1835 г.

На праздник Рождества Христова я по необходимости должен был остаться во Владимире, так как пешком идти на родину, более 100 верст, в холодную пору, было неудобно, а нанимать подводу не было средств. В воскресные и праздничные дни к богослужению мы ходили обыкновенно в ближайшую приходскую церковь – Воскресенскую, где более способные из нас читали и пели на клиросах.

В бурсе же за тем провел я сырную неделю и Пасху.

В праздничные дни и вообще в часы, свободные от занятия, не возбранялось ученикам семинарии заниматься музыкой и пением. Некоторые из учеников хорошо играли на гуслях, на скрипке, флейте и кларнете. Я помню хороших игроков на гуслях Астудина и Никольского (Впоследствии поступившего в монашество в Московский Покровский монастырь, с именем Пимена). Пытался было и я учиться играть на гуслях, но недостало терпения. Вообще ни к музыке, ни к поэзии у меня не было призвания.

Между учениками бурсы немало было с хорошими и сильными голосами; поэтому не редко можно было слышать в наших стенах веселое и громкое пение. Изредка, по вечерам, тайком происходили у нас и сценические представления. Но все это было только в первые два года моего пребывания в бурсе; с выходом из семинарии старших учеников, все эти более или менее благородные увеселения стали мало-помалу исчезать и заменяться другими, более грубыми забавами, как то: игрой в карты, в шашки, а летом в кегли и городки. Бывали нередко и случаи нетрезвости.

Наступил май. В семинарии, так же, как и в училищах, продолжались еще в наше время, так называемые рекреации, хотя они происходили далеко уже не в таком виде, в каком они были при прежнем ректоре, архимандрите Павле. Теперь не было уже того хождения целой тысячной толпой на архиерейский двор и громогласного пения на латинском диалекте, коим приветствовали Владыку, когда он появлялся у окна своих покоев, просили у него рекреации и затем благодарили: но в известный день, избранный семинарским начальством приходил в классы инспектор и объявлял нам о рекреации, иногда для нас совершенно неожиданно. Бывали в этот день прогулки и за город, в Марьину рощу; но там не было уже таких собраний гостей, какие бывали в прежние времена; при нас не было ни разу посещения рощи ни преосвященным, ни губернатором; даже не всегда приезжал и ректор. Являлись только некоторые из молодых наставников и разве еще иногда инспектор для наблюдения за порядком. О том, как происходили рекреации во Владимирской семинарии в прежнее время, подробные сведения заключаются в «Воспоминаниях И.С.А.», помещенных во «Владимирских Епархиальных Ведомостях» за 1875 год (№ 12, стр. 590–596).

21 мая во Владимире ежегодно совершается великое церковное торжество. В этот день приносится в город из Боголюбова монастыря древняя чудотворная икона Боголюбской Божией Матери. К этому времени стекаются десятки тысяч богомольцев из разных мест. Для сретения этой святыни выходит обыкновенно архиерей со всем городским духовенством из кафедрального собора и останавливается у Сергиевской церкви, что против семинарии. Здесь совершается краткое молебствие, и затем шествие направляется к кафедральному собору. По совершении на другой день в соборе торжественной Литургии, икону переносят, согласно предварительно составленному расписанию, поочередно во все городские церкви и монастыри, и это продолжается до 16 числа июня, – между тем, во время пребывания этой святыни в городе, с ней, в три воскресные дня, обходят вокруг всего города. В каждой церкви, где пребывает икона, совершается праздничное богослужение и ученики семинарии, посвященные в стихарь, говорят проповеди.

Крестный ход с иконой Боголюбской Божией Матери учрежден, по ходатайству Владимирских граждан, в 1772 году в память избавления города от чумы, занесенной сюда в 1771 г. из Москвы.

Боголюбов монастырь, которому принадлежит эта досточтимая святыня, основан в 1158 году великим князем Андреем Юрьевичем Боголюбским на том месте, где явилась ему ночью Божия Матерь. От Владимира он отстоит верстах в десяти.

Около 15 числа июля, по окончании частных испытаний, ежегодно был публичный экзамен. К этому экзамену всегда были также приготовления в семинарии, как и описанные мной выше в Шуйском училище, т. е. заготовлялись древесные листья и разного рода цветы, и ими украшалась обширная богословская зала, только с большим, разумеется, вкусом и изяществом, – и сверх сего, по стенам, развешивались царские портреты, не знаю, откуда приносимые. В назначенный час собиралась в зал избранная городская публика, начиная с губернатора. Когда входил в нее архипастырь, встреченный у парадного крыльца семинарской корпорацией, два хора певчих – архиерейские и семинарские пели: Царю небесный. Один из учеников богословия произносил перед публикой приветственную речь. Затем производилось испытание учеников, заранее назначенных, по разным предметам. Испытание прерывалось пением концертов. После испытания раздавались архиереем лучшим ученикам награды книгами. Мне досталась на первый раз книга: «Правила пиитические А. Байбакова»³⁹. Затем другим учеником богословия произносилась благодарственная речь. Торжественный акт заканчивался пением: Достойно есть. – Затем почетные посетители приглашались к ректору на чай и закуску.

После частных испытаний и публичного экзамена, 8 человек из учеников высшего отделения назначены были в академию – Петербургскую и Киевскую – по четыре в ту и другую.

На другой день публичного экзамена, после благодарственного молебна, отправляемого обыкновенно ректором, нас отпускали в дома родителей и родственников.

Как проведена была мной на родине первая семинарская вакация, хорошо не помню. Разумеется, все время прошло в переселениях с одного места на другое, от одних родных к другим.

Возвратившись в первых числах сентября во Владимир, я продолжал с усердием заниматься исполнением своих школьных обязанностей и с особенной любовью чтением книг и выписками из них. К нашему великому счастью, около этого времени открыта была во Владимире Публичная библиотека, куда не возбранен был доступ и для нас – школьников. Беда только та, что часы, в которые открыта была библиотека, совпадали с нашими учебными часами. Сидишь, бывало, в классе, а мыслями и сердцем стремишься к библиотеке, чтобы почитать там новую какую-либо книжку или новый журнал. Искушение это так иногда было сильно, что, несмотря на опасность подвергнуться штрафу, оставляешь класс, особенно по какому-нибудь второстепенному предмету вроде гражданской истории или греческого языка, и бежишь в библиотеку, остерегаясь только, чтобы дорогой не попасть на глаза ректору или инспектору.

Кстати об инспекторе. В октябре 1835 года покровитель мой о. Израиль назначен был ректором в Калужскую семинарию с возведением в сан архимандрита. Вот что писал по этому поводу преосвященный Парфений Новгородскому митрополиту Серафиму от 1 ноября: «Из Владимира взяли инспектора в Калугу в ректоры; стоит того. Дают нам, как говорит, магистра иеромонаха – владимирца. Дай Бог, чтобы был не просто хорош, а очень хорош. По огромности семинарии (более 700 учеников), да и потому, что ректор Владимирской семинарии, очень долго и отлично служащий, глядит или в Питер на череду или в архиереи, и инспектор мог бы заступить его место и поддержать порядок в семинарии»⁴⁰.

Достигший до преосвященного слух относительно преемника о. Израиля оправдался. На его место к нам прислали только лишь окончившего курс в Петербургской академии со степенью магистра иеромонаха Митрофана (Добронадеждина), родом из Владимирской епархии. Молодой, очень красивый собой, со светлым умом и с добрым, нежным сердцем, он появлением своим произвел на нас самое благоприятное впечатление. К сожалению, он не очень долго был у нас инспектором; через три-четыре года его постигла самая горькая участь, – о чем речь будет впереди.