Автобиография Платона, митрополита Московского

В ризнице Троицкой Сергиевой лавры хранится биография митрополита Платона, составленная им самим, писанная им собственноручно. Она помещается в двух рукописях под № 121 и 122. Первая рукопись в четвёртку, вторая в лист. Платон сам не успел окончить своей биографии и поручил это сделать своему наместнику в Лавре, архимандриту Вифанского монастыря Самуилу Запольскому-Платонову, который продолжал биографию с 1810 года и которого работа пересмотрена и исправлена Платоном. В первой рукописи биография доведена до 1799 года, затем следует статья, писанная также Платоном, под заглавием: «Характер митрополита Платона телесный и душевный».

Обе рукописи, заключающие в себе автобиографию Платона, поступили в Лавру в 1834 году от митрополита Филарета, который получил их от Павла, епископа костромского при следующем письме:

«Высокопреосвященнейший Владыко! Милостивейший архипастырь и отец! О. протоиерей Голубинский известил меня, что вашему Высокопреосвященству благоугодно иметь подлинную рукопись о жизни покойного митрополита Платона. За особенное счастье поставлю препроводить к вашему Высокопреосвященству столь драгоценную рукопись в том самом виде, в каком и получил оную от преосвященнейшего Самуила¹. Давно слышу от родственников, живущих в близи Лавры, что великое бывает стечение народа ко гробу в Боге почивающего митрополита Платона и что получаются от оного исцеления. О, как бы отрадно было видеть подробнейшее и обстоятельнейшее жизнеописание столь незабвенного пастыря! Всесмиренно поручая себя высокому покровительству вашему, с душевным высокопочитанием и сыновнею преданностью имею долг и счастье быть вашего Святейшества нижайший послушник и усерднейший богомолец Павел, епископ костромский»² 22 июля 1834 года.

Странным представляется высказанное в 1834 году преосвященным Павлом желание видеть подробнейшее жизнеописание митрополита Платона, когда в 1831 году И.М. Снегирев издал полную его биографию, воспользовавшись и автобиографией Платона, которой список доставил ему архиепископ тобольский Евгений Казанцев, служивший в Троицкой и Вифанской семинариях при Платоне и часто проводивший с ним время. Автобиография Платона напечатана М.П. Погодиным в «Москвитянин» 1849 года, но не вся, а только до 1799 года; в конце Погодин делает замечание: «в рукописи, мне доставшейся, слишком ветхой и нечистой так, что многие места должен был я исключить не разобрав, помещено следующее примечание: «жизнеописание митрополита Платона до сих пор писано с тетради, правленой по местам его рукой. Замечание о характере Платона и мысли его писаны с такой же правленой им тетради. А следующая часть жизнеописания до 1810 в подлиннике писана рукой митрополита Платона и сохранилась в черновом виде. Остальная часть написана неизвестно кем. Настоящий список сделан с черновых листов, приложенных к жизнеописанию, составленному самим Платоном». Эти части будут напечатаны уже в следующем 1850 г. Но этого обещания Погодин не исполнил. В полном виде автобиография Платона явилась в печати уже 1856 году во втором издании Снегиревского жизнеописания Платона, но и тут в описании с 1799 года, которое продолжается во второй рукописи, встречается довольное количество ошибок, частью от писца списка, частью типографических.

Так как Погодинское издание не полно и так как Снегиревское издание сделалось библиографической редкостью, то пересмотрев внимательно лаврский экземпляр автобиографии Платона, предлагаю её в исправленном списке читателям, как сочинение весьма занимательное и назидательное.

Протоиерей Сергий Смирнов

Автобиография

Родился 1737 года июня 29 дня, посвящённого празднованию первоверховных апостолов Петра и Павла, при самом восходе солнечном, и в самый тот час, когда отец его, по должности своей причетнической, ударил к утренней службе и, услышав в ту же минуту, что родился ему сей сын, оставив звон, потек от радости узреть родившегося. Сие другие услышав, то есть что начался звон и вдруг перестал, удивились, и узнав тому причину, сорадовались обрадованному отцу; а может быть, что-либо из того и заключили. Но по крайней мере Пётр (ибо он, яко родившийся в день празднуемых Петра и Павла, Петром, по желанию отцовскому, наименован), а после Платон, что он родился в день великих Церкви учителей и проповедников, что при самом восходе воссиявшего солнца, что при звоне, созывающем всех христиан на службу Божию и что после он удостоился быть и учителем Церкви, и проповедником Евангелия, и пастырем Христова стада, с некоторыми против других отличными обстоятельствами, через всю жизнь свою почитал сие особенно счастливым и благодатным судеб Божиих предзнаменованием. А что при том отец его, услышав о его рождении, оставил звон и потек к родившемуся, о сём рассуждая часто, Платон уподоблял таковый случай отроковице Роди, в Деяниях упоминаемой (Деян. 12–13), которая услышав у врат стояща апостола Петра, не отверзла дверей от радости, но притекши в дом, возвестила о прибытии его.

Родился же Пётр в селе Чашникове, которое отстоит от Москвы на 40 вёрст, на большой Петербуржской дороге, от отца Георгия, который был тогда в селе том при церкви причетником, а после в другом селе, в Клинском уезде, Глухове, священником и от матери Татьяны.

Отец Платона, Георгий был свойства горячего, но простосердечного и откровенного: лести не знающий и отвращающийся оной; также не корыстолюбив; особливо низким образом корысть приобретать почитал себе противным и в других предосудительным. А мать Татьяна, быв благоразумна и рассудительна, была горяча к детям и о добром их воспитании и опрятном содержании весьма пеклась; наипаче, быв сама набожна и благочестива, и детей приобучать богомолью и страху Божию первым долгом почитала. Была домостроительная хозяйка и щадила малое дома содержание, чтоб ничего не издержать на что-либо излишнее. Через что, хотя дом был и небогатый, однако ни в чём нужном, что до пищи, пития и одевания, не скудный; почему и детей своих в лучшей содержала опрятности, нежели другие, содержанием быв богатее. Нравов была благородных, не любила низкости, и чтобы во всём сохранить свою честь, и от других почитание заслужить, была всегда расположена. Службы Божией почти никогда не оставляла; нищих, по возможности, всегда оделяла, с некоторым своим удовольствием, и едва когда просящему отказывала. Была трудолюбива и воздержна, а тем и здравие хранила; и продолжила жизнь до 70 лет; и долее может быть продолжилась бы жизнь её, ежели бы свирепевшая в 1771 году в Москве заразительная язва жизни её не пресекла, и погребена в Москве, при церкви приходской у Спаса во Спасской.

Поминается здесь о свойствах родителей Платона, дабы изъявить, что оные родителей свойства и во нравах рожденного от них некоторым образом были видимы: о чём после будет помянуто.

Быв младенцем, как мать неоднократно сказывала с удовольствием, всех взоры и любования на себя привлекал. Ибо дитя было лицем красное, ласковое, миловидное, здравое и состава по всему самого порядочного. Почему, когда мать его на руках пред людьми, или дома или на улице держала, или кормила, или пестовала, все привлекались брать его к себе на руки, пестовали и им со услаждением любовались, так что иногда мать приводило сие в опасность, чтобы брав все его на руки какого вреда по неосторожности ему не причинили, и для того остерегалась пред людей всегда его выносить. Таким образом, возрастал младенец под заботливым воспитанием матери, которая на него взирала, яко на дар Божий. И как начал он говорить, тотчас начала внушать ему имя Божие и научала молитвам, младенцу свойственным, отзываться к общему Отцу всех тварей.

На шестом году от рождения начали Петра обучать грамоте: азбуке, Часослову и Псалтыри, а потом писать, каковый общий был тогда обучения порядок для всех всякого состояния отроков. Пётр был весьма понятен: и удобно, и скоро всё изучивал. И хотя иногда к отроческим играм и резвостям был несколько склонен и от учения затем в некоторые часы удалялся; но зато от отца был наказыван, с большею, может быть, строгостью, нежели бы возраст лет и живость младенческого свойства дозволяли; однако сию строгость матерние ласковые увещания приводили в умеренность. Изучился младенец грамоте и писать через два года, и на восьмом году уже в церкви не только читал, но и пел церковные обыкновенные стихи, ибо и в пении по одной наслышке столько успел, что на том же году мог уже один без помощи другого, на клиросе отправить всё пение Божественной литургии. Ибо и голос имел светлый и приятный, и к пению особую склонность, и в церкви, на всякой службе Божией быть, его особенно веселило; о каковой его к церкви и к службе ея отличной склонности после не умолчу. И за таковое в таковых летах преуспеяние, и охоту к чтению и пению, и прибежище к церкви, а притом за свой всегда весёлый и ласковый нрав, и от родителей и от сторонних был любим и похваляем и выхваляем.

На десятом году от рождения был он отдан в школу. При сем нельзя умолчать некоторого особенного случая. Отец его, священник Григорий, был потом, по некоторым превратным мира сего обстоятельствам, священником в Серпуховском уезде, в селе Липицах, что близ реки Оки в Коломенской епархии. Требовано было от Духовного правительства, чтобы все священно и церковно-служители детей своих приводили в семинарию в Коломну. Отцу Петра крайне сего не хотелось. Ибо он в Коломенскую епархию, в помянутое село переселился не по охоте своей, но по принуждению обстоятельств: и желалось ему, чтобы из той епархии выйти в Москву, куда после вышел, и был священником викарным у церкви Николая Чудотворца, что слывёт Красные Колокола³. А сын его больший Тимофей и брат Петров, был уже определён в пономаря, в Москве, у Софии Премудрости Божия, что на берегу Москвы реки; который Тимофей был после дьяконом в Москве, у Иакова Апостола, что в Казенной; а потом у Спаса в Спасской, где умре и погребен. Отцу Петра желалось, чтобы и другой сын его, сей Петр, и другой брат его, Александр, определены были в московскую епархию, в тамошнее училище, почему и просил московскую Духовную Консисторию, чтобы детей его, сего Петра и другого брата его Александра определить в Московскую Академию⁴ по причине брата его, находящегося в Москве, помянутого Тимофея. Но секретарь сего прошения не принимал, говоря, что ему, яко находящемуся в Коломенской епархии, надлежит своих детей отдать в семинарию Коломенскую. Но отец неотступно просил: секретарь два и три раза настоял сильно. Напоследок секретарь, и утружденный и удивленный таким настоянием, перед всеми сказал: Ну! Ты прямо отец детям; здесь мы не можем обирать денег от священников, кои просят, чтобы их детей в школу не брали: а от тебя не можем отвязаться, чтобы детей твоих в школу определить. Итак, принял прошение, доложил присутствующим. Послано сообщение в Коломенскую епархию, что увольняются ли они для обучения в Московскую Академию? Там охотно уволили и прислали в сей силе соответствие. Итак, Пётр и брат его меньший, Александр (который после был дьяконом в Москве у Спаса в Спасской, а потом священником у Николая в Хамовниках, а после протопопом у Спаса на Бору, а наконец протопопом Большого Успенского Собора и Синода членом и кавалером, который там и преставился, 1798 года) определены в Московскую Греко-Латинскую Академию, а жительствовали при брате своём Тимофее, при церкви Софии Премудрости Божия.

По приведении в Академию, предстали перед префекта, который тогда был Иоанн Козлович, после бывший Донский архимандрит и, наконец, Переяславский епископ, и тамо умре. Префект ободрил представших перед него отроков, сказав: детки, учитесь, после протопопове будете. И сие сбылось его пророчество: один и подлинно стал протопопом, а другой протопопов начальником.

По определению в Академию, изучился Пётр в две недели писать и читать по латыни. Потом переведён в Фару, или низший грамматический класс, где быв год, переведён в Грамматику, по прошествии года в Синтаксиму или высший грамматический класс, через год в Пиитику; по прошествии года в Реторику, где быв два года переведён в Философию; а через два года уже и в Богословию. Учители его были в Фаре – Григорий Афанасьевич Драницын, который в монашестве Геннадий, после был Академии префектом и ректором, и потом Суздальским епископом, где и преставися. В Грамматике иеродиакон Лаврентий Чепелев, который в Иркутске в изгнании преставися. В Синтаксиме помянутый же Драницын. В Пиитике иеромонах Амвросий Юматов, который после был архимандритом в Китае, в Пекине, где и преставися. В Реторике иеромонах Кирилл Григорович, который окончил жизнь свою несчастливо. В Философии и Богословии, помянутый же Драницын или Геннадий.

Обучался Пётр Левшинов (ибо так он прозывался) латинскому языку и помянутым наукам: Пиитике, Реторике, Философии и Богословии. Притом обучился сам собой Географии; а знание Истории приобрёл всегдашним чтением исторических книг, к чему прилежал через всю свою жизнь, и не было для него приятнее упражнения, как чтение Истории, всей вообще и своей отечественной. По тогдашнему в Академии порядку, греческому языку обучались ученики особо, через два года по окончании Синтаксиса, и из греческого класса переводимы были в Пиитический, через что латинского языка учение прерывалось. По желанию учителя Пиитического, чтобы Петра иметь у себя в классе, Греческий класс он миновал; а через то и лишился знания греческого языка. Но дошед до Философии и увидев, что по многим встречающимся греческим словам языка сего знание нужно, а притом приметив, что некоторые товарищи его, впрочем, в успехах учения и худшие его, но греческий язык, хотя несколько знают и тем перед ним преимуществуют, сим чувствительно тронут был Пётр, что он, товарищей в науках превосходнее, но знанием сего языка перед ними яко унижался. Почему горячо принялся, чтобы сие желание своё выполнить. Но много встречалось затруднений. Не было грамматики греческой, купить было не на что; да и учить некому. Но чего не преодолевает горячее прилежание и тщание? Выпросил на время у товарища грамматику греческую на латинском языке, сочинённую архимандритом Варлаамом Лащевским, и оную всю переписал, а через то и писать по-гречески изучился, как бы срисовывая буквы греческие с печатных: почему и почерк его письма по гречески был сходен с греческим печатным. Достав, таким образом, Грамматику, начал сам себя по ней учить; сам себе уроки задавать; сам себя выслушивать; сам себя или похвалять за прилежание, или осуждать за нерадение. А как места случались, кои он вразуметь не мог, о том, приходя в школу, у товарищей своих, знавших греческий язык, спрашивал и через то вразумлялся. Потом и задачи к переводу с российского на греческий сам себе задавал, а о словах греческих спрашивал у товарищей и записывал и потом, дома сочинив, показывал товарищам, кои прочетши или похваляли или поправляли, через что помалу и успевал Левшинов. Но как сего было недовольно, ибо затруднительно, то вздумал он ходить в Греческий монастырь, близ самой Академии стоящий, на службу Божию, сколько время дозволяло, и со всем вниманием прислушивался к чтению и пению Греков, и сие много Петра выпользовало. Ибо и слова некоторые понял, и некоторые их сложения приметил, а паче правильное их произношение перенял, да и пению их несколько научился. А потом, когда стал учителем в Академии, имел свободный случай с Греками нередко обходиться, а через обхождение, разговаривая с ними, хотя худо по-гречески, но через то себя поправлял, и нечувствительно бо́льший успех приобретал. Ибо уже мог некоторые не трудные на греческом языке книги читать и разуметь, и с греками сколько-нибудь, хотя не совершенно, разговаривать, не по́просту, ἀπλὰ, как Греки говорят, но по-елински. А потом, уже будучи в Академии Пиитики учителем, обучал учеников греческой грамматике и всегда с удовольствием Пётр о себе говорил, что он на греческом языке αυτοδιδακτος, т. е сам себе учитель; и сие услаждение была истинная награда за немалые его в изучении греческого языка труды.

В прочих же во всех науках, в Академии преподаваемых, был Левшинов отлично успешен, и из всех товарищей почитался первым. Почему и от учителей и от товарищей всех был особенно любим. От учителей за прилежание, за всегдашнее в школу хождение, за отличный во всём успех и за благонравие. А притом, как он изучился партесному пению, и имел голос приятный, и знал в пении искусство, то и сие любовь к Петру учителей умножало. А товарищи его любили за добрый и весёлый нрав и словоохотливость, с некоторую всегда пристойною шутливостью. Но Бог его сохранял, что никогда ни с кем он не ссорился и не бранился. Ибо имел нрав мягкосердечный, и в случае уступчивый и стыдливый.

Но как между тем Пётр поступал в домашнем обхождении и в чём упражнялся? Жил он при помянутом брате своём Тимофее, который был дьяконом у Спаса во Спасской, где вместе жили и родители его. Пётр, исправив задачи, назначенные от школы, дома упражнялся в чтении книг и в хождении в церковь на службу Божию. Всегда он, через всю жизнь, сожалел, что тогда в Академии другим наукам и языкам не обучали, в коих он конечно сколько-нибудь предуспел бы. А паче сожалел, что превеликую имел охоту к чтению книг, но книг дома никаких не было, купить было не на что, из Академии никаких книг не давали. Почему Пётр, чтобы утолить жажду свою, читал все книги, какие в церкви могли найтиться, яко то: Четьи-Минеи, Прологи, Камень Веры, Маргарит, Обед Духовный, Вечерю, Историю Барония, а паче всего послания апостола Павла, коими толико восхищался, что их, может быть, более двадцати раз прочитал, и никто ему столько не нравился, как сей великого имени и духа муж и Святитель Иоанн Златоуст. А к лучшему знанию в латинском языке много ему послужила книжка Цицеронова о должностях: De officiis, которую мать, ходя по площади, и сама не зная, для него купила, а другая История Курциева⁵, которую он выпросил у товарища для прочтения. Он их с жадностью великою читал, и по особой склонности, и по неимению других книг, многократно их чтение повторял; особливо услаждался пресладостным и остроумным слогом Курция; и казалось ему, что язык, коим говорил Курций, есть яко выше человеческого, поскольку подобной сладости и остроты и умных переворотов ни в каком российском писателе найти ему не случалось, или так вкусу его нравилось.

Итак в чтении книг Левшинов препровождал домашнее время, а притом никогда не оставлял ходить в церковь, когда от школы было свободно; особливо во время вакаций ни единого дня не упускал, чтобы не быть на вечерни и на литургии, и на утренях в воскресные и праздничные дни. В церкви был первый из читающих и поющих; и как в пении был искусен, и ни в чём исправным церковникам не уступал, и устав церковный не худо знал, то любим был до зела священно и церковно-служителями и прихожанами, особливо кои также охотны к пению. И в сём было его любимое упражнение; и можно поистине сказать, что не знал кроме трёх мест: дома, церкви и школы. Никуда, даже весьма редко, и к сродникам хаживал, и хотя и от прихожан некоторых был часто приглашаем, но по некоторой врождённой стыдливости или застенчивости всегда от того отрицался. На гуляние, также редко куда хаживал. Единственно находился в доме, и вышеупомянутыми упражнениями себя занимал: или урок учил, или задачи сочинял, или читал, или что-нибудь писал, или с домашними и с гостями разговаривал, или гулял летом в маленьком садике, где почти и жил.

Посему свойству Петра мог бы иной подумать, что был он нрава меланхолического, дикого, и грубого и не словоохотливого. Нет, никак! Был он нрава весёлого, словоохотливого, любил свои разговоры прикрашивать шутливыми или забавными словами, и в разговоре своём всем всегда нравился, и находили все удовольствие его слушать, или с ним разговаривать, тем более, что и красота лица и написанная на нём живо неповинность и непорочность нравов каждого привлекали: ибо был откровенен и искренен так, что, казалось душа его на лице его и на устах его. Но лукавствовать и хитровать не знал, а после, когда и узнал, но всегда чувствовал к тому ужасное отвращение.

Но при всём своём таковом свойстве, был крайний уединения любитель, чтоб находиться только у себя дома, или с малым числом верных приятелей и друзей обходиться, с коими бы не иначе мог разговаривать, как сам с собой, без всякого принуждения, со всею откровенностью. И потому всё то, что называется церемониею, для него было несносно. И сию к уединению любовь сохранил он во всю жизнь, даже будучи в важных занятиях, архиерейском и при Дворе, наиболее находился в своём доме и весьма редко куда выезжал, разве куда его должность вызывала; чем отличался от всех почти в его время бывших знаменитых духовных особ. Каковая к уединению склонность его побудила и пустыню Вифанию устроить и там поселиться, о чём после сказано будет.

На 15-м или 16-м году начал он впервые чувствовать борение похоти плотския, но Бог от падения сего его сохранил, и всё происходило в одних волнениях и воображениях мысленных. Также стала приходить в мысль заботливость, каким образом впредь ему своё житие устроить и доставить себе собственное содержание, а не всегда от единых родителей и сродников в том зависеть.

К женитьбе не только никогда склонности не имел, но даже о том, когда было напоминаемо, и слышать стыдился, не известно почему, по расположению ли какому от природы, или по особенному какому Божию устроению, а единственно был склонен к духовному знанию, а паче к монашеству. И сия склонность в нём открылась ещё, когда он был лет 20-ти. Ибо в сии отроческие лета часто в шутках представлял себя как бы монахом: иногда как архиерей, обеими руками осенял, иногда чётки перебирал, и прочее подобное. Что тогда принимаемо было не только домашними, но и им самим за шутку; но Богу угодно было тайными своими судьбами вести его к самому делу.

Сия наклонность была причиною, что, когда при открытии в Москве Университета, был он выбран и назначен в студенты в Университет и когда другие не только того хотели, но и искали, Пётр никак на то не согласился, и совершенно от того отрёкся, так и от других светских ему предлагаемых состояний. Но вот и начало его в духовное знание вступления!

По окончании двух лет в учении в Богословии, Левшинов ректором и архимандритом и учителем его Геннадием, у коего он и жил, обучая племянников его, представлен был в святейший Синод на Пиитический класс в учителя в Академию, вместе с правщиком типографии, Петром Петровым, который ныне митрополитом новгородским, Гавриилом. И хотя указом велено его Петрова определить, но с тем, ежели он в монашество вступить пожелает, но как он тогда от сего отрёкся, то и пал жребий на Левшинова; и он определён учителем Пиитики 1757 года, с получением жалования по 170 рублей.

Префектом Академии тогда был Калиграф из Евреев, человек учёный, который после был архимандритом Спасо-ярославльским, а умер в Троицкой лавре и погребён; проповедниками: Ириней Братанович, который после был епископом вологодским и там скончался; Феофан Сулима, который был архимандритом в Костроме и там скончался, реторическим – Константин Борковский, который был архимандритом в Казани и там скончался. Сии здесь упоминаются, понеже они были все друзья Левшинову по самую их смерть.

Определённый новый учитель обучал Пиитике и греческому языку. Но притом возложена на него должность, по порядку, принятому в Академии, чтобы толковать Катихизис публично по воскресным дням в собрании Академии и всех со стороны всякого состояния людей, для слушания приходящих. Никогда, можно сказать, во всю жизнь не был столько счастлив Пётр, как при сем случае. Собрание всякого состояния людей столь было велико, что никогда ещё в Академии того не случалось. Хотя палата была не мала, но теснота и духота была чрезмерная. Некоторые из слушателей, малых своих детей приводя, повергали в кафедре к ногам учителя, повторяя им, чтобы они учителя слушали и помнили. Сие умножало ревность в Левшинове, ибо он через два часа и более толкование продолжал, обливаясь и измокнув весь от поту. Усердные слушатели из знаменитых московских купцов в воскресные дни его посещали и всем не только нужным, но и до изобилия его снабжали, притом провозглашали его в своих разговорах Апостолом московским.

Поистине Пётр, а после Платон, сим невиданным зрелищем столь поражён был, что нередко говаривал, что он счастливее был в Москве, быв ещё мирским и по 20-му году жизни, нежели, когда в том же граде Бог сподобил его быть архиереем. Ибо, быв архиереем, хотя также проповедовал слово Божье нередко и хотя собрания были велики и ревностны, но не приметил он столь великого усердия и жадности в слушателях, как в то время, когда он юноша и мирской толковал Катехизис. Сие приписывал он своим умножившимся грехам, коих и толиких ещё в юности своей не имел, а потому и благодать тогда действовала более, нежели после. Ибо он всегда утверждал, что учение, дабы было действительно, не столько зависит от остроумия и красноречия, сколько от чистоты и непорочности сердца учителева.

Успех и похвала учительства Петрова, по Москве разнёсшаяся, подвигла к зависти некоторых, а особливо Преосвященного Амвросия, тогда бывшего епископа Переславльского, а после архиепископа московского: и разглашено, что аки бы Левшинов учит многому, Церкви противному; а потому-де надлежит его наказать и из Академии изгнать. Сие разглашение дошло и до Петра и немало его смутило. Но он ободрял себя незазирающею в том его совестью и ректорским исследованием, который ничего того не нашёл, а паче ревностными слушателями, из которых многие знаменитые, услышав про то, ободряли Петра, чтобы ни мало тем не смущался, говоря, что они православные христиане и разумеют учение, и ежели де что воспоследует, они готовы пред всякого и везде предстать и его учение оправдать. Но по благодати Божией всё то прошло в одних слухах, без всяких дальних следствий.

И уже годовое течение толкования Катехизиса к концу приходило, то есть к вакациям, к 16 числу июля, как между тем нечаянный воспоследовал к Левшинову из Петербурга письменный отзыв от архимандрита Троицкой Лавры, придворного проповедника и Синода члена, Гедеона, коим он приглашал его благосклонно в учителя на Реторику, в Троицкую семинарию, а немедленно по сем о том же и указ из святейшего Синода прислан. Сие Петра не только удивило, но и смутило. Ибо он о том и в мысли не воображал, да и не желал в Лавре быть, яко на месте дотоль совсем для него неизвестном. А желал в вакацию пострижен быть в Академии, в Заиконоспасском монастыре, ибо на то уже и указ из святейшего Синода дозволительный воспоследовал. Да и ректору, любящему Петра, отпустить от себя не хотелось. И потому он даже отговаривал отрещись от пострижения, чем де одним можно от Лавры свободиться, и обещал ему исходатайствовать лучшее в духовенстве светском место. Но Левшинов столь был привержен к монашескому состоянию, что лучше захотел против воли своей в Лавру переселиться, нежели чтобы монашество оставить. И так, по окончании годового в Академии учения, из Москвы в Лавру отправился, июля 19 дня 1758 года.

Приезжая к Лавре нечто случилось с ним внезапное и как бы нечто предзнаменующее. Перед самыми стенами монастыря увидел он перед собою на встречу идущих всех лаврских властей, иеромонахов и иеродиаконов, в облачении с хоругвями и со святыми иконами и с множеством народа. Был то крестный ход, 29 июля, к приходской Ильинской церкви. Сие после Пётр, став настоятелем Лавры, почитал предварительным судеб Вышняго прознаменованием. Преселився в Лавру, хотя был принят от всех благосклонно и ласково, особливо от учителей, но крайняя грусть его почти обуяла, даже, что с неделю непрестанно проливал слёзы. Новость места, новость и людей и неизвестность будущего тут жребия своего, в таковое приводили его уныние. Но мало-помалу ободряясь, начал привыкать и наконец столь привык, что по самую смерть не было для него милее и любезнее во всём свете места, паче Лавры. Скоро потом от Архимандрита пришёл указ о пострижении Петра и к нему от него же благосклонное письмо, совершить предприятие увещевающее, да и предписано наречь его Платоном. Почему Пётр, в сходственность всегдашнего своего желания, без уныния, с радостью и пострижен в Лавре августа 14 дня 1758 года, на 21 году от рождения, бывшим тогда наместником, что ныне митрополит новгородский, Гавриилом, и наименован Платоном. А с ним вместе пострижен учитель греческого и еврейского языков, Пётр Постников, наречённый Парфением, коего Пётр, ещё колеблющегося, всю ночь уговаривал к пострижению. Парфений был после в той же семинарии ректором и тут же скончался.

Платон, быв пострижен, успокоился, видев своё давнее желание исполнено. И по духу евангельскому всякий христианин должен быть всегда воздержен, нестяжателен, смирен, послушлив, трезв, богомолен, никакими излишними заботами себя не связывать, а притом, хотя может иметь жену, по слабости плоти, но жить с ней целомудренно и более, по Апостолу, пребывать в посте и молитве, нежели предаваться сладострастию. Хотя почитал он безженство нелёгким бременем для немощи плоти, но напротив, всегда со страхом воображал супружеское состояние, каким трудностям, заботам, скорбям, бедствиям подвержен женатый и мирской человек, содержа жену, дом, воспитывая детей, устрояя их к местам и всем им во всём сострадая; и ежели какое от того получают утешение и удовольствие, но сия чаша несравненно более горестию растворена. Но что же ещё должно терпеть в мире от соседей, от клеветников, от завистников, от разных внезапных заключений, от всегдашних соблазнов и случаев ко греху, от сует и забот, яко непрестанных волнений моря житейского. Всё сие живо воображая, Платон ублажал безжённую жизнь и уединенную, а мирскую оплакивал, а через то и борьбу плоти облегчал. Притом уединённая монашеская жизнь, кроме того что подаёт меньше случаев ко греху, а более тишины, много содействует к богомыслию и к приобретению просвещения, беспрепятственным упражнением в премудрости духовной и мирской. Так рассуждал Платон. И потому, когда после Государыня Императрица Екатерина II, избирая его в учителя к сыну своему, Государю Наследнику, спросила: «почему он избрал монашескую жизнь?» – ответствовал, что по особой любви к просвещению. На сие Императрица: «да разве нельзя в мирской жизни умножать просвещение?» Льзя, ответствовал он, но не столь удобно, имея жену и детей и разные мирские суеты, сколько в монашеской жизни, где он по всему свободен. Сей ответ решил Императрицу в избрание его в учителя. Итак быв Платон своим состоянием доволен, как бы другие ни рассуждали, жил в монастырском уединении, проходя должность учительскую. Ибо определён учить Реторику и Катихизис в семинарии толковать. Притом, скоро по пострижении, в том же месяце отправлен в Москву для произведения во иеродиакона, где и посвящен в московском Успенском соборе, августа 30 дня 1758 года, преосвященным Тимофеем, митрополитом московским, пастырем добродушным.

По возвращении из Москвы, нашёл приехавшего из С-Петербурга в Лавру начальника Лавры и своего архимандрита Гедеона. Архимандрит в первый день, как его увидел, столь его возлюбил, что предпочитал всем и имел его при себе в бытность в Лавре через три месяца безотлучно, даже никуда без него не выезжал, и столь ему благодетельствовал по самую кончину свою, что Платон всегда его признавал или первым по родителях, или равным с ними.

Нельзя умолчать, чтобы, хотя кратко, не сказать о жизни сего Платонова благодетеля. Гедеон был родом из Казани, там в семинарии учился и учителем был. Оттуда, не могши получить дозволения, бежал и явился в Синод, и просил, чтобы его определить в Московскую академию для окончания богословского учения, куда по многим затруднениям и определён, где и учился, быв в недостатке, имев одно содержание монашеское. Но как по случаю вместо учителей прошен он был сказать проповедь в академии, сказал, и тотчас не только всех усладил, но и удивил. Ибо подобного проповедника еще не слыхивали. Потом ещё сказал, и ещё славу свою умножил, и как многие начали его просить сказать проповедь в праздники по монастырям и приходским церквам, то чем более говорил, тем более похвалы о нём умножались. Слава сия потом дошла до Двора и до покровителя учёных, бывшего при Дворе в отличии, Ивана Ивановича Шувалова. Он потребован в бытность в Москве Двора ко Двору, где, сказав проповедь, заслужил благоволение от Императрицы Елизаветы Петровны, и по награде определён ко Двору проповедником, где трудился немало в сказывании проповедей, и все его проповеди напечатаны в трех томах. Потом произведён в архимандрита в Саввин монастырь и в Синод членом, а скоро переведён и в Троицкую Лавру, где быв с небольшим три года, посвящён во епископа в Псков, и там скончался 1763 года, в младых летах, не более от роду имея, как 33 года, к общему сожалению всех, прямо знавших его. Сей Гедеон имел особенный дар красноречия. Столь приятно и сладостно произносил свои слова, что все слушатели, яко вне себя, от уст его висели и боялися, чтобы не перестал. Чему был свидетелем многократно сам Платон. Учения был хотя не отличного, но от природы остроумен и проницателен. Свойства был весьма горячего, сердца открытого, уст весьма свободных и смелых. И сею свободностью много нажил недоброжелателей, и многим бедствиям себя подверг, кои, может быть, подали случай и к сокращению его жизни. Однако то служит ему в похвалу истинную, что даже от тех, кои не любили его за свободность слов, похваляем был за добросердечие. Таков был Гедеон.

А Платон, его любимец, находясь при нём в Лавре безотлучно, кроме должности учительской и сказывания по временам проповедей, исправлял нередко, по должности перводиакона в Лавре, священнослужение, и первую литургию исправно совершил, начальствуя при служении архимандрита, сентября 3 дня, хотя архимандрита лаврского служение по многому сходно со служением архиерейским; и имея Платон голос приятный и светлый, лице лепое и младое, и в служении по всему исправный, заслужил ту честь, что признавали его лучшим из всех тогда, а может быть и прежде бывших иеродиаконов. По отбытии из Лавры в С.-Петербург благодетеля своего, архимандрита Гедеона, Платон в некоторое впал уныние и грусть, по обыкновенным человеческим искушениям: что узнав архимандрит, дабы его ободрить, потребовал его к себе в С.-Петербург на сырную неделю 1759 года, где пробыв дней с десять, возвратился с большею духа бодростью. Потом в том же году паки, по требованию был в С.-Петербурге, во время вакаций, и пробыл там недель с шесть. Да и в 1760 году на время вакаций туда же потребован к пятому числу июля, а по случаю праздника преподобного Сергия, в оба года, говорил проповеди в принадлежавшей тогда к Троицкой Лавре и великим ея коштом вновь по всему помянутым архимандритом Гедеоном устроенной, Ново-Сергиевской, что по Петергофской дороге, пустыни, принадлежащей ныне к С.-Петербургской епархии в числе второклассных монастырей.

Не умолчу нечто с Платоном в сей пустыни случившееся. На празднике 5 июля 1760 года, званы были архимандритом из С.-Петербурга, где тогда Двор находился, знаменитые гости: граф Алексей Григорьевич Разумовский и Иван Иванович Шувалов. Они, увидев Платона, вступили с ним в разговор о разных материях. Платон был в разговорах свободен и весел. Они столько его полюбили, что граф Шувалов захотел его представить Императрице, с тем, чтобы его отправить на своём коште в Париж в Сорбонну для усовершенствования, но архимандрит на то не согласился. Однако любовь Шувалова к Платону от тогда продолжалась до самой кончины его, или любезными посещениями, или дружескими переписками. А граф Разумовский, также его полюбя, узнав его еще искусна в пении и с ним поя, влёк с собою в С.-Петербург, и хотел представить Императрице, говоря, что она будет довольна сего монаха узнать, однако до того по зависти не допустил находившийся при нем, яко дядька, кривой Шубской.

Когда был Платон троекратно в Петербурге, его не только узнал сей знаменитый граф, но и имел он счастие благосклонно принят быть первенствующим, тогда архиереем, митрополитом новгородским, Димитрием Сеченовым, который его с того времени, по самую смерть, яко за друга почитал, о чём после будет упомянуто, также стал знаем и другими архиереями, якоже то: Палладию епископу рязанскому, Порфирию епископу коломенскому, Сильвестру Кулябке архиепископу С.-Петербургскому. А архимандрит Гедеон не только его многим пожаловал, но соблаговолил Платону посвящену быть в иеромонаха, что над ним и совершил преосвященный Палладий, епископ рязанский, на Троицком подворье, в домовой Казанския Богородицы церкви, 1759 года июля 20 дня. А притом его архимандрит определил в том же году префектом семинарии Троицкой и философии учителем, и первым соборным в присутственном в Лавре месте, в учрежденном соборе, управлявшем тогда Лавру и приписные монастыри и все отчины. В проезды свои в С.-Петербург познакомился с новгородскими учителями, Симоном, что ныне архиепископ рязанский, Тихоном первым, епископом воронежским, умершим там на обещании, с Парфением, бывшим там ректором, a после епископом смоленским, и пастырем добрым, с коим по блаженную кончину его имел дружескую переписку, также и с другом его, Георгием Конисским, мужем преучёным и великим гонимого в Польше благочестия поборником.

Таким образом Платон, пребывая в Лавре и отправляя свои должности, был весьма доволен своим состоянием и часто после говаривал, что никогда он столь спокойно и счастливо нигде не жил, как через пять лет своего учительства. Был от всех любим; особливо с тогда бывшими властями обходился дружески и почти неразлучно. А власти были – наместник Гавриил, что ныне митрополит новгородский, а по нём Иннокентий, что после архиепископ псковский, который в сем 1799 г. и преставился в С.-Петербурге, келарь Иоанн, который был новоспасским архимандритом, и там скончался, казначей Антоний, который был олонецким епископом, и там преставился.

Особливо Платону нравилось, что всё в Лавре находил готовое, яко то всегда довольный стол, и напитки, и выезд, и ни мало о том не заботился. Должность была для него не затруднительна, всеми любим, с учителями друг, ни в чём неоскуден, здоров и весел, и летом весьма часто, со властями и со учителями, посещали превесёлое и милое загородное место, называемое Корбуха, где и баня летняя была. Там прогуливался Платон с товарищами по садам и лесам; плавал по прудам, пристойными играми веселились и в дружеских, нередко учёных, разговорах нечувствительно время проходило, при вкушении благовонных испарений и при оглашении пением разных птиц. Поистине то время было райское и весна лет Платоновых. Всегда он о сём времени с воздыханием воспоминал, яко наступившие потом разные не малотрудные должности, и заботы, и мирские суеты, а притом и болезни нередкие, не дозволяли ему уже таковым удовольствием наслаждаться.

В 1761 году по отбытии наместника и семинарии ректора Гавриила в Московскую академию в ректора и архимандрита, Платон определён ректором и Богословия учителем. В том же году лишился он благодетеля своего, архимандрита Гедеона, который произведён во епископа в Псков, а на место его пожалован во архимандрита, придворных певчих уставщик, иеромонах Лаврентий Хощатовский, родом белоруссец, человек неучёный, но добродушный и учащих и учащихся усердный любитель. Он прибыв в Лавру в 1762 году, столь полюбил ректора Платона, что он всегдашним и почти неотлучным пребыванием при нём почитал уже себя несколько отягощаемым, всегда с ним обедал, всегда ужинал, всегда всюду с ним выезжал, однако благодеяниями его и ласковостью столь взыскан, что никогда без благодарности имени его поминать не мог.

При сем в первый раз случилось узнать Платону, что есть придворный нрав. Видя, что архимандрит ректора жалует, все власти, все соборные, все учителя, его яко на руках носили. Но единожды, по некоторому случаю прогневался на него архимандрит и через две недели его к себе не допускал. Все власти, и соборные, и учителя или холодно с ними стали обращаться, или и совсем отвращались. Но когда паки архимандрит в прежнее любовное обращение его принял, тогда и все переменились и стали по-прежнему. Тогда Платон, приметив сие, а после жив при Дворе, сказал, что и в монастырях, есть что-то похожее на придворное.

По Императоре Петре III вступила на престол Императрица Екатерина II. Обнародовано, что будет Императрица в Москву для коронования в сентябре месяце. Архимандрит тотчас отправился в С.-Петербург, вместе с Платоном и, побыв там с месяц, возвратился в Лавру и, заключая, что по коронации не преминет Императрица посетить Лавру, поручил ректору Платону сделать надлежащее к тому приготовление. Он по должности сие взяв на себя, изготовил приветствия, оду, канты, иллюминацию и на 40 человек особую торжественную одежду, с венками на главах и пальмами в руках, и речи от себя (чему всему есть особое печатное описание) и в ожидании Высочайшего присутствия, всех занимал в надлежащих упражнениях. Между тем празднован был, как везде, так и в Лавре, день коронации, сентября 22 дня, а при сем случае Платон говорил проповедь в Лавре. Потом и действительно скоро воспоследовало Императорское Лавры посещение, октября 17 дня. У Лавры встречена была архимандритом с братиею. На другой день, на литургии проповедь говорил наместник Иннокентий. После обеда Императрица посетила семинарию, где, по приветствии от учеников, ректор говорил Императрице речь, а потом нечаянные были учинены диспуты, по желанию и побуждению графа Григория Григорьевича Орлова, что всё принято Ея Величеством благоволительно, и пожалован он с учителями довольно денежною наградою. А в 1763 году, в марте месяце, по имянному Императрицы указу, определён в Лавру ректор Платон наместником на место Иннокентия, который выбыл во епископа, викария новгородского, в Олонец. Наместничью должность Платон и принял неохотно, и проходил с тягостию. Поскольку с нею соединено было не только смотрение за монахами и всегдашнее принятие гостей, но и хлопотливое в соборе вотчинными делами приказное правление: что ректора отвлекало от приятного для него в школе упражнения, ибо он оставался притом и Богословия учителем. Почему и располагался было от наместнической должности отказаться; но вот что открылось.

Воспоследовал того года в мае месяце паки Императрицы поход в Ростов, для перекладывания мощей Димитрия Ростовского в новую раку, и далее в Ярославль. Почему паки Императрица прибыла в Лавру. Платон яко наместник встретил Императрицу у Креста⁶ с приветствием и по прибытии на другой день говорил проповедь о пользе благочестия, которую Государыня столь приняла благоволительно, что тотчас повелела оную напечатать, и удостоила его с архимандритом быть при своём царском столе. Случилось ему за столом сесть с г. генерал-прокурором князем Яковом Петровичем Шаховским, который был тогда в особливой у Императрицы милости. Князь за столом с наместником непрестанно говорил о разных материях. Императрица, приметив сие, говорит князю: «вы никак полюбили о. наместника, что не перестая с ним говорите?» На то князь: «это, Государыня, не человек, а урод». – «Почему так? Какой он урод?» – возразила Императрица. На сие князь: «Я, Государыня, с ним о разных материях разговаривал: он на всё столь исправно ответствует и всё столь основательно решает, что меня удивил. И как я его о многом и до иных стран касающемся вопрошал, он всё так объяснял как будто в чужих краях учился. Я его спрашивал, не был ли он в чужих краях и где учился? Он говорит, что нигде не был, а учился только в Москве, в Спасской школе. Сие всё, Государыня, меня удивило, что сей монах, в столь молодых летах, столько знания имеет, и потому я его называю уродом». И притом прибавил: «дай Бог, чтобы наши дети, столько учась и столько издерживая, до такого просвещения достигли». Таковой ответ князя много увеселил Императрицу, да и всех за столом сидящих взор и внимание на Платона обратил: ибо князь говорил весьма громко. Сие слыша, Платон внутренне Бога благодарил за таковое милостивое судеб его действие. И потом Императрица приглашала наместника ехать с собою в Ростов. Но он извинился болезнью, быв разными приготовлениями крайне утруждён и утомлён, желал сколько-нибудь успокоиться.

По отбытии Императрицы в Ростов, куда и архимандрит отправился, прибыли в Лавру три первенствующие архиереи, Синода члены: митрополит новгородский Димитрий, Гавриил архиепископ с.-петербургский, бывый потом митрополит киевский и Амвросий архиепископ Крутицкий, бывый потом московский, коим велено быть в Ростове для совершения обряда, куда архимандрит наперед отправился. Их встретил с братиею наместник Платон, и приветствовал и угащивал. Причем ему новгородский митрополит объявил, что избран де во учители к Государю Наследнику друг его, архимандрит и ректор академии, бывый потом митрополит новгородский Гавриил: что Платон принял со обрадованием. Ибо о себе, чтобы быть ему в сей должности, и не помышлял; да и слухов никаких к нему о том не приходило.

Итак, проводив преосвященных, паки по некоторых днях их возвратившихся из Ростова встречал и принимал Платон, а архимандрит ещё не возвратился из Ростова. Причем митрополит Димитрий наместнику объявил, что он будет учителем у Государя Наследника. И как сему Платон удивился, и сказал, что сие объявление с его прежним не сходственно. На то преосвященный объяснил, что Государыня де, быв в Ростове, его преосвященного об нём Платоне спрашивала, и как де он об нём вызвался с похвалою: то Императрица также похваляя его дарования, сказала, что она положила его взять в учителя к Великому Князю. На что Платон с удивлением сказал, что он никогда о том не думал, но буди воля Господня.

По возвращении из Ростова, паки Императрица посетила Лавру и, увидев Платона, тотчас благосклонно вопросила: есть ли ему легче? Потом паки удостоился быть при Государском столе и пожалован куском бархата рытаго и денежною с прочими дачею не малою, и благополучно проводили Высокую Гостью. Дня через три после сего, архимандрит отправился в Москву, для принесения благодарения за посещение, и с собою, крайне не хотевшего и желавшего несколько по трудах успокоиться, взял Платона. Но на дороге получил архимандрит курьера от Двора с письмом, чтобы приехав ему в Москву, взять с собою Платона наместника и явиться с ним ко Двору.

Приехав в Москву, в тот же день архимандрит с Платоном ко Двору явился, где им сказано, чтоб остаться при столе. За столом Императрица с ним благоволительно разговаривала и разные вопросы задавала, а паче граф Панин, яко гофмейстер Наследника, разными предложениями его испытывал, особливо, как приметно было, хотел узнать, не суеверен ли Платон. Причём в первый раз за столом и будущего своего воспитанника, Великого Князя, видеть Платон имел честь. После стола граф Панин позвал к себе архимандрита и его и объявил Платону, что Ея Императорское Величество определяет его к Государю Наследнику Павлу Петровичу в учителя Богословия, с определением жалованья по тысяче рублей, а о прочем де содержании его положено будет в С.-Петербурге. Ибо тогда Двор отправлялся в С.-Петербург. И как архимандриту следовало туда же отправиться для присутствия в Синоде, то и просил граф его, чтобы он, отправляясь в С.-Петербург, взял с собою и наместника Платона. Причём Платона просил граф, чтобы он на другой день приехал к столу Великого Князя и с ним бы познакомился. Почему он и был при столе, и с Великим Князем и с другими несколько познакомился и простился благополучно.

А как в тот же день отправлялся в свою епархию благодетель Платонов, преосвященный Гедеон, епископ псковский, то поспешил Платон проститься с ним на веки, с некоторым с его стороны предчувствием и предсказанием, что Бог-де ведает, увидятся ли они впредь. Что, казалось, сказано быть случайно, но Бог самым делом утвердил. Ибо он, занемогши дорогою и приехав во Псков больной, через несколько дней скончался. Дай Бог ему вечный покой! А Платон, всё исправив, с архимандритом возвратился в Лавру, где тотчас сдал с себя наместническую должность, и постарался Богословию кончить и кончил к Петрову дню.

Между тем Платон, не имея более никакой должности и хлопот, покоился по трудах, гулял с учителями, особливо в любимом месте Корбухе, и приготовлялся к дороге до Ильина дня. A после Ильина дня, простившись с друзьями, и любезное Лавры место приветствовав слезами, отправился с архимандритом в путь. В С.-Петербург приехали в первых числах августа 1763 года, и остановились на Троицком подворье, на Фонтанке.

Как в Ново-Сергиевской пустыни, принадлежавшей тогда Лавре, новопостроенная соборная церковь готова была к освящению, и архимандрит положил звать к тому Императрицу, то и желал, чтобы при сем случае Платон сказал проповедь, которую он и сказал в присутствии Государыни, августа 10 числа. Да того же месяца на Успениев день говорил проповедь во дворце, в Высочайшем присутствии. А между тем Платону определено от Двора жилище и содержание. Покои не худые отведены, в бывом деревянном зимнем дворце, что на Мойке. Содержания, кроме 1000 руб. жалованья, положено на стол 300 р., по штофу водки на неделю, по бутылке рейнвейну на день, меду, полпива, кислых щей, дров и свеч неоскудное число, белье столовое и посуда всякая дворцовая, да истопник и работник, а сверх того карета дворцовая с парою лошадей и с конюхом. Итак, Платон начал жить в новом месте и несколько новым родом жизни. Ибо, привыкши жить в монастырском уединении, тут окружён был мирскими, всякого состояния и пола людьми, в том же дворце живущими: что не очень ему нравилось; но рад был, что тут же была церковь, в которой по воскресным и праздничным дням исправляли службу дворцовые священники.

Положено Великому Князю учение преподавать три дня в неделю: в понедельник, среду и пятницу, по часу, назначив к тому 12-й час, а по воскресным и праздничным дням пред обеднею читать Священное Писание с объяснением, сколько время дозволит. Итак, призвав Бога на помощь, начали учение Платон с Великим Князем, августа 30-го дня, сказав речь, в коей объяснив пользу сего учения, увещевал Высокого ученика, чтобы прилагали к тому всякое внимание и прилежание. Великий Князь был горячего нрава, понятен, но развлекателен. Разные придворные обряды и увеселения не малыми были препятствием учению. Граф Панин был занят министерскими делами, но и к гуляниям был склонен. Императрица самолично никогда в сие не входила. Однако Высокий воспитанник, по счастью всегда был к набожности расположен, и рассуждение ли или разговор относительно Бога и веры были ему всегда приятны. Сие, по примечанию, ещё ему внедрено было со млеком покойною Императрицею Елисаветою Петровною, которая его горячо любила и воспитывала приставленными от нея весьма набожными женскими особами. Но притом Великий Князь был особо склонен и к военной науке, и часто переходил с одного предмета на другой. Платон проходил свою должность с надлежащим тщанием, не упуская никогда назначенного дня и часа. Ободряло его то, что он от Высокого воспитанника имел счастье весьма любим быть. А порядок учения тот точно был следован, какой им издан в напечатанной Богословии. Между тем Платон, по своей воле и избегая праздности, а времени к тому имея довольно, нередко говорил проповеди, всегда в Высочайшем присутствии, особливо охоту его к тому умножало, что оные всегда заслуживали похвальные отзывы, а те все проповеди напечатаны. Не оставлял также при Дворе в большие праздники служить с придворными священниками, вместо духовника Дубянского, который по престарелости охотно на то соглашался, да еще и упрашивал, и всякий год в великий пост Платон служил в особой церкви и преподавал Великому Князю святое причастие, к коему всегда набожный воспитанник приступал с благоговением и в тот день был особенно доволен и весел. Когда отсутствие Двора было в Царское Село, Платон там же имел пребывание, а когда в Петергоф, тогда жил в пустыни Новосергиевской и в назначенные дни туда ездил.

Живучи и при Дворе, не оставил своей любви к уединению, редко куда выезжал и то более к духовным. Но вместо того всегда почти у него собрание было иностранных людей, яко то: Греков, Сербов, Далматов, Французов, Немцев, Итальянцев и других. Ибо он с ними обращаться и разговаривать особенную всегда охоту имел. Собирались они всегда к нему или на обед, или по вечерам. И от такого обращения он много пользовался. Ибо из них многие были люди учёные и свет знающие. Почему многих вещей знание, кое через науки получить нельзя, от них приобрёл. А притом как он возымел охоту учиться Французскому языку, то обращение с людьми, сей язык знающими, много ему помогало. Почему он и успел в том языке, несколько мог разговаривать, а читать и разуметь Французские книги удобно мог.

Таковы Платоновы упражнения и обращения проходили с 1763 до 1766 года половины. А в другой половине, в начале июля месяца, объявлен Синоду Императрицы указ, чтобы Платона произвести во архимандрита Троицкия лавры на место умершего в том году, в январе месяце, архимандрита Лаврентия. В каковое звание он и посвящён, 1766 г. июля 16 дня, в Петергофе, в Высочайшем присутствии, преосвященным митрополитом Димитрием новгородскими. Почёл себя обрадованным Платон через сие производство, поскольку определён в то место, где он постригался, был учителем, соборным, наместником и которое ему особенно было любезно. А притом умножило его обрадование и то, что он уже имел жить на своём Троицком подворье, что на Фонтанке, где и покоев было довольно, и церковь домовая, и услуга вся людьми и вещьми готовая. А живучи в придворных покоях несколько с утеснением, и между людьми светскими, и в поезде придворном всегдашнее находя затруднение, не без скуки иногда было ему. Следовало новому архимандриту быть и в Синоде членом, поскольку было определено всегда архимандритам Троицкой лавры быть в Синоде членами, но на сей год он до того не допущен, по внушению одного из Синодальных члена, хотя впрочем с ним весьма дружно обходившегося, который зная свободность Платоновского нрава и рассуждения, заключал неизвестно почему, что от него по делам может воспоследовать какое-либо затруднение.

Итак, Платон продолжал своё упражнение обучением Великого Князя тем же порядком. А к тому занимался делами, до монастыря и до семинарии принадлежащими, стараясь и монашествующих содержать в порядке, и училище в лучшее привести благоустройство, и во всём сохранить доброе хозяйство. Притом новому архимандриту, по особенному ходатайству Великого Князя, определён не в пример прочим, штат певчих с поддьяками, 18 человек, с определением на них жалованья по 1000 р. в год. А сам архимандрит получал жалованья архимандричьего по 2000 руб., с некоторыми от Лавры доходами, да сверх того от Двора всё то содержание, что и прежде получал: да вместо выезду из Государевой конюшенной суммы 500 р. Таковое содержание было неоскудное и Платон был своим состоянием доволен, от всех любим и немало почитаем, имея хороших певчих вольных, утешался музыкою духовною, к которой особенную имел охоту, и сам был в ней небезыскусен. Часто служил и на подворье и при Дворе, и продолжал сказывание проповедей, как и прежде, особливо, что и желаемым здравием Бог его доселе благословил. Но в сем году скоро, по производстве, посетил его Бог болезнью не безтяжкою. Она случилась от простуды, на шее, при ухе, называемая от лекарей паротис и, быв запущена, с трудностью могла от искусных лекарей излечена быть, так что нужно было три раза на шее делать инцизии, с протягиванием заволоки, с весьма чувствительною болью и едва через три месяца от оной освободился. Ослабленный болезнью, в первый раз явился он ко Двору в новый 1767 год, и от Императрицы принят был благосклонным соболезнованием. И как в сей год положено Двору отправиться в Москву, то почему и новый архимандрит отпущен в Лавру до прибытия Двора в Москву, куда он и действительно отправился в конце января. И быв в Москве, вступил в Лавру в феврале месяце, еще чувствуя слабость от прежде бывшей болезни. Воспел Богу благодарственная, Платон, узрев святую обитель и братию, которые ему все почти были знаемы и, совершив божественную литургию и сказав слово, как надлежит жить добрым монахам, входил подробно в хозяйственное по Лавре и семинарии распоряжение. И не быв более 10 дней в Лавре (ибо услышал, что между тем Двор в Москву прибыл), отправился в сей царствующий град, на своё Троицкое подворье, что на Самотеке. И проходя при Дворе свою обыкновенную в обучении Государя Наследника и в сказывании проповедей должность, между тем упражнялся в отстройке каменных на том подворье палат. Оные вчерне были устроены архимандритом Гедеоном, однако, по отобрании вотчин, остались не конченными. Но скоро по производстве во архимандрита, Императрица пожаловала Платону на отстройку тех палат 5 000 руб., которые он совсем окончил к августу месяцу, и устроил домовую церковь, которую и освятил 16 дня августа, и то освящение удостоил присутствием своим Государь Наследник и Его обер-гофмейстер, граф Никита Иванович Панин с прочею придворною свитою и соизволил в новых палатах взять обеденный стол.

В том году имел Платон печальный случай быть на погребениях московского митрополита Тимофея, своего рукоположителя, а потом благоприятеля своего, преосвященного Димитрия митрополита новгородского Сеченова, при коего необыкновенной болезни и кончине был почти неотлучен. Но вместо того был обрадован посещением Монархинею Лавры к празднику, июля к 5 числу, и каким образом при сем случае всё происходило, и какими милостями архимандрит и Лавра, и семинария от Императрицы взысканы, о сём есть особое печатное описание. В том же месяце прибыл и Государь Наследник в Лавру и, быв в ней около трех дней, и веселясь в загородном Лавры доме, называемом Корбуха, столько был доволен, что весьма часто о том после напоминали, даже некоторых учителей, кои ему особенно понравились, воспоминали по именам.

Такими образом кончился 1767 год. А в начале 1768 г. в январе месяце, при отъезде Двора в Петербург, пожалован архимандрит Платон в синодальные члены. И потому поехав на краткое время в Лавру и сделав нужные распоряжения, отправился в С.-Петербург.

По приезде было его упражнение тоже и при Дворе, и в своём доме и таким же порядком, как и прежде. Но сё новое возложено на него звание – присутствовать в Синоде. Горел Платон ревностью ко благу Церкви и духовного чина: и сия ревность была ему яко врождённая. Усердствовал входить в дела и споспешествовать к лучшему. Но многие узрел он затруднения, кои ревность его или останавливали, или притупляли. Сие сильно смущало Платонов дух и оскорбляло, особливо, что несчастливые обстоятельств обороты его останавливали в лучших его намерениях. Почувствовал же он и ослабление своего здоровья, случающимися частыми коликами, самыми мучительными и не безопасными, которые нередко приключались ему и во весь остаток его жизни, ослабив совсем желудок. Но в 1770 году сентября 22 дня, пожалован он прямо в архиепископа в Тверь, и посвящён при Дворе, октября 10 дня, преосвященными: Гавриилом, митрополитом Киевским, Гавриилом архиепископом с.-петербургским, Иннокентием архиепископом псковским и Григорием митрополитом унгровлахийским, в присутствии Императрицы и случившегося прусского принца Генрика, для которого, чтоб видеть ему сей обряд, отложено было до того дня посвящение. А притом оставлен он был и архимандритом Троицкой лавры по-прежнему.

Сие последнее, оставленное для него место наиболее его увеселило. Ибо он к месту сему столь был, так сказать, пристрастен, что лучше, может быть, захотел бы при нём едином остаться, нежели быть архиереем, лишившись его. И сие его расположение как при Дворе было не безызвестно, то оно и послужило, дабы и сие место при нём осталось, к совершенному его удовольствию. Новое звание получив, архиепископ Платон и возблагодарив Императрицу пристойною речью, почувствовал всю важность и тягость оного. Тотчас всей пастве отправил он печатное подобающее послание и начал особо входить в дела паствы своей, не оставляя присутствовать в Синоде и прежних должностей при Дворе и Лавре. В управлении паствы единственное его намерение и ревность вся состояла в том, чтоб духовенство исправить, производя, сколько возможно, лучших священников, а худых или исправляя, или не исправляемых лишая звания. Был он совсем чужд от мздоимства, не только что почитал то противным совести, но и всегда представлялось ему подлою низкостью, чтобы от другого что-нибудь взять, который его беднее, да и как бы почитать себя ему одолженным, и себя выставлять за такого бедняка, который без того, аки бы не имел чем содержать себя. Итак, совсем был чужд от постыдного мздоимства, даже, когда чем его даривали приятели его и друзья, стыдился он быть у них как бы в долгу и всегда чем-нибудь их взаимно отдаривал.

В производстве дел не взирал Платон на сильные лица, ни на просьбы, ни на слезы, коли то находил со справедливостью законною несообразным и с расстройством общей паствы порядка. Также и выборы от прихожан во священно и церковнослужители не много уважал, ибо находил их по большей части пристрастными или вынужденными просьбою других, не имеющих другого достоинства, кроме что умеют докучать, кланяться и плакать. Таковые Платоновы поступки многим были не по нраву, и невыгодные за то слышал он отзывы, но вместо того большая часть всякого состояния людей были тем довольны и должною ободряли его похвалою, видя во всём его прямодушие, а притом и на самом деле усматривая лучший по духовенству порядок, как-то и был пастырь тем утешен, что некоторые из дворян отозвались к нему с благодарностью за хороших данных им священников. И как сие архиепископа удивило, зная, что священники даны не те, кои ими были выбраны и представлены, и потому им говорил, что он сему удивляется, зная, что многие на сие ропщут, на то отвечали, что подлинно и они роптали, что другие вместо выбранных ими поставляются, думая, что делается то по пристрастию какому, то есть или по мздоимству, или по ходатайству и проискам, как то де прежде и бывало, что нами выбранных лучших не ставит, а дают других худших. Но как де они ныне усмотрели, что даются священники хорошие и гораздо лучше выбранных нами, то и перестали роптать, а напротив отзываемся с благодарностью. Итак, пастырь, сим быв ободрен, продолжал, своё о лучшем духовенстве попечение. Старался он, сколько возможно, уменьшать причет, чтобы излишних и ненужных не было, а притом и приходы скудные и малочисленные или упразднять, или приписывать к другим приходам, дабы более доставить духовенству пропитания и излишних трудов избавиться. Ибо приметил он, что чем скуднее причетники, тем более во всякие впадают бесчиния. Также пресекал родство, дабы под сим именем мест не получали. Сие всячески пресекал пастырь сей, а единственно уважал достоинство и способность и непорочное житие.

Возымел же он усердное старание и о Тверской семинарии, которая на всё содержание своё получала только по 800 р. в год, он у Императрицы испросил прибавки 1200 р. Итак стала она получать по 2000 р. в год. Умножил число учеников. И как Троицкая семинария состояла в лучшем порядке, то он для усовершенствования послал Тверских учеников до 70 в Троицкую и назначил им там содержание. Притом приложил старание и о благолепии церковном. Тверский кафедральный собор строением довольно обширен и хорош: но внутри были голые стены и иконостас не худ, но непорядочно поставлен. Архиепископ, кое-как собрав потребную сумму, и своими и сторонними мастеровыми, весь собор внутри подмазал и весь живописным хорошим искусством росписал, сделал двои хоры, иконостас привёл в порядок, престол возобновил, и потом освятил, к удовольствию своему и общему всех. И сие новое собора украшение заслужило благоволение и похвалу от самой Императрицы. Она, проездом в Москву 1775 г., быв в Твери и в соборе, изволила перед всеми отозваться, что де вы, преосвященный, так украсили собор, что я подобно красивого мало видела. Да и не остался сей труд архиепископа тщетным. Ибо неизвестно, почему и кем внушено Императрице, что аки бы он собственных своих денег на собор издержал до 5000 р. Она, сказав, что ему на собор своих денег издерживать нужды не было, приказала ему выдать из казны 5000 р. Архиепископ, по должностям Двора и Синода, более жил в С.-Петербурге в Троицком подворье, но два раза был увольняем и в епархию. В первый раз в 1771 году, на полгода, а во второй раз в 1774 году, на год. В оба приезда жил он в Твери в загородном доме, называемом Трехсвятском, которое место ему весьма нравилось, яко и покоями, хотя не великими, деревянными довольное, окруженное великим и прекрасным садом и прудами, который сад привёл он в порядок. Также находящуюся тут же Консисторию устроил и архиву разобрал и распорядил порядочно, и некоторые другие строения или устроил, или поправил.

В первый приезд посетил Кашин и его уезд и Калязин монастырь, а оттуда посетил и Лавру, а во второй посетил с уездами города Старицу, Одоев, Ржев, Волоколамск, Осташков, Нилову пустынь и Торжок, делая везде пристойным наставления и увещания, и поправления, и производя разные епаршеские дела. А к осени паки отправился в Лавру, где и был без мала три месяца. Но как послышал он, что Двор сбирается в Москву в конце того 1774 года, то и отправился через Кашин в Тверь. Окончание сего года было окончанием и правления им Тверской епархии. Платону крайне понравилась сия епархия, и он многократно говорил, далее обещался, не только в другую какую епархию не переходить, но прожив в ней 12 лет и почитая сего времени довольно, чтоб потрудиться для Церкви Божией в сем сане, думал и совсем от епархии отказаться, и остаток жизни препроводить в Троицкой лавре, особливо, что неусыпным старанием до того довёл течение епаршеских дел, что их чувствительно уменьшилось, и уже мало делами затрудняем был.

В спокойное от дел время любил прохаживаться в саду и в Желтиков монастырь, недалеко от Трехсвятского отстоящий, с ближними своими духовными друзьями. А от больших собраний, и у себя и на стороне, всегда удалялся. Жил как монах, уединенно. A выезд его наиболее был на служение в собор, в приходские церкви, в монастыри, где при служении никогда не оставлял, чтобы не сказать поучения народу. Так-то жил, и так-то было расположился о себе Платон. Но иначе судили неиспытанные судьбы Божии.

В начале 1775 года, в январе месяце, 20 дня прибыла Императрица в Тверь. Принял он архиепископ Монархиню надлежащими образом, так как и сам принят от Неё милостиво. На другой день, 21 января, при самом отъезде Императрица вручила архиепископу два указа, сказав, чтобы он те указы подал, где надлежит. По провождении Императрицы, посмотрел он те указы и увидел, что в одном велено Синоду его перевести из Твери в Московскую епархию, с оставлением и Троицкой лавры по прежнему, во втором велено выдать ему из казны 5000 р. А притом пожалована бриллиантовая с аметистами панагия, которую вручил ему князь Потемкин, бывший в особой милости у Императрицы, а Платону друг. Увидев архиепископ, что надобно ему оставить Тверь и переселяться в Москву, не только восплакал, но и возрыдал. Не только не хотелось ему оставить Твери, но и боялся Москвы, зная её многолюдство и знатность жителей, не только воображал умножение трудов и забот, но и боялся своего собственного нрава. И зная, и привыкши другим не ласкать, а поступать единственно по собственному беспристрастному разумению и по уверению незазорной совести, несмотря ни на кого и ни на что, думал, что через то много на себя навлечёт недоброжелателей, чем принудят его отказаться от сей епархии, или по своей воле, или против воли его. Что после некоторым образом и сбылось, но совсем иначе, о чем в последствие будет сказано.

Однако, как бы то ни было, поплакав, Платон начал сбираться в Москву, не для того, чтобы ему быть архиепископом Московскими (ибо и без того надлежало ему для присутствия в Синод ехать в Москву, поскольку годовой срок отпуска окончился), но чтобы предстать пред Императрицей с прошением о увольнении от Московской епархии. Между сим прибыл скоро после Императрицы в Тверь и Великий Князь Павел Петрович и с супругою своею, блаженной памяти, Великою Княгинею Наталиею Алексеевною, которые обе особы не только знаемы были Платону, но и обеим им был он наставником в Законе, а Великой Княгини и духовником. Поздравили они нового архиепископа московского плачущего и приняли с такою благосклонностью, какой только можно ожидать от искренних друзей. Порядок при сем требует сказать, каким образом кончилась важная должность Платонова при Дворе относительно обучения Закону Всероссийского Наследника. Великий Князь вступил в супружество с Гессен-Дармштадтскою Принцессою, наименованною, при принятии нашей веры, Наталиею Алексеевною. Она приехала в Россию со своею матерью и двумя сестрами. Хотя по некоторым Двора интригам Платон отводим был, чтобы ему не быть учителем у принцессы, но и нехотя принуждёны были к тому его определить. Ибо мать принцессы, как она сама Платону сказывала, требовала от Императрицы, чтобы её дочери никто учителем не был определён, кроме Платона, ибо, как она же ему сказывала, что она читала на немецком языке сочинённую им Богословию, которая ей очень понравилась, да и принц де Генрик, в проезд его через Пруссию, его же в учителя её дочери рекомендовал. А принц прусский, по бытности его в С.-Петербурге, довольно Платону знаем был. Итак и сию должность надлежало ему принять на себя, и хотя он от неё отрицался, но уже к тому преклонён просьбою. Объяснил и истолковал Платон новой принцессе учение нашей православной Церкви, и нашёл её к тому благорасположенною. Ибо, быв воспитана с просвещением и довольным знанием христианского Закона, не находила препятствием малые некоторые различия стать членом нашей Церкви. Особливо в том уверении (как мать её Платону изъяснилась), что она не польстилась бы не только на сей брак, но и на все царства мира, ежели бы не была уверена, что дочь её и в сём Законе, яко христианском, спасётся, ежели токмо добродетельно доживёт. Приуготовив новую святую отрасль ко всему тому, что принадлежало к обряду присоединения её ко святой нашей Церкви, Платон по совершении обряда (который особо напечатан), причастил её святых Христовых таин и провозгласил, пристойное на сей случай слово. А потом был и её духовником. Ибо Великая Княгиня не пожелала ни у кого исповедоваться, кроме Платона, даже отозвалась, что она скорее без исповеди останется, нежели чтобы кому другому, кроме его, поручила свою совесть. Да и подлинно, столь к Платону была благосклонна, что не иначе с ним обходилась, как со своим искренним другом, и казалось, что она, кроме своего супруга, его всем предпочитала. Совершение брака Великого Князя, 1773 года, было окончанием учения Государю Наследнику. За труды, понесённые Платоном при сем обучении через 10 лет, определён ему пенсион по смерть по 1000 руб. Теперь возвратимся на первое.

По принятии сих драгих гостей в Твери, и удостоившись их посещения в Трехсвятском, и проводив, Платон начал сбираться в Москву. Простившись с Тверью и со своею паствою, но не так, чтобы в неё не возвращаться, а надеясь, что он паки в ней останется, отбыл в Москву и прибыл 1775 года января 27 дня, с приметным всей паствы Тверской об нём сожалением.

Тотчас по прибытии явился ко Двору с прошением письменным, чтобы он уволен был от Московской епархии. Но князь Потёмкин, который был тогда во всей силе при Дворе, и любя Платона, не хотел от него прошения принимать, даже хотел воспретить, чтобы никто не принимал. Но когда Платон представил, что указ у него в руках, и что он его не объявит в Синоде, доколе не будет его прошение представлено Императрице, и не будет на то решения – согласился уже князь, и послал прошение к Императрице, от которой через несколько минут оное ему возвращено, с надписью рукою Императрицы: «Держусь Моего указа». Итак Платон, не имея что более делать, принуждён был в тот же день объявить указ в Синоде, и провозглашён московским архиепископом.

Вступив в правление новой епархии, нашёл многое, что требовало всего его подвига. Перед тем в Москве была жестокая моровая язва, и наибольшая часть в Москве духовенства померла, на их места определены по большей части из разных епархий бродяги, которые, в своих местах не возмогши ужиться, бросились в Москву. Их мало-помалу новый архиепископ переводил, и на их места лучших и учёных производил, так что, наконец, через 15 лет едва не всю Москву снабдил учёными и добропорядочными священниками. За что общее от всей публики заслужил признание и похвалу. Перевёл безчестный крестец, который состоял в том, что у Спасских ворот всегда собирались попов по 10, по 20 и по 30. Бродяги из разных епархий, отрешённые от места, а иные и запрещённые, и под следствиями находящиеся и нанималися, стоя на крестце, служить обедни при разных церквах за малейшую цену, копеек по 10 и по 5. Делало сие нестерпимый соблазн. Бог помог архиепископу всё сие перевести, так что сего и следа не осталось, хотя оно продолжалось, может быть через несколько сот лет и, хотя прежние архиереи о том же старались, но не успели. А каким образом сие зло переведено, о том всё объяснять многого требует труда и времени. Также уменьшил число домовых церквей и бывших при некоторых приходских церквах викарных попов. Ибо от сего кроме того, что оно ни с законами, ни с правилами не сходственно, происходили великие бесчиния и команде многие затруднения, а по уменьшении сего уменьшились и соблазны, облегчилася команда, священники приходские стали в большом уважении, и содержанием довольнее.

Академия Московская поручена дирекции архиепископа московского, почему он почёл долгом стараться о приведении её в лучшее совершенство, умножили учеников, коих прежде не более было, как 250, а иногда до 300 человек, но после дошло их число даже до 1000 человек, и устроили в ней для бедных учеников особую бурсу. А притом, находя в Перервинском монастыре доходы немалые, издерживаемые едва на что полезное и между рук уходящие, по указу Императрицы, в том же 1775 году, устроили там училище и содержание оного на монастырских доходах, которые добрым и верным хозяйством весьма против прежнего умножил, так что на одно училище исходит в год более 4000 р., и оно уже многих произвело успешных учеников и добрых священников. Притом устроил там школы и келлии для архиерея и учителей, и башни, и ограду кругом каменную.

Также в том же году завели малые училища в Калуге в тамошнем Лаврентиевом монастыре и построил для школ покои, да в Звенигороде, в Саввине монастыре, и испросил у Императрицы на каждое из сих училище для содержания учителей и бедных учеников по 300 руб. в год.

Между тем ревностно прилежал к отправлению дел епаршеских судебных, коих было великое множество, и не щадил он ни труда, ни здравия. Ибо непременно, каждый день, кроме воскресных и праздничных, с 7 часов утра по 1-й, а иногда по 2-й час по полудни, упражнялся в разбирании прошений, в давании на них прошений, или письменных или словесных, в рассматривании дел от консистории, духовных правлений и благочинных (коих везде вновь учредили и дал им печатные инструкции) и в решении. Доступ к нему был всем не возбранён, и все дела и принимал, и рассматривал, и писал сам собою, без всякого помощника, а подьячий только записывал и куда надлежит отсылал. Особливо же ревновал, чтобы сохранить правосудие, и как сам ни от кого ничего не брал, то и над подчинёнными, сколько мог, строго наблюдал, чтобы мздоимства не было и злонамеренной проволочки. Стоило ему сие не малого сил истощения; но утешало и ободряло то, что видел на все его труды благословение Божие, с немалым к лучшему порядку успехом.

Но надлежит сказать и о хозяйстве московского архиерейского дома. Не только нельзя было в нём жить, но и ничего почти в нём не было, и он принуждён был жить на подворье Троицком, что у Сухаревой башни. Ибо во время мятежа, бывшего в 1771 году, и убиения архиерея⁷ архиерейские покои были внутри разорены и разграблены, также и конюшня и экипаж весь. А между тем, по небытию до 1775 года хозяина, не без того, что и от других, или запущено, или недостаток умножен. Заботило сие Платона. Пожаловала Императрица, без просьбы, сама собой, на построение нового дома 40 000 руб. И он построил новый дом в том виде, в коем он ныне всеми зрится. Также и в церквах Чудовских всё поправили и украсили, и ризницу весьма всякою утварью умножил, которая до того времени весьма была недостаточна, как то сие всяк видеть может, кто возлюбопытствует узнать что до Платона в Чудовских церквах и в ризнице было, и что при нём прибыло. Притом, в последствии времени, устроил новый деревянный дом на подворье Заборовском⁸ со службами и оградою кругом каменными. Также и на другом подворье в Хамовниках, деревянный дом со службами и оградою каменными. Но не оставил и загородного Черкизовского дома, который был крайне запущен и к падению склонен. Он его возобновил во всём, пристроил новые, построил службы, сад в порядок привёл и кругом обнёс оградою каменною. Возобновил прорвавшийся пруд, поставил мельницу и прочее, что всё исчислять трудно. И всё сие производил коштом монастырским. Ибо при заведении верного и доброго хозяйства доходы весьма против прежнего умножились и на всё устроение с излишком доставало.

Но между всеми делами весьма нередко служил и всегда проповедовал слово Божие, особливо в Четыредесятницу каждое воскресенье, служа, поучал народ, что видно из поучительных его напечатанных слов.

Между тем, в том же году к Троицыну дню Императрица с Великим Князем и с Великою Княгинею посетила Лавру, где архиепископ принимал и проводил сих Высоких Гостей и милостиво награждён и с обителию, получив на устроение Лавры до 30 000 рублей.

Препроводя таким образом 1775 год, в начале 1776 г. отправился в С.-Петербург для присутствия в Синоде И хотя сие было против его желания, но надлежало повиноваться верховной воле. Скоро по приезде, в апреле месяце открылся нечаянный и для Платона поразительный случай. Великая Княгиня Наталия Алексеевна, особая его благоприятнейшая благодетельница, приближась к рождению, при радостной всех надежде, не разрешившейся её утробы, апреля 15 дня скончалась. Платон её напутствовал исповедью и святым Причастием, и при погребении почтил её святую память надгробным словом.

При окончании года, не находя архиепископ удовольствия жить в С.-Петербурге, в разлуке с паствою, о пользе коей он весьма ревновал, и скучая присутствием, по течению дел, с его мыслями и началами несходному, и не видя в сотрудниках своих в том содействия, которые поступали по своим видам, ища может быть более своих выгод, нежели общих, решился просить Императрицу об отпуске в епархию, и о увольнении навсегда от Синода, почему и был отпущен, но токмо на год.

Но между тем, в течение того же года, Великий Князь обручил себе новую невесту, принцессу Виртемберг-Штудгардтскую, Марию Федоровну, ныне Государыню Императрицу. Для Платона новый подвиг. Он паки к ней определён был в учителя для наставления в нашем Законе, и для приуготовления к соединению с православною нашею Церковью. Что им и исправлено точно таким же порядком, как было при покойной Великой Княгине Наталии Алексеевне. Притом, при совершении брака их, провозгласил и пристойное слово. А чтобы быть её духовником, от того отведён Платон, чему и рад был он. Итак, исправив и сию должность, так, как и при покойной Великой Княгине, получив притом увольнение, отправился в Москву в начале 1777 года.

По прибытии в свою паству, упражнялся в тех же самых делах, и с тою же заботою, как выше сказано, и утешался, видя всего прихождение к лучшему и уменьшение трудов. А притом занимался хозяйством по Чудову монастырю, приводя в окончание и совершенство архиерейский дом, также строя и на Перерве и на подворьях, а еще более в Троицкой Лавре. Ибо получив на оную до 30 000 р., построил вместо ветхой старой, новую ризничную палату, сделал новый иконостас, обложил весь серебром, в Троицком соборе и росписал по стенам на золоте, тоже и в трапезной церкви, и у Никона, и у Михея и в Сошественской церкви, везде новы иконостасы, и вновь росписав стенным писанием, и в больничной церкви новый иконостас, и у Смоленской вновь росписав по стенам и крыльцо новое у Успенского собора, и две палатки новые, Серапионовскую⁹ и Максимовскую¹⁰; и оградив оградою каменною Корбуху и сад, что при Лавре, и другие многие сделав пристройки и поправки, что всё исчислить подробно не без трудности, да и в печатном Лавры описании¹¹ то усмотреть можно. Препроводив таким образом 1777 год в Москве и в Лавре, отправился по истечении срока в С.-Петербург, куда и прибыл в начале 1778 года. По прибытии упражнялся, ездя в Синод, нередко бывая у Их Императорских Высочеств, также получая на каждой почте из епархии и из Лавры премногие дела и прошения, и, немедленно решая, отправлял их в свои места. При окончании года, опять скучая тамошним пребыванием, по тем же самым причинам, о коих прежде сказано, просил Императрицу об отпуске в епархию и об увольнении навсегда от Синода, и получил, но только паки на год.

По прибытии в начале 1779 года в Москву, паки принялся за те же епаршеские, и хозяйственные и училищей дела, и с тою же ревностью, как прежде о том объяснено. По окончании годового срока, не желая отъехать в С.-Петербург, послал к Императрице прошение паки о том же. Почему и отсрочено, но также на год. Итак, остался в епархии и на 1780 год, и продолжал свое течение дел по-прежнему. А сверх того, во всякую бытность его в Москве присутствовал и в Синодальной конторе, где как надлежало ему дела производить не одному, но с другими, коих и виды и начала были иные и не беспристрастные, то почти всегдашнее чувствовал от того неудовольствие.

По окончании 1780 года и срока, покусился паки послать вначале 1781 года прошение к Императрице о том же. Но получив в ответ через князя Потемкина, что Императрица отдаёт на его волю – или ехать, коли нужных дел нет, или не ехать, и рассудив, что лучше по таковому отзыву ехать, отправился паки в С.-Петербург в конце 1781 года. Туда прибыв, не нашёл там первого своего утешения – Их Императорских Высочеств, ибо они были в вояже по Европе. Препровождая время, архиепископ, в езде в Синод и в епаршеских и других вышеупомянутых делах, вдруг получил повеление Императрицы, чтобы отправиться в Москву для открытия учреждённого тогда вновь Московского наместничества. Сему объявлению обрадовался Платон, и как не назначено сроку к возвращению, то сим случаем и рассудил он воспользоваться, чтоб остаться в Москве и более не возвращаться в С.-Петербург.

По прибытии в Москву 1782 года в августе месяце, и отправив обряд открытия Наместничества, в октябре месяце, принялся паки за те же епаршеские и хозяйственные дела и тем же порядком. Сей год был началом для архиепископа новых, но удовольственных трудов: заведением Вифании, прежде названной от него пустынью, а после учреждённой Государем Императором второклассным монастырем. Случаи к тому были следующие.

По известности архиепископу окружностей Лавры, всегда ему сие место, где ныне Вифания, яко на красивом положении и при изобилии вод, но впусте оставленное, особливо нравилось. Хозяйственные строения и в Чудове, и в Лавре, и на Перерве, и в других местах, почти все к окончанию пришли или приходили. А он особливую имел охоту к строениям. Притом начал скучать правлением епаршеских дел, не для того, аки бы его и дела отягощали, или паствою был недоволен. Нет! и к трудам был он неутомим и паствою доволен. Ибо хотя и были некоторые недовольные, как то без сего и пробыть нельзя, но большею гораздо частью честных и благонамеренных людей таковых недовольных или роптания, или отзывы были заглушаемы, и Платону не причиняли многого смущения, или в трудах ослабления. Но некоторые в главной его команде или завистью подстрекаемы, или в его охуждении находя свои выгоды и повышения, или не видя в нём к своему честолюбию угождения и уважения, а особливо приметя, что и Императрица, по некоторым также внушениям, хоть не совсем, однако немало уменьшила своей благосклонности; по всем сим причинам начали по команде причинять архиепископу многие затруднения, досады, приказные привязки, и добрых его намерений и дел в худую сторону толкования. Всё сие примечая и видя, Платон начал скучать правлением епархии, имея ко всему ревность, но руки связываемые. Всеми сими обстоятельствами быв побуждён и, притом всегдашний уединения любитель, рассудил устроить вышеупомянутое ему милое место с тем, чтобы еще несколько продолжив правление епархии и, приближаясь к старости, отказаться от оной и уединиться в ту пустынь, и там окончить последние свои годы в тишине. А чтобы устроение сие не перетолковано было от зложелателей в худую сторону и не остановлено, положил там устроить кладбище для лаврских монашествующих, кои в Лавре погребались, а указами в знаменитых местах было погребать воспрещено. Итак 1783 года и действительно приступил к строению во первых церкви, а потом своих покоев, а далее мало-помалу и других строений, так как ныне всё то видимо есть и по причине погребаемых братий в надежду воскресения, по примеру Лазаря воскресшая, наименовал оную Вифаниею, и устроил нижний храм во имя четверодневного Лазаря. И всё строение архиепископ производил своим собственным коштом. Таково было начало Вифании, а что о ней последовало, о том ниже сказано будет. Между тем изредка в Лавре бывая, в год раза по два и по три не более недели, пребывал всегда в Москве при своей обыкновенной должности, и никуда почти не выезжая, как только на служения, да на Перерву, а летом в Черкизовский загородный дом, а иногда в Саввин монастырь дня на два или на три.

В 1785 году, нечаянно Императрица прибыла из Твери в Москву на несколько дней, не оказав никакого архиепископу благоволительного знака.

Но в 1787 году, возымев путешествие через Смоленск и Киев в Крым, на возвратном пути посетила и Москву, где приняла архиепископа благосклоннейшим и ласковейшим образом, в конце июня месяца, где пробыв до 10 дней, неоднократно удостоив его стола своего, разговаривала с ним и обходилась милостивейшим образом. И вот что случилось! Прежде до того года за два, пожалованы ею митрополитами архиепископы новгородский Гавриил и киевский Самуил, бывый архиепископ ростовский, который всегда был архиепископа московского ниже.

Положено было тогда и его пожаловать в митрополита, и клобук белый был приготовлен, как сам князь Потёмкин Платону сказывал: но помешали злые люди... Однако, се что судьбы Божии устроили. Когда Платон о том не возражал (ибо ниже каким-либо слухом до него доходило), и приготовился служить в день первоверховных апостолов Петра и Павла в Успенском соборе, куда и Императрица с двумя своими внуками прибыла – Александром Павловичем и Константином Павловичем, и совершали литургию, тот самый духовник¹², служа с ним, который ему не желал митрополитом быть, вдруг, по Достойне, по обряду поминания его, наименовал митрополитом: помяни Господи митрополита нашего имрек, и проч. Платон сие услышав, почёл, что он в насмеяние ему сие говорит, воспрещал, чтобы он при совершении святейших таин сего не делал, но он только ответствовал, что так надлежит, и паки тоже повторил. Потом тотчас придворный протодиакон, сказав архиепископу, что так от Императрицы повелено и провозгласили велегласно во всю церковь по обряду: митрополита московского и проч. Тогда, узнав митрополит волю Императрицы, обратившись, поклонился Императрице из царских дверей, а паче возблагодарил Господа чудодеющего, продолжал служение. Таковым же образом Императрица хотела было поступить с ним и в Твери, чтобы нечаянно провозгласить московским архиепископом, но отменила, сказав, что она боится, дабы от внезапности таковой чего ему не приключилось, как сказывал ему князь Потёмкин. Удивился и всегда потом продолжал Платон своё удивление таковому судеб Божиих непостижимых устроению. Когда нимало он о том не помышлял, среди служения, внезапу по пропетии Достойно есть, в присутствии Императрицы и всего синклита и всего духовенства в первенствующей России Церкви, в самый тот день, когда он родился и совершилось 50 лет, провозглашён митрополитом, да ещё через самого того, который о том и слышать не хотел.

Всё сие произошло, как после Платон услышал, таким образом, что Императрица в самое служение приказала отдать указ духовнику на имя Синода, и приказала ему и протодиакону его митрополитом провозгласить, но сие от архиепископа было сокрыто. После обедни приветствовал Императрицу со днём торжественным тезоименитством Его Императорского Высочества, и возблагодарив за пожалование, приглашён был к столу, где благосклонно приняв его, Императрица, и разговаривая, пожаловала ему блюдо и солонку серебряныя позлащенныя и хлеб, поздравив его с собственными имянинами. А на третий день прислала на белый клобук богатый бриллиантовый крест. Итак, сим Платон быв обрадован, проводил Императрицу по надлежащему в Петербург в селе Всехсвятском.

Обрадован был (милостью государыни, пожаловавшей ему на белый клобук бриллиантовый крест) Платон, но не обрадовались те, кои ему не доброжелательствовали, а власть по команде духовной имели в своих руках. Почитали его для себя тягостным и не надеялись себя возвысить и усилить, разве унижением и ослаблением его. Всё изобретали способы его беспокоить. Некоторые явились просители в Синоде, чего никогда не бывало. Ибо узнали, что есть такие, кои тому рады и им помогать будут. И хотя сие просители по делу не могли ничего получить, ибо оказались виновными; но между тем разными опросами, справками и нарочным продолжением был митрополит обеспокоиван. А сверх того и частыми от колики болезнями до опасности жизни доводим был, имея же в виду устроенное в Вифании спокойное уединение, напоследок во многом размышлении, призвал Бога в помощь и совершив, литургию и сказав слово, в каких случаях можно от должности отпуску просить, послал прошение к Императрице 1792 года февраля 2 дня, об увольнении от епархии и оставлении его в Лавре.

На сие немедленно пришёл ответ, что Императрица признаёт его заслуги, сожалеет о его болезнях, но почитает, что и без увольнения от епархии может он жить в Лавре сколько рассудит, а во время отсутствия своего может поручить правление своему викарию. Ибо в 1788 г. был определён ему викарий, и наименован епископ Дмитровский¹³, и жить ему в Москве, в Богоявленском монастыре, управляя церквами, сколько ему местный архиерей определит. Итак, Платон, в силу сея Императрицы воли, отбыл из Москвы в Лавру, в 1792 году, поручив правление епархии оному викарию, однако так, что не весьма малая часть дел ему в Лавру были присылаемы, или на решение, или на утверждение, в чём он ещё и в Лавре немало занимался и беспокоился, особливо что по аппеляциям в Синоде надлежало ему одному всё переносить, а не викарию. А между тем он и в Москву приезжал в год раз, а иногда два, на месяц и на два и более, и всякие дела производил. Но по Синодальной конторе ни в какие дела не входил. И на сём основании пребывал он в Лавре зимою, а летом в Вифании, а иногда в Москве до 1796 г.

В сем году, ноября 6 числа происшёл новый случай важный. Скончалась Императрица, и взошёл на престол сын её Государь Наследник, Павел I. Сия весть в Лавру пришла через приватные письма, ноября 11 дня, коим едва смел верить митрополит. Но через час, по получении таковых писем, явился курьер из Петербурга, со своеручным письмом от нового Государя Императора, коим он, извещая Платона о кончине своей матери, повелевает приехать в Петербург, распорядя по епархии.

Сему призыву (в С.-Петербург) не радовался Платон, ибо, любя уединение и наскучив суетами мира сего, и приближаясь к старости, боялся, чтобы не принуждён был жить в С.-Петербурге и не привязан был к каким-либо делам. Однако положил ехать, хотя был в великой слабости здоровья, ибо до сего за день случилась ему жестокая колика. Но не рассудил скоро в путь отправиться. Ибо не сказано ему, чтобы ехать немедля, но напротив, сказано, чтобы прежде распорядить по епархии, в коей уже он более года не был. А притом, в тот же день получил и от градоначальника из Москвы, Измайлова, письмо, коим просил он митрополита приехать в Москву и совершить с ним новое торжество¹⁴. Итак, на другой же день, по получении сего известия, отправился он в Москву, куда при слабости здоровья в тот же день прибыл и ожидал указа о торжестве, но сего ни тогда, ни после не воспоследовало.

Все обратили взоры свои на Платона не только в России, но, может быть, и вне предел, как то он мог усмотреть из писем, полученных им из разных мест. Все почитали, что он у нового Императора в особой будет доверенности. Ибо, кроме должности учительской, которую он проходил при новом Государе еще с девяти его лет, всегда был им любим Платон, и по отбытии от Двора всегдашнюю с ним любовную вёл переписку лет через пятнадцать, даже не упускал Государь того, когда был и в чужих краях, как то своеручные письма его, коих до 200 и кои хранятся доныне целы, свидетельствуют¹⁵. Всегда удостоивал к нему в письмах: ваш верный друг. Да и в самые из Москвы в С.-Петербург приезды, не иначе с ним обходился, как с другом. Он задолго пред сим временем, когда заходила речь о царствовании Павла I и о имеющем быть для него особливом тогда счастии, всегда и многократно говаривал, что при новом царствовании того себе ожидает счастья, что новый Государь, помня его заслуги и дружбу, наградит его покоем, являя к нему отличное своё благоволение, и через то с удовольствием даст ему в уединении окончить дни свои. Так рассуждали при новом сём случае другие, так рассуждал Платон.

Пребывая в Москве, митрополит услышал, что архиереям Государь пожаловал кавалерии.

Платон просил Императора, чтобы по случаю его отъезда в Петербург, пожаловать повелеть викарию епископу Дмитровскому присутствовать в Синодальной Конторе, что и прежде бывало при отлучке в Петербург, что викарий его, епископ Севский, в Синодальной Конторе присутствовал, чем хотелось ему несколько ободрить своего сотрудника, а себя совсем от оной освободить.

Послав таковое письмо и получив от Императора побуждение, чтобы он не медлил отправиться в путь, тотчас отправился в Лавру, а оттуда в Петербург, декабря 2 дня. Но на дороге, не доезжая Твери, в селе Городне, встретил его нарочно посланный курьер. Вручил он от Государя письмо, а от Синода указ. Прочетши и то и другое, митрополит поражён был смущением и решился возвратиться в Лавру. Приехав в Лавру и болезнен и горестен, отписал Государю всё обстоятельно, и почему медлил, и почему отважился к нему писать, и для чего возвратился назад, а притом просил и увольнения от епархии. И на сие получил ответ прежнего благосклоннее, что требовал его по привычке быть с ним, и чтобы дать ему кавалерию, и что он надеялся, что еще потрудится в правлении епархии. А от приезду его в Петербург увольняет, поскольку сам скоро сбирается в Москву. Получив таковое от Государя письмо, несколько отдохнул от тягости душевной Платон, а паче рад был, что от поездки в Петербург уволен. Находясь после сего в слабости здоровья, однако, сбирался в Москву, куда в конце января 1797 года и отправился. Ибо назначен был приезд Государев в Москву 10 марта. Живя в Москве, митрополит, чувствуя слабость здоровья и в унынии, не оставлял и епаршеские дела по возможности производить, а как в Москву прибыл и Синод, где и ему велено присутствовать, то и в Синод ездил, хотя очень редко. Какие же притом терпел от своих собратий искушения, трудно всё подробно объяснять.

Но вот искушение и от Бога, по неиспытанным судьбам. За день до приезда Государева, случилась Платону самая мучительная болезнь, какой Платон никогда не испытал: колика и с камнем в почках, cum calculo renum. Был от жестокости мучения почти без памяти и чувствия. В самый день приезда Государева несколько болезнь облегчилась, однако так, что он с трудностью мог по покою пройти. Что делать? Ехать ли на сретение Государя или нет? Ехать препятствовала крайняя слабость и чувствуемая по временам жестокая боль в почках, не ехать, опасался, чтобы сие не было принято в один вид, и тем бы Государя на гнев не привести. Однако совсем так решился, а паче по совету других, поехать, и велеть себя везти в Петровский подъездный дворец. Туда приехал с мучением и лег на лавке, и ожидал прибытия Государева. Перед самым прибытием несколько болезнь отошла, так что он мог выйти на крыльцо и сретить Императора и Императрицу. Государь, увидев его, сказал: что он очень рад, что его увидел. Потом в покое приветствовал Государя пристойною речью, тотчас отправился домой, куда как его от жестокости болезни привезли, едва помнить мог. Лег и был вне чувствия. Но тотчас от Государя посланный привёз своеручное письмо, в коем, изъясняя свое удовольствие за речь, просил его на другой день приехать к нему, чтобы расплатиться, чем он обязан ему пред собою и пред светом. Митрополит едва-едва мог посланному сказать, чтобы он донёс Государю, в каком его видит состоянии. На другой день, по самом малом облегчении, едва мог подписать Государю письмо, что он крайне болен, и ежели хотя мало пооблегчится, не преминет явиться лицу его. По пяти дней, по малом облегчении, явился к Государю. Государь немедля его допустил, и тотчас по входе, ничего не говоря, возложил на него Андреевский орден. По окончании сего Государь посадя, долго с ним разговаривал любовно. И так его отпустил, оставляя у себя при столе, но он слабостью здоровья извинился. Потом Императрица ему показала всю императорскую Фамилию, которую всю имел счастье он видеть в первый раз. В Великую субботу митрополит в Чудове служил и приобщил всю Императорскую Фамилию святых тайн по Государеву изволению, и после обедни был в архиерейских покоях, где стоял Государь Наследник и благосклонно с митрополитом разговаривал. В течение сих дней Государь сам собою дал указ в Троицкой семинарии быть больнице, с назначением на оную по две тысячи рублей в год. По совершении коронации¹⁶, на другой день Платон был с прочими духовными на аудиенции, и говорил приветственную речь, потом на четвертый день был он у Государя, по случаю вручённой ему от Государя 90 000 р. суммы на раздачу бедным, где долго Государь с ним разговаривал и склонял, чтобы ехать в Петербург, от чего митрополит всячески, представляя свою слабость и старость, отрицался. К чему и Императрица прежде много его уговаривала. Но он и ей тоже представлял. В разговоре своём Государь благоволил ему открыть многие на него, митрополита, наговоры и не безважные, которые все были сущая и злобная клевета. Ибо многие и светские и духовные всемерно старались, и ныне может быть стараются, чтобы его до Государевой доверенности не допустить. Слыша то митрополит из уст Государевых, просил Государя, стоя на коленях, чтобы он учинил правосудие, повелел бы исследовать, и ежели он окажется виноват, то бы его наказал по строгости законов, а ежели другие окажутся клеветниками, то и их клевету и злобу унять. Но на сие Государь не иное что говорил, как только, что ему о сем говорили.

По коронации и по прошествии праздников Пасхи, митрополит зная, что Государь намерен посетить Лавру, ходил к Государю просить его о посещении, и притом дозволил бы ему наперёд отправиться в Лавру. Каковое обещание и дозволение и получил. И Платон при слабости здоровья, которая продолжалась во всю бытность Государеву в Москве, отправился в Лавру, куда приехав, надлежащее к принятию Государя Императора и Высочайшей Фамилии чинил распоряжение. В Лавру Государь Император и с Императрицею и со всею Фамилиею прибыл 23 апреля ввечеру, в 8 часу. По надлежащем сретении и по входе в покои архимандричьи, Государь тотчас митрополиту говорит, что он завтра будет обедать в Вифании. Удивился сему Платон и несколько смутился, ибо всё приуготовление сделано в Лавре, а в Вифании ничего, кроме того, что покои были поубраны. Зная, что Государь Вифанию посетит на полчаса или на час, и осмелился ему представить, что в Вифании покои малы и приуготовления никакого для стола там не сделано. Но Государь подтвердил, что хотя в уголку, но там будет обедать. После сего поговорил Государь с ним, что отменяет поход свой в Казань и о других материях, отпустил Платона готовиться к служению. На другой день, поутру, быв у Государя и кой о чём доложив, пошёл на служение в Троицкий собор и служил, а после обедни был молебен. Потом, возвратясь в покои, и из оных со всеми посетил все церкви и ризницу и потом семинарию, где приветствован был от семинаристов, и принимал всё с отличным удовольствием. Наконец отправился в Вифанию, где его паки митрополит сретил. Был в большой церкви и изволил хвалить, потом в домовой, которая ему ещё больше понравилась, и хотел у себя такую сделать. Потом и покои изволил похвалить, и говорил: вот как тесны у тебя покои, на что более? Потом открывал некоторые клеветнические наговоры которые ему внушали о Вифании, а теперь де сам вижу что это неправда и видя митрополит, что Государь весел и всё хвалит, осмелился ему, яко в шутках, сказать: когда Государь всё здесь удостоилось вашей похвалы, то хотя б игуменство здесь благоволили учредить. Но Государь отвечал: на что тебе игуменство? Ты сам здесь игумен. Потом пошли к столу Государь Император с Императрицею и со всею Императорскою Фамилиею. Государь был весел и весь стол проговорил с митрополитом, а между тем семинаристы разные читали разговоры из Географии, из Истории, из Философии и прочего, что Государю весьма было угодно и семинаристов целовал. За столом Государь дозволил в семинарии обучать Французскому языку, который был воспрещён. После стола скоро изволил отправиться в Лавру и, приложившись к мощам, хотел выходить из церкви. Но митрополит тут же, поднесши всем образа в благословение, подал Государю прошение об увольнении его от епархии. Государь, приняв, спросил: что такое? На то Платон: Государь! извольте прочесть и увидите. Потом открыв и несколько усмотрев, сказал, что сему быть нельзя. И сколько митрополит ни просил, чтобы явил милость, но он несколько раз повторил то же: сему быть нельзя, вышел из церкви и сел в карету, сказав только, чтобы скорее приезжал в Москву к церемонии, которая положена в Преполовениев день, при крестном ходе на Москву реку. По несчастью накануне прибытия день был хорош, и на другой день по отъезде, 25, самый теплый и прекрасный, а в самый день присутствия весь день был дождь и самый густой туман, почему и дорога вся вдруг испортилась, и Государь ехал с беспокойством, и в Вифании местоположение не могло себя открыть, поскольку и пруд еще был подо льдом, и в лесу снег, а дорога очень грязна.

Таким образом, проводив Государя и отдохнув от трудов, митрополит отправился в Москву 28 апреля, и по приезде отправил службу и крестный ход, церемония была весьма великолепная. Государь сам войсками командовал, где митрополит, осеняя его крестом, и кропил святою водою Его и знамена, и всё войско, по пути стоящее. Платон пошёл в Кремль во дворец, чтоб принести благодарение за посещение, но отказано.

На другой день приехал к нему от Государя секретарь его Трощинский, с объявлением, что Государю Императору угодно учредить в Вифании второклассный монастырь и устроить при нём семинарию, и потому повелел с ним поговорить, на каком всему тому быть основании. Посланный понуждал, чтобы о сём положить немедля. Митрополит испросил подумать о сём, хотя до утра. Итак на другой день подал записку, а на той записке, на другой потом день, первого мая, состоялся указ, чтобы Вифанию сделать второклассным монастырем и учредить семинарию, и о прочем, что явствует в том указе, а между тем прислано 2 000 р. на семинаристов Троицких, а ректору часы золотые с каменьями. Поспешил митрополит принести благодарение за таковые милости и, ожидая во дворце, вынесли ему от Государя бриллиантовый орден Андреевский, а Государыня Императрица в день Преполовения пожаловала ему крест золотой из хрисопрасов и с бриллиантами.

На другой день, мая 3 дня, который был отъезда Государева из Москвы, митрополит с прочими духовными по литургии приносил благодарственную речь. Государь после сего извинялся, что вчера с ним не виделся, говоря, что он про то не знал, а притом неоднократно говорил: пожалуйте, приезжайте к нам. И хотя Платону крайне сего не желалось, однако как Государь сие говорил публично перед всеми, то он не осмелился более противоречить Государю, а объявил, что он его волю должен исполнить, то же самое, что Государь, повторила и Императрица. Итак, проводили Высоких особ.

Теперь полюбопытствует кто знать, почему митрополит склонился подать Государю прошение об увольнении его от епархии. На сие решение уже из предсказанного видеть можно. Был он всегда к уединению склонен, всему предпочитал спокойствие, был притом уже к старости преклонен, достигши 60 лет. Всю почти изнуривши жизнь в разных и непрестанных трудах и заботах, а нередко и оскорблениях, притом частыми болезнями ослабляемый, ничего так не желал, чтобы хотя в последние дни, по Павлову слову, распяться мiру, то есть так в нём жить, как бы в нём никакой нужды не было. Однако, как Государь его не уволил и пригласил в Петербург, то уважая и сие приглашение и обещание своё, туда сбирался. Но прежде писали к Государю, поздравляя его с днем тезоименитства, и в какое время благоугоднее для него, чтобы ему туда приехать. На то ответствовал Государь, что когда будет для него, митрополита, угоднее и спокойнее. Почему и рассудил митрополит отправиться туда ко дню рождения Государева, к 20 сентября, к коему дню туда прибыл.

Государь находился в Гатчине. Испросив через генерал-прокурора дозволение, 20 сентября, в Гатчине представлен был лицу Государеву и приветствовал его речью с днём рождения, и поднёс свои нововышедшие проповеди. Государь принял его благосклонно и ласково и оставил при своём столе. Прежде стола и во время оного изволил с ним разговаривать о разных вещах, после стола Государь, встав с Императрицею и поклонившись, пошли в свои покои. Проживя потом в Петербурге близ шести недель, решился митрополит писать к Государю в Гатчину, чтобы дозволил ему возвратиться восвояси, где помянул и о прежней просьбе, что от епархии быть уволену. Дня через два получил письмо от Государя, в коем сказав, что сколько бы ни желалось ему, дабы он пожил с ними подолее, но снисходя на его просьбу, увольняет его восвояси. Получив сие, Платон начал сбираться в дорогу, а между тем писал к Государю благодаря, и притом испрашивая милости, чтобы завести в Лавре типографию на собственный его кошт. Итак, митрополит, простившись со знакомыми, выехал из него 26 октября и прибыл прямо в Лавру, ноября 2 дня, слава Богу, благополучно.

По прибытии успокоился и несколько в здоровье поправился. Упражнялся в управлении дел, присылаемых из Консистории, указов и разных прошений, а потом в хозяйственном устроении, а особливо в строении семинарии в Вифании. По наступлении 1798 года, Государя к маю ожидали в Москве. Почему митрополит почёл долгом своим отправиться в Москву. В самый день прибытия объявлено протопопу Успенскому, чтобы он в соборе служил, а не митрополит, или другой какой архиерей, и чтобы встречи никакой не было, ниже какой приветственной речи, и обедню бы отправлял в своё время, что всё и исполнено. Государь прибыл в собор в начале первого пополудни. Митрополит с духовными в церкви предстал пред него. Государь, поцеловав митрополита руку и свою пожаловав, спросил о здоровье, и что пора начинать обедню; ответствовано, что обедня отпета. Государь: «Я думал хоть часть застать». А был день торжественный, мая 10¹⁷. Митрополит ответствовал, что объявлена воля его, дабы обедню отправлять в своё время, почему и отправлена. Приложившись к образам и всего минут с пять побыв в соборе, Государь отправился во дворец. Платон, совершив в великий св. Троицы день службу в Чудове и сказав слово, пробыл в Москве до 1 июня. А по исправлении надлежащих епаршеских и хозяйственных дел, отправился прямо в Вифанию, и туда прибыв в начале июня 1798 года, и доселе (как сие пишется), то есть марта по 25 день 1799 года, во оной пребывает безотлучно.

Упражняется в отправлении обыкновенных епаршеских дел, представляемых от Консистории, указов и разных прошений, также хозяйственных, и в приведении к окончанию семинарии Вифанской. В большие праздники в Лавре служит и проповеди говорит. В Вифании сам клиросную должность правит. Ибо особо охотник до пения. Временно, в хорошее время прохаживается, но силами ослабевает. Быв великий в младых летах к прохаживанию охотник, но ныне ногами стал нездоров, слаб желудком, отчего нередко несварения, а от того колики и рвоты, и непрестанно беспокоился глухими геморроидами. Государя с большими праздниками поздравляет и получает на то благосклонные ответы. По большей части спокоен, но нередко бывает прискорбен, особливо по делам затруднительным или по слухам неприятным. Хотя и ныне довольно словоохотен и весел, но весьма много убыло от прежнего его весёлого нрава, и нередко бывает задумчив. Однако при всём том благодарит Бога, что его успокоил, об общем течении рассуждая, ревнует и скорбит. В прошлом 1798 году обрадован он был, что Государь, по его просьбе, на содержание братии в Лавре, прибавил 3 409 р. в год, да на богадельню к прежним по 5 руб., итого на 50 чел. 500 р., да на соборных и приказнослужителей по 1 500 р. в год. Теперь остается докончить описание его жизни, доколе Бог оную продолжит, или сему самому перу, или другому, коему память Платона покажется того стоющею.

Как Богу угодно было ещё продолжать мою жизнь, то я, паки самоё то перо, которое поручил было другому, беру в свои руки, и прежнее повествование о жизни Платоновой продолжать предпринимаю¹⁸.

С 1799 года, с марта 25 дня, по которое прежняя повесть была писана, упражнение Платоново было во всём тоже, как и в прежде описанных годах. А наипаче он прилежал к окончанию строения семинарии и к открытию оной, что в сём 1799 году и совершил. А в 1800 году и совсем оную к открытию приготовил, каковое открытие торжественно и совершилось 1800 года августа 6 дня, в день праздника Спасо-Вифанскаго монастыря, самим митрополитом и духовенством. Был после литургии крестный ход в семинарию, при немалочисленном собрании людей, тутошних и посторонних, с освящением и окроплением святой воды и с прочими пристойными обрядами, что всё описано и напечатано в особо напечатанной книжице, с включением речей, и стихов, и кантов, при сём случае приведённых. По окончании к вечеру был фейерверк, и семинария и монастырь были иллюминованы, и ученики введены в свои покои, в новых своих однорядках. Преосвященный митрополит, по окончании всего почёл за приличное и должное отрапортовать о том Государю Императору с приложением семинарии планов и фасадов, и книжицы, с каким обрядом открытие семинарии совершено. И как устроение семинарии было единственное изобретение и воля Государя Императора, то и надеялся Платон, что сие Государь примет с удовольствием, а может быть и новою какою семинарию пожалует милостью, но напротив, к сожалению и удивлению своему, никакого на то не получил ответа, и осталось в неизвестности, как оное всё было принято.

Потом, по обычаю, поздравлял Государя митрополит со днём его рождения, сентября 20 дня, и на то получил благосклонное соответствие, и сие письмо Государя к Платону было последнее. Ибо хотя того же года Государя Платон и поздравлял с праздником Рождества и Нового Года, но на то никакого не удостоился получить ответа, что было тем для митрополита примечательнее, что никогда через столько лет не случалось, чтобы Государь на письма его никакого ответа не благоволил прислать. А почему, Платон узнать никак не мог, а только заключил из того некоторое неблагоприятное к себе Государево расположение. По наступлении 1801 года, было обнародовано от Императора, что он изволит прибыть в Москву весною, причём и обряд приложен, какие имеют происходить празднования и действия, во время присутствия в Москве Государева. В каковом обряде и Платон помянут, что он имеет быть приглашён к столу Государеву.

Митрополит был весьма обрадован таковою вестью, ибо ласкал себя не только удостоиться лучшего Государева благоволения, но и надеялся упросить Государя посетить Лавру и новоустроенную, им повеленную, Вифанскую семинарию. Но вышло совсем противное и для всех прямых сынов отечества, особливо же для Платона неожиданное, прискорбное и поразительное. За половину марта месяца, получил в Вифании митрополит от главнокомандующего в Москве графа Салтыкова письменное известие, что взошёл на Всероссийский престол Государь Император Александр Павлович. Сие Платона привело в удивление: ибо о смерти Императора Павла ничего не сказано, да и слухи о том ничего не говорили. Но скоро после сего прислан и манифест о восшествии на престол Государя Императора Александра I, и что Павел I скончался 1801 года, марта 12 дня. Поразило сие Платона печалью до внутренности. Ибо он любовью привязан был Государю Павлу, пользуясь столько лет, от самого его младенчества, дружбою его и милостью. И хотя некоторыми обстоятельствами был он против Платона охлажден и отклонен, но знал Платон, что сие происходило не от сердца, но от сторонних клевет и коварств, кои все козни напрягали, чтобы лишить его доверенности Государевой, опасаясь может быть через него для себя чего-нибудь неприятного, а по внутреннему расположению Государь был всегда к Платону преклонен, и при всяком благоприятном случае надеялся удостоиться прежней Государевой доверенности и дружбы. Но судьбы Божии неведомые иначе определили. Получив Платон таковую печальную весть, тотчас пошёл в храм Господень, чтобы пролить усерднейшие молитвы об упокоении души преставльшегося Государя, своего друга и благодетеля, и совершил с пролитием горьких слез.

Нового Государя Императора Александра I поздравлял Платон с восшествием на престол, и на то удостоился получить благосклонное от Государя соответствие. Потом, как объявлено было манифестом, что нового императора имеет совершаться коронование в Москве, то сие Платона привело в некоторое смущение, кому главным быть из духовных при совершении сего торжественного обряда. За день кончины своей, Император Павел Амвросия, архиепископа Новгородского, пожаловал в митрополита и в первенствующие члены Синода. Новгородские архиереи почитают себя и признаются, хотя, по мнению Платона, неосновательно, высшими местом против митрополитов Московских, почему уповал Платон, что и при коронации Новгородский возьмёт перед сим первое место. Каковой случай почёл бы митрополит для себя оскорблением. Ибо, кроме того, что митрополит московский есть пастырь первого царствующего града и по пастве, бывшей под патриархом, мог почитаться некоторым его преемником, притом еще и давний Синода член; кроме сего Амвросий был у него в Троицкой семинарии учеником, когда Платон был уже в лавре Троицкой архимандритом и Синода членом, притом и производим был в разные должности, а напоследок был его епископом викарием, в каковое звание по его рекомендации и представлению произведён. Все таковые обстоятельства воображая, Платон человеческому искушению подверг себя, смущаясь, ежели бы при таковой торжественной публике был перед Амвросием понижен и с паствою своею постыжден. Однако о том никуда не отзывался, привыкши во всю жизнь ничего для себя не искать и не выпрашивать, а полагался во всём на Промысел о себе Божий. Ожидая конца сему делу, в каковом уповании и не обманулся, ибо получил митрополит от обер-церемониймейстера графа Головкина церемониал, как имеет совершиться коронация и по духовному и гражданскому обряду, где, по воле Государя Императора, положено при коронации митрополиту Платону быть первенствующим, а Новгородскому вторым: о чём скоро и указом святейшего Синода с приложением такового же церемониала тоже подтверждено. Чем Платоново смущение и успокоилось, а каким образом и отчего произошло, Платон совершенно узнать не мог. А слух носился, якобы в том предстательствовала за него Государыня Императрица, мать Государя Императора, яко особая Платонова благодетельница и бывшая его в наставлении закона нашей Церкви ученица. В самое же сие время Платона обрадовал, но вместе и опечалил, новый случай. Покойный Государь Император Павел, по особенному его к Платону усердию, с новым доказательством, что Павел к нему всегда был в сердце дружен, по сделанному им прежде своей кончины, как бы предвидел и предчувствовал оную, завещанию, отказал Платону трость с набалдашником, бриллиантами и изумрудами богато осыпанную, и богатую императорскую карету, которую он сам особо любил и в ней изволил ездить, как в завещании точно написано. Сии по духовной дары Платону присланы. Получив их, пролил слезы и радости и прискорбия, ибо лучше бы тысячу раз желал он продолжения его жизни, нежели видеть сии напоминания его кончины.

Скоро для коронации прибыли Синода члены, кои первые, хотя были не токмо знаемы и приятели Платону, но и питомцы его, и в производстве их он содействовал, однако обошлись с ним холодно и отвратительно, с некоторым лишним о себе мечтанием: и не только в собрание Синода его не пригласили, хотя он был старший Синода член, чего подлинно и сам он не искал и не желал, однако сей учтивости от них ожидал, но и ни о чём советами своими с ним не сообщались, итак уехали: в чём им Бог да простит! При всём том митрополит Платон, яко первенствующий в Российском духовенстве, коронацию совершил: святым миром Государя Императора и супругу Его Государыню Императрицу помазал, и обоим святое причастие преподал по установленному чину 1801 года, сентября 15 дня. При совершении коронации провозгласил Боговенчанному Государю Императору пристойную, поздравительную и поучительную речь, которая столько вместе без изъятия приятною и похвальною показалась, что тотчас переведена на разные языки: Французский, Немецкий, Италианский, Лaтинский и Греческий, и напечатана. Сверх того, в разных в продолжение торжества коронации случаях шесть речей им сказано, кои все на Российском языке напечатаны. И за сие всё да будет благодарение и прославление Богу, Который Платона вёл рукою крепкою и мышцею высокою! Но что же за все сии труды получил он вознаграждения? Многие духовные в день коронации пожалованы кавалерами: что было ли удовольственно Платону, можно то узнать из прежних его о кавалериях духовных рассуждений. Иные возвышены степенями. А о Платоне и об Амвросие, митрополите Новгородском, уже после в газетах обвещано, что им даны алмазные кресты, которого, однако, не дано, а получил его митрополит уже в Лавре 24 сентября, когда Государь Император изволил посетить Лавру. Ибо Государь и с Государынею супругою, и с Государынею Императрицею матерью, и с Государынями Великими Княжнами Мариею Павловною и Екатериною Павловною, благоволили обитель посетить на 25 день сентября, яко день памяти преподобного Сергия. Государь Император со всею Высочайшею Фамилиею в навечерие изволили слушать всенощную, в самый праздник литургию, которую митрополит совершал и говорил проповедь, и молебен. Потом изволили осматривать все церкви и ризницу, посетили и семинарию, где приветствованы были от семинаристов разными речами и стихами, при пении кантов. Не оставили посетить и семинарскую больницу, Императором Павлом устроенную, после всех их посещений, изволили иметь обеденный стол в зале архимандричьей. По окончании же стола паки шествовали в соборную церковь, где приложившись к святым мощам, приветствованы от митрополита благодарственною за посещение речью, с поднесением святых икон и таким образом отправились из Лавры, но не в путь еще, а благоволили посетить и Вифанию, где удостоили быть в церкви, в хозяйских покоях, в новоустроенной семинарии, в коей также приняты с пением и разными приветствиями: и после всего этого отправились уже в путь свой в Москву благополучно, сентября 25 дня в 5 часов пополудни. При посещении же Вифании вдовствующая Государыня Императрица пожаловала митрополиту полное архиерейское облачение. По препровождении Высочайших гостей, пробыв Платон несколько дней в Лавре, возвратился в Москву, где имел честь препроводить Государя Императора и Высочайшую Фамилию в обратный путь в Санкт-Петербург, отправив при Императорском присутствии в Успенском соборе божественную литургию и молебен, приветствовал Государя благодарственною речью 14 дня октября, яко в день рождества Государыни Императрицы матери. И тем всем торжественный круг коронации был благополучно окончен, а при отъезде из Москвы Государыня Императрица Мария Феодоровна прислала к митрополиту панагию бриллиантовую, где привешен и Её портрет, бриллиантами осыпанный.

По отбытии Двора, митрополит оставался в Москве и временно отлучаясь на житие на Перерву, пробыл до 12 февраля 1802 года, отправляя обыкновенные по должности своей епаршеские дела и служения с проповедованием слова Божия, и потом возвратился в свою Вифанию. Прибыв в оную, в тех же епаршеских и хозяйских делах упражнялся, временно в Вифании и в Лавре слушателям слово Божие проповедуя. А в наступившее лето начал новое строение в Лавре для семинарии. Ибо приметив, что богословская палата тесна и темна, а для трапезы семинарии палата не только темна и тесна, но и сыра, рассудил всё вновь построить, на основании бывшего за нынешними чертогами и уже упраздненного дворца Царя Ивана Васильевича, где после устроены были для нынешнего дворца кухни. Что всё каменное устроено на 22 саженях в два яруса, внизу хорошая для семинаристов, трапеза и подле неё кухня и хлебня, а вверху большая прекрасивая аудитория, a возле неё большие две палаты для библиотеки с устроением новых шкафов, а притом в оную аудиторию сделана галерея, прямо из чертогов Царских, что всё с покрытием нового корпуса железом, в 1808 году окончено. В 1802 году митрополит рассудил отправиться в Москву сентября 11 дня, где и пробыл, до последних чисел января 1803 года, упражняясь в отправлении обыкновенных епаршеских дел, временно пребывая на Перерве, а потом возвратился в Вифанию. Сей 1803 год много Платона беспокоили различные болезненные припадки, яко то кашель продолжительный от слабости желудка, потом причинялась ему глухота, которая заставила отправиться в Москву в мае месяце, там было прошла глухота, но паки возвратилась, однако с помощью Божиею миновалась в июле месяце, не только левого уха к удивлению и яко через чудо, но и правого уха, которым митрополит не слышал слишком 10 лет. Но между тем беспокоили его зубные болезни и припадки почечных камней. В каковом болезненном состоянии по телу и по духу, видя великое в благочестии многих ослабление и различные против духовенства вредные и новых мудрований покушения, и доселе, то есть, сего 1803 года по октябрь месяц пребывает. С октября по конец года теми же делами и упражнениями занимался, как и в прежнее время.

В начале 1804 года в январе месяце возвратился в Вифанию, продолжая обыкновенные епаршеские и хозяйственные дела. В сие время пришло ему на мысль исполнить давнее своё желание, к удовольствию своего любопытства, к укреплению движением здоровья, чтобы побывать в Киеве и в других по пути городах. Почему, во-первых, испросил на то дозволение Государя Императора и, оное получив, отправился в путь из Москвы сего года мая 22 дня, на почтовых через Можайск, Гжацк, Вязьму, Смоленск, Могилев и Чернигов, до Киева, а оттуда обратно через Батурин, Глухов, Севск, Кромы, Мценск, Орел, Тулу и Серпухов, прибыл благополучно в Москву июня 17 дня, быв в дороге не более, и с остановкою в разных местах, как 27 дней. Какие же обстоятельства в путешествии встречались, и какие на разные предметы учинены примечания, о том обо всём есть подробное особое описание, а в путешествии с нами был андрониевский архимандрит Ософан и московского Казанского собора протопоп Иоанн Платонов. Побыв в Москве до июля месяца, отправились в Вифанию, где пожив до первых чисел сентября, паки в начале оного отправились в Москву, где пребывание его продолжалось до января. 1803 года жил более в Перервинском возле Москвы монастыре, где успокоиваясь уединением, старался удалиться от городского шума и соблазна. В конце 1804 и в начале 1805 годов зело мучился геморроидами, от коих лечился и некоторое получил облегчение.

В бытность же в Москве положил строить архиерейские покои особые в Перервинском монастыре и каменную плотину в загородном Черкизовском архиерейском доме на пруде. А притом рассудил покрыть Троицкий собор и Никоновскую церковь медными позлащенными листами, каковыми работами теперь митрополит занимается с удовольствием, а хлопоты его докучные не уменьшаются в делах епаршеских и в сношениях с Синодом, но их, с помощью Божиею, как ни есть, с рук сбывает. В сём же1805 году случилось для митрополита удовольственное, что утварь чудотворца Алексия: саккос, подризник, епитрахиль и посох, коим до нынешнего года прошло 441 год, которая утварь вся сокрыта была в патриаршей ризнице, но просьбе Платона и по соизволению Государя Императора, отдана в Чудов монастырь, где мощи Чудотворцевы опочивают и митрополит возымел тщание посох поставить при гробе Чудотворца, а и прочую его утварь выставить, для народного зрения и удовольствия, в особом открытом шкафе, возле самого гроба.

И в том же 1805 году покрыть помог Бог медными листами позолоченными Троицкого собора кровлю, и с алтарем, также и на Никоновской церкви и главу, и кровлю, и алтарь, а в следующем 1806 году покрыта также и большая глава на Успенском соборе и над воротами на Предтеченской церкви глава и кровелька на фонаре также покрыты. Что всё стоило до шестидесяти тысяч рублей, и делает особенную красоту и удовольствие зрителям, да в том же году приделаны вновь снятые ворота, готическою хорошею архитектурою, с пристойным украшением.

Не могу умолчать о некоторых в том 1805 году случившихся митрополиту замечательных приключениях; первое по вступлении его июня 29 дня в 69-й год июля с 1 на 2 число, за полночь часу в третьем или четвертом видел он сон: казалось ему, что ходил к церкви, яко им в Вифании построенной, по пространной, великолепной и златоблестящей и весьма светлой, и какому то господину (не помню точно) показывал в церкви различные места: и господин иное похвалил, а иное и с удивлением. Между тем на правой стороне церкви показался стоящий в раке гроб открытый. Господин спрашивает: чей тот гроб? Митрополит ответствовал, что какой-нибудь преподобный опочивает. Приближаясь к гробу увидели, что в том гробе открыто лежит кто-то в монашеском одеянии и на голове клобук остроконечный, яко куколь древних, лицом очень худ и яко одни кости да кожа, и с бородою, седого или другого цвета – не помнит. Приметили, что тот мертвый поднял руку и, положив под главу свою, начал рукою главу поднимать к ним. Увидев сие, господин испугался и убежал, а Платон остался, стоя и смотря с удивлением, но без дальнего страха. Потом оный мертвый поднял несколько главу, и обратясь к нему, говорит: у тебя двух зубов нет. Удивился митрополит, как мертвый сие узнал: ибо подлинно двух зубов только у него не было: давно были по болезни вырваны. Потом мертвый прибавил: ты ещё будешь жить десять лет. Платон после сего тотчас пробудился: помня сон точно, как видел, немало о том размышляя и удивляясь. Он многим рассказывал сей сон, а сказание или толкование его может объяснить пророк Даниил: сон сей, казался преосвященному, предвещал время кончины его, но сбудется ли по тому, сие Господь весть, и конец жизни откроет¹⁹, истинно ли то или иное мечтание. A примечал Платон, что во сне явившийся ему мертвый был преподобный Сергий, однако, рассказывая про тот сон, митрополит прилагал, что не надобно на тот сон полагаться, а лучше по Евангелию всегда быть готову.

Второе в том же году, и в том же месяце июля 22 дня случилось митрополиту несчастливое приключение. Поутру после обедни, по предварительным превеликим жарам случился припадок. Ослаб несколько язык и правая рука, так что едва мог говорить языком, а рукою писать. На другой день, хотя то и миновалось, но не совершенно: стал говорить языком, но не ясно и с затруднением, также и писать, но не чисто и не исправно, с некоторым в руке дрожанием, что от того времени и доселе по 1807 год, по июнь месяц, к чувствительному оскорблению, продолжается. Также и обеими ушами оглох, но глухота, слава Богу, миновалась, и хотя опять показывалась, но проходила, и ныне, хотя слышит, но не против прежнего. В том же году окончил не малотрудный труд, сочинив Российскую Церковную Историю, и оную издал печатанием в двух томах, поднёс оную Государю Императору и имел счастье получить от него благоволительный отзыв, но от Государыни Императрицы матери, за таковое им приношение никакого ответа получить не удостоился. А публика пусть о сей истории судит, как изволит.

В 1806 году, в тех же занимался митрополит упражнениях, того года в июне месяце ездил в Москву, и в другие места единственно, дабы движением облегчить слабость своего здоровья, и через шесть дней возвратился в Вифанию и в октябре паки поехал в Москву и жил то на своём подворье, то в Чудове монастыре, то на Перерве, крайне мучаясь геморроидами, отчего чувствовал в груди и спине жар, и давление, и запоры, что принудило его раза два кровь пиявочную пустить: но мало это облегчало. Окончился год таковым же с болезнями борением, а притом митрополит от имени Троицкой Лавры, от Чудова и Перервинского монастыря и от себя взнёс в гражданское правительство двадцать тысяч рублей в пользу милиции, т. е. в пользу избираемых казённых крестьян Московской губернии, а особливо Дмитровского уезда, в коем Лавра состоит, по причине страшной войны с неприятелями Французами: за каковой взнос получил благоволительное писание от Государя Императора.

1807 год начал митрополит, отслужив в Чудове монастыре, сказал проповедь, изъяснив, что он, по причине ослабшегося здоровья, более продолжать сего благословенного труда не в силах, и принесши перед церковью благодарение Богу, что помог ему сей спасительный проповедания Божия слова подвиг продолжать через целые пятьдесят лет. И все проповеди в 20 томах напечатаны. Потом более чувствуя болезни и ослабевая силами, был еще поражён самым прискорбным приключением. Жил при нём племянник его родной, коллежский асессор Иван Фёдорович Нестеров, который был единственною его помощью во всём хозяйстве, так что митрополит за ним ничего не знал: жил при нём сорок лет. Он, по кратковременной болезни, скончался от плерези, февраля 6 дня на 52 году от рождения. Сего случая не смог он снести равнодушно, но проливал потоки слёз, к совершенному болезни геморроидальной усилению и изнеможению сил своих. Сие тем более его поражало, что остались после покойного младая жена и четверо малолетних детей, один мальчик и трое девочек. Сам пошёл на покой, а ему оставил при слабости и старости многотрудное беспокойство. Он за ними и ходить не умел, да и оставить их по привычке к ним не мог. Однако, как ни есть укрепившись и возложив надежду на Бога, возвратился из Москвы в Вифанию, марта 8 дня и с племянницею и с помянутыми сиротами: где и доселе, т. е. июня по 15 число сего 1807 года, пребывает, чувствуя несколько лучше сил своих против Москвы укрепление, упражняется по-прежнему в исправлении епаршеских дел и хозяйственных. Ибо в сём году начал в Лавре и оставшиеся на Успенском соборе четыре главы украшать медными позлащенными листами, не сплошь, но на подобии звезд: что дай Бог совершить. Да в том же году, июля 8 дня заложил каменную церковь в Махринском, приписанном к Лавре монастыре, вместо прежней в ветхость пришедшей, бывшей строения Царя Ивана Васильевича, во имя Святой Троицы, которую совершить и освятить молит Бога митрополит всеусердно.

В сей год, июня 29 день окончил митрополит жизни своей семидесятый год и вступил в начало восьмого десятка, сподобившись совершить в тот день божественную литургию и приняв святого тела и крови в подкрепление сею благодатною пищею сил своих душевных и телесных и, укрепясь ею, продолжать путь свой к вечности, и сим напутствием окончить слабый подвиг слабой веры своея. Впрочем, митрополит в здоровье, хотя от часу слабее становится, однако, слава Богу, не болен. Наиболее смущает, что языком неисправно говорит и рукою пишет. Притом крепок на ухо стал, а упражнения его те же, как и прежде, т. е. правление епаршеских дел и хозяйственных по Лавре, по Чудову, по Перерве и по Вифании.

Июня 6 дня получил митрополит известие о заключённом с Французами и Бонапартом мире и отправил благодарственное молебствие. Впрочем, сей год прошёл в тех же упражнениях. В 1808 году почти в тех же упражнениях провождал митрополит. А в августе месяце Бог помог совершить и самому освятить 23 дня новопостроенный храм в Махре, и прочие там недостатки исправить, что желающий видеть сам пусть усмотрит. Да там же прежде того освящена церковь на воротах, во имя Петра и Павла, в июне. В сей же год совершил пять глав на Успенском соборе. Среднюю всю покрыл медью с позолотою, и 4 боковые голубою краскою с золочено-медными звездами, да на трапезе главу всю также вновь покрыл медью с позлащением.

В 1809 году сделал сень серебряную на столпах в Троицком соборе, что коштовало в двадцать тысяч рублей. В том же получил от Государя кавалерию ордена святого Владимира первого класса.

В Перервинском монастыре вновь устроено много, так что кругом обстроен и можно по переходам вокруг ходить. Кто хочет любопытствовать, пусть посмотрит.

В том же году, как нечаянное прибытие Государево последовало из Твери, то хотя при всей слабости, митрополит отправился в Москву, сретил Государя и принят весьма милостиво. Удостоился два раза быть у Царского стола и имел особенную аудиенцию в кабинете.

Тут же подал прошение о возвращении двух из ведомств его, взятых Синодом церквей придворных, которые милостиво и возвращены по-прежнему. Теперь делаются хоругви в Троицкий собор, шитые и редкие, дай Бог окончить!

Впрочем, здоровье митрополита от часу хуже становится. С 1810 года митрополит по самый день кончины своей, хотя час от часу больше чувствовал изнеможение сил своих, однако не переставал заниматься хозяйственными делами по Лавре, Вифании, Чудовскому и Перервинскому монастырям. Когда же чувствовал некоторое облегчение, то раза по два и более каждо годно отправлял и Божественную литургию в Вифании, которую в последний раз совершить сподобился 1812 г. августа в 6 день, яко в настоящий и первый праздник оного монастыря, в нижней праведного Лазаря церкви, впрочем при весьма приметной слабости и голоса и сил телесных. В сем 1810 году, начатые в прошлом окончены и поставлены на место при личном митрополита смотрении в Троицкой собор хоругви, шитые, редкой работы.

Между тем, как для подкрепления сил своих путевым движением, так и для врачевания болезни своей, два раза ездил в Москву, в мае и августе месяцах, но мало получил облегчения. В 1811 году сделаны по определению и особенному старанию митрополита в Чудов монастырь хорос и кресла серебряные, местами позлащенные, таковой же хорос и кресла определил и начали делать в Лавру в Троицкий собор, но гораздо величественнейшей и красивейшей фигуры.

Сего же года, в конце июня месяца митрополит, чувствуя великое изнеможение сил своих, просил через письмо св. Синода господина обер-прокурора князя Александра Николаевича Голицына, дабы у Государя Императора исходатайствовать ему увольнение от управления епархиею, впредь до его выздоровления, и препоручение оной викарию, преосвященному Августину. На что от 13 дня июня всемилостивейшее Его Императорского Величества и последовало соизволение, присланным к нему Высочайшим рескриптом и данным из святейшего Синода преосвященному Августину указом. С сего времени митрополит занимался одним почти хозяйством в Лавре и Вифании и лечением своей болезни. 1812 года в последних числах мая месяца, как для обозрения хозяйства в Махринском монастыре, так особенно для большего поправления здоровья весеннею погодою отправился митрополит в Махру, а оттуда, через Берлюкову пустынь в Москву, где избегая, как и прежде, градского шума, жил на Троицком подворье, временем посещал Перерву и Чудов монастырь, и разными способами старался укрепить изнемогающие силы свои, и начинал было чувствовать некоторое в болезни своей облегчение.

Почему, прожив в Москве до 19 июля, возвратился в Вифанию, но скоро печальная весть о наглом и коварном вторжении в пределы Российские неприятеля, по собственному его признанию, паки расстроила здоровье его: впрочем не так, чтобы совершенно лишить сродного ему присутствия духа. В июле месяце, когда Государь Император прибыл в Москву, митрополит неоднократно порывался ехать в Москву для свидания с Государем Императором, для принесения ему всеподданнейшего с благополучным прибытием поздравления. И в намерении сём доходил, неоднократно даже, до кареты, но крайняя слабость в силах не позволяла ему воспользоваться сим счастьем. Итак, решился он послать к Государю при письме образ преподобного Сергия древней работы, потому наипаче знаменитый, что он, находясь на Богоявленском Троицкой лавры подворье, издревле во всех крестных ходах носим был до упразднения того подворья и возвращения сего образа в Троицкую лавру. В 21 день июля наместник с образом и письмом представлен был преосвященным Августином к Государю Императору, который, приняв оные с особенным к преподобному благоговением и с немалою к митрополиту благосклонностью, благоволил спрашивать о здоровье, о месте пребывания митрополита и о прочем. Слышав же из ответов, что митрополит в здоровье своём очень слаб, приметным образом сожалел о сём, и соизволив пожелать ему облегчения, сказав наконец, что ответ на письмо его отдаст преосвященному Августину.

На другой день преосвященный Августин, вознамерясь со знатнейшим московским духовенством поздравить и Великого Князя Константина Павловича с благополучным прибытием в Москву, взял с собою и наместника. По принесении от всех обыкновенного Его Высочеству поздравления, когда донесено ему было, что наместник нарочно прислан из Лавры от митрополита с образом и письмом к Государю Императору, спрашивал также, здоров ли и где живёт митрополит, и приказал от имени Его Высочества пожелать ему облегчения. Подобные вопросы сожаления слышал наместник и от многих придворных, и на всё, что следовало, им ответствовал. О чём по приезде из Москвы обстоятельно донёс митрополиту, и митрополит всё то приняв с особенным удовольствием, сожалел только, что не получил ответа от Государя Императора. Когда же оный получил (а получил уже из Твери через нарочно присланного курьера), весьма тем обрадовался, и сердцем и устами призывал на Помазанника Божия благословение Божие в надлежащих ему подвигах. Образ же преподобного Сергия отдан Государем Императором в московское ополчение, как видно из письма его.

Прежде нежели от Государя Императора в бытность его в Москве всемилостивейшее последовало воззвание к московским жителям о собрании ополчения и пожертвованиях на оное, митрополит неоднократно изъявляя своё о несчастии России соболезнование, по обыкновенному своему характеру, выспрашивал, кто бы сколько при сих опасных обстоятельствах отечеству пожертвовал, и советовал не щадить для сего никакой собственности. Когда же из святейшего Синода, по случаю оного воззвания, прислан указ о пожертвованиях и со стороны духовных, то немедля приказал, чтобы как в Лавре так и в Вифании и Махринском монастыре спросить братию и прочих, не пожелает ли кто чем отечеству на сей случай пожертвовать и ежели кто пожелает, чтобы сделали подписку, каковая охотно всеми и учинена. Что увидев, митрополит весьма остался доволен. Деньги, по приказанию его, собраны и отправлены в Комитет, от коего даны в получении их квитанции. А пожертвовано было от Лавры ассигнациями 7 000, серебром 2 500, слиток серебра, и серебряной разной посуды и собственно от митрополита 342 четвертных империала, также от братии Лаврской, от ректора, префекта и учителей Лаврских. Равно от братии вифанской, от ректора, префекта и учителей вифанских, и от братии махрицкой в немалом количестве денег.

Между тем митрополит не переставал заниматься хозяйством. В сём году до вторжения в Москву неприятеля, успел покрыть в Лавре с восточной и полуденной стороны ограду железною вновь кровлею. Кресла же и хорос, о коих выше упомянуто, окончить не успел, но принужден был с различными вещами отправить их на сохранение в Вологду. Они кончены и поставлены на места, по его намерению и предположению, после уже кончины его.

С 25 августа митрополит опять вознамерился ехать в Москву, с каким точно намерением, неизвестно. Знал он заподлинно, что неприятель в недальнем от Москвы расстоянии, и многие из жителей оной уже уезжают, опасаясь быть от него захваченными, да и Государственные и различные московские сокровища велено изготовлять к вывозу, что сам он приказал делать и в Лавре, однако со всем тем сколько окружающие его ни представляли ему угрожающей опасности, решился непременно быть в Москве и когда, наконец, спрашивали его, сколь долго изволит в оной прожить, ответствовал: «пока не выздоровею». Может быть, что и вероятно, видя многих от страха разъезжающихся из Москвы, думал он своим туда прибытием сделать какое-нибудь впечатление в народе. Впрочем, с каким бы то намерением, ни делал, но 26 числа отправился прямо в Москву, где пробыв до 1 сентября, паки возвратился в Вифанию.

Когда же, по неисповедимым судьбам Божиим, 2 числа сентября неприятель занял Москву, тогда услыша о сем, митрополит до глубины сердца и даже до слез тронулся таковым происшествием. Впрочем, сие произошло в нём не от малодушного какого-либо страха, как видеть можно из последствия, но совершенно от соболезнования о любезной ему столице и как бы от предчувствия того, что учинено будет с нею злодеем. Услыша о сем Москвы несчастии, митрополит более всего заботился о том, чтобы как можно поспешить отправлением ризницы в Вологду. Ибо хотя она вся была уже к тому заблаговременно изготовлена, но по тогдашним смутным обстоятельствам сделалась остановка в подводах. Однако на другой день отправлена, чем митрополит несколько и успокоился. Но скоро показавшееся со стороны Москвы ужасное зарево и различные от выходцев московских и других разорённых о неистовстве варваров слухи опять митрополита повергли в уныние и печаль, хотя он, при всей своей слабости, отнюдь не хотел, чтобы куда-либо ехать из Вифании, в твердом уповании на щедроты Божии и молитвы древних святых Лавры поборников, преподобных Сергия и Никона (чем неоднократно старался успокоить и окружающих себя). Особенно же убеждал наместника, чтобы никак не оставлять обители, представляя, что если он куда-либо скроется, то и без неприятеля найдутся свои неприятели, и оного горшие. Что наместник и исполнил. Но окружающие митрополита, быв всякими слухами смущаемы, в такую пришли робость и в такой страх, что разными представлениями убедили и, можно сказать, принудили и его оставить против воли своей Вифанию и отъехать в Махрицкий монастырь. Куда 4 сентября и отправился. Пробыв в оном монастыре 8 дней и слыша, что ни в Лавре, ни в Вифании нет неприятеля, не внемля окружающим его, паки возвратился в свою Вифанию, где и пробыл до 30 сентября.

Между тем получено известие, что неприятель в немалом числе пехоты и кавалерии по Троицкой дороге доехал до Малых Мытищ, расстоянием от Москвы в 15, а от Лавры в 48 верстах по Дмитровской дороге, занявши деревню Сухареву, от Москвы в 25 верстах, неподалеку от оной село Марьино выжег, а после занял и Дмитров отстоящий от Лавры в 40 верстах, с другой стороны по дороге Владимирской дошёл до Богородска и далее. Каковые вести крайне всех смутили, тем более, что опасались дабы от неприятеля с обеих сторон не быть окруженными. Митрополит, видя всеобщее смятение, а может быть и опасаясь дабы в случае ближайшей опасности не быть оставлену от своих служителей (так как некоторые из них не по дерзости, но единственно по страху и малодушно о том намекали ему), принужденным себя нашел паки удалиться из Вифании в Махру.

Между тем по вызову и докладу наместника, позволил ему вокруг всего Троицкого посада учинить крестное хождение. Каковое 1 октября в день Покрова Пресвятой Богородицы и совершён им с братиею, с приходскими и посторонними, проживавшими тогда в Лавре духовными, при стечении многочисленного народа не только из обывателей и бывших в то время в посаде московских, можайских и из других разорённых мест, разного звания и пола, но и из окружных сёл и деревень, по преждевременному и необыкновенному звону (ибо оный начался в семь часов утра), туда сшедшихся после литургии в предшествии хоругвей и святых икон при отправлении молебственного ко всемилостивому Спасу, Божией Матери и преподобному Сергию с коленопреклонением пения. Причём на всех лицах видно было единое сокрушение и слёзы, растворяемые впрочем твёрдою в Бога верою и несомненною на покров Божией Матери и ходатайство преподобных надеждою. И сия вера, сие надеяние их не посрамили.

Характер митрополита Платона телесный и душевный²⁰

Росту он был среднего, а именно 2 аршина 6 вершков с половиною, лице круглое и белое, по большей части с румянцем, в младых летах отличное, красивое, чего черты и в старости были видимы. Чело высокое, гладкое, а посреди на нём рубец от ушиба в младых летах. Нос и уста соразмерны лицу, щеки полные, глаза величины средственной, сероголубые. Взор, по большей части веселый или тихоприятный, но не задумчивый. Брови высокие, не густые, сероватые, борода окладистая, но длинная и не густая, волосы на голове в младых летах светлорусые, продолговатые, а за пятьдесят лет стали короче и все на голове и на бороде седые и белые. Походка простая, природная, без всякого притвору, но не медлительная, а скоровата. Голос светлый, тенористый, речь по большей части живая и с жаром, а потому несколько скорая. Разговор приятный, ибо по благости, веселой улыбкою, а иногда и смехом растворяемый и сопровождаемый движениями рук, соответствующими словам и мыслям. Весь стан не толст, а умеренный и ни в чём не вышедший из природного размера. В священнодействии и проповедании слова Божия вся его осанка была наипаче привлекательна, особливо, что он служение совершал тихо и кротко, наблюдая пристойность и благоговение.

Душевный же характер его описать трудно; однако же опишем, сколько можно беспристрастнее. Свойства его отличительные были прямодушие и искренность. Почти всё то было у него на языке, что на сердце, а потому был свободен в словах и не скрывал других пороки или страсти, за что немало терпел. Из сего же источника выходило, что он тайну хранить с трудностью мог. Всё то некоторые толковали, что происходит от гордости, хотя в самом деле тому причиною была не гордость, но прямодушие, и что он не мог что-нибудь скрывать в себе. А прямой гордости в нём не было. Обходился со всеми просто, ласково, и яко по-братски, хотя бы были и низкого состояния люди, да еще с ними простее и ласковее, находя их добросердечнее. И потому до него доступ всем был нимало не затруднительный. У всех сам прошение принимал и со всеми разговаривал, входя во всякую подробность. Также любил и без зависти похвалял, ежели в ком усматривал особенные дарования, и их ободрять и по возможности награждать за удовольствие почитал. Но несколько горд был против гордых. Для него несносны были те, в коих он примечал, что они сами собою надменны, и потому он обыкновенно обходился с ними холодно-презорливо, думая тем их унизить и усмирить. А как из таковых или неуважительных некоторые счастьем были возводимы на такие степени, что в руки попадались им отличные случаи и доверенности, а он при всём том своего к ним неуважения не скрывал, за то они ему довольно мстили, не оставляя никакого случая к оскорблению его, или, как они говорили, к унижению его гордости. Ежели на ком, то на нём сбылась сия пословица: «и не вскормя, и не вспоя, ворога не увидишь». Кои под его правлением или опекою выросли, обучились, кои им были к должностям произведены, им были любимы, коим он благодетельствовал и с коими он не иначе обходился, как со своими друзьями, тех то самых он редко находил благодарными. От посторонних и им совсем незнаемых людей более он видел к себе почтения и любви. Можно сказать, что он был честолюбив, не в той силе, чтобы употреблять какие-либо или происки, или просьбы к получению чести. Сего он ни в себе, ни в других терпеть не мог. Всякие чести или должности сами собою до него доходили без всяких происков или ласкания каким-либо сильным людям, от сей низости он весьма был удалён. Но можно было назвать его честолюбивым, что он всё к тому относил, дабы себя от других отличить и заслужить уважение, и не было для него оскорбительнее и несноснее, как слышать, ежели кто об нём худого был мнения, да отзывался бы об нём с унижением, особливо в деле несправедливом. Его было в сих случаях то свойство, что он или презирал такого рода людей, или, ежели к тому удобность была, старался их унижать. Не был он сребролюбив, ибо не только взяток никаких не бирывал, но и гнушался тем и умножать своё богатство никаких способов не только постыдных, но дозволительных не употреблял. А как он был к хозяйству весьма склонен и крайне наблюдал, чтобы ничего излишнего и без причины не употреблять, через что архиерейский дом, и Лавру и Перерву привёл в весьма нескудное и благоустроенное состояние, то по всему сему почитался скупым. Был он собственным своим имуществом довольно не беден, имея всё то единственно от немалого им получаемого жалованья и других законных доходов, а притом был он удалён от роскоши всякой и содержал себя весьма умеренно, но не низко и подло, потому и достаток его умножился. А что он самою вещию был не скуп, доказывают то не малые его вклады и вещами и деньгами в Лавру, Троицкую и Вифанскую семинарии, в Павловскую больницу и другие, также устроение Вифании собственным его коштом. Делал, сверх сродников, немалый снабдения и частным людям, но не иным, разве о коих уверен он был, что они люди добрые, но со всем тем бедные и содержанию своему способа найти не могущие, а ко всяким попрошайкам, без всякого об них сведения, был не расположен. Не нищие его, а он нищих искал, был он весьма чувствителен, так что и малое его трогало, особливо в старости, когда прирождённая его нравов веселость несколько уменьшилась. И как притом был крайне любопытен, то всякие, доходившие до него, неприятные слухи немало его беспокоили. И потому был нетерпелив и к гневу склонен, но скоро отходчив и непамятозлобен, так что скоро о том приходил в раскаяние, а о причине гнева и совсем забывал, и после с прогневавшими его не иначе обходился, как бы ничего не бывало. Дух, колико можно назвать, имел великий в предприятиях и в отважных вызовах и словах. Почитаем был от некоторых упрямым, но он почитал то твердостью. Ибо подлинно, по большей части держался своих мыслей и внутренних уверений, и потому, что наиболее находил других мнения и советы или неосновательными или пристрастными, а еще более его в том утверждало, когда он послушав других, против своего уверения что делал, мало в том удачи было, а более он успевал и лучше оканчивалось, когда поступал по собственным своим мыслям, разбирая их со всею возможною беспристрастностью. Однако сие не так строго должно взять, чтобы иногда нередко и других мнения и советы он не принимал, отставая от своих. A более упрямством почиталось то, что он против собственного уверения и справедливости, ни на чьи просьбы и ходатайства не взирал. От невоздержания к пьянству был удалён и пьянствующих терпеть не мог. Был деятелен и в решении дел скор, так что его слишком заботило, ежели что надлежало сделать и им не сделано, и чтобы без всякого упражнения находиться, почитал скукою. Однако нередко немало времени проходило у него в прохаживании, или в сидении, разговаривая с приятелями. Ибо хотя был уединения любитель, но скучал быть один и всегда один или два при нём находились, с коими он мог бы откровенно разговаривать. Но множества людей, особливо ежели с ними надобно обходиться церемониально и неоткровенно, всемерно убегал. Зависти в нём не было против тех, коих он знал достойными и заслуживающими те чести, на кои они возведены. Но тех, коих не почитал достойными, а достигшими до того или пронырством, или низкостию, или другими постыдными случаями, отвращался. К сродникам не был пристрастен, однако, их по возможности снабдевал. Добрых и честных и достойных людей и сродникам предпочитал. Был от младенчества расположен к благочестию и набожности. Не было для него приятнейшего упражнения, как быть во храме и воспевать величие Божие. А потому весьма усерден был к украшению храмов, что доказывают самые храмы, им устроенные или украшенные, и многие вклады. Ежели бы у него было что собственное, и оно служило бы к украшению храма, с радостью то отдавал. В самом отрочестве не опускал никакого случая, чтоб в церкви вымести, вычистить и убрать. Из сего выходило, что он зело любил обряды церковные, и их великолепие старался умножить, так что в его время служение его едва ли где было в большом благолепии и блистательности. Но внутреннюю набожность свою, сколько возможно, скрывал, дабы она известна была единому Богу. И потому зело отвращен был от всякого суеверия и ханжества и ненавидел суеверов и ханжей. Почитал, что истина веры ничем столь не опорочивается и не унижается, как примесью лжей суеверных и ханжеских, чего много во многом с сожалением усматривал. Зело ревностен был к чести духовенства и Церкви. Весьма чувствительно его оскорбляло, что по большей части духовенство находилось неисправным, и потому мало уважаемым или презираемым. Но услаждало и веселило его дух, когда что открывалось к славе Церкви и к чести духовного чина. К проповеданию слова Божия был охотен, что доказывают проповеди его, все в свете изданные. Также любил в церкви читать и петь, верил, что во всех искушениях и печалях развратного мира ничто столь человека утешить не может, как простое и искреннее упражнение в благочестии. О смерти часто говаривал, чтобы с нею, по его словам, несколько заранее подружиться, «дабы заранее с меньшим страхом её пришедшую встретить». Прямодушие, откровенность, простое обхождение, бескорыстие, живость, горячесть, чувствительность были свойствами отца Платонова, а набожность, хозяйство, бережливость, склонность к сохранению чести и ревность к ней, были свойствами его матери. Особенное было и отличительное от всех в Платоне то, что мало находил он людей, дабы с ними одних быть мыслей, но по большей части мысли его от других были иные, ибо приметно было, что сфера его понятия была выше других, а была ли притом примесь пристрастия и самолюбия, о сём судить единому Богу. Но казалось, что он по большей части судил обо всём беспристрастно. Таковы были свойства душевные в Платоне, судя по человеку, но всё то подлежит более испытующему сердца и утробы Богу и тому дню, иже во свете откроет тайная тьмы, и самыя правоты наши судити будет, и тогда похвала каждому будет не от человек, а от Бога.

(Отдельные оттиски из №№ 8 и 9 Душеполезного Чтения 1887 года.)