Святитель Николай и древнерусская паломническая традиция. В.М. Гуминский (Москва)

Древнерусской паломнической традиции никак не менее тысячи лет. Сведения о первых русских паломниках сохранили для нас, прежде всего, «Киево-Печерский патерик» и «Повесть временных лет». Будущий основатель и игумен Киево-Печерской лавры Антоний ещё в молодости посетил Константинополь, Афон и после возвращения в Киев в 1015 г. вновь отправился на Афон, где пробыл два года. В середине XI в. побывал в Царьграде великокняжеский евнух Ефрем. Сын Яна Вышаты Варлаам совершил в 1062 г. паломничество в Константинополь и Иерусалим. И даже путешествие равноапостольной великой княгини Ольги в Константинополь в 955 (957) г. вполне можно расценить как паломническую поездку, во время которой княгиня крестилась. «Хождения» были одним из самых популярных жанров древнерусской литературы, уступая только житиям. Известно более семидесяти произведений этого жанра, бытовавших на Руси с XII по XVII вв., количество списков «Хожений» игумена Даниила, Трифона Коробейникова и других паломников исчисляются сотнями.

Почитание святителя Николая на Руси, возможно, восходит к ещё более ранним временам. «Повесть временных лет» под 882 г. сообщает, что на могиле Аскольда неким Ольмой была поставлена церковь Святого Николы. По предположению ряда исследователей (Н.И. Петрова, А.П. Власто и других), это имя могло быть христианским именем князя, следовательно, перед нами первое свидетельство на почитании Руси Мирликийского архиепископа⁶¹⁴.

Словом, эти две традиции возникли достаточно рано и на протяжении долгих веков своего существования не могли не пересечься. Тем более что в популярных в Древней Руси житиях святителя Николая, как правило, рассказывалось о паломничестве чудотворца, ещё до поставления его на мирликийскую кафедру, в Палестину, «идеже Господь Бог наш Иисус Христос пречистыма Своима плотьныма ногама шествие творяше», и о чудесах, совершённых им во время странствия (усмирение бури, исцеление упавшего с мачты юноши, исцеление недужных и бесноватых).

Как известно, именно этот эпизод жития святителя Николая (посещение святынь Иерусалима – гроба Господня и Голгофы, чудо с «отверзением» дверей храма Воскресения, где находился животворящий крест Господень) позволил архимандриту Антонину (Капустину) усомниться, в том что будущий архиепископ Мирликийский в самом начале IV в. (его путешествие в Палестину обычно датируется примерно 300 г.) мог посещать святыни, которые были «приведены во всеобщую известность» по крайней мере несколько десятилетий спустя. Речь идёт об обретении Креста равноапостольной царицей Еленой, воздвижении и об освящении храма Воскресения Господня в 335 г. Исследователь сделал вывод, что произошло смешение житий двух соимённых святителей ликийских: святителя Николая Мирликийского, жившего в IV в., и святителя Николая Пинарского, архимандрита Сионского монастыря, жившего два века спустя и действительно совершившего две паломнические поездки на Святую землю, описанные в его житии⁶¹⁵. Житие Николая Пинарского, получившее в литературе наименование «иного жития», было обнаружено ещё в 1721 г. в Ватиканской библиотеке кардиналом Николаем Фальконием⁶¹⁶. Архимандрит Леонид (Кавелин) сличил перевод «иного жития» архимандрита Антонина с житием святителя Николая, хорошо известным отечественным историкам по рукописным сборникам XV–XVI вв., и предположил, что это житие является русским переводом «иного жития», но святитель Николай здесь именуется архиепископом Мирликийским и его жизнь относится к IV в. Сопоставительный анализ послужил ему одним из оснований для отрицания мнения о существовании двух Николаев Чудотворцев⁶¹⁷. Впоследствии было установлено, что житие святителя Николая, составленное Симеоном Метафрастом (X в.), находится с «иным житием» в сложных взаимовлияниях⁶¹⁸, а смешение образов обоих святителей, скорее всего, происходило ещё на византийской почве⁶¹⁹.

Симеон Метафраст в своём житии святителя Николая закрепил такую контаминацию и невольно поддержал древнерусскую паломническую традицию ссылкой на авторитет, пожалуй, самого популярного в Древней Руси святого. Кроме этого, ещё в 1871 г. В.О. Ключевский в качестве «одного из куриознейших явлений в древнерусской литературе» опубликовал по рукописи XV–XVI вв. текст «некнижной редакции жития» святителя Николая, носящей название «Слово иже святыхъ отца нашего Николы, о житьи его и о хожении его и о погребении»⁶²⁰. Учёный отметил «сильную легендарность» «русской редакции» жития, половина которого рассказывает о многолетнем, начиная с четырнадцатилетнего возраста, полном приключений странствии, преимущественно с миссионерскими целями, будущего святителя по Кесари Филипповой, Армении, Сирии, Италии, Египту, Иордании, пока, наконец, он не ставится епископом в Мирах. «С первого раза можно подумать, – заметил историк, – что в нашей редакции описывается жизнь не того мирликийского святого, о котором рассказывают... древние жития. Однако ж есть прямые указания, что предметом этой биографии служит тот самый чудотворец Николай, память которого празднуется 6 декабря, который присутствовал на первом Никейском соборе и который «в латынскихъ земляхъ теломъ лежитъ»⁶²¹. Предположение уже о третьем одноименном святом, совершавшем все эти «апостольские обходы», высказал в своей работе П.О. Потапов⁶²². С ним, а также с поддержавшим это мнение Б.А. Успенским, категорически не согласилась М.С. Крутова⁶²³. Но, как бы то ни было, а представление о святителе Николае – страннике, паломнике получило настолько широкое распространение, что западные историки говорят о Николае Паломнике (Nicolai Peregrini), канонизированном на соборе 1098 г. в Бари⁶²⁴.

В своём «Хожении» первый русский литературный паломник игумен Даниил после описания островов Патмоса и Родоса упоминает ликийский город Макрию (Макрин) и указывает: «А от Макрии до Патера града верст 40. И ту есть рожество святаго Николы, то его есть и отчина и род – Патера. А от Патеры до Мир, идеже гроб святаго Николы, есть верст 40»⁶²⁵.

Это – одно из ранних (1107) свидетельств почитания Мирликийского Чудотворца на Руси⁶²⁶, причём очевидно, что игумен Даниил был уже знаком и с житием святителя, рассказывающем, в частности, о его рождении в ликийском городе Патаре и так далее. Можно даже предположить, что игумен мог читать одно из так называемых (по классификации М.С. Крутовой) житий второго типа («иное житие»), рассказывающих о святом Николае Пинарском и известных у нас с XI в. в отличие от житий святителя Николая первого типа (Симеона Метафраста), начало бытования которых на Руси относят к XV в.⁶²⁷

Вместе с тем это лаконичное свидетельство, обычно не принимаемое исследователями в расчёт, порождает определённое недоумение. Даниил явно употребляет слово «гроб» в значении «гробница», иначе говоря, не повреждённая никем святыня, реликвия. Только что, описывая гроб Иоанна Богослова в Эфесе, он добавил: «И исходит персть свята из гроба того на память его, и взимают верни человеци персть ту святую на исцеление всякого недуга»⁶²⁸. Так же Даниил описывает и гроб «Магдалыни Марьи, и главу ея» и так далее. Неужели игумен не знал, что мощи святителя Николая уже давно покинули православные Миры Ликийские и перенесены в католический город Бари? Ведь праздник перенесения мощей великого чудотворца (9 мая) на Руси был установлен в промежутке между 1087 (дата перенесения мощей в Бари) и 1091 г. при вероятном содействии дочери великого князя Всеволода Евпраксии-Адельгейды, жены императора Генриха IV, присутствовавшей при этом событии лично⁶²⁹, или в 1091 г.⁶³⁰ Католическая церковь установила этот праздник в 1089 г. на соборе в Бари, и он не был принят Греческой Православной Церковью⁶³¹. Можно только предположить, что праздник перенесения мощей святителя Николая («Никола вешний») вводился на Руси постепенно и подобно тому, как папа Урбан II предоставил местным церквам самим решать, отмечать или не отмечать его, во времена игумена Даниила он ещё не получил повсеместного распространения⁶³².

Вопросу об учреждении на Руси праздника перенесения мощей Николая Чудотворца из Мир Ликийских в Бари посвятил отдельную главу своих «Разысканий о Ефреме Переяславском» (СПб., 2002) Д.Г. Хрусталев, впрочем, осторожно поместив её во вторую часть книги под названием «Версии». Подчёркивая локальность «апулийского события», историк связывает учреждение праздника на Руси с миссией 1091 г. Феодора, который был, согласно Никоновской летописи, «Грекъ митрополичь отъ папы из Рима и принесе много мощей святыхъ», а в их числе и мощи святителя Николая. Инициатором же учреждения праздника 9 мая 1092 г. выступил митрополит Ефрем Переяславский, замещавший в это время Киевскую кафедру⁶³³.

Но вернёмся к древнерусской паломнической литературе. Она не прошла мимо и истории возможного перенесения мощей Николая Чудотворца в Венецию. Вот как описывает паломничество к этим мощам Неизвестный Суздалец, сопровождавший митрополита Исидора на известный Ферраро-Флорентийский униатский собор (пребывание русской делегации в Италии продолжалось около трёх лет – с 1437 по 1440 г.). «И приста корабль к острову. И ту монастырь святаго Николы, и ту сам святыи Никола лежит. И видехом гроб его в церкви на четырёх столпех, учинено по лествице 6 степени, и знаменахомся у гроба святаго, самого не видехом, замурован бе лежит; с ним дядя его, да Федор в едином гробе. И въпрошахом игумена монастыря того, откуды мощи святаго Николы взяты; они же поведаша: от Бара града слали венетяне 100 катарг, да 3 корабли с житом, и взяли мощи»⁶³⁴.

Это сообщение в целом не вызывает сомнений. Корабль с возвращающейся на родину русской церковной делегацией остановился 22 декабря 1440 г. у острова Лидо (по некоторым сведениям он прежде так и назывался San Niccolo), где располагался бенедиктинский монастырь с церковью Сан Никколо (chiesa San Niccolo a Lido). Здесь русским путешественникам показали раку, где хранились мощи трёх святых, в том числе, святителя Николая Чудотворца. Вероятно, на недоуменный вопрос членов делегации, безусловно, знавших, что мощи святителя должны находиться в Бари, «игумен» ответил маловероятной, не подтверждаемой ни одним из известных нам источников, историей со ста галерами и тремя кораблями с зерном, за которые венецианцы и получили святыню.

Известные источники излагают совершенно другую версию перенесения мощей в Венецию из Мир Ликийских. Это, прежде всего, повествование францисканского монаха Иордана, жившего в первой половине XIV в. в Венеции и сообщившего, что данное событие произошло в 1097 г. Архимандрит Антонин (Капустин), опубликовавший русский перевод рассказа Иордана, категорически отвергал его достоверность⁶³⁵. Столь же категоричен патер Дж. Чоффари, говорящий о «мнимом перенесении» мощей святителя Николая Мирликийского в Венецию⁶³⁶. А. Красовский полагал, что можно говорить о двух перенесениях мощей: мощи святителя Николая Мирликийского перенесли в 1087 г. в апулийский город Бари, мощи Николая Пинарского – в 1097 г. в Венецию⁶³⁷. И. Шляпкин считал, что здесь речь может идти только о мощах святого Николая Пинарского, которые были вначале погребены в Сионе, затем перенесены в кафедральный собор Святой Ирины в г. Миры, а в 1096 г. увезены в Венецию⁶³⁸. К сожалению, ничего не сказано о мощах святителя Николая и в статье «Венеция» (С.П. Карпова, С.И. Никитина и М.А. Маханько) в современной Православной энциклопедии⁶³⁹.

Ничего не говорят о них и русские путешественники конца XVII – первой половины XVIII вв. Так, пятидесятидвухлетний стольник П.А. Толстой прибыл в Венецию 15 июня 1697 г., прожил в городе около двух месяцев, а затем неоднократно возвращался сюда после плаваний по Адриатике и Средиземному морю. П.А. Толстой пробыл в Венеции всего что-то около девяти месяцев, познакомился со всеми местными достопримечательностями (Дворцом Дожей, собором Святого Марка и другими), реликвиями, в частности, приложился к мощам преподобного Саввы Освящённого и описал их в путевых заметках. Эти мощи, как известно, были вывезены венецианцами со Святой земли в 1256 г., а в 1965 г. возвращены в основанную преподобным лавру. 9 июля 1697 г. П.А. Толстой даже побывал на о. Лидо, рассказал о воинском поселении, там находившемся, упомянул и о монастыре, в который «салдаты приходят к пению», но не назвал его и ничего не сказал о мощах⁶⁴⁰. Судя по всему, то же самое поселение описал в своих записках неизвестный русский путешественник, побывавший в Венеции чуть раньше П.А. Толстого – в мае 1697 г.: «Бывают солдаты на кораблях и на каторгах (гребных судах. – В.Г.), те в городе не живут, а зделан дом на острову, каменная ограда великая...» и так далее⁶⁴¹. Но и он ни словом не обмолвился о мощах святителя Николая.

В.Г. Григорович-Барский впервые попал в Венецию 25 июня 1724 г. по дороге из Портогруаро («Зело желахомъ видети Венецию, слишахомъ бо ещё издавна от многихъ, яко многочисленния вещи чудесные тамо обретаются»), но пробыл там всего три дня и отправился в Падую. Второй раз он приплыл в Венецию 7 октября того же года (после паломничеств в Лорето, Рим, Бари и другие города) и пробыл там до 28 февраля 1725 г. Григорович констатировал, что «славится Венеция... множеством мощей Святихъ Божиихъ» и добавил: «многие имутъ Святихъ Божиихъ мощи, тако Греческихъ, яко и Римскихъ, обаче не целие, но малие части...». Но подробно он рассказал только о трёх «токмо целие Святие Греческие, въ Римскихъ лежащие костелахъ»: об Иоанне Милостивом, том же преподобном Савве Освящённом и об Афанасии Александрийском. О мощах святителя Николая русский паломник даже не упомянул⁶⁴².

И, наконец, русские путешественники, пусть и далёкие от паломнической традиции (целью их путешествия в Европу было получение современного образования), но любознательные и пытливые. Пётр Демидов сообщал своему отцу Григорию Акинфиевичу и матушке Настасье Павловне в журнале своего с братом Александром путешествия о посещении 14 октября 1757 г. острова Лидо, с которого «вид весма красивой и полной на море». Главное, что братья увидели на острове – «стоящая церква святаго Николая». Храм братья посетили, подробно описали («внутри красива и имеет 7 олтарей и 8 изрядных мраморных статуев...» и так далее), но ни слова не сказали о мощах святителя⁶⁴³.

Однако в последнее время круг источников, привлекаемых в пользу версии о перенесении мощей знаменитого чудотворца в Венецию, расширился за счёт обращения к труду Фламиния Корнера «Исторические известия о церквах и монастырях Венеции и Торчелло» (Падуя, 1763)⁶⁴⁴. Учёный использовал анонимную венецианскую рукопись, датируемую около 1101 г. и со множеством драматических подробностей рассказывающую о том, как во время 1-го Крестового похода отряд венецианцев во главе с епископом Энрико, сыном дожа Доменико Контарини, высадился по дороге на Святую землю в Ликии и отправился в базилику святителя Николая в Мирах. Здесь в гробнице путешественники в конце концов крестоносцы обнаружили оставшиеся после посещения барийцами за десятилетие до этого мощи святителя. Мощи Николая Чудотворца вместе с мощами священномученика Феодора и святого Николая Пинарского(?) были в самом начале XII в. перевезены на венецианский о. Лидо. При этом мощи другого святого Николая были объявлены мощами «дяди» святителя Николая Мирликийского, что отразило характерное для средних веков смешение обоих святых.

На протяжении последующих веков мощи неоднократно подвергались освидетельствованию. В 1992 г. такое освидетельствование было проведено с участием монаха ордена францисканцев Л. Палюде и профессора университета г. Бари Л. Мартино, который возглавлял подобное же освидетельствование мощей святителя Николая в Бари, имевшее место в 1953–1957 гг.⁶⁴⁵ Л. Палюде впоследствии опубликовал развёрнутый иллюстрированный отчёт об этом событии, в котором постоянно ссылался на мнение Л. Мартино, подтвердившего подлинность мощей святителя Николая⁶⁴⁶.

Разумеется, П.А. Толстого или, скажем, Б.П. Шереметева нельзя назвать паломниками в полном (древнерусском) смысле этого слова. Впрочем, таковыми не были уже и члены русской церковной делегации на Ферраро-Флорентийском соборе, в том числе и Неизвестный Суздалец, автор «Хождения во Флоренцию» (название условное, ибо самоназвания у этого текста нет). Цели их путешествий на Запад были иными. Для «ферраро-флорентийцев» – прежде всего, церковно-политические. П.А. Толстой был отправлен Петром I в Европу «для науки воинских дел» – другое дело, что изучение морского дела и воинского искусства оказалось для него в путешествии совсем не главным. Генерал-фельдмаршал российских войск, тайный советник, граф Б.П. Шереметев был также официально командирован в Италию «ради видения окрестных стран и государств и в них мореходных, противу неприятелей креста Святаго, военных поведений...». Но светские путешественники конца XVII–XVIII вв. были православными (а в этом смысле и древнерусскими) людьми. «Средневековые» ценности и религиозные понятия оставались для них во многом актуальными, и поклонение православным святыням и реликвиям на католическом Западе органично входило, если так можно выразиться, в состав их путешествий, было само собой разумеющимся, хотя, конечно, не реликвии определяли основной маршрут их поездок.

В мае 1697 г. неизвестный русский путешественник был проездом в Лорето (правда, оговорившись, назвал его Назаретом), где в церкви Пресвятыя Богородицы находится так называемый Дом Богородицы (La Santa Casa). Путешественник оставил его краткое описание и заметил, что «тот дом принесён из Назарета и поставлен в церкви, и сосуды те, из которых питала сына своего Пресвятая Богородица»⁶⁴⁷.

14 марта 1698 г. в Лорето в Доме Богородицы побывал Б.П. Шереметев. В «записке» его путешествия содержится достаточно подробное описание святыни, упоминаются вырезанная из дерева икона «Пресвятыя Богородицы с предвечным Младенцем» и даже глиняные «чашечка и блюдечки, из которых сама Пресвятая Богородица и сын, и Бог Ея, питался»⁶⁴⁸. П.А. Толстой сам в Лорето не был, но слышал о лоретской святыне в Венеции. Но, конечно, одной из главных святынь для русских путешественников был Бар-град, посещение которого явно не преследовало никаких других целей, кроме паломнической.

Б.П. Шереметев прибыл в Бари 29 мая 1698 г. и на следующий день отправился в «церковь, где лежат мощи Великого Чудотворца Николая». Описание гробницы святителя, содержащееся в его «путешествии», весьма обстоятельно. Заметив, что «оные Святыя Мироточивые мощи лежат в исподней церкви под престолом, которая церковь сделана под большой церковью в земле», автор последовательно описал украшения самого «серебряного высокой работы» престола: «великих серебряных Ангелов» вокруг него, «серебряные ж шандалы и лампады», «образ большой Чудотворца Николая, весь серебряной сидячей, в одной руке держа Евангелие, а другою благословляет людей».

«В сем престоле, – продолжает своё описание путешественник, – приделаны дверцы серебряные ж которые всегда бывают заперты, а отпирают временно, когда случаются приежжие, чтоб им видеть Святые мощи.. ». Для Б.П. Шереметева и его свиты, учитывая ранг высокопоставленного паломника, проблем с открытием дверец, конечно, не было, поэтому в его «путешествии» даётся первое в русской литературе «объективированное» описание самих мощей, а также процедуры-ритуала доставания миро из гробницы святителя Николая. «В оныя дверцы лазят люди по пояс, и смотрят Святых мощей в окошечко, а в то окошечко опущают маленький шандальчик на цепочке, поставя в него свечку. Тех Святых мощей видна только одна нога и то не явственно, для того, что мощи опущены глубоко, а окошечко не велико; в сие окошечко опускным оным шандальцем мало износят мира и дают пить».

Путешественники выслушали в церкви обедню и вечерню, им показали и «образ Чудотворца Николая стоящей, о котором уверяли, что писан в то время, как ещё в живых был...», и «гроб его Чудотворца Николая, в котором мощи его привезены из Мира града; сей гроб деревянной, разобран и положен в скрыну за стеклом...», а также многочисленные реликвии и дары церкви святителя Николая, хранящиеся в ризнице. «И велию веру, – заметил путешественник, – имеют Латины к Чудотворцу Николаю, и приежжают к нему на поклонение многие». Рассказали Б.П. Шереметеву и про чудо, случившееся во время строительства «исподней церкви»: «... ставили в ней марморные столбы, и одного де столба не достало, о чем де здатели онаго храма весьма скорбели, что такого вскоре взять не где; после чего увидели в той церкве столб, поставлен на своем месте, чему весьма удивились... потом подлинно сведали, что оный столб принесен не видимою силою из Мира града, в котором были мощи его, и сей столб в великом находится у них почитании...»⁶⁴⁹.

Не прошло и месяца со времени паломничества в Бари Б.П. Шереметева, как в тот же город приплыл на «фрегадоне» П.А. Толстой. За восемь месяцев до этого он уже пытался попасть сюда, но «турецких воинских 5 караблей, которые имели на себе кажды по 500 человек енычан заступили... дорогу до города Бару». 22 июня 1698 г., «как почели благовестить на веспер, то есть к вечерне», стольник все-таки «пошел в римскую церковь, в которой лежат мощи великого архиерея Христова Николы». Почётного гостя в дверях встретили «попы римские, которые называются каноники» и которые показали ему все сокровища и святыни своего храма.

Первым делом П.А. Толстой, как и Б.П. Шереметев, естественно, обратил внимание на серебряный «литой» алтарь и его украшения, в том числе «поясной» серебряный же образ благословляющего «великого Николы» с Евангелием в левой руке. Заметил П.А. Толстой и выразительную деталь украшения алтаря, пропущенную в «записке» Б.П. Шереметева и отсылающую к житию Мирликийского архипастыря: «Поверх того Евангелия зделаны три яблока круглые, золотые во образ чудеси чудотворцова, как отцу трех девиц, хотящему отдати на брак скверной, три узла подал злата и от смертелнаго блуднаго греха тех девиц избавил».

Много подробнее и точнее, чем в «записке» Б.П. Шереметева, описана у П.А. Толстого и сама гробница святителя Николая. «Под тем вышеписанным олтарем лежат в земле ниско мощи чудотворные великого иерарха Николы, покрыты единым каменем мраморным. На том камене зделано единое окно малое, круглое; и когда кто хощет видеть ево святые чудотворные мощи, тот повинен войтить под престол в окно, на то устроенное, и смотреть вниз, в то вышепомяненное малое круглое окно. А в то окно каноник, влезши под олтарь, опустит вниз над самые чудотворные мощи, серебряной неболшой шандал со возженною свечею на серебреной чепи». Так же подробно описал П.А. Толстой и сами мощи, и процедуру доставания миро.

«И в то вышеписанное малое круглое окно видеть святаго чудотворца Николы кость от ноги, которая суть лежит вся потопленна в мире, исходящем от пресвятых ево мощей; и поверх той кости святой стоит святое миро, видом подобно чистому маслу. В тое нискость, где его святыя мощи лежат, никто не входит отнюдь; а миро святое достают той церкви канонники таким поведением: навяжут едину губу на серебреной жезл, на то устроенной, и опустят в вышепомяненное малое круглое окно со свечою, и тое губу, напоивши святым миром, исходящим от чудотворных мощей, выняв оттуду, выжмет в сосуд, и паки так же чинят, и сколко потребно, столко возмет, а миро святое никогда не оскудевает». В заключение своего описания паломник уточнил внешний вид чудесной жидкости: «Когда-то святое миро раздаваемо бывает требующим и влито в скляницы, тогда является видом подобно чистой воде; и дают приходящим то святой миро пить неоскудно».

Не пропустил П.А. Толстой и «деревеного ларца – того, в котором привезены в Бар из города Мира мощи», только, по П.А. Толстому, он был заключён не в «скрыну за стеклом», как у Б.П. Шереметева, а в «шкатулу деревеную, резной работы, золоченую». Обратил внимание русский путешественник и на «24 столпа аспидных, на которых утвержден тое церкви свод», и на тот «столп желтого аспиду, который стоял при мощах святаго Николы в городе Мире; и по принесении ево святых мощей тот столп приплыл морем в город Бар и ныне стоит в той же нижней церкве... и огорожен тот столб желеными решетками вокруг». В «сосудохранительнице, или в притворе», П.А. Толстой видел и со знанием дела описал «образ чудотворца Николы в меру возраста ево писма древнего греческого и от многих лет темен, с которого образа пишут в Баре святыя иконы чудотворца Николы власно тем подобием, как написан тот святый вышепомяненный образ, а привезен тот образ в Бар вкупе с мощами... а сказывают, что тот образ писан с самого чудотворцова лица, когда чудотворец Никола был жив»⁶⁵⁰.

Странствования В.Г. Григоровича-Барского по святым местам Востока с 1723 по 1747 г. формально также не принадлежат к древнерусской паломнической традиции, однако очевидно даже на самый первый взгляд, что именно её они продолжают в литературе Нового времени. «Хожение» игумена Даниила, с которого началась русская паломническая литература, заложило её жанровые основы, стало образцом для последующего развития. Игумен ничего не рассказывает о дороге с Руси на Царьград и о самом Царьграде, о возвращении на родину, почти ничего не сообщает о себе, о своих путевых впечатлениях – его интересуют, прежде всего, святыни, реликвии Палестины. Пространство его «хожения» – это «святые места», заполняют его «святые предметы» – реликвии. Они не подвержены порче гниению, непогоде, если располагаются на открытом месте, а не в храме, словом, живут вневременной жизнью, вечно-вещественны. Примерно так же организуется пространство и в других «хождениях» до XV в., когда древнерусская литература путешествий была, так сказать, паломнической по существу: в ней описывались только сакральные маршруты и, в первую очередь, Святая земля и Царьград.

В XV в. положение кардинально меняется: карта маршрутов древнерусской литературы путешествий существенно расширяется, на неё впервые наносятся Афон, Египет, Синай, западноевропейские страны, Индия Афанасия Никитина и иные святые края. Так, «Хождение на Флорентийский собор Неизвестного суздальца» является первым в русской литературе описанием Ливонии, Германии, Италии, Хорватии, Венгрии и других стран.

Для В.Г. Григоровича-Барского мир, естественно, стал во многом другим, но цель многолетних (с 1723 по 1747 г.) странствий киевского «пешеходца», антиохийского монаха остаётся прежней – «святые места в Европе, Азии и Африке находящиеся». Имя Бари имело для Барского особое значение. Его предки жили в польском городке Бар (в древности Ров), получившим такое название в XVI в. от Боны, супруги польского короля Сигизмунда I в воспоминание апулийского города Бари, где почивают мощи святителя Николая. Сама королева, принадлежавшая миланскому аристократическому дому Сфорца, была похоронена в алтаре базилики чудотворца в Бари. А дед В.Г. Григоровича-Барского со всем своим семейством перебрался из польского Бара в Киев.

Такова была точка зрения на фамилию киевского паломника Н.П. Барсукова, впервые подготовившего научное издание записок В.Г. Григоровича-Барского в 1885 г. в Православном Палестинском сборнике и снабдившего это издание предисловием⁶⁵¹. Сам паломник излагал в своих записках несколько отличную версию происхождения второй половины своей фамилии. Здесь рассказывается, как во время пребывания во Львове в конце 1723 – начале 1724 г. ему захотелось вместе со своим спутником, соучеником по Киево-Могилянской академии и сверстником Иустином Леннецким поучиться в Иезуитской академии «да искусимъ ихъ предания учений и да видимъ предъуспеяние учащихся». Однако «весьма православниихъ... найпаче же Киевскихъ» туда, понятно, не принимали. Тогда, «хотящи утаитися», молодые люди «оставихомъ своя прежняя проименования и нарекохомся Барскии, единимъ проименованиемъ, притворшеся быти брата родна и аки би отъ Бара суща, иже въ Ляшеской стороне обретается на Подолии». И тут же уточнил: «Бисть же Иустинъ, сопутникъ мой, мало старейший и той мняшеся быти брать первий, азъ же вторий»⁶⁵².

Но как бы то ни было, в первую очередь, именно ради паломничества в Бари, по признанию самого В.Г. Григоровича-Барского, он отправился в странствования. Когда его спутники решили, прежде всего, отправиться в Рим, он заметил: «Мне же не бысть толь желание до Рима, елико до святителя Христова Николая в Баръ-градъ». И пояснил, что ещё в Киеве, когда «целихъ» «великую язву на нозе», «обещахъ Богу по исцелении далекий подяти трудъ, в благодарение благодати Его». Вопрос о выборе между Римом и Бари встал перед паломниками ещё раз в Лорето, лежащем «на пути Римском»: «Есть же отъ Рима далече 139 миль, сиесть верстъ, отъ Бару же четириста». Тогда паломники «сотворихомъ советь между собою, азъ с другомъ моимъ Иустиномъ, камо имами первее шествовати, къ Риму или к Бару». Аргументация, приведённая В.Г. Григоровичем-Барским в ходе дискуссии, весьма примечательна и достойна внимания. «Аще пойдемъ первее к Риму, – было заявлено на совете, – доволни будемъ видениемъ величества, красоти и слави его, и о меньшихъ уже небрегуще восхощемъ возвратитися воспять, или, утруждении суще пешехождениемъ обленимся пойти поклонится мощемъ угодника Божия Святителя Христова Николая. Если же пойдемъ первее къ Бару граду, и узревше меншая, можем, ради болшихъ, на болшие и далшие подвигнутся труди». Итог дискуссии понятен: «И умислихомъ первее ити къ Бару»⁶⁵³.

Наконец, после долгого, утомительного пути поздним вечером в воскресенье 26 июля 1724 г. В.Г. Григорович-Барский достиг «пресловутого Бара града». Его описание базилики святителя Николая считается едва ли не самым подробным в русской паломнической литературе и давно уже признано классическим⁶⁵⁴.

В числе прочего Барский подробно описал нижнюю церковь с её двадцатью шестью столбами, один из которых был тоньше других и окружён железною решёткою. Впоследствии страннику из пределов российских рассказали о чуде с этим мраморным столбом, плававшем на море, и затем перенесённом святителем Николаем с двумя ангелами в строящийся храм. Железной же решёткой столб был окружён во избежание ущерба от паломников, которые «начаша усечати его или угрызати орудиями железними» с тем, чтобы заполучить хотя бы кусочек, ибо «столпъ оний целби многи творитъ, найпаче же от болезни главной», то есть от головной боли. В храме же путник видел и другие реликвии, свидетельствовавшие о многочисленных «новосотворенныхъ, в главных – истекающее «аки вода» святое миро от мощей святителя. Это миро здесь называют sancta manna, то есть святая манна. Его раздают всем желающим, но для этого нужно иметь специальные, различного вида стеклянные сосуды с изображением чудотворца, продающиеся поблизости⁶⁵⁵. И так далее.

Нашего паломника особенно интересовали мощи святителя Николая, тем более, что у его гроба по слезной молитве он получил исцеление от «болезни ножной», которая с ним случилась «пред входом в Бар»: правая нога разболелась и распухла «аки бревно» и «ниже в сандалиях можах ходити, но бос». Теперь же «без всякого иного врачевания, не вемъ како ищезе толстота от ноги моея и хождахъ здравъ, якоже и прежде». Однако выяснилось, что римляне «мощей не отверзаютъ никакоже... не имуть бо римляне сего обыкновения, кроме великой потреби». Но после долгих уговоров гроб всё-таки «отверзли» поздно вечером, когда в церкви не было никого из посторонних – «да не будетъ зазоръ в людехъ». Точнее, были открыты только маленькие дверцы в великом алтаре «от сребра скованномъ», «яко точию человеку мощно вползти чревомъ». Барский влез в алтарь, полагая, что увидит отворённую раку, «якоже в нашихъ странахъ повсюду» рака святых отворяется наподобие ковчега или сундука. «Тамо же не тако»: массивную раку из мрамора открыть невозможно. Барского тут посетили сомнения: «Се же, мню, того ради, яко мощи не суть, или украдены от ныхъ, или инуду сокровенны, или раздробленны на малии частицы и разданны вместо святыхъ римскихъ и не мощно народу являти я».

Но в мраморной раке оказалось сверху высечено небольшое круглое оконце величиной с рубль. При свете свечи Барский увидел через это отверстие, что мраморная рака наполнена как колодец («аки криница») «до половини води, или манны... аки найчистейшая вода, светла есть, и сквозь ю под спудомъ зрятся аки би кости белие, от нихъ же аки потние крапле (капли пота. – В.Г.) исходить непрестанно, тела же несть, но все расплися, глаголютъ, в миро, и кости не мощно познати от какового члена суть, понеже не на своемъ месте лежать». На недоуменные вопросы Барского, который прежде слышал от многих и читал, что святое миро истекает от правого колена святителя, «каноникъ» ответил: «яко невозможно есть познати, кая кость от колена и кии иннии, вси бо не на своемъ месте лежать, но смешенны, пренесения ради; от колена же деснаго точию начатъ миро точитися, ныне же от всех равно костей исходитъ». Вторичный осмотр не развеял сомнений Барского: «И не мнятся быти истинны кости, но от тогожде мрамора хитростно изсеченны»⁶⁵⁶.

Надо сказать, что В.Г. Григорович-Барский отличался, подобно большинству древнерусских паломников, особой «трезвенностью» по отношению к тем или иным реликвиям. В этом смысле весьма характерно его замечание, сделанное ещё в самом начале странствования, после посещения униатского монастыря Успения Пресвятой Богородицы во Львове. «Тамо есть, – указывает паломник, – стопа Богородична в церкви, въ камени, и мощи целие святаго Железа...». И добавляет: «Яже достовернии суть, или ни, того ни испитахъ: не бихъ бо тогда ещё любопитний»⁶⁵⁷.

Ещё более характерным примером может служить его переоценка подлинности святыни Лорето. При посещении в 1724 г. этого итальянского города В.Г. Григорович-Барский, подобно другим русским путешественникам (см. выше), полностью поверил рассказу о перенесении этой реликвии из Назарета ангелами. В своих записках он оставил подробное «Описание Дому Богородичного Лоретского», включая перевод с «латинского диалекта» пояснительной надписи на мраморной доске (там были такие же надписи на итальянском, французском, немецком и других языках). Через пять лет, в 1729 г., паломник побывал в Назарете, после чего составил обстоятельную записку «О дому Пресвятая Богородици въ Назарете», где привёл целый ряд аргументов в пользу того, что «повесть Римлян ложну бити, многихъ ради винъ». «Первая вина» заключалась в том, что греческое духовенство на Святой земле никогда не слышало «или когда либо в истории чтяху о преселении дома Богородична отъ Назарета въ страну ину». «Вторая вина» – ни о чём подобном не слышали и «сами жители Назаретскии». Наконец, «третая и болъшая паче всехъ вина» является и самой, так сказать, наглядной, ведь «и самое здание не согласуетъ». Дом Богородицы в Лорете «есть сложенъ отъ плинфъ червленихъ, паленнихъ в пещи, въ Назарете же никогда отъ плинфъ здание не биша, и нине не суть, но вся от камени бела естественнаго, от обстоящихъ тамо горъ сеченного». Таким образом, «кто би билъ толь неразсуденъ, иже бы творилъ здания от плинф? Ибо плинфа несть крепчайша и краснейша отъ естественнаго камени, къ тому же в Назарете прекрасное въ горахъ, чистое же и белое, аки млеко, камение и удобное к сечению; к тому же ради делания плинфъ въ Назарете место неудобно есть, и дрова далекое отстояние имуть, идеже людие, ради нужди дровъ, и нине гной животний палятъ, сице творятъ варение и пекутъ хлебъ». Сослался паломник и на собственные впечатления от Святой земли: «Не токмо же тамо, но и въ всей Галилеи и Палестане, не видехъ нигде же здания плинфяна». Словом, «ложъ и истинна явна суть»⁶⁵⁸.

Через сто тридцать лет после В.Г. Григоровича-Барского в Лорето побывал архимандрит (впоследствии епископ) Порфирий Успенский. Он читал В.Г. Григоровича-Барского, привёл из его «странствования» обширную выдержку с описанием лоретской святыни, но также усомнился в её подлинности, повторив, в сущности, аргументы паломника XVIII в. Правда, учёный-путешественник догадался, откуда в предании о перенесении дома Пресвятой Богородицы из Назарета взялись ангелы. Вот что он предположил: «Некоторые христиане из греков имели прозвание Ангелов: так, например, византийские императоры из фамилии Комнинов прозывались Ангелами. Вот один из таких ангелов, по мнению моему... отправился с братом своим или с другим родственником, тоже Ангелом, в Иерусалим и оттуда в Назарет, где жила Пресвятая Дева Мария, и здесь оба они возымели благочестивое намерение построить... домик, похожий на назаретское помещение Приснодевы, и, возвратившись из Палестины, построили его, но из кирпича, даже с кухней или очагом, на котором Приснодева готовила себе снеди. В этот домик их приходили знакомые, друзья, родственники, окрестные и дальние жители, и молились в нём, как бы в самом домике Богоматери, а возвращаясь домой, говорили: домик Богоматери принесён из Назарета Ангелами, разумея под ними не небесных ангелов, а греков, прозывавшихся Ангелами... Но прошло одно столетие, прошло и другое, началось и продолжилось и третье... Толпы богомольцев стекались в него со всех концов Европы, и слыша тут, что сей домик принесён из Назарета Ангелами, вообразили, что его принесли оттуда ангелы небесные... Такая вера укоренилась веками очень глубоко»⁶⁵⁹.

Эта догадка отчасти подтверждается и современными исследователями (о. Дж. Сантарелли, Н. Монелли и другие), которые установили, что к лоретской святыне действительно имеет самое непосредственное отношение семья Ангелов – властителей Эпира. Но на своем корабле они привезли из Палестины не только впечатления от посещения Назарета, но и «святые камни, взятые из Дома нашей Госпожи Девы Марии Божией». Дело в том, что дом Богородицы в Назарете состоял из двух частей – выдолбленной в скале пещеры, грота (почитаемого как святыня по сей день) и каменной пристройки, вплотную прилегавшей к скале. Интересно, что Даниил «Русьскыя земли игумен», побывавший в Назарете в начале XII в. (то есть почти за двести лет до Ангелов), так и описал дом Богородицы, как состоящий из двух частей, в своем «хождении». Что было впоследствии подтверждено археологическими и другими изысканиями. Именно камни, «плинфы» из этой пристройки и были привезены Ангелами в Италию⁶⁶⁰.

Неожиданную реплику на сомнения В.Г. Григоровича-Барского в подлинности мощей святителя Николая в Бари можно обнаружить в записках другого, позднейшего паломника – Владимира Мордвинова, посетившего базилику в 1873 г. «В бытность мою в Бари-граде, – пишет В. Молчанов в своих «Воспоминаниях о Бар-граде» (СПб., 1874), – привелось мне слышать от некоторых лиц о странном явлении, нередко случающемся: многие из притекающих на поклонение мощам святого Николая иногда сподобляются видеть честныя кости Святителя, почивающие на дне гробницы под престолом, иногда же не удостоиваются этой чести, и как ни напрягают они своё зрение, но рассмотреть, содержится ли что-либо в той гробнице, не могут; другим же никогда не приходится видеть своими очами святыню, сколько бы раз ни приходили для поклонения ей в церковь»⁶⁶¹. И далее следует своего рода список свидетелей как видевших «очима своима грешныма» мощи святителя, так и не видевших, а также тех, которые однажды видели, а в другой раз нет⁶⁶².

Очень хотел В.Г. Григорович-Барский побывать и в Мирах Ликийских. Однажды 15 сентября 1726 г. он плыл на корабле с острова Родос на Кипр, когда наступил полный штиль: «умолкоша ветри, и не могохомъ плити ни семо, ни овамо, колеблющеся на единомъ месте». «Взийдохомъ же того дне ещё на болшую широту морскую и не видехомъ ни острововъ, ни брега нигде же, токмо мало Анатолии». Тут выяснилось, что именно это «место Мирликия именуется, идеже поживе и умре Святитель Христовъ Николай. Есть же тамо (слишахъ) и гробъ, идеже первее святие его лежаху мощи, таже пренесошася въ Баръ градъ; но и та въмале ищезе отъ очею нашею...»⁶⁶³.

Спустя десять лет в августе 1736 г. В.Г. Григорович-Барский опять «пловохомъ воскрай Анатолии, земли великой». «Таже мимоидохомъ Мирликию, сиестъ отчество святителя Христова Николая...». На этот раз паломник постарался описать хотя бы вид на неё с моря: «въ Мирликии же брегъ низкий, под горами, песковатий, протязается несколико стадий, лепо певгами и инними древеси лесними пораслий». Этот вид паломник зарисовал («любве ради и говения къ Святителю, начертахъ брегъ съ древеси и горами») и постарался разузнать хоть что-нибудь о нынешнем состоянии святыни. Вот что ему удалось выяснить: «Тамо, за песками, гори великии далече протязаются и при горахъ обретается малая, ветхая и пустая церковь, в ней же и донине гробъ святаго Николая, в камени, на подобее кивота изсеченъ, идеже исперва опочиваху его чудотворнии мощи и оттуду пренесошася въ Баръ градъ... Къ храму и гробу Святаго отъ окрестныхъ странъ приходятъ на поклонение...». Русскому паломнику также рассказали, что в мирликийском храме «пустинножителствуетъ некий убогий старецъ, стражбы ради церквы, и питается от милостини христианской». О себе же В.Г. Григорович-Барский с горечью добавил: «Азъ же не сподобихся отъити, спешения ради корабля». Интересно его объяснение этой неудачи: «Довлеетъ же мне первое поклонение, еже сотворихъ в Баре».

Подобных препятствий, вероятно, не было на пути черниговского паломника, иеромонаха Ипполита Вишенского, который побывал в Мирах Ликийских ещё в 1708 г. и оставил любопытное свидетельство о почитании опустевшей гробницы святителя Николая: «Есть и до днесь чуда от святаго гроба, не только нашимъ христианамъ исцеление есть, но и туркамъ невернымъ бываетъ помощь. Если кто потеряетъ верблюда, или осла, или коня, если принесетъ до гроба свечку и кланяется, тотчасъ найдетъ»⁶⁶⁴.

Иного рода препятствия ожидали православных паломников середины XIX в., стремившихся поклониться мощам святителя Николая в Бари. По свидетельству А.Н. Муравьева, предполагавшего совершить такую поездку в начале 1840-х гг., было «необходимо получить в Неаполе от нунция папского письменное дозволение, чтобы быть допущенным в нижнюю церковь к самым мощам святителя Николая, ибо она открывается только дважды в год, в дни его празднеств, и богомольцы западные обыкновенно довольствуются тем, что воздают поклонение верхнему алтарю. Но и в нижней церкви святые мощи под спудом, и, когда отверзаются створчатые дверцы исподнего престола, видно только одно отверстие над ракой чудотворца, но никто не может приложиться к самим мощам великого чудотворца: так мало доступна на Западе святыня сия, столь близкая сердцу каждого православного, и особенно русского»⁶⁶⁵.

Это свидетельство подтверждает и неизвестный иркутянин, совершивший паломничество в Бари спустя два десятилетия: «Каждый из иностранцев, думающий посетить священный град, должен сначала испросить на то позволение от кардинала-архиепископа, папского нунция, а потом от нашей миссии, наконец, от полицейской префектуры»⁶⁶⁶.

Возможно, возникновение такого рода препятствий, затруднявших посещение Бари русскими паломниками, было одной из причин, вызвавших к жизни неожиданный проект О.А. Кипренского, касающийся судьбы мощей святителя Николая. 25 февраля 1832 г. художник отправил из Неаполя бывшему обер-прокурору Святейшего Синода и министру духовных дел и народного просвещения князю А.Н. Голицыну письмо, в начале которого, сославшись на необыкновенную популярность угодника Божьего в России, «особенно же в народе и в воинстве», предложил не больше, не меньше как перенести его мощи с берегов Средиземного моря на берега Невы, ведь прецедент «подобного благочестия» уже имел место в 1087 г. при перенесении мощей из Мир Ликийских в Бари. «Когда возможность была, – писал О.А. Кипренский в Санкт-Петербург, – единожды тронуть Святыню с места для перенесения из Азии в Европу, то равномерно есть возможность и ныне, да и весьма кстати, повторить подобное благочестие, ознаменуя оное перенесением мощей сего Святителя Николая Чудотворца из Бари в Петров-град в век царствования благочестивейшего Императора Нашего Николая Павловича».

Момент для такой акции был выбран художником действительно «весьма кстати»: не так давно победоносно для России завершилась война с Турцией 1828–1829 гг., авторитет Российской империи в Европе был почти непререкаем, да и сами барийцы вряд ли забыли о посещении их города в 1793 г. русскими моряками из эскадры капитана второго ранга А.А. Сороки на, направленной для изгнания наполеоновских войск из Италии. Сам капитан докладывал об этом адмиралу Ф.Ф. Ушакову следующим образом: «12 мая, снявшись с якоря, пошли мы к Бари... И лишь жители сего города увидели паруса наши, то отправили ко мне депутацию, по принятии коей выслан был на берег самый малый отряд, и не прошло двух дней, как уже приведены были к присяге все города сей области»⁶⁶⁷.

Но О.А. Кипренский в письме к кн. А.Н. Голицыну предпочёл не ссылаться на исторические факты, а обратился к аргументации скорее религиозно-эмоционального порядка. «Неведаю! Откуда возродилась во мне сия мысль! Не свыше ли она вдохновлена? – адресовался он к известному своей наклонностью к мистицизму вельможе. – И буде событие таковое исполнится на самом деле, не исполнит ли оно чистейшею радостию души православного и доброго Народа Русского, столь много упований полагающего на Оного Святителя... Без сумнения, Царства наиболее утверждаются непостижимою силою религии, и из следствий сего, кто не видит ясно? – сколь велик Российский Бог!..»⁶⁶⁸.

Но, разумеется, столь смелое предложение не прошло, и русские паломники вынуждены были по-прежнему добираться до апулийского города, преодолевая многочисленные препятствия, особенно если не принадлежали к привилегированным слоям общества. А среди православных паломников в Бари числились и высочайшие особы: в 1852 г. здесь побывал великий князь Константин Николаевич, оставивший в дар местному архиепископу бриллиантовый перстень, который тот с удовольствием демонстрировал русским паломникам⁶⁶⁹. Гробницу с мощами своего небесного покровителя 10 ноября 1892 г. посетил наследник российского престола, будущий император Николай II и на его пожертвования пол в нижнем храме (крипте) был вымощен мрамором⁶⁷⁰. В ризнице базилики хранятся многочисленные реликвии: мощи, церковная утварь, иконы, в том числе присланная Николаем I икона святителя Николая в драгоценном окладе⁶⁷¹.

Но вот что рассказал А.Н. Муравьев в одном из «Римских писем»: «Две крестьянки из Пензенской губернии, мать, лишённая владения ног, и 20-летняя дочь её, одни отправились из России на телеге в одну лошадь в своё дальнее путешествие без денег и без языка, расспрашивая, как могли, где дорога в Бари. Так бывало в средние века, когда толпы крестоносцев спрашивали у проходящих: куда идти в Иерусалим? Дочь правила лошадью и ходила за матерью, которую сама переносила из телеги в гостиницу и из гостиницы в телегу; денег они не брали и не просили подаяния, но принимали с благодарностью пищу для себя и корм для лошади, которая сделалась членом их семьи. Везде принимали их с изумлением; кое-где над ними смеялись, но покровительство святителя, ради коего предприняли свой подвиг, им сопутствовало, потому что одни по самым опасным местам достигли Неаполя, доказав на опыте, что может вера. Тут посланник наш убедил их оставить у него свою повозку и дал им средства ехать в почтовой карете до Бари и обратно. Они возвратились благополучно и, совершив данный ими обет, отправились опять тем же образом на родину»⁶⁷².

Множество препятствий пришлось преодолеть и самому А.Н. Муравьеву, прежде чем «чуднымъ устройствомъ» он попал в Миры Ликийские. Город «лежитъ вне пути пароходовъ» и нужно было «святому Николаю послать... попутную бурю противъ Миры», чтобы корабль отклонился от «назначенного пути». После утомительного двухчасового пути по берегу реки, «по стезе, едва проложенной среди развалин», паломники, наконец, «увидели предъ собою, на довольно обширной равнине, у подошвы горы, увенчанной замкомъ, величественные развалины бывшей обители новаго Сиона, основанной дядею великого Чудотворца, где самъ онъ святительствовалъ столько летъ, и сердце наше исполнилось живейшей радости».

Приблизившись, путники стали тщательно осматривать святыню. «Малая гробовая церковь Святителя Николая, тесная и низкая, сложенная сводомъ изъ тесаныхъ камней и даже отчасти подземная, представилась первая моимъ взорамъ... спустился я несколькими ступенями въ темное преддверие святилища, отделенное стеною отъ внутренней его части: глубокий мракъ царствовал внутри храма». «Когда несколько привыкли к нему глаза и зажжены были три убогия лампады предъ иконостасомъ и над самою гробницею, могли бы рассмотреть все горькое убожество и вместе неоцененное сокровище сей церкви». Далее следует описание самой гробницы. «Низкая четвероугольная гробница Святителя, обложенная по краямъ мраморомъ, хорошо изваяннымъ, но отчасти отбитымъ, с обширнымъ отверстием по средине, отколе похищена была некогда рака, уцелела ещё отъ буйства времени и людей. Длина ея до осьми четвертей (141,6 см – В.Г.), не более трехъ ширина (53,1 см – В.Г.), а высота – одна четверть (17,7 см – В.Г.); внутри глубокая яма, наполненная землею, которую однако я могъ, хотя и с трудомъ, достать рукою». Это описание автор снабдил историческим комментарием. «Достойно внимания, что разорение Миры, полчищами Турецкими, последовало в 1087 году, около 50 летъ, после того как Калабрийцы увезли съ собою мощи великаго угодника, в ихъ городъ Бари; быть может промыслъ Божий, собственно для того и попустилъ сие похищение, чтобы спасти святые останки Чудотворца от рукъ неверныхъ».

Но подобное положение дел никак не должно больше продолжаться. Удручающий вид гробницы святителя Николая вызвал у А.Н. Муравьева целую бурю эмоций. «Сюда, сюда, в пустынную Миру Ликийскую, а не в Калабрийский чуждый намъ городъ Баръ должны стремится благочестивые православные поклонники, чтобы достойно почтить память великого Чудотворца Николая, надъ его гробомъ». Доводы, приведённые А.Н. Муравьевым в пользу этого мнения, показывают, что он был вполне осведомлён о разнице в почитании мощей, существующей между православными и католиками, прежде всего в Бари. Ведь, хотя «здесь стоять развалины храма надъ древнимъ гробомъ, а тамъ великолепная церковь надъ новымъ гробомъ Чудотворца, но сокровище мощей его одинаково недоступно, здесь и тамъ, и обе гробницы какъ бы равно упразднены. По западному обычаю, не открывается никому святыня мощей, и только, подъ престоломъ нижней церкви, указываютъ в Барахъ мраморную раку, хранящую въ себе сие сокровище, и то сквозь малое отверстие, глубоко подъ землею, едва видна сия драгоценная рака. Въ Мире же Ликийской, хотя и упраздненъ гробъ и открыта могила, изъ коей похищена святыня, но самое место освящено долголетними молитвами Святителя, и конечно ближе его сердцу священная его кафедра, имъ самимъ сооруженная, нежели чуждые ему дальние Бары»⁶⁷³.

Именно паломничество А.Н. Муравьева в Миры Ликийские и его призыв восстановить здесь кафедральный храм святителя Николая, как известно, послужил созданию так называемого мирликийского капитала. Строительство в Мирах было сорвано из-за жёсткой позиции турецкой администрации, а накопленные средства пошли впоследствии парадоксальным, учитывая позицию самого А.Н. Муравьева, образом, всё-таки на строительство православного храма во имя святителя Николая и странноприимного дома именно в Бари⁶⁷⁴.

Как мы видим, русская паломническая литература, «открыв» для себя святителя Николая на самом раннем этапе своего существования, продолжала почитать все реликвии, связанные с его именем, во все последующие века.