Глава 3. Языческие народы Европы

В 6 в. в Европе граница между миром христианским и языческим, как и столетие назад, проходила примерно по римскому лимесу. Своеобразной была ситуация на Британских островах. Ирландия никогда не входила в состав Римской империи, не подвергалась оккупации легионами, но благодаря подвигу святого Патрика и его преемников стала страной христианской. В Британии же, входившей в течение нескольких столетий в империю, но завоеванной язычниками-англосаксами, позиция Церкви была подорвана, и начало обращению этого народа к вере во Христа было положено лишь в конце 6 в. Поэтому о Британии можно сказать, что она принадлежала к промежуточной зоне с динамичной границей между двумя религиозными мирами – христианским и языческим; в нее входили также германские земли между Рейном и Эльбой – там присутствовали как христианские общины у тюрингов и алеманнов, так и у саксов тотально господствовало язычество. Подобную промежуточную зону можно выделить на Балканах, но она образовалась не как следствие миссии, а, напротив, в результате экспансии язычников: в 6 в. славяне поселялись на правобережье Дуная в имперских провинциях, где оставалось еще христианское грекоязычное и латиноязычное население, несмотря на его значительную убыль в результате избиений и бегства в более безопасные места. В раздробленном виде поселения латиноязычных христиан, предков современных румын, сохранились и на левобережье Дуная – в Валахии, Бессарабии, Банате и Трансильвании.

В Римской империи, в ее восстановленных святым Юстинианом пределах, доминировало кафолическое православное христианство, однако не только в азиатских провинциях империи и Египте, но также и в ее европейских владениях, на Балканах, в том числе и в самой столице, присутствовал монофизитский элемент, в Италии сохранялись остаточные очаги готского арианства, а затем, уже после Юстиниана, в страну вторглись и завоевали ее на половину лангобарды, также исповедовавшие арианство. За пределами империи испанские вестготы оставались арианами до конца 6 в., то есть до своего обращения в православие. Скандинавия, Центральная и Восточная Европа, к востоку от Эльбы и Днестра, за исключением южного берега Крыма и горной Таврии, а также кавказского побережья Черного моря, где в сохранившихся старых греческих колониях существовали христианские общины, была зоной безраздельного господства традиционного язычества в его разных национальных версиях.

Территориально языческий мир превосходил христианскую Европу примерно в два раза, но в отношении численности населения соотношение было обратным: в языческой Центральной и Восточной Европе обитало тогда менее пятнадцати миллионов человек, но даже такая округленная оценка, в которой суммируется численность населения Скандинавии максимально в один миллион, балтских племен, несомненно, меньше миллиона, около пяти миллионов славян, более миллиона угро-финских народов и родственных им народов Крайнего Севера, менее миллиона автохтонов Северного Кавказа вместе с остатками аланов-ассов, закрепившихся на Кавказе, и около миллиона тюркоязычных пришельцев – булгар, хазар и аваров, – представляется завышенной и может считаться более реалистичной, если в это число включить язычников-германцев, проживавших между Рейном и Эльбой, англосаксов из Британии, а также обосновавшихся с внутренней стороны римского лимеса славян. В то же время совокупное население христианских стран в Европе, не входивших в состав империи, – Франкского и Вестготского королевств, а также Британских островов, без язычников-англосаксов, составляло уже около десяти миллионов человек, а в европейских провинциях империи – на Балканах и в Италии – проживало по меньшей мере еще столько же. Что же касается населения империи, то к десяти миллионам европейцев следует добавить в два раза большее число людей, родиной которых были диоцезы: Азия, Понт, Сирия, Египет и отвоеванная при Юстиниане у вандалов Африка.

Германоязычные племена Скандинавии, к которым принадлежали прямые предки современных датчан, шведов, норвежцев и исландцев, в 6 в. с максимальной аутентичностью, почти вовсе не задетой римской цивилизацией, сохранили исконные черты германского мира с его религиозными обрядами и мифологией, с его нравами и обычаями, образом жизни, особенностями хозяйственной деятельности, зависевшими от природной среды и поэтому до известной степени несущими черты местного своеобразия.

В 6 столетии продолжалась экспансия предков шведов и норвежцев на север, так что граница, отделяющая их территорию от мест обитания саами, смещалась в этом направлении, приблизившись на побережье Норвежского моря к Северному Полярному Кругу. Но экспансия скандинавов имела также иной ориентир: после ухода ютов и англов с полуострова Ютландии, вероятно не просто массового, но почти полного, даны приступили к освоению опустевшего Ютландского полуострова. Ранее они занимали Сконе – южную оконечность Скандинавского полуострова и острова Зеландию, Фюн и ряд более мелких островов, расположенных в проливе Каттегат и между Каттегат и Балтийским морем, а также остров Борнхольм, занятый ими после ухода бургундов на континент. Поселения саксов и фризов остались лишь в его южной части, в пределах современной германской земли Шлезвиг-Гольштейн, а оставшиеся на полуострове немногочисленные юты и англы были относительно скоро и легко ассимилированы родственным им народом данов.

Политическое устройство Скандинавии мало изменилось в сравнении с предыдущим столетием. Помимо относительно крупных королевств свеев, или шведов, на территории Уппланда, гаутов, занимавших земли современной шведской провинции Эстергетланд, и данов, там сохранялись и другие, более мелкие политические образования, во главе которых стояли племенные вожди, именовавшиеся также королями – конунгами или ярлами. На территории современной Швеции это были известные нам своими этнонимами племена или племенные союзы хельмингов, загадочных хадобардов, которых некоторые исследователи отождествляют или сближают с лангобардами, венделов, сближаемых с вандалами, завоевателями не менее знаменитыми, чем лангобарды. В шведской провинции Уппланд течет маленькая река с названием Вендел, и на ее берегу стоит одноименная деревня. Наименования других племенных союзов во главе с их конунгами или ярлами, упоминаемые Иорданом, сохранились до сих пор в названиях некоторых шведских провинций: Халланд и халлины, Луггуд и лиотиды. Что касается Дании, то, по замечанию Дж. Гвина, «чтобы лучше понять географию этих мелких королевств, достаточно составить карту областных тингов и ярмарок… Среди искомых нами центров были Хедебю, Рибе, Орхус, Виборг, Аггерсберг, Линдхольм, Хейе в Ютландии, Роскилле и Рингстед на Зеландии, Оденсе на Фюне и, несомненно, Лунд в Сконе. Первые мелкие королевства появлялись, сливались, делились и исчезали, как пузыри на воде. Не исключено, что большинство распрей и битв, о которых потом складывались героические песни и предания, на деле были заурядными усобицами местных вождей»¹⁰⁸⁰. На территории Норвегии, разрезанной многочисленными фьордами, способствовавшими изоляции племен друг от друга, в 6 столетии сохранялась политическая раздробленность предыдущих веков.

В литературных памятниках Средневековья – исландских сагах, «Круге земном» Снорри Стурлусона, у Саксона Грамматика, в «Роскилльской хронике» упоминаются многочисленные имена древних конунгов данов, свеев и гаутов, но степень достоверности этих сведений невелика. В этом отношении большего доверия заслуживает англосаксонская поэма «Беовульф», в буквальном переводе – «пчеловолк», что значит, конечно, «медведь», текст которой сохранился в рукописи, относящейся к рубежу 1 и 2 тысячелетий, но составлен он был в 7 столетии, иными словами, в эпоху, хронологически близкую к 6 в. Особенную ценность свидетельство «Беовульфа» об именах древних королей имеет еще и потому, что эпизод, связанный с одним из них – Хигелаком, и набег на владения франков в Западной Фризии описан в «Истории» Григория Турского, где, правда, это имя звучит в иной транскрипции – Хохилаих и где он назван королем – даном, в то время как в «Беовульфе» он обозначен конунгом геатов или, что то же, гаутов, и что более достоверно. Неточность Григория проистекает, из того обстоятельства, что германоязычные скандинавы говорили тогда на одном языке, не разделившемся еще даже на диалекты, из которых уже только в Новое время выросли близкородственные языки шведский, датский и норвежский, а также малоэволюционировавший за всю историю своего существования – исландский, который был бы вполне понятен и древним скандинавам. А кроме того, в период, предшествовавший систематическим набегам на континент викингов, там нередко северян разных племен называли по имени данов, наиболее близкого территориально и оттого лучше других известного им народа.

Поэтому хронологическая таблица датских, гаутских и шведских конунгов, вычитываемая из «Беовульфа», вполне, заслуживает интереса, если не полного доверия. В поэме нет точной хронологической привязки, но ее можно почерпнуть из «Истории франков» святого Григория, который датирует набег Хохилаиха (Хигелака) на владения короля Теодориха 515 годом. Корректируя Григория, некоторые историки относят это событие к более позднему времени – 521 г. По «Беовульфу», отцом Хигелака был конунг Хредель, а братьями – Херебальд и Хадкюн, по неосторожности убивший Херебальда на охоте и тем причинивший горе отцу, которое тот не смог пережить, – об этом несчастье так рассказывает герой поэмы «Беовульф», лицо не историческое, но легендарное, – по версии автора поэмы, внук Хределя от его дочери, не названной по имени, но бывшей замужем за Эгтеовом, также, вероятно, вымышленным лицом: «Младшего брата свалил брат Хадкюн на ложе смерти стрелой, сорвавшейся с упругого лука в игре, на охоте, без злого умысла, – братогубительству была причиной стрела неверная». Горе отца было особенно велико потому, что он не мог отомстить за смерть сына: «Хредель не мог по праву воздать за сына другому сыну – без отомщенья остался Херебальд! Так некий старец, увидевший кровного чада тело, на дереве смерти в удавке пляшущее, горько сетует… Войдет ли рыдающий в покои отрока – там запустенье, гуляет ветер, в безрадостном зале – уснул наездник, ратник в могиле! Умолкли арфы, и прежних пиршеств не будет больше!» Эти стихи, исполненные поэтической силы, проливают свет на нравы людей той эпохи, в которую жили герои поэмы: их утешением в случае гибели близких была месть, в отмщении заключался их долг и доблесть. Престол Хределя, когда он умер, перешел к убийце брата Хадкюну, а после его относительно ранней смерти к Хигелаку и далее, когда тот погиб во время злосчастного набега на земли франков, к его племяннику Хардреду, сыну Хадкюна, павшему в войне со шведами в первой половине 6 в.

Нет оснований не доверять также и приводимой в «Беовульфе» генеалогии датских конунгов, хотя она и не находит подтверждений в документах или литературных памятниках своей или близкой эпохи. Один из главных персонажей поэмы – конунг Хродгар, современник Хигелака и, значит, правивший в первые два десятилетия 6 в. Его жена «золотоносица» Вальхтеов происходила из племени хельмингов. До него королем данов в течение короткого периода был его рано умерший старший брат Херогар – по словам самого Хродгара, «достойней владел бы наследием Хальфдана брат мой старший, да умер Хродгар прежде времени», а во второй половине предшествующего 5 столетия данами правил их отец Хальфдан, само имя которого как будто указывает на его смешанное происхождение, что он был даном лишь наполовину. Третий сын Хальфдана Хальга, в исландских сагах он именуется Хельги, скончался в правление своего брата Хродгара. Их сестра, неизвестная по имени, была выдана замуж за Онелу из скильвингов – правящего дома свеев – ради примирения их с данами. Основателем же династии датских конунгов был полулегендарный Скильд, из найденышей, и потому неизвестного происхождения. По преданию, от него престол перешел к Беовульфу, иному лицу, чем мифический персонаж поэмы, сыном которого и был Хальфдан, время жизни и правления которого теряется в неопределенной древности. В «Беовульфе» упомянуты сыновья Хродгара Хредрик и Хродмунд, его дочь Фреавара, выданная за хадобарда Ингельда, ради их примирения с данами, а также племянник Хродгара от его старшего брата Херогара Херовард, но их жизнь после короля Хродгара, обстоятельства и время их ухода остаются за условно хронологической границей поэмы, так что ничего достоверного о них не известно. Сын Хальги Хродвар (в сагах – Хрольв) воспитывался во дворце своего дяди Хродгара. Позже он наследовал королевский престол Дании. Около середины 6 столетия он погиб. Об обстоятельствах его гибели известно из «Саги о Скьёлдунгах». В пересказе Дж. Гвина события, о которых говорится в саге, развивались так: «Враги конунга… объединились против него. Возглавлял заговор двоюродный брат Хрольва Хьервард… – конунг острова Эланд у юго-восточного побережья Швеции. Он привел войско шведов и гаутов к Лейре (королевскому двору данов. – В.Ц.); ночью они напали на Хрольва и убили его и всех его дружинников»¹⁰⁸¹ и сожгли королевский дворец.

Свеями правил королевский дом Скильвингов. Упомянутый в «Беовульфе» конунг Онгентеов пал в войне против гаутов Хадкюна и Хигелака, значит, в самом начале 6 в., когда еще был жив Хадкюн. Двумя его сыновьями и наследниками были Охтхере, о котором поэма не дает никаких сведений, и Онела, женатый на дочери датского короля Хальфдана. Сыновья Охтхере Эанмунд и Эадгильс после восшествия на престол своего дяди Онелы бежали к гаутам, но Онела вступил в войну с гаутами, приютившими его беглых племянников, и в битве с ними были убиты его племянник Эанмунд, а также сын короля гаутов Хадкюна Хардред. За их гибель отомстил брат Эанмунда Эадгильс, вступивший в войну с дядей в союзе с гаутами, «и враг, застигнутый зимним походом, сгинул Онела», а Эадгильс стал конунгом шведов. Произошло это в 530-е гг.

В «Саге об Инглингах», составленной в 13 в., встречаются имена трех шведских королей – Ауна, Эгиля и Адильса, а Саксон Грамматик в своей «Хронике» рассказывает, что конунг Адильс опился и умер на пиршестве, устроенном после гибели своего врага Хрольва, или Хродвара. Таким образом, Адильс может быть надежно отождествлен с Эадгильсом из «Беовульфа» – это означает, что, несмотря на относительно поздние источники, упоминаемые в них два других конунга, Аун и Эгиль – могут быть реальными историческими лицами, тем более что на окраине Старой Уппсалы, в историческом центре Уппланда, ставшего ядром Шведского государства, посреди равнины тянется цепь курганов, среди которых возвышаются расположенные в один ряд три особенно высоких кургана, которые по традиции именуются курганами Одина, Тора и Фрейра; в них погребены не божества, но, как это видно по материалам раскопок двух из них, высокопоставленные лица, – и весьма вероятно, что как раз эти три конунга 6 столетия: обугленные останки двух из них обнаружены в раскопанных курганах. Курганы Старой Уппсалы являются «немыми свидетелями могущества воинственной шведской династии, последовательно распространявшей свою власть на соседние земли – материковый Гаутланд и ближайший остров Готланд»¹⁰⁸². Добавим только для уточнения, что эта экспансия выходит за хронологические рамки 6 в. и заняла не одно столетие.

Более детально эту версию генеалогии королевского рода излагает Хильда Дэвидсон: центральный курган в Старой Уппсале «был возведен в 5 веке, а примерно через сто лет расширен. Восточный курган был сооружен в начале 6 века, тогда же, когда и третий… Западный курган был возведен последним – примерно в середине 6 века. Под этими тремя курганами были погребены первые короли Швеции, упоминаемые в «Беовульфе» и «Саге об Ингингах». В современной науке эта гипотеза считается наиболее обоснованной. Согласно ей, под центральным курганом похоронен король Аун, под восточным лежал его сын Эгиль или Энгентеов. Сын Энгиля Оттар похоронен под холмом в Венделе, получившем его имя, а сын Оттара Адильс лежал под западным курганом»¹⁰⁸³.

«Беовульф», сюжет которого мифологичен – его средоточием является фантастический рассказ о сражении героя с подводным чудовищем Гренделем, его свирепой матерью, а в конце жизни с драконом, – тем не менее он содержит вполне реалистические сведения о разных сторонах жизни древних скандинавов, и в частности о правлении конунгов. Для стиля поэмы характерны так называемые кеннинги – метафорические описательные выражения, заменяющие общепринятые прозаические названия: «дорога китов» вместо «океана». Кеннинги королей в поэме – землевластитель, землевладыка, народоправитель, народоводитель, племоводитель, воеводитель, войсководитель, войнолюбитель, дружиноводитель, дружиноначальник, ратеначальник, златодаритель, кольцедробитель и кольцедаритель (конунги дарили своим дружинникам за службу и подвиги шейные гривны или браслеты из золота, серебра, бронзы, железа: в своем дворце Хеорот, что значит «палата оленя», конунг Хродгар «золотые дарил… кольца дружинам пирующим»). Итак, король властвовал над землей своего народа, вероятно, как суверен, но не как собственник, правил народом, но прежде всего являлся военачальником, под водительством которого состояла дружина преданных ему воинов, верность которых подкреплялась дарами, главным образом шейными гривнами и запястьями, или браслетами, а также мечами или даже боевыми конями, но не земельными пожалованиями, о чем прямо сказано в «Беовульфе»: «Только земля неделима и войско едино». Земля находилась в собственности всего народа, или, что то же, под верховной властью конунга, и распределялась в порядке владения или пользования.

При конунгах имелся узкий круг ближайших советников, в который входили ярлы и дружинники, выделявшиеся знатностью происхождения либо маститым возрастом, опытом, мудростью, составлявшие некое подобие боярской думы или старшей дружины русских князей. Местом проживания королевской дружин был его дворец. Самый роскошный из королевских дворцов описан в «Беовульфе». Принадлежал он датскому конунгу Хродгару, который «возвысился, в битвах удачливый, без споров ему покорились сородичи, выросло войско из малой дружины в силу великую», это значило: из нескольких десятков воинов в войско, насчитывавшее до тысячи дружинников. «Он же задумал данов подвигнуть на труд небывалый: хоромы строить, чертог для трапез, какого люди вовек не видывали… От дальних пределов народы сошлись двор возводить и воздвигли хоромы в срок урочный, а тот, чье слово было законом, нарек это чудо палатой Оленя, именем Хеорот, там золотые дарил он кольца дружинам пирующим. Дом возвышался, рогами увенчанный». Когда к нему приблизился Беовульф со своими дружинниками, «в холмах воссияла златослепящая кровля чертога, жилища Хродгара, под небом не было знатней хоромины, чем та, озарявшая окрестные земли». Блеск мог исходить и от действительной позолоты, но это мог быть и эффект, производимый солнечными лучами, отражавшимися от лемеха, которым был покрыт дворец. По преданию, дворец находился в Лейре, на острове Зеландия. Простоял он недолго и был сожжен дотла, захваченный врагами правившего тогда данами племянника Хродгара Хродвара, или Хрольва, убитого во время этого нападения. Разрушение дворца отразилось в сагах и в «Беовульфе»: «недолговечный, он будет предан пламени ярому». Деревня Старая Лейре (Гамла Лейре) находится вблизи города Роскилле. Несмотря на присутствие в этой местности курганов, по словам Дж. Гвина, «никаких следов палат Хрольва 6 в. в Лейре»¹⁰⁸⁴ не обнаружено. По этому поводу историк иронизирует: «Печально думать, что столь высокие властители, какими были датские конунги, оставались без крыши над головой, но, если их резиденцией была Лейра, мы вынуждены пока признать этот прискорбный факт, и, судя по всему, ситуация вряд ли изменится в будущем»¹⁰⁸⁵. Пример характерно английского юмора – и все же едва ли следует придавать значение отсутствию археологических следов деревянной постройки 6 в., просуществовавшей не более четырех десятилетий, по крайней мере, это обстоятельство не много весит как аргумент против предания о местоположении королевской резиденции Скильдингов.

«Дружиноводителями» и «народоправителями» помимо конунгов были также и ярлы, «дальних и ближних земель» «храбромыслые» «старейшины», до известной степени тождественные герцогам западногерманских народов. Одни из них пользовались суверенитетом, а другие зависели от конунгов, имея при этом собственные относительно малочисленные дружины. Таким ярлом был легендарный Беовульф, племянник конунга гаутов от сестры и потому к королевскому роду не принадлежавший, хотя, впрочем, в поэме он нигде не назван ярлом. Он приплыл в землю данов, чтобы послужить королю Хродгару с дружиной, насчитывавшей четырнадцать «наихрабрейших товарищей верных». Ярлы, зависевшие от конунгов, своего рода вассалы, могли постоянно пребывать в собственных дворцах, являясь к королю по его призыву, когда тот требовал от них военной помощи или по другим надобностям, но в иных случаях они большую часть времени находились во дворе конунга, как один из персонажей «Беовульфа» – вождь венделов Вульфгар.

Территориальной основой владений ярлов служили так называемые хереды, в Норвегии, называвшиеся также «fylk», что в переводе значит «народ», или «fiord» («фьорд»), – слово, выразительно говорящее о тесной связи этого политического образования с его природными границами. Хереды включали в себя по несколько деревень – «bygd», или по-датски «by», и рассеянные между ними одиночные усадьбы – хутора. «Все, что мы знаем о хереде, относится к эпохе викингов, но существовали они, очевидно, намного раньше. Изначально так именовали… отряд конных воинов, но со временем это слово стало применяться для обозначения территории, жители которой съезжались вместе на тинг – общий сход, где вершился суд и решались вопросы, касавшиеся, так или иначе, всех обитателей данной местности»¹⁰⁸⁶. Поселения, где созывались тинги (по относительной аналогии они могут быть уподоблены и современным парламентам, и российской волостной или сельской сходке – миру, а более всего, наверно, греческой экклесии героической эпохи или ранней римской комиции), служили также местами для торга, прототипами позднейших ярмарок. При объединении нескольких хередов под властью одного конунга эти более крупные образования в своих названиях содержали такие элементы, как «-rike», «-land» или «-mark».

Глава подобного образования, своего рода протогосударства, конунг, равно как и ярл, непременно имел херед в первоначальном значении слова – дружину. Оружием и амуницией дружинникам, сражавшимся и на конях, и в пешем строю, а также владевшим искусством морского боя, «щитоносителям» и «шлемодробителям», в число которых входили как потомственные воины, так и отличавшиеся отвагой и незаурядной силой выходцы из народа, нередко иноплеменники, служили стальные мечи, столь дорогие сердцам их обладателей, что нередко их наделяли собственными именами, копья с металлическими наконечниками, боевые топоры, железные кольчуги с «покровами нагрудными, хранящими в сечах мечедробящих сердце от смерти», и шлемы, часто украшенные изображением кабана. Так, «шлем сверкающий» Беовульфа служил ему как «кров надежный, увитый сенью и золоченым вепрем увенчанный». Профессиональным и любимым делом дружинников была война, за ратный труд и подвиги конунг или ярл раздавал им дары. Сами себя воины вознаграждали награбленным имуществом противника, которым они делились со своим «войсководителем».

В мирное время и в промежутках между битвами на войне дружинники развлекались пирами. В «Беовульфе» немало красочных описаний пиршеств в королевских дворцах. Вот одно из них: «Настало время явиться конунгу, потомку Хальфдана, в хоромы править праздничной трапезой; и я не слышал, чтоб в зал сходилось когда-либо столько достойных, – там достославные расселись по лавам, пир начиная. Сновали чаши медовой браги среди героев». На таких пиршествах произносились заздравные речи, в которых вспоминались особенно замечательные эпизоды сражений и превозносились подвиги храбрецов, выживших в битвах и доблестно погибших. Скальды скандировали составленные ими стихи, которые, насколько можно судить по дошедшим до нас позднейшим образцам скандинавской поэзии и по намного более раннему и хронологически близкому 6 столетию англосаксонскому «Беовульфу», отличались рафинированным совершенством. Подобные пиры хорошо известны русскому читателю по отечественным былинам, посвященным князю Владимиру Красное Солнышко и его богатырям, что и неудивительно ввиду северного происхождения русского князя, и из-за заметного присутствия в его дружине варяжского элемента, но также и потому, что воинские нравы скандинавских германцев и славян хранили на себе следы происхождения из уходящей в глубь веков и тысячелетий арийской общности.

Профессиональные воины, дружинники конунгов и ярлов, составляли лишь тонкий верхушечный слой скандинавского общества. Нет никаких свидетельств о существовании в Скандинавии народного ополчения. Ее изолированность, недоступность для внешней агрессии исключали нужду в тотальной обороне, поэтому войны там носили характер стычек между малочисленными по меркам античного мира или Нового времени дружинами, в иных случаях междоусобные войны приводили к падению королевств и гибели самих конунгов и ярлов, но при этом мало задевали толщу народной жизни. Народ, в основном состоявший из бондов – крестьян, владевших участками земли, которая находилась в собственности общин или, что то же, конунгов и ярлов, сеял рожь, ячмень и овес, разводил лошадей и коров, овец и свиней, ловил треску и сельдь в открытом море и во фьордах, вылавливал лосося, форель и пресноводную рыбу менее ценных пород – в многочисленных озерах и реках Швеции, добывал тюлений и китовый жир, моржовый зуб, охотился на кабанов и оленей, на лис и зайцев – в отличие от континентальной Европы в малонаселенной Скандинавии, охота не являлась привилегией знати.

Большим уважением в народе пользовались ремесленники, прежде всего металлурги и кузнецы, изготавливавшие мечи и доспехи, но также плуги, топоры, пилы, гвозди. «Кузнецы, резчики по дереву, корабелы, гончары, изготовители канатов и сбруи, целители и строители курганов занимались своими делами»¹⁰⁸⁷. Художественную элиту среди ремесленников составляли резчики рун и изобразительных рельефов на камнях, искусные ювелиры. До нас дошли многочисленные артефакты 6 в., в том числе настоящие произведения прикладного искусства, хранящиеся ныне в музеях Стокгольма, Копенгагена, Осло. Некоторые из них представляют собой копии изделий, которые ввозились с юга, из Римской империи или германских королевств, образованных на ее территории, но чаще это не копии, а подражания, наделенные оригинальными чертами, отражающими художественный вкус Севера. В этом отношении особенно интересны брактеаты – золотые подвески, выполненные по образцу римских монет или медальонов. Их использовали в качестве амулетов, и потому на них нередко наносились рунические надписи. На брактеатах изображались профили императоров, всадники, а также стилизованные схематические силуэты животных – коней, волков, оленей, орлов или человеческие фигуры. На одном из таких брактеатов, который хранится в Университетском музее в Осло, изображен всадник «вместе с лошадью, птицей и свастикой»¹⁰⁸⁸. На некоторых брактеатах нанесены человеческие фигуры с мечами, топорами или луками в руках.

Высоким качеством отличаются артефакты, обнаруженные в раскопанном кургане в Венделе, где был, вероятно, погребен конунг Охтхере, или Оттар. Подобные им изделия были найдены и в иных местах, так что в археологии выделяется особый период Вендель, начало которого датируется 6 веком, а конец – рубежом 7 и 8 столетий. Одной из причин появления этой культуры могло быть имевшее место в начале 6 столетия возвращение герулов на свою историческую родину в – Скандинавию из Моравии и Норика после катастрофического поражения, которое им нанесли лангобарды. Поселившись в Швеции, они скоро растворились в среде родственного им народа, но принесли с юга, где они находились в тесном контакте с народами Римской империи, более высокую и совершенную технику художественных ремесел, что и могло послужить толчком к формированию культуры Вендель. Документальных подтверждений этой версии нет, но взлет качества художественных и технических северных изделий во второй половине 6 в. фиксируется вполне определенно.

Среди разнообразных изделий этой новой культуры преобладают оружие и боевые доспехи. Особенно замечательны найденные в Венделе и в иных местах шлемы с изображениями орлов и кабанов с сильно выступающими вперед клыками. На некоторых шлемах изображены фигурки танцующих мужчин либо существа с человеческим телом и головами волков. Подобные изображения в одних случаях носят декоративный характер, а в других – восходят к мифологическим сюжетам и темам.

В 6 в. скандинавы оставались язычниками. Ввиду их связей с континентальной Европой, в том числе с ее христианскими народами, отдельные случаи обращения к вере во Христа имели место и на севере, но они были редки, и никаких документальных свидетельств о таких случаях не имеется. Автор «Беовульфа», который, при всей своей восторженной любви к героической древности был все же христианином, с горечью писал об этом в своей поэме. Когда «враг кровожаждущий» Грендель, «пришел мрачный, живущий в болотах», стал губить воинов Хродгара, похищая их из самого дворца – светлого Хеорота, «сидели знатные, судили мудрые, в совете думали, как бы вернее людей избавить от страшной участи; молились идолам, душегубителям, и, воздавая им жертвы обетные, просили помощи и подкрепления», за что их и укоряет поэт-христианин: «То суеверие, обряд языческий, то поклонение владыке адскому! Был им неведом Судья деяний, Даритель славы, Правитель Неба, не знали Бога, не чтили Всевышнего».

Своих покойников в 6 в., как и в более ранние времена, скандинавы по преимуществу кремировали и затем уже насыпали над пеплом курганы – миниатюрные, похожие на хорошо известные у нас могильные холмики, при погребении простолюдинов, и совсем иных размеров, когда в них полагали останки дружинников, ярлов и конунгов. Но применялась и ингумация останков. Исключительно своеобразный погребальный обычай, доступный лишь самым знатным покойникам, сложился в Скандинавии в 6 в.; он продержался там в течение всей эпохи викингов, вплоть до христианизации германского севера, – это погребение в ладьях, которое либо предварялось костром, либо на судно возлагались еще не сожженные останки умершего. В «Беовульфе» представлено именно такое погребение легендарного основателя правящей династии Скильдингов – Скильда, согласно поэме, прадеда уже вполне исторического конунга Хродгара: «Тело несли его слуги любимые на берег моря, как было завещано Скильдом… Челн крутогрудый вождя дожидался, льдисто искрящийся корабль на отмели: там был он возложен, на лоно ладейное, кольцедробитель; с ним же, под мачтой, груды сокровищ – добыча походов. Я в жизни не видывал ладьи, оснащенной лучше, чем эта, орудьями битвы – мечами, кольчугами; все – самоцвет, оружие, золото – вместе с властителем будет скитаться по воле течений… Стяг златотканый высоко над ложем на мачте упрочив, они поручили челн теченьям; сердца их печальны, сумрачны души».

Столь оригинальный способ погребения в поэме мотивируется тем, что Скильд был найденышем, обретенным в утлой ладье, правда, нагруженной при этом сокровищами, свидетельствовавшими о его происхождении от неизвестных, но знатных родителей: «В дорогу владыку они наделили казной не меньшей, чем те, что когда-то в море отправили Скильда-младенца в суденышке утлом».

Но вне пространства поэмы, в мире реальном, погребение в кораблях, естественно, не было обусловлено экзотическим обретением неизвестного младенца на ладье, которое предание и «Беовульф» усваивают Скильду. По предположению Х. Э. Дэвидсон, предвестниками «кораблей мертвых» служили «деревянные гробы, силуэты лодок и изображения кораблей на памятных камнях»¹⁰⁸⁹. «Корабли мертвых», по ее словам, «стали распространяться по территории Севера» и «были найдены на территории Исландии, в Бретани, Англии, на острове Мэн, на Западных островах и в России»¹⁰⁹⁰, но подобная экспансия столь своеобразной практики относится уже к позднейшей эпохе викингов и маркирует места их присутствия. В Норвегии в 6 столетии распространился обычай сжигать погребальные корабли вместе с останками покойников.

Южными, заморскими соседями скандинавских германцев были народы балтской языковой семьи, обитавшие на восточном и юго-восточном берегу Балтийского моря, а также на примыкающей к нему территории Польши, Белоруссии и западных областей Российской Федерации, хотя ареал их расселения в 6 столетии продолжал сжиматься вследствие славянской экспансии и ассимилиции их славянскими племенами, однако многочисленные островки поселений балтов сохранялись в значительном удалении от компактного ареала их обитания – в верховьях Днепра, Оки и Волги, по берегам Припяти и Десны, в славяноязычном окружении, которое составляли как занявшие эту территорию славяне, так и славянизированные балты. В Белоруссии и на западе Российской Федерации выявляются топонимические, археологические и даже, что особенно важно, как признак ассимиляции, этнографические следы присутствия здесь балтских племен. Важнейшим элементом славянизации балтов явилось усвоение изначально балтоязычным племенным союзом кривичей славянского языка. Поэтому процесс сужения балтского ареала носил характер фрагментаризации на его южной и восточной периферии, которая в конце концов привела к тому, что языковые островки балтов окончательно исчезли, затопленные славянским морем. Последний из таких островков в окружении руси – поселения голяди, или голиндов, на границе современных Московской и Смоленской областей, к западу от Можайска, – просуществовал до 12 в.

Впрочем, балтский мир, потесненный славянами, до известной степени компенсировал утраты приобретениями на севере и западе. На территории Латвии, которая, за исключением Курляндии и Латгалии, населена была ранее финскими народами, в основном ливами, этноним которых сохранился в названии Лифляндия, балтские племена земиголов и латгальцев оттесняли своих северных соседей, ассимилируя оставшихся на своей земле ливов, подобно тому как в другом регионе своего ареала сами балты подвергались славянизации. Но есть основания полагать, что этот процесс представлял собой своего рода реванш, поскольку этноним «эсты», встречающийся у Тацита и других классических писателей, принадлежал не угро-финнам, но балтам; его усвоение финноязычными эстонцами было связано с их поселением на земле исконных балтоязычных эстов, подвергнутых финнизации, так что на лингвистической и этнической карте в пограничных зонах в исторической перспективе наблюдаются своего рода приливы и отливы. На уровне генетическом между балтами и финноязычными народами обнаруживается близкое родство: около 40% современных литовцев и латышей относятся к гаплогруппе N1с1, преобладающей у финно-угорских этносов.

Более существенные приобретения были сделаны балтами в 6 столетии на западе ареала. Не только славяне, но и балтские племена заняли территорию, оставленную восточногерманскими народами. Этот процесс начался раньше, но он стал более интенсивным и завершился в 6 столетии. Западнобалтские племена, главным образом пруссы, заняли правобережье Вислы до впадения в нее Западного Буга, который, как и Нижняя Висла, служил своего рода линией демаркации между поселениями балтов и славян. Балты вернулись в регион, из которого на рубеже эр они были вытеснены переселившимися из Скандинавии германоязычными народами.

В 6 в. завершился процесс этнической и лингвистической дифференциации балтов, их племена и племенные союзы, окуклившись, стали отдельными этносами, а их диалекты – родственными языками. У славян аналогичная трансформация датируется на полтысячи лет более поздней эпохой. В языковом отношении балты разделились на западных и восточных. К западнобалтским языкам и народам относились пруссы, курши, мазуры, ятвяги, или судины, а также галинды, часть которых, названная славянами голядью, оказалась при этом неизвестным образом занесенной на крайний восток балтского ареала; восточнобалтскую группу составили аукштайты, или литовцы, жемайты (жмудь русских летописей), малочисленные надрувы, скальвы, а также прямые языковые предки современных латышей – земгалы, селы (шелоняне) и латгалы.

Из литературных источников можно почерпнуть лишь самые скудные сведения о жизни балтских народов в 6 столетии. Так, известен текст послания короля остготов Теодориха Великого, адресованного правителю эстов, по имени не названному. К тому времени этноним «эсты», применяемый по отношению к бал- там, стал анахронизмом, поэтому нет возможности достоверно установить, правителем какого племени был адресат послания, но поскольку в нем выражена благодарность за присланные в дар изделия из янтаря, гипотетически это был один из князей пруссов, обитавших на побережье, особенно богатом янтарем. В послании Теодорих, опираясь на сведения, почерпнутые из «Германии» Тацита, высказывает собственные соображения о качествах янтаря. Из этого документа видно, что «торговля янтарем между Восточной Пруссией и Италией продолжалась, по крайней мере, еще сто лет после падения Римской империи»¹⁰⁹¹, а затем эта торговля была нарушена в результате вторжения славян в Богемию и Баварию и «последующих перемещений германских племен на восток и на юг. Более поздние археологические раскопки не подтверждают, что балты занимались торговлей с отдаленными странами с 7 до К века»¹⁰⁹².

Главным источником знаний о балтах 6 в. служит материал археологических раскопок. Оружие, конская сбруя, орудия труда, керамические изделия, ювелирные украшения этого столетия сохраняли стилистику аналогичных артефактов предшествующей эпохи. По характеристике М. Гимбутас, особой изысканностью отличались изделия из серебра. «Неизвестно, – пишет она, – откуда поступало серебро для их изготовления. Слитки могли привозить по Днепру, по янтарному пути через Центральную Европу или через Балтийское море и Швецию. Выделяются массивные круглые серебряные браслеты, утончавшиеся к концам, и ожерелья, изготовленные из серебряной проволоки, с совмещающимися концами»¹⁰⁹³. При этом импортировалось в Балтику серебро в виде слитков, но, за немногими исключениями, не самые изделия. На их местное происхождение «указывает их декор: полоски, круги, полукруги, спирали, точки, крошечные треугольники и ромб. Серебряные чехлы для рогов изготавливали из серебряных пластин с горизонтальными лентами с выгравированным орнаментом, иногда состоявшим из ряда схематично изображенных человеческих фигурок или оленей»¹⁰⁹⁴.

Одни только материалы раскопок при отсутствии вербальных документов не дают отчетливого представления о политической и социальной структуре балтского общества 6 в. Однако допустимо провести аналогию с другими народами этой эпохи, о которых у нас больше сведений – скандинавами или славянами, а также с народами иных исторических эпох, уровень развития которых имеет параллели с той стадией социальной и культурной эволюции, на которой находились балты, например, германцами, как они охарактеризованы у Тацита. Это позволяет сделать вывод, что пруссы, опередившие других балтов в своем развитии, в 6 столетии стояли на предгосударственной ступени, которую некоторые историки обозначают как военную демократию. Но и у других балтских народов имела место социальная дифференциация. В 6 столетии балтское общество было далеко не однородным в социальном отношении. Не только отсутствие хорошего вкуса, но и богатство позволяло владеть женскими серебряными украшениями непомерной тяжести. Так, некоторые из найденных серебряных «ожерелий отличались особой величиной – одно из них из западной Латвии весило около 1 кг, другое было сделано из переплетенной проволоки длиной 130 см»¹⁰⁹⁵. Очевидно, что при всеобщей бедности и скудости средств демонстрировать роскошь столь наглядным образом могли лишь лица, выделявшиеся из среды не только частным богатством, но и статусом, более определенно судить о котором нет данных, но у балтов существовала родовая, военная, возможно, также жреческая аристократия.

Уже в предшествующую эпоху у балтов появились крупные поселения, своего рода протогорода. Лучший из знатоков археологии и истории балтов М. Гимбутас утверждает даже, что «в землях древних пруссов огромные торговые города появились не позже 600 г.»¹⁰⁹⁶. Но это преувеличение, граничащее с патриотической мегаломанией. На чем, собственно, основано это утверждение? На замечании англосаксонского путешественника Вульфстана, писавшего о том, что он увидел во время своего пребывания в Пруссии «множество городов, каждый из которых имел своих правителей»¹⁰⁹⁷. Но Вульфстан посетил эту страну в 880–890-е гг., иными словами, на триста лет позже того времени, которым Гимбутас датирует начало существования городов в Пруссии, так что свидетельство англосаксонского путешественника имеет лишь самое косвенное отношение к вопросу о существовании городов в Пруссии в 6 в. Другой писатель, на свидетельство которого также ссылается М. Гимбутас, автор «Жития святого Ансгара», архиепископ Бременский Римберт, был современником Вульфстана. Он писал, что во время нападения шведов на куршей, в 885 г., у них было пять государств, и в каждом из них свой правитель, и что город Саэборг располагал гарнизоном в семь тысяч воинов, а в Апулии оборону держали пятнадцать тысяч человек. Сама М. Гимбутас по поводу этих фантастических выкладок замечает, что эти числа преувеличены¹⁰⁹⁸, к тому же они относятся к другой эпохе и не могут поэтому служить аргументом в доказательстве существования городов у балтов в 6 столетии.

Что же касается археологических данных, то они сводятся к тому, что при проведении раскопок в районе, где, по словам Вульфстана, находился прусский город Трусо, были «обнаружены многочисленные находки в нескольких поселениях и погребениях, датируемых периодом от 7 до 12 в.»¹⁰⁹⁹. Этого, разумеется, мало для доказательства городского характера поселения, тем более что в этой местности их было несколько. Конечно, можно по-разному подходить к границе, отделяющей город от сельского поселения. И в наше время тут применяются разные критерии: в Нидерландах город не должен иметь менее двадцати тысяч жителей, а в Дании городом считается населенное место, в котором проживает более одной тысячи человек, при классификации населенных мест учитываются и другие критерии: наличие укреплений, преимущественная занятость жителей в промышленности или ремесле, административный статус, так что применительно к древним поселениям во многих случаях вопрос об определении их типа может считаться дискуссионным. И все же относительно крупных поселений пруссов или куршей 6 в. было бы уместным остановиться на определении их в качестве своего рода протогородов.

В них сосредоточены были ремесла. В подобных протогородах размещались и резиденции князей или, если угодно, царей, в римском значении слова «rex», около которых находились и их дружины. И все же большая часть жителей этих поселений занималась тем же, чем и жители деревень и многочисленных хуторов: сеяли рожь и овес, разводили коров, овец и свиней, то есть оставались крестьянами. Торговля у балтов носила бартерный характер: если даже в отдельных случаях использовались импортированные с юга монеты, они продавались и покупались как товар или обменивались на другой товар – оружие или ювелирные изделия, подобно тому как меняли янтарные украшения, например на конскую сбрую.

Самым многочисленным народом Центральной и Восточной Европы в 6 столетии стали славяне, ассимилировавшие к тому времени своих разноязычных соседей. Разделенные на разные племена и племенные союзы, они оставались одним этносом, потому что различия в местных диалектах не затрудняли их в понимании друг друга: славяне, жившие на берегах Одера, Вислы или Днепра, без затруднения понимали речь друг друга и легко могли вести беседу со своими собратьями, обосновавшимися в Дакии и Македонии. Славянский ареал в эпоху переселения народов, за 5 и 6 столетия, увеличился в несколько раз главным образом за счет территорий, оставленных восточногерманскими народами, затем также в результате того, что многократные рейды за Дунай, в пределы империи, заканчивались нередко поселением застрявших там славян – во Фракии, Македонии, Иллирике, Истрии, Далмации и даже в Элладе, откуда их не удавалось вытеснить имперским войскам, но также и ввиду мирного проникновения на земли балтов финноязычных племен, подвергавшихся ассимиляции.

Парадоксальным образом даже поражения славянских племен, которые они терпели от тюркоязычных завоевателей – гуннов или аваров, способствовали расширению их ареала, во-первых, потому, что продвижение славян на запад и заселение ими земель, оставленных германцами, происходило вследствие натиска на них аваров, а во-вторых, потому что покоренные кочевниками славяне вместе с ними и под их верховенством участвовали в их походах, но сами кочевники, воины и скотоводы даже в случае успеха довольствовались грабежами и, оставляя леса и горы, возвращались в причерноморские или паннонские степи, где росли травы, пригодные для корма конских табунов, а славяне оставались на землях, опустошенных завоевателями, очищенных от присутствия имперской администрации и римских войск либо от воинской силы подвергшихся разгрому народов, обрабатывая затем оставленные пашни, занимаясь и на новом месте привычной для них рыбной ловлей, охотой, бортничеством. Когда же в занятой ими местности, как это чаще всего и бывало, оставалось недобитое и неизгнанное местное население либо, когда беженцы возвращались на подвергшуюся опустошению родину, то поселившиеся там славяне уживались с ними и постепенно ассимилировали их.

В результате экспансии славянский мир к концу 6 в. распространился на территорию, границы которой могут быть очерчены следующим образом: на западе после ухода восточногерманских народов и лангобардов на юг граница славянского и германского ареала проходила примерно по Эльбе, в ее нижнем и среднем течении, заходя в отдельных местах и на левый берег этой реки, в частности охватывая Люнебургскую пустошь с запада, далее по притоку Эльбы Заале – в Верхней Саксонии, в том числе в междуречье Эльбы и Заале, славяне оставили многочисленные топонимические следы, например, название города Лейпциг (Leipzig) от липы. Далее к югу этот рубеж шел по Чешскому и Баварскому лесу, приблизительно совпадая с современной границей между Чехией и Германией, и затем от современного города Ческе-Будеевице граница славянского и германского ареалов шла на юг до Адриатики, оставляя со славянской стороны Нижнюю Австрию, австрийские Штирию и Каринтию, а также Словению. На Балканах граница славянских поселений не совпадала с имперским лимесом, носила пульсирующий характер, менялась в зависимости от перипетий нескончаемой войны с империей, но поселения славян возникли и удержались даже в тех местах, где ромеям удавалось восстановить контроль, вплоть до Пелопоннесса, но при этом в городах Болгарии и на западном побережье Черного моря преобладал грекоязычный элемент. Калейдоскопический характер носила этническая ситуация в Албании, Черногории и Далмации с преобладающим грекоязычием на юге и латино-язычием морского побережья на севере этой полосы, начиная от Сплита, с иллирийским, или уже собственно албанским, языком в высокогорных поселениях не только Албании, но и Черногории и с доминированием славянского языка на равнинах и в предгорьях. Земли Сербии, включая Косово и Метохию, а также Боснии, Герцеговины, Хорватии и Словении к концу 6 в. приобрели уже вполне славянское лицо.

Восточная граница славянского ареала проходила по нижнему течению Днепра, при том что в причерноморской степи к югу от днепровских порогов, при численном преобладании там славяноязычных антов, господствовали тюркоязычные булгары – потомки гуннов. К концу 6 столетия славяне крепко обосновались на левом берегу Днепра до впадения в него Ворсклы, так что ареал их обитания включал уже Черниговскую, Сумскую, Брянскую и Смоленскую области, а также большую часть Полтавской, Харьковской, Белгородской, Курской, Орловской, Калужской областей, запад Московской и Тверской и юг Псковской области, простираясь до истоков Западной Двины; затем его граница с балтским ареалом приблизительно совпадала с современной границей Белоруссии с Латвией и Литвой, притом что в разных регионах Белоруссии сохранились многочисленные островки балтоязычного населения, на славянизацию которых ушли столетия. Территория Восточной Пруссии, вплоть до Вислы, в том числе и та ее часть, которая отошла к Польше – с ее мазурскими озерами и болотами, в 6 в. оставалась еще балтоязычной. Таким образом, в славянский ареал входило побережье Балтики от устья Вислы до Ютландского полуострова, в южной части которого поселения славян соприкасались с местами обитания саксов и, возможно, также ютов и англов, оставшихся там после массового переселения их соплеменников в Британию, и с территорией данов, к концу 6 в. окончательно колонизовавших Ютландию.

Монолитно славянский характер имело, однако, лишь население ядра славянского ареала и примыкающей к нему периферии. Славянский ареал был как бы изрешечен многочисленными иноязычными вкраплениями, из которых самым массивным и политически значимым было тюркское присутствие и господство: булгарское – в причерноморских степях Новороссии и аварское – в Паннонии и на примыкающих к ней территориях Восточной Венгрии, Молдавии и Добруджи, на Буковине и в Южной Галиции. Авары захватили эти земли и поселились в них в 560-е гг. В первой половине 6 в., до завоевания Паннонии и примыкающих к ней территорий в Центральной Европе, там обитали германские племена лангобардов, маркоманов, гепидов, но, когда основная их масса оставила эти земли, оставшиеся там разрозненно жившие германцы подверглись постепенной ассимиляции славянами.

На заселенной славянами территории, входившей ранее в Римскую империю, включая Дакию, оставленную римлянами через столетие после ее завоевания, особенно в Трансильвании, Далмации и Истрии, в 6 в. существовали многочисленные вкрапления латиноязычного, а во Фракии и Македонии также и грекоязычного населения, особенно в сохранившихся там городах. Латиноязычное население Далмации и Истрии, в отличие от грекоязычного – ромеев, называлось романами («romani») или латинами; много столетий спустя, в Средневековье, эти романы под влиянием господствовавшей там в течение многих веков Венеции перешли на близкий их собственному языку диалект итальянского: италоязычные далматинцы составляли относительно весомую долю в населении своей страны до Первой мировой войны, но эта этническая группа растаяла почти без остатка после распада Югославии.

Прямыми наследниками латинизированных даков, которых славяне прозвали волохами или влахами, являются современные молдаване, румыны, арумыны, влахи, куцевлахи, мавровлахи, в переводе с греческого – черные влахи; их славянизированными наследниками, сохранившими некоторые культурные и бытовые особенности волохов, позднейшей Средневековой эпохи стали гуцулы. В отличие от «белых» латин Далмации, их по-другому называли «черными латинами» («nigri latini»). Носители традиций развитой античной культуры, дако-римляне были вытеснены в горные и предгорные места, и со временем их основным занятием стало пастушеское перегонное скотоводство, так что кличка «волохи», не лишенная негативной коннотации, стала уже не столько этнонимом, сколько обозначением профессиональной социальной группы; позже волохами могли называть горных пастухов греческого или славянского языка и даже славянского происхождения. На территории Болгарии исчезают последние и уже микроскопические островки фракийцев, пользовавшихся языком своих предков. «В 6 в., по словам Л. Нидерле, источники в последний раз упоминают о фракийцах и о том, что в горах говорят еще по-фракийски, но затем фракийцы, за исключением бессов, исчезают из истории, и лишь некоторые племенные наименования, сохранившиеся у болгар, свидетельствуют, возможно, о том, что славяне общались еще с фракийскими племенами бессов, сапов и пайонов»¹¹⁰⁰.

Выше уже говорилось о постепенной, продолжавшейся в течение многих столетий, вплоть до конца Средневековья, славянизации балтов в Белоруссии и на примыкающих к ней территориях украинского Полесья и западных областей Российской Федерации. В междуречье Вислы и Эльбы сохранились малочисленные германские островки. Изначально германоязычное племя варнов, обитавшее в Мекленбурге, оставалось таким и в 6 столетии, оказавшись в славянском окружении, но впоследствии варны перешли на славянский язык. Сохранялись ли на территории, освоенной славянами, ираноязычные племена или осколки племен языгов или аланов, сохранивших язык своих предков сарматов, – сказать трудно. Очевидно только, что одна из трех основных ветвей славянства – анты, сложилась в результате постепенной славянизации племенного союза, в котором изначально господствовала ираноязычная верхушка над преобладающей славянской массой. Не имея положительных свидетельств существования кельтоязычных островков в Центральной Европе, в которой за тысячу лет до 6 столетия кельтский элемент доминировал, саму эту возможность следует отнести к области спекулятивной и сугубо гипотетической.

Иное дело – присутствие у славян Центральной Европы генетического, биологического родства с кельтами. Оно, бесспорно, имеется. Его генетической меткой в современной антропологии принято считать наличие в популяции лиц, принадлежащих к гаплогруппе R1b, преобладающей среди англичан, французов и немцев: в настоящее время этим индикатором обладают по 35% чехи и словаки, 21% – словенцы, 17% – болгары, 16% – хорваты, 12% – поляки, 11% – сербы, 7% – русские. В высшей степени вероятно, что кельты в свою очередь унаследовали эту метку от носителей культуры колоколовидных кубков. Ассимиляция славянами балтов и германцев не влекла изменений расового характера ввиду отсутствия между ними заметных расовых отличий – они наступили позже вследствие разной степени модификации антропологического типа славянских, балтских и германских народов под влиянием монголоидного фактора, обусловленного в основном вторжением в Европу тюркоязычных кочевников, носителей смешанной расы с европеоидными и монголоидными чертами. Но ассимиляция местных популяций славянами, занесенными ветрами переселений на Балканы, повлекла за собой уже серьезные изменения антропологического характера: балканские славяне усвоили черты местных расовых типов: динарского, понтийского, переднеазиатского; это смешение отразилось и в соотношении различных гаплогрупп у современных болгар, сербов и хорватов, хотя, разумеется, в этом отношении не следует сбрасывать со счетов и последствия продолжительного господства на Балканах османских турок. Так, 21% современных болгар, 20% сербов и 6% хорватов являются носителями типичной для населения Средиземноморья и особенно Северной Африки гаплогруппы E3b1, которую условно называют берберской, а 29% сербов и 32% хорватов относятся к гаплогруппе I1b, которую принято называть динарской, и только 16% сербов и 15% болгар, но при этом 34% хорватов унаследовали характерную для праславян гаплогруппу R1a1.

В 6 столетии славяне, как и в прошлом, были разделены на три основные ветви: венеды, собственно словене, или славяне, и анты. На рубеже 5 и 6 вв. ареал расселения словен и венедов приблизительно совпадал с ареалом пражско-корчакской археологической культуры. В отличие от предшествующей эпохи, в 6 столетии стали известными – они зафиксированы в источниках – и другие этнонимы, относящиеся к славянскому миру, принадлежавшие отдельным племенам и племенным союзам. Еще некоторые славянские этнонимы хотя и встречаются лишь в более поздних памятниках, но появились они также в 6 в. или даже раньше вследствие образования новых племен или племенных союзов.

Поскольку, если верить классическим авторам, и в частности Иордану, из трех ветвей славянства старшую представляют собой венеды¹¹⁰¹, этноним которых, вероятно, перешел в доисторический период от ассимилированных славянами венетов. При всей условности самого понятия старшинства в данном контексте обзор племенного состава славянства уместно начать как раз с тех племен и племенных союзов, на которые распался некогда единый народ венедов. По словам Иордана, «многолюдное племя венетов» «расположилось» «на безмерных пространствах» от «места рождения реки Вистулы»¹¹⁰², то есть Вислы. Итак, венеды обитали по берегам Вислы, к северу от ее истока. Не вполне ясно, подразумеваются ли тут под «венедами» вообще все славяне или та их ветвь, которую Иордан считает старшей, в любом случае он указывает на исконную территорию славян, в то время как произошедшие от венедов племена в 6 в. обосновались к западу от Вислы, на землях, оставленных германскими народами, которые, правда, и сами заняли ее в первом тысячелетии до Р. Х., а до этого первого германского «Drang nach Osten» славяне там уже обитали, ассимилировав древних венетов, чье имя они усвоили, и имея своими соседями на юге кельтов, на северо-западе – германцев и балтов на севере и северо-востоке этой страны, простиравшейся от Вислы до Эльбы.

В конце 6 в. там локализуются места обитания славяноязычных племен в основном, но не исключительно венедского происхождения с этнонимами «ободриты» в Мекленбурге, на Балтийском побережье, и «полабцы» в устье Эльбы, или по-славянски – Лабы, «стодоране», «плоны» и «шпреване» – на берегах Шпрее и ее притока Хафеля, в Бранденбурге, к югу от них – «лужцы», по берегам Эльбы в ее верхнем течении – «мильчане» и по соседству с ними на правом берегу Одера – «вильцы» («волки»). Первое упоминание о присутствии сербов, или лужичан, в бассейне Эльбы содержится в сочинении автора 6 в. Вибия Секвестра «О реках» («De fluminibus»), в котором помещена такая запись: «Albis Suevos a Cervetiis dividit» – «Эльба отделяет свевов от церветиев»¹¹⁰³, под которыми подразумеваются сербы, или сорбы. «Не может быть сомнения, – писал Л. Нидерле, – что Cervetii означает здесь наименование сербского округа… на правом берегу Эльбы, между Магдебургом и Лужицами, который в позднейших грамотах Оттона I, Оттона II и Генриха II упоминается под термином Ciervisti, Zerbisti, Kirvisti, нынешний Цербст»¹¹⁰⁴. Изначально сербы обитали не в Центральной Европе и не на Балканах, куда они переселились впоследствии, а в соседстве с белыми хорватами, то есть в Восточном Прикарпатье, и принадлежали не к венедам, среди которых поселилась часть этого народа, ушедшая далеко на запад, в междуречье Эльбы, Шпрее и Одера, вероятно, уже только в начале 6 в., но к антам.

Этноним «славяне», или «словене», которым в древности обозначали одну из ветвей славянского народа, мог появиться и раньше, чем был заимствован зафиксированный в памятниках – у Плиния Старшего, Птолемея и Тацита – как самое древнее названия славян – этноним «венеды», или «венеты»: в источниках «словене» впервые упоминаются у Прокопия Кесарийского и Иордана, но более вероятным представляется все же, что этноним «венеды» обладает хронологическим приоритетом не только в области источников, но и большей древностью как самоназвания народа. Помимо указания Иордана на происхождение славян и антов от венедов, важным аргументом в пользу этой версии является также то обстоятельство, что немцы до сих пор называют словенцев виндами, а на финском и эстонском языке «вэнэ» – это русские. Все это явные следы древности этнонима «венеды». Существуют разные версии происхождения вытеснившего его со временем этнонима «славяне», в частности равно неубедительные и тенденциозные, производящие этот этноним либо от «славы» – этимология, популярная среди недостаточно эрудированных в истории и филологии самих славян, либо от латинского «sclavus» («раб») – с энтузиазмом принимаемая недругами славянства. Известный славист К. Мощинский выдвинул оригинальную версию: он, как пишет, излагая его концепцию, М. Гимбутас, «связывает происхождение названия с греческим словом flax (лен): польское slowien, slawian, словацкое slovien, украинское словин. Мощинский предположил, что древние греки высоко ценили лен… поэтому… они давали рекам названия по тем местам, где произрастал лен. Он соотносит название и с тем, что индоевропейский корень -kleu-, -klou- означает «быть чистым, непорочным». Встречается река Славутица, один из притоков в нижнем течении Припяти, и в украинских песнях рассказывается о Славуте, Славутиче как о чистых, священных реках. Обитавшие в бассейнах упомянутых рек племена могли принять их названия, а затем перенести его на новые реки и в равной степени на те районы, куда мигрировали»¹¹⁰⁵. Приведенная здесь версия представляется чрезмерно вычурной и натянутой и не может конкурировать с другой и наиболее признанной: «словене» значит «люди, наделенные даром речи, даром слова», в отличие от «немцев» – «немых». Подобный этноним мог возникнуть, когда славяне и германцы жили еще в тесном соседстве, но их языки разошлись настолько, что их носители совершенно не понимали друг друга, воспринимая иноязычную речь как мычание немого человека. Одним из вариантов хронологической идентификации появления этнонима «словене» может быть время существования пшеворской культуры, относящейся к рубежу эр (2 в. до Р. Х. – 3 в. от Р. Х.) и локализуемой в южной части современной Польши и на Волыни: от Варшавы до Карпатских гор и от Одера до верховьев Днестра. Этническими носителями этой культуры были восточногерманские народы, в частности вандалы и славяне.

Славянское имя и поныне сохранили в качестве самоназвания такие народы, как словаки и словенцы, а также словинцы польского Поморья, процесс языковой ассимиляции которых поляками завершился на исходе 20 в.: ранее ассимиляторами словинцев были немцы. Наконец, из русских летописей хорошо известно об относительно долгом существовании словен новгородских, или ильменских. В 6 в. они еще не соединились в особый племенной союз, который впоследствии обосновался на крайнем севере славянского ареала.

В 6 столетии словене представляли собой самую многочисленную из трех ветвей славянства и занимали обширную территорию, включавшую современные страны с западнославянским населением: Польшу, Чехию и Словакию, а также Белоруссию, примыкающие к ней с востока области Российской Федерации, Полесье, Волынь, северную часть Подолья и Галиции. В 6 в. шла интенсивная экспансия славян на юг, и в ней участвовали как анты, так и словене, занявшие часть территории Буковины, Бессарабии, Румынии, Молдавии, Болгарии, Македонии и современной Греции, включая Пелопоннес.

К числу словенских племен и племенных союзов относились обитавшие в Великой Польше поляне и в Малой Польше висляне. Их восточные соседи, славяне и балты, позже также венгры, стали называть вислян лендзянами и ляхами. Турки и персы затем перенесли это наименование на всю Польшу, которая на их языках именуется Лехистаном. Комментируя эти этнонимы, Любор Нидерле писал, что авторитетные лингвисты «В. Ягич, А. Соболевский, В. Негринг, Е. Беркнер выводят наименование «лях» от слова leda, русского «ляда», чешского lada, и если такое объяснение… является верным, то в названиях полян и ляхов мы можем видеть обозначения двух групп населения, живущих в различных экономических условиях: жители полей – это хлебопашцы, а жители нераспаханной земли – ляды – это люди, которые занимались не земледелием, а охотились и пасли скот. Областью же ляхов была та часть Польши, которая не являлась землей полян, то есть Повисленье, Мазовщина и Малопольша, где наименование «ляхи» удержалось до сих пор. Отсюда понятно, почему русские славяне и славяне, обитавшие в Венгрии, звали поляков ляхами, в то время как сербы (имеются в виду лужицкие сербы, или сорбы. – В.Ц.), лютичи и ободриты, знавшие в качестве соседей только полян, называли и весь народ этим вторым именем»¹¹⁰⁶.

На юго-запад от полян, или поляков, на правобережье Одера обитали слензяне, давшие наименование своей стране – Силезия. Этот этноним представляет собой славянскую трансформацию названия одной из ветвей германоязычных вандалов – «силинги», которые до их ухода на юг как раз и занимали территорию, где после них поселились славяне. Механику подобных переносов, а их было много (в пример можно привести германское, а затем славяноязычное племя варнов), можно объяснить тем, что пришельцы славяне в течение продолжительного времени жили бок о бок с не покинувшими родные места остатками германского народа и постепенно ассимилировали их, усвоив себе их племенное название. Племенной союз мазовшан, позже мазуров, восходит, вероятно, к более позднему времени.

Чехия носит имя племени, занимавшего центр страны, на юге которой обитали дулебы, племенной союз с тем же названием занимал также Волынь; очевидно, что в данном случае, как и в других подобных, мы имеем дело не с совпадением или заимствованием названия, но с разделением племени. Применительно к дулебам предполагать разделение, сопряженное с территориальным размежеванием, затруднительно из-за значительного расстояния между двумя ареалами дулебов, так что имело место их отселение и переселение, по всей вероятности, с Волыни на запад. Волынские дулебы или часть их позже стали называться бужанами, по Западному Бугу, на берегах которого они жили, и наконец они усвоили себе наименование волынян. Трудно сказать, когда именно сложились зафиксированные в более поздних источниках племена, населявшие Чехию, такие как лучане, зличане, седличане, дечане, литомерицы, лемузы, пшоване, требоване, бобране, дедошицы, голасицы. Неизвестно также, когда появился этноним «мораване». Их восточные соседи, занимавшие территорию Словакии и Венгрии, именовались просто словенами, равно как и предки современных словенцев, поселившиеся в 6 в. в Альпийских предгорьях: в Словении, в принадлежащей ныне Хорватии Славонии, в Каринтии, Штирии, Нижней Австрии, а также на востоке Баварии. На востоке славянского ареала к словенам относились племенные союзы древлян и радимичей, а также кривичей, союз которых возник в результате ассимиляции балтов: отдельные племена, входившие в этот племенной союз, известны по своим наименованиям (полочане и смоляне), откуда пошли названия городов Полоцка и Смоленска.

Анты, по свидетельству ряда источников, занимали междуречье Днестра и Днепра в их нижнем течении. Специфика этой ветви славянства заключается в том, что, в отличие от венедов и словен, никогда не имевших единой политической организации, она представляла собой политический союз, своего рода протогосударство, ядро и элиту которого составляли не славяне, но ираноязычные асы. Упоминания антов исчезают из литературных памятников в 7 столетии: их союз исчез в результате уничтожающего разгрома, которому его подвергли авары, а его осколки стали самостоятельными образованиями. К племенам, вышедшим из этого союза, относятся тиверцы, чей этноним, возможно, восходит к греческому названию реки, на левом берегу которой они обитали, – Тирас (Днестр), и их ближайшие соседи уличи. От антов пошли племена белых хорватов, обитавших в верховьях Днестра и на восточных склонах Карпат. Этот этноним мог произойти от названия гор, но более вероятно его происхождение связано с тем, что оно было, «по мнению ряда лингвистов, народной иранской формой этнонима «сарматы» … отсюда собственное имя «Хорват» в сарматской среде 2–3 вв.»¹¹⁰⁷. Позже хорваты появляются в Чехии, а затем уже на Балканах, в Паннонии и Далмации.

На левобережье Днепра, по берегам Десны и Сулы, в верхнем течении Северского Донца локализуется племя северов; в данном случае не этноним образован от гидронима, но наименование реки «Северский» восходит к названию народа, поселившегося на его берегах. Этот этноним происходит от названия одного из тюркских племен – савиры. Происхождение племени связано с ассимиляцией славяноязычными антами потомков гуннов – савиров, которые первоначально, очевидно, властвовали над покоренными славянами, но, уступая численностью, сравнительно скоро ославянились. Антское происхождение, возможно, также имеет этноним «вятичи», причем в данном случае могла произойти трансформация корня «ант-» в «вант-»: в праславянском языке имело место назальное происхождение ряда гласных звуков, сохранившееся ныне в польском; а по версии преподобного Нестора, вятичи, обосновавшиеся в верховьях Оки, равно как и их соседи радимичи – с берегов Сожи, потомки переселенцев из страны ляхов: «Бяста бо 2 брата в лясех – Радим, а другий Вятко, – и пришедше седоста Радим на Сожю, прозвашася радимичи, а Вятко седе с родом своим по Оце, от негоже прозвашася вятичи»¹¹⁰⁸. В таком случае племенной союз вятичей мог сложиться из объединения местных антов и словен, переселившихся с запада.

Подобным образом из слияния антского племени, обосновавшегося на правом берегу Днепра в его среднем течении, и пришедших с запада словен сложился племенной союз полян, столь важный в истории Руси. Возможно, что пришельцы ранее обитали в Великой Польше и ушли на восток, отделившись от своих соплеменников, ставших ядром формирования в позднейшую эпоху польской нации. Этот приход можно датировать 6 веком. Б. А. Рыбаков к этому столетию относит время жизни и правления полулегендарного основателя Киева Кия, о котором рассказывает наша Первоначальная летопись: «Быша 3 братья: единому имя Кий, а другому Щек, а третьему Хорив, и сестра их Лыбедь. Седяше Кий на горе, гдеже ныне увоз Боричев, а Щек седяше на горе, гдеже ныне зовется Щековица, а Хорив на третьей горе, от него же прозвася Хоревица. И створиша град во имя брата своего старейшаго, и нарекоша имя ему Киев. Бяше около града лес и бор велик, и бяху ловяща зверь, бяху мужи мудри и смыслени, нарицахуся поляне, от них же есть поляне в Киеве и до сего дне»¹¹⁰⁹ – эти строки писались в конце 11 в. или начале следующего столетия, но, комментируя летописный рассказ об основании Киева, Б. А. Рыбаков заметил: «Древность легенды о Кие, Щеке и Хориве засвидетельствована тем, что задолго до Нестора, еще в 8 в., она оказалась записанной в Армении, куда ее занесли, очевидно, славяне, переселенные в 737 г. в Закавказье арабским полководцем Мерваном»¹¹¹⁰. Знаменитый историк исходит из достоверности летописного сообщения о Кие и основании им города, полагая, однако, что его братья представляют собой вымысел, «придуманный для осмысления названий двух киевских гор – Щековицы и Хоревицы»¹¹¹¹. Время жизни Кия Рыбаков относит к правлению императора Юстиниана и, значит, к середине 6 в., когда славяне вторгались в пределы империи. В Летописи говорится о пребывании Кия в Константинополе, но имевшем вполне мирный характер, и это обстоятельство нимало не противоречит многообразию контактов славян с империей, потому что, помимо войн, имели место и дипломатические визиты, и обмен подарками, и заключение союзов, и торговые сделки. Летопись при этом не называет по имени императора, при котором Кий посетил Царьград: «Кий княжаше в роде своем, приходившю ему ко царю, якоже сказают, яко велику честь приял от царя… Идущю же ему опять, приде к Дунаеви, и възлюби место, и сруби градок мал, и хотяше сести с родом своим, и не даша ему ту близ живущии; еже и доныне наречют дунайци городище Киеве. Киеви же пришедшю в свой град Киев, ту живот свой сконча»¹¹¹².

Самый подробный перечень славянских племен и племенных союзов содержится в «Баварском географе», составленном в первой половине 9 в. во Франкском государстве. Название памятника условное и связано с местом его обнаружения – Баварской библиотекой в Мюнхене. Это приписка к трактату Боэция по геометрии. Его название – «Descriptio civitatum et regionum ad septentrionalem plagam Danubii» («Описание городов и регионов к северу от Дуная»). Большая часть регионов, поименованных в этом списке, – это земли, населенные славянскими племенами. Некоторые из топонимов и этнонимов не поддаются однозначному прочтению. К узнаваемым славянским этнонимам относятся упомянутые в «Баварском географе» nortabtrezi (нортабтричи, то есть северные бодричи, или ободриты), вильцы (лютии), linaa (глиняне), бетеничи, hehfeldi (гавеляне), лужичане, чехи, названные богемцами (betheimare), моравы – эти племена в соседстве с государством франков, а дальше находятся земли таких племен, как osterabtrezi (восточные ободриты), бужане, уличи, aturezani (тиверцы), lendizi, то есть лендзяне, или ляхи, velunzani (волыняне), берзиты, висляне, слензяне, лужичане, дедошане, мильчане, бежунчане, поляне. Перечень содержит также иные этнонимы – балтских, угро-финских, тюркских народов.

Обзор расселения славянских племен и народов содержится и в «Повести временных лет», в которой название племени главным образом сопрягается с топонимами, а более определенно с гидронимами – названиями рек, на берегах которых они селились: «По мнозех же времянех сели суть словени по Дунаеви, где есть ныне Угрьска земля и Болгарьска. От тех словен разидошася по земле и прозвашася имены своими, где седше на котором месте. Яко пришедше седоша на реце имянем Марава, и прозвашася морава, а друзии чеси нарекошася. А се ти же словени: хровате белии и сереб и хорутане… Словени же ови пришедше седоша на Висле, и прозвашася ляхове, а от тех ляхов прозвашася поляне, ляхове лутичи, ини мазовшане, ини поморяне. Тако же и ти словене пришедше и седоша по Днепру и нарекошася поляне, а друзии древляне, зане седоша в лесех; а друзии седоша межю Припетью и Двиною и нарекошася полочане, речки ради, яже втечет в Двину, имянем Полота, от сея прозвашася полочане. Словени же седоша около езера Илмиеря, и прозвашася своим имянем»¹¹¹³.

Более детально о расселении тех славянских племен, которые затем составили единый русский народ, летописец писал: «Поляном же живущим особе, якоже рекохом, сущим от рода словеньска, и нарекошася поляне, а деревляне от словен же, и нарекошася древляне; радимичи бо и вятичи от ляхов. И живяху в мире поляне, и древляне, и север, и радимичи, вятичи и хорвате. Дулеби живяху по Бугу, где ныне волыняне, а улучи и тиверьци седяху бо по Днестру, приседяху к Дунаеви. Бе множьство их; седяху бо по Днестру оли до моря, суть гради их и до сего дне, да то ся зваху от грек Великая скуфь»¹¹¹⁴. Летописец исключительно точно описывает места обитания восточнославянских племен, какими они были за много столетий до преподобного Нестора, возможно, что еще на исходе 6 столетия, – в этом отношении особенно характерно отсутствие упоминания ильменских словен, племенной союз которых сложился не ранее 8 в., притом что его ядро, как это видно по особенностям местного диалекта, составили переселенцы с западной окраины славянского ареала, вытесненные оттуда новым «Drang nach Osten» («натиск на восток»), который на этот раз осуществляли франки. Об особой корректности летописного перечня племен говорит и упоминание о переселении вятичей и радимичей из земли ляхов. Характерное для южнорусского диалекта, носители которого связаны своим происхождением более всего с вятичами, аканье и яканье и некоторые другие фонетические особенности сближают его с польским языком. Выделение вятичей и радимичей из ряда других племен восточного ареала славянского мира говорит и об их более позднем поселении в своем регионе.

Славянская экспансия в направлении на запад известна в основном по своим результатам, сам ход ее не отражен в нарративных источниках, иначе обстоит дело с продвижением славян на юг, где славяне столкнулись с миром развитой культуры. Как и других варваров, нападавших на империю, антов и словен влекли ее богатства. Современный историк С. В. Алексеев находит еще один побудительный мотив для этих вторжений, следовавших одно за другим, – мотив, коренящийся в религиозной мифологии: «Дунай занимает совершенно особое место в славянском мифоэпическом сознании. Наряду с Доном он издревле, видимо еще в праславянскую эпоху, воспринимался как рубеж известного, «своего» мира. За рекой лежит «иной», чуждый мир. Этот мир воспринимается как прародина людей… и обитель умерших предков… На смешение в мифологическом восприятии реальной державы ромеев с потусторонним миром… повлияло… заимствование у волохов легендарного образа Трояна. Эпический герой противников, воспринятый как враждебный демон, затем слился с трехглавым божеством преисподней как естественный властитель потустороннего края, «земли Трояновой»»¹¹¹⁵.

Эпизоды и перипетии балканских войн, которые вели войска империи против вторгавшихся в ее пределы славян, зафиксированы в разных греческих источниках. В войнах с империей участвовали и анты, и словенские, но не венедские племена, поэтому венеды остались вне поля зрения греческих писателей и сведения о них в основном содержатся в латинских источниках. Первыми в вооруженное соприкосновение с империей вступили анты, поселения которых располагались вблизи ее границ, в междуречье Днестра и Днепра, если вывести за скобки присутствие в войсках Аттилы, помимо гуннской орды, составлявшей ее костяк, также и славян, причем не только антов, но славянское участие в этих войнах не отражено в памятниках и выводится из исторического и этнического контекста, а также на основании косвенных данных например употребление Приском Паннийским славянского слова «страва» применительно к погребальной тризне. Славяне присутствовали и в войсках орд, которые преемствовали рассыпавшейся после смерти Аттилы степной империи, но врагами империи источники называют лишь сами эти орды: кутригуров и акациров.

Иначе обстоит дело со штурмом лимеса, предпринятым славянами в правление императора Анастасия, когда еще малочисленные отряды антов и словен проникали за Дунай, в опустошенные провинции Северной Фракии, населенные земледельцами и пастухами волохами. Вобравшие в себя ираноязычный аланский элемент, анты передвигались и воевали на конях, а словене пешим строем. От волохов, латиноязычных жителей Балкан, они усвоили наименование греками эллинов, тогда уже ромеев. Отдельные отряды, стремившиеся поживиться богатой добычей и готовые рисковать за это жизнью, добирались до более цивилизованных и благополучных, заселенных грекоязычным населением провинций Южной Фракии и Македонии, но эти шайки не умели штурмовать каменные крепости, которыми были защищены все значительные города страны, так что и в случае удачи приходилось довольствоваться грабежом предместий.

В 512–514 гг. во время бунта Виталиана против императора Анастасия узурпатору, поднявшему знамя защиты православия от императора-монофизита, оказали помощь гунны; вероятно, это были кутригуры, и среди них присутствовали анты, которых современные им писатели называют «гетами». Восстание Виталиана было подавлено, гунны возвратились в свои степи за Дунай, но «геты» поселились в римской провинции Малой Скифии – современной Добрудже, и в течение долгого времени их не удавалось вытеснить оттуда. «Геты» не были кочевниками, а своей численностью они превосходили и восточных германцев, и тюркоязычные орды Юго-Восточной Европы, и аланов, к тому времени в основном ассимилированных германцами, гуннами и ими же, антами, так что, с одной стороны, они несли с собой угрозу заселения имперской территории, а с другой – открывалась перспектива их поглощения в имперское лоно через христианскую миссию и постепенную аккультурацию, но процесс христианизации славян, заселивших Балканы, всерьез начался лишь столетия спустя, после Юстиниана.

В 517 г. гунны вместе с «гетами» совершили грабительские рейды из Малой Скифии в Македонию и Фессалию, добрались до Эпира на западе и до Фермопильского ущелья на юге, в обратный путь они увели тысячи пленников. Император Анастасий через префекта Иллирика Иоанна выслал варварам одну тысячу либр золота, чтобы выкупить пленных, но гунны и «геты», получив выкуп, перебили пленников, вероятно, принесли их в жертву своим богам. Так римляне познакомились с нравами своих новых врагов. Законов войны, принятых в мире средиземноморской цивилизации, а также в отношениях Римской империи с Ираном, они не признавали. Прокопий писал позже, что у болгар и славян «обычай – и вести войну, не будучи побужденными причиной, и не объявлять через посольство, и прекращать без всяких соглашений, и не заключать перемирия на определенное время, но начинать без повода и заканчивать одним оружием»¹¹¹⁶.

В правление императора Юстина словене и анты еще не раз вторгались на земли империи, совершая убийства, поджоги и грабежи, уводя пленников и нередко убивая их на обратном пути. Римские войска давали им отпор: при Юстине, когда магистром армии Иллирика был его племянник Герман Аниций, этот полководец нанес сокрушительный удар по вторгшимся антам, так что почти всё их полчище было уничтожено. Благодаря этой победе удалось восстановить имперский контроль в провинциях Северной Фракии, ранее фактически утраченной, но Малая Скифия, заселенная антами, вероятно, послужившая тогда плацдармом, откуда был совершен набег, осталась вне пределов имперского управления и контроля.

В 531 г. император назначил магистром армии Фракии Хилбуда, носившего германское, а по другой версии – аланское имя, не исключена возможность, что он был антом и, значит, славянином, поскольку среди антов, иранизированных славян, аланские имена встречались достаточно часто, как и славянские. Тесные контакты славян с германцами приводили и к заимствованию имен одним народом у другого. В 534 г. Хилбуд отправился в поход против словен с малым отрядом, но неожиданным и роковым для себя образом отряд столкнулся с отпором многочисленного ополчения, в бою с которым большинство римлян, и вместе с ними их военачальник, сложили головы. Вслед за тем сразу возобновились вторжения в римские провинции антов, словен и кутригуров.

Имперской агентуре, однако, удалось поссорить между собой словен и антов, между которыми разразилась война, давшая передышку империи до конца 530-х гг. Но в 539 г. кутригуры вновь форсировали Дунай, а следом за ними двинулись анты, вторгшись во Фракию. У них сложился план прочно обосноваться в этой стране, отторгнув ее у римлян. Для этого им нужен был вождь, который бы обладал и полководческим мастерством, и способностями правителя, и авторитетом. Вскоре они нашли подходящего кандидата. Им оказался ант по имени Хилбуд, которое носил также погибший римский полководец. Этот Хилбуд был пленен словенами в одном из их столкновений с антами. Его хозяин, знатный словен, полюбил пленника и обращался с ним как с членом своей семьи, в чем не было ничего необычного при существовавшем у славян патриархальном, домашнем рабстве. План поставить этого раба племенным вождем антов был придуман пленным греком, который был захвачен антами во Фракии. Раньше он, вероятно, побывал уже в плену у словен и там познакомился с этим Хилбудом. Желая в качестве вознаграждения за придуманную им интригу получить свободу, он объявил, что считавшийся убитым римский полководец Хилбуд в действительности жив и содержится в плену у словен, и предложил выкупить его у них. Анты так и сделали, но, когда этот «Хилбуд был доставлен в землю антов… он опроверг… отождествление»¹¹¹⁷ себя с римским полководцем. Грек же, упорствуя в своем замысле, утверждал, что тот напрасно запирается и скрывает свой былой высокий статус, и анты ему поверили: на племенном вече Хилбуд был избран вождем. Вероятно, в конце концов он «признался» в своем тождестве с полководцем.

Между тем в ту пору имперское правительство вело переговоры с антами, предлагая им мир и дружбу при условии, что они оставят занятые ими территории на правом берегу Дуная и поселятся в принадлежавшем империи городе Туррисе, который, вероятно, идентичен с древней греческой колонией Тирасом, расположенной в устье Днестра. Там, по мысли Юстиниана, они должны были в статусе федератов охранять имперскую границу от вторжений кутригуров. Анты приняли это предложение с тем, однако, чтобы их новый вождь был признан в этом качестве Римом. Согласие было достигнуто, и приневоленный самозванец отправился в Константинополь представляться императору. Но осенью 545 г. «в дороге он встретил византийского полководца Нарсеса, который… лично знал настоящего Хилбуда и был в состоянии обнаружить обман. Он арестовал самозванца и доставил его в Константинополь, где тот был задержан»¹¹¹⁸. О его дальнейшей участи ничего достоверного не известно, но в столице империи обнаружена надгробная плита некоего «Хилливудиса, сына Савватия», под которой позже была погребена и его супруга. Смерть похороненного под этой плитой датирована 28 сентября 7 индикта, что может приходиться на 558, 573 или 588 г.¹¹¹⁹ Несмотря на провал интриги с вынужденным самозванцем, мирный договор между антами и римлянами был заключен. После 545 г. в источниках уже не упоминаются набеги антов на империю, зато известно об отряде из трехсот антских воинов, который действовал на юге Италии, в Лукании, под командованием военачальника Туллиана, участвуя в подавлении мятежа остготов.

С этих пор на имперской службе, вероятно, впервые появляются славяне. «Первые анты и словене – федераты Империи, несомненно, происходили из среды новых обитателей Малой Скифии, вынужденных смириться с торжеством ромейского оружия. Одним из их числа мог быть будущий ромейский полководец Дабрагез… Он крестился и женился на гражданке империи – во всяком случае, его сын носил греческое имя Леонтий. Дабрагез – первый крещеный славянин, о котором у нас есть сведения»¹¹²⁰.

Словене, однако, остались врагами империи. Уже в 545 г. они вторглись во Фракию. Против них выступили регулярный римский отряд под командованием Иоанна Фагаса и федераты из племени герулов, которыми предводительствовал герцог Филимут. Несмотря на свое численное превосходство, словене были разбиты, а захваченные ими пленники освобождены. Но в начале 548 г. полчища словен, уже с лучшей подготовкой и значительно большим числом, чем за три года до этого, переправились через Дунай, вторглись в Иллирик и, двигаясь в направлении юго-запада, достигли Адриатики, дойдя до столицы Нового Эпира Диррахия, который они, однако, не стали штурмовать. По пути словене грабили и убивали местных жителей, сжигали их жилища. Во время этого рейда они впервые решились атаковать римские крепости, им удавалось их брать главным образом из-за того ужаса, который они внушали противнику: «жители оставляли укрепленные города, отыскивая убежища в горах и лесах, а императорские военачальники, несмотря на то что располагали армией в 15 000 человек, шли на некотором расстоянии от отрядов варваров, не решаясь атаковать их»¹¹²¹.

В сговор со словенами вступил Тотила, предводитель восставших в Италии готов. Он подстрекал их к нападениям на империю, чтобы отвлечь вооруженные силы римлян от военных действий в Италии. В 550 г. отряд словен численностью в три тысячи воинов форсировал Дунай в его нижнем течении. «Это был передовой отряд главных сил вторжений, еще готовившихся к переправе. Состоял он, судя по всему, в значительной части из членов воинских братств»¹¹²². Практически не встречая сопротивления со стороны устрашенных нашествием крепостных гарнизонов, отряд быстро достиг Гебра вблизи Филиппополя (Пловдива), после чего он разделился надвое: одна половина воинов повернула на запад, в сторону Иллирика, а другая продолжала двигаться на юг. Мужественное сопротивление варварам оказали гарнизон и жители города Топира, расположенного вблизи моря в устье реки Коссинфа, но и эта крепость пала. Словене взяли в плен женщин и детей, живших в Топире, а все мужское население города, числом около пятнадцати тысяч, было перебито.

Прокопий так писал об ужасах, обрушившихся тогда на ромеев: «Они избивали, невзирая на возраст, всех, кто попадал им в руки, так что вся страна, образующая Иллирию и Фракию, была завалена трупами, оставленными… без погребения. При этом они не убивали тех, кто попадался им навстречу, мечом, топором или каким-нибудь другим обычным способом, но они крепко врывали в землю камни, концы которых они предварительно обтачивали, делая их острыми, и зверски сажали на них свои несчастные жертвы, погружая в их тела острия камней, так что последние проникали через все внутренности и таким образом умерщвляли. Иногда эти варвары вколачивали в землю четыре крепких бревна, к которым привязывали своих пленников за руки и за ноги, затем начинали безостановочно наносить по голове сильные удары бичом и таким образом убивали их, как собак, змей или других вредных животных. Других они запирали в их домах вместе с быками и баранами, которых не могли увести с собой, и немилосердно сжигали их. И таким образом славяне погубили всех, кого только нашли на своем пути»¹¹²³. Современник этого страшного набега Псевдо-Кесарий дополнил картину ужасов еще более жуткими подробностями: «Словене с удовольствием поедают женские груди, когда они наполнены молоком, а грудные младенцы разбиваются о камни»¹¹²⁴.

Похоже, что это были кровавые жертвоприношения богам войны. За свирепой жестокостью варваров стоят, конечно, и мстительные воспоминания о массовом захвате рабов, которому Рим подвергал захваченные им варварские территории в эпоху своей экспансии, особенно в ее апогее – во времена Траяна, имя которого вошло в историческую память славян потому, что захват Дакии затронул и живших бок о бок с даками, или гетами, славян – недаром у греко-римских авторов славяне нередко именуются гетами. Жителям романизованных и эллинизированных Фракии и Иллирика – потомкам Траяна в представлении славян – славяне мстили за зло, которое тот в свое время причинил дакам. За этими неслыханными жестокостями стояло еще и то обстоятельство, что славяне, сознавая свое человеческое братство с балтами, германцами, аланами, не считали римлян нормальными людьми, подобными себе; они были для них жителями инфернального мира – подземного царства злого божества Траяна с его невиданными у себя на родине каменными городами и иными артефактами цивилизации, представлявшейся им абсолютно бесчеловечной. Вражда между Новым Римом и славянами, то разгораясь, то выдыхаясь на время, не прекращалась до тех пор, пока славяне не приняли учения Христа.

В 550 г. многочисленный отряд словен вновь перешел Дунай и, двигаясь по Фракии, направился в сторону Фессалоник. Но узнав о том, что император направил на защиту этого города армию, словене отошли от него и повернули на запад в Далмацию, где они решили провести зиму, оставив свой авангард зимовать в Македонии, а еще один отряд во Фракии. Раньше рейды славян по землям империи проходили исключительно в теплое время года, и с наступлением холодов они уходили к себе на родину, за Дунай, но зиму 550–551 гг. словене впервые провели на Балканах. Так началась славянская колонизация Балкан, продолжавшаяся в течение нескольких столетий и к концу первого тысячелетия от Р. Х. радикально изменившая этническую и политическую карту полуострова.

Весной 551 г. Юстиниан направил против словен, перезимовавших во Фракии, войска под командованием Схоластика. В битве под Адрианополем они потерпели поражение. Словене двинулись на столицу империи, но, дойдя до Длинных стен, которые защищали подступы к столице, были разбиты внезапно напавшими на них с тыла войсками, незаметным образом следовавшими за ними. Одной из причин их неудачи явилось то обстоятельство, что они были связаны по рукам и ногам захваченной ими ранее богатой добычей, включая и множество пленников, которых они, вопреки обыкновению, не перебили, но оставили в живых в надежде на выкуп. Потерпевший поражение отряд словен ушел за Дунай, но их основные силы оставались в Далмации. Осенью 551 г. римские войска вытеснили словен за Дунай, но ушли они, нагруженные богатой добычей. И эта добыча, а потом и воспоминания о ней манили их на новые походы. Отголоски битв с могущественной империей сохранились в исторической памяти славянских народов, приобретя мифологические черты: они отражены в сербском юнацком эпосе и в русских былинах, в которых неизменно присутствует Дунай, но не в качестве реки, а в роли могучего и удачливого богатыря.

После перерыва, продолжавшегося в течение восьми лет, в 559 г. словене участвовали в закончившемся провалом очередном штурме империи, предпринятом утигурами под водительством Забер-хана.

Новый натиск на римский лимес относится уже ко второй половине столетия. Его предварял приход в Восточную Европу новой, аварской орды. Аварский каган Баян, разбив в 559 г. кочевавших в приазовской степи утигур и присоединив их к своей орде, равно как и близкородственных и враждебных им кутригуров, которые подчинились ему без боя, двинулся в сторону имперских границ, но на пути у аваров стали анты, в ту пору союзники империи. Началась война, в которой анты потерпели поражение или, по словам Менандра, единственного из византийских историков, чье свидетельство о первом столкновении аваров со славянами дошло до нас, «были поставлены в бедственное положение и против своих надежд впали в несчастье»¹¹²⁵. Первенствующий среди антских князей Мезамер отправился в ставку кагана, чтобы договориться о мире и выкупе пленных, но находившийся там некий кутригур посоветовал Баяну обезоружить антов, убить Мезамера, обладавшего высоким авторитетом у соплеменников и выдающимися полководческими способностями. Совет был принят.

После гибели Мезамера поселения антов подверглись беспощадным грабежам, и некоторые из племен, входивших в антский союз, двинулись на запад. Это были сербы, одна часть которых поселилась в Центральной Европе, в бассейне Эльбы, а другая – в центре Балкан, в римской Дардании; и хорваты, переместившиеся на север, в сторону Карпат, и другим потоком – в Богемию, а также в Иллирик и Далмацию, смешавшись с ранее обосновавшимся там и превосходившим их численно словенским населением, от которого они не отличались по языку, но ввиду своего военного превосходства (в отличие от воевавших пешим порядком словен, хорваты, будучи антами, сражались на конях) они заняли главенствующее положение по отношению к словенам, которые усвоили себе их имя.

Между тем авары, как ранее гунны, стремились поселиться в Паннонии с ее обильными сочными травами, пригодными для корма лошадей. На пути туда находились поселения словен, расположенные по левому берегу Дуная. В прошлом эти словене с переменным успехом воевали с империей, наводя ужас на ее жителей своими убийствами и грабежами. Баян попытался договориться с ними, потребовав от них подчиниться и выплачивать дань, но на этот раз «нашла коса на камень»: князем придунайских словен, «игемоном», по определению Менандра, был Добрята, и тот, когда аварские послы пришли к нему с этим требованием, отверг его, сказав: «Родился ли среди людей и согревается ли лучами солнца тот, кто подчинит нашу силу? Ибо мы привыкли властвовать чужим, а не другие нашим. И это для нас незыблемо, пока существуют войны и мечи»¹¹²⁶. Послы Баяна ответили на гордое заявление Добряты оскорблением. Спор перерос в потасовку, в ходе которой послы были перебиты. Удивительное дело – Баян, узнав о случившемся, не напал на словен: вероятно, его силы были подорваны потерями, которые он понес в победоносной войне с антами.

Несколько лет спустя, в 566 г., когда империей правил Юстин, отвергший домогательства кагана насчет дани, Баян повел свою орду на север, вдоль Карпат. На этот раз он действовал решительно, имея военное превосходство не только над уже разбитыми им антами, но и над словенами: «…тех из антов и словен, кто остался враждебен аварам, каган сгонял с насиженных мест. К западу от Западного Буга авары потеснили или изгнали часть словен-лендзян… А варварское нашествие привело в движение очень многие славянские общины региона. Это и стало толчком к заселению славянами в конце 560-х – начале 570-х гг. значительной части современной территории Польши, а затем и Восточной Германии»¹¹²⁷. Обосновавшись затем в Паннонии, в которую они вторглись с севера, и форсировав Дунай в его среднем течении, авары вытеснили оттуда одни славянские племена и покорили другие, привлекая их впоследствии в своих войнах в качестве подчиненных союзников. Германоязычные соседи употребляли для обозначения этого своеобразного союза слово «byfulk» («двойной народ» или «двойное войско»).

Но под властью аваров оказалась лишь часть словенских и антских племен. Другие пользовались независимостью и действовали самостоятельно. В конце 570-х усилилась миграция словен и антов в южном направлении, в сторону империи. Ее основным двигателем был рост численности населения и, как это ни странно на первый взгляд, недостаток земельных ресурсов. Дело в том, что в лесах и болотах лишь небольшие участки были обращены в пашни, и при низкой урожайности людям постоянно угрожал голод. Привольный юг как магнит манил к себе не только германские народы, но и славян. «Источником миграции стали дулебские земли по Западному Бугу. Проходя через Верхнее Поднестровье и нынешнюю румынскую Молдову, дулебы покорили или увлекли с собой местные антские племена. В миграции участвовали самые северные дулебские племена – дреговичи и берзичи с далекой Припяти»¹¹²⁸.

В декабре 577 г. словене по льду перешли Дунай в его нижнем течении и обрушились на Фракию. По подсчетам Менандра, варваров было около ста тысяч. Вместе с воинами-мужчинами в поход шли их жены и дети. Начались массовые убийства, грабежи и поджоги. У императора Тиберия, чьи войска действовали в разных регионах, не было под рукой достаточных сил, чтобы дать отпор противнику и отбросить его назад. Поэтому он обратился к аварскому кагану, с которым тогда поддерживал мирные отношения, c просьбой поднять войну против славян¹¹²⁹. Баян охотно исполнил просьбу императора и напал на словен с тыла. Обескураженные неожиданным ударом, они рассеялись почти без сопротивления, а авары стали разорять и грабить селения словен на левом берегу Дуная. Словене, форсировавшие Дунай и даже добравшиеся уже до Македонии и Греции, вынуждены были вернуться восвояси, чтобы попытаться отразить аваров. Но оказать эффективного сопротивления они не смогли, и мир был заключен на условиях, продиктованных Баяном. Словене освободили захваченных ими ромейских пленников и обязались платить дань аварам, но платили они недолго: когда авары вернулись к себе в Паннонию, они вышли из их повиновения. В 579 г. послы кагана явились к дунайским словенам за данью, но ничего не получили и были убиты. За этим убийством, однако, не последовало отмщения. Считаясь с силой словен, Баян снова вступил с ними в равноправные союзнические отношения.

Между тем, как рассказывает Иоанн Эфесский, поздней осенью 580 г., в правление императора Тиберия, «совершил нападение проклятый народ склавины. Они стремительно прошли всю Элладу, области Фессалоники (Фессалии) и всей Фракии и покорили многие города и крепости. Они опустошили и сожгли их, взяли пленных и стали господами на (той) земле… В течение четырех лет и доселе, по причине того, что василевс занят персидской войной… они растеклись по земле, осели на ней и расширились, пока попускает Бог. Они производят опустошения и пожары и захватывают пленных, так что у самой внешней (Анастасиевой) стены они захватили и все царские табуны, много тысяч голов»¹¹³⁰.

В 584 г., при императоре Маврикии, словене под предводительством Радогоста, которого Феофилакт называет Ардагастом, подстрекаемые каганом, двинулись на империю. Прорвав ее границу, они дошли до Длинных стен, но были разбиты магистром армии Коменциолом. Затем армия под командованием Коменциола сняла осаду с Адрианополя, которой тот подвергся во время наступления войск Радогоста. Но, как пишет современный историк С. В. Алексеев, «торжество ромеев было недолгим. Словене оставались в дунайских провинциях. Каган же, используя их для изматывания скудных ромейских сил, готовил новую войну»¹¹³¹. Летом 585 г. война возобновилась. Действуя под командованием Баяна, авары и славяне дошли до Фессалоник. Решимость взять этот город была внушена тем, что незадолго до этого чума опустошила и Фессалоники, и всю Македонскую провинцию, а также расположенную к югу от нее Ахайу, то есть коренную Элладу. Благодаря заступничеству святого покровителя города великомученика Димитрия, авары отступили на северо-восток, в пределы Мезии, а славяне, разбившись на родоплеменные отряды, растеклись по обезлюдевшей, опустошенной чумой Македонии и Фессалии, откуда большинство их перебралось дальше на юг, через Аттику и Беотию, на Пелопоннес, находя места для поселения там, где-либо не осталось местного населения, либо оно было малочисленным и его легко было потеснить. У правительства империи не оставалось ресурса для вытеснения из Эллады вооруженных пришельцев.

Война империи с аварами возобновилась в 592 г., и словене снова участвовали в ней. Главным событием этой войны стала осада Сингидуна. Баян приказал словенам подготовить переправу через Дунай, построить многочисленные моноксилы, или однодревки – лодки из одного бревна, но воинам из сингидунского гарнизона удалось, сделав успешные вылазки, сжечь эти моноксилы, после чего каган снял осаду. Неудачей для аваров закончились и последовавшие за этим боевые действия под Сирмием, и авары вместе со словенами, заключив с империей мирный договор, возвратились в Паннонию.

Весной 593 г. полководец Приск снова набрал войска; двинувшись походом из Гераклеи, он перебрался через Дунай и остановился в Доростоле. Туда к нему прибыли послы кагана, которые обвинили римлян в нарушении мирного договора. В ответ им было сказано, что «война предпринята против славян и что при этом остаются в силе клятвы и договоры с аварами, равно как и война с гетами»¹¹³². В сражении с полчищами славян под командованием Радогоста ромеи одержали победу, а сам Радогост едва спасся бегством и переправился вплавь через Дунай: «Ромеи, сделав огромные толпы славян пищей меча, опустошили страну, бывшую под властью Ардогаста, а пленных, взятых живыми, они, отягчив деревянными колодками, посылали в Византий»¹¹³³. Недовольные тем, что добыча уплывает из их рук, солдаты склонялись уже к мятежу, но Приску удалось убедить воинов согласиться с тем, чтобы львиная доля трофеев, включая пленников, была передана в распоряжение императора.

Славяне, оставшиеся в живых и на свободе, бежали, чтобы укрыться в недоступных лесных урочищах и придунайских болотных зарослях. Весть о поражении Радогоста дошла до вождя дулебского племенного союза Мусокия, стан которого находился за Сиретом, на территории современной румынской Молдавии. Он направил в земли Радогоста разведывательный отряд, который столкнулся с разведчиками противника под командованием таксиарха Александра, и потерпел поражение. Захваченных в плен славян подвергли пыткам, чтобы получить от них нужные сведения, но варвары, по словам Симокатты, «впав в отчаяние и ожидая смерти, не обращали внимания на мучения, как будто эти страдания и удары бича относились к чужому телу»¹¹³⁴. Среди взятых в плен оказался один гепид, который в прошлом был христианином. Он решил перейти на сторону ромеев и сообщил Александру все, что знал о Мусокии, о дислокации его лагеря, его планах. Таксиарх Александр, отправившись в ставку Приска, взял с собой пленников, включая гепида. Пленники по приказу магистров армии были умерщвлены, за исключением гепида, награжденного за предательство. Затем он помог римлянам выследить Мусокия, который вместе с единоплеменниками справлял в стране дулебов тризну по своему скончавшемуся незадолго до этого брату. Будучи пьяным, Мусокий, по словам Симокатты, «живым был взят в плен. Всю ночь ромеи провели за этим кровавым делом. Когда же рассвело и начался день, стратиг велел прекратить избиение»¹¹³⁵. Упоенные победой и богатой добычей, ромеи, подобно своим побежденным противникам, предались пьянству и перестали строго исполнять правила караульной службы. Воспользовавшись этим, славяне, оправившись после поражения и мстя за своих погибших соплеменников, напали на вражеский лагерь и, по словам Симокатты, «собравшись вместе, отплатили ромеям… И эта расплата была бы тяжелее, чем предшествующее нападение ромеев, если бы их не победил в сражении Гентзон, собрав вокруг себя пешие войска»¹¹³⁶. Наутро после нападения варваров Приск приказал одних виновников происшествия посадить на кол, а других подвергнуть бичеванию.

В 594 г. император устранил Приска от должности магистра армии Иллирика и назначил на его пост своего брата Петра. В том же году Петр повел армию на Маркианополь. В ту пору одним из предводителей дулебов был Пирогост, которого Феофилакт Симокатта называет «филархом» и «таксиархом» и который, судя по сходству его имени с Радогостом, был не только его преемником, но и, возможно, родственником. Он «считался не общим князем, а общим военачальником дунайцев»¹¹³⁷ – отличие, параллельное тому, какое существовало между германскими королями (rex) и герцогами (dux). Кавалерийский авангард под командованием Александра, столкнувшись со славянами, которые возвращались после одного из грабительских походов на имперские земли и уводили с собой пленников, напал на них и в ожесточенном сражении одержал победу над противниками, но варвары успели перебить захваченных ими пленников. В возмездие за эту жестокость римляне не оставили в живых побежденных славян, на этом военные действия на время приостановились.

И сам Петр, и подчиненные ему генералы и офицеры, отдыхая, развлекались охотой. Во время такой охоты на полководца напал кабан. «Стратиг повернул своего коня… и раздробил себе левую ногу о высокое дерево»¹¹³⁸. В таком состоянии, страдая от невыносимых болей, Петр оставался вместе с армией на месте, дожидаясь выздоровления, за что получил от брата укоризненное письмо, которое побудило его вывести подчиненные войска из лагеря и вести их в места, населенные славянами. Шестого августа 594 г. войска переправились через Дунай, но десять дней спустя стратиг получил от императора приказ срочно вести армию назад, во Фракию, куда ожидалось новое массированное вторжение славян, но, вернувшись на правый берег Дуная, ромеи не встретили противника и в начале сентября вернулись на левый берег и двинулись в пределы современной румынской Олтении, а там разведка столкнулась не со славянами, но с отрядом из тысячи болгар – кутригуров, которые были данниками аварского кагана. Болгары пытались договориться с римлянами разойтись мирно, ссылаясь на мир между каганом и императором, но ромеи вступили с ними в бой, однако победу в нем одержали болгары, принудив противника к бегству. Каган, узнав о случившемся, направил своих послов к Петру, и те обвинили его в вероломстве, но Петр «с помощью блестящих даров, предоставив в виде возмещения часть добычи… вновь убедил варвара остаться с ним в дружеских отношениях»¹¹³⁹. Римские войска на своем пути вглубь Олтении, населенной в ту пору славянами, подошли к реке Арджешу. На ее восточном, левом берегу укрывались полчища славян под предводительством Пирогоста. Не подозревая об этом, Петр послал за реку двадцать разведчиков, которые расположились ко сну в прибрежных зарослях и вскоре оказались в плену противника. Их допросили, и они, «отчаявшись в своем спасении… рассказали все»¹¹⁴⁰. Не дождавшись возвращения разведчиков, Петр отдал приказ переправляться на левый берег. «Первую тысячу человек, перешедших реку, варвары уничтожили»¹¹⁴¹, но ромеи стали поражать их стрелами и копьями, которые они метали со своих судов. И славяне понесли большие потери. Среди убитых был также их предводитель Пирогост, пораженный стрелою в пах. После его гибели славяне разбежались.

Римское войско, двинувшись в путь на другой день после одержанной победы, заблудилось и оказалось в безводной местности; ромеи утоляли жажду вином, расходуя его экономно. На четвертый день они добрались до реки Яломицы. Измученные воины бросились к воде и потеряли бдительность. И тут на них обрушились тучи стрел из леса, расположенного на другом берегу. Оставшиеся в живых стали в спешке сооружать плоты для переправы, чтобы встретить противника лицом к лицу, но после беспорядочной переправы столкнулись с превосходящей массой противника и бежали. После этой неудачи Маврикий устранил своего брата от командования и на его место вновь назначил Приска.

Маврикий вынес из серии неудач в войнах со славянами уроки, которые отразились в его «Стратегиконе». Он рекомендует в нем «при вторжении в земли славян подготовить преимущественно легковооруженное войско и запастись всем необходимым для переправ… Нападения следует «производить больше в зимнее время, когда они не могут легко укрыться», страдают от мороза, а реки покрыты льдом. Первым делом после переправы следует захватить языка. При следовании через вражескую территорию, особенно летом, остерегаться лесистых мест. Летом военные действия вести также необходимо – «грабить места более открытые и обнаженные и стремиться задержаться в их земле», способствуя бегству ромейских рабов. Желательно не обременять себя в лесах многочисленной конницей, обозом, тяжелым вооружением. Главную ставку в борьбе со славянами император советует делать на внезапность. Против славян Маврикий предписывает применять крайне жесткие меры – как военные, так и дипломатические. Он считает необходимым стравливать словенских вождей. Перебежчикам. император призывает не доверять. Следует брать славянское племя в клещи. «Всех встречных», особенно способных к сопротивлению, следует убивать на месте»¹¹⁴².

Советы и рекомендации, содержащиеся в «Стратегиконе», были выработаны также на основе опыта военных действий, которые вел Приск. Поздней осенью 599 г. римская армия под его командованием расположилась на зимние квартиры в Филиппополе. В течение следующего года римляне сражались против славян, проникавших в Далмацию не только для грабежа, но и чтобы там поселиться. Воспрепятствовать этому проникновению славян империя была не в силах. Местное латиноязычное население Далмации, а вслед за тем и Истрии таяло. Этническая карта западной части Балкан меняла свое лицо.

Существует расхожее представление о том, что три ветви славянства – восточные, западные и южные – восходят к трем древним славянским народам: первые – к антам, вторые – к венедам, а третьи – к словенам. Это неверная схема. В заселении Балкан, результатом которого впоследствии стало образование южнославянских языков, участвовали как словене, так и анты, и даже, возможно, некоторые из венедских племен вроде стодорян. Так, среди славянских племен, которые, обосновавшись во Фракии и Мезии, впоследствии составили основу болгарского этноса, были северы, то есть северяне, и, следовательно, анты, смоляне, которые представляют собой некий осколок племени смолян, от которого пошло название города Смоленска и которые вошли в племенной союз кривичей – словен. В то же время в устье Эльбы обосновалось племя смолинцев. По словам выдающегося слависта В. В. Седова, «допустимо предположение, что смоляне Балканского полуострова, смолинцы Полабья и смоляне Верхнего Поднепровья некогда составляли единое праславянское племя, которое оказалось расчлененным и разбросанным в результате великой славянской миграции»¹¹⁴³. Тот же ученый писал, что расселение славян на Балканском полуострове «привлекло к нарушению племенной структуры, восходящей к праславянскому периоду. Большинство племен, зафиксированных письменными документами, являются территориальными новообразованиями, получившими имена по местностям, в которых они осели. Таковы, в частности, мораване, заселившие бассейн реки Моравы, южного притока Дуная; тимочане, названные по реке Тимок (правый приток Дуная); струменцы (или стримонцы), локализуемые по среднему и нижнему течению реки Струмы (впадает в Эгейское море) и на ее притоке Стумицы»¹¹⁴⁴. Близкое родство южнославянских языков, в особенности болгарского и сербско-хорватского, объясняется, очевидно, не их общим происхождением из диалекта одной из ветвей славянского праязыка, а влиянием местного балканского языкового субстрата: македонского диалекта греческого языка, балканского варианта вульгарной латыни, которые, в свою очередь, формировались под влиянием фракийских и иллирийских языков.

Славянские племена стояли на разных ступенях культурного развития, которые более всего зависели от наличия или отсутствия контактов с империй, со средиземноморской эйкуменой, интенсивности и продолжительности этих контактов. В этом отношении контраст представляют собой, с одной стороны, анты, первые из славян, соприкоснувшиеся с греко-римским миром, а с другой – венеды, ареал которых был удален от него. Племена словен представляют разные градации цивилизованности. Диапазон этих различий выразительно представлен древнерусским летописцем, который, разумеется, упрощает ситуацию, акцентируя и гиперболизируя контраст, но тем рельефнее выступает он из-под его пера: «Имеху бо обычаи свои, и закон отец своих и преданья, кождо свой нрав. Поляне бо своих отец обычай имут кроток и тих, и стыденье к снохам своим и к сестрам, к матерем и к родителем своим, к свекровем и к деверем велико стыденье имеху, брачный обычай имяху: не хожаше зять по невесту, но приводяху вечер, а завтра приношаху по ней что вдадуче. А древляне живяху зверинским обычаем, живуще скотьски: убиваху друг друга, ядяху все нечисто, и брака у них не бываше, но умыкиваху у воды девиця (речь идет не о промискуитете, но, как это видно из дальнейшего, об отсутствии брачного сговора и предварительного согласия на брак родителей жениха и невесты при согласии невесты на умыкание. – В.Ц.). И радимичи, и вятичи, и север один обычай имяху: живяху в лесе, якоже и всякий зверь… и срамословье в них пред отьци и пред снохами, и браци не бываху в них, но… схожахуся на игрища, на плясанье и на вся бесовская песни, и ту умыкаху жены собе, с нею же кто съвещашеся; имяху же по две и по три жены. И аще кто умряше, творяху трызну над ним, и по сем творяху кладу велику, и възложахут и на кладу, мертвеца сожъжаху, и посем собравше косьти вложаху в судину малу, и поставляху на столпе на путех, еже творят вятичи и ныне. Си же творяху обычаи кривичи и прочии погании, не ведуще закона Божия, но творяще сами собе закон»¹¹⁴⁵. В «Повести временных лет» речь идет о тех славянских племенных союзах, которые во времена преподобного Нестора составили русский народ, но они могут быть отнесены и к иным славянским племенам, обитавшим в Центральной Европе и обосновавшимся на Балканах.

Религиозные верования и мифология славян в 6 столетии в основе своей оставались прежними, но в них появилось больше племенного и регионального своеобразия под влиянием соседних народов или тех племен, которые подвергались ассимиляции: балтов, аланов, германоязычных варваров; усваивались и некоторые рудименты греко-римского культа, не до конца изжитого христианскими народами империи. Но датировать те или иные религиозные заимствования хотя бы с точностью до одного столетия затруднительно из-за недостатка достоверных литературных данных на сей счет; можно, однако, некоторые из верований или, скорее, их вербальную сторону возводить к 6 в., к началу интенсивного вторжения славян в пределы империи. Праздник, совершавшийся в зимнее солнцестояние, впоследствии, после христианизации славянских народов, приуроченный к Рождеству, именно тогда мог получить новое название – коляда, от латинских календ (calendae) – так назывались первые дни каждого месяца, отсюда слово «календарь». Славяне могли заимствовать это слово либо прямо от латиноязычных жителей Балкан – у румын святочные рождественские песни, колядки, называются колинды (colindae), либо через греческое посредство: на современном греческом языке – каланды. Трудно сказать, восходят ли сохранившиеся на разных славянских языках наименования святочного праздника – овсеньканье, сурвакане, сыровары – к эпохе, предшествовавшей заимствованию из латинского языка слова «calendae», трансформированного в «коляды».

Еще одно латинское заимствование – это слово «русалки», которое стало употребляться для обозначения обитательниц водоемов – из утопленниц, покончивших с собой. Существуют иные и, вероятно, более древние наименования этих мифических существ – навки, мавки, лешачихи. Этимологически слово «русалка» восходит к латинскому «rosalia» – поминовение усопших предков, нечто вроде польских и белорусских «дзядов». У славян «розалиями», «русалиями» стали называть весенний поминальный день, в который, по их верованиям, умершие девы выходили из могил и резвились на деревьях, по некоему подобию с греческими нимфами или дриадами, а в конце этого дня они снова уходили в землю. Позже, возможно из-за созвучия слов «русалка» и «русло» реки, мифические нимфы стали водяными существами.

Со времен войн славян с империей в славянском пантеоне появилось новое божество – Траян. Это своеобразная мифологическая трансформация образа Римского императора, овладевшего Дакией, так что славянами его культ заимствован был у дако-римлян, когда на их территории в 6 в. поселились славяне – греческие авторы часто называли славян гетами, то есть собственно даками. Траян стал почитаться как бог подземного царства. И ныне в сербском фольклоре присутствует образ Траяна – трехглавого демона с козлиными ушами и ногами, который по ночам посещает свою возлюбленную и покидает ее при первом петушином кукарекании; если же он замедлит, то его растапливают лучи восходящего солнца.

В 6 в. в ходе экспансии славян в пределы Римской империи, на оставленные германцами земли от Вислы до Эльбы, а также на территории, ранее населенные балтами, шел процесс политической консолидации, образования союзов, которые объединяли несколько племен и усваивали себе названия, приобретавшие характер этнонимов, потому что такой союз служил базой для формирования местного диалекта. Главную роль в этом процессе играл военный фактор – нужда в образовании более крупных, чем это позволяло одно племя, военных дружин, предназначенных и для наступления на чужие территории, и для защиты собственных владений: оборонительные бои приходилось вести с завоевателями-кочевниками, а также с имперскими отрядами, когда те отваживались на карательные рейды вглубь славянского мира. Временные военные союзы трансформировались в устойчивые образования политического характера, своего рода протогосударства. Образование княжеских дружин, ставших ядром племенных союзов, вытекало из потребностей завоевательных или грабительских походов, но такие дружины нередко рассыпались после завершения похода, в особенности если он заканчивался поражением, а вместе с ними распадались и племенные союзы: «По самой своей идее такие союзы были недолговечными: собралась молодежь из соседних племен, оснастили ладьи или оседлали коней, выбрали вождя – «князя» и года два-три повоевали на побережье Черного моря или в долине Дуная, а потом или сложили свои головы в дунайских болотах, окруженные византийской… конницей, или выбрали себе запустевшие вольные земли для поселения, или же с богатой добычей, с табунами коней, толпами пленных и диковинной золотой утварью возвратились в родные земли»¹¹⁴⁶, – писал Б. А. Рыбаков. Образование племенных союзов он выводил главным образом из потребностей обороны: «Обширные степные пространства вдоль южной границы славянских земель, обилие кочевых племен, готовых в любую минуту обрушиться на неподвижных, обремененных пашнями земледельцев, – все это создавало постоянную напряженность, требовало постоянной готовности к отпору и вело к организации совместной сторожевой службы. Появление в степях такой грозной силы, как Аварский каганат, вынудило славян к образованию более прочных оборонительных союзов племен»¹¹⁴⁷. Оборонительные союзы действительно имели более прочную базу для длительного существования. В 7 в., когда завершалась миграция, славяне и в самом деле стали по преимуществу оседлым и земледельческим народом, обороняющимся от внешней агрессии, но 6 столетие для значительной части славян было героической эпохой, подобно той, которую пережили дорийцы при завоевании микенской Ахайи, или, что ближе, восточногерманские народы столетием раньше, когда они образовали королевства на завоеванной имперской территории. Славянская экспансия не была столь же громкой и эффектной, но, подобно франкам, они прочнее обосновались в заселенных ими римских провинциях.

Б. А. Рыбаков придавал также важное значение экономическому и социальному фактору в развитии этого процесса, возможно, и преувеличивая его значение в русле официальной идеологической схоластики, господствовавшей в пору его научного творчества: «Это был естественный процесс прогрессивного развития институтов родоплеменного строя, подготовивший в известной мере возникновение будущих феодальных государств. Восемьдесят соседних небольших племен, близких по системе хозяйства, живущих в сходных условиях, не разделенных значительными естественными рубежам, постепенно сближались и для целого ряда совместных дел должны были устраивать или общее вече, или общие совещания воевод и дружинников»¹¹⁴⁸.

«Племенной союз» – это кабинетный термин, в свое время он мог называться по-разному: либо как и входящие в него племена – «племенем», хотя при этом по отношению к племени могло уже употребляться слово «род», либо еще «княжением» или «землею»: земли дулебов, тиверцев, северян, ободритов. В анналах сохранились в основном лишь названия устойчивых племенных союзов словен, приобретшие характер этнонимов. Имена вошедших в них племен по большей части остались неизвестными, но наименования многих мелких племен венедской ветви, обосновавшихся на крайнем западе славянского мира, вроде шпреван, плонов, стодорян, мильчан, вошли в латинские хроники, агиографические сочинения и другие средневековые источники. До какой степени они отражают ситуацию 6 в., удаленного от времени составления этих документов на несколько столетий, а не более позднюю – часто бывает трудно решить. Известно также, что племенной союз бодричей, или ободритов, принял имя одного из вошедших в него племен и что в союз лютичей, или вильцев, что значит «волков», вошло восемь племен.

Известные нам из «Повести временных лет» поляне, тиверцы, дреговичи, северяне – это племенные союзы, но вот вошедшие в древлянский союз смоляне и полочане – это уже отдельные племена, двумя этими племенами с известными из источников названиями не ограничивается племенной состав союза кривичей, во всяком случае, к нему принадлежало также племя, на чьей земле впоследствии появились города Изборск и Плесков (Псков). В то же время относительно дулебов, бужан и вятичей, поминаемых в нашей «Первоначальной летописи» в качестве одного и того же племени с разными, последовательно сменявшими друг друга названиями, можно гипотетически предположить, что первоначально образовался союз дулебов, в который входили и волыняне, и бужане, но после того, как он рассыпался под ударом аваров, осколок племенного союза с названием «дулебы» оказался занесенным в Центральную Европу – в Богемию, что произошло уже в 7 столетии, а на исходной территории дулебов сложился новый союз, в котором вначале лидерство принадлежало бужанам, а позже, и вплоть до времени преподобного Нестора, – волынянам.

Приблизительная оценка Б. А. Рыбаковым числа славянских племенных союзов и вошедших в них племен (15 и 150)¹¹⁴⁹ представляется заниженной, если ученый не имел в виду лишь те племенные союзы – земли, или княжения, которые впоследствии составили Русь, Русскую землю. Но «русских» земель было все-таки меньше пятнадцати: поляне, северяне, тиверцы, уличи, белые хорваты, дулебы (волыняне), дреговичи, вятичи, радимичи, кривичи, словене ильменские – итого одиннадцать, а еще чехи, мораване, великопольские поляне, или поляки, лендзяне, или ляхи, ободриты, лютичи, сорбы в междуречье Эльбы и Одера, балканские хорваты и сербы, северяне и союз «семи родов» на территории Болгарии, езериты и милинги, обосновавшиеся на Пелопоннесе, – но и это не составляет исчерпывающего перечня. Всего у славян подобных племенных союзов, или княжений, насчитывалось до тридцати. Далеко не все они существовали уже в 6 в., зато названия некоторых из них, несомненно, канули в забвение. Впрочем, составление полного перечня таких союзов – дело тщетное, потому что это был динамичный процесс появления одних союзов и распада других, иногда совсем мимолетных по историческим или даже обывательским меркам. Что же касается собственно племен, то указанное Б. А. Рыбаковым число вполне реалистично, то есть приблизительно верно. Десять племен на один союз, как у него, – это скорее максимальный, а не типичный вариант. Более достоверным представляется иная калькуляция: двадцать пять – тридцать племенных союзов, или княжений, и сто пятьдесят племен. Какие в этом случае можно сделать выводы относительно численности племени и племенного союза? Исходя из весьма приблизительной оценки численности всего славяноязычного населения на конец 6 столетия в пять миллионов, можно предположительно заключить, что племенной союз насчитывал в среднем более ста пятидесяти тысяч человек, а племя – тридцать тысяч, включая, разумеется, женщин и детей, так что на случай войны, угрожающей самому его существованию, оно могло выставить до двух тысяч взрослых мужчин, способных употреблять оружие и защищать свою землю, свое княжение в критическом случае. Профессиональных же воинов, которые могли бы отправиться в поход в составе княжеской дружины, было при этом, вероятно, никак не больше двухсот или только сто храбрецов, и значит, дружина князя, возглавлявшего племенной союз, насчитывала до одной тысячи профессиональных воинов.

Самую обширную территорию в Европе занимали народы угро-финской языковой семьи вместе с родственными им самодийцами, или ненцами. Ее границы в 6 в. мало изменились в сравнении с предшествовавшей эпохой, но в Скандинавии продолжалась относительно медленная экспансия германоязычных предков шведов и норвежцев на север, в ареал расселения саами – Лапландию. В Восточной Прибалтике балтские племена земиголов и латгальцев потеснили на территории современной Латвии финноязычных ливов и эстов, при том что, судя по этнониму «эсты», принадлежавшему ранее как раз балтам, а затем ставшему самоназванием одного из финских народов, смещение границы между балтским и финноязычным ареалами на протяжении веков имело разнонаправленный характер, и экспансия балтов в середине 1 тысячелетия от Р. Х. может быть уподоблена откатной волне или, если прибегнуть к терминологии спортивных игр, своего рода реваншу. Славянский ареал в эту эпоху соприкоснулся с угро-финским в верхнем течении Днепра и Волги, в пределах современной Московской, Тверской и Псковской областей, возможно, также в верховьях Оки, на территории Орловской или Калужской областей. Славянские поселения вырастали в окружении мест обитания финноязычных народов, главным образом вепсов и мери.

Таким образом, граница финноязычного мира проходила тогда на востоке приблизительно по Уральскому хребту, на севере она совпадала с рубежом тайги и тундры, которую обжили родственные финнам самодийцы – предки современных ненцев, на западе финноязычный ареал соприкасался с бассейном Западной Двины, доходил до верховьев Днепра и Волги, затем его граница шла по Москва-реке, пересекала Оку, опускаясь до верховий правобережных притоков этой реки и водораздела Оки и Дона, опоясывала правобережье Волги до Саратова и затем продолжалась по Волге до впадения в нее Камы, весь бассейн которой входил в состав финноязычного ареала. Материалом для этнической картографии в данном случае служат не столько археологические данные, сколько топонимика и более определенно гидронимика: названия рек и озер, сохранившиеся по сей день. В этом регионе протекают реки с непонятными по-русски названиями Сухона, Онега, Сура, Курья, Вычегда, Вытегра, Москва, Клязьма, Нерль, Кама, Мокша, которые либо поддаются переводу с того или иного языка финской семьи, либо содержат в себе характерные для этих языков элементы, например, окончания на «-ва», «-ма», «-на», «-рья», «-лей».

В 6 в. среди финноязычных народов существовали уже все те языковые группы, которые имеются на сей день: западная, или прибалтийская, к которой ныне принадлежат финны, карелы, вепсы, ижорцы, ингерманландцы, водь, ливь, эстонцы и сету, пермско-волжская, которая в свою очередь, разделяется на пермскую (коми-пермяки, коми-зыряне, современные удмурты) и волжскую, – ныне это марйцы и мордва с ее двумя языками: мокшанским и эрзя. Можно с изрядной уверенностью предполагать, что к середине тысячелетия сложились финские языки и этносы, существующие ныне и существовавшие в прошлом, отраженном в имеющихся памятниках, главным образом в русских летописях и житиях. У Иордана, писавшего в означенную эпоху, но ввиду того, что его труд – это переделка не сохранившейся и созданной до него, в начале 6 столетия, «Истории» Кассиодора, отразилась этническая ситуация предшествующего века. В его «Истории» из числа финноязычных народов упомянуты тиуды (чудь), васинабронки (вепсы), меренс (меря), морденс (мордва). Другие его этнонимы, относящиеся уже к народам Скандинавии, и не только к германоязычным, вызывают затруднения при их интерпретации. Упомянутое им племя «адогит», судя по его топографической привязке к Крайнему Северу, относится к родственным финноязычным народам саами.

Лексикон этнонимов, относящихся к финноязычным народам, насколько можно судить по литературным памятникам, затем не обогащался существенным образом в течение столетий, но его обновленный состав представлен в «Повести временных лет», где присутствуют ямь, чудь, чудь заволочская, весь, пермь, печора, меря, мурома, мордва. В других древнерусских памятниках упоминаются также сумь, карелы, ижорцы, водь, мещера, черемисы (заимствованное у тюркоязычных народов название марийцев). В комментариях нуждаются лишь некоторые из этих этнонимов, а именно ямь, пермь, печора, чудь, ижоры, водь, меря, мурома и мещера. Ямь, или емь, – это, как и сумь, одно из племен, из которых сложилась впоследствии собственно финская нация; пермь – это предки современных коми-пермяков, коми-зырян и удмуртов; печора, судя по месту ее обитания, – это те коми, которые живут в бассейне реки с названием, одинаковым с этнонимом; ижоры и водь – малочисленные ныне народы, проживающие на территории Ленинградской области, в прошлом Ингерманландии (ингерманландцы – те же ижорцы, но не православного, как те, а лютеранского исповедания); мерянский народ ассимилирован великорусами без остатка, но современные марийцы либо народ, близкородственный мери, либо, что менее вероятно ввиду разной их локализации, тот же самый этнос, что и меря. Мурома, откуда город Муром и Илья Муромец, обрусела полностью, нет больше и этнической мещеры, но она сохранилась топографически – существует Мещерский край. Однако лишь часть мещеры обрусела, другая часть подверглась тюркизации, откуда пошли мишари в составе татарского народа и мещеряки в Башкирии. Древняя чудь, также чудь белоглазая, – этноним, соответствующий Иордановым тиудам, это предки эстонцев; что же касается чуди заволочской, по одной из версий – это те же коми-зыряне, по другой – вепсы, или летописная весь, по третьей – емь, но более вероятным представляется существование в прошлом в пределах современной Архангельской области еще одного финноязычного народа западной, балтийской ветви, отчего они и назывались на Руси одинаково с предками эстонцев – чудью.

Здесь охарактеризована этническая и лингвистическая ситуация, сложившаяся намного позже 6 в., но учитывая, что уже Иордан, а значит еще до него Кассиодор, знал и упоминал тиудов, васинабронков, меренс и морденс, можно предположить существование и других этнонимов финноязычных народов, достоверно известных в более поздние времена. Языковая дифференциация финноязычного мира произошла относительно рано, одной из причин этого обстоятельства явились огромные расстояния между ареалами расселения отдельных племен и в связи с этим отсутствие интенсивных контактов между ними.

Характерными самоназваниями ряда финских этносов являются слова, содержащие в разных видах корень «-мур-», или «-мер-», или «-мор-», – меря, марийцы, мордва, мурома, уд-мур-ты, что переводится, собственно, как «человек». Наивный шовинизм выражен в этом этнониме сильнее, чем в славянском самоназвании, противопоставляющем собственный народ, обладающий даром слова, бессловесным германцам – немцам; людьми в собственном смысле слова у многих финноязычных народов почитались лишь соплеменники, а не соседи.

Оригинальная антропологическая черта финноязычных народов заключается в существовании у них двух расовых типов, радикально различающихся между собой, но при этом присутствующих почти у всех них, за исключением, может быть, только эстонцев. На примере коми-пермяков они характеризуются следующим образом: один (главный) – светло-русый или рыжеватый, с широким лицом, серыми глазами, вздернутым носом, толстыми губами, круглым подбородком; другой – темно-русый, с продолговатым лицом, смуглой кожей, карими или темнокарими глазами, прямым узким носом, тонкими губами, острым подбородком. Л. Н. Гумилев гипотетически объяснял эту двойственность, то есть парность языков или основных диалектов у многих из этих народов (коми-пермяки и коми-зыряне, мокша и эрзя у мордвы), что, несмотря на принадлежность к одной языковой – финской – группе, своим происхождением они связаны с народом, употреблявшим иной, хотя и родственный угорский язык, но существенно отличавшимся в антропологическом отношении. Влияние угорского элемента на часть каждого из этих этносов так же заметно в различиях бытового и культурного плана, как у горных и лесных марийцев.

Что же касается собственно угров, то часть их – прямые предки современных ханты и манси, которые, как и прежде, обитали на территории современной Башкирии, а также в сибирском Зауралье, вероятно, несколько южнее того региона, где они проживают ныне, оттесненные в таежные и болотистые дебри тюркоязычными ордами, в то время как предки венгров уже в V столетии были вовлечены гуннами, в этногенезе которых они участвовали, хотя и не в главной роли, которая принадлежала тюркоязычному элементу, в продвижение на запад. Своим образом жизни племена угроязычных хуннугуров (оногуров) и сарагуров, или белых угров, не отличались от тюркоязычных племен – недаром греки стали впоследствии называть их потомков венгров турками. Уже в 5 в. они поселились в степи, примыкающей к Кавказским горам, в соседстве с аланами, результатом контактов с которыми явились многочисленные лексические заимствования – слова иранского происхождения в венгерском языке. Оногуры, потесненные тюркоязычными савирами, «заняли, – по словам знаменитого тюрколога М. В. Артамонова, – западную часть степей Азовско-Каспийского междуморья»¹¹⁵⁰.

Известные из источников уроги, то есть собственно угры, в середине 6 в. оставались в родном им лесостепном пространстве Среднего Поволжья и Южного Приуралья. По словам византийского историка Феофилакта Симокатты, «это одно из самых сильных племен в силу своей многочисленности и благодаря военным упражнениям – в полном вооружении. Они живут на востоке, там, где течет река Тиль, которую тюрки обыкновенно называют Черной»¹¹⁵¹. «Тиль» Феофилакта – это Итиль, как и по сей день называют Волгу тюркоязычные народы. В 560-е гг. угры были разбиты и покорены тюркютами, которые принудили их платить дань. Впоследствии, воспользовавшись междоусобицей в тюркютском каганате, угры, как и их соседи хазары и аланы, «восстали против тюркютов и сбросили их иго», так что «тюркютам пришлось их вновь завоевывать. Тюркютские послы, в 598 г. явившиеся к императору Маврикию от хана Дяньгу для того, чтобы закрепить союзные отношения… уведомили греков о полном разгроме тюркютами восставших против них угров»¹¹⁵².

На Крайнем Севере Европы обитали саами и ненцы. Саамский язык большинство лингвистов относят к угро-финской группе, в которой он составляет одну из ее трех ветвей; по другой классификации, он представляет собой наряду с угро-финскими и самодийскими языками самостоятельную группу уральской языковой семьи. Ненцы переселились в приполярную и заполярную тундру около середины 1 тысячелетия из родных южно-сибирских лесостепных предгорий Алтая и Саян, откуда их изгнали тюркоязычные племена, по Оби и Енисею, миновав тайгу. Сами себя они именуют ненцами, что значит «люди» – модель этнонима, общая с марийцами, мордвой, удмуртами. В отличие от ненцев, саами – автохтоны Севера, при очевидной относительности всякой автохтонности, обосновавшиеся на севере Скандинавии до Рождества Христова. Главным хозяйственным занятием саами, как и ненцев, были рыболовство и охота, по преимуществу на северного оленя, который был приручен лишь в исторически недавние времена, не ранее 17 столетия.

В расовом отношении саами отличаются от финноязычных народов более интенсивным присутствием в их облике монголоидных черт. Принадлежность саами к уралоязычной языковой семье представляет собой относительно поздний феномен: этот народ или, лучше сказать, его биологические предки, палеолапландцы, некогда говорили на ином и неизвестном языке, а затем уже усвоили язык своих финноязычных соседей, модифицировав его под влиянием своего прежнего языка, послужившего субстратом для позднейшего саамского языка. Финнизация палеолапландцев представляет собой относительно позднее последствие вторжения в Центральную Европу индоевропейских народов. Как пишет Р. Боси, «в 3-м тысячелетии до н. э. огромная волна народов, говорящих на индоевропейском языке, хлынула в прибалтийские регионы, подрывая существование многих племен, обосновавшихся в огромных лесах, и вынудила их покинуть свои древние охотничьи угодья, озера и реки»¹¹⁵³. Иными словами, балты проникли на территорию, занятую финноязычными племенами, и те бежали на север, где они столкнулись с палеолапландцами – древними обитателями этого края. «У лапландцев, – по словам того же ученого, – есть древняя легенда… В древние времена… лапландцы подверглись нападению вражеского племени. В течение долгих лет они были его невольниками и от него научились языку, на котором стали говорить. Этот свирепый народ лапландцы называли куттами, или чудью. Тот факт, – резюмирует свои наблюдения Р. Боси, – что в наше время лапландцы говорят на финно-угорском языке, в то время как в более древние времена они, конечно, имели свой собственный язык, придает этой легенде некоторую правдоподобность. В течение длительного периода лапландцы, по-видимому, жили в подчинении у финских племен, и постепенно новый язык был навязан целому народу»¹¹⁵⁴. В древности лапландцы занимали намного большую территорию, чем ныне, она включала значительную часть не только Скандинавского полуострова, но также Финляндии и Карелии, до берегов Ладожского и Онежского озер.

Первое упоминание народа саами в литературе имеется у Тацита. Он называет лапландцев феннами, но хорошо известно, что финны – не самоназвание, этот этноним употреблялся германоязычными скандинавами по отношению как к финнам, собственно суоми, так еще раньше и к саами, или лапландцам, с которыми норманны соприкоснулись на Скандинавском полуострове раньше, чем с суоми, – норвежская провинция Финнмарк располагается на севере страны, это и есть Лапландия. Правда, Тацит под феннами подразумевал не только лапландцев, знания о которых он мог почерпнуть из рассказов германских варваров, но все вообще народы, обитавшие к северу от германцев. Иордановы «скререфенны» и особо упомянутые им низкорослые «кротчайшие фенны» и «похожие на них виновилот»¹¹⁵⁵ – это, вероятно, названия племен, одни из которых были предками саами, а другие – суоми (финнов): «Есть там еще племя – скререфенны; они не требуют хлебного питания, но живут мясом диких зверей и птичьими яйцами. В болотах там рождается столько живности, что возможно и размножение породы, и полное насыщение людей»¹¹⁵⁶, что ныне называется вожделенным экологическим равновесием. Скререфенны упомянуты также у позднейшего историка Павла Диакона¹¹⁵⁷.

К саами относится и упоминаемое Иорданом племя адогит. Любопытно имеющееся у Иордана достаточно точное метеорологическое описание такого феномена, как полярный день и полярная ночь, характеризующие среду обитания самого северного из народов Европы: «В северной части (острова Скандза) живет племя адогит… в местах его (обитания) в середине лета сорок дней и сорок ночей продолжается непрерывный свет, а в зимнее время в течение того же числа дней и ночей племя это не знает ясного света. Почему это так? Потому что в более длинные дни люди видят, как солнце возвращается на восток по краю неба; в более же короткие дни оно у них видно не так, но по-иному, потому что оно проходит через южные знаки; нам кажется, что солнце поднимается снизу, а им. что оно идет кругом по краю земли»¹¹⁵⁸.

Более обстоятельный характер носит этнографическая справка о саами у Прокопия Кесарийского, который называет их скритифинами. В «Войне с готами» он пишет о них как о бродячих варварах, которые занимались рыбной ловлей и охотой и обитали в убогих строениях, своего рода шалашах, сделанных из земляных комьев и ветвей. Зная об этом народе понаслышке, Прокопий утверждал, что скритифины не пользуются ни одеждой, ни обувью, чего, конечно, на Крайнем Севере с его стужей быть не могло. Видимо, под настоящей одеждой Прокопий подразумевал ту, которую изготавливали из известных ему материалов – льна, шелка, шерсти, и он не признавал за одежду облекающие все тело меховые шкуры, скрепленные сухожилиями зверей. Прокопия изумляет, что скритифины не пашут и не сеют, и не употребляют в пищу ни хлеба, ни даже вина. Самым поразительным проявлением дикости этого народа Прокопий считает то обстоятельство, что матери у них не кормят своих новорожденных детей, в чем историк, вероятно, ошибался, не имея достоверных сведений, но опираясь на слухи и рассказы купцов, побывавших в соседних с Лапландией странах. Матери завертывают младенцев в шкуры, подвешивают их на ветвях деревьев и дают им сосать мозговую кость. В действительности за этим стоит, наверно, кратковременная отлучка матери, оставлявшей ребенка в колыбели, сделанной из шкур и подвешиваемой на высоких ветвях, где ребенок был в безопасности от зверей.

Не лишена особого интереса первая часть этнонима, который употребляет Прокопий, – «скрити», образованного из шведского слова «skrida», что значит лыжи, так что употребляемый Прокопием этноним имеет норманнское происхождение. «Шведский народ… ошеломило, когда они увидели, что эти северные охотники, привязав к своим ногам две небольшие тонкие дощечки… скользили по снегу. Эта самая поразительная способность лапландцев. была для шведов знаковой, когда они давали им… прозвище»¹¹⁵⁹ скритифены. Лыжи – это замечательный вклад народа саами в развитие мировой цивилизации, по своей важности сопоставимый с изобретением колеса. «Лыжная палка, найденная в Калвтреске, благодаря анализу пыльцы была датирована 2000 г. до н.э., в то время как происхождение найденных лапландских лыж… может быть отнесено к периоду с 1500 по 1000 г. до н.э.»¹¹⁶⁰.

В продолжение тысячелетия на юго-востоке Европы, в южнорусских степях, доминировали ираноязычные народы – скифы, затем сарматы и ведущие от них свое происхождение аланы, росоманы, языги. В иранистике существуют разные гипотезы относительно возникновения этнонима «аланы», наиболее убедительной представляется версия, возводящая его к наименованию древних иранцев «ариа», принадлежащая современному осетинскому ученому В. И. Абаеву¹¹⁶¹. Первое упоминание этнонима «аланы» встречается в китайских источниках и относится к 25 г. от Р. Х.: «владение Яньцай переименовалось Аланьло; состоит в зависимости от Кангюя (тюркоязычных канглов – предков печенегов. – В.Ц.) … обыкновения и одеяние народа сходны с кангюйскими»¹¹⁶². В русских летописях и других древнерусских памятниках аланы именуются ясами, грузинские источники называют их овси или оси, в средневековых армянских памятниках они называются аланами, но также и аш-тигор: этноним одной из ветвей осетин – дигорцы.

Великое переселение народов увлекло большую часть аланов на запад, где такие топонимы, как Каталония (Гото-Алания), французский город Алансон и множество других свидетельствуют о пребывании там аланов, кровь которых вошла в генофонд западных европейцев. Вместе с германоязычными вандалами аланы завоевали римскую Африку со столицей в Карфагене. В современной Румынии о былом ираноязычном присутствии там говорит название города Ясы. К середине 1 тысячелетия ираноязычные асы, обосновавшиеся в Румынии и Бессарабии, а также в нижнем междуречье Днестра и Днепра, подверглись славянизации: славяноязычные анты, как уже говорилось, – это своего рода результат симбиоза ираноязычной верхушки и численно преобладающей и постепенно поглотившей ее в языковом отношении славянской массы.

На крайнем севере ираноязычного мира, в пределах Окско-Донской низменности, обитали буртасы – народ с весьма вероятным иранским происхождением, хотя на этот счет в науке существуют также иные версии. Впоследствии этот загадочный народ, просуществовавший до 20 в., усвоил язык своих мордовских соседей. Не исключено, что разделение мордвы на мокшу и эрзя произошло под влиянием буртасского элемента, ареал которого примыкал к местам расселения мокши. В эпоху переселения народов носители иранских языков подверглись ассимиляции, и в 6 в. это были тюркюты и авары, входившие в состав вторгшихся в Европу и покоривших их тюркоязычных орд начиная еще с гуннов. Среди самоназваний тюркоязычных народов Северного Кавказа – карачаевцев и балкарцев – употребляется и этноним «аланы», подсказывающий, что их предками были не только тюрки и автохтоны Кавказа, но и ираноязычные аланы.

В результате переселения и ассимиляции область ирано-язычия в Восточной Европе в 6 столетии сузилась, но не исчезла и была тогда намного обширнее существующего на сей день осетинского ареала – малого остатка от былого грандиозного по размерам пространства, в котором некогда господствовали восточноиранские языки и диалекты. В Азии помимо Южной Осетии на языках этой ветви говорят согдийцы Таджикистана – прямые наследники древних саков, некоторые из народов Памира, а также многократно превосходящие их числом афганские и пакистанские пуштуны. В середине 1 тысячелетия аланы все еще занимали территорию степных предгорий Кавказа от Каспия до Черного моря, а также нижнее течение Дона, его притока Северского Донца и восточный Крым – Боспор Киммерийский. При этом они в этом своем ареале соседствовали с другими этносами – автохтонами Кавказа: готами-тетракситами, ромеями, жившими в приморских городах, разноплеменными тюрками и славянами.

В отличие от аланов, которые бурей великого переселения были унесены в Западную Европу и там принимали кафолическое православное христианство или арианство, их соплеменники, оставшиеся в Юго-Восточной Европе, в 6 в. в массе своей оставались язычниками. Появление Аланской церкви относится к более поздней эпохе, но среди паствы епархий Тавриды и Кубани, имевших грекоязычное ромейское ядро, в 6 столетии встречались, несомненно, и аланы. «Еще Константин Великий… победив сарматов (к которым принадлежали и аланы. – В.Ц.), сделавших нападение на римские области вместе с готами, расположил тех и других усвоить себе святую веру. К концу четвертого века святой Кирилл Иерусалимский в числе других народов, имевших в его время епископов, священников, диаконов, монахов, девственниц и вообще пасомых, помещает и сарматов, а святой Златоуст причисляет сарматов даже к разряду тех прежде варварских народов, которые имели уже тогда переведенным на собственный язык учение святых апостолов»¹¹⁶³. О христианах среди аланов писал еще Прокопий Кесарийский¹¹⁶⁴, но прямые документальные свидетельства массового обращения этого народа относятся к значительно более поздней эпохе, к 10 в., когда была образована Аланская архиепископия. Можно, однако, полагать, что это событие не открывает, но завершает долгий процесс обращения аланов. Окормление аланов православного исповедания осуществляла епархия Таматархи (русской Тмутаракани), расположенная в области готов-тетракситов, но при этом многонациональная и разноязыкая и образованная как раз в 6 столетии.

В предгорьях Северного Кавказа и в его горных ущельях в 6 столетии обитали автохтоны – прямые наследники носителей древних майкопской и кобанской культур. Как и ныне, они говорили на языках трех семей: адыгской, нахской и дагестанской; родство языков вайнахов и народов Дагестана не вызывает сомнений, в свою очередь их родственные связи с адыгской языковой семьей в лингвистике считаются вероятными, равно как и их более отдаленное генетическое родство с языками картвельской, а также исчезнувшей хурритской языковой семьи. У вайнахских народов – чеченцев и ингушей – существует предание о переселении их предков с юга.

Адыгские племена у греческих и латинских писателей, впервые у Страбона, именуются зихами. Грузинские источники называют их джики. Более поздние древнерусские памятники, включая «Повесть временных лет», именуют бесспорных и прямых потомков древних зихов касогами, а их современные потомки – это адыгейцы, кабардинцы, черкесы, абазинцы, шапсуги и живущие за Большим Кавказским хребтом абхазы. Отождествление древних зихов и средневековых черкесов находим в названии написанной в 15 в. книги генуэзца Джорджио Интериано «Жизнь зиков, именуемых черкесами». В этой книге он вполне основательно писал, что зихами они зовутся у греческих и латинских писателей, турки и татары называют их черкесами, а их самоназвание – адыги. Столетие спустя знаменитый Сигизмунд фон Герберштейн в «Записках о Московии» называет этот народ двояко: чиками, но также и пятигорскими черкесами. Зихи, или адыги, занимались отгонным скотоводством, в степном предгорье и на горных склонах пахали землю, выращивали виноград, фрукты и овощи. Они также строили узкие и легкие маневренные суда, удобные для пиратских набегов, последствием которых была работорговля. Известны городские поселения зихов – Зихополь, к югу от Таматархи, и Никопсия, на берегу реки Шакупсы, среди жителей которых присутствовал греческий элемент, в то же время в Таматархе и Фанагории помимо греческих колонистов и аланов проживали также и зихи.

В 6 столетии города Восточного Причерноморья стали центрами христианской миссии среди автохтонов – христианская вера постепенно вытесняла древний языческий культ горных духов, религиозное почитание предков. В области зихов в 6 в. существовали епископские кафедры, точное время основания которых неизвестно, но «епископы епархий Фанагорской и Зихийской в начале шестого века упоминаются уже присутствующими на соборах: так, Фанагорский епископ Иоанн присутствовал на Цареградском соборе в 519 г., а имя Зихийского епископа Дамиана сохранилось между подписями собора Константинопольского, бывшего под председательством архиепископа Мины в 526 г.»¹¹⁶⁵.

Вайнахи, что в переводе на русский язык значит «свои люди», в 6 в. занимали южную, горную и предгорную часть современной Чечни, Ингушетию и, возможно, также примыкающие к ней на западе Северной Осетии территории – верховье Терека и склоны Терского и Сунженского хребта. В степных предгорьях Кавказа их потеснили аланы. Подобные выводы относительно ареала обитания вайнахов вытекают из материалов археологических раскопок. Документальные сведения об этом народе, относящиеся к 6 столетию, отсутствуют, зато имеются ценные указания на сей счет в «Армянской географии» 7 в. В ней упоминаются этнонимы кавказских горцев, некоторые из них относятся к вайнахам, в частности «кусты», в котором легко угадываются кистины, – грузины по сей день так называют чеченцев и ингушей, «нахчматьяны», «дурцки». В 6 столетии вайнахи, как и прежде, занимались отгонным скотоводством, разводя коров, овец и коз, в земледелии употребляли плуг, сеяли пшеницу и просо. Основными ремеслами у них было изготовление керамической посуды и металлических изделий – оружия и орудий труда. Присутствие среди вайнахов христиан в эту эпоху не зафиксировано. Их религиозные верования носили традиционный языческий характер.

В горах Прикаспия, от устья Терека до Большого Кавказского хребта, находились изолированные друг от друга цепями горных вершин с малочисленными и труднопреодолимыми перевалами ареалы обитания горских племен, состоявших в языковом родстве с вайнахами, потомками которых являются современные народы Дагестана: аварцы, даргинцы, лезгины, лаки, табасаранцы, рутулы.

По своим верованиям, образу жизни, хозяйственной деятельности они, вероятно, мало отличались от соседних и родственных им вайнахов. Но помимо отгонного скотоводства и землепашества жители Каспийского побережья занимались также рыболовством и ввиду более мягкого и теплого климата – выращиванием фруктов и виноделием, в этом отношении сходствуя с адыгами и народами Закавказья.

Юг Дагестана с единственным и по меркам своего времени крупным городом Дербентом, вместе с закавказской Албанией, в которую он входил, в 6 в. составлял часть империи иранских Сасанидов. В 462 г., после поражения восставших христиан Албании, выступивших вместе с армянами и грузинами под предводительством Вардана Мамиконяна против иранской власти, принудительно насаждавшей в Закавказье зороастризм, шахиншах Йездигерд II устранил местного династического царя и превратил Албанию в одно из марзпанств – сатрапий Ирана. За этим последовало новое восстание, на этот раз принудившее шахиншаха к уступкам. В 487 г. Иран восстановил вассальный статус Албании и признал ее царем Вачагана III Благочестивого, при нем христианство стало государственной религией страны. После его кончины в 510 г. царская власть в Албании была снова упразднена и управлять страной поставлен был наместник – марзпан.

Несмотря на поддержку, которую власть оказывала местной зороастрийской общине, большинство албанцев по-прежнему исповедовало христианство. Это относится и к северной части Албании – Дербенту и примыкающему к нему югу современного Дагестана. Албанская церковь сохранила легальный статус. При самых тесных ее связях с Армянской церковью, она, однако, обладала административной самостоятельностью. Около 551 г. ее предстоятель Абас был удостоен сана католикоса Алуанка, Лингика и Чола. Из восьми епархий католикосата одна, с кафедрой в Чоле, находилась на юге современного Дагестана. Христианство там исповедовали как автохтоны Кавказа – предки современных лезгин, лаков, табасаранцев, так и ираноязычные переселенцы из Ирана: не все они были приверженцами господствующего в шахиншахстве зороастризма. Нет полной ясности относительно признания Албанской церковью Халкидонского ороса. Известно, однако, что в более поздний период, в 7 в. и до Партавского собора 706 г., на котором уже при содействии исламской арабской власти был низложен православный католикос Албании Нерсес, Албанская церковь была привержена халкидонской диафизитской христологии.

В 6 столетии Дербент приобретает исключительно важное стратегическое значение для Ирана, которому с севера угрожают вторжения тюркоязычных орд через каспийский прибрежный проход. В правление шаха Кавада, которое продолжалось с 488 по 531 г., и при его преемнике Хосрове Ануширване, который царствовал до 579 г., в Дербенте и вокруг него строится система укреплений, частично дошедших и до наших дней. По описаниям арабских писателей, городские стены вдавались в море и образовывали гавань, вход в которую со стороны открытого моря был загражден цепью. С противоположной стороны к цитадели, возвышающейся на вершине горы, примыкает каменная стена, которая тянется вглубь Табасаранских гор на сорок километров.

На северной стене Дербента сохранились выполненные на пехлевийском (среднеперсидском) языке, который был в употреблении в Иране в эпоху Сасанидов, двадцать надписей, текстуально дублирующих друг друга. Существует несколько вариантов прочтения этого текста – разночтения касаются в основном имеющейся в нем даты завершения строительных работ – 453, 567 или 547 гг. от Р. Х. Последняя из этих дат представляется наиболее вероятной. Эта датировка совпадает с хронологической привязкой строительства Дербентской крепости, имеющейся в арабских источниках. Баладзори, живший во второй половине 9 в., писал, что «Кавад построил преграду из нежженой глины (сырцового кирпича. – В.Ц.) между областью Ширван и воротами Алан, а вдоль глиняной стены он построил триста шестьдесят городов, пришедших в разрушение после постройки ал-Баб-у-ал-абуаба (арабское название Дербента. – В.Ц.). Когда после Кавада на престол сел его сын Кесра Ануширван… он построил… город ал-Баб-у-ал-абуаб, который был назван Абуаб потому, что он был построен вдоль дороги. Окончив постройку стены, Ануширван повесил у входа ее железные ворота, поручив охрану их ста всадникам, тогда как раньше для охраны этого места требовалось пятьдесят тысяч солдат»¹¹⁶⁶. Возможно, это и преувеличение, столь характерное для пламенного воображения арабских писателей, но несомненно, что система укреплений, в которую входила как Дербентская крепость, так и примыкающая к ней горная стена с линией крепостей, подобная римскому лимесу, позволила радикально экономить людские резервы, задействованные на границе.

Арабский писатель Якут писал о Дербенте: «В этом месте были поселены стражники из переселенцев разных областей… и вся населенная местность, которою они завладели, была предоставлена в их исключительное пользование без всяких расходов для правительства. без хлопот об этом крае и без вмешательства в его дела; все это было сделано из сильного желания заселить этот край надежными людьми и тем защитить его от… враждебных племен»¹¹⁶⁷. Историк 7 столетия Моисей Каланкатуйский, не скрывая своего восхищения грандиозным сооружением, в то же время сетовал и о той дорогой цене, которую пришлось заплатить за него албанскому народу. Он писал о «дивных стенах, для построения которых цари персидские изнуряли страну нашу, собирая архитекторов и изыскивая разные материалы для построения великого здания, которое соорудили между горой Кавказом и великим морем восточным»¹¹⁶⁸.

В источниках кроме Дербента нередко упоминается город Чора, или Чола, расположенный вблизи Каспийского прохода на Кавказе. В связи с этим одни историки придерживаются версии, что в Южном Дагестане помимо Дербента существовал еще один большой город – Чора, другие же утверждают, что Чора – это параллельное название того же Дербента. Одним из аргументов сторонников существования двух разных городов является рассказ Моисея Каланкатуйского, в котором говорится, что албанское посольство на пути к гуннам «достигло ворот Чора недалеко от Дербента»¹¹⁶⁹, где их гостеприимно приняли жители города. Возражая против этой версии, выдающийся тюрколог М. В. Артамонов писал: «В переводе Чора значит «ущелье», а Дербент – «закрытые ворота». Название Чора, несомненно, означало не только защищенный стеной проход вдоль Каспийского побережья, но и самую стену и страну, в которой он находился; оно могло, конечно, означать и главный город этой страны. Но это название мог носить и город, заключенный в самых стенах дербентских, тем более если он занимал только часть пространства между ними. Дербент и Чора – разноязычные названия: одно иранское, а другое армянское, оба приуроченные к одному месту и употреблявшиеся альтернативно и даже вместе друг с другом. По «Армянской географии», Дербент – это ворота города Чорского прохода. По данным Моисея Каланкатуйского, на которого ссылаются сторонники раздельного существования Чора и Дербента, престол албанского католикоса в 552 г. был перенесен из города Чора в Партав (современный азербайджанский город Барда. – В.Ц.). Далее он же говорит, что патриарший дворец находился в Дербенте, из чего можно заключить, что город Чора и Дербент одно и то же… и возможные нюансы в значении этих терминов существенной роли не играют»¹¹⁷⁰.

В причерноморской и приазовской степи, в степных предгорьях Северного Кавказа, на равнине, простиравшейся от Дона до Урала, в первой половине 6 столетия господствовали тюркоязычные орды и племена – осколки гуннского каганата. Это были утигуры, кутригуры, хазары, савиры. У современных им классических писателей они нередко анахронически именуются гуннами, или даже скифами. В то же время по отношению к некоторым из них, в особенности утигурам и кутригурам, применяется этноним «болгары» или «булгары», который, очевидно, употреблялся и самими степняками в качестве самоназвания, и в последующие века этот этноним определенно вытесняет прежние: утигуры и кутригуры. У грекоязычных авторов с характерным для них вкусом к архаике чаще упоминаются «гунны», в то время как латиноязычные источники предпочитают другой этноним – «булгары» (bulgares).

Есть разные варианты этимологии этнонима «булгары». А. П. Новосильцев считает, что в своей второй части он «отражает их первоначальную связь с уграми, а в первой части, очевидно, восходит к тюркскому «булга» («смешивать»), и тогда все слово означает «смешанные угры»»¹¹⁷¹, но более убедительная версия заключается в таком переводе этнонима: союз «пяти рогов», или «пяти быков», что значит в переводе с метафорического языка на обыденный – пяти племен. В этнологии остается открытым вопрос об отдельном существовании булгар наряду с утигурами и кутригурами. Одна из версий: булгары – это своего рода сумма тех и других. Но существует и иная точка зрения. С 90-х гг. в Болгарии приобрела популярность концепция об изначальном ираноязычии протоболгар, которые лишь со временем подверглись языковой тюркизации. Согласно этой концепции, предки булгар первоначально обитали в Центральной Азии, в Бактрии; самоназванием региона, вошедшего в классические источники с этим греческим названием, было Балхара с ее главным городом Балхом. Отсюда из «Балхары» выводится этноним «болгары». Подобно многим обитателям Средней Азии, протоболгары сменили свое исконное ираноязычие на тюркоязычие в ту пору, когда оказались в составе гуннской орды. Вызывающая скепсис ученых за пределами Болгарии, эта концепция не лишена аргументов. Так, Феофилакт Симокатта локализовал родину онногуров, которые, по мнению некоторых историков, вошли в состав протоболгар, в Согдиане, а Михаил Сириец воспроизводит в своей «Истории» легенду о том, как три брата, одним из которых был Булгарис, вывели тридцать тысяч скифов от горы «Имеон», местонахождение которой не поддается точной локализации, но традиционно отождествляется с Памиром. Концепция первоначального ираноязычия протоболгар не поддается верификации; очевидно, однако, что в 6 в. они говорили на тюркском языке; по меньшей мере, это относится к кутригурам и утигурам.

Трудным и запутанным остается вопрос об угрском компоненте в составе булгарских орд. Л. Н. Гумилев предками протоболгар считал угроязычных сарагуров, онногуров и урогов¹¹⁷². Это не вполне корректно, ввиду бесспорного тюркоязычия прямых предков болгар кутригуров и утигуров, но, с другой стороны, угрский компонент действительно присутствовал в гуннской орде, а основатель Балканской Болгарии хан Аспарух, как это видно из источников, происходил из онногуров – народа, который еще в 5 в., возможно также и в 6 в., одинаково с сарагурами и урогами сохранял еще свое угроязычие. Для Л. Н. Гумилева подобные сближения и отождествления не представляли особых затруднений с лингвистической стороны, которую он не считал существенно важным фактором этнической идентификации, как это видно из истории народов на протяжении более чем полутора тысяч лет, тюркоязычие является заразительным феноменом: на языках тюркской языковой семьи ныне говорят народы, радикально различающиеся в расовом, генетическом отношении. Причину этого явления едва ли можно свести к одним только завоеваниям. Владения Чингисхана превосходят масштабами все имевшиеся в прошлом мировые империи, но монгольский язык не стал от этого одним из самых распространенных в мире. Похоже, что в самом строе тюркских языков есть особенности, способствующие их легкому усвоению чужеродными племенами и народами.

По версии М. И. Артамонова, «болгарами назывались угры, присоединившиеся к гуннам еще в Западной Сибири и Приуралье. Вместе с ними это наименование распространилось на всю территорию, занятую гуннскими племенами, в составе которых угры, по-видимому, преобладали, чем и объясняется, что в дальнейшем их собственное имя вытеснило наименование собственно гуннов, тем более что с распадением державы Аттилы прекратилось и политическое преобладание последних. Только гуннские династии вождей у некоторых племен остались как память об организующем значении выходцев из Монголии да тюркский язык, мало-помалу распространившийся среди всех племен, входивших в гуннское объединение»¹¹⁷³. Болгарами М. И. Артамонов считает увлеченных гуннами «из Заволжья отюреченных угров, усиленных новой волной того же происхождения во второй половине 5 в. Так как число гуннов не могло быть значительным, то болгары в конце концов полностью поглотили их и, смешиваясь с остатками местного восточно-европейского населения, составили тот народ, который, по крайней мере с 7 в. стал в целом называться болгарами, хотя и не утратил своей племенной организации с ее особыми племенными наименованиями»¹¹⁷⁴.

Ареалы обитания и более пространные территории контроля тюркоязычных орд на юго-востоке Европы в первой половине 6 в. распределялись следующим образом: кутригуры кочевали в степях от устья Дуная до Азовского моря, а также в степном Крыму, а утигуры – в северном и кавказском Приазовье и на Кубани, по соседству с ними; на территории современного Ставрополья, Южной Калмыкии и на северо-востоке Дагестана находился ареал савиров, по одной из версий – тюркизированных самодийцев; и наконец, к северу от Терека, по правому и левому берегу Нижней Волги, обитали хазары, изначально народ, родственный автохтонам Дагестана – их южным соседям, но затем тюркизированный в результате поглощения подчинивших их себе акациров. Тюркоязычные орды господствовали на юго-востоке Европы, но едва ли они составляли в этом регионе большинство. В той или иной степени, зависимые от них, по некоему подобию зависимости русских княжеств от Золотой Орды, в этом же регионе находились поселения аланов, славянизированных антов, крымских и приазовских готов-тетракситов, угроязычных онногуров, сарагуров и урогов, на юге региона – автохтонов Кавказа, а в причерноморских городах – греков, в ту пору уже христиан, называвших себя не эллинами, но ромеями.

Первое документально зафиксированное появление болгар под этим именем относится к началу 5 в., когда, как об этом рассказывает Павел Диакон, болгары напали на лангобардов, убили их короля Агельмунда и пленили его дочь. По словам М. В. Артамонова, «в то время… гунны еще только утверждались в Паннонии. Болгары. могли оказаться на границе с лангобардами только в составе гуннской орды. Это имя, следовательно, может быть и наименованием особого племени, и синонимом названия гуннов»¹¹⁷⁵. Император Зенон нанимал болгар для войны с готами. В 488 г. в сражении с остготами на берегу балканской реки Савы погиб болгарский хан Бузан. Союзнические отношения империи с готами были разорваны в самом конце 5 столетия, и в 499 г. болгарская орда напала на Фракию и опустошила ее. Подобные вторжения повторялись затем еще много раз. В конце правления императора Анастасия болгары были союзниками выступившего против него генерала Виталиана.

В правление Юстина I отношения империи с болгарами обострились из-за Боспора Киммерийского. К тому времени расположенное по обе стороны Керченского пролива Боспорское царство с его смешанным греко-варварским населением пришло в результате готских и гуннских вторжений в запустение. Столица государства обезлюдела, и его «древний акрополь [гора Митридата]. был превращен в кладбище, заселенной оставалась только прибрежная полоса. Хотя Боспор и находился под верховной властью сначала готов, а затем гуннов, он сохранял автономию и управлялся утвердившейся здесь еще при Римской империи местной династией Тибериев-Юлиев»¹¹⁷⁶. При Юстине Старшем империя вернула Боспор в свое лоно, вероятно, отвечая стремлениям его жителей, но там было оставлено автономное царское правление: «об этом свидетельствует обнаруженная в 1888 г. надпись с именем царя Диптуна, «друга кесаря и друга римлян», а также с именами епарха Иегудия и комита Опадина – византийских чиновников, из которых на обязанности второго, судя по титулу, лежал сбор пошлин за ввозимые и вывозимые товары»¹¹⁷⁷. Надпись датируется 522 г.

Как рассказывает Иоанн Малала, при святом Юстиниане в 528 г. «король гуннов близ Боспора по имени Грод (был ли он действительно гунном, то есть болгарином – сказать трудно, но он определенно носил славянское имя. – В.Ц.) перешел на сторону царя; он пришел в Константинополь, был наставлен в христианской вере, и сам царь стал его восприемником при крещении. Пожаловав ему много [даров], [Юстиниан] отпустил его на родину для охраны римских пределов и Боспора… и сделал так, чтобы каждый год платил римлянам вместо денег подать быками. В этом же городе он разместил отряд римских воинов. В городе была торговля [между] римлянами и гуннами. Став христианином, король отправился в свою землю близ Боспора, нашел [там] собственного брата и, оставив его с войском гуннов, удалился. Те самые гунны почитали идолов»¹¹⁷⁸.

Малала имеет в виду, конечно, степняков, юрты которых находились где-то поблизости от города; в самом Боспоре и других городах этого царства – Кепе и Фанагории, расположенных на кавказском берегу, несомненное большинство давно уже составляли христиане – в Боспоре и в Фанагории имелись епископские кафедры. Среди отцов 1 Вселенского Собора в 325 г. был епископ Боспорский Кадм. Его преемники участвовали в Ефесском Вселенском Соборе 448 г. и в Константинопольском Соборе 449 г. Поставленный императором Юстином Старшим царем в Боспор Диптун, «как показывает крест в начале надписи и сопровождающий его имя эпитет «благочестивый», был христианином. В боспорском некрополе известен ряд христианских погребений, из которых древнейшее с надгробием Евтропия датируется 304 г… К 5 в. относятся два погребения в… катакомбах, на стенах которых краской нанесены кресты и надписи с молитвами, псалмами и поминаниями погребенных»¹¹⁷⁹. Крещенный в Константинополе гуннский хан Грод со своим братом велели расплавить идолов, продолжает свой рассказ Малала, «ибо те были из серебра и Электра, и обменяли в Боспоре, получив вместо них милисарии»¹¹⁸⁰.

Неофитская ревность Грода, сопряженная с меркантильным интересом, его посягательство на идолов вызвали возмущение соплеменников: «…придя в ярость, жрецы гуннов убили короля и сделали вместо него [королем] его брата Мугела. Опасаясь римлян, они пришли в Боспор и уничтожили гарнизон города»¹¹⁸¹. Юстиниан направил против восставших и захвативших Боспор гуннов войска под командованием комита Иоанна, сына Руфина, вместе с вспомогательными отрядами готов. После того как ими был восстановлен контроль над Боспором, император приказал укрепить этот город новыми стенами. К какой из орд принадлежали те гунны, или болгары, которые на время овладели Боспором, сказать трудно. Опираясь на географию их расселения, наиболее вероятным представляется, что это были утигуры, кочевья которых примыкали к Керченскому проливу со стороны Кавказа, но не исключаются и кутригуры, обитавшие в степном Крыму.

В течение первой половины 6 столетия болгары, как это известно из источников, в которых они многократно именуются гуннами – в 530, 537, 539–540 гг., – совершали грабительские вторжения в пределы империи. Прокопий Кесарийский писал, что во время последнего из этих нашествий варвары увели сто двадцать тысяч пленников. Прокопий, Иоанн Малала, Менандр и Агафий Миринейский называют этих варваров гуннами, но применительно ко второй половине столетия Прокопий употребляет уже более адресные этнонимы тюркоязычных варваров: утигуры и кутригуры. По его версии, названия племен носят патронимический характер: «У одного из государей этих варваров – гуннов – было два сына, из коих один назывался Утигур, а другой Кутригур. После смерти своего отца сыновья разделили между собой власть, и каждый назвал своих подданных своим именем. И в мое время – замечает Прокопий, – одни называются утигурами, а другие – кутригурами»¹¹⁸². Чаще всего патрономическая генеалогия древних народов носит мифологический характер, но у монголоязычных и тюркоязычных кочевников она нередко отражает реальные связи: отнюдь не легендарный золотоордынский хан Узбек и узбеки, Ногай и ногаи, Осман и османские турки. Так что ничто не принуждает нас отрицать историчность братьев Утигура и Кутригура, их действительное персональное бытие можно разве только считать недостаточно документированным.

В 551 г. кутригуры двинулись из причерноморских степей в Паннонию по приглашению гепидов, которые наняли их для войны со своими противниками лангобардами. Видимо, кутригуры пришли в земли гепидов ранее условленного времени, когда гепиды еще не начали войны. И не желая содержать наемников, гепиды указали им маршрут выгодного грабительского похода во Фракию, по которому те и направились, но империя справилась с этим нашествием, использовав против кутригуров их подкупленных сородичей утигуров во главе с ханом Сандилхом. Утигуры напали на кутригуров с тыла и, действуя заодно с имперскими войсками, разгромили их.

Восемь лет спустя кутригуры под предводительством Заберхана еще раз напали на империю. На этот раз они действовали вместе с зависимыми от них словенами. Незадолго до вторжения кутригуры перекочевали поближе к имперским границам, на земли, расположенные возле устья Дуная в Бессарабии. Обитавшие в этом регионе анты не воспротивились переселению кочевников. В свою очередь Заберхан, войско которого составляла исключительно конница, нанял словен или привлек их к участию в походе обещаниями богатой добычи для того, чтобы те составили пехотную часть его полчищ. Предлогом для начала военных действий против империи послужило то обстоятельство, что Юстиниан посылал дары, своего рода откупную дань, Сандилху, хану утигуров, соперничающих с кутригурами, оставив без подарков Забер-хана, тем самым, по его представлениям, нанося оскорбление кутригурам, так что они «решили предпринять этот поход, чтобы показать, что и они умеют внушать страх и достойны внимания»¹¹⁸³. Но это был дипломатический предлог, прямые же цели агрессоров носили грабительский характер.

Варварам удалось пройти сквозь всю Фракию, форсировать Длинные стены, и наконец они остановились на расстоянии десяти километров от столицы, в которой началась паника. Но Велисарий, поставленный императором командовать столичным гарнизоном, сняв осаду, нанес противнику существенный урон, и кутригуры обратились в бегство. Вернувшись в свой лагерь, участники неудачной битвы повергли своих соплеменников, находившихся там, в отчаяние, и, по словам историка, «слышался сильный вой варваров: они резали себе даже щеки ножами, выражая тем, по обычаю, свою горесть»¹¹⁸⁴.

Пока конница Забер-хана действовала в окрестностях Константинополя, другая часть кутригурской орды, вместе со словенами, осадила Херсонес Фракийский. Осада закончилась провалом, и варвары ушли от его стен, двинувшись на соединение с Забер-ханом. Затем к Забер-хану возвратился отряд, который в свое время был им направлен на юг, в Элладу. Этому отряду не удалось прорваться через Фермопильский проход. Забер-хан направил к императору послов вести переговоры о безопасной переправе его орды через Дунай. Он требовал также от империи подарков, равных по ценности тем, которые Юстиниан высылал хану утигуров Сандилху, угрожая в противном случае перебить пленников, которых он держал при себе. Юстиниан выполнил это требование: Забер-хану было выслано немало золота, и тот отпустил пленников.

В Константинополе роптали на то, что, одержав победу над варварами, Юстиниан откупался от них дарами. Но император в действительности вовсе не собирался оставить их безнаказанными. Он направил послание Сандилху, хану утигуров, враждовавших с кутригурами, чтобы побудить его к войне с соперниками. Упрекнув Сандилха в бездействии и тем самым в нарушении союзнических обязательств, единственным извинением которого могло быть незнание о вторжении, он далее писал: «Они пришли сюда… желая доказать на деле, что мы обманулись, пренебрегая ими, предпочтя довериться тебе, хотя они имеют преимущество и более храбры. Поэтому они прекратили опустошение Фракии только тогда, когда унесли золото, которое мы ежегодно обычно жаловали тебе в качестве субсидии. И нам легко было или совершенно их уничтожить, или, по крайней мере, отправить домой без удовлетворения их домогательств. Но мы допустили и то и другое, чтобы испытать тебя. Если ты человек разумный и действительно храбрее их, то хоть теперь не будь ниже себя. Теперь представляется благоприятная возможность заставить врага ответить и, одержав победу, получить причитающееся тебе вознаграждение, как бы доставленное тебе им самим»¹¹⁸⁵. В противном случае император угрожал Сандилху разрывом союза и заключением союза с его соперником, ибо «было бы безрассудством входить с побежденными в сообщество бесчестия, когда подобает сближаться с победителями»¹¹⁸⁶.

Сандилх пытался уклониться от войны, к которой его подталкивал император, и ответил Юстиниану, что хотя он и желает находиться в дружеских отношениях с империей, но «считает неприличным и незаконным вконец истреблять своих соплеменников, не только говорящих одним языком с утигурами, но и ведущих одинаковый с ними образ жизни, носящих одинаковую одежду и родственных с ними, хотя и подвластных другим вождям»¹¹⁸⁷, и все же он обещал императору «отобрать у кутригур коней, чтобы им не на чем было ездить и невозможно было вредить империи»¹¹⁸⁸. Но Юстиниан точно рассчитал реакцию вождя варваров с его героической этикой, с его жадностью и простодушием на свои язвительные укоризны и угрозы, и в конце концов утигуры под предводительством Сандилха напали на беззащитные кочевья кутригуров, в которых оставались женщины, дети и старики, и разорили их, затем его воины бросились на перехват возвращавшейся из похода орды Забер-хана и нанесли ей тяжелое поражение, перебив множество кутригуров и словен и отобрав всю их добычу, включая золото, которое было выдано из римской казны. Кутригуры, однако, сумели оправиться после пережитой катастрофы, и в Причерноморье началась затяжная степная межплеменная вражда, умело подогреваемая из Константинополя и отвлекавшая варваров от грабительских вторжений в пределы империи.

Политическое устройство болгарских племен М. В. Артамонов характеризовал как военную демократию, когда «каждое племя (или даже подразделение племени) управляется своим правителем или старейшиной, а объединение племен возглавляется военным вождем… Вероятно, что положение племенных правителей или старейшин было наследственным, а родовая знать и военные предводители сосредоточивали вместе с влиянием на общество значительные богатства, и притом не только в виде самого ценного имущества кочевников – скота, но и различных дорогих вещей, награбленных у врагов или полученных в качестве даров от союзников. Большое количество рабов из военнопленных также свидетельствует о далеко зашедшем в гуннском обществе имущественном и социальном расслоении»¹¹⁸⁹.

Археологические раскопки, проливающие свет на состояние болгарских племен 6 в., а также предшествующей эпохи, велись в Нижнем Поволжье, Приазовье и на Северном Кавказе. При явном преобладании человеческих останков европеоидного типа, немалую долю составляют скелеты с определенно выраженными монголоидными признаками. «Различаются два рода погребений; с трупосожжением и с трупоположением. По форме могильного сооружения – узкая яма с подбоем – последние не отличаются от погребений предшествующего позднесарматского периода. Новым здесь является только положение с покойником-мужчиной частей коня – головы и конечностей с копытами. Новыми формами представлено и оружие. Чаще всего при погребенных встречаются остатки лука со стрелами. В некоторых могилах встречаются остатки седел. Однако в находках 5–6 вв. железных стремян при них не найдено. В это время, по-видимому, употреблялись стремена в виде ременной или веревочной петли. Пряжки для подпруги обычно делались костяные. Из предметов, связанных с одеждой, чаще всего встречаются поясные бронзовые и железные пряжки, имеющие форму слегка сплюснутого овала с немного изогнутым язычком. Встречаются бронзовые или серебряные поясные наборы из бляшек, наконечников для ремней и застежек. Предметы украшения встречаются редко. В их числе можно отметить стеклянные и золоченые бусы, серьги в виде калачика с глазками из альмандинов, бронзовые пластинчатые браслеты с несомкнутыми концами»¹¹⁹⁰.

Савиры, обитавшие в 6 в. на территории современного Ставрополья, Южной Калмыкии и в степной части Дагестана, представляли собой одну из самых воинственных орд. По словам Прокопия Кесарийского, «сабиры являются гуннским племенем; живут они около Кавказских гор. Племя это очень многочисленное, разделенное, как полагается, на много самостоятельных колен»¹¹⁹¹. Первоначально они обитали на юго-западе Сибири, которой и сообщили свое наименование; оттуда они перекочевали в Прикаспийские степи Северного Кавказа. Их этнические корни М. В. Артамонов находит в одной с гуннами «угорской среде», «подвергшейся более или менее сильной тюркизации». По Л. Н. Гумилеву, исконные носители этнонима «савиры» принадлежали к родственной угро-финнам самодийской семье. Так, оказавшись в Восточной Европе, савиры были уже тюркоязычным народом. «В этническом отношении они не отличались существенным образом от гуннов и поэтому… быстро смешались с остатками последних… и по большей части поглотили их. Это были такие же кочевники, роды и племена которых возглавлялись наследственными старейшинами и вождями. Их объединения были неустойчивы и кратковременны, так как вызывались временными причинами вроде совместного военного предприятия или победы одного племени над другим. Они были. воинственны, жадны на добычу и беспощадны к врагам»¹¹⁹².

Римская империя и Сасанидский Иран соперничали в стремлении привлечь их на свою сторону в войнах, которые они вели между собой и с другими противниками. Агафий Миринейский, характеризуя нравы кочевых ландскнехтов Востока, писал: «Этот народ, и величайший, и многочисленный, весьма жадный и до войны, и до грабежа, любит проживать вне дома, на чужой земле, всегда ищет чужого, ради одной только выгоды и надежды на добычу присоединяясь в качестве участника войны и опасностей то к одному, то к другому и превращаясь из друга во врага. Ибо часто они вступают в битву в союзе то с римлянами, то с персами, когда те воюют между собой, и продают свое наемное содействие то тем, то другим»¹¹⁹³. До Агафия о наемничестве савиров писал Прокопий Кесарийский: «Их начальники издревле вели дружбу одни с римским императором, другие с персидским царем. Из этих властителей каждый обычно посылал своим союзникам известную сумму золота»¹¹⁹⁴.

Из источников известно, что в самом начале 6 в. персидский шах Кавад повел свои войска в Закавказье, чтобы отразить вторгшихся в его северные владения гуннов, каковыми были, очевидно, савиры. Это вторжение они произвели в интересах ромеев, в ту пору воевавших с Ираном, и, разумеется, небескорыстно, но они готовы были послужить и Каваду, и, как пишет Захарий Ритор, в правление императора Анастасия, в 513 г., гунны снова прорвались через Каспийский проход в иранскую Албанию. В состоявшихся после этого переговорах они заявили о своей готовности воевать на стороне персов, но только при условии, если им за это хорошо заплатят, при этом они сетовали на свою горькую участь, на то, что они «подобно злосчастным зверям изгнаны богом в северо-западную страну… Мы живем оружием, луком и мечом и подкрепляемся всякой мясной пищей», – говорили гунны о себе. Византийский император обещал им увеличить подать, если они разорвут дружбу с Ираном. «Поэтому, – требовали гунны, – или дайте нам столько, сколько обещают римляне, или принимайте войну»¹¹⁹⁵. Шах пообещал им заплатить затребованное, а затем коварно напал на них, но проиграл. Победителями из битвы вышли гунны.

К 515 г. относится очередной поход, когда они опустошили владения Ирана, а затем Римской империи; рассказывая об этом событии, Марцеллин называет варваров их собственным именем – савиры. Феофан Исповедник в своем сообщении об этом набеге именует их и архаизированным этнонимом «гунны», и савирами: «Гунны, называемые савирами, проникли за Каспийские ворота, вторглись в Армению, опустошили Каппадокию, Галатию и Понт и остановились почти у самой Евхаиты»¹¹⁹⁶.

В 521 г., по рассказу Феофана, произошел трагикомический случай: «По случаю войны, снова возникшей между римлянами и персами, Юстин отправил послов с дарами к Зилингду, царю гуннов, который склонился на его предложение и обещал клятвенно, по обычаю отцов, воевать с ними против персов. Кавад тоже послал к нему со своей стороны послов, и царь гуннов согласился и с ним… Зилингд отправил в помощь персам двадцать тысяч войска против римлян. Юстин послал сказать персидскому царю Каваду, что Зилингд поклялся помогать римлянам… и готов изменить персам, и потому лучше им, помирившись, жить в дружбе, как братьям, и не дать этим псам играть собой. Тогда Кавад спросил наедине Зилингда, получал ли он дары от римлян за вспоможение им против персов, Гунн отвечал: «да». Разгневанный Кавад убил его, а потом ночью послал большое войско персов для истребления его воинов. Кто успел бежать, тот только и воротился в свою сторону»¹¹⁹⁷.

В 528 г., когда савирами правила вдова князя Валаха Воарикс, ей был заключен союз с империей. Шах Кавад нанял воевать на его стороне двух других гуннских ханов – Стиракса и Глониса, – из источников неизвестна их племенная принадлежность. И когда они вели свои отряды в Персию через кочевья савиров в предгорном Дагестане, Воарикс напала на них и нанесла им поражение. Глонис пал в сражении, а Стиракс был пленен и «отослан в оковах к царю в Константинополь»¹¹⁹⁸.

Но союз савиров с империей не воспрепятствовал участию савирских наемников в войне с нею на стороне персов ни в 528 г., ни в 531 г. После того как эта очередная война двух сверхдержав закончилась заключением мира, отряды наемников из савирской орды совершили грабительский рейд из Армении до Антиохии, сжигая все на своем пути и истребляя жителей городов и деревень, и только когда, нагруженные добычей, они двинулись в обратный путь, дукс Мартирополя Бесс напал на них, перебил полтысячи варваров и отнял у них добычу, а на оставшихся совершил успешное нападение еще один военачальник, дукс из крепости Китагир. Он отбил у савиров вьючных животных.

В 550–556 гг. савирские наемники вместе с аланами по договору с союзником ромеев, царем Лазики Губазом, действовавшим от имени императора Юстиниана, защищали эту страну от агрессии персидского шаха Хосрова, стремившегося поселить в Колхиде, населенной лазами, колонистов из Персии, но часть савиров в ходе боевых действий, когда золото из Константинополя не поступило в срок, перешла на сторону шаха, разумеется, из-за выгоды. В ходе войны в Лазике савиры обнаружили незаурядное искусство в сооружении стенобитных машин. Возможно, что их предки научились этому прямо или через посредников у китайцев. Прокопий с восхищением описывает построенный ими таран: «Они придумали такое приспособление… какое ни римлянам, ни персам – никому от сотворения мира не приходило в голову, хотя и в том и в другом государстве было всегда… большое количество инженеров. На эту машину они… сплетя толстые ветки… приделали их вместо бревен; прикрыв машину шкурами, они сохранили форму тарана, подвесив на свободно двигающихся веревках посередине… одно только бревно, заостренное и покрытое железом, как острие стрелы, чтобы часто бить им в стены укрепления. И настолько легким сделали они это сооружение, что не было никакой нужды в людях, находящихся внутри его, чтобы тащить или толкать его, но человек сорок. могли без всякого туда нести этот таран на плечах»¹¹⁹⁹.

В 6 в. христианская проповедь проникла в кочевья савиров. В «Хронике» Захария Ритора помещен рассказ о том, как армянский епископ Кардост, ранее занимавший кафедру в Арране (Кавказской Албании), с тремя священниками и четырьмя мирянами, пройдя через горы, пришел в страну гуннов для пастырского окормления пленных христиан и, находясь среди них, многих обратил к вере во Христа и крестил. Захарий Ритор утверждает даже, что они перевели Священное Писание на гуннский язык. Кардост совершал епископское служение в течение четырнадцати лет, затем его сменил другой епископ из Армении, Макарий, при котором был построен кирпичный собор. Происходило это в 520–530 гг. Источник не уточняет, о каком именно гуннском народе тут идет речь, но, учитывая косвенные данные, армяно-персидский контекст этой истории, Н. Пигулевская считает, что Кардост проповедовал Евангелие среди савиров¹²⁰⁰. Епископ Кардост до своей гуннской миссии занимал кафедру во владениях Ирана. У Захария Ритора рассказ об этом ведется вернувшимися из гуннского плена христианами, которые были пленены при захвате города Амиды на Тигре шахом Кавадом в 503 г., а затем проданы гуннам, которые привели их в свою страну сквозь «ворота», то есть через Дербент. Из гуннских народов с Ираном более всего контактировали савиры, они же занимали территорию, близкую к Дербенту. Правда, из того обстоятельства, что Кардост во время своего пребывания среди гуннов посетил Боспор Киммерийский, М. В. Артамонов делает вывод, что его миссионерское служение совершалось среди прикубанских гуннов¹²⁰¹, а именно среди утигуров. Но визит в Боспор, то есть во владения христианской империи, едва ли перевешивает ирано-армянский и, следовательно, савирский контекст этой истории.

Хазары в 6 столетии занимали каспийское побережье от устья Терека до волжской дельты, обитая там в тесном соседстве с савирами. Это были тюркизированные в результате ассимиляции акациров потомки автохтонов кавказского предгорья, об исконном языке которых судить трудно, разве только совершенно гипотетически его можно считать родственным языкам Дагестана. Усвоившие тюркский язык акациров, хазары не изменили образа жизни, не стали скотоводами и кочевниками, но остались народом рыбаков и земледельцев, возделывавших бахчи, фруктовые сады, виноградники, подобно тому как среднеазиатские сарты, усвоив тюркский язык карлуков, а затем усвоив этноним своих новых завоевателей – узбеков, в быту и хозяйственной жизни мало отличаются от ираноязычных таджиков, кем и были их предки до своей тюркизации. «Хазары издавна были оседлым этносом, рыболовами и виноградарями, и, по-видимому, находились не в дружеских отношениях с окружающими их степняками»¹²⁰², каковыми до появления в Европе тюркоязычных орд являлись ираноязычные скифы (сарматы) – аланы. При этом происхождение этнонима «хазары» Л. Н. Гумилев относил к автохтонным предкам исторически известных хазар. Но сами себя во времена, отраженные в источниках, «хазары считали родственными по происхождению с уграми, аварами, гузами, барсилами, онногурами, болгарами и савирами. В знаменитом письме хазарского царя Иосифа, в списке 10 сыновей-эпонимов общего родоначальника всех их Тогармы, хазары стоят на 7-м месте… Некоторые из вышеприведенных отождествлений сомнительны, тем не менее ясно, что подавляющее большинство, если не все эти имена, относятся к народам тюркской языковой семьи»¹²⁰³.

Некоторые тюркологи «на том основании, что китайское название хазар – к’о-са – близко сходно с наименованием шести из девяти уйгурских племен кэса… причисляют хазар к уйгурам и полагают, что они вместе с гуннами или вслед за ними в 6 в. появились в Европе»¹²⁰⁴, но хотя текстов на хазарском языке не существует, косвенные данные – этнонимы, топонимы – свидетельствуют о близком родстве, если не прямом его тождестве с языком протоболгар (кутригуров и утигуров) и с существующим ныне чувашским языком, в то время как древнеуйгурский принадлежал к восточнотюркским языкам, к группе которых ныне относят хакасский, тувинский, якутский языки, но не современный уйгурский, – это язык карлукской группы. М. В. Артамонов писал по этому поводу: «Если название хазар ведет свое происхождение от тюркской основы «каз» – «кочевать», то от той же основы и совершенно независимо от хазар могло возникнуть сходное наименование части уйгур. Во всяком случае, куда вероятнее полагать, что хазары действительно были близки тем вышеперечисленным племенам, которые называет царь Иосиф, и их родство с ними по признаку общности происхождения, скорее всего, заключается в той роли, которую сыграли в их формировании отюреченные, хотя, вероятно, в разной степени, угры»¹²⁰⁵. В этой версии за основу этнонима «хазары» принимается не самоназвание автохтонов Прикаспия, но давших народу свой язык кочевников, корни которых географически находятся далеко на востоке, в варварской периферии Китая.

Рассказ Моисея Хоренского в «Истории Армении» о том, что в правление армянского царя Вахаршака, которое приходится на рубеж 2 и 3 столетий от Р. Х., «толпы хазар и басилов, соединившись, прошли через ворота Джора под предводительством царя своего Внасепа Сурхана»¹²⁰⁶ и что Вахаршак разгромил их и изгнал из Армении, заставив их вернуться тем же путем назад, представляет собой анахронизм и отражает значительно более поздние вторжения хазар в Кавказскую Албанию и Армению. Подобный же анахронизм присутствует и в упоминании хазар в «Истории албан» Моисея Каланкатуйского, где вторжение хазар в Закавказье отнесено к середине 4 в. У некоторых арабских авторов исламской эпохи хазары фигурируют в контексте завоевательных походов Александра Македонского, но это уже чистой воды легенда.

Первые надежные в хронологическом отношении упоминания о хазарах у арабских авторов относятся к событиям начала 6 столетия, когда правил шах Кавад. При нем, как пишет историк 9 в. Балазури, хазары завоевали Арран (Албанию) и Джурзан (Грузию), но были изгнаны Кавадом из Закавказья. Другой арабский автор, Якуби, писал о том, что хазары захватили Армению, но были разгромлены Кавадом. В правление Хосрова Ануширвана (531–579) хазары снова вторглись в Закавказье, но были побеждены и изгнаны войсками шаха. Средневековые арабские историки, обращаясь ко временам правления Хосрова Ануширвана, упоминают о том, что он «разделил государство на 4 сатрапии, одной из которых был Азербайджан и соседняя с ним «страна хазар»»¹²⁰⁷. Возможно, что в иных случаях арабские и греческие авторы, упоминая савир, кочевья которых находились поблизости от мест обитания хазар, в действительности подразумевали хазар. Дело в том, что «Масуди называет хазар тюркскими савирами, а Балазури город Кабалу, который… был центром савирских поселений в Азербайджане, именует Хазар. Такое смешение савир и хазар – замечает М. В. Артамонов, – может объясняться только тем, что те и другие переплетались между собой, составляли одно и то же военно-политическое объединение, во главе которого, однако, стояли савиры, так как в первой половине 6 в. в большинстве исторических известий именно их наименование служит для обозначения прикаспийских варваров, обитавших севернее Дербента»¹²⁰⁸.

В некоторых источниках рядом с хазарами упоминаются барсилы – еще один тюркоязычный народ, обитавший в Прикаспии. В памятниках упоминается также страна Барсилия, расположенная в дельте Волги, причем иногда именно эта страна обозначается как родина хазар. В связи с этим М. В. Артамонов писал, что «в появлении… барсил и хазар в дельте Волги нет ничего удивительного и противоречащего локализации Берсилии в Северном Дагестане. Барсилы близ Волги упоминаются еще Феофилактом Симокаттой в связи с нашествием псевдоавар. Если даже страна Берсилия не выходила за пределы Дагестана, то барсилы и хазары кочевали вдоль всего северо-западного побережья Каспийского моря от Кавказа до Волги»¹²⁰⁹.

Помимо кутригуров, утигуров, савиров, хазар и барсилов, в степях Прикаспия, предгорного Кавказа, Приазовья и Причерноморья в 6 столетии кочевали и другие тюркоязычные племена и орды, представлявшие собой осколки гуннского каганата с названиями, упоминаемыми в источниках в связи с событиями предшествующего века. Одни из них, вероятно, были поглощены другими, более крупными или более удачливыми племенными союзами и ордами, и в этом смысле прекратили свое этническое существование, другие сохранились, но оказались задвинутыми на задворки реальной истории и не попали на страницы хроник, описывающих события 6 в. и позднейших столетий. Подобную участь претерпели акациры, первоначальные тюркизаторы хазар, среди которых они и растворились, утратив свой этноним, алциагиры, алцилдзуры и, наконец, также и собственно гунны – прямые потомки древних азиатских хунну, составившие ядро каганата Аттилы.

В середине 6 в. в европейские степи из глубин Азии проникает еще один народ, спутавший старые карты международной политики и дипломатии. Имя этого народа – авары. Как считали некоторые из писателей, заставших его внезапное появление, они присвоили себе это имя, принадлежавшее другому народу и ставшее грозным и устрашающим. Эту своеобразную кражу они совершили для того, чтобы внушить ужас своим новым соседям. Похоже, что подобные подозрения и инвективы в адрес лжеименных аваров основательны и справедливы. Феофилакт Симокатта в своей «Истории» так рассказывает об этом подлоге: «Когда император Юстиниан занимал царский престол, некоторая часть племен уар и хунни бежала и поселилась в Европе. Назвав себя аварами, они дали своему вождю почетное имя кагана. Почему они решили изменить свое наименование, мы расскажем… Барселт, уннугуры, сабиры и, кроме них, другие гуннские племена, увидав только часть людей уар и хунни, бежавших в их места, прониклись страхом и решили, что к ним переселились авары. Поэтому они почтили этих беглецов блестящими дарами, рассчитывая тем самым обеспечить себе безопасность. Когда уар и хунни увидали, сколь благоприятно складываются для них обстоятельства, они воспользовались ошибкой тех, которые прислали к ним посольства, и сами стали назвать себя аварами. И до нашего времени эти псевдоавары… присвоив себе первенствующее положение в племени, сохранили различные названия: одни из них по старинной привычке называются уар, а другие именуются хунни»¹²¹⁰. Феофилакт писал это через три четверти столетия после появления аваров в южно-русских степях, где они столкнулись с уже основательно обжившимися там тюркоязычными и угроязычными ордами, которые, как это видно, трепетали перед одним только именем подлинных аваров. Рассказ историка побуждает к прояснению сразу нескольких вопросов: что за народ были подлинные авары, внушившие ужас степнякам Поволжья и Северного Кавказа, и каково происхождение псевдоаваров, то есть уар и хунни, усвоивших себе чужое и грозное имя, что побудило псевдоаваров бежать из Азии в Европу, и наконец о более определенной локализации исходного региона и конечного места поселения азиатских беглецов.

Авары, или абары, подлинные, а не самозванцы, обитали в предгорных степях Тарбагатая, на границе Казахстана с китайским Синьцзянем. По словам Л. Н. Гумилева, «именно они разгромили угро-самодийские племена Западной Сибири, вынудив тех спасаться на север, по льду Оби, Волги и Енисея»¹²¹¹. Во 2 в. от Р. Х. абары остановили натиск тунгусоязычных мукринов, известных в китайских источниках под именем мохэ, которые считались самым воинственным народом Дальнего Востока, после чего абары и мукрины помирились, а впоследствии часть мукринов, не возвращаясь на далекую родину, осталась в Центральной Азии, по соседству со своими былыми врагами. Впоследствии, уже в 6 в., абары и мукрины слились в один народ тюргешей. Своим тюркоязычием этот народ обязан не мукринскому, но абарскому компоненту; Гумилев, правда, считал происхождение абаров неустановимым. Этноним «тюргеши» появился в 6 в., так что усвоение имени «абаров» или «аваров» иным этносом не имело характера откровенной кражи – было подобрано название, которое оставили его прежние обладатели.

Что же касается лжеименных аваров, которые, как писал Феофилакт Симокатта, в действительности происходили из уар и хунни, то, по версии М. И. Артамонова, они «представляли собой бежавшую от тюркютов часть огор – угров»¹²¹². Народ хунни ученый отождествляет с хионитами: «Китайские источники знают «хуни» – хионитов в стране Судэ – Согде, над которой они господствовали… Феофилакт Симокатта рисует угров могущественным и многочисленным народом, и только небольшая часть его из двух племен, yap (вар) и хунни (хионитов), не желая подчиниться тюркютам, откочевала на запад, за Волгу, где и получила свое европейское имя – авары»¹²¹³. Артамонов, таким образом, исходит из версии происхождения ложных аваров от двух угроязычных этносов, но его ученик Л. Н. Гумилев, как представляется, более прав, причисляя хунни, или хионитов, к ираноязычным народам, – по его словам, они были «осколком древнего суперэтноса, расколотого проповедью Заратустры и вынужденного на склоне лет сменить родину»¹²¹⁴, иными словами, хиониты состояли в близком родстве с древними скифами (саками) и массагетами, с сарматами и аланами. Упоминание же народа «уар», или «вар», заодно с хионитами Гумилев считает плодом недоразумения: «Слово «вар» … имеет значение (река), на гуннскоим языке. Поэтому надо полагать, что слово «вар» … было эпитетом к этнониму хиониты: видимо, «вархониты» значило «речные хиониты». Среди казахских родов нет потомков (уар), тогда как потомки хионитов – голубоглазые блондины – встречаются в Младшем жузе»¹²¹⁵. Местом обитания этого народа или все-таки двух разных народов – ираноязычных хионитов и угроязычных (уаров) – было устье Аксарта (Сыр-Дарьи). Но как бы ни обстояло дело с исконным языком псевдоаваров, в Европу они пришли носителями тюркского языка и процесс тюркизации начался у них до переселения на запад.

А бежали эти псевдоавары, названные в русской «Повести временных лет» обрами, после того, как их соплеменники были разбиты могущественными тюркютами, причем бежала малая часть побежденного народа. Историк Менандр оценивает их число всего в двадцать тысяч воинов – число ничтожное, несопоставимое с той ролью, которую этот народ сыграл в истории. Тюркюты не стали преследовать беглецов, ибо, как выразился на этот счет их каган Истеми, «Авары не птицы, чтоб, летая по воздуху, избегнуть мечей тюркских, они не рыбы, чтоб нырнуть в воду и исчезнуть в глубине морской пучины, они блуждают по поверхности земли. Когда покончу с эфталитами, нападу на аваров, и они не избегнут моих сил»¹²¹⁶. Но грозный каган ошибся – авары увернулись от вражеских мечей и спаслись бегством: война с эфталитами надолго отвлекла тюркютов от преследования малочисленных беглецов, а затем уцелеть им помогло усвоенное ими имя, внушавшее ужас племенам и ордам, через кочевья которых они проследовали в своем исходе из Азии. «Северокавказские племена, с которыми, перейдя Волгу, прежде всего встретились эти племена: барсельт, унугуры (оногуры), и савиры, – приняли их за тех авар – а-ба, от которых они в свое время тоже бежали за Волгу. Пришельцы не рассеивали выгодного для них заблуждения хозяев северо-кавказских степей и сами стали называть себя этим именем»¹²¹⁷.

В 557 г. авары перешли Волгу. На Северном Кавказе они оказались в соседстве с тюркоязычными утигурами, хазарами, савирами и барсилами, угроязычными хунногурами и ираноязычными аланами. С аланами они завязали союзнические отношения и с помощью их правителя Сарозия завязали контакт с римским военачальником в Лазике, выразив ему пожелание вступить в переговоры с императором. В 558 г., когда передовые отряды аваров появились уже у границ империи на берегу Нижнего Дуная, Юстиниан пригласил посланцев их кагана Баяна в Константинополь, и те вскоре прибыли в столицу империи. Рассказы об этом визите, который произвел на них сильное впечатление, содержатся у разных византийских историков.

Лаконичная запись в Летописи Феофана Исповедника под 6050 г. от сотворения мира или, в соответствии с эрой, которую он использует, 550 г. от Р. Х., а по нашему летосчислению – под 558 г., гласит: «Появился в Византии странный народ, называемый авары, и весь народ вышел смотреть их, ибо никогда не видали такого народа. Авары носили длинные волосы, откинутые назад, связанные бечевками и заплетенные в косу, а в остальном наружностью своей они походили на прочих гуннов. Авары, убежав из своей страны, пришли в области Скифии и Мезии и отправили к Юстиниану послов с просьбой о принятии их (то есть на земли, принадлежащие империи)»¹²¹⁸.

Более подробные сведения об этих экзотических гостях и связанных с их визитом обстоятельствах сообщает Менандр Протектор, по словам которого «первым посланником этого народа был избран некто Кандих. Представ пред очи императора, он сказал: «К тебе приходит самый великий и сильный из народов; племя аварское неодолимо; оно способно легко отразить и истребить противников. И потому полезно будет тебе принять аваров в союзники и приобрести себе в них защитников, но они только в таком случае будут в дружеских связях с Римской державой, если будут получать от тебя драгоценные подарки и деньги ежегодно и будут поселены тобой на плодоносной земле»¹²¹⁹.

Это был, конечно, шантаж и бахвальство, рассчитанные на неосведомленность императора, – авары в действительности пришли в Прикаспийские и Припонтийские степи не как победители, а как беглецы, спасаясь от преследования, но сказанные ими императору слова об их собственном могуществе не были совершенной ложью. Очень скоро оказалось, что они сильнее тех осколков орды Аттилы, с которыми ранее имела дело империя на Балканах, сильнее утигуров, кутригуров, оногуров, сабиров, которых они одолели несколько лет спустя. Вероятной причиной их побед было превосходство в вооружении. Как и гунны, авары были конными лучниками, но, в отличие от гуннов, они пользовались латами, колющими копьями, у них были более совершенные железные стремена и, кроме того, благодаря своим былым контактам с Китаем они превосходно владели осадной техникой, так что в лице аваров империя столкнулась с грозной военной силой. Юстиниан сумел договориться с посланцами аварской орды, отклонив их главное требование о предоставлении им имперской территории для поселения и отделавшись подарками. И пока Юстиниан был жив, авары не дерзали тревожить империю.

Но из-за утраты стад по причине стремительного бегства со своей родины, военная добыча служила единственным источником средств для существования аварской орды. Так, обезопасив себя со стороны империи, авары, по подсказке из Константинополя, начали военные действия против своих новых соседей – савиров и разгромили противника, но они не стали воевать с врагами империи кутригурами, к чему их пытались склонить имперские дипломаты. Хуже того, воспользовавшись враждой между болгарскими ордами кутригуров и утигуров, они вмешались в эту междоусобицу, действуя на стороне кутригуров. В результате союзники Римской империи утигуры потерпели поражение. Союз аваров и кутригуров был скреплен династическим браком, породнившим аварского кагана Баяна с предводителем кутригур Котрагом. Благодаря этому союзу авары прочно обосновались в Северном Причерноморье, куда ядро орды передвинулось из предгорных степей Кавказа.

В этой стране главным врагом аваров стали союзные империи – славяноязычные анты, обитавшие в лесостепном междуречье Днепра и Днестра и на левом берегу Нижнего Дуная. Отряды аваров стали совершать грабительские набеги на поселения антов. Анты пытались договориться с пришельцами, но их посол Мезамир был убит, и набеги продолжились; авары, по словам Менандра, «пуще прежнего стали разорять землю антов, не переставая грабить ее и порабощать жителей»¹²²⁰. В результате этой изнурительной войны анты окончательно утратили свою политическую организацию – их союз распался, и самое их имя исчезает со страниц хроник и иных документов. Последнее упоминание антов в источниках относится к 602 г. Это, конечно, не значит, что они были уничтожены, а их остатки ассимилированы аварами. Такие восточнославянские племена, как вятичи, северяне, тиверцы, уличи, а также поляне имеют по преимуществу или частично антские корни. Антский элемент присутствовал в разных пропорциях и у славян, обосновавшихся на Балканском полуострове – во Фракии и в Иллирике.

Правительство в Константинополе было обеспокоено враждебными действиями аваров против своих союзников – утигуров и антов. Возникли серьезные опасения относительно их намерения форсировать Дунай и вторгнуться в пределы империи. В 562 г. в Константинополе состоялись новые переговоры с послами кагана Баяна. Мирный договор был продлен, при этом имперские власти действовали жестко, отобрав у послов оружие, которое они закупили в имперской столице, но для поддержания мира империя была вынуждена регулярно высылать подарки кагану, которые аварами воспринимались как дань.

Преемник святого Юстиниана император Юстин II в 565 г. прекратил выдачу подарков аварскому кагану. И тот смирился с утратой. Авары нашли новое поприще для разбоя и двинулись на запад: в том же 565 г. они вторглись в Тюрингию, вступив в союз с франками. Разорив страну, авары переместились в Паннонию и, действуя совместно с лангобардами, в 567 г. разгромили обосновавшихся там гепидов, нанеся смертельный удар по этому народу, после которого он уже не смог оправиться и прекратил существование как этнос. Год спустя, в 568 г., союзники аваров лангобарды ушли из Паннонии в Италию, незадолго до этих событий отвоеванную империей у готов, и авары стали полными и единственными хозяевами Паннонии, в прошлом имперской провинции, расположенной на территории Хорватии, Славонии, Воеводины и Венгрии.

Уход лангобардов из Паннонии устанавливает важнейшую дату в истории континента. «Маршрут Адриатика – Балтика был окончательно перерезан, на северном фланге империи надолго установился заслон из непроницаемого варварства, способствовавшего набегам болгар и славян на Балканы. Отголоски этого события отчетливо ощущались даже в скандинавском мире, куда до самой эпохи викингов прекратило поступать средиземноморское и восточное золото»¹²²¹. Между тем гепиды, владевшие ранее этой провинцией, составляли лишь тонкий верхушечный слой ее населения, большинство которого принадлежало словенским племенам. Самым многочисленным там был племенной союз дулебов. Отняв Паннонию у гепидов, авары стали господствовать над ними. Русский летописец выразительно охарактеризовал бедственное состояние покоренных дулебов и других словенских племен Паннонии: «Си же обри воеваху на словенех и примучиша дулебы, сущая словены, и насилье творяху женам дулебским: аще поехати будяше обрину, не дадяше впрячи коня ни вола, но веляше впрячи 3 ли, 4 ли, 5 ли жен в телегу и повести обрена, и тако мучаху дулебы. Быша бо обре телом велици и умом горди»¹²²². Франкский историк Фредегар сообщает конкретные сведения о механизме господства аваров над словенами: «Авары каждый год шли к славянам, чтобы зимовать у них; тогда они брали женщин и детей славян и пользовались ими. В завершение насилия славяне были обязаны платить аварам дань»¹²²³. Итак, занятые в летнее время военным ремеслом и грабежами, авары устраивались на зимние квартиры в населенной словенами Паннонии и на примыкающих к ней территориях, которыми они овладели, и там чинили насилия по праву победителей, заодно взимая дань с покоренных племен, которые, однако, и под гнетом завоевателей сохраняли самоуправление и имели, как и встарь, своих племенных князей и воевод, ставших вассалами кагана и участвовавших со своими дружинами, а иногда и с народным ополчением в войнах, которые вел Баян.

«О составе аварского войска можно судить по составу пленных, захваченных византийской армией во время одного из немногих удачных походов против них. В 601 г. имперская армия перешла Дунай и в двух сражениях на р. Тиссе разгромила аварские ополчения. Среди захваченных пленных только пятая часть была аварами, половина их состояла из славян, а остальные из разных «других варваров»»¹²²⁴ – кутригуров, утигуров, аланов. Однажды Баян, цинично бахвалясь, говорил имперскому военачальнику: «Я таких людей пошлю на Римскую империю, потеря которых не будет для меня чувствительна, хотя бы они совсем погибли»¹²²⁵.

Став доминирующей военной силой в центре Европы, авары усилили давление на империю. Посланцы кагана снова требовали от Юстина ежегодной дани, которую империя выдавала кутригурам и утигурам, подвластным аварам, император не пошел на уступки, и авары вместе с покоренными ими славянами совершили грабительский набег на Фракию, а затем вторгались в Македонию и Иллирик. Демонстрация силы в конце концов заставила императора пойти на уступки, а по существу дела – подчиниться диктату: в 570 г. он согласился выплачивать аварам ежегодную дань размером в восемьдесят тысяч золотых солидов.

В 579 г. Баян снова потребовал отдать ему пограничную крепость Сирмий. Получив отказ от императора Тиберия, преемника Юстина, он не отступился от своего намерения и в 582 г. приказал построить понтонный мост из лодок через Саву напротив Сирмия. Когда посланники императора спросили у него, «ради какой причины предпринимается это, он произнес… торжественную клятву: «Пусть я с народом своим погибну от меча, пусть небо обрушится на нас, поразит гром, покроют горы и леса, пусть воды Савы потопят нас, если мы сделаем какое зло императору». Но как скоро мост был готов, он приказал объявить: «Нечего императору заботиться о городе, пусть он отзовет войско и выведет жителей, город для него уже потерян»»¹²²⁶. Император направил для защиты крепости воинский отряд. Ромеи мужественно сражались с аварами, но у тех имелось значительное численное преимущество. Начались переговоры – и империя была вынуждена уступить аварам Сирмий, получив в обмен обязательство защищать ее границы от славян. Речь шла, очевидно, о тех славянских племенах, которые не зависели от аваров.

В самом начале правления императора Маврикия Баян искал повода для увеличения размеров дани, которая выплачивалась по договору, заключенному при Тиберии. Начался невообразимо наглый шантаж. Баян обратился к Маврикию с просьбой подарить ему слона, и император выполнил эту просьбу, но вскоре слон был отослан обратно вместе с требованием на этот раз подарить ему золотое ложе, и это требование было также исполнено, но каган велел отослать подарок обратно, найдя его недостойным собственного величия. В мае 583 г. в Константинополь прибыли его послы и потребовали увеличить ежегодную дань с восьмидесяти до ста тысяч солидов. Получив отказ, авары возобновили войну. Внезапным нападением они захватили пограничный Сингидун, а затем, продолжая наступление, взяли и разграбили города Августу, Виминакий и Анхиал, расположенные на территории современной Болгарии.

Император направил для переговоров с каганом сенатора Эльпидия и одного из своих телохранителей Коменциола. Они предлагали заключить перемирие на прежних условиях, но каган настаивал на увеличении дани, требовал предоставить новые территории для поселения его орде и грозил в случае неисполнения его требований стереть с лица земли Длинные стены, защищавшие подступы к столице. В ответ Коменциол обвинил кагана в неблагодарности и вероломстве и призвал его трезво оценить могущество Римской державы: «Ты совершил большие подвиги, если учесть ничтожность твоего положения. Но очень велика еще сила ромеев, забота императора, помощь подчиненных племен, преимущество в денежных средствах; кроме того, из всех племен вселенной мы наделены величайшим, а потому и непобедимым достоинством – благочестием… Возвращайся же в свои земли – ведь и эту страну дали тебе в подарок те же ромеи – и не выводи свои силы из ее пределов»¹²²⁷. Симокатта красочно описывает гнев, который охватил кагана, когда он услышал этот призыв: «От ярости все лицо его стало пунцовым; в глазах у него, ставших шафранового цвета, загорелось пламя безумия… брови его устремились кверху… чуть ли не выше лба»¹²²⁸. Он велел наложить на Коменциола оковы и был готов предать его казни, но сановники аваров убедили его пощадить и отпустить посла.

В следующем, 584 г. переговоры были возобновлены. Они велись в ставке кагана и в Константинополе. В результате был заключен договор о перемирии. Римская сторона взяла на себя обязательство увеличить размер ежегодной дани на двадцать тысяч солидов, но авары и после этого не отказались от агрессивных замыслов. Для нападений на империю и грабежа ее они использовали попавшие в зависимость от них славянские племена Паннонии, пользуясь при этом значительной или даже большей частью награбленного. В 584 г. война возобновилась. Под командованием Баяна полчища аваров и славян осадили Фессалоники, но попытка взять этот город провалилась, и авары двинулись в Мезию, а славяне – в Македонию, откуда они потом добрались до Пелопоннеса.

Осенью 587 г. ромейский отряд под командованием Мартина, двигаясь в сторону города Томи, напал на ставку самого аварского кагана. Варвары были побеждены, а Баян был вынужден спасаться бегством, но основные силы его орды уцелели и сохранили боеспособность. Исход состоявшегося вскоре за тем сражения был своеобразным. Противники, авары и ромеи, в разгар битвы одинаково дрогнули и оставили поле боя, разбежавшись в разные стороны друг от друга. Каган «со всех ног бросился бежать из этих мест, где он привык держаться… Приблизительно то же делало и ромейское войско… какой-то ложный страх охватил ромейское войско, и несуществующая опасность приводила его в смятение. Но даже и при этом было убито много аваров»¹²²⁹. Их орда продолжала метаться по Фракии, тщетно пытаясь овладеть ее городами, но осада Верои (современной Старо-Загоры), Диоклетианополя, Филиппополя (Пловдива) провалилась, поражением закончилась и осада Адрианополя. Бегство аваров, разбитых у стен этого города, крепость которого прикрывала путь на столицу, завершило войну, и Баян ушел со своей ордой в Паннонию.

В 592 г. он снова через послов потребовал от императора увеличить размеры выплаты, но Маврикий даже не удостоил кагана формального отказа, и тогда Баян двинул орду в поход, приказав зависевшим от него славянам осадить Сингидун. Взять Сингидун не удалось, и по приказу Баяна славянские полчища переместились под стены Сирмия, где к ним присоединились авары, но и осада Сирмия провалилась.

Летом 597 г. авары вторглись в Нижнюю Мезию, в следующую зиму они осадили столицу Скифской провинции Томи. Приск привел войска из Сингидуна под Томи, но снять осаду ему не удалось. Боевые действия под стенами города велись вяло, а весной 598 г. в ромейской армии начался голод. Затем Баян совершил удивительный поступок: в Великую Субботу он предложил заключить перемирие, а на Пасху каган передал в лагерь противника продовольствие, со своей стороны и Приск преподнес кагану подарки, и в конце пасхальной недели Баян снял осаду и увел аваров от города, но война на этом не закончилась. Каган повел свою орду навстречу другой римской армии, во главе которой стоял Коменциол, и которая вошла в Мезию. Авары встретились с римской армией у впадения Янтра в Дунай. Завязалась битва, которая продолжалась два дня: 20 и 21 апреля. Ромеи были разбиты. Коменциол бежал с поля боя. В войсках распространился слух, что он «намеренно, чуть ли не по императорскому приказу, предал кагану постоянно бунтующее войско»¹²³⁰.

Разгромив армию противника, авары двинулись на Константинополь. На пути к Длинным стенам они взяли одну из важнейших крепостей на подступах к ним – Дризиперы. Город был предан огню. Сожжен был и находившийся там храм мученика Александра, и, как пишет Феофан Исповедник, варвары «гроб его среброкованный нечестиво ограбили, и над самым телом мученика ругались»¹²³¹. Возмездием за учиненное каганом злодеяние стало, как считает Феофан, обрушившееся на его соплеменников и его семью несчастье – бубонная чума: «Бог в отмщение за мученика Александра наслал на варваров мор и в один день убил семерых сыновей кагана горячкой и опухолью в пахах и множество простого народа»¹²³².

Когда Коменциол прибыл в Константинополь и доложил о происшедшей катастрофе, в столице началась паника. Послом к Баяну был отправлен Гарматон. Удрученный смертью своих сыновей и множества подданных, каган в течение двенадцати дней отказывался принимать посла. А когда Гарматона наконец ввели в шатер Баяна, он не хотел принимать дары от него. В нарушении мира он обвинял императора: «Пусть Бог будет судьей между Маврикием и каганом, между аварами и ромеями»¹²³³. И все же мир был заключен: «Ромеи и авары договорились, что Истр является их пограничной рекой, но против славян дается право переходить эту реку»¹²³⁴. Размеры ежегодной дани, которую империя платила каганату, были увеличены на двадцать тысяч солидов. Договориться о выкупе пленных ромеев не удалось – Баян и Гарматон не сошлись в цене, и каган приказал умертвить двенадцать тысяч пленников, после чего возвратился в Паннонию, где вблизи современной Тимишоары была устроена его постоянная ставка – так называемый хринг.

На образ жизни аваров, их быт, и в особенности на их вооружение и способ ведения войны, проливают свет материалы археологических раскопок, проведенных в Паннонии. Из бескурганных могильников, в которых мужчин нередко хоронили вместе с оружием и конями, были извлечены луки и железные трехлопастные наконечники стрел, а также стремена, употребление которых сделало положение всадника на боевом коне более устойчивым, что позволило действовать в бою более маневренно, делая внезапные и резкие повороты без риска вывалиться из седла. Стремена были заимствованы кавалерией других народов Европы и Азии и повлекли за собой переворот в тактике конных сражений.

Авары бежали в Европу, спасаясь от преследования сильнейшего противника – тюркютов, передовые отряды которых, преследуя беглецов без прямого соприкосновения с ними, перешли Волгу и остановились в степных предгорьях Кавказа, в соседстве с савирами и хазарами.

Тюркские языки и диалекты существовали в течение нескольких тысячелетий, представляя собой наряду с языками монгольскими и тунгусскими одну из ветвей алтайской языковой семьи. Само это наименование «тюркские» – кабинетный лингвистический термин, прямым образом произведенный от наименования турецкого этноса; причем не во всех языках, и в первую очередь не в турецком, различаются слова «турк» и «тюрк». Но турками-сельджуками, османскими турками и туркменами, а также туркоманами и трухменами этот этноним заимствован как раз у тюркютов – народа, появившегося на границе Китая со степью в начале эры и создавшего несколько столетий спустя, хотя и эфемерную, но могущественную империю. Первая письменная фиксация существования этого народа принадлежит китайской литературе. В китайских источниках он впервые упоминается в таком виде – «ту-кю». «Это слово удачно расшифровал П. Пельо как «тюрк+ют», то есть «тюрки», но с суффиксом множественного числа не тюркским, а монгольским. В древнетюркском языке все политические термины оформляются монгольским множественным числом. Это дает основание думать, что они привнесены в тюркскую языковую среду извне»¹²³⁵. Слово «тюрк» значит «сильный».

Ядро народа тюркютов составила орда Ашина, насчитывавшая, согласно китайским хроникам, пятьсот семей; само это число, вероятно, условно, но оно указывает на малочисленность орды. Орда сложилась в начале 5 в. на западе китайской провинции Шэньси, захваченной тюркоязычными хуннами и монголоязычными сяньбийцами. Имя хана Ашина – в таком виде оно присутствует в китайских источниках – переводится с монгольского «волк», в арабских памятниках оно читается как «шанэ». В китайских памятниках монгольские и тюркские ханы часто именуются «волками» в нарицательном значении слова. «Не случайно сяньбийская царевна говорит про своего мужа, хана Шаболио: «Хан по его свойствам есть волк»; и в инструкции при нападении на тюрок сказано: «таковую должно употребить меру: гнать кочевых и нападать на волков…» Золотая волчья голова красовалась на тюркских знаменах, и наконец, в двух легендах о происхождении тюрок первое место принадлежит прародительнице-волчице»¹²³⁶. В состав орды Ашина входили тюркоязычные хунны и монголоязычные сяньбийцы, но доминировал монгольский язык. Орда, вероятно, сложилась из отвергнутых своими сородичами или самовольно покинувших свои роды бесстрашных разбойников и воинов, которые приобретали жен, захватывая их у единоплеменников-кочевников или у китайцев. До известной степени она напоминала ту банду под предводительством Ромула и его брата Рема, которая составила ядро римского народа.

Орда Ашина признавала верховенство хуннского хана Муганя. Но после того как в 439 г. китаизированные тобосцы разгромили хуннов, над которыми властвовал Мугань, «Ашина с пятьюстами семействами бежал к жужаньцам и, поселившись по южную сторону Алтайских гор, добывал железо для жужаньцев»¹²³⁷. Жужани представляли собой, подобно сяньбийцам и тобосцам, монголоязычный народ. Им были подвластны тюркоязычные племена телесцев. Характеризуя взаимоотношения между жужанями и телесцами, Л. Н. Гумилев писал: «Жужани сложились из тех людей, которые избегали изнурительного труда, дети их предпочли вообще заменить труд добыванием дани. Телесцы же занимались скотоводством, они хотели пасти скот… Жужани слились в орду, чтобы с помощью военной мощи жить за счет соседей; теле оставались слабо связанной конфедерацией племен. Теле не имели общей организации; каждый из 12 родов управлялся старейшиной – главой рода. Теле кочевали в степи, передвигаясь на телегах с высокими колесами, были воинственны, вольнолюбивы… Самоназвание их… до сих пор живет в алтайском этнониме телеут. Потомки теле – якуты, теленгиты, уйгуры»¹²³⁸.

Тюркюты, поселившись по соседству с телесцами и другими тюркоязычными племенами Алтая, подверглись интенсивной тюркизации и в 6 столетии представляли собой уже тюркоязычный народ, несмотря на монгольское имя основателя орды – Ашина. Занимаясь выплавкой железа для жужаней, они, подобно своим соседям телесцам, тяготились зависимостью от них; и когда те восстали против угнетателей, тюркюты, которыми правил тогда потомок Ашина Бумын, усвоивший себе высший у тюркских народов титул ильхана – великого хана, или кагана, встали на их сторону и приняли в свою орду пятьдесят тысяч телесских кибиток, то есть семей. Чтобы найти предлог для разрыва с жужанями, Бумын обратился к их хану Анахуаню с дерзкой просьбой выдать за него замуж свою дочь, на что ему был дан ответ: «Ты мой плавильщик (тюркюты плавили для жужаней железо), как ты осмелился сделать мне такое предложение?»¹²³⁹. Оскорбленный отказом, на который он заранее рассчитывал, Бумань приказал казнить посла жужаней, тем самым сжигая мосты к примирению. В 552 г. жужани были разбиты тюркютами, и их хан Анахуань совершил самоубийство. Выбрав нового хана, жужани продолжали борьбу, но потерпели в ней поражение.

Бумын умер в конце 552 г., ему наследовал сын Кара Иссык-хан, который вскоре также скончался, и престол перешел к его брату Кушу, принявшему титул Мугань-хана. «Новый хан, – по словам Гумилева, – был тверд, жесток, храбр, умен и ничем не интересовался, кроме войн»¹²⁴⁰. Мугань-хан окончательно добил жужаней, действуя в союзе с китайцами. В 554 г. тюркюты разгромили енисейских кыргызов – прямых предков современных хакасов и киргизов. В результате экспансии на восток тюркюты покорили ряд монгольских и тунгусских племен, и их владения распространились до Желтого моря. Два враждовавших китайских государства – Северная Чжоу и Северная Ци – домогались благосклонности Муганя. В 561 г. императоры этих государств одновременно обратились к нему с просьбой выдать за одного из них свою дочь, хан тюркютов предпочел сохранить союзнические отношения с императором Северной Чжоу и выдал свою дочь за него. Этот союз обходился империи в ежегодно выплачиваемую дань размером сто тысяч отрезов драгоценного шелка.

В 572 г. Мугань-хан умер, и его престол перешел к его брату Тобо-хану, который носил также другое имя – Арслан, что значит лев. Сохранив союзные отношения с Северной Чжоу, он заключил мир с государством Северной Ци, которое также стало выплачивать дань тюркютам, чтобы избежать их более разорительных грабительских набегов. По этому поводу Тобо-хан высказался не без цинизма: «Только бы на юге два мальчика (Чжоу и Ци) были покорны нам, тогда не нужно бояться бедности»¹²⁴¹. Когда в 578 г. в ходе войны между двумя китайскими империями успех способствовал Северной Чжоу, тюркюты для восстановления равновесия между ними вторглись в пределы империи Чжоу и нанесли ей сокрушительный удар. В 580 г. между тюркютами и разгромленной ими китайской империей был заключен мирный договор, а в следующем году ильхан скончался. «580 год был апогеем тюркского могущества. В 581 г. Тобо-хан умер, а в Китае чжоуская династия была свергнута злейшим врагом тюркютов – боевым генералом Ян Цзянем, основателем династии Суй, что полностью изменило политическую обстановку»¹²⁴².

Параллельно с экспансией на востоке, тюркютский каганат вел наступление и на западном направлении. В 554 г. в поход на запад отправилось войско под командованием младшего брата Бумына Истеми, который, как и Бумын, носил титул кагана и имел сан ябгу – второго лица после ильхана в иерархии высших чинов государства. Этот сан мог иметь лишь близкий родственник ильхана, но не наследник престола – тегин, каковым признавался при наличии братьев ильхана старший из них, и только после смерти младшего из братьев престол должен был перейти к старшему сыну старшего из правивших братьев. Это была примерно та же схема престолонаследия, которая применялась на Руси в киевский период и затем в эпоху ига до возвышения Москвы, и которая у нас получила название лествицы. В ожидании восшествия на престол ильхана наследники, носившие ханский титул, правили уделами, или улусами, на которые делился каганат. Их число менялось: от четырех в 558 г. до восьми – в 576-м. В состав орды входили рядовые воины – всадники, в совокупности составлявшие будун – народ, и беги – офицеры и генералы, подчинявшиеся ханам и ябгу, над которыми в свою очередь возвышался великий каган, ильхан, ставка которого находилась на Золотой горе. «Эта гора, – пишет Симокатта, – по своему расположению обращена на восток, а «золотой» она именуется местными жителями потому, что на ней в изобилии растут плоды; кроме того, она богата дикими зверями и вьючным скотом. У тюрок был закон представлять Золотую гору в распоряжение главного кагана»¹²⁴³. Ставка ильхана, или столица каганата, находилась в Синьцзяне, на южных склонах Тянь-Шаньских гор, к северу от реки Тарим, вблизи города Куча. У Феофилакта местоположение кочевьев тюркютской орды привязано к Северному Китаю, который он, одинаково с его столицей, называет Тавгастом – от правившей династии табгачского происхождения: «Тавгаст – известный город, от тех, кого называют тюрками, он находится на расстоянии 1500 миль и сам расположен по соседству с Индией. Те варвары, которые живут около Тавгаста, являются племенем очень сильным и многочисленным, а по своей величине не могут быть сравнимы ни с одним из других народов, обитающих во всей вселенной»¹²⁴⁴; из сказанного видно, что под варварами подразумеваются не только китаизированные табгачи, но и подчиненный им китайский, ханьский народ.

Характеризуя политический строй тюркютского каганата, Л. Н. Гумилев писал: «Чтобы держать в покорности такую огромную страну, надо было создать жесткую социальную систему. Тюркюты ее создали и назвали «эль». В центре этой социально-политической системы была «орда» – ставка хана с воинами, их женами, детьми и слугами. Вельможи имели каждый свою орду с офицерами и солдатами. Все вместе они составляли этнос «тюрк беглер будун» – тюркские беги и народ… Термин «орда» совпадает по смыслу и звучанию с латинским ordo… т. е. упорядоченное войско с правым (восточным) и левым (западным) крылами. Восточные назывались «толос», а западные – «тардуш». А кормили этот народ-войско огуз – покоренные племена, служившие орде и хану из страха»¹²⁴⁵.

Изначально национальной профессией орды Ашина, составившей ядро тюркютов, была металлургия – плавка железа, добываемого в алтайских рудниках. Высокое качество тюркютского железа и стали обеспечило орду превосходным оружием – саблями, наконечниками копий и стрел, а также панцирями. Тюркюты употребляли в бою великолепные роговые луки. Раскрашенные статуэтки тюркютских воинов, извлеченные из погребения китайского сановника вблизи Турфана и хранящиеся в Эрмитаже, дают хорошее представление об экипировке тюркютской конницы. «Боевая одежда состояла из головного убора и панциря, причем первый напоминает современный казахский малахай, покрытый металлическими пластинами и снабженный коричнево-красной, по-видимому меховой, оторочкой. Воины одеты в халаты с высокими, доходящими до подбородка воротниками. Халат доходит до половины голени и застегивается на правую сторону. Поверх халата надет панцирь из металлических пластин, отороченный коричнево-красной каймой. Панцирь доходит до колен, подпоясан узким поясом, рукава короткие, выше локтей… На ногах воинов желтые с черными пятнами шаровары (вероятно, из барсовой шкуры). Сапоги черные, мягкие, вероятно, войлочные. Лошади у тюркютов… высокие с широким крупом, тонконогие, с короткой шеей и тяжелой головой… Эти лошади не имеют ничего общего с монгольскими. Широкое седло, без подушки и с низкой передней лукой, лежит на двух черных потниках. Седло светло-желтое, вероятно деревянное, снабжено круглыми стременами, подхвостником, нагрудником и пятью тороками. От нагрудника идет дополнительная шлея через спину лошади впереди седла. Вероятное назначение ее – облегчить спуск при горной езде… Сбруя украшена белыми круглыми бляхами… Лошади не взнузданы, что указывает на их хорошую выучку… Всадники сидят в седле, свесившись на бок (казачья посадка), что обличает людей, проводящих в седле большую часть жизни. Стремена… опущены низко… Воин… при длинном стремене… приобретает устойчивость, необходимую для рубки и колки длинной пикой»¹²⁴⁶.

Помимо военной добычи и взимания дани с покоренных народов средства к существованию тюркютам доставало кочевое скотоводство. В основном они разводили овец, так что большую часть их пищевого рациона составляла баранина, дополнением к которой служило мясо диких зверей. Шкуры скота и зверей употреблялись для изготовления одежды, овечью шерсть валяли и из войлока делали сапоги, одеяла, а также жилища – юрты, которые легко и быстро ставились, разбирались и перевозились в кибитках, в которых во время кочевья или похода находились также старики, дети и женщины – те из них, кто не был способен к верховой езде.

О религии тюркютов сохранились фрагментарные и отчасти противоречивые сведения в китайских и ранневизантийских источниках. В китайской хронике «Вэйшу», составленной в конце 6 в., читаем: «1) Вход в ставку (хана) с востока из благоговения к стране солнечного восхождения; 2) ежегодно со всеми вельможами приносит жертву в пещере предков; 3) в средней декаде пятой луны собирает прочих и при реке приносит жертву духу неба; 4) в 500 ли от Дугинь на западе есть высокая гора, на вершине которой нет ни деревьев, ни растений, называется она Бодын-дили, что в переводе значит: дух покровитель страны»¹²⁴⁷. В другой китайской хронике – «Суйшу» – говорится, что тюркюты «почитают чертей и духов и верят колдунам»¹²⁴⁸. Менандр, рассказывая о визите имперского посла Земарха к тюркютскому кагану в 568 г., писал: «Некоторые люди из этого племени, о которых уверяли, будто они имели способность отгонять несчастья, пришед к Земарху, взяли вещи, которые римляне везли с собой, склали их вместе, потом развели огонь сучьями дерева Ливана, шептали на скифском языке какие-то варварские слова и в то же время звонили в колокол и ударяли в тимпан над поклажей. Они несли вокруг ливановую ветвь, которая трещала от огня, между тем, приходя в исступление и произнося угрозы, казалось, они изгоняли лукавых духов… Они провели… Земарха через пламя и этим, казалось, они и самих себя очищали. Лишь после огненного очищения Земарх был допущен к хану»¹²⁴⁹. А по словам Феофилакта Симокатты, «тюрки превыше всего чтут огонь, почитают воздух и воду, поют гимны земле, поклоняются же единственно Тому, Кто создал небо и землю, и называют Его Богом. Ему в жертву они приносят лошадей, быков и мелкий скот и своими жрецами ставят тех, которые, по их мнению, могут дать им предсказание о будущем»¹²⁵⁰.

Суммируя эти разноречивые сведения, можно заключить, что тюркюты почитали солнце и небо, или духа неба – тенгри (именно этот культ наиболее характерен для верований тюркоязычных народов в разные эпохи), а также все вообще стихии: землю, огонь, воздух, воду, что у них был культ духа горы – видимо, одной из алтайских вершин – как покровителя своего народа, что они почитали также духов предков, но при этом, по крайней мере по заключению Феофилакта, оставались монотеистами – веровали в единого Бога Творца; у них практиковались жертвоприношения, их жрецы, шаманы, приходя в состояние транса, совершали очистительные заклинания и предсказывали будущее. Из разных источников известно также, что тюркюты верили в загробную жизнь, представляя ее натуралистично в виде продолжения земной жизни, так что при погребении знатных персон нередко закалывали их рабов и пленников, чтобы те служили усопшим ханам или сановникам в их посмертном существовании.

Л. Н. Гумилев, констатируя очевидные противоречия сведений в источниках о религии тюркютов, не ставил под вопрос их достоверность и находил им объяснение в многоплеменном составе каганата, в который входила как господствующая орда, так и покоренные ей народы – огузы, притом, что и сама орда «тюрк беглер будун» включала и тюркоязычных телесцев и потомков пятиста семей Ашина, составивших ее аристократическое ядро. Их верования существенно различались, и, по словам Гумилева, «тюркютская знать имела культ предков-героев, выросший из тотемного мировоззрения (первопредком ханской династии Ашинов считалась волчица, забеременевшая от мальчика, единственного оставшегося в живых из народа хунну. – В.Ц.), в противоположность анимистическому обожанию природы у тюркютского народа»¹²⁵¹.

За полтора года тюркютские всадники, вместе с которыми в кибитках продвигались их семьи, проделали под предводительством ягбу Истеми путь от Алтая до Аральского моря, овладев Семиречьем, большей частью современного Казахстана и Хорезмом. В 558 г. они разгромили хионитов, обитавших в устье Сыр-Дарьи, остатки которых бежали от них на восток, усвоив себе чужое имя абаров, или аваров. Затем они покорили тюркоязычные и угрские племена, обитавшие в приуральских степях, и, наконец, остановились на левом берегу Волги. Таким образом, территория каганата простиралась теперь широкой полосой, охватывавшей степные, лесостепные и полупустынные пространства от Волги до берегов Желтого моря, представляя собой империю, соизмеримую по размерам с той, которую шесть с половиной столетий спустя создал Чингисхан.

По территории каганата проходила большая часть важнейшей торговой артерии – шелкового пути из Китая в Средиземноморье. Контроль над ним приносил хорошие доходы тюркютам, которые позволяли им финансировать грандиозные завоевательные проекты. Ильхан и другие тюркютские ханы обладали колоссальными богатствами и множеством драгоценных изделий из золота, серебра, нефрита, шелка, по большей части выполненных в Китае. Менандр так описывает прием тюркютским ябгу Истеми, которого он называет Дизавулом, имперских послов: «Они обедали и весь тот день провели в пировании в… шатре. Он был сделан из шелковых тканей, испещренных разными красками. Они пили вино, но не такое, какое у нас выжимается из винограда. Напиток, ими употребляемый, есть какой-то варварский. На другой день они были переведены в другую кущу, обитую и испещренную также шелковыми покровами. Здесь стояли и кумиры. Дизавул сидел на ложе, которое было все из золота. Они опять пировали. В следующий день они пришли в другую комнату, где были столбы деревянные, покрытые золотом, также и ложе вызолоченное, поддерживаемое четырьмя золотыми павлинами. Перед комнатой… были расставлены телеги, на которых было множество серебра, блюда и корзины и многие изображения четвероногих, сделанные из серебра, ничем не уступающие тем, которые делают у нас»¹²⁵², – столь заслуженно высоко оценивает Менандр искусство китайских скульпторов-анималистов.

В Средней Азии южным соседом каганата оказалось государство ираноязычных эфталитов, которые находились тогда в состоянии войны с сасанидским Ираном. Истеми стремился к сближению с шахиншахом Ирана. Залогом союзнических отношений стал брак шахиншаха Хосрова с дочерью тюркютского ябгу Истеми. В 560 г. царь эфталитов Гатфар решил нанести упреждающий удар по готовящемуся союзу тюркютов со своими давними врагами. По его приказу на тюркютских послов, направлявшихся в Иран, было совершено нападение. В живых остался лишь один из них, он и доложил ябгу Истеми о случившейся трагедии. Началась война тюркютов с эфталитами, но еще прежде их столкновения эфталитам в 562 г. нанес поражение шахиншах Хосров Ануширван. В свою очередь тюркюты овладели принадлежавшим эфталитам городом Чачем (Ташкентом), а затем Бухарой. Обитавшие в Средней Азии согдийцы покорились тюркютам, что послужило началом тюркизации региона. В сражении у Несефа (Карши) эфталиты потерпели катастрофическое поражение, после чего они свергли Гатфара и вместо него избрали царем Фагониша, призвав его покориться шахиншаху, который, как они считали, один был способен защитить их от свирепых кочевников. Хосров не ответил ни кагану, ни эфталитам, предложившим ему покорность, а тюркюты продолжали воевать с эфталитами, добивая их.

В 567 г. их государство было окончательно разгромлено. И сразу потом разгорелась вражда между прежними союзниками – Ираном и каганатом. Хосров отверг домогательство тюркютов выплачивать им дань, которую он ранее, до войны с эфталитами, давал им, подобно Римской империи – Иран данью откупался от агрессии опасных соседей. Орда тюркютов двинулась из Средней Азии на юг, но, натолкнувшись на юго-восточном побережье Каспия, в Гиркании, на мощные укрепления персов, прекратила военные действия, и в 571 г. Хосров и Истеми заключили мирный договор, по которому граница между Ираном и каганатом прошла по Оксу (Аму-Дарье).

Еще в преддверии войны с эфталитами тюркюты установили дипломатический контакт с Константинополем. В 558 г. их послы прибыли в столицу империи. Одной из целей посольства было предостеречь Константинополь от союза с аварами. Когда война началась, в 563 г. столицу империи еще раз посетили послы Истеми. Велись переговоры как о торговых сношениях, в особенности о доставке китайского шелка в империю, так и после разрыва тюркютов с сасанидским Ираном о совместных военных действиях против него. В 570 г. тюркютские послы еще раз пытались склонить императора Юстина к возобновлению войны с Ираном. Истеми был обеспокоен перспективой сближения ромеев с аварами, которым Константинополь был вынужден выплачивать дань. Продолжая экспансию на запад, войска тюркютов перешли Волгу и покорили народы, обитавшие в степях и предгорьях Северного Кавказа, включая утигуров и хазар. Передовые отряды орды вышли на берега Черного и Азовского морей. Римская империя оказалась перед угрозой вторжения тюркютов в свои пределы.

В 576 г. в ставку сына Истеми Таньханя, или Турксанфа, прибыл имперский посол Валентин, к которому Турксанф обратился с гневными обвинениями: «У вас, у греков, десять языков и одно мошенничество. Вот мои десять пальцев – он вложил их в свой рот, – так и вы своими разными языками обманываете то меня, то аваров, моих рабов! Мы, турки, – продолжал хан, – не лжем и никогда не обманываем, а император посылает ко мне послов с лестными обещаниями и в то же время ведет дружбу с аварами, и это рабы, взбунтовавшиеся против своих господ. Авары возвратятся ко мне, когда я захочу, мне стоит только поднять бич, чтобы заставить их провалиться под землю. Зачем вы всегда сопровождаете моих послов, идущих к вам, через Кавказ? Не думаете ли вы таким образом держать от меня в тайне ваши границы из опасения, чтобы я не захватил их? Я знаю очень хорошо, где текут ваши реки Днепр, Дунай и Марица, я знаю пути, которыми шли авары, мои подданные, чтобы напасть на ваши владения. Ужели вы думаете, что я не знаю прекрасно ваши силы?»¹²⁵³.

Переговоры были сорваны, и Турксанф, переправив Валентина к своему брату Тарду, преемнику незадолго перед тем скончавшегося их отца Истеми, послал воинов под командованием Бохана на захват принадлежавшего империи Боспора. Покорившиеся тюркютам утигуры под предводительством своего хана Анагея действовали в союзе с ними. Переправившись через Керченский пролив, они взяли Боспор. Угроза захвата нависла над Херсонесом. Затем, однако, тюркюты изменили главное направление агрессии: «…укрепившись на Северном Кавказе… тюркюты… пытались проникнуть в ее закавказские владения. Так как проходы через горы находились в руках Ирана, с которым у тюркютов был мир, они двинулись вдоль Черноморского побережья»¹²⁵⁴.

После смерти ильхана тюркютов Тобогана, который носил также имя Арслан, в 581 г. между потомками Ашина началась междоусобная борьба за верховную власть; она продолжалась двенадцать лет, до 593 г., и закончилась восшествием на престол Дулань-хана. Смута в каганате, очагом которой была далекая от Европы степь, втянула в свой водоворот основные силы тюркютов и дала передышку Ромейской империи, которой та воспользовалась для восстановления контроля над Боспором. «Как показывает одна надпись, в 590 г. Боспор управлялся стратилатом и дуком херсонским Евпатерием. В административном отношении он, следовательно, был подчинен Херсону, все время остававшемуся во владении Византии. Как только положение империи в Приазовье было восстановлено, она постаралась вновь использовать тюркютов в своих интересах»¹²⁵⁵. В 589 г. тюркюты вместе с ромеями и хазарами, которые ранее подчинились им, но обрели независимость в ходе смуты в каганате, воевали против Ирана. Тюркютами в этой войне командовал Янгсу-тегин. Но под Гератом тюркюты были разбиты иранской армией во главе с Бахрамом Чубином. После этого поражения римские и тюркютские войска были выведены с территории Ирана.

В 598 г. к императору Маврикию прибыли послы от хана Западного каганата ябгу Дяньгу, сына и преемника Истеми. Они привезли с собой послание кагана. «Начало этого письма слово в слово было следующее: «Царю ромеев каган, великий владыка семи племен и повелитель семи климатов вселенной»»¹²⁵⁶ – семь климатов обозначало семь частей света – иными словами, весь мир. Содержание послания составлял перечень побед, одержанных тюркютами. В Константинополе велись переговоры о возобновлении военного союза, но об их результатах точных сведений нет. Последовавший за ними мятеж против императора Маврикия, его свержение и убийство предотвратили дальнейшие совместные военные действия ромеев и тюркютов против сасанидского Ирана, гибель которого была тем самым отсрочена на полстолетия, до экспансии арабов, воодушевленных своей новой религией – исламом.