Вера и причина неверия

Вера является основой жизни христианина, условием его спасения: иже не имет веры, осужден будет, – сказал Господь (Мк. 16:16). Поэтому нет большего несчастья для человека, как потеря им веры. Такой человек отдаляется от Бога, лишается надежды спасения и еще здесь на земле обрекается на великое страдание. Это страдание и порождаемое им разочарование в жизни мы видим теперь всюду, потому что спасительная вера падает, а неверие растет и губит неутвержденные души. Тлетворное дыхание неверия благодаря литературе и ложному направлению науки разносится всюду, и редкому человеку не приходится вступать с ним в борьбу. И часто в этой борьбе, обезоруженный и неподготовленный, изнемогает бедный человек и падает. Прийти к нему на помощь и хотели бы мы своей настоящей брошюрой. Пусть читатель наш будет не одинок в своей трудной борьбе; пусть, познакомившись ближе с настроением веры, увидит он всю ложь неверия и его мнимо научную подкладку; тогда ему будет легче перенести нападки неверия и утвердиться в истинах св. веры.

Чтобы речь наша была убедительной и для людей крайних отрицательных взглядов, мы старались осветить вопросы веры и неверия с их внутренней, психологической стороны, старались указать их скрытый корень в душе человека. Рассуждения свои, опять, старались строить на непререкаемых фактах из области душевной жизни человека для того, чтобы каждый имел возможность проверить их на собственном опыте.

Были бы рады, если бы хоть немногим колеблющимся пришли мы на помощь в их трудном деле борьбы с неверием и порождаемым им разочарованием в жизни.

Автор 13 ноября 1911 г Полтава ⁴

Без веры невозможно угодити Богу.

(Евр. 11:6)

В вере – жизнь души.

Из «Дневника» о. Иоанна Кронштадтского

На какой бы ступени развития человек ни стоял, каких бы взглядов ни держался, пусть эти взгляды будут самые отрицательные, – все равно, вопросы веры имеют в его жизни первенствующее значение, и то или иное разрешение их определяет собою всю его жизнь. Вера у верующего и неверие у неверующего непременно становятся главным рычагом жизни, тем семенем, из которого вырастает все древо их поступков и настроений. Поэтому религиозные вопросы волнуют всех, даже и неверующих, и быть к ним равнодушным человек не может. При всяком удобном случае он возвращается к этим вопросам, проверяет составленное раньше решение и в случае его неудовлетворительности ищет нового, более удовлетворительного ответа на вечные запросы своего духа.

Ныне, в век страшного отрицания, вопросы религии приобрели даже исключительный интерес. Люди ищут истины и в поисках истины набрасываются на все; по религиозным вопросам пишут не только специалисты-богословы, а и люди светской науки. Тяготясь неверием, этой темницей духа, современный человек ищет свободных горизонтов веры; изнывая от гложущей его тоски, ищет истинной жизни в Боге, ищет общения с Богом или, по выражению современного писателя, ищет «прорыва в вечность».⁵

Искания эти – понятны, потому что неверие убивает человеческую душу, лишает ее мира и радости. Сознание пустоты жизни при неверии у натур чутких и впечатлительных бывает подчас невыносимым; и при всем том избавиться от него бывает весьма нелегко: у иного уходят на это целые годы – годы борьбы, исканий и терзаний.

Конечно, виноват в этом опять сам человек, потому что Бог хощет всем человеком спастися и в разум истины приити (1Тим. 2:4).

Если бы люди не руководствовались исключительно разумом, а прислушивались бы к голосу совести и сердца, если бы, наконец, к решению религиозных вопросов подходили с той стороны, с какой возможно их правильное решение, искания эти несомненно были бы более успешны и плодотворны.

Как известно, не всегда можно познать предмет и не всегда можно решить определенную задачу. Зрением, например, нельзя познать мира звуков, осязанием пищи – узнать ее вкус. И в математике не всегда решение задачи бывает правильным и дает верный ответ: для этого способ (метод) решения должен строго соответствовать природе задачи. Так бывает в науке, так бывает и в жизни.

И при решении богословских вопросов не все методы и способы приемлемы и пригодны, а только те, которые отвечают самой природе этих вопросов, которые выявляют духовные предметы и делают их для человека видимыми и познаваемыми. Подобное познается только подобным, т.е. своим особым, сродным способом; без соблюдения этого условия может получиться ответ только неправильный, далекий от истины, а то может и совсем не получиться ответа.

Главная ошибка, допускаемая многими при решении религиозных вопросов, в том и заключается, что религия и все связанные с нею вопросы рассматриваются неправильно, не в той плоскости, в какой они находятся. Обсуждаются они обычно отвлеченно, отрешенно от человека – обсуждаются как какое-нибудь внешнее явление, с которым человек почти не имеет связи. Между тем религия есть, прежде всего, явление внутренней жизни человека, область и жизнь его духа. В религии человек ищет исцеления от грехов и страстей, ищет полноты жизни, ищет высшей радости блаженства; следовательно, религию и нужно проверять на жизни человека, здесь нужно искать оправдания ее существования. Всякая другая постановка вопроса не будет отвечать его природе, будет поэтому искусственной, неправильной, ложной.

Защитники чисто рассудочного и критического отношения к религии в оправдание себя обычно говорят, что и ими руководит не что другое, как любовь к той же истине, – «истину они ставят выше всего». Стремление к истине, конечно, похвально, только и самый взгляд на истину у них односторонний и неправильный.

Они считают истину достоянием ума; истинно, по их мнению, то, что одобряет ум человека, с чем согласна его мысль. Но ведь мысль человека бывает и капризна, и погрешительна (нелогична); и ум человека бывает часто близорук, так как ведение истины не дано ему прямо – он должен ее искать, а искания свои проверять, и проверять не отвлеченными умствованиями, а фактами жизни. У нас же проверки этой обычно не делается, и все великое дело искания истины обращается в процесс отвлеченного мышления, далекого от жизни, обращается в построение всяких умозаключений (силлогизмов), в потуги одной мысли.

Вследствие излишнего доверия к отвлеченному мышлению ныне думают, что можно и не изучая известных фактов и явлений жизни иметь о них правильное представление на основании одних своих умозаключений, предположений, вообще работы мысли. Так, ученый, специалист в какой-либо одной области, сплошь и рядом входит в суждение и критику явлений другой области, фактически ему неизвестных, и входит в суждение с точки зрения своей науки, тогда как его наука может быть совершенно несродна с той, другой областью.

Суждения эти, составленные таким неправильным путем, будут, конечно, расходиться с действительностью; тем не менее, он их будет высказывать и выдавать за истину.

Случается, что иной ученый прямо отрицает область другого ученого; например, математик часто отрицает философские науки, естественник отрицает богословие и т.д. Бывает, что и в сфере своей специальности человек работой мысли искажает действительность, – это когда недостаточно проверяет факты, когда в угоду какой-либо теории искусственно подбирает одни и опускает другие факты. При желании, как известно, можно заставить молчать какие угодно факты; можно просто их не замечать, с ними не соглашаться и им не доверять. Так ныне многие не верят чудесам, хотя чудеса, несомненно, существуют и представляют из себя факты исторические. Когда Гегелю, известному философу, указывали на факты, противоречащие теории, он самодовольно отвечал: «Тем хуже для фактов».

Так, стремясь к истине, человек уклоняется от нее и, увлекаясь капризом мысли, искажает действительность. На основании сказанного можно теперь выяснить, что же, собственно, следует разуметь под истиной.

Под истиной нужно разуметь не то, что угодно будет признать за таковую моей мысли, на основании одних отвлеченных умозаключений, и не то, что будет согласно лишь с моими взглядами (взгляды наши часто бывают и ошибочны), а то, что существует независимо от желания или нежелания человека, независимо от каприза его мысли и неверных его суждений, – то, что существует, что имеет в себе жизнь, что сообщает жизнь другим, ибо истина по природе своей жизненна.

Итак, истина непременно существует и непременно сообщает жизнь живому существу, могущему ее воспринять. Наоборот, ложь есть отрицание истины – следовательно, отрицание и жизни, жизненной силы она в себе не имеет и, воспринятая живым существом, производит умаление жизни, стеснение и даже умирание.

Так действуют истина и ложь на живую природу человека; по этим действиям и можно безошибочно распознавать их. То, что дает жизнь живому существу, несомненно будет существовать и будет истиной даже в том случае, если близорукая мысль окажется не в силах понять данный предмет, если по неведению или жестокосердию начнет отрицать его. В таком случае несомненному факту жизни следует дать предпочтение пред слабостью и предрассудком мысли; иначе получится нечто несуразное и неестественное: жизнь будет приноситься в жертву мертвой и ложной мысли. С подобной, жизненной, точки зрения и следует решать все вопросы, касающиеся человека и его жизни. То, что дает жизнь человеку – физическую, а тем более духовную, – несомненно есть, существует, и то несомненно есть истина; наоборот, что вредит человеку, что, тем более, мучает его и даже лишает жизни – духовной или телесной, то для него не подходит, то – неистинно, ложно и жизни в себе не заключает. Радость, жизнь и развитие связаны с истинным бытием; и наоборот, скорбь, теснота и умирание имеют место там, где есть отступление от жизни и от истинного бытия.

Если религия является для человека источником внутренней жизни – светом, который освещает его жизненный путь, радостью, которая утешает его в самые тяжелые минуты, и, наконец, блаженством, бесконечно высоким и полным, заглушить которое не могут у праведника даже и пытки, то, подлинно, религия – глубоко жизненна и глубоко истинна.

Если, наоборот, отсутствие религии, или неверие, заставляет мучиться человека, лишает душевного мира и радости, приводит к такой тоске, заглушить которую не могут никакие земные радости, то, безусловно, неверие – ложно, неистинно и враждебно человеку как производящее умирание духа: страдание, тоска и апатия души есть ее умирание.

При такой не отвлеченной, а жизненной оценке явлений, каких-либо сомнений в истинности религии и ее необходимости для человека, собственно, и быть уже не может.

Никто ведь не сомневается в необходимости и истинном существовании воздуха, потому что тело наше им дышит и живет; так, собственно, никто не может сомневаться и в истине религии, потому что дух наш ею дышит и живет: без религии человек духовно умирает.

Обращая внимание на то великое и исключительное значение, какое имеет религия в жизни человека, знаменитый ученый нашего времени психолог В. Джемс⁶ делает следующий характерный вывод: «Последние пределы нашего существа, – говорит он, – пребывают в совершенно иной области бытия, чем чувственный и постигаемый мир, эту область можно назвать мистической (таинственной, духовной), или сверхъестественной. Мы принадлежим к этой области в гораздо большей степени и в гораздо более интимном смысле, чем к видимому миру, потому что мы больше и интимнее всего живем в том мире, где живут и родятся наши духовные стремления и идеалы. Этот невидимый мир имеет влияние на видимый мир и воздействует на него. Общение с этим невидимым миром есть реальный (действительный) процесс с реальными (ощутительными) результатами, отражающимися на конечной человеческой личности тем, что она обновляется конкретным образом, и это возрождение человека отражается чрез его жизненное поведение известными последствиями на событиях естественного мира. Но ведь то, что производит изменения в области реального (т.е. этого видимого мира и человека), должно само быть реальным (истинно сущим)».⁷

Отсюда и бытие Божие, и загробная жизнь, и необходимость религии являются истинами самоочевидными и непреложными, – и нужно бы, собственно, решать вопросы не о том, есть ли Бог и нужна ли религия, а о том, как познать Бога и какая религия из всех существующих есть истинная и богооткровенная.

К сожалению, при решении религиозных вопросов люди по большей части сходят с этой жизненной почвы в область разных отвлеченных суждений и предположений, а это дает возможность худым по настроению людям путем ложных умозаключений приходить к отрицанию и необходимости религии, и самого бытия Божия, и загробной жизни. Но, отрицая веру и религию, они подрывают жизнь своей души, так как религия – источник этой жизни.

Хороня Бога в своем сознании, «люди вынуждаются, – говорит проф. Булгаков⁸, – хоронить божественное и в своей душе; а божественное есть действительная, реальная природа человеческой души. Можно думать о себе как угодно, считая себя человековидной обезьяной, рефлексом экономических отношений, автоматической машиной, куском материи, в силу механической необходимости одаренной сознанием, – все это высказывалось и высказывается о человеке; но от этих мнений он не перестает быть тем, что он есть, чем сделали его руки, сотворившие и создавшие его и наделившие его запросами и свойствами высшей духовной природы. Можно убеждать человека голодного, что он сыт, и даже настолько оглушить логикой аргументов, что он сочтет себя обязанным постараться этому поверить, но он будет мучиться голодом, испытывать беспокойство»⁹

Можно убеждать человека, что он не выше животного и ни в какой религии не нуждается, и так опять подействовать на него силой рассудочных доводов, что он постарается этому поверить; при всем том он будет мучиться душевным голодом и страдать, ибо без религии и веры человек жить и развиваться не может, как не может жить без воздуха и пищи. Если и случается, что под влиянием ложной науки или нравственного развращения человек теряет религиозную веру, – на место ее он непременно ставит тогда какую-либо другую веру – веру в себя, в науку, в природу, и она заменяет ему религию.

Отмечая сильный упадок религиозной жизни и веры в последнее столетие, проф. Булгаков говорит: «Упразднив религию Бога, человечество старается изобрести новую религию, причем ищет божеств для нее в себе и кругом себя, внутри и вне; пробуются поочередно: религия разума (культ разума во время великой французской революции), религия человечества Канта и Фейербаха, религия социализма, религия чистой человечности, религия сверхчеловека в новое время и т. д. В душе человечества, теряющего Бога, должна непременно образоваться страшная пустота; ибо оно может принять ту или иную доктрину (учение), но не может заглушить в себе голоса вечности, жажду абсолютного (т.е. полного и всесовершенного) содержания жизни. Погасив солнце, оно стремится удержать свет и тепло, делает судорожные усилия к тому, чтобы спасти и удержать божественное и заполнить пустоту новыми богами, но зыбкая почва проваливается под ногами, и духовная атмосфера становится все напряженнее и тяжелее».¹⁰

«Леденящий пессимизм и какой-то страх жизни, смешанный со страхом смерти, заползает людям в душу. Маловерные легко становятся суеверными; чувство тайны, живущее в душе, разрешается в искании таинственного; потребность религии ищет выразиться в беспредметной религиозности, утолиться хотя музыкой религиозного чувства».¹¹

Так неизгладима потребность человека в религии. Оттого даже такие отрицатели и противники христианства, как Ренан¹², признают глубокое жизненное значение за религией и религиозное чувство в человеке считают врожденным инстинктом наподобие инстинктов питания, самосохранения и др.

Определение меткое и характерное. Инстинкт, действительно, есть нечто для живого существа существенно необходимое и в высшей степени разумное; он сохраняет и охраняет жизнь живого существа, способствует его развитию. Инстинкту всегда соответствует и определенный предмет, могущий его удовлетворить; так пища, например, служит инстинкту питания. Раз есть инстинкт питания, то есть и пища, необходимая для питания. Раз есть у человека религиозный инстинкт, то есть и предметы, его удовлетворяющие, т.е. Бог и загробная жизнь.

Это верно с несомненностью, прежде всякого доказательства, ибо ошибки в инстинктах быть не может; бывают ошибки в мыслях, но не в инстинктах, которые суть непогрешительный голос самой природы. Как поэтому правдиво свидетельство св. Писания, что человек создан по образу и подобию Божию. Ведь живой образ всегда тесно связан со своим первообразом, всегда к нему стремится и в нем находит себе жизнь. Ребенок всегда стремится к матери, потому что он есть как бы живой образ матери, ее порождение и отображение; он и умрет, если не будет матери, его питающей и охраняющей; так умрет человек и без Бога, источника его жизни духовной и телесной. Живой образ неразлучно связан со своим первообразом.

Да, Бог и загробная жизнь существуют, и с такой же несомненностью, с какой существует сам человек, живой образ Божий, инстинктивно связанный со своим Первообразом.

Сомневаться в истине религии – значит сомневаться в собственной жизни, и отрицать религию – значит отрицать собственную жизнь. Вытравить совершенно религиозное чувство нельзя: для этого нужно прежде умереть человеку и духом, и телом. Отсюда нет и не было народа, у которого не было бы в той или другой форме религии.

Но религия есть не только инстинктивное стремление человека к Богу; она есть и сознательный, живой союз человека с Богом, при котором Бог открывает Себя людям и люди познают Творца, входят с Ним в живое общение (что справедливо в отношении христианской религии), получая от Бога оправдание, возрождение, всыновление и вечную жизнь.

Как же Бог открывается людям и люди познают Творца?

Большинство, вероятно, думает, что и до познаний о Боге человек доходит, главным образом, путем рассудочной деятельности; почему прежде, чем поверить в известную богооткровенную истину, ныне обычно сначала требуют ее рассудочного доказательства. Представление о деле ошибочное. Правда, прежде чем уверовать во Христа, нужно слышать о Нем, – так сказать, узнать о Нем рассудком, умом; но от этой мысли о Христе до твердой веры в Него и до познания Его еще далеко. Ныне все имеют понятие о Христе и Его деле, однако не все веруют, тем более твердо и искренно.

Истинный и полный процесс познания никогда не ограничивается деятельностью одного ума, а непременно слагается из деятельности всех сил человеческого духа: ума, чувства и воли. Таков, по крайней мере, процесс познания видимого мира – познания, отличающегося большой степенью достоверности.

Так, человек обычно не только мыслит о предмете, но и старается чувствовать его, видеть, осязать, слышать, старается волей своей войти с ним в те или другие живые отношения. Отсюда явилось и особое название такого познания – «опытное», в отличие от другого, отвлеченного, или умственного, познания. По степени достоверности оно, конечно, самое высокое. Участие всех сил человеческого духа в познании необходимо и по самому существу дела. Потому что душевные силы наши тесно связаны между собой, одна дополняет другую, одна проникает и усиливает деятельность другой; например, чувство проникает и сопровождает всякое действие человека; оно же иногда подсказывает человеку то, чего не видит его ум. Особенно полно и близко узнает человек предметы тогда, когда своей волей входит с ними в живое общение.

Без этого живого общения и наблюдения всякое познание, ограничивающееся работой одной мыслительной силы, по необходимости будет недостаточным и неполным, а часто и ошибочным. В самом деле, много ли мы знали бы, например, о растениях, если бы все наше знание ограничивалось одним знакомством с ними по книге, если бы мы не видели их, не сажали и не растили их? Много ли мы знали бы о музыке, если бы изучали только по книге гаммы, а не услаждали своего слуха и сердца высокими и приятными мелодиями? Вообще, если человек не входит с предметом в живые отношения, не наблюдает и не чувствует его, а знакомится с ним понаслышке, по книге, у него составляется о нем самое бледное представление, всегда неглубокое, а иногда и превратное.

Недаром такие познания, приобретаемые человеком без опыта и долгого наблюдения, при помощи деятельности одного ума и памяти, обычно быстро исчезают из головы, почти не оставляя следа в его душевной жизни. Итак, для полноты познания необходим опыт и участие, согласное действие всех сил человека, ибо силы эти дополняют одна другую. К сожалению, вследствие повреждения человеческой природы грехом, это согласие в действиях сил не всегда бывает у человека, что вредно отражается и на жизни, и на познании.

В жизни, мы знаем, воля часто противодействует разуму и заставляет человека делать то, чего не одобряет его ум: «Знаю, что плохо, – говорят часто люди, – да не могу удержаться». С другой стороны, и разум не всегда соглашается с тем, что одобряет сердце и совесть.

Так и в познании: воля и чувство не всегда действуют согласно с разумом; если предмет почему-либо не нравится человеку, последний не войдет с ним своей волей в живые отношения и ограничится, если то будет нужно, одним рассудочным познанием, в явный ущерб полноте познания.

Нарушив согласие в действиях сил, грех, далее, обессиливает каждую силу в отдельности, отчего ум наш столь близорук, сердце неискренно и лукаво, а воля – слаба и склонна к греху. Достичь требуемого согласия сил, вследствие глубокой порчи человеческой природы грехом, теперь и нелегко; без благодати оно вполне и невозможно; только благодать парализует грех, обновляет природу человека и связует его разрозненные силы. Таким образом, истинная жизнь и истинное познание возможны только в христианстве, неповрежденном и истинном, подающем божественную благодать, врачующую человеческую природу.

Само собой понятно, если для постижения земной действительности человек должен напрягать не один ум, а вместе чувство и волю, должен входить с этим миром и его предметами в самые живые отношения, – тем более, все это необходимо для познания действительности бесконечно высшей и совершенной, где живет Бог и Его святые.

И Бог познается не одним умом и не одним чувством. Он познается цельным духом человека (и умом, и чувством, и волей) в его живой и согласной деятельности, при живом общении человека с самим Высочайшим Существом, Источником всякой жизни и познания.

Рассмотрим же, что может дать человеку в деле богопознания его дух, а прежде всего, каждая сила духа в отдельности, ибо хотя они и принадлежат единому духу, но каждая действует отдельно, сообразно со своей природой, и каждая в дело богопознания привносит свой материал и свои фактические данные.

Он именуется еще разумом и рассудком и представляет собой мыслительную силу в человеке, связующую разные впечатления и данные, получаемые от предметов, – составляющую всякие понятия, суждения, умозаключения и изучающую действительность; мыслительной силе обязана своим происхождением и развитием земная наука. Что же дает эта сила для познания высшего мира?

Прежде всего, наш ум от природы имеет в себе некоторое высшее ведение. Так, известно, каждый из нас имеет некоторые глубокие врожденные мысли, или, как говорят, идеи; таковы, например, идеи о бытии Божием, о загробной жизни, о нравственном миропорядке, о Промысле Божием и др. Идеи эти, от рождения являющиеся с человеком, отображенные на самой природе его разума, суть как бы некоторый отпечаток и образ тех высших предметов в нашей душе, хотя, может быть, и слабый вследствие порчи человеческой природы грехом. Они являются для человека и постоянным напоминанием о его высоком назначении, и постоянным возбудителем его от суетной, греховной жизни.

Существование врожденных идей с несомненностью говорит о существовании самих предметов; если бы не было предмета, не было бы и живого голоса о нем в душе человека; не было бы, тем более, настойчивого требования его и веры в его несомненное существование.

Но, удостоверяя о существовании невидимых предметов, идеи сами по себе не дают еще о них определенного познания. Они только внушают и твердят человеку о их высокой и совершенной природе. Для того же, чтобы иметь не одно смутное убеждение в существовании того мира, а и познать его, человеку нужно приблизиться к тому миру, войти с ним в живое общение и из этого общения почерпнуть высшее и верное познание. К сожалению, мыслительная сила сделать этого не может: ум человеческий не может входить с тем миром в непосредственное соприкосновение, как он непосредственно не входит в соприкосновение и с видимым миром; и этот мир мы познаем чрез посредство внешних чувств: зрения, слуха, обоняния, вкуса, осязания, которые непосредственно касаются предметов; рассуждающий ум действует уже после чувств. Если бы эти чувства не давали нашему уму массы впечатлений – зрительных, слуховых, осязательных и всяких других, человек, вероятно, ничего и не знал бы о видимом мире. Много ли и теперь знают о мире путем напряжения одного рассудка слепой или глухой, у которых поражены два важнейших органа? Точно так же бессилен сам по себе ум прояснить человеку и врожденные идеи; человек не составит себе по ним более или менее верного представления о Боге и высшем мире – для этого тоже нужно видеть и духовно чувствовать, осязать те предметы; делает это другая сила, не мыслительная – чувствующая.

В отношении невидимого мира она исполняет такое же назначение, как внешние органы чувств – глаз, ухо и проч. – в отношении видимого мира. Она так же воспринимает впечатления от невидимых предметов, как эти воспринимают впечатления от видимых; подробно говорить о ней будем ниже.

Итак, ум человеческий, при всей своей мыслительной силе, не входит с тем миром в живое общение и не воспринимает от него впечатлений; тем не менее, он никогда не оставляет попыток разгадать тот мир, составить себе о нем хотя бы приблизительное представление, для чего человек всегда всматривался в свою природу, отражающую на себе черты образа Божия, всматривался и в окружающий мир, своим дивным устройством громко вещающий о Божией премудрости и силе (Рим. 1:20). Только дать что- либо ценное и верное попытки эти не дали и не могли дать.

Как свидетельствует история, человек, руководясь одним своим умом, высказывал о Боге и загробной жизни невероятные и нелепые мысли. Так вместо единого истинного Бога язычники признавали множество богов и богинь, причем наделяли их человеческими слабостями и страстями, иногда и постыдными; поэтому, например, богиня Венера у римлян, Афродита – у греков или Астарта – у финикиян считались покровительницами свободной любви и разврата. Вакх у римлян, Дионис у греков – покровителем веселой и разгульной жизни. Между собой боги и богини, по представлению язычников, тоже вступали в самые недолжные и греховные отношения; очевидно, свое развращение люди переносили и на высший мир.

По слову ап. Павла, язычники, называя себя мудрыми, обезумели и славу нетленного Бога изменили в образ, подобный тленному человеку и птицам, и четвероногим, и гадам (Рим. 1: 21–23). Идолопоклонство в самых разнообразных формах, иногда весьма утонченных, продолжается и до наших дней, невзирая на распространение просвещения и культуры.

О добродетели и нравственности человек также составляет иногда самые противоположные и подчас нелепые понятия. У многих народов некоторые пороки считались добродетелью, низкое – высоким, постыдное – благородным и наоборот. Чего только теперь не оправдывает ум человеческий в угоду какой-либо страсти? Нет, кажется, такого порока и преступления, которое отдельные нравственно развращенные люди не считали бы делом дозволенным и хорошим. Очевидно, ум наш плохо справляется со своей задачей и тускло светит грешному человеку на его пути к вечной жизни.

Можно с уверенностью сказать: насколько успешно действует ум при познании видимого мира, настолько же безуспешно – при познании высшей действительности; насколько ясны и ценны его первые понятия, настолько же туманны и сбивчивы – вторые. Не будь греховного повреждения в человеческой природе, разум наш, может быть, и меньше бы погрешал в своих исканиях; теперь же многого человеку дать он не может. Поэтому и явилась нужда Самому Богу открыть людям высшую правду – правду о Себе Самом, о мире и человеке, с тем чтобы и «во тьме и сени смертней» воссиял свет истины и люди с точностью узнали тот путь, который ведет к небу и блаженной жизни.

Человеку остается только с глубоким послушанием и благодарностью принять эту высшую правду и сделать ее основой своей жизни, основа эта будет незыблема, ибо слово Божие творит жизнь и, как вечная истина, пребывает во век (Пс. 118:90). Оно – светильник ногам человека и свет стезям его (Пс.118:105). Оно – радование сердца его (Пс.118:111); с ним жива будет душа человека (Пс.118:175). Ради нашего спасения Сам Сын Божий сошел с неба и дал нам свет и разум, да познаем Бога истинного и да будем во истинном Сыне Его – Иисусе Христе: Сей есть истинный Бог и живот вечный (1Ин. 5:20).

Теперь, когда даровано людям Божественное Откровение, разум человеческий имеет, конечно, полную возможность составлять обо всем истинное понятие – из Откровения научаться и истинному боговедению; но, как показывает опять опыт, разум и здесь не очень-то помогает человеку. Затемненный грехом, он часто не выносит света Откровения, как больной глазами не выносит солнечного света: в гордыне своей дерзает его оспаривать, находить неприемлемым, самую проповедь о кресте считая безумием.

В гордыне ума апостол Павел видит главную причину неверия иудеев и эллинов. Иудеи – говорит он, – требуют чудес, и еллины ищут мудрости, а мы проповедуем Христа распятого, для иудеев соблазн, а для еллинов – безумие; для самих же призванных, иудеев и еллинов, Божию силу и Божию премудрость (1Кор. 1:22–24).

«Как видно, – замечает епископ Феофан, – апостол Павел очень неблаговолительно смотрит на человеческую мудрость и под погибающими разумеет преимущественно знакомых с сею мудростью, ей следующих и ее одну считающих верною руководительницею. Во внешней жизни, точно, эта мудрость господствует, и безвредно; но кто с нею входит в область спасения, тот всегда портит дело. Образ спасения Бог определяет; его надо принять с покорностью, как он предлагается. Мудрость же наша, без ее покорения велению Божию, и в начале мешает принятию спасительной веры, и если по покорном принятии веры вмешивается потом, то всегда все перепутывает»¹³

Св. Иоанн Златоуст такое состояние ума нашего называет болезнью: «Для страждущих и умирающих, – говорит он, – бывает неприятна и здоровая пища, неприятны друзья и близкие, которых часто и не узнают они и даже тяготятся их присутствием. Так обыкновенно бывает и со страждущими душевно: они не знают, что нужно для спасения, и тяготятся теми, кто печется о них. Это происходит не от свойства самого дела (спасения), а от их болезни; как помешавшиеся в уме не терпят тех, кто заботится о них, и даже порицают их, так поступают и неверующие. Будем плакать о них – о том, что слово о кресте, которое есть премудрость и сила, для них есть безумие».¹⁴

Несомненно, разум наш теперь в болезненном состоянии. Под влиянием греха, ослабившего его силу, у него образовались своего рода односторонность и узость, явились предрассудки, суживающие его деятельность, мешающие ему обнимать высшие горизонты, понимать и верить в высшие истины. Всецело обращенный к земле, он и привык видеть только земную действительность; небесных звуков он не слышит и высших законов не разумеет; воображая себя всеведцем, он принимает только земные законы и их считает единственно возможными и допустимыми. Грубое и жалкое заблуждение.

Такому принижению деятельности разума, его «оземлению» много способствует и то обстоятельство, что на познание видимого мира, на развитие земной многосложной науки человек тратит почти все силы своего ума, почти все свое время, мало или совсем не думая о Боге и спасении души. Постоянное и многолетнее вращение человеческого ума в области одних лишь земных законов и отношений невольно и создает в нем привычку понимать и признавать только земные законы. Так постепенно, но верно ускользает от нашего ума целая и совершеннейшая действительность, неизмеримо превосходящая земную действительность, эту юдоль печали и греха. Слыша о ней и ее особенных, высших законах, отвыкший от духовных горизонтов разум обнаруживает сомнение, неверие и непонимание. Подобное состояние ума называется рационализмом; присуще оно почти всем людям, гордящимся своей земной ученостью, чрезмерно верящим в свой ум, его считающим непогрешимым судьей и во всех высших вопросах.

Рационализм, очевидно, противоположен настроению веры. Эта последняя в вопросах, касающихся религии и Откровения, смиряет гордый ум, Божественное Откровение принимает со всей покорностью, хотя бы оно и превосходило силу естественного разумения человека. На все недоумения разума у верующего один ответ: такова воля Божия, таков путь спасения, открытый Самим Богом и действительно перерождающий человека, делающий его из грешника – святым, из немощного – сильным, из отчаянного – блаженным. Рационализм, наоборот, никогда не принимает Божественного Откровения во всей его полноте; в таком виде оно кажется ему безумием; он выбирает из него лишь то, что может одобрить маловерный, оземленившийся ум, с чем может согласиться грешное, косное сердце.

Так, рационализм признаёт бытие Божие (хотя крайние рационалисты отвергают и это), но отрицает Троичность Лиц Божества как истину, непостижимую для разума; признаёт Иисуса Христа величайшим Пророком и Учителем, но не признаёт Его Богом; признаёт Его чудеса, но не все, а только те, совершение которых можно объяснить естественным образом, например силой внушения, магнетизма, ясновидения и т. п. Рационализм признаёт постепенное в продолжение тысячелетий развитие мира из вечной материи, но отвергает учение Библии о творении мира Богом в шесть дней из ничего. Рационализм признаёт и Библию, но не как боговдохновенную, а как высоконравоучительную и поэтическую книгу. Вообще всё Божественное Откровение рационализм старается уложить в узкие рамки земного разумения, поставить в разряд земных явлений, допустимых и по законам земли.

И вздымается грешный ум человеческий на разум Божий, хотя дело Божие всегда свидетельствует о себе чрезвычайностью знамений, обильным излиянием благодатных даров и многими чудотворениями. Сбывается здесь слово Божие: душевный человек не приемлет, что от Духа Божьего: то кажется ему безумием (1Кор. 2:14).

«Потому, – говорит св. Иоанн Златоуст, – прежде всего надобно отвергнуть её, внешнюю мудрость. Как, скажешь, неужели внешняя мудрость достойна отвержения? Ведь и она – дело Божие. А откуда это видно? Нет, не Бог создал её, но ты изобрёл; мудростию же здесь апостол называет чрезмерную пытливость. А если скажешь, что он говорит здесь о разуме человеческом, то и в таком случае твоя вина. Ты сам унижаешь его, употребляя во зло, во вред себе и на противление Богу, и требуя от него того, чего он не имеет. Ты хвалишься им и восстаёшь против Бога – поэтому Бог и обличил его бессилие. Так и сила телесная – добро; но когда Каин употребил её не так, как должно, то Бог навёл на него расслабление и трясение. Вино также – добро, но когда иудеи стали неумеренно употреблять его, то священникам Бог совершенно запретил его употребление. Так, когда и ты стал употреблять мудрость на противление Богу и приписал ей большую силу, нежели какую она имеет, то Он, отклоняя тебя от человеческого упования, показал её бессилие. Душевный человек – тот, кто всё подчиняет холодным умствованиям и не считает нужной для себя высшую помощь, а это – безумие. Бог даровал нам разум для того, чтобы он познавал и принимал сообщаемое от Бога, а не для того, чтобы он считал самого себя достаточным для себя. Прекрасны и полезны – глаза, но если бы они захотели видеть без света, то красота и собственная сила их нисколько не принесли бы им пользы, но ещё причинили бы вред. Так и душа, если захочет видеть без Духа, то сама себе послужит препятствием».¹⁵

Болезненное состояние нашего ума вне благодати и возрождающей силы христианства проявляется и далее. Так, назначение нашего ума – в том, чтобы он постигал и содержал истину; поэтому хранение и исповедание истины доставляет здравие уму, укрепляет и изощряет его силу; наоборот, неведение истины или исповедание лжи потемняет, растлевает ум, как ржавчина потемняет и портит благородные металлы.

«Тут бывает то же, – замечает еп. Феофан, – что, например, с ягодами. Оставь их как есть, они скоро попортятся и истлеют; но переполни их сахаром через варку в растворе его, они приобретут силу противостоять растлению. Так ум, оставленный как есть, скоро портится, а переполни его истиной – и истина сообщит ему крепость и силу противостоять всякому растлению. Лишение истины порождает в уме два зла – или мрак неведения, или растление зловерием. И то – худо, а это – еще хуже. Мрак, лишение света причиняет замирание и даже смерть, ибо ничто живое не может жить без света – вещественное без вещественного, духовное без духовного. Уму свет – истина; без нее он замирает, или заморенным бывает. Зло – великое; но о заморенном можно иметь надежду, что отойдет, очнется и оживет. Растленный же зловерием не подает такой надежды. Он поврежден внутреннейше и существенно; потому может быть возвращен к здравию только силою Божией, сотворившей естества, то есть только будучи перетворен особенною Божией благодатью».¹⁶

Получая от истины здравие, ум наш питается истиной, как своей пищей: она утоляет его голод и услаждает душу человека.

Коль возлюбих закон Твой, Господи, – взывает Псалмопевец, – весь день поучение мое есть. Коль сладка гортани моему словеса Твоя, паче меда устом моим (Пс. 118:97, 103). Питаемый истиной, ум перестает уже вопрошать, искать и блуждать мыслью, ибо ясно видит духовные предметы и услаждается этим видением.

«Душа тогда занимается исследованием (беспокойным вопрошанием), – говорит св. Иоанн Златоуст, – когда она разжигается как огневицею помыслами, когда они обуревают ее; а когда она находится в здравом состоянии, тогда не исследует, а почивает в вере».¹⁷

Наоборот, ложь никогда напитать и успокоить ума не может, потому что она есть отрицание истины и отрицание жизни, есть нечто призрачное и мечтательное. Ум это истинно чувствует и, питаемый ложью, всегда мятется и волнуется, лишая человека душевного мира. От этого у грешника, не ведущего истины или, тем более, зараженного всякими ложными учениями, ум всегда в смятении и блуждании; грешник ищет истины и не находит, потому что ищет без смирения и сознания своей немощи; вопрошает и совопросничает, и не приходит к вере, потому что отрицает потребную для сего божественную помощь.

Потому-то апостол Павел и убеждал христиан удаляться от лжеучителей и не вступать с ними в пустые споры, избегать «непотребного пустословия» «глупых и невежественных состязаний» (2Тим. 2:16, 23): при гордом настроении лжеучителей эти состязания все равно будут бесполезны и суетны (Тит. 3:9).

Итак, содержание истины дает питание и здравие уму, а исповедание лжи или неведение истины причиняет болезнь уму (душевный голод), которая непременно сопровождается совопросничеством и борьбой помыслов. Часто эта борьба бывает настолько мучительна, что человек лишается душевного мира, теряет необходимое равновесие, становится нервным, раздражительным, унылым, нездоровым. Так болезнь ума отражается на всей природе человека.

Не совсем исправно действует ум и тогда, когда изъявляет покорность Божественному Откровению и препобеждает свойственное ему в греховном состоянии неверие; и в этом случае святые истины не сразу отпечатываются в нем. Правда, при свете Откровения исправляются все его неправые и нелепые мысли, какие он имел раньше о Боге, мире и человеке; при всем том истины Откровения принимаются им сначала как нечто чуждое и маловероятное, в правде чего он много раз будет сомневаться – до тех пор, пока чрез горнило сомнений не убедится в светоносности и непреложной верности божественной истины и последняя не растворится с природой ума, не сделается его живым достоянием. Последний же конец сомнениям будет тогда, когда человек войдет в живое общение с духовным миром, когда ощутит его своей душой, но это уже дело другой силы человеческого духа: до этого же момента всякие и правые мысли о духовных предметах будут столько же разниться от их истинной природы, сколько, например, разнится представление о музыке, почерпнутое из книг, от самого наслаждения и слышания музыки.

Итак, разум наш, даже просвещенный словом Божиим, не вводит человека в общение с духовным предметом и не дает ему опытного убеждения в его истине, – человек, при всем усилии ума, никогда не может ощутить, восчувствовать духовный предмет; следовательно, один разум весьма недостаточен для живого дела богопознания. Вот что говорит по этому поводу великий христианский подвижник св. Исаак Сирин: «Конечно, думается тебе, – читаем мы у него, – что сим душевным ведением (т.е. работой мысли) иной приемлет оное духовное ведение? Не только невозможно сим душевным ведением принять оное духовное, но даже нет возможности ощутить его и чувством или сподобиться его кому-либо из ревностно упражняющихся в ведении душевном. И если некоторые из них желают приблизиться к оному духовному ведению, то, пока не отрекутся от сего душевного и от всяких изворотов тонкости и многосложных его способов и не поставят себя в младенческий образ мыслей, дотоле не возмогут приблизиться, хотя мало, к ведению духовному… ибо никто не может приобрести оного изучением. Пока не очистит себя человек (а это дело воли, или доброго произволения человека), не имеет он достаточных сил и слышать о нем. Если же ты, чадо, достигнешь чистоты сердца (важное значение сердца в деле богопознания), то внезапно обретется пред тобою духовное ведение без розыскания о нем».¹⁸

Не внешняя мудрость, а покаяние, по словам другого великого подвижника, Симеона Нового Богослова, «разгоняет неведение наше и приводит нас сначала к познанию человеческих вещей, самих себя и своего состояния, а потом к познанию того, что выше нас – вещей божеских, тайн веры нашей, недозримых и недоведомых для некающихся. Иначе этого познания никто не может стяжать, хотя бы был первым философом в мире. Ибо хотя о божеских вещах писано в книгах Писания и все о том читают, но не всем то открывается, а только тем, кои покаялись от всей души и добре очистились чистым и бесхитростным покаянием (подвиг покаяния опять есть дело доброго произволения, воли человека, но не дело ума). По мере стяжаемого ими очищения получают они откровение, и им явны бывают даже глубины Духа».¹⁹

Так рассмотрели мы, что может дать разум человеку в деле богопознания. Мы видели, какое значение имеют врожденные идеи, видели, какой вред приносит уму рационализм и неведение истины; наконец, видели, как мало может сделать один разум и при свете Откровения. Конечный вывод из рассказанного о мыслительной силе будет таков:

Разум наш непосредственно не соприкасается с предметами духовными; грехом он обессилен и притуплен, и то знание, какое он развивает из себя, присматриваясь к врожденным идеям, весьма скудно и недостаточно; оно касается только убеждения в бытии Божием и существовании лучшей, загробной жизни; но какова эта загробная жизнь, каков путь, ведущий к ней, а главное, какова воля Божия о человеке – на все это разум не дает определенного ответа, потому что и не имеет его; и все его соображения являются одним лишь гаданием. Встречаясь с Божественным Откровением, разум болеет часто неверием и рационализмом и при покорности слову Божию воспринимает божественные истины только «по слуху», т.е. внешним образом, не будучи в состоянии ощутить или восчувствовать духовный предмет. Последнее происходит оттого, что разум наш, как мы уже и говорили, не обращен непосредственно к невидимым предметам, как он не обращен и к видимым: и эти воспринимаются нашими внешними органами чувств, а не умом; ум действует после, оперируя тем материалом, какой доставляют чувства. Например, видит глаз, а не ум, и слышит ухо, а не ум; ум только собирает те впечатления, какие идут от предметов чрез внешние органы чувств, и на основании их мыслит о мире и познает мир. Так он мыслит и о предметах невидимых, о высшем мире, руководствуясь врожденными идеями и словом Божиим, но сам предметов тех он не чувствует.

Для восприятия живых впечатлений от духовных предметов в душе нашей существует другая сила – чувствующая, иначе называемая сердечной (сердце так же считается вместилищем чувства, как мозг – ума). Она стоит в таком же отношении к предметам невидимого мира, в каком зрение, слух и другие внешние органы – к предметам видимого мира. Назначение их одно и то же: собирать впечатления от предметов и нести их к душе и уму; только внешние, телесные органы воспринимают впечатления от видимого мира, а чувствующая сила души – впечатления от невидимого мира.

К выяснению природы этой силы и того значения, какое она имеет в деле богопознания, мы теперь и переходим.

В душевной жизни человека чувство имеет гораздо большее значение, чем ум; власть ума куда слабее силы чувства. Чувство – главная стихия, в которой живёт душа. Под влиянием тех или других чувствований и настроений слагается вся жизнь человека со всеми её впечатлениями и радостями. С настроением своим человек вынужден считаться всегда, уйти от него он никуда не может; оно создаёт ему ад или рай ещё здесь, на земле; к нему он всегда обращается умом и вниманием.

Так как чувство – главная стихия души, то чрез чувства душа больше всего и обнаруживается. Каков человек в своих чувствованиях, в сердце – таков он и на самом деле. «Ни в чем так не высказывается истинный, неподдельный человек, – говорит известный педагог и ученый Ушинский, – как в своих чувствованиях: высказывается сам для себя и для других, насколько чувствования другим доступны. Ничто – ни слова, ни мысли, ни даже поступки наши – не выражает так ясно и верно нас самих и наши отношения к миру, как наши чувствования: в них слышен характер не отдельной мысли, не отдельного решения, а всего содержания души нашей и ее строя. В мыслях наших мы можем сами себя обманывать, но чувствования наши скажут нам, что мы такое: не то, чем бы мы хотели быть, но то, что мы такое в самом деле».²⁰

Сердце, или чувство, – глубина человеческого существа, здесь человек больше всего пребываем своим сознанием. Ум – служебная сила, могущая рассуждать и думать решительно обо всем, чего и нет у человека и в человеке; о чувстве сказать этого нельзя; наоборот – что есть у человека в чувстве, то есть у него и в душе, а чего нет в чувстве, того нет и в душе, нет на самом деле, обо в сердце престол души.

«Чего нет в сердце, того и на деле нет, – пишет епископ Феофан. – Если нет веры в сердце, то ее совсем нет, хотя бы кто писался православным.

Если нет воздыханий в сердце, нет их и совсем, хотя бы кто воздух колебал или бил себя в перси. Если нет чистоты и отрешенности в сердце, нет их и совсем, хотя бы кто чист телом и ничего не имел из благ мира. Если не бывает человек сердцем в храме, нет его здесь и совсем, хотя бы он стоял тут телом».²¹

Составляя как бы главный центр человеческого существа, чувства влияют на ум и на волю, и влияние это – огромное. От избытка сердца уста глаголют (Мф. 12:34), – сказал Господь; и в другом месте: от сердца исходят помышления злая: убийства, прелюбодеяния, любодеяния, татьбы, лжесвидетельства, хулы (Мф. 15:19). И действительно, светоч ума нашего по большей части направляется туда, к тем предметам, какими занято бывает сердце. Любимый предмет всегда приковывает внимание человека.

И воля наша по большей части направляется в сторону чувства. Человек часто делает не то, что в данный момент следовало бы сделать, что и сознается им как истина, как долг, а как раз противоположное, если только за это противоположное стоит чувство. То дело, которое нравится человеку, отвечает его настроению, всегда делается успешно; для осуществления заветной мечты человек не останавливается ни пред какими трудностями и препятствиями, желаемого и любимого он готов бывает добиваться всю жизнь.

Такова в общих чертах природа этой силы... В деле богопознания чувствующая сила души имеет, опять, самое существенное значение: она может ощущать, чувствовать духовный предмет, входить с ним в живое соприкосновение.

Как чувствующая сила души сердечная сила вообще отражает в себе все, что переживает человек, что в виде разных впечатлений и влияний входит в его душу извне, от всевозможных предметов – и земных, вещественных, и духовных, небесных. В этом отношении сердце человека есть как бы живая пластинка, чувствующая всякий живой луч, идущий на нее от предмета, – есть как бы живое зеркало, отражающее всякий соприкасающийся с ним предмет. По отношению к духовным предметам чувствующая сила есть своего рода орган ощущения, собирающий все впечатления, идущие от них, и отражающий их в себе наподобие того, как глаз собирает и отражает в себе впечатления от земных предметов, чрез что становится видимым и самый предмет. Так бывает видим и духовный предмет после отражения его во внутреннем духовном органе – чувстве, или сердце.

Нужно сказать, всякий духовный предмет, будет ли то Бог, Ангел или человек, представляет из себя живую, личную духовную силу, а всякая живая сила непременно действует на другую, сродную с ней силу, – в этом и заключается жизнь разумных существ. Поэтому один человек действует на другого человека, на людей действуют Ангелы и живущие на небе святые, а на всех живых и разумных существ действует Бог, Высочайшее личное Существо, Творец всего сущего. Между Творцом и разумными тварями должно быть взаимодействие и по существу дела; ведь в Боге – источник их жизни: без Божьего постоянного оживления и одухотворения прекратилась бы и жизнь этих тварей, так, например, прекратилась бы и жизнь природы, если бы не стало тепла и солнца.

Действие и влияние на нас подобных нам людей мы часто видим и чувствуем, и если оно нам желательно, мы его ищем, а если нежелательно, мы его избегаем. Бог и Его святые действуют на человека подобным же образом, и это действие также ощущается человеком при помощи чувствующей силы души, или сердца.

Но как человек бывает часто глух к доброму влиянию другого человека и не воспринимает его, так часто бываем глухи мы и к Божьему влиянию и не воспринимаем его, и Бог удаляется от нас. Виноваты в этом бываем мы, а не Бог, «желающий всем спастися и в разум истины приити». Очевидно, душа наша бывает неподготовлена для такого влияния; не подготовлено бывает и сердце, этот внутренний орган духовного общения.

Это и понятно, ибо в духовном мире, как и в мире физическом, существуют свои строго определенные законы, основанные на природе тех высоких вещей, с нарушением которых прекращается возможность и самих явлений. И внешние наши органы не всегда воспринимают впечатления от видимых предметов, а только при соблюдении известных условий и законов: так при темноте и при очень далеком расстоянии глаз наш не воспринимает впечатлений от предмета, не может его ни видеть, ни слышать, хотя этот предмет и будет существовать. Точно так же не всегда человек может воспринимать впечатления от Бога и от святых Его.

Определим условия, при каких возможно приближение человека к Богу, возможно общение с Ним и опытное познание Его. Тут прежде всего действует следующий закон, непреложный в жизни духовных существ: подобное может иметь общение только с подобным и сродное может действовать только на сродное; следовательно, внутреннего, духовного общения между добрым и злым, между верным и неверным быть не может, как не может быть общения между светом и тьмой, между Христом и Велиаром (2Кор. 6:14–15).

Далее, как показывает опыт, человек тогда только входит в духовное общение с другим, когда помимо сродства чувствует к нему еще расположение, любовь. Глубокая симпатия делает то, что всякие внешние преграды, разделяющие людей, рушатся, и душа одного человека всецело открывается душе другого – открывается не словами и беседами, хотя бывает и это, а чрез внутреннее, духовное общение. Любящий человек душу друга воспринимает в свою душу, и это бывает не в переносном смысле, а действительно. Душа друга по чувству глубокой симпатии объединяется с его душой, и он чувствует это единение.

Сердце его как бы объемлет в себе эту другую любящую душу – она становится для него познаваемой и видимой. От этого глубоко любящие люди знают друг у друга мысли и настроения прежде высказывания их, угадывают даже намерения – вообще духовный мир одного всецело открывается другому. Свою духовную близость они чувствуют даже на далеком расстоянии: горе одного часто как по беспроволочному телеграфу передается за сотни верст другому – передается и наяву, в виде внезапного тяжелого настроения с определенными мыслями о причине его, передается и в поразительных сонных видениях, похожих на действительность; попутно заметим здесь, что во время сна душа наша бывает даже более способна к восприятию идущих на нее духовных влияний и впечатлений, этих незримых токов, потому что тогда душу не беспокоят земные впечатления, утомляющие человека днем. До такой близости и единения, до такого глубокого внутреннего познания может доводить людей сердечное расположение, чувство симпатии. Подлинно, в жизни разумных существ любовь – величайший источник познания, ни с чем не сравнимый и ничем другим не заменимый.

Таковы условия, определяющие возможность духовного общения и взаимного познания людей. Несомненно, и в деле общения человека с Богом имеют силу те же законы. Ведь и Бог – тоже личное, духовное Существо, как и человек, только бесконечно высокое в своих совершенствах. Следовательно, и общение человека с Богом и святыми возможно лишь при нравственном усовершенствовании человека, ибо подобное может иметь общение только с подобным, и при глубокой, благоговейной любви человека к Богу, ибо только любящему свойственно искать общения с любимым.

Последнее обстоятельство особенно важно, ибо случается, что человек иногда удерживается от грехов и проводит жизнь воздержанную не по чувству любви к Богу, а по чувству порядочности, даже из чувства гордости и по разным другим побуждениям, сердцем будучи далек от Бога; такой человек, хотя и будет в очах людей нравственным, общения с Богом иметь не будет, как не будет иметь и истинной праведности, ибо она тоже подается от Бога; для общения с Богом необходимы: нравственное совершенство, производимое в сердцах Духом Святым, и любовь к Богу от всего сердца и всей души. Только при соблюдении этих условий возможно общение человека с Богом и познание Его.

Если бы человек не пал так низко и грех не возобладал всем его существом, может быть, условия эти и были сравнительно легко выполнимы; теперь же, прежде чем достигнуть общения с Богом, человеку нужно понести великий и тяжелый подвиг борьбы со страстями, подвиг стяжания благодати Духа.

У грешника теперь вся душа поражена грехом, поражено им и сердце – эта главная духовная сила, орган общения с Богом.

«В сердце грешника, – говорит святитель Феофан, – всегда есть один какой-нибудь предмет, в который оно входит все, в котором пребывает денно-ночно, который раскрашивает многоразлично в мечтах дневных и сновидениях ночных: т.е. есть нечто, что заменяет Бога и, как истукан, стоит в глубине сердца, в самых сокровенных и потаенных его изгибах. Всякий страстный есть, по существу дела, идолопоклонник. Поэтому грешнику не хочется участвовать в священнодействиях, быть в церкви, слышать пение, смотреть на святые изображения, слушать слово Божие, читать духовные книги или молитвы. Все это – для него предметы неприятные, отревающие от себя; они ему не по сердцу, не принимаются им, не питают его, а мучат. Сердце имеет свойство упругих тел. Как сии при натиске совне отталкивают предметы, так и оно еще больше отревает от себя Божественное и само отревается от него при насильственном соприкосновении с ним. Как вода извергает палку, вертикально погруженную в нее, так оно спешит освободиться от того, что входит в него совне – из другого, несродного мира».²²

Сердце по природе своей не может служить двум господам, как и Господь сказал: или одного будет любить, а другого ненавидеть, или одному будет усердствовать, а о другом начнет нерадеть (Мф. 6:26), т. е. служить двум противоположным по духу предметам оно не может.

Далее, любя какой-либо предмет или целый ряд однородных предметов и преисполняясь от них соответствующим настроением, сердце наше бывает глухо и даже относится враждебно к предметам другого рода, противоположным, – отстраняет и удаляет их от себя наподобие того, как вода извергает палку, вертикально погруженную в нее. Таковы законы, заправляющие жизнью сердца.

Отсюда, к Богу и вышнему миру оно может обратиться лишь в том случае, если возлюбит Бога и отринет мир, если возненавидит грех и истребит страсти. Без этого человек никогда не будет в состоянии приблизиться к Богу, а тем более сподобиться блаженного общения с Ним. Тут сердце наше непременно должно сделать выбор между Богом и грешным миром.

Когда же человек, укрепляемый благодатью, возненавидит грех и с тугой сердечной взыщет Бога и заповеданной Им святой жизни, тогда и Сам Бог приближается к такому человеку и по мере уготования обители в сердце входит с ним в живое общение, давая человеку возможность опытно, чрез восприятие живых впечатлений, познавать своего Творца и Владыку – в сердце, как живом зеркале, чувствовать Его пренебесный свет и божественную благодать.

Самое тесное единение человека с Богом бывает в Таинстве Святого Причащения, когда человек, трава и пепел, воспринимает Пречистое Тело и Святую Кровь Господа нашего Иисуса Христа и делается общником Его Божества, когда и Сам Владыка многажды беседует с человеком (из молитвы ко Св. Причащению), яко Своим истинным другом.

Чем чище будет сердце человека, тем глубже будет общение с Богом, тем оно будет для человека ощутительнее. Это и будет самое высокое, опытное познание Бога.

Когда духовный предмет воспринимается чувствующей силой души, человек ощущает тогда соприсутствие со своим духом другой высшей личной силы, как он ощущает и единение с собой души любимого человека, – и от этого духовного общения преисполняется соответствующими чувствами – чувством бесконечной радости и силы, если предмет этот будет Бог и Его святые, и чувством греховного смятения и смущения, если предмет этот будет злой дух, ибо как возможно общение с Богом, так возможно общение и с бесами: всякая живая духовная сила ищет себе сродную и влияет на нее.

Я не хочу, чтобы вы были в общении с бесами (1Кор. 10:20), – писал апостол Павел коринфским христианам, когда узнал, что некоторые из них вкушают идоложертвенное мясо.²³

Общение со злой силой проявляется далее в широком развитии греха, особенно гордыни и чувственности, когда человек не просто грешит, а и оправдывает грех, восстает против религии и веры, хулит Бога и Его святой закон. Наоборот, общение с Богом проявляется в святых настроениях чистоты, смирения, любви, в обильном излиянии благодати, которая попаляет и малейшие грехи, исполняя человека неземной радостью. Как вы были блаженны!– напоминает апостол Павел галатам их первое обращение ко Христу. – Свидетельствую о вас, что, если бы возможно было, вы исторгли бы очи свои и отдали мне (Гал. 4:15). Так высокое, благодатное настроение в чувстве благодарности Богу побуждало человека жертвовать самым дорогим.

Об общении человека с Богом говорит Писание Ветхого и Нового Завета и ставит его последней, заветной целью человеческой жизни, ее высшим благом. Поставлю жилище Мое среди вас... буду ходить среди вас и буду вашим Богом (Лев. 26:12), – говорил Бог Израилю в Ветхом Завете. Кто любит Меня – говорил Христос в Новом Завете, – тот возлюблен будет Отцем Моим; и Я возлюблю его и явлюсь ему Сам (Ин. 14:21). И в другом месте: кто любят Меня, тот соблюдет слово Мое; и Отец Мой возлюбит его, и Мы придем к нему и обитель у него сотворим (Ин. 14:23). Я в них – свидетельствовал Христос о верующих в Своей Первосвященнической молитве, – да будут совершены воедино (Ин. 17:23).

Поэтому достигать богообщения – долг каждого христианина, а не одних подвижников, и кто не имеет его, тот еще не истинный христианин. Недаром при крещении каждого христианина Св. Церковь воспевает: «Елицы во Христа крестистеся, во Христа облекостеся». «А Христос есть Бог истинный, явившийся человеком на тот конец, чтобы нас сделать богами. И тот, кто облекается в Бога, конечно, чувствует, во что он облекается. Как голый телом, когда наденет какую-либо одежду, чувствует то и видит, что это за одежда: так обнаженный душою, когда облекается в Бога, чувствует то и познает».²⁴

Если же большинство из нас не чувствует этого и не сознает, то ясно, что мы еще не уготовали свою душу в обитель Богу, и Он не пребывает с нами. Когда бывает общение с Богом, его нельзя не сознавать, потому что Божественный свет осиявает тогда душу и просвещает всего человека.

«Если Христос есть свет, – продолжает св. Симеон Новый Богослов, – а мы говорим, что не чувствуем Его, когда облекаемся в Него, то чем будем отличаться мы от мертвых? Если Он есть лоза виноградная, а мы – ветви, и, однако ж, не сознаем единения с Ним, то ясно, что мы бездушны и бесплодны – сухие древеса, годные только для вечного огня».²⁵

«Впрочем, чтоб не навлечь на себя подозрения, будто говорим что-либо от самих себя, а не от Божественного Писания, выставляя возможным невозможное, – приведем свидетельство о сем блаженного Павла, который есть уста Христовы и говорит: дети мои, для которых я снова в муках рождения, доколе не изобразится в вас Христос (Гал. 4:19)!

Но в каком месте, думаете вы, полагает он, что изобразится Христос? В лице или груди? Нет, в сердце нашем изображается Он, и не телесно, а бестелесно и как подобает Богу. Впрочем, как женщина, имеющая во чреве, знает о том ясно, так как младенец во чреве делает некоторые движения («взыграся»); так и тот, кто имеет изобразившимся в себе Христа, знает движения Его и взыграние, то есть осияние и облистание Его, и видит внутри себя изображение Христа. Как в зеркале видится свет светильника, так видится в нем Христос, однако ж, не призрачно, как в зеркале, но существенно, невидимо видимым и недомыслимо постигаемым».²⁶

Как видим, при общении человека с Богом не бездействует и ум: он становится тайнозрителем этого общения и бывает поистине духовным оком, ибо ясно видит духовный предмет, отражающийся в сердце. До этого же момента ум бывает только рассуждающей силой, гадающей о предмете, но не видящей его. Видение, непосредственное и ясное, начинается только с момента, когда сам предмет приблизится к человеку и душа своей чувствующей силой войдет с ним в живое общение. И святые отцы учат, что только тогда, «когда отъяты будут от души страсти, ум просвещается и поставляется на своем месте и не имеет нужды в вопросах, потому что ясно видит блага, обретаемые на своем месте»²⁷, то есть после приобретения человеком чистоты.

Чистое сердце быстро узнает и людские души. Святые, живя на земле, обнаруживали высокую прозорливость и легко угадывали настроения и нужды тех, кто приходил к ним за советом. Оттого и были они искусными духовными врачами.

На основании сказанного можно судить, какой великой познавательной силой является чувство. В самом деле, оно дает возможность человеку ощутить предмет, войти с ним в живое общение, увидеть лицом к лицу – и в этом отношении оно существенно дополняет познание умственное, предварительно составляемое человеком о духовном мире на основании деятельности одной рассудочной силы.

И при познании земных предметов, как мы говорили, деятельность внешних чувств имеет существенное значение: без них человек почти ничего не знал бы о мире. Только живо чувствуя предмет и получая от него массу живых впечатлений и ощущений, мы убеждаемся в его бытии и свойствах. Только с этого момента является возможность и его научного исследования, и так называемого опытного познания. Но для всего этого нужно иметь здоровыми внешние органы. Если вследствие болезни или какого повреждения глаз, или ухо, или другие органы перестанут действовать, опытное познание предмета суживается, потому что больной орган уже не воспринимает впечатлений, – а то может и совсем прекратиться.

Точно так же может атрофироваться, потерять способность действия и внутренний орган человека – чувствующая сила души (или религиозное чувство), и она тогда не воспринимает впечатлений от высшего мира, и опытное познание его прекращается. Причиной тут бывают опять болезни и повреждения, только духовные, а именно – грех и страсти. О их гибельном влиянии на сердце мы уже говорили.

Что яд для телесного организма человека, то грех и страсти для духовного организма, особенно для чувствующей силы души. Зато в здравом своем состоянии как наши внешние органы, так и чувствующая сила души достигают высокого развития и совершенства; отсюда зрение бывает дальнозорким, слух – чутким, осязание – тонким и сердце – проницательным. Святые, живя на земле, ясно зрели тот мир, читали в душе другого, как в своей собственной.

Итак, в деле религиозного познания чувствующая сила души имеет великое и существенное значение: она вводит человека в общение с духовным предметом, и человек тогда чувствует духовный предмет, объемлет его своим сердцем и внутренне познает его. Чрез чувствующую силу души умственное познание делается опытным и прежде гадательное делается достоверным.

Участие третьей силы – воли

Мы бы погрешили в полноте изложения, если бы не указали на значение в процессе богопознания волевой силы человека – значение это опять большое и существенное. Она, можно сказать, устраивает условия, при которых начинает действовать вторая душевная сила – чувство. В самом деле, человек тогда лишь может приблизиться сердцем к Богу, когда возненавидит грех и очистит сердце от страстей. Но страсти растворились с нашим сердцем, сделались как бы второй его природой; поэтому, чтобы склонить сердце к Богу, человеку приходится силой воли делать над ним великое принуждение, приходится как бы идти против себя, против своих привязанностей, склонностей и привычек, а это всегда тяжело и без благодати Божией даже неосуществимо; но и при благодати человек должен употребить всю силу воли и целым рядом благочестивых упражнений побороть греховные привязанности сердца, обратив его к Богу.

Тут и потребуется от человека то самоотвержение, о котором говорил Спаситель: иже хощет по Мне ити, да отвержется себе, и возмет крест свой, и по Мне грядет; иже бо аще хощет душу свою спасти (т. е. хочет уберечь от подвига и страданий), погубит ю; а иже погубит душу свою Мене ради и Евангелия (т. е. пожертвует своим покоем и деятельно возьмется за подвиг борьбы с грехом), той спасет ю (Мк. 8:34–35).

В целях борьбы с грехом воля человека, руководимая и вспомоществуемая благодатью, назначает уму и сердцу соответствующие упражнения: например, уму дается упражнение в чтении слова Божия и писаний святых подвижников, сердце вводится в мир возвышенных и святых чувствований чрез посещение богослужения, слушание церковных песнопений, знакомство с подвигами великих христианских праведников. Наконец, для этой же цели человек избирает себе пост, уединение и вообще проходит делание заповедей Христовых, ибо этим врачуется душевная сила.

«Сокровенное делание заповедей, – говорит св. Исаак Сирин, – врачует душевную силу... И для всех бывает явно, какую страсть в душе исцеляет каждая заповедь, и действенность их бывает ощутительна и врачующему, и врачуемому, как было и с кровоточивой женой».²⁸

Так становится видной и деятельность третьей силы человеческой души – воли. Если сердце, по его обширному и глубокому влиянию на душевную жизнь человека, можно сравнить с твердыней, в которой живет человек, то волю человека можно сравнить с могущественным оружием, которое может сделать «брешь» в этой твердыне, а потом и всю ее разрушить, очистив место для созидания новой и лучшей.

И в слове Божием исходное начало спасения человека приписывается его хотению, воле: аще хощеши совершен быти – говорит Господь, – иди, продаждь имение твое и даждь нищим (Мф. 19:21). И в другом месте: иже хощет по Мне ити, да отвержется себе (Мк. 8:34). Аще хощете и послушаете Мене, благая земли снесте; аще же не хощете, ниже послушаете Мене, меч выпояст (Ис. 1:19–20), – говорил Бог древнему Израилю.

«В нашей воле, – замечает и св. Исаак, – подвизаться в добре и уклоняться от худого, оттого нам усвояются проистекающие от сего честь и бесчестие».²⁹

Сила воли нашей заключается в том, что она может влиять на настроение человека, на его чувствования, следовательно, может влиять и на страсти, ибо и страсти есть тоже настроение человека, только греховное. Воля может усиливать и развивать одни наклонности и, наоборот, подавлять другие; так человек в значительной степени сам становится творцом своей жизни, ответственным за ее доброе и злое направление, за что и даст ответ Бессмертному Судии.

«Философы и психологи, – говорит К. Ушинский, – даже отвергающие свободу воли в человеке (например Бэн Локк и др.), тем не менее признают, что человек может воспитывать свои чувства, т. е. может давать тот или другой строй своей душе. Спиноза прямо указывает на то, что страсть, подкрепляемая разумом, всегда сильнее страсти, им не подкрепляемой, и что потому мы можем в борьбе страстей склонять победу на ту сторону, которой придаем в помощь наш разум; и признает, что от нас зависит (т.е. от нашей воли) направить нашу мысль на такие представления, которые ослабляют или усиливают данную страсть.

Действуя таким образом, мы можем давать пищу одним наклонностям и усиливать их на счет других и, следовательно, участвовать нашей волей в настроении нашей души. Всякий легко может сделать это наблюдение над самим собою, когда одно и то же представление вызывает в нем различные чувствования, смотря по тому, на какую сторону представления он обращает преимущественное внимание: стоит только переменить ряд мыслей, чтобы почувствовать, например, благодарность к тому самому человеку, на которого мы незадолго перед тем сердились; стоит только переменить ряд мыслей, чтобы почувствовать презрение к тому самому поступку, которому мы еще недавно удивлялись».³⁰

Итак, влияние воли на направление духовной жизни человека – огромное: она видоизменяет эту жизнь и прокладывает для нее новое русло, для чего пользуется рассудочной силой, а именно: желая создать другое настроение, человек волей своей вызывает в душе ряд других мыслей, желательных ему, и останавливается на них вниманием, стараясь склонить к ним и сердце; так постепенно можно изменить настроение души. Сильная воля всегда может заставить работать мысль в ту сторону, куда это в данный момент желательно.

Но грех, растливший природу человека, поразил и эту силу. Иначе, впрочем, и быть не могло, потому что все силы человека тесно связаны между собой, и болезнь одной непременно передается другой; кроме того, сильная и здоровая воля, если бы она осталась у человека, сумела бы парализовать и победить грех; тогда не потребовалось и такой чрезвычайной жертвы за грех, как воплощение и страдание Сына Божия. Теперь же воля человека не только слаба, а и бессильна, находится в рабстве у греха (берем состояние грешника).

У человека осталось только желание добра, а чтобы привести его в исполнение, на то у него нет сил. Не понимаю, что делаю – говорит апостол Павел: – потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю... Желание добра есть во мне, но чтобы сделать оное, того не нахожу в себе, (Рим. 7:15, 18).

Бессилие воли в борьбе с грехом бывает настолько велико, что поборники добра от сознания своей беспомощности нередко приходили, да и теперь приходят к полному отчаянию. В древности многие философы считали смерть лучшим уделом человека на земле, потому что, умирая, человек этим самым уже освобождался от мучительства греха. Человека, живущего вне благодати в рабстве греху, можно уподобить узнику, связанному по рукам и ногам и брошенному в темницу. Рабство греху и есть темница духа, несносная, мучительная, позорная.

Теперь может судить всякий, как необходима нам для спасения благодать, какой без нее человек беспомощный, больной и отверженный Богом сосуд. Недаром и Спаситель сказал: без Мене не можете творите ничесоже... Якоже розга не может плода сотворити о себе, аще не будет на лозе, тако и вы, аще во Мне не пребудете (Ин. 15:4–5).

Благодать восстанавливает силу воли, дает ей свободу от греха и саму ее укрепляет во всех ее добрых действиях, так что человек не только в состоянии бывает бороться со грехом, а побеждать грех, очищая при помощи благодати свою душу от страстей.

Это сочетание благодати с собственными усилиями и трудом человека прекрасно изображает прп. Макарий Великий притчами о земледельце и корабле. «Земледелец, – поучает преподобный, – потрудившись и вложив семена в землю, должен еще ждать свыше дождя. Если не явится облако и не подуют ветры, труд земледельца не принесет ему никакой пользы, и семя будет лежать без роста. Примени это и к духовному. Если человек ограничится только собственным своим деланием и не примет необычайного для своей природы, то не сможет принести достойных плодов Господу. В чем же состоит делание самого человека? В том, чтобы отречься, удалиться из мира,³¹ пребывать в молитвах, во бдении, любить Бога и братий; пребывать во всем этом есть собственное его дело. Но если ограничится он своим деланием и не будет надеяться приять нечто иное, если не повеют на душу ветры Духа Святого, не явится небесное облако, не снидет с неба дождь и не оросит душу, человек не принесет достойных плодов Господу».³²

«Как и в видимом мире никто не может сам собою переплыть и перейти море, если у него не будет легкого и удободвижного корабля, – так и душе невозможно самой собою перейти, преодолеть и переплыть горькое море греха, непроходимую бездну лукавых сил и темных страстей, если не примет в себя удободвижного небесного Духа Христова, попирающего всякое лукавство. Чрез Него только она может право шествовать и прямо вступить в небесную пристань упокоения».³³

Итак, воля имеет не меньшее значение в деле богопознания, чем и чувство, ибо и чувством человек не приблизится к Богу и не ощутит Его силы, если наперед усилиями воли при помощи благодати не очистит сердце от страстей и не уврачует самой чувствующей силы.

В процессе богопознания воля, следовательно, действует прежде других сил, тотчас же после пробуждения духа человеческого от греха: она восстает тогда на грех, устанавливает новые порядки жизни и рядом духовных подвигов обновляет душу и сердце. Обновленное сердце устремляется к Богу и входит с Ним в живое общение, ибо подобное может иметь общение только с подобным; тогда и Бог снисходит к Своему созданию, преисполняет благодатью человеческое сердце, и человек опытно, своим чувством познает Творца, как бы касается края ризы Господней.

В этот момент весь дух человека входит в общение с Духом Божиим и становится с Ним едино, по слову Христа: да и тии в Нас едино будут (Ин. 17:21). Тут и ум получает высшее ведение: со страхом и трепетом созерцает он снисхождение Божие к грешному человеку, замечает все многообразные действия благодати и получает, таким образом, о горнем мире высшее, опытное познание.

Так свершается сложный процесс богопознания. В нем, как мы видели, участвует весь человек со всеми своими силами, и каждая сила действует в свою меру, будучи возрождаема и укрепляема от Божественной благодати, «немощная врачующей и оскудевающая восполняющей».

Мы видели путь, каким человек входит в общение с Богом: главное на этом пути – нравственное усовершенствование человека, очищение сердца от страстей. Теперь добавим, что только таким образом человек и может с несомненностью убедиться и в бытии Божием, и в загробной жизни, и в прочих догматах веры. Чем чище будет душа, тем ближе станет к ней Бог, тем яснее будут для нее тайны Царствия. «Душе благочестивой, – говорит о. Иоанн Кронштадтский, – бытие Божие так же очевидно, как собственное бытие, потому что с каждой мыслью, доброй или недоброй, желанием, намерением, словом или делом происходят соответствующие перемены в сердце – спокойствие или беспокойство, радости или скорби, и это вследствие действия на нее Бога духов и всякия плоти, Который отражается в благочестивой душе, как солнце в капле воды; чем чище эта капля, тем лучше, яснее отражение; чем мутнее, тем тусклее, так что в состоянии крайней нечистоты, черноты души, отражение прекращается, и душа остается в состоянии мрака духовного, в состоянии бесчувственности: человек имеет очи и не видит, имеет уши и не слышит»³⁴

Переходя теперь к выяснению отношений между верой и знанием, установим сначала, что же, собственно, следует разуметь под «верой», ибо вера имеет неодинаковое значение: иногда все дело домостроительства нашего спасения именуется «верой».

Определяемая с точки зрения богопознания вера есть, прежде всего, доверие человеческого ума к Божественной истине, без исследования о ней, на основании свидетельств Священного Писания, Священного Предания и тех чудесных знамений, какие всегда сопровождают истинную веру. Так мы веруем, что мир сотворен Богом в шесть дней и соблюдается он Словом Божиим (2Пет. 3:7); веруем, что снова Господь придет на землю судить живых и мертвых; веруем, что будет воздаяние за гробом и жизнь вечная. Под верой, далее, разумеется сердечная уверенность человека в известной религиозной истине без отчетливого еще постижения ее умом; например, не постигая догмата Святой Троицы, мы бываем внутренне уверены, что, действительно, Бог троичен в Лицах, что, действительно, Христос – Сын Божий, сошедший на спасение наше, а Дух Святой – источник нашего освящения и усыновления Богу.

Но все такие убеждения еще нельзя назвать совершенной верой. Вера на высшей ступени своего развития есть видение – видение духом Бога и святых Его, созерцание тайн горнего мира, осязание их духовным чувством. О такой совершенной вере говорит апостол Павел в Послании к Евреям: вера, – определяет он, – есть обличение вещей невидимых (Евр. 11:1). «Обличение» – от слова «облик», т.е. при наличии истинной веры духовный предмет отчетливо выясняется пред нашим духом, получает облик, становится осязаемым и видимым чрез живое соприкосновение с ним нашего духа.

Следовательно, совершенная вера есть зрение очами сердца духовного мира, ощущение его духовным чувством. В подтверждение своего учения апостол Павел приводит далее и имена тех великих праведников Ветхого Завета, которые имели подобную веру. Таковы были святые патриархи, цари и пророки, которые верою побеждали царства, творили правду, получали обетования, заграждали уста львов, угашали силу огня, избегали острия меча, укреплялись от немощи, были крепки на войне, прогоняли полки чужих; жены получали умерших своих воскресшими... их не был достоин весь мир (Евр. 11: 33–35, 38).

К сожалению, в наш век великого духовного падения и развращения о такой высоте веры небрегут и даже считают ее невозможной, вопреки ясному учению Св. Писания и св. отцов. Приводим по этому поводу замечательные слова великого угодника Божия прп. Серафима Саровского.

«Мы, – говорит он, – почти совсем удалились от истинно христианской жизни. Как теперь кажутся странными слова Св. Писания, когда Дух Божий устами Моисея говорит: и виде Адам Господа, ходяща в рай, или когда читаем у апостола Павла: идохом во Ахаию, и Дух Божий не иде с нами; обратихомся в Македонию, и Дух Божий иде с нами. Неоднократно и в других местах Св. Писания говорится о явлении Бога человекам.

Вот некоторые и говорят: эти места – непонятны, неужели люди так очевидно могли видеть Бога? А непонятного тут ничего нет. Произошло это непонимание оттого, что мы удалились от простора первоначального христианского ведения и под предлогом просвещения зашли в такую тьму неведения, что нам уже кажется неудопостижимо то, о чем древние до того ясно разумели, что им и в обыкновенных разговорах понятие о явлении Бога между людьми не казалось странным.

Так Иов, когда друзья его укоряли в том, что он хулит Бога, отвечал им: „Как это может быть, когда я чувствую дыхание Вседержителево в ноздрех моих?” – т.е. как же я могу хулить Бога, когда Дух Святый со мной пребывает. Если бы я хулил Бога, то Дух Святый отступил бы от меня, а вот я и дыхание Его ощущаю в ноздрех моих. Таким точно образом говорится и про Авраама, и про Иакова, что они видели Господа и беседовали с Ним. Моисей видел Бога, и весь народ с ним, когда он сподобился приять от Бога скрижали закона на горе Синае.

Бога и благодать Духа Его Святаго люди не во сне видели, и не в исступлении воображения расстроенного, а истинно, въявь. Очень уж мы стали невнимательны к делу нашего спасения, отчего и многие слова Св. Писания приемлем не в том смысле как бы следовало. А все потому, что не ищем благодати Божией, не допускаем ей по гордости ума нашего вселяться в души наши, и потому не имеем истинного просвещения, от Господа посылаемого в сердца людей, всем сердцем алчущих и жаждущих правды».³⁵

Итак, истинная вера, начинаясь с простого доверия к истине, с полусознательного, инстинктивного стремления человека к Богу, должна доходить до ясного лицезрения Бога и предметов духовного мира.

Но если человек может Бога и предметы духовного мира тоже как бы видеть и осязать, то есть ли какая разница по степени достоверности в познании видимого мира и невидимого, – короче говоря, есть ли какая разница между верой и знанием, и если нет, то почему все-таки познание видимого мира именуется знанием, т.е. чем-то определенным и непререкаемым, а познание невидимого мира лишь верой, т.е. чем-то только предположительным и неясным? Ответим на эти вопросы и сравним самые процессы познания видимого и невидимого мира.

Процесс познания видимого мира состоит из двух моментов: во-первых, из деятельности наших чувств: зрения, слуха, обоняния, вкуса и осязания, получающих впечатления от предметов, и, во-вторых, из деятельности рассудка, или мыслительной силы, на основании впечатлений рассуждающей о предметах. Если бы не было у нас органов чувств, мы почти ничего не знали бы о мире или знали о нем только гадательно, потому что рассудок наш непосредственно не обращен к предметам и впечатления от них воспринимает только через чувства. Впечатления эти суть как бы живые, но и единственные голоса о свойствах и качествах предметов; рассудок их лишь разбирает, соединяет сродное и отделяет несродное, составляет понятия о предметах, узнает законы их существования и т. д. Так совершается процесс познания видимого мира. Чем больше у человека впечатлений от предметов, тем обстоятельнее и полнее его познание.

Подобным образом происходит и религиозное познание. Невидимый, или духовный мир, тоже действует на внутренний орган ощущения в душе, на чувство, или чувствующую силу души, при условии ее жизнедеятельности и здравого состояния. Духовный предмет бывает тогда и видим, и осязаем в сердце. Полученные чувством духовные впечатления опять собирает рассудок: по ним он составляет понятие о духовных предметах, определяет законы духовной жизни – и в результате получается опытное религиозное познание; следовательно, и тут главный момент – деятельность чувства (сердца, или чувствующей силы души), а рассудок действует после.

Таким образом, сходство в познании видимого и невидимого мира получается полным. Как деятельность внешних чувств – зрения, слуха, обоняния и других состоит в восприятии и переживании впечатлений от предметов видимого мира, так деятельность духа и, главным образом, чувствующей силы души состоит в восприятии впечатлений от мира высшего, невидимого. Как то познание, какое мы получаем путем внешних чувств, не есть рассудочное, а непосредственное, прямое, – так и познание духа есть непосредственное, живое. Предметы духовные, соприкасаясь с нашим духом в его чувствующей силе, так же отпечатлеваются на нем, как видимые предметы отпечатлеваются, например, в нашем глазе. Только необходимо, чтобы дух наш был здрав и наше духовное око не было покрыто греховной тьмой – иначе оно не увидит Бога, хотя для других Он и видим будет; так больные глазами и слепые не видят солнечного света, хотя для зрячих он и существует.

Но если образ познания видимого и высшего, невидимого, мира совершенно одинаков, то чем же, как мы говорили, объяснить различие нашей уверенности в бытии того и другого мира – настолько большое, что познание видимого мира мы называем знанием, т. е. чем-то точным и несомненным, а познание невидимого – верой; иначе говоря, в чем различие между верой и знанием?

Различие, во всяком случае, не качественное, ибо и вера, подобно телесным органам, приводит к духовному видению и осязанию предмета – следовательно, приводит к опытному познанию того мира, а не к гаданиям о нем, – и есть такая же несомненная уверенность в бытии и свойствах предметов того мира, какую мы имеем в отношении предметов видимого мира.³⁶ Ведь и в их бытие, и в формы существования мы тоже сначала, на заре нашей жизни, только смутно верим, не имея о них ясного и определенного представления, тем более познания. Если же эта вера в бытие видимого мира, развиваясь, становится знанием, т.е. чем-то несомненным и твердым, то это происходит, во-первых, оттого, что мы находимся в постоянном общении с этим миром; во-вторых, оттого, что любим этот мир и свою жизнь связываем с его жизнью. Наши мысль, чувство и воля тысячами нитей связаны с его предметами, от них мы воспринимаем такую массу живых и сильных впечатлений, что уверенность наша в бытии мира делается в высшей степени твердой, а сами предметы его кажутся нам несомненными, и в той именно форме, в какой мы воспринимаем их чрез наши чувства.

Но, несомненно, такой твердой веры в бытие видимого мира у нас не было бы, если бы мы не находились с ним в таком постоянном и любовном общении. Так ребенок многое забывает из того, что было с ним в детстве, многое кажется ему впоследствии происходившим как бы во сне и не с ним; и это оттого, что ребенок в молодые годы не имеет еще прочных связей с миром; живет он обычно замкнуто, своим внутренним миром, видимые предметы и явления действуют на него отрывочно и еще не вызывают в его душе сильной любви к себе. Лишь с возрастом связи его с миром крепнут, рельефнее вырисовывается тогда пред сознанием ребенка окружающая его обстановка, и он начинает ее замечать, запоминать и познавать.

С другой стороны, как мы твердо уверены в бытии видимого мира, так же твердо святые были уверены в бытии и свойствах мира невидимого; и это опять оттого, что они любили тот мир так, как мы любим этот мир, были в постоянном с ним общении: они и дышали молитвой, этим небесным воздухом, и питались Телом и Кровью Христовой, этим небесным брашном и питием, и духовная атмосфера, в которой они жили, делала их еще на земле «небесными человеками» и «земными ангелами». Поэтому тот мир они знали больше, чем этот мир, деятельность Божию и жизнь святых знали лучше, чем дела и подвиги великих людей. Чрез постоянное общение с той действительностью она становилась для них такой же несомненной, как несомненна для нас эта действительность, и вера в тот мир была для них таким же точным знанием, как наша уверенность в бытии этого мира.

Разверните писания святых апостолов – вы всюду увидите, что они не только верили, но и знали тот мир. Мы знаем, что когда земной наш дом разрушится, мы имеем от Бога жилище на небесах (2Кор. 5:1)... мы знаем, что перешли от смерти к жизни (1Ин. 3:14), – писали апостолы христианам. Предзрех Господа предо мною выну, яко одесную Мене есть (Пс. 15:8), – восторженно восклицал Псалмопевец Давид.

Правда, в одном месте апостол Павел замечает, что мы ныне разумеем отчасти, тогда же увидим лицем к лицу (1Кор. 13:12), но это справедливо и в отношении познания видимого мира; и здесь область узнанного не так велика при сравнении с областью еще неизвестного: завершение всякого знания, конечно, будет на небе. Но и то духовное знание, какого достигает праведный человек на земле, достигается не одними усилиями его духа, ибо силы человека после грехопадения в поврежденном состоянии, а с помощью благодати Св. Духа; только благодать обновляет эти силы, отверзает двери неба и вводит человека в общение с тем миром. И вы помазание имате от Святаго и весте вся (1Ин. 2:27), – писал христианам апостол Иоанн Богослов. Но и благодать действует не иначе, как при всемерных усилиях со стороны самого человека, при его старании и усердии.

Теперь можно видеть, при каких условиях по примеру нашего земного знания и религиозная вера будет возрастать и укрепляться, приобретать достоверность знания. Условия эти будут те же, что и для земного знания.

Мы уже говорили: человек потому знает этот мир, что 1) сделал его постоянным предметом своих наблюдений, стремлений и желаний, связал себя с ним тысячами нитей и что 2) полюбил его большой и исключительной любовью, стал жить его жизнью.

Для приобретения твердой, ясно видящей веры в загробный мир нужно в отношении своих привязанностей поступить обратно, а именно: свое сердце и волю направить к горнему миру, полюбить дело спасения и святой идеал высокой загробной жизни в общении с Богом и святыми, и всем своим существом, а не мыслью только устремиться в тот мир, и благодатью Божией войти в него духом. Тогда с такой же непререкаемой очевидностью станет для нас видным и тот мир.

Но для этого нужно отринуть этот мир и живущий в нем грех и возлюбить Бога всем сердцем, ибо служить добру и злу, работать двум господам человек не может (Мф. 6:24). Поэтому и заповедано христианам не любить мира, ни того, что в мире (1Ин. 2:15) – тут разумеется, конечно, греховная и пристрастная любовь к миру с забвением Бога, или любовь к мирскому греху; – заповедано далее возлюбить Бога всем сердцем, всею душою, всем разумением (Мф. 22:37); это, действительно, первая и наибольшая заповедь. В этом же смысле сказано, что Бог «любит до ревности» и открывается тем, кто любит Его. Кто любит Меня, – говорил Христос, – тот возлюблен будет Отцем Моим, и Я возлюблю его и явлюсь ему Сам (Ин. 14:21).

Вот это и понятно: ведь и земные предметы обстоятельно узнать можно только при любви к ним, при любовном и старательном исследовании их и опыте. Кто знает поэзию, живопись, музыку и разные искусства? Только те, кто склонил к ним свое сердце, полюбил их. Тем более это справедливо по отношению к живым существам. Кто знает должным образом человека? Только друг его, полюбивший его, постоянно находящийся с ним в общении, ставший вторым его «я».

Полюбить тот мир так, как мы любим этот, и быть с ним в постоянном общении – вот главное условие для возрастания нашей веры и превращения ее в знание. Из евангельской истории мы знаем, что все, кто приходил ко Христу, оставляли суетную мирскую жизнь. Апостолы, возлюбившие Христа и Бога всем сердцем, оставили даже кров и близких, зато и покорили вере всю вселенную. В той или другой степени оставляют мирское все души, желающие искренно работать Богу.

Раз твердая вера возможна лишь при любви человека к Богу и охлаждении его к миру, при борьбе человека со своими страстями, то, очевидно, несоблюдение какого-либо из этих условий создает благоприятную почву для зарождения и развития неверия; следовательно, неверие будет развиваться: при охлаждении человека к добру и к Богу, при отсутствии общения с тем миром и, наконец, при пленении сердца страстями и мирской жизнью. Всякий, делающий злое, – по слову Христа, – ненавидит свет и не идет к свету, чтобы не обличились дела его, потому что они злы (Ин. 3:20).

Интересно, что при отсутствии частого общения и с этим миром, особенно при притуплении впечатлительности и восприимчивости внешних чувств, у человека может развиться сомнение и как бы неверие в предметы и этого мира, может развиться неверие в самый видимый мир. Известны, например, душевные болезни, которые сопровождаются манией «сомнения». Таковы ипохондрия и меланхолия. Страдающие ими больные, будучи не в силах отделаться от навязчивых идей, совершенно замыкаются в себе, становятся равнодушными к окружающим и как бы порывают связи с миром; от этого и развивается в них чувство сомнения.

«В наиболее тяжелых случаях, – говорит проф. Соколов, – больной утрачивает почти всякое чувство реальности и становится не способным верить в самые очевидные вещи. Не только прошедшее и будущее, но даже настоящее представляется им без всякой уверенности и возбуждает в его уме тысячи мучительных сомнений. Вся окружающая жизнь проходит перед ним как непонятное сновидение; весь мир кажется ему, по выражению одного больного, каким-то призраком, какой-то гигантской галлюцинацией.

„Я вижу, слышу, чувствую, – говорит один меланхолик, – но предметы не достигают до меня, я не могу воспринять ощущения, будто какая-то стена отделяет меня от внешнего мира”. „Я хорошо слышу, что мне говорят, – жалуется другая больная, – но что-то такое мне мешает, я никак не могу поверить в то, что мне рассказывают: все, что говорят, мне кажется смутным, все это не должно быть правдой”. Присутствуя на одном из маленьких концертов, устраиваемых в госпитале для развлечения больных, она тоскливо спрашивает: „Правда ли все это? Музыка, эти танцующие люди – это не кажется правдой, это, должно быть, во сне”».³⁷

Приведенные факты в высшей степени красноречивы. Как похоже неверие этих больных в видимый мир на состояние неверия других больных в загробный мир! И неверующие в Бога тоже слышат о том мире, видят совершающиеся чудеса и знамения, но не веруют: тоже какая-то стена отделяет их от того мира, и они, при всем сознании, не воспринимают от него впечатлений. У душевнобольных неверие – от нарушенной психики и недостатка общения с этим миром, а у этих больных – от нарушенной духовной жизни и тоже – отсутствия общения с тем миром. Духовная же жизнь нарушается грехом, грех есть душевный яд, разрушающий всю духовную природу человека; недаром для спасения человека и потребовалась такая величайшая жертва, как воплощение и страдание Сына Божия.

Итак, и религиозная вера может быть знанием и должна им быть – должна доходить до видения, до ясного лицезрения Бога и высшего мира. Аналогия между знанием земным, обычным, и знанием религиозным – полная.

Мы раскрыли теперь процесс богопознания, отметили, какое участие принимают в нем духовные силы человека, уяснили и природу веры, указав условия, при которых она становится ясновидящей, превращается в опытное знание. Остается все наши выводы о законах духовной жизни перенести в условия обычной жизни человека и показать, каким образом, чрез совершение каких подвигов может здесь маловерующий и неверующий прийти к вере – и не к вере только рассудочной, гадательной, а к вере убежденной, сердечной, видящей горний мир и опытно знающей его, – к вере, которая соединяет человека с Богом и делает его блаженным.

Подвиги, которые потребуются здесь, находятся, конечно, в тесной связи с духовным состоянием грешника; поэтому прежде, чем указывать лекарство, опишем болезнь, изобразим внутреннюю построенность грешника и те ее характерные черты, которые способствуют развитию неверия. После сказанного в предыдущих главах сделать это уже нетрудно. Главное несчастье, отражающееся на всей духовной жизни грешника, в том, что он отпал от Бога, Источника этой жизни; отпав от Бога и в то же время не имея источника жизни в себе, всякий грешник обрекается на духовное умирание, и вся его жизнь получает превратное направление. Грешник живет своим особым внутренним миром, особыми настроениями, которые исключают всякое памятование о Боге, тем более – живое и деятельное стремление к Нему и познание Его. Тут – другие цели, другое направление ума, сердца и воли.

Разлученный с Источником жизни, Который один только может напитать душу, грешник ощущает внутри себя великую пустоту, которая мучит его и разжигает в нем неопределенную, но и непрестанную жажду. Человек устремляется тогда ко всевозможным предметам мира и старается ими заполнить себя, но, становясь как бы бездонной пропастью, желанного наполнения не чувствует. Оттого грешник весь свой век в поте, в трудах и хлопотах, никогда не бывает в себе – наоборот, бежит от себя, боясь своей внутренней пустоты. Поэтому первая характерная черта грешника – отпадение от Бога и богозабвение, отсутствие самособранности, внешняя многопопечительная жизнь в мирской суете.

Многопопечительность эта бывает разная, в зависимости от той внутренней пустоты, которая снедает человека. Так «пустота ума, забывшего о Едином, Который есть все, рождает заботу о многознании, разведывание, пытливость. Пустота воли, лишившейся обладания Единым, Который есть все, производит многожелание, стремление к многообладанию, чтобы все было в руках человека и его воли. Пустота сердца, лишившегося наслаждения Единым, Который есть все, образует жажду удовольствий многих и разнообразных. Так грешник непрестанно в заботах о многознании, многообладании, многонаслаждении.

Но это круговращение в тысячу раз увеличивается и усложняется тем, что грешник не один. Есть целый мир лиц, кои то и делают, что пытают, услаждаются, стяжавают, кои, приходя в соприкосновение друг с другом, только возвышают в десятые, сотые и тысячные степени пытливость, любоимание и самоуслаждение, в их распадении поставляя все счастье, блаженство и жизнь. Это – мир суетный, коего занятия, обычаи, правила, связи, язык, увеселения, развлечения, понятия – все, от малого до великого, пропитано духом тех трех исчадий многопопечительности, держащих в плену человека».³⁸

Таков мир грешника и его настроение. Как видим, разъединение с Богом – полное. Грешник сердцем служит греху и миру, интересам греховной жизни посвящены все его думы. Бог, горний мир и дело спасения души – для него предметы нежелательные и неприятные, только мешающие его грешной жизни, поэтому он и относится к ним почти враждебно, ибо, как мы знаем, сердце отталкивает нелюбимый предмет, избегает его.и видеть, и слышать. Отсюда неверие у грешника бывает столько же плодом его отпадения от Бога и лишения благодати (не ощущая ее действий в себе, человек начинает постепенно сомневаться и в бытии Божием), сколько и тайного желания самого человека, чтобы не было тех предметов, которые могут препятствовать ему жить во грехе, могут нарушать его греховный сон.

Поэтому всякий нераскаянный грешник относится критически к религии и Божественному Откровению, сомневается в бытии Божием и загробной жизни. «От сердца исходят помышления злая» – что у человека в сердце, то у него и в мыслях: нет в сердце Бога – нет Его и в мыслях. Далее, развитие рассудка путем научного образования, привычка общаться только в сфере земных законов и земной действительности – довершают дело: возвышенное христианское учение о Триипостасном Боге, о воплощении Сына Божия и устроении Им спасения на земле кажется человеку юродством, странностью, чем-то непонятным, невозможным и недопустимым; если грешник и допускает еще бытие Божие, то в каком-нибудь неопределенном, философском смысле, как первопричину, как душу вселенной, но избегает признавать Бога Высочайшим Личным Существом, Творцом мира и человека, Всеправедным Судией.

Так как полнота жизни и отрада только в Боге, а грех есть отступление от Бога и от истинной жизни, то всякий грешник страдает; страдает и неверующий, и вдвойне страдает, потому что при душевной пустоте и неудовлетворенности у него нет ничего светлого впереди: опротивеет и угар страстей, и суета мирская – и вся жизнь будет казаться ему бессодержательной и бессмысленной. Чем больше человек уходит от Бога, тем глубже бывает его страдание. Часто оно доводит его до отчаяния, грешник не выдерживает и насильственным путем прерывает нить своей жизни, неся с собой страдание и в загробный мир. С другой стороны, если бы не было этого внутреннего страдания от неверия и развращения, человек никогда бы и не обратился к Богу; страдание же побуждает грешника оставить греховную жизнь, восстать и идти в дом Отчий. В состоянии разочарования и страдания редкий неверующий не обращается мысленно к Богу, не разбирает самих основ своего неверия и не питает хоть слабой надежды найти истину в религии. Он понимает тогда, что религия то именно и обещает дать человеку, в чем он так нуждается, – дать нравственное возрождение, успокоение, мир и отраду душе – дать, наконец, познание о Боге. Если это будет, то вся его земная жизнь приобретет другой, высший смысл.

С той же целью – отведения грешника с его погибельного пути – посылает Господь человеку всякие беды и несчастья, иногда и весьма тяжелые, именуемые ударами судьбы. В действительности это не удары судьбы, а действия Промысла Божия, заставляющего человека образумиться, прийти в себя, начать новую жизнь – в покаянии и примирении с Богом.

Действуя на грешника, благодать Божия старается ослабить те главные греховные узы, какие его связывают. Так, «кто связан плотоугодием, того ввергает в болезни и, ослабляя плоть, дает духу свободу и силу прийти в себя и отрезвиться. Кто прельщен своею красотою и силою, того лишает красоты и держит в постоянном изнеможении. Кто успокоевается на своей власти и силе, того подвергает рабству и унижению. Кто много полагается на богатство, у того отнимается оно. Кто высокоумничает, тот посрамляется как малосведущий. Кто опирается на прочность связей, у того они разрываются. Кто положился на вечность установившегося вокруг него порядка, у того он разоряется смертью лиц или потерею вещей нужных».³⁹

Вразумление Божие с одной стороны, внутреннее страдание – с другой, а с этим вместе и укоры пробуждающейся совести, говорящей грешнику, что есть другой мир, есть и воздаяние, вызывают в человеке чувство опасения за свое будущее и трепетное искание Бога.

В том, что Бог есть, всякий грешник убеждается скоро, стоит только ему задуматься над религиозной жизнью верующих людей, над их высоким духовным настроением – наконец, над теми знамениями и чудесами, которыми всегда сопровождается дело Божие. О Боге же будет неустанно говорить ему и совесть; поэтому неопределенное опасение за свое будущее сменится у него определенным чувством страха пред Богом, боязнью пред Его правосудием.

В означенном настроении страха ничего нет малодушного или недостойного человека; наоборот, оно свидетельствует о начинающемся пробуждении души, о ее способности познавать истинное положение вещей и верно оценивать его. Естественно ли и разумно ли человеку-грешнику питать к Богу какие-либо другие чувства, кроме чувства благоговейного страха? Что может быть общего между Всесвятым Богом и Его падшим, часто в корне развращенным созданием? Даже у людей в отношениях низших к высшим: слуг к господам, детей к родителям – считаются естественными и разумными только чувства почтения, уважения и тоже как бы страха, стеснения; причем в случае какой-либо провинности чувства эти усиливаются, панибратство и здесь – явление ненормальное и вредное.

Тем более, естествен благоговейный страх в отношениях грешного человека к Богу: человек и Бог – величины слишком несоизмеримые; кроме того, своим развращением грешник заслужил себе только один праведный гнев Божий и наказание. К тому же у каждого человека есть сколько-нибудь и совести, и она не позволит ему питать какое-либо другое чувство к Богу, кроме чувства смущения, страха, вины. Недаром же совесть считается голосом Божиим в человеке. Проснувшаяся совесть всегда мучит и устрашает человека праведным судом Божиим: это и естественно, так есть, так и будет всегда, ибо вытекает из существа дела, иначе совесть и не может действовать в грешном человеке. И св. Исаак замечает, что «только тремя способами можно приблизиться к Богу: горячностью веры, страхом или вразумлением».⁴⁰ И Премудрый говорит: «Начало премудрости – страх Господень». Страх – самое естественное и разумное, а потому и плодотворное настроение человека, хотящего работать Господу. Приводим по этому поводу замечательные слова св. Иоанна Златоустого:

«Если бы страх, – говорит он, – не был благом, то ни отцы не приставляли бы надзирателей к детям, ни законодатели начальников к городам. Что ужаснее геенны? Но нет ничего полезнее страха ее, потому что страх геенны приносит нам венец царствия. Где страх, там нет зависти; где страх, там не мучит сребролюбие; где страх, там погасает гнев, усмирена злая похоть, искоренена всякая безумная страсть. И как в доме воина, постоянно вооруженного, не посмеет появиться ни разбойник, ни вор, ни другой подобный злодей, так, когда и страх объемлет души наши, ни одна из низких страстей не может легко войти в нас, но все удаляются и бегут, гонимые отовсюду силою страха. И не эту одну пользу получаем мы от страха, но и другую, гораздо большую этой: он не только отгоняет от нас злые страсти, но и с великим удобством вводит всякую добродетель. Где страх, там заботливость о молитве, и слезы теплые и непрерывные, и стенания, выражающие великое сокрушение. Ничто так не истребляет греха, а добродетели не способствует расти и процветать, как непрестанный страх. Поэтому кто не живет в страхе, тому невозможно быть добродетельным, равно как и живущему в страхе невозможно грешить».⁴¹

Итак, опасение за будущее и страх пред геенной – вот что первоначально побуждает человека взыскать путь спасения. Отсюда и человеку, желающему прийти к вере, прежде всего следует развивать в себе это настроение. Оно будет тем легче развиваться, чем больше у человека будет «ударов судьбы» и внутреннего страдания, чем больше он будет видеть Божиих вразумлений на других людях, чем больше у него самого будет покорности Промыслу Божию. В примерах суда Божьего над грешниками никогда недостатка не будет – лишь бы человек обратил на них внимание. Бог поругаем не бывает и еще здесь на земле жестоко наказывает неисправимых грешников.

Пусть человек и допрашивает себя: вечно ли он будет жить на земле? на что он надеется, живя беспечно? Ведь не сегодня-завтра – смерть, что же будет ему за гробом? Сомневаться в загробной жизни, как и в бытии Божием – нельзя: слишком уж очевидны эти истины; кроме того, связь с тем миром ясно обнаруживается и в христианстве, и в жизни других людей, в разных таинственных явлениях. А тогда готов ли он дать ответ Бессмертному Судии? Вынесет ли он вечные муки, положенные грешникам, – такие муки, которым никогда конца не будет, хотя пройдут миллионы лет? И здесь что он получает от греха? Только одно прельщение, обман, душевное расстройство и страдание вместо истинной жизни и отрады.

Такими и подобными размышлениями, если на них останавливаться вниманием ежедневно, хотя бы на самое короткое время (удобнее всего – утром или вечером, отходя ко сну), можно расшевелить и каменное сердце, можно поколебать и упорное неверие: неверие – от недомыслия, а недомыслие – от недостатка внимания к душе, к ее настроениям и потребностям.

Трогательно убеждает работать Господу и вместе укоряет человека св. Иоанн Лествичник. «Благоугодим Господу, – убеждает он, – как воины угождают царю. Убоимся Его хотя так, как боимся зверей; ибо я видел людей, шедших красть, которые Бога не убоялись, а, услышав там лай собак, тотчас возвратились назад; и чего не сделал страх Божий, то успел сделать страх зверей. Возлюбим Господа хотя так, как любим и почитаем друзей; ибо я много раз видел людей, прогневавших Бога и нисколько о том не заботившихся, но те самые, какой-нибудь малостью огорчив своих друзей, употребляли все искусство, выдумывали всякие способы, всячески изъявляли им свою скорбь и свое раскаяние и лично, и через иных, друзей и родственников, приносили извинения и посылали оскорбленным подарки, чтобы только возвратить прежнюю их любовь».⁴²

Какой великий урок человеку, забывшему Бога, не боящемуся Того, Кто может душу и тело ввергнуть в геенну огненную!

Страх, развиваясь в душе человека, разрушает его окаменение сердечное, возбуждает энергию и, что особенно важно, открывает человеку все его греховные раны. В этом отношении св. Лествичник сравнивает страх с лучом света: «Солнечный луч, проникнувший чрез скважину в дом, просвещает в нем все, так что видна бывает тончайшая пыль, носящаяся в воздухе: подобно сему когда страх Господень приходит в сердце, то показует ему все грехи его».⁴³

Поэтому страх, укрепляясь в сердце человека, невольно зовет его к покаянию; последнее является плодом первого. В самом деле, если страшиться судов Божиих и начало их уже видеть в своей жизни, в ниспосланных испытаниях и скорбях, то как же после этого и не каяться, как не сознавать своих грехов и не желать исправиться, отвратить праведный гнев Божий? Так каялись ниневитяне, убоявшись проповеди пророка Ионы, так каялся весь народ иудейский, устрашившись проповеди Иоанна Крестителя.

Зачинаясь в душе человека еще в период Божиих вразумлений и страданий от греха, семя веры теперь под влиянием настроения страха и покаяния начинает постепенно развиваться и расти, питаемое влагой сокрушения и печали о грехах. Кающийся всегда расположен к вере, ибо в вере он чает найти примирение с Богом и врачевание всех своих зол. Чем больше чувство покаяния у человека, тем больше жажда веры и восприимчивости к ней. Что покаяние предшествует вере и приводит к ней, говорит и Св. Писание: покайтесь (сначала), – взывал Христос, – и веруйте в Евангелие (Мк. 115). Покайтесь, – поучал апостол Петр иудеев, – и (тогда уже) да крестится каждый из вас во имя Иисуса Христа для прощения грехов (Деян. 2:38).

«Покаяние и вера, – пишет еп. Феофан, – друг ко другу препровождают взыскавшего спасения. Покаяние тяготит его бременем грехов и страшит неумытным судом правды Божией. Но приходит вера и указует ему Избавителя, взявшего грехи мира. Кающийся прилепляется к Избавителю и, сложив бремя грехов исповеданием, радостно течет вслед Его, путем заповедей Его. Вера, таким образом, выраждается из покаяния и на нем стоит. Без покаяния она, будто без живительного тока деревцо, вяла и неживодейственна».⁴⁴

Но в то время, как маловерующий и неверующий грешник под влиянием описанных настроений начнет вожделевать веры и приходить к ней, на человека устремится сильный невидимый враг – не без содействия злой, демонской силы, который и будет стараться запнуть человека на его пути к Богу, не допустить до веры во Христа Спасителя. Враг этот – рационализм, или критическое отношение ума к догматам веры, неверие в них и отрицание их.

Разум кающегося грешника скоро признает и бытие Божие, и бессмертие души, но принять все великое дело спасения людей в том виде, как об этом повествует христианство, принять все таинства веры он будет не в силах: все это он начнет подвергать сомнению, критике, не будучи в состоянии понять величие христианской веры со своей земной точки зрения, по законам земли.⁴⁵

Таким образом, кающемуся грешнику в той или другой степени предстоит подвиг борьбы со своим рационализмом, подвиг склонить к вере и свой ум. В минуты неверия редкий догмат не подвергается сомнению; за всеми помыслами неверия и не угнаться. Нужно, избавляясь от них, действовать на их причину; с удалением причины прекратится и самое исчадие зла. Кроме развращения сердца, с чем кающийся уже раньше начал бороться, существует две главных причины рационализма: 1) всецелое доверие человека к своему уму, вера в его всеведение и 2) отрицание сверхъестественного.

Что касается до всецелого доверия к своему уму, то, борясь с этим предрассудком, полезно допрашивать себя, много ли человек знает не только о небе, а даже о земле и о себе самом. Ведь он сведущ только в том, что касается устроения его внешней жизни. Во всем остальном не окружен ли он отовсюду тайнами? И жизнь природы для него – тайна, великая загадка и он сам для себя. Кто он и что он? откуда пришел и куда пойдет? какова цель его жизни? На все эти вопросы естественный разум человека не дает ясного ответа. Поэтому величайшие из философов приходили к искреннему убеждению, что они, собственно, ничего не знают как следует знать. Да если бы разум доводил до познания высшей истины, разве бы не спал человек в ту бездну всякой лжи и развращения, в какой мы его находим во все времена? Разве бы нуждались тогда люди в Божественном Откровении? Но эта нужда была, и люди доходили до отчаяния, мучимые неведением истины и развращением жизни, и молили небо прийти на помощь к гибнущему человеку.

Господь и пришел, дал людям свет и разум и основал на земле истинную Церковь, которой вверил всю истину и всю полноту благодатных сил. Долг человека найти только эту истинную Церковь и принять то учение, которое она в полноте получила от Невидимого Главы – Христа – и Его апостолов. А найти нетрудно: благодать Божия должна в ней проявляться различными знамениями и чудесами, в духовном возрождении людей, коренном изменении их жизни. Такова Церковь Православная, Греко-Российская, свято держащаяся апостольского учения, не отступившая ни на йоту от первоначального исповедания, имеющая великий сонм угодников Божиих, не оскудевающая и доселе подвижниками и праведниками, полная чудес от мощей св. угодников, от чудотворных икон, наконец, от Таинств церковных.

Теперь что касается отрицания самой возможности чудесного, то это отрицание может происходить от двух причин: 1) от действительного отсутствия чудес и 2) от нежелания признавать их, когда они и бывают. Первая причина отпадает, потому что несомненные исторические данные свидетельствуют о многих чудесах, бывших в жизни разных народов, даже и до пришествия Христа. Христианская же религия есть вся – чудное дело Божие: чудеса здесь никогда не прекращались и не прекращаются; нужно быть слепым или глухим, чтобы не видеть и не слышать их. Следовательно, остается одна причина неверия в чудесное – это просто нежелание признавать чудо, хотя бы оно и было. Проистекает это нежелание из противления человека Богу, нежелания исполнять Его волю, идти к Нему в послушании и смирении. Так и фарисеи, видя величайшее чудо воскресения Лазаря, не отрицали его, но и не уверовали во Христа, а решили убить Его, чтобы и народ не уверовал. Такова психология человеческого ожесточения.

Итак, неверие в чудесное – не от недостатка чудес и не от их мнимого отсутствия, а от ожесточения сердечного, от злой воли человека: сердце отталкивает нелюбимый предмет.

При настроении покаяния такого ожесточения сердца не будет, почему и ум человека тогда проясняется, он начинает здраво смотреть на вещи: не противоречит непреложным фактам и не закрывает пред ним глаз. При вере в Бога вера в чудесное является сама собой. Ведь человек – любимое создание Божие, соединенное с Богом глубокой внутренней связью: в Боге – источник его жизни. Как же после этого не верить, что Бог может прийти к нему на помощь, когда он будет в ней нуждаться, когда ему будет угрожать опасность или даже гибель от зла и греха? Быть этому необходимо. Кроме того, впадая в грехи, человек своим нечестием нарушает и жизнь других тварей, производит как бы расстройство в существующем миропорядке. Нужно и это опять исправить, и кто исправит, как не всемогущий Бог? И христианство учит, что Бог помышляет о мире и человеке и исправляет то зло, какое делают люди.

Чудо и есть один из видов такого Божьего промышления о мире, только промышления чрезвычайного; но есть много и таких действий Божиих, которые менее бросаются в глаза, а в сущности являются тем же чудом Божиим. Сколько каждый из нас видел их в своей жизни, неоднократно и сверх ожидания спасаясь от разных опасностей, несчастий, болезни, смерти и т.п.! Если внимательно присмотреться к жизни человека, то, может быть, добрая половина ее выступит из рамок простого, механического сплетения причин и следствий и обнаружит на себе проявление Высшей воли.

Итак, промышление Божие и как бы вмешательство Божие в жизнь мира и понятно, и необходимо при живых отношениях человека к Богу и нисколько не влечет за собою расстройство законов природы, как любят по этому поводу говорить отвергающие чудо. Ведь и человек вмешивается своей волей в жизнь природы и, зная физические законы, влияет на многие жизненные явления и изменяет обычный их ход, имея в виду свое благо, и, однако, это не считается нарушением законов природы. Например, врач, оперируя больного и спасая его от смерти, безусловно, своей волей вторгается в жизнь природы и творит как бы чудо, но законы природы не приходят от этого в расстройство; и ученый-физик при помощи одной силы всегда побеждает другую и видоизменяет ее действие, однако законы природы не приходят от этого в расстройство. Если таким образом могут творить чудеса люди, тем более может их творить и Премудрый и Всемогущий Бог.

Можно сказать, вера в чудо даже и присуща, сродна человеку – настолько, что он не может отказаться от нее даже и в состоянии неверия. Тогда только вместо веры в возвышенные чудеса Божии появляется вера в научные гадания, в разные низкие предметы и даже пошлые вещи. Верят, например, в гадание на картах, в спиритические постукивания, в предсказания ворожей и т. п. Что же касается до науки, то здесь верят в чудеса, которые совершались миллионы лет тому назад и не были никем наблюдаемы, ни одним живым свидетелем. Так многие не верят в сотворение мира и человека, но верят в произвольное зарождение или падение на землю живых зародышей из неизвестных миров. Не верят, что Христос воскрешал мертвых, но верят, что некогда из мертвой материи сами собой возникли живые организмы. Не верят, что Бог, создавший огонь и людей, мог на некоторое время сохранить трех отроков в пещи вавилонской, но верят, что зародыши организмов выдержали в течение миллионов лет пребывание среди раскаленного мирового тумана и расплавленного гранита и не умерли.⁴⁶

Все эти примеры тоже представляют веру в чудесное, но такое, которое произошло миллионы лет назад, без всякой живой причины, как бы само собой и не имело за себя ни одного живого свидетеля; иначе говоря, это вера во что-то неразумное и странное. Не такова вера в христианские чудеса. Главные истины христианской веры, а именно: учение о Боге, в Троице покланяемом, о явлении Спасителя в мир, о возрождении людей благодатью Духа Святого в Церкви Христовой – все это непреложные исторические факты, имеющие в свое удостоверение тысячи всевозможных свидетельств, настолько неопровержимых, что усомниться в них нет никакой возможности – тогда нужно будет усомниться во всякой вообще истории и всяком знании.

Конечно, Бог во внутренней Своей Сущности непостижим для ограниченного, тварного ума. Человек и не дерзает своим умом постигнуть эту жизнь. При всем том, во всех христианских догматах есть сторона и доступная для человеческого понимания, заключающая в себе какой-либо глубокий нравственный смысл. Например, мы вполне не постигаем, как Три Лица в Боге составляют единое Божество, составляют единство, но понимаем, что это говорит о необычайной полноте личной жизни в Боге. У человека, созданного по образу Божию, есть три силы в душе: ум, чувство и воля. Они сейчас соединены в одном лице человека; но если бы каждая из них сделалась сознательной и личной, сделалась лицом, то до какой бы степени изменилась душевная жизнь человека, стала содержательной и полной сама в себе? Это, может быть, и было бы слабым намеком на жизнь Божества.⁴⁷

Далее, догмат воплощения Сына Божия тоже есть «велия благочестия тайна», но он, как и догмат искупления, опять понятен уму и сердцу верующих и говорит лишь о величайшей любви Божией к падшему созданию, не терпевшей видеть гибнущего человека, когда сам человек не мог себя пересоздать и прекратить зло в своей жизни. Почти все язычники ожидали явление Спасителя мира, под Которым разумели одного из своих богов.

Понятно до некоторой степени и сверхъестественное, чистое рождение Сына Божия от Пресвятой Девы: ведь рождался Бог-Слово, а не человек. Святые отцы говорят (например свт. Иоанн Златоуст, свт. Григорий Нисский), что если бы и люди не согрешили, рождение у них потомства происходило бы некоторым другим, высшим образом, чисто и бесстрастно.

Но если бы даже и были в Откровении какие-либо непостижимые тайны, они опять вполне естественны и неизбежны, ибо речь идет не о человеке и не о природе, где много тайн, а о Творце человека и природы – о Боге. Да и ум человеку дан не для того, чтобы пытать то, что превышает его разумение и сокрыто от него, а постигать и проводить в жизнь то, что имеет отношение к его жизни и спасению, добиваться того, чтобы познание шло рука об руку с нравственной жизнью. Задавать же такие вопросы: «почему Бог в трех Лицах?», «почему воплотился Сын Божий?», «почему нужна благодать Св. Духа?» и проч. – безрассудно, потому что все это – высшие, непререкаемые, богооткровенные факты, а против фактов не спорят.

Ведь никто не допрашивает и не исследует, кроме разве людей ненормальных, почему мы видим глазами, а слышим ушами, почему у человека два глаза, а не три и не один и т.д.? Мы ничего не можем тут сказать, а только заявить, что такова природа человека, таково положение вещей. Так же следует поступать и в отношении фактов Божественной жизни и домостроительства нашего спасения.

Но спросят: почему истины веры кажутся нам иногда невероятными – откуда самое это чувство? Чувство это – от слабости ума и привычки вращаться в одних только земных предметах. Тогда все, выходящее из рамок обыденной жизни, вызывает у человека удивление, сомнение, недоверие и даже неверие. Многое и на земле кажется нам маловероятным или вследствие высоты предмета, или по незнакомству с ним человека, по отсутствию живого общения с ним. Как мы знаем из предыдущей главы, подобным образом может развиться неверие и в видимый мир. Поэтому не только открытия науки и вещи мудреные, а часто и самые простые вещи некоторым кажутся невероятными; от неверия этих некоторых вещи, конечно, нисколько не теряют и существуют безбедно.

Наконец, истины религии – не только исторические факты, открывшиеся во времени и истории, они – и повседневные факты, воочию и теперь видимые и осязаемые духовным чувством верующих. Живой опыт верующих служит высшим научным доказательством существования духовного предмета. Прииди всякий сомневающийся, очисти душевное око и виждь, а отрицать высокие истины веры христианской только ради того, что они высоки и кажутся непонятными, похоже на то, как если бы кто отрицал и науку, и все ее открытия только из-за того, что он – человек неученый и ничего понять здесь не может. Высшая математика, физика, химия и др. науки кажутся иному простолюдину чуть ли не обманом.

Итак, рационализм неправ, отрицая чудесное в одной области – религиозной, где оно исторически и фактически подтверждается, где оно вполне возможно (чудеса творит всемогущий Бог), разумно и даже необходимо, – и признавая чудесное в другой области – научной, где оно не имеет никаких фактических подтверждений, совершенно гадательно, фантастично и невероятно (научные чудеса совершаются сами собой, без Бога). Неправ рационализм и в том, что не верит духовному опыту миллионов людей, что берется судить о том, чего не испытал, чего не видел и не знает. Между тем духовный опыт, т.е. живое общение с тем миром и вкушение его духовных благ, есть самый высший путь религиозного познания, вне которого и невозможно дойти до несомненной истины.

«Предположим, – говорит св. Симеон Новый Богослов, – что найдется какой-либо человек, который никогда не видел воды и не пил ее, почему и не знает, что такое есть вода, а ты рассказываешь ему о воде, живописуя ему источники, реки и моря. Слушая это, он, конечно, попросит тебя сказать ему, какова природа воды, каков вид ее, каково качество и количество ее и как, непрестанно текучи, никогда не истощается. Я думаю, что, хотя бы ты был очень высокого ума и очень многосведущ, никак не сможешь растолковать и дать понять тому, кто никогда не видел и не пил воды, – что такое вода».⁴⁸ Так необходим опыт при познании не только небесных, а и земных предметов.

Но довольно о рационализме. Тем или иным путем человеку надлежит смирить свой ум, понять его заносчивость и бессилие в решении религиозных вопросов без духовного опыта и тем расположить себя к вере. При возрастании чувства покаяния рационализм будет падать сам собой: он будет побеждаться нарождающимся у человека чувством смирения; смирение – тоже плод покаяния. Смиренный рассуждает так: «Что мудрить о спасении, когда все нужное открыто людям? Не я – первый, не я – и последний. Дела Божии говорят сами за себя: чудеса, знамения, мощи святых, сонм мучеников, подвижников, святителей, просиявших подобно звездам на тверди небесной, – все это убеждает в истине той веры, которую они исповедовали, ибо Бог прославляет только истинных Своих служителей».

Наконец, и Сам Бог приходит к ищущим Его на помощь: Он сообщает уму некоторое ведение истины, утишает его болезненное совопросничество – и так ведет человека к принятию веры как высшей истины. Людям, привыкшим к философскому и научному мышлению, необходимо для борьбы с неверием читать и разные апологетические сочинения, с научной точки зрения защищающие христианство и разбирающие все возражения на него со стороны неверующего разума.⁴⁹ Но не надо забывать, что это одно к вере не приведет, если не будут отняты от души страсти и сердце не сделается жилищем чистоты, ибо здесь, в сердце, – престол Божий, здесь воспринимаются впечатления, идущие из духовного мира, здесь – сила, вдохновляющая и направляющая ум, здесь, следовательно, – корень веры или неверия.

Итак, страх рождает покаяние, а покаяние рождает веру и смирение; совокупность же этих чувств и расположений порождает в человеке молитву. Она становится тогда насущной потребностью человека, ибо утешает скорбящую душу, укрепляет ее надеждой получения милости Божией. Чем больше при молитве будет сознания своего духовного убожества, своего бессилия в борьбе с грехом, тем молитва будет выше и плодотворнее: сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит (Пс. 50:19).

Когда душа грешника умягчится, наконец, в подвигах покаяния и молитвы и придет к глубокому сознанию своих грехов, к вере в Того, Кто может уврачевать душу, тогда человек приступает к Таинствам Покаяния и Св. Причащения и здесь, в бездне милосердия Божия, получает отпущение содеянных грехов и начало обновления жизни. Трудно изобразить действие этих великих таинств Божиих на измученную грехом душу грешника. Что луч солнца в беспросветной тьме, то – благодать для кающегося грешника. Те муки, какие причинял грех, уже прекращаются, ибо исповеданные прегрешения снимаются с души человека, изглаживаются силой Божией: в душе поселяется мир, легкость, духовная радость.

Чем больше человек подготовит себя, приступая к этим таинствам, тем большего сподобляется он благодатного осияния и просвещения.⁵⁰

Момент первого благодатного утешения всегда бывает памятен всем искренним искателям веры. И после, вспоминая его, они утешают себя в скорбях и испытаниях, возгревают свою ревность. Рассмотрим теперь, какую же перемену производит благодать в душе покаявшегося грешника.

Перемена эта – великая. Прежде всего, человек примиряется и воссоединяется с Богом, а это – самое главное, ибо в Боге – Источник жизни; все зло и произошло оттого, что человек удалился от Бога, лишился Его благодати. Воссоединившись с Богом и получив Его благодать, человек не ощущает уже в себе той пустоты, которая была в нем ранее, ибо теперь он полон жизни от Того, Который дает жизнь всякой твари: благодать, полученная в Таинствах, и есть приток божественной жизни в душу человека. Она преображает человека, в корне изменяет всю его жизнь, изменяет его мысли, чувства, желания, почему Таинство Покаяния и именуется еще духовным возрождением.

Преисполняя человека и сообщая ему силу, благодать разрешает все узы, которые лежали на человеке от греха. Во-первых, она прекращает самое владычество греха над человеком. Грех, живший раньше в сердце человека, средоточии его духовной жизни, и отсюда отравлявший все его существо, теперь изгоняет вон, вместо него в сердце поселяется благодать. Грех если и будет теперь восставать на человека, то лишь как внешний враг, борющийся совне, а не изнутри.

Во-вторых, благодать прекращает порабощение человека миру. Если прежде грешник своей душой как бы растворялся с жизнью мира и служил миру, соблюдал его тлетворные обычаи, подчинялся предрассудкам, – теперь, наоборот, он освобождается из-под власти мира и как бы возвышается над ним. Прежде он не смел и думать противоречить мирскому укладу жизни – тому, что принято, что делают все миролюбцы, – теперь он открыто восстает и возвышает свой голос; на возражение мира, что «так принято», безбоязненно заявляет, что это безрассудно и грешно, ибо ведет к лишению истинной жизни, к удалению от Бога. Под влиянием благодати изменяются сами взгляды на жизнь. Мирское времяпровождение, мирские пустые удовольствия, даже успехи культуры и просвещения человеку, вкусившему благодать, представляются в другом свете: к мирским утехам у него начинает пропадать вкус, человеку хочется высшего, лучшего, серьезного, пребывающего вечно. Охладевает он как-то и к приманкам культуры, ибо начинает видеть, что она нисколько не содействует обновлению духа: параллельно с ней развиваются такие печальные явления, которые только увеличивают в массе горе людей; имеем в виду развитие неверия, эгоизма, жестокости, роскоши, притеснения слабых и т. п. Недаром высшие культурные центры наряду с достижением больших жизненных удобств становятся рассадниками и высшего духовного развращения.

Такое изменение под влиянием благодати взглядов и симпатий человека, более вдумчивая и строгая оценка всего очень важны для целей богопознания и приближения человека к Богу, ибо мы знаем, сердце наше может служить только одному какому-нибудь миру – горнему или дольнему, всецело проникаться может каким-либо одним настроением.⁵¹

Воссоединяя человека с Богом, заполняя его душевную пустоту, утоляя его духовную жажду, разрешая те путы, которые лежали на человеке от греха и мира, изменяя взгляды и настроение человека, благодать, в-третьих, врачует и сами душевные силы. Как мы раньше говорили,⁵² грех произвел великое расстройство в душе: он ослабил душевные силы, лишил их гармонии и согласия, так что они стали действовать врознь, иногда противодействуя друг другу; так ум стал противоречить сердцу, сердце уму; вопреки уму стала действовать и воля, избирая дурное и греховное, что гибельно отражалось на всей жизни, отражалось и на процессе богопознания.

Теперь и это расстройство исправляется: благодать снова (хотя и не вполне, не сразу, ибо человеку надлежит и самому потрудиться над этим) устанавливает гармонию в действиях сил, отчего в душе человека устанавливается новое настроение, ощущается какая-то полнота и ясность; ум и сердце действуют согласно, служа друг другу; делается и воля послушной, подвижной на добро.

Но все указанные нами благодатные изменения в душе христианина проявляются не сразу, а постепенно, и первый момент благодатного озарения обыкновенно долго у человека не продолжается: ведь человек его ничем еще не заслужил, получил даром, только ради того, что захотел работать Богу. Господь и дал ему изведать величие Своих даров, но он не должен забывать, что обитель для Бога у него еще не уготована в сердце; он лишь раскаялся в прежде содеянных грехах, они ему и прощены; но этого мало: нужно изгладить грех и следы греха из всей своей природы, ибо благодать только изгнала грех из сердца, но не исправила того поражения, какое произвел он в душе и во всех ее силах; расстройство это в виде греховных привычек и стремлений все еще остается в организме души, его и нужно человеку исправить. Так у физически больного человека, когда минует кризис болезни, совершается благодетельный перелом, но полное выздоровление наступает не сразу: обычно остаются разные последствия и осложнения болезни, с которыми и приходится бороться, чтобы достичь полного выздоровления больного. Так и в видимой природе после прекращения бури остается разрушение, которое она причинила, которое и следует человеку исправить.

Итак, с приятием благодати человек зовется не на греховный сон и не на бездействие, а на подвиг; на это и дается ему всесильный помощник – благодать Божия. Чем больше он будет трудиться, тем большего будет достигать очищения от страстей, тем больше будет приближаться к Богу и опытно познавать Его.

В чем же состоит этот подвиг? В искоренении страстей и замене их добродетелями, в утверждении и дальнейшем развитии тех высоких настроений, какие в зачаточном состоянии даны были человеку в Таинствах Покаяния и Причащения. Но чтобы начать это великое дело, нужно, прежде всего, создать подходящую обстановку: без нее не будет надлежащего успеха в деле. Да это и понятно: раз человек начинает новую жизнь, святую и духовную, он должен избрать и новую обстановку, соответствующую избранной цели, иначе говоря – изменить свою внешнюю жизнь, отделиться от грешного мира, переменить многие свои привычки и интересы, иначе опять может произойти пленение души мирской суетой, заражение мирским духом, охлаждение к Богу и делу спасения.

Таким образом, человеку необходимо некоторое уединение и безмолвие, под последним разумеем не удаление в пустыню, а отсутствие суетливой озабоченности о мирских предметах. Разумное уединение, с одной стороны, избавит человека от массы искушений и прилогов греха, ибо грех, главным образом, и живет в мирской жизни; с другой – даст возможность человеку работать над собой, над искоренением своих злых навыков. Даже и земное серьезное дело требует от человека сосредоточенности и отсутствия развлечений. Можно ли, ведя беспорядочную, рассеянную жизнь, преуспевать в науках и искусствах или должным образом исполнять какую-либо общественную или государственную службу? Тем более необходима и естественна серьезная, уединенная обстановка при исполнении службы Божией, при стремлении человека к Богу.

«Когда видит кто, – говорит св. Исаак, – различные лица и слышит разнообразные голоса, не согласные с его духовным занятием, и вступает в собеседование и общение с таковыми, тогда не может он найти свободного времени для ума, чтобы видеть себя втайне, привести себе на память грехи свои, очистить свои помыслы, быть внимательным к тому, что в нем происходит».⁵³ «Ничто так не охлаждает огня, вдыхаемого в сердце Святым Духом к освящению души, как (частое) обращение с людьми, многоглаголание и всякая беседа, кроме беседы с чадами Божиими, ибо таковая беседа сильнее всех добродетелей пробуждает душу к оной жизни, искореняет страсти и усыпляет скверные помыслы».⁵⁴

Итак, уединение и безмолвие заграждают доступ вредным впечатлениям мира и создают благоприятную обстановку для борьбы с живущим в душе грехом. Только при этой обстановке возможно человеку познать себя и свои грехи – в круговороте мирской жизни видеть их невозможно.

Борясь с грехом, человек прежде всего должен обратить внимание на дела: он не должен грешить делом, ибо всякие такие грехи являются великим падением, лишают человека благодати Божией и возвращают его в прежнее рабское состояние. Но и не свершаемый делом грех может оставаться в душе в виде греховных мыслей, чувствований и желаний. Нужно бороться с ним и здесь, ибо он будет омрачать и умерщвлять душу; при всей своей внешней добропорядочности, что достигается сравнительно легко, человек в душе будет полон греха и, следовательно, по-прежнему далек от Бога; престол Божий – только в праведной душе, когда святы бывают мысли, желания и чувствования; только чистые сердцем узрят Бога. Внутреннее развращение, как бы оно скрываемо ни было, всегда остается развращением, навлекающим на человека гнев Божий; кроме того, при осквернении грехом души, осквернение это скоро в той или другой степени переходит и на тело, обнаруживается и в делах.

Но каким образом побороть просыпающуюся в душе страсть или приражающийся к ней грех? Нужно заметить, всякий грех и всякая страсть появляются в душе сначала в виде лишь греховной мысли, «помысла». Если человек остановится на ней своим вниманием и начнет ее развивать, греховная мысль усиливается и склоняет в свою пользу сердце. Если и сердце пленится, тогда редко устоит и воля, редко не последует греховное желание; а от него недалеко и до совершения греха делом. Так от незатушенной искры случается целый пожар. Поэтому бороться с грехом нужно в первый момент его появления в душе, когда он бывает еще в виде греховного помысла. Пока не перешло к нему сочувствие сердца, победить его легко, стоит только перевести свое внимание на другие предметы или на противоположную данному греху добродетель. Так особенно полезно поступать в отношении плотских помыслов: беседовать с ними неполезно: враг уловит, обманет и пленит душу. Отсюда можно видеть всю пагубу греховных мечтаний человека, внутренних греховных услаждений: они оскверняют всю душу и ведут к разным падениям.При борьбе с другими страстями, например гневом, тщеславием, сластолюбием, можно переводить мысль на те последствия, к каким они приводят, и тем побороть их. Так при борьбе с плотоугодием полезно припоминать те болезни, которые при этом неизбежны и от которых будет страдать сам же человек. При борьбе с гневом полезно приводить на память те нервные расстройства, к каким он приводит, также – огорчения и страдания тех наших ближних, на кого мы гневаемся, и т.п.

Только трудно и почти невозможно бороться со страстью прямо, силясь прогнать искушающую мысль: греховная мысль будет лишь усиливаться. Надо непременно вызвать в душе другие мысли, ей противоположные, следовательно добрые, или, еще лучше, заняться каким-нибудь другим делом, а искушающую мысль оставить без внимания: тогда она замрет сама собой, ибо внимание развивает мысль и дает ей жизнь.

И св. Исаак поучает: «Страсти отвращать лучше памятованием добродетелей, нежели сопротивлением, потому что страсти, когда выступают из области своей и воздвигаются на брань, отпечатлевают в уме свои образы и подобия.⁵⁵ Брань сия приобретает великую власть над умом, сильно возмущая и приводя в смятение помышления. А если поступить по первому сказанному нами правилу, то не оказывается в уме и следа страстей, по отгнании их».⁵⁶

Но полное искоренение страстей последует лишь тогда, когда они не только будут исторгнуты из сердца, а и заменены противоположными им добродетелями. Добродетель и порок существовать вместе не могут, как не могут вместе быть свет и тьма, вода и огонь, тепло и холод. Раз есть одно, уже не будет другого; раз есть доброе расположение, следовательно, нет противоположного ему греховного. Например, если есть смирение, уже нет гордости; есть целомудрие, уже нет разврата и т. п. Отсюда искоренение страстей и насаждение в душе добродетелей одно с другим связано и одно с другим нераздельно. Это – два момента одного и того же процесса возрождения человеческой души, могущие постепенно привести человека к духовному обновлению.

Главными средствами для этой внутренней работы человека над собой, кроме всесильной благодати, являются подвиги поста, молитвы и милосердия, на которые указал Сам Господь в Нагорной беседе (Мф. 6). Обратимся к рассмотрению этих средств, выясним их влияние на духовную жизнь человека.

1) Подвиг поста. Под этим подвигом нужно разуметь не только пост телесный, а и пост душевный, или постоянное трезвение человека, воздержание от мирских утех, от страстей, от дурных мыслей и желаний, пренебрежение своим покоем, постоянный труд и т.д. Поблажки себе, разленение и праздность губят все добродетели. «Прежде всех страстей – самолюбие, – поучает св. Исаак Сирин, – прежде всех добродетелей – пренебрежение покоем. Кто тело свое предает покою, тот в стране мира причиняет ему скорбь».⁵⁷

«Не Дух Божий живет в тех, которые пребывают в покое, но дух диаволов. Тем и отличаются сыны Божии от прочих, что живут они в скорбях, а мир веселится в наслаждении и покое. Ибо не благоволит Бог, чтобы возлюбленные Его покоились, пока они в теле, но паче восхотел, чтобы они пребывали в скорби, в тяготе, в трудах, в нужде, в болезни, в оскорблениях, в сердечном сокрушении. Они воздыхают, а мир веселится. Они постятся, а мир роскошествует».⁵⁸

Так важно духовное трезвение человека. Ведет к нему то самоотвержение, о каком говорил Спаситель: иже хощет по Мне ити, да отвержется себе, возмет крест свой и по Мне грядет (Мк. 8:34). Не менее важен и телесный пост, потому что тело наше может быть источником многих грехов и падений: чувственность, роскошь, рассеянная жизнь выходят из неумеренного удовлетворения потребностей тела. Чтобы тело не служило христианину помехой в его стремлении к Богу, и назначается подвиг поста. О силе поста Сам Господь сказал:сей род, (бесов и страстей) ничимже может изыти, токмо молитвою и постом (Мк. 9:29). Невоздержание всегда ослабляет дух и усиливает плоть, усиливает страсти. Послушаем опять великого подвижника св. Исаака.

От неумеренного удовлетворения чрева и вообще телесных потребностей рождается великое множество зол, запинающих человека в духовных подвигах. «Отсюда, – говорит он, – тягость в голове, великое отягощение в теле и расслабление в мышцах, необходимость оставлять службу Божию, омрачение и холодность мысли, ум огрубелый и неспособный к рассудительности, сильное уныние при всяком Божьем деле, большое накопление соков во всех членах, по ночам – нечистые мечтания скверных призраков и неуместных образов, исполненных похотения... тело всегда источает нечистоты и оскверняет мысль»⁵⁹

Наоборот, «пост и бдение – святой путь Божий, основание всех добродетелей. Пост – ограждение добродетели, начало подвига, венец воздержных, красота девства и святыни, светлость целомудрия, начало христианского пути, матерь молитвы, источник целомудрия и разума, предшественник всех добрых дел».⁶⁰ Столько благ проистекает для души от поста и трезвения. Можно сказать, и первый грех Адама явился следствием нарушения заповеди о посте (о невкушении плодов с древа познания добра и зла).

2) Подвиг молитвы. Настроение воздержания и трезвения, приводя человека к чистой жизни, дает возможность развиваться в нем молитвенному духу – с невоздержанием и рассеянной жизнью молитва несовместима. Трудно в немногих словах выразить все величие этого подвига: ее именует царицей добродетелей. К делу богопознания она имеет самое прямое отношение, потому что вводит человека в непосредственное общение с Богом: при молитве грешный человек беседует с Богом, и Творец миров внимает Своему падшему созданию. Молитва доставляет человеку помощь в борьбе с искушениями, она обвеселяет его дух во всякой скорби. Жить без молитвы – значит жить без духовного мира и радости, как бы в смрадном, затхлом воздухе: молитва – дыхание души.

В душе развивается она постепенно и не без молитвенного труда со стороны самого человека, как то: совершения молитвословий, коленопреклонений, посещения храма Божия. Способствуют укреплению молитвенного духа терпение разных скорбей, сознание своей немощи в борьбе с искушениями.

«Блажен человек, – говорит авва Исаак, – который познает немощь свою; тогда он взыскует помощь Божию, а для этого совершает много молитв. И в какой мере умножает их, в такой смиряется сердце его, ибо всякий молящийся и просящий не может не смириться. Сердце же сокрушенно и смиренно Бог не уничижит, (Пс. 50:19). И как скоро человек смирится, немедленно окружает его милость. И тогда сердце ощущает Божественную помощь, и человек сейчас же исполняется веры. Из сего уразумевает он, что молитва есть прибежище помощи, источник спасения, сокровище упования, пристань, спасающая от треволнения, свет пребывающим во тьме, опора немощных, покров во время искушений, щит избавления во время брани, и просто сказать: открывается, что все множество сих благ имеет доступ посредством молитвы».⁶¹

Таково значение молитвы в деле обновления души и в строе христианской жизни. Нет такого блага, которого нельзя было бы испросить молитвой: просите и дастся вам, – говорил Господь, – вся возможна верующему (Мк. 9:23).

3) Подвиг милосердия. Этот подвиг завершает собой круг духовной жизни христианина. Первые два подвига – пост и молитва, ограждая человека от греха, оставляют его, так сказать, с самим собой и, насаждая в его душе добрые расположения, не дают еще человеку возможности проявить добро вовне, в окружающей жизни, в отношении наших ближних, а это необходимо и существенно важно в деле нравственного совершенства. Доброе расположение в одном скрытом состоянии, без проявления вовне, есть лишь слабый росток, неразвившийся и неукоренившийся. Укоренится он только тогда, когда доброе чувство или настроение проявится в соответствующих добрых делах; ибо недаром сказано: вера без дел мертва есть (Иак. 2:26).

Живое, сильное чувство и само потребует дела – это естественно и неизбежно. Подвиг милосердия и есть то поприще, где живой обновляющийся дух человека проявляет себя вовне, в соответствующих делах, и тем завершает процесс внутреннего возрождения.

Но этого сказать мало. Подвиг милосердия не только закрепляет добро в душе, а и сам очищает душу от греховных навыков, подобно посту и молитве, потому что милосердие и сострадание, поселяясь в душе, истребляют страсть себялюбия, а это – главная страсть, корень всех прочих страстей: и гордость, и корыстолюбие, и чувственность имеют своим началом страсть себялюбия. Ввиду такого значения этой страсти великое значение приобретает и подвиг милосердия как поборающий эту страсть. Недаром милосердие и любовь к ближним Господь наименовал главнейшей заповедью, поставив ее с заповедью о любви к Богу, и исполнение ее вменил в непременный долг Своим ученикам: по тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою (Ин. 13:35).

Любовь к ближним, развиваясь, приводит человека к стяжанию и другого высшего дара – любви к Богу, ибо сначала – низшее (любовь к людям), а потом и высшее (любовь к Богу): сначала любовь к тому, что видим и осязаем телесно, потом любовь к тому, что видим и осязаем лишь в духе. Поэтому если нет любви к ближним, нет и подавно любви к Богу. Если кто говорит: «я люблю Бога», а брата своего ненавидит, тот лжец: ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит? – поучает св. Иоанн Богослов (1Ин. 4:20).

Так как общение с Богом возможно только при любви к Нему, а эта любовь, в свою очередь, стяжается подвигом любви и милосердия к людям, то любовь к ближним, можно сказать, становится и путем к Богу, средством общения с Ним и познания Его, ибо то и другое – нераздельно: истинное, высшее познание только и возможно при общении. Такая зависимость любви и познания Бога от любви и милосердия к брату объясняется тем, что и Сам-то Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем (1Ин. 4:16). Действительно, если Бог есть живая Любовь, то, естественно, настроение чистой, самоотверженной любви больше всего уподобляет человека Богу и делает его восприимчивым к божественным влияниям: подобное может проникаться подобным, имеет общение с подобным и познается только подобным.

«Как елей служит для светения светильника, так милостыня питает в душе ведение, – поучает авва Исаак. – Ключ к божественным дарованиям дается сердцу любовью к ближнему, и по мере отрешения сердца от уз телесных в такой же мере отверзается пред ним дверь ведения».⁶² Поэтому и апостол Павел, стремясь к высшему познанию и общению с Богом, не искал пророческого дара или дара таинственного созерцания Бога прежде любви, а искал любви. Если, – пишет он, – я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру... а не имею любви, – то я ничто (1Кор. 13:1–2). Потому он так говорил, что законная дверь, ведущая к познанию Бога и того мира, есть любовь. Если приобретем любовь, она введет нас в это; любовь есть дверь и страж всяких высоких дарований.⁶³ Но да не подумает кто, что подвиг любви заслоняет и как бы исключает указанные выше подвиги поста и молитвы. Нет, эта троица добродетелей нераздельна. Истинное воздержание невозможно без молитвы и любви, и истинная молитва невозможна без поста и подвига милосердия, и истинная любовь к ближнему, не нервная и мимолетная и не показная или только внешняя, а такая, которая возрождает душу и приводит человека к общению с Богом, невозможна без несения подвигов воздержания и молитвы. Любовь, – по выражению апостола Павла, – есть совокупность совершенства (Кол. 3:14).

При таком ее высоком значении совершенная любовь и стяжавается человеком нескоро, после многих других подвигов и трудов.

В начале своих подвигов христианин, как мы видели, живет под спасительным настроением страха и покаяния; с этим настроением он несет первоначально подвиги поста, молитвы и милосердия, не находя к ним большого сочувствия со стороны сердца. Лишь после продолжительных самоотверженных трудов смягчается и перерождается самое его сердце и вступает, наконец, в область любви. «Умножение страха есть начало любви», – говорит св. Иоанн Лествичник.⁶⁴ «Как невозможно переплыть большое море без корабля и ладии, – поучает св. Исаак, – так никто не может без страха достигнуть любви. Смрадное море между нами и духовным раем можем переплыть только на ладье покаяния, на которой есть гребцы страха. Но если сии гребцы страха не правят кораблем покаяния, то утопаем в этом смрадном море. Покаяние есть корабль, а страх – его кормчий, любовь же – божественная пристань. Поэтому страх вводит нас на корабль покаяния, переправляет по смрадному морю жизни и путеводит к божественной пристани, которая есть любовь. В сию пристань приходят все труждающиеся и обремененные покаянием. И когда достигнем любви, тогда достигли мы Бога, и путь наш свершен, и пришли мы к острову тамошнего мира, где Отец, Сын и Дух Святый».⁶⁵

Итак, подвиг милосердия имеет великое значение в деле обновления души; в конце покаянных подвигов он приводит человека к стяжанию настроения любви, при котором Бог открывается человеку и человек познает Бога и тайны того мира. Оттого всякое вообще добро, делаемое нашим ближним, имеет великую созидательную силу, оно может даже приводить маловерного человека к вере. Добрые дела даже маловерным и разочарованным в жизни дают известное нравственное удовлетворение и отраду. Помимо этого они вообще оказывают сильное влияние на настроение человека.

Известно, что и физические упражнения незаметно, но верно укрепляют даже слабое тело, изменяют его строение; так и подвиги добра, совершаемые искренне, изменяют душу: под влиянием их смягчается человеческое сердце, даже и неверное, уменьшается его ожесточение и гордыня, и тогда находит к нему доступ благодать Божия, которая и обращает потом человека к вере.

Виды служения ближним – многоразличны; сюда может входить помощь материальная и духовная: словом утешения, наставления и научения, уход за больными, поддержка несчастных и т. п. Жестокое же и немилосердное сердце, по учению святых отцов, никогда не очистится от страстей и, следовательно, никогда не узрит Бога.

Итак, подвигами воздержания, милосердия и молитвы человек постепенно очищает душу от страстей и приближает ее к Богу. На страсти подвиги эти действуют так: пост погашает все страсти похотения, милосердие – страсти себялюбия (эгоизма), гнева и раздражения, а молитва, как и благодать, содействует человеку во всех его подвигах и трудах. Впрочем, и указанные подвиги не всегда приводят к желанной цели. Фарисеи постились, молились и творили милостыню и, однако, были осуждены Господом, потому что делали все это с нечистыми побуждениями. Всякий подвиг только тогда будет угоден Богу, когда совершается для Бога и ради Бога, одушевляется искренним и смиренным настроением человека. Бог гордым противится и лишь смиренным дает благодать.

Не нужно забывать и того, что истинное подвижничество образуется постепенно и начинается с малого, т. е. с самых обычных и простых дел или телесных подвигов, а именно: с телесного поста, поклонов и чтения молитв, посещения храма Божия, помощи бедным и т.п. Развиваясь, эти телесные подвиги переходят в более высшие: пост телесный переходит в душевный (воздержание от страстей и развлечений), молитва внешняя переходит во внутреннюю, сердечную; внешняя милостыня переходит в настроение сострадания и т. д. «Как душа по природе лучше тела, так и дело душевное лучше телесного. И как первоначально создание тела предшествовало вдуновению в него жизни, так и дела телесные предшествуют делу душевному. Малое житие, постоянно продолжающееся,⁶⁶– великая сила: и мягкая капля, постоянно падающая, пробивает жесткий камень».⁶⁷

Итак, путь к истинному Богообщению и истинному Богопознанию – это путь очищения души чрез делание заповедей, чрез подвиги поста, молитвы, милосердия.⁶⁸ Иного пути к Богу – нет, поэтому никакими усилиями ума, вне показанного пути, человек не может приблизиться к Богу и познать Его. Все эти попытки будут бесплодны и вызывать только гнев Божий.

«Если желательно тебе, – пишет св. Исаак, – чтобы сердце твое сделалось вместилищем тайн нового мира, то обогатись сперва делами телесными: постом, бдением, службою, подвижничеством, терпением и прочим. Привяжи ум свой к чтению Писаний и углублению в них... и оставь просить себе ведения⁶⁹ и созерцания, которые откроются в своем месте и в свое время. Но если и вожделеваешь созерцания тайн, самим делом возделывай в себе заповеди, а не одним стремлением к их ведению».⁷⁰ «Обучение и ведение при страстях не приносят пользы и недостаточны для того, чтобы отверзть дверь, заключенную пред лицом чистоты. Если же отъяты будут от души страсти, то ум просвещается и устрояется на чистом месте естества и не имеет нужды в вопросах, потому что ясно видит блага, обретающиеся на своем месте».⁷¹

«Если же зрение ума не будет очищено деланием заповедей, то человек и не возможет соделаться истинным зрителем божественного созерцания. Все же те подобия духовного, какие думает составить себе ум, называются призраком, а не действительностью. И это происходит оттого, что он не очистился. Так было и с философами внешними».⁷²

Очевидно, первоначально человек должен всю силу ума своего направлять на уразумение тайн домостроительства нашего спасения из самого Божественного Откровения, далее учиться познавать самого себя и свою духовную немощь, наконец, стремиться приобрести чистоту души и тела, которая сама приведет к общению с Богом и уразумению духовных тайн чрез живое соприкосновение с тем миром. До стяжания чистоты святые отцы запрещают всякое богословствование. У человека, не победившего страстей и, следовательно, находящегося вдали от Бога, в результате его богословствования всегда будут неосновательные мысли и предположения, часто искажающие истинную природу духовных вещей. Если же ко всему этому присоединится гордыня ума, или рационализм, то последует полное искажение божественной истины с наклоном в сторону какой-либо ереси и прямо неверия. И ереси, и неверие – от гордыни человеческого ума, болеющего страстями. Таковы опасности от гордого ума.

Но нельзя сказать, чтобы и жизнь верующих проходила без искушений со стороны неверия; по действу вражию или в наказание за какой-нибудь грех нередко беспокоят и их помыслы сомнения. Особенно легко они посещают тех, кто привык жить умом и критикой, у кого парение мыслей не сдерживается ни волей, ни чувством, у кого ум (а не вера богопреданная) – царь в голове. Таким образом, и христианину часто предлежит борьба. Конечно, бороться нужно не столько с самими помыслами, сколько с причинами, породившими их, – в данном случае с парением мыслей и неизбежным при этом охлаждением человека к Богу. По действу врага критика часто подавляет человека помимо как бы его воли, силится оспаривать самые очевидные истины и так подрывает веру.

Для борьбы с этим искушением и злом рекомендуется сильнее напечатлевать истины веры в сердце, в чувстве души: сердце, полное живого настроения, привлечет внимание ума, или, по выражению отцов, «свяжет ум» и оградит его от расхищения чуждыми помыслами, так будет достигаться и внутренний мир души.

Напечатлеваются истины веры в сердце путем богомыслия или размышления. Епископ Феофан так изображает этот прием: утром или вечером после молитвы сосредоточь, говорит он, свое внимание на избранном тобою предмете, например присутствии Божием, смерти, крещении или каком-нибудь догмате веры, – и рассматривай его с разных сторон. При этом каждую родившуюся у тебя мысль старайся проводить до чувства, или внедрять в сердце, – например, из мысли о близости смерти роди страх или раскаяние. При этом всякое размышление заканчивай выводом правил для себя и своей жизни, например: Бог везде есть, все видит, следовательно, видит и меня: не буду же грешить худыми мыслями или делами.⁷³

Так можно размышлять и доводить до сознания и чувства все истины веры, конечно, постепенно, начав с первой и главной – с бытия и вездеприсутствия Божия. Можно проходить их в том порядке, как они изложены в Символе веры. Божественная истина сама будет питать ум и действовать на сердце, лишь бы человек не закрывал пред ней своих духовных очей.

«Но есть способ, – пишет тот же святитель, – как дойти до того, чтобы сомнения совсем не рождались. Мне рассказывал один, как его кто-то научил. Вообрази, говорит, истину и молись о ней и молитвы составляй из ней же. Придет момент, когда истина сия войдет в сердце и обымет все существо души, питая ее и обвеселяя. Это есть сроднение души с истиною; и после сего сомнения уже не могут колебать ее. Они могут в памяти проходить, но бывают далеко от души, как говор или шепот за стеною».⁷⁴

Сердце, полное святых чувствований, будет связывать ум, предотвращать парение мыслей и саму веру делать живой и действенной. Иногда парение мыслей и сухость сердца вызываются чрезмерной суетой и сложностью лежащих на человеке обязанностей служебных, гражданских и семейных. Полезно и тут не забивать голову чрезмерными заботами, особенно не мучить себя всякими беспокойствами и страхами, а предоставлять успех всякого дела воле Божией. И во время самого дела полезно для сердца и животворно возноситься умом к Богу, молясь Ему в душе какой-либо краткой молитвой, например Иисусовой или другой подобной.

Во время сильного борения помыслами сомнения полезно читать по пререкаемому вопросу и какую-либо богословскую книгу, особенно если сомнение является плодом незнания и неведения истины. Если же, наоборот, есть основание предполагать, что помыслы – всецело от врага, именно: если они касаются самых непререкаемых истин веры, которые раньше человек понимал и исповедовал, тогда не следует беседовать с помыслами и ухищряться победить их диалектикой, ибо трудно переспорить того, кому, по выражению св. Исаака, уже шесть тысяч лет:⁷⁵ неизмеримо превосходя человека умом, враг сумеет опутать человека и еще более увеличить сомнения. В таких случаях полезнее обращаться с молитвой к Богу. Полезно читать и св. Евангелие или Псалтирь.

Полезно также заняться каким-нибудь делом, требующим от человека внимания и усилия. Оставляемые как бы в небрежении, помыслы замрут. Успокоившись, человек и сам увидит их лживость. Они и тем уже изобличают свою неправоту, что мучают и терзают человека; истина же всегда живит и радует, дает мир и покой сердцу: по плодам их узнаете их (Мф. 7:16).

Теперь мы указали те главные подвиги, какие предлежат человеку на пути к Богу и познанию того мира. Остается добавить, что весь успех в делании христианина зависит не от его усилий, а от благодати Божией: благодать сообщает действительную силу всем его трудам, делает их угодными Богу. «Как светильник, хотя и елеем полон, и фитиль имеет, но, если не зажжен огнем, остается весь темным, – так и душа, по видимому украшенная всеми добродетелями, если не сделается причастною света и благодати Святаго Духа, есть еще погашенная и омраченная, и дела ее – нетверды, ибо надобно, чтобы они были обличены и явлены светом (Еф. 5:13). И как нет никакой пользы тому, кто идет во тьме, держать в руках много незажженных, хотя и исправных, светильников, потому что и с ними он все же не может видеть ни себя самого, ни другого кого, – так и тот, кто думает, что имеет в себе все добродетели (если это возможно), но не имеет света Всесвятаго Духа, не может ни видеть как подобает дела свои, ни вполне удостовериться, что они угодны Богу»,⁷⁶ – говорит прп. Симеон.

Благодать и должен постоянно взыскивать христианин в Таинствах Покаяния и Св. Причащения: в этих Таинствах для него – сокровищница благодати. Иногда после достойного причащения Св. Таин христианин исполняется такого высокого настроения, такого мира и радости, что готов бывает забыть и саму землю, лишь бы не лишиться блаженства пребывать душой вместе с Господом. Иногда исполняется такой любви, что готов бывает во всяком человеке видеть друга и брата; иногда чувствует такую духовную силу, что готов бывает ради спасения ближних на всякие труды и подвиги. Впрочем, нельзя перечислить и даже изобразить приблизительно всех действий благодати.

Все более и более раскрываясь в человеке, она чудесным образом возрождает и обновляет человека, изощряет его духовное зрение и приближает к Богу. Как бы пелена какая спадает тогда с глаз человека, и он духом своим начинает ясно видеть и чувствовать тот мир, постигать тайны Божии. И догматы веры становятся для него тогда живыми и как бы продолжающимися фактами, которые он ясно видит и переживает: воскресение Христово видевше... видехом Свет истинный, – воспевает их устами Св. Церковь. Видение воочию тайн Божиих преисполняет человека и трепета, и ужаса, и радости в одно и то же время. Христианин начинает, далее, постигать постоянное действие Божие и в этом видимом мире. Он видит любовь Божию и промышление о человеке во всех явлениях жизни. Сами формы видимого мира одухотворяются, утончаются и становятся для него как бы прозрачными: он видит за ними мир высший, духовный. Оттого святые и знали духовный мир лучше, чем знали мир видимый, и деятельность Божию постигали лучше, чем деяния современных им великих людей.

По мере очищения души и тела и само общение с Богом становится более глубоким, внутренним и полным: Дух Божий не временно только посещает человека, а и совершенно поселяется в нем, и становится тогда христианин воистину храмом Божиим. По выражению святых отцов, любовь Божия как бы уязвляет тогда сердце человека, и, уязвляемый ею, он исполняется такого блаженства, что даже бывает как бы не в силах и вынести его в себе, в своем слабом духовном сосуде.

«Имеющий в себе свет Всесвятаго Духа, – говорит прп. Симеон, – не в силах бывает стерпеть зрения Его и падает на землю ниц, взывает и вопиет в ужасе великом как увидевший и испытавший нечто такое, что выше естества, выше слова и разума. И бывает он подобен человеку, у которого внутренности возгорелись огнем. Жегомый божественным огнем, он и сам воспламеняется божественным желанием, проливает обильные слезы и, будучи ими омываем, еще блистательнее сияет и еще преискреннее соединяется с Богом, будучи от Него обожаем».⁷⁷

Охваченный огнем божественной любви, христианин становится выше земли и земных отношений, выше греха и страстей, выше даже тела. И живет тогда среди людей богоносец, по молитвам которого Бог творит чудеса, призывает к покаянию и спасению грешников, проливает милости на целую страну. Таков достославный конец христианского пути ко спасению! Блаженствует праведник здесь, неизъяснимо будет блаженствовать он за гробом, в царстве славы.

Заключим теперь свое слово словами св. евангелиста Иоанна Богослова, сказанными об Иисусе Христе: в Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его (Ин. 1:4–5). О, если бы этот свет осиял и наши хладные души, осиял души маловерных, неверных, сомневающихся! О, если бы прозрели и их духовные очи, и увидели они, наконец, Того, о Ком во время сомнений и отрицаний исстрадалось их сердце! О, тогда был бы конец всем их терзаниям. Подобно апостолу Фоме, осязали бы и они Христа духовным осязанием и, не помня скорби за радость, в сердечном трепете воскликнули бы: Господь мой и Бог мой (Ин. 20:28)!