Глава 2. Доисторическая Европа.

Рубеж III-II тысячелетий до р. Х.

По слову апостола Павла, Господь «от одной крови... произвел весь род человеческий, для обитания по всему лицу земли, назначив предопределенные времена и пределы их обитанию» (Деян. 17:26). Единство происхождения человечества – это и догматическая истина, и бесспорный вывод современной генетической антропологии. Однако, под влиянием многих обстоятельств, в том числе, и климатического разнообразия среды обитания, по своему внешнему виду, анатомически и даже физиологически люди различаются не только индивидуально, но образуют определенные типы, которые называются расами. Прежде всего, выделяют четыре основные расовые группы: негроидную, австралоидную, монголоидную и европеоидную, а также, переходные формы между ними, например, эфиопскую расу, промежуточную между европеоидной и негроидной, или южносибирскую, которая сложилась в результате метисации европеоидов с монголоидами.

Коренное население современной Европы составляют европеоиды, иными словами, люди, принадлежащие к большой белой расе, исключение составляют монголоиды калмыки, проживающие на крайнем юго-востоке Европы, а также, ряд народов Поволжья и Предуралья, относящихся к тюркской и угро-финской языковым семьям, которые имеют более или менее значительную примесь монголоидной расы, – это, в частности, так называемые, лаппоноидная и сублаппоноидная расы Европейского северо-востока. Впрочем, монголоидная примесь, хотя и в малой степени, присутствует и у других народов восточной и центральной Европы, и не только у славян, но даже у немцев, у итальянцев, живущих к северу от По, а также, естественно, у тюркских и, реже, у вайнахских и других автохтонных народов Северного Кавказа. Присутствие некоторых черт монголоидной расы у европейцев – это результат миграций, происходивших при свете истории, в течение полутора, с малым, последних тысячелетий. А в остальном, расовый состав Европейского населения, насколько о нем можно судить по палеоантропологическим данным, не претерпел существенных изменений со времени позднего неолита и халколита. Во всяком случае, это относится к эпохе, удаленной от нас четырьмя тысячелетиями, когда впервые в Европе появилось общество, перешагнувшее границу, отделяющую примитивные культуры от исторических.

Со времени появления критской цивилизации в канун второго тысячелетия до Р. Х. и до наших дней не только на уровне большой расы, но и, при более дифференцированном обозрении эволюции расовой карты в Европе, не произошло ничего подобного сейсмическому расовому сдвигу, пережитому Северной Америкой всего за два предпоследних столетия. Ни примитивным племенам доисторической Европы, при всей их пресловутой кровожадности, вплоть до каннибализма, ни народам Европы исторической, воевавшим между собой почти непрерывно, не удалось сравниться с деяниями их бледнолицых братьев, переселившихся в новый свет и истребивших там почти поголовно местные племена краснокожих.

На рубеже второго и третьего тысячелетия до Р. Х. в Европе, приблизительно в тех же регионах, что и ныне, локализуются малые расы, на которые подразделяется большая европеоидная раса. В Британии, Скандинавии, на побережье Ла-Манша, Северного моря и Балтики, как это было и тогда, обитают северные европеоиды, отличительными чертами которых являются высокий рост, светлая окраска волос, глаз и кожи и долихоцефалия (длинноголовость), ранее преобладавшая, а ныне, несколько, потесненная. По берегам Средиземного моря, в особенности, в Испании, Италии, на юге Франции и в Греции, в Причерноморье, но также, на западе Франции сохранилась со времен неолита до наших дней южная долихоцефальная раса, отличающаяся от северной, темной окраской волос и глаз, смуглой кожей, а также, невысоким ростом. В оставшейся части Европы, образующей клин, сужающийся на западе и расширяющийся на востоке, ныне решительно преобладает умеренно брахицефальная (короткоголовая) или мезоцефальная (среднеголовая) раса. Во времена доисторические, эта раса локализовалась, приблизительно, там же, но ареал ее распространения был не столь обширным – со временем, ею были потеснены, как северные, так и южные долихоцефалы. На севере Ирландии в доисторическую эпоху, в том числе, и на рубеже 3 и 2 тысячелетий до Р. Х., зафиксировано присутствие, исчезнувшей впоследствии, долихоцефальной эскимоидной расы, характерной особенностью которой является стреловидный шов на черепе, идущий от лба к затылку. Эскимоиды Ирландии не имели, при этом, монголоидных особенностей современных эскимосов и, наравне с европеоидами средиземноморского типа, отличались низким ростом и, вероятно, темной окраской волос и глаз.

В свою очередь, брахицефальная европейская раса подразделяется на два характерных вида: альпийский и динарский, названный так по наименованию гор на западе Балкан, где, как в древности, так и ныне распространен этот анатомический и физиогномический тип. Особенность брахицефалии альпийской расы в том, что она связана со значительной широтой черепа, а для динарской характерна скошенность затылка, которая также при краниометрических измерениях дает брахицефальный индекс. Кроме того, носители типичных черт динарской расы отличаются высоким ростом и массивностью сложения, а люди, принадлежащие к альпийской расе, скорее, приземисты и коренасты. Что же касается цвета волос, глаз и кожных покровов, то, при большом разнообразии, в этом отношении, обе расы занимают, по преимуществу, среднее положение между северными и средиземноморскими долихоцефалами, но особенно часто среди брахицефалов и мезоцефалов центральной и восточной Европы встречаются кареглазые шатены.

Ареал динарской расы – в основном, Балканы, в особенности, их западная часть. С динарской расой характерным строением головы сближается кавказская раса, но, для автохтонных кавказцев не характерен высокий рост, типичный для, собственно, динарской расы. Остальную территорию распространения брахицефалии занимает альпийская раса; наиболее характерные ее черты встречаются, действительно, в Альпах, а в направлении на восток и, отчасти, также, на север, в сторону Баварии, у представителей этой расы более заметной становится монголоидная примесь в виде скуластости, узкого разреза глаз, в редких случаях, даже с наличием эпикантуса. Брахицефалы и мезоцефалы альпийского типа населяли в древности и населяют ныне территорию центральной Франции, примыкающую к Альпам, а также, наряду со средиземноморскими долихоцефалами, Астурию и Кантабрию в Испании. Брахицефалов восточной Европы, ввиду наличия у них некоторых признаков монголоидной расы, некоторые антропологи выделяют в, так называемую, остическую (восточную) расу – термин, скомпрометированный широким употреблением его расистами третьего рейха.

Хотя брахицефалия альпийской расы сближает ее с монголоидной, носители которой, проникнув на восток и в центральную часть Европейского континента, оказали влияние на местный антропологический тип, тем не менее, сама по себе, она не может в большинстве случаев объясняться наличием монголоидной примеси, поскольку археологически зафиксирована значительно ранее первых, исторически известных, вторжений в Европу народов с монголоидными чертами.

Французский антрополог рубежа 19 и 20 столетий И. Деникер в современном населении Европы выделял 6 рас: 1) северную – светловолосую, длинноголовую, очень высокую, она распространена в Швеции, Дании, Норвегии, на севере Шотландии, на востоке и севере Англии, на северо-востоке Ирландии, в Голландии, на севере Германии; к этой большой расе примыкает вторичная раса – белокурая или шатеновая, мезоцефальная, высокого или среднего роста, с угловатым лицом и вздернутым носом – подобный тип встречается на севере Германии, в Прибалтике, в Финляндии, на западном берегу Шотландии; 2) восточную – белокурую, суббрахицефальную, малорослую, распространенную в восточной Европе, в том числе, в Белоруссии, в северных и центральных губерниях России, к этой расе исследователь относил, также, вторичную привисленскую расу – белокурую или шатеновую, мезоцефальную, очень низкого роста, характерную для населения Польши, Саксонии, Литвы, а также северной и центральной России; 3) иберо-островную, брюнетическую, долихоцефальную, малорослую, характерную, главным образом, для населения пиренейского полуострова, Корсики, Сардинии, южной Италии, некоторых южных департаментов Франции; 4) западную – брюнетическую, брахицефальную, малорослую, типичную для населения центральной Франции, Прованса, Альп, южной Германии, долины По, Умбрии, Трансильвании, Венгрии, Моравии и Галиции; 5) прибрежную, или атланто-средиземную – брюнетическую, субдолихоцефальную и мезоцефальную, высокорослую, которая присутствует на средиземноморском побережье – от Гибралтара до устья Тибра, а также на побережье Бискайского залива, в Болгарии, Македонии и Греции; 6) адриатическую, или динарскую – брюнетическую, брахицефальную, высокорослую, распространенную среди жителей Хорватии, Боснии, Сербии, некоторых местностей Румынии, а также венецианской лагуны, Тироля, Бельгии, северо-восточной Франции.

Кроме того, Деникер выделил две вторичные расы, образовавшиеся в результате смешения носителей расовых признаков западной и динарской рас: северо-западную – долихоцефальную или мезоцефальную, с шатеновыми волосами, носители которой встречаются на западе Ирландии, на юго-западе Англии, на западе Бельгии и, реже, в Нормандии, и субадриатическую – суббрахицефальную, среднего роста, с шатеновыми волосами, распространенную в Шампани, Люксембурге, в Прирейнской Германии, в Чехии, Словении и Ломбардии. (см.: А. А. Ивановский. Расы Европы. – русская расовая теория до 1917 года. Вып. 2. М., 2004, с. 264–267).

Приведенная здесь расовая классификация европейского населения опирается лишь на самые очевидные анатомические различия внутри одной и той же большой белой расы. Расовая типология становится более дифференцированной и нюансированной, если учитывать такие, например, особенности, как форму носа, рта, ушных раковин, как соотношение длины корпуса с размерами ног и рук.

Связь, выделяемых таким образом, антропологических типов с определенными этносами, а еще больше с регионами, устанавливается, но только статистически, потому что налицо множество индивидуальных различий. Как во времена доисторические и древние, так и ныне, повсеместно наблюдается значительное присутствие индивидов, не типичных для туземной группы населения. Конечно, со временем, масштаб индивидуальной дисперсии нарастал, но палеоантропологические данные не позволяют делать заключение о существовании в обозримом прошлом исключительной расовой чистоты антропологических групп. Расовой чистоты лишены были даже неолитические племена, тем более, ее нет у современных народов.

Во всяком этносе, в особенности, многочисленном, существуют разные расы, лишь, отчасти, локализуемые, но эта их локализация в Европе сохраняется весьма устойчиво, несмотря на пережитые в течение четырех тысячелетий, если исходить из выбранной нами хронологической точки отсчета, великие переселения, ассимиляции и иные этнические сломы. Расовые типы имеют отношение к этногенезу, но весьма относительное, и обнаруживают более устойчивую соотнесенность с территорией, чем с этносом.

Так, во Франции, среди этнических французов выделяются те же расовые типы и, приблизительно, в тех же регионах, что и за два тысячелетия до Р. Х. Стендаль, совершивший в 1837 г. путешествие по родной стране, которое он описал в «Записках туриста», сделал меткие наблюдения над антропологическими типами соотечественников, которые он, не без излишней категоричности, связывает с племенами времен покорения Галлии Юлием Цезарем. «Население Франции, – пишет он, – можно разделить на гэлов, кимров, иберийцев и метисов... Гэлы наиболее многочисленны. Они среднего роста. При чистоте типа, у них круглая голова, большие, широко расставленные глаза, довольно прямой, расширяющийся книзу, нос, без малейшей горбинки, свойственной орлиному носу. Расстояние от кончика носа до нижней челюсти подбородка равняется длине носа. Рот расположен немного ближе к носу, чем к нижней части лица. Скулы широкие, но не выдаются вперед. В целом, черты лица округлые. Обычно, волосы у них темные... Гэлы, и теперь еще, во множестве, населяют Бургундию, Дофине, Савойю, Пуату». (Стендаль. Собрание сочинений в 15 томах. Т. 12, м., 1959, с. 120). Это, по существу, описание одной из разновидностей альпийского расового типа, который археологически выявлен на этой территории задолго до вероятного появления здесь гэлов, или галлов.

Стендаль не ограничивается описанием внешнего вида этой расы, но характеризует и ее психологический тип: «они жизнерадостны, насмешливы, беспечны». Писатель находит у гэлов также «отвагу, беспечную веселость» и «полную неспособность наживать деньги» (Стендаль, цит. изд., с. 120), по контрасту с их соседями, кимрами, которые, по описанию Стендаля, «высокого роста, изящного телосложения, стройные. Голова у них удлиненной формы, расширенная сверху, череп очень развит, таким образом, глаза находятся посередине лица, считая с маковки. Лоб у них высокий и широкий, глаза продолговатые, нос с горбинкой, крылья носа приподняты. Подбородок выдается, поэтому, как говорят в народе, у кимра нос глядит вниз, а подбородок вверх. Волосы у них белокурые, тогда как у гэлов – темные. Кимры, – продолжает Стендаль, – весьма высокого мнения о себе, иногда, эта черта перерастает в тщеславие и гордыню. Они лишены непринужденности и добродушия гэлов, но им присуща необычайная выдержка. Кимры не могут похвастаться быстротой и легкостью соображения, тем не менее, они очень смышлены и рассудительны. Кимры занимают север Франции, главным образом, Нормандию и северное побережье Бретани» (Стендаль, цит. изд., с. 121). Наверно, древние жители этой территории складом характера решительно отличались от, набросанного Стендалем, психологического портрета типичного «кимра», возможно также, что описанные наблюдательным писателем физиогномические черты связаны не только с бритами (кимрами), переселившимися в Арморику после завоевания их острова англосаксами, но и с обосновавшимися в раннее средневековье на севере Галлии норманами, тем не менее, Стендаль начертал образ типичного северного европеоида, представителя «нордической расы», который археологически зафиксирован здесь уже в эпоху неолита.

Затем писатель переходит к характеристике долихоцефальной средиземноморской расы: «баски, или иберийцы, встречаются в южной части Франции, вдоль Пиренеев. Во времена Цезаря они распространились до Гаронны и занимали также побережье Средиземного моря... Им же принадлежала большая часть западного побережья Франции. У иберийцев продолговатая узкая голова, особенно, книзу. Дуга бровей выдается вперед, нависая над глазами миндалевидной формы. Нос резко очерчен, длинный, с горбинкой. Прямой подбородок, скуластое лицо. Волосы их иссиня-черные» (Стендаль, цит. изд., с. 121–122).

Знаменитый психолог и психиатр Э. Кречмер дал более профессиональную характеристику расовой карты Европы, и, по преимуществу, Германии: «нордический тип наиболее широко, и, в относительно, наиболее чистом виде, распространен на немецком побережье Северного и Балтийского морей, а, кроме того, – в Англии и Скандинавии, по мере продвижения к югу Германии он, в среднем, все сильнее смешивается с альпийским типом. Динарский тип, к которому относится часть населения немецкого юго-востока, мы исключаем из рассмотрения – прежде всего, потому, что он пока недостаточно исследован в психологическом отношении. Таким образом, можно лишь очень грубо обсудить типологические различия между севером и югом Германии, исходя из того, что на юге, в среднем, сильнее примесь альпийского типа, тогда как северо-запад – сравнительно, более чистая нордическая область. К северо-востоку от Эльбы, этнический состав сложен – как, вследствие, колонизации из районов внутренней Германии, так и, главным образом, вследствие временного притока этнических элементов из обширных русско-азиатских пространств. С точки зрения антропологии, нордический тип описывается следующим образом: высокий и гибкий, склонный, более, к худобе, чем к полноте, с длинными конечностями, череп длинный и узкий, сильная выпуклость затылка, лицо также удлиненное и узкое, нос, выдающийся вперед, скулы узкие, утопленные, волосы мягкие и светлые, кожа бледная, довольно прозрачная. В отличие от него, альпийский тип описывается, как среднерослый, плотный, приземистый, с короткими конечностями, склонный к полноте, череп округлый и короткий, лицо широкое и круглое, нос несколько уширен и курнос, кожа менее прозрачная, желтовато-смуглая, волосы и брови каштановые, волосы на голове густые и жестко-упругие, борода – негустая. Из этих телесных типологических признаков, подтверждены большой и точной статистикой, только цвет волос и бровей, форма черепа и длина конечностей, все прочее – это, скорее, обобщение по впечатлению и, соответственно, не должно приниматься безоговорочно. Приведенные описания, в силу известных соответствий, дали основания предположить, что антропологические типы могут быть идентифицированы с определенными, клинически изученными, конституциональными формами – или, наоборот – таким образом, что альпийский антропологический тип будет соответствовать пикническому (приземистому с округлыми формами) телосложению, нордический – лептосомному (сухопарому с узкой грудью), а динарский – атлетическому» (Кречмер Эрнст. Гениальные люди. СПб., 1999, с. 102–103); – и затем Кречмер, создатель конституционально-психологической типологии, замечает: «для антропологической психологии это было бы большим удобством, поскольку психология конституциональных типов нам хорошо известна. Мы знаем циклотомические темпераменты пикников с их, то весело-подвижным (гипоманиакальным), то флегматическим реализмом, и, точно так же, знаем шизотомический характер лептосомных, внешне холодных, и прячущих в себе свою нервически утонченную жизнь. Но сегодня вопрос об идентичности конституциональных и антропологических типов можно считать окончательно решенным, и, именно, в отрицательном смысле. Точные статистические подсчеты показали нам..., что пикники и лептосомные... отличаются друг от друга совершенно не так, как альпийский и нордический типы. Сохраняется, однако, возможность выявления у определенных чистых, или смешанных антропологических типов повышенной – в процентном отношении – склонности, в одном случае – к пикническому, в другом – к лептосомному варианту телосложения. То есть, другими словами, это будут, в таком случае, не пикнический и лептосомный типы, а, преимущественно, пикнический и, преимущественно, лептосомный – и, в связи с этим, соответственно, преимущественно, циклотимический и, преимущественно, шизотимический антропологический типы. Точно так же могут существовать и антропологические типы с повышенным процентом атлетических форм телосложения и, соответственно, вязких темпераментов, в этом плане привлекает к себе внимание динарский тип» (Кречмер, цит. изд., с. 103–105).

Разнообразие расовых типов внутри одной национальности и устойчивое преобладание их на одной и той же территории на протяжении тысячелетий, можно наблюдать и в Германии, и в Европейской части России, с той только оговоркой, что у населения Поволжья во второй половине первого тысячелетия от Р. Х. появилась и потом нарастала монголоидная примесь, распространившись оттуда, хотя и в незначительной мере, на запад, вплоть до центральной Европы, – процесс, происходивший во времена исторические, очевидным образом связанный с вторжением тюркских народов.

Главный вывод, который вытекает из диахронных наблюдений над изменениями расовой карты Европы, заключается в ее высокой устойчивости. Происходили многочисленные известные и неизвестные истории вторжения иноязычных и, часто, также инородных, в расовом отношении, племен, радикальные перемены претерпевала лингвистическая карта, сменяли друг друга археологические культуры и цивилизации, а расовый состав Европейского населения и его размещение менялись минимальным образом, по меньшей мере, в течение последних четырех тысячелетий.

Единственно разумным объяснением этого удивительного факта может быть только одно: вторгавшееся в тот или иной Европейский регион племя, даже, если оно подчиняло себе автохтонное население и, в результате, происходила смена культуры, даже, если оно навязывало свой язык побежденным, все-таки, в расовом, биологическом отношении, как правило, ассимилировалось численно превосходящим местным населением. Этот вывод, тем более, надежен, что некоторые из изменений, например, роста, окраски волос и глаз, со временем смещающейся в сторону более интенсивной пигментации, и даже распространение брахицефалии за счет долихоцефалии не всегда являются результатом метисации.

На рубеже тысячелетий, на Крите появляется первая развитая цивилизация Европы, иными словами, и в Европе часы истории начинают свой ход. В мире библейском это была эпоха отца народов Авраама. К тому времени, на разных континентах обитаемой земли уже существовали высокоразвитые культуры по берегам великих рек – Нила, Тигра и Евфрата, Хуанхэ и Янцзы, Инда и Ганга: египетская, шумеро-аккадская, китайская и индская, с ее урбанистическими центрами – открытыми археологами 20 столетия городами Хараппе и Мохенджо-Даро. Европейское же человечество переживало еще эпоху неолита, халколита и ранней бронзы.

Неолит, который характеризуется, в отличие от предшествующих, палеолита и мезолита, изготовлением шлифованных и полированных изделий, употреблением керамической посуды, а затем, также, гончарного круга, доместикацией животных и земледелием, значение которых вытесняет в хозяйстве роль охоты, рыбной ловли и собирательства, распространен был на большей части Европы, включая британские острова, Скандинавию, а также значительную часть континентальной Европы на ее севере и востоке, но Европа не была одним из очагов зарождения неолитической индустрии, она распространилась в Европу с Ближнего Востока через Малую Азию и Балканы. На суровом приполярном севере Европы, включая и часть Скандинавии, на рубеже 3 и 2 тысячелетий, еще сохранялись рудименты мезолитического общества – основным источником существования, обитавших тут, людей оставались охота и рыбная ловля, а земледелие вовсе не было известно. Впрочем, ввиду климатических особенностей крайнего севера, оно и потом никогда не составляло там основы хозяйственной деятельности.

Халколитом, или энеолитом, называют эпоху, когда, при преобладании каменной индустрии, употребляли также изделия из цветных металлов – меди и золота. Энеолит продолжался относительно недолго, трансформируясь в культуру бронзового века, иными словами, на смену производству чистых металлов идет металлургия сплавов, основу которых составляет медь, смешиваемая с оловом, цинком, серебром или мышьяком.

Высокоразвитые мировые цивилизации третьего тысячелетия, в том числе, и соседние для Европы, Египетская и Шумеро-Аккадская, в отношении индустрии не вышли за границы бронзового века, но изготовление бронзы возникло в это тысячелетие и в Европе в примитивных доисторических обществах на Северном Кавказе, на Балканах и на Пиренейском полуострове. На рубеже 3 и 2 тысячелетий, бронзовая индустрия распространяется на большей части Европы, включая нижнее и среднее Поволжье, Поднепровье, карпатский и альпийский регионы, территорию современной Франции и Италии.

М. Элиаде предпринял опыт реконструкции парадигмы религиозных воззрений эпохи появления металлургии, которые свойственны были разным народам: «металлы “возрастают” в недрах земли. Пещеры и шахты уподобляются утробе матери-земли... Повсюду в мире шахтеры практикуют ритуалы, включающие в себя очищение, пост, медитацию, молитвы и культовые действия. Ритуалы определяются характером предстоящей операции, поскольку они проникают в сакральную зону, признаваемую запретной. Заряженные этой мрачной сакральностью руды, отправляются в печи. Печи выступают в роли, своего рода, новой утробы, где руды достигают своей зрелости. Металлург, как и кузнец, как и еще прежде – гончар, – это «хозяин огня». Вот почему в архаических обществах литейщики и кузнецы воспринимались, как «хозяева огня» наряду с шаманами, знахарями и колдунами. Но амбивалентный характер металла, наделенного свойствами, одновременно, сакральными и «демоническими», передается и металлургам, и кузнецам: их глубоко уважают, но, в то же время, боятся, сторонятся и даже презирают» (Элиаде Мирча. История веры и религиозных идей. От каменного века до элевсинских мистерий. М., 2008, с. 72–73).

Более дифференцированное представление о состоянии Европы на рубеже 3 и 2 тысячелетий дает синхронный обзор ее археологических культур.

На обширном пространстве северо-восточной Европы от Урала до Северного моря и Аланских островов, от Ледовитого океана до Оки в ту пору еще сохранялась сложившаяся здесь ранее культура ямочно-гребенчатой керамики, с ее локальными вариантами: белевским, рязанским, каргопольским, карельским, беломорским. За Уралом эта культура распространялась по всей Сибири до Оби и Байкала.

Ее название связано с орнаментом на керамических сосудах яйцевидной формы, состоящим из комбинаций ямочек, которые, предположительно, наносились на мягкую глину зубьями костяного гребня. Материалом для изготовления орудий труда и других изделий, включая оружие, служили сланцы, кремень, кварц и кости животных. В Карелии сохранились наскальные рисунки, изображающие охоту на лосей с лодок, морскую охоту на тюленей с применением гарпуна, лыжников. Судя по рисункам, носители ямочно-гребенчатой культуры сооружали лодки разных форм и размеров, для плавания по рекам, озерам и морю, на охоте употребляли капканы.

В Норвегии обнаружено более 70 наскальных изображений, которые датируются рубежом 3 и 2тысячелетий до Р. Х., как пишет Х. Э. Дэвидсон: «Один из видов рисунков (вероятно, наиболее ранний), представляет собой изображение силуэта огромного животного с глубоко вырезанными линиями. Вероятно, очертания высекались на поверхности скалы при помощи твердого острого камня... Эти рисунки свидетельствуют о том, что, создавшие их, люди не только были прекрасными художниками, но и внимательно наблюдали за поведением животных. Как правило, первобытным мастерам удавалось передать характерную, именно для этого животного, позу – северный олень оглядывается через плечо, шеи диких лебедей изогнуты, а лоси бегут галопом» (Дэвидсон Хильда Эллис. Древние скандинавы. М., 2008, с. 15).

Наряду с натуралистическими рисунками на скалах, в Норвегии найдены, также, схематические и стилизованные изображения. Среди них встречаются силуэты антропоморфных существ. Сравнивая древние памятники с, подобными им, наскальными рисунками аборигенов Австралии, можно сделать вывод об их ритуальном и магическом назначении. По словам той же исследовательницы, «Изображения животных на скалах Австралии и Южной Африки регулярно обновляются для того, чтобы эти звери не вымерли. Нам известны многие случаи, когда наскальные рисунки, изображающие животных, были сделаны шаманами, чтобы помочь охотникам, и обеспечить плодородие их потенциальных жертв» (Дэвидсон, цит. изд., с. 17). Некоторые петроглифы в Карелии говорят также о существовании у племен ямочно-гребенчатой культуры анимистических верований: на одном из изображений представлено, как человекообразные существа выгоняют дичь к охотникам и рыбу к рыболовам.

В западных вариантах ямочно-гребенчатой культуры, на аланских островах и на скандинавском полуострове, фаунистический материал говорит о доместикации свиней, на некоторых сосудах сохранились отпечатки зерновых злаков, но в более восточных раскопках, никаких следов существования скотоводства и земледелия не встречается.

На берегу реки Модлоны, впадающей в озеро Воже в Каргополье, открыты остатки поселения из наземных жилищ на сваях, в которых найдено много янтарных украшений, а также женский череп с, воткнутым в него, деревянным колом. Значительным своеобразием отличался один из локальных приокских вариантов ямочно-гребенчатой культуры, названный по месту его обнаружения волосовским. Посуда там украшалась узорами в виде «отступающей гребенки» и, беспорядочно нанесенных, мелких ямок. Носители этой культуры жили в больших круглых землянках диаметром до 10 метров и глубиной до 2-х метров с длинными коридорообразными входами, и с земляными нарами вдоль стен.

Южнее ареала ямочно-гребенчатой керамики, в зоне широколиственных и, отчасти, смешанных лесов, от Волги до Рейна, на рубеже 3 и 2тысячелетий. располагались разновидности культуры шнуровой керамики и боевых топоров. Среди ее локальных вариантов выделяют фатьяновский, названный так по деревне Фатьяново вблизи Ярославля, относящийся, впрочем, к несколько более позднему времени, чем выбранное нами в качестве исходного хронологического среза, – к первой половине II тысячелетия: культуру ладьевидных топоров в восточной Прибалтике, а также на юге Финляндии и Швеции; среднеднепровскую; одерскую; саксоно-тюрингенскую; культуры «рейнских кубков» и «одиночных могил» в Дании и Шлезвиг-Гольштейне.

Культура шнуровой керамики известна, в основном, по материалам захоронений, а не поселений. При этом, самые характерные находки в могильниках – это керамические кубки, украшенные в верхней части орнаментом, нанесенным с помощью шнура или веревки. В мужских захоронениях часто обнаруживаются шлифованные ладьевидные боевые топоры, покрытые рельефным узором, которые могли также служить символом власти. В детских захоронениях, иногда, находили игрушечные топорики из камня или глины. В поздних могильниках этой культуры, в частности, в фатьяновских, обнаружены и металлические изделия – бронзовые топоры, копья и украшения. При погребении, применялась, как кремация, так и ингумация в скорченном виде, на боку, при этом, труп покрывали красной охрой. Над могилами насыпали курганы, но этот обычай не был распространен повсеместно; фатьяновцы, например, никаких надмогильных сооружений не сооружали.

Отсутствие постоянных поселений у носителей культур шнуровой керамики, в большинстве ее локальных вариантов, является признаком особой подвижности населения. Некоторые исследователи считают его, вообще, кочевым. Но несомненно, что некоторые из региональных разновидностей этой культурной общности носили земледельческий характер. Это относится, по меньшей мере, к носителям культуры ладьевидных топоров в Прибалтике и на юге Скандинавии, где на песчаных дюнах сохранились следы жилых помещений, а также к обитателям берегов Женевского и Невшательского озера в Альпах. По отпечаткам на сосудах, найденных в Бранденбурге, видно, что там выращивали ячмень, пшеницу и овес. В Дании существовало пахотное земледелие. В разных регионах, носители культур шнуровой керамики расчищали леса для пахоты, а также для пастбищ.

В Прибалтике основу хозяйства составляло скотоводство – разводили овец, коз и свиней, реже – коров. По результатам анализа животных костей в могильниках западной Германии, сделан вывод о том, что там в стаде преобладал крупный рогатый скот, – костные остатки свиней, овец и собак встречаются значительно реже. Носители культур шнуровой керамики употребляли колесные повозки, в них запрягали быков или волов. Лошадь появляется лишь в более поздних вариантах этой культуры, впервые – в Дании. Приморское население Прибалтики занималось рыбной ловлей и морским промыслом.

Несколько южнее региона шнуровой керамики, расположена территория, на которой на рубеже 3 и 2 тысячелетий еще сохранялась, сложившаяся значительно ранее, и, генетически родственная ей, культура шаровидных амфор. Артефакты этой культуры, и, среди них, самые характерные для нее, давшие ей наименование – керамические миски с расширенным туловом, имеющим форму, приближающуюся к шаровидной, названные амфорами, – также украшались шнуровидным орнаментом. Самые древние памятники этой культуры найдены в бассейне Вислы, откуда она распространилась на запад, до Эльбы, и на восток – в Галицию, огибая с севера карпатские горы. Некоторые из локальных вариантов этой культуры могут рассматриваться и как разновидности культуры шнуровой керамики, это относится, например, к культуре «Злота» в Польше. Более того, «шаровидные амфоры» находили и в значительном удалении от региона этой культуры – в Фатьянове.

Отдельные поселения носителей культуры шаровидных амфор, несмотря на длительность ее существования, не имеют глубокого культурного слоя, что говорит о подвижности населения, давшей основание некоторым исследователям приписывать этой культуре номадизм. Скотоводство было главным занятием ее носителей, но они знали и земледелие: разводили свиней, коров и лошадей, сеяли пшеницу, ячмень, бобовые. Культура шаровидных амфор находилась, в основном, на стадии неолита – металлические, медные изделия встречаются редко. Частыми находками являются украшения из янтаря. О синкретическом характере этой культуры говорит большое разнообразие могильников и погребальных обрядов: практиковались и кремация, и трупоположение, покойников хоронили и в простых ямах, и в каменных ящиках, над могилами насыпали курганы или оставляли их без каких бы то ни было наземных сооружений, найдены, как одиночные, так и групповые захоронения.

На западе и в центре Европы на рубеже 3 и 2 тысячелетий существовала еще одна, родственная культурам шнуровой керамики и шаровидных амфор, культура колоколовидных кубков. У нее было три основных ареала: один охватывал юг Польши, Саксонию, Венгрию, Моравию, Чехию, Австрию и Баварию, другой – устье Рейна, Голландию, Англию, Бретань, запад и юг Франции, Португалию, третий – Сардинию и Сицилию. Название культуры связано с частыми находками в местах ее распространения, отличающихся особым изяществом керамических кубков, напоминающих по форме колокола и украшенных шнуровым орнаментом. В раскопках обнаружено большое число изделий из меди: кинжалов, ножей, украшений. Носители этой культуры были, по преимуществу, скотоводами и имели конские табуны – костные остатки этих животных решительно преобладают в фаунистическом материале, обнаруженном при раскопках, проведенных на территории Венгрии по берегам Дуная. Помимо лошадей, разводили коров, доля свиней и овец в их стадах незначительна. Их оружием был лук. Носители этой культуры были рассеяны среди преобладающей массы оседлых земледельцев, но, вероятно, господствовали над ними. В Португалии, Бретани и Англии преобладают групповые захоронения мегалитического типа, в центральноевропейском регионе этой культуры, могильники лишены курганов – покойников погребали в скорченном виде, применялась, также, кремация.

Вторжение носителей культуры колоколовидных кубков в Англию, в конце третьего тысячелетия потеснило, но не уничтожило сложившуюся на юго-западе острова, на Солсберийской равнине, древнюю мегалитическую культуру, центром которой было городище Уиндмилл-Хилл. В конце 3 тысячелетия, там было воздвигнуто грандиозное погребальное сооружение, представляющее собой насыпь длиной более ста метров, по обе стороны которой были вырыты рвы, в которых добывали мел для этой насыпи. Под насыпью находился коридор с погребальными камерами по сторонам. На смену длинным курганам уиндмиллхиллской культуры, пришли индивидуальные круглые курганы, принесенные носителями культуры колоколовидных кубков.

Вокруг знаменитого Стоунхенджа, воздвигнутого позже, уже в середине 2 тысячелетия, сохранилось около 350 мегалитических памятников разновременной постройки, в том числе, и, сооруженных на рубеже 3 и 2 тысячелетий, и относящихся к культуре Уиндмилл-Хилла. Одно из них – святилище Вуд-Хендж, представляющее собой круг диаметром около 60 метров, огороженный рвом и внешним валом. Внутри круга находятся два камня, поставленных вертикально; выявлены также следы, стоявших в круге, шести концентрических колец из деревянных столбов. Исследователи связывают это сооружение с солнечным культом.

В степях между Волгой и Днепром, начиная с 23 столетия, распространилась катакомбная культура, которая пришла сюда на смену более ранней ямной культуре, уступив в свою очередь в 18 столетии, на большей части своей территории, место срубной культуре, но, продержавшись в Приазовье и южнее, на северном Кавказе, до конца 2 тысячелетия. Название культуры идет от своеобразного погребального обряда: для захоронения, в стенке подкурганной ямы вырубалась особая камера – катакомба, ниже дна ямы, вход в которую из ямы перекрывался каменной или дубовой плитой. Подобные захоронения встречаются также на островах Эгейского моря, в Сицилии, на Кипре и в Сирии. Спорадически, катакомбные захоронения обнаружены также в Польше. Еще одним характерным признаком этой культуры является употребление орнаментации, в виде шнура или плетеной тесьмы, на керамических сосудах, а также частые находки бронзовых изделий с рельефным спиралевидным орнаментом. Из бронзы, которую привозили с Кавказа, на местах поселений «катакомбников», изготовляли черенковые кинжалы, шилья, проушные, колунообразные или плоские клиновидные топоры, спиралевидные височные кольца, круглые бляшки, которые нашивались на одежду, и другие украшения. Но, при широком употреблении бронзы, каменных изделий было, все-таки, больше, в особенности, часто в местах поселения «катакомбников» находят орнаментированные сверленые и полированные топоры разнообразных форм. Глиняная посуда представляла собой, в основном, лепные горшки и банки с узким горлом, украшенные параллельными линиями или елочками. Особый вид изделий представляют изготовлявшиеся, очевидно, для погребений вазы-курильницы на поддоне.

Поселения катакомбной культуры отличаются значительными размерами, обычно, в несколько сот метров, и толстым жилым слоем, говорящим об их длительном существовании, а значит, об оседлости их жителей. В этих поселениях занимались, как земледелием (в раскопках найдены серпы с кремневыми вкладышами, мотыги из рогов и костей, зернотерки, а также, зерна проса и ячменя), так и скотоводством – разводили коров, лошадей и овец – и ремеслами, в особенности, литьем из бронзы. В донецких катакомбных захоронениях обнаружены следы жертвоприношений животных – ног и голов баранов, коров и лошадей и, возможно, также человеческих жертвоприношений.

В бассейне Днепра катакомбная культура соприкасалась с более древней и, уже угасавшей, на рубеже 3 и 2 тысячелетий трипольской культурой, названной так по селу под Киевом, где был открыт ее первый памятник. Первоначально, регионом распространения этой культуры считали правобережную Украину до Галиции на запад и до Черного моря на юг, а также Остерский уезд на левом берегу Днепра, затем было установлено, что следы той же культуры сохранились в Молдавии, Румынии и на Балканах – во Фракии и Фессалии.

Характерная черта трипольской культуры – крашеная красноцветная керамика, которая сближает ее с высокоразвитыми культурами Месопотамии, Египта, средней Азии и даже Китая, но, вероятно, за этим сходством не стоит какая-либо генетическая связь. Трипольская керамическая посуда разнообразных, иногда, вычурных форм украшалась нарезным спиральным орнаментом. Трипольцы создавали статуэтки из глины – изображения зверей и людей в разных позах, сидящих и стоящих, но, особенно часто – женские фигурки, иногда, внутри таких фигурок помещались зерна злаков. Если судить по аналогии с другими земледельческими культурами, это были, вероятно, изображения женского Божества – покровительницы земледелия.

Трипольская культура, действительно, носила земледельческий характер. При раскопках, обнаружены, обмазанные глиной, ямы, предназначенные для хранения зерна, изготовленные с этой же целью сосуды, большое число зернотерок, серпы с кремневыми вкладами, мотыги из сланца или рогов, глиняные модели домов, и в одном из таких домиков обнаружена фигура женщины, склонившейся над зернотеркой. В местах раскопок, археологами найдены целые кучи поджаренных пшеничных, просяных и ячменных зерен. Занимались трипольцы и скотоводством – судя по костным материалам, разводили коров, овец, свиней, охотились на благородного оленя, лося, косулю. Большое число найденных скребков и отсутствие глиняных пряслиц для ткачества, говорит о том, что трипольцы носили одежду из выделанных шкур домашних и диких животных. Хронологические сопоставления показывают, что, со временем, значение скотоводства у них выросло, за счет земледелия, а в стаде, где в третьем тысячелетии преобладал крупный рогатый скот, на рубеже тысячелетий увеличивается доля коз и овец. Трипольская культура, в основном, оставалась неолитической, но в раскопках найдены и изделия из металла – медные шилья, колечки, клиновидные топоры, которые изготавливались, вероятно, из металла, доставлявшегося с Карпат.

Трипольские жилища, о конструкции которых можно судить по керамическим моделям, имели прямоугольную форму и были значительных размеров – до 150 кв. метров. Разделенные на отдельные помещения, они предназначались, для больших семей, в то время, как, составлявшие их, малые семьи занимали отдельные помещения в доме. В каждом помещении ставилась отдельная печь из обожженной глины, около печи часто находилось глиняное возвышение, вероятно, лежанка. Типичное расположение домов в селении – по кругу; возможно, что в центре круга размещался загон для скота. Вокруг некоторых поселений обнаружены остатки укрепленных валов.

Исследования могильников обнаружили большое разнообразие в погребальных обрядах. В отдельных случаях, покойников погребали под полом жилого дома. Помимо бедных захоронений в ямах, совершались и пышные погребальные обряды: сооружались надмогильные курганы, иногда доходившие до 40 м в диаметре. В богатых захоронениях обнаружены медные кинжалы, проушные топоры, серебряные и медные височные кольца. В некоторых могилах найдены каменные бычьи головы – культ быка был распространен у, современных трипольской культуре, средиземноморских народов. Наряду с трупоположением, у трипольцев, очевидно, существовал и обряд трупосожжения – в некоторых сосудах найдены обгорелые человеческие кости.

Одна из самых развитых культур 3 и 2 тысячелетий возникла на Кубани, и называют ее по месту, где в 1897 г. был раскопан огромный курган высотой более 10 метров, майкопской. Ареал этой культуры распространяется на весь предгорный запад северного Кавказа. Под майкопским курганом обнаружены скелеты мужчины и двух женщин в скорченном положении, густо обсыпанные красной охрой. Могила была разделена на три камеры, разделенных деревянными перегородками. Мужчина был погребен в самой большой южной камере. Его скелет усыпан золотыми пластинками в виде, мастерски выполненных, рельефных изображений быков и львов. В этой камере найдены также золотые и серебряные сосуды, украшенные искусной чеканкой. На одном из них, рельефно представлена процессия зверей, на другом – лев, преследующий быка и лошадь, на фоне Большого Кавказского Хребта, на котором легко различаются вершины Эльбруса и Казбека и реки, стекающие с гор. Серебряные трубки, обнаруженные в кургане, поддерживали балдахин, под которым погребли покойника. На трубки были надеты, сделанные из золота и серебра, фигуры быков прекрасной работы, там находились также золотые ленты, бусы из сердолика и бирюзы. Под курганом похоронен вождь племени или предводитель военной дружины. Весьма вероятно, что женские скелеты – останки убитых при его погребении жен или наложниц.

Раскопаны и другие курганы майкопской культуры. В кургане около станицы Царевской, найдена модель прямоугольной конструкции с перегородкой. В Ульском кургане обнаружена модель кибитки. Курган, воздвигнутый около Нальчика, был высотой более 10 метров, а в диаметре имел более 100 метров. Найдены также клады майкопцев, в одном из которых, в серебряном сосуде хранилось 25000 золотых и серебряных бусин, а также бусины из лазурита, агата, сердолика, золотые розетки, серебряная статуэтка быка и золотая головка хищного зверя. Под Нальчиком раскопано поселение майкопцев, состоящее из хижин, обмазанных глиной, и с глинобитными полами. Поселение было окружено каменной стеной. Известны и другие поселения, которые располагались на труднодоступных скальных уступах – местах защищенных и удобных, для обороны.

В хозяйстве майкопцев, судя по анализу материала, обнаруженного в раскопках их поселений, преобладало скотоводство – разведение коров и свиней, но занимались они также и земледелием, хотя оно имело для них побочное значение. Наличие постоянных поселений, не исключает того, что какая-то часть майкопского населения вела полукочевой образ жизни – во всяком случае, модель кибитки, найденной в Ульском кургане, позволяет сделать такое предположение. В майкопских поселениях умели не только обрабатывать металлы, но, также, выплавлять бронзу из меди и мышьяка. Изображение горных вершин на сосуде из майкопского кургана может быть свидетельством существования культа горных духов, который хорошо известен по позднейшим археологическим материалам Кавказа, а, отчасти, также, выявляется этнографическими исследованиями.

Майкопская культура имела явные контакты с, родственными ей, культурами Закавказья, а через них, также, с Месопотамией. Но суждения об индоевропейской этнической принадлежности этой культуры, основанные на ее родстве с культурой индоевропейского народа хеттов, высказывавшиеся, в частности, одним из исследователей этой разновидности евразийской курганной культуры М. Гимбутас, не могут считаться более, чем гипотезами. Вполне вероятным объяснением этого родства, может быть несомненное присутствие в культуре, и даже в самом этносе хеттов, хурритского субстрата, родственного кавказскому.

На противоположном краю южной Европы, в юго-восточной Испании, выявлено существование еще одной высокоразвитой культуры бронзового века, сложившейся в середине 3 тысячелетия, – Мильярской, названной так по месту раскопок. Для этой культуры характерны укрепленные поселения. Засушливый климат плоскогорья повлек за собой сооружение цистерн, для хранения воды и каналов, следы которых обнаружены при раскопках. Каналы, вероятно, использовались для орошения обрабатываемой земли, путем регулирования паводковых вод. Мильярцы выращивали карликовую пшеницу, ячмень, лен. В раскопках обнаружены также следы выращивания основных культур средиземноморья: маслин и винограда – оливковые и виноградные косточки. Таким образом, мильярцам, вероятно, были известны масло и вино. Занимались они и скотоводством. Существовала у них и медеплавильная металлургия, а также изготовление медных, золотых и бронзовых изделий. В раскопках найдены мастерские, в которых производились орудия из кости и камня. Миньярский регион поддерживал контакты с северной Африкой, откуда доставлялись слоновая кость и страусиные яйца, скорлупа которых обнаружена при раскопках. У носителей миньярской культуры, судя по могильным сооружениям, существовал сложный ритуал погребений.

На Пиренейском полуострове существовала еще одна археологическая культура – Вила Нова, обнаруженная на юге Португалии, вблизи Лиссабона. Ее также характеризуют укрепленные поселения, плавка меди, изготовление медных, золотых и бронзовых изделий. Но культура Вила Нова сложилась не на плоскогорье, как родственная ей миньярская, а в долине, где условия для земледелия были более благоприятными, ввиду плодородия почвы и влажности климата. Поэтому, в ее хозяйстве земледелие играло более важную роль.

Высокого уровня развития на рубеже 3 и 2 тысячелетий достигла культура, археологические следы которой в изрядном числе керамических и бронзовых артефактов найдены на, расположенных к северу от Сицилии, Липарских, или Эоловых островах; человеческие поселения существовали там непрерывно с конца 5 тысячелетия до Р. Х. Некоторые черты этой культуры сближают ее с эгейским миром. Мифологическим и поэтическим отражением взаимоотношений между обитателями островов, второе название которых, «эоловы», прозрачно указывает на их связь с одним из эллинских племен – эолийцами, стал, включенный в «Одиссею» рассказ о гостеприимстве царя Эола, оказанном им, заблудившемуся в поисках родной Итаки, и странствующему по морям, Одиссею.

Еще одним островным центром средиземноморской культуры была Мальта. М. Элиаде находил в ней черты, роднящие ее с мегалитическими культурами Британии и Пиренейского полуострова, заметив, при этом, что «нигде, кроме как на Мальте, нет таких ярких образцов мегалитической архитектуры и таких выразительных свидетельств культа мертвых и почитания великой Богини. Раскопки обнаружили очень мало домов, но целых семнадцать храмов, и, предполагается, что их было еще больше. Это подтверждает мнение некоторых ученых, что в период неолита Мальта была isola sacra. Большие эллиптические террасы, сооружавшиеся перед святилищами или между ними, явно предназначались, для ритуальной хореографии и танцев во время процессий. Стены храма украшали чудесные спиральные барельефы; найдено, также, несколько каменных скульптур, лежащих на боку женщин. Но самым сенсационным открытием была огромная статуя сидящей женщины – несомненно, Богини» (Элиаде, цит. изд., с. 151).

Культуры Майкопа, Липарских островов, Мальты, Миньяра и Вилы Новы на рубеже 3 и 2 тысячелетий, опережали остальную Европу, но на самом высоком уровне развития стояли тогда народы, жившие на юге Балкан, на островах Эгейского моря и на Крите, культура которых имела очевидные генетические связи с западной Анатолией. Там, впервые в Европе, и был совершен переход от примитивного общества к развитой цивилизации, от архаики к истории, в собственном смысле слова.

В настоящее время, коренные Европейцы говорят на языках уральских, алтайских, нахско-дагестанских, абхазо-адыгских и, изолированном, баскском языке, а также, значительное большинство, – на индоевропейских языках.

За четыре тысячелетия, лингвистическая карта Европы претерпела радикальные перемены, но о том, какой она была в канун появления первой Европейской цивилизации, судить можно лишь весьма приблизительно. Только в начале 2 тысячелетия до Р. Х., в Европе, у одного из ее народов, обитавшего на Крите, появилась письменность, которая, однако, еще не расшифрована. Прошли столетия, прежде чем на Крите и Пелопоннесе эта письменность, претерпев метаморфозу, приобрела новый вид, в котором она была недавно, в основном, разгадана, и это была уже письменность на раннегреческом языке. Хорошо известная письменность Европейских народов Средиземноморья, появляется только в первом тысячелетии до Христа. Письменные памятники более древних культур востока не содержат сведений о Европейских языках, разве только, весьма скудные упоминания о Европейских этносах. Так что, языковая карта Европы рубежа 3 и 2 тысячелетий, может быть только результатом умозрительных реконструкций и носить самый схематический характер.

Процессы появления новых языков и исчезновения ранее существовавших, происходившие в историческое время и происходящие в наши дни, делают, в высшей степени, вероятным, предположение о существовании в Европе в прошлом, в том числе и за две тысячи лет до Р. Х., таких языков, которые исчезли без всякого наследства и безымянно и не имеют, при этом, родства с языками сохранившимися или с исчезнувшими, но факт существования которых зафиксирован, хотя бы в этнонимах их носителей, вроде Геродотовых агафирсов, невров, андрофагов, меланхленов и будинов, обитавших в восточной Европе, к северу от скифов.

Сопоставляя диахронически, лингвистическую ситуацию в Европе в разные эпохи, а также, учитывая великие и малые переселения, происходившие на протяжении веков, можно сделать вывод о том, что из, существующих ныне в этой части света языковых семей, только алтайская, которая включает в себя тюркскую, монгольскую и тунгусскую группы, не могла присутствовать в Европе в столь отдаленную эпоху – в 3 тысячелетии до Р. Х., ибо, продвижение тюркских народов на запад, происходило при свете истории и значительно позже. Есть все основания предполагать, что на языках, генетически родственных современным нахско-дагестанским и адыго-абхазским, говорили на северном Кавказе и четыре тысячи лет назад. Аналогичное заключение можно сделать и относительно языка басков, применительно к юго-западной Франции, Пиренеям и, возможно, значительной части Пиренейского полуострова, при, весьма вероятном, предположении, что ареал распространения, как кавказских языковых семей, так и языка или языков, к которым преемственно восходит язык современных басков, был значительно обширней.

Существует, не лишенная оснований, гипотеза о родстве баскского языка с языками Кавказа: нахско-дагестанскими, адыго-абхазскими и картвельскими, прямая генетическая связь между которыми, также не вышла еще за границы гипотетических построений. Принятие этой гипотезы с неизбежностью влечет предположение о существовании сплошного пространства от Атлантического Океана до Каспийского моря, на котором употреблялись отдаленно родственные языки, – пространства, впоследствии разорванного вторжением носителей языков инородной индоевропейской семьи.

На этой территории, отделяющей испанских иберов от автохтонных кавказских народов, один из которых, обитавший на западе Грузии и давший одно из наименований всей Грузии, также именовался иберами (иверами), в разные исторические эпохи проживали, исчезнувшие впоследствии, народы: лигуры – не только в современной итальянской Лигурии, но также на юге Франции, язык которых, бесспорно, не принадлежал к индоевропейской языковой семье, ретийцы в Альпах и этруски на Апеннинах, языки которых также не были индоевропейскими, пеласги, обитавшие на юге Балкан, лелеги и кавнии, которых античная историография сближает с создателями первой цивилизации на Крите, письменность которых не расшифрована, но, говорившие на языке, о котором отрицательно известно только то, что индоевропейским он не был, наконец, хурриты в леванте и урарты – на армянском нагорье, языки которых состояли в, убедительно доказанном, отдаленном родстве с кавказскими языками, возможно, также, филистимляне, которые дали имя святой земле – Палестине. И, если даже непринадлежность некоторых из, упомянутых тут, языков к индоевропейской семье окажется мнимой, все-таки, скудные и разновременные наличные лингвистические факты, включая выявленный неиндоевропейский языковой субстрат в известных индоевропейских языках, а также топонимические данные, позволяют выделить большую средиземноморскую языковую семью. Некоторые исследователи, при этом, предполагают более тесную связь иберийских и кавказских языков внутри этой гипотетической обширной семьи.

Впрочем, дальнее родство, упомянутых здесь, живых и мертвых языков с языками индоевропейскими также имеет место. Выдающийся русский археолог и лингвист Н. Я. Марр, который, правда, склонен был к гипотезам слишком смелым, на грани с легкомысленным фантазированием, а в советскую эпоху компрометировал свои идеи безоглядным стремлением соответствовать идеологической моде и ради этого отвергал «буржуазную индоевропеистику», объединял индоевропейские языки с кавказскими и некоторыми другими из перечисленных здесь, выделяя яфетическую языковую семью, названную так по имени библейского Иафета. В более осторожном изложении, концепцию Марра представил его ученик Ф. Браун, эмигрировавший в Германию.

Наконец, лингвистами из школы русского ученого Иллича-Свитыча, доказано существование языковой макросемьи, получившей название ностратической, к которой, помимо яфетических языков, принадлежат, также, афро-азиатская (семито-хамитская), уральская, алтайская, дравидская языковые семьи и даже изолированные языки Дальнего Востока: корейский и японский.

Что же касается распространения уральских языков в Европе, то носители венгерского языка переместились в древнюю Паннонию всего только тысячу, с малым, лет назад, завершив в долине Дуная и Тиссы свой многовековой путь из дальнего Приуралья, где ранее, вероятно, обитали также близкородственные им манси и ханты, которые продвинулись в восточном направлении и расселились в Сибири, в болотистых топях по притокам Оби, а, собственно, финские народы, вероятно, также населявшие, некогда, предгорья Урала, значительно раньше венгров выселились за пределы своего исконного очага и заняли обширные территории северо-восточной Европы, до Балтики на западе и, по меньшей мере, до Оки и верховьев Днепра на юге. Но это расселение бродячих охотников и рыболовов, в отличие от передвижения степняков и скотоводов венгров, не носило в себе ничего номадического и происходило, исключительно, медленно. Прафинны были носителями культуры ямочно-гребеночной керамики, которые четыре тысячи лет назад еще не выделились из уральской языковой общности. Ее дезинтеграция началась только в середине 2 тысячелетия до Р. Х. На крайнем севере Европы, равно, как и в Сибири, расселились родственные им самодийские племена, четыре тысячи лет назад несомненно более многочисленные, чем их современные языковые потомки – ненцы.

Присутствие индоевропейских языков в Европе рубежа 3 и 2 тысячелетий сомнений не вызывает, но вопрос о европейской или азиатской прародине носителей индоевропейского праязыка, остается дискуссионным. Очевидно также, что индоевропейские племена не занимали тогда в Европе всей той обширной территории, которую занимают их языковые и, отчасти, также, биологические потомки в наше время.

Начиная, по меньшей мере, с рубежа 2 и 1 тысячелетий, индоевропейские языки уже решительно преобладают в Европе, но их присутствие, бесспорно, имело место в этой части света и в конце 3 тысячелетия, после того, как Европа пережила грандиозные перемещения человеческих масс, сопоставимые с великим переселением, обрушившимся на Римскую империю в 4 веке от Р. Х.

Сам факт существования индоевропейской языковой семьи, которую называют также, менее удачно, индо-германской (в немецкой лингвистике) и арийской (некоторые англо-американские, а также немецкие филологи, главным образом, во времена господства нацистов), в отличие от родства между близкородственными славянскими, романскими, тюркскими или семитскими языками, не очевиден непосредственным образом, и потому, явился открытием филологической науки, сделанным на рубеже 18–19 столетий английским ученым В. Джонсом, а также немецким филологом Ф. Боппом, доказательно обнаружившими родство санскрита, персидского, греческого, латинского и германских языков. Это открытие связано также с исследованиями датского лингвиста Р. К. Раска, который еще в 1817 г. опубликовал свой вывод о родстве греческого и латыни с германскими языками, с работами В. Гумбольдта, Ф. Шлегеля и Я. Гримма.

Впрочем, задолго до этого, вдумчивые и наблюдательные ученые обращали внимание на отдельные факты языкового родства внутри этой семьи. Так, еще в конце 16 века Бонавентура Вулканиус обнаружил в немецком и персидском языках 22 одинаковых слова, что он наивно объяснял смешением немецкого языка с персидским.

Принадлежность к индоевропейской семье языков славянских и балтийских, была выявлена в самом начале истории индоевропеистики, а, вот, принадлежность к этой семье, также, кельтских языков, грамматическая структура которых имеет существенные особенности, отличающие ее от остальных языков индоевропейской семьи, а также албанского и армянского, ввиду многочисленных заимствований в первом из них из турецкого, а во втором – из турецкого и кавказских языков, была выявлена лишь во второй половине 19 века. Наконец, уже в 20 столетии были расшифрованы тексты, написанные на мертвых языках: близкородственных хеттском и лувийском, носители которых обитали в Анатолии, и тохарском, который в первом тысячелетии от Р. Х., по крайней мере, в 7 столетии, когда на нем были написаны расшифрованные тексты, оставался еще в употреблении в Синьцзяне, где впоследствии поселились тюрки – уйгуры. И анатолийские языки, и тохарский, оказались также индоевропейскими. Расшифровка тохарского языка существенно изменила представление об ареале распространения индоевропейских народов.

Родство между индоевропейскими языками, помимо грамматических форм, в особенности, очевидное в спряжении глаголов, обнаруживается также в лексике – прежде всего, в личных и притяжательных местоимениях, в числительных, в словах, обозначающих родство, а также, в меньшей мере, в основных глаголах, в названиях животных, растений, орудий труда, охватывая, примерно, одну треть основного словарного фонда этих языков – живых и мертвых. В одних случаях, эта общность лежит на поверхности, например, русское «огонь» и латинский «ignis», в других – выявляется в результате филологических исследований – немецкое «nacht», французское «nuit», из латинского «nox» и русское «ночь». При этом, имеют место фонетические соответствия в словах разных языков, имеющих общее происхождение: так, в начале слова санскритскому bh соответствуют греческое ph, латинское f и немецкое, а также, русское b (б) – bhratr, phrator, frater, bruder, брат. Этимологически родственные слова, в одних случаях, имеют тождественное значение, как в, приведенных выше, примерах, в других – их семантика разошлась. Так, русское слово «берег», имеет общее происхождение с немецким «berg», которое, однако, обозначает гору.

От генетического родства следует отличать заимствования, как древние, так и позднейшие, которые не сообразуются с границами между языковыми семьями. Например, в русском языке много заимствований из, не принадлежащих к индоевропейской семье, тюркских языков, а также из языков латинского, греческого, немецкого или французского, хотя и принадлежащих к одной с русским языковой семье, но сам факт внедрения заимствованного слова от этого не приобретает никакого отношения к генетическому языковому родству, так что существование в русском языке слова «шлагбаум», одинакового с, имеющим тот же смысл, немецким словом, само по себе, не является свидетельством действительно существующего родства наших языков. Впрочем, помимо заимствований, относительно недавних, или, хотя и давних, но, все-таки, имевших место в уже историческое время, были и другие, восходящие к дописьменной фазе в истории языков и весьма древние, которые уже не всегда бывает легко отличить от проявлений генетического родства. Более того, это относится не только к лексике, но и к грамматическим формам, аналогии между которыми, главным образом, объясняются генетическим родством, но, в некоторых случаях, заимствованием, либо параллельным развитием.

Индоевропейская языковая семья, как известно, разделена на группы языков, которые имеют между собой очевидное родство, воспринимаемое непосредственно, без каких бы то ни было лингвистических исследований, в том числе и филологически несведущим человеком. Если иметь в виду сохранившиеся поныне языки, то исчерпывающий перечень таких групп будет включать кельтскую, германскую, романскую, выросшую из латинского языка, который был, некогда, одним из италийских языков, славянскую, балтскую, иранскую, индоарийскую и нуристанскую группы, а также, ныне изолированные внутри большой индоевропейской семьи, языки: греческий, армянский и албанский. Благодаря прочитанным письменным памятникам, а также, при отсутствии памятников, благодаря сохранившимся в иноязычных текстах отдельным словам, благодаря топонимическому и ономастическому материалу, известно существование тохарского языка, хеттского, с родственными и преемственно связанными с ним, позднейшими анатолийскими языками: лувийским и лидийским, иллирийской группы, к которой принадлежит и современный албанский, и, наконец, фракийских языков, ни один из которых не имеет, доживших до наших дней, преемников и представление о которых почерпается только по отдельным словам в иноязычных памятниках. Греческому языку был близок, просуществовавший до эллинистической эпохи, македонский язык, превратившийся, затем, в диалект греческого языка.

Некоторые из этих групп имеют особенно тесное родство, оно связывает балтские и славянские языки, так что, вполне правомерно употребляется термин «балтославянские языки», а также иранские с индоарийскими и занимающими промежуточное положение между ними нуристанскими языками, на которых говорят немногочисленные жители гор северо-восточного Афганистана и, примыкающего пакистанского пограничья. Языки этих трех групп принято называть индоиранскими.

Более тесные связи между другими языками и языковыми семьями, например, греческим и италийскими, славянскими и германскими, кельтскими и италийскими, кельтскими и германскими, германскими и индоиранскими, армянским и иранскими, анатолийскими и индоарийскими, носят уже односторонний, а не универсальный характер. Проблематичность генетической природы этих связей не позволяет предложить еще один уровень классификации внутри индоевропейской семьи. Хотя, некогда, такой уровень классификации был общепризнанным в филологии.

Речь идет о разделении всей семьи на две основные ветви, идентифицируемые по фонетическим соответствиям – звук «с» или «к» в одной ветви, соответствовал «s» в другой, и, условно, эти две ветви именовались по звучанию числительного «сто» в разных индоевропейских языках: одна ветвь именовалась кентумной – от kentum (centum) – на латинском языке, а другая сатемной – от «satem» – так произносилось слово «сто» на санскрите.

Все, известные до начала 20 века, индоевропейские языки были, в соответствии с этой классификацией, объединены в две большие группы: в «сатемную» группу включили балтославянские и индоиранские языки, а также армянский и албанский, представляющий иллирийскую группу, и фракийские языки, известные, в основном, по топонимическим и ономастическим данным, остальные индоевропейские языки – германские, романские (италийские), кельтские и греческий – были отнесены к кентумной группе. В результате, получилась классификация, которая, казалось, проливала свет и на историю расселения индоевропейских народов, потому что она находила соответствие в географии распространения этих языковых групп – за вычетом размещения народов на Балканах, где албанцы обитают западнее греков, в остальном, получалась географически стройная картина: носители языков сатемной ветви живут на востоке, а кентумной – на западе индоевропейского ареала.

Но, прочтение тохарских текстов, опрокинуло прежнее представление о расселении индоевропейских народов. Оказалось, что тохары, жившие на крайнем востоке индоевропейского пространства, говорили на языке, относящемся к кентумной ветви, к ней же, как выяснилось, принадлежали и анатолийские языки, которые, при этом, однако, обнаруживали значительную близость к индоиранским языкам, причем, к санскриту большую, чем к иранским. Это обстоятельство заставило индоевропеистов критически отнестись к, прежде принятой, классификации, и в настоящее время, большинство лингвистов уже не придает особенно важного значения фонетическому соответствию звуку «с» («к») и «s». Одной из версий интерпретации этого соответствия сторонниками сохранения ранее принятой классификации является гипотеза о том, что в период расщепления индоевропейского праязыка на диалекты, произношение, типа, «сатем» характеризовало диалект, носители которого находились в центре ареала, а, соответствующее ему «кентум, центум» было особенностью периферийных диалектов. Затем, когда, в связи с территориальной экспансией, диалекты превратились в отдельные языки, носители языков группы «кентум» оказались на крайнем востоке и западе обширной территории, населенной индоевропейцами, а языки «сатем» заняли срединное положение между ними.

Несмотря на позднейшие взаимные, или односторонние заимствования, и даже сближения между отдельными языковыми группами, в целом, эволюция индоевропейских языков, происходившая во времени, была, естественно, направлена в сторону углубления расхождений между ними. На более ранних этапах истории, эти языки обнаруживают большее сходство, чем на более поздних. Так, древнегреческий, старославянский, готский и санскрит, ближе друг к другу, чем современные новогреческий, болгарский, немецкий и урду. Но не следует представлять дело таким образом, что решающее значение имеет абсолютная хронология – это не так. Например, современный русский язык или современный исландский, архаичнее, чем датский или болгарский, какими они были в 17 веке. Это связано с тем, что, по разным причинам, языки эволюционируют с разной скоростью. И, например, современный литовский язык, по своей архаичности, сопоставим только с санскритом, превосходя в этом отношении другие древние письменные языки – греческий и латинский – и даже, недавно расшифрованный, хеттский, на котором говорили во 2 тысячелетии до Р. Х.

Архаичность, в данном случае, обозначает близость к реконструируемому индоевропейскому праязыку. Трудами филологов-индоевропеистов, этот праязык удалось реконструировать со значительной полнотой, отчетливостью и убедительностью. Впрочем, в последние десятилетия некоторые лингвисты скептически высказываются о самом факте существования индоевропейского праязыка, настаивая на гибридном происхождении языков, в том числе, и тех, из которых выросли, впоследствии, известные индоевропейские языки, таким образом, усматривая между ними, скорее, боковые связи, чем генетическое родство и решительно отвергая адекватность применения образа генеалогического древа, для иллюстрации происхождения языков. Однако, известные исторически факты языкового скрещивания, происходили всегда таким образом, что один из языков доминировал при гибридизации: так, английский язык произошел из скрещивания древнеанглийского с французским, но грамматическую и лексическую основу гибрида – новоанглийского языка составил, все-таки, один из них – древнеанглийский. В румынском языке присутствует мощный пласт славянской лексики, и, все же, у этого языка латинская, романская основа. Так, очевидно, обстояло дело и с появлением в доисторические дописьменные времена новых индоевропейских языков – скрещивания имели место, но, при этом, индоевропейский праязык, а на следующих этапах его трансформированные диалектные или уже совершенно обособившиеся самостоятельные варианты, составляли основу новообразованных языков, другие же языки, вступавшие в процесс гибридизации, выполняли роль языкового субстрата. А такие субстраты, несомненно, участвовали в формировании всех известных индоевропейских языков, составляя основной двигатель языковых трансформаций, хотя мало что можно сказать об этих исчезнувших и, по большей части, не оставивших отчетливо идентифицируемых следов, субстратах.

Наилучшим образом сохранилась в лексике современных индоевропейских языков терминология родственных наименований и числительные. В праиндоевропейском, не выявлено слова, обозначавшего единицу, но дальнейший счет имеет следующий вид: tuo, hrei, ketueor, penkte, sekhs, sephtm, okton, neuen, tekhm. Праиндоевропейское слово ken значит род, родить и женщина, слово photh – муж и хозяин, uidheu – вдова. Ближайшее родство обозначается словами: phther (отец), mahther (мать), сын (sunu), dhughter (дочь), bhrathr (брат), sesor (сестра), hanho (дед), han (бабка), а также sekruth (свекровь) и snuso (сноха).

В основной словарный фонд праиндоевропейского языка входят, также, такие слова, как sanhel (солнце), hasther (звезда), uet (вода), hoph (богатство, имущество), ghosth (хозяин, гость, враг), men (мысль, разум), aru (молиться), sakh (священный), khredheheh (верить, буквально – класть сердце), huei (ветер, дуть), seok (видеть), meh (мерять), phleu (плыть), pheth (летать), uesu (хороший) tus (плохой), legh (легкий). Части тела на праиндоевропейском языке обозначались словами: hauth (лоб), nas (нос), tuguh (язык), etont (зуб), mono (затылок), nob (пупок).

Особый интерес, с исторической точки зрения, представляет та часть словарного фонда индоевропейского праязыка, которая позволяет делать некоторые предположения о месте обитания его носителей, условно говоря, праиндоевропейцев. Так, географическую среду, в которой жили праиндоевропейцы или, если угодно, древние арийцы, характеризует наличие в праязыке таких слов, как hegr (гора), kel (холм), hap (река), tek (течь), seu (дождь), sneigh (снег), gheim (зима), srik (холод) tep (тепло). Фауна этой территории отражена в словах: hrtko (медведь), ulko (волк), ulopek (лиса), khun (собака), khath (кошка), leuk (рысь), leu (лев), elen (олень), khas (заяц), ueiuer (белка), mus (мышь), eghi (змея), heor (орел), thether (тетерев), ghans (гусь), anth (утка), kherk (петух), bhei (пчела) и даже – ghnit (гнида) и khrmi (червь), а флора – в такой лексике, как deoru (дерево), bhergh (береза), perku (дуб), grobho (граб), hosp (осина), pheukh (сосна, пихта), meus (мох).

Праиндоевропейцы были скотоводами, поскольку в их языке присутствовала соответствующая лексика – houi (овца), qog (коза), guou (корова), ekuo (лошадь), su (свинья), porco (поросенок), mеmso (мясо), kreu (сырое мясо), sur (сыр), huln (чесать шерсть), pah (пасти), uester (пастух). Они знали колесный транспорт, используя повозки с запряженными лошадьми, об этом свидетельствует наличие в их языке слов: keoklo (колесо), uegh (ехать), iugom (ярмо, хомут, иго). В то же время, они занимались и земледелием: к словарному фонду индоевропейского праязыка принадлежат слова had (зерно), pur (пшеница), ieuo (ячмень), lino (лен), amlu (яблоко), uoeino (вино), har (пахать), sehi (сеять), ham (жатва), mel (молоть), serp (серп), – и ремеслами, с которыми связаны такие праиндоевропейские слова, как huebh (ткать), siuh (шить), ues (одежда), haus (золото), aodhes (топор). И все же, как писал Гордон Чайлд, «В отличие от развитой пастушеской терминологии, во всех индоевропейских языках земледельческие термины, общие, для азиатских и европейских языков, встречаются крайне редко». (Чайлд Гордон. Арийцы. Основатели Европейской цивилизации. М., 2005, с. 109).

С пищей и ее приготовлением, связаны слова et (есть), phek (варить, печь), phur (огонь), sal (соль), selph (масло), medhu (мед). Жилища и поселения праиндоевропейцев характеризуют такие слова, как tom (дом), dhur (дверь) ueoikh (деревня, весь). В праиндоевропейском языке присутствует и военная лексика: rek (царь), iahuo (войско, народ), ensi (меч), seoru (добыча), uer (защищаться), phel (крепость).

На основании языковых и археологических данных, основательных и менее веских, либо, исходя из национальных амбиций, прародину индоевропейцев искали в самых разных местах Европы и Азии. В 19 веке историки и филологи индоевропеисты, в частности, Пикте, Шмидт, Роде, прародину ариев находили в степях средней Азии, полагая, что оттуда одна группа переместилась в Европу, смешавшись там с доарийскими народами, а другая, собственно арии, на территорию Ирана и Индии. Отчасти, эта версия объяснялась преувеличенными представлениями о древности санскрита, поэтому, место обитания ариев виделось в относительной близости к той территории, которая была потом завоевана ими. На рубеже 19 и 20 столетий, Куно, Бренер и О. Шрадер выдвинули гипотезу о северном Причерноморье, как родине носителей праиндоевропейского языка, Зейбер находил ее в русской лесостепи. Немецкими учеными, лингвистом Хиртом, археологом Г. Коссиной, этнографом Мухом, была предложена экзотическая версия о севернонемецкой низменности, как прародине ариев, подхваченная, впоследствии, нацистами и получившая официальный статус в третьем рейхе. Между тем, казалось бы, здравый смысл должен был предостеречь от этой гипотезы – каким образом в лесах и болотах мог сложиться народ, по преимуществу, скотоводческий и полукочевой, какими были действительные праиндоевропейцы. Зато, эта мнимая прародина индоевропейцев была близка или даже совпадала с действительной прародиной древних германцев. Прародину арийцев отыскивали и в иных европейских странах – на юге Скандинавии – (Иеше, Шенк и Гордон Чайльд), в Англии – Тернам, на Балканах – Ратцель, на среднем Дунае, в Паннонии, – де Микелис, в центральной и восточной Европе – И. Тейлор.

Современные ученые, опирающиеся на результаты лингвистических, археологических и, в меньшей мере, антропологических исследований, прародину индоевропейских народов находят либо в Балкано-Карпатском регионе, либо в евразийских степях от Дуная до Алтая, либо в передней Азии.

Наиболее убедительной, представляется гипотеза В. В. Иванова и Т. В. Гамкрелидзе о локализации носителей индоевропейского праязыка в регионе, где соседствуют южный Кавказ, восточная Анатолия и северная Месопотамия. Эта версия опирается на лингвистические данные, в особенности, связанные с дендрологической и фаунистической лексикой, в их сопоставлении с региональной палеозоологией и палеоботаникой, а также, отчасти, на результаты археологических исследований. Принятие этой гипотезы, географически сближает прародину индоевропейцев с очагами формирования других древних ностратических языков – шумерского, афро-азиатского, или семито-хамитского, пракавказского, из которого выросли современные грузинский, нахско-дагестанские, абхазо-адыгские, а также древние хурритский, урартийский и, возможно, касситский языки и даже, в меньшей мере, дравидского праязыков. Такие праиндоевропейские слова, как ekuo (лошадь) qog (коза) porco (поросенок) sur (сыр), medu (мед), hvelena (шерсть), lino (лен), rughio (рожь), auig (овес), sel (поле), kulo (колоть), заимствованы из языка прахурритов и прахатов. «Кроме того, – как пишет И. А. Емец, – часть своей земледельческой, скотоводческой и бытовой лексики индоевропейцы позаимствовали у прасемитов, шумеров и эламитов: tauro – бык, agno – ягненок, sekur – секира, septm – семь и другие» (И. А. Емец. Проблема происхождения индоевропейцев в свете новых данных. – Гордон Чайльд. Арийцы. Основатели Европейской цивилизации. М., 2005, с. 267).

Предположение этого автора, что контакты праиндоевропейцев с народами ближнего и среднего востока имели место на Балканах и на территории Украины, представляется натянутым. Даже, если создатели трипольской культуры могли быть носителями одного из, перечисленных выше, языков, то трудно вообразить, что все эти народы, включая шумеров, эламитов и даже прадравидов, оказались в 5 или 4 тысячелетии до Р. Х. В таком удалении, причем, все сразу, от исторически зафиксированных мест их обитания. Восточная Анатолия и северная Месопотамия гораздо естественней подходят для роли региона языковых контактов и заимствований.

Наконец, версия В. В. Иванова и Т. В. Гамкрелидзе удобно согласуется с, сохранившимися в памяти человечества, и отраженными в Священном Писании воспоминаниями об Эдеме, который в Книге Бытия топографически привязан к истокам Тигра и Евфрата, об Арарате, где высадился из ковчега праотец Ной, и с Вавилонской башней, где произошло смешение языков.

Индоевропейскую языковую семью, как известно, называют также арийской, а носителей индоевропейского праязыка – арийцами. В качестве самоназвания, этот этноним зафиксирован у индийских и иранских народов, к нему восходит само название страны Иран, в трансформированном виде «Ирон» – он и поныне употребляется, применительно к одной из ветвей осетинского народа. Этот же корень присутствует и в топониме Ирландия – Эйре. Ввиду географической удаленности Ирландии от Индии, можно предположить, что этот этноним употреблялся в период существования индоевропейского праязыка, но было бы проявлением изрядного исторического легкомыслия и попрания принципа научной акривии утверждать, что самоназванием праиндоевропейцев было «арии». Ж. Дюмезиль употреблял этот этноним в его разных вариантах, применительно к языковым и племенным предкам индоиранских народов, но не к праиндоевропейцам: «Сначала, в доисторические времена, – писал он, – «член обширного коллектива ari» или «человек, обладающий правами и качествами, типа, ari» был назван arya без каких бы то ни было оттенков или сужения значения. На этой стадии развития остановились иранцы, утратив слово ari. Arya тогда означало, в широком смысле, «арий», в противопоставлении варвару непокоренных земель (dasa, dasyu), а, вскоре, и порабощенному туземцу колонизованных земель (sudra).» (Ж. Дюмезиль. Верховные Боги индоевропейцев. М., 1986, с. 180).

Характеризуя структуру религиозных верований праиндоевропейцев, М. Элиаде писал: «Уже при начале исследований был выявлен индоевропейский корень deiwos – “небо” в терминах, обозначающих «Бога» (лат. Deus, санскритск. Deva, иран. Div, лит. Dievas, древнегермск. Tivar), и в именах главных Богов: Дьяус, Зевс, Юпитер. Понятие Бога связывается с небесной сакральностью, т. е. со светом и «трансцендентностью» (высотой), а в широком смысле – с идеей полновластности и творчества, в его прямом выражении, т. е. с космогонией и отцовством. Небо (или Бог неба), прежде всего, отец: ср. индийский Дьяус-Питар, греческий Зевс Патер, иллирийский Дайпатурес, латинский Юпитер, скифский Зевс Папай, фрако-фригийский Зевс Иаппос. Поскольку небесные и атмосферные иерофании играют здесь главную роль, не удивительно, что известное число Богов называется словом, обозначающим гром: германский Донар, Тор, кельтский Таранис (Танарос), балтийский Перкунас, протославянский Перун... Точно так же и огню, вызванному молнией, приписывается небесное происхождение. Культ огня – характерный элемент индоевропейских религий; имя одного из главнейших ведийских Богов – Агни – повторяется в латинском Ignis, литовском Ugnis, старославянском Огнь. Равным образом, можно предположить, что солнечный Бог занимал главное место в пантеоне еще с доисторических времен (ср. ведийск. Сурья, греч. Гелиос, древнегерм. Sauil, старослав. Солнце – все эти термины обозначают солнце)» (Элиаде, цит. изд., с. 235–236).

Ж. Дюмезиль, опираясь, главным образом, на текст «Ригведы», но, используя также мифологический материал других индоевропейских народов, выдвинул концепцию триады уровней вселенной и функциональной триады Богов, лежащей в основе праиндоевропейской мифологии: «Интересующий нас список Богов, основан на трех функциях – отправление сакральных действий, военная деятельность и экономика, – иерархизированная гармония которых необходима для жизни общества; именно, эти три функции в разных точках индоиранского ареала (см., в частности, широко известную индийскую классификацию брахманы – кшатрии – вайшьи) привели к реальному или идеальному разделению членов общества на жрецов, воинов и производителей материальных благ» (Дюмезиль, цит. изд., с. 25). В пример можно привести также разделение кельтского общества на жрецов друидов, военную аристократию и свободных людей, или «владельцев коров» (bo airig). Ту же трехчастность иллюстрирует капитолийская триада Богов: Юпитер, Марс и Квирин, а также скандинавская, или древнегерманская, религия с почитанием Одина, героического бога Тора и покровителя плодородия Фрейра.

Дезинтеграция единого индоевропейского праязыка на диалекты, обособившиеся затем в отдельные языки, могла начаться на прародине индоевропейцев, но затем происходила в несомненной связи с их расселением и метисацией с носителями инородных языков, проживавшими на тех территориях, куда переселялись отдельные группы индоевропейцев. Первичное расщепление произошло, весьма вероятно, в конце 4 тысячелетия до Р. X. И продолжалось в следующем тысячелетии, в результате чего, на рубеже 3 и 2 тысячелетий, выбранном нами в качестве хронологической точки отсчета, уже существовали, в качестве самостоятельных, праязыки известных ныне индоевропейских языковых семей – кельтской, иллирийской, фракийской, на этом историческом рубеже, очевидно, еще не произошло разделения индоиранской и балтославянской языковых семей на, соответственно, индоарийскую, и иранскую, и балтийскую, и славянскую семьи, хотя существует в индоевропеистике и иная точка зрения, не представляющаяся, впрочем, убедительной, о том, что близкое родство балтских и славянских языков не имеет генеалогической природы, а явилось следствием позднейших тесных контактов.

Можно также предполагать, что на рубеже 3 и 2 тысячелетий, прагерманский и прабалтославянский языки еще не разошлись настолько далеко, чтобы их носители совершенно не понимали друг друга. Аналогичные предположения можно также делать, относительно, еще сохранявшейся в эту эпоху относительной близости праэллинского и праиталийского языков, либо праиталийского и пракельтского, но, как представляется, при этом, одно предположение исключает другое.

В процессе своего расщепления, праязыки индоевропейских семей, в разной мере подвергались влиянию языковых субстратов, наименьшему – балтославянский язык, который поэтому на рубеже 3 и 2 тысячелетий может быть охарактеризован еще как поздняя форма праиндоевропейского языка, но объясняется это вовсе не тем, как это можно было бы предположить, что балтославяне остались на языковой прародине индоевропейцев, а, скорее, тем, что на территории формирования балтославянского языка присутствовали, относительно малочисленные, носители инородных языков, хотя это, конечно, всего лишь проблематичное предположение.

О передвижениях индоевропейских племен и их распространении на обширных пространствах Евразии судить можно, сопоставляя лингвистические, в том числе, наиболее древние палеографические, данные с результатами археологических исследований и, в меньшей мере, также, с палеантропологическими материалами, которые в настоящее время опираются и на исследования в области генетической антропологии. Всех этих данных, однако, недостаточно, чтобы в рассуждениях на эту тему выйти за пределы только гипотетических построений, поскольку связи между локализованными археологическими культурами и носителями тех или иных языков, носят относительный характер, иначе говоря, с одной стороны, одна и та же археологическая культура часто создавалась разноязычными племенами, а с другой – носители близкородственных языков могли принадлежать совершенно разным культурам, примеры чего можно наблюдать во множестве и в эпохи исторические, в том числе, и в наше время. Еще более относительна связь между носителями одного и того же языка и определенными расовыми типами.

Тем не менее, один из возможных вариантов расселения индоевропейцев можно представить в виде такой схемы. После выселения большей части носителей индоевропейского праязыка из прародины, которое, как и позднейшие переселения, вызвано было, очевидно, главным образом, климатическими изменениями, либо перенаселением, затруднявшими в том и другом случае, хозяйственную жизнь на исторической родине, в восточной Анатолии остался народ, языковым наследником которого, стали хетты, переместившиеся затем в центральную и западную часть Анатолии, и впоследствии, лидийцы и лувийцы, возможно, также, митаннийцы, о языке которых судят по нескольким словам и, что более характерно, по именам Божеств, почти совпадающим с именами из индоарийского пантеона. При этом, субстратами хеттского и других анатолийских языков, способствовавшими их обособлению, стали кавказские праязыки, а также, родственные им, языки хаттов, хурритов и урартов. Версия о том, что предки хеттов не участвовали в позднейшей миграции основной массы индоевропейцев, имеет основания не только в области исторической географии, но и лингвистики. Как писал О. Р. Гарни, «Там, где в языках прочих десяти ветвей образовались общие инновации, в хеттском языке сохранились следы архаических форм», и на этом основании им высказывается гипотеза, что «хеттская ветвь отделилась от праязыка раньше прочих» (О. Р. Гарни. Хетты. Разрушители Вавилона. М., 2009, с. 151).

Возможно, хотя это и более проблематично, что на прародине остались также языковые предки армян, переместившись впоследствии в противоположном направлении – на восток и север. Во всяком случае, территория древнего Хаяса, несомненной прародины народа хайков, армян, расположена в зоне культурного влияния хеттской цивилизации. До известной степени, этой версии препятствует значительная близость армянского языка с языками иранскими, хотя она, конечно, могла происходить из позднейших контактов уже на месте исторически зафиксированного расселения армян, а также, предполагаемая некоторыми индоевропеистами, принадлежность армянского языка к фракийской группе, ни один из языков которой, впрочем, ввиду отсутствия текстов не известен – лишь топонимические и ономастические данные, и отдельные слова в иноязычных текстах позволяют относить фракийские языки к индоевропейским.

Предположение, разделяемое также В. В. Ивановым и Гамкрелидзе, о том, что носители эллинского и фракийского праязыков переселились из общей индоевропейской прародины через Босфор и Дарданеллы, а также через острова Эгейского моря на места их, исторически известного, обитания, встречает почти непреодолимые затруднения, как ввиду хорошо известного передвижения дорийских племен по Балканам с севера на юг – не могли же дорийцы, чей язык имел лишь диалектные отличия от ахейского и ионического в течение многих веков обитать врозь с ними, в значительном удалении от ахейцев, – так и ввиду несомненного тесного родства греческого языка с латинским, а того, в свою очередь, с кельтскими, для которых местом обитания до их переселения на исторически известные места расселения, была центральная Европа – Карпатский регион и север Балкан.

Основная масса индоевропейцев, включая также языковых предков эллинов, переселилась из восточной Анатолии в евразийские степи, при этом, даже, вероятно, не через Кавказский хребет, а, обойдя Каспий с юга и востока. Промежуточной станцией на этом пути могли быть предгорья Копетдага на юге Туркмении с их древними культурными центрами в Геоксюрте и Анау, автохтонное население которых должно было, в этом случае, частично или полностью ассимилироваться праиндоевропейцами. Весьма возможно, что после передвижения на север большинства носителей индоевропейских диалектов, какая-то часть их осталась на прежнем месте обитания, в предгорьях Копетдага, и была впоследствии ассимилирована иранскими племенами, выделившимися из индоарийской семьи, образовавшейся после раздробления индоевропейской общности.

В евразийских степях первоначальным местом обитания индоевропейцев была территория от устья Дуная или Днестра до южного Приуралья и оренбургских степей – совпадающая с, существовавшей здесь в 3 тысячелетии до Р. Х., древнеямной культурой. Потесненные, впоследствии, на западе носителями инородной катакомбной культуры, индоевропейцы, или, что то же, древнеямные племена, разделились на две ветви: восточную, расселившуюся на огромном пространстве от Алтая до Волги, занявшую большую часть современного Казахстана, южный Урал, и, ввиду особенностей местной географической среды, ставшую, в большей мере, чем были их предки на прародине, скотоводами, полукочевниками и кочевниками, хозяйственный быт которых приближался к хорошо известному нам по античным описаниям, образу жизни позднейших скифов и сарматов, – и западную, собственно, европейскую ветвь, в хозяйственном быту которой преобладание скотоводства над земледелием было не столь тотальным.

При этом, на севере своего ареала, восточные индоевропейцы контактировали с праугро-финнами, на востоке с алтайскими народами, которые впоследствии разделились на тюрок, монголов и тунгусов, а на северо-востоке – даже и с енисейцами (динлинами китайских памятников), прямыми языковыми потомками которых являются, сохранившиеся поныне, малочисленные кеты – в их языке есть некоторые параллели с праиндоевропейским языком. Во второй половине 3 тысячелетия восточная ветвь индоевропейцев разделилась на крайне восточную, переместившуюся впоследствии в восточный Туркестан, или Синьцзян, – тохарцев, и индоиранскую, которая до середины 2 тысячелетия успела разделиться на индоариев и иранцев, а также нуристанцев. Этот хронологический рубеж выводится из того обстоятельства, что в разные угрофинские языки, которые выделились из праугрофинской языковой общности, именно, в эту эпоху, заимствованы не индоиранские, а уже иранские слова. Из евразийской степи индо-арии переселились в долину Инда, несомненно, ранее, чем это сделали западные иранцы, которые переместились на юг, перейдя через Копетдаг, пройдя путем их дальних языковых предков в обратном направлении, оставив в евразийских степях своих ближайших собратьев – восточных иранцев, прямых предков массагетов, саков, а также скифов, сарматов, аланов, от которых произошли современные осетины и пуштуны. Ареал их обитания в середине 2 тысячелетия, приблизительно, совпадал с территорией распространения срубной культуры, носителями которой и были, очевидно, они, ассимилировавшие частично или полностью, носителей катакомбной культуры. На своем пути на юг, в горных долинах Гиндукуша остановились нуристанцы, языки которых восходят к, еще не расчлененному, индоиранскому языку.

Необходимо, однако, заметить, что, предлагаемая здесь, схема не объясняет значительной языковой близости индоариев и хеттов. Можно, однако, предполагать, что в какой-то период, в конце 3 или начале 2 тысячелетия, индоарии на своем пути из евразийской степи на юг, соприкоснулись с хеттами – в этом случае, самый маршрут их передвижения должен быть представлен не кратчайшим, но значительно отклоняющимся на запад, вплоть до Загросских гор, возможно также, что этот путь пролегал не по восточному, а по западному берегу Каспия и связан был с преодолением перевалов Большого Кавказского Хребта. Своеобразным следом такого соприкосновения может служить гипотетический язык митаннийцев, известный, исключительно, именами своих царей и богов, почти идентичных с именами из индоарийского пантеона: Митрашиил, Уруанашил, Индара и Насаттиана.

Западная ветвь индоевропейцев из ареала распространения древнеямной культуры переместилась на север – на территорию Белоруссии, Прибалтики, верховьев Днепра, Оки и Волги, а также в сторону центральной Европы, расселившись в верховья Эльбы, Одера и Вислы, на Карпатах, в бассейнах среднего Дуная и Днестра и на севере Балкан – в регионе, частично совпадающем с ареалом культуры шаровидных амфор, где во второй половине 3 тысячелетия произошла дезинтеграция этой языковой общности на пракельтский, праиталийский, праиллирийский, прафракийский, праэллинский и прагерманский языки. Балтославянский язык этой эпохи представлял собой позднюю стадию развития праиндоевропейского языка, при этом, значительная близость балтославянского, а, еще более, восточнославянского языка с иранским, объясняется не генетической связью балтославянских и индоиранских языков, которая постулировалась в пору господства в филологии дихотомической концепции кентумной и сатемной ветви, а их позднейшими контактами в степях северного Причерноморья.

Не только возможно, но и вероятно существование, также, и иных индоевропейских языков, и языковых семей, о которых ничего неизвестно, положительным образом, или известно слишком мало. Одним из подобных примеров, являются венеты, если, конечно, не отождествлять их ни со славянами, ни с иллирийцами, ни с италиками, как это делают некоторые ученые. Во всяком случае, центральноевропейская гидронимика – Влтава, Сава, Драва, Морава – звучащая, как родная речь для славянского слуха и, все-таки, не славянская и не принадлежащая лексике ни одного из известных индоевропейских языков, хотя и, несомненно, индоевропейская, но, в то же время, не праиндоевропейская, – гипотетически может считаться венетской.

На рубеже 3 и 2 тысячелетия, индоевропейские племена распространили ареал своего обитания во всех направлениях, заняв, приблизительно, ту территорию, которая археологически идентифицируется культурой шнуровидной керамики, шаровидных амфор, возможно, также и колоколовидных кубков, культура которых сложилась, однако, вне индоевропейского языкового мира. Зона расселения индоевропейских племен в западной Европе на рубеже 3 и 2 тысячелетий, не охватывала еще европейского юга – большую часть Пиренеев, Апеннинского полуострова и Пелопоннеса – на западе континента, ареал обитания индоевропейцев мог приблизительно совпадать с территорией культуры колоколовидных кубков, хотя принадлежность носителей культуры колоколовидных кубков к индоевропейцам сомнительна. Видный археолог Т. Пауэлл по этому поводу писал: «Принятое в Британии положение о том, что носители культуры колоколовидных кубков принадлежали к индоевропейской группе, часто служило основой, для выдвижения различных лингвистических предположений, в настоящее же время представляется очевидным, что создатели смешанной культуры колоколовидных кубков и боевых топоров переняли речь, скорее, у своих восточных предков, нежели у западных» (Пауэлл Теренс. Кельты. Воины и маги. М., 2004, с. 36). На западе Европы решительно преобладали тогда еще не индоевропейские, а древнеевропейские языки, которые с осторожностью можно сближать с языками басков и кавказскими.

Видимо, ни одна из Европейских археологических культур не была, этнически и лингвистически, монолитной, и во всех случаях можно постулировать лишь относительную связь носителей той или иной культуры с определенными этносами или группами этносов. Очевидно, также, что этническая карта западной Европы несводима к древнеевропейскому населению, родственному лингвистически с древними иберами и современными басками. На севере Германии, в Нидерландах, на северо-западе Франции, а также в Скандинавии обитали, до прихода туда индоевропейцев, племена, антропологически идентифицируемые, как носители признаков нордической расы, которую некоторые антропологи и историки ошибочно отождествили с расовым типом древних ариев. Сближение арийцев с нордической долихоцефальной расой – плод аберрации, навеянной впечатлениями от позднейшего проникновения в Европу брахицефалов с примесью монголоидных черт. О языках действительных носителей признаков нордической расы, ничего неизвестно, но гипотетически, с этими языками можно связывать неиндоевропейский субстрат германских, а также кельтских языков.

Нет данных, которые бы позволяли выявить антропологический тип действительных праиндоевропейцев. Определенно можно сказать только то, что праиндоевропейцы в расовом отношении были европеоидами, и не более того. В Европе это был, антропологически, слишком тонкий слой, растворившийся в, значительно преобладавшей, если так можно выразиться, генетической массе автохтонного населения, расовый состав которого сложился до прихода индоевропейцев на запад и начала их языкового доминирования. Как верно заметил историк, лингвист и антрополог 19 в. И. Тейлор, «Многие из фонетических и грамматических отличий, которыми различаются арийские языки, обязаны своим происхождением тому факту.., что народы арийского языка принадлежат не к одной расе, но ко многим расам, в отдаленные времена променявшим свой первобытный язык на язык арийских завоевателей» (Тейлор Исаак. Славяне и арийский мир. М., 2009, с. 247). А сам этот переход автохтонов на язык немногочисленных пришельцев явился одним из следствий череды завоеваний, причина которых связана была, вероятно, с употреблением конницы в бою.

Еще одна из причин покорения индоевропейцами, или арийцами, автохтонов Европы, стоявших на более высокой ступени технологического прогресса и культуры, как считал М. Элиаде, заключалась в том, что психотип этих народов сохранил в себе черты охотников палеолита. «Через несколько тысячелетий после победы земледельческой экономики weltanschаuung (мировоззрение) первобытных охотников снова скажется в истории. Вторжения и завоевания индоевропейцев и тюрко-монголов будут предприняты, исключительно, под знаком охотника, “хищника”. Члены индоевропейских военных союзов (maennerbuende) и кочующие всадники центральной Азии вели себя в отношении оседлого населения, на которое они нападали, как хищники, – преследуя, душа и пожирая степных травоядных или домашний скот. Многочисленные индоевропейские и тюрко-монгольские племена носили эпонимы хищных зверей (прежде всего, волка) и вели свое происхождение от териоморфного мифического предка. Воинские инициации индоевропейцев предполагали ритуальное превращение в волка: парадигматический воин усваивал поведение хищника» (Элиаде Мирча, цит. изд., с. 50–51).

Характерные черты культуры индоевропейцев, не исключительно им принадлежащие, однако, типичные для этих народов, все-таки, могут быть выделены – это солнечный культ, кремация трупов, сооружение погребальных курганов, преобладание скотоводства над земледелием и, наконец, не только хозяйственное использование лошади, но и боевое применение конницы. Антипризнаками для индоевропейских племен, по крайней мере, до их позднейшей культурной ассимиляции древнеевропейскими аборигенами, могут считаться культ Богини-матери, употребление крашеной керамики, а также, преобладание земледелия над скотоводством.

Европейские народы не остались вне поля зрения писателей священных книг Ветхого Завета. Среди библейских упоминаний этих народов, особенную значимость имеет родословие потомков Иафета из Книги Бытия (10-я глава). Так, имя сына Иафета Гомера можно сближать с этнонимом киммерийцев, которые, по одной версии, были носителями одного из иранских, по другой (Л. Н. Гумилев) – кельтского языка, в этом случае, их отождествляют с древними кимрами, место обитания которых было значительно удалено от, исторически известных, киммерийцев, а по третьей (М. И. Ростовцев) – с фракийцами. Имя его брата Иавана, связано с этнонимом ионийцев – одного из эллинских племен, и до сих пор переносимым на востоке на весь греческий народ – на персидском языке и по-турецки, Греция называется Янистаном, имя еще одного сына Иафета – Фираса, вероятно, связано с фракийцами. Имя сына Гомера – Аскеназ, в позднейшем употреблении служило обозначением народов западной Европы, по преимуществу, германцев – отсюда идет и наименование Европейских евреев – ашкенази. Имя сына Иавана – Елисы, очевидным образом, связано с эллинским племенем эолийцев, а имя его брата – Киттима, воспроизводит столицу древнего Кипра Киттион. В родословной Иафета перечисляются, также, имена его потомков, которые связаны с этнонимами индоевропейских народов, обитавших в Азии: так, сын Иафета – Мадай прозрачным образом напоминает этноним мидийцев, сына Гомера Фогарму, Моисей Хоренский считал родоначальником армян.

Доисторический период был, естественно, и достатистическим. Нет никаких сведений, хотя бы, о локальных переписях этой эпохи. Поэтому, суждения о численности населения Европы рубежа 3 и 2 тысячелетий до Р. X. и о его размещении, о плотности населения отдельных регионов могут быть лишь гипотетическими и крайне приблизительными. И опираются они, исключительно, на самые общие соображения, относительно соотношения территории, минимально необходимой, для прокорма населения, занимающегося охотой, рыбной ловлей, а также примитивным земледелием и скотоводством, на демографические параллели с примитивными культурами и экономиками, сохранившимися в исторический период, в том числе, и до наших дней – в центральной Африке, в бассейне Амазонки, в пустынях Австралии, жители которой, каковыми их застали, поселившиеся там, европейцы, стояли, однако, на, несравненно более примитивной стадии культурного развития, чем большая часть европейского населения рубежа 3 и 2 тысячелетий, а также на некоторые фрагментарные статистические сведения, относящиеся к более поздней эпохе, когда в Европе уже существовали цивилизации, иными словами, к античному миру.

Численность всего человечества за два тысячелетия до Р. Х. оценивается, приблизительно, в 75 миллионов, при этом, распределено оно было, как и ныне, неравномерно: в основном, оно было сосредоточено в бассейнах Янцзы, Хуанхэ, Ганга, Инда, Нила, Тигра и Евфрата. В Европе в ту эпоху не существовало сопоставимых по концентрации населения культурных центров. Поэтому, все население Европы четыре тысячи лет назад едва ли достигало 10 миллионов, более реалистично оно может быть оценено в 7 миллионов. Большая часть его расселилась на теплом Европейском юге – в предгорьях Кавказа, на Балканах, в Италии и в Испании, на Средиземноморских островах. При этом, около 2 миллионов человек могло обитать на территории современной Греции, в культурном отношении наиболее развитом уголке южной Европы, расселившись, главным образом, на Пелопоннесе, Крите и на островах архипелага.