь. Пафнутий не возбранил им, и братия построили храм во имя Рождества Богородицы, который был освящен по благословению митрополита Ионы. Многие люди делали неприятности преподобному и его обители, но угодник Божий побеждал всех своих терпением. В городе Боровске был тогда князем Василий Ярославич; он гневался на преподобного, что тот поселился на чужой земле и оставил прежнюю обитель. Князь посылал слуг своих поджечь обитель Пафнутиеву, но слуги каждый раз, увидев святого игумена с братией в монастырских трудах, не смели сделать зла и возвращались со страхом. Однажды князь послал новокрещеного татарина Ермолая, чтобы он зажег обитель преподобного, но посланный, приблизясь к обители, вдруг ослеп и заблудился. Когда его привели в монастырь и Пафнутий назвал его по имени, тогда наказанный признался в грехе своем и просил себе прощения. Преподобный помолился о нем и исцелил его.

В то время на Россию напал сын казанского царя – нечестивый Момотяк. Великий князь Василий Васильевич с прочими князьями и с небольшим войском встретили врагов у города Суздаля, но они были разбиты. Князь Василий Ярославич, владетель Боровска, был взят в плен. В плену он раскаялся в грехе своем против преподобного и молился Господу, обещаясь примириться с ним. Молитвами преподобного князь без вреда возвратился из плена, пошел в его обитель и получил от него прощение.

Однажды приближался праздник светлого Воскресения Христова, а в обители не было рыбы. Но преподобный сказал печальным инокам: «Не скорбите об этом, братия, Господь утешит нас!» В Великую Субботу церковный пономарь вышел к потоку почерпнуть воды и вдруг увидел на речке множество рыбы. Пономарь известил преподобного, а он велел закинуть мрежи, и рыба была наловлена на всю святую неделю.

Слава о преподобном разносилась повсюду, и обитель его распространялась. Умножалось число учеников преподобного; в числе их были: святой Иосиф, который впоследствии создал обитель в Волоке-Ламском, Иннокентий, Исаия, сродник блаженного, Вассиан, описатель жизни преподобного, впоследствии архиепископ Ростовский, и много других добродетельных мужей.

Преподобный задумал строить каменную церковь и сам трудился, созидал ее: несмотря на непогоду, в ветхом рубище, он носил на постройку камни и воду. Построив церковь, преподобный украсил ее иконным писанием. В числе иконописцев был художник-мирянин Дионисий; он был болен ногами и потому не мог работать. «Начни доброе дело, – сказал ему преподобный, – и Господь с Пречистой Матерью исцелят тебя!» Художник приступил к работе и получил исцеление.

Преподобный запретил иконописцам-мирянам употреблять в стенах обители мясную пищу, а велел ходить для сего в соседнюю деревню. Иконописцы, однако же, забыли это запрещение и раз принесли с собой из деревни печеный окорок мяса, начиненный яйцами, и стали ужинать. Первый вкусил вышеупомянутый Дионисий, но вместо яиц в мясе оказались черви... Вдруг все тело Дионисия покрылось струпьями, и он, плача, послал товарищей просить прощения у преподобного. Пафнутий велел ему идти в церковь; там после молебна окропил его святой водой; Дионисий заснул после того и, проснувшись, уже не чувствовал никакой болезни. Все струпья пропали.

Место, где была обитель, было окружено густым лесом. Множество грачей гнездилось там. Любвеобильный игумен не дозволял губить их или трогать их птенцов. Однажды сын городского воеводы, проезжая мимо, пустил в них стрелу и убил одну птицу. Он был рад своей ловкости и, обернувшись назад, хвалился перед своими спутниками. Но вдруг почувствовал, что голова его осталась в таком положении, в котором он обернулся. Он никак не мог повернуть ее. Видя в этом наказание Божие, сын воеводы пошел к преподобному и просил у него прощения. Преподобный с улыбкой сказал ему: «Отомстил тебе Бог и за кровь неповинной птицы» – и, отслужив молебен, осенил его крестом, после чего голова стала на свое место. Другой юноша пустил своего ястреба на ворона, но ястреб тотчас же сам пал мертвый к ногам хозяина.

Однажды воры пришли к обители и взяли трех монастырских волов; они уже хотели бежать, как вдруг ослепли и заблудились; до самого утра блуждали они. Слуги монастырские нашли воров и привели их к преподобному. Преподобный, убедив их не воровать, велел накормить их и отпустить.

Два инока сговорились тайно уйти из обители, но преподобный, заснув после утрени, увидел эфиопа, который бросал горящие уголья на келлии тех братьев. Пафнутий погрозил ему, чтобы не бросал, но тот отвечал: «Затем и бросаю, чтобы зажечь». Проснувшись, святой игумен послал за теми братиями, рассказал им свое видение, и они раскаялись.

В обители жил благочестивый инок Константин; он приближался к кончине. Ученик преподобного, Иосиф, шел к учителю своему. Вдруг преподобный открыл окно келлии своей и сказал Иосифу: «Я сейчас слышал голос, который говорил: “Константин отошел ко Господу”; но теперь не вижу никого, кроме тебя». Иосиф отвечал: «Я сейчас вышел от Константина, но он еще жив». Преподобный велел Иосифу возвратиться в келлию больного, и Иосиф нашел его скончавшимся.

Благочестивый инок Евфимий имел от Господа дар прозорливости. Два брата имели дружбу, но не духовную, и сговорились тайно покинуть обитель. Во время литургии Евфимий, взглянув на поющих, увидел страшного косматого мурина, который крюком пытался тащить тех братьев с клироса; крюк срывался, но мурин опять цеплял его за одежды братьев. Мурин несколько раз то исчезал, то появлялся опять, пока совсем исчез во время освящения святых даров. С трепетом смотрел на это старец. После обедни он рассказал преподобному, что видел. Пафнутий призвал иноков, кротко обличил их, и те с раскаянием признались во всем и исправились.

Однажды преподобный читал книгу. Какой-то незнакомый человек, сотворив молитву под окном, спросил ученика его Иосифа, называя себя его земляком. Старец, никогда не видав этого человека, сказал Иосифу: «Ступай, тебя спрашивает человек со злым взором». Иосиф вышел, узнал земляка своего и спросил его, что ему нужно. «Я хочу, – отвечал он, – быть монахом». Иосиф доложил о том преподобному. «Накорми и отпусти его», – сказал старец. Иосиф исполнил повеленное и, отпустив пришельца, вернулся в келлию. Тогда Пафнутий сказал ему: «Этот человек – убийца; он еще в молодости убил инока ножом».

В другой раз пришел в обитель Пафнутиеву один странник, монах; прозорливый старец, никогда прежде не видав его, сказал ученикам: «Видите ли, этот человек и иночеством не очистился от крови князя Димитрия, которого уморил». Это был Иван Котов, отравивший Шемяку.

Преподобный говорил ученикам своим, что можно узнать по взору, добрыми ли мыслями занят человек или худыми. И действительно, один новоначальный вышел из обители по послушанию и, увидев на торгу женщин, пленился блудными мыслями. Когда он пришел в келлию к преподобному, которому прислуживал, то угодник Божий как только взглянул на него, тотчас отвернулся и сказал: «Этот человек не прежний». Послушник смутился и откровенно рассказал Иосифу, с коим жил, что с ним произошло. Тот посоветовал немедленно во всем покаяться преподобному, послушник покаялся и получил прощение.

Во время голода Пафнутий каждый день питал до тысячи голодных жителей из окрестностей.

Часто говаривал блаженный о милостыне, что она одна только может спасти нас, и рассказывал об одном человеке, который всю жизнь свою творил милостыню, а по смерти было о нем такое откровение: стоял он у реки огненной, чрез которую не мог перейти в места райские, и вот внезапно собралось множество нищих, и стали они ложиться перед ним, один возле другого, так что по ним, как бы по мосту, он перешел реку пламенную. «Можно было бы ему, – говорил преподобный, – по воле Божией быть перенесенным туда на руках ангельских, но Господь устроил для него сей чудный мост ради его нищелюбия».

Преподобный Пафнутий имел обычай вставать на молитву прежде утреннего славословия и если медлил ударять в било сторож церковный, то сам его возбуждал. Однажды прежде благовеста сидел он на паперти церковной и погрузился в тонкую дремоту. Внезапно представилось ему, будто отверзаются врата монастырские и множество людей со свечами идут в церковь, посреди же их князь Георгий Васильевич, который сперва поклонился храму Божию, а потом блаженному отцу. Равным образом и ему поклонился Пафнутий и сказал: «Ты уже преставился, сын мой и князь?» – «Действительно, так», – отвечал Георгий. «Каково же ныне тебе там?» – спросил опять Пафнутий, и тот отвечал: «Твоими святыми молитвами, отче, благое даровал мне Бог, наипаче же потому, что, когда я шел против агарян под Алексин, у тебя чисто покаялся». Когда начал звонить пономарь, очнулся преподобный от чудного видения и прославил Бога. Богобоязливый князь сей Георгий, безбрачный до конца своей жизни, часто приходил на дух к отцу Пафнутию и говаривал своим присным: «Всякий раз, когда иду на исповедь к старцу, колена у меня подгибаются от страха».

Не только иноки, но и множество мирян приходили к преподобному исповедаться в грехах своих: как искусный врач, он умел подавать для всякой душевной болезни подобающее врачевание. Не смущался он пред лицом сильным, не презирал бедных, для гордых был неособенно доступен, а к смиренным всегда приветлив и милостив.

Он проводил такую постническую жизнь, что в понедельник и пятницу не вкушал ничего, в среду имел сухоядение, а в прочие дни вкушал с братией. Он всегда принимал участие в тяжелых трудах: рубил дрова, носил их на плечах своих, обрабатывал садовую землю, носил воду, поливал ею растения, плел сети для рыбной ловли – и был прежде всех на работе и на церковном правиле. К телу своему не дозволял никому прикасаться, а женскому полу был совсем воспрещен вход в обитель его. В учении Церкви наблюдал такую строгость, что, если кто начинал говорить не согласно с Церковью, того немедленно выгонял из обители. И в то же время он имел такое смирение, что, облекшись в схиму, не совершал обедни, а совершил обедню только однажды по особенному случаю, перед своей кончиной. Настал светлый праздник Воскресения Христова, а священника не было в обители. Преподобный послал искать священника, но нигде не нашли. По случаю такой нужды преподобный изменил закон свой и совершил литургию, после которой сказал ученикам: «Ныне едва осталась во мне душа моя!» После праздника Пасхи, в четверг третьей недели, преподобный, приобщившись с братиями святых таин, ушел в свою келлию. Братия просили было выйти к ним после обеда, но старец сказал, что у него есть неотложное дело. К нему пришел один из учеников Иннокентий и увидел преподобного на одре.

В это время пришли сказать старцу, что князь Михаил Андреевич желает прийти в обитель. Преподобный велел ответить князю, чтобы он не приходил в обитель, так как приспело другое дело. В этот день преподобный не ходил к вечерне, но в келлии велел читать правило ученику Иннокентию. Святой игумен заболел. Всю ночь он провел в уединенной молитве и на рассвете, в пятницу, после утрени, позвал к себе всю братию. Он сидел на постели, благословлял каждого, просил прощения и взаимно всех прощал. Потом пошел в церковь к литургии, поддерживаемый учениками, потом был у вечерни, слушал панихиду по усопшим и сказал: «Мне нужна эта панихида; я не услышу ее больше!» Вечером в субботу преподобный исповедался, а в воскресенье приобщился святых таин. Когда его вели из церкви в келлию, он спросил: «В какой день заболел я?» – «В четверг», – отвечали ученики. «В тот день я и скончаюсь!» – сказал праведник.

Он не велел допускать к себе никого из приходящих в обитель и беспрестанно молился и читал псалмы и другие молитвы. Однако же каждый день ходил к литургии и в последний день жизни своей, собираясь идти в церковь к литургии, сказал ученикам: «Вот пришел ожидаемый день!» Когда он выходил из келлии в церковь, ему донесли, что пришли к нему посланные от великого князя Иоанна Васильевича, от сына его и митрополита Геронтия. Преподобный опечалился, что беспокоят его в такой день. Он отпустил братию в церковь и остался один в келлии, заперев двери. Когда после литургии братия пришли к нему, он лежал на одре и говорил, что пришел день умереть ему. Он не велел звать на свое погребение священников из города, приказал приготовить себе могилу на южной стороне церкви, близ церковных дверей, и, когда настал час вечернего пения и при нем был только один его ученик, он стал петь псалмы: «Блажени непорочнии в путъ, ходящии в законе Господни.⁸⁷ У а также стихиры: «Святых лик обрете источник жизни...» Потом преподобный стал со слезами молиться Богу и Пречистой Богородице о спасении души своей и об обители. Ученик, стоявший при нем, начал дремать, вышел из келлии в сени и вдруг услышал много голосов, поющих в келлии. Возвратясь в келлию, ученик увидел одного преподобного, который шептал молитвы. Вскоре пришли и другие ученики и преподообный, сложив крестообразно руки свои, скончался. Это было в 1478 году, 1 мая, в четверток после Преполовения Пятидесятницы. Двадцати лет он принял пострижение и шестьдесят три года иночествовал.

На другой день похоронили преподобного, и, когда окрестные жители узнали о кончине его и направились к обители, тогда на пути своем узнали, что святой игумен уже похоронен. Многие возвратились с сожалением, а другие шли к могиле преподобного и поклонялись месту его погребения с утра до вечера.

Пафнутиев Рождество-Богородицкий монастырь 1-го класса (с 1764 года) находится в Калужской губерни, Боровского уезда, в трех верстах от Боровска, на прекрасном высоком месте, при впадении речки Истремы в Протву.

Мощи преподобного Пафнутия почивают под спудом в соборе Рождества Богородицы подле иконостаса, у южной стороны, близ входных дверей. Еще ученик его Иннокентий написал ему службу.

Преподобный Герасим, в миру Григорий, родился в Переславле Залесском, поступил на тринадцатом году в Горицкий монастырь к преподобному Даниилу. Герасим был «кожешвец» (сапожник) и по воле старца усердно служил своим ремеслом бедной братии божедомья; на время оставлял он старца, чтобы слушать наставления других подвижников, и по их совету, возвратясь к Даниилу, принял пострижение от рук его. Здесь прожил он двадцать шесть лет, усердно помогая старцу в построении храмов и келлий и подвизаясь в строгом посте и молитве. Потом он поселился в уединении в пустыне Болдиной, в таком диком месте, что, кроме змей и диких зверей, там никого не было; только по временам укрывались там разбойники, промышлявшие на соседней большой дороге. Злодеи не раз били его, чтобы прогнать из их дебрей, но пустынник молился и терпел. Для пропитания своего он повесил кузовок на дереве у дороги; проходящие клали туда куски хлеба, но и эти куски иногда отбирали другие бедняки, за что преподобный только благодарил Бога. Впоследствии явился у него сторож его кусочков – ворон. Если недобрый человек подходил к кузовку, ворон поднимал крик и, летая, бил крыльями по лицу нежеланного посетителя, а хищным зверям даже выклевывал глаза и обращал их в бегство. По особенному видению он перешел потом на Болдину гору; оттуда хотели прогнать его поселяне, били палками, хотели убить, но, боясь ответственности пред начальством, наклеветали на него наместнику Дорогобужа и подкупили сего наместника прогнать старца. Наместник хотел уже посадить Герасима в тюрьму, как бродягу, но в это время к наместнику вошел посланный от царя из Москвы, который лично знал Герасима, когда старец вместе с Даниилом бывал у царя. Он с глубоким уважением принял благословение у Герасима, и наместник испугался, просил прощения у старца и даже пожертвовал ему на устройство обители. Скоро собрались к Герасиму братия. «В пустыни сей, зовомой Болдино, – говорит он в завещании братии, – в ней же разбойницы живяху, в Дорогобужском уезде, в лето от Рождества Христова 1528 года, Божиим изволением и помощию, создах обитель сию, общежительный монастырь». Кроме этой обители, преподобный Герасим основал еще в Вязьме в 1553 году монастырь во имя Иоанна Предтечи и поставил в ней игуменом одного из учеников своих – Симеона. В то время жители Вязьмы много терпели от дурных людей; преподобный смело являлся в разбойничьи шайки и убеждал их не обижать жителей. Не раз его самого били и прогоняли, но он опять продолжал свои увещания. В Брынском лесу на реке Жиздре он основал третью обитель Введения во храм Богоматери. За девять лет до кончины устроил еще четвертый монастырь близ Дорогобужа во имя Рождества Богородицы. В Болдиной обители под конец жизни преподобного было до ста сорока братий. Преставился 1 мая 1554 года на шестьдесят пятом году жизни. Ученики его основали еще несколько монастырей в той же стране.

Мощи почивают под спудом в соборной церкви Троицкого Болдина монастыря, в пятнадцати верстах от города Дорогобужа.

Болдин Троицкий монастырь 3-го класса (с 1764 года), Смоленской губерни, Дорогобужского уезда, при речке Болдинке. В конце XVI столетия здесь спасался и погребен затворник Аркадий, память которого уважается и поныне.

Михей был любимый келейник преподобного Сергия, «возливавший, по выражению Епифания, воду на руце его». Под руководством великого старца, подвизаясь в простоте сердца, Михей достиг такой высокой степени духовной чистоты, что один из всех сподвижников Сергиевых удостоился видеть Матерь Божию, посетившую своего избранника. Вот что поведает об этом посещении Небесной Гостьи другой ученик Сергиев, Епифаний.

Однажды в глубокую ночь преподобный Сергий совершал свое келейное правило и пред иконой Богоматери пел акафист, что он делал, по своему обычаю, ежедневно. Часто взирал он на святую икону и усердно молил Матерь Божию о своей обители. «Пречистая Мати Христа моего, – взывал святой старец, – Ходатаица и Заступница и крепкая Помощница роду человеческому! Буди и нам недостойным Ходатаицей, присно моли Сына Твоего и Бога нашего, да призрит Он милостиво на святое место сие, посвященное в похвалу и честь Его святого имени навеки! Тебя, Матерь сладчайшего моего Христа Иисуса, призываем на помощь рабы Твои, ибо Ты имеешь великое дерзновение у Сына Твоего и Бога! Будь же всем спасительное упокоение и пристанище!»

Так молился преподобный; его чистое сердце горело благодатным пламенем, его смиренный ум весь погружен был в молитву, и он, как дитя, в простоте души беседовал с Пречистой Материю всех, возлюбивших чистым сердцем Ее Божественного Сына.

Окончив молитву, он сел для отдохновения; но вдруг его святая душа ощутила приближение небесного явления, и он сказал своему келейному ученику преподобному Михею: «Бодрствуй, чадо, мы будем в сей час иметь чудесное посещение». Едва сказал он это, как послышался голос: «Се, Пречистая грядет!..»

Тогда старец встал и поспешно вышел в сени; здесь осиял его свет паче солнечного, и он узрел Преблагословенную Деву, сопровождаемую апостолами – Петром первоверховным и Иоанном девственником, Богословом... Не в силах будучи вынести этого чудного сияния и неизреченной славы Матери Света, преподобный Сергий пал ниц, но благая Матерь прикоснулась к нему рукой и ободрила его словами благодати. «Не бойся, избранниче Мой, – изрекла Она. – Я пришла посетить тебя; услышана молитва твоя об учениках твоих; не скорби больше и об обители твоей: отныне она будет иметь изобилие во всем и не только при жизни твоей, но и по отшествии твоем к Богу Я не отступна буду от места сего, и всегда буду покрывать его...» Сказала так и стала невидима...

Вострепетал старец от страха и радости; несколько минут он был как бы в восторженном состоянии, а когда пришел в себя, то увидел ученика своего Михея, лежащим на полу, как бы умершим. Великий наставник мог видеть Царицу Небесную и слышал голос Ее; а ученик, пораженный ужасом, не в состоянии был видеть все и видел только свет небесный... «Встань, чадо мое», – кротко сказал старец. Михей пришел в чувство, поднялся, но тут же упал к ногам преподобного Сергия. «Скажи, отче, Господа ради, – говорит он, – что это за чудное видение? Душа моя едва не разделилась от тела...» Но Сергий и сам не мог говорить от волнения душевного, только лицо его цвело небесной радостью. «Подожди, чадо, – сказал он ученику, – и моя душа трепещет от этого видения».

Когда наконец старец несколько успокоился, то послал Михея пригласить двоих благоговейных мужей из братии: Исаакия-молчальника и Симона-экклесиарха. Те поспешили на зов своего старца игумена, и он рассказал им все, что сейчас было у него в келлии. И все вместе совершили они молебное пение Богоматери, а преподобный Сергий всю ночь провел без сна, внимая умом божественному видению, которое было венцом его подвигов еще здесь, на земле. «Не гаданием, не в сонном видении, а наяву видел он Матерь Божию, как видел Ее некогда преподобный Афанасий Афонский», – замечает при сем летописец.

По древнему преданию, записанному в Никоновой летописи, это небесное посещение было в пост Рождества Христова, в ночь с пятницы на субботу и, как думают, в 1384 году; по другому предположению, это событие относят к Рождественскому посту 1379 года, указывая на то, что в наступивших летом 1380 года трудных обстоятельствах (нашествие Мамая), сам великий заступник земли Русской, преподобный Сергий, имел духовную нужду в особенном подкреплении, и обращают внимание на то, что преподобный послал на поле Куликово именно Богородичную просфору. В благодарное воспоминание сего чудного посещения в обители преподобного Сергия установлено каждую пятницу, с вечера, совершать всенощное бдение с акафистом Богоматери в юго-западном притворе Троицкого собора, на том месте, где, по преданию, стояла келлия преподобного Сергия и где красуется теперь величественная икона, изображающая это чудное пришествие Небесной Гостьи. А каждую субботу после ранней литургии в церкви преподобного Никона, в том же притворе, совершается молебное пение во славу Богоматери, причем поется нарочито составленный, по образу пасхального, канон в воспоминание сего посещения (попеременно с двумя другими канонами).

Кроткий ученик кроткого старца преставился еще при жизни своего аввы, в 1385 году, 6 мая. Мощи его почивают под спудом в небольшой церкви, устроенной, по указу Святейшего Синода, «в честь явления Богоматери преподобному Сергию», свидетелем чего удостоился быть Михей.

Преподобный Нил для русского иночества был таким же наставником-писателем, какими для восточного были преподобные отцы Исаак Сирин, авва Дорофей, Варсонофий Великий, Иоанн Лествичник, Нил Синайский и другие. К сожалению, подробного жития его не сохранилось; есть только краткие известия. Он происходил из дворянского рода Майковых, родился в 1433 году и положил начало иноческой жизни в Кирилловой обители, где пользовался советами мудрого и строгого старца Паисия Ярославова. Спустя несколько времени он пошел вместе с учеником своим и сотрудником, монахом Иннокентием, из рода бояр Охлебининых, к святым местам восточным и несколько лет провел на Афонской горе и в монастырях Константинопольских. Тут он изучил все виды монашеского подвижничества, в особенности – неизвестный ему дотоле вид скитского жития. Главным образом он везде старался вникнуть в смысл и дух так называемого умного иноческого делания, внутреннего самоиспытания, все применяя к себе, к собственной духовной жизни. Он внимательно изучал и опытом проходил наставления богомудрых древних отцов: Антония Великого, Ефрема и Исаака Сириных, Варсонофия, Иоанна Лествичника, аввы Дорофея, Максима Исповедника, Исихия, Симеона Нового Богослова, Петра Дамаскина, Григория, Нила и Филофея Синайских. На Афоне у него явилась мысль начать по возвращении на родину новый скитский образ жизни по образцу восточных подвижников. До него на Руси было два вида иночества: общежительный и отшельнический. Нил положил начало третьему, среднему, пути подвижничества: иноки селились один от другого в таком расстоянии, чтобы можно было только слышать голос друг друга, а подвизались каждый особо.

Возвратясь в Белоозерский монастырь, преподобный Нил уже не остался жить в нем, но срубил себе келлию невдалеке от него; потом отошел за пятнадцать верст, где, водрузив крест, поставил сперва часовню и уединенную келлию, и при ней ископал кладезь, а когда собрались к нему для сожития несколько братий, то построил деревянную церковь Сретения Господня. Отсюда писал он к другу своему Иннокентию: «Когда мы жили вместе с тобой в монастыре (Кирилловом), ты знаешь, как удалялся я мирских связей и старался жить по Священному Писанию, хотя по лености моей и не успевал. По окончании странствования моего пришел я опять в монастырь, устроил себе вблизи его келлию, жил, сколько мог. Теперь переселился я вдаль от монастыря, нашел благодатью Божией место по мыслям моим, мало доступное для мирских людей, как сам ты видел. Живя наедине, занимаюсь испытанием духовных писаний: прежде всего испытываю заповеди Господни и их толкования, и предания апостольские, потом жития и наставления святых отцов. О всем том размышляю и, что, по рассуждению моему, нахожу богоугодного и полезного для души моей, переписываю для себя. В этом жизнь моя и дыхание. О немощи моей и лени возложил упование на Бога и Пречистую Богородицу. Если что случается мне предпринимать и если не нахожу того в Писании, на время отлагаю в сторону, пока не найду. По своей воле и по своему рассуждению не смею предпринимать что-нибудь. Живешь ли отшельнически или в общежитии, внимай Святому Писанию и следуй по стопам отцов или повинуйся тому, кто известен тебе, как муж духовный в слове, жизни и рассуждении. Святое Писание жестоко лишь для того, кто не хочет смириться страхом Божиим и отступить от земных помышлений, а желает жить по своей страстной воле. Иные не хотят смиренно испытывать Священное Писание, не хотят даже слышать о том, как следует жить, как будто Писание не для нас писано, не должно быть выполняемо в наше время. Но истинным подвижникам и в нынешние, и во все века слова Господни всегда будут словами чистыми, как очищенное серебро, заповеди Господни для них дороже золота и камней драгоценных, слаще меда и сота».

Как для себя, так и для учеников своих преподобный Нил поставил правилом не общежительное житие, а строгое скитское. При построении храма надлежало сделать на болотистой почве высокую насыпь, тем более, что под церковью назначалась братская усыпальница. Руками богомудрого старца и живших при нем скитников насыпан был высокий холм для храма и усыпальницы. Келлии поставлены на возвышении; каждая – от другой и от храма – на расстоянии брошенного камня. Скитники собирались в храм свой, по примеру восточных, только по субботам, воскресеньям и праздникам; в прочие дни каждый молился и трудился в своей келлии. Всенощная скитская продолжалась во всю ночь в полном смысле слова: за каждой кафизмой предлагалось по три и четыре чтения из отцов. Во время литургии пели только Трисвятую песнь, «Аллилуиа», Херувимскую и «Достойно...»; все прочее читалось протяжно, нараспев. В субботу приходили в братскую усыпальницу, где совершалась панихида за упокой усопших. В завещании ученикам преподобный Нил так изображает внешнюю стороны скитского жития: «а) Пропитание снискивать трудами рук, но не заниматься даже земледелием, так как оно по сложности своей неприлично отшельнику; б) только в случае болезни или крайней нужды принимать милостыню, но не ту, которая могла бы служить кому в огорчение; в) не выходить из скита; г) в церкви не иметь никаких украшений из серебра, даже и для священных сосудов, а все должно быть просто; д) здоровые и молодые должны утомлять тело постом, жаждой и трудом, а старцам и слабым дозволяется успокоение в известной мере; е) женщинам отнюдь не входить в скит». Немногосложны правила для наружной жизни. Но преимущественный труд и подвиг скитского жития состоит во внутреннем подвижничестве, строгом наблюдении над состояниями души, в очищении ее молитвами и богомыслием. Сие-то подвижничество преподобный Нил изображает довольно подробно в завещании для учеников своих и в обширном сочинении «Предание о жительстве от святых отец учеником своим», или скитском уставе. Отличительная особенность сего «Предания», или устава преподобного Нила Сорского, от всех других уставов, писанных основателями монастырей, состоит именно в том, что все внимание преподобный Нил сосредоточивает на внутренней духовной жизни во Христе, на чисто духовном воспитании человека-христианина.

Слава блаженного Нила воссияла гораздо далее стен русских обителей. Его знали и уважали русские иерархи. Когда в Новгороде открылась ересь жидовствующих и всюду распространены были ожидания кончины мира в 1492 году, архиепископ Новгородский Геннадий просил Иоасафа, архиепископа Ростовского, посоветоваться между прочим с преподобным Нилом, как он думает о сих ожиданиях: «Да что бы еси послал по Паисия (Ярославова), да по Нила, да с ними бы еси о том посоветовал: прейдут три лета, кончается седьмая тысяча и проч...». В 1490 году составился против ереси жидовствующих собор. Старцы Паисий и Нил приглашены были в Москву на собор. По летописям и актам известно, что в 1503 году был еще собор на Москве. Блаженный Нил присутствовал и на сем соборе. Замечательно, что этим строгим отшельником внесено было в соборные рассуждения предложение освободить монастыри от управления отчинами, то есть населенными имениями. Вопрос этот поднял жаркие рассуждения. Волоколамский игумен Иосиф, столько известный в древней духовноотечественной литературе своими трудами, защищал имения монастырские. А блаженный Нил, предлагая, чтобы у монастырей сел не было, требовал, «чтобы жили бы чернцы по пустыням, а кормилися бы рукоделием». К мнению Нила пристали многие иноки Кириллобелозерские и даже некоторые из других монастырей. Однако же по их воле не состоялось. После смерти преподобного Нила мысль его долго жила в умах учеников его. Один из них, князь Вассиан Косой, сильно поборал, «еже бы у монастырей не было сел, а с ним другие старцы, с ними же святогорцы», в числе которых был преподобный Максим Грек.

Но главное в житии преподобного Нила – это то, что он до смерти остался верен своему уставу, олицетворяя его начала не только в общественных вопросах, каков вопрос о монастырских имениях, но и в своей собственной жизни и подвигах.

Еще значительно ранее своей смерти преподобный Нил, посылая Иннокентия для учреждения обители и предсказывая ей процветание общежитием, насчет своей скитской пустыни заметил: «Здесь же, как было при жизни моей, так пусть будет и по смерти: братия пусть живут поодиночке каждый в своей келлии». Эти слова сохранились, как завещание, и были исполняемы по смерти блаженного Нила. Великий старец отошел ко Господу 7 мая 1508 года в третью неделю по Пасхе святых жен-мироносиц, будучи семидесяти пяти лет от рождения.

Умирая, блаженный Нил оставил следующее завещание ученикам своим:

«Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Завещаваю яже о себе, моим присным господам и братиям, яже суть моего нрава. Молю вас, повергните тело мое в пустыни, да изъядят е зверие и птицы: понеже согрешило есть Богу много и недостойно есть погребения. Аще ли сице не сотворите, то, ископавши ров на месте, идеже живем, со всяким бесчестием погребите мя. Бойтеся же слова, яже великий Арсений завеща ученикам своим, глаголя: на суде стану с вами, аще кому дадите тело мое. Тщание бо и мне было то, елико по силе моей, да не сподоблен буду чести и славы века сего никоторыя, якоже в житии сем, тако и по смерти моей. Молю же всех, да помолятся о души моей грешней, и прощения прошу от всех и от мене прощение да будет: Бог да простит всех нас».

Со стороны блаженного Нила это завещание служит выражением глубочайшего его смирения пред Богом и людьми, которое достойно бы изобразить словами пророка Давида: смирихся до зела, Господи⁸⁸.

И предсмертное желание великого ревнителя нищеты и смирения исполнилось; обитель его осталась одной из самых малолюдных и бедных на севере России, и святые мощи его почивают под спудом в убогой деревянной церкви⁸⁹. Святая Церковь впоследствии времени, по указанию свыше, причислила Нила к лику преподобных отец, и память его положено совершать по церковному месяцеслову 7 мая, в день его блаженного успения. Особенной службы преподобному Нилу не составлено, и торжество в честь и славу имени его совершается по общей Минее. Замечательно предание о священном лике преподобного, написанном на его гробовой доске.

Один богатый человек Московского государства захвачен был татарами и многие годы оставался у них в плену; сильно скорбел он о своем семействе и призывал к себе на помощь угодников Божиих. Однажды ночью явился ему в тонком сне святолепный старец и велел написать образ преподобного Нила, обещая возвращение на родину. Пробудившись от сна, он хотел спросить: как может это исполнить? Но явившийся, как молния, уже скрылся от его взоров, ослепленных ярким светом. Пленник начал размышлять сам с собой: кто это преподобный Нил, о котором впервые слышал, и где обретается. Он стал призывать его на помощь, хотя и не ведал его. И вот опять, в другую ночь, является ему тот же старец и говорит: «В пределах Белозерских Нил, за двенадцать поприщь от Кириллова монастыря». Вскочив с постели, пленник яснее хотел разглядеть лицо явившегося и подробнее его расспросить, но опять столь же быстро стал невидим старец, оставив за собой струю света и благоухания. Тогда уверовал человек, что действительно послал Господь к нему своего угодника, и молил святого Нила, дабы явил ему яснее лик свой; и в третью ночь является ему преподобный, оставляет у его возглавия начертание своего лика и говорит ему утешительное слово: «Человек Божий, возьми лист сей и иди в Русскую землю».

Едва опомнился утешенный узник и действительно обрел у своего изголовья начертание лика преподобного. Со слезами молил он Господа и его угодника указать ему путь, чтобы избавиться от руки неверных; и опять был к нему голос: «Иди ночью в степь и увидишь пред собой яркую звезду; последуй за ней и избегнешь агарян». Пленник, укрепляемый верой, дерзновенно ночью пустился в неизмеримую неведомую степь, взяв с собой немного хлеба, и дивная звезда его руководила, по обещанию Нила, доколе не воссияла заря. Тогда услышал он за собой топот коней и крики варваров, ищущих своей добычи; в ужасе пал он на землю, моля Господа о своем сохранении, и Господь осенил его невидимой силой от их взоров, так что они с воплем пронеслись мимо. День и ночь странствовал он по бесприютной степи, и вот подходит к реке глубокой и быстрой, хотя и неширокой, а перевозчика нет, и течение ее чрез всю степь. Варвары знали, что нельзя миновать реки, и гнались до ее берега с твердой уверенностью, что поймают своего беглеца. Увидев его издали, устремились на него с дикими воплями и обнаженными мечами; он же, не видя себе ниоткуда спасения, оградился знамением крестным и бросился в реку. Быстро понесла его вода вниз по течению, и напрасно стреляли в него с берега агаряне, ибо его охраняла благость Божия. Быстрее их коней мчала его река; они возвратились, почитая его уже утопшим, но река плеском волны выбросила человека на противоположный отлогий берег, и оттоле беспрепятственно шел он чрез степь, питаясь былием травным и непрестанно призывая в молитвах Господа и его угодника Нила.

Река сия, вероятно, была Донец, которая в то время служила границей от Крымской орды; освобожденный пленник благополучно достиг городов русских. Прежде чем войти в дом отеческий, он отыскал в Москве иконописца и велел изобразить ему лик преподобного с листа, ему данного, в меру гробовой доски; потом созвал священников и убогих и, угостив их трапезой, снабдил обильной милостыней, рассказывая всем, как избавил его Господь от плена. Когда же написан был образ преподобного, сделал большое торжество в честь святого Нила и с верным служителем послал честную икону в скит его, снабдив его многими дарами и церковной утварью. Икона сия и доселе лежит на раке, и молитвами преподобного Нила истекают от нее исцеления. Преподобный изображен в одежде схимнической, в благолепном покое посмертного созерцания, начатого им еще на земле.

Приведем здесь в назидание себе несколько наставлений преподобного Нила о борьбе со страстями.

«Отцы, – говорит он, – наставляют сопротивляться лукавым помыслам, сколько у нас есть силы. Последствием противоборства будут или венцы, или наказания. Венцы – победителю; муки же – согрешившему и непокаявшемуся в житии сем. Согрешение, муку заслуживающее, есть то, по словам Петра Дамаскина, когда кто помысл приведет в исполнение. Тем, кои твердо борются и среди сильной борьбы вражией не изнемогают, – тем соплетаются светлейшие венцы.

Наилучшая и благонадежная брань тогда может быть, когда отсекается помысл в самом начале (прилог) и когда будет непрестанная молитва. Ибо, сказали отцы, кто сопротивляется в первомыслии, то есть прилогу, тот пресечет одним, так сказать, ударом все последующее расположение его. Благоразумный подвижник умерщвляет самую матерь злых исчадий, то есть лукавый прилог (первые мысли). Прогоняй их молитвой: “Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго”. Взывай так прилежно, стоишь ли, сидишь ли или лежишь, – взывай, ум затворяя в сердце. Григорий же Синаит говорит: «Призывай Господа Иисуса всеусердно, терпеливо и постоянно”. Ежели не можешь молиться в безмолвии сердца и без помыслов и ежели видишь, что они в уме твоем распложаются, то не малодушествуй о сем, но, ни на что несмотря, держись в молитве. Блаженный Григорий Синаит сказал: “Никто из новоначальных не удержит ума и не отженет помыслов, ежели Сам Бог не удержит его и не отреет помыслы. Только сильные и многопреуспевшие в духовном делании в состоянии удерживать ум и прогонять помыслы. Но и они не своей силой прогоняют их, а с Богом подвизаются в противоборствовании им”. В случае же расслабления и изнеможения призывай Бога на помощь и понуждай себя, сколько есть силы, не прерывая молитвы; и все сие совершенно, Божией помощью, отгонится и исчезнет».

Вот как учит преподобный Нил бороться со страстями чревоугодия, блуда, гнева и гордости:

«Если стужает, то есть сильный и всегдашний напор делает на тебя помысл чревообъядения, представляя тебе различные вкусные и дорогие яства, воспомяни тогда первее всего слово Господа: да не отягчают сердца ваша объядением и пиянствам⁹⁰. И, помолясь Ему и Его на помощь призвав, размысли о том, что изрекли отцы. “Сия, – говорят они, – страсть (чревообъястная) в иноках корень всему злу, а наиначе – блуду”.

Велик нам подвиг в борьбе с духом блудным и крайне труден (лют зело), ибо борьба сия объемлет и душу и тело.

Когда стужают нам блудные помыслы, тогда надобно оживлять в себе страх Божий и приводить себе на память то, что от Бога ничто не может быть утаено, ни даже самое тонкое движение сердечное, и что Господь есть Судия и Истязатель за все, и за самое тайное и сокровенное, и представлением стыда и срама можем отразить студное и гнусное намерение. В самом деле, вообразим себе, что мы застигнуты кем-либо в сквернодействе: не пожелали ли бы мы тогда лучше умереть, нежели обрестися в таком сраме?»

Главное же и сильное победоносное оружие против духа нечистот состоит в прилежной молитве ко Господу Богу, как учат святые отцы. Максим Исповедник наставляет вооружиться на блудные помыслы молитвою, заимствуя слова для молитвы у псалмопевца Давида: изгоняющии мя ныне обыдоша мя; радостемоя, избавимя от обышедшюсмя⁹¹. И Иоанн Лествичник, беседуя о сем же предмете, представляет нам образец, какой молитвой поборать помыслы блудные: Боже, в помощь мою вонми⁹² и сему подобное. Полезно в этом случае призывать на помощь тех святых, кои известны нам особенным подвигом своим и трудами в сохранении чистоты и целомудрия. Так, Даниил Скитский брату, ратуемому от блуда, приказал молиться, призывая на помощь мученицу Фомаиду, за хранение целомудрия убиенную, молиться же так: «Боже, за молитвы мученицы Фомаиды, помози мне»; и боримый брат, помолясь у гроба мученицы, тотчас избавлен от блудной страсти. Если брань длится и нападение от врага не прекращается, то, встав и простерши на небо очи и руки, возопий к Могущему спасти тебя, не хитро сложенными словами, но смиренным и простым вещанием сим: помилуймя, Господи, яко немощен есмь⁹³; и тогда познаешь силу Вышняго, и невидимых врагов невидимо отженешь. Бий всегда ратники именем Иисусовым, ибо крепче сего оружия ты не обрящешь ни на небе, ни на земле.

Ежели кого-либо томит и мучит дух гневный, питая в нем злопомнение и возбуждая в ярости воздать злом и отмстить оскорбившему, то да воспомянет он сей глагол Господень: аще не отпустите кийждо брату своему от сердец ваших прегрешений их, ни Отец ваш небесный оставит вам согрешений ваших⁹⁴.

Да будет нам известно, что если мы и добрые дела совершаем, но от гнева не воздерживаемся, то они не угодны Богу. Ибо сказано отцами: «Если гневливый и мертвого воскресит, молитва его не богоприятна». Сказано же сие не в том разуме, будто бы гневливый может воскресить мертвого, но для того, чтобы показать мерзость его молитвы. «Великая, – говорит авва Дорофей, – и блистательная победа над гневным помыслом в том состоит, чтобы возносить молитву за брата, который оскорбил нас, взывая так: помози, Господи, брату моему (такому-то) и за молитвы его помилуй и меня грешного. Здесь то, что молимся за брата, есть знак любви к нему и благорасположения; а призвание его молитв в помощь себе выражает наше смирение.

Должно, кроме сего, и благодетельствовать ему, по возможности. Так-то и исполняются сии заповеди Господа: любите враги ваша, благословите клянущия вы, добро творите ненавидящим вас, и молитеся за творящих вам напасть⁹⁵ (обиду). Исполняющему сие Господь обещал такое воздаяние, которое превышает все прочие обетования, – обещал не Царство только Небесное, не утешение и радость, как прочим, но сыноположение: будете, – сказал Он, – сынове Отца вашего, Иже есть на небесех⁹⁶.

Тот, кто в гордости своей сопротивником своим возымел Бога, тот мерзок и нечист пред Ним, помысли: где, в чем, когда и какое может он обрести благо? От кого получит милость? И кто очистит его? О, страшно и представить сие! Кто поработил себя гордости, тот сам и бес, и враг (ратник) для себя самого, тот в себе самом носит скорую гибель. Да боимся убо и да страшимся гордыни; да отреваем ее от себя всевозможно, всегда памятуя, что без помощи Божией никакое добро не может быть соделано и что ежели оставлены будем от Бога, то, как лист колеблется, или как прах возметается от ветра, так и мы будем от диавола смятены и поруганы, и соделаемся предметом плача человеков. Уразумев сие, всемерно потщимся проходить жизнь нашу во смирении».

Желающему обучиться смирению, сей божественной науке, говорит святой старец: «Во-первых, должно ставить себя ниже всех, то есть почитать себя хуже и грешнее всех человек и сквернее всех тварей, потому что вышел из порядка, всякому естеству тварей указанного, и горше самых бесов, потому что и они преследуют нас и побеждают. И не должны ли мы почитать себя хуже всех тварей, потому что всякая тварь сохранила то, что даровано естеству ее Творцом; а мы чрез свои беззакония потеряли совершенства и назначение, свойственные нам по природе. Поистине я – ниже всего, потому что я осужденник, и ад уготован мне еще прежде моей смерти...

Но кто не восчувствует и того, что грешник горше самих бесов, яко их раб и послушник и сожитель их, во тьму бездны сойти к ним долженствующий? Воистину всякий, кто во власти бесов, горше и злосчастнее их самих. С ними низринулась ты, душа окаянная, в бездну!.. А посему, будучи жертвой тления, ада и бездны, почто прелыцаешься умом своим и почитаешь себя праведной, будучи греховна, скверна и по злым делам своим бесоподобна?.. Увы тебе, пес нечистый и всескверный, во огнь и тьму кромешнюю осужденный! Горе прельщению и заблуждению твоему, о злобесне!»

Таким духом преисполнены все наставления благодатного сего старца, преподобного Нила Сорского. Его писания представляют богатую сокровищницу духовного опыта и могут служить не только иноку, но и всякому христианину прекрасным руководством к самопознанию в подвиге очищения сердца от страстей. Сам преподобный Нил о своем уставе говорит: «Всем прикладно (то есть полезно, нужно) имети сие...»

Нилова-Сорская-Сретенская пустынь, заштатная, находится в Новгородской губернии, Кириловского уезда, в пятнадцати верстах от Кирилова, при речке Сорке.

Дико, мрачно, пустынно место, избранное преподобным Нилом. Речка Сорка чуть струится по болотистой, низкой местности, на которой устроен скит. Там целы еще выкопанные дивным подвижником небольшой пруд и колодезь с весьма вкусной водой, целебной для верующих. Еще цела власяница преподобного Нила, волосья ее колются, как иглы.

В юго-западном притворе Троицкого собора Сергиевой лавры, там, где, по преданию, была келлия преподобного Сергия, у окна, под спудом почивают мощи оного из достойнейших настоятелей сей святой обители, преподобного Дионисия, Радонежского чудотворца. Это был не только великий в своем смирении инок-подвижник, но и преданнейший сын Русской земли, один из тех крепких борцов за ее целость и благоденствие, какие Господь посылал ей в годину тяжких испытаний в лице смиренных служителей святой Церкви Православной. Вот краткие сведения о его жизни и подвигах.

Преподобный Дионисий, в миру Давид Зобниновский⁹⁷, был родом из города Ржева. С детства он отличался скромностью: избегал детских игр и шалостей, терпеливо переносил обиды не любивших его за это сверстников и с усердием учился грамоте у иноков Старицкой обители, близ которой жили его родители. По желанию родителей он вступил в брак и за свое благочестие был рано удостоен священства. Но семейным счастьем ему пришлось недолго утешаться: в течение шести лет Бог позвал к Себе его жену и двух малюток, и он, свободный от мирских забот, принял монашество с именем Дионисия в Старицком Богородицком монастыре. Горячо любил он книжное учение. Однажды на рынок в Москве, где продавались книги, пришел высокий, стройный инок Глаза всех обратились на него, и один сказал ему вслух: «Зачем ты здесь, монах?» Вместо того чтобы оскорбиться дерзостью, монах отвечал: «Да, брат, я точно такой грешник, как ты думаешь обо мне. Если бы я был настоящим иноком, не бродил бы я на рынке. Прости меня, грешного». Окружающие тронулись смирением инока и обратились с негодованием на дерзкого, называя его невеждой. «Нет, братцы, – говорил им инок, – не он невежда, а я; мне надобно знать и помнить, что мое дело сидеть в келлии». Обидевший хотел просить прощения, но инок скрылся. Это был преподобный Дионисий, тогда казначей Старицкой обители. В 1605 году посвящен он в архимандрита Старицкого монастыря.

Вскоре по вступлении Дионисия в должность настоятеля, привезен был в Старицкую обитель низверженный по воле первого самозванца патриарх Иов. Хотя Дионисию было приказано содержать Иова как можно строже «во озлоблении скорбном», но святой с любовью принял сверженного патриарха и стал во всем испрашивать у него наставлений и приказаний, стараясь успокоить невинного страдальца. Он и похоронил его в своей обители.

Через пять лет патриарх Гермоген, при котором в Смутное время царствования Василия Шуйского Дионисий находился неотлучно, перевел его на место настоятеля Троицкой лавры, которая еще не оправилась после осады поляков и нуждалась в хорошем благоустроителе.

Велико и сильно было имя преподобного Сергия в то время. Его уважали и боялись самые враги отечества, поляки, и всякого рода воры. И если, бывало, кого эти недобрые люди остановят в дороге и он скажется Сергиевым, того пропускали без вреда. Случилось преподобному Дионисию возвращаться из Ярославля с одним боярином, и он сговорился со своими спутниками называться Сергиевыми. «Если,– говорил он, – поедем мы дорогой просто, то ограбят нас воровские люди и даже убьют; а если будем называться именем чудотворца Сергия, то спасемся». Не знал он еще, что он уже действительно стал «Сергиевым», ибо был назначен в обитель чудотворца в настоятели. Так проехали они многие опасные места. Не доезжая лавры, встретил их служитель Троицкий и спросил: «Какая власть едет?» Они отвечали: «Троицы Сергиева монастыря старцы, едем из монастырских сел». Но тот, зная всех своих старцев, не поверил и спросил: «Не Старицкий ли это архимандрит, к которому я послан с грамотами от самодержца и патриарха?» И он вручил Дионисию грамоты, из коих преподобный узнал о своем новом назначении.

Патриарх и раньше того ставил Дионисия в пример другим. «Смотрите, – говорил он, – на Старицкого архимандрита; никогда он от соборной церкви не отлучается, и на царских собраниях он же всегда тут». Царь имел в Дионисии одного из ревностных защитников престола.

Ужасное и тяжкое то было время для Русской земли – время, которое русский народ в своей памяти прозвал «лихолетьем». Москва была в руках поляков. Народ страдал от зверства польских и казацких шаек Толпы русских людей обоего пола, нагие, босые, измученные, бежали к Троицкой обители, как к единственной, выдержавшей напор врагов надеждой защите. Одни из них были изуродованы огнем, у иных вырваны на голове волосы; множество калек валялось по дорогам: у тех были вырезаны ремни кожи на спине, у других отсечены руки и ноги, у иных были следы ожогов на теле от раскаленных камней.

Тогда преподобный Дионисий решился употребить на доброе дело всю монастырскую казну. Собрав всю братию и слуг обители, сказал им: «Любовь христианская во всякое время помогает нуждающимся, тем более надобно помогать в такое тяжкое время». – «Кто, отец архимандрит, в такой беде с разумом соберется? Один Бог!» – так отвечали ему братия с грустью безнадежной. Дионисий заплакал и сказал: «В таких-то искушениях и нужна твердость. От осады большой Бог избавил нас, а что если за леность и скупость еще хуже смирит? Покажите в этом милость свою, государи мои, келарь и казначей и вся братия святая! Пожалуйте, меня послушайте: видели все, что Москва в осаде, а люди литовские во всю землю рассыпались, у нас же в монастыре людей хотя и много, но мало ратных и умеющих, и те погибают от цинги, от холода и от ран; мы, государи, обещали в иночестве умереть, а не жить. Если в таких бедах не будет у нас ратных людей, то что будет? Итак, что у нас есть хлеба ржаного, и пшеницы, и квасов в погребе, все отдадим, братие, раненым людям, а сами будем есть хлеб овсяный; и без кваса, с одной водой, не умрем. Пусть каждый делает все, что может для других, а дом Святой Троицы не оскудеет».

Слуги посоветовались между собой и объявили: «Если вы, государи, будете давать все нужное для пищи и одеяния, то мы готовы положить головы свои».

И вот закипела деятельность. Архимандрит Дионисий посылал монахов и монастырских слуг подбирать несчастных по окрестностям, привозить в монастырь и лечить. Для этого он приказал выстроить больницы и странноприимные дома; приказывал всех кормить, поить, лечить, давать одежду и обувь. «Я и сам грешный, – пишет соборный ключарь Иоанн, – сколько на памяти моей, постригал, причащал и погребал вместе с братом моим Симоном: до 4000 погребли мы мертвецов и, как теперь помню, что в один день похоронили в срубе на Клементьеве, у Николы чудотворца, 860 человек, да в другом убогом доме – 640 и на Терентьевой роще – 450. Со священником Иоанном ходили мы по окрестным слободам и, по воле Дионисиевой, сосчитали, что в тридцать недель погребли более 3000; да зимой и весной погребал я всякий день тех, которые не хотели быть положены в убогих домах, и ежедневно случалось до шести и более похорон, а в одной могиле никогда не клали по одному человеку, но не менее трех, а иногда и до пятнадцати; все сии беды продолжались полтора года». Дионисий сам за всем смотрел и наблюдал, чтобы у людей, которым давали приют, был мягкий хлеб и свежая пища, сам осматривал больных, давал лекарство, причащал умирающих, ни день ни ночь не знал покоя. Келейник Дионисия, старец Дорофей, днем и ночью разносил от него больным и раненым полотенца и деньги. Такое пособие лавра оказывала страждущим все время, пока Москва боролась с поляками. Келарь Симон полагает за это время одних умерших более 7000 и до 500 оставшихся при лавре в разных службах. Можно по этому судить, как велико было число всех, воспользовавшихся пособиями от обители.

Но этого было мало для святой души Дионисия: его любящее сердце томилось страданиями всей Русской земли. И вот в келлии архимандрита собираются скорописцы и переписывают послания Дионисия и его келаря Авраамия Палицына в Казань и Рязань, в Пермь с уездами, и Нижний Новгород, и во многие другие города. В этих посланиях смиренные иноки – доблестные сыны Отечества – призывают русский народ к братскому единодушию и к защите разоряемой врагами родной земли. «Православные христиане, – писалось в этих посланиях, – вспомините истинную православную веру и покажите подвиг свой, молите служилых людей, чтобы быть всем православным в соединении и стать сообща против предателей христианских (изменников Отечеству) и против вечных врагов христианства – польских и литовских людей! Сами видите, какое разорение учинили они в Московском государстве: где святые церкви Божии и Божии образы? Где иноки, сединами цветущие, инокини, добродетелями украшенные? Не все ли до конца разорено и поругано злым поруганием? Не пощажены ни старцы, ни младенцы грудные... Пусть служилые люди без всякого мешканья спешат к Москве... Смилуйтесь, сделайте это дело поскорее, ратными людьми и казной помогите, чтоб собранное теперь здесь, под Москвой, войско от скудости не разошлось. Сами ведаете, что всякому делу свое и единое настоит время и что суетно бывает безвременное начинание. Если же есть и недовольные в ваших пределах, то Бога ради отложите все сие на время, чтобы вам всем единодушно пострадать для избавления православной веры, покамест еще враги не нанесли какого-либо удара боярам и воеводам. Если мы прибегнем к прещедрому Богу и Пречистой Богородице и ко всем святым и обещаемся сообща сотворить наш подвиг, то милостивый Владыка, Человеколюбец, отвратит праведный Свой гнев и избавит нас от лютой смерти и латинского порабощения!»

С такими воззваниями спешили из лавры гонцы в разные города и полки России. Троицкие грамоты ободрили народ; особенно сильно было одушевление в Нижнем Новгороде. Здесь восстал на защиту родной земли приснопамятный муж Косьма Минин; по его призыву собралось ополчение и под начальством князя Пожарского двинулось на защиту осажденной Москвы. Преподобный Дионисий сам благословил на горе Волкуше это воинство на брань.

Соединившиеся под Москвой Пожарский и Трубецкой были немирны между собой; преподобный архимандрит писал им сердечное красноречивое уверение о мире и любви.

Еще длилась осада; поляки засели в Кремле и Китае; возникли новые возмущения между казаками; жалуясь на нищету свою и богатство вождей, они хотели умертвить их и разбежаться. Что же делают Троицкие архимандрит и келарь? Последние сокровища лавры посылают они в табор: ризы и стихари, саженные жемчугом, со слезным молением не покидать Отечества! Тронулись казаки; они опомнились и, возвратив обители ее пожертвования, поклялись переносить все лишения. Скоро преподобный Сергий явился во сне греческому архиепископу Арсению, заключенному в Кремле, и утешил его вестью об избавлении. Приступом был взят Китай, сдался и Кремль. С Божией помощью столица была очищена от врагов. В числе первых явился Дионисий после победы в Москву на лобное место благодарить Бога за спасение Отечества.

Оба, архимандрит и келарь, были при избрании царя Михаила, которое совершалось в Москве, на их Троицком подворье. Авраамий возвестил о том народу с лобного места и сам, в числе почетных послов, ходил приглашать юношу на царство. Когда же юный царь, на пути своем к столице, усердно припадал к раке преподобного Сергия, Дионисий благословил его на спасенное царство.

Среди этих забот и трудов для спасения Отечества Дионисий успел поправить и вверенную ему лавру. Ее башни и стены после осады были полуразрушены; уцелевшие от огня келлии стояли почти без крыши; имения разорены, и рабочие разбежались. По ходатайству Дионисия царь подтвердил права лавры грамотами и повелел возвратить на свои места разбежавшихся крестьян.

Казалось, после столь великих заслуг преподобного для Отечества и лавры наступило для него время отдыха и упокоения. Не то судил Бог. Царь Михаил Феодорович, зная благочестие и ученость Дионисия, поручил ему в 1616 году исправить Требник от грубых ошибок, которые вкрались от времени. Дионисий и его сотрудники с усердием и благоразумием занялись этим делом; для пособия, кроме многих древних славянских Требников, в числе коих был и Требник митрополита Киприана, были и греческие Требники. Ошибок найдено множество, были в числе их и крайне грубые, например, о воплощении Сына Божия говорилось, что «Бог Отец с Сыном воплотися». Чрез полтора года представили исправленный ими Требник в Москву на рассмотрение собора. Собор, по наветам врагов преподобного, без вины осудил его как еретика на лишение сана и заточение, но по всей земле Русской еще бродили шайки литовцев и поляков, так что Дионисий не мог достигнуть места заточения, а потому его возвратили в Москву, заключили в Новоспасский монастырь, морили голодом, томили в дыму бани, заставляли класть каждый день по тысяче поклонов. Преподобный, укрепляемый Господом, не только выполнял наложенную епитимию, но еще от усердия своего клал другую тысячу поклонов ежедневно. По праздникам его водили, а ингода возили верхом на кляче, еще до обедни, к митрополиту на смирение. Здесь в оковах он стоял на открытом дворе в летний зной до вечерни, не освежаемый и чашей студеной воды. А грубые злобные невежды всячески ругались над ним, бранили, толкали, бросали в него грязью... Преподобный был весел, как младенец. Его обложили пеней в пятьсот рублей за то, что будто бы он «имя Святой Троицы велел марать в книгах и Духа Святого не исповедовал, яко огнь есть». Преподобный же, стоя на железах, толкавшим и оплевывавшим его говорил: «Денег не имею, да и давать не за что; лихо чернецу то, если расстричь его велят, а если только достричь, то ему венец и радость. Мне грозят Сибирью и Соловками, но я рад тому, – это жизнь мне». Когда другие со состраданием говорили: «Что это за беда с тобой, отче?» Он отвечал: «Беды нет никакой, а милость Божия; преподобный Иона, митрополит, смиряет меня по делам моим, чтобы не был я горд. Такие беды и напасти – милость Божия, а вот беда, если придется гореть в геенском огне: да избавит нас Бог от сего!» По Москве распустили нелепую молву, будто бы Дионисий и его сотрудники хотят огонь совсем вывести. Чего не выдумает и чему не поверит невежество народное! И что же? Ради сей безрассудной клеветы чернь толпами выходила на улицу, когда на худой лошади везли святого старца из обители или в обитель, чтобы над ним потешиться и бросать в него камнями и грязью; но он, как незлобивый младенец, ни на кого не скорбел.

Тяжело говорить, что главными обвинителями угодника Божия были свои же, троицкие иноки: головщик Лонгин и уставщик Филарет. Это были люди крайне дерзкие, невежественные; Филарет от невежества говорил даже богохульные ереси. Их дерзость и прежде доходила до того, что во время богослужения они вырывали из рук архимандрита книги. Случилось однажды, при недостатке певчих, что сам Дионисий, сойдя с клироса, хотел читать первую статью. Лонгин же, бросившись к нему, вырвал из рук его книгу и с большим шумом опрокинул аналой, на соблазн всей братии. Преподобный только перекрестился и молча сел на клиросе. Лонгин прочитал статью и, подойдя к архимандриту, вместо прощения, начал плевать на него. Тогда Дионисий взял в руки пастырский свой жезл, махнул им говоря: «Перестань, Лонгин, не мешай пению Божию и братию не смущай; можно нам о том переговорить и после утрени». Лонгин же до такой степени разъярился, что, выхватив посох из рук Дионисия, переломил его на четыре части и бросил обломки в настоятеля. Заплакал Дионисий и, воззрев к образу Владычню, сказал: «Ты, Господи Владыко, все ведаешь; прости меня, грешного, ибо я согрешил пред Тобой, а не он». Сойдя с места своего, стал он пред иконой Богоматери и проплакал всю утреню; ожесточенного же Лонгина вся братия не могла принудить, чтобы испросил прощения у архимандрита. Вот каковы были его клеветники. «Смею сказать о возводящих на нас неправду, – писал страдавший вместе с Дионисием инок Арсений, – что не знают они ни православия, ни кривославия, проходят Священные Писания по буквам и не стараются понимать смысл их». Таковы и всегда ревнители старой буквы...

Страдания Дионисия продолжались целый год и, только в половине 1619 года наконец была удостоверена невинность преподобного приехавшим в Москву Иерусалимским патриархом Феофаном. Последний испросил одобрение исправлений Дионисия от всех восточных патриархов и, служа в лавре, сам возложил на страдальца веры свой святительский клобук.

Умилительное зрелище представляла беседа патриарха со старцами – защитниками лавры, подвизавшимися во время осады ее. Это такая страница в истории обители, которую всего приличнее читать в описании самого очевидца, старца Симона Азарьина. В житии преподобного Дионисия он пишет, что патриарх всему братству лавры со слезами радости изъявил одобрение за его подвиги: «Прежде бо слышаша вси Церкви Восточныя скорбь вашу и труд, яже подъясте о Христе от гонящих вы правыя ради веры, и ныне убо не неведомо есть о всем, яже случишася вам беды подъяти; ныне же очеса моя видеша вся, за что страдасте, и не без ума, зане многим бысть ко спасению». В особенности он изъявил желание видеть тех иноков святой обители, которые во время беды ратной дерзнули возложить на себя броню и с оружием в руках ратовать против врагов. Преподобный Дионисий принял было сие требование с недоумением, но подвижники добровольно вызвались: «Яви нас, отче, владыце нашему; буди все по воле его». И представлены патриарху более двадцати иноков, «в нихже первый был именем Афанасий Ощерин, зело стар сый, и весь уже пожелтел в сединах». Патриарх спросил его: «Ты ли ходил на войну и начальствовал пред вои мученическими?» Афанасий ответствовал: «Ей, владыко святый, понужден был слезами кровными». Патриарх спросил еще: «Что ти свойственнее иночество ли в молитвах особо или подвиг пред всеми людьми?» Афанасий, поклонясь, ответствовал: «Всякая вещь и дело, владыко святый, во свое время познавается: у вас, святых отец, от Господа Бога власть в руку прощати и вязати, а не у всех: что творю и сотворих – в повелении послушания». И, обнажив седую голову свою, поклонился ему и сказал: «Известно ти буди, владыко мой, се подпись латынян на главе моей от оружия; еще же и в лядвиях моих шесть памятей свинцовых обретаются; а в келлии сидя, в молитвах, как можно найти бьшо из воли таких будильников к воздыханию и стенанию? А все се бысть не нашим изволением, но пославших нас на службу Божию». Патриарх, без сомнения, удовлетворенный дознанием, что над воинственным одушевлением тем не менее господствует дух иноческого благочестия, смирения и простоты, благословил Афанасия, поцеловал его «любезне» и прочих его сподвижников отпустил «с похвальными словесы».

Вся жизнь преподобного была жизнью истинного Божия подвижника. Большую часть времени он проводил в молитве. «Келлия устава не имать», – говаривал преподобный и в келлии читал Псалтирь с поклонами, Евангелие и Апостол, вычитывал сполна акафисты и каноны; в церкви выстаивая все положенные службы, Дионисий совершал, кроме того, ежедневно по шесть и по семь молебнов. Ложился спать за три часа до утрени и вставал всегда так, что успевал еще положить до нее триста поклонов. В церкви соблюдал строго церковный устав, сам пел и читал на клиросе, имея дивный голос, так что все утешались, внимая ему: как бы тихо ни читал он, каждое слово было слышно во всех углах и притворах храма. Признательный к благотворителям обители, он требовал, чтобы читались сполна синодики на проскомидии; во время соборного служения все иеромонахи в епитрахилях стояли в алтаре и поминали имена усопших вкладчиков. В каждую утреню обходил он церковь и осматривал, все ли в храме. Он выходил с братией и на работы монастырские. У него были и иконописцы, и мастера серебряных дел. Он усердно заботился о храмах Божиих не только в своей обители, но и по селам монастырским, где построено им несколько церквей после польского разгрома. Один из этих храмов в 1844 году был перенесен из села Подсосенья в новооснованный тогда Гефсиманский скит близ Сергиевы лавры, где и теперь привлекает внимание всех богомольцев своей изящной простотой.

При нем было в обители тридцать иеромонахов и пятнадцать иеродиаконов. Подвижническая жизнь его возбуждала и других к подвигам: по его примеру даже старцы почтенные не стыдились ходить звонить на колокольню. В обращении с братией он был кроток и прямодушен, приветлив и терпелив. Он во всем старался подражать великому в своем смирении основателю лавры, преподобному Сергию, и чудотворец видимо помогал ему во всем. «Я многогрешный, – пишет келарь Симон, – и прочие из братий, шесть лет жившие с ним в одной келлии, никогда не слышали от него ничего обидного. Он всегда имел обычай говорить: “Сделай, если хочешь”, так что некоторые, не понимая его простого нрава, оставляли без исполнения его повеление, думая, что он оставляет дело на их волю. Тогда добрый наставник, помолчав немного, говорил: “Время, брат, исполнить повеленное: иди и сделай”».

Из учеников преподобного Дионисия особенно известен Дорофей, прозванный «великим трудником». Келарь Симон Азарьин пишет о нем: «Он был так тверд в благочестии, что никогда не оставлял церковного богослужения, исправлял должность пономаря в церкви чудотворца Никона и вместе с тем был канонархистом и книгохранителем. В келлии он выполнял правило необыкновенное: ежедневно читал всю Псалтирь и клал до тысячи поклонов; притом же писал книги. Спал он весьма мало и никогда не ложился для сна. Пищей его служил кусок хлеба и ложка толокна, и притом не каждый день; только по убеждению архимандрита стал он есть хлеб с квасом». По известию священника Ивана Наседки Дорофей, усердно трудившийся для раненых и больных, много терпел неприятностей и по особенности своей жизни. Следившие за жизнью его замечали, что не едал он по три и по четыре дня, а иногда и целую неделю. Иные говорили о нем, что он святой человек; другие же, видя его валяющимся у стены или печки, смеялись над ним, как над глупцом. «Раз и я, – говорил Наседка, – смеялся над ним вместе с другими». Дионисий, заметив это, строго посмотрел на меня. Спустя десять лет в духовной беседе в Москве напомнил я Дионисию о замечании его относительно Дорофея; авва сказал: «Не спрашивай иноков о делах иноческих. Для нас беда открывать мирянам наши тайны». Я, грешный, просил объяснить мне это. «Вы, миряне, – сказал он, – если услышите худое о чернецах, осуждаете их на грех себе; а если услышите доброе, не стараетесь подражать тому, а только хвалите; из вашей похвалы выходит опасное искушение для нас: рождается гордость». На вопрос о значении строгого взгляда его, он отвечал: «Вы смеялись над человеком святым оттого, что жил он не по-вашему. Мне известно, что не едал он по неделе, по десять дней капли воды не бывало у него во рту; ходил босой, нагой, голодный, с неумытыми руками и лицом. Он мучился блудными помыслами и потому-то томил себя голодом и жаждой».

В 1622 году святой архимандрит собрался ехать в Москву. Братия пришла просить благословения, вышел к нему и Дорофей, в тяжкой немощи, прося себе последнего прощения. «Уже время мое приходит, – говорил он, – и смерть приближается; о едином скорблю, что уезжаешь отсюда и не сподоблюсь погребения от твоей преподобной руки». Дионисий, как бы шутя, сказал ему с запрещением: «До моего приезда будь жив и не дерзай умирать, доколе не возвращусь от самодержца; тогда умрешь, если Господь изволит, и я погребу тебя». – «Воля Господня да будет», – отвечал Дорофей. Архимандрит был в столице и возвратился в лавру. Когда с молитвой входил в сени своей келлии и опять принимала от него благословения братия, вышел и Дорофей, уже в конечном изнеможении, прося себе прощения. Преподобный благословил его и простился с ним, а сам, облачившись, пошел в церковь петь молебен за царское здравие, по обычаю, какой содержался в обители Троицкой, на приезде властей. Но он еще не успел начать молебна, когда пришли сказать ему, что Дорофей отошел ко Господу. Прослезился Дионисий и похоронил труженика собором, со всей братией.

Кроткому старцу Божию до конца дней своих привел Бог терпеть скорби и искушения от своих собратий. В обитель Сергиеву был прислан патриархом Филаретом некий чернец Рафаил, скованный за разные крамолы и поступки, недостойные монашеского звания. Он оклеветал преподобного Дионисия пред царем Михаилом и патриархом Филаретом, и старца потребовали в Москву. Скоро, однако же, он был с миром отпущен в лавру, а его клеветники сосланы в заточение. Но лишь только окончилось это дело, как возникло другое. Эконом лавры, имевший при дворе сродника, оклеветал преподобного в том, будто бы он не хочет слушать царского повеления: променять отчину монастырскую на ту, которая принадлежала самому эконому, но не приносила ему дохода. Смиренный архимандрит был заключен в смрадное место, в коем провел три дня в заключении. И столь велико было терпение и смиренномудрие святого, что никто даже не узнал о его страдании, кроме духовника; после многих угроз от патриарха был он, однако, отпущен в лавру, радуясь и благодаря Бога, что еще большего не пострадал в таких искушениях. Но эконом тайными грамотами продолжал еще клеветать на него, будто бы Дионисий промышляет себе патриаршество, и дошел до такого безумства, что однажды на соборе, при всей братии, не стыдясь честного лица его, дерзнул бить по ланитам и с бесчестием запер настоятеля в келлию, откуда не выпускал его четыре дня к церковному пению. Сам благоверный государь, услышав о том, властью державной освободил страдальца и, будучи в обители, пред всей братией, сделал расследование о его страданиях; но преподобный Дионисий все покрыл любовью и всех представил себе доброхотами, себя одного представляя во всем виновным. Таким образом гнев царский преложил на милость, к общему изумлению всех бывших при царе бояр; с тех пор самодержец уже не верил никакой клевете на святого мужа до конца его жизни.

В самый день кончины своей преподобный Дионисий отстоял литургию и только перед вечерней, почувствовав слабость сил, пригласил братию, со всеми простился, принял схиму и мирно преставился ко Господу 10 мая 16ЗЗ года. Сам патриарх Филарет пожелал совершить над ним отпевание, для чего святые мощи его и были перевезены в Москву, в Богоявленский монастырь, а потом возвращены в лавру для погребения.

Священник лаврской слободы Феодор много скорбел, что не мог видеть кончины преподобного. И вот во сне видит он, будто спешит с другими принять прощание Дионисия, но святой говорит ему: «Для чего ты спешишь? Те благословения просят потому, что остаются здесь, а ты скоро пойдешь за мной». Спустя восемь дней Феодор скончался. Другой священник, Феодор, служивший при посадской Ильинской церкви, в Пушкарской слободе, лежал тяжко больным. Преподобный Дионисий явился ему в полном облачении архимандрита, предшествуемый иноком с горящей свечой. Дионисий поднял больного за руку и велел иноку Досифею вести его в церковь. Здесь святой зажег свечи пред иконами и сказал: «Слава Тебе, Господи, что церковь пророка Илии устроилась». Больной проснулся здоровым, а храм действительно окончен был уже после кончины Дионисия.

Священноинок Порфирий, живший долго в одной келлии с преподобным, был уже архимандритом в Рождественской обители города Владимира, когда услышал о его кончине. Сильно скорбел он, приводя себе на память все его страдания, и молил всемогущего Бога явить ему, восприял ли преподобный мзду свою за многострадальный подвиг. После долгой молитвы увидел он желанного ему архимандрита Дионисия сидящим; припавши к ногам его, с радостными слезами просил он благословения и говорил ему: «Отче Дионисие, поведай мне, обрел ли ты благодать от всещедрого Подателя за такое многострадальство и крепкие подвиги?» Дионисий же, благословив его, сказал утешительное слово: «Радуйся со мной, Порфирий, ибо великую восприял я благодать от Бога». Впоследствии сей Порфирий был послан архимандритом в Псков, а потом переведен в Москву, в Андрониев монастырь, где и скончался.

В 1640 году Дионисий являлся, вместе со святителем Алексием, преподобному Никодиму Кожеозерскому с вестию о скорой кончине его. Память преподобного Дионисия совершается в лавре 12 мая.

Дай Бог, чтобы не оскудевали на Русской земле такие доблестные сыны Отечества и подвижники благочестия. Ими, их молитвами и трудами крепка наша Святая Русь, ибо они-то и есть семя свято – стояние ее!..

В пяти верстах от уездного города Грязовца, Вологодской губернии, возле линии Ярославско-Вологодской железной дороги, есть святая обитель преподобного Корнилия Комельского. Обитель эта, вместе с другими родными святынями, издавна посещается множеством русских людей, находящих в ней радушный приют и духовное утешение. Привлекает сюда благочестие христианское, святость угодника Божия, желание поклониться его нетленным мощам, испросить себе его небесной помощи и заступления; привлекает сюда и соседство минерального источника, целебные силы которого засвидетельствованы отзывами людей ученых и многочисленными опытами. Здесь надежда на излечение недужных, чающих движения воды, питается глубокой верой в угодника Божия и его благодатную помощь.

Родиной преподобного был Великий Ростов, славная колыбель многих великих мужей Русской Церкви. Родители его были люди благочестивые – Феодор и Варвара, происходившие из весьма знатного рода бояр Крюковых. Дом их процветал богатством и славой «паче всех во граде Ростове». Отец преподобного известен был и самому «Державному всея России», именем которого ему и повелено было переселиться в «царствующий град Москву», где он, вместе с братом своим Лукианом, служил при дворе великой княгини Марии Иоанновны, супруги Василия Васильевича Темного. Вместе с родителями переселился в Москву и отрок Корнилий. Но не к славе и почестям направлены были все помыслы и стремления юного Корнилия, а к иночеству и жизни подвижнической. Когда дядя его Лукиан, достигнув преклонных лет, в монастыре преподобного Кирилла Белоезерского принял иноческое пострижение, его примеру последовал и Корнилий. Двенадцати лет от роду он уже принял ангельский образ в Белозерской обители, начал свои иноческие подвиги под руководством опытного в духовной жизни старца Геннадия. Тяжкими работами он удручал свое тело: «Кто-бо не знает Кирилловския хлебни?» И возложил на себя вериги железные. В свободное время подвижник во множестве переписывал священные книги, остававшиеся на долгое время в монастырских храмах свидетелями его подвижничества.

Недолго, однако, оставался Корнилий в обители своего пострижения. Оставив ее, подвижник «вдал себя странничеству» и предпринял пугешествие по многим другим монастырям и пустыням, чтобы воспользоваться наставлениями мужей, опытных в духовной жизни. Посетив много обителей, преподобный прибыл в Великий Новгород и немало время провел там у мудрого и учительного архиепископа Геннадия, известного борца за православие и обличителя ереси жидовствующих. Святитель, видя благочестие подвижника, полюбив его, хотел удержать при себе и рукоположить в сан пресвитера, но Корнилий по смирению своему уклонился от такой великой чести и, испросив благословение архиепископа, удалился в пустыню близ Новгорода. Сюда святитель посылал ему все потребное для жизни, часто призывал его к себе «беседы ради духовной» и однажды сам посетил его. Стоустая молва стала разглашать о подвигах преподобного, и к нему стало стекаться много народа, нарушая его безмолвие. Это тяжко показалось любителю безмолвия, и он удалился из Новгородских пределов в Тверские, ища для себя нового уединения. Там он поселился в дремучих лесах Савватиевой пустыни. Но и здесь убежище его было скоро открыто. Так он странствовал и еще по многим пустыням, пытаясь найти себе уединение, но каждое место его поселения не укрывалось от людского взора. Наконец в 1497 году он пришел в Комельский лес, который тогда был непроходим; там нашел хижину, принадлежавшую когда-то разбойникам, и поселился в ней. Вот чем было тогда место цветущей теперь обители! Разбойники вступились за свое жилище и несколько раз пытались нападать на подвижника. Однажды они ограбили его келлию, не найдя, впрочем, в ней ничего, кроме книг, которые и взяли с собой. Но, проблуждав всю ночь, они наутро снова очутились близ келлии святого, пришли к нему и, возвратив похищенное, удалились, оставив святому и свое обиталище.

Много трудов и опасностей пришлось испытать святому в устройстве своего нового жилища. Один раз он пришел в свою келлию, едва дыша, избитый разбойниками; в другой раз обрушилось на него дерево, от удара которого он страдал целых три месяца. Оправившись от болезни, он однажды упал с крутизны и разбился более прежнего, едва избежав смерти. Потом еще раз привели его еле живого, с большой язвой на голове от дерева, упавшего на него. Кроме этого, много приходилось ему терпеть от людской клеветы и злословия, которые доходили до самого великого князя. Всем напастям святой противополагал одно оружие – терпение. Впрочем, не одни наветы, но и добрая слава о подвигах святого доходила до великого князя, и он почитал его как угодника Божия.

Святой полюбил избранное им место и вознамерился создать здесь святую обитель. Теперь он уже не отказывал в приеме тем, которые хотели подвизаться вместе с ним, и пустыня его скоро наполнилась иноками. Святой построил небольшую деревянную церковь, которая по благословению митрополита Симона освящена была в 1501 году в честь Введения Пресвятой Богородицы, а сам он 1 февраля того же года рукоположен был в сан пресвитера и сделался игуменом основанной им обители.

С течением времени вокруг преподобного собралось много братии, так что первоначально устроенная церковь оказалась уже тесной. Это побудило преподобного озаботиться устройством большого храма. Под руководством святого опять закипела работа, в которой принимал участие каждый из братии по мере своих сил и способностей: «овому художество к возграждению стен церковных, другим же мудрость писати образа святых икон, инем же резати честные кресты, другим же писати книги». Таким образом, «трудами блаженных ученик святаго, паче же постом и слезами создана бысть церковь превелика; украсиша ю благолепне, яко невесту предобру образы святых икон и книгами». Новосозданная церковь освящена была в 1515 году по благословению митрополита Варлаама.

По освящении церкви преподобный назначил чреды священнослужения братии, назначил экклесиарха и ввел порядок и чин богослужения, какой содержится в больших лаврах. При братской трапезе он создал еще церковь в честь святого Антония Великого, первоначальника жизни отшельнической. Потом построил келлии для братии, затем внутри монастыря – больницу и поварню, вне обители – богадельню «странным и нищим на покой».

Так устроена была одна из замечательных северных обителей, превратившаяся еще при жизни самого основателя в «большую лавру», в которой подвизались тогда уже более девяноста иноков. Народная любовь к подвижнику росла с каждым днем. Множество людей приходило к нему, желая помолиться в его обители, принять благословение, получить духовное наставление и утешение святого старца. Он никому не отказывал, всех принимал с любовью. Особенно заботился он о людях бедных, несчастых и обездоленных. Для нищих всегда открыты были монастырские сокровищницы. Однажды в храмовой праздник роздана была вся монастырская казна, так что более подавать было уже нечего. В это время получена была в монастыре милостыня от великого князя Василия Иоанновича – двадцать один рубль, и те немедленно были розданы. В другой раз великий голод свирепствовал в Вологодской стране. Монастырь постоянно наполнялся толпами голодных. Дело дошло даже до того, что матери повергали пред вратами монастырскими своих детей. Святой благотворил всем несчастным, питал всех голодных.

За подвиги любви он был утешен видением. Вечером, в праздник святого Антония, когда после соборной службы и обычного правила присел он немного отдохнуть в своей келлии, в тонком сне предстал ему сам великий отшельник египетский и велел за собой следовать. Святолепный старец вывел его на пространное поле, на котором грудами лежали просфоры и калачи, и сказал: «Вот твое подаяние нищим, собери его к себе в полы одежды»; и когда стал собирать, от избытка посыпались они из полы. Тут он проснулся и с радостными слезами подивился видению; посему заповедал: при жизни своей и после смерти не оставлять щедрого подаяния нищим.

Устроив порядок своей обители, святой тщательно следил за ее жизнью: сам обходил всех труждающихся на поле и на нивах. Подобно преподобному Сергию, святой старец имел обычай обходить глубоким вечером братские келлии. Если он слышал здесь тихую молитву или псалмопение, незамеченный уходил дальше. Если же слышал празднословие и занятия не на пользу души, давал знать о своем присутствии легким ударом в келейное оконце. После, на общих собраниях, делая поучение братии, он изобличал беспорядки иноческой жизни, не называя по имени их допустивших.

С течением времени, устрояя внутреннюю жизнь обители, преподобный написал для братии «устав иноческого жития». Чтобы внушить уважение братии к этому уставу, главное правило которого состояло в неуклонном исполнении важнейшего из иноческих обетов – обета послушания, он дал братии разительный урок в следующем обстоятельстве. Один брат, старший над пекарями, испек много хлебов, не испросив позволения настоятеля, как этого требовал монастырский устав. Узнав об этом, святой старец велел все испеченные хлебы бросить на большой дороге, а хлебов было два воза.

Строгость преподобного в исполнении требований иноческого устава создала много недовольных им среди братии и слуг монастырских. Нашлись злые люди, которые решились даже покуситься на жизнь святого старца. Это были два брата – нарядчики рабочих. Несколько раз они скрывались под мостом чрез реку Нурму, подстерегая святого, чтобы исполнить свой злой умысел; но каждый раз им представлялось, что преподобный идет не один, и они боялись исполнить свое злое дело, так что, наконец, мучимые совестью, они решились исповедать пред игуменом грех свой. Незлобивый старец простил им.

Подобного рода нестроения иноческой жизни были причиной нового удаления святого в вожделенное ему безмолвие. Напрасно братия умоляла его остаться в обители; он был непреклонен. В утешение братии сказал он, что хотя и расстается с ними телесно, но душой всегда с ними будет. Он созвал к себе братию, избрал для управления обителью двенадцать учеников своих и просил отпустить его. Взяв с собой несколько из братий, преподобный удалился с ними верст за семьдесят от своей обители и поселился в Костромских пределах, в глухой пустыне на берегу Сурского озера. Оставленная им в обители братия, чувствуя для себя всю тяжесть своей разлуки с ним, на общем совете решила просить старца о возвращении, но преподобный отказался возвратиться.

Той зимой (1529 год) великий князь Василий Иоаннович с княгиней предприняли путешествие в обитель Кирилла Белозерского «молити Господа Бога, во еще дароватися им чадородию в наследие роду самодержавства их». Проездом великий князь заезжал и в Корнилиев монастырь и служил здесь молебен. Узнав об удалении старца, он спросил братию: «Коея ради вины Корнилий отыде в пустыню?» – «Любве ради Христовы», – отвечала братия и просила государя «понудить» отца своего возвратиться к ним. Исполняя эту просьбу, князь послал своих слуг к старцу Корнилию, повелевая ему явиться в свою обитель и здесь ждать своего возвращения. Сам же дал «братии милостыню довольну и, учредив брашны», продолжал путь свой.

На возвратном пути в Вологде великий князь встречен был старцем Корнилием и «радовашеся вельми о пришествии старца, почте его, беседова с ним, и моли его о сем, да молит Господа Бога во еже дароватися ему чадородию в наследие роду и отпусти его в монастырь». Возвращаясь в Москву, в Корнилиеве монастыре князь снова встретился со старцем и велел ему «пребывати в монастыри». Но он, указывая на свою старость и немощь, молил великого князя «да отпустит его в пустыню плакатися грехов своих». Князь, «ведый добродетельное и трудолюбивое житие его, положи на воли его».

Корнилий удалися в пустыню. Но и на этот раз он не нашел здесь желанного безмолвия; к нему опять стала стекаться братия. Преподобный устроил келлии и отправился в Москву, чтобы испросить у государя и митрополита разрешение на устройство нового храма. Около этого времени Бог даровал великому князь сына, нареченного Иоанном. Исполненный великой радости, государь осыпал блаженного своими щедротами, часто призывал его к себе и посылал ему потребное на дом. На просьбу же старца основать в пустыни церковь, князь ответил решительным отказом: «Помяну моление и слезы братии, еже моляху его в монастыри – понудить отца их Корнилия пребывати с ними, и сего ради не повеле ему в пустыни церкви созидати, но понуждаше и с прилежанием, дабы был в прежних своих трудех в своем монастыри со ученики своими». Приказание князя и отказ его в просьбе показались тяжкими святому старцу; он скрылся в Сергиев монастырь. Настал праздник Богоявления, и сам великий князь прибыл на богомолье в Сергиеву обитель. Встретив здесь Корнилия, князь опять понуждал святого «и с великим прилежанием идти в свой монастырь». Старец не смел более противиться воле государя. Обрадованный этим, государь сказал святому: «Отче, я слышал, что в том монастыре нет сел и деревень, но проси, что нужно тебе, и я дам». Старец не восхотел благ мира сего, от которых давно уже добровольно отрекся, но только просил князя дать монастырю немного земли с лесом, чтобы иноки могли есть «от поту лица своего хлеб свой». Князь охотно исполнил просьбу старца и, приняв благословение, с миром отпустил подвижника, прося его: «Моли, отче, Бога о нашем здравии».

Велика была радость Комельской обители при встрече ее основателя. Братия встретила его, как ангела Божия, с крестами и иконами: «овии от них руце его лобызаху, овии ногам касахуся, инии ризам». Игумен Кассиан, избранный в его отсутствие, сложил свою власть, оставаясь в послушании у своего учителя. В своем монастыре преподобный снова принялся за обычные труды, «лес секий и нивы насевая». Но здесь он встретился снова с недовольством братии. Один брат, по имени Закхей, жаловался на скудость своей одежды и просил новой. Старец отдал ему свою одежду, а сам долго ходил в вязаной лыком одежде Закхея. Все это более и более удручало святого старца и заставляло его сильнее чувствовать давно уже наступившую старость. Видя приближение кончины и ослабление своих сил, святой решил провести остаток дней своих в затворе. Сделав прощальное поучение братии, он удалился в обитель своего пострижения и затворился в келлии. Но оставленная им братия не могла жить без своего учителя. Опять прибыли к преподобному посланные из среды ее пять старцев с просьбой, чтобы он не оставил их сирыми, но возвратился безмолвствовать в свою обитель. Старец сначала не уступал просьбе. Когда же к Комельским старцам присоединились игумен и братия Кирилловские, в свою очередь прося его утешить братию, чтобы не разошлись от скорби, блаженный решил снова возвратиться в свою обитель, только предварительно велел там избрать другого игумена. Его спросили, кого он хочет видеть своим преемником. Он назвал Лаврентия. Лаврентий был поставлен игуменом, а возвратившийся старец затворился в келлии на совершенное безмолвие.

Но и еще раз старцу суждено было покинуть свою обитель. Под конец его жизни, в 1536 году, казанские татары, производя опустошение русских городов и селений, достигли Вологодских пределов. Жители в страхе разбежались; опустели и обители, которых также не щадила рука неверных. Когда слух об этом несчастии дошел до старца Корнилия, он сказал: «Сотворим человеческое, бежим и мы, чтобы не явилась гордость или тщеславие. Не добро самим вдаваться в беду. Всемогущий Христос Сам бежал в Египет от Ирода, да научатся и другие не вдаватися в напасти». Подвижник вместе с братией удалился в Белоозерские пределы на Ухтому. Но рука вражия не коснулась обители.

Вскоре после возвращения преподобный почувствовал совершенное изнеможение своих сил и близость кончины. На четвертой неделе после Пасхи больной велел вести себя в церковь к божественной литургии, чтобы в последний раз причаститься святых таин. На другой день святой старец, простившись с братией, велел читать акафист Спасителю и Божией Матери и тихо предал свой дух Богу 1537 года 19 мая, восьмидесяти четырех лет от роду, после сорока одного года своей подвижнической жизни в Комельской пустыни.

Великий подвижник примером своей жизни и духовным руководством воспитал много мужей высокой духовной жизни, из которых многие сами сделались впоследствии основателями монастырей и прославились святостью жизни. Таковы блаженные: Кирилл Новоезерский, Геннадий Любимский, Иродион Илоезерский, Адриан Пошехонский, Филипп Ирапский, Даниил Шушгорский. Все были его учениками и постриженниками его обители.

Обитель преподобного Корнилия одна из цветущих. В ней находится пять благолепных храмов: 1) соборный храм в честь Введения Пресвятой Богородицы; 2) храм в честь преподобного Корнилия, Комельского чудотворца, основателя обители. В этом храме почивают мощи подвижника; над ними устроена рака. В этом же храме находится икона преподобного древнего письма; 3) воскресенская церковь: здесь находится особенно чтимый местными жителями образ Владимирской Богоматери, точный снимок с подлинной чудотворной иконы. В этом же храме хранится часть власяницы преподобного Корнилия и его фелонь, сшитая из шелковой материи, с камчатным красным оплечьем; она ветха и покрыта заплатами; 4) храм в честь святителя Николая, Мирликийского чудотворца и 5) храм во имя Божией Матери «Всех скорбящих Радосте».

Внук великого князя Василия Темного и сын Андрея Васильевича старшего, князя Угличского, Иоанн родился в 1477 году. С самого младенчества своего он выказывал необыкновенную сдержанность, не свойственную детям его возраста. «Бяше бо обычаем кроток и смирен сердцем, и молчалив в разуме, а не гневлив отнюдь; ни игры, ни царского потешения не внимаше, – говорит о нем списатель его жития старец Лонгин, – и егда прииде в разум, повелеша его учити божественному Писанию, и вскоре того извыче». Мать его, княгиня Елена Романовна, скончалась в 1483 году, а чрез два года после нее и бабка его, мать великого князя инокиня Марфа, особенно покровительствовавшая его родителю и удерживавшая великого князя от строгих мер против братьев.

Великий князь был весьма недоволен своими братьями Андреем и Борисом за то, что они нередко входили в сношения с его врагами и держали их сторону. По кончине матери князь Андрей был схвачен старшим братом своим, великим князем Иоанном III, и заключен в темницу, где он и умер. А сыновья его, князья Иоанн и Димитрий, увезены в Вологду и там заперты в тюрьме.

Старший из них, Димитрий, тосковал и по временам горько жаловался на жестокость дяди. Но младший Иоанн, с юных лет кроткий и богобоязненный, находивший утешение только в изучении закона Божия, и самую темницу сделал для себя училищем благочестия; не только не роптал он на суровую участь свою, но благодарил за нее Господа, по примеру мучеников Божиих; в молитве находил он для себя силу и утешение. Он утешал брата.«К чему скорбеть, брат мой? – говорил он Димитрию. – Бог внушил великому князю позаботиться о спасении душ наших. Не видишь ли, как мы далеки от мира, опасного для души? Все, что есть в мире, – похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, – все это не от Отца, но от мира. Счастливы мы, что разлучены с такими незавидными преимуществами мира. Тесен затвор наш? Но не тесным ли путем шли в Царствие Небесное святые? Они терпели голод, стужу, побои, раны, темницу, потерю всего, но пели псалмы и утешались чтением слова Божия. Будем и мы подражать им, и нам дан будет венец нетления». Так чистая душа блаженного юноши смотрела на земную участь свою, как на строение благой премудрости Божией, обращающей и дела людские в средства ко спасению. Наконец страдалец Божий истомился в душном воздухе темницы и, чувствуя близость кончины своей, захотел облечься в иноческую одежду. Почему же давно он не облекся в эту одежду? Тогда подозрительная политика людская, конечно, возвратила бы ему свободу. Но в таком случае брат Димитрий, не желавший иночества, не принявший его и перед смертью, остался бы один в темнице; а этого не допускала нежная любовь к брату. По просьбе блаженного узника Прилуцкий игумен облек его в иноческую одежду, назвав Игнатием. Страдалец причастился святых таин и, осенив себя крестным знамением, сказал: «В руки Твои, Господи, предаю дух мой». Так перешел он в вечный покой 19 мая 1523 года, сорока пяти лет от рождения. Горько плакал брат Димитрий о потере утешителя и наставника-брата. Но, смотря на светлое лицо почившего, не имевшее вида мертвенности, и ощущая легкое благоухание, исходившее от почившего, успокоился уверенностью в блаженной его доле. Весь город собрался в темнице, услышав о преставлении блаженного князя: его уважали в узах более, нежели обладавших силой власти земной. Во время погребения блаженного князя-инока, совершилось несколько чудес.

Мощи преподобного Игнатия положены в том же храме Прилуцкого монастыря, где почивают мощи преподобного Димитрия, основателя этой обители. Брат князя-инока Игнатия еще несколько лет по кончине его оставался узником, но скончался на свободе и погребен при ногах брата, утешителя его в узах темничных. Замечательно, что икона Богородицы – единственное родительское наследие братьев-узников – и ныне сохраняется в тюрьме на память страдальцев. Жители Вологды притекают с верой к сему чудотворному образу в остроге.

В конце XIV века в Симонове монастыре был инок Ферапонт, уроженец Волока-Ламского, в миру Феодор, из рода дворян Поскочиных. Он тайно ушел из родительского дома, постригся в Симонове, проводил жизнь подвижническую и по временам слушал наставления преподобного Сергия. Незадолго до видения, которого удостоился Кирилл (см. житие преподобного Кирилла), Ферапонт, связанный с ним узами духовного дружества, был послан настоятелем по послушанию в дальную Белоозерскую сторону. С посохом странническим ходил он по живописным берегам Белого озера, пленился тишиной густых лесов и вынес оттуда жажду уединения пустынного.

Дождавшись возвращения друга, Кирилл спросил Ферапонта: «Есть ли на Белом озере место, где бы можно было безмолвствовать иноку?» Ферапонт ответил, что там много прекрасных мест. Друзья ушли тайно в пустынную страну, долго ходили по Белоозерскому краю, тогда еще глухому и малолюдному, и взошли на гору Мауру. Здесь леса, луга и воды соединились на большом пространстве; подошву высокой горы омывают воды озера Сиверского. С одной стороны быстрая Шексна извивается по лугам необозримым, с другой – несколько синих озер разбросано среди густых лесов.

Здесь преподобный Кирилл узнал прекрасную местность, указанную ему в видении; он пал с усердной молитвой пред иконой Богородицы, которую принес с собой, поставил деревянный крест, и подле него пустынники выкопали себе землянку.

Вскоре Ферапонт ушел далее от Кирилла за пятнадцать верст и поселился между двумя озерами – Пашским и Бородавским, на красивом высоком месте. Тут он расчистил землю для насаждения овощей и прогонял уныние безмолвия то трудом, то молитвой и бдением. Много скорбей понес он и от разбойников, которые считали эти дикие, пустынные места своим достоянием и под угрозой смерти требовали, чтобы Ферапонт ушел оттуда. Но угодник Божий не падал духом, и злые люди должны были ему уступить.

К преподобному Ферапонту стали стекаться любители пустынной жизни, и он построил в 1398 г. храм Рождества Богородицы и учредил общежитие, но не согласился принять на себя ни священства, ни игуменства. На усильные просьбы братии, желавшей иметь его настоятелем, старец отвечал: «Не я оградил это место, а Пречистая Богородица: Она и может наставить вас на все полезное». Братия избрали себе игумена; однако же Ферапонт оставался для всех отцов и наставником. Устав обители во многом был сходен с Кирилловским; братия занимались то списыванием книг, то плетением сетей для ловли рыбы. В монастыре была крайняя скудость до того времени, когда князь Андрей Можайский, сын Донского, владевший и Белоозерской страной, пожаловал новой обители земли и озера и прислал утварь для храма ее.

Друзья, основатели пустынных обителей, приходили друг к другу для духовной беседы. Но в 1408 году им суждено было расстаться. Случилось однажды наместнику князя прийти в Ферапонтов монастырь побеседовать с преподобным, и так сладостна ему показалась эта беседа, что он всей душой возлюбил старца. Возвратившись к своему князю, рассказал он, какое сокровище таится в его отчине, где все еще тогда было пусто. Князь Андрей давно желал построить монастырь близ Можайска; услышав о Ферапонте, он вызвал его к себе. Преподобный смутился от такого вызова; он просил совета у всей братии. Братия отвечала, что не должно оскорблять сильного властелина, Бога ради его зовущего, от которого зависит обитель, потому что на его земле она основалась. Однако труженик еще колебался оставить любимое место своего подвига и, пригласив посланного от князя в собрание иноческое, умолял открыть тайную причину зова княжеского, потому что недоумевал, какое дело может иметь державный до человека грубого и невежественного, тем паче что инокам подобает у себя безмолвствовать, а не скитаться в миру на позор людям. Посланный отвечал старцу, что ему крепко заповедано не возвращаться без него к князю и, поклонившись до земли, умолял не ослушаться державного; то же повторила и братия, так что Ферапонт пролил многие слезы. «Воля Божия и Пречистой Богородицы и ваша любовь, да будет со мной», – сказал он наконец и повиновался, хотя вопреки желанию, общему приговору.

Князь встретил его с подобающей честью. «Господь да сочтет стопы твои, – сказал он ему, – и воздаст тебе мзду за твой подвиг, я же всегда останусь должником твоей святыни». Чрез несколько дней отдыха князь просил старца безусловно обещать ему, что исполнит одно его теплое желание; Ферапонт смиренно отвечал: «Я нищий и худой чернец; что могу даровать твоему величию, одаренному столькими благами?» Князь наконец открыл ему свою мысль и, ласково посадив близ себя старца, умолял, чтобы устроил ему обитель иноческую близ родного его города Можайска.

На просьбы князя старец отвечал сначала слезами, но потом согласился исполнить волю его или, лучше сказать, волю Божию. Он покинул свою пустыню и переселился в Можайск, где при богатых средствах князя скоро устроился монастырь Рождества Богородицы в Лужках, в версте от города. Основатель новой обители пользовался особенным уважением первосвятителя Фотия, который с любовью беседовал с ним о духовной жизни и облек его саном архимандрита. После восемнадцатилетнего настоятельства в Можайском монастыре преподобный Ферапонт преставился в глубокой старости, 27 мая 1426 года.

Мощи его почивают под спудом в соборной церкви основанного им Можайского Лужецкого монастыря. В Белоозерской пустыни есть храм, посвященный имени преподобного.