Мелочи об Александре

I

Император Александр, как никто другой, умел обольщать людей. Особенно его талант прельстительства сказывался в женском обществе. Тут Александр был в своей сфере. Ему нравилось вращаться в атмосфере кокетства, полунамеков и полуслов; в той среде, где изощрялся его актерский талант, где неизбежно царила неискренность и полурисовка, к которым так подходила присущая ему любовь к позам.

Женщины действительно были без ума от привлекательного монарха, – об этом говорят нам почти все современники. Он умел заставить себя обожать не только стареющих светских дам вроде баронессы Крюденер, впадавших в мистический транс и игравших самой грубой лестью на самолюбии Александра. Австрийский посланник в Варшаве в 1816 г. специально отметил в своем донесении исключительное уменье русского царя привлекать дамские сердца. Венценосный рыцарь вовремя скажет любезную фразу: «J'obeis volontiers et surtout aux dames»; публично станет на колени на балу у Коленкура перед М.О. Осиповой с восклицанием «hommage а 1а plus belle des belles»; самолично будет перевязывать обожженные «нежные» пальчики г-жи С. и т.д. и т.д.

Это делает Александра столь неотразимым в дамском обществе, что одна из современниц считает необходимым отметить удивительный факт, что ее кузина осталась равнодушной «даже к человеку, которому не пыталась противиться ни одна женщина, кроме нее». Правда, это была «девственница» в замужестве⁴⁴. Но подобные типы, пожалуй, и наиболее подходящи были к личности Александра. Арндт, рассказывая в своих воспоминаниях, как Александр в России, в Германии и Франции усердно ухаживал за всякой смазливой дамочкой в салонах, добавляет: «Придворные врачи говорили по этому поводу, что все это – одна видимость, совершенно безопасная, что мужья без тревоги позволяют ему увиваться вокруг своих жен». Характерно для Александра то, что его обуревала жажда преклонения женщин, – ему нужен был хоть внешний успех на всех поприщах. Для «Северного Тальмы» движущим поводом был не темперамент, а опять-таки довольно мелкое тщеславие.

«Редко, чтобы женской добродетели действительно угрожала опасность», – добавляет друг юношества Александра Чарторижский при рассказе об ухаживании Александра за наиболее «эффектными дамами» в эпоху еще Павла⁴⁵.

«Государь любил общество женщин, – свидетельствует одна из поклонниц Александра, гр. Эделинг, рожденная Стурдза, бывшая близкой фрейлиной его жены, – вообще он занимался ими и выражал им рыцарское почтение, исполненное изящества и милости. Что бы ни толковали в испорченном свете об этом его расположении, но оно было чисто и не изменилось в нем и тогда, когда с летами, размышлением и благочестием ослабли в нем страсти.» Графиня Эделинг права относительно того, что отношение к женщинам у Александра не изменилось с летами и что благочестие отнюдь не препятствовало веселому времяпрепровождению, но что касается до «рыцарского почтения», то приходится сказать, что более правильно было бы определить женолюбие Александра термином «ферлакурства», подчас принимавшего довольно грубые формы.

«Всем известны, – писал в 1802 г. баварец Ольри, – посторонние привязанности императора». Общество определенно говорит о связях с артисткой Филисс, Шевалье, Жорж. По пути в Мемель отмечается «дорожный роман с двумя рижскими дамами». В Тильзите, – свидетельствует прусский король, – «мелочи из военного быта французской армии интересуют его (Александра) очень сильно, но не меньше и хорошенькие тильзитские девицы». В Петербурге царь ездит пить чай к немецким купчихам Бахара и Кремер – «порядочным дурам», по выражению Греча. Говорят о некой госпоже Шварц, жене коммерческого дельца. То же волокитство отмечает в своих воспоминаниях В.И. Бакунина – в Вильне в июне 1812 г., и т.д. И все это в разгар любви к прекрасной Марии Антоновне Нарышкиной, урожденной княжне Четвертинской.

На Венском конгрессе в этом цветнике европейских красавиц, собранных из великосветского и артистического мира для обольщения съехавшихся монархов и их министров, натура Александра проявилась во всем своем объеме. Агенты тайной великосветской полиции Меттерниха систематически доносили, что «русский император проводит время в дамских будуарах». Причем «се grand charmeur» имеет дело только с красавицами. Его тщеславию льстит та предупредительность, с которой относятся к нему дамы высшего света. Идет какой-то сплошной флирт с кн. Эстергази, гр. Зичи, кн. Ауэршперг, принцессой Лихтенштейн, гр. Чешени и др., сообщениями о котором пестрят полицейские донесения. Наряду с этим де ля Гард рассказывает о «романе» с артисткой Л.

На первый взгляд, все интересы императора на конгрессе исчерпываются этим «платоническим кокетством» и увлечением танцами, которым Александр предается с какой-то непонятной страстностью. «Конгресс не ходит, а танцует», – сказал принц де Линь, и эта «dansemanie» преимущественно захватывает Александра и соперничает с его «paradomanie».

Александр не любит мужского общества, – отмечают агентские донесения. Как и у себя на родине, он избегал «бесед с людьми умными» (Греч). Среди представительниц прекрасного пола его таланты расцветают и лучше оцениваются, напр., дамы любят аккомпанировать русскому императору, обнаружившему «особенный талант свистеть». Как плоско, однако, было ухаживанье Александра, показывает следующий, подслушанный великосветским агентом на балу у Пальди, диалог между русским императором и гр. Гюльфорд: «Ваш муж в отсутствии, было бы весьма приятно временно занять его место». – «Разве Ваше Величество принимает меня за провинциалку?» – отвечает дама.

Как это действительно, однако, далеко от истинного рыцарского отношения к женщине.

Также далек был от рыцарского отношения и платонический роман Александра с прусской королевой Луизой. Великий кн. Николай Михайлович необычайно заблуждался, приписывая видимое пристрастие Александра к Пруссии каким-то рыцарским отношениям к Луизе. Если у русского императора и было какое-нибудь пристрастие к Пруссии, то большую роль играло немецкое происхождение царствовавшей династии, как отмечал Жозеф де Местр. В действительности, роль Александра в делах Пруссии и отношения его к несчастной прусской королеве исключительно объясняется той дипломатией, которую вел Северный Тальма. Как показывает отчетливо в этюде, посвященном королеве Луизе и Александру А. К. Дживелегов⁴⁶, Александр, стараясь покорить Луизу, думал не о флирте, а о том, «чтобы сделать самого влиятельного человека у прусского трона слепопреданным себе». К несчастью для Луизы, как для женщины, так и для политического деятеля, она искренно увлеклась красивым, молодым и обольстительным монархом, представляющим столь разительный контраст с ее мужем, «личностью глупейшей и незначащей», по выражению дневника Вилламова, ст. секретаря императрицы Марии Феодоровны. В результате Луиза предлагает Александру «любовь», а последний вел только холодный, расчетливый «политический флирт». «Платоническое кокетничание» с Луизой со стороны Александра привело к тому, что, будучи в Потсдаме в 1805 г., Александр должен был, подобно омским девицам того времени, запирать на два замка свою опочивальню, чтобы его не застали врасплох. Об этом он рассказывал сам Чарторижскому. И действительно, как видно из личной переписки с ним Луизы, последняя готова была совершить неосторожный поступок, к которому Александр, очевидно, не был склонен, ибо для него игра с Луизой сводилась прежде всего к игре политической. Всякая связь могла быть только помехой дипломатии. Луиза поняла это только через несколько лет, когда перед ней до некоторой степени вскрылся истинный характер ее «друга».

Очарование прусской королевы было общеизвестно. Если Наполеон после свидания с ней в Тильзите писал Жозефине: «Я – как клеенка, по которой все это только скользит», то почти так же мог бы сказать и Александр. Разница была лишь та, что Наполеон не надевал рыцарских лат, в которых являлся Александр перед Луизой.

В эпизоде с Луизой довольно ярко проявлялась дипломатическая тактика Александра, склонного всегда пользоваться женским сердцем в целях оказания влияния на политику. Эта тактика достигла своего апогея на Венском конгрессе, где Александр далеко не был в ней одинок. Именно в дамских салонах во время конгресса плетется закулисная политическая интрига. Ими одинаково пользуется как и Александр, так и Меттерних, его соперник в дипломатии и определенный враг во время конгресса⁴⁷. Через женщин действует третий знаменитый дипломат – Талейран, обошедший своей изворотливой хитростью и Александра и Меттерниха. Два салона царствуют в Вене, Багратион и Саган – двух соперниц, бывшей и настоящей любовницы австрийского министра. И к обеим подходит Александр в видах достижения своих политических целей и осведомления о планах противника. Но применяет разные методы. С княгиней Багратион ведется игра в любовь. Агенты полиции свидетельствуют о «многих чарующих часах», которые проводит русский император глаз на глаз с Багратион во время посещений «далеко за полночь». Но те же наблюдатели утверждают, что в данном случае «любовь к политической интриге» взяла верх над более нежными чувствами.

Что же касается Саган, то тут метод воздействия иной. Требование разрыва с Меттернихом подтверждалось давлением на связанные с Россией имущественные интересы герцогини. По-видимому, Александр достиг своих целей в обоих случаях, так как обеим авантюристкам впоследствии выплачивалась пенсия за какие-то особые заслуги. Эта своеобразная дипломатическая политика, через женщин, равным образом далека от того рыцарства, о котором говорит в своих записках Эделинг.

II

Александровская историография, в стремлении обрисовать хотя бы юношеский идеализм своего героя, склонна и по сие время рисовать в привлекательных красках его семейные добродетели. В действительности же Александр был крайне плохим мужем, непостоянным в своих отношениях к жене с молодых лет. Верно охарактеризовал еще Герцен: Александр любил всех женщин, кроме своей жены.

Биограф Александра и Елисаветы Алексеевны покойный в. кн. Николай Михайлович считал, что до 1804 г. между супругами существовали нежные отношения вплоть до увлечения Александра Нарышкиной. Считал это он явно вопреки всем показаниям современников. Напомним хотя бы слова баварца Ольри, донесения которого были опубликованы именно Николаем Михайловичем: «всем известны посторонние привязанности императора». Настойчивость в данном случае историка, принадлежащего к царствовавшей семье, чрезвычайно характерна для некоторых свойств его работы, – в них постоянно мы видим некоторую коллизию между стремлением к исторической объективности и влиянием семейных традиций. Тенденция эта ярко сказалась и в самой последней работе, посвященной Александру, где в сущности дается довольно резкая характеристика «благословенного монарха».

Не подлежит сомнению, что охлаждение к Елисавете у Александра произошло еще при жизни Екатерины, чем и объясняется связь Елисаветы с кн. Чарторижским, связь, которую очень решительно, и притом с большой запальчивостью, пытался опровергнуть в. кн. Николай Михайлович в полемике с профессором Ашкенази⁴⁸. Александр любезничал со всеми женщинами, но сердце его любило одну женщину и любило постоянно до тех пор, пока она сама порвала связь, которую никогда не умела ценить, – говорит гр. Эделинг. Александр охладел к супруге по «холодности ее темперамента», – свидетельствует царский друг кн. А.Н. Голицын. «Овладеть этой женщиной легче умом, чем сердцем», – замечает француз Савари.

Представление об Елисавете Алексеевне как-то не вяжется с изображением ее холодной натурой. В историю она вошла с привлекательными чертами чарующей женственной прелести. Таковой, по-видимому, и была эта женщина с наружностью Психеи и с умом мужчины: «le seul homme de la families, – говорит про нее кн. П. Вяземский. Ее трагический роман с корнетом Охотниковым поистине романтическая эпопея, которая показывает, что не холодность натуры⁴⁹, а нечто другое было причиной охлаждения и разрыва с Александром.

Нет ничего само по себе удивительного, что между людьми, слишком рано связанными формальными брачными узами, как это было с Александром и Елисаветой (одному было 16 лет, другой 15), наступило охлаждение: ведь духовная связь зиждется не только на законах физиологических.

Французский актер Домер, оставивший весьма ценные воспоминания о своем пребывании в России, вращавшийся в разнообразных общественных кругах, вплоть до великосветских салонов, передает сплетню, что Александр разрушил свой темперамент в период так называемого медового месяца. Однако даже супружеская страстность едва ли могла покрыть то в сущности оскорбление, которое наносил Александр женскому самолюбию Елисаветы, спокойно относясь к назойливым ухаживаниям за его женой со стороны екатерининского фаворита Платона Зубова. Головин в своих записках утверждает, что ухаживание Зубова якобы объясняется «желанием Екатерины II видеть внука». Об этих приставаниях Зубова говорит в своих письмах к Кочубею сам Александр. Он жалуется в них на трудность того двойственного положения, в котором приходится ему пребывать, – другими словами, на боязнь обидеть всемогущего фаворита. Но это все. Не должна ли была оттолкнуть подобная пассивность молодую Елисавету, еще не пропитавшуюся развращенными нравами екатерининского общества?

Усиленные занятия не позволяли до 1804 года, говорит в. кн. Николай Михайлович, Александру заниматься супругой. Мы знаем, каковы были в действительности эти «усиленные занятия», сводившиеся на первом плане к военным экзерцициям, которые едва ли могли серьезно интересовать Елисавету. А здесь постоянно в интимной обстановке блестящий и умный кн. Чарторижский.

В конце концов вопрос о том, каковы были реальные отношения Елисаветы и Чарторижского, имеет совершенно второстепенное значение. Для характеристики действующих лиц и их психологии важнее факты, свидетельствующие о необычайных отношениях романтического характера, установившихся между Елисаветой и Чарторижским.

Ольри записывает, что Елисавета «не пользуется любовью государя»: «Известно самым достоверным образом, что единственный мужчина, которого императрица видит с удовольствием и который бывает в ее интимном обществе – кн. Чарторижский»... Об интимных отношениях этих двух лиц говорят будущий посланник в России Людовика Филиппа Барант⁵⁰ и близкая ко двору гр. Головина. То же утверждает Наполеон на о. св. Елены, как свидетельствует журнал Гурго.

Наполеон, конечно, мог передавать только общественную сплетню, которая облекла в более грубую форму то романтическое, что связывало русскую императрицу с польским князем.

Опубликованные польским историком Ашкенази выдержки из дневника кн. Чарторижского в период Венского конгресса, вопреки нежелания считаться с ними вел. кн. Николая Михайловича, ярко очерчивают характер отношений, существовавших между обоими лицами.

Выдержки эти были напечатаны Ашкенази в «Голосе Минувшего»; повторим их частично, ибо они сами за себя говорят без всяких пояснений.

«Здесь я вижу ее, сильно изменившуюся, но для меня всегда ту же со стороны ее и моих чувств. (Они утратили свой пыл, но в них сохранилось достаточно силы, чтобы вовсе не видеть ее было великой мукой.) Раз только до сих пор я видел ее; плохо принятый, я переживаю неприятный день»...

«Вторая встреча. Признаны новые обязанности. Она всегда истинный ангел. Ее письмо...»

«Моя тетка сплетничает, мой отец сказал ей о ней. Наука, что мало кому можно доверять настоящую и важную тайну... Ее визит и письмо... Жар и угрызения, укоряющие в виновности. Стан и лицо изменились, однако все та же очаровательность, а душа ангельская...»

«Разнообразность моих чувств. Она всегда первый и единственный предмет. Обмен кольцами... Я испорчен доброжелательностью и любовью... Душа не может подняться до ее превосходства...»

«Я желаю ей счастья и завидую ему; страстно люблю, а все таки... я все посвятил бы, а святость чувств недостаточно охраняю. Долгая неуверенность, противность и неустанные обиды и двадцатилетнее ожидание, а ее уже в течение стольких лет прикрытое чувство разрушал правильный порядок сердца, несчастия одной неверности потрясли некоторые самые деликатные принципы⁵¹. Но это не оправдывает меня, так как я от сердца простил, а она не прощения, но любви, уважения и обожания достойна»...

Пусть сомневается кто хочет; по нашему мнению, приведенное свидетельство более чем красноречиво... На Венском конгрессе в душе Елисаветы разыгрывалась новая драма. Детали ее от нас пока скрыты. Из дневника Чарторижского выступают, однако, признаки того душевного переживания, которое побудило в конце концов Елисавету написать 1 февраля 1815 г. из Вены письмо, полное безнадежной тоски, письмо, напечатанное вел. кн. Николаем Михайловичем в «Историческом Вестнике».

Мы видим здесь намек на бывший в 1807 г. роман с Охотниковым, закончившийся столь трагически: «несчастия одной неверности потрясли некоторые самые деликатные принципы». Неверность отражалась как на психологии Елисаветы, так и на кн. Адаме. В дневнике ярко выступают эти душевные переживания. «Я от сердца простил», – записывает Чарторижский, человек, сам искушенный во многих романтических приключениях.

В Вене между обоими происходит примирение, может быть как гласила общественная сплетня, возобновился и роман⁵². Но душевное равновесие тем не менее не наступило. Очевидно, сплетни дошли и до Александра, быть может, и содействовавшего в свое время роману кн. Адама со своей женой.

По крайней мере, дневник говорит о визите императора к тетке автора, к той, которая «сплетничает». Дневник говорит также о разговоре с самим Александром и добавляет: «поднимаю материи о ней».

Из того же источника мы знаем о какой-то попытке со стороны Александра к примирению. Очевидно, по соображениям общественного такта, так как отношения между супругами в это время явно холодные.

Эту холодность, переходящую в прямую враждебность, отмечает в своем дневнике ст. секретарь Вилламов еще в 1807 г.

В 1810 г. со слов Марии Феодоровны он обвиняет Елисавету даже в грубости обращения с Александром. На Венском конгрессе об этой грубости, о пренебрежении уже со стороны Александра свидетельствуют многочисленные полицейские наблюдения⁵³.

Так или иначе, но как раз в момент, когда кн. Адам отмечает, что «чувства искренние, глубокие, которые захватывают всю душу и насквозь пронизывают... только принадлежали и принадлежат ей..., он говорит и пишет Елисавете «о необходимости брака» для него. Очевидно, необходимость подчиниться светской условности, отсюда коллизия с личными чувствами и вызвала то полное безнадежной тоски письмо ее к неизвестной, которое помечено датой 1 февраля 1815 г. Через несколько кн. Адам женился на княжне Сапеге...

У Александра был большой талант привлекать к себе сердца, даже разбитые им самим. Проходят годы. С годами происходит примирение супругов. С какой удивительной нежностью пишет Елисавета о смерти Александра своей матери: «Maman, notre ange est au ciel et moi je vegete encore sur la terre... Maman ne m'abandonnez pas, car je suis absolument seule dans ce monde de douleur»⁵⁴.

Нам нет необходимости проникать в тайники женского сердца, чтобы разрешить психологическую проблему любви. Это не входит в нашу задачу. Нет ничего удивительного, что Александр, уже уставший от треволнений своей беспокойной жизни, вернулся к своей нежной подруге ранних лет; вернулся тогда, когда обнаружилась новая неверность Нарышкиной, вызвавшая императорскую немилость к фаворитке и отсылку в Рим кн. Гагарина, который осмелился быть «соперником своего Августейшего властелина»⁵⁵; вернулся, когда, наконец, после смерти любимой дочери Александра от Нарышкиной или той, которую он считал своей, порвались последние связи с неверной возлюбленной (в измене Александр не сомневался). Для нас во всех этих романтических перипетиях, в сущности, важно только то, что великий актер, каким был в жизни Александр, сошел со сцены, по крайней мере в глазах жены, в том же ангельском ореоле, в каком он пребывал в дни молодости, в дни чувствительных излияний, нежных слов и возвышенных чувств.

Обрисовка отношений Александра к женщинам, имеющая значение для его личной характеристики, требовала бы рассмотрения и его отношений к любимой сестре Екатерине Павловне. В этих доверительных отношениях была доля нежных чувств, выходящих уже за сферу родственной привязанности. Как по-иному рассматривать те нежные письма, которые писал Александр своей сестре? Что означают, например, такие строки: «Helas! je ne sais profiter de mes anciens droits (il s'agit de vos pieds, entendez vous) d'appliquer les plus tendres baisers dans votre chambre a coucher a Twer»⁵⁶.

К сожалению, при опубликовании Николаем Михайловичем переписки брата и сестры, эта переписка подверглась со стороны, как говорят, Николая II строгой цензуре. Переписка дана читателям с большими купюрами. Многое для определения семейных отношений уничтожено еще императором Николаем I. Может быть, истории и не удастся, таким образом, приподнять завесу, скрывающую до сих пор от нас детали деятельности, развивавшейся вообще около тверского салона Екатерины Павловны. Пока, во всяком случае, еще преждевременно строить здесь какие-либо предположения.

«Историческая загадка», разъяснению которой посвящена книга о. Пирлинга, переведенная ныне на русский язык («Не умер ли католиком Александр I». Изд. «Современные Проблемы». М., 1914), в сущности очень не нова. Еще в 1848 г. в журнале «Constitutionale Romano» появились сведения о том, что Александр I умер католиком. Это предание уже более подробно было развито в 1852 г. наперсником папы Григория XVI, Гаетано Морони, в церковно-историческом словаре. Предание основывалось на сообщении самого папы, слышавшего в свою очередь его от своего предшественника Льва XII, который входил в сношения с Александром I по поводу обращения его в католичество и соединения церквей. В 1860 г. тот же вопрос подвергся рассмотрению в журнале «Le Correspondant» (эту статью о. Пирлинг, приведший всю библиографию, почему-то не называет). Статья эта (Tendances catholiques de la societe russe) была выпущена отдельной брошюрой и попала в руки Д.Н. Свербеева, выступившего в 1870 г. в «Русском Архиве» (№ 10) с опровержением. В 70-х гг. был опубликован еще ряд данных или вернее рассказов, дополнявших предание из других источников. Объединяя этот, уже опубликованный, материал и дополняя его новыми сообщениями, известный историк сношений России с Папским Престолом о. Пирлинг выступил 13 лет назад в парижском журнале «Le Correspondant» (февраль, 1901 г.) со статьей: «L'Empereur Alexandre I est-il mort catholique?»

Суть дела заключается в том, что Александр I в конце 1825 г. отправил в Рим ген. Мишо с миссией религиозного характера. Мишо, по преданию, открыл Льву XII, что русский император желает отказаться от православия и осуществить идею соединения церквей: будто бы Мишо от имени императора признал папу главой церкви. Предание основано не только на показаниях римской курии, но и на свидетельствах близких ген. Мишо лиц: дочери известного дипломата де Местра, брата ген. Мишо и др. Ген. Мишо после смерти Александра I послал подробное донесение о своей миссии и намерениях покойного императора Николаю I, который уничтожил это донесение. Лица, близкие Мишо, которым генерал открыл свою тайну, видели, однако, эту копию.

Таковы главнейшие данные для решения «загадки». За отсутствием документов приходится лишь строить предположения. Когда во французской печати появилась статья о. Пирлинга, о ней в «Русской Старине» (апрель 1901 г.) писал В.А. Бильбасов, указывавший, что нет основания отрицать всецело это «иноземное предание», как склонна была националистическая историография, именовавшая указанные сведения «историческим подлогом» и «заведомою ложью». Мнение Бильбасова сводилось к тому, что Александр умер членом православной церкви – «это истина факта», но имел в последнее время склонность к католицизму – «это будет истина чувствования». Так разрешал Бильбасов загадку.

В 1913 г. статья Пирлинга вышла отдельно в расширенном виде и сразу выдержала два издания: очевидно, это старое сенсационное открытие было принято за новое, и католическому сердцу лестно было сопричислить императора всероссийского к лону католической церкви. Новое издание и переведено на русский язык⁵⁸.

Для решения загадки автор не отыскал новых данных. Им использованы лишь новейшие работы, посвященные Александру I, для выяснения вопроса, насколько Александр I был расположен к принятию католичества. В сущности, это единственный вопрос, который и мог бы представить интерес, дополняя или разъясняя некоторые черты личной характеристики Александра I.

О. Пирлинг, в конце концов, признает несомненным самый факт посылки ген. Мишо в Рим. В этом действительно не приходится сомневаться, так как в папском архиве сохранились документальные данные⁵⁹. Также несомненно для Пирлинга и то, что целью миссии было установление религиозного союза. Но каково было реальное значение миссии?

Принимая во внимание отрицательные меры против католиков в конце царствования Александра (прибавим, явно выражавшееся Александром недовольство по поводу «латинской» пропаганды среди грекоуниатов под влиянием библейских обществ), о. Пирлинг не решается ответить определенно. Вопрос остается открытым, и действительно странно, что именно в эти годы, как доносил французский посол Лафероннэ своему правительству, «католицизм пользовался меньше протекцией, чем другие культы». Но лично для Александра автор решает вопрос более определенно: «в душе он, очевидно, принадлежал к истинной церкви» (т.е. к католичеству)... Император «унес с собою в могилу... прекрасную мысль». Может быть, все это очень лестно для католических писателей, но данных для подобного решения вопроса никаких нет.

В «мятущейся душе» Александра, вероятно, просто царил тот «духовный сумбур», который отмечает в. кн. Николай Михайлович для эпохи александровского мистицизма и который в сущности сопровождает Александра в течение всей его жизни. Облик Александра рисуется нам теперь совершенно в ином виде, чем 10 лет назад, когда дуализм считался первенствующей чертой императора, когда казалось, что это был человек каких-то роковых противоречий, трагической внутренней борьбы. Мы хорошо теперь знаем, что эта внутренняя трагедия якобы больной, изломанной души иногда объясняется значительно проще.

При неискренности Александра трудно сказать, увлекался ли он в действительности когда-либо мистицизмом, католичеством или православной церковностью в эпоху Фотия. Что здесь было наносное, что было сознательной игрой «лукавого византийца»? Постоянные общения с Библией и мистикой должны были, конечно, наложить отпечаток известной религиозности на душу Александра. Скорее, впрочем, это была не религиозность, а своего рода ханжество, к которому так склонны подчас люди, пережившие бурные эпохи, к концу своей жизни. Еще на Венском конгрессе Александр удивляет агентов тайной полиции, что говорит о религии, как святой, и подчеркнуто соблюдает всю внешнюю обрядность. «Европеец» Александр мог быть более склонен к католицизму, к которому тяготела русская аристократия, чем к византийской обрядности. Александр вращался постоянно в дамском обществе. А в то время «во всех гостиных воинствовали знатные дамы в пользу латинства», – свидетельствует Стурдза в своей записке «О судьбе православной церкви», и среди иезуитов искали руководителей для своей совести. Сардинец гр. Ческерен утверждал, что в семейном кругу Александра считали весьма расположенным к католичеству и что императрица-мать крайне боялась каких-либо сношений сына с папой и неоднократно убеждала его не заезжать для свидания с римским первосвященником.

Но одно несомненно: Александр пользовался всем и всеми по мере надобности. И не проще ли, не в большем ли соответствии с установленным ныне обликом Александра было бы предположить, что посылка ген. Мишо к папе Льву XII с какими-то таинственными предложениями является обычным для Александра приемом действовать сразу на несколько фронтов. Не надо забывать, что в руках Александра идея Священного союза, мистика, библейские общества в значительной степени были орудием реакционной политики. Но и мистика, как известно, была заподозрена в революционной опасности. Св. Престол с самого начала относился несочувственно к мистическим увлечениям правительства, а равно и к самой идее Священного союза: папа, как светский владыка, не подписал акта Священного союза. Сокрушая мистику, Александр обратился к двум звеньям кафолической церкви – и к реакционному византизму, и к реакционному католицизму. Не в этом ли действительная подкладка, на которой зиждилась «великая идея соединения церквей»? Мечтать о ней Александр мог только на словах, но не в помыслах. И это отвечало всей линии его поведения.

Много лет спустя, уже в наши дни, почти аналогичная комбинация возникала при папе Льве XIII. А кто другой, как не Победоносцев, тогдашний руководитель церковной политики, казалось бы, был более враждебен католицизму? Объединяла идея совместной борьбы с новым духом. Характерно, что именно в это время и выступил о. Пирлинг со своей статьей: «L'Empereur Alexandre I-er est-il mort catholique?»

По связи с высказанным предположением возможно, что миссия ген. Мишо объясняется совсем просто. Припомним, что правительство Александра I довольно единодушно действовало вместе с папой против революционного духа. В 1821 г. Пием VII была издана булла против карбонариев и других тайных обществ. Булла была обнародована в России, а затем, как известно, был издан общегосударственный закон, запрещавший всякие тайные общества.

С Львом XII (преемником Пия VII) добрые отношения на первых порах несколько нарушились, ибо «сей первосвященник и окружающие его прелаты», как гласит официальное сообщение, уклонялись «от правил терпимости и умеренности, коими предместник его руководствовался, и желают, сколько возможно, восстановить прежнюю власть Римского Престола». Новый папа издал в 1824 г. буллу, направленную католическим епископам в Россию без сношения с министерством через миссию. Булла была запрещена, так как в ней было усмотрено «присвоение той неограниченной монархической власти папе в делах церковных», которая «несовместна с правами государей».

Затем правительство скоро усмотрело в действиях римской конгрегации послабление в исполнении буллы Пия VII о тайных обществах. А именно по ходатайству митрополита римско-католических церквей Сестренцевича было дано разрешение епископам «давать отпущение тем, кои некогда принадлежали к тайным обществам, но оставили уже оные». Главное управление иностранных исповеданий нашло, что новый декрет уничтожает «благотворное для общественного спокойствия действие» буллы против тайных обществ и ослабляет «самый государственный закон». Александр I признал действие римской конгрегации «столь важным», что пожелал «собственноручно» о том написать папе.

Всеподданнейшая записка 1826 г. главноуправляющего духовными делами иностранных исповеданий, сообщая об этом новому императору, заметила, что последствия сего дела неизвестны.

Не является ли миссия ген. Мишо отзвуком этих недоразумений и опасений, правда, крайне странных, что римская конгрегация будет содействовать росту революционного движения?..

Кн. В.В. Барятинский. Царственный мистик (Император Александр I – Феодор Кузьмич). Изд. «Прометей».

Д.Г. Романов. Таинственный старец Феодор Кузьмич в Сибири и император Александр Благословенный. (Легенды и предания, собранные Томским кружком почитателей старца Феодора Кузьмича.) Издание Д.Г. Романова. Харьков. 1912 г.

Эта легенда, как исторический материал, окончательно уже сдана в архив. В наши дни интерес может представлять лишь выяснение, как создалась эта легенда и кто был тот таинственный старец Феодор Кузьмич, с которым народная фантазия (а потом фантастические предположения историков) ассоциировала личность Александра I. Пока для этого нет данных. И авторы второй книги, составленной коллективно, пошли по верному пути, собрав те рассказы, которые ходили и ходят в Сибири о старце, Феодоре Кузьмиче, те памятники и вещи, которые остались от старца и т.д. «Целью нашего труда, – говорится в предисловии, – было не категорическое безусловное доказательство истинности существующей легенды, но собирание всех существующих данных, которые бы служили к разъяснению и обнаружению тайны, которою был окружен этот загадочный сибирский отшельник». И действительно, эта работа заключает в себе изложение всего, что до сих пор известно о старце. Книга снабжена снимками с вещей, кельи, памятника, документов, оставленных старцем (или приписываемых ему). Итак, кто интересуется подобными вопросами, найдет кое-что для себя интересное и новое в преданиях, собранных «Томским кружком почитателей старца Феодора Кузьмича».

Авторы, осторожные более или менее в своих выводах и оговаривающиеся, что они «далеки от мысли категорически утверждать» тождественность Кузьмича и Александра I, все-таки верят в действительность этой легенды и надеются, что она скоро разъяснится. Блажен, кто верует. Пока они остановились на выводе, что «если на основании имеющихся данных нельзя категорически утверждать, что старец Ф.К. был именно император Александр Благословенный, то в такой же степени нельзя и отрицать того, что Александр Павлович мог явиться в образе таинственного сибирского старца-отшельника». Как раз невозможность последнего и доказана очень определенно и совершенно неопровержимо.

Литература по этому вопросу уже достаточно велика. Томские почитатели Ф.К. насчитали тридцать работ, посвященных разбору легенды. Едва ли не самая обстоятельная из них принадлежит в. к. Николаю Михайловичу «Легенда о кончине императора Александра I в Сибири в образе старца Феодора Кузьмича». Работа эта, разрешившая вопрос отрицательно, появилась в 1907 г. Для чего вновь пересказывать старую аргументацию через несколько лет?

Если для томских историков основанием является собирание сведений о почитаемом ими старце (в чем они, конечно, могут преуспеть), то малопонятно появление работы кн. Барятинского, поставившего себе целью во что бы то ни стало доказать, что Ф.К. и Александр I – одно и то же лицо. В этом, конечно, автор, пересматривающий лишь старые данные, нисколько не преуспел, что и было доказано уже без труда в фельетонах А.А. Кизеветтера («Русские Ведомости») и П.Е. Щеголева («День»).

Не знаю, правда, стоило ли рассматривать по существу работу кн. Барятинского, имеющую весьма небольшую историческую ценность. Автор поставил себе три вопроса – и на все три отвечает утвердительно: 1) Имел ли император Александр I намерение оставить трон и удалиться от мира? 2) Если он имел это намерение, то привел ли он его в исполнение в бытность свою в Таганроге? 3) Можно ли отождествлять с его личностью личность сибирского старца?

Характерны приемы, при помощи которых разрешаются эти загадки: автор собирает все рассказы о том, как Александр в период с 1817 г. по 1825 г. неоднократно говорил о своем намерении отказаться от престола. И, не думая подвергнуть эти слова какой-либо критической оценке, забывая о том, что Александр и в молодости высказывал те же предположения, автор попросту приходит к положительному ответу на первый вопрос, заявляя при этом довольно категорически, что подобный утвердительный ответ «никогда ни в ком не возбуждал сомнения» (?!). Для разрешения второго вопроса подвергаются анализу все сообщения о смерти Александра, улавливаются противоречия в них и на основании этого устанавливается какая-то весьма проблематичная таинственная загадочность, окружавшая будто бы смерть Александра. Как совершенно справедливо отметил уже А.А. Кизеветтер, «кн. Барятинский во всем видит загадки, странности, таинственные намеки там, где непредубежденный человек не найдет ничего, кроме самых простых фактов, вполне естественных при данном положении вещей».

Путем таких предположений можно доказать все, что угодно. Это, в сущности, тот же метод беспорядочного пользования источником, который довольно метко высмеян в недавно переведенной остроумной книжке Переса «Почему Наполеона никогда не существовало, Или великая ошибка – источник бесконечного числа ошибок, которые следует отметить в истории XIX века»⁶¹.

Кн. Барятинский остроумен в измышлениях и чрезвычайно догадлив при раскрытии тайн, но когда он встречается с простым каким-нибудь фактом, стоящим в противоречии с его идеей, он попросту с удивительной категоричностью отметает его. Можно привести один довольно яркий пример.

Не без оригинальности автор придумал способ проверить показаниями современных врачей показания врачей Александра I. Он разослал анкетный лист с изложением фактов, обнаруженных при вскрытии тела Александра I, и попросил экспертизу определить, от какой болезни последовала смерть. Хотя врачи и заключили, что на основании протокола ничего нельзя сказать определенного, тем не менее они указали на «возможность смерти от сифилиса». Для автора этого достаточно: ясно, что «в Таганроге было вскрыто тело не Александра». Почему? Потому что эта болезнь совершенно «не соответствует всему тому, что о нем (Александре) известно». Но другой может прийти и к выводу противоположному.

В таком духе и идет все изложение.

Надо сказать, что автор далеко не исчерпал всех возможностей. Фантазия могла бы работать и дальше. У старца Феодора Кузьмича найдены «рукописные остатки». Любители расшифровывать тайны нашли уже несколько ключей к разгадке цифровой кабалистики записок. Один из них восстановил «тайну» в таком виде: «Се Зевес Е.И.В. Николай Павлович, бессовести сославший Александра, от чего аз нынче так страдающи брату вероломну вопию. Да воссия моя держава». Не знаю, почему кн. Барятинский не обратил должного внимания на приведенное толкование: ведь это новая страница для уголовно-исторического романа.

Думается, что и вся книга кн. Барятинского вообще может наибольший интерес представить для любителей чтения таинственных судебных драм. К сожалению, только приходится сказать, что такие работы рассевают в широких кругах читателей фантастические исторические представления.